Наоми Новик родилась в Нью-Йорке, где по сей день живет вместе с мужем – редактором детективов, своей семьей и шестью компьютерами. Американка в первом поколении, Новик выросла на произведениях Толкина, польских сказках и персонажах вроде Бабы-яги. Защитив дипломную работу по компьютерным технологиям в Колумбийском университете, она принимала участие в разработке компьютерной игры «Neverwinter Nights: Shadows of Undrentide», а затем решила попробовать себя в писательской деятельности. И это было верное решение! Серия «Отчаянный» («Temeraire»), описывающая альтернативную историю наполеоновских войн, где драконы служат живым оружием, оказалась феноменально популярной и успешной.

В нее вошли романы «Дракон Его Величества» («His Majesty’s Dragon»), «Война черного пороха» («Black Powder War»), «Нефритовый трон» («The Throne of Jade»), «Империя Слоновой Кости» («Empire of Ivory»), «Победа орлов» («Victory of Eagles») и «Языки змей» («Tongues of Serpents»), Также Новик выпустила графический роман «Победят ли суперзлодеи?» («Will Supervillains Be on the Final?»).

В представленном ниже произведении писательница приглашает нас на далекую планету со сложными биологическими загадками, чтобы продемонстрировать, насколько неразумно нападать на врага, не убедившись, что он не сможет нанести ответный удар…

 

Предисловие

Семь дней прошло на моем маленьком корабле, на котором я бежала с Мелиды; для остальной Вселенной, жившей с обычной скоростью, миновало семь лет. Я надеялась, что обо мне все забыли, что я сделалась всего лишь пыльной сноской внизу страницы. А меня встретили фанфарами, медалями и судебными исками, восторгом и ядом в равных дозах, и я ошеломленно пробиралась сквозь всю эту шумиху, ведомая сперва тем, потом этим, лишаясь последней возможности высказаться.

И теперь мне хотелось бы всего лишь исправить самые серьезные фактические неточности, насколько позволит моя несовершенная память, и изложить свое понимание событий той ограниченной, более утонченной аудитории, которая предпочитает формировать мнение публики, вместо того чтобы позволить ей формировать свое мнение.

Обещаю не утомлять вас перечислением дат, событий и цитат. Я и сама их помню не очень хорошо. Но должна вас предупредить, что я отнюдь не поддалась жалкому и бесплодному порыву обелить события той войны или оправдать свои собственные либо чужие грехи. Все это было бы ложью, а на Мелиде ложь считается преступлением более серьезным, нежели убийство.

Я никогда больше не увижу своих сестер, которых любила. Здесь принято говорить про тех, кто отправляется в долгое полуночное путешествие, что они совершают прыжок во времени, но мне кажется, что это они совершили прыжок, а я осталась позади. Я больше не слышу их голосов, когда бодрствую. Надеюсь, это заставит их замолчать и по ночам тоже.

Руфь Патрона Рейвальдт, 32 жанвьера, 4765

 

Первое уточнение

Я сошла с корабля в порту Лэндфолл в пятом месяце 4753 года. Такой космопорт есть на каждой планете, где Конфедерация обосновалась, но пока не подняла свой флаг: многолюдный, грязный и неприглядный. Он находился на Эспериганском континенте: мелидяне не потерпели бы строительства космопорта на своей территории.

Посол Костас, мой непосредственный начальник, оказался весьма властным и представительным: двухметрового роста, плотного телосложения, с крепким, дружелюбным рукопожатием, очень умный, не терпящий идиотов. То, что у меня есть все шансы попасть в категорию последних, сделалось ясно сразу же при знакомстве. Для начала ему не понравилась цель моего прибытия. К эспериганцам он относился хорошо; в их обществе он чувствовал себя как дома, одного или двух из их старших министров он мог бы называть своими друзьями, но это было бы крайне непрофессионально с его стороны. Он хорошо знал свои обязанности и в отвлеченном смысле понимал потенциальные возможности мелидян, однако испытывал к ним отвращение, и он был бы рад обнаружить, что я того же мнения и заранее готова вычеркнуть их из списков и рассматривать как безнадежный случай.

Эти надежды развеялись в первую же минуту разговора. Я хотела бы подчеркнуть, что он ни в коей мере не позволил своему разочарованию помешать ему выполнить собственный долг. Он крайне энергично возражал против моих намерений немедленно отправиться на Мелидянский континент – с его точки зрения, это было самоубийством.

В конце концов он решил не чинить мне препон. Если ему позднее пришлось пожалеть об этом (а весьма похоже на то), – мне очень жаль. С тех пор как я отправилась в путь, на моей родной планете, Утрене, миновало пять лет, а человек, пожертвовавший своей привычной жизнью ради чего-то неведомого, имеет моральное право претендовать на определенные привилегии. Я часто замечала это, когда имела дело с новичками на Утрене: им редко отказывали в их первых просьбах, какими бы дурацкими они ни были (а они обычно были дурацкими). Разумеется, я была уверена, что мои-то требования вполне разумны.

– Мы найдем вам проводника, – сдался он наконец, и вся машина Конфедерации завертелась, выполняя мои желания.

Головокружительное ощущение.

Не прошло и двух часов, как в посольство пришла Бадеа. На плечах у нее была скромная серая накидка, ниспадающая до земли, и еще одна накидка была у нее на голове. Внешние различия были почти незаметны: зеленые веснушки, разбросанные по носу и щекам, зеленоватый оттенок губ и ногтей. Ее крылья были сложены и спрятаны под накидкой, выпирая не больше, чем обычный городской рюкзачок. Исходивший от нее запах напоминал запах кислого теста, из которого пекут хлебы у нас на Утрене. Запах был заметный, но не противный. В общем, она могла бы пройти по космопорту, не привлекая особого внимания.

Ее привели в отведенный мне кабинет, где я только начала раскладывать вещи. На мне был черный брючный костюм, лучший мой костюм, пошитый на заказ, потому что готовых женских брюк на Утрене не купишь, и, по счастью, удобные туфли (те, которые на Утрене считаются элегантными, не рассчитаны на то, чтобы в них ходить). Я очень хорошо помню, как была одета, потому что этот костюм я носила, не снимая, всю следующую неделю.

– Вы готовы ехать? – осведомилась она, как только нас представили друг другу и секретарша удалилась.

Было вполне очевидно, что ехать я не готова, но это не было взаимонепониманием: ей просто не хотелось брать меня с собой. Она считала мою просьбу глупой и боялась, что забота о моей безопасности ляжет ей на плечи непосильным грузом. Может, посол Костас и не был против того, чтобы я не вернулась, но она этого знать не могла, и, надо отдать ему должное, скандал он устроил бы в любом случае, поскольку счел бы это своей обязанностью.

Но когда мелидянку просят об услуге, оказывать которую она не желает, она все равно может согласиться, только предоставит ее самым неприемлемым или неудобным образом. Другая мелидянка поймет, что это отказ, и не станет повторять свою просьбу. От меня Бадеа такой любезности не ожидала: она всего лишь рассчитывала, что я отвечу, будто ехать не готова. Тогда она, к своему удовлетворению, сможет счесть это отказом и больше уж предлагать свои услуги не станет.

Однако я знала достаточно, чтобы быть опасной, и обычай этот был мне известен. Я ответила:

– Мне это неудобно, но я готова ехать немедленно.

Она тотчас развернулась и вышла из моего кабинета, и я последовала за ней. Считается, что услуга, которая принята, невзирая на трудности и ограничения, устроенные той, кто ее оказывает, необходима тому, кто о ней просит (и мне она в самом деле была необходима); но в таком случае тот, кому оказывают услугу, должен принять ее на любых условиях, даже если условия эти созданы искусственно.

Я не рискнула задержаться даже ради того, чтобы предупредить кого-нибудь, что ухожу: мы миновали секретаря и охранников посольства, которые почти не взглянули в нашу сторону: мы не входили в посольство, а выходили из него, и к тому же моя кнопка гражданина сняла бы все вопросы. Костас не узнал о моем отъезде, пока мое отсутствие не было замечено и не проверили записи охраны.

 

Второе уточнение

Следуя за Бадеа через город, я отнюдь не чувствовала себя огорченной. Мелкие неудобства были пустяком по сравнению с тем, что я, как мне представлялось, успешно прошла первое испытание. Я преодолела все препоны, устроенные мне как Костасом, так и Бадеа, и скоро я окажусь среди народа, который уже представлялся мне знакомым. Да, я буду чужой среди них, однако я всю жизнь до нынешнего дня провела в роли чужестранки и не боялась этого. Ничего другого я пока тоже не боялась.

Бадеа шла быстро, куда более размашистым шагом, чем я привыкла, размахивая руками. Я была выше ростом, но мне приходилось семенить, чтобы угнаться за ней. Эспериганцы смотрели на нее, когда она проходила мимо, потом переводили глаза на меня, и взгляды их были явно враждебными.

– Мы могли бы взять такси, – предложила я. Мимо проезжало достаточно много свободных такси. – У меня есть деньги.

– Нет! – отрезала она, с отвращением проводив взглядом одно из этих транспортных средств, и мы пошли дальше пешком.

После Мелиды, во время моего путешествия во тьме, мои доверенные лица опубликовали мою диссертацию о ханаанском движении. Это было сделано вопреки моей воле. Я никогда не пользовалась вырученными за это деньгами, и они продолжали копиться. Мне не хочется тратить эти деньги на какое-либо дело, которое я считаю достаточно достойным, чтобы его поддерживать, так что деньги эти достанутся моей семье, когда меня не станет. Думаю, мои племянники будут им рады, а неловкость к тому времени минует, и это лучшее, на что можно рассчитывать в такой ситуации.

