Джон Барнс живет в Колорадо, преподает в университете и занимается семиотикой. Он один из самых плодовитых и популярных писателей, пришедших в научную фантастику в 1980-х. Среди его многочисленных трудов – романы «Миллион открытых дверей» («А Million Open Doors»), «Мать бурь» («Mother of Storms»), «Орбитальный резонанс» («Orbital Resonance»), «Калейдоскоп столетия» («Kaleidoscope Century»), «Свеча» («Candle»), «Земля из стекла» («Earth Made of Glass»), «Торговец душами» («The Merchant of Souls»), «Грех происхождения» («Sin of Origin»), «Один для утренней славы» («One for the Morning Glory»), «Такое большое и черное небо» («The Sky So Big and Black»), «Герцог Урана» («The Duke of Uranium»), «Принцесса с Аэри» («А Princess of the Aerie»), «Во дворце марсианского короля» («In the Hall of the Martian King»), «Гаудеамус» («Gaudeamus»), «Предел» («Finity»), «Космический корабль Паттона» («Patton’s Spaceship»), «Вашингтонский дирижабль» («Washington’s Dirigible»), «Велосипед Цезаря» («Caesar’s Bicycle»), «Человек, который разбил небо» («The Man Who Pulled Dozen the Sky»), «Армии памяти» («The Armies of Memory»), «Истории о тайном безумце» («Tales of the Madman Underground»), «Директива 51» («Directive 51»), а также два романа, написанных в соавторстве с астронавтом Баззом Олдрином: «Возвращение» («The Return») и «Встреча с Тибером» («Encounter with Tiber»). Недавно у Дж. Барнса вышли в печать книги «Нулевой рассвет» («Daybreak Zero») и «Неудачники в космосе» («Losers in Space»), ожидается аудиокнига «Последний президент» («The Last President»). Его короткие рассказы были опубликованы в сборниках «…и Орион» («…And Orion») и «Апострофы и Апокалипсисы» («Apostrophes and Apocalypses»). В рассказе «Марсианское сердце» («Martian Heart») описана трогательная история любви – юной и обреченной.
Ладно, боттерогатор, я уже согласился. Теперь ты должен помочь рассказать мою историю для вдохновения нового поколения марсиан. До чего странно: оно есть, новое поколение. Поэтому забрасывай меня своими вопросами, или что ты там собирался делать.
Хочу ли я подтвердить предыдущие публичные заявления?
Ну, каждый раз, когда меня спрашивают, как же я разбогател и стал таким здоровенным куском дерьма в сортире под названием «Марс», я отвечаю, что меня вдохновляла Саманта. Давай отметим это как условное подтверждение.
Рассуждения о Сэм всегда наводят меня на странные мысли. Вот две из них: во-первых, до нее я даже понятия не имел, что означает «условное» или «подтверждение». Во-вторых, на этих снимках Саманта выглядит младше, чем сейчас моя внучка.
До чего странно. Она была.
Мы лежали в постели в нашей берлоге под старым пешеходным переходом Лос-Анджелеса, когда налетела облава, нас сцапали и притащили на пункт обработки. Врать, будто у нас есть семья, не имело смысла – они там просканировали наши сетчатки и знали, что мы беспризорники. А поскольку мне было семнадцать, а Сэм – пятнадцать, то никто не мог оплатить ре-едж.
Вот нас и продержали четверть часа на скамейке, чтобы мы выбрали между двадцатью годами в армии, десятью годами в ядерке или отправкой на Марс в то его противостояние с возвращением после третьего, через шесть с половиной лет.
Нам не объясняли, да этого и не знал никто: даже без генетического дефекта люди за такое время зарабатывали слишком серьезную сердечную атрофию и уже не могли благополучно вернуться на Землю. Те, кто летел на Марс, не имели семьи или друзей для переписки, а программа переселения была слишком новой, и не казалось странным, что никто не знаком с возвратившимися марсианами.
– Дерьмово, – сказал я.
– Ну, по крайней мере, это будущее. – Сэм беспокоилась о будущем гораздо больше меня. – Если завербуемся в армию, никаких гарантий, что окажемся вместе, если только не поженимся, а они не позволят пожениться, пока не пробудем там треть срока. Мы бы писали друг другу письма…
– Сэм, я не смогу ни писать тебе, ни прочесть твои письма. Ты же знаешь.
– Они заставят тебя научиться.
Я постарался не вздрогнуть, она бы рассердилась, заметив, что я на самом деле не хочу учиться.
– К тому же та штука, о которой ты всегда твердишь. – «с глаз долой», она и произойдет. Я могу завести другую девушку, ненадолго. Просто мог бы завести. Знаю, у нас с тобой настоящая любовь и все такое, но я мог бы.
– Дух бодр, но плоть еще бодрее. – Она постоянно отпускала шуточки, которые только одна и понимала. – Тогда ладно, армия не для нас.
– И к черту ядерку, – добавил я.
