Питер С. Бигл родился в Нью-Йорке в 1939 году. По меркам жанра фэнтези его нельзя назвать слишком плодовитым автором – Бигл опубликовал всего несколько романов, – но его произведения были очень хорошо приняты публикой. Наиболее известными стали два – «Тихий уголок» («А Fine and Private Place») и «Последний единорог» («The Last Unicorn»), которые 7 пеперъ считаются классикой жанра. Можно даже сказать, что Бигл стал самым успешным автором лирического и экспрессивного фэнтези после Брэдбери. Он дважды был награжден Мифопоэтической премией в номинации «Фэнтези», также получил премию «Локус» и часто становился номинантом на Всемирную премию фэнтези. В число работ Бигла входят романы «Архаические развлечения» («The Folk of the Air»), «Песня трактирщика» («The Innkeeper’s Song») и «Тамсин» («Tamsin»). Его рассказы появлялись в различных журналах, таких как «The Magazine of Fantasy & Science Fiction», «The Atlantic Monthly», «Seventeen» и «Ladies’ Home Journal», а также выходили в авторских сборниках «Носорог, цитировавший Ницще, и прочие странные знакомые» («The Rhinoceros Who Quoted Nietzsche and Other Odd Acquaintances»), «Гигантские кости» («Giant Bones»), «Между строк» («The Line Between») и «Мы никогда не говорим о моем брате» («We Never Talk About My Brother»). В 2006 году он получил премию «Хьюго», а в 2007-м – премию «Небьюла» за рассказ «Два сердца» («Two Hearts»). Бигл является автором сценариев нескольких художественных фильмов, мультипликационных версий «Властелина колец» и «Последнего единорога» и любимой многими фанатами серии «Сарек» из сериала «Звездный путь: Следующее поколение». Также он написал либретто оперы «Полночный ангел» и популярное автобиографическое путешествие «По одежке встречают» («I See By Му Outfit»). Недавно вышел его новый сборник «Зеркальные королевства: лучшие произведения Питера С. Бигла» («Mirror Kingdoms: The Best of Peter S. Beagle») и два долгожданных романа – «Долгое лето» («Summerlong») и «Боюсь, у вас завелись драконы» («I’m Afraid You’ve Got Dragons»).

Рассказ «То, как это все работает» – оммаж поздним произведениям Аврама Дэвидсона, написанный с большой любовью. Дэвидсон, изображенный с удивительной точностью и теплотой, стал одним из главных героев; вторым является сам Бигл. Действие происходит в мире романа Дэвидсона «Хозяева лабиринта» («Masters of the Gaze»), где все времена и пространства соединены между собой странными туннелями, выходы из которых могут появляться в любом месте, например на улицах Нью-Йорка или в мужском туалете Центрального вокзала.

 

В древнем, обветшалом и довольно зловещем шкафу для хранения документов, где я обычно держу бумаги, которые обязательно потерял бы, лежи они в месте поприличнее, есть папка с открытками. Каждый дюйм бумаги, не занятый картинкой или адресом, исписан уникальным, мелким и при этом разборчивым почерком. Это дело рук человека, который доверяет исключительно письменному слову (именно письменному). Открытки рассортированы по датам на штемпеле: между некоторыми большой промежуток, между другими – маленький. Например, тринадцать открыток отправлялись ежедневно в марте 1992 года.

На первой открытке из этой пачки на полях стоит печать типографии У. Г. Рейстермана, Дулут, Миннесота. На картинке – три милых котенка, жмущихся друг к другу. Сзади послание от Аврама Дэвидсона, написанное причудливым, но все же понятным почерком:

«4 марта 1992 года.

Уважаемому дону Педро из Бронкса, линии метро Д, А и Ф. От Великого и превознесенного сборщика налогов внутренних и внешних в штате Северная Дакота и за его пределами».

Он всегда обращался ко мне «дон Педро».

«Маэстро!

Пишу Вам из исторических окрестностей Темнейшего Олбани, где Эриканал устало поворачивает и трусцой бежит к Темному Буффало. В настоящее время я занят тем, что прочесываю совершенно растрепанные документы „Нью-Йоркского государственного бюро дизайна, устройств, узоров и сточных труб“ с дьявольской целью – произвести тщательный осмотр грязных носков и белья обитателей города Нью-Йорка в надежде обнаружить источник…»

И так далее, и тому подобное. Но по пути от его стола до моего почтового ящика открытка стала нечитаемой, так как на ней появились пятна неизвестной природы: возможно, это были капли дождя, или тающий снег, или даже «Столичная», но так или иначе чернила потекли и размазались. Сквозь размытые строчки я мог рассмотреть лишь часть слова, которая в равной степени могла читаться как «флокс» или «физик», а может, не была ни тем, ни другим. В любом случае, в тот день, когда открытка пришла, даже обрывочное послание вызвало у меня веселый смех и решимость писать Авраму почаще, если он не поменяет адрес.

Вторая открытка пришла на следующий день.

«5 марта 1992 года.

Лично в руки высокоуважаемого и слишком дорогого дона Педро из столь же слишком дорогого Северного Бронкса, а также в руки тех, кого он сочтет Достойными, хотя всем известно, что он всегда выбирает самых паршивых Друзей и Приятелей, чему я являюсь свидетелем.

