Утром Корбетт встал рано и вновь отправился в церковь Сент-Мэри-Ле-Боу на Чипсайд-стрит. Неряшливая женщина, убиравшая в доме священника, сказала, что самого священника нет, но если господин желает, то может его подождать. Чиновник пересек двор и вошел в церковь с главного входа. Внутри никого. Все как будто так, как должно быть. Алтарь на месте. О чудовищном преступлении ничего не напоминает, только стулья и скамьи все еще сдвинуты к стене. Корбетт завернулся в плащ и уселся, прислонившись к цоколю колонны в нефе. Подняв голову, он долго смотрел на черный железный штырь, на котором якобы повесился Дюкет, а потом перевел взгляд на алтарь, стоявший на положенном месте.

Вдруг что-то привлекло его внимание. Он встал и передвинул алтарь на то место, где видел его в последний раз. Постаравшись сделать это как можно точнее, Корбетт взобрался на него и стал осматривать железный штырь над своей головой. Увидев все, что ему было нужно, он спрыгнул на пол, поставил алтарь на место и повернулся, чтобы уйти… и едва не закричал от страха — к нему приближалась фигура в черном.

— Доброе утро, господин чиновник. Я напугал вас?

Корбетт смотрел на болезненно-бледное лицо священника Беллета, стараясь взять себя в руки, пока сердце продолжало громыхать в груди от только что испытанного ужаса.

— Нет, — солгал Корбетт. — Я осматривал место, где умер Дюкет.

— А, ну да, Дюкет. Представляю, как вы заняты этим делом.

Корбетт уловил сарказм в голосе Беллета и заметил, как его тонкие бледные губы скривились в усмешке. Он ненавидел этого священника и его заговорщическую повадку, словно он что-то такое знал и потому позволял себе шутки в адрес Корбетта.

— Да, отец настоятель, — неспешно ответил он. — Я действительно был очень занят, читал донесение об Уильяме Фиц-Осберте и нечестивых обрядах, проводившихся в этой церкви.

С удовольствием он смотрел, как при упоминании Фиц-Осберта усмешка сползла с побелевшего лица священника.

— Кажется, я напугал вас, отец настоятель? Вам ведь известно о Фиц-Осберте? Но он больше не причинит нам вреда, ведь его сожгли сто лет назад. — Священник не мог скрыть охватившего его ужаса. На лбу у него выступил пот, и он с силой тер ладони о грязную рясу. Корбетт внимательно наблюдал за ним. — Что с вами, святой отец?

Священник оглянулся, словно кто-то мог подслушивать их, таясь в темном углу.

— Ничего, — прошептал Беллет. — Совсем ничего. Я не понимаю, какое отношение смерть Фиц-Осберта имеет к самоубийству Дюкета.

Корбетт похлопал священника по плечу.

— Ах, святой отец, — проговорил он ласково, — Дюкет не совершал самоубийства. Его убили, и я постараюсь, чтобы убийцы не остались безнаказанными.

Корбетт обошел священника кругом и покинул холодную темную церковь, оставив Беллета одного. Чиновник намеревался идти в «Митру», но едва он ступил на Чипсайд-стрит, как кто-то положил руку ему на плечо. Тотчас схватившись за кинжал и стремительно оглянувшись, он увидел круглое улыбающееся лицо и васильково-синие глаза Хьюберта Сигрейва, старшего чиновника канцелярии. У Корбетта не лежала душа к Сигрейву из-за его язвительного языка и отвратительной манеры становиться поперек дороги каждому, кто мог бы обойти его на королевской службе. Меньше всего Корбетт ожидал увидеть Сигрейва на Чипсайд-стрит, и тот откровенно наслаждался его удивлением и досадой.

— Господин Корбетт, — прошепелявил он, — до чего же приятно вновь повидаться с вами. Вот уж поводили вы нас за нос. Мы были у вас дома, в «Митре», и все напрасно.

