Глава вторая
Шесть месяцев спустя
Широкий захламленный стол отделял Пенелопу от ее босса и друга. Он разговаривал по телефону, а она сидела, постукивая высоким каблуком по ковру (единственная уступка страстному желанию бегать кругами по его кабинету, как сумасшедшая). Она слушала разговор Шейна с матерью, и было ясно, что дела плохи. К сожалению, такие разговоры сделались ежедневными.
Пока он разговаривал, Пенелопа мысленно твердила себе, что этот кризис – совсем не ее дело, что это не имело к ней никакого отношения. Ведь несмотря на свою близость к Донованам, она – не член их семьи, не так ли?
– Я пытался, – с досадой произнес Шейн, ущипнув себя за переносицу. – Даже не знаю, что еще можно сделать, мам.
Пенелопа возилась с чехлом айпада, стараясь не слушать, но ничего не получалось. Ведь темой разговора был мужчина, которого она никак не могла забыть.
Четыре месяца назад Эван получил серьезную травму, которая привела к тяжелейшей депрессии. Шла игра на своем поле с командой Миннесоты. И вдруг Пенелопа с ужасом увидела, как Эван упал. Все произошло очень быстро. Вот он ловит мяч, собираясь забить решающий гол, и тело его изгибается и грациозно взлетает в воздух. А уже в следующий миг его прямо в прыжке блокирует не в меру ретивый соперник-новичок. Когда игру остановили, Эван не сумел подняться. Пока медики пытались привести его в чувство, над стадионом висела неестественная тишина. Пенелопа же сидела, словно приклеившись к экрану телевизора, сидела, чувствуя, что сердце ее вот-вот замрет. Эвана, по-прежнему без сознания, унесли с поля, а когда он очнулся, ему сказали, что с футболом для него покончено. Иначе следующую подобную травму он может не перенести.
Первые несколько ночей были тяжелыми для всех. Борясь с желанием пробраться в больницу и увидеть его, Пенелопа находила утешение в заботе об остальных Донованах. Она взяла на себя все дела Шейна – перекраивала его расписание, беседовала с клиентами и передавала задания исполнителям, чтобы сам он мог сосредоточиться на семье.
Она подставляла Мадди свое плечо для слез и говорила ей, что все будет хорошо. Она варила для миссис Донован куриный суп с лапшой и присылала к ней уборщицу. Но Эван все глубже погружался в депрессию, и Пенелопу это угнетало так же, как и всех остальных.
– Хорошо, я попробую еще раз, – сказал Шейн матери. – Да, обязательно. Сделаю все, что смогу. Мама, но он же взрослый человек, и я не могу его заставить…
Пенелопа уже слышала множество подобных разговоров Шейна с другими членами семьи, она очень сочувствовала им всем, но особенно – Шейну. Казалось, перед ним возникла проблема, которую он никак не мог решить.
– Да, мам, я знаю. – Шейн с мольбой посмотрел на Пенелопу, – но что она могла поделать? – Мам, я должен идти. Я ему позвоню, а потом все расскажу тебе. – Он повесил трубку и, шумно выдохнув, пробормотал… – О черт…
Пенелопа встала, подошла к шкафчику и полезла за дежурной бутылочкой «Адвила», которую велела офис-менеджеру принести в кабинет. Вытряхнула три таблетки, налила стакан воды и вернулась к Шейну, протянув ему раскрытую ладонь.
– На, выпей.
Он не стал спорить и, закинув таблетки в рот, запил большим глотком воды.
Закончив колледж, Пенелопа точно знала, что хочет работать только в «Донован-Корпорейшн», которая тогда еще только вставала на ноги. Шейн даже слышать об этом не хотел, но Пенелопа донимала его до тех пор, пока он не согласился, попытавшись, впрочем, отпугнуть ее тем, что взял на должность своего личного ассистента. Но у него, конечно, ничего не вышло.
