Во вторую ночь их путе­шествия по южным шотландским горам, когда они остановились на ночлег и разбили лагерь, пошел снег, но было не очень холодно. Легко одетые цы­гане, казалось, не слишком страдали от снега. Они выбрали для лагеря склон холма, обращен­ный к небольшой долине, в буковой роще, где вет­ви с еще не опавшими сухими листьями образова­ли хорошее укрытие. Их предводитель Тайрос отправил детей в эту рощу собирать листья, чтобы сделать из них подстилки, пока листья еще не на­мокли от снега.

Идэйн сидела, завернувшись в подбитый мехом плащ, который набросил на нее командор тамплиеров, а цыганка Мила втирала в ее руки сок грецкого ореха. Идэйн уже знала, что эта краска легко смывается, но и помнила при этом, что должна оставаться грязной, как цыгане.

– Славный меховой плащ у тебя, – заметила Мила, не слишком нежно втирая снадобье между пальцами Идэйн.

Идэйн отдернула руку. Мила уже не в первый раз выражала восхищение ее плащом. Весь табор, включая самого маленького ребенка, потрогал и пощупал его, и в глазах цыган Идэйн ясно прочла желание завладеть плащом, поэтому не выпускала его из виду ни на минуту.

– Ну вот, – сказала молодая цыганка, – теперь ты такого же цвета, как я. Во всяком слу­чае до локтей. – Мила вылила чашку краски в ладонь Идэйн. – А лицо намажешь сама.

Прежде чем Идэйн успела вымолвить хоть слово, Мила вскочила на ноги и направилась к по­возке, в которой лежал горевший в лихорадке Асгард де ля Герш. Всякий раз, когда Идэйн не бы­ло рядом с ним, Мила ухитрялась ускользнуть, чтобы посидеть с ним. С первого же раза, как Идэйн увидела их вместе, у нее возникло чувство, будто они уже встречались прежде, хотя едва ли такое могло быть.

Идэйн смочила пальцы ореховым соком и втер­ла его в кожу щек и подбородка. Через просвет в деревьях она видела Магнуса, превратившегося во вполне сносного цыгана в плаще из овчины, с окрашенной в смуглый цвет кожей, с длинными ры­жеватыми волосами, локонами ниспадавшими на плечи. Но Идэйн не требовалось зеркало, чтоб сообразить, что окрашенная соком грецкого ореха кожа образовывала странный контраст с ее золо­тистыми волосами и изумрудными глазами. Даже когда она набросила красное покрывало, данное ей цыганами, глаза ее поражали своей яркой зеле­нью. Цыганки находили это весьма забавным. Они утверждали, что в сочетании с красным шел­ковым покрывалом ее странные глаза смогут по­мочь им представить ее простодушным крестья­нам как гадалку.

Идэйн отставила чашку и бросила взгляд на Магнуса, сидевшего на корточках возле повозки Милы. Идэйн знала, что он все еще сердится на нее. Когда тамплиеры держали ее в плену, она призвала его, и он явился, несмотря на то, что она бросила его в лесу и ушла к Асгарду де ля Гершу. Магнус напомнил ей о ее предательстве во всю мощь своих легких.

Ну что ж, теперь ей нужно признать, что она совершила ошибку. Асгард привез ее к тамплие­рам, а тамплиеры значат только одно – неприят­ности и ужас.

Но Магнус услышал ее зов и пришел на по­мощь. Собственно говоря, он рискнул ради нее жизнью: украл лошадь, мчался ночью, укрываясь от королевских войск, и в конце концов совершил дерзкое нападение на тамплиеров, когда они пытались доставить ее в цыганский табор, чтобы цыгане увезли ее Бог знает куда, возможно, даже во Францию, как сказал Асгард.

