Демаши сказали: — „Ты ихъ найдешь въ „Кафэ моряковъ“ около Каменнаго моста“.
По большому мосту съ поврежденными быками можно было проходить только ночью. Днемъ достаточно было показаться велосипедисту, чтобы залпъ яростно хлестнулъ по водѣ или снесъ часть перилъ. Прибывъ къ вечеру, Демаши перебрался у верховья рѣки по мосту, проложенному по лодкамъ.
Высокіе тополя склонились своими верхушками къ зеленоватой, едва движущейся водѣ, какъ бы и въ ней ища небеснаго свода. Большое гребное судно лежало на боку у берега. Сквозь сорванныя доски виденъ былъ пустой трюмъ между огромными деревянными краями, и странно было, какъ занесло сюда эту громадину.
Рѣка журчала, разбиваясь о лодки, поддерживавшія мостъ. Это были маленькія лодки рыболововъ, зеленыя и черныя, въ которыхъ катаются въ лѣтніе праздники, гребя однимъ весломъ. На носу одной изъ нихъ, самой новой, выкрашенной въ бѣлый цвѣтъ, можно было прочесть имя: „Люсьена Бремонъ Руси". Взрывомъ снаряда ей повредило бокъ.
Вдоль всего берега были разбросаны деревянные кресты, тонкіе и простые, сдѣланные изъ дощечекъ или перекрещенныхъ вѣтокъ, и смотрѣли, какъ течетъ вода. Они видны были повсюду, вплоть до затопленной долины, гдѣ плавали, какъ странныя водяныя линіи, красные кепи.
Съ наступленіемъ половодья кресты должны будутъ уплыть по теченію грязной рѣки и пристать неизвѣстно куда, можетъ быть туда, гдѣ ребенокъ сдѣлаетъ себѣ изъ нихъ деревянную саблю. И будетъ казаться, что мертвецы спасаются изъ своихъ забытыхъ могилъ, и безконечный рядъ другихъ мертвецовъ, кресты которыхъ такъ близки одинъ отъ другого, будто подаютъ другъ другу руки, будутъ смотрѣть имъ вслѣдъ.
Въ густомъ кустарникѣ цвѣтущій шиповникъ протягивалъ свои бѣлые цвѣты. Демаши на ходу сорвалъ одинъ. Онъ подходилъ къ Тюлери. На разрушенной крышѣ уже не развѣвался флагъ съ краснымъ крестомъ: онъ превратился въ рваную сѣрую тряпку, свѣсившуюся вдоль древка. Кирпичная стѣна, въ которой были пробоины еще въ сентябрѣ, была изрѣшетена снарядами, башенка была снесена, фасадъ исполосованъ пулями, и теперь можно было войти въ походный госпиталь черезъ десятокъ проломовъ. Однако, здѣсь ухаживали за ранеными съ тѣхъ поръ, какъ вода залила подвалы. И такъ какъ на этой фермѣ не рѣшались зажигать огня по ночамъ, то перевязки дѣлали въ темнотѣ, ощупью, отыскивая пальцами раны.
Для тѣхъ, кого не удавалось спасти, могилы были вырыты у самой двери: оставалось только вынести мертвецовъ. Кладбище тоже приспособилось къ войнѣ; мертвецовъ не хоронили въ разныхъ мѣстахъ, они скучивались у самой Тюлери. Чтобы отыскать фамилію, номеръ полка, нужно было нагнуться, приподнять вѣнокъ изъ плюща, трехцвѣтную кокарду, сдѣланную изъ трехъ тряпокъ. Хотя товарищи и вырѣзали фамилію и номеръ полка на пряжкѣ пояса, но ржавчина быстро поѣдала эти надписи, какъ будто смерть хотѣла уничтожить все, вплоть до воспоминанія.