В этой книге много неточностей, а еще больше – вопиющих заблуждений. Таковы, в частности, любые мнения и аналитические рассуждения, изложенные там, помимо скудного набора точных фактов, которые мне удалось скопить за шесть лет исследований, во время которых я была чересчур исполнена энтузиазма. Вот то немногое, что можно считать верным: ханаанское движение является ответвлением охранительной философии. Но в то время как приверженцы традиционного направления этой философии стремятся ограничить человечество заселением планет, на которых нет жизни, а на всех остальных планетах – замкнутыми анклавами, ханаанская ветвь стремилась изменять себя самих параллельно с изменением новых планет, которые они заселяют, встречаясь, таким образом, на полпути.

Этой философии нельзя отказать в определенной практичности: генная инженерия и модификация тела были и остаются куда дешевле терраформирования, – однако наш вид отличается нетерпимостью и склонностью к насилию, а ничто не провоцирует погромы сильнее, чем соседство с существами, которые не похожи на нас и в то же время достаточно близки к нам. В результате на данный момент мелидяне являются последней выжившей колонией ханаанцев.

Они прибыли на Мелиду и заселили более обширный из двух ее континентов около восьмисот лет назад. Эспериганцы прибыли туда двести лет спустя – они спасались от эпидемий, бушевавших на Новой Виктории, – и заселили меньший континент. В течение первых пятисот лет эти две группы практически не контактировали между собой: это мы, граждане Конфедерации, привыкли мыслить в масштабах планет и солнечных систем, и нам кажется, что только космическое путешествие может быть долгим, но на самом деле враждебный континент – достаточно большое препятствие для маленькой группы пришельцев, пытающихся выжить. Однако обе группы населения процветали, каждая – в соответствии со своими собственными представлениями о процветании, и к тому времени, как я прибыла на планету, половина ее светилась по ночам миллионами огней, а половина была погружена в первобытный мрак.

В своей диссертации я описывала последующий конфликт как естественный, и это справедливо, если предположить, что убийства и грабежи естественны для нашего вида. Эспериганцы истощили ограниченные природные ресурсы своей половины планеты, а между тем в нескольких часах лета лежали совершенно нетронутые просторы большего континента, население которого составляло едва ли одну десятую часть от их собственного. Мелидяне контролировали рождаемость, использовали только возобновимые ресурсы и не строили ничего, что, будучи заброшенным, не исчезнет без остатка в течение года. Многие эспериганские философы и политики трубили о восхищении, которое внушает им мелидянское общество, но это было не более чем приятное духовное упражнение: так восхищаются святым или мучеником, отнюдь не стремясь ему подражать.

Вторжение началось неофициально: туристы, искатели приключений, предприниматели, самые отчаянные, самые нищие, самые склонные к насилию. Они начали высаживаться на берегах мелидянских земель, наблюдали, брати образцы, пытались укорениться. Вскоре вырос целый поселок, за ним – второй. Мелидяне попросили их убраться – толку от этого было не больше чем всегда в таких случаях: когда это колонизаторы уходили по доброй воле? – а потом напали на них. Большинство поселенцев были убиты. Однако некоторые все же остались живы и вернулись на свой материк с красочными рассказами о жестокостях и убийствах.

В своем предварительном докладе министерству государственных отношений с просьбой отправить меня на эту планету я выразила убеждение, что подробности были преувеличены и нападения мелидян спровоцированы. Разумеется, я ошибалась. Но тогда я этого не знала.

Бадеа привела меня в «нижние кварталы» Лэндфолла. Они так называются потому, что туда сносит морским течением все отходы космопорта. На волнах покачивались радужные бензиновые разводы и плавучий ковер разнообразного мусора. Запущенные домишки тесно жались друг к другу; кроме них, тут не было ничего, не считая разнообразных питейных заведений и винных магазинов. В море выдавались причалы, достаточно длинные, чтобы преодолеть мусорную кайму вдоль берега, и у конца одного из таких причалов виднелось небольшое суденышко, нечто вроде вместительной рыбачьей лодки: корпус из бурой коры, тонкая коричневая мачта, серо-зеленый парус, полощущийся на ветру.

Мы направились к лодке, и тут зеваки – на пристанях было несколько человек, которые слонялись без дела, лениво удили рыбу, чинили лодки или сети, – начали понимать, что я собираюсь ехать с ней.

Эспериганцы уже убедились в том, что мы не ленимся объяснять каждый раз, как возникнет необходимость, что Конфедерация – опасный враг и хороший друг, что мы никого не заставляем вступать в нее силой, но в открытую с нами лучше не связываться. Мы уже построили им космопорт, открывающий путь к остальным заселенным планетам, и они жаждали большего, как мотылек, летящий к солнцу. Я рассчитывала, что это само по себе обеспечит мне защиту, но не учла, что, как сильно они ни жаждали наших даров, они куда сильнее жаждали того, чтобы их враги этих даров были лишены.

Пока мы шли по причалу, четверо мужчин встали и выстроились поперек дороги.

– Не ездите с ней, мэм, – сказал один из них, демонстрируя неуклюжую пародию на уважение.

Бадеа ничего не сказала. Она просто слегка отступила в сторону, выжидая, как я отреагирую.

– Я здесь по поручению моего правительства, – ответила я, хотя и знала, что это подействует как красная тряпка на быка, и пошла прямо на них.

Это не было попыткой их запугать: у нас на Утрене, хотя я и ходила простоволосой, что крайне нескромно, мужчины мгновенно расступились бы, чтобы не оскорбить меня ненароком и избежать физического контакта. Это действие было настолько автоматическим, что я совершила его практически бессознательно. Да, знаю, это именно то, чего нас учат избегать, но в процессе обучения это выглядит куда проще, чем потом оказывается на практике. Я даже не думала, что они расступятся, – я просто знала, что они должны это сделать.

Видимо, эта моя уверенность передалась им: мужчины действительно немного подвинулись, достаточно, чтобы мое подсознание убедилось в том, что их поведение соответствует моим ожиданиям, – поэтому я была застигнута врасплох и пришла в ужас, когда один из них внезапно схватил меня за руку, пытаясь остановить.

Я заорала во все горло и ударила его. Его лица я совершенно не помню, но отчетливо вижу перед собой лицо человека, стоявшего позади него: он был так же шокирован насилием, как и я. Все четверо вздрогнули от моего вопля, а потом столпились вокруг меня, протестующе гомоня и протягивая ко мне руки.

Я отреагировала новым насилием. Я уверенно считала себя гражданкой многих планет – и ни одной в особенности, – воспитанной вне всяких предубеждений, неподвластной влиянию местечковых традиций той земли, где меня угораздило родиться… Но в тот момент я готова была убить их всех. Впрочем, вряд ли бы мне это удалось. Я была выше них, и гравитация на Утрене несколько сильнее, чем на Мелиде, так что я была сильнее, чем они рассчитывали, но все-таки это были работяга, моряки, неладно скроенные, но крепко сшитые, а в рукопашной драке мужское превосходство в мышечной массе сказывается быстро.

Они попытались меня остановить, что только вогнало меня в еще большую панику. Разум в такие моменты съеживается и отступает в сторону – я помню только, что обливалась потом и что шов моего пиджака противно тер мне шею, пока я вырывалась.

Позднее Бадеа сказала мне, что поначалу не намерена была вмешиваться. Тогда она могла бы спокойно уйти, зная, что в инциденте с Конфедерацией повинны эспериганские рыбаки, а не она. Вмешаться ее заставило отнюдь не сочувствие. Причины моей истерики были ей так же непонятны, как и им, но в то время, как они сочли меня сумасшедшей, она восприняла это в контексте того, что я согласилась на ее первоначальные условия, и нехотя пришла к выводу, что мне действительно почему-то очень нужно поехать с ней, хотя сама она не понимала зачем и не видела в этом особого смысла.

Я не могу точно сказать, что именно произошло в следующие несколько секунд. Я помню, как ее зеленые полупрозрачные крылья развернулись у меня над головой, просвечивая на солнце, точно занавеска, и как кровь брызнула мне в лицо, когда она аккуратно отсекла вцепившиеся в меня руки. Она пустила в ход тот самый клинок, который позднее на моих глазах использовала с самыми разными целями, в том числе собирая плоды с деревьев, листья или кора которых могли оказаться ядовитыми. Этот клинок имеет форму полумесяца и носится на толстом эластичном шнуре. Опытный владелец может менять свойства шнура, делая его то твердым, то податливым.

Я стояла, задыхаясь. Она опустилась на пристань. Мужчины, стеная, попадали на колени, по пристани в нашу сторону бежали другие. Бадеа краем ступни спихнула в воду отрубленные кисти и спокойно сказала:

– Нам надо уходить.

За время стычки лодка очутилась прямо напротив нас, призванная каким-то не замеченным мной сигналом. Я спустилась в лодку следом за Бадеа. Лодочка рванулась вперед, точно взлетающая птица. Крики и кровь сразу остались далеко позади.

Во время этого странного путешествия мы все время молчали. То, что я приняла за парус, вместо того чтобы ловить ветер, раскрылось у нас над головами, точно навес, и развернулось к солнцу. Разглядев его поближе, я увидела на поверхности «паруса» множество мелких шевелящихся волокон; такие же волокна имелись снаружи корпуса. Бадеа растянулась на дне лодочки и заползла под низкую палубу. Я присоединилась к ней. Дно не было ни неудобным, ни жестким: его поверхность оказалась зыбкой и податливой, как водяной матрац.

