Ангелоподобный господин Дайх

1

— Это необычайное событие, мсье, приключилось с одним из моих друзей, давнишним соучеником по коллежу. Мы с ним поддерживали приятельские отношения, хотя, случалось, я подолгу не получал от него никаких вестей. По роду своих занятий мы оказались оторванными друг от друга, да и знакомства у нас были в разных кругах. Я, как вам известно, изучал право и некоторое время практиковал как адвокат, не слишком, впрочем, успешно. Затем я вступил в лоно церкви. Он же тем временем добился значительных успехов в научных исследованиях, особенно в области физики, биологии и разработке способов приложения их к медицине. Всем этим он увлекался самозабвенно. Завершив свое образование в лучших университетах восточного мира, он занялся научной деятельностью. На Востоке провел он долгие годы, там же и защитил докторскую диссертацию, отмеченную глубиной и оригинальностью. В конце концов он объявился в королевстве Шандунг в качестве врача. Клиентура его была немногочисленна, ибо большую часть своего времени мой друг отдавал научным изысканиям. Следует сказать, что именно такого рода занятия соответствовали складу его живого и проницательного ума скорее, нежели что-либо иное.

Помимо естественных дисциплин, он увлекался литературой, причем литературой самых различных стран, выделяя все-таки среди других англосаксонскую. Если я останавливаю ваше внимание, мсье, на этом факте, то лишь потому, что чтение романа одного весьма известного английского писателя и натолкнуло его на открытие, о котором пойдет речь.

— Твой приятель, старик, заинтересовал меня. Как его имя?

— Боюсь, оно покажется вам не слишком благозвучным, а подобрать ему точный эквивалент в вашем языке трудно. С вашего позволения я буду звать его Джекиллем.

— Джекилль? Это имя мне знакомо. Встречалось в какой-то книге. Джекилль… А почему, собственно?

— Ну, прежде всего потому, что его приключения весьма заметно напоминают события, описанные Стивенсоном, впрочем, кое в чем и отличаются. К тому же не что иное, как роман Стивенсона, сыграл решающую роль в его судьбе.

— Старик! — воскликнул я, нетерпеливо потирая руки. — Такое начало меня заинтриговало. A-а, я припомнил! Речь идет о романе Стивенсона «Загадочная история доктора Джекилля и мистера Хайда». Он мне всегда очень нравился, этот роман. Так твой друг, доктор Джекилль, он…

— Да, он был под сильным впечатлением этой книги, находил в ней отражение собственных мыслей и увлечений — он втайне вел исследования в собственной лаборатории и к тому времени был близок к их завершению.

По многу раз перечитывал он эту книгу, но однажды, взяв ее в руки, вдруг остановился, пораженный, на одном эпизоде, словно впервые постиг его сокровенный смысл. Я могу процитировать этот отрывок по памяти, поскольку дальнейшие события побуждали меня часто к нему возвращаться в надежде проникнуть в таинственное его значение.

— Так процитируй же скорее, старик, умоляю! О чем там говорится?

— Это тот самый эпизод, когда доктор Джекилль делает свое признание. Помните? В тот миг, когда он испытывает на себе действие изготовленного им эликсира и тем самым дает рождение гению зла Хайду.

В ту ночь я добрался до рокового перекрестка. Окажись я в момент своего открытия в более возвышенном состоянии духа, соверши эксперимент, будучи под властью благочестивых или набожных устремлений, результат оказался бы совершенно иным — прияв нечеловеческие муки единовременных смерти и рождения, явился бы я в мир ангелом, а не демоном.

Мсье, поверьте, эти слова были преисполнены особого смысла для моего друга, тем более что ему казалось, будто в своих исследованиях он подошел к грани величайшего открытия. Впрочем, в последующем его предположения подтвердились. Моему другу удалось заново открыть состав эликсира, способного разъять человеческую личность на две, если угодно, субстанции, сконцентрировав в каждой из них исключительно добро или зло. Смешение противоположных начал в душе всегда было мучительным для моего друга, так же как и для героя Стивенсона. Теперь вы понимаете, какого рода пищу для размышлений черпал он из этого отрывка. И какое томительное беспокойство начал испытывать накануне эксперимента.

— М-да, представляю себе… Его ожидали либо вершины добродетели, либо глубины порока.

— И зависело это от душевного настроя экспериментатора в момент проведения опыта. Мой друг имел все основания считать, что доктор Джекилль из романа предполагал как раз это.

Надо сказать, мсье, что мой друг был личностью самой обыкновенной, как в физическом, так и в нравственном отношении. Если не принимать в расчет его умственные способности, поистине исключительные, он показался бы вам нисколько не лучше и не хуже большинства людей. И это отчетливое представление о себе самом ввергало моего приятеля в глубокую тревогу. Честный и беспристрастный человек, он не мог не признать, что к научному экспериментаторству его побудила скорее обычная любознательность (а то и вовсе нездоровое любопытство), нежели возвышенные идеи. Приступить к опыту, находясь в таком душевном состоянии, почти наверняка означало дать рождение отвратительному чудовищу, наделенному всеми мыслимыми пороками, наподобие стивенсоновского Хайда. Возможность подобного исхода лишала его покоя и днем и ночью. Страхи моего друга усугублялись еще и тем, что в скором времени он намеревался вступить в брак с некой юной девицей необычайной красоты, которую он обожал и которая отвечало ему взаимностью. Сделать ее супругой чудовища — одна только мысль об этом казалась ему ужасной. Он решил отложить опыт и однажды явился ко мне, чтобы посоветоваться. Моему мнению он всегда доверял, и знал, что может рассчитывать на мою скромность.

Религия Сомнения, приверженцем которой я являюсь, не позволила мне высказаться определенно о моральной стороне его проекта, но опасения, которыми он со мной поделился, показались и мне обоснованными, и потому я поддержал его намерение отложить эксперимент. Я посоветовал ему предаться размышлениям, бежать от суетного мира, воздерживаться от всех дурных или сомнительных помыслов, искать уединения. И лишь после того, как он со всей возможной отчетливостью уяснит для себя направление своего разума, приступить к намеченному. Предварительно до́лжно уверовать в благодетельность своих побуждений; ведь существо, которому суждено явиться в мир по его воле, должно быть наделено всеми человеческими достоинствами.

Он дал слово последовать моему осторожному и, как он выразился, мудрому совету. На том мы и расстались.

Я не виделся с ним довольно долго, но впоследствии узнал из его собственных уст, что он сдержал обещание. Он вел жизнь во всех отношениях образцовую, направляя всю свою энергию против зла, которое временами пыталось овладеть его душой, как то бывает с каждым из нас. Он жил в аскетическом уединении, постился, неукоснительно следовал принципам воздержания, умерщвления плоти, предавался самобичеванию, занимался благотворительными делами, а остаток времени проводил в медитации. Ссылаясь на особой важности дела за границей, он отложил свадьбу и отдалился от невесты до тех пор, пока не завершит подготовку к эксперименту.