Демаши остановился у первыхъ могилъ. Наканунѣ привезли трупы, и они лежали между крестами, ожидая, пока выроютъ для нихъ яму. Одинъ изъ нихъ былъ обернутъ въ палатку — суровый саванъ, еще больше затвердѣвшій отъ засохшей крови. Остальные остались въ томъ же видѣ, какъ участвовали въ бою, въ запачканныхъ землею шинеляхъ, въ грязныхъ штанахъ, съ неприкрытыми распухшими или восковыми лицами, несчастными багровыми лицами, будто вымытыми винными остатками. Голова одного сержанта была все же закутана. Ее прикрыли сумкой, какъ капюшономъ, и подъ этимъ саваномъ изъ запекшейся крови угадывалась ужасная рана. Рука у одного молодого стрѣлка откинулась, какъ бы преграждая дорогу, и ногти вонзились въ мягкую землю. Не ползли ли они отъ самыхъ окоповъ, чтобы умереть здѣсь?
Демаши отыскалъ среди бѣлыхъ и черныхъ крестовъ крестъ Нури, убитаго восемь дней тому назадъ въ лѣсу Десурсъ. Маленькій Галенъ смастерилъ его изъ большой доски отъ ящика, сломанной пополамъ, и Жильберъ узналъ его сзади по надписи на доскѣ: „Шампанское“… У подножья кто-то вдавилъ трубку отъ снаряда, въ которой увядалъ букетъ ландышей. Демаши выбросилъ его и положилъ цвѣты шиповника.
Онъ закрылъ глаза и сталъ вспоминать Нури, какимъ онъ видѣлъ его въ послѣдній разъ. Онъ былъ раненъ въ животъ и, такъ какъ санитары не приходили, всю ночь хрипѣлъ и стоналъ въ землянкѣ, иногда поворачивая къ намъ свою худую голову, шепча:
— Я вамъ мѣшаю спать, бѣдняги, а?
Рано утромъ онъ умеръ. Ночная стрѣльба прекратилась, пушки еще не стрѣляли. Въ лѣсу пѣлъ зябликъ. И среди этого покоя мы сильнѣе почувствовали эту смерть.
Чтобы похоронить его какъ слѣдуетъ, отдѣленіе рѣшило отнести его въ тылъ. За обѣдомъ пошли четыре человѣка вмѣсто двухъ, неся по очереди большое тѣло, завернутое въ темное одѣяло, а за ними шелъ Демаши, неся бѣлый крестъ подъ мышкой, а въ другой рукѣ котелъ.
Послѣ смерти Нури прибыло два письма на его имя. Можно было вернуть ихъ обратно съ суровымъ оповѣщеніемъ о смерти въ углу конверта: „Не могло быть вручено адресату“. Демаши рѣшилъ лучше взять ихъ со собой. Онъ вынулъ ихъ изъ патронной сумки, не вскрывая, разорвалъ, и надъ этой казенной могилой солдата, квадратной, какъ казарменная койка, онъ разбросалъ обрывки письма, чтобы тотъ могъ, по крайней мѣрѣ, спать вѣчнымъ сномъ подъ словами изъ родныхъ устъ.
Этотъ товарищъ теперь, когда онъ погибъ, былъ ему еще дороже. Онъ жалѣлъ, что недостаточно любилъ этого высокаго парня, робкаго и мягкаго, не относился къ нему лучше. Онъ сохранилъ имена нѣкоторыхъ товарищей, затерянныхъ на маленькихъ кладбищахъ Шампани или Эны, или на случайномъ клочкѣ земли, между позиціями, и мысленно бесѣдовалъ съ ними, выслушивая жалобы этихъ людей, которыхъ онъ иногда недолюбливалъ, когда они были живы, за ихъ грубость, за неповоротливость ихъ мысли. Всѣхъ ихъ онъ помнилъ и любилъ вспоминать о нихъ теперь, когда въ забывчивой памяти ихъ товарищей отъ нихъ оставалось лишь одно, ничего не говорящее, имя.
* * *
— Эй, старина, — крикнулъ ему санитаръ, который увидѣлъ, какъ онъ уходитъ, — не разгуливай здѣсь. Сегодня они разозлились, все время жарятъ.