Ваше Абсолютное Высоченство с мышами или без… В данный момент я сижу на спине огромного волосатого четырехногого существа, которое, по утверждению парня с бегающими глазками, придерживается конских убеждений. К сожалению, не вижу никакой возможности убедить это существо ни в чем, ибо оно хочет лишь одного – соскрести меня со своей спины с помощью деревьев, кустов, автомобилей и других лошадей. С переменным успехом мы продвигаемся по бездорожью пустыни, которую вполне закономерно назвали Jornada del Muerto. Она лежит на юго-западе Нью-Мексико, где мне сказали, что вход в известняковые пещеры даст возможность адресовать…»

Конец послания вновь уничтожен то ли лошадиным, то ли коровьим навозом, а может, и слюной дикого верблюда – последнее хоть и не слишком вероятно, но все же возможно. Так или иначе, это письмо – что ужасно раздражает – тоже нельзя прочитать. Но дело даже не в этом.

На следующий день пришла еще одна открытка.

«6 марта 1992 года.

Дону Педро, Лорду Речных берегов и Полночных лугов, Доктору мистической каллиграфии, Лейтенанту-гончему из Королевского шабаша.

Приветствую!

Отправляю Вам это послание из Пупа мира, а если точнее, с Северного полюса, где, если вы мне верите, находится Государственный слив штата Нью-Йорк, который окончательно засорился и даже не пытается прорваться сквозь Северный путь. В настоящее время я с помощью инструментов собственного изобретения пытаюсь добраться до истины, если таковая вообще существует, и подтвердить легенду о полой Земле. Тарзан утверждал, что побывал там, и если Вы не доверяете слову человека-обезьяны, то уж не знаю, что может оказаться хуже, а? В любом случае, вход в Пеллюсидар не является моей главной целью (хотя было бы все-таки здорово найти место, где можно мусорить, загрязнять окружающую среду и расхищать природу с чистой совестью). О том, что я ищу, о мой верный Товарищ по бане и Поэт-лауреат Верховной Дурашливости, Вы узнаете первым, когда/если я это найду. В нужное время, думающий нужное о своем в нужной мере испорченном, опороченном, проклятом, проклятом старом друге, который вообще-то такой порядочный фарклемпт, что его писульки даже полярного медведя вытащили бы из спального мешка и привлекли бы внимание хорошенькой эскимоски (или мороженого-эскимо на палочке, на выбор), вечно Ваш в Митре, Аврам, он же АК».

Три открытки за три дня, датированные одна за другой. Все с разными марками (они настоящие, я проверял), посланы из трех разных мест, очень далеких друг от друга, и по совершенно разному поводу. Даже Флэш не смог бы побывать там за три дня, что уж говорить о невысоком плотном господине с артритом и астмой, почти семидесяти лет от роду. Сам по себе я довольно рассеянный и ненаблюдательный, но даже я обратил внимание на неправдоподобность этих открыток еще до того, как появилась четвертая.

«7 марта 1992 года.

Отправлено быстрой морской коровой по Куросио до залива Гумбольдта, где оно попало в могучий Гольфстрим, а оттуда в руки некоего дона Педро, Жемчужины Востока, Любимца братства Сигма Хи, Хозяина собак, карбюраторов и Той, Которую нельзя раздражать.

Ну и как Вы? Я здесь в Восточном Вимоне-на-Ориноко, почти alles меня раздражает. Чувствую себя вполне удовлетворенным: я на пороге (а если Вы помните, именно на пороге Взрослой Жизни нам настоятельно не рекомендовали удовлетворять себя) последнего открытия, сейчас скажу какого – тайны всемирной канализации! Нет, это никак не связано с масонами, иллюминатами, секретными материалами и кодексами Матери Церкви. Даже – постучите по дереву – с Протоколами сионских мудрецов не связано. Нет никаких других заговоров и тайных обществ. Существует лишь одно-единственное и неповторимое Универсальное международное братство канализаторов (которых в последние годы переименовали в работников канализации) и водопроводчиков. Члены этой организации – не просто люди, которые приходят, чтобы пробить засор в раковине и вырубить корни дерева из выгребной ямы, это безымянные гиганты, заложившие истинные основы всего, что мы считаем цивилизацией, обществом и культурой. Трубы под трубами, туннели под туннелями, бесконечные вентили и обвязки, муфты, стояки и колена – братья обещают сохранить все в тайне и приносят еще более страшные клятвы под угрозой ужасного наказания, которое постигнет их в том случае, если они проговорятся… ну как обычно, Вы поняли. Так клянутся в мальчишеских штабах, расположенных на деревьях. Всевашний Ваш Аврам».

Прочитать, что написано на почтовой марке, я не смог, потому что на ней стояли разные штемпели и печати, хотя мне показалось, что она из Бразилии, – ну, вы уже поняли. У него не было никакой возможности за такое короткое время посылать мне открытки из четырех разных мест. Либо его друзья, участники этого розыгрыша, жили по всему свету и отправляли за него открытки, либо… Никаких других «либо» быть не могло, потому что это абсолютно не имело смысла. Аврам любил шутить. Некоторые анекдоты он, вне всякого сомнения, переводил с шумерского, потому что юмор затерялся где-то в веках, но он никогда не подшучивал над людьми.

Позже я получил еще девять открыток, последовательно датированных, они приходили не каждый день, но часто. По маркам и самому тексту я узнал, что их посылали в следующем порядке: из Экваториальной Гвинеи, из Туркменистана, из города Дэйтон в штате Огайо, из украинского Львова, с острова Эгг, из Пинар-дель-Рио (он находится на Кубе, а туда американцам въезд запрещен!), из Хобарта, столицы австралийского штата Тасмания, из Шигадзе на Тибете и, наконец, что в высшей степени провокационно, из города Дэвис в штате Калифорния. Там в это время жил я, хотя, судя по посланию на открытке, ничто не намекало на то, что мой друг попытался хотя бы навестить меня.