Пенелопа трудилась без устали, стремясь зарекомендовать себя наилучшим образом. В результате ее обязанности расширялись, ответственность росла, и теперь, став главным исполнительным директором, она стала правой рукой босса. Она отвечала за все финансовые операции компании, но так и не избавилась от привычки заботиться о Шейне. После стольких лет совместной работы он доверял ей больше, чем кому-либо другому, и они давно стали скорее друзьями, чем боссом и служащей. Шейн заботился обо всех, а Пенелопа заботилась о нем.
– Спасибо. – Он поставил стакан.
Пенелопа снова села. «Не спрашивай, не спрашивай», – говорила она себе. Но все равно спросила:
– Как Эван?
Шейн тяжко вздохнул. Его зеленые глаза после долгого рабочего дня покраснели.
– Не знаю, чего они от меня хотят, Пен.
Пенелопа пожала плечами.
– Ты спас их однажды, и теперь они хотят, чтобы ты их снова спас.
После смерти отца Шейн работал как каторжный, чтобы свести концы с концами и спасти семью от финансового краха. Он трудился без устали, пока не превратил свою компанию в одну из крупнейших фирм по торговле недвижимостью в Чикаго. Теперь Шейн был богат, обладал властью, а у его жены имелись обширные связи, так что он мог оказать влияние на кого угодно в городе. А вот помочь брату никак не мог.
Но ведь беспомощность и Шейн – такое просто не сочеталось…
– Я испробовал все, что только смог придумать. – Он сокрушенно покачал головой. – Пытался быть милым, пытался надрать ему задницу, приводил к нему психотерапевтов – но достучаться так и не сумел.
– Когда он в последний раз выходил из квартиры?
Пенелопа понимала, что значила для Эвана игра. Когда-то давно они о многом разговаривали, и она знала, что футбол – единственное в мире, что по-настоящему его интересовало. И теперь, когда все для него закончилось, он просто не мог с этим справиться.
– Не знаю, – ответил Шейн. – Давно не выходил. А в последние три раза, что я его видел, он был пьян в стельку. Не знаю, что делать. Маму это убивает.
Пенелопа кивнула.
– И Мадди – тоже. Она надеялась, что сможет добиться хоть какого-то успеха, когда приезжала сюда на последние выходные, но ничего не вышло.
– Джеймс также пытался. А ты знаешь, уж если на кого рассчитывать, – так это на него. Но и он словно натолкнулся на глухую стену. – Шейн снова вздохнул. – Я в полной растерянности. Когда умер папа, Эван был еще мальчишкой, поэтому я хоть как-то мог держать его в руках. А теперь он – взрослый человек. Хотя, черт его дери, по его поведению этого не скажешь. Как бы то ни было, но ситуация давно вышла из-под моего контроля. – Он ткнул пальцем в телефон. – Но они не желают этого понять.
– Да, ты не можешь спасти Эвана, – кивнула Пенелопа. – Ты можешь только надеяться, что однажды он все-таки прозреет.
Шейн покрутился в кресле и вновь заговорил:
– Я мог бы справиться с его яростью. Но он не злится – просто угнетен. И ни на что не реагирует. Когда с ним разговариваешь, кажется, будто он смотрит сквозь тебя. Это чертовски пугает.
– Я уверена, он преодолеет это, – сказала Пенелопа. И тут же почувствовала, что ее слова прозвучали неискренне. Ох, она ведь совершенно ничего не знала. Но было ясно: если Эван сдастся, то никто ничего не сможет изменить. У него имелись деньги, поэтому он мог спокойно сидеть дома и не выходить. Ему не требовалось беспокоиться о том, как заплатить по счетам или купить еду, и не было нужды вскакивать ради этого рано утром.
Пенелопа достаточно хорошо понимала его, чтобы знать: это – и есть часть проблемы. Эвану требовалась цель в жизни, но он-то считал, что его единственной целью может быть только футбол.
Зазвонил интерком, и Шейн, взглянув на него, проворчал:
– Черт, уже пять… Все, уходи. Наслаждайся солнышком. Это приказ.
Пенелопа улыбнулась и ответила:
– Да-да, конечно. Тебе не придется приказывать дважды.
