Мы кончаемъ обѣдать. Какъ было бы хорошо, если бы только они замолчали. Желтый огонекъ свѣчи мерцаетъ въ пустой бутылкѣ. На днѣ кружекъ осталось немного вина, бѣлаго, слегка мутнаго вина, которое липнетъ къ пальцамъ и ласкаетъ горло. Въ печкѣ, потрескивая, горятъ большія полѣнья.

Наклонившись надъ дымящейся кастрюлей, Сюльфаръ, красный и потный, разогрѣваетъ намъ вино. Онъ засучилъ рукава до локтей и широко раскрылъ рубашку на своей волосатой груди. На лѣвой сторонѣ висятъ у него, въ видѣ брошки, шесть англійскихъ булавокъ — единственное, что осталось у него отъ штатской одежды. Лемуанъ сидитъ у огня, на чурбанѣ, мирно опустивъ свои широкія руки между колѣнъ, и, слегка посвистывая, смотритъ, какъ орудуетъ его товарищъ, и подозрительный Сюльфаръ чувствуетъ въ этомъ невинномъ насвистываніи критику.

— Не думаешь ли ты меня учить, какъ приготовлять горячее вино, селедочная чешуя, — ядовито издѣвается онъ. — Я говорю и настаиваю, что на литръ вина надо прибавлять по двѣ кружки воды и положить по пяти хорошихъ кусковъ сахара на кружку.

— Это слишкомъ много, — спокойно отвѣчаетъ Лемуанъ. — Не почувствуешь вина.

— Не почувствуешь вина, ты говоришь!

Но вмѣсто того, чтобы разсердиться, Сюльфаръ только пожимаетъ плечами, какъ бы добровольно соглашаясь выслушивать оскорбленія.

— Предпочитаю не спорить съ тобой, ты сейчасъ же начинаешь злиться.

Лемуанъ не отвѣчаетъ. Онъ плюетъ въ огонь и задумывается… Вино шипитъ въ кастрюлѣ.

Стѣны фермы старыя, плотныя, почернѣвшія. Въ окнѣ маленькія пыльныя стекла, сквозь которыя падаетъ колеблющійся лунный свѣтъ.

— Сидишь, будто у себя дома, — счастливо шепчетъ кто-то.

Рѣдкія минуты счастья выпали на нашу долю, и мы встрѣчаемъ ихъ, какъ друга, котораго не надѣялись уже увидѣть. Рѣдкія мгновенія, когда вспоминаешь, что былъ человѣкомъ, былъ хозяиномъ своей жизни. Столъ, лампа, пылаетъ огонь, — вотъ оно прошлое, оно возвращается…

Кто-то бѣжитъ по двору, и, запыхавшись, входитъ Буффіу.

— Эй, ребята, — говоритъ онъ, бросая на столъ мѣшокъ чечевицы. — Намъ предстоитъ развлеченіе. Я васъ угощаю въ заведеніи, гдѣ есть курочки.

Всѣ повернулись въ нему съ интересомъ и съ недовѣріемъ.

— Что? Ты врешь… Нѣтъ, кромѣ шутокъ, ты хочешь одурачить насъ.

Но сіяющее лицо нормандца, его туго натянутая лоснящаяся кожа, блестящіе глаза — все доказывало, что онъ не вретъ.

— Курочки, и очень доступныя, — подтвердилъ онъ. — Курочки, которыя только и ждутъ васъ.

— И дождутся! — завопилъ Сюльфаръ.

Всѣ встали и, толкаясь, окружили Буффіу.

— Это разсказалъ мнѣ высокій Шамбозъ изъ обоза… Это на краю деревни, большой домъ съ закрытыми ставнями, какъ и полагается. А чтобы долго не искать, дѣвицы прицѣпили въ двери бѣлый вѣнокъ.

Поднялся шумъ, смѣхъ, крики. Загорѣвшись желаніемъ, они торопливо собирались и шутя похлопывали другъ друга. Брукъ лихорадочно натягивалъ штаны, оборачивая, во не стягивая, фланелевый поясъ вокругъ тѣла.

— Не уходите безъ меня, — умолялъ онъ.