Магнус повел себя безумно рискованно, и она должна воздать должное его мужеству и отваге, думала Идэйн, глядя, как он сидит на земле, кута­ясь в остатки своего когда-то роскошного плаща. Даже теперь она не могла удержаться от соблазна и ласкала его взглядом. Он сидел, вытянув длинные ноги в потрепанных сапогах, проданных ему Тайросом. И на его рыжеватые волосы пада­ли хлопья снега, отчего те казались рябыми.

Идэйн признавала, что рыцарь-тамплиер кра­сивее. Асгард был светловолос и обладал той му­жественной красотой, от которой у женщин начи­нает кружиться голова. Но лукавая усмешка Магнуса и его уверенная манера держаться, его сильное мужественное тело обладали для женщин такой притягательностью, которой было невоз­можно противиться. Все цыганки тут же воспылали к нему нежными чувствами. Мужчины невольно зауважали его: после Тайроса первым человеком, к которому они прислушивались, был Магнус, не­смотря на то, что он пробыл с табором совсем не­долго.

Но, сказала себе со вздохом Идэйн, он жес­ток и с ним очень трудно. С той самой минуты, как обнаружил в повозке Милы раненого Асгарда, он жаждал отделаться от ненавистного ему тамплиера. Он не согласился остановиться доста­точно надолго, чтобы устроить Асгарда в хижине крестьянина или подождать, пока они набредут на какой-нибудь монастырь. Магнус считал, что для тамплиера и придорожная канава вполне сгодится.

Более того, Идэйн видела, как он забрал деньги Асгарда. И вот даже теперь пересчитывал его мо­неты.

Деньги, которые были в кошельке, который Магнус срезал с пояса раненого тамплиера, были частью выкупа за Идэйн. Насколько ей запомни­лось, когда она слушала торг в башне-форте клана Санах Дху, его вождь Константин получил не все деньги. Идэйн прекрасно понимала, что только серебро удерживало с ними цыган. Большая часть табора бежала, заявив, что они получат больше, если отправятся на восток, потому что как раз по­спеют к рождественской ярмарке, чем если после­дуют за Магнусом на юг. При них остались четы­ре повозки, в основном с женщинами и детьми, а из мужчин только Тайрос и еще один цыган, ко­торые не особенно утруждали себя работой, но зато каждый день требовали денег.

А Магнус нещадно торопил их. Единствен­ное, что могло им помочь более-менее без помех продвигаться на юг, была разразившаяся наконец война между Уильямом Львом и английским ко­ролем Генрихом, известия о которой дошли и до них. К югу от деревушки Пенкулик Магнус при­казал цыганам свернуть с большой дороги на из­вивавшуюся среди полей проселочную, чтобы не оказаться в гуще военных действий.

Идэйн смотрела на склоненную голову Маг­нуса. Прикрывшись плащом, он считал серебря­ные и медные монеты из кошелька Асгарда. Они и в самом деле нуждались в деньгах. Платить при­ходилось не только цыганам. В Шотландии мало постоялых дворов, и даже на юге им приходилось покупать еду у крестьян и пастухов. Наступали святки, и в бедной сельской местности было труд – но добывать достаточно еды, даже если за нее платили серебром.

После того как Магнус забрал деньги там­плиера, он приказал цыганам выбросить Асгарда из телеги и оставить лежать на обочине.

– Он же умирает! – крикнула Идэйн. Она сидела в телеге, не позволяя цыганам дотронуться до раненого.

– О сладчайший младенец Иисус! – вос­кликнул Магнус. – Ну и пусть себе умирает!

На голове Магнуса все еще красовалась про­питанная кровью тряпица, которой ему перевязали рану, полученную во время поединка с Асгардом.

– Тамплиеры заплатили цыганам за то, что­бы они увезли тебя подальше от войск короля, в Эдинбург, а остальную часть пути ты должна бы­ла проделать с де ля Гершем. Потому что именно он выкупил тебя у Санаха и увез из его логова в Лох-Этиве.