Шейн засмеялся, а Пенелопа вернулась в свой кабинет, немного повеселев. Все же ей удалось хоть чуть-чуть улучшить его настроение – пусть и ненадолго. Она села за стол и открыла электронную почту, чтобы ответить на те сообщения, которые не могли ждать до завтра. Но взгляд скользил по буквам, не воспринимая текст. Она продолжала думать об Эване. Было очевидно: что-то должно вытолкнуть его из депрессии, убивавшей всех его близких. И убивавшей его самого.
Пенелопа прикусила нижнюю губу – в голову пришла… совершенно безумная идея.
Эвану требовался толчок, а она прекрасно его знала, в некотором смысле знала даже лучше, чем члены семьи. Так сможет ли она ему помочь?.. Когда-то Пенелопа не сомневалась в своей власти над Эваном, но те времена давно прошли, и сейчас он вряд ли обрадуется ее вторжению. Скорее всего, попросту вышвырнет ее вон. Но Донованам нужна была «темная лошадка», и поэтому…
Эван Донован нажал на кнопку «отбой» на телефоне и с тоской вспомнил старые дни, когда мог просто швырнуть трубку на рычаг.
Это звонила мама. И плакала. Опять.
Господи, какая же он скотина! Он не хочет заставлять маму плакать, но они же никак не перестанут звонить! А ему, черт возьми, нужно только одно – чтобы они отстали. Его так называемые друзья быстро уловили намек и оставили его в покое. Почему семья не может сделать то же самое? Вот в том-то и недостаток сплоченной семьи… Родственники были непреклонны в своем решении вытащить его из депрессии. Они совершенно его не понимали. Никто из них не понимает. Для них футбол – всего лишь игра. Они считают, что если он не будет играть, то ничего страшного не случится, – мол, никто из-за этого не умрет, никто не пострадает. Черт побери, его в команде уже заменили новичком, который наступал ему на пятки весь сезон. Так что его карьера завершилась, и игра продолжается без него. Конец света не наступил ни для кого, кроме него. А он теперь не имеет ни малейшего представления о том, как жить дальше. Потому что футбол – это то единственное, в чем он действительно хорош.
Он не такой умный, как Джеймс. У него нет бойцовского характера, как у Шейна. Нет инстинкта выживания, как у Мадди. Единственное, что он умеет в жизни, – это играть в мяч. А теперь… Кто же он такой без футбола?
Когда умер отец, футбол помог ему не рассыпаться. И стал для него как бы наркотиком. Только футбол помог ему пережить смерть отца. И только футбол мог притупить боль и все исправить, когда что-то шло не так. Игра стала его спасением, его религией. А теперь ее нет.
Но самое ужасное во всем этом то, что он знал: это будет скверное столкновение. Он видел, что кровь застилала глаза того ретивого игрока, который несся к нему на полной скорости. Да-да, он мог выбирать – и выбрал тачдаун. Это было ошибкой. Из-за нее вся его жизнь пошла прахом, поэтому он, как любой по-настоящему зависимый, выбрал себе новый наркотик. Виски… Теперь виски – его новая религия.
Он целыми днями сидел у себя в квартире, напивался, играл в видеоигры, а потом засыпал. Это помогало ничего не чувствовать, ни о чем не думать, – а больше он ничего и не хотел.
Вот только семья не оставляла его в покое. Они продолжали приходить и вынуждали его взаимодействовать с внешним миром, напоминая о том, что ему там больше нет места.
Зазвенел дверной звонок, и Эван нахмурился – звон пронзительно отдавался в голове. Он нажал кнопку на телефоне, заглушая настойчивый звон.
– Я не желаю видеть никаких посетителей, Карл, – сказал Эван швейцару.
– Это доставка, сэр. От мистера Шейна Донована, – послышался голос Карла.
Эван аж зарычал от досады. После смерти отца старший братец назначил себя самым главным в семье и с тех пор постоянно к нему цеплялся.
– Пусть оставят у тебя, я потом заберу, – проворчал Эван.
Шейн и его жена Сесили постоянно посылали ему еду, боясь, что он голодает.
– Женщина говорит, вы должны расписаться, – снова раздался голос Карла.
– Распишись за меня, – отрезал Эван и нажал «отбой».