На то, чтобы пересечь океан, у нас ушло не так много времени. К вечеру мы прибыли на место. Что именно служило двигателем этой лодки, я сказать не могу: судно сидело в воде не так уж глубоко, и никакой пены или брызг мы за собой не оставляли. Мир вокруг расплывался, точно в окне, залитом дождем. Один раз я попросила у Бадеа Пить. Та положила руки на дно лодки и надавила: в получившемся углублении образовалась прозрачная лужица с жидкостью, имевшей вкус нечищеных огурцов.

Так я прибыла на Мелиду.

 

Третье уточнение

Бадеа была несколько смущена тем, что навязала меня своим друзьям, и потому, высадив меня в центре своей деревни, оставила там, взлетев наверх, под навес, куда я попасть не могла, давая тем самым понять, что она со мной покончила и все, что я сделаю дальше, не имеет к ней никакого отношения.

Я к тому времени была голодна и валилась с ног от усталости. Те, кто сам никогда не бывал в межпланетных путешествиях, представляют себе эти полеты как нечто великолепное и захватывающее, но для мелких служащих вроде меня космический полет ничем не лучше любого другого путешествия, только что длится дольше. Я провела целую неделю практически узницей собственной каюты: складывающаяся кровать освобождала место, где можно сделать четыре шага взад-вперед либо разложить письменный стол, одно из двух. Туалет был общий, в коридоре, размером со скромный чуланчик. Лэндфолл я миновала не задерживаясь: этот унылый космопорт был всего лишь промежуточным пунктом, а не конечной целью моего путешествия. Но вот я прибыла на место, остатки адреналина выгорели, и я ощутила полный упадок сил.

Я была не первой, кто очутился посреди мелидянской деревни. Другие бывали здесь до меня и описывали свое пребывание – это были в основном эспериганцы, антропологи, биологи да чересчур отважные либо чересчур глупые туристы. Все рассказы обычно сводились к художественному описанию туземцев, порхающих над головой среди лиан либо веток деревьев, сплетенных в подобия шалашей. Подробности и эпитеты зависели в целом от широты, на которой располагалась деревня, неизменным оставался лишь типичный план, где ряды хижин расходились во все стороны, как спицы колеса, с центральной площадью посередине.

Если бы я не так сильно устала, то бы, наверное, тоже смотрела по сторонам с видом ученого исследователя и теперь могла бы поведать моим читателям нечто подобное. Но на тот момент деревня представлялась мне совершенно чужой и чуждой, и никаких следов продуманного плана я в ней не видела. Само слово «деревня» создает совершенно ложное впечатление безмятежной провинциальности. Между тем мелидяне, по крайней мере те, что имеют крылья, свободно перемещаются по обширным скоплениям небольших поселений, так что местной общественной жизни свойственна скорее лихорадочная суета крупного города. Я стояла одна посреди площади, а мимо меня уверенно проходили незнакомцы, всем своим видом говоря: «Меня не интересуют ни ты, ни твоя судьба. Мне до тебя нет никакого дела. С чего ты взяла, что может быть иначе?» В конце концов я легла на краю площади и заснула.

На следующее утро я познакомилась с Китией. Она разбудила меня, потыкав прутиком. Ее одноклассницы избрали ее для этой цели, руководствуясь неким сложным сочетанием личных качеств и жребия. Сами они хихикали на безопасном расстоянии в несколько шагов. Я открыла глаза и села.

– Почему ты спишь на площади? – осведомилась Кития, вызывав новый взрыв смеха.

– А где же мне спать? – спросила я.

– В доме!

Когда я в довольно цветистых выражениях объяснила им, что у меня здесь нет дома, они рассудительно посоветовали мне отправиться туда, где находится мой дом. Я выразительно поглядела на небо над головой, осведомилась у них, на какой широте мы находимся, и затем, наугад ткнув куда-то вверх, заявила:

– Мой дом вон там, в пяти годах пути отсюда.

Презрение, непонимание и наконец восторг. Так я прилетела со звезд! Никто из их друзей раньше не встречал людей со звезд. Одна из девочек, которая прежде гордилась тем, что как-то раз побывала на меньшем континенте, и предъявляла в доказательство эспериганскую куклу, была немедленно свергнута с пьедестала. Кития властно взяла меня за руку и сообщила, что раз мой дом так далеко, она отведет меня в другой.

Дети практически в любом обществе – идеальные помощники антрополога, если только с ними можно установить контакт, не вызвав возмущения взрослых. Им нравится непривычная возможность отвечать на серьезные, важные вопросы, а в особенности на дурацкие и очевидные вопросы, которые позволяют им ощутить собственное превосходство над задающим их взрослым. Кроме того, они без ума от всего необычного. Кития оказалась настоящим сокровищем. Мы с ней во главе процессии, напоминающей о крысолове из Гамельна, пришли к пустующему дому на одной из ближайших улочек. Дом был недавно заброшен, и в нем уже поселились жильцы: стены и потолок кишели крошечными насекомыми с блестящими темно-синими надкрыльями. Насекомые деловито точили дерево, треск стоял, как от кузнечиков в летнем поле.

Я с трудом подавила желание выбежать вон. Кития не колебалась ни секунды: она прошла по полу, десятками давя этих жучков, и подошла к небольшому кранику в противоположной стене. Она открыла краник, и оттуда потекла прозрачная вязкая жидкость. Жуки тотчас принялись расползаться подальше от нее.

– Вот так, – сказала она, показывая, как набирать жидкость в ладони и размазывать ее по стенам и по полу.

Жуки разочарованно убрались прочь, а бурые стены снова начали становиться бледно-зелеными, латая образовавшиеся дыры.

В течение следующей недели Кития кормила меня, учила правильно говорить и правильно себя вести и в конце концов принесла мне одежду, тунику и чулки, гордо сообщив, что сделала их сама в классе. Я искренне поблагодарила ее и спросила, где тут можно постирать мою старую одежду. Девочка ужасно удивилась, потом пригляделась к моей одежде повнимательнее, пощупала ее и сказала:

– Ой, да она же мертвая! А я‑то думала, она просто уродская.

Ее подарок был изготовлен не из ткани, а из тонкого плотного сплетения растительных волокон, поверхность которого напоминала крылья бабочки. Как только я надела новый наряд, он плотно охватил мою кожу. Поначалу я подумала, что у меня аллергия, потому что отчаянно зачесалась, но это всего лишь бактерии, живущие в волокнах, деловито выедали пот, грязь и отмершие клетки эпидермиса, скопившиеся на коже. Мне потребовалось несколько дней на то, чтобы преодолеть свои рефлексы и доверить живой одежде ликвидацию более объемных отходов. До того я ходила испражняться в лес, не сумев найти ничего напоминающего туалет. Попытавшись же выяснить это, я столкнулась с таким смущением, что не рискнула развивать эту тему, решив, что она строго табуирована.

И все это изготовила девочка менее чем тринадцати лет от роду! Она не могла объяснить мне, как она это сделала, так, чтобы я поняла. Ну, представьте, что от вас требуется объяснить идею поиска по каталогу человеку, который не только никогда в жизни не видел библиотеки, но и не подозревает о существовании электричества, и хотя, возможно, знает, что такое письменность, но сам продвинулся не дальше азбуки. Как-то раз она отвела меня к себе в школу во внеурочные часы и показала свое рабочее место: большой деревянный поднос, наполненный сероватым мхом, с двойным рядом баночек, в каждой из которых содержались жидкости или порошки, которые я могла отличить друг от друга разве что по цвету. Единственными инструментами, которые она использовала, были разнообразные шприцы и пипетки, черпаки и щетки.

Вернувшись домой, я написала в своем растущем докладе, который могла отправить не раньше чем через месяц: «Этому народу нет цены. Они нам решительно необходимы».

 

Четвертое уточнение

В течение этих первых недель со взрослыми я дела не имела. Временами я встречала их на улицах, и в домах рядом с моим кто-то жил, но они никогда не заговаривали со мной и не смотрели на меня в упор. Против моего проживания в деревне никто не возражал, но это была не столько молчаливая поддержка, сколько нежелание признавать само мое существование. Я разговаривала с Китией и другими детьми и старалась не терять терпения. Я надеялась, что рано или поздно мне представится шанс принести какую-либо очевидную пользу.

В конце концов оказалось, что именно моя бесполезность пробила брешь в стене. Рано утром поднялась суматоха. Кития в это время показывала мне модель своих крыльев – она была как раз в том возрасте, когда пора их проектировать. В течение следующего года она должна была вырастить у себя паразита, создающего крылья, а пока что баловалась с миниатюрными копиями, которые взлетали с рабочего стола, тонкие как паутинка и подергивающиеся от непроизвольных мышечных сокращений. Я старалась скрыть свое отвращение.

Когда начался шум, Кития подняла голову, небрежно выбросила свою модельку в окно, где на нее тут же накинулись сразу несколько птиц, и устремилась к двери. Я последовала за ней на площадь. По краям площади толпились дети, они наблюдали за происходящим, храня непривычное молчание. На земле лежали пять женщин. Все они были окровавлены, одна – мертва. Раны двух, похоже, были смертельны. У всех имелись крылья.

Несколько человек уже трудились над ранеными, набивая открытые раны буровато-белой губчатой массой и зашивая их. Я была бы только рада чем-то помочь, не столько даже из естественного сострадания, сколько исходя из хладнокровных соображений, что любая критическая ситуация ломает социальные преграды. Должна признаться, что воздержалась от вмешательства я не оттого, что так совестлива, а практично рассудив, что мои собственные познания в медицине не столь велики, чтобы чем-то здесь пригодиться.

Так что я скорее отошла подальше, чтобы не путаться под ногами, поскольку обратить эту ситуацию в свою пользу не могла. И тут я наткнулась на Бадеа. Она стояла на краю площади, наблюдая за происходящим.

