Микко вышла, а Теодора долго стояла неподвижно, как будто превратилась в камень.

И вдруг она начала лихорадочно действовать. Сняла костюм, скомкала его и засунула поглубже в шкаф. Затем смела карты в коробку из-под обуви, достала из шкафа коробку еще большего размера и побросала в нее всю коллекцию: компьютерные игры, голографические татуировки, наклейки, торговые знаки, оловянные фигурки — все. В растущем неистовстве она сорвала с потолка над кроватью виверну из папье-маше и стала рвать ее в клочья.

Снимая со стен плакаты «Волшебники и виверны» и разрывая их на мелкие кусочки, она рыдала от злости на себя. Ну почему она такая идиотка? Микко больше никогда не будет ей верить. Теодора не удивилась бы, если бы она ушла от них, когда вернется папа. И нельзя винить ее за это.

Когда она наконец остановилась посреди комнаты, раскрасневшись и тяжело дыша, в ее спальне не осталось и следа от «Волшебников и виверн». Затем Додо поправила постель и вытащила из-под кровати пластиковую корзину для белья, набитую игрушечными зверюшками. Она смахнула пыль с тряпичного дракона, у него была чешуя из блесток и красный фетровый язычок. Игрушка принадлежала ее маме и вновь заняла почетное место на подушке.

Теодору вдруг осенило, что Микко ушла уже давно. Открыв дверь спальни, она выглянула в коридор. Из кухни не доносилось ни звука.

Додо пошла по коридору и остановилась, проходя мимо гостиной. Микко развалилась на диване, положив босые ноги на подлокотник. На кофейном столике стояло около дюжины бутылочек с лаком для ногтей. Ногти у нее на ногах были выкрашены во все цвета радуги: желтовато-розовый, желтовато-зеленый, бледно-желтый, фиолетово-красный, серебристый, темно-фиолетовый и темно-синий.

Да что же это происходит? Микко всегда отдыхала в своей комнате, лишь изредка присоединяясь к Оглторпам в гостиной, чтобы посмотреть кино. За четыре года, что она проработала у них, Теодора никогда, никогда не видела, чтобы няня клала ноги на подлокотники. Но еще больше поражал беспорядок: капли и брызги лака усеяли ковер и диванные подушки, а на столике растекалась темно-фиолетовая лужица.

Девочка, должно быть, шумно вздохнула, потому что Микко приподнялась на локте и обернулась, чтобы посмотреть на нее.

— Теодора, дорогая, тебе нравятся мои пальцы на ногах? Правда, хорошенькие?

Она пошевелила ими с довольным видом.

— Микко, лак повсюду! Разве не надо его убрать?

Няня посмотрела вокруг и прищурилась:

— Наверно.

Додо сложила руки на груди:

— И уже почти два часа. Когда мы будем обедать?

Теперь Микко выглядела обеспокоенной.

— Обедать? Ты имеешь в виду, что нужен обед? Да, видимо, действительно надо что-то сделать.

Она поднялась, наступив ногой в маленькую лужу серебристого лака, и пошла на кухню, оставляя отпечатки пальцев.

Теодора завинтила крышки на всех флакончиках и принялась усердно оттирать пятна салфетками. Занимаясь этим, она напряженно размышляла. Может быть, Микко так разозлилась, что временно помешалась? Или просто на нее так подействовал запах лака? Но, прежде всего, чего ради она накрасила ногти на ногах? Можно подумать, что она пьяна, но ведь в доме не было спиртного, кроме китайского шерри для выпечки и пыльной старой бутылки шотландского виски, которую мистер Оглторп держал для особого случая.

Все еще озадаченная, Теодора отправилась на кухню, чтобы выбросить салфетки. Микко стояла у стола. Держа венчик для взбивания ручкой вниз, она взбивала в миске яйца. Вместе со скорлупой. На столе ждали своей очереди пакетик с мармеладками и банка анчоусной пасты. На мгновение Микко призадумалась, да и всыпала в миску по полчашки перца горошком и шоколадной стружки.

— Не успеешь и глазом моргнуть, — сказала она Теодоре, широко улыбаясь.

Девочка испуганно отступила. Она увидела, что зубы у няни мелкие, ровные и гладкие, как у куклы.