Секундой позже телефон снова зазвонил.
– Приношу свои извинения, мистер Донован, но расписаться должны вы сами.
Эван тяжело вздохнул. Не живи он в пентхаусе, не приходилось бы иметь дело со швейцарами. Переехать, что ли, куда-нибудь?.. Желательно туда, где его никто не знает…
– Карл, отправь ее наверх. Дверь открыта.
Снова вздохнув, Эван поерзал в кресле и сделал очередной глоток из бутылки с виски – от стаканов он отказался еще несколько дней назад.
– Может, исчезнуть в каком-нибудь отдаленном местечке в верхнем Висконсине или Мичигане, где никто меня не побеспокоит? – пробормотал Эван в задумчивости.
Он принялся обдумывать варианты отшельнической жизни, но тут дверь распахнулась, и на порог ступила Пенелопа Уоткинс.
Черт побери! Его самый страшный кошмар стал явью. В дверях действительно стояла Пенелопа. Ее темные блестящие волосы волнами падали на плечи, голубые глаза убийцы буравили его насквозь, а губы были неодобрительно поджаты. В черной юбке-карандаше с широким ремнем, на высоких каблуках, в белой блузке, застегнутой на все пуговицы, она умудрялась выглядеть одновременно и добродетельной, и смертоносной.
Подростком она была милой и очаровательной, но с возрастом внешность ее изменилась – в ней больше не было ничего умилительного. Она стала настоящей красавицей, но, похоже, не замечала этого. А может быть, в отличие от женщин, с которыми он встречался, ее не интересовали такие глупости. С того дня, как она начала учиться в старшей школе, стоило Эвану ее увидеть – и он мгновенно возбуждался. И даже сейчас, несмотря на спиртное, от которого все его чувства притупились, он почувствовал то же самое…
Но именно ее ему больше всего не хотелось видеть. И он не будет мучиться угрызениями совести, сообщив ей об этом. Эван указал бутылкой на дверь и проворчал:
– Убирайся отсюда.
– И тебе привет, – отозвалась она тем своим «деловым» голосом, в котором уже звучал намек на скрежет. Скрежет, который Эван отлично умел вызывать.
Она переступила порог и закрыла за собой дверь. И в тот же миг Эван почувствовал, чтобы еще больше возбудился. Проклятье, он ведь хотел, что она ушла! Да, конечно… Но когда дело касалось Пенелопы, его член всегда имел собственное мнение. Именно это и привело его к неприятностям с ней много лет назад.
Она должна уйти! Должна уйти немедленно! Нечего ей любоваться тем, в какую развалину он превратился.
– Я вполне серьезно, Пенелопа. Убирайся к черту.
Она прошлась по гостиной. Скрестив руки на груди, проговорила:
– Ты очень любезен.
«Какого дьявола она выглядит так безупречно?» – промелькнуло у Эвана. Он поморщился и снова глотнул из бутылки. Похоже, он уже был жутко пьян. И еще омерзителен. Поэтому ему не пришлось долго думать о том, можно ли нарушить неписаные правила, которые они установили много лет назад. В конце концов, он не звал ее сюда. И теперь ей придется за это расплатиться.
– Мои выражения тебя не смущали, когда ты со мной трахалась, – проворчал Эван.
Она хлестнула его убийственным взглядом.
– Правда? Ты решил сразу вспомнить об этом? Даже не поздороваешься для начала?
Она не должна выглядеть такой безупречной, когда он сидит тут, одуревший от алкоголя. Просто необходимо пробить это ее проклятое самообладание. Эван ухмыльнулся и заявил:
– И я все еще помню, как мои пальцы елозили под твоими белыми хлопчатыми трусиками, когда я тебя трахал.
С совершенно невозмутимым видом она пинком откинула в сторону пустую бутылку, затем подняла с пола его рубашку и, швырнув ее на кушетку, спросила:
– Ты пытаешься меня шокировать?
Эван недавно уволил уборщицу, и теперь квартира превратилась… В общем, царил ужасный беспорядок, и аккуратистку Пенелопу это, конечно же, очень раздражало. Что ж, вот и хорошо.
