Наутро Корбетта разбудила чумазая служанка. После выпитого накануне просыпаться не хотелось, да и голова была тяжелой. Греясь около очага, он съел ломоть ржаного хлеба и запил его элем. Потом взял свои пожитки и отправился по Чипсайд-стрит, заглянул к брадобрею, который ловко очистил от щетины его лицо и, отвечая на вопрос Корбетта, рассказал о местном коронере, который занимался делом Лоренса Дюкета. Роджер Паджетт был врачом и принимал больных на одной из боковых улиц. Уйдя от брадобрея, Корбетт отыскал небольшой деревянный дом на каменном фундаменте. Большая золоченая вывеска над дверью изображала ступку с пестом.

Паджетт оказался словоохотливым коротышкой, раздувшимся от важности, ведь он был врачом и коронером в одном лице. Напыщенный человечек в алом одеянии с синими прорезями и на подкладке из тафты внимательно изучил документ с полномочиями Корбетта, прежде чем пригласил его в комнату на нижнем этаже дома, которая служила приемной. Корбетт не доверял врачам и считал их искусство шарлатанством. Оглядевшись, он решил, что Паджетт ничем не отличается от остальных. На полу была разложена карта со знаками зодиака, полки вдоль стен были сплошь уставлены глиняными кувшинами с надписями «сенна», «белена», «наперстянка», «кожа угря». На столе стояла большая деревянная миска с мелким белым порошком, и, пока врач не прикрыл ее мокрой тряпкой, Корбетт чихал не переставая.

Не позаботившись о посетителе, Паджетт уселся в единственное кресло и спросил:

— Чем могу служить, господин чиновник?

— Расскажите о Лоренсе Дюкете, как и где вы нашли его тело?

Врач сгорбился в кресле и застучал пальцами по подлокотникам, глядя поверх головы Корбетта. Говорил он нараспев, словно читал стихи:

— Лоренс Дюкет был найден повешенным в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу ранним утром четырнадцатого января. Полагаю, тело обнаружил священник Беллет. — Он посмотрел прямо в глаза Корбетту. — Вы разговаривали с ним?

Корбетт кивнул, и у Паджетта как-то странно изменился взгляд, когда он продолжил рассказ.

— Во всяком случае, это Беллет перерезал веревку и оставил тело в церкви. Следов насилия я не обнаружил, никаких царапин или ссадин. Единственное, что было, красная полоса вокруг шеи и синяк возле правого уха — следы веревки и узла, которым Дюкет завязал петлю, прежде чем сделать последний шаг. Место я осмотрел. Там из кладки возле окна выступает толстый железный штырь — к нему был пододвинут алтарь. Наверняка Дюкет встал на него, привязал веревку к пруту, потом надел петлю на шею и шагнул с алтаря. Вот только я не понял, откуда на веревке взялись черные шелковые нитки.

Он подал находку Корбетту, который долго разглядывал нитки, прежде чем положить их в свою сумку, а врач тем временем смотрел на чиновника, скривив маленький рот.

— Вот и все. Остальное соответствует добровольному уходу из жизни. Кишки и желудок пустые, лицо синюшного цвета, язык распух и покусан, глаза вылезли из орбит.

— Всё? И ничего такого, что говорило бы об убийстве? — нетерпеливо перебил его Корбетт.

— Полагаю, — растягивая слова, проговорил Паджетт, — все было, как я сказал. Скорее всего, Дюкет убил Крепина, спрятался в церкви и от страха или из-за угрызений совести покончил с собой.

— А больше ничего примечательного вы не обнаружили? — не отступался Корбетт. Он поднял руку, как бы прося врача умерить раздражение. — Ваш отчет очень подробен. Лорд-канцлер сам подчеркнул это, но, возможно, было что-то такое, что вы отметили, но не описали как не имеющее отношения к делу?

— Лишь одно. У Дюкета на предплечьях были синяки, но, скорее всего, они не имеют отношения к его смерти.

Корбетт улыбнулся:

— Спасибо, господин Паджетт. Если вспомните что-нибудь еще, сообщите в канцелярию.

Прежде чем ошарашенный врач успел ответить, Корбетт закрыл за собой дверь и зашагал в направлении Чипсайд-стрит.