В те дни, сразу после того как повсюду попадали ядерные малютки, Департаменту деактивации требовался народ для работы лопатами, мотыгами и детекторами. Я процитировал строчку из нашей любимой песни: «Стерильные или мертвые, а может, с детьми с тремя головами».
– А на Марсе мы сможем пожениться, – заметила Сэм, – и тогда им нас не разлучить. Настоящая любовь навеки, малыш.
Все идеи принадлежали Сэм.
Так что, боттерогатор, поставь галочку на приоритете семья/любовь. Подозреваю, эта новая отметка появилась, как только я сказал: «Все идеи принадлежали Сэм», а значит, ты хочешь побольше об этом? Да, теперь отметка светится и подпрыгивает. Ладно, поговорим об этом – о ее идеях.
На самом деле все мои мысли крутились вокруг еды, кайфа и надирания задниц. Хе. Красный сигнал. Думаю, это не то, чего ты хочешь для нового поколения марсиан.
Сэм была другой. Все, кого я знал, думали о следующей вечеринке, или о следующей неделе, или о следующем парне либо девке, а Сэм думала обо всем. Знаю, глупый пример, но как-то, еще в Лос-Анджелесе, она вернулась в наш сквот и обнаружила, что я от нечего делать копаюсь в термоядерном блоке.
– Он отвечает за всю нашу музыку, свет, тепло, сеть и вообще за все, и если ты его сломаешь, то починить не сможешь, а раз он не сломан, Кэп, то какого черта ты творишь?
Понимаешь, у меня даже не возникало хоть сколько-то хороших идей.
И вот год спустя там. на скамейке, наша женитьба стала еще одной ее задумкой – и я согласился, это всегда срабатывало. Меньше чем через четверть часа после разговора мы зарегистрировались.
Подготовка к Марсу длилась десять дней. В первый нам сделали уколы, вывели татуировки и побрили головы. Нас всех засунули в уродливые глухие комбинезоны и не оставили никакой настоящей одежды, которая имела хоть какое-нибудь значение. Как нам сказали, для того чтобы мы не знали, кто кем был на Земле. А я думаю, скорее для того, чтобы мы стали похожими каторжниками.
Во второй и все прочие дни в нас пытались влить хоть немножко знаний. Это было почти интересно. Сэм принадлежала к тем, кто умел читать, и, казалось, она знала больше, чем я узнал за всю свою жизнь. Может, чтение оказалось не такой уж и ерундой, а может, это причудливые и слишком яркие воспоминания о Сэм.
Как только нас отскоблили и подготовили, меня и Сэм сунули в двухместный куб на транспортнике до Марса. Через несколько минут после того, как ускоритель запустил корабль и тот рванул на бешеной скорости, один потасканный тип – засранец какой-то – попытался сунуться в наш куб и заявить, что собирается прибрать себе все пространство. Я так ему врезал – он вылетел. Думаю, до сих пор не поймал равновесия.
Вскочили двое его приятелей. С ними я тоже разобрался – резким был, они меня бесили, а я не понимал перевеса сил. Потом ко мне присоединились парни из соседних кубов, и вместе мы надрали противнику зад.
Посреди победных воплей Сэм потребовала тишины. Она объявила:
– Каждый остается на своем месте. Каждый получает только свой паек. У инфоэкранов каждый оказывается в свою и только в свою очередь. И никто не платит ни за охрану, ни за что.
Один из засранцев, безобидный теперь, поскольку за моей спиной стоял десяток хороших парней, насмешливо вякнул:
– Эй, сучка мелкая. Ты что, в транспортный совет баллотируешься?
– Конечно, почему нет?
Тут она тоже выиграла.
Весь перелет Транспортный совет оставался за главного. Люди спокойно ели и спали, никакие чокнутые придурки не ломали серверную, из-за чего обычно и пропадало большинство транспортников. На подготовке говорили, что там нет горючего для возвращения на Землю, но многие переселенцы то ли не слушали, то ли не понимали, то ли не верили. Транспортник летел, как пушечное ядро, только несколько маленьких двигателей притормаживали его и направляли на парашютное поле.
Те же, кто ожидал найти в серверной руль, или, может, заднюю передачу, или просто здоровую кнопку с надписью «ЗАБЕРИТЕ НАС ОБРАТНО НА ЗЕМЛЮ», понятия не имели, что тот же сервер управляет очисткой воздуха, доставкой еды и всем сохраняющим людям жизнь.
Уверен, с нами находилось столько же идиотов, сколько в любом другом транспортнике, но мы справились просто отлично, а все Сэм, она управляла ТС и заставляла ТС управлять полетом. Восемьдесят восемь человек с Интернационального Транспортного корабля Марса 2082/4/288 (так назывался наш, двести восемьдесят восьмой из выпущенных в апреле того года) в полном составе, целые и невредимые, сошли на Марсе. Ополченцам, которые всегда были наготове на случай, если посадка будет связана с заложниками, арестами или серьезными травмами, ничего не пришлось делать с нами.