Он презрительно хмыкнул и проговорил:
– После всего, что я с тобой проделывал, разве тебя еще можно чем-то шокировать?
– Это было давным-давно, Эван.
Не настолько давно, чтобы он не помнил все до мельчайших подробностей. Она могла притворяться сколько угодно, могла довольно убедительно изображать равнодушие, но его ей не обмануть. Да-да, она все прекрасно помнила. Потому что происходившее между ними… О, было слишком хорошо. Настолько хорошо, что даже все супермодели мира не заставят его об этом забыть. Он трахал самых красивых женщин, пытаясь забыть ее, но поздно ночью, оставаясь один, думал только о Пенелопе.
Она подняла с пола стопку журналов и положила их на столик рядом со стаканом.
– Прекрати заниматься тут уборкой! – взревел Эван. Зачем она тут после стольких лет?!
Но Пенелопа даже бровью не повела. Со своим обычным хладнокровием она подошла к нему и остановилась прямо перед ним.
– Все, приступ ярости окончен?
Эван смерил ее самым своим гадким оскорбительным взглядом и презрительно ухмыльнулся.
– Ты еще не видела меня в ярости, малышка Пенни.
Пенелопа хмыкнула и сказала:
– Однако ты вряд ли сможешь что-нибудь со мной сделать, верно? – Это было напоминание о том, что он и так уже причинил ей много неприятностей. Как будто он мог об этом забыть. Ведь именно поэтому он и держался как можно дальше от нее. А она – от него.
Да-да, неписаные правила, принятые ими много лет назад… Если б у него хватило ума, он бы позволил ей сейчас высказаться – и пусть потом убирается! Но, увы, здравый смысл оставил его, и он спросил:
– Ты хоть кому-нибудь рассказала, Пен? Ну… о всех тех штучках, что я с тобой проделывал…
– Нет, – тотчас же ответила она. – Вряд ли это достойно упоминания.
– Вруша… – Он поерзал в кресле, пытаясь унять характерную боль в паху.
А она пристально посмотрела ему прямо в глаза, и казалось, этот ее взгляд пронзил его насквозь, напомнив о том, что он никогда не мог оправдать ее ожидания. Да и как, черт возьми, он сумел бы это сделать? Ведь она когда-то относилась к нему так, будто он – Господь Бог. Хотя на самом деле он простой смертный… Смертный со множеством недостатков. Человек, которого какой-то жалкий удар в голову навсегда вывел из игры.
Пенелопа снова скрестила на груди руки.
– Я пришла не для того, чтобы обсуждать прошлое.
Сделав еще глоток, Эван окинул ее долгим взглядом. Он до сих пор прекрасно помнил, каким было ее тело под его руками. Впрочем, он умудрялся не распускать руки до тех пор, пока ей не исполнилось шестнадцать. Она была порядочной, целомудренной и никак ему не подходила. Но потом он в конце концов… Проклятье, он просто ничего не мог с собой поделать! И даже теперь его руки, казалось, ныли – ужасно хотелось к ней прикоснуться. Но именно поэтому и необходимо срочно от нее избавляться.
– Меня не интересует, зачем ты пришла. Я просто хочу, чтобы ты убралась отсюда побыстрее, – проворчал Эван.
– Я не уйду, пока не скажу то, что собиралась.
– А что ты собиралась?..
– Мы должны поговорить о твоей жизни, – ответила она все с тем же невозмутимым видом.
– Моя жизнь тебя совершенно не касается. – Эван вдруг почувствовал, что начинает злиться.
Она пожала плечами.
– Да. Верно. Но тебе все равно придется меня выслушать.
– С какой стати?!
Пенелопа шагнула к нему, и он машинально раздвинул ноги. К его удивлению, она стала между ними и тихо сказала:
– Потому что ты мне кое-что должен.
Эван замер на мгновение. Его одолевало желание, превращавшее его в полного болвана. О, она была сейчас так близко!.. И казалось, что только она одна была ему нужна. Рядом с ней он вспоминал, каково это – быть человеком. И именно это сейчас ему требовалось.