Бледное солнце пробивалось сквозь легкие облака на синем небе, освещая обычную людскую толпу, двигавшуюся к Чипсайду. Писцы с переносными ящиками для письменных принадлежностей уже изготовились к работе. Повсюду расставляли прилавки, открывали ставни — начинался очередной день. Здесь были купцы во фламандских бобровых шапках и кожаных сапогах, законоведы со свитками под мышкой, ученики и подмастерья в плащах и тесных штанах, женщины любого вида и любого ремесла. Там же были надменные дамы в тяжелых платьях в складку и с низко повязанными поясами, украшенные драгоценными камнями, в полотняных чепцах и плащах, подбитых мехом, защищавших их нежные тела от холода.

Корбетта, привыкшего к тишине канцелярии, раздражал шум и уличные крики. Торговцы всех мастей старались привлечь его внимание. Драпировщики трясли бархатом, шелком, батистом. В обжорном ряду предлагали жареные ребрышки, угрей, мясные пироги, приправленные луком и чесноком. Два торговца подрались из-за партии оловянной посуды. Корбетт бдительно следил за своим кошелем, придерживая его под плащом — в городе орудовало несметное множество воров. Цепочка их незадачливых собратьев, уже осужденных, пробивалась сквозь толпу в окружении констеблей, которые переводили своих подопечных из тюрьмы Тан в тюрьму Ньюгейт, и остававшиеся на свободе счастливчики вовсю издевались над бедолагами. Две шлюхи в нижних юбках, тоже шествовавшие в процессии, изображали раскаяние, однако, судя по их смелым взглядам и дерзкому виду, а также по похотливым смешкам в толпе, было очевидно, что не за горами тот день, когда они снова примутся за свое ремесло.

Толпа все прибывала, и Корбетт испугался, вспомнив, как много лет назад в Уэльсе людей задавили насмерть перед королевским шатром. Однако вскоре ему удалось выбраться из толчеи, и он оказался перед воротами церкви Сент-Мэри-Ле-Боу. Вновь ему стало не по себе от веющего здесь мерзостного духа запустения, и он опять попытался вспомнить, откуда ему известно об этой церкви, но память отказывала. Тут не было никого, кроме нескольких зевак, да и те мгновенно исчезли, завидев черную рясу отца настоятеля, который вышел навстречу Корбетту.

— Это вы, господин чиновник, — проговорил Беллет, протягивая костлявую руку, которую Корбетт пожал, чувствуя, что бледное, изможденное лицо священника и его черное одеяние страшат его еще сильнее, чем во время их первой встречи.

— Я пришел осмотреть церковь, — резче, чем ему хотелось, произнес Корбетт. — Пока светло.

— Пойдемте, я все покажу, — спокойно ответил священник, и Корбетт решил, что Беллет не столь насторожен, как накануне, однако лишь кивнул, позволяя настоятелю сопровождать его к главному входу.

Внутри было темно, стоял затхлый запах плесени. Корбетт остановился, огляделся, и его внимание привлекла узкая, обитая железом дверь слева. Забыв обо всем остальном, он направился прямиком к ней.

— Дверь заперта, — поспешно заявил Беллет. — Заперта уже много месяцев. Она ведет на колокольню и крышу башни, если желаете…

Его голос понемногу стих, словно священнику стало скучно и расхотелось договаривать фразу до конца.

— Да, — брюзгливо отозвался Корбетт. — Желаю. Отоприте!

Раздвинув губы в полуулыбке, священник зазвенел тяжелой связкой ключей и отпер железную дверь. Она громко заскрипела ржавыми петлями, словно не желая открываться. Корбетт прошел мимо священника и стал подниматься по отсыревшей, покрытой плесенью винтовой лестнице. Не обращая внимания на молчащие бронзовые колокола, Корбетт отодвинул железные засовы и принялся толкать тяжелую деревянную крышку люка над головой, пока она не поддалась и не стала со скрипом подниматься.

Лицо Корбетта обдуло ветром, когда он встал на крыше башни. Подойдя к низкому зубчатому барьеру, он с головокружительной высоты посмотрел туда, где, до смешного маленький, лежал Чипсайд. Город тянулся во все стороны, на юг уходили крыши бесчисленных домов, а на севере, за Ньюгейтом и старой городской стеной, виднелись коричневая полоса земли и покрытые снегом поля. Оглядевшись, Корбетт понял, что здесь нетрудно спрятаться, а потом спуститься вниз, хотя люк и дверь в башню выглядели так, словно к ним не прикасались много лет, и незваного гостя наверняка услышали бы и Дюкет, и караульные с половиной Чипсайд-стрит в придачу. Покачав головой, Корбетт отправился в обратный путь. Священник ждал его с саркастической усмешкой на землисто-бледном лице.

