Пепа с Каченкой разрешили мне ходить в искорки! Сперва они закрылись на кухне и кричали друг другу что-то о том, что имеет смысл, а что нет, потом впустили меня, сами ушли и хлопали дверями по квартире. Наконец они вернулись и сказали, что если я хочу, то могу туда ходить. Каченка, мне показалось, была заплаканная и разговаривала немного грубо.

В последнее время она часто плачет и ругается. Но я думаю, что искорки никакие не сраные и что будет здорово. Наш отряд называется «Веселые лемминги», а вожатую зовут Андела и она уже учится в гимназии.

Я была с ними в первом походе и очень этим горжусь, потому что мне разрешили написать о нем заметку в стенгазете, а главное, нарисовать рисунок. Заметка называется «По следам партизан», но она так называется просто так, потому что на самом деле партизаны были очень осторожные и не оставляли никаких следов. И так называлось наше мероприятие. Мероприятие – это поход или что угодно еще, что мы делаем с искорками. Поход был мероприятием в честь 9 мая, когда Советский Союз с партизанами и коммунистами освободил нашу родину от немцев, потому что тогда русские еще были хорошие. Думаю, им помогал и Будь Жегорт, наверное, поэтому мы так часто читаем о нем стихи.

Недалеко от Ничина есть деревня Тоужим, а возле нее холм Палице, где прогремели последние выстрелы Второй мировой войны. Поэтому там стоит большой монумент и проходят почти все ничинские мероприятия. И как раз туда мы отправились в поход.

Мы шли по полям и лесам, в которых раньше было полно партизан и фашистов. Партизаны жили в землянках – это такие норы в земле, которые придумали в Советском Союзе. Если немцы застреливали какого-нибудь партизана, то другие партизаны тут же закапывали его в лесу. Но они не делали ему никакого надгробия, а, наоборот, долго прыгали и топтали, а сверху все засыпали мхом и шишками, чтобы немцы ничего не нашли. Хотя я не понимаю почему, раз он уже и так умер. Но так это было, нам по дороге об этом рассказывал Владимир.

Владимир не наш вожатый, а пан, которого Андела взяла с собой в поход и сказала нам, что он специалист по партизанам. Он выглядел совсем как Ежишек, который состарился, и точно так же хмурился. Было не похоже, что он собирается нам что-то рассказывать о партизанах. Когда Ленка Краткая, дочь учительницы Краткой, спросила его: «Товарищ Владимир, ведь вас назвали в честь товарища Ленина?» – он ответил: «Вполне возможно, родители не очень-то меня хотели, товарищ девочка». И нахмурился еще больше.

Тогда Андела быстро оттащила его куда-то за дерево, что-то ему там говорила и при этом сильно размахивала руками. Когда они вернулись, то он уже вел себя совсем по-другому, и когда мы жарили сардельки на костре, он достал из сумки пиво и наконец-то начал рассказывать нам о жизни партизан.

Это было очень интересно и захватывающе, только я не понимала, как они могли всю войну прятаться и сражаться с немцами, когда этот лес такой редкий и его можно быстро пройти насквозь. Но Владимир объяснил мне, что, во-первых, у них было полно этих самых землянок, а во-вторых, ничинские партизаны – это особый вид партизан. Все они были маленькие и ужасно горбатые, поэтому могли невероятно быстро петлять и лазать по деревьям. А вообще условия были действительно плохие, и многие погибали. Потому их столько закопано вокруг Ничина.

Мы смотрели, как догорает костер, и никто ничего не говорил. Я думаю, что всем стало страшновато. Мне-то точно. Владимир допил пиво, встал и показал в глубь деревьев.

– Так, слушайте, – сказал он, – видите вон ту большую гору шишек? Вам она не кажется подозрительной? Мне – да. А вон та мягкая мшистая ямка в форме прямоугольника тоже довольно необычная, правда? Слушайте меня внимательно, наверное, до вас уже тоже дошло, что́ там может скрываться. Поэтому предложение такое. Вас здесь два, четыре, шестеро – разделитесь на две команды по три человека, возьмите перочинные ножи и палки и исследуйте эти два места. Если меня не подводит мой инстинкт специалиста, то… Но не хочу вас пугать. Видите этот нож? – Владимир достал откуда-то невероятно длинный тесак. – Это я взял себе на память у одного, которого в прошлом году откопал недалеко отсюда. Тогда об этом писали все газеты. Так что начинайте, если, конечно, не боитесь.