Даже цыгане были согласны с Магнусом. Умирающий тамплиер внушал им страх, они счи­тали, что везти его – дурной знак. Что было бы, если бы их остановили на дороге? Их обвинили бы в том, что он находится в столь плачевном состоянии. И никто не стал бы допытываться, что произошло на самом деле.

Но Идэйн закрывала Асгарда своим телом и не позволяла к нему притронуться. Если ему суж­дено умереть, он должен умереть в их повозке. И тогда его нужно похоронить по-христиански!

Магнуса бесило ее упрямство. Он носился по лагерю и кричал, чтобы цыгане бросили Асгарда на дороге. Когда их грубые руки прикасались к тамплиеру, тот кричал от боли. Идэйн вторила ему, и цыгане в конце концов отступили.

И с тех пор Идэйн не покидала тамплиера, держала его за руку, когда он горел в жару, и по­могала Миле ухаживать за ним и менять ему по­вязки, находя относительно чистые тряпки, а так­же смазывая его рану какой-то мазью, которую раздобыли цыганки.

Это был не самый лучший уход за раненым, но большего они сделать не могли. Когда повозки двигались, все, кто был в состоянии идти, шли пешком, потому что тряска была невыносимой. Идэйн и Мила всеми возможными способами старались уменьшить тряску, чтобы не тревожить ра­неного, подкладывали под него овчины и одеяла, но он все равно тяжко страдал. Рана, нанесенная ему Магнусом, кровоточила, и Идэйн опасалась, что Асгард умрет от потери крови. И лихорадка трясла его по-прежнему. Мила и жена Тайроса осмотрели его живот и грудь и обнаружили сло­манное ребро, но, к счастью, острый конец его не повредил легкое. А иначе у Асгарда к кровотече­нию из раны добавилось бы кровохарканье.

Дни стояли холодные и туманные, и так про­должалось все время, пока они продвигались к южному побережью Шотландии, и время от вре­мени, если Асгард бодрствовал, Идэйн и цыганка давали ему попить, когда не опасались, что он задохнется, пытаясь проглотить воду. Полузакрыв глаза, почти не видя Идэйн, Асгард глотал моло­ко и похлебку, которыми она поила его из ложки. Ночью под ревнивым взглядом Милы Идэйн ло­жилась на дно повозки рядом с ним и накрывала их обоих своим подбитым мехом плащом, под ко­торым двоим было на диво тепло. В конце концов, раз уж Идэйн пострадала от рук тамплиеров, этот подарок командора вполне справедливо рассмат­ривать в качестве выплаты ей своего рода компенсации.

Магнус сообщил цыганам, что они направля­ются в Дамфриз, порт на юге Шотландии, где можно было нанять судно и добраться до Честера.

Он ничего не стал говорить об этом Идэйн, но она все равно узнала. И боялась сказать Маг­нусу, чьи окрики постоянно слышались в лагере и чье дурное настроение не проходило, что ей вовсе не хочется ехать в Дамфриз, потому что не желает плыть с ним в Честер, чтобы свидетельствовать перед его сюзереном в его пользу. У Идэйн было достаточно времени поразмыслить, пока цыган­ские повозки колесили по холмам, и теперь она все больше склонялась к тому, чтобы вернуться к мирной и спокойной жизни в монастыре Сен-Сюльпис.

Она не могла не жалеть об этой жизни. С мла­денчества монахини пестовали ее. Она была их радостью и любимицей, потом послушницей, ко­торой доверили попечение сирот. С монахинями Идэйн всегда чувствовала себя любимой и в безопасности. К тому же монахини давно перестали судачить о ее необычном даре и происхождении. Они принимали ее такой, какая она есть.

Мир же, в который вовлек ее Айво де Бриз, был полон опасностей и горьких разочарований, которые нанесли душе Идэйн тяжелые раны. Как она убедилась, люди боролись, чтобы только ов­ладеть и воспользоваться ею, прибегая при этом к насилию, поэтому Идэйн частенько опасалась за свою жизнь.

И вдобавок ко всему с ней стали твориться какие-то странные вещи.