— Что-нибудь нашли, господин чиновник?

Корбетт сделал вид, будто не заметил иронии, и осмотрел крыльцо. В углу из дыры в потолке свисали колокольные веревки. Под ними лежали еще веревки, свернутые кольцами. Одни были новые, другие — старые и обтрепанные.

— Здесь он взял веревку?

Священник кивнул:

— Да. Верно, пришел сюда, а потом вернулся к алтарю.

— В темноте?

— О чем вы? — недовольно переспросил священник.

— О том, — медленно произнес Корбетт, — что Дюкет сидел-сидел себе в темноте, а потом пришел сюда, но ведь здесь еще темнее, взял веревку и вернулся обратно.

— У него была свеча, — торопливо отозвался Беллет.

— Если и была, то он ею не воспользовался. На полу ни капли свежего воска! — Он поглядел на Беллета и удовлетворенно отметил, что тот больше не усмехается. — Напуганный до смерти человек не может идти ровно, его качает, и рука у него дрожит. — Корбетт потер пол носком сапога. — Здесь было бы больше воска, чем грязи!

Повернувшись, Корбетт направился в неф, просторное пространство до крестной перегородки с большой дверью посередине, которая вела в сакристию и к алтарному возвышению. По обеим сторонам стояли приземистые колонны. Все трансепты казались черными и пустыми, выделялись разве что деревянные скамьи и темноватые фрески на побеленных грязных стенах. Наверху, над каждым трансептом, был ряд небольших овальных оконцев. Корбетт обратил внимание на то, что все они заперты, кроме одного, разбитого, но все же слишком маленького, чтобы в него мог влезть взрослый мужчина, да еще незаметно для Дюкета и караульных.

Плотнее завернувшись в плащ, Корбетт пошел дальше, и эхо разносило по церкви стук его кожаных сапог. Он слышал, как сзади тихонько топочет священник, будто крыса по водостоку. Святой алтарь, тяжелый, деревянный, стоял, словно трон, на белом каменном возвышении. Смотреть было не на что, но Корбетт впервые осознал, что ему еще никогда не доводилось так приближаться к святая святых. Главный престол безразлично возвышался над ним, и белый мрамор не был украшен цветами или задрапирован тканями. Позади — запрестольная перегородка, дальше — пустота и стена с выцветшей фреской, а наверху мигала в темноте единственная лампа. И скамьи — по обе стороны. Корбетт развернулся и посмотрел наверх, на окно в виде трилистника над главным престолом. Оно одно и пропускало свет, так как окна рядом были закрыты ставнями, впрочем, как все остальные окна в церкви.

Глядя на железный штырь, выступавший из кладки возле закрытого ставнями окна, Корбетт отошел вправо.

— Этот?

Стоявший сзади священник кивнул.

— Да, — тягуче произнес он. — Алтарь был сдвинут с места. Наверно, иначе Дюкет не мог завязать веревку на штыре.

Корбетт обернулся, внимательно посмотрел на Беллета и покачал головой.

— Что-то не очень верится, — сказал он и, не дожидаясь ответа, зашагал к выходу.

Покинув церковь, Корбетт свернул на Фрайди-стрит, где работали чужеземные кожевники. Сейчас это место представляло собой строительную площадку, на которой возводили гигантский акведук для воды, чтобы гнать ее по деревянным трубам из реки Тайберн. Здесь же стояла виселица, и Корбетт увидел два трупа на толстой балке, как он понял, из недавних. В другое время он бы, не останавливаясь, прошел мимо, но теперь ему не давал покоя Лоренс Дюкет, повесившийся в церкви Сент-Мэри-Ле-Боу, так что он подошел поближе и стал всматриваться в трупы. Невосприимчивый к вони и неприятному виду мертвых тел, Корбетт простоял так до тех пор, пока не сказал себе «хватит» и не отправился на поиски дома Дюкета. Задавая вопросы, Корбетт видел, как у людей мрачнели лица и взгляды становились непроницаемыми, но в конце концов он все-таки нашел нужный дом на углу Бред-стрит.