Потом Теодора заметила Фрэнки. Кот стоял на холодильнике, выгнув спину. Его безупречно белая шерстка стояла дыбом. Глаза были размером с шарики для пинг-понга.

Додо оглянулась на Микко. Та выливала яичную жидкость на горячую сковородку. Кухню наполнил дым и отвратительный запах смеси шоколада с анчоусами. Когда Микко стала тыкать в омлет венчиком, девочка на цыпочках вышла.

Она бросилась на кровать и уставилась в потолок, где остались следы содранной краски от клейкой ленты, державшей виверну из папье-маше. Кто бы или что бы ни находилось на кухне, но это была не Микко. Ни запах лака, ни нервный срыв не могли объяснить такое странное поведение.

Дверь спальни скрипнула, и Теодора села. Оказалось, что это Фрэнки. Его шерсть немного опустилась, глаза сузились. Он подошел к кровати и тоскливо взглянул на девочку, как бы говоря: «Ну и что же мы будем делать?»

Додо наклонилась и погладила его.

— Не знаю, Фрэнки, — шепнула она ему, — но я что-нибудь придумаю.

Только Фрэнки видел, что произошло, когда фургон уехал. Микко расписалась за большую картонную коробку и показала рассыльному, куда ее поставить в коридоре. Как только девушка повернулась, чтобы закрыть входную дверь, Фебрис появилась из коробки в своем истинном обличье — холодный черный дым обвился вокруг Микко, как змея боа-констриктор, проник в нее сквозь уши и нос. Когда демон овладел телом, он стал в нем осваиваться: постукивать челюстью и разминать пальцы, как будто натягивая тесные перчатки.

Затем обнаружил свои новые ноги. У Микко были красивые ступни, и она о них заботилась, мягко соскребая огрубевшую кожу пемзой и массируя мятным кремом. Эти ноги оказались настоящими, а не грубо сделанными ленивым колдуном по сокращенной магической формуле. Больше не будет больных раздвоенных лап, засунутых в женские туфли.

— Красивые ноги! — запела она.

Приказ Кобольда предельно ясен: попасть в дом, превратиться в Мишель Колодни и завоевать доверие ребенка, чтобы получить козырь виверны. Но все это вскоре совершенно вылетело из головы его помощницы.

Два недостатка Фебрис мешали ее работе на Кобольда: слабость к красивым вещам и неспособность к долгой сосредоточенности. Она бродила из комнаты в комнату, разглядывала фотографии Энди Оглторпа и Теодоры на камине. На одной они играли в софтбол, на другой сидели в хижине в штате Мэн, а на третьей изображали Элли и Железного Дровосека на маскараде. Фебрис заметила, что человек на фотографиях всегда улыбается. Кобольд никогда этого не делал, по крайней мере по-доброму.

Она открыла рот и попробовала засмеяться. Получилось вымученное, слабое «ха-ха», которое повисло в комнате, как печальный, сдувшийся воздушный шарик. Еще несколько дней назад неожиданный взрыв человеческого смеха заставил бы демона спрятаться за ближайшим углом. Она сделала еще вдох и попыталась снова. На этот раз получилось громче и лучше: «Ха-ха-ха, ха-ха-ха, ха-ха-ха».

Фебрис начала понимать, для чего нужен смех. Он абсолютно не похож на чары, но в нем есть особая сила.

В недоразвитом мозгу демона стал зарождаться план. Идея зашевелилась, как маленькая замерзшая жаба в прибрежном оттаивающем иле. Фебрис побрела в комнату Микко, а там, на туалетном столике, поблескивая в лучах света из окна, стояла дюжина крошечных бутылочек лака для ногтей всех цветов радуги.

Детеныши виверн рождаются необычно большими. Они весят почти как треть взрослого дракона и очень быстро растут. За день малыш Уикки открыл глаза, и его мягкий клюв начал твердеть. Он поднимал еще плохо державшуюся голову и хлопал крыльями, чтобы они окрепли.

Уикка тщательно вылизала своего детеныша и решила, что он готов к первому полету, хотя и в качестве пассажира. Ей надо было найти еду, но виверна-мать никогда не бросит малыша одного. Оставить на несколько часов хорошо спрятанное яйцо не так уж опасно, но крики маленькой виверны могли привлечь нежелательное внимание — животного, волшебника или демона.