Она не могла сказать об этом Магнусу во время их поспешного бегства, да еще когда он все время был не в духе. Но, когда она была до пани­ки напугана в подземелье тамплиеров и обвалился сводчатый потолок, рыцари ухитрились выбраться из-под обломков невредимыми.

Из того, что сказал Асгард, она поняла, что тамплиеры сочли это знамением ее силы. Если это правда, с содроганием думала Идэйн, то она обла­дает силой, которой вовсе не хочет обладать. К тому же рядом постоянно был Магнус. Иногда, лежа в темной повозке рядом с мечу­щимся в жару и бреду Асгардом, Идэйн пыталась убедить себя, что Магнус прекрасен и отважен и что если бы не он, то она наверняка погибла бы. Не могла она забыть и тех божественных часов, что провела в его объятиях.

Но у нее все больше крепла уверенность, что его усилия спасти ее и это отчаянное бегство из Шотландии с риском оказаться между двумя сра­жающимися армиями означали, что Магнус на са­мом деле преследует только свою цель.

Разве не говорил он ей прежде, что хотел при­быть с нею ко двору своего сюзерена, чтобы она свидетельствовала в его пользу? И в сердцах Идэйн убеждала себя, что этой причины для него более чем достаточно, чтобы совершить все то, что он совершил.

Она начинала опасаться, что ее чувства к не­му ослепили ее и что Магнус был таким же, как все. Он тоже был склонен к насилию, вспыльчив и груб. Его яростный поединок с Асгардом у во­рот замка тамплиеров не шел у нее из головы. А также то, как он обращался с раненым, как же­лал попросту выбросить его в придорожную канаву.

Единственное, в чем Идэйн была уверена, – это то, что Магнус желал ее. Забираясь на ночь в повозку, она ловила на себе его взгляд. Он пожи­рал ее глазами, но глаза эти были мрачными. Ему тошно было видеть ее рядом с другим мужчиной, пусть даже раненым. Однажды он заворчал на нее:

– Клянусь распятием Христа, не спи там! Иди и ложись в другой повозке, со мной!

Эти слова слышал весь цыганский табор, по­тому что он хотел, чтобы его слышали. Идэйн сделала вид, будто не поняла его, и легла рядом с Асгардом, натянув на обоих плащ.

Ночью она долго не могла заснуть, ее мучили кошмарные воспоминания последних нескольких дней. Она вспоминала тамплиеров и их безумные поиски ясновидящей, чтобы узнать будущее и тайны Господни.

Магнус был уверен, что и король Уильям все еще разыскивает ее. Он и цыгане старались дер­жаться подальше от дорог, по которым марширо­вали войска, стараясь не столкнуться с колоннами рыцарей.

Когда наконец Идэйн уснула чутким и нерв­ным сном, ей приснились неприветливые холмы Шотландии. Во сне она видела Магнуса, пресле­довавшего ее, переходя из одной повозки в дру­гую. Он требовал, чтобы она спала с ним весь путь от Дамфриза. Но она отвергала его и пред­почитала мирно спать в объятиях Асгарда де ля Герша. Предвидение покинуло ее, и случилось это уже давным-давно.

Когда Идэйн проснулась, больше всего ее волновало именно это.

В деревнях они слышали о том, что в малень­ком городишке у реки Киркадлиз открывается рождественская ярмарка. Цыгане настояли на том, чтобы свернуть туда, заявив, что им нужно зара­ботать денег на будущее, когда Магнус, Идэйн и Асгард покинут их.

Лагерь разбили у реки на фермерском пастби­ще. Было так прекрасно оказаться близко у воды, хотя Магнусу пришлось заплатить фермеру за эту роскошь. Магнус пошел вместе с цыганами на яр­марку, чтобы откупить там место, где цыгане мог­ли бы чинить горшки и сковородки и продать ло­шадь или одного-двух мулов, а также узнать, разрешат ли цыганам развлекать народ разными фокусами.