За пять месяцев перелета я научился читать, и мне это очень помогло… О, еще одна отметка скачет! Ладно, боттерогатор, грамотность как позитивная величина будет подана немедленно, с пылу с жару для нового поколения марсиан, чтобы они насосались вдохновения.
Эй, если тебе не нравится ирония, не мигай на меня красным, а просто отредактируй. Да, редактирование разрешено.
Как бы там ни было, за инфоэкраном Сэм заставляла меня заниматься чтением по часу за каждые два часа игр. Плюс она сама меня натаскивала. Через некоторое время читать стало интереснее, чем играть, к тому же она так много занималась делами ТС, а я ни с кем кроме нее не общался, так что я просто сидел и трудился. К нашему приземлению успел прочесть четыре настоящие книги. В смысле не только книги для малышей.
Мы опустились на парашютное поле Олимпик-Сити, слишком пафосное название для места, в котором тогда было всего два офисных здания, магазин и отель на девять комнат – итого четыре строения, соединенные друг с другом герметичными трубами переходов. Крошечный завод окружали несколько тысяч приземистых контейнеров, пойманных на крючок его платного воздуха и энергии, и еще больше работало на собственных термоядерных блоках. С юга Олимпик выглядел просто чередой утесов, под наклоном тянущихся к небу.
Начинался летний сезон разведки на севере. Сэм таскала меня от кредитора к кредитору, тренировала выглядеть хорошим вариантом для того, кто сможет довериться нам в сделке с разведывательным шлюпом. А я в то время думал, что камни, ну, ты понимаешь, всего лишь камни. Не представлял, что в некоторых из них есть руды или что Марс настолько беден на ископаемые, так как тектонически мертв.
Поэтому, пока она разговаривала с банкирами, частными кредиторами, брокерами и обычными старыми акулами займов, я помалкивал и старательно изображал того, кем Сэм меня описывала, – исполнительного и послушного работягу. «Кэп тихий, но он соображает, и мы с ним – команда».
Сэм так часто повторяла эти слова, я и сам в них поверил. Возвращаясь каждую ночь в наш контейнер, она заставляла меня выполнять все задания из учебников и как бешеного читать о камнях и рудах. Теперь уже и не вспомню, каково это: чего-то не знать. Например, не уметь читать, или не распознавать руду, или не разбираться в балансовой ведомости, или что-то еще, что я изучил позже.
За два дня до нашего вливания в ряды рабочих и отправки на юг для строительства дорог и водохранилищ тот брокер из франшизы «Сити-Уэллс» – Сие Ши – отозвал нас обратно и сказал, что нам с ним просто повезло, у него есть квота на добычу. Ударили по рукам.
Сэм назвала наш поисковый шлюп «Бегуном», вычитала это прозвище в какой-то поэме, мы загрузились, выехали, в работе следовали указаниям программы и в первое лето кружили в основном у Северного полюса.
«Бегун» был старым и постоянно ломался, но Сэм отлично ориентировалась в инструкциях. Она читала их мне, и не важно, как сильно расстраивали объяснения, я упорно старался делать, как она сказала. Хотя иногда нам обоим приходилось лезть в словарь. В смысле кто вообще понимает, что такое реборда, обтекатель или нащельник? Но рано или поздно мы это выясняли и катили дальше.
Да, боттерогатор, можешь сделать пометку на стойкости перед лицом невзгод. Оглядываясь назад, я бы сказал: я был слишком глуп, чтобы уйти, раз Сэм остается, а Сэм была слишком упряма.
Долгие месяцы под полуночным солнцем мы искали руду и все лучше и лучше понимали, как отличать ее от пустой породы. Кузов шлюпа постепенно заполнялся находками. К концу лета – настолько странным казалось, что лето на Марсе вдвое дольше земного, даже после того как мы вычитали, почему это так. – мы обнаружили жерло старого вулкана и подняли оттуда немного хризолита, агата, аметиста, яшмы и граната, а еще три настоящих чистейшей воды алмаза, из-за чего и сами засияли. По возвращении из летней разведки мы расплатились с Сие Ши, и еще осталось достаточно денег на приобретение и ремонт шлюпа: мы выкупили «Бегуна» и поставили на него новые гусеницы. Мы смогли и кабину восстановить. Похоже, «Бегун» из грязной старой развалины превращался в наш дом. По крайней мере, в воображении Сэм. Я не был уверен, что дом для меня вообще имеет какое-то значение.
Боттерогатор, если тебе нужны от меня вдохновляющие слова для нового поколения марсиан, то позволь говорить правду. Сэм заботил вопрос дома, а меня – нет. Можешь мигать на меня чертовой красной лампочкой. Но это правда.
Как бы там ни было, пока механики чинили «Бегуна», мы оставались в арендованном контейнере, отсыпались, читали, ели то, что сами не готовили. Каждый день отмокали в горячей ванне на Риевеккер Олимпик – только так Сэм удавалось согреться. На севере она думала, что вечно мерзнет из-за постоянной работы: уходит много энергии, а она маленькая и просто не способна удерживать вес, сколько бы ни съела. Но. даже слоняясь по Олимпик-Сити, где самым энергичным делом был сон в комнате с искусственным солнцем или поднимание тяжелой ложки, она все еще не могла согреться.