— А ты уверен, старина, в том, что, ведя жизнь аскета, легче всего достичь праведности?

— И тем не менее положительные результаты были налицо, мсье. И вы сейчас сами в том убедитесь. Спустя несколько недель на моего друга наконец снизошло нечто вроде озарения — внезапная и непреклонная уверенность в том, что отныне его разум направлен исключительно на добро, что больше не существует ничего сомнительного в его проекте и руководит им лишь бескорыстное стремление дать миру существо, наделенное всеми добродетелями — ангела во плоти, как то и замышлял Стивенсон.

Избавившись от сомнений и не имея больше оснований прибегать к каким бы то ни было уловкам, он в тот же вечер тайно вернулся в свою лабораторию и после минутного колебания одним духом проглотил снадобье, состав которого разработал в процессе многолетней работы.

— Твое повествование, старик, заинтересовывает меня все больше, — признался я. — И прежде всего потому, что не задевает мою чувствительность. Явление ангела в наш мир — куда как приятная перспектива. Почему же ты остановился?

— Потому, мсье, что мне предстоит нарушить последовательность изложения. Как я уже говорил вам, мы не виделись с доктором Джекиллем весь подготовительный период. Встреча наша произошла значительно позже, и при обстоятельствах, которые не оставляли сомнения в том, что он решился наконец на великий эксперимент. Должен признаться, что я не придал особого значения нашему последнему разговору, Несмотря на все почтение, которое я испытывал к своему другу, в глубине души я был уверен, что он заблуждается относительно осуществимости своего открытия. Раздвоение личности представлялось мне плодом фантазии романиста, вынужденного прибегать ко всяческим преувеличениям, дабы сделать сюжет более оригинальным и занимательным. Не секрет, что многие так и поступают.

— Ну что ты уставился на меня, старик? Продолжай! На твоем месте, уверен, и я был бы настроен скептически.

— Итак, я нечасто вспоминал нашу последнюю встречу и вообще склонен был приписать поведение Джекилля горячке в результате переутомления, которой подвержены даже самые сильные умы. И вот однажды ко мне явился с визитом человек, которого прежде я никогда не видал и который тем не менее заставил меня поколебаться в моем мнении.

Этот юноша (на вид ему было не более двадцати) весьма учтиво отрекомендовался иностранцем, выходцем из богатой семьи, путешествующим по миру с целью завершить образование. Прослышав о всяческих моих добродетелях, он возжелал познакомиться со мной.

Выслушав такое вступление, высказанное к тому же с величайшей почтительностью и в самой изысканной манере, я был в высшей степени удивлен. Образ жизни я вел всегда уединенный, не привлекая к себе ничьего внимания. Как все истинно верующие, по мере своих сил я старался всюду, где мог, творить добро — ведь сторонники религии Сомнения не составляют исключения из общего правила. Однако не настолько же я самонадеян, чтобы возомнить, будто мои скромные добродетели, если только они и впрямь существуют, до такой степени примечательны, что способны стяжать мне славу где бы то ни было — в королевстве Шандунг или в любом другом месте земли.

Пока незнакомец продолжал говорить, повергая меня в смущение непомерным восхвалением моих достоинств, я внимательно изучал его наружность, пытаясь в то же время угадать истинную цель его визита. С первого взгляда меня очаровала красота юноши: утонченность черт его лица, мягкость голоса, благородство осанки, но особенно — улыбка: она так и лучилась безмерной кротостью. Чем пристальней вглядывался я в него, тем больше убеждался, что случай свел меня с существом необыкновенным. Он был намного выше среднего роста, но такого пропорционального телосложения, что не казался чрезмерно высоким. Одет он был просто, но костюм сидел на нем так ладно, что выглядел дорогим и элегантным.

— Скорее, старик, я, кажется, начинаю догадываться…

— Это делает честь вашей проницательности, мсье, но я не намерен морочить вас загадками. Я бы тоже угадал, как и вы, если бы во внешности незнакомца была хоть малейшая черта, напоминающая моего друга доктора Джекилля. Однако — ничего общего. Смущенный, я выслушал его с большим вниманием. Наконец молодой человек подошел к основной цели своего визита.

«Я полагаю, — произнес он, — что в вашем городе, как, впрочем, и во всем мире, нет числа людским бедам и страданиям, которые можно было бы облегчить…»

«Вы совершенно правы, мон… мсье».

Мой гость держался с таким достоинством, что, несмотря на его молодость, я едва не начал величать его монсеньором.

«И я полагаю, — продолжал он, — что вы знаете немало таких несчастных, которые достойны всяческого сострадания и нуждаются в помощи».

«Увы, изо дня в день я бываю свидетелем столь тягостных бедствий, что не в моей власти их облегчить. Как большинство верующих, я собираю вспомоществования в пользу бедняков, но ведь это — капля в море».

«Так я и думал, — обронил он с глубоким вздохом. — Именно потому я выбрал вас для осуществления своего намерения. Не будете ли вы столь любезны передать вот это своим подопечным, не указывая, однако, имени дарителя?»

— Мсье, то были пачки банковских кредиток! Еще не закончив последней фразы, он начал извлекать их из своего чемодана, который опустил рядом с собой на пол, едва вошел в комнату. К тому моменту, когда он, очевидно, исчерпал содержимое чемодана, на моем столе возвышалась целая гора денежных пачек, причем банкноты были самого высокого достоинства. Никогда прежде я не только не имел в своем распоряжении, но даже не видел такой крупной суммы денег. От потрясения я лишился дара речи и даже не смог приличествующим образом поблагодарить юношу. Все это казалось мне слишком великолепным, чтобы быть реальностью.

Незнакомец улыбнулся, как будто прочитал мои мысли.

«Смею вас заверить, деньги эти не фальшивые. Я принес их сюда прямо из банка, честное слово».

Я пролепетал в ответ:

«Просто не знаю, как вас благодарить… от имени несчастных, которым предназначен этот королевский дар… В свою очередь даю вам честное слово, что деньги будут переданы по назначению».

«Я не сомневался в том ни секунды, — молвил мой гость, окончательно покоряя меня своей необычайной, странной, поистине ангельской, если выражаться банально, улыбкой. — Не могу найти иных слов, чтобы выразить свое восхищение».

«Очевидно, мне следует дать вам расписку», — неуверенно проговорил я, еще не вполне оправясь от замешательства.

«А вот это совершенно излишне. Я вас хорошо знаю и не случайно остановил свой выбор на вас».

«Вы знаете меня?!»

Он ответил мне легким кивком и слабой улыбкой. Вот когда, мсье, меня пронзила догадка! Как видите, я не столь проницателен, как вы; а ведь необычный облик и непонятное, я бы сказал, непостижимое поведение юноши могли бы и раньше подсказать мне верный ответ. Я заглянул ему в глаза.