После этого вереница посланий прекратилась, но я о них думать не перестал. Напротив, пытался разгадать эту тайну, и у меня уже, по любимому выражению Аврама, ум заходил за разум, пока в один скучный летний день в Нью-Йорке я не завернул за угол в районе Челси…

…и буквально столкнулся с плотным коротышкой с бородой и плоскостопием, который едва ли не бежал, хотя вряд ли это возможно, учитывая его шансы на карьеру профессионального баскетболиста. Это был Аврам. Одетый в официальный костюм – среди моих знакомых только он регулярно носил галстук, а также жилетку и пиджак из одного комплекта, – выглядел Дэвидсон слегка взъерошенным, что было для него обычно. Он моргнул, рассматривая меня, затем огляделся по сторонам и задумчиво произнес:

– Все-таки угадал, верно? – и добавил так, словно мы с ним вместе ужинали прошлым вечером или даже завтракали сегодня утром: – А ведь я вам говорил, что крабовый салат уже попахивает.

Я не сразу сообразил, что в последний раз мы с ним виделись где-то в подозрительном районе Мишн, что в Сан-Франциско, и к тому времени, как я высадил его у дома, у меня уже появились первые признаки пищевого отравления. Я послушно ответил:

– Говорили, а я не послушал. Что, черт возьми, вы тут делаете?

Он родился в Йонкерсе, но практически везде чувствовал себя как дома, кроме родного города; не помню, чтобы я хоть раз побывал с ним на восточном берегу Миссисипи, если, конечно, не считать потерянный уик-энд в Миннеаполисе.

– Кое-что исследую, – поспешно ответил он. Это единственное наречие, которое можно применить к его обычной, не отличающейся стройностью мыслей манере беседы. – Не могу говорить. Завтра, в два двадцать два, у Виктора.

И скрылся, поспешно побежав вниз по улице. В данном случае наречие для него нехарактерное, потому Аврам никогда и никуда в жизни не спешил. Я сам бросился следом на необыкновенно высокой для меня скорости, звал его, но когда завернул за угол, то его уже след простыл. Так я и стоял там, почесывая затылок, прохожие натыкались на меня и раздраженно ворчали.

Я прекрасно понял, что он имел в виду, сказав «в два двадцать два»: это была наша общая старая шутка, которая родилась по довольно забавной причине. Мы всегда заранее договаривались встретиться во время обеда, но ни один из нас никогда не приходил в назначенное время. Так и появилась эта приблизительная величина, сознательная издевка над точностью и пунктуальностью. А кафе «У Виктора» – это кубинский ресторан в западной части 52-й улицы, где готовили и до сих пор готовят замечательные блюда из ничем не примечательных продуктов. Понятия не имел, что Аврам знает это место.

Всю ночь я проворочался на диване у двоюродного брата, у которого я всегда останавливался, приезжая в Нью-Йорк. Аврам не то что выглядел испуганным – я никогда не видел, чтобы он чего-то боялся, даже разгромных рецензий, – он был в смятении… Да, можно сказать, что он выглядел смятенным и даже немного сконфуженным. Ему это было не свойственно, и меня беспокоило, что Аврам стал сам не свой. Подобно кошкам, я предпочитаю, чтобы люди, когда я ухожу, оставались в том же месте, и не только в физическом смысле, хотя и в нем тоже. А в Авраме явно что-то изменилось.

Встал я ранним голубым, но уже жарким утром, сделал завтрак для себя и двоюродного брата, затем просто убивал время, как мог, наконец сдался и пошел к «У Виктора», хотя время едва перевалило за час. С парой кружек кубинского пива я просидел в баре до тех пор, пока не явился Аврам. Часы у меня на руке и на стене над большим зеркалом показывали ровно два часа двадцать две минуты – увидев это, я сразу понял, что Аврам в беде.

Только он этого не демонстрировал. Наоборот, вел себя расслабленно, а не так, как когда мы столкнулись на улице. Мы ждали, пока нас посадят за стол, он спокойно вспоминал о нашем последнем серьезном разговоре, подогретом калифорнийской водкой. Тогда он объяснял мне истинную причину того, почему чеснок традиционно считается средством против вампиров, и рассказал о шокирующих исторических событиях, к которым привел этот миф. Потом заговорил о своих переводах личных дневников Влада Цепеша (никогда не мог понять, откуда Аврам знает столько языков), а также о замечаниях Дракулы относительно прототипа Мины Харкер. Потом официант проводил нас к столу; усевшись, мы перешли к вопросу о том, почему некоторые племена нилотов отдыхают, стоя на одной ноге. И это еще до того, как мы заказали «Бартолито».

Нам еще не подали основного блюда, как Аврам посмотрел на меня через стол, прищурился и, жуя закуску из сладкого банана с соусом из черной фасоли, произнес:

– Возможно, вы удивились, когда я позвал вас сюда.

Говорил он голосом сумасшедшего профессора – или Питера Лорре, который вдохнул веселящего газа.

– Нас всех удивились, Большой Бвана, сэр, – сказал я, делая вид, что смотрю налево и направо, оглядывая толпу в ресторане. – Но никто не возражать.

– Это хорошо. Возражений в наших рядах я не потерплю. – Аврам отпил вино и так напряженно и сосредоточенно взглянул мне в глаза, что лишь его торчащая клочковатая борода слегка разрядила обстановку. – Вы же, конечно, понимаете, что я бы не смог написать вам из всех тех мест, которые указаны в моих последних посланиях.