Не в силах сдержаться, Эван сделал то, чего когда-то поклялся не делать никогда, – он потянулся к ней и, положив ладони ей на бедра, привлек к себе. А ее тело… Ох, все было таким мучительно знакомым… Он тихо вздохнул и прикрыл глаза.
В следующую секунду Пенелопа запустила пальцы ему в волосы. И она не оттолкнула его. Почему-то не оттолкнула. Когда-то они были подростками, она – лучшей подругой его сестры, а он – школьной футбольной звездой. Она была очень тихой и «правильной» девушкой – совсем не такой, как те, с которыми он встречался. Но, как ни странно, Эван замечал ее всегда и везде. Конечно, при своих друзьях и подружках он притворялся, что даже не знает о существовании этой девочки, но втайне не мог оторвать глаз от Пенелопы, всегда очень скромно и аккуратно одетой. Его странным образом завораживала ее скромность и добродетельное поведение, но ему никогда не приходило в голову соблазнить ее. Однако это случилось. Просто случилось, вот и все.
Как-то раз, когда Пенелопа ночевала у них дома, но не могла уснуть и не хотела мешать Мадди, она спустилась в подвальную комнату, чтобы посмотреть телевизор. А он, Эван, как раз сидел там и смотрел записи игр. Она хотела уйти, но он настоял на том, чтобы она осталась; ему хотелось побыть с ней наедине, хотя он и убеждал себя, что относился к ней… платонически.
Той ночью они разговаривали долгие часы. И каким-то образом их ночные встречи превратились в ритуал; когда Пенелопа оставалась ночевать у них, они обязательно встречались внизу, хотя никогда не договаривались о встречах. Однако стоило его сестре заснуть – и они оба оказывались в подвале.
И чем больше они разговаривали, тем больше он рассказывал ей такого, чего никому никогда не рассказывал. Его статус футболиста ничуть не впечатлял Пенелопу, и Эвану не требовалось играть перед ней роль звезды – с ней он мог быть самим собой.
Ему не понадобилось много времени, чтобы понять – он ей нравился. Впрочем, это его нисколько не удивило – он нравился многим девчонкам. Зато его по-настоящему удивило другое: он понял, что она ужасно нравилась ему. И дело было не только в бушевавших гормонах, но в ней самой. Скоро Эван обнаружил, что ему гораздо интереснее сидеть с Пенелопой на той старой кушетке, чем встречаться со своими дружками.
Когда он начал отменять свои планы, чтобы побыть с ней… Вот тогда-то он всерьез занервничал. А когда начал фантазировать о том, как совратит ее, – тогда пообещал себе, что никогда и пальцем к ней не притронется.
Эван держал эту клятву шесть долгих месяцев, но в конце концов поддался искушению и поцеловал Пенелопу. В то время он встречался с Ким Росси, девушкой, позволявшей ему абсолютно все. Но секс с ней не шел ни в какое сравнение с тем, что они делали с Пенелопой. Она не сдерживалась, когда он прикасался к ней. И она была такой сладкой, что он не устоял. Нарушив собственные правила, Эван пересмотрел свою клятву и дал себе новое обещание – что не лишит ее девственности. Он решил, что если не станет уговаривать ее на секс, то все остальное будет считаться честной игрой. И они проводили бесконечные часы, лаская друг друга. Эван до сих пор помнил каждую минуту того безумия. Помнил ее ищущие руки и ее жаркие губы…
А теперь она здесь, и ему ужасно захотелось напомнить ей, как оно было когда-то… Он провел ладонями по ее спине, и она, содрогнувшись, пробормотала:
– Ах, Эван…
Он прикусил пуговку на ее блузке и потянул зубами.
– Ты помнишь, Пенелопа? Как это было неистово и пылко?
Ее пальцы в его волосах напряглись.
– Я от тебя просто с ума сходил. – Тут блузка ее чуть разошлась, и Эван лизнул обнажившуюся кожу. Казалось, на вкус она была даже лучше, чем прежде.
Пенелопа ахнула, и с губ ее сорвался тихий стон.
Тут Эван расстегнул пуговку и запечатлел жаркий поцелуй на ее животе.