«Могу ли я, мсье, осведомиться о вашем имени?»

«У меня нет оснований скрывать его от вас, мой друг, — ответил он, понизив голос. — Некогда вы знавали меня под именем Джекилля. Но сегодня я предстаю перед вами в облике Дайха. Именно такое имя выбрал я себе».

«Этого не может быть! — вскричал я. — Что за глупая мистификация! И где? В королевстве Шандунг, в наши дни! Ни за что не поверю!»

«Я представлю доказательства, — проговорил он уверенно. — Я даже доволен, что кто-то сможет засвидетельствовать мое замечательное открытие. Сейчас я предстану перед вами в своем прежнем, тягостном для меня обличье, хотя дается это мне с трудом. Однако у доктора Джекилля тоже есть определенные обязательства…»

Вот при каких обстоятельствах, мсье, я стал очевидцем сцены, неоднократно описанной Стивенсоном и отображенной на экране несколькими поколениями кинорежиссеров. Незнакомец (впрочем, следует ли мне еще называть его так?) попросил дать ему чистый стакан, достал откуда-то из недр своего чемодана два флакона и пустую мензурку. Затем отмерил две дозы жидкостей из флаконов, тщательно перемешал. Началась бурная химическая реакция: раствор заклокотал, из стакана вырвался клубок беловатого дыма. Я в полном недоумении взирал на эти манипуляции, задаваясь вопросом, а не мерещится ли мне все это? Вдруг незнакомец единым духом опорожнил стакан.

Не буду настаивать на описании следующей сцены. Пока она происходила перед моими глазами, я пытался убедить себя, что это разыгралось мое воображение или неожиданно ожили в памяти кадры старого фильма. О, как ужасно было зрелище человека, терзаемого непереносимой болью, задыхающегося, извивающегося в корчах! После нескольких мучительно долгих минут боль, очевидно, стала затихать. Одновременно с этим прямо на моих глазах тело юноши уменьшилось, лицо сморщилось и посерело, с него исчезла печать той ангельской кротости, которая обворожила меня с самого начала. Короче, мсье, передо мной оказался не кто иной, как мой друг доктор Джекилль, еще не вполне пришедший в себя от перенесенного приступа. Дыхание его было прерывисто, выражение глаз — страдальческое. Да, доктор Джекилль собственной персоной — личность сложная, противоречивая, исполненная в равной мере как благих, так и дурных побуждений, ни красавец, ни урод, словом, такой же, как я, или вы, или любой другой. В первый миг он даже показался мне комичным в одежде, шитой для человека на полфута выше его ростом. Костюм с тех пор, как перестал облегать стройное тело ангела Дайха, больше не выглядел ни элегантным, ни дорогим, а принял вид жалкого рубища.

Я не спал: доктор Джекилль уверил меня в том, взяв мою руку в свои и заговорив со мной голосом, который я так хорошо знал! Однако произошло это не раньше, чем он обрел некоторое спокойствие.

«Великодушнейше простите меня, друг мой, — были его первые слова. — По моей вине вам пришлось пережить несколько весьма неприятных минут. Для меня же самого они оказались крайне тяжелыми. Я не стал бы подвергать вас и себя подобному испытанию без особой на то надобности. У меня появилась безотлагательная необходимость вернуть себе прежний облик. К слову сказать, перевоплощение в ангела прошло гораздо безболезненней, не пойму почему. А сейчас не могли бы вы сходить ко мне домой и принести какой-нибудь костюм, чтобы я смог вернуться к себе, не привлекая внимания прохожих своим нелепым одеянием?»

Я полагал, что Джекилль даст мне подробные объяснения по поводу происшедших событий, однако пришлось отложить их на будущее. Я отправился к его дому, благо он был расположен поблизости. Уж и не помню, под каким предлогом взял необходимую одежду у старого слуги — добродушного малого, немного не в своем уме и, очевидно, привычного к фантастическим причудам своего хозяина. По возвращении я застал Джекилля погруженным в раздумье. Обхватив голову руками, он не сводил напряженного взора с груды денег, заваливших стол.

Я постарался скрыть охватившее меня смятение и произнес как можно непринужденней:

«Джекилль, друг мой, не знаю, что это было — чародейство или последнее достижение науки, но уверен, что те несчастные страдальцы, участь которых я смогу облегчить благодаря великодушию Дайха, не стали бы задаваться вопросом, кто именно их благодетель».

Он вздрогнул, и мне показалось, что признаки мучительных колебаний обозначились на его лице.

«Имеете ли вы представление, как велика сумма, лежащая сейчас перед вами?» — спросил он.

«Могу только предположить, что это дар, достойный монарха».

«О-о, да, вы правы. Монаршья милостыня, — подтвердил он, и в голосе его прозвучала нескрываемая горечь. — Я знаю точно, чему равна эта сумма, — нелегко забыть, во что обошлись мне благие побуждения моего двойника, этого ангела щедросердия».

Тут он назвал цифру, которая, как и следовало ожидать, оказалась и впрямь внушительной. Он умолк; сомнения овладели им с новой силой.

«Послушайте, Джекилль, — наконец нарушил я молчание, — кажется, вы колеблетесь. Я начинаю сомневаться, имею ли моральное право принять этот дар».

«Вы так считаете?» — встрепенулся он.

«Да. По крайней мере я не коснусь этих денег до тех пор, пока вы самолично, доктор Джекилль, не подтвердите, что солидарны с поступком ангела Дайха, тем более что деньги взяты с вашего счета в банке, не так ли?»

«Так», — удрученно согласился он.

Я заметил, что внутренний разлад окончательно выбил у него почву из-под ног.

«Вы не находите… вам не кажется… что сумма несколько великовата?..» — с трудом выдавил он из себя.

«Я лично воздерживаюсь от ответа. Что же касается Дайха, ангела щедросердия, как вы его называете, то ему, очевидно, так не казалось. Однако ни вы, ни я не способны разделить его точку зрения».

«Если я заберу обратно деньги, то не навлеку ли на себя его гнев?»

«Что вы! Разве Дайх способен гневаться? — возразил я. — Он же ангел!»

Моя реплика, очевидно, показалась Джекиллю убедительной, и он наконец пришел к определенному решению.

«Вот что. Вы сейчас вернете мне половину этой суммы, — сказал он с прерывистым вздохом. — Денег здесь и так слишком много. Кое-кому такое щедрое пожертвование даже может показаться проявлением гордыни».

Мы пересчитали деньги, разделили на две равные части, и одну из них он положил обратно в чемодан. Того, что у меня осталось, было вполне достаточно, чтобы осчастливить множество людей.