Деревенский священник предупредил их, что гадание запрещено, но хозяин постоялого двора отвел Магнуса в сторону и сказал, что, если тот опустит в карман священника серебряный пенни, тот разрешит цыганам предсказывать судьбу. И даже разрешит цыганкам исполнять свои тан­цы, которыми они столь славятся, если они будут это делать потихоньку. Разумеется, нужно при­гласить посмотреть эти танцы и священника, но, конечно, бесплатно.

Магнус и его цыгане задержались на постоя­лом дворе, а когда вернулись, были изрядно пья­ны. Они разбудили Идэйн, а также всех цыган­ских собак и самого младшего отпрыска Тайроса. Этого шума нельзя было не услышать. Даже Асгард приоткрыл глаз, вглядываясь в темноту, потом отвернулся.

Идэйн знала, чего он хочет. Она приложила руку к его лбу и убедилась, что не ошиблась. Ко­жа – влажная и холодная, глаза больше не мут­ные. Лихорадка прошла – наступил перелом в болезни.

Идэйн вылезла из повозки и пошла за горш­ком, чтобы дать ему облегчиться. Потом отправи­лась в лес опорожнить сосуд. В тени под деревья­ми стоял Магнус.

– Боже милосердный, ты к тому же возишь­ся с его мочой! – проворчал он.

Прежде чем она успела что-то сделать, он вы­рвал у нее горшок и швырнул в кусты, в темноту. Потом обнял ее и прижал к себе так крепко, что она не могла сопротивляться.

– Я лежал в темноте и думал, сколько я для тебя сделал за последние несколько дней, – сказал он. – Я спас тебя от кораблекрушения и голодной смерти, я сражался за тебя с целой казармой тамплиеров, чтобы они не пожертвовали тобой ради осуществления своих безумных планов, а теперь должен смотреть, как ты спишь с одним из них и носишься с его дерьмом! И все это для того только, чтобы унизить меня перед толпой грязных цыган!

– Так ты считаешь, что я тебя унижаю?

Идэйн оттолкнула его обеими руками, лицо ее исказила гримаса отвращения. Она почувствовала в его дыхании запах вина и поняла, что он напился.

– Куда ты везешь меня? Ты ничего мне не сказал! Ты не спросил меня, хочу ли я объяснять твоему лорду Честеру, как ты потерял его кораб­ли. А я не хочу этого делать! Вот что, господин рыцарь, я хочу вернуться к добрым сестрам монастыря Сен-Сюльпис. Они меня любят и защи­тят от этой жестокой жизни!

– Хочешь вернуться в монастырь? – Он с изумлением смотрел на нее. – Как ты можешь говорить такое, когда ты знаешь, что я… Как ты можешь, когда мы…

Магнус понизил голос и оглянулся по сторонам.

– Когда мы лежали вместе, – наконец вы­давил он из себя, – и обменивались самыми неж­ными ласками и делили сладчайшие минуты в жизни. Неужели это ничего для тебя не значит? Клянусь, что никогда я не переживал ничего подобного… – Голос его сорвался.

Подняв на него глаза, Идэйн внезапно поня­ла, что, когда они находились в разлуке, у него были другие женщины. Она знала также и то, что сейчас он верил тому, что говорил: он не желал ни одной из них. И, когда занимался с ними любо­вью, думал только о ней.

И это было лучшее, что он мог бы сказать ей.

– Любимая… – услышала она его стон. Магнус привлек ее к себе, страстно поцело­вал, а потом увлек в темноту леса.

Они оказались на ложе из сухих листьев, по­верх которых Магнус разостлал свой подбитый мехом плащ. Несмотря на холод, снял с них обоих верхнюю одежду. Идэйн почувствовала, что он увлекает ее на мягкий и шелковистый куний мех. Магнус прошептал хрипло:

– Не дрожи, любовь моя, я накрою тебя сво­им телом и согрею тебя.