Стояла она в одиночестве. Других взрослых поблизости не было, и руки у нее были в крови.

– Вы тоже ранены? – спросила я.

– Нет, – лаконично ответила она.

Я решилась высказать озабоченность по поводу ее подруг и спросила, не в бою ли они ранены.

– До нас доходили слухи, что эспериганцы вторгаются на вашу территорию, – добавила я. Это была первая представившаяся мне возможность хотя бы намекнуть, что наши власти им сочувствуют. Дети, когда я спрашивала у них, продолжаются ли теперь боевые действия, только пожимали плечами.

Она тоже пожала одним плечом, сложенное крыло поднялось и опустилось. Потом сказала:

– Они оставляют в лесу свое оружие, даже там, куда они сами проникнуть не могли.

У эспериганцев существовало несколько разновидностей мин, в том числе хитроумное мобильное устройство, которое можно было запрограммировать на конкретную мишень, вплоть до учета индивидуального генетического кода, или же на определенный фенотип – скажем, гуманоидность или наличие крыльев, и направить на поиски соответствующей цели, с тем чтобы взрыв причинил максимальный урон. Взрывчатка в устройстве находилась только с одной стороны, вторая половина была занята электроникой.

– Шрапнель разлетелась только в одном направлении, да? – спросила я и обрисовала руками веер.

Бадеа пристально посмотрела на меня и кивнула.

Я объяснила ей принцип действия мины и рассказала, как они сделаны.

– Некоторые устройства способны их обнаруживать, – добавила я, собираясь предложить помощь, однако еще не успела завершить перечисление материалов, как она развернулась и, не оглядываясь, зашагала прочь.

Ее реакция не вызвала у меня разочарования: я верно истолковала ее как стремление немедленно использовать полученные сведения, и через два дня мое терпение было вознаграждено. В первой половине дня Бадеа пришла ко мне домой и сказала:

– Мы нашли такую мину. Ты можешь показать, как их обезвреживать?

– Не уверена, – честно ответила я. – Безопаснее всего было бы подорвать ее издали.

Пластик, который они используют, отравляет почву.

– Ты можешь отвести меня туда, где она находится? – спросила я.

Она достаточно долго размышляла над этим вопросом, и я поняла, что это связано с табу либо опасностью.

– Могу, – сказала она наконец и повела меня в дом, стоявший ближе к центру деревни.

В доме имелась лестница, ведущая на крышу, откуда можно было перебраться на крышу соседнего дома и так далее, пока мы наконец не добрались до большой корзины, находящейся в развилке дерева и сплетенной не из канатов, а из каких-то лиан. Мы забрались в корзину, и Бадеа оттолкнулась от ствола.

Наше передвижение нельзя было назвать плавным. Проще всего сравнить это с качелями, с той только разницей, что, достигнув высшей точки траектории и зависнув в невесомости, ты не возвращаешься обратно, а падаешь вперед по дуге, при этом с головокружительной скоростью. Вокруг стоял резкий запах, похожий на запах гнилого ананаса, от листьев, сбитых с крон, сквозь которые мы неслись. Минут через пять меня начало сильно тошнить. Утешением моей гордости – если не моим внутренностям – послужило то, что раньше, чем наше путешествие закончилось, Бадеа тоже стошнило, хотя и не так мучительно, и за борт, а не внутрь корзины.

На дереве, куда мы прибыли, нас ждали две женщины, обе крылатые: Рената и Пауди.

– Она уползла еще на триста метров, в сторону Иглана, – сказала Рената.

Иглан, как мне объяснили, был еще одной мелидянской деревней, находящейся по соседству.

– Если она подползет достаточно близко, чтобы почувствовать следы жилья, то не сработает, пока не окажется внутри поселения, когда вокруг будет максимальное количество народа, – сказала я. – Если это более дорогостоящая разновидность, она способна также зарываться в землю.

Они бережно спустили меня на землю и окружили со всех сторон. Их крылья были раскинуты так широко, что касались лиан, свисающих по обе стороны от нас, и время от времени они взмывали вверх, чтобы оглядеться. Несколько раз меня дружелюбными прикосновениями заставляли свернуть на другую тропу, хотя, на мой нетренированный взгляд, никакой разницы между ними не было.

Мимо нас цепочкой тянулись крупные муравьи – да простит мне читатель, что я называю этих существ муравьями, но на вид они ничем не отличались от этих трудолюбивых созданий. Поначалу я не придала этому значения, но, когда мы дошли до мины, я увидела, что она облеплена муравьями. Они не препятствовали ее продвижению, но упорно кишели вокруг с неослабевающим интересом.

– Мы приспособили их таким образом, что они чуют пластик, – пояснила Бадеа, когда я спросила ее об этом. – Мы могли бы заставить их и съесть его, – добавила она, – но боялись, что тогда устройство взорвется.

Сейчас, когда я это пишу, слово «приспособили» снова крутится у меня в голове и раздражает, как любой термин, который нельзя перевести адекватно и для которого в нашем языке подобрали не вполне удачную замену. Однако я не могу улучшить то, что сделали официальные переводчики Конфедерации: для того чтобы передать подлинное значение этого слова, понадобится целых три сухих, унылых главы, куда более уместных в учебнике по биоинженерному делу, а я все-таки не специалист в этом вопросе. Надеюсь, впрочем, что я успешно передала то, как небрежно она об этом упомянула. Наши ученые могли бы воспроизвести данное генетическое модифицирование в одной из двух десятков лучших лабораторий Конфедерации за несколько лет, при наличии крупного гранта. Мелидяне сделали это за пару дней, как нечто само собой разумеющееся.

Впрочем, на тот момент мне было некогда выражать свое восхищение. Мина резво ползла вперед, не обращая внимания на любопытных муравьев, ее головка с единственным стеклянным глазом время от времени вращалась на тонких паучьих лапках, и у нас в запасе было всего полдня, чтобы остановить ее на пути к деревне.

Рената пошла дальше, чтобы следить за миной, а я остановилась и начертила на земле для Бадеа и Пауди ее устройство, насколько оно мне было известно. Любой разумный оружейник сделает так, чтобы мина взрывалась при малейшей попытке вмешаться в ее работу, за исключением штатного отключения с помощью условного кода, так что выбор у нас был невелик.

– Самое разумное – попытаться отключить приемник, – сказала я. – Если он будет неспособен принимать отключающий код, должен сработать предохранитель, дезактивирующий мину в случае поломки.

За спиной Пауди был ящик, который в разложенном виде представлял собой более изящную и компактную версию рабочего стола маленькой Китии. Она села, скрестив ноги, положила его на колени и часа два трудилась над ним, время от времени подбирая с земли пригоршню муравьев. Будучи опущены в зеленое вещество у нее на столе, муравьи большей частью съеживались и умирали, за исключением отдельных особей, которых она бережно отсаживала в пустую баночку, после чего бралась за следующий образец.

Я то усаживалась на землю рядом с ней, то принималась расхаживать вместе с Бадеа, которая бдительно ходила кругами вокруг нас. Время от времени она сбрасывала с плеча свой клинок, потом вешала его обратно. Один раз она зарубила мотти, маленькое существо, похожее на лемура. Я говорю «лемур», потому что ничего более близкого к этому существу никогда не видела, однако мотти не обладает обаянием земного млекопитающего: я прониклась к нему инстинктивным отвращением еще до того, как Бадеа показала мне крошечные рты, приспособленные для сосания, полные зазубренных зубов, с помощью которых мотти впивается в жертву.

Она сделалась несколько разговорчивее обычного и принялась расспрашивать меня о моей родной планете. Я рассказала ей об Утрене, об изоляции женщин, которую она нашла чрезвычайно забавной, – так мы смеемся над глупостями тех, кто находится далеко от нас и нам лично ничем не угрожает. Мелидяне намеренно поддерживают соотношение женщин и мужчин пять к одному, как наиболее адекватное для сохранения здорового генофонда при минимизации расходования ресурсов. «У них не приживаются крылья, так что им труднее путешествовать», – добавила она, одной фразой развеяв недоумение предыдущих исследователей: отчего так редко можно видеть их мужчин?

У нее было двое детей, о которых она с гордостью мне рассказывала. На тот момент они жили с отцом и сводными братьями и сестрами в деревне, до которой было полдня пути, и Бадеа подумывала о третьем ребенке. Она исполняла обязанности «лесного разведчика» – снова неудачный перевод, это был сложный термин, который на тот момент под влиянием давления эспериганцев начинал приобретать военное значение.

– У меня все! – сказала Пауди.

Мы догнали Ренату и нашли ближайший муравейник, который выглядел как холмик из белой ваты высотой несколько дюймов. Пауди запустила в муравьиную колонию выживших муравьев, зараженных теперь нужным вирусом, и те, после нескольких секунд смятения и бестолковой суеты, послушно направились внутрь. Поток муравьев, текущий наружу, на какое-то время почти иссяк, потом восстановился снова, и от основной цепочки рабочих отделился ручеек, который устремился к мине.

Муравьи присоединились к тем, которые по-прежнему кружили около мины, однако новоприбывшие не стали без толку разглядывать ее, а принялись деловито пробираться внутрь корпуса. Мы отступили на безопасное расстояние, не прекращая наблюдать. Мина еще минут десять ползла в прежнем направлении с той же скоростью, а потом вдруг заколебалась. Паучья лапа нерешительно зависла в воздухе. Мина сделала еще несколько неуверенных шагов, а потом внезапно все ее ножки втянулись, и она осталась лежать на земле круглым ровным бугорком.