Судя по закрытой двери и запертым ставням, в скромном трехэтажном доме уже никто не жил. Однако он все же постучал и крикнул, чтобы ему открыли «именем короля». Послышались шаги, заскрипели засовы, распахнулась дверь, и на пороге появилась худенькая рыжеволосая женщина среднего роста, в платке и длинном черном платье, говорившем о трауре. Единственной данью моде была филигранная золотая цепочка на талии и свежие белые кружева вокруг длинной тонкой шеи и на манжетах. Лицо было строгое, губки капризные, взгляд серых глаз — бесцеремонный. Корбетт показал женщине свои бумаги, которые она взяла в руки и внимательно прочитала, медленно шевеля губами. Потом она вернула их Корбетту и повела его в ближайшую комнату, где открыла ставни, впустив дневной свет. В комнате было пусто, если не считать кожаных сундуков и сложенной в кучи одежды.

Некоторое время женщина изучала Корбетта.

— Я — Джин Дюкет, — тихо проговорила она. — Что вам нужно?

В ее голосе прозвучал вызов, но Корбетт, решив не обращать на него внимания, сообщил о своем расследовании смерти Лоренса Дюкета. Несмотря на траурное платье, женщина как будто не была расстроена гибелью брата. И только когда Корбетт упомянул Крепина, она прищурилась и на щеках у нее появился яркий румянец.

— Господин чиновник, мне не нравился Крепин, — ответила она, как отрезала. — Он был…

Она умолкла, подыскивая нужное слово.

— Вымогателем?

— Да, господин Корбетт, вымогателем, ничтожеством, прелюбодеем и развратителем женщин!

— Это правда? — спросил Корбетт.

Джин не ответила, но, отвернувшись, решительно кивнула.

— Поэтому Лоренс убил его?

Джин вновь повернулась к нему и нервно засмеялась.

— Господин чиновник, мой брат и я, хоть мы и вышли из одного чрева и жили под одной крышей, не любили друг друга. — У нее вновь вырвался нервный смешок. — Мой брат убил Крепина не из-за меня. У него были другие причины! — Она мельком взглянула на Корбетта. — Я ничего не знаю, но уж Сука-то должна знать!

— Кто такая Сука, мадам?

— Элис атт Боуи. У нее таверна на Сент-Марк-лейн, любимое место ее ухажеров Реджинальда де Ланфера, Роберта Пиннота, Пола Стабберхеда, Томаса Коронера… — Она затихла, крутя в пальцах золотую цепь. — Любовница Крепина. Проклятая шлюха! — Джин как будто плевалась словами. — Крепин заставил меня раздеться, лечь с ним и принять нехорошую позу, а потом рассказал об этом ей и всем остальным.

Джин буквально упала на один из сундуков и спрятала лицо в ладонях. Некоторое время Корбетт молча наблюдал за ней.

— Лоренс тоже был любовником Элис?

Джин подняла голову и громко рассмеялась:

— Мой брат, господин чиновник, не любил женщин. Что же до настоящей причины его ссоры с Крепином… — Она посмотрела прямо в глаза Корбетту. — Об этом мне ничего не известно, к тому же мне все равно, потому что скоро меня тут не будет. Уезжаю к родственникам. У меня родственники в Оксфорде. — Она поднялась и расправила складки на юбке. — Вот и все, господин Корбетт. Желаю вам всего хорошего.

Джин отперла дверь и отошла в сторону, пропуская чиновника.

Оказавшись на улице, Корбетт сразу же ощутил непомерную усталость, голод и отчаянное желание оказаться в собственной постели. Он купил пирог у первой попавшейся торговки и съел его на ходу, твердо решив держаться подальше от таверн с их крепким элем — хотя бы один день. Свою работу он начал неплохо, собрал кое-какие факты, и теперь надо было сложить их в какую-то приемлемую картину. Кое-что смущало его, не давало покоя, и он знал, что не успокоится, пока не наведет порядок в своих мыслях.

Свернув с Чипсайд на Патерностер-роу, Корбетт уже в темноте подошел к Темза-стрит. Войдя в дом, он приказал хозяйке, угрюмой жене торговца, принести разожженную жаровню и стал подниматься по расшатанной лестнице на чердак. Сначала он полежал на кровати, закутавшись в плащ и вспоминая все, что видел и слышал. Постепенно что-то начало вырисовываться. Тогда он зажег свечи, развязал котомку, достал письменные принадлежности и принялся не спеша записывать на обрывке использованного пергамента те факты, которые на тот момент казались ему важными.