Но она не дрожала от морозного воздуха. Мех ласкал ее обнаженное тело, как нежный лунный свет – будто тонкие ледяные иголочки покалыва­ют кожу. Холодные звезды с высоты пронзали ее своими лучами.

Глаза его упивались красотой ее обнаженного, распростертого перед ним тела. Даже при свете зимних звезд тело ее казалось золотистым, краси­во выделяясь на фоне темного меха. И, обнажен­ный, он наклонился и поцеловал ее.

– Золотая Идэйн, – прошептал он, – ког­да я с тобой, мне не нужно рая. Это совсем не так, как… О Господи, как мне убедить тебя, что с то­бой у меня все совсем не так, как с другими?

Он покрыл ее лицо жаркими поцелуями, руки его потянулись к ней, чтобы приподнять ее и при­жать к себе – голова ее откинулась назад, тело выражало полную покорность, потом выгнулось дугой, готовое принять его. Чуть слышный стон слетел с ее губ.

Это был экстаз, и все для них казалось не вполне реальным. Каждая ласка, каждое прикос­новение обжигали страстью. Идэйн казалось, что вся ее кожа стала невыносимо чувствительной. Его губы ласкали ее теплые груди, и соски ее за­острились и стали твердыми, как бутоны, и Идэйн выгнулась еще сильнее, предлагая ему себя.

Руки Магнуса дрожали от желания, но он не спешил. Несмотря на то что холод пощипывал их обнаженную плоть, он ласкал ее медленно, покры­вая поцелуями все ее тело, спускаясь от груди к животу и ниже. Идэйн прикусила губу, чтобы за­глушить готовый сорваться крик, и в это время кончик его языка нашел сокровенный цветок ее женственности, раскрыл его и очень нежно слегка прикусил. Губы его спустились чуть ниже, про­должая ласкать горячее женское естество, и Идэйн не смогла удержаться от крика. Она извивалась, желая его больше, чем могла бы выразить, и ниче­го не могла поделать с собой. Сверкая глазами, Магнус показывал ей, как целовать и ласкать его в самых интимных местах.

Идэйн хотелось заниматься с ним любовью. То, что началось на берегу после кораблекруше­ния, превратилось теперь в золотую любовную связь, которую могли разделить только они двое.

Перед глазами их плясали золотые искры. Наслаждение было необычайно острым, и верши­ны его они достигли одновременно. Вскрикнула Идэйн, ей отозвался Магнус, содрогаясь всем те­лом.

И опять было точно так, как и раньше. Они плыли в темноте, тяжело дыша, переполненные наслаждением, купаясь в нем, как в золотистом свете заката.

Идэйн припала к его широкой груди. Магнус крепко сжимал ее пальцы и говорил ей, что их любовь не похожа ни на что, пережитое им раньше, что это нечто особенное, восхитительное и что он не думал, что такое возможно в этом мире. Она улыбалась. Для нее лежать в его объятиях – это все рав­но что оказаться вне времени и пространства, вне самой жизни, поскольку страсть отделяла их от всего мира. Его руки гладили ее волосы, и она ус­лышала его вздох.

– Ты чувствуешь, любовь моя? Запах цве­тов? Или мне это снится?

Идэйн прижалась к его груди и покачала го­ловой. Позади, за их спинами, темнота леса была наполнена золотистой пылью, уплывавшей во мрак. И действительно, теперь и она явственно ощутила аромат цветов.

Это потому, что они были счастливы, подума­ла Идэйн. И нет необходимости разговаривать о будущем, о том, что с ними случится дальше. И не нужно поэтому сообщать ему, что ее Предвидение вернулось. И предупредило ее, что по пути на юг с ними случится что-то недоброе.