Мы волновались, может, у нее пневмония, туберкулез или болячка, подхваченная на Земле, да вот диагносты не нашли ничего необычного, кроме того, что она не в форме. Но Сэм так много работала, у нее бицепсы и пресс стали каменными, она была крепкой. Поэтому мы отмахнулись от диагностов, ведь толка от них не оказалось.
Сейчас каждый знает о «марсианском сердце», а тогда никто и понятия не имел, что при низкой гравитации сердце атрофируется и зарастает бляшками из-за замедления циркуляции, а кальций, который должен идти к костям, оседает в крови. Не говоря уже о гене, имеющемся, как выяснилось, где-то у трети человечества и ускоряющем процесс старения.
Тогда – без выявленных случаев – это даже не исследовали; так много людей заболело и умерло в первые несколько десятилетий колонизации, часто в свой первый год на Марсе, а для машин диагностики причина была только в работе. Скучно, еще один день, еще один девятнадцатилетний доходяга с сердечным приступом. Кроме того, все переселенцы – не только те, кто умирал, – потребляли много жиров и углеводов, поскольку те дешевле. С чего бы не случаться сердечным приступам? Переселенцы постоянно прибывают, а значит, выложите еще один сайт о здоровом питании на Марсе и найдите другой повод для тревоги.
Во всяком случае, только проверку на диагносте мы и могли сделать, да и казалось все это мелким и досадным беспокойством. В конце концов, мы процветали, купили собственный шлюп, были лучше подготовлены, лучше понимали, что нам нужно. Мы отправлялись в путь, полные надежд.
«Бегун» было дурацким названием для разведывательного шлюпа. Он выдавал максимум сорок километров в час, а это не то, что зовется бешеной скоростью. Антарктическая летняя разведка началась с долгого, монотонного переезда до Прометей Лингула, из северной осени и в южную весну. Межполярная Трасса тогда была всего лишь гусеничной колеей, связывавшей южное направление через шельф от Олимпик-Сити до Большого моста Маринера. Около ста километров дорожного покрытия до и после моста, а затем еще одна колея на юго-восток, огибающая Элладу, где любили работать многие разведчики и где было приличное количество сезонных построек для возведения города на западном валу.
Но мы двигались дальше от Эллады, на юг. Я спросил об этом Сэм:
– Если ты все время мерзнешь, зачем нам ехать до края полярной шапки? Может, лучше разрабатывать Буш дю Маринерис или что-то еще поближе к экватору, где тебе было бы чуть-чуть теплее?
– Кэп, какая температура в кабине?
– Двадцать два градуса. – ответил я. – Тебе холодно?
– Да, холодно, в том-то и дело, – сказала она. Я потянулся, чтобы настроить термодатчик, но она меня остановила: – Это комнатная температура, малыш, такая же, как и в моем скафандре, а еще в перчатках и носках и вообще везде. Холод не снаружи, и неважно, будет ли кругом температура теплого дня на Земле или СО2 выпадет снегом, холод засел во мне самой с тех пор, как мы прибыли на Марс.
Набежало около десяти тысяч километров, но в основном поездка была приятной, требовалось только следить, чтобы шлюп оставался в колее, пока мы миновали огромные вулканы, потрясающий вид на Маринер со стомильного моста, а затем все эти горные хребты и пики дальше к югу.
Я был за рулем, а Сэм в основном спала. Частенько я клал руку на ее шею или лоб, пока она клевала носом на своем кресле. Временами ее трясло; я задавался вопросом, а не было ли это затянувшимся гриппом. Я заставлял ее надевать маску и получать дополнительный кислород, на некоторое время становилось лучше, но каждые несколько недель мне приходилось снова повышать уровень кислорода в ее смеси.
Весь путь я практиковался произносить «Прометей Лингула», особенно после того, как мы обогнули Элладу, ведь Сэм с каждой неделей выглядела все хуже, и я переживал, получится ли у меня подать сигнал бедствия, если понадобится помощь.
Сэм считала, что Прометей Лингула слишком далека для большинства людей, те скорее выбрали бы стены кратера Эллады или Аргира, отыскивая более стоящие вещицы, выброшенные из глубин во время извержений, а настоящие игроки, конечно же, хотели работать с Элладой: один большой бриллиант оттуда стоил пятилетнего заработка.
Сэм уже знала стоимость мой учебы – пятнадцать марсий – и верила, что сделала отличную ставку, на которую не рискнул никто другой. По ее задумке, в мелкой долине вроде Прометей Лингула в Антарктическом нагорье может оказаться больше минералов, принесенных ледниками, или даже несколько открытых жил, как у по-настоящему старых гор на Земле.
А по поводу того, что же пошло не так, ну, ничего, кроме нашей удачи; теперь в тех краях у меня три большие жилы. Нет, боттерогатор, мне не хочется рассказывать тебе про свои чертовы приобретения. Тебе разрешено самому посмотреть на них. Не понимаю, как владение барахлом может вдохновлять. Я хочу говорить о Сэм.