– Помнишь, как мы с тобой забавлялись в подвале? Помнишь, Пенелопа, ведь так?
– Да, конечно… – ответила она, задыхаясь, и в голосе ее прорезалась хрипотца.
Приподняв голову, Эван увидел ее пылавшие голубые глаза. И увидел зовущие влажные губы.
– А помнишь, как мы впервые поцеловались? – продолжал он.
Ее ногти впились ему в шею.
– Помню, – ответила она, застонав.
Его губы и его руки, блуждавшие по ее телу… Сейчас она чувствовала себя так, будто перенеслась в далекое прошлое. Пенелопа не знала, почему позволяла ему прикасаться к ней. Может быть, прошло слишком много времени, и потому прежняя боль ушла? А может, она решила, что он слишком пьян, поэтому ничего потом не вспомнит? Но, как бы то ни было, следовало срочно это прекращать. Ведь она пришла вовсе не для этого.
Но, как и всегда, когда она оставалась с ним наедине, здравый смысл покинул ее. Ведь Эван был ее ахиллесовой пятой. Единственным человеком, который мог подтолкнуть ее к совершенно безрассудным поступкам.
Вот почему она старалась держаться от него подальше.
И вот почему не отталкивала его сейчас.
Его руки скользнули по ее ногам, затем – под юбку.
Следовало немедленно его остановить.
Она положила руки ему на плечи, намереваясь оттолкнуть, но тут его ладони заскользили по ее бедрам, и коленки Пенелопы подогнулись. И все-таки, собрав волю в кулак, она сумела произнести:
– Ты должен остановиться, Эван.
Он вскинул подбородок, и его зеленые глаза пристально взглянули на нее.
– А помнишь, Пенелопа, какой чертовски страстной ты всегда была? Прямо-таки мучила меня…
Она стиснула зубы. Конечно, она помнила. Прекрасно все помнила.
Его пальцы поползли выше по ее бедру. А губы снова прижались к ее животу. Голова ее все больше туманилась желанием, которое она годами подавляла, а Эван тем временем шептал:
– Боже, ты просто сводила меня с ума. Да-да, сводила…
Пенелопа мысленно вздохнула. Следовало срочно брать ситуацию под контроль, иначе она совершит что-нибудь, о чем потом сильно пожалеет.
Резко выпрямившись, она проговорила:
– Давай вернемся к нашей теме.
– К какой теме? – Его губы вновь скользнули по ее животу, и она невольно затрепетала.
– Мы говорили о твоей жизни. Ты должен взять себя в руки, Эван. – Отлично! Теперь ее голос звучит вроде бы спокойно. Да-да, она полностью держит себя в руках, и он никак на нее не подействовал. – Ты должен протрезветь, принять душ и перестать доводить свою маму до слез.
Он сжал ее ноги и опять потянул на себя.
– Сядь ко мне на колени, Пенелопа.
– Нет, – заявила она решительно. Однако не отступила и не отстранилась. Ох, она вообще теряла рассудок, когда дело касалось Эвана.
– Мне не хватает тебя на коленях. – Его пальцы задели край ее трусиков у изгиба ягодиц. – Думаю, тебе хочется того же…
Пенелопа закрыла глаза, наслаждаясь чудесными ощущениями. У него были такие крупные и такие теплые ладони… И даже подростком он точно знал, как нужно к ней прикасаться. С тех пор ни один мужчина не прикасался к ней так, – несмотря на все ее желание.
Вот почему это следовало немедленно прекратить.
Сделав глубокий вдох, Пенелопа положила ладонь ему на руку и проговорила:
– Множество женщин согревали твои колени все эти годы. Позвони одной из них.
– Я не хочу их, я хочу тебя.
– Чушь, глупости! – Она наконец-то отстранилась и, отступив достаточно далеко, чтобы он не смог до нее дотянуться, сделала «непроницаемое» лицо – такое выражение она придавала ему, когда переговоры проходили не лучшим образом и ей не хотелось раскрывать свои карты. – Ты пьян. Ты одинок. А я оказалась под рукой. То есть все та же история, понимаешь? Только теперь мы не подростки, а взрослые люди, Эван.