Асгард еще не спал, когда Идэйн покинула повозку. В его лихорадочном состоянии произошел явный перелом. Впервые за много дней жар оставил его, голова стала ясной, и он мог четко мыслить. Теперь тело его не сотрясалось от судорожной боли, не оставлявшей его с момента поединка пе­ред замком тамплиеров. Смутно припоминал он ужасное путешествие, постель на дне повозки, тряску и толчки, вызывавшие мучительную боль в ране, и двоих женщин, ухаживавших за ним.

«Темноволосую» и «Светловолосую», как он мысленно называл их.

В моменты просветления он понимал, что «Светловолосая» – это прекрасная Идэйн. Его тогда переполняло ощущение ее близости, ее про­хладных нежных рук, прикасавшихся к его плоти; он смутно понимал, что она защищает его от тех, кто желал или мог причинить ему вред, что, пока она с ним, он в безопасности.

Только ее присутствие делало терпимым для раненого, постоянно впадающего в беспамятство рыцаря это нескончаемое мучительное путешест­вие. И он не мог надивиться на нее и вспоминал рассказы монаха Калди о давно исчезнувших лю­дях, называвшихся Туата де Данаан, живших в древних кругах, составленных из вертикально по­ставленных камней. Временами, когда лихорадка особенно сильно снедала его, Асгард видел Идэйн в синем плаще, с золотыми волосами, развеваю­щимися по ветру, налетающему с моря. И в этих видениях пробегал белый кот с серьгой в ушке.

Теперь, когда жар спал, Асгард понимал, что лежит в повозке в лагере, разбитом на лугу возле какого-то городка. Ночной воздух был холодным и чистым. И в первый раз он смог поднять глаза и ясно разглядеть ковер звездного неба. Он мог также различить голоса в лесу. Они спорили. По­том все стихло.

Чуть позже он задремал и снова проснулся, когда Идэйн вернулась в повозку. Она расстегну­ла свой плащ и половиной его накрыла Асгарда, прежде чем лечь рядом с ним. Асгард хотел было попросить ее принести ему воды, но что-то остановило его. Она угнездилась рядом.

Он наблюдал за ней из-под полуприкрытых век. Смутные очертания лица казались не такими, как он их помнил. Губы ее припухли, волосы были растрепаны, и в них застряли веточки и сухие лис­тья. В нос ему ударил предательский мускусный запах плотской любви.

На мгновение Асгард почувствовал такое ду­шевное смятение, что внутри у него все перевер­нулось. Боль была такая, словно тот же самый меч, нанесший ему рану, проник в самое его сердце.

Черт бы побрал их всех! Эта девушка не была ясноглазым ангелом, столь нежно выхаживавшим его, пока он лежал, раненый и беспомощный. Нет, она оказалась насквозь земной женщиной с низ­менными вкусами!

В его состоянии тяжело раненного Асгард был просто сражен охватившими его потрясением и ра­зочарованием. Он задрожал и почувствовал тошно­ту, холодный пот заструился по его лицу и рукам.

Она была с кем-то в лесу, подумал он. Это их голоса он слышал.

В бреду, сжигаемый лихорадкой, он грезил о ней. В течение долгих дней после того, как ему было приказано доставить ее во Францию к Вели­кому магистру, он тешил себя мыслью о том, что не подчинится приказу. Вместо этого он надеялся увезти этого прекрасного ангела, которому грози­ла неизбежная смерть от рук тамплиеров, в на­дежное и безопасное место. Господь свидетель, он даже думал отринуть свои обеты и жениться на ней!

Теперь он понимал, что его намерение было такой же болезнью, как лихорадка. Она опутала его своими чарами, околдовала и обманула с при­сущим ей распутством. Он почти поверил расска­зам монаха Калди об ирландском чародействе. Теперь же знал наверняка, что добра в этом чаро­действе не было и нет.

И монаху Калди следовало бы предупредить его. Теперь она спала. Нога ее под меховым пла­щом шевельнулась и дотронулась до его ноги. Ос­торожно, чтобы не разбудить ее, Асгард отодви­нулся.

Он не знал, что предпримет. Но почему-то сомневался, что им суждено будет добраться до Парижа.