В то первое южное лето мы не нашли ни жил, ни чего-то еще. А тем временем здоровье Сэм ухудшалось.
Когда мы добрались до Прометей Лингула, я и готовил чаще, и занимался почти всем техническим обслуживанием. После первых недель на мне были все наружные работы: ее костюм, казалось, не согревал и при ста процентах кислорода. Даже в кабине она носила перчатки и вторые носки. И двигалась мало, но ее ум оставался как никогда ясен, с ее схемами поиска и с моими вылазками у нас все по-прежнему могло быть хорошо.
Разве что требовалась еще удача, как в Борее, а ее просто не оказалось.
Слушай сюда, боттерогатор. ты не сможешь заставить меня сказать, что удача не имела значения. Удача всегда до хрена много значит. Продолжай свои придирки, и увидишь, вдохновлю ли я хоть каких-нибудь новых марсиан.
Иногда по целому дню нам не попадались камни, которые стоило бы закинуть в кузов, или я покрывал сотню километров среди обычного базальта и гранита. Сэм думала, что из-за слабой концентрации пишет плохие схемы поиска, но она ошибалась: это было обычное невезение.
Пришла осень, а с ней пылевые бури, и солнце каждый день жалось ближе к горизонту, и все вокруг сделалось тусклым. Настало время отправляться на север; мы могли бы продать груз таким, какой он был. в Элладе, но, пока добрались до Буш-де-Маринера, не отбили бы даже нескольких недель разведки. Вероятно, нам пришлось бы снова брать ссуду; Сие Ши, к сожалению, за хищения взяли на карандаш в Викингсбурге.
– Может, мы сумели бы кого-нибудь еще задурить, как его.
– Может, я и сумела бы, малыш, – сказала Сэм. – Ты уже намного лучше понимаешь в бизнесе, но все еще никакой продажник, Кэп. Еды нам хватит на четыре месяца, у нас пока открытый кредит, поскольку мы в поиске и не сообщали вес своего груза. Многие шлюпы задерживаются подольше – некоторые даже зимуют, – и никто не скажет, отстали они, как мы, или нашли богатую жилу и разрабатывают ее. Так что мы можем вернуться на север, пока доберемся, потратим припасов на два месяца, там купим с груза еще где-то на месяц, возьмем только краткосрочный кредит и еще через месяц попытаем удачу. Или можем остаться здесь, пока у нас будет хватать еды, чтобы домчать до Эллады, задержимся на четыре месяца и получим в четыре раза больше шансов. Даже если не сработает, «Бегуна» мы все равно потеряем.
– Станет темно и холодно, – заметил я. – Очень темно и холодно. А ты постоянно устаешь и мерзнешь.
– Темно и холодно снаружи кабины, – сказала она, упрямство на ее лице означало, что спорить бесполезно. – Как знать, а если темнота заставит меня больше есть? Бесконечный свет, наверное, и расшатал мой организм. В следующий раз мы попробуем в Буш-де-Маринера, и, возможно, замечательные размеренные экваториальные дни заставят снова работать мои внутренние часы. Но прямо сейчас давай останемся тут. Конечно, будет темнее, и бури – это скверно…
– Скверно, если нас занесет, разобьет о скалу или даже перевернет, если ветер окажется под корпусом, – заметил я. – Скверно, если и нас, и датчики станет видно только в свете фар. Есть причины того, что разведка – летняя работа.
Она молчала очень долго, и мне показалось: случилось чудо, и я победил в споре.
Затем она произнесла:
– Кэп, мне нравится тут, в «Бегуне». Это дом. Это наше. Знаю, я больна и могу только спать, но мне не хочется ехать в какую-то больницу и видеть тебя только в свободные от рабочих смен дни. «Бегун» наш. и я хочу жить в нем и пытаться его сохранить.
Так что я согласился.
На какое-то время стало лучше. В первые осенние бури шел мокрый снег, а не СО2. Я следил за сводками погоды, и мы при каждом шторме задраивались. поднимали экраны и запечатывали гусеницы от мелкой пыли. В те короткие недели между бесконечной ночью и полуночным солнцем, которое поднималось и садилось над Прометей Лингула, тонкий покров снега и мороз взаправду сделали темные камни более заметными на поверхности, и находить их стало проще.
Сэм постоянно мерзла, иногда она плакала просто от желания согреться. Она ела, пока я стоял над ней и заставлял, но без аппетита. К тому же я догадывался, о чем она думала: еда – это момент уязвимый. Термоядерный блок давал энергию движку, приспособлениям добычи и очистки воды, приборам нагнетания и переработки марсианского воздуха в пригодный для человеческого дыхания. Но пищу мы выращивать не могли, а в отличие от запасных деталей и медицинской помощи нуждались в ней каждый день, так что она первой бы и закончилась (если не считать везения, которого у нас уже не было). Поскольку Сэм все равно не хотелось есть, то она решила, что есть и не будет, и тогда мы задержимся подольше и дадим удаче больше шансов повернуться к нам лицом.