– Не боимся, – прошептал Сецкий, которому грозит четверка по поведению.

Все остальные молчали.

– Отлично! – сказал Владимир и обнял Анделу за плечи. – Мы с Анделой пока что пойдем в лес, поискать других. Вернемся примерно через полчаса и доложим вам обо всем. Если что, кричите.

Андела совсем не выглядела воодушевленной и пыталась отговорить Владимира, но Владимир тянул ее за собой и кричал нам:

– Видите, дети? И ваша товарищ вожатая боится. Этого не нужно стыдиться, главное – уметь это перебороть.

Андела еще пару раз оглянулась, и они оба исчезли в лесу. Лес был не таким уж и редким.

Нас было как раз три девочки и три мальчика. Мальчики, конечно же, сказали, что они будут одной командой, а мы чтобы были другой. И забрали себе ту груду шишек.

Мы начали копать. Я думала о том, что у Пепы сегодня день рождения и что вечером будем отмечать. Еще я беспокоилась, успею ли купить ему подарок, не будут ли закрыты все магазины, когда мы вернемся в Ничин. Особенно хозяйственный. А еще у меня все время что-то странно подергивалось в запястье и в голове. Потом я вспомнила, что вечером обязательно будет торт и мне в виде исключения тоже можно будет его поесть, а может быть, еще и на завтрак. Это мне немного помогло.

– Боже мой – нога!

Это заорал Сецкий. Ножик выпал у меня из руки, Здена закричала, а Краткая прямо рухнула, будто ее кто-то пнул под коленкой. Сецкий хохотал и от радости подпрыгивал.

– Вот дурак! – кричали мальчики, но тоже радовались.

Краткая обиделась. Села подальше на мох, достала вафлю и сказала, что ей на все наплевать.

– Я все расскажу, – сказала она. – Расскажу маме. Этот парень какой-то странный, а если здесь и есть какие-нибудь партизаны, то пускай их ищет полиция.

Так что из нашей команды остались копать только мы со Зденой. У нас уже была довольно большая яма, и мы сильно испачкались.

– Краткая, ла-ла-ла, ты в штаны наделала! – пел Сецкий.

Я не смогла сдержать смех, хотя и знаю, каково это, когда над тобой все смеются. Хотя эта Краткая, конечно… ну не знаю, в общем.

И тут я наткнулась на что-то твердое. Я подумала, что это камень, но даже когда я старалась рыть в сторону, достать это не получалось. Оно было везде.

– Зденка! – позвала я, и мой голос звучал так, будто у меня ангина. – Подойди помоги.

Я вся дрожала. Наконец мы сдвинули это с места.

– Мальчики! Андела! Помогите!

Все сбежались и стали глазеть. Это была кость. Большущая и длинная. Это был партизан!

– Очуметь, – сказал Сецкий.

Здена все кричала и кричала. Из-за деревьев показался Владимир, а потом Андела. Но она шла медленно и странно шаталась. Когда она подошла ближе, мы увидели, что в руках она держит свои разбитые ужасно толстые очки.

Еще она была растрепанная и вообще странно выглядела. Мы объяснили, что случилось, и показали Владимиру партизана. Но Владимир нас разочаровал. Сказал, что это очень серьезно, а уже поздно, так что теперь эту кость нужно опять как следует закопать, а он, Владимир, в Ничине сообщит об этой находке в полицию. Он говорил почти так же, как Краткая, и мне показалось, что ему это все уже совсем не интересно.

– Так, господа, – сказал он, – а теперь идем на автобус, потому что Андела легла, то есть наступила на свои очки и не может идти пешком. Вы проявили высокую степень храбрости и заслужили мое бесконечное восхищение. – При этом он все время подмигивал Анделе, но она этого не видела. Думаю, что она вообще ничего не видела.

– Владимир, можно хотя бы взять эту кость, раз она нам стоила такого труда? – попросила я.

Владимир снова нахмурился.

– А то полицейские не поверят, – поддержал меня Сецкий, – а так-то мы могли на все это наплевать.

– Ну хорошо, – наконец-то согласился Владимир. – Дайте это сюда.

Он забрал кость, бутылки из-под пива, и мы поехали домой.