Переодеваясь, он поведал мне о событиях, предшествовавших его преображению в ангела. Наконец, сославшись на безотлагательные дела, собрался уходить. Уже стоя на пороге, он вдруг обратился ко мне с пылкой просьбой, почти заклинанием:

«Если случится, что вновь явится к вам Дайх, обуреваемый благотворительным рвением, умоляю во имя всего святого, мой друг, вразумите его, не позволяйте ударяться в крайности. Щедрость не должна выходить за рамки здравомыслия, черт побери!»

Я пообещал исполнить его просьбу, и он удалился, покачивая головой как бы в ответ собственным мыслям.

— Ага, старик, — перебил я, — события начинают принимать совершенно неожиданный оборот.

— Увы, мсье, неожиданный и даже, если угодно, трагический.

— Трагический? По началу этого не скажешь. Скорее многообещающий. Явление ангела в мир — это ли не благодатное событие?

— Я и сам так полагал до определенного времени. И доктор Джекилль на это рассчитывал. Он добился поразительных успехов в осуществлении своих честолюбивых замыслов. Несомненно одно: праведный образ жизни, благочестивые идеалы, к которым он столь искренно стремился, способствовали явлению в мир ангельского создания, одержимого исключительно ангельскими страстями и несущего в себе колоссальный заряд потенциальной добродетельности.

Однако события развернулись самым непредвиденным образом. И чтобы взаимосвязь между ними стала очевидной, я хотел бы зачитать некий документ, попавший ко мне в руки после описываемых событий. Автором его был сам доктор Джекилль, который, подобно герою Стивенсона, испытывал потребность в исповеди. К сожалению, сегодня документа этого нет у меня под руками. Завтра вечером я захвачу его с собой. Вам придется потерпеть немного, тем более что и память моя нуждается в отдыхе.

«Ах ты, старый разбойник! — подумал я. — Знаем твои штучки! Чего только не придумаешь, чтобы оттянуть развязку. Завтра я буду здесь в это же время. Только не заставляй долго ждать себя».

2

Мой ночной собеседник был точен и продолжил повествование сразу же, как только появился.

— Вот он, тот документ, о котором я вчера говорил, — произнес он и выложил на стол свернутые в трубку пожелтевшие листки бумаги. — Он адресован мне. Его подобрал какой-то прохожий под окном лаборатории доктора Джекилля. Я зачитаю вам кое-что отсюда. Надеюсь, вам удастся восстановить точную последовательность фактов и — что самое важное — представить их преломление в душе главного действующего лица, вернее, двух действующих лиц, ибо, хотя большая часть записей сделана рукой Джекилля, ангел Дайх не упускал возможности поделиться своими впечатлениями, когда находился в стадии материализации.

— Так читай же, старик, я сгораю от нетерпения! Стало быть, меня ожидает исповедь двух героев, или, точнее, двойного героя…

— Приступаю к первой части. Здесь Джекилль излагает ход своих исследований, делится планами на будущее, своими надеждами. Далее следуют размышления над уже известным вам отрывком из повести Стивенсона, описание подготовительного периода и, наконец, первое перевоплощение в ангела Дайха, визит ко мне, возвращение в облик Джекилля. Все это вам уже хорошо известно. Итак, он ушел от меня в тот памятный вечер, и я передаю ему слово.

«После того как я забрал обратно половину, прямо скажем, эксцентричного дара Дайха, меня неотступно преследует смутное чувство вины. Мой счет в банке достаточно велик, чтобы подобная „пункция“ смогла нанести ему серьезный урон. Однако нельзя допускать повторения подобных случаев. Всю дорогу домой я обдумывал происшедшее. К практическому расчету примешивались угрызения совести. Я ведь, мой друг, никогда не отличался цельностью натуры, и меня обычно легко было склонить как к добродетели, так и к злу. Я был, если угодно, амальгамой, отражавшей самые разноречивые побуждения. В то время как мое худшее „я“ оплакивало денежки, которые уплыли безвозвратно, лучшее „я“ сожалело, что половину из них я забрал обратно. Я знал, что ангел, растворившийся в этот момент во всем моем существе, не преминет при случае укорить меня в жадности и эгоизме. Чем противоречивей были мои мысли, тем в большее смятение приходили чувства.

Дабы не изнурять себя бесплодными душевными терзаниями, я решил воздержаться на время от продолжения эксперимента и оставаться доктором Джекиллем, пока не проанализирую все возможные последствия своего открытия. Прежде я себе и не представлял, что они могут быть до такой степени непредсказуемыми.

Этим я был занят на протяжении пятнадцати дней. Я уединился в своем кабинете и предавался обычным своим занятиям. Мои поступки и мысли нельзя было назвать ни порочными, ни добродетельными. Как всякий порядочный человек, я старался по мере своих сил творить добро, считал это делом чести, однако, признаюсь, не слишком усердствовал. Я возобновил свидания со своей невестой, которые прервались на время моего приключения, и даже добился того, что был прощен за необъяснимо долгое отсутствие, причину которого я, разумеется, скрывал.

На исходе второй недели, мой друг, я почувствовал, что больше не в состоянии противиться искушению. Слишком велико оно было. Желание стать ангелом преследовало меня днем и ночью; потребность творить одно лишь добро одолевала меня с тираническим постоянством. Я вторично принял свой эликсир. И претворился в Дайха».

— Искушение добром оказалось сильнее всех прочих. Надеюсь, вы это поняли, мсье, потому-то и стали задумчивы…

— Не волнуйся, старик, я все прекрасно понял. Продолжай. Итак, он стал Дайхом…

— И мне довелось еще раз увидеть его в этом обличье. Но потерпите немного, лучше я зачитаю вам продолжение рукописи, сделанное почерком, удивительно напоминающим почерк Джекилля, только более аккуратным, а вот стиль письма и образ мышления сильно отличались. Совершенно очевидно, что в данном случае пером водила рука Дайха.

— И доктор Джекилль не внес никаких поправок в эти записи?

— Разумеется, нет. Как ученый, он не мог грешить против истины. А возможно, желал предостеречь других людей от попыток повторить его эксперимент. Он задался целью показать непорочность ангельской души и все те явления, которые могут проистечь из этого. Как бы то ни было, слово имеет Дайх, только что обретший земную оболочку.

«Ах, наконец-то я ангел! На сей раз трансформацию я перенес совершенно безболезненно, пожалуй, даже не без удовольствия. Я испытываю необычайную легкость во всем теле и трепещу от радости, что вновь чужд всяческой скверны. Какой же это восторг — не ведать зла, того самого зла, которое часто сбивает с пути несчастного Джекилля. Могу только скорбеть о нем всей душой. Вместе с тем не следует забывать, что человек он весьма коварный, от него можно ожидать любого подвоха. Нельзя допустить, чтобы его эгоизм губил все мои благие начинания. Наконец, я имею доступ к его деньгам, с помощью которых можно облегчить участь многих бедняков. О, какая жалость, что этих денег — хотя сумма и весьма значительная — явно недостаточно, чтобы утолить всю мою потребность вершить добро. Не следует вызывать подозрения у банковских служащих, предъявляя к оплате чеки на слишком большие суммы. И так в прошлый раз они насторожились и долго проверяли мою подпись. Но она была безупречна! Впредь я должен действовать более осмотрительно, и Джекиллю не удастся присвоить себе часть денег, предназначенных истинным страдальцам. Прежде чем не совершится благодеяние в полной мере, я не вернусь в обличье доктора».