Солнце окончательно ушло, дальше к югу низко над горизонтом повис Фобос, облачная пелена закрыла звезды. Наступила такая темень, какой я прежде и не встречал нигде. Мы остались.
Руды в кузове было много, но пока недостаточно. Жила все еще не повстречалась. Нам повезло найти пару тонн руды в устье одного сухого оврага, но она иссякла менее чем за три недели.
Следующее место, в котором стоило попытать счастье, находилось на сто сорок километров южнее, почти у самого края вечных снегов. Безумная и жуткая попытка, но, черт подери, все это было безумным и жутким.
Когда мы добрались, небо впервые за несколько недель очистилось. В легкой изморози СО, отыскивать камни было просто – галогеновый прожектор без труда растапливал с них лед. Я тут же нашел добрый кусок вольфрамита размером со старый сундук и еще два куска поменьше. Где-то выше по ледниковому склону проходила жила, и, возможно, даже не под вечной мерзлотой. Я запустил программу анализа, отметив на карте и сам склон, и свои находки, вышел в скафандре поглядеть, смогу ли отыскать и отметить еще камни.
Маркеб, который я научился выделять из кучкующихся треугольников созвездия Парусов, неподвижно висел почти над самой головой; на Марсе он что-то вроде южной Полярной звезды. Прошло время с тех пор, как я впервые глядел на звезды, и теперь уже больше понимал, куда смотрю. Легко мог различить Угольный Мешок, Южный Крест и Магеллановы Облака, хотя, честно говоря, в ясную ночь на марсианском южном полюсе это не сложнее, чем найти слона в ванной.
Я вернулся в кабину; в программе анализа говорилось, что вольфрамит, скорее всего, появился из-под ледника – тут не повезло, – а еще что его порядочно может лежать здесь, в аллювиальном конусе выноса, поэтому мы по крайней мере несколько кусков могли бы собрать. Я поднялся из-за терминала, решил приготовить ужин, потом разбудить Сэм, накормить ее и рассказать наполовину хорошие новости.
Когда я вошел с подносом, Сэм дрожала и плакала, свернувшись клубком. Я заставил ее съесть весь суп и хлеб, надел на нее маску с чистым кислородом температуры тела. Когда она почувствовала себя лучше или, по крайней мере, так сказала, я отвел ее в пузырь посмотреть на звезды при выключенных огнях. Она выглядела особенно радостной, ведь я различал созвездия и показывал их ей, а значит, продолжал учиться.
Да, боттерогатор, дави на то, что познание ведет к успеху. Сэм бы этого хотела.
– Кэп, – сказала она, – все хуже, чем было, малыш. Не думаю, что на Марсе есть для меня лекарство. Я просто становлюсь холоднее и слабее. Мне очень жаль…
– Я помчу в Элладу, как только мы тебя укутаем и прямо в постели дадим чистый кислород. Стану ехать, пока будет безопасно, потом…
– Нет. Тебе не довезти меня живой, – ответила она. – Малыш, бортовой диагност не идеален, но довольно хорош, чтобы определить; у меня сердце девяностолетней. И за последние сто часов или около того все показатели ухудшились. Что бы я ни подхватила, оно меня убивает. – Она потянулась и погладила мое промокшее от слез лицо. – Бедный мой Кэп. Пообещай мне две вещи.
– Я всегда буду тебя любить.
– Знаю. Этого тебе не нужно обещать. Первое – не важно, где ты окажешься или чем будешь заниматься, учись. Узнавай все, что только сможешь узнать, разбирайся во всем, в чем только сможешь разобраться, насыщай свой ум, малыш. Это самое важное.
Я рыдал и смог только кивнуть.
– А другое, оно странное… Ну, глупое.
– Если для тебя, то я сделаю. Клянусь.
Она задыхалась, пытаясь втянуть в себя больше воздуха, чем могли удержать ее легкие. Из глаз ее тоже текли слезы.
– Я боюсь быть похороненной среди холода и темноты, не могу вынести мысль, что заледенею. Пожалуйста… не хорони меня. Кремируй. Я хочу стать пламенем.
– Но на Марсе это невозможно, – возражал я. – Не хватит воздуха для поддержания огня, и…
– Ты пообещал, – сказала она. И умерла.
Следующий час я делал всё в соответствии с программой первой помощи. И только когда тело Сэм окоченело, поверил, что ее на самом деле нет.
Меня больше не заботил «Бегун». Я бы продал его в Элладе, оплатил бы переезд до какого-нибудь города, где смог бы работать, начать все заново. Я не хотел неделями торчать в нашем доме рядом с телом Сэм, но у меня не было денег сообщить в миссию, чтобы ее забрали, и в любом случае они бы сэкономили – похоронили бы ее прямо там, почти у Южного полюса, среди ледяной ночи.