Она слетела с башни. Детеныш прижался к животу матери, вцепившись в ее чешуйки длинными, хорошо развитыми когтями. При внезапном порыве ветра новорожденная виверна фыркнула от удивления, схватившись еще сильнее, и прижала мордочку к матери. Когда она поняла, что падение ей не грозит, то осмелилась посмотреть вниз, на места, над которыми они быстро пролетали. Детеныш видел корабли, возвращавшиеся к причалу Лонг-Уорф после наблюдения за китами, шумные и суетливые фруктовые и овощные ряды на рынке Хэймаркет, толпы туристов на Фэнейл-холл.

Они быстро летели из делового портового района в сторону реки. Уикка ловко использовала восходящие потоки воздуха, чтобы подниматься все выше и выше, подальше от любопытных человеческих глаз. Она собиралась свернуть к кондитерской фабрике, когда почувствовала, как ее резко дернули за хвост.

Уикка так испугалась, что перешла в свободное падение. Перепуганный малыш закричал и крепко вцепился в мать коготками. Виверна быстро пришла в себя и, убедившись, что детеныш прочно держится, обернулась, чтобы посмотреть, что у нее на хвосте.

Это были не чары, с которыми Гидеон научил ее бороться, не чертенок или гремлин и даже не обыкновенная ворона со своими надоедливыми проказами. На привораживание это не похоже. И опять она почувствовала, как ее будто схватили за хвост.

Не нужно быть опытным хакером, чтобы нарушить работу компьютера, банка колы, пролитая на клавиатуру, сделает то же самое. Простая палка в спицах колеса перевернет даже самый дорогой горный велосипед. Так и с заклинанием Теодоры. Бессмысленных для нее слов, соединенных с дымом розмарина и вполне реальной силой козыря виверны, оказалось достаточно, чтобы создать настоящие чары. Они были слабыми и неумелыми, не выдержали бы проверки Гильдии, но все-таки это были чары.

Уикка не могла противостоять им, так как раньше не встречала ничего подобного. Она легко справилась бы и с более сильными и искусными чарами, если бы уже знала их. Но эти сильно отличались от всех, известных ей прежде. Они напоминали какой-то новый вирус, с которым она не умела бороться. Вскоре виверна ощутила ужасную тяжесть на хвосте, она распространилась на крылья и придавила их, будто свинцом. Дракониха едва могла ими двигать.

Она быстро теряла высоту. Ей с трудом удавалось избегать столкновения с проводами, спутниковыми антеннами и трубами, а улицы Кембриджа казались опасно близкими. Надо было приземлиться, но где?

И тут она увидела внизу небольшой пруд с водяными лилиями, похожими на те, которые росли во рву у замка в ее собственном времени. Уикка решила сесть на воду. Тормозя изо всех сил, она направилась к цели. Земля быстро приближалась, дракониха почувствовала, что обезумевший от страха детеныш пытается половчее уцепиться за ее чешуйчатый живот. И все. Прежде чем мать успела схватить его когтями, малыш исчез. И тут она упала в пруд.

Уикка не могла знать, что глубина там всего четыре фута. Она влетела в пруд, как пушечное ядро, со скоростью двадцать пять миль в час. Получившийся всплеск опустошил его, лилии и дорогие японские карпы взлетели в воздух.

Виверна сильно ударилась о бетонное дно, ощутила резкую боль и услышала неприятный треск в правой передней лапе. Но боль была ничем по сравнению со страхом за детеныша. Дракониха с трудом вылезла на берег и громко позвала. Ответный крик раздался из двора по соседству с домом Оглторпов, частично закрытого густо растущим декоративным бамбуком. От жуткого удара хозяева выбежали из дома. Женщина первой достигла места происшествия и оторопело смотрела на дюжину карпов, бьющихся на земле. Вскоре к ней присоединился мужчина в одних шортах, с кремом для бритья на лице. Они стояли и глядели на то, что осталось от их пруда с лилиями, потом стали торопливо собирать задыхающихся рыбок.

Едва они успели опустить последнего карпа в их временное пристанище, под которое приспособили бак для мусора, как женщина схватила мужа за руку и указала на соседский сарай для садовых инструментов.

— Милый! Что-то только что скрылось за углом сарая Оглторпов.

— Да это кошка. Или опять ребята бросили в пруд что-то взрывчатое. На этот раз я вызываю полицию.