Глаза его тотчас же потухли, и он, откинувшись на спинку кресла, снова превратился в самодовольного и заносчивого плейбоя.
– Ты всегда умела потешить себя, Пенни. Всегда была ужасно строгая – и при этом на все готовая…
– Идиот! – Она с силой ударила его по щеке и тут же, ошеломленная, отпрянула. От удара рука заныла.
Эван помассировал челюсть и с усмешкой спросил:
– Хочешь, чтобы я притворился, будто это что-то значит?
Вот в чем все дело! Он чертовски умело манипулировал ею. Вот почему она и отдала ему все самое дорогое. Да, в реальном мире он делал вид, что ее не существовало, но внизу, в том подвале, он заставлял ее верить во все, что говорил. А она была юной и глупой. И сама себя убедила в том, что она – особенная. Тогда она, конечно же, ошиблась. Но теперь эту ошибку уже не совершит. Да-да, она давно уже не робкая девочка.
Пенелопа посмотрела Эвану прямо в глаза и отчетливо проговорила:
– Я не верю ни единому слову, сорвавшемуся с твоих губ. Я знаю, что ты не способен любить никого, кроме самого себя. Знаю, что ты меня просто использовал. И знаю, что это ничего для тебя не значило – тогда я была глупой девчонкой, обожавшей тебя, и ты этим воспользовался. – Она сделала глубокий вдох и, немного успокоившись, продолжала: – Но знаешь что? Все это – на твоей совести, а не на моей. Я была честной, была непорочной. Я отдала тебе свое сердце, а ты швырнул его мне в лицо. – Пенелопа ткнула пальцем ему в грудь. – Да-да, это на твоей совести, и это тебе нужно посмотреться в зеркало, чего ты, очевидно, сделать не можешь, иначе бы не напивался ежедневно.
Эван уставился на нее в изумлении, и глаза его пылали… очевидно, гневом. Но ей уже было на все наплевать, и она вновь заговорила:
– Ты тут здесь можешь сгнить, если хочешь, – я пришла не ради тебя, а ради них. Ради твоих близких, которых ты убиваешь своим эгоистичным саморазрушением.
– Все сказала?
– Нет еще. – Глаза ее сверкнули.
Эван сделал следующий глоток из бутылки, но при этом не отрывал от нее взгляда. Пенелопе же хотелось выхватить бутылку из его рук и – и швырнуть ее через всю комнату, чтобы разбилась. Но не ей решать. Выбор должен был сделать он, а не она.
Скрестив на груди руки, она продолжала:
– Твоя карьера закончена. Мне очень жаль. Я знаю, что футбол – это то единственное, что интересовало тебя в жизни. Тебе сейчас плохо, я понимаю. Но ты, Эван, вспомни: тебе уже тридцать три. И в любом случае тебе оставалось играть всего несколько лет. Футбол – игра молодых, а ты уже пережил свой расцвет.
– Чушь, глупости, бред! – Слова эти вырвались точно взрывы, и даже воздух в комнате, казалось, завибрировал. – Ведь как игрок… Я был на Олимпе!
Ей очень не хотелось говорить это, но пришлось.
– Олимпа хватило бы еще года на три. Средний возраст ухода из футбола – тридцать пять лет. Выходит, ты потерял всего лишь два-три года. Не столь уж велика потеря.
– Убирайся отсюда! – в ярости заорал Эван; теперь он совершенно не походил на того мужчину, который только что ласкал ее.
Пенелопа же, шагнув к нему, взялась за спинку кресла и низко наклонилась, так, что глаза ее оказались на уровне его глаз.
– Так вот, слушай, Эван… – проговорила она. – Хватит хныкать, слабак. Возьми себя в руки и подбери, наконец, свое дерьмо.
– Убирайся, или я вышвырну тебя сам! – Он крепко сжал в руке бутылку.
Пенелопа же выпрямилась и добавила:
– Итак… тебе решать. – Она шумно выдохнула; теперь-то было сказано то, что требовалось сказать. И пусть сам решает…
