Ну вот! Ежишека, кажется, не существует! Я получила в подарок пластилин, карандаши и фломастеры, но только опять маленькие, куклу, сказку «Кот Микеш» и другие книги и какую-то одежду, которая мне совсем не интересна. Пластилин этот я видела глубоко в кладовке, когда хотела взять один или в худшем случае два ванильных рогалика. За это и наказана.

В школе я уже давно слышу, что все это не по-настоящему. Краткая говорила, что подарки приносят взрослые, а Элиаш сказал, что его бабушка каждый раз спрашивает: «Иржи, что тебе подарить на Рождество?» – а потом всегда дарит носки. И говорят, об этом знают все. Но вообще дети верят во всякие глупости, например что Яна Гуса в фильме «Ян Гус», который мне очень нравится, играл заключенный, приговоренный к смерти, потому что в конце фильма его сожгли. Я знаю, что это не так: это обычный актер Штепанек и потом он был жив. Но в классе мне никто не поверил, так что и я им не очень верю. Думаю, у них довольно глупые мамы и папы, одни шахтеры, каменщики и коммунисты. Только у Климовой, которую я укусила за руку и с которой теперь дружу, и еще у Валовой, которую когда вызовут к доске, то она краснеет и заикается, отцы – офицеры в армии. А это, говорит Пепа, коммунисты в квадрате.

Осенью нам перед школой поставили одного противного шахтера на постаменте, и все должны были прийти с цветами и флажками, как на первое мая. Родители тоже. Но Каченка с Пепой не пошли и сказали, что никакой товарищ Гавирженек Уранович их не интересует. Так что мне пришлось пойти с Кристинкой Махачковой из соседнего дома, которая ходит в первый класс. Кристину к нам привел пан Махачек, ее папа, у которого белые волосы и усы, и он выглядит как ее дедушка. «Ну, девочки, идите, молчите, слушайте, а потом расскажете нам, как все было», – скомандовал он. Каченка спросила, не пойдет ли и он посмотреть на начальство, но пан Махачек сказал: «Что вы, сударыня, я же па-то-ло-го-а-на-том, увижу их позже. А сейчас лучше выпью с вами кофейку и выкурю сигаретку».

Кристина захотела узнать, что такое этот пато-не помню-точно-кто, но пан Махачек закричал: «Кристина, Хеленка, равнение налево, шагом марш! На выход!» – и вытолкал нас за дверь. Я тоже не знаю, что это такое, забыла спросить, но думаю, это значит «терпеливый».

После шахтера я сразу побежала в театр, как мы и договаривались, потому что собирались на гастроли в Часлав. Была пятница, и бабушка из Закопов приехала посидеть с Пепичеком, а мне можно было поехать с Каченкой и Пепой.

Перед театром уже ждали родители с Андреей Кроуповой и Лудеком Старым, пан Дусил, пан Хак с Лидой Птачковой и Тютей, это ее пудель, и режиссер пан Коларж, это ее любовник, и еще другие люди, которых мы любим и которые играют в «Строптивой». Я уже издалека заметила, как они там стоят и разговаривают, курят, ходят туда-сюда и кричат. И настроение мое становилось все лучше, как всегда, когда я иду с родителями в театр и когда все не портит тройка или четверка или какая-нибудь другая неприятность. А от шахтера ничего такого не было. В театре я бываю почти каждый день, так что, в общем, почти каждый день очень радуюсь. А когда мы едем на гастроли, то это еще лучше, чем съездить в Закопы, и даже почти лучше, чем лепка.

Нет, это лучше всего на свете. Только когда я заметила, что Пепа с Каченкой говорят с Лудеком Старым, у меня, как говорит закопская бабушка, начали сдавать нервы, потому что Лудек Старый мне нравится и Каченка знает об этом и нарочно надо мной смеется. «Хелена, кавалер с одним только средним образованием и с такой маленькой головой наш порог не переступит» – она может так сказать даже при Лудеке. Я начинаю злиться и сразу хочется плакать от стыда. Однажды, когда Каченка сказала, что Лудек должен носить с собой специальную справку о том, что у него на шее настоящая голова, а не теннисный мяч с усами, я ее стукнула и Каченка меня при всех отшлепала. Потом мы обе жалели об этом. Я же не хочу за него выходить замуж, к тому же он уже женат. Лудек говорит мне: «Хеленка, не переживай, Каченка просто боится, что я женюсь на тебе, когда разведусь, и препятствует нашей любви, потому что в это время сама уже будет старой теткой», – но я точно знаю, что это неправда, это все взрослые шутки. А Каченка не должна была меня выдавать, ведь она знает, что я еще маленькая и некрасивая.

Но в театре это никому не мешает, если честно. Все меня любят. Например, когда я встречаю пана Сухана, это уже старый пан, который играет королей и стариков-волшебников, и он предлагает мне леденец, я беру, потому что он бы расстроился, если бы я не взяла, а еще потому, что я хочу леденец. Пан Ворел, который уже тоже довольно старый, но у него молодая любовница Мила, каждый раз кланяется мне и говорит: «Целуювашуруку, мадемуазель Хелена». Пан Ворел играет князей, полководцев, владельцев фабрик и всяких начальников. Зависит от того, что ставят. Его Мила – учительница, и мы один раз ездили с ними в Болгарию. Говорят, она младше Каченки, но она не такая красивая. Думаю, в лучшем случае она могла бы играть чью-нибудь сестру.

