– Софи! Ты меня слышишь? – Перед глазами медленно проступает лицо мамы.

Я таращусь на нее. Похоже, я лежу на полу или на большом куске брезента, который Лидия подложила под массажный стол перед началом процедуры.

Я хлопаю своими освобожденными конечностями, как русалка, и пытаюсь сесть. Алисе и Лидии приходится мне помогать, но, когда мне наконец это удается, голову пронзает жгучая боль над правым глазом.

– Ой! – вздрагиваю я и закрываю лицо рукой. – Что случилось?

– Не надо! – отводит мою руку мама. – Ты упала в обморок. Не трогай! Дай-ка я посмотрю. – Она пристально разглядывает меня.

Имоджен и Алиса присоединяются к маме.

– Она была без сознания, – произносит Алиса. – Она, наверное…

– Что? – спрашиваю я.

Мама раздраженно вздыхает:

– Мы с Алисой искали ножницы, Имоджен доставала телефон, а Лидия считает, что ты ударилась о край массажного стола, но точно не уверена… Вообще-то я ничего такого не вижу – ссадин нет. По-моему, с тобой все нормально. По крайней мере, у тебя нет анафилактического шока. – Она испепеляет взглядом Лидию, неподвижно сидящую на краешке дивана с приоткрытым ртом. – Похоже, у тебя случился приступ паники, только и всего. К тому же, наверное, наступило обезвоживание, и это усугубило обморок. Любая потеря веса от процедуры ведь водно-солевая? – Мама бросает взгляд на Лидию, и та лишь молча кивает.

Я тоже ничего не говорю. По голове как молотом бьют.

– Пойдем-ка и смоем все это с тебя, пока Алиса разыщет парацетамол. Имоджен, поставь чайник. Алисе нужно выпить сладкого чая. – Мама встает. – Идем, – протягивает она мне руку. – Постарайся не разворачивать полотенце, чтобы нигде не накапать.

Мы начинаем карабкаться по ступенькам. Я иду еле-еле, отчасти потому, что все болит, а еще и оттого, что пытаюсь следовать указаниям мамы и не заляпать ступени зловонной жижей.

– Вот, хорошо, – подбадривает она, когда мы взбираемся на верхнюю ступеньку.

Я мобилизуюсь в преддверии ее неизбежных вопросов. Что со мной? Почему я так себя веду? Чего она такого не знает? Странно, но допроса нет, и я покорно плетусь за ней в ванную.

Как только из душа брызжет вода, мама оставляет меня одну, тихо прикрыв за собой дверь. Я встаю под горячие струи воды, обжигающие мою только что очищенную кожу. Наклоняю гудящую от ударов молота голову, пока жижа отлипает от моего тела, скапливается под душевым поддоном и исчезает в стоке.

Что же, черт подери, мне делать? Я гляжу на безликий белый кафель. Что предпринять, чтобы мой мир с треском не обрушился на меня?

В университете у меня был друг, который перед окончанием изучал курс лекций для поступления в полицию. Мы с ним продолжали оставаться добрыми друзьями три или четыре года после выпуска, несмотря на то что его по работе посылали в самые глухие места. Помню, я спрашивала его, как ему работается, когда он возвращался и мы ужинали где-то в городе, но он всегда тактично уклонялся от подробных объяснений. Кроме одного раза, когда приехал совершенно измотанный, издерганный и испуганный. Когда я поинтересовалась у него, все ли нормально, друг покачал головой и ответил:

– Не совсем. Но я об этом не могу говорить, так что, пожалуйста, не спрашивай.

– Я никому не расскажу, – пообещала я. – Можешь мне верить.

Он взял свою кружку с пивом и произнес:

– Софи, если я тебе расскажу всю правду о происходящем, ты навсегда лишишься сна. – Он осушил кружку и добавил: – Неведенье есть благо, уж поверь мне.

Вскоре мы потеряли друг друга из виду, но теперь я понимаю, как он был прав.

Неведенье действительно благо.

Я просто не знаю, как себя вести. Что же мне делать?

«Вы не должны говорить ни одной живой душе, что я появлялся здесь у вас… Я обязательно узнаю и найду вас».