Я кивнул.

Аврам добавил:

– И все-таки я это сделал. Смог.

– Э-э-э. – Нужно было что-то сказать, и я пробормотал: – Нет ничего невозможного. Вы же знаете, что французский раввин Раши в десятом-одиннадцатом веке предположил…

– Что сумеет пройти между каплями дождя, – нетерпеливо перебил Аврам. – Да, что ж, может, он сделал то же самое, что и я. Может, тоже нашел путь в Околомирье.

Мы смотрели друг на друга: он спокойно ждал, как я отреагирую, а я был слишком потрясен, чтобы хоть что-то ответить.

Наконец я сказал:

– Околомирье? И где это?

Только не говорите мне, что я мог бы сострить пооригинальнее.

– Около нас. – Аврам махнул правой рукой, изобразив полукруг. При этом он чуть не сбил с соседнего столика бутылку отличного «Пино Гриджио» – в кафе «У Виктора» столики стоят слишком тесно – и едва не поранил вилкой сидевшего рядом гостя.

Я передал бедняге наши искренние извинения вместе с бутылкой вина подешевле, и они были приняты. После этого Аврам продолжил:

– Если говорить конкретно об этом месте, то примерно в сорока пяти градусах от вас влево и немного наверх. Я могу взять вас туда прямо сейчас.

– Э-э-э, – снова протянул я и сказал: – Вы же понимаете, что это звучит вроде «летите ко второй звезде справа, а потом прямо до утра». На инакомыслие, впрочем, не претендую.

– А звезды, впрочем, и не понадобятся, – в тон мне продолжил Аврам, вновь размахивая вилкой. – Скорее уж, поверните налево у той или иной крышки канализационного люка, или поднимитесь по лестнице на это старинное здание, или помочитесь в этот конкретный писсуар в туалете Центрального вокзала. – Он вдруг тихо засмеялся, и один уголок его рта резко задергался. – Смешно… Если бы я не пошел отлить на вокзале… Ха! Попробуйте-ка эту vаса frita, очень вкусно.

– Вернемся к тому, как вы отлили, и поосторожней с вилкой. Что произошло на Центральном вокзале?

Аврам, если можно так выразиться, жил для того, чтобы отвлекаться, и как художник, и как товарищ.

– Начнем с того, что я не собирался туда идти. Но мне приспичило, вы же знаете, как это бывает, туалет в забегаловке наверху не работал, поэтому я спустился вниз, можно сказать, прямо в kishki этого зверя… – Глаза у него подернулись пеленой, он смотрел куда-то вдаль. – Знаете, это невероятное место, Центральный вокзал. Вам стоит придумать роман, в котором действие будет происходить именно там, в конце концов, сюжет одной из ваших книг разворачивается на кладбище…

– То есть вы пошли в привокзальный туалет и… – я сказал чуть громче, чем стоило, и люди начали на нас оборачиваться с легким недоумением, хотя могло быть и хуже. – Что дальше-то, мэтр?

– Да. И… – Взгляд его снова стал сосредоточенным и сфокусированным, и он заговорил низким и размеренным голосом: – «Той же самой дверью я выходил, которой и вошел». – Он даже в таком контексте умудрялся цитировать Хайяма. – Но попал совсем в другое место. А не на Центральный вокзал.

Я многое повидал и знал его слишком долго, чтобы понимать, что он не шутит. Поэтому просто спросил:

– И куда вы попали?

– В другое место, – повторил Аврам. – Я назвал его Околомирье, потому что оно и над нами, и под нами, и вокруг нас. Я же писал вам об этом.

Я с удивлением уставился на него.

– Писал. Помните Универсальное Международное братство канализаторов и водопроводчиков? Околоподвальная реальность, все эти трубы, вентили, обвязки, муфты, стояки и колена… всё совсем не такое, как всё? Это и есть Околомирье, только тогда я его так не называл… Пытался найти путь, не знал, как это все назвать. Надо бы составить карту… – Он сделал паузу. Мое недоумение и усиливающееся беспокойство, очевидно, стали совсем очевидными. – Нет-нет, прекратите. Я раздражителен и категоричен, иногда могу даже быть слишком дотошным – и до такого, бывает, доходит, – но я не более безумен, чем обычно. Околомирье реально, клянусь, когда мы тут закончим, я отведу вас туда. Хотите десерт?

От десерта я отказался. Мы расплатились, похвалили шеф-повара, дали на чай официанту и вышли наружу, но день стал каким-то странно… нет, не туманным, но неопределенным, словно все линии утратили четкость и готовы были оспорить собственное существование. Я остановился, потряс головой, снял очки, подышал на них и вернул на место. Аврам, стоявший рядом, крепко схватил меня за руку. Он говорил тихо, но горячо:

– Так. Сделайте два шага вправо и обернитесь.

Я посмотрел на него. Пальцы его больно вцепились в мою руку.

– Ну же!

Я сделал так, как он просил, а когда обернулся, ресторан исчез.

Так я и не понял, где мы оказались. Аврам мне не сказал. Все стало ясным, но глаза резал холодный сумеречный ветер, который дул вдоль пустой грунтовой дороги, вздымая пыль. Весь Нью-Йорк с его звуками, запахами, голосами и пейзажами исчез вместе с кафе «У Виктора». Я не знал, где мы оказались и как сюда попали, но думаю, хорошо, что пережил весь этот ужас именно тогда, потому что ни до, ни после я ничего подобного не испытывал. В пределах видимости не оказалось ни единого живого существа, не было даже намека на то, что они здесь обитают. И сегодня я не смог бы объяснить, как мне удалось выдавить из себя слова, но я просипел пересохшим горлом:

– Где мы?