— Въ патруль, ребята, — кричалъ Сюльфаръ, уже увѣренный, что онъ покоритъ всѣхъ дѣвицъ.

Одинъ Жильберъ оставался спокойнымъ. Онъ, казалось, не вѣрилъ.

— Я знаю Шамбоза, — сказалъ онъ мнѣ, — это хулиганъ, болтунъ… Онъ просто хотѣлъ надуть этого толстаго идіота.

Но остальные были уже готовы.

— Не подождать ли Мару?

Всѣ запротестовали, торопясь попасть туда.

— Нѣтъ, пойдемте скорѣе, а вдругъ будетъ много народу. Онъ насъ догонитъ.

Мы пошли. Растрескавшаяся земля въ эту ноябрьскую ночь звучала подъ ногами, какъ пустая коробка. Само небо казалось замерзшимъ, большое темное свинцовое небо, испещренное золотомъ. Въ сосѣднихъ сараяхъ пѣли хоромъ. Черезъ окно со сломанными стеклами я замѣтилъ нѣсколько лицъ, рѣзко освѣщенныхъ фонаремъ, и въ темной глубинѣ тѣни танцующихъ подъ звуки органа. Передъ зданіемъ мэріи пулеметчики, присѣвъ на корточки вокругъ востра, варили жженку въ котелкѣ.

— Куда это вы идете?

— На развѣдку, — отвѣтилъ Сюльфаръ, который бѣжалъ впереди.

Лунный свѣтъ серебрилъ поля и отбрасывалъ на бѣлѣющую дорогу тѣни деревьевъ. Ночь отдѣляла лѣса отъ земли, въ которую они вросли, и они уплывали въ безграничный туманъ. Усталыя пушки перестали надрываться тамъ. Мы принялись пѣть. Брукъ велъ насъ, не зная пути. Жильберъ шелъ сзади подъ руку со мной.

Мы пѣли во всю глотну, какъ бы стремясь въ крикахъ излить нашу животную радость.

— Не орите такъ, — сказалъ намъ Мару, который бѣгомъ догонялъ васъ. — Насъ остановятъ.

— Навѣрно, — поддакнулъ Лемуанъ, который шелъ, лѣниво передвигая свои большія ноги. — И если курочки услышатъ, какъ мы оремъ, онѣ насъ не впустятъ.

Мы послушно заглушили нашу радость придавленнымъ смѣхомъ.

— Мнѣ ее терпится, — признавался Сюльфаръ.

— Кажется, хозяйка красивая брюнетка, — объяснилъ Буффіу, — настоящая красавица.

— Я ее видѣлъ, — воскликнулъ Брукъ, — у нея огромные глаза, какъ тарелки… А если это у нея, то будетъ очень пріятно.

Мы дошли до конца деревни, гдѣ фермы уже находятся на большомъ разстояніи одна отъ другой. Какая-то темная фигура вырисовалась на краю дороги.

— Часовой, — воскликнулъ Мару.

Солдатъ, старый ополченецъ, смотрѣлъ, какъ мы подходимъ, не двигаясь, опершись на винтовку. Онъ до самыхъ глазъ былъ укутанъ шарфомъ, который заглушалъ его голосъ.

— Вы не знаете пароля? — спросилъ онъ насъ. — Клермонъ…

Мы быстро, почти бѣгомъ, прошли мимо него и вскорѣ въ прозрачной темнотѣ увидѣли большое бѣлое строеніе, залитое луннымъ свѣтомъ, съ закрытыми ставнями.

— Это здѣсь!

Мы тихо подошли. Да, это здѣсь: къ двери былъ прикрѣпленъ бѣлый букетъ. Всѣ одновременно замѣтили его и радостнымъ шопотомъ поблагодарили Буффіу.

— Я постучу, — нетерпѣливо сказалъ Сюльфаръ.