Еще есть замечательный пан Дусил, друг Каченки и Пепы, хотя он намного старше их и они друг с другом на «вы». Пан Дусил пришел, когда все уже сидели в автобусе и беспокоились, где он. Сказал: «Маёпочтение», – сел один и даже не шутил.

У водителя пана Клубко всю дорогу было включено радио. Играла моя любимая песня «Расписной кувшинчик, из Крумловского замка», а потом сообщили, что в Праге сгорел Выставочный дворец. Очень жаль, потому что в Праге красивые старинные дворцы, и вообще Прага красивая и столица. Там есть Градчаны, куранты, зоопарк, и я бы хотела там жить, потому что туда переехала моя лучшая подруга Тереза Кулишкова, потому что ее маму Клару Фрагнерову приняли в Национальный театр. Национальный театр такой же важный, как зоопарк и Градчаны, поэтому они переехали. Я ужасно завидую ей и очень скучаю. Интересно, будут ли собирать деньги на Выставочный дворец, как когда сгорел Национальный театр? Я хотела спросить у Каченки, но мы уже приехали в Часлав.

В Чаславе похоронен известный гусит Ян Жижка, которому кричали: «Береги голого!» – и выбили ему стрелой глаз, а потом и другой у замка Раби. Я знаю это от закопского дедушки, который учит меня нашей славной истории. Часлав – старинный город.

В туалете в гостинице, где мы жили, было написано:

Из костела слышен звон, Я сру, ты срешь, срет и он, В голове все время мысль, Как же срал тут князь Пржемысл.

И под этим:

Хуже русских Только Гусак [13] .

И под этим еще:

Дай мне сзади!

Этого я не поняла и за ужином спросила у Каченки. Она поперхнулась, покраснела и сказала, что не знает, что бы это могло значить.

– Не скажи, – рассмеялся Пепа, и Лудек Старый с паном Дусилом, которые сидели с нами за столом, тоже рассмеялись.

Пан Дусил предложил спросить у Андреи Кроуповой, которая могла бы знать, но Каченка запретила, а им сказала:

– Постеснялись бы ребенка.

Я заметила, как она нахмурилась, так что больше ни о чем не спрашивала. И пора было идти в дом культуры выступать.

Показывали «Укрощение строптивой», которую играет Каченка, но Пепа играет не Петруччо, который на ней женился, а всего лишь его слугу. Я уже смотрела это раз пять, но мне все равно интересно.

Когда представление закончилось, к Пепе подошел какой-то человек, с которым они когда-то ходили в школу. Пепа совсем не узнал его, но тот все равно хотел поговорить. Так что мы с Каченкой вышли на улицу, чтобы подождать на площади. Было тепло, Каченка закурила, и мы не спеша ходили кругами и смотрели на звезды. Из дома культуры все еще выходили люди, а больше нигде никого не было. Я собралась рассказать Каченке стишок, но когда призналась, что он из туалета, она не захотела его слушать. «Лучше не надо», – сказала она. Потом мы заметили пана Дусила. Он сидел на скамейке, но как-то странно, скорее лежал. Мы к нему подбежали. Пан Дусил был немного в крови и сипел, но как только нас увидел, то сел нормально и начал улыбаться.

Каченка испугалась и уже издалека кричала:

– Карел, что с вами? Вам плохо?

Но пан Дусил помотал головой и подвинулся, чтобы мы сели.

– Ничего страшного, дамы, ничего страшного. Простите минутную слабость. Мне стало плохо, нужно было на воздух.

– Мы найдем врача. Я кого-нибудь позову, – сказала Каченка.

Пан Дусил отказался:

– Даже не думайте, правда. Я бы рассердился на вас. Но спасибо вам, Катерина, я знаю, что вы добрая девочка.

– Вы плохо выглядите, – сказала Каченка, – я беспокоюсь за вас. – И, кажется, погладила пана Дусила по руке.

– Мне ужасно неудобно, особенно перед вами. Поверьте, – сказал он.

И я подумала, не против ли Пепы все это, и мне все это не понравилось. Но похоже, Дусилу было действительно плохо, хотя он и пытался быть веселым. И даже встал и опустился перед Каченкой на одно колено…

– Я дожидался Вас прошлой весной. Пела вдали горизонта прореха. Стал я натянутой звучной струной, чтобы Ваш голос похитило эхо. Где же Вы были? В широтах каких явлены подписью санного полоза? Чью проживали весну на двоих? Кто растрепал Ваши темные волосы? [14]

Потом пан Дусил снова сел, и стало тихо.

– Каченка блондинка, – сказала я.

Но все молчали. Тогда я продолжила:

– Пан Дусил, я тоже расскажу стишок. Хуже русских только Гусак.

Каченка подскочила как ошпаренная, но уже почти подошли Пепа с Лудеком и Камилой, которая играла Бьянку, режиссер пан Новотный, а еще Андреа Кроупова и драматург Эвжен Безноска. Кажется, они меня слышали, потому что смеялись, а Андреа Кроупова повторяла мой стишок как речевку и кричала:

– Это прекрасно, народ, это просто прекрасно!

Потом она повисла на Безноске и сказала, что все приглашены к какому-то пану Кубалеку на вечеринку, так что если кто хочет пойти, то пускай пошевеливается. И все пошли, кроме нас, конечно же, и еще пана Дусила. По пути в гостиницу Пепа сказал:

– Кубалек, Кубалек… Это случайно не тот товарищ Кубалек, который говорил речь перед спектаклем?

– Угадайте, дорогой, – сказал пан Дусил и сплюнул на тротуар, – можете с трех раз.