Предположим, что полиция соизволит прибыть сюда. Этот человек ее увидит и поймет, что я нарушила его «условия». Самой отправиться в полицейский участок? Он уже наблюдает за домом – и просто последует за мной, таким образом все выяснив.

И вообще, что я сообщу полиции? «Прошлой ночью ко мне в спальню пробрался мужчина. Он угрожал мне и оставил вот это письмо». Первое, что они захотят сделать при отсутствии свидетелей незаконного проникновения – открыть письмо. И что тогда?

У меня так гудит голова, что я не могу сосредоточиться. Но тут мне приходит на ум другая мысль: предположим, я ошибаюсь, дело не во мне. Марк что-то натворил, может, противозаконное. Если об этом узнает полиция, то Марку конец. Он потеряет все.

– Софи? – раздается из-за двери мамин голос. – У тебя все нормально?

Письмо может оказаться ловушкой для Марка. Действительно ли Клодин хочет, чтобы я показала письмо полиции? Нет – она бы отослала его полицейским. Зачем ей дополнительные хлопоты, чтобы втягивать меня и угрожать?

– Софи!

Она намерена обставить все так, что именно я стану причиной краха Марка? Не доставит ли это удовольствие такой ядовитой особе, как она? Но громила подчеркнул, что я должна открыть письмо, и тогда становится бессмысленным, будто Марк мог совершить нечто, что разрушит его карьеру. Он прекрасно понимает, чего может стоить ему скоропалительная реакция. Нет, это явно связано со мной и Ричем. Клодин знает, на какие кнопочки давить, чтобы разъярить Марка.

– Софи!

Мои спутанные мысли разлетаются, как одуванчик под порывом ветра.

– Мам, все нормально! – кричу я. – Еще пара минут, и я выйду. Уверяю тебя – у меня все в порядке.

– Что-то не похоже. Давай вылезай немедленно!

Я вздыхаю, закрываю кран, отодвигаю дверь душевой кабины и, вздрагивая, встаю на коврик. Схватив с вешалки полотенце, заворачиваюсь в него и открываю дверь. Мама с облегчением смотрит, как я стою перед ней.

– Так, теперь приведем тебя в порядок, – говорит она, чуть повернувшись, чтобы я смогла пройти по коридору мимо нее в нашу с Марком комнату.

Мне хочется проверить, на месте ли письмо. Однако, когда я направляюсь к гардеробу, меня накрывает такая волна головокружения, что я почти теряю равновесие и сразу плюхаюсь на кровать.

– Что с тобой? – восклицает мама.

– Все нормально, – киваю я. – Голова закружилась.

– Дай-ка я на тебя посмотрю! – Она осторожно приподнимает мне голову. – Вот тут лишь крохотная отметинка. На фото ничего не будет заметно. – Мама отпускает мой подбородок. – Как голова?

Она пытается выяснить, нужен ли мне врач? Сегодня суббота, а это значит отделение «неотложки» и многочасовое ожидание, особенно если я скажу что-то не то, и в результате придется делать страховочные анализы. А мне необходимо вечером быть в отеле.

– Получше.

– А глаза? Ясно, не плывет?

– Нет.

– Ладно, – медленно произносит мама. – Встать-то сможешь?

Я делаю вдох и поднимаюсь.

– Видишь? Все нормально.

– Хм-м-м, – тянет она. – Ну, давай-ка оденемся и пойдем отсюда.

Мама отворачивается, и я снова ненадолго усаживаюсь на кровать, закрыв глаза. Мне очень плохо, но я же ничего сегодня не ела, да еще эта дурацкая процедура… В моем жутком самочувствии виноват скорее всего не легкий удар головой об стол.

– По-моему, если я что-нибудь… – начинаю я, но в ужасе умолкаю, заметив, как мама тянется к верхнему ящику гардероба.

– Твои трусики и лифчики здесь? – спрашивает она.

– Мам!

– Ой, Софи! Что ни говори, я все это раньше видела! – заявляет мама, с силой открывая ящик и заглядывая внутрь. – Похоже, парных никаких нет, – вздыхает она, а потом берет письмо и небрежно швыряет его на гардероб, чтобы как следует покопаться в белье.

Я чуть снова не хлопаюсь в обморок.