Онъ пошелъ вдоль рѣки медленно, не торопясь добраться до мѣста, куда онъ направлялся. Въ этотъ вечеръ онъ предпочелъ бы остаться одинъ.
Первые дома съ садами подъ паромъ, составлявшими продолженіе полей, были почти годны для жилья, хотя порядкомъ разрушены, съ снесенными снарядами черепицами. Но за межой начинался разгромъ.
Сколько бы артиллерія ни обстрѣливала мѣстность, всегда что-нибудь останется: часть стѣны съ обоями въ цвѣтахъ и съ двумя, рядомъ висящими, фотографіями въ черныхъ рамкахъ; свѣжевыкрашенная дверь, красующаяся среди обломковъ песчаныхъ камней, мраморный каминъ, уцѣлѣвшій и стоящій на трехъ штукахъ паркета.
По этимъ обломкамъ Демаши представлялъ себѣ, какъ выглядѣла раньше эта мѣстность. Это была не деревня, не село, а скорѣе уголокъ для отдыха, мирное дачное мѣсто. Фермъ не было, были виллы, которыя можно было, несмотря ни на что, распознать по тремъ каменнымъ ступенямъ подъѣзда, по остаткамъ розоваго фасада, съ котораго осколками снесена живопись.
Спотыкаясь, шелъ онъ по главной улицѣ съ разгромленными лавками и развалинами домовъ по обѣимъ сторонамъ. Изъ-подъ развалинъ, съ лѣстницъ, ведущихъ въ погреба, слышались голоса, смѣхъ, ржаніе лошади, визжаніе скрипки.
За обломками стѣны присѣвшіе на корточки кашевары старались развести огонь безъ дыма, и, когда снарядъ съ шумомъ проносился по воздуху, они только съ любопытствомъ поворачивали голову. Когда хочется поджареннаго картофеля, стоитъ рискнуть кое-чѣмъ.
— „Кафэ моряковъ“? — крикнулъ имъ Демаши.
— Дальше, налѣво.
Онъ поспѣшилъ дальше, ибо неподалеку въ развалины упалъ снарядъ, поднявъ столбъ, мусора и дыма. Онъ надѣялся, что вывѣска еще уцѣлѣла на верхушкѣ фасада, но около каменнаго моста, который обстрѣливали нѣмцы, осталась только груда камней и раздробленныхъ балокъ вокругъ большой красной крыши, на которую снаряды не попадали. Однако, черезъ отдушины доносился шумъ голосовъ. Онъ наклонился и спросилъ:
— „Кафэ моряковъ“?
— Рядомъ… У двери стоитъ клѣтка.
Онъ осмотрѣлся кругомъ, но ничего не увидѣлъ. Надъ церковью разорвались шрапнели, и онъ разсердился: „Нѣтъ нигдѣ клѣтки!“
Осколки пронеслись и упали, какъ градины, на черепицы. Онъ выпрямился и тотчасъ напрягъ слухъ:
— А! они тамъ…
Онъ узналъ голосъ Сюльфара, который, повидимому, дружески объяснялся съ Лемуаномъ.
— Что! — оралъ онъ. — Но, несчастный, ты ползалъ еще на четверенькахъ, когда я уже носилъ лаковые штиблеты.
По этимъ крикамъ Демаши отыскалъ лѣстницу и бросился туда. Дѣйствительно, при входѣ стояла большая клѣтка, и въ уголъ ея забился худой нахохлившійся воронъ, уткнувъ длинный клювъ въ перья и наблюдалъ за разгромомъ своимъ круглымъ глазомъ.
По поводу этого ворона и происходилъ споръ въ подвалѣ „Кафэ моряковъ“, гдѣ нашъ взводъ ожидалъ смѣны, пробывъ только три дня на передовой позиціи.