Пока я писал об этом, на меня снова накатили воспоминания, честно говоря, меня трясет до сих пор.

Аврам спокойно сказал:

– Черт. Надо было сделать три шага вправо. Namporte! – Обычно он говорил это слово, пытаясь подбодрить в сложный момент. – Просто идите за мной след в след.

Он пошел по дороге, которая, насколько я видел, никуда не вела – только ветер и дорога без конца, – и я, боясь сделать что-то не так и остаться в этом жутком месте, в точности повторял его движения вплоть до резкого поворота головы и артритного прыжка в сторону, словно мы играли в классики. В какой-то миг Аврам даже согнул правую ногу и поскакал на левой, а следом и я.

Не помню, как долго это продолжалось. Но помню – хотя предпочел бы забыть, – как Аврам вдруг резко остановился и мы оба услышали мягкий скребущий звук, иногда переходивший в цоканье, словно чьи-то когти начинали стучать по камню.

– Черт, – снова сказал Аврам.

Быстрее он двигаться не стал, но, когда я подошел к нему почти вплотную, вытянул руку и дотронулся до меня. Аврам все чаще смотрел влево, и в глазах его мелькало беспокойство. Я помню, что старался отвлечься, пытаясь понять по звуку, сколько ног у нашего преследователя, две или четыре. Сейчас я понятия не имею зачем, но в тот момент это отчего-то казалось мне очень важным.

– Продолжайте двигаться, – сказал Аврам.

Он снова шел впереди меня, но теперь уже медленнее, а я, в отличие от него, постоянно оборачивался назад и потому наступал ему на пятки. Локти он прижал к телу, выставив вперед лишь ладони, словно внезапно ослепший. Я сделал то же самое.

Даже теперь… даже теперь, когда порой я вижу во сне эту ужасную грунтовую дорогу, мне снится не то, как я спотыкался обо что-то, зная, что не нужно смотреть на землю, и не странное цоканье за спиной. Нет, снится лишь Аврам, идущий впереди меня, смешно дергающий головой и плечами, и его руки, которые ощупывают и месят воздух, словно тесто. А я плетусь следом, пытаясь не отстать, внимательно повторяя каждый его жест, намеренный или случайный. Во сне мы все идем и идем, без цели и будущего.

Внезапно Аврам пронзительно вскрикнул на непонятном мне языке, я повторил за ним, как смог, затем он завершил игру в классики оборотом вокруг оси и буквально бросился на землю влево. Я сделал то же самое, тут же закрыв глаза и едва не испустив дух. Когда я их открыл, он уже поднялся и стоял на цыпочках; помню, что я даже подумал: «Наверное, ему больно, с его-то подагрой». Левой рукой он тянулся вверх, как можно выше. Я повторил движение… и почувствовал под пальцами что-то твердое и грубое… подтянулся вверх, как и он…

…и понял, что нахожусь уже в другом месте. Моя левая рука все еще сжимала то, что оказалось выступающим кирпичом высокой колонны. Мы стояли в каком-то зале, напоминающем огромный вокзал, потолок куполом сходился где-то так высоко, что я даже не мог разглядеть на темных стенах ни рекламы, ни даже названия станции. Впрочем, название не имело бы смысла, потому что железнодорожных путей я тоже не увидел. Понял лишь одно – что мы выбрались с той пыльной дороги. Оторопев от облегчения, я глупо захихикал, даже немного безумно, и сказал:

– Не помню, чтобы «Студия Юниверсал» водила сюда людей на экскурсию.

Аврам сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.

– Все в порядке, – наконец сказал он. – Уже лучше.

– Лучше, чем что? – Большую часть своей жизни я провел в недоумении, но эта фраза затмила все. – Мы все еще в Околомирье?

– В центре Околомирья, – гордо ответил Аврам. – В самом сердце, если хотите. То место, где мы только что были, – это что-то вроде остановки в неблагополучном районе города. А это… Отсюда можно попасть куда угодно. В любую точку. Вам всего лишь надо… – он замешкался, чтобы подобрать правильный эпитет, – надо прицелиться поточнее, и Околомирье приведет вас туда. А еще лучше знать точные географические координаты того места, куда вам надо. – Я ни на секунду не усомнился, что именно так он и поступал. – Но самое главное, нужно сосредоточиться, наиболее полно представить себе это место, со всеми его особенностями, а затем… очутиться там. – Он пожал плечами и улыбнулся немного сконфуженно. – Простите, все это звучит довольно странно, вроде космоса и единения с миром. Я и сам не сразу до всего дошел. Целился, например, на Мачу-Пикчу, а попадал в Кейптаун или хотел посмотреть на Галапагос, а появлялся в Рейкьявике, и так раз за разом. Ну что, tovarich, в какую точку мира вы бы хотели…

– Домой, – ответил я прежде, чем он успел закончить свой вопрос. – Город Нью-Йорк, западная сторона Семьдесят девятой улицы. Высадите меня у Центрального парка, оттуда я дойду пешком. – Я поколебался немного, но все же сформулировал вопрос: – А как мы там окажемся: выскочим из земли или медленно проявимся в воздухе? И вообще, это будет настоящая Семьдесят девятая улица или… или нет? Мой капитан, похоже, в наших рядах появились возражения. Говорить со мной, Большой Бвана, сэр.