Насмешка звучала в его словах, грязня их, словно дерьмо — чистую воду. Корбетт шутливо-почтительно поклонился в ответ:

— Неужели это вы, господин Сигрейв? Не подумал бы, что у вас есть ноги. Как ни посмотришь, вы либо сидите на табурете, либо стоите на коленях, вылизывая башмаки сильных мира сего!

Жирное лицо Сигрейва побагровело от ярости, и он ткнул пальцем в грудь Хью Корбетта:

— Это вам, господин Корбетт, не помешало бы кое-кому вылизать башмаки! Лорд-канцлеру Барнеллу надоело посылать вам письма, и он очень сердит на вас за то, что вы не являетесь к нему. Поэтому, — ласково произнес он, — лорд-канцлер Барнелл приказал мне привести вас.

— А если я не пойду?

Едва эти слова слетели с его языка, как Корбетт пожалел о них. Кстати, по выражению глаз Сигрейва он понял, что именно такого ответа тот ждал.

— Господин Корбетт, — ответил Сигрейв, — не я поведу вас. Для этого лорд-канцлер прислал других джентльменов, которые стоят у вас за спиной.

Оглянувшись, Корбетт увидел вооруженных людей — караульных королевской стражи, а в отдалении еще одного человека, присматривавшего за лошадьми. Тогда он изо всех сил ухватил Сигрейва за плечо, глядя, как боль стирает с лица собеседника остатки высокомерия.

— Что ж, господин мальчик-на-посылках, если лорд-канцлеру угодно меня видеть, зачем терять время?

Корбетт вскочил на коня, которого ему подвели, и поехал вдоль Чипсайда, где мясные лавки и скотобойни наполняли воздух неизбывной вонью. Потом они свернули налево на Олд-Динс-лейн, потом — на Бойерс-роу, некоторое время ехали на юг по Флит-стрит, мимо Уайтфрайарс, Темпля, Грейз-Инн, богатых деревянных домов законников, прежде чем оказались на подъезде к Вестминстеру с его дворцом и аббатством. Стражники, серьезные, преисполненные важности, препроводили Корбетта и Сигрейва сквозь толпу, через главный зал, справа и слева от которого помещались суды, доставив обоих в тот самый небольшой покой, где Корбетт уже побывал несколько недель назад, когда получил свое последнее поручение.

Барнелл поджидал его, сидя за столом. Однако он еще несколько минут, пока пришедшие почтительно стояли возле двери, продолжал читать какой-то документ, прежде чем со стоном вскочил и бросил его на пол, где уже валялись другие пергаменты. Вновь усевшись, канцлер сложил пальцы щепоткой и задумчиво, даже печально посмотрел на чиновника.

— Господин Корбетт, — медленно проговорил он, — приятно видеть вас снова. Очень мило с вашей стороны, что вы нашли время посетить нас. — Барнелл с силой ударил по столу ладонью. — До чего же глупо и безответственно вы, опытный чиновник, ведете себя, заставляя короля ждать! Что вы возомнили о себе, господин Корбетт?

Корбетт молча смотрел прямо в лицо канцлеру, и тот повернулся к Сигрейву:

— Где вы нашли его?

— В Чипсайде, — с самодовольной усмешкой ответил Сигрейв. — Полагаю, он направлялся в таверну к своей любовнице.

Барнелл повернулся к Корбетту:

— Так?

Подавив ярость, Корбетт пожал плечами.

— Сигрейв не способен говорить правду, милорд, — ответил он. — Даже ради излечения от срамной болезни, коей он, безусловно, страдает!

Барнелл не позволил Сигрейву излить праведный гнев.

— Благодарю вас, господин Сигрейв, — ласково проговорил он. — Вы отлично справились со своей задачей и теперь можете идти.

Сверкнув глазами на Корбетта и не расшаркавшись, обиженный чиновник покинул комнату. Стражники последовали за ним, с трудом скрывая радость от унижения самодовольного господина.

Едва они ушли, Барнелл жестом пригласил Корбетта сесть.

