Она была видна изъ лѣса Десурсъ сквозь вѣтви деревьевъ, на которыхъ распускались первыя зеленыя почки. Это былъ высокій мѣловой холмъ, весь изрытый снарядами, потрескавшійся, разваливающійся, трагическій, съ нѣсколькими кольями, оставшимися отъ бывшихъ когда-то деревьевъ. На картахъ генеральнаго штаба онъ былъ, конечно, отмѣченъ какимъ-нибудь именемъ. Солдаты прозвали его Горой Смерти.

Это былъ адъ нашего участка. Когда полкъ занималъ позицію, солдаты тревожно спрашивали: — „Кому придется на этотъ разъ попасть на Гору Смерти, кто приметъ на себя ударъ?“…

И когда узнавали, то назначенныя туда жертвы ворчали:

— Всегда одни и тѣ же… Конечно, тѣмъ, у кого протекція, наплевать, они туда не попадутъ…

Подвергаясь безостановочной бомбардировкѣ, Гора Смерти дымилась, какъ фабрика. Снаряды поднимались изъ лѣсу, занятаго нѣмцами, и тяжело падали на эту мертвую землю, гдѣ жертвами ихъ могли быть только люди и камни. По ночамъ тамъ пускали фейерверкъ: красные круги, бѣлыя звѣзды, зеленый и синій вертящійся свѣтъ — великолѣпное ночное зрѣлище на полѣ битвы. Къ этому треску присоединялся отблескъ разрывающихся снарядовъ. На каждые четыре дня туда назначалось по два взвода, которые слѣдили за истоптаннымъ, усѣяннымъ голубыми шинелями и сѣрыми спинами, полемъ, таившимъ въ себѣ ихъ судьбу.

Издали, глядя на желто-зеленое облако отъ взрывовъ, никогда не разсѣивавшееся, видя густой дождь снарядовъ, слыша эту непрестанную грозу, солдаты говорили между собой:

— Это невозможно. Тамъ нельзя выдержать… Ни одинъ не вернется оттуда… — И все-таки выдерживали, и все-таки возвращались.

Пришла наша очередь отправляться туда. На Гору Смерти велъ не окопный ходъ, а нѣчто вродѣ тропинки, продѣланной въ мѣловой почвѣ, дорога для погонщиковъ муловъ, окаймленная узкими, холодными землянками. Вдоль всей дороги валялись части снаряженія, фляжки, патроны, тряпки, инструменты, цѣлое кладбище вещей. И то тутъ, то тамъ деревянные кресты: „Брюке, 148-го пѣхотнаго… Кашэнъ, 74-го пѣхотнаго… Здѣсь лежитъ германскій солдатъ“… Были ясно видны очертанія вспученныхъ тѣлъ, едва прикрытыхъ слоемъ песчаника. На этой дорогѣ было болѣе двѣнадцати остановокъ.

Въ тотъ вечеръ смѣну произвели быстрѣе обыкновеннаго. Подвигались впередъ, согнувъ спину, настороженно прислушиваясь. Подгоняли другъ друга. Когда при отблескѣ ракетъ показались короткіе обрубки деревьевъ, подпрапорщикъ Бертье, который велъ насъ, передалъ по отряду:

— Мы подходимъ, тише.

Напрасный совѣтъ. Ни ворчанія, ни звука, ни шопота. Лемуанъ не вѣрилъ въ опасность, но все-таки придерживалъ свой штыкъ, который звякалъ.

Всѣ мы были сосредоточенны. Только Мару былъ доволенъ. Онъ увѣрялъ, что это удача, что туда никто до насъ не доберется, что тамъ намъ будетъ спокойно. Но и онъ, какъ всѣ, шелъ опустивъ голову, придерживая звякавшій котелокъ.

— Ложись.

Просвистѣли два снаряда и взорвались въ двадцати шагахъ; красный свѣтъ ослѣпилъ насъ. Мы всѣ уткнулись въ землю, давя другъ друга. Осколки разлетѣлись по мѣловой поверхности.

— Передавайте дальше; впередъ…

Въ узкомъ окопѣ, прорытомъ на другомъ склонѣ горы, насъ нетерпѣливо ждали солдаты смѣняющагося полка, съ сумками за плечами. Шопотомъ, отрывистыми словами, передали сержанты приказанія:

— Ихъ окопъ на опушкѣ лѣса… Въ ста слишкомъ метрахъ. Влѣво не стрѣляйте дальше березъ, тамъ нашъ постъ…

Товарищи кратко пожелали намъ удачи, собирая наскоро свои пожитки.

— Берегитесь снарядовъ, особенно вечеромъ во время ужина. Если можете, принесите оттуда съ поля парня, онъ какъ разъ передъ желѣзной проволокой. Это нашъ товарищъ, котораго убили прошлой ночью. Вы его похороните, не правда ли? Его фамилія Кестель…

Они быстро ушли изъ окопа, сгрудившись въ узкомъ выходѣ. Заглушенный шумъ ихъ все удалялся и, наконецъ, затихъ. Счастливцы…

Они ничего не оставили на Горѣ Смерти, только нѣсколько коробокъ консервовъ, пачки патроновъ, нетронутые караваи хлѣба, товарища на полѣ…

Они ушли.

Въ то время какъ первые караульные, опершись на брустверъ, начинали дежурство, нашъ взводъ перевалилъ на другой склонъ горы и сталъ устраиваться.

Полкъ саперовъ — задумчивые и мужественные сѣверяне — вырыли тамъ нѣчто вродѣ грота, входъ котораго былъ обращенъ въ нашимъ линіямъ, а амбразуры въ лѣсу, занятому нѣмцами. Онъ состоялъ изъ довольно высокой, хорошо укрѣпленной, галлереи, съ узкими углубленіями по обѣимъ сторонамъ, устланными старой соломой и газетами. Тѣ, кто вошли первыми, бросились туда и съ крикомъ отталкивали другихъ кулаками и ногами; при слабомъ, дрожащемъ свѣтѣ свѣчи произошла внезапная толкотня, и поднялись яростные крики и ругательства.

Бертье безъ труда возстановилъ порядокъ:

— Ну, безъ возни, безъ ссоръ, это ни къ чему… Всѣмъ хватитъ мѣста.

Онъ осматривалъ всѣ темные утлы, освѣщая ихъ электрическимъ фонаремъ, и размѣщалъ людей. Солдаты, стоя за нимъ, спокойно ждали, и никто больше не кричалъ, чтобы не раздражать его. Примирялись съ указаннымъ мѣстомъ и устраивались тамъ.

Бреваль, разворачивая свое одѣяло, сдѣлалъ въ соломѣ находку: — Газета изъ нашей мѣстности! — радостно закричалъ онъ. — Буду читать въ постели, какъ въ былое время… — Мы четверо лежали въ нашемъ углу, тѣсно прижавшись другъ къ другу, разстегнувъ пояса в размотавъ обмотки. Брукъ даже снялъ башмаки и уже храпѣлъ, а маленькій Беленъ смастерилъ особенный подсвѣчникъ, при которомъ свѣтъ не виденъ былъ бы снаружи.

— Ахъ! хорошо, — вздохнулъ Бреваль, вытягиваясь. — Только бы боши оставили васъ въ покоѣ…

— Въ сущности это, что я говорилъ, — замѣтилъ Мару съ другого конца галлереи. — Издали, когда видишь какъ обстрѣливаютъ, набиваешь себѣ голову разными страхами, а когда придешь, то видишь, что здѣсь не хуже, чѣмъ въ другихъ мѣстахъ.

Однако, ежеминутно глухой ударъ сотрясалъ холмъ, раскатъ вмѣстѣ съ порывомъ вѣтра доносился до вашего грота, и свѣчи начинали дрожать. Иногда снаряды падали на другой склонъ Горы Смерти, противъ входа въ вашу пещеру, и отблескъ отъ нихъ освѣщалъ сложенную палатку.

— Слишкомъ далеко, — говорилъ Лемуанъ, спокойно чувствуя себя подъ защитой слоя земли въ четыре метра надъ нашими головами.

Брукъ храпѣлъ сильнѣе обыкновеннаго, чтобы не слышать снарядовъ, а Бреваль, забывъ обо всемъ, читалъ газету.

— Гнусныя женщины, — разразился онъ. — Опять задержали женщинъ въ англійскомъ лагерѣ. И можешь быть увѣренъ, не проститутокъ, а замужнихъ женщинъ… Мнѣ говорили, что въ такихъ случаяхъ вывѣшиваютъ ихъ фамиліи въ мэріи. Представь себѣ, какой ударъ для мужа, когда онъ узнаетъ объ этомъ…

Онъ прочелъ еще нѣсколько строчекъ, затѣмъ гнѣвно скомкалъ газету, бросилъ ее и, повернувшись къ сырой мѣловой стѣнѣ, сказалъ мнѣ:

— Ты загасишь.

Артиллерія упорно обстрѣливала Гору Смерти, глухіе удары раздавались надъ ея вершиной. Между двумя взрывами слышны были иногда шаги человѣка, спотыкающагося о камни, или случайные ружейные выстрѣлы часового.

При колеблющемся свѣтѣ гаснущей свѣчи я смотрѣлъ на крѣпкія балки, гдѣ висѣло наше снаряженіе и наши котелки. Набитые подсумки покрывали стѣну, какъ занавѣской, а розетками служили штыки. Подъ головами наши сумки, въ углу ружья… И все это мы носимъ на себѣ, ночи, дни, километры… Носимъ нашъ домъ, носимъ нашу кухню, и все, вплоть до нашего савана: коричневаго одѣяла, въ которое я хорошенько завернусь и засну.

* * *

Ночь медленно таяла. Казалось, послѣдняя звѣзда торопилась скрыться. Въ предразсвѣтномъ туманѣ стали вырисовываться очертанія предметовъ и пейзажа, и Брукъ первый увидѣлъ тѣла убитыхъ.

— Много ихъ, — сказалъ онъ. — И этотъ лѣсъ намъ дорого обойдется.

Жильберъ старался отыскать того убитаго, котораго товарищи его просили вчера похоронить. На зарѣ онъ, наконецъ, отыскался. Онъ лежалъ въ двадцати метрахъ отъ проволочнаго загражденія, уже такой же увядшій и плоскій, какъ остальные. Зачѣмъ рисковать смертью, чтобы оттащить этотъ трупъ ближе къ окопу? Будетъ ли у него мѣсто здѣсь или яма тамъ? Бумаги его остались, этого достаточно. Могила его? Гдѣ-нибудь на фронтѣ…

Съ наступленіемъ утра проснулась артиллерія. Сначала грянулъ залпъ шрапнелей, окруживъ Гору Смерти зеленымъ, быстро разсѣявшимся, ореоломъ. Затѣмъ наступила очередь большихъ снарядовъ.

Первые же снаряды повергли васъ на землю, и мы распростерлись на днѣ окопа. Трескъ былъ оглушительный, и вихрь камней тяжелымъ градомъ обрушился на насъ. Бреваль слегка вскрикнулъ, задѣтый въ затылокъ осколкомъ или камешкомъ. Ему сорвало только вожу, но шла кровь.

— Не повезло, — сказалъ ему Лемуанъ, смазывая его іодомъ…

— Вотъ если бы тебѣ перебило руку!

— Да, мнѣ такъ не повезетъ, — пожалѣлъ капралъ.

Такъ провели мы день, убѣгая отъ торпедъ, сгибаясь подъ снарядами. Къ одиннадцати часамъ утра обстрѣлъ усилился вдвое, и кухонная команда долго не рѣшалась уйти, чувствуя себя въ большей безопасности въ нашемъ окопѣ, чѣмъ въ проходѣ, повсюду обвалившемся. Когда они вернулись, половина вина была пролита, макароны смѣшаны съ землей, и Сюльфаръ, задыхаясь, разносилъ Лемуана за то, что „онъ не годенъ даже на то, чтобы нести котелъ“.

Послѣ обѣда стали играть въ карты въ ожиданіи вечера. Брукъ началъ храпѣть; Жильберъ, лежа около него, старался погрузиться въ мечты.

Вдругъ онъ поднялся и сказалъ намъ сдавленнымъ голосомъ:

— Подъ нами роютъ.

Всѣ оглянулись, карты выпали изъ рукъ.

— Ты увѣренъ?

Онъ утвердительно кивнулъ головой. Я съ трудомъ растолкалъ Брука, который все храпѣлъ, а Мару, Бреваль и Сюльфаръ легли и приложили ухо къ землѣ. Мы, молча, затаивъ дыханіе, смотрѣли на нихъ. Всѣ мы поняли: это мина… Мы тревожно прислушивались, негодуя на снаряды, подъ ударами которыхъ сотрясался холмъ. Бреваль первый поднялся съ земли.

— Ошибиться нельзя, — сказалъ онъ вполголоса, — они роютъ.

— Работаетъ только одинъ человѣкъ, это отлично слышно, — пояснилъ Мару. — Онъ недалеко продвинулся.

Мы всѣ сгрудились и неподвижно смотрѣли на твердую почву. Кто-то пошелъ за сержантомъ Рикордо. Онъ явился, послушалъ минуту и сказалъ:

— Да… Надо бы предупредить лейтенанта.

Каждый ложился по очереди, прислушивался и вставалъ съ потемнѣвшимъ лицомъ. Новость распространилась по всему окопу, и въ промежуткѣ между двумя снарядами караульные прислушивалась къ страшному заступу, который рылъ, рылъ…

Къ ночи пришелъ подпрапорщикъ Бертье съ кухонной командой. Онъ довольно долго слушалъ, покачалъ головой и рѣшилъ поскорѣе успокоить насъ.

— Тьфу!.. Это, должно быть, піонеры роютъ окопъ, и притомъ довольно далеко… Эти звуки часто, знаете, обманчивы. Позову кого-нибудь изъ инженерной части… Но вы успокойтесь, это еще далеко, опасности нѣтъ…

Мы встали на дежурство. Снаряды падали попрежнему, но теперь они не такъ пугали насъ. Мы прислушивались къ заступу.

Черезъ два часа, окончивъ дежурство, мы вернулись въ гротъ. Брукъ послушалъ и сказалъ:

— Это человѣкъ толковый, лишняго шума не дѣлаетъ.

И онъ спокойно заснулъ.

Мы собирались погасить свѣчу, какъ вернулся Бертье въ сопровожденіи фельдфебеля инженерной части. Всѣ встали и столпились въ галлереѣ.

Первое, что мы уловили, была фраза:

— Мы догадывались объ этомъ.

У Фуйяра нервно задергался глазъ.

Фельдфебель легъ, приложилъ ухо въ землѣ и слушалъ, закрывъ глаза. Мы молчали и тоже слушали. Онъ всталъ, шлепнулъ себя по запачканной мѣломъ шинели и ушелъ вмѣстѣ съ Бертье, не сказавъ вамъ ни единаго слова.

— Повидимому, опасности еще нѣтъ, — предположилъ Лемуанъ.

— Повидимому, мы взлетимъ на воздухъ, — предсказалъ Сюльфаръ.

Однако, мы легли спать. И заснули. Рано утромъ снова пришелъ Бертье; у него былъ грустный, озабоченный, необычный для него видъ, и это тотчасъ встревожило насъ. Что онъ узналъ? Онъ прислушался еще къ заступу, уже не ложась на землю, такъ какъ удары теперь явственнѣе доносились до насъ.

Мы были взволнованы неяснымъ предчувствіемъ, смутнымъ опасеніемъ.

Бертье снова вернулся.

— Отдѣленіе Бреваля, выходи.

Онъ оглядѣлъ насъ всѣхъ мужественнымъ, глубокимъ взглядомъ, затѣмъ остановилъ глаза на Бревалѣ, который послѣ пораженія носилъ повязку вокругъ шеи, вродѣ воротника, и сказалъ ему:

— Какъ вы угадали, нѣмцы подводятъ мину. Можетъ быть, придетъ инженерная часть я сдѣлаетъ подкопъ, но нѣмцы такъ далеко прорыли, что врядъ-ли можно будетъ что-нибудь предпринять. Такъ… дѣло въ томъ… Не къ чему оставаться здѣсь всѣмъ… Вы отлично это понимаете… Такъ вотъ… останется ваше отдѣленіе, Бреваль — метали жребій. Оба взвода снимутъ, они отойдутъ на вторыя позиціи, а вы съ вашимъ отдѣленіемъ и съ пулеметчиками останетесь… Это немного, но полковникъ довѣряетъ вамъ, вашему мужеству… Впрочемъ, наступленія нечего опасаться, такъ какъ они роютъ… Но имъ еще далеко до конца, вамъ нечего бояться… Опасности нѣтъ, нѣтъ никакой опасности, это просто мѣра предосторожности…

Онъ началъ заикаться, горло его судорожно сжималось. Онъ еще разъ обвелъ насъ всѣхъ глазами, ища нашихъ взглядовъ. Никто ничего не сказалъ; только Фуйяръ пробормоталъ:

— Можно будетъ все-таки отлучаться за обѣдомъ.

— Его вамъ будутъ посылать.

Остальные немного поблѣднѣли и молчали, вотъ и все. Храбрость? Нѣтъ. Дисциплина. Пришла наша очередь…

— Мы обречены, — просто сказалъ Вьеблэ.

— Да нѣтъ же, вы съ ума сошли, — быстро перебилъ его Бертье. — Не вбивайте этого себѣ въ голову… Право, — онъ смущенно опустилъ глаза, — я самъ очень хотѣлъ бы остаться съ вами. Мое мѣсто здѣсь. Полковникъ не захотѣлъ… Ну, желаю вамъ удачи…

Нижняя губа его дрожала, глаза подъ стеклами пенсне стали влажными. Внезапно онъ пожалъ каждому изъ насъ руку и ушелъ, стиснувъ зубы, весь блѣдный.

Товарищи уже уходили, торопя другъ друга, какъ бы боясь, чтобы смерть не поймала ихъ. Они странно смотрѣли на насъ, проходя мимо, и послѣдніе уходившіе сказали: „желаемъ удачи“. Шумъ скатывающихся камней, голосовъ, позвякиваніе котелковъ и пустыхъ бидоновъ — и все затихло… Мы остались одни. Пулеметчики усѣлись около пулемета. Трое изъ нашего отдѣленія спустились въ окопъ, а мы вернулись въ гротъ.

— Остается только ждать, — сказалъ Демаши, преувеличивая свое безразличіе.

Ждать чего? Мы всѣ усѣлись на своихъ койкахъ и смотрѣли на землю, какъ готовый утопиться человѣкъ смотритъ на потокъ темной воды, прежде чѣмъ броситься въ нее. Намъ казалось, что заступъ теперь ударяетъ сильнѣе, въ тактъ біенію нашихъ сердецъ. Невольно ложились на землю и снова прислушивались.

Фуйяръ улегся въ углу, уткнулся съ головой подъ одѣяло, чтобы ничего не слышать, ничего не видѣть. Бреваль сказалъ нерѣшительнымъ тономъ:

— Въ концѣ-концовъ, это вѣдь не рѣшено, что насъ взорвутъ… Мину не такъ просто подвести.

— Особенно въ каменистой почвѣ.

— Кажется, что уже совсѣмъ близко, а работы хватитъ еще на недѣлю.

Всѣ заговорили разомъ, лгали, чтобы подбодрить себя, не терять надежды.

Послѣдовало короткое оживленное обсужденіе, и каждый разсказалъ знакомый ему случай съ миной, а когда они Снова прислушались, имъ показалось, что удары стали слабѣе. Машинально развернули одѣяла и улеглись.

— Можетъ быть придется вскочить спросонокъ, — пошутилъ Вьеблэ, снимая башмаки.

Въ какомъ мѣстѣ разверзнется земля? Закрывъ глаза, я представлялъ себѣ отвратительныя фотографіи въ иллюстрированныхъ журналахъ, изображающія зіяющія воронки съ торчащими колами, съ металлическими осколками и выступающими изъ-подъ земли частями человѣческаго тѣла.

Мы лежали, положивъ головы на сумки, и слышали только ужасное постукиванье, похожее на тиканье стѣнныхъ часовъ.

— Ну, и надѣлаетъ это шуму, — прошепталъ Беленъ. — Подумать только, какой зарядъ нуженъ, чтобы взорвать такой холмъ, какъ этотъ.

— До смѣны осталось еще три дня.

— Нѣтъ, только два съ половиной, насъ должны смѣнить въ среду вечеромъ.

Бреваль усердно писалъ письмо, положивъ на колѣни сумку вмѣсто пюпитра.

— Ты пугаешь свою жену, — пошутилъ Лемуанъ. — Ты ей разсказываешь, что мы готовимся взлетѣть на воздухъ?

Снаряды падали рѣже въ эту ночь. Было почти тихо. Только заглушенный стукъ заступа убаюкивалъ насъ.

* * *

Въ полночь я вышелъ на дежурство. Въ окопѣ было холодно, и Жильберъ трясся отъ озноба подъ своимъ одѣяломъ. Ледяной вѣтеръ дулъ изъ лѣсу.

— Слышишь?

— Да, все стучитъ.

Мы не смотрѣли уже на поля. Зачѣмъ? Тамъ ничего не видно — темная ночь. Мы слушали, думали.

Первый заговорилъ вполголоса Демаши, тѣмъ слегка насмѣшливымъ тономъ, который меня раздражалъ и который мнѣ все-таки нравился.

— Было слишкомъ хорошо… Право, было слишкомъ хорошо. Безпечная жизнь, каждый день какая-нибудь радость. Въ одинъ прекрасный день кто-то стучитъ: „Стукъ! Стукъ! Это жизнь. — Но я васъ не знаю… — Тѣмъ хуже, наступила ваша очередь!“ — Она всовываетъ вамъ въ руку заступъ и винтовку, и вотъ, рой, пріятель, маршируй, пріятель, подыхай, пріятель…

— Зачѣмъ же ты поступилъ на службу, — сказалъ ему Лемуанъ, — вѣдь ты былъ освобожденъ?.. Особенно въ пѣхоту.

— Долгъ, увлеченіе — все глупости…

Мы подошли къ пулеметчикамъ, молча сидѣвшимъ подъ своимъ прикрытіемъ. Одинъ изъ нихъ спалъ, закинувъ голову.

— Осталось больше двухъ съ половиной дней, не правда-ли, — сказалъ намъ старшій.

— Они раньше кончатъ, — сказалъ второй.

Лемуанъ, продолжавшій въ темнотѣ вырѣзать украшенія на своей палкѣ, начатыя наканунѣ, присѣлъ на корточки въ углу.

— Если они увѣрены, что будетъ взрывъ, — сказалъ онъ, — они должны были увести насъ, какъ увели товарищей… И затѣмъ, почему наше отдѣленіе, а не другое?

Вѣтеръ гасилъ звѣзды. Ночь становилась темнѣе. Мы превратились въ черныя пятна, и въ темнотѣ ничего нельзя было разобрать, кромѣ красноватой точки зажженной трубки. Иногда кто-нибудь подходилъ къ амбразурѣ и всматривался. Ничего… Шорохъ, шелестъ: овцы пасутся ночью и щиплютъ траву на поляхъ.

Продежуривъ три часа, мы вернулись озябшіе. И, плотно укрывшись одѣялами, положивъ подъ головы подсумки, прижавшись другъ въ другу, мы уснули крѣпкимъ животнымъ сномъ.

* * *

Утромъ мы проснулись съ предчувствіемъ, съ внутренней тревогой. Стука не было слышно; наоборотъ, трагическая тишина. Отдѣленіе лежало на землѣ, склонившись надъ Бревалемъ, который слушалъ, растянувшись во весь ростъ. Приподнявшись на нашей подстилкѣ, мы смотрѣли на нихъ.

— Въ чемъ дѣло? — прошепталъ Демаши.

— Стука уже нѣтъ!.. Они, должно быть, кладутъ мину.

Сердце мое сразу остановилось, какъ будто кто-то схватилъ его рукой. Я почувствовалъ ознобъ. Правда, не слышно было, чтобы рыли. Кончено.

Бреваль всталъ съ застывшей улыбкой на губахъ:

— Ошибиться невозможно. Они больше не долбятъ.

Мы смотрѣли на землю, такіе же безмолвные, какъ она. Фуйяръ поблѣднѣлъ и хотѣлъ выйти. Ни слова не говоря, Гамель удержалъ его за руку. Мару, скрестивъ руки между колѣнями, сидѣлъ и постукивалъ о подстилку своими толстыми каблуками.

— Перестань, — сурово сказалъ ему Вьеблэ, — слушай…

Мы тревожно вытянули шеи, боясь ошибиться. Нѣтъ! Заступъ опять принялся за работу. Онъ долбилъ. О! Какъ мы полюбили его на мгновеніе, этотъ ужасный заступъ. Онъ продолжалъ рыть. Это было помилованіе. Мину еще не кладутъ, мы еще не погибаемъ…

Вьеблэ откинулъ тревогу въ сторону и будто сорвался съ цѣпи. Блѣдный отъ бѣшенства онъ выскочилъ наружу съ крикомъ.

— Онъ съ ума сошелъ, — воскликнулъ Бреваль. — Что онъ дѣлаетъ!

За нимъ побѣжали. Онъ вскарабкался па мѣшки, набитые землей, и, высунувшись наполовину изъ окопа, вытянувъ шею, вопилъ:

— Можете рыть, скоты, н…ь на васъ… мы, можетъ быть, всѣ взлетимъ, но н…ь на васъ…

Сюльфаръ обхватилъ его и тащилъ внизъ.

— Замолчишь ты…

Бреваль тоже тянулъ его за руку, но тотъ сопротивлялся.

— Не хочу я подыхать, какъ животное… Я могу еще бороться… — рычалъ онъ.

Все-таки удалось стянуть его внизъ и увести въ гротъ, гдѣ онъ успокоился, потягивая старое вино Демаши.

— Хорошее вино, — замѣтилъ онъ съ видомъ знатока.

Тукъ… Тукъ… Тукъ… Заступъ все долбить… Тукъ… Тукъ… Тукъ… Затѣмъ онъ останавливается. Тогда мы прислушиваемся и тревога наша усиливается. Тукъ… Тукъ… Тукъ…

Это продолжалось еще два дня и одну ночь. Сорокъ часовъ, которые отсчитывали минуту за минутой. Два дня и одну ночь прислушивались съ высохшимъ отъ жара ртомъ. Въ послѣдній вечеръ нельзя было удержать Вьеблэ: онъ ушелъ съ четырьмя гранатами въ сумкѣ, и черезъ часъ мы услыхали четыре взрыва, одинъ за другимъ, затѣмъ жалобные крики на опушкѣ лѣса.

Когда онъ вернулся, прибылъ подпрапорщикъ Бертье, за нимъ должна была придти смѣна.

Мы уже одѣвали сумки на спину, готовясь уходить.

— Ахъ, какъ я радъ, — сказалъ онъ намъ… — Видите, не надо было отчаиваться. Теперь кончено.

— Мы еще не ушли, — затрясся Фуйяръ.

— Ужъ дѣйствительно не повезло бы намъ, если бы взрывъ произошелъ теперь, — основательно замѣтилъ Лемуанъ.

Равномѣрный стукъ доходилъ до насъ, успокоительно на насъ дѣйствуя. Но теперь мы выжидали не стука заступа, а появленія смѣны. Глухой шумъ донесся до насъ.

— Смѣна… Войдите въ гротъ, освободите имъ мѣсто. Приказанія я самъ имъ передамъ, — сказалъ намъ Бертье.

Мы смотрѣли, какъ проходятъ солдаты неизвѣстнаго намъ полка. Ихъ было только десять и четыре пулеметчика. Послѣдній остановился, различивъ насъ въ темнотѣ галлереи.

— Такъ они подводятъ мину подъ насъ?.. Несомнѣнно, мы взлетимъ на воздухъ. Еще бы, четыре дня…

Мы всѣ старались его успокоить.

— Мало вѣроятія… Смотри, вотъ мы пробыли здѣсь и уцѣлѣли… Эти шутки долго длятся… Не стоитъ волноваться.

Но поверхъ его сумки мы, съ дрожью въ ногахъ, слѣдили за появленіемъ подпрапорщика, такъ торопились мы уйти. Фуйяръ невѣдомо какимъ образомъ уже исчезъ. Наконецъ, вернулся Бертье.

— Впередъ!.. Желаю вамъ удачи, ребята.

И, повернувшись въ Демаши, онъ тихо прибавилъ:

— Бѣдняги, я боюсь за нихъ…

Не будь подпрапорщика, который шелъ передъ нами регулярнымъ шагомъ, мы, можетъ быть, побѣжали бы. Мы боялись этой тусклой Горы Смерти, которую по временамъ всю озаряли вспышки ракетъ. Мы боялись опасности, которую мы чувствовали за собой еще совсѣмъ близко.

Мы спустились по мѣловой дорогѣ, быстро миновали мостикъ надъ ручьемъ, и только тамъ рѣшились оглянуться. Во мракѣ ночи вырисовывалась Гора Смерти, страшная со своими обрубками деревьевъ…

* * *

Наскоро поѣли мы при выходѣ изъ окоповъ. Кашевары приготовили подливку, и мы ѣли жадно, не чувствуя уже въ желудкѣ судорогъ отъ голода. Пили вино полными кружками, такъ какъ надо было до ухода опорожнить ведра. Сюльфаръ, похваляясь, разсказывалъ ротѣ исторія о нашемъ пребываніи на Горѣ Смерти, и каждый изъ отдѣленія собиралъ вокругъ себя группу и разглагольствовалъ.

Рота длинной безпорядочной лентой шла вдоль канала. Изъ землянокъ артиллеристовъ, вырытыхъ на берегу, поднимался дымъ, и мы позавидовали ихъ сырымъ ямамъ: — „Везетъ имъ, пробыть всю войну въ такихъ землянкахъ“… Темная вода отражала ночь и тихо плескалась. Перешли рѣку по качающемуся мосту изъ барокъ и бочекъ. Пройдя каналъ, мы вошли въ лѣсъ, и свѣжесть, какъ влажное покрывало, опустилась на наши плечи. Пахло весенней влагой. Гдѣ-то пѣла птичка, не вѣдая, что теперь война.

За нами виднѣлась безконечная линія окоповъ. Вскорѣ она скрылась за деревьями, и высокій лѣсъ заглушилъ надрывный вой пушекъ. Мы удалялись отъ смерти.

Когда мы вошли въ первую деревню, головное отдѣленіе начало потихоньку напѣвать; и машинально мы замаршировали.

Въ эту минуту, внезапно, ночь сотряслась отъ глухого шума, донесшагося издалека — то былъ грохочущій гулъ катастрофы, который подхватило и долго повторяло эхо. Мина взорвалась.

Колонна остановилась, какъ по командѣ. Ни звука… Мы слушали, какъ будто съ этого берега можно было услышать крики; сердца наши сжались. Орудія тоже пріумолкли, прислушиваясь.

Но нѣтъ, ничего не слышно больше, кончено…

— Сколько ихъ было? — спросилъ кто-то изъ рядовъ сдавленнымъ голосомъ.

— Десять… — отвѣтилъ чей-то голосъ. — И четыре пулеметчика.