– Когда мы встретились в Челси, – начал Аврам, но тут я, отвернувшись от него, посмотрел в дальний конец станции – мне до сих пор кажется, что там я увидел человеческие фигуры, которых раньше не было. С дикой радостью я помахал им рукой и уже собирался позвать, но Аврам зажал мне рот и заставил пригнуться, яростно тряся головой. – Не делайте этого. Никогда не делайте, – зашептал он.

– Почему? – сердито спросил я. – Это, черт возьми, первые люди, которых мы увидели…

– Это не совсем люди, – тихо сказал Аврам, готовый снова заткнуть мне рот в случае необходимости. – Здесь, в Околомирье, нельзя ни в чем быть уверенным.

Фигуры, кажется, не двинулись, но и разглядеть их как следует я не мог.

– Они здесь живут? Или пытаются связаться с нами? Может, ловят попутку до Портленда?

Аврам медленно сказал:

– Многие люди пользуются Околомирьем, дон Педро. Большинство здесь временно, проездом, перебираются из одного места в другое, экономя на бензине. Но… да, есть и такие существа, которые здесь живут, и мы им совсем не нравимся. Может быть, для них мы «понаехавшие», но я точно не знаю. Еще многому нужно научиться. И все-таки я был прав насчет тех, кого вы выбираете в приятели… Лучше бы вы им не махали.

Тени двинулись в нашу сторону, не торопясь, но целенаправленно. Аврам рванул вперед, не помню, чтобы когда-нибудь видел, что он так быстро бегает.

– Сюда! – бросил он через плечо, ведя меня не к колонне, которая помогла нам выбраться, но в слепящую тьму, окружавшую нас; мне даже показалось, что мы бежим вниз по тоннелю метро, а за нами мчатся, приближаясь, поезда. Правда, вместо поезда тянулась цепочка каких-то существ – я совершил ошибку и посмотрел на их лица прежде, чем мы с Аврамом побежали. Он оказался прав – это были совсем не люди.

Теперь я думаю, что мы вряд ли убежали очень далеко. Учитывая, что были оба измотаны, а Аврам к тому же страдал плоскостопием и подагрой, да и ветер нам в спину не поддувал. Но наши преследователи довольно быстро отстали. Кто знает, по какой причине? Может, из-за усталости или скуки, либо они удовлетворились тем, что спугнули непрошеных гостей. В любом случае, у нас появилась весомая причина, чтобы остановиться, что мы тут же и сделали. Задыхаясь, я спросил у Аврама:

– А еще такие места, как это, есть?

Казалось, что ему требовалось приложить усилия даже для того, чтобы покачать головой.

– Других пока не обнаружил. Namporte! Доберемся домой по остановкам. «Все разрешится, и сделается хорошо».

Аврам ненавидел Томаса С. Элиота и постоянно приписывал эту цитату Шекспиру, хотя знал, что это не так.

Я не понял, что он имел в виду, сказав «по остановкам», пока Аврам вдруг не завернул резко налево и не пошел выписывать зигзаги; я следовал за ним по пятам, и мы вдруг оказались на нормальном тротуаре теплым весенним днем. На улице стояли круглые столики и пляжные зонты. Легкий ветерок колыхал яркие флажки, пахло мускатом и цитрусовыми, издалека доносился аромат моря. Нас окружали люди, абсолютно обычные мужчины и женщины в светлых брюках, спортивных куртках и летних платьях. Они сидели за столиками, пили кофе и вино, разговаривали, улыбались и совсем нас не замечали.

Потрясенный и совершенно опустошенный, я купался в ароматах, поражаясь солнечному свету.

– Париж? Малага? – слабым голосом спросил я.

– Хорватия, – ответил Аврам. – Остров Хвар, известное туристическое место со времен Древнего Рима. Приятное место.

Сунув руки в карманы, он раскачивался взад-вперед, мечтательно поглядывая на отдыхающих.

– Полагаю, вы не захотите остаться тут ненадолго? – Он отвернулся, прежде чем я успел покачать головой, и не собирался оглядываться.

Путешествуя во тьме, мы пробирались зигзагами и прыгали через заборы от одной остановки к другой, по совершенно непредсказуемому пути: из Хорватии мы попали в музыкальный магазин в Лапландии… на свадьбу в Шри-Ланке… в гущу уличных беспорядков в Лагосе… в класс начальной школы в Байи. Аврам двигался вслепую, мы оба знали это, да он и не отрицал.

– Мог бы переправить нас одним прыжком из центра прямо домой, но когда я попадаю на остановку, то теряюсь. Нужно разработать точную карту. Namporte, не волнуйтесь.

Как ни странно, я и не волновался, потому что начал, всего лишь начал, ориентироваться на местности. По переходам Околомирья, его перекресткам, объездам и веткам понимал, где надо повернуть налево или направо, чтобы попасть сюда, а где нужно покружиться, чтобы вырулить туда, а где доверять ногам, когда они идут вверх или вниз по невидимой лестнице, и наконец привык появляться посреди совершенно неожиданного ландшафта. Мы чувствовали себя шариками в автомате для пинбола, которые скачут по миру, но в целом потихоньку продвигались к восточному побережью Северной Америки. В портовом пабе Ливерпуля мы остановились, чтобы вознаградить себя небольшой передышкой. Барменша, не моргнув глазом, продала Авраму две пинты портера, а на меня вообще не взглянула. Я начинал привыкать, но меня все равно еще кое-что удивляло, поэтому я так ему и сказал.

– Околомирье ко мне привыкло, – объяснил Аврам. – Это я уже точно понимаю об Околомирье – оно растет и приспосабливается, как тело приспосабливается к инородному предмету. Если продолжите им пользоваться, оно и к вам привыкнет.