— Вотъ спросите у Демаши, — закричалъ Сюльфаръ, завидѣвъ своего друга, который старался осмотрѣться въ темнотѣ подземелья, — спросите у него, правда ли, что вороны живутъ сто лѣтъ.
— Тебѣ не пришлось ихъ столько видѣть, сколько ихъ у меня было, я вынималъ ихъ прямо изъ гнѣздъ, — спокойно возразилъ Лемуанъ, сидя на перепиленной пополамъ бочкѣ, изъ которой сдѣлали лохань. — Ты не знаешь, что говоришь: воронъ самая глупая птица.
— Это не мѣшаетъ ему долго жить, и этотъ воронъ видѣлъ больше войнъ, чѣмъ ты, можетъ быть, онъ видѣлъ революцію и 1870 годъ… Надо накормить его.
И, взявъ кусокъ обезьяньяго мяса, ломтикъ сыра и краюху хлѣба, которую ему кто-то кинулъ, онъ сталъ кормить своего ворона, которому и не нужно было столько.
Демаши внезапно почувствовалъ себя счастливымъ. Сюльфаръ приберегъ для него хорошее мѣсто на тюфякѣ, и онъ сможетъ отдохнуть, почитать, помечтать.
Большой погребъ выходилъ на рѣку двумя длинными решетчатыми отдушинами. Утромъ вмѣстѣ съ разсвѣтомъ входилъ туда холодный туманъ отъ воды.
Чтобы что-нибудь разобрать въ полутемномъ подвалѣ, чтобы писать, мы зажигали свѣчу и, покапавъ на столикъ изъ краснаго дерева, прикрѣпляли ее. Чего только не было въ этомъ погребѣ: стулья, кровати, столы, ящики изъ-подъ бутылокъ, которые мы превратили въ шкафы, матрацы, и даже качалка, на которую цѣлился Буффіу, намѣреваясь употребить ее на растопку. Съ самаго начала войны никогда нашей ротѣ не приходилось спать такъ удобно. Цѣлыми днями солдаты упивались своимъ счастьемъ, забившись въ свой уголъ, пачкая подстилку грязными башмаками и закинувъ голову на пуховую подушку.
Ходили въ гости изъ подвала въ подвалъ. Всѣ они были хорошо меблированы. Ни въ домахъ, ни подъ развалинами, невидимому, уже ничего не осталось: мало-по-малу все перенесли въ подвалы, или въ лѣсъ, въ окопы. По вечерамъ приходили солдаты, мелькали, какъ тѣни, и уходили, нагруженные столами, стульями, тюфяками. Мѣстечко какъ бы переѣзжало, перевозя мебель за мебелью, и въ лѣсу Десурсъ встрѣчались странныя землянки съ дверью въ стилѣ Ренессансъ, съ скульптурными украшеніями. Придя на смѣну въ окопъ, мы нашли тамъ ивовое кресло и красный пуховикъ. У подпрапорщика Бертье былъ диванъ и большое, треснувшее посерединѣ, зеркало, на которомъ какой-то легковѣрный воинъ нацарапалъ: — „Еще три мѣсяца, и въ запасъ“.
На краю дороги стояло даже піанино, которое кто-то въ отчаяніи бросалъ на полдорогѣ къ лѣсу, и по вечерамъ, поджидая провіантскія повозки, кашевары наигрывали подъ сурдинку однимъ пальцемъ.
На этомъ лѣсномъ участкѣ на передовыхъ позиціяхъ было не особенно опасно. Иногда то тутъ, то тамъ падали случайные снаряды, — такъ былъ убитъ Нури, — можно было нарваться на пулю, когда отправлялись за ландышами между двумя окопными ходами, вотъ и все.
Свободно прогуливались по лѣсу, и кашевары, отойдя метровъ на сто, раскладывали костры подъ прикрытіемъ кустарниковъ. Въ первый разъ мы ѣли въ окопахъ горячую пищу и пили вкусное, дымящееся въ кружкахъ, кофе.