 

Пятое уточнение

Меня научили пользоваться их связью и вырастили мне интерфейс для моего собственного карманного компьютера, так что я наконец получила возможность отправить доклад. Костас, разумеется, рассердился: он вынужден был оправдываться перед эспериганцами за мой насильственный отъезд, понятия не имея, что произошло на самом деле. Однако я отправила доклад за час до того, как вышла на связь, и к тому времени, как мы переговорили, он уже прочитал достаточно, чтобы нехотя согласиться с моими выводами, хотя и не с моими методами.

Разумеется, я была чрезвычайно довольна собой. Вырвавшись наконец из академии и обнесенных высокими стенами садов Утрени, вооруженная ложной уверенностью в своих исследованиях и своих навыках, я пока что сумела достичь всего, чего намеревалась. Я без труда умыла руки от крови эспериганцев, и, хотя и выразила раскаяние, когда Костас принялся меня упрекать, в глубине души я чувствовала только раздражение, да и сам Костас не стал надолго останавливаться на этой теме: победителей не судят, а у него были куда более важные новости.

Два дня назад эспериганцы направили на этот материк небольшую армию, скромно названную оборонительным экспедиционным корпусом. Ее целью было организовать на мелидянском берегу, милях в девятистах от моего нынешнего местонахождения, постоянное поселение и приступить к стандартной процедуре терраформирования. Местную флору и фауну предстояло искоренять стомильными участками: сперва пройтись широкими мазками, вырубив под корень деревья и обнеся участок электрическими заграждениями, затем выжечь облучением почву и воздух, после этого внести земную микрофлору и растения. Таким образом были созданы заново тысячи планет, и, хотя эспериганцы завершили полное преобразование своего континента пятьсот лет назад, методы по-прежнему были известны.

Он с сомнением в голосе спросил, могут ли мелидяне что-то противопоставить такому вторжению. Одно дело – обезвредить несколько мин, разбросанных по джунглям, а противостоять крупному организованному вторжению – это совсем другое.

– Я думаю, мы сможем что-нибудь сделать, – осторожно ответила я, чтобы не обнадеживать его раньше времени, и, едва окончив сеанс связи, отнесла Бадеа каталог оборудования и боевой техники.

Она была занята ликвидацией обезвреженных мин, которые муравьи оставляли разбросанными по лесам и джунглям. Одну из разновидностей райской птицы «приспособили» для питания муравьями, а блестящие мины она уносила к себе в гнезда, где наблюдатель мог без труда обнаружить их с воздуха. Бадеа и другие собиратели пока что сумели обнаружить около тысячи мин. Мины были сложены аккуратной горкой, точно черепа маленьких циклопов, безжизненно глядящие своими тусклыми глазками.

На то, чтобы пересечь океан, эспериганцам потребовалась неделя. Эту неделю я провела вместе с мелидянами, планируя ответные меры. Это сотрудничество доставляло мне головокружительное удовольствие. Работа в их открытых лабораториях, заполненных растениями, накрытых полощущейся на ветру тканью, вбирающей солнечный свет, чтобы снабжать нас энергией, среди лучших умов, слетевшихся за много миль, чтобы принять участие в совместной деятельности, была нетрудной и приятной. Спутники-шпионы Конфедерации были запущены на орбиту планеты примерно через год после первого контакта, так что мне, по всей вероятности, было известно об армии вторжения больше, чем местным властям. Я была нарасхват, они желали знать не только известные мне сведения, но и мое личное мнение по тем или иным вопросам.

В пылу наших трудов я не скрывала ничего. Это пока не было преднамеренным, но нельзя сказать, что это было непродуманным. Меня прислали сюда, чтобы приблизить начало войны, и, если в получившемся политическом уравнении единственными переменными были солдатские жизни, от меня тем не менее требовалось поддерживать существовавшее равновесие. В мои обязанности не входило обеспечить мелидянам легкую победу, точно так же, как и Костасу не следовало обеспечивать победу эспериганцам.

Маленькая победоносная война, в результате которой возник бы новый фронтир, соблазн для беспокойных душ, мгновенно разожгла бы агрессивный национализм, который является наихудшим препятствием с точки зрения Конфедерации, и сделала бы менее заманчивыми искушения, с помощью которых мы намеревались убедить их окончательно влиться в галактическое сообщество. С другой стороны, грязь и мерзость гражданской войны при примерном равенстве сил очень часто оказывалась крайне полезной, и чем дольше и горше она окажется, тем лучше. Меня отправили к мелидянам в надежде, что при наличии руководства и той материальной поддержки, которую мы могли оказывать, не вставая официально на их сторону, они окажутся достойными противниками эспериганцев, что позволит создать именно ту ситуацию, которая требовалась.

Должностные лица, выбравшие меня для этой миссии, неоднократно подвергались критике, но в их защиту следует указать, что на самом деле никто не рассчитывал, что мне придется оказать военную поддержку, и никто, включая меня самое, не предполагал, что я могу оказаться хотя бы отчасти полезной в данной роли. Я была всего лишь разведчиком. В мои обязанности входил исключительно сбор информации о культуре, необходимой для того, чтобы открыть путь отряду военных экспертов из «Вока Либре», которые должны были прибыть на Мелиду не ранее чем через два года. Меня выдвинули на эту должность амбиции и представившийся удобный случай, а никак не начальство.

По-моему, эти эксперты прибыли где-то во время третьего эспериганского вторжения. Дату я, впрочем, точно назвать не могу – к тому времени я потеряла счет дням, – и встретиться с ними мне так и не пришлось. Надеюсь, они простят мне, что из-за меня они остались без войны. Я дорого заплатила за свою жадность.

В большей части эспериганского оборудования и боевой техники использовалась обычная углеродистая сталь: болты, гайки, винты, шурупы, проволока, вплетенная в индивидуальную бронезащиту… Она-то и была целью наших усилий. Для мелидян это было принципиально новое поле деятельности: металлы они использовали так же, как мясо, – скупо, гордясь тем, что умеют обходиться без них. Для них это были либо химические элементы, применяемые в микроскопических количествах, либо нежелательные побочные продукты более сложных биологических процессов.

Однако же для борьбы с металлическими отходами были разработаны соответствующие штаммы бактерий, а манипулировать этими организмами они могли с экстраординарной скоростью. Еще некоторое количество муравьев – как мне стало известно, мелидяне очень часто использовали их в качестве переносчиков, – были приспособлены к имеющейся задаче путем создания у них в организме дефицита железа и размещения в кишечнике нужных бактерий. Это превратило муравьев в чрезвычайно эффективные орудия разрушения. Будучи в качестве эксперимента выпущены на несколько мин, они стремительно сожрали их корпуса, оставив после себя только кучки черной угольной пыли, которые мелидяне аккуратно убрали, чтобы использовать для изготовления удобрений, да пластиковую взрывчатку, опутанную медными проводами и силиконом.

Эспериганцы высадились на берег и незамедлительно расчистили себе среди девственных лесов на побережье аккуратный полумесяц выжженной земли, не оставив над своим лагерем никаких сучьев, которые могли бы послужить плацдармом для нападения. По периметру установили электрическую изгородь с пулеметами и часовыми. Все это я наблюдала вместе с Бадеа с небольшой платформы на оплетенном лианами дереве. Мы были одеты в серо-зеленые плащи, и лица у нас были намазаны соком листьев.

На самом деле у меня не было серьезных причин находиться здесь, если не считать неуклюжего предлога, что, когда мы проникнем внутрь, я могу указать Бадеа ключевые места их лагеря. Не могу сказать, почему именно я пожелала отправиться в эту небезопасную экспедицию. Я не особенно отважна. Некоторые мои недоброжелатели обвиняли меня в кровожадности и рассматривали этот эпизод как логическое продолжение моего кошмарного отъезда. Возразить мне нечего, факты говорят не в мою пользу, но тем не менее не могу не подчеркнуть, что я участвовала в той части экспедиции, которой, как мы надеялись, не придется иметь дела с насилием.

Однако, честно говоря, я уже искренне негодовала на свинскую слепую агрессивность эспериганцев, готовых уничтожить все чудеса, которые я видела вокруг, лишь затем, чтобы создать еще одну бледную копию Земли и досуха высосать труп родной планеты. Я видела в них врагов не только из чувства долга, но и по велению сердца, и я позволила себе роскошь их ненавидеть. На тот момент это упрощало дело.

Ветер дул с востока, и несколько мелидян атаковали лагерь с той стороны. Извлеченной из мин взрывчатки оказалось достаточно, чтобы прорвать изгородь эспериганцев, – тряхануло даже нас, на нашем высоком наблюдательном пункте. Ветер нес в нашу сторону пыль, дым и пламя, солдаты у себя в лагере превратились в смутные, призрачные человеческие силуэты. Противники схватились врукопашную, и пулеметные очереди доносились сквозь дым все реже.

Бадеа держала в руках тонкий трос с тяжелым стручком на конце. Теперь она смочила стручок водой из фляги и метнула его вперед. Стручок перелетел через изгородь и упал внутри лагеря, между ровными рядами складских палаток. Упав на землю, стручок немедленно лопнул, точно спелый плод, выползший наружу пучок корней впился в землю, заякорив таким образом трос. Бадеа привязала другой конец троса к толстой ветке.

Мы принялись спускаться по нему. Эта веревка не царапала и не терла руки – когда мы спрыгнули на землю, ладони у меня были целы и невредимы. Мы юркнули в узкий проход между палатками. Время странным образом растянулось, как бывает иногда в критических ситуациях: я отдавала себе отчет в каждом шаге и мучительно сознавала, как много времени уходит на то, чтобы его сделать.