— Садитесь-ка, Корбетт, — пробурчал он. — Судя по тому, что я вижу, вы устали от своих трудов, хотя толку от них никакого. — Корбетт сел и приготовился к буре, однако Барнелл всего лишь подошел к двери и закрыл ее. Потом вернулся, сел на край стола и сверху вниз посмотрел на Корбетта. — Вы, господин чиновник, наверно, полагали, что я возложил на вас ничтожную задачу. Наверно, у вас было искушение спросить и вы недоумевали, почему меня обеспокоила смерть такого ничтожества, как Дюкет. — Он умолк, пристально глядя на что-то над головой Корбетта. — Она обеспокоила меня, потому что обеспокоила нашего короля. Мы говорим тут не о кровной мести и не о случайной драке, а о государственной измене, о преступлении против Короны! — Канцлер покрутил перстень на коротком пальце и опять тяжелым взглядом смерил Корбетта. — Вам прекрасно известно, что закон о государственной измене касается и тех, кто ничего не делает, чтобы предотвратить измену. Итак, вы как раз попадаете в последнюю категорию и знаете, чем это может для вас кончиться!

Корбетт лишь пожал плечами, словно не расслышав угрозы. Эдуард I придумал новое наказание для изменников. Всего лишь несколько лет назад это испытал на себе поверженный принц Дэвид Уэльсский. Его схватили и привезли в Лондон. Тут он заявил, что сражался против иноземного вторжения, однако королевская юстиция признала Эдуарда I королем Уэльса, а Дэвид был обвинен в бунте против своего господина. Согласно приговору его протащили за ноги по грязным лондонским улицам до эшафота. Там его повесили за шею и продержали так, пока он не потерял сознание, потом, сняв с виселицы, вспороли ему грудь, вынули сердце, а после этого отрубили голову и четвертовали в назидание всем, кто замыслил бунтовать против Короны.

Стараясь сохранять спокойствие, Корбетт, подавив охвативший его ужас, пристально посмотрел в глаза канцлеру:

— Я не изменник. Вы не можете обвинить меня в преступлении, если мне о нем ничего не известно. — Он вытащил бумажник, а из него достал документ, врученный ему канцлером. — Здесь сказано, что я должен расследовать самоубийство лондонского купца в лондонской церкви. И нет ни слова об измене. Я тоже, как ни старался, не нашел ничего, указывающего на неповиновение королю, не говоря уж об измене!

Канцлер улыбнулся, выслушав взвешенный и разумный ответ, слез со стола и уселся в кресло.

— Конечно же, Хью, вы правы, — отозвался он, в первый раз назвав своего подчиненного по имени. — Вам дали поручение и послали проводить расследование, не сказав всего, однако вас выбрали как раз за те качества, которых вы пока не проявили. За острый ум. За хватку. За преданность королю телом и душой. Я надеялся, король надеялся, что вы придете к тем же выводам, к которым пришли мы, но с одной разницей: вы подтвердите факт измены и найдете изменников. И мы все еще надеемся, что вы исполните это, хотя время не на нашей стороне.

Корбетт с облегчением перевел дух, поняв, что все еще представляет интерес для своего жестокого господина и еще более жестокого господина их обоих.

— Что мне сказать? Что вы хотите услышать? Вам важно, что я узнал? — Неожиданно он почувствовал, как им завладевает ярость, его, получается, используют как пешку в некой игре. — Вы, милорд, послали меня расследовать самоубийство, лишь намекнув на измену, но не сказали, где именно искать изменников. Что же мне было делать? Плутать в темноте, пока не наткнусь на кого-нибудь? Или, что еще хуже, сам не попаду в ловушку? Кто эти изменники? В чем заключается измена?

Поджав губы, канцлер помолчал некоторое время, а потом заговорил как истый правовед, тщательно обдумывая свои слова и скупо отмеряя их, словно скопидом-ростовщик — монеты.