Старик прервал чтение, снял очки и следующим образом прокомментировал прочитанное:

— Обратите внимание, мсье, на слова «в полной мере». Чрезвычайно любопытно видеть их написанными рукою Дайха. Очевидно, они вырвались случайно. А может быть, это Джекилль, который принял эстафету у Дайха, вписал эти слова, ибо в них слишком ощутимо проступает нервозность и раздражение. Вы не находите, мсье, что они здесь неуместны? Во всяком случае, за ними кроется многозначный подтекст.

Как и обещал, Дайх и впрямь принял тогда все возможные предосторожности. Он отыскал меня, как и в предыдущий раз, и повторил свое предложение. Он держал в руках чемодан, заполненный, как и тогда, пачками ассигнаций. Однако на сей раз он изъявил желание вместе со мной обойти всех нуждающихся и не покидать меня, пока раздача денег не будет закончена. Речь свою он сопровождал улыбкой, обаянию которой невозможно было противостоять.

Памятуя о наказе моего друга, я категорически отказался, ссылаясь на то, что эти деньги являются собственностью доктора Джекилля и я не имею права посягать на них. Дайх не выразил ни малейшего негодования, начал спокойно и методично обсуждать со мной все аспекты данного вопроса, являя при этом ангельское терпение.

Вы себе не представляете, мсье, сколь бесполезное занятие — пытаться увещевать ангела, которому взбрело в голову во что бы то ни стало творить добро. У него собственная логика, своя диалектика мышления, перед которой бессильна обыкновенная человеческая. Он выдвигал настолько убедительные аргументы и подкреплял их столь обаятельными улыбками, что совершенно обезоружил меня и в конце концов убедил и том, что Джекилль — самый ужасный в миро эгоист, а я — бессердечный человек. Он внушил мне, что я, как истинно верующий, не имею права отказываться от пожертвований, предназначенных беднякам. И я сдался. Мы вдвоем обошли дома тех, кто, как мне было известно, более всего нуждался в помощи. К вечеру чемодан был пуст, а мы, совершенно счастливые, буквально тонули в потоках признательности. На прощание улыбка еще раз осветила лицо Дайха и он, рассыпаясь передо мной в благодарностях за содействие, удалился. На сердце у меня было легко и радостно. Не знаю, мсье, ведомо ли вам то восторженное состояние духа, которое достигается одним лишь вершением богоугодных дел.

— М-да, особенно когда богоугодные дела тебе самому ничего не стоят, — не удержался я. — А вот Джекиллю каково?..

— Ну, его реакция была такой, какой и следовало ожидать. Однако изменить что-либо было поздно. Добро было сотворено. Он даже, вопреки моим ожиданиям, не явился ко мне с упреками в потворстве Дайху. А теперь давайте продолжим чтение документа. Перо все еще в руках у Дайха.

«Когда обход нищих и раздача денег были завершены, я понял, что мой самый безотлагательный долг выполнен и настала пора возвращаться в облик Джекилля. С этой необходимостью я смирился не без отвращения. Будучи Дайхом, я чувствую себя значительно лучше. Совесть моя чиста, и дух мой свободен от так называемых комплексов. А какими ужасными, все более тяжкими физическими страданиями сопровождается трансформация в Джекилля! (Все мое существо противится перевоплощению?) Однако я обязан проделать это, хотя бы ради того, чтобы продолжать прием больных и тем самым увеличивать наш с ним счет в банке. К тому же я не могу без сострадания вспоминать о невесте Джекилля. Если он бесследно растворится во мне, она зачахнет от тоски. Я же устроен таким образом, что вид чьих бы то ни было страданий совершенно непереносим для меня. Вот почему в конце концов я вновь заперся в лаборатории и выпил эликсир.

Как я и предвидел, муки перевоплощения оказались нечеловеческими: то были предсмертная агония и одновременно родовые схватки…

…то были предсмертная агония и одновременно родовые схватки…»

— Ты повторяешься, старик!

— Нет, мсье. На сей раз написанное принадлежит руке Джекилля. Это он принял эстафету.

«…по окончании процесса трансформации физические муки сменяются непереносимыми нравственными страданиями. Я вынужден был стать пассивным свидетелем того, как раздают мое состояние! Я догадывался, что голова Дайха заполнена множеством наиглупейших идей, направленных на облегчение участи нищих с помощью моих денег. Этого нельзя допустить! Я стоял перед необходимостью принять решение, тягостное, но неизбежное, дабы уберечь себя от полного разорения. И вот я решил прекратить всяческие эксперименты и поклялся жизнью обожаемого мною существа, моей невесты, что никогда впредь не стану перевоплощаться в Дайха.

Я сдержал слово и более не касался рокового напитка. Однако вскоре, друг мой, произошло нечто совершенно невероятное, некий инцидент, который поверг меня в ужасающее смятение и заставил содрогнуться перед лицом таинственных оккультных сил, в область которых я имел неосторожность вторгнуться.

Дело было зимой. В тот год, как вы помните, стояли лютые морозы. Я прогуливался в окрестностях нашего озера и совсем закоченел. Берег был пустынен. Размышляя о приснопамятных событиях, я поздравлял себя с удачным их завершением. Я знал, что решение мое непоколебимо, и с легким сердцем вызвал в памяти образ милой моей невесты. Я думал о том, что отныне нет причин для отсрочки свадьбы. Я почитал себя за счастливчика, избранника судьбы. Вдруг я заметил двух мальчиков. Они затеяли игру на льду. Едва успел я подумать, что дети так неосмотрительны, и только собрался крикнуть, чтобы они немедленно выбрались на берег, как… случилось то, чего я опасался: под ногами одного из них лед дал трещину, которая мгновенно разошлась, и ребенок с головой ушел в образовавшуюся полынью. Я озирался в надежде увидеть кого-нибудь, кто мог бы спасти мальчишку. Тщетно! Холод разогнал всех гуляющих. Я стал кричать. Ни одного даже слабого отклика не донеслось в ответ. Я моментально кинулся на помощь сам, но в тот же миг опомнился. Одной-единственной секунды размышлений оказалось достаточно, чтобы понять всю нелепость подобного поступка. Если лед оказался настолько тонким, что не выдержал веса ребенка, он тем более не выдержит меня. Я непременно провалюсь в воду и утону, если это место глубокое, — ведь я, как вам известно, плавать не умею. При самом благоприятном стечении обстоятельств мне не избежать воспаления легких с неминуемо печальным исходом, учитывая плачевное состояние моих бронхов.