У входа во многие палатки стояли бдительные часовые – видимо, они охраняли наиболее ценную технику или наиболее ценных людей. Они не покинули своих постов, хотя большая часть их войска отражала нападение мелидян на другом конце лагеря. Но в палатки нам проникать было незачем. Часовые стали скорее полезными индикаторами, указывающими мне, какими палатками следует заняться в первую очередь. Я указала Бадеа группу из четырех палаток в дальнем конце лагеря, каждую из которых охраняло по паре часовых с обеих сторон.

Бадеа настороженно озиралась по сторонам, пока мы под покровом дыма перебегали один проход за другим. Стены из вощеного холста заглушали отдаленные крики и звуки пальбы. Земля под ногами все еще имела желтоватый оттенок, свойственный мелидянской почве, – эспериганцы не успели обработать ее излучением, – но она сделалась сухой и крошилась. Легкий и хрупкий местный мох был смят и истоптан тяжелыми сапогами и колесами, и ветер вздымал мелкие пылевые вихри у нас под ногами.

– Этой земле потребуется много лет, чтобы полностью оправиться, – негромко, с горечью заметила Бадеа, остановившись и опустившись на колени за пустующей палаткой неподалеку от нашей цели.

Она дала мне небольшой керамический инструмент, напоминающий заколки, какие носят на Утрене женщины, чьих волос никогда не касалось железо: гребень о трех зубцах, только у этого инструмента зубцы были длиннее и заостренные на концах. Я принялась с силой вонзать его в землю, чтобы как следует взрыхлить поврежденную почву, она же старательно полила землю водой с некоторыми органическими экстрактами и посеяла пакетик семян.

Может показаться, что это слишком сложная операция, чтобы проводить ее во вражеском лагере в разгар битвы, но мы хорошо отработали этот маневр, и даже если бы нас заметили, вряд ли кто-то распознал бы серьезную угрозу в двух закутанных в серое фигурах, припавших к земле. Пока мы трудились, поперек нашего прохода дважды проносили раненых солдат. Но нас не заметили.

Семечки, которые она посеяла, хотя и крошечные, тут же лопнули и дружно пошли в рост, выпуская тонкие как паутинка корешочки с такой скоростью, что они смахивали на расползающихся червей. Бадеа невозмутимо водила вокруг них руками, загоняя их под землю. Убедившись, что все в порядке, она махнула мне, давая знак прекратить работу, и достала наших модифицированных муравьев. Их было теперь куда больше, и среди них была дюжина толстых желтых маток, каждая величиной с осу. Очутившись на подготовленной и увлажненной почве, матки тут же принялись зарываться в землю, а их подданные суетились вокруг, таская личинки.

Бадеа долго наблюдала за ними, наклонившись к самой земле, даже после того, как почти все муравьи скрылись под землей. Те немногие особи, которые выныривали на поверхность и тут же прятались обратно, слабое подрагивание корешков, шевелящиеся крупинки земли – все это для нее было источником ценной информации. Наконец, удовлетворившись наблюдением, она подняла голову и сказала:

– А теперь…

Вряд ли тот молодой солдат услышал подозрительный шум. Скорее всего, он просто искал укромное местечко, чтобы помочиться. Он вышел из-за угла, расстегивая пояс, и, даже увидев нас, не подач голос сразу – видимо, растерялся от неожиданности, а сперва схватил Бадеа за плечо. Он был чисто выбрит, на нагрудном жетоне значилось имя – Риданг. Я вонзила свою тяпку ему в глаз.

Я была выше ростом, так что удар пришелся сверху, и он упал на колени и схватился за лицо.

Он умер не сразу. Люди очень редко умирают в мгновение ока, хотя мы частенько утешаем себя тем, что то или иное повреждение или увечье должно лишить человека сознания, жизни и страданий одновременно. Этот оставался в сознании несколько мгновений, которые показались мне чрезвычайно долгими: его второй глаз был открыт и смотрел на меня, пока его пальцы цеплялись за ручку тяпки. Когда же взгляд потух и он безвольно рухнул наземь, все его конечности принялись конвульсивно подрагивать и изо рта, носа и глаза побежала кровь, прежде чем он в последний раз дернулся и застыл неподвижным трупом.

Я смотрела, как он умирает, испытывая странное подобие безмятежности: все чувства меня покинули. Потом я отвернулась, и меня стошнило. У меня за спиной Бадеа вспорола ему живот и бедра и перевернула его ничком, чтобы кровь и все прочие жидкости вытекали в землю.

– По крайней мере, он успеет принести хоть какую-то пользу этой земле, прежде чем его унесут прочь и израсходуют впустую, – заметила она. – Идем!

Она дружелюбно коснулась моего плеча, но я вздрогнула от этого прикосновения, точно от удара.

Нельзя сказать, чтобы Бадеа и ее друзья равнодушно относились к смерти или были снисходительны к убийству. Но за то, чтобы жить в мире, чья природная враждебность скорее поощряется, чем подавляется, приходится платить. Средняя продолжительность жизни мелидян лет на десять меньше, чем у граждан Конфедерации, хотя они в среднем куда здоровее и лучше приспособлены к жизни как генетически, так и физиологически. Согласно их философии, человеческая жизнь по природе своей ничем не выше и не ценнее любой другой. Многие гибнут от несчастных случаев или от лап хищников, а постоянная жизнь лицом к лицу с жестокой, неумолимой природой притупляет чувствительность. Бадеа не имела счастья жить на безопасном расстоянии от природы, которое внушает уверенность, что мы благополучно проживем весь срок, отпущенный нам от рождения, а потому и не испытывала особого ужаса, столкнувшись с доказательствами обратного. Я смотрела на свою жертву – и видела на ее месте себя; она тоже была способна на это, но она знала это с детства, и это не заставляло ее опускать голову.

Через пять дней эспериганская техника начала разваливаться. Еще день – и все их работы остановились. В смятении они отступили обратно в свой лагерь. Меня не было в том отряде мелидян, который уничтожил их всех до последнего.

Вопреки многочисленным обвинениям, в своих докладах Костасу я не стала лгать и выражать изумление. Я честно призналась ему, что ожидала подобных результатов, и начистоту объяснила, что не решалась заранее говорить о том, в чем не была уверена. Я никогда не пыталась нарочно обманывать вышестоящих или скрывать от них важную информацию, за исключением таких вот маленьких хитростей. Поначалу я не чувствовала себя настолько мелидянкой, чтобы это делать, а потом стала слишком мелидянкой, чтобы испытывать что-либо, кроме отвращения, при самой мысли об этом.

Мы с ним обсудили наши следующие шаги в этой пляске тигра. Я описала, как могла, мелидянские технологии, и после консультаций с различными экспертами Конфедерации было решено, что Костас тихо намекнет эспериганскому министру обороны во время еженедельного совместного ланча о некоей конфедератской технологии: керамическом покрытии, которое можно заказать на Бель-Риосе, только придется ждать два года, и это будет стоить больших денег. Но, с другой стороны, если бы эспериганцы согласились уступить часть своих земель Конфедерации, то некий частный предприниматель готов финансировать постройку фабрики прямо на Мелиде, что позволит штамповать аналогичные детали гораздо дешевле и наладить производство в течение шести месяцев.

Эспериганцы попались на удочку, не увидев за этим кажущимся нарушением нейтралитета ничего, кроме алчности какого-то частного лица. Они решили, что этим лицом является сам Костас, понимающе перемигнулись – что ж, у всех есть свои грешки! – и энергично принялись помогать нам их эксплуатировать. Между тем они периодически повторяли робкие попытки вторжения на Мелидянский континент, время от времени совершая пробные высадки, однако вызванные ими разрушения выдавали их присутствие, и ближайшее поселение немедленно высылало трудолюбивых муравьев, так что эти попытки, как и первая, успехом не увенчались.

В течение этих месяцев невольного перемирия я много путешествовала по континенту. Мои дневники находятся в открытом доступе, будучи в распоряжении нашего правительства. Однако изложенные в них сведения постыдно скудны, за что я должна принести извинения своим коллегам. Я вела бы записи куда старательнее, если бы знала, что буду не только первым, но и последним таким исследователем. Однако в то время, испытывая головокружение от успехов, я чувствовала себя скорее беззаботной туристкой, нежели исследователем, и отправляла только те записи и заметки, которые нравились мне самой, отговариваясь тем, что мои возможности по отправке докладов ограничены.

Я понимаю, что это слабое утешение, но должна сказать, что никакие фотографии и описания не способны передать ощущения человека, который находится в сердце живого мира, чуждого, но не враждебного, и, когда я рука об руку с Бадеа бродила по краю большого каньона и смотрела вниз, на лиловые, серые и охристые утесы и на плавно колышущиеся щупальца элаккового леса – зрелище, которое на моих знаменитых видеозаписях способно вызвать тошноту почти у любого зрителя, – я впервые испытала неведомое мне прежде чувство красоты чуждого. И я смеялась от восторга и удивления, а она смотрела на меня и улыбалась.

Через три дня мы возвращались в ее деревню и, приближаясь к ней, увидели бомбежку: новейшие эспериганские самолеты, похожие на узкие серебристые клинки, кружили над деревней на бреющем полете, и по небу полз черный маслянистый дым. Путешествие в корзине ускорить было никак нельзя, так что мы могли только вцепиться в борта и наблюдать за происходящим. Когда мы прибыли на место, самолеты улетели и дым развеялся. А разрушения остались.

Я потом была зла на Костаса, незаслуженно, конечно. На самом деле он был посвящен в планы эспериганцев не более, чем они были посвящены в его собственные. Но тогда я была уверена, что он обязан знать, что они затевают, но не потрудился предупредить меня. Я обвинила его в преднамеренном сокрытии информации. Он резко ответил, что я знала о возможном риске, когда отправлялась на этот континент, и он не может отвечать за мою безопасность, раз я живу в зоне боевых действий. Это заставило меня замолчать: я осознала, насколько я была близка к тому, чтобы выдать себя. Разумеется, он не рассчитывал, что я предупрежу мелидян, – ему пока не пришло в голову, что я хотела именно этого. Мне ведь не следовало этого хотеть.