Вначалѣ нѣмцы забрасывали насъ огромными торпедами, прозванными „печными трубами“, которыя сносили все на своемъ пути. Немедленно прислали отрядъ бомбардировъ. Они въ теченіе мѣсяца рыли землю, день и ночь сносили бревна, и устроили прикрытіе съ солидными подпорами, которые могли все выдержать. Затѣмъ, они подвезли свою пушку. Это было орудіе, достойное украшать музей, нѣчто вродѣ небольшой бронзовой мортиры съ выгравированной на ней датой и мѣстомъ происхожденія: 1848, французская республика, Тулуза. Заряжали ее наугадъ: по одному грамму пороха на метръ. Мы находились приблизительно въ 180 метрахъ отъ бошей и клали ложки четыре пороху. Шумъ получался страшный, и мортира послѣ выстрѣла подскакивала, какъ бы въ ужасѣ. Видно было, какъ ядро описывало огромную параболу и падало гдѣ-нибудь въ лѣсу, боши привѣтствовали его, кажется, криками браво. Иногда оно взрывалось. Побывъ нѣкоторое время у насъ, бомбардиры получили другое, настоящее орудіе и отправились испытывать его въ другое мѣсто, а намъ оставили свое великолѣпное укрѣпленіе, и это странное и безопасное орудіе, нѣчто вродѣ большой пращи или метательной машины, сооруженной изъ пневматическихъ шинъ и деревянныхъ рычаговъ. Съ помощью этого орудія можно было бросать гранаты: перваго, попробовавшаго это сдѣлать, убило.
Съ тѣхъ поръ дежурные взводы стали стрѣлять въ бошей изъ этого орудія самыми неожиданными снарядами: палками, пустыми бутылками, окопной обувью съ деревянной подошвой, и вообще разными валяющимися предметами, лишь бы у нихъ былъ достаточный вѣсъ. Сюльфаръ особенно наловчился въ этой игрѣ. Всѣ три дня онъ только и дѣлалъ, что бомбардировалъ нѣмецкій окопъ, придвинувшійся на сорокъ метровъ къ нашимъ линіямъ. Онъ бросалъ все, что попадалось подъ руку: коробки съ обезьяньимъ мясомъ, кирпичи, осколки снарядовъ, носки, набитые камнями. Передъ самымъ уходомъ изъ окоповъ онъ кинулъ имъ на прощанье большую банку изъ-подъ горчицы, набитую землей, которая, вѣроятно, попала въ самую гущу окопа, ибо послышались крики. Сюльфара громко привѣтствовали, на бошей загикали, и одинъ изъ нихъ, можетъ быть раненый, отвѣтилъ на испорченномъ французскомъ языкѣ, ругая насъ коровами и рогатыми чертями.
Сюльфаръ былъ необычайно доволенъ. Все время, пока мы были на отдыхѣ, онъ разглагольствовалъ, разсказывая о своемъ военномъ подвигѣ всему полку, останавливалъ офицеровъ, тормошилъ кашеваровъ, лицо его сіяло отъ гордости.
— Попало ему прямо въ физіономію, увѣряю васъ — доказательство то, что онъ меня назвалъ рогатымъ чортомъ, я по-французски… Навѣрное это былъ офицеръ.
Онъ обошелъ всѣ погреба и за кружку вина разсказывалъ всѣмъ свою исторію, ловко пріукрашивая ее. При входѣ въ подвалъ, гдѣ онъ терпѣливо кормилъ своего хищника, слышно было, какъ онъ въ сотый разъ разсказываетъ свою исторію легковѣрнымъ восторженнымъ слушателямъ.
— Да, ребята, — кричалъ онъ, — попалъ я генералу прямо въ физіономію. Онъ даже выругалъ меня рогатымъ чортомъ по-французски.
И такъ какъ онъ умѣлъ, несмотря ни на что, уважать своихъ враговъ, онъ прибавлялъ съ оттѣнкомъ почтенія:
— Надо сознаться, они все-таки народъ образованный…