— Мы не знаем имен изменников и не знаем, что они замышляют. Нам известно лишь, что так называемые последователи де Монфора оживились и затевают новый мятеж в стране и в Лондоне. Их первоочередной задачей является убийство короля, и для этого все средства хороши. — Канцлер пошарил в глубоких карманах и вытащил кожаный мешочек, в каких клерки носят не самые важные документы или небольшие куски пергамента. Развязав его, он вытряхнул пергамент и подал его Корбетту. — Читайте, господин чиновник. Внимательно читайте. Это донесение одного из наших шпионов, труп которого выловили из Темзы. Это все, что он успел нам передать. Его убили.

Корбетт развернул грязную засаленную записку. Донесение было коротким. «Де Монфор не умер. Фиц-Осберт не умер. Они оба в городе и собираются убить нашего короля». Корбетт отдал записку канцлеру.

— Естественно, всем ясно, кто такой де Монфор, — твердо произнес лорд-канцлер. — Однако печально то, что многие в этом городе еще считают де Монфора спасителем. Он был аристократом, но взывал к черни, не к богатым купцам, а к мелким торговцам и подмастерьям, которые говорят: «Если дело касается всех, то и слушать надо всех». Де Монфор настаивал на созыве Парламента, говорильни, где общины обсуждали бы дела королевства. Нашему королю мысль об этом не чужда — но не собирать же парламент из ткачей, сапожников, плотников, камнетесов, как желал де Монфор…

— Но де Монфор погиб в Ившеме! — воскликнул Корбетт. — И он, и его семья, и его последователи пали от руки короля!

— Нет, — возразил Барнелл. — Многие уцелели и строят козни в Лондоне, подогревая надежды черни. — Он умолк и взял со стола обрывок пергамента. — Это было пришпилено вчера к кресту Святого Павла. Послушай-ка! — Барнелл усмехнулся, разворачивая пергамент. — «Знайте, жители Лондона, что вами помыкает и вас грабит король с жадными лордами. Они бы, дай им волю, отобрали у вас дневной свет и установили налог на воздух, которым вы дышите. Все они, и король, и его испанская королева, которым мы платим дань, живут за наш счет, купаются в роскоши, носят золото и алмазы, строят богатые дворцы и придумывают новые подати для жителей нашего города. Их священники не лучше их самих, ибо не заботятся о стаде своем, но норовят настричь с него побольше шерсти. Но скоро придет День Освобождения, и земляные черви безжалостно пожрут королевских львов, леопардов и волков, простые люди свергнут тиранов и изменников!»

Канцлер умолк. У него порозовели щеки, грудь вздымалась.

— Кто это написал? — спросил Корбетт.

— Мы не знаем, — сердито отозвался лорд-канцлер. — Но это измена! Что-то поднимается из мрачных глубин этого города!

— Вы о Дне Освобождения?

Барнелл фыркнул:

— День Освобождения! От чего, скажи на милость?

Корбетт вспомнил то, что успел повидать во время своих разъездов по разным графствам и недавних блужданий по замусоренным улицам Лондона. Простые люди жили в глинобитных лачугах с соломенными крышами, их обирали шерифы, бейлифы, королевские сборщики налогов. Жизнь была к ним безжалостна. Однажды в Кенилворте ему пришлось видеть в суде нескольких крестьян, жалких, как мокрые курицы, грязных, заляпанных глиной, с опущенными головами. Тогда приятель-чиновник пошутил, что умри крестьянин, и его душа не попадет ни в рай, ни в ад, потому что и ангел и черт побрезгают вонючей добычей.

Впрочем, Корбетту хватило ума воздержаться от ответа, и он переменил тему:

— Мне известно о Фиц-Осберте. Он поклонялся Сатане сто лет назад. Но какое это имеет отношение к нашим дням?

