Я чувствую, будто задыхаюсь своим собственным языком. Будто он отекает, заполняя мой рот, горло, душа меня, но я все равно не могу заставить себя его открыть и произнести слово. Все это время у меня в мозгу пусто, за исключением одних и тех же слов, снова и сно-ва прокручивающихся в голове.

Пора, пора, пора.

Такие чертовски простые слова, но они значат, что все меняется. Что мне придется продолжать жить, но она скоро умрет. Ее не станет, черт возьми. Ни большого бьющегося сердца, ни улыбки. Ничего, кроме кожи, костей и моего имени на ее запястье, пока, в ко-нечном итоге, не останется даже этого.

Моя рука крепче сжимает дверь и приборную панель, пока моя танцовщица везет ме-ня домой. Чтобы сидеть рядом с моей мамой. Пока она умирает.

Я практически давлюсь. Что-то поднимается у меня в горле, но я с трудом это прогла-тываю. Я не могу потерять контроль. Не могу. Только не сейчас. Только не перед тем, как увижу ее.

Мы выбираемся из машины, и Шайен берет меня за руку. Она не спрашивает, в по-рядке ли я. Какой же чертовски дурацкий вопрос! Ненавижу, когда люди его задают, зная при этом ответ. Вместо него, она спрашивает:

— Ты уверен, что хочешь, чтобы я осталась?

Я притягиваю ее к себе, любя за то, что она спросила, и по-прежнему нуждаясь в ней, потому что самому мне с этим не справиться.

— Останься, — это все, что я говорю, потому что лишь это и могу выдавить. Она пони-мающе кивает. Всегда понимающе, каким бы придурком я ни был.

У меня ужасно дрожат руки, когда мы входим внутрь. Я сплетаю свои пальцы с ее, нуждаясь в поддержке только этой девушки.

— Ох, Кольтон. — Мэгги притягивает меня в свои объятья, но я не обнимаю ее в ответ. У меня нет желания что-либо делать.

Не понимаю. Позавчера с ней все было в порядке. Она смеялась, разговаривала и си-дела на солнышке.

— Что случилось? — выговариваю я.

Мэгги отстраняется.

— Вчера большую часть дня она спала. Ее рвало.

— Почему ты мне не позвонила? — спрашиваю я.

— Она попросила меня не звонить. Сказала, что просто устала. Это ее право, Кольтон.

— Я ее сын, — рычу я. — У меня есть право.

— Сегодня утром приходила еще одна медсестра из хосписа… Они прописали ей еще больше морфина. Он поможет ей справиться с болью.

Она хочет сказать, поможет убить ее.

— Она не хотела их принимать, пока ты не приедешь. Она по-прежнему много спит, но…

Я больше не слушаю, потому что мчусь уже по коридору. К ее комнате. Она испыты-вает ужасную боль, потому что хотела дождаться меня.

Ее голова повернута, глаза устремлены к двери, как только я захожу в комнату.

— Кольтон, — едва шепчет она. Мои ноги прикованы к полу. Я не могу двинуться. Как, черт возьми, она может выглядеть хуже всего за два дня? Как такое может произойти? Она подключена к капельнице внутривенно. Я и раньше видел ее дома в таком состоянии, но сейчас все по-другому.

Мой пульс стучит в ушах. Грудь сдавливает. Это мама. Та, которая все время была ря-дом. Та, которая лишь хотела, чтобы я был счастлив. Что-то представлял из себя. Был лучше нее и отца, и теперь она умирает.

Ее рука вытянута ко мне, ладонь раскрыта.

Черт побери, двигайся, Кольт!

Я чувствую на своем плече руку Шай, подталкивающую меня. Шаг за шагом я подхо-жу к ней.

— Привет, мам. — Мой голос надламывается, и я ненавижу себя за это. За то, что не могу быть сильнее, когда она так нуждается во мне.

— Привет. — От сухости ее губы сильно потрескались, но она все равно умудряется растянуть их в улыбку.

— Я люблю тебя. — Я зол, потому что с моих губ срываются именно эти слова. Я люб-лю ее и хочу, чтобы она это знала, но такое обычно говоришь перед прощанием. А я еще не готов прощаться.

Она отвечает не сразу. Просто берет меня за руку и пытается ее сжать.

— Я устала.

— Тебе больно? — Что за дурацкий вопрос. Конечно, ей больно. Мне уже больно от то-го, что я просто смотрю на нее.

Мама кивает головой.

— Шай. Позови Мэгги. Скажи, что ей нужно лекарство.

Я держу ее руку, когда сажусь в кресло. Никто из нас ничего не говорит. Ее дыхание поверхностное и громкое.

В комнату входит не Мэгги, а другая медсестра и добавляет лекарство к капельнице. Моего плеча снова касается рука Шай. Я не смотрю ни на кого из них. Не говорю ни с кем. Не делаю ничего, только гляжу на маму.