Дорогой Хесус, сын Хесуса!
Я тут читал письмо, которое ты оставил на моем планшете. Да, я хорошо знал твоего отца, и да, он умер слишком рано. И я буду счастлив поделиться с тобой воспоминаниями о нем, если ты, конечно, готов их выслушать.
Увидев голограмму, которую ты прислал вместе с текстом, я вспомнил очень многое. Я вижу парня, с которым соперничал в боевых искусствах в Академии, когда мы оба были до смешного молоды. Парня, вместе с которым я отправился в космос, в свое первое путешествие за пределы привычного мира и вселенной.
Ну да, это старческая словоохотливость, и потом, я сейчас один и готов говорить. Моя жена Анна уехала в Китай навестить каких-то древних родственников, нуждающихся в помощи. Меня же оставили здесь, в оазисе Мэнипалмс в Великой Американской пустыне – место вполне пригодное для жизни, но не в августе же! Сорок восемь гребаных градусов на улице, впору скорпионов жарить. Напоминает лето на планете Бела, но наше хоть, слава богу, не тянется полвека подряд. Когда домашний бот подает мне холодный напиток из манго и груш, я вежливо говорю: «Это превосходно, Тихо», потому что он запрограммирован повторять действия, за которые его хвалят, а мне нужна вся жидкость, которую он только сможет предоставить.
Значит, сделаю глоточек, припомню былые приключения, поговорю с планшетом – и ты сможешь прочитать то, что получится, если ты не слишком занят, помогая управлять Луной. Слышал я сплетни, будто однажды ты станешь госсоветником и будешь вершить историю. Ну а ты сохрани это в памяти – как предупреждение, насколько жестока может быть история по отношению к невинным. Вообще-то история эта началась до того, как твой папа и я появились на свет.
Итальянский мистик, называвший себя Инноченте, учредил культ под названием Скала ди Аморе, или Лестница Любви. Инноченте учил, что любовь может подняться от грубого и плотского к возвышенному и универсальному. Это сделало его доктрину предлогом для чего угодно, от оргий до святости, и привлекло немалое количество верующих. Какое-то время культ процветал.
Его символом была молекула ДНК, которая смахивает на лестницу, ну, может, на винтовую – внутри хрустального шара. Если присмотреться, все части этой эмблемы несут в себе глубокий смысл. Сфера обозначает единство, хрусталь – чистоту, молекула – лестницу жизни и, соответственно, любви. Одно время женщины носили их на браслетах с брелоками, а мужчины вешали себе на шею на цепочках. Во всех городах появились храмы с этим изображением, снабженным ночной подсветкой. Подобно Богу, оно было вездесуще – или повсеместно, как там правильно говорится?
Популярность сделала культ поводом для споров и даже насилия. Старые религии не могли не заметить, что у них отбивают верующих, и в разных частях света начались гонения. Правительство, как и случается обычно, решило свалить все на жертв и устроило показательные процессы, причем некоторых последователей культа обвинили в сексуальных извращениях и подстрекательствах к мятежу. Понтий Пилат быстро сориентировался бы в такой ситуации.
И тогда Инноченте объявил, что он с группой избранных покидает Землю, дабы подготовить убежище для всех истинно верующих в глубинах космоса. Как и другие мистики, он претендовал на обладание сверхъестественными способностями – даром пророчества и ясновидением – и утверждал, что провидит для колонии чудесное будущее. Скептики говорили, что он увозит своих последователей туда, где их будет проще контролировать. Кстати, так и бывает с основателями культов – и нередко!
Так вот, в то время Государственный Совет пропагандировал эмиграцию по ряду причин, одна из которых – желание избавить Землю от потенциальных возмутителей спокойствия, например религиозных фанатиков. Короли Англии руководствовались теми же соображениями, когда предложили пуританам убраться к чертям в Америку, да там и остаться. Инноченте и семьсот его учеников – вