Уже много дней подряд Фред завешивал одеялом мониторы и в комнате Джека, и в комнате Мэй, и в комнате Хью.

Он и сам не знал, почему экран нельзя просто выключить. Он никогда не слышал о том, что это как-то карается. Он вообще никогда не слышал о том, чтобы люди не смотрели цветных картинок. Это вечернее удовольствие всегда предвкушали, ожидали, перекуривая, так же, как ждали рабочий день. Но инстинкт программиста тому виной или врожденная осторожность — Фред не выключал экрана ни в одной комнате, и везде в ход шел прежний, примитивный прием — одеяло.

Вообще, с тех пор как Фред почувствовал себя человеком, его жизнь стала намного хуже. Состояние эйфории больше не возвращалось. Вместо радости была тревога, вместо довольства собой и своей жизнью — планы побега и суета. Он много думал над этим, пытаясь понять, самому себе объяснить, почему, собственно, ему хочется быть человеком и почему так неприятно чувствовать себя биороботом? Вразумительного ответа так и не нашлось. Это было где-то внутри, в глубинах подсознания. Он знал, что человеком быть одиноко и страшно, но хотел быть человеком. Никакие картинки, никакой устоявшийся уют прежней, безоблачной жизни не стоили чего-то нового, непонятного, тоскливого, появившегося у Фреда в душе. Это что-то мучило и угнетало, но побороть это в себе было невозможно.

Как-то вечером, накануне выходного, Фред пришел к Мэй несколько раньше обычного. Он теперь поднимался к женщинам и в рабочие дни, хотя далеко не всегда шел именно к Мэй. Все же к ней он заходил чаще, чем к другим «куклам» — она кое-что знала, и с ней было интересно разговаривать. Иногда, впрочем, он не ходил вообще никуда — спал и курил у себя в комнате.

Сегодня ему хотелось отдохнуть у Мэй. Именно у Мэй. Еще раз поговорить о побеге и как он возьмет ее с собой, о шансах уйти, о том, какой может быть жизнь за стенами их сота, чтобы она опять благодарила и восхищалась. Мэй никогда не уставала это делать, она помнила, кто ее учил и спас, а Фреду нравились такие минуты.

Мэй услышала, что кто-то вошел, но по-прежнему смотрела на газовую безделушку, калейдоскоп, где пузырьки под точно рассчитанным углом гоняли цветную взвесь, создавая все новые и новые картины. Спина ее напряглась.

— Это ты, Фредди?

Не думая о том, что она его не видит, Фред кивнул. Мэй повернулась, чтобы посмотреть на вошедшего. Вид у нее был страшный. Один глаз распух и слезился, на щеке свежая ссадина, волосы в беспорядке. Фред присвистнул.

— Что случилось?

— Ничего. Фредди, я не могу больше работать.

— В смысле? Тебе же нравилось.

— Нравилось, а теперь не могу. Не хочу. Никого, кроме тебя и Джека, не хочу.

— Как это так? Почему?

— Не хочу, и все.

— А Хью тогда как же?

— У Хью руки потные.

— Раньше ты этого не замечала. — Фреду стало обидно за руки Хью. — Что ты выдумываешь? Нормальные у него руки.

— Может, и выдумываю. А только я все равно не хочу. Это неправильно. Это неправильно, когда каждый кто хочет… Кто только хочет, все могут, а я должна…

— Почему неправильно? Он же хочет. И это выходной. Тебе должно быть приятно, что ты им нравишься.

— Я знаю. Я это много раз слышала. Но мне больше не приятно. А прошлый раз, позавчера, когда ты ко мне пришел, а я была занята? Тебе было приятно?

— Да я к Хелен пошел. Какая разница?

— Тьфу. Все вы одинаковые.

Мэй отвернулась к стене. Судя по всему, ни хвалить его, ни восхищаться она сегодня не собиралась. Фред усмехнулся.

— Кто это тебя так разукрасил?

— Я его не знаю. Какой-то парень из блока дабл ю эс, сегодня их день. Я его первый раз видела.

Подумав немного, Фред решил все-таки обнять Мэй. Ее глаз, конечно, выглядел мерзко, и можно было пойти к Хелен, но ему хотелось еще поговорить. Тело Мэй было непривычно напряженным, почти чужим. Это странно возбуждало его. Он почувствовал, что останется.

— Ты чего, дралась с ним, что ли?

— Не дралась. Просто сказала, что не хочу.

— А он?

— А что он. Полез ко мне, а я не далась.

— А он?

— А он еще пару раз попробовал, потом дал мне в глаз и вышел. У меня уже бывало так раньше, когда я совсем дурочкой была.

— Нет, ты объясни, а сегодня-то зачем? Для чего ты эту возню затеяла?

— Дурак ты, Фред. Где-то умный, а где-то все равно дурак.

Фред обиделся. Ему очень не нравилось, когда его так называли. Ну ладно, не хочешь хвалить, не хвали. В конце концов, это твое дело. Но ругаться-то зачем? Подумаешь, в глаз дали. Правильно и дали, работать надо, а не сачковать. Хотя… Он задумался. Пожалуй, где-то в глубине души ему было приятно, что Мэй отказала этому парню из чужого блока. Этим она как бы выделяла его и Джека из общей массы, как бы все же хвалила их и восхищалась. Только Джек-то здесь при чем? Выделяла бы уж его одного — вот это было бы правильно и логично. Или всех троих.

Это тоже было бы логично. А то у Хью, понимаешь, руки потные, а он сам, понимаешь, вообще дурак. Вот дай женщине слабинку почувствовать, она сразу же на голову садится.

Мэй вдруг прильнула к нему всем телом и порывисто обняла, спрятав лицо где-то у него под мышкой.

— Извини меня, Фред. Ты очень умный, очень добрый, ты самый лучший в этом блоке, ты человек. Настоящий человек, не то, что эти кретины. Извини меня Фред, я не хотела испортить тебе настроение. Я сегодня некрасивая, ты теперь меня не захочешь, мне обидно было. Я специально тебя ждала, а тут этот козел приперся. Я не виновата, что так получилось.

Фред почувствовал, как все становится на свои места. Вот так бы и сразу. Все было правильно.

— Фредди, ты самый лучший, самый хороший, самый умный, ты замечательный. Я никого из них не хочу, только тебя, хочу быть только для тебя. Или еще для Джека. Он тоже хороший, но все равно не такой, как ты.

А ведь действительно, подумал Фред, у Хью немного потеют руки. Ей это, наверное, неприятно.

— Фред, ты останешься со мной сегодня? Я буду хорошая, очень хорошая, мы свет притушим, и ты не будешь видеть мое лицо. Не ходи к Хелен. Она глупая и тощая, как скелет. Чего вы все к ней ходите? Не ходи, я сегодня буду лучше.

— Ладно. — Фред сел рядом с ней на широкую двуспальную кровать. Рабочее место, как у него дисплей. Мэй живет прямо на своем рабочем месте, почему-то эта простая мысль раньше не приходила ему в голову. — Ладно, я останусь.

Она начала целовать его руки, его пальцы, ласкавшие ее длинные черные волосы, его колючую шею и его глаза.

А ведь мне неприятно, что ее били, вдруг подумал Фред. Странно. Били-то ее, а мне неприятно. И не потому, что у нее стало некрасивое лицо. Это как раз не важно. Просто мне не нравится, когда ей плохо. Не нравится, когда ее бьют. Непонятно. Нет логики, нет связи. Мне не больно, и я этого даже не видел. А все равно неприятно. Очень странно. Потому что ее внешность здесь ни при чем.

Мэй продолжала его целовать, потихоньку стягивая куртку, поглаживая руки, ноги, плечи и живот легкими, но очень нежными прикосновениями — все это она успевала делать одновременно. Ласкалась Мэй всегда очень хорошо.

Собственно, об этом можно будет подумать позже, решил Фред. Какая разница, где тут связь, если мне все равно это неприятно. Сначала надо ликвидировать источник отрицательных эмоций, а разобраться в их причинах можно будет потом. Мне неприятно, когда ее бьют. Мне. Мне самому неприятно. Значит, чтобы мне было хорошо, надо, чтобы ее никто больше побить не мог. Следовательно, никто, кроме меня и Джека, сюда заходить не должен. Это просто. Это очень просто. Поставлю ей на дверь шифр, и никто, кроме меня, ее замок не откроет. И буду ходить к ней сам. А она будет всю неделю ждать меня, и только меня. Ну и хорошо. Выдумщица. Сама себя работы лишает. Надо будет еще Джеку браслет на новый шифр настроить, она еще Джека хочет. Хотя… Зачем лишние хлопоты? И Джек обойдется, и она обойдется. Будет ждать меня одного. Будет у меня специальная, собственная женщина. Это приятно, ни у кого такой нет, а у меня будет. Это правильно, это хорошо, буду к ней ходить каждый день.

А надоест мне такая система, так открою дверь и пойду к Хелен.