Я вознамерился было опять позвать на помощь, но как раз в этот момент произошло событие, аналогичное тому, которое переживает и герой Стивенсона. Хорошо знакомые мне симптомы подсказали, что вот-вот произойдет самопроизвольная трансформация. Против моей воли, без эликсира! У меня едва хватило времени подумать, что за коварную штуку сыграет Дайх со мной на этот раз. Уже в следующее мгновение я перевоплотился…

Ах, думают ли в подобных случаях! Я не стал терять драгоценные секунды на размышления об опасности и бросился спасать ребенка…»

— Он сам себе противоречит, твой Джекилль, старик.

— Отнюдь. Просто рассказ уже идет от лица Дайха. Я вкратце перескажу вам окончание эпизода, который не представляет особого интереса. Итак, лед и впрямь проломился под ангелом, как и предвидел осмотрительный Джекилль. К счастью, у берега было не слишком глубоко, вода едва достигала подмышек Дайха. Кое-как — местами ползком по тонкому льду, местами по грудь в ледяной воде — он сумел добраться до тонущего ребенка и вытащить его на берег. Тут кстати подоспели какие-то люди, привлеченные криками Джекилля и второго мальчика. Они приняли ребенка из рук Дайха, а он сам, едва избавившись от их восторженных похвал, ринулся домой. Прежде чем улечься в постель, он успел принять свой магический состав. Жестокое воспаление легких привело к тому, что он целую неделю находился между жизнью и смертью и потом еще месяц был прикован к постели. Далее в рукописи следуют записи Джекилля, которые он сделал уже по выздоровлении.

«У меня такое чувство, словно я с трудом продираюсь сквозь кромешную тьму, заполненную бредовыми видениями. Но я-то знаю, слишком хорошо знаю, что то был не бред. Трансформация произошла спонтанно, несмотря на все мои попытки сопротивляться. И я предчувствую, что этому кошмару суждено повториться в будущем. Ангел Дайх материализовался при виде человеческого существа в беде. Не в силах противостоять потребности творить добро, он пошел на безрассудство, ни на секунду не задумавшись о том, какой опасности подвергает меня. Я едва не лишился жизни. Потребуются долгие месяцы, чтобы восстановить мое здоровье, если только Дайх опять не выкинет какого-нибудь фокуса. Отныне я в полной зависимости от его благодетельных импульсов. Мне следует избегать столкновения с какими бы то ни было человеческими несчастьями, ибо любой горемыка, помимо моего желания, может открыть Дайху путь на волю».

— Далее, мсье, следует пространное описание; я постараюсь изложить его кратко. Дайх не появлялся достаточно долго. Тактика, избранная Джекиллем, казалось, дала желаемый результат. Он старательно избегал контактов с беднотой, со всеми, кто мог бы разжалобить его своим видом, и общался исключительно с людьми благополучными. Это требовало от него неусыпного внимания и держало в постоянном напряжении, что само по себе становилось порой мучительным, но, как он полагал, игра стоила свеч. Теперь Джекилль проводил долгие часы в обществе своей невесты, занялся необходимыми приготовлениями к свадьбе, которая должна была состояться в самое ближайшее время. Он убеждал себя, что супружеская жизнь поможет ему окончательно одолеть этого фантасмагорического ангела.

Однако плохо же он знал Дайха! Тот опять объявился, и опять совершенно неожиданно. То обстоятельство, что его держали взаперти в течение нескольких недель, сделало еще более неукротимым его стремление творить добро. Послушайте, мсье, что произошло. Пером опять завладел Дайх, и надолго. Обратите внимание также на то, с каким упоением описывает он свои благодеяния, так, словно опьянен силой собственных совершенств. И тем не менее сквозь его повествование отчетливо проступает трагизм ситуации, в которой оказался мой несчастный друг.

«Наконец-то я снова воплотился. Джекилль держал меня пленником, применив поистине макиавеллиевскую хитрость. Он чурался рук, протянутых нуждой, и принимал только тех пациентов, болезнь которых не представляла серьезной опасности и у которых к тому же все благополучно в личной жизни. Он не посещал никого, кроме своей невесты. В ее обществе он испытывал состояние абсолютного блаженства, которое претит мне, более того — лишает меня сил. Однако случай споспешествовал мне в борьбе со злоумышлениями Джекилля. То была встреча с прокаженной на повороте тропинки, когда он гулял рука об руку с невестой.

Ее присутствие не могло остановить ход событий. Едва Джекилль распознал хорошо знакомые ему симптомы начинающегося перевоплощения, как он судорожно прижал девушку к себе. Он успел сделать пару шагов в сторону, увлекая за собой невесту, но, увы, было слишком поздно. Тяга к добру непреодолима! Естественно, я сострадал юной особе, его невесте. Она испытала самый настоящий шок от того, что прямо у нее в объятиях любимый человек вдруг неузнаваемо преобразился: его рост увеличился примерно на полфута, черты лица неузнаваемо видоизменились. И уже через миг она созерцала перед собой незнакомца, может быть, более красивого и молодого, — но что ей от того! Я попытался успокоить несчастную дружественной улыбкой, но она понеслась куда-то, не разбирая дороги и выкрикивая нечто нечленораздельное. Всего на одну секунду я заколебался, не следует ли мне догнать девушку, почти впавшую в безумие, и утешить ее, ведь как-никак все это произошло по моей вине. Но я имел перед собой более благородную цель.

Рядом стояла прокаженная. Та самая, которая одним своим видом вызволила меня из заточения. Ее знали все местные жители, и я все еще корю себя за то, что прежде не вспоминал о ней. Как могло случиться, что ее печальная участь не тронула моего сердца? Эта девушка, уже не очень молодая, страдала тяжелым заболеванием с детских лет. Жила она в убогой, полуразрушенной хижине в лесу, томясь под двойным гнетом — нищеты и одиночества. Крестьяне и горожане во время своих прогулок старательно обходили стороной ее хибарку. Бедняжка не погибла лишь потому, что городские власти распорядились оставлять для нее в одном и том же месте кое-какую пищу. Ей было строжайше запрещено появляться в людных местах. В тот день она нарушила запрет, побуждаемая внутренним голосом, какой-то неосознанной грезой. Впоследствии, когда мы с ней сблизились, она сама призналась мне в этом. Она покинула свою резервацию, томимая предчувствием чуда. Да будет благословенно это предчувствие! Благодаря ему у меня явилась возможность одарить теплом и надеждой существо, которое нуждалось в этом больше всех.