Я свернулся на койке, часами рыдал и не мог уснуть. Но ситуация только усугубилась: теперь Сэм прошла стадию окоченения и снова стала мягкой на ощупь, больше похожей на себя, а я не мог оставить ее на холоде после своего обещания. Я вымыл ее, расчесал волосы, положил в мешок для тел и запер в одном из сухих хранилищ, надеясь что-нибудь придумать до того, как она начнет пахнуть.
Не думаю, что, двигаясь тогда на север, я и сам хотел жить. Слишком долго не спал, слишком мало ел и пил и просто ждал конца путешествия. Помню, по крайней мере одну жуткую бурю я проехал на максимальной скорости, более чем достаточной, чтобы разбить гусеницу о камень, попасть в нежданную расщелину или погубить себя любым другим способом. Дни напролет среди бесконечной тьмы я ехал, засыпал и просыпался на водительском сиденье, а шлюп останавливал автоблокиратор.
Мне было все равно. Я хотел выбраться из мрака.
Примерно на пятый день переднюю левую гусеницу «Бегуна» заело на крутом спуске метра в три или около того. Шлюп занесло и опрокинуло. Сила привычки заставляла меня пристегиваться и носить скафандр – две вещи, которые, как говорилось в руководстве страховой компании, следует делать, если не хочешь, чтобы твой полис аннулировали. Сэм из-за этого тоже шум поднимала.
«Бегун» скатился и замер, лежа на крыше, все его огни погасли. Когда я прекратил орать от ярости и разочарования, воздуха все еще хватало (хотя я чувствовал, как он выходит), чтобы оставаться в сознании.
Я надел шлем и включил головной прожектор.
Конденсатор моего скафандра был полностью заряжен, но термоядерный блок «Бегуна» накрылся. Это означало еще семнадцать часов жизни, если только я не смогу исправить поломку, но оба отсека, содержащие два запасных блока и ремонтный подход для их смены, были расположены сверху шлюпа. Я вылез наружу, морщась, что выпускаю последний воздух из кабины, и пошуровал вокруг. Шлюп лежал именно на тех люках, которые нужно было открыть.
Семнадцать – ну, теперь уже шестнадцать – часов. И одно большое обещание.
Воздушные насосы шлюпа работали, как и до аварии, в цистернах было полно жидкого кислорода. Я мог бы перенести его в свой скафандр через аварийный клапан и продержаться так несколько дней. Провизии в костюме было достаточно, чтобы превратить все это в настоящее состязание между смертью от голода и смертью от удушья. Если бы сигнал рации куда-нибудь дотянулся, мне бы это помогло, но на больших расстояниях он зависел от ретранслятора, а его антенна оказалась под опрокинутым шлюпом.
Сэм была мертва. «Бегун» тоже. И я – для любого реального выхода.
Ни «Бегуну», ни мне больше не требовался кислород, но я сообразил, что он понадобится Сэм. По крайней мере, я мог сдвинуть вместе баки, и у меня оставались заряды, которыми мы взрывали крупные скалы.
Тело Сэм я перенес в кислородное хранилище, положил между двумя резервуарами и еще раз обнял мешок. Открыть его не посмел. Не знаю, то ли боялся увидеть, что она ужасно выглядит, то ли, наоборот, что она покажется живой и спящей.
Я установил таймер на одном из зарядов, положил тот сверху на ее тело и свалил туда же остальные. Моя маленькая кучка бомб заполнила почти все пространство между кислородными резервуарами. Затем я принялся возиться с четырьмя баками, стараясь уложить их крест-накрест на куче, приволок с кухни легко воспламеняющиеся штуки – муку, сахар, бутыли с маслом, – чтобы огонь точно разгорелся сильно и надолго.
Судя по моим часам, оставалось пять минут до того, как погаснет таймер.
До сих пор не знаю, почему я покинул шлюп. Я планировал умереть там же, сгореть вместе с Сэм, но, может быть, мне просто хотелось посмотреть, все ли я правильно сделал, или что-то в таком же роде: если бы не сработало, я попробовал бы еще раз? Не важно, по какой причине, но я отступил на безопасное с виду расстояние.
И посмотрел вверх, на звезды. Я плакал так сильно, даже боялся из-за слез не разглядеть их. Они были так прекрасны, и это длилось так долго.
Двадцать килограммов взрывчатки хватило, чтобы разнести все резервуары и раскалить кислород добела. Органика при этом не просто горит, она взрывается и испаряется, а кроме пятидесяти килограммов, которые весила Сэм, я свалил там еще килограммов шестьсот всякой органики.
Это все я понял спустя много времени. А в первую четверть секунды, когда прогремел взрыв, все произошло довольно быстро. Здоровый кусок наблюдательного пузыря – достаточно гладкий, чтобы не порезать скафандр и не убить, но достаточно тяжелый, чтобы отбросить на пару метров вверх и на добрые тридцать метров назад, – врезался в меня и покатил по склону, разбитого и без сознания, но живого.
Думаю, когда я постепенно приходил в себя, мне снилась Сэм.