В Ничине я сразу пошла на площадь в магазин косметики и купила Пепе одеколон после бритья фирмы «Питралон» за девять крон, и еще хватило на бритвы «Астра» за пять. Когда я стояла в очереди в кассу, то увидела у магазина Анделу с Владимиром, как они над чем-то смеются и целуются. Вдруг Владимир раскрыл мешок, достал из него ту самую кость партизана и выбросил в урну. А потом они ушли. Я вышла на улицу, осторожно посмотрела по сторонам, не наблюдает ли кто за мной, и быстро достала кость. Я спрятала ее в сумку, но она была такая длинная, что край все равно торчал наружу. По пути домой мне пришлось незаметно прикрывать его одной рукой и делать вид, что ничего не происходит.

У театра я встретила Беренчичеву.

– Привет, Хелча! – крикнула она мне. – Куда ты несешь эту свиную кость? Пепа получит ее на день рождения?

– Это не свиная, а партизанская кость, – сказала я и очень обиделась на Беренчичеву.

– Меня не проведешь, я деревенская. Слушай, я вечером тоже к вам приду. Но только после экзамена, ты уже будешь дрыхнуть. Ну покеда.

Какая наглая, ее никто не просил к нам заходить. Ладно, но вдруг она права? Свиная кость не выходила у меня из головы. Мне совсем не хотелось, чтобы надо мной смеялись. На всякий случай я спрятала партизана в кусты у дома и пошла есть торт.

Торт был, но сначала были еще шницели с картофельным салатом. Я спросила у Каченки, из коровы или из свиньи эти шницели. Она ответила, что из свиньи, и тогда я спросила, не остались ли от нее какие-нибудь кости. Каченка сказала, что в шницелях нет никаких костей, но что если я еще не наелась, то могу в виде исключения взять себе добавки. Я сказала, что лучше возьму еще торта, и больше об этом не заговаривала. После ужина Пепичеку нужно было идти спать, но пришли пан Дусил, Лудек Старый и Лида Птачкова с Тютей, и мне разрешили остаться до половины десятого.

Я подарила Пепе подарки и пожелала ему всего наилучшего к его тридцатилетию.

– Хелча, а знаешь, что это значит, если после тридцати просыпаешься, а у тебя ничего не болит? – спросил Пепа.

Я не знала.

– Это значит, что ты в гробу.

Фу, ну и шутки, но главное, что ему понравился одеколон. А потом произошло что-то замечательное. Каченка отправила всех на кухню, а когда позвала обратно, то посреди комнаты стоял какой-то ящик или скорее груда ящиков, прикрытых простыней. Раз, два, три – многая лета – Каченка сдернула простыню, и там был проигрыватель! Каченка подарила Пепе проигрыватель и три пластинки: «Мою родину» Бедржиха Сметаны, народные песни Вальдемара Матушки и походные песни. Все аплодировали и обнимались, сразу включили Вальдемара Матушку и пели с ним вместе все его народные песни, особенно «Девушка, девушка, увядший цветок» и опять, и опять. Было так хорошо, что про меня совсем забыли. А когда вспомнили, то уже давно было десять и меня хотели скорее отправить спать. Только вдруг позвонили в дверь. Пепа открыл – на пороге стояла Йолана Беренчичева. По ее лицу и волосам текла кровь и капала прямо на майку. Все стали кричать, и только Пепа отвел Йолану в ванную, потом усадил ее в кресло и тихо спросил, что случилось.

– Меня избили, – сказала Беренчичева, – немного дали по морде.

– Кто?

– Кроупова с Панырковой. Они пришли ко мне после экзамена домой насчет ССМ, и я их послала ко всем чертям. Я сказала им, что я, конечно, такая же сука, как они, но не такая свинья. Они меня заперли, избили и убежали.

– Боже мой, что же нам делать? – голос Каченки звучал странно.

– Главное, налейте мне как следует, – попросила Йолана и, когда выпила, сказала, что она в порядке. Никто не знал, что делать дальше, и меня отправили спать. Только Беренчичева кричала:

– Оставьте ее! Оставьте этого ребенка, пусть знает, как выглядит жизнь. Настоящая, сучья жизнь.

– Жизнь, Йолана, не сахар, – сказал Пепа. – Но, между нами говоря, когда тебе двадцать – это все ерунда.

Утром я не вспомнила о партизане, а когда после обеда возвращалась из школы, то кости в кустах уже не было.