Прокаженная, казалось, нисколько не была поражена ни моим перевоплощением, ни отчаянным бегством невесты Джекилля. Она не сводила с меня упорного взгляда. Я тоже внимательно оглядел ее с головы до ног. Следы кошмарного физического распада заметны были повсюду на ее теле, но ужаснее всего было лицо. Впрочем, проказа еще не достигла своей последней стадии, когда ткань начинает гноиться и отваливаться кусками. Но вид огромных язв был достаточно страшен, чтобы удвоить мое сострадание к несчастной.

Я улыбнулся, стараясь вложить в эту улыбку всю свою доброту. Я очень боялся показаться смешным в тесных одеждах Джекилля. Однако на мой дружеский жест она ответила страшным подобием улыбки — гримасой отечного лица. Я протянул ей руки. Она приблизилась, я заключил ее в свои объятия и подарил нежный братский поцелуй. Она пришла в смятение, растаяла в порыве признательности. О, вот она — наивысшая, самая трогательная награда величию моей души!

Небо свело нас, и небо никогда не разлучит. Я осознал, какое необъятное поле деятельности открывает передо мной эта встреча. Вот когда я достигну истинного величия! Я признался ей, что я — ангел, посланный на эту землю, дабы скрасить ее участь, принеся себя в жертву. Она благодарила меня сиплым голосом, со слезами на глазах. О, эти глаза, только они и придавали человеческий облик обезображенному существу. Я спросил, что причиняет ей самые мучительные страдания, не имея в виду, разумеется, болезнь, от которой я не в состоянии ее исцелить. И она ответила не задумываясь: „Одиночество. Оно сведет меня в могилу раньше, чем проказа“.

„Я люблю вас“, — поспешил я утешить ее. Произнеся эти слова, я испытывал истинно божественное наслаждение. В мгновение ока я принял решение никогда больше не покидать эту несчастную, более того, внушить ей, что она желанна, обожаема мною. Пусть же она познает все радости любви, которых была лишена до сих пор, — вот в чем моя священная миссия.

„Да, я люблю вас“, — повторил я и без малейшего колебания запечатлел страстный поцелуй на безобразных устах. Она не отвечала мне, но трепет ее тела воспламенил мою кровь. Бедный Джекилль! Он не знавал ничего подобного.

Я обвил ее талию рукой, и мы направились к ее жилищу — смрадной, полуобвалившейся лачуге, при виде которой сердце мое облилось кровью.

„Здесь все будет по-другому, — сказал я. — Отныне вы будете окружены роскошью, которой вполне заслуживаете“.

Я сказал, что безотлагательные дела требуют моей отлучки и что ей придется некоторое время подождать, прежде чем я смогу целиком посвятить себя нашему счастью. Я имел твердое намерение вернуться на другой день с тем, чтобы никогда больше не покидать ее. Она подняла на меня встревоженный взгляд, но моя улыбка тотчас уверила ее в моей неспособности лгать.

Я разомкнул кольцо ее объятий — мне не терпелось приступить к осуществлению своего плана. Отправился к себе в комнату, которую я снял под именем Дайха, намереваясь переодеться. Потом я проник в дом Джекилля. Я знал, что никого там не застану: старик слуга умер за несколько дней до того, и Джекилль еще не успел найти другого. Руки у меня были развязаны. Первым делом я завладел всеми деньгами и драгоценностями, которые хранились в доме, а также содержимым кофра — мешочками с золотыми монетами, за много лет накопленными алчным Джекиллем. Я отнес все эти ценности в свою меблированную комнату, рассчитывая обратить их в солидную денежную сумму, ведь в ближайшее время мне понадобится очень много денег. Затем я отправился в банк и снял со счета Джекилля также крупную сумму наличными. На сей раз банкир не проверял подпись, так как Джекилль не оспаривал предыдущие чеки. Очевидно, он был удивлен, но решил не чинить препятствий.

Итак, я обладал теперь небольшим капиталом, которым решил распорядиться следующим образом: связался с одним из лучших архитекторов города и заказал ему проект здания, вернее, дворца. Никакая роскошь не казалась мне чрезмерной для несчастной девушки, ибо в моих глазах она заслуживала неизмеримо большего. Я высказал пожелание, чтобы здание было возведено в кратчайший срок.

Поначалу архитектор выразил изумление и держался крайне сдержанно. Однако я заверил его, что гарантирую оплату, и даже изъявил готовность расплатиться тотчас; это несколько смягчило его. Окончательно убедить архитектора мне удалось, лишь пустив в ход все свое обаяние. Должен признаться, что мои изысканные манеры и улыбка очень скоро лишают моих оппонентов желания сопротивляться. Я давно заметил, что ни один человек не осмеливается усомниться в моей честности, стоит ему провести в моем обществе хоть несколько минут.

Я не скрыл от архитектора, для какой цели понадобился мне дворец: чтобы преобразить жалкое существование неизлечимо больной девушки словно по мановению волшебной палочки, окружив ее роскошью. Мне удалось подобрать ключи к сердцу этого человека, убедить его в том, что он сделает благое дело, помимо того, что мой заказ не лишен и для него выгоды. Он обещал приступить к работам прямо завтра, в том месте, которое я укажу, — неподалеку от хижины, где влачила свои дни бедная прокаженная.

Оставалось только уладить некоторые формальности, после чего я мог вернуться к своей несчастной возлюбленной. Улыбка, которой она меня встретила, послужила самой щедрой из всех наград за труды. Это была настоящая улыбка, а не гримаса. Любовь успела ее преобразить. „Я знала, что ты вернешься“, — сказала она. „Навсегда, — ответил я, обнимая ее. — Я тебя обожаю. Завтра мы поженимся, все необходимые приготовления уже сделаны“».

— Мсье, Дайх разглагольствовал в том же духе довольно долго, и, наверное, будет лучше, если я изложу вкратце конец этого эпизода. Так вот, он сдержал слово и женился на прокаженной, один только вид которой отпугивал всех. Он описывает свой необычный медовый месяц весьма пространно, упиваясь изображением деталей, подробно перечисляя радости, которые стремился доставить несчастной, не забывая при том упомянуть, какое удовольствие получал и сам.

С неменьшим энтузиазмом он описывает дворец, который начал сооружать для нее. По его настоянию одно крыло было возведено очень быстро; там их любовь обрела свой приют.

Стоимость постройки превосходила первоначальные расчеты Дайха. Чтобы завершить ее, понадобилось все состояние Джекилля — так требовал изощренный вкус Дайха. Дворец, истинное произведение искусства, был возведен за несколько месяцев. Очевидно, Дайх и его возлюбленная познали в этом чудо-дворце из «Тысячи и одной ночи» ничем не омраченное счастье. Так они жили…

— …поживали и детей наживали… — возмутился я. — Твоя история, старик, становится похожей на сказку о добрых волшебниках и рассчитана на малолетних детей.