Он пошел в дом. Женщина последовала за ним, оглянувшись на сарай. То, что она видела, не могло быть кошкой. У них не бывает таких длинных скользких хвостов, а у кого они есть, ей страшно было и подумать.

Уикка завернула за угол маленького сарая. Она еще раз позвала малыша, но удар при приземлении оглушил ее и лишил способности ориентироваться. Мать поворачивала и туда, и сюда, но не могла определить, откуда доносился крик детеныша. Но она услышала другой звук: внезапный щелчок и металлический стук разматывающейся цепи, а затем безумный собачий лай, становящийся все ближе и громче. Дракониха забилась подальше под сарай, свернувшись в гнезде, в котором прошлой весной обитало семейство скунсов. Она повернулась лицом к врагу. Вспышка огня покажет ему, где раки зимуют!

Но когда Уикка попыталась послать предупредительное пламя в оскалившуюся морду, получилось лишь несколько жалких искр. Погружение в пруд с карпами потушило ее пламя. Собака лишь вздрогнула, и виверне пришлось вытянуть шею и сильно укусить ее за ухо, чтобы до той дошло, с кем она имеет дело. Собака убежала.

Уикка устало легла в старой норе скунсов, слабым голосом призывая своего малыша. Она сказала, что скоро придет за ним, когда силы к ней вернутся и вновь загорится ее огонь.

На этот раз ответа не было.

Теодора сидела за столом и осторожно ковыряла вилкой диковинный омлет. Микко взглянула на нее, оторвавшись от еды, и нахмурилась. Тоном, символизирующим, что ее чувства могут быть задеты, она спросила:

— В чем дело? Тебе не нравится?

На тарелке лежало что-то мягкое, желтовато-серое, липкое и влажное, испещренное горошинками перца. Это выглядело почти как когда Вэл вытошнило прямо на поднос с завтраком Мило еще в четвертом классе.

— О нет, это пахнет замечательно, — сказала Теодора. — Просто я не слишком голодна. Я ведь очень плотно позавтракала.

Похоже, Микко успокоило это объяснение, и она опять принялась за еду. В своей прежней форме демон не нуждался в пище, но сейчас, в человеческом теле, она могла наконец наслаждаться едой и питьем, как люди. Она с жадностью набивала рот и запивала яблочным соком.

Демоны — большие сладкоежки. Додо отпила глоток из своего стакана и обнаружила, что в сок была вылита половина банки меда и много лимонной жидкости для мытья посуды. Микко — Фебрис открыла, что может сделать глоток, а потом выпустить цепочку радужных пузырей. Это настолько ее восхитило и отвлекло, что девочка смогла незаметно выйти из-за стола и направиться во двор.

С тех пор как Теодора достаточно подросла, чтобы вскарабкаться на огромный медно-красный бук во дворе, он стал тем местом, где она думала и куда шла, когда ей хотелось остаться одной. За последнее время Додо не так часто лазила на дерево, но ее ноги помнили все удобные выступы на нем. В незаметном снаружи мшистом дупле, где ствол раздваивался, она на ощупь нашла гладкий сердцевидный камень, положенный туда три лета тому назад. Крутя его в руках, Теодора раздумывала, что же ей делать.

Если бы только отец не уехал в лаосские джунгли! Может, послать ему факс или телеграмму, но что сказать? Что Микко похитили и какое-то жуткое существо притворяется ею? О, от этого он немедленно примчится домой.

Две крупные слезинки скатились по щекам Додо и упали на камень. Она их вытерла.

Неудивительно, что за этими размышлениями девочка не заметила двоих мужчин, шедших по дорожке к ее дому.

Первый, седой, был старше, ниже ростом и слишком тепло одетым для летнего дня. Рукава его рубашки были закатаны, а на согнутой руке висел твидовый пиджак с кожаными заплатками на локтях. Второй казался моложе и выше, его манера держаться выдавала в нем иностранца, очутившегося далеко от дома.

Маленький толстячок поднял зонтик и его концом нажал на звонок. Через минуту он снова позвонил, затем наклонился и заглянул в щель для почты. Мужчины обменялись несколькими словами, а потом более высокий и молодой сделал несколько шагов вдоль дома, качая головой, прежде чем позволил своему другу взять его за руку и увести на улицу.