– Значит, сейчас люди вас видят, а меня нет.

Аврам кивнул.

Я спросил:

– А они настоящие? Все эти места, где мы побывали, все эти остановки, они настоящие? Они существуют, когда там нет никого из… извне, если никто через них не проходит? Это альтернативный мир, в котором у каждого есть двойник, или Околомирье просто достраивает реальность для туристов?

Портер, кстати, был вполне реальным, хоть и тепловатым, и я почти одним духом опустошил стакан и сказал:

– Мне нужно знать, мэтр.

Аврам глотнул пива и закашлялся, и я вдруг осознал, насколько он старше меня, уж он-то не должен был скакать по миру шариком от пинбола и быть единственным настоящим путешественником из всех, кого я знал. Совсем не должен.

Он сказал:

– Альтернативная вселенная – это чушь. А если и нет, то все равно неважно, отсюда до нее не добраться. – Он наклонился вперед. – Вы когда- нибудь слышали о пещере Платона, дон Педро?

– Это где люди прикованы цепями к стенам и всю жизнь могут лишь наблюдать за тенями? Ну и что?

– Тени отбрасывают люди, входящие и выходящие из пещеры, и вещи, которые они приносят, но бедные узники об этом не знают. Тени – единственная доступная им реальность. Они живут и умирают, так и не увидев ничего, кроме теней, и пытаются по ним познать мир. Философ же стоит у выхода из пещеры и может рассказать, что находится вне ее. Еще пива?

– Нет. – Мне вдруг даже расхотелось допивать то, что оставалось на дне стакана. – Значит, наш мир, то, что мы называем миром… может оказаться не чем иным, как тенью Околомирья?

– Или наоборот. Я до сих пор так и не решил. Если вы закончили, идемте.

Мы вышли наружу, Аврам постоял, глубокомысленно разглядывая семь с половиной миль доков и складов и нюхая воздух.

Я сказал:

– Семья моей матери отсюда уплыла в Америку. Кажется, им понадобилось три недели, чтобы добраться.

– Мы доберемся быстрее.

Он стоял, сложив руки на груди, и бормотал себе под нос: «Невозможно подойти ближе к гавани, проклятье… жаль, что мы не оказались на другом берегу Мерси… было бы лучше… лучше всего… нет… интересно…» Потом вдруг резко повернулся и зашагал обратно в паб, где вежливо спросил, где уборная. Ему показали, и он спустился по узкой лестнице, но, к моему удивлению, прошествовал мимо двери в туалет и продолжал спускаться все ниже, говоря мне через плечо:

– Большинство этих пабов построили прямо над водой совсем не случайно. Не спрашивайте меня почему, пока не скажу, но Околомирье любит воду…

Я чувствовал запах мокрой земли, которая, наверное, за сотни лет ни разу не высыхала. Слышал какое-то биение неподалеку – возможно, здесь работала помпа, – затем уловил вонь канализации, явно современной. Впереди была лишь глухая тьма, и я подумал: «Боже, это же сточная труба! Ну вот, он все-таки спустит нас в канализацию…»

Внизу лестницы Аврам замешкался, вскинул голову, как пистолет. Затем резко наклонил вперед и торжествующе прорычал. Повел меня за собой, но не в сточную трубу, как я думал, но в сторону от нее, к стене, сквозь которую мы прошли безо всяких препятствий, лишь ноги немного скользили по камням. В ботинках хлюпала склизкая грязь, и, хоть я шел по стопам Аврама, мне пришлось ненадолго остановиться, чтобы вылить ее. Испугавшись, я поспешно сунул ноги в ботинки, потому что мой друг шагал вперед, даже не оглядываясь. Пару раз я поскользнулся и чуть не упал, зацепившись то ли за камни, то ли за ветки, но оказалось, что это крупные, вполне себе узнаваемые кости, к ужасу моему, совершенно раздробленные. Я удержался, чтобы не показать их Авраму, потому что знал: он захочет остановиться и рассмотреть их, а потом рассказать мне, кому они принадлежали и как функционировали, а я этого знать не желал. Я и так знал, что это.

Постепенно поверхность под ногами затвердела и идти стало проще. Боясь услышать ответ, я спросил:

– Мы находимся под гаванью?

– Если так, то мы в беде, – проворчал Аврам. – Это бы означало, что я пропустил… Нет-нет, все в порядке, у нас все хорошо, просто… – Он вдруг замолчал, и я не увидел, а скорее почувствовал, что он обернулся и посмотрел туда, откуда мы пришли. А потом очень тихо сказал: – Проклятье…

– Что? Что?!

Больше и спрашивать не пришлось, потому что я услышал, как кто-то пробирается по грязи, по которой только что шлепали мы.

Аврам сказал:

– Всю дорогу. Они никогда не преследовали так долго… Готов был поклясться, что они отстали еще в Лагосе.

Затем мы снова услышали этот звук, Аврам схватил меня за руку, и мы побежали.