— У сказки этой печальный конец, мсье. Дайх мог бы до последних своих дней жить, упиваясь своей паточной добродетелью, и никогда больше не принимать обличье Джекилля. Но обстоятельства вынудили его поступить по-другому.

«Я мечтал навсегда остаться ангелом и более не возвращаться в облик Джекилля, над которым зло имеет столь несокрушимую власть. Однако новая встреча изменила мою участь, понудив меня взглянуть на события недавнего прошлого под иным углом зрения.

Однажды вечером я покинул свою дорогую супругу, решив посетить город, в котором мне довелось дважды явиться на свет. В полном одиночестве я прогуливался вдоль крепостных стен, почему-то не решаясь войти в ворота. Вдруг я заметил, что мне навстречу медленно движется какая-то женщина. Ее скорбный вид заставил меня насторожиться. Когда же она приблизилась настолько, что можно было разглядеть ее лицо, я был потрясен, ибо узнал несчастную невесту Джекилля.

Вот уж кто был действительно несчастен! Она брела, уронив голову на грудь, в каждом ее движении, в каждой черточке искаженного скорбью лица, в морщинах, которые слезы оставили на ее щеках, — во всем этом читалось безмерное горе. Казалось, нет на свете существа более жалкого. И самое ужасное, что виноват в этом был я, Дайх.

Первым моим побуждением было немедля броситься на помощь. Когда она поравнялась со мной, я попытался привлечь ее внимание, тихонько кашлянув, и заранее приготовил свое испытанное оружие — ангельскую улыбку. Увы, я не добился желаемого результата. Она подняла глаза, и наши взгляды встретились. Признала ли она во мне того, в кого прямо у нее на глазах некогда превратился ее жених? Очевидно, да. Мой облик вызвал у нее в памяти ужасное видение, сдавленный крик вырвался из ее груди, и, прежде чем я успел что-либо предпринять, она убежала столь же стремительно, как несколько месяцев тому назад.

Мне тотчас же передалось горе девушки. Я не привык встречать подобное отношение. Но что я мог поделать?! Впервые я увидал человеческое существо, которое было глубоко несчастливо не по чьей-либо, а по моей собственной вине, и впервые я был абсолютно бессилен помочь.

В ту ночь я не вернулся к жене, а бродил как неприкаянный вокруг города. Мысли о случившемся не давали мне покоя. В конце концов я решил, что один только Джекилль в состоянии утишить скорбь этой девушки. Под утро я окончательно утвердился в своем решении. Итак, во что бы то ни стало необходимо воскресить доктора Джекилля».

— Вот что он сделал, мсье: он отправился в жилище доктора, проник в его лабораторию и выпил эликсир. Я опускаю сцену перевоплощения, уже известную вам, только раз от раза все более мучительную. Итак, слово берет Джекилль.

— Полагаю, мы услышим немало сетований.

— Вы правы, мсье.

— Твоя история, старик, пожалуй, даже трагична, временами, я бы сказал, способна произвести отталкивающее впечатление, но она возбуждает мое любопытство, и мне ужасно хочется узнать ее окончание.

— Так не стыдитесь же своих чувств, мсье. Моя религия учит, что трагичное и шутовское подчас сплетены в одно целое. Итак, послушаем Джекилля:

«Я вернулся к своему ничтожному существованию в лаборатории, которая прилегала к опустевшему и запущенному кабинету, где не было даже стула, чтобы присесть. Ни дивана, ни кровати во всем доме, где я мог бы прилечь. О, как безрассуден я был, я был преступен, когда породил этого ангела! При всей своей тошнотворной добродетельности это самое нелепое существо из всех, что когда-либо населяли небо, землю или преисподнюю. Он вернул мне мое прежнее обличье в надежде, что я утешу свою невесту. Да разве посмею я взглянуть в ее сторону?! Разве посмею приблизиться к ней, когда вижу на своем теле несомненные признаки проказы?! Что могу я предложить ей теперь, когда сам лишен всего. Дайх истратил все мое состояние, продал всю мою мебель, чтобы возвести и украсить дворец своей мечты. Но и этого ему показалось недостаточно. На благотворительные дела ему требовалось все больше и больше денег. Знаете, мой друг, что он натворил? Поставил мою подпись под чеками без обеспечения, причем на очень крупные суммы.

Теперь меня ожидает тюрьма. В лепрозории или за решеткой окончу я свои дни. Всеми покинутый, разоренный, больной, опозоренный — вот до какой степени падения довел меня этот ангел. Несчастнее меня нет человека во всем мире.

О боже! Зачем только я произнес эту фразу: нет несчастнее меня? Едва она была произнесена, как я почувствовал первые симптомы начинающегося перевоплощения. Нет, я не обманулся! Опять возвращается Дайх! Дайх, который не может не ринуться на выручку попавшему в беду человеку. Я расту… преисполняюсь добра… На помощь!..

…Меня терзает раскаяние. Что делать? Что делать? Как облегчить страдания Джекилля? Я вижу только один выход: мне следует избавить его от своей персоны. Пусть же навсегда исчезнет Дайх!

…Какое мучение!.. Я опять становлюсь Джекиллем, не выпив эликсира. Это чудовище приняло яд, не утруждая себя раздумьем, ни на секунду не задумываясь над тем, что он, убивая себя, тем самым лишает жизни и меня. О-о-о! Почему я не наделил его интеллектом, а не одним только инстинктивным стремлением к благотворительности? Я упустил из виду эту сторону проблемы во время своей подготовки к эксперименту. Этот яд не знает пощады, я понимаю это как врач. У меня осталось всего несколько минут, чтобы посетовать на злодейство этого ангела. Впервые он трансформировался в меня спонтанно, для того только, чтобы я принял смерть в облике доктора Джекилля. Я умираю, проклиная его.

Холодеющей рукой я ставлю свою подпись под этой исповедью. Она адресована вам, мой добрый друг. Я выбрасываю ее в окно в надежде, что она все-таки попадет в ваши руки».

— Вот и все, мсье. Пора ставить точку. Странный документ прочитан до конца. За его достоверность я ручаюсь, так как в свое время лично был свидетелем многих описанных в нем событий. Как только я впервые прочел его, я тотчас кинулся к дому своего бедного друга. Там я нашел его бездыханное тело, распростертое на голом полу, в комнате, которую он сам подробно описал. И рядом с ним — совсем как в повести Стивенсона — откупоренный флакон с несколькими каплями смертельного яда на донышке.

Остается только добавить, мсье, некоторые малоинтересные подробности. Невеста доктора Джекилля лишилась рассудка от горя, и ее поместили в больницу для умалишенных. Что же касается прокаженной, то она очень скоро умерла в своем дворце от отчаяния, в полном одиночестве.

— Незачем тебе, старик, вдаваться в такие подробности, — сказал я раздраженно. — Я и сам уже обо всем догадался. Ведь я вижу тебя насквозь!