Онъ постучалъ. Мы стоя тѣсной кучкой, едва дыша, прислушивались. Брукъ потихоньку, шутя, подражалъ кудахтанью курицы. Сюльфаръ, прижавъ ухо къ двери, сдѣлалъ намъ знакъ замолчать. Послышались шаги, затѣмъ ключъ повернулся въ замкѣ, и дверь полуоткрылась, пропуская полосу свѣта. На секунду мы увидѣли прекрасное лицо женщины, очень блѣдное, окаймленное черными, расчесанными на проборъ, волосами. Затѣмъ, тотчасъ дверь рѣзво захлопнулась.

— Эта та самая!? — воскликнулъ Брукъ, увидѣвъ только глаза, ея прекрасные большіе глаза.

— Что тамъ такое? — удивился Буффіу.

— Бѣдовая дѣвчонка, — проворчалъ Сюльфаръ, готовый разсердиться. — Эй, вы тамъ…

И онъ постучалъ въ дверь.

— Не оставятъ же онѣ насъ во дворѣ…

Мы стояли передъ запертой дверью, удивленные, разочарованные. Никто не понималъ, въ чемъ дѣло.

Лемуанъ, державшійся позади, засунувъ руки въ карманы, многозначительно кивнулъ головой.

— Она нашла, что слишкомъ много народу, — заявилъ онъ. — Нѣкоторымъ надо было бы спрятаться.

— Это не причина для того, чтобы не открывать, — сердился Сюльфаръ.

И стиснувъ кулакъ, онъ стукнулъ еще сильнѣе. Никакого отвѣта.

— Нѣтъ, будь я теперь штатскій, какъ бы я разнесъ эту дверь, — скрежеталъ онъ сквозь стиснутые зубы.

Лемуанъ еще надѣялся. Ему не вѣрилось, что то горячее счастье, котораго онъ жаждалъ, такъ быстро уплыло.

— Нѣтъ, кромѣ шутокъ, — шепталъ онъ, — она опять выйдетъ…

— У насъ есть чѣмъ платить, — закричалъ Буффіу, знатокъ женскихъ сердецъ.

Лемуанъ на всякій случай выкрикнулъ пароль: „Клермонъ! Клермонъ!“, думая, что въ домъ пускаютъ только настоящихъ военныхъ, исполняющихъ всѣ воинскія предписанія.

Каждый сталъ кричать все, что приходило ему въ голову, чтобы уговорить женщинъ.

— Эй, курочки. Мы пришли спѣть вамъ пѣсенку. Откройте же. У насъ есть деньги. Мы угощаемъ шампанскимъ.

Перебирая струны воображаемой мандолины, Сюльфаръ запѣлъ серенаду подъ освѣщенными окнами:

Другой все сильнѣе ритмично барабанилъ въ дверь, крича: „Хозяйка! Хозяйка!“, а Брукъ царапалъ себѣ руки, стараясь вскарабкаться по стѣнѣ до закрытыхъ ставень.

А дверь все не открывали. Тогда мы всѣ хоромъ начали пѣть.

Эти женщины, вѣроятно, любили музыку. Дверь раскрылась на этотъ разъ настежь.

— А! — крикнула вся наша банда.

— Это было похоже на привѣтственный крикъ во время фейерверка, когда взлетаетъ первая ракета. И мы ринулись.

Красавица-брюнетка стояла въ глубинѣ входа, держа высоко лампу, чтобы освѣтить намъ дорогу. Всѣ хотѣли войти вмѣстѣ и, смѣясь, давили другъ друга.

Ворвавшись первымъ, Сюльфаръ уже протягивалъ жадно руки. Женщина оттолкнула его.

— Вы пришли развлечься, — сказала она жесткимъ голосомъ, который поразилъ меня. — Вы хотите посмотрѣть?… Вотъ вамъ, это красиво, это стоитъ посмотрѣть…

И она рѣзко толкнула дверь.

Въ большой холодной и пустой комнатѣ у маленькой желѣзной кровати стояла свѣча. Въ кровати лежалъ ребенокъ, весь бѣлый, со скрещенными на груди худыми руками. Пальмовая вѣтка лежала въ блюдѣ съ водой. Въ ужасѣ, не произнося ни слова, мы отхлынули назадъ.

Въ этой мѣстности существуетъ обычай прикрѣплять букетъ къ дверямъ дома, гдѣ умеръ ребенокъ.