Тьма поднималась, что лишь затрудняло бег. Вздохи казались камнями, перекатывающимися в легких и груди; помню, как мне отчаянно хотелось остановиться, согнуться пополам и облегчить желудок. Помню, что Аврам не отпускал мою руку, буквально тащил за собой… Помню еще тяжелое дыхание, которое сначала считал своим, но оказалось, что так дышит кто-то другой, а не мы с Аврамом…

– Сюда! – задыхаясь, прокричал он. – Сюда! – Он отпустил мою руку и исчез меж двух валунов, чем бы они ни были. Эти глыбы стояли слишком близко друг к другу, поэтому я даже не понял, каким образом там поместился плотный Аврам. Вообще-то мне пришлось его сзади подтолкнуть, как Кролик помогал медвежонку Пуху выбраться из норы, а затем я и сам застрял, а он схватил меня за руку и принялся тянуть… Потом мы оба там застряли, я не мог дышать, и что-то схватило меня за левый ботинок. Со спокойствием, которое пугало гораздо больше, чем любой другой звук, даже тот, что раздавался из-за спины, Аврам сказал:

– Прицелься. Ты же знаешь, куда мы собираемся. Прицелься и прыгай…

Я так и сделал. Помню лишь, что думал о швейцаре, который стоял под навесом у подъезда, где жил мой двоюродный брат, а еще о лифте и цвете дивана, на котором я спал, когда приезжал в гости. Помню шипение и завывание за спиной, дрожь, словно я растворялся, а может, это была трещина, которую мы, нажав на нее, раскрыли…

…моя голова практически лежала на коленях Алисы, сидящей на грибе, – щека на гладком граните, ноги болтались где-то далеко, словно еще не вернулись из Околомирья. Я открыл глаза. Темно, тепло. Но тьма была совсем другая, пахло ночной травой и автомобильными выхлопами; я увидел, как Аврам прильнул в двусмысленной позе к Безумному Шляпнику. Кое-как я сполз на землю, помог ему отлепиться от Страны чудес, несколько мгновений мы молчали, глядя на Мэдисон-авеню. На дереве неподалеку тихо чирикали птицы, самолет пошел на посадку в аэропорт имени Джона Кеннеди.

– Семьдесят пятая, – уверенно сказал Аврам. – Только на четыре квартала ошиблись. Неплохо.

– На четыре квартала и целый парк.

Ботинок на левой ноге удержался, хоть и был весь в грязи и прочей дряни, но каблук исчез, и на подошве появились подозрительные глубокие дырки. Я сказал:

– Знаете, а я раньше боялся ходить по Центральному парку ночью.

Мы пересекли парк и добрались до западной стороны, но так никого и не встретили. Аврам вслух рассуждал, в какую ночь мы попали, сегодняшнюю или вчерашнюю.

– Время в Околомирье слегка сбоит, я никогда точно не могу сказать, сколько…

Я сказал, что нам нужно найти газету, тогда и узнаем, но не помню, что мы сделали.

На Семьдесят девятой улице мы стали прощаться: я собирался вернуться к двоюродному брату, Аврам о своих планах и месте пребывания в Нью-Йорке умолчал. Я сказал:

– Вы обратно не вернетесь. – Это был не вопрос, а утверждение, и прозвучало оно, вероятно, излишне громко. – Не вернетесь.

Он тут же заверил меня:

– Нет-нет, просто хочу немного прогуляться. Пройтись и подумать. Послушайте, я позвоню вам завтра, дайте мне номер вашего брата. Обещаю, я позвоню.

Он позвонил из автомата, сказал, что остановился в Йонкерсе у старых друзей семьи, что нам нужно встретиться в районе залива Сан-Франциско, когда мы оба туда вернемся. Но мы так и не встретились, и, хоть еще несколько раз говорили по телефону, больше я его не увидел. Находясь по делам в Хьюстоне, я узнал, что он умер.

Приехать домой на похороны я не смог, но посетил поминки. Там зачитывали бесчисленные некрологи, опубликованные в самых выдающихся изданиях, потом долго выступали друзья и знакомые, рассказывая об Авраме официальные и не очень истории, выпивали в память о нем. Это продолжается и по сей день, если его друзья собираются вместе, иногда я делаю это в одиночку.

Нет, я больше не предпринимал попыток вернуться в Околомирье. Стараюсь не вспоминать о том путешествии. Это проще, чем кажется. Говорю себе, что нашего приключения просто не было, и чем старше становлюсь, тем больше в это верю. Когда я попадаю в Нью-Йорк и прохожу мимо Центрального вокзала, то никогда туда не захожу, из принципа. Лучше потерпеть, даже если очень нужно.

Но он вернулся в Околомирье, я в этом уверен; думаю, Дэвидсон решил составить карту, а может, отправился туда и с другими целями, о которых я не знаю. И вот откуда мне это известно…

Аврам умер 8 мая 1993 года, через пятнадцать дней после семидесятилетия, в своей маленькой сырой квартирке в Бремертоне, штат Вашингтон. Тело обнаружили, коронеры составили отчет, заполнили официальные бумаги и сделали все как полагается: книги закрыли, двери опечатали, поставили последнюю точку.

Но спустя месяц, когда горе улеглось и тяжелейшее похмелье, заработанное во время и после поминок, прошло, а все приключившееся с нами начало казаться просто ярким воспоминанием, я получил потрепанную открытку. Она лежит в папке с остальными. На полях напечатано, что она издана в типографии Вестермарк Пресс, Стоун Хайтс, Пенсильвания. На картинке нарисован простенький торт с одной красной свечкой. На марке – флаг Камеруна. На обратной стороне удивительным почерком, который ни с чем невозможно спутать, написано удивительное послание:

«9 мая 1993 года.

Прославленному дону Педро, Компаньону во всех моих чудачествах и Чемпиону игры в „Скиттлс“ в Пасифик Гроув (Ветеранская лига).

Приветствую!

Знаете, что смешно в Платоновой притче о пещере? То, как это все работает. Когда-нибудь я приду и все вам покажу».

Прошли годы – я больше ничего не получил… но все равно на всякий случай замедляю шаг, когда собираюсь повернуть за угол.

За любой угол.

Где бы он ни был.