Теперь послушай, боттерогатор, конечно, я хотел бы ради нового поколения марсиан рассказать тебе, что мне привиделось, как она дает важный совет по достижению успеха, и там, в стране снов, я поклялся выбиться в люди, стать достойным ее и все такое. Но на самом деле мне снилось, как я держу ее, обнимаю и смеюсь вместе с ней. Извини, если этого нет в списке.
Наступил день, когда я очнулся и сообразил, что видел медика. Вскоре я уже оставался в сознании достаточно долго, чтобы произнести «Привет». И в конце концов выяснил: оказывается, спутник наблюдения заметил и заснял взорвавшийся шлюп, поскольку такая яркая вспышка была чем-то необычным. Искусственный интеллект определил объект в пыли как человеческое тело и отправил автоспасатель – ракету с манипулятором. Автоспасатель вылетел со стартовой площадки Олимпик-Сити по баллистической траектории, приземлился неподалеку от аварии, подполз ко мне – еще-не-задохнувшемуся и пока-не-замороженному, – схватил своей механической рукой и закинул в трюм. Потом снова взлетел, добрался до больницы и передал меня доктору.
Общая стоимость одной миссии автоспасателя и двух недель в больнице с живым персоналом – кстати, страховая компания отказалась покрыть затраты на лечение, поскольку я нарочно взорвал шлюп, – составила сумму примерно двадцати успешных разведок. Так что, как только я смог двигаться, они связали меня контрактом и, поскольку я какое-то время был не форме для всяких тяжелых-и-полевых дел, мне подобрали маленькую компанию по снабжению старателей, которой понадобился живой менеджер в офис на Элладе. Я изучил это дело – было несложно – и рос вместе с компанией, став первым на Марсе генеральным директором, отрабатывающим долг.
Я брался и за другую работу: бухгалтерию, контроль, картографию – за все, где мог заработать, лишь бы быстрее расплатиться по контракту, и особенно хватался за дела, которыми мог заниматься онлайн в свое крошечное свободное время. Каждое дело я изучал от и до, потому что пообещал это Сэм. В конце концов за несколько дней до своего сорок третьего дня рождения я расплатился с долгом, отовсюду уволился и занялся собственным бизнесом.
К тому времени я знал, как и для чего движутся деньги почти в каждом значимом предприятии на Марсе. У меня имелось достаточно времени, чтобы все обдумать и спланировать.
Вот так это было. Я сдержал слово – о, хорошо, боттерагатор, давайте отметим и эту графу. Выполнять обещания важно для успеха. В конце концов, я же здесь.
Спустя шестьдесят два года я знаю, поскольку об этом знают все, что дешевое лекарство, которое сейчас принимает каждый, спасло бы Сэм жизнь. Небольшие вложения – если бы кто-нибудь понимал это заранее, – и мы с Сэм десятилетиями бы отмечали юбилеи и были бы еще богаче, при ее-то уме. И, боттерогатор. если бы ты пообщался с ней, то, наверное, тоже больше бы учился.
Или это я сейчас так думаю?
Долгие годы, вспоминая Сэм, я передумал о тысяче вещей, которые мог бы сделать по-другому и, может быть, в них тоже бы преуспел.
Но один вопрос до сих пор не дает мне покоя: это ли все она имела в виду? Видела ли она во мне какой-то потенциал, способный заставить плохое начало обернуться успехом, как оно и вышло? Была ли она просто сообразительной девочкой-идеалисткой, играющей в дом с самым исполнительным парнем, которого смогла найти? Хотела ли она, чтобы я снова женился и завел детей? Намеревалась ли меня обогатить?
Я так часто сожалею о том, что на самом деле не выполнил того второго обещания, ирония, которую теперь могу оценить: она боялась ледяной могилы, но поскольку выгорела по большей части до воды и углекислого газа, то на Марсе превратилась в снег. А молекулы настолько малы и распределяются настолько равномерно, что всякий раз, когда выпадает снег, я знаю: в нем есть частичка Сэм, прилипающая к моему скафандру, падающая на мой шлем, укрывающая меня, пока я стою в тишине и смотрю, как снег опускается.
Она воплотила мою мечту? Я сдержал обещания, и они сделали меня тем, кто я есть… этого она хотела? Если я всего лишь случайный каприз умной девочки-подростка, полной романтических грез, то чем бы я был без ее каприза, без ее грез, без Сэм?
Знаешь, боттерогатор, передай это новому поколению марсиан: забавно, как одно крошечное обещание стать лучше, данное кому-то или чему-то, может превратиться в нечто столь же реальное, как Саманта-Сити, чьи огни ночью заполняют кратер, простирающийся передо мной от балкона до самого горизонта.
Теперь мне нужно пройтись по ту сторону стены кратера, пока не погаснет фальшивая заря городских огней, и я буду бродить до рассвета или пока голод не повернет меня домой.
Боттерогатор, можешь отключить свои чертовы тупые мигалки. Это все, что ты от меня получишь. Я отправляюсь на прогулку. Снег идет.