– Перестань! – кричу я, протискиваясь мимо нее, чтобы нащупать конверт и засунуть его обратно в ящик. Сердце у меня колотится так громко, что я боюсь, как бы она не услышала.

Совершенно ошарашенная, мама отступает и тихо говорит:

– Ну, хорошо, давай сама. Я дам тебе пару минут, чтобы ты оделась.

Как только она уходит, я на мгновение прислоняюсь к закрытому ящику, потом быстренько натягиваю какие-то трусики и лифчик, прежде чем в третий раз плюхнуться на кровать. Меня немного трясет.

Письмо на месте. В безопасности. Необходимо успокоиться.

Мама стучит в дверь и заходит в комнату. Она четко держит все под контролем.

– Знаешь, по-моему, после этого обертывания ты выглядишь худее, – замечает она нарочито непринужденным тоном, и тут же замечает, что я дрожу. – Хотя бог знает, откуда Марк с Алисой выкопали эту Лидию. Позднее нам надо съездить пообедать. Столик наш заказан на час дня, а в половине третьего у нас парикмахер. Сомневаюсь, что мы успеем вернуться до пяти, а потому мы поедем все вместе прямо отсюда. Подружки невесты – Имоджен и Алиса, хотя я уверена, что ты и так это поняла.

Я тупо сижу на кровати. Мы все вместе приедем в «Голдгерст-парк». Гости уже соберутся и станут с нетерпением ждать… О господи…

Мама внимательно смотрит на меня:

– Софи, я действительно переживаю за тебя. Знаю, ты не хочешь ехать в больницу, а я совершенно не понимаю, почему. Но Марк и все остальные поймут, если вдруг тебе понадобится врачебный осмотр. Твое здоровье важнее всего. Даже свадьбы.

– Да все нормально, – говорю я с лучезарной улыбкой.

– Точно? Ты обещаешь, что скажешь мне, если тебе вдруг станет плохо?

– Мам, я немного расстроилась из-за того, что ударилась головой в день свадьбы, только и всего. Можно взглянуть?

Она протягивает мне зеркало. Я осматриваю лицо. Едва заметная отметинка.

– Видишь? – спрашивает мама. – В последующие годы вы с Марком и не вспомните, что ты ударилась головой.

Я смотрю в пол. С каким чувством я оглянусь на все происходящее? Мне нужна мамина версия событий, а не поджидающая меня реальность.

– Ой, да успокойся ты! – улыбается она. – Все нормально. У тебя сегодня счастливейший из дней. Марк очень старался, чтобы все прошло хорошо, а тебе нужна любовь, которая сделала это возможным. Одевайся, и поедем пообедаем – вроде девичника, да? – Мама похлопывает меня по ноге и встает. – Вот Имоджен сейчас достает из машины платья, чтобы положить их в твоей гостевой спальне, так что можешь не спешить и не заходить туда. – Она понижает голос: – Имоджен вряд ли их хорошенько спрячет… Должна сказать, что с точки зрения передвижений лучше, что ты знаешь о свадьбе теперь. Это, однако, займет минут пять, не больше, или я пошлю поисковую партию, чтобы убедиться: не растянулась ли ты где-нибудь в углу. – Мама вымученно улыбается, она выглядит усталой, старше своих шестидесяти четырех лет.

Я киваю, и она исчезает внизу.

Я медленно одеваюсь, натягивая джинсы и клетчатую рубашку. Застегивая пуговицы, слышу на лестнице шаги, шелест целлофана и приглушенный шепот, потом сдавленное хихиканье, когда мои сестры осторожно выбираются обратно из гостевой спальни и спускаются по ступенькам. Значит, платья на месте. Алиса вдруг хохочет, очевидно, над тем, что сказала Имоджен – затем грохает дверь гостиной, словно они ворвались внутрь и захлопнули ее за собой, как проказницы-девчонки, которые не хотят, чтобы их застали за кражей конфет.

Счастливейший из дней…

Более неподходящего описания не придумаешь. И в итоге мне нужно винить лишь себя. Клодин, будто кошка, играющая с мышкой, полна решимости насладиться своей жестокой забавой, несомненно, довольная тем, что мы обе знаем о надвигающемся убийственном ударе.