— Фиц-Осберт был не только поклонником Сатаны, но и бунтовщиком! — Канцлер взял со стола маленькое деревянное распятие. — Таких у нас тысячи в замках, в простых домах, в лачугах. Монастырей и аббатств у нас хватает по всей стране. Во всех городах есть соборы и во всех деревнях — церкви. Но все же христианство — лишь оболочка. Глубоко внутри все еще жива старая вера. Помните Уэльс? Там поклоняются темным силам и мечтают вернуться в языческие времена! — Кивком головы Барнелл показал на окно. — Даже наше аббатство построено на древнем капище. Почитать хроники церковного суда — там одно сплошное суеверие: некто принес в свой сад святую гостию, чтобы отпугнуть вредных насекомых, женщина слепила восковые фигурки мужа, чтобы мучить его, многие по любому поводу советуются с ведьмами, колдунами, магами и прочими чародеями. Во всем этом продолжает жить Фиц-Осберт. Он был бунтовщиком, поэтому Церковь предала его анафеме, а Церковь защищена государством. Посему нападки на государство также бьют по Церкви. Меня удивляет, мне не дает покоя, почему осведомитель упомянул и де Монфора и Фиц-Осберта, как будто они вместе. Что он узнал? Если бы он мог рассказать!

— Кто он, ваш осведомитель? — усмехнулся Корбетт. — Другой ничтожный чиновник, которого послали играть втемную? Которому ничего толком не рассказали и которого не предупредили, чего ему опасаться?

— Нет, — с улыбкой ответил Барнелл. — Он был йоменом, наш сквайр Роберт Сейвел. Бунтовщики, считай их кем угодно, доставляют в город оружие. Одну полную телегу украли в замке Лидс, что в Кенте, несколько — из замков вокруг Лондона.

— Значит, Сейвел должен был узнать, как оружие доставляют в Лондон?

— Правильно. Сейвел начал свое расследование в Саутварке. Он работал на постоялом дворе «Поваренок», что в самом центре этого помоечного квартала. Десять дней он пробыл там, но успел прислать только этот обрывок. Его нашли в Темзе с перерезанным горлом, он плыл вниз лицом вдоль Саутварка. О его смерти я узнал лишь потому, что послал людей просмотреть донесения коронера.

— Он ничего не оставил?

— Ничего.

— Друзьям? Родственникам?

— Ничего, — кисло усмехнулся Барнелл. — Сейвела выбрали, потому что он, как ты, был одиночкой, без семьи, без друзей. Мы думали, он доведет дело до конца. А его убили. Как Крепина и Дюкета. Уверен, эти три смерти связаны между собой, хотя и не знаю как. Но если раскрыть тайну смерти Дюкета, то нам наверняка удастся узнать, кто умышляет против короля, кто хочет свергнуть его и превратить Лондон в безвластную коммуну наподобие городов Северной Италии. Не исключено, что эти люди рассчитывают поднять мятеж. Или же хотят убить короля. Так они тоже смогут добиться своего, потому что ее величество королева до сих пор не родила здорового наследника.

Корбетт не мог не согласиться с лорд-канцлером. Король двенадцать лет на троне, еще дольше в браке, а сына у него нет. Время от времени королева Элеонора рожала мальчиков, но проходило несколько месяцев, и они умирали. Маленькие трогательные свертки поспешно предавали земле в Вестминстере. Вот и теперь королева беременна, но сможет ли она родить здорового сына? Если король внезапно умрет, не оставив наследника, не миновать кровопролития. Первым восстанет Лондон и будет диктовать условия всякому, кто пожелает его поддержки.

— Итак, после смерти Сейвела, — продолжил Барнелл, прервав размышления Корбетта, — мы поручили это расследование вам. Нам кажется, Крепин был одним из вождей популистов и членом тайной секты последователей Фиц-Осберта. И еще известно, что Дюкет каким-то образом был связан с городскими бунтовщиками. Мы надеемся — надеялись, — что, поручив это дело вам, сможем узнать правду и покончить с заговором против короля. — Барнелл ткнул пальцем в Корбетта. — Мы все еще верим, что вы справитесь с этой задачей, и приказываем вам продолжить расследование со всей возможной преданностью Короне. Ясно?

Корбетт кивнул:

— Мне все ясно, и я прошу прощения за упущенное время, хотя должен сообщить, что и мне кое-что стало известно. Я точно знаю, Дюкет не совершал самоубийства. Его убили.

Канцлер просиял и радостно потер руки.

— Отлично, — прошептал он. — На сей раз убийцы от нас не уйдут!