Во время этого налета погибли сорок три человека. Когда я пришла к маленькой кроватке Китии, она была еще жива. Она не испытывала страданий, взгляд у нее был замутненный и отстраненный, она была уже далеко. Ее семья приходила к ней и ушла.

– Я знала, что ты вернешься, поэтому я попросила, чтобы мне позволили остаться еще ненадолго, – сказала она. – Я хотела попрощаться.

Она помолчала и робко добавила:

– И еще мне было страшно, немножко. Только никому не говори.

Я обещала ей, что никому не скажу.

Она вздохнула и сказала:

– Ну, теперь, наверное, мне пора. Позови их, ладно?

Когда я подняла руку, сразу подошел служитель и спросил у Китии:

– Ну что, ты готова?

– Готова, – ответила она, немного неуверенно. – А больно не будет?

– Нет, это совсем не больно, – ответил он, уже доставая из кармана рукой в перчатке тонкую полосочку, прозрачно-зеленую, пахнущую малиной. Кития открыла рот, он положил полосочку ей на язык. Та растворилась почти мгновенно, девочка дважды моргнула и погрузилась в сон. Несколько минут спустя ее рука, которую я по-прежнему держала в ладонях, похолодела.

На следующее утро, когда мы прощались с ней, я стояла вместе с ее семьей. Служители бережно уложили ее на поляне, издалека обрызгали ее жидкостью, пахнущей увядающим розовым букетом, и тут же отступили назад. Родители громко рыдали; я стояла с сухими глазами, как и подобает достойной матроне с Утрени, демонстрируя свою уверенность в воскресении мертвых. Первыми слетелись птицы и сбежались мотти, они выклевали ей глаза и изгрызли губы, потом сползлись жуки и, щелкая жвалами, принялись деловито разбирать ее тело на составные части. Пировать им пришлось недолго: сам лес пожирал ее снизу, окутывая тело зеленой волной, мелкие побеги поднимались по щекам и впивались в плоть.

Когда ее стало не видно, скорбящие повернулись прочь и отправились участвовать в общем бдении на деревенской площади.

Я осталась стоять на месте. Проходя мимо, они бросали растерянные и озадаченные взгляды на меня, на мое бесслезное лицо. Но она еще не исчезла: лес еще сохранял очертания девочки, обрушившиеся подмостки, окутанные неспешным живым ковром. Я не ушла, хотя за спиной уже слышались голоса: это семьи покойных поминали погибших.

Ближе к рассвету зеленый ковер слегка соскользнул в сторону. В смутном водянистом свете мелькнула пустая глазница, полная жуков. И я расплакалась.

 

Шестое уточнение

После всего вышесказанного я не стану утверждать, что обзавелась крыльями только по необходимости, но я решительно отвергаю утверждение, будто этот поступок был предательством. У меня просто не было другого выхода. Мужчины, дети, старухи, больные – все лишенные крыльев бежали прочь от продолжающихся атак эспериганцев. Они отступали в самое сердце континента, туда, куда самолеты врага не могли проникнуть без дозаправки, в убежища, укрытые так глубоко в горах и чащобах, что даже мои спутники-шпионы ничего о них не ведали. Моя связь с Костасом была бы прервана, а если бы я утратила возможность поставлять сведения и оказывать прямое содействие, я могла бы с тем же успехом вернуться обратно в посольство, избавив себя от неудобств жизни беженки. Ни то ни другое меня совершенно не устраивало.

Меня уложили, точно жертву на алтарь, – по крайней мере, так мне казалось, хотя меня напоили чем-то, что успокоило мое тело, избавив от непроизвольных нервных подергиваний мышц и кожи. Бадеа сидела у меня в головах, придерживая тяжелую косу, чтобы она не мешала, а остальные в это время удалили у меня на спине мелкие волоски и протерли ее спиртом. Потом меня связали и сделали на коже два разреза, практически параллельно позвоночнику. А потом Пауди осторожно вживила в них крылья.

Мне не хватило бы умения вырастить собственные крылья за то время, что было в нашем распоряжении, так что Бадеа и Пауди поделились со мной своими, чтобы я могла остаться. Но, хотя я мало чем могла помочь в этом деле, я все же видела паразитов ближе, чем мне хотелось бы, и, несмотря на то, что я лежала ничком, с зажмуренными глазами, я, к своему ужасу, отчетливо понимала, что это странное щекочущее ощущение – не что иное, как проникновение тоненьких как паутинка волокон, каждое пятнадцать футов длиной, которые теперь пробираются в мои гостеприимно разверзнутые мышцы и прорастают во мне.

Болевые ощущения возникали и исчезали по мере того, как волокна проникали все дальше в мышцы и кости, обнаруживая один нервный узел за другим. Примерно полчаса спустя Бадеа мягко сказала мне: «Сейчас дойдет до позвоночника» – и дала позволяло еще одну порцию этого напитка. Питье не мне двигаться, но боль не унимало ничуть. Описать эти ощущения я не возьмусь. Если вы когда-нибудь, невзирая на все предосторожности и стандарты Конфедерации, ухитрялись заполучить пищевое отравление, то можете отчасти представить себе, как это было, хотя всей силы мучений вы вообразить не сможете; это охватывает все тело, каждый сустав, каждую мышцу и меняет не только ваше физическое состояние, но и сами ваши мысли – все исчезает, остается одна только боль, да еще вопрос: что, худшее уже позади? – на который вы снова и снова получаете ответ: «Нет».

Однако в какой-то момент боль и впрямь начала утихать. Волокна проникли в мозг, и можно судить о том, что я пережила, по тому, что то, чего я больше всего боялась, стало теперь благословенным облегчением: я замерла и наконец-то закрыла глаза, в то время как мои новые конечности обретали чувствительность, становясь по-настоящему моими, колыхаясь от потоков воздуха и прикосновений моих подруг. В конце концов я уснула.

 

Седьмое уточнение

Подробностей войны, которая теперь развернулась всерьез, я пересказывать не стану, ибо в этом нет нужды. Записки Костаса безупречны, куда лучше моих, исследователи наверняка уже выучили наизусть все даты и географические координаты, изложив смерти и разрушения в сухих цифрах. Давайте я лучше расскажу вам о том, что эспериганские лагеря, отравлявшие землю, с воздуха выглядели как звездочки, начерченные охристо-бурым и жухло-желтым, и их лучи, точно щупальца, расползались во все стороны, впиваясь в здоровую растительность. От их кораблей с боеприпасами и провиантом, стоявших на якоре у берега, расходились по воде пятна нефти и отбросов, а солдаты упражнялись в стрельбе на огромных косяках медлительных молодых кракенов, чьи распухшие белесые туши всплывали на поверхность и уносились течением прочь от берега. Их было так много, что даже акулы не успевали сожрать всех.

Я расскажу вам, что, когда мы смазывали корпуса кораблей водорослями и сажали на них крохотных сверлильщиков, напоминающих земных ракообразных, нас скрывали густые заросли поднявшихся со дна морских лилейников, и их рыжие цветы бросали красный отсвет на сталь, скрывая расползающуюся ржавчину, пока не налетели первые зимние шторма и подросшие кракены не всплыли на поверхность, ища добычи. Я расскажу вам, что мы наблюдали с берега за тем, как ломались и тонули корабли, и что зубы кракенов сверкали в свете взрывов огненными опалами, и если мы и плакали тогда, то лишь о загрязненных водах океана.

Но приплывали все новые корабли, прилетали все новые самолеты; они наладили производство керамического покрытия, и все больше солдат получали защищенные автоматы и бомбы и распыляли яды, отражая атаки генно-модицифированных мотти и маленьких гибридных птичек, похожих на воробьев, чьи зоркие умные глазки распознавали цвет эспериганской военной формы и знаки различия как признаки врага. Мы высевали вдоль их линий снабжения самые ядовитые и хищные растения, так что их коммуникации никак нельзя было назвать надежными, и устраивали по ночам засады; они приходили в лес с топорами, мощными бензопилами и огромными горнодобывающими комбайнами, но их комбайны замирали и разваливались на ходу, подавившись лианами, которые, вырастая, становились прочнее стали.

Вопреки заочным обвинениям в мой адрес, которые нетрудно опровергнуть, проверив записи переговоров, все это время я регулярно общалась с Костасом. Думаю, я приводила его в замешательство: я сообщала ему все необходимые сведения, которые он передавал эспериганцам, чтобы они могли вовремя отразить очередную атаку мелидян, но при этом не скрывала своих чувств по поводу происходящего, с гневом и горечью упрекая его в атаках эспериганцев. Моя честность ввела его в заблуждение: он, видимо, думал, будто я всего лишь изливаю свое естественное негодование и что это помогает мне избавляться от терзающих меня сомнений. В то время как я попросту утратила умение лгать.

Крылья сообщают человеку большую восприимчивость, нервы становятся гораздо чувствительнее. Все мелкие гримасы и ужимки лжеца сразу бросаются в глаза, так что незамеченными могут остаться только самые хитрые разновидности лжи в случаях, когда говорящая вначале убеждает себя в том, что ее ложь правдива, или же тогда, когда лжет социопат, не испытывающий совершенно никаких угрызений совести. Вот истинная причина мелидянского отвращения ко лжи – и я тоже заразилась им.

Если бы Костас это понимал, он бы немедленно убрал меня оттуда: от дипломата, который не способен при нужде солгать, толку мало, а уж от тайного агента – тем более. Однако я не спешила делиться с ним этой информацией. Поначалу я даже сама не сознавала, насколько сильно въелся в меня этот запрет. На самом деле я этого вовсе не сознавала, пока, через три года после начала войны, ко мне не пришла Бадеа. Я сидела одна, в темноте, у пульта коммуникатора, и на экране медленно таял фосфоресцирующий силуэт Костаса.

Она села рядом со мной и сказала:

– Эспериганцы как-то подозрительно быстро реагируют на все наши действия. Их технологии развиваются огромными скачками, и каждый раз, как нам удается их оттеснить, не проходит и месяца, как они возвращаются практически на те же самые позиции.

Поначалу я подумала, что настал тот самый долгожданный момент: она пришла просить меня о вступлении в Конфедерацию. Я не испытала ни малейшего удовлетворения, только усталую покорность, смирение перед неизбежным. Война наконец окончится, эспериганцы вступят в Конфедерацию следом за ними, и через несколько поколений и тех и других поглотят бюрократия, галактические стандарты и волна иммигрантов…

Но вместо этого Бадеа посмотрела на меня и спросила:

– Быть может, твой народ помогает и им тоже?

Я должна была не раздумывая ответить: «Нет». Отрицание должно было само сорваться с языка, демонстрируя неподдельную убежденность. А затем мне следовало предложить им присоединиться к Конфедерации. А я ничего не ответила. Горло непроизвольно сдавило. Мы молча сидели в темноте. Наконец она спросила:

– Ты можешь объяснить почему?

Тогда мне показалось, что хуже уже не будет, а может быть, будет лучше, если объяснить все как есть. Я изложила ей все наши соображения, сказала о том, что мы готовы принять их в свой союз как равных. Я опустилась до того, что изложила ей все банальности, с помощью которых мы оправдываем свой ползучий империализм: что унификация необходима, что она служит общему прогрессу и приносит мир и процветание…

Она только покачала головой и отвернулась. Помолчав, она сказала:

– Твой народ никогда не остановится. Что бы мы ни придумали, они помогут эспериганцам придумать, как этому противостоять, а если эспериганцы выдумают оружие, против которого нам нечем будет защититься, они помогут нам, и мы будем изводить друг друга до полного изнеможения, пока не останется ни тех ни других.

– Да, – ответила я, потому что это была правда. Я не знаю, сохраняла ли я на тот момент способность лгать, но, как бы то ни было, я этого не знала и лгать не стала.

Мне не позволяли выходить на связь с Костасом, пока у них не было все готово. Тридцать шесть лучших мелидянских конструкторов и ученых погибли в процессе подготовки. Сведения об их смерти доходили до меня окольными путями. Они работали в карантине, в условиях строгой изоляции, фиксируя каждое свое действие, даже тогда, когда созданные ими вирусы и бактерии убивали их. Прошло немногим больше трех месяцев, прежде чем Бадеа пришла ко мне снова.

Мы не разговаривали с той ночи, когда она узнала о двойной игре Конфедерации – и моей собственной. Я не могла просить у нее прощения, она не могла меня простить. Она пришла не затем, чтобы помириться, а затем, чтобы отправить через меня сообщение эспериганцам и Конфедерации.

Поначалу я не поняла. Но когда наконец поняла – я знала достаточно, чтобы быть уверенной, что она не лжет и не заблуждается, что угроза вполне реальна. Ни о Костасе, ни об эспериганцах этого сказать было нельзя. Мои отчаянные попытки их убедить привели лишь к обратному. Я долго не выходила на связь, и Костас проникся подозрениями: он решил, что я переметнулась на их сторону или что я в лучшем случае искренне заблуждаюсь.

– Если бы они могли, они бы уже давно это сделали, – сказал он.

А уж если я не сумела убедить его, эспериганцы и подавно не поверили бы.

Я попросила Бадеа устроить демонстрацию. У южного побережья эспериганского материка лежал большой остров, полностью заселенный и окультуренный, с двумя крупными портовыми городами. От материка его отделяло шестьдесят миль. Я предложила мелидянам начать с этого острова, там, где нападение еще можно было остановить.

Бадеа ответила:

– Нет. Чтобы ваши ученые успели придумать ответные меры? Нет и нет. Довольно с нас равновесия.

Остальное вы знаете. На следующее утро от мелидянских берегов отчалила тысяча лодок, и к закату третьего дня эспериганские города уже рушились. Беженцы торопливо покидали стенающие небоскребы, медленно проседающие под собственным весом. Деревья засыхали на корню, урожай погиб; погиб весь скот, все животные и растения, привезенные с Земли и силой внедренные на эту планету, опустошенную ради них.

А тем временем в переполненных убежищах стремительно распространялись вирусы. Вирусы меняли генетические коды. И когда изменения вступили в силу, выжили только те, кто изменился. Остальные вымерли от той самой чумы, что поглотила все земные существа. Местный мелидянский мох стремительно одевал трупы зеленым ковром, а вместе с ним надвигались орды жуков-трупоедов.

Я не могу поведать вам о тех днях как очевидец. Я тоже лежала в лихорадке, пока вирус вносил в меня свои изменения, хотя за мной мои сестры ухаживали куда лучше и старательнее. Когда я окрепла достаточно, чтобы встать, волны смерти уже миновали. Мои крылья бессильно висели у меня на плечах, пока я бродила по опустевшим улицам Лэндфолла, по мостовым, взломанным алчными лианами, похожим на кости, которые разбили, чтобы добыть мозг. Трупы, валяющиеся на разоренных улицах, были одеты мхом.

Приземистое здание посольства с одного угла почти обвалилось, зияли черной пустотой разбитые окна. Во дворе стоял большой шатер из простой хлопчатобумажной ткани, служивший одновременно госпиталем и штабом. Молодой замминистра был старшим по должности из выживших чиновников. Он сказал мне, что Костас умер одним из первых. Многие еще умирали, их тела вели внутреннюю борьбу, которая страшно уродовала их извне.

По его оценкам, выжил каждый тридцатый. Представьте себе, что едете воздушным экспрессом, который попадает в аварию. И представьте: вы приходите в себя, а вокруг – никого живого, кроме вас и еще одного пассажира. Бадеа говорила, что этого будет достаточно для воспроизводства популяции.

Мелидяне очистили от растительности космопорт, хотя от него мало что осталось, кроме обугленной посадочной площадки, изготовленной в Конфедерации: площадка была сделана из углеволокна и титана.

– Те, кто хочет, могут улететь, – сказала Бадеа. – Остальным мы поможем.

Большинство выживших решили остаться. Они видели в зеркале свои лица, испещренные зелеными веснушками, и страшились мелидян меньше, чем того, как их примут на другой планете.

Я улетела на первом же небольшом корабле, который осмелился сесть, чтобы забрать беженцев, не задумываясь о том, куда они летят. Я хотела только одного – убраться отсюда. Удалить крылья не составило труда. Быстрая и болезненная ампутация избавила меня от торчащих наружу хрупких конструкций, обтянутых паутиной, а остальное можно было оставить, постепенно оно само растворится в теле. Поначалу мир казался каким-то странным, как будто приглушенным, но со временем это прошло. А два параллельных шрама на спине останутся со мной до конца моих дней.

 

Послесловие

Перед тем как улететь с планеты, я говорила с Бадеа еще раз. Она пришла спросить, зачем я улетаю и куда лечу. Думаю, она удивилась бы, увидев меня здесь, в хижине на Рейвальдте, в нескольких сотнях миль от ближайшего города, хотя ей понравились бы маленькие, похожие на цветы лидены, которые живут на камнях стены моего сада, – одни из немногих аборигенных видов, переживших терраформирование и сохранившихся за пределами университетских заповедников.

Я улетела потому, что не могла остаться. Когда я ходила по Мелиде, мне все время казалось, что под моими ногами хрустят кости. Мелидяне относятся к убийству, будь то убийство личности или экосистемы, не менее серьезно, чем мы, и убивают они не более эффективно, чем мы сами. Если бы мелидяне не напустили на эспериганцев чуму, мы вскоре погубили бы их сами, и мелидян тоже. Однако мы лучше умеем дистанцироваться от наших убийств и потому не готовы столкнуться с ними лицом к лицу. Когда я встречалась с мелидянами, бродя но затянутым зеленью кладбищенским улицам, мои крылья нашептывали мне, что у них не воротит с души, что они не чувствуют себя несчастными. Печаль была, сожаления были, а отвращения к себе в них не было. А я не испытывала ничего, кроме отвращения к себе. Я была одинока.

Когда я сошла здесь со своего маленького корабля, я была целиком и полностью готова понести наказание – более того, я рассчитывала на наказание, на осуждение, которое позволит покончить с этим раз и навсегда. Вина бродила по коридорам власти, точно нежеланный ребенок, но, когда я выразила готовность принять на себя свою часть вины, признаться в любых преступлениях и не искать оправданий, она испугалась и сбежала.

С тех пор прошло достаточно времени, и теперь я благодарна политикам, которые сохранили мне жизнь и предоставили то, что может сойти за свободу. На данный момент я даже не испытываю особой радости по поводу того, что мой доклад внес небольшой вклад в отмену всех обвинений, предъявленных Мелиде: как будто мы имеем право обвинять их в том, что они не оправдали наших ожиданий – не по части готовности убивать друг друга, а по части способности это делать.

Но время лечит далеко не все раны. Посетители часто спрашивают меня, вернусь ли я когда-нибудь на Мелиду. Нет, я не вернусь. Я раз и навсегда покончила с политикой и глобальными проблемами обитаемой Вселенной. Мне достаточно сидеть в своем маленьком садике и наблюдать, как трудятся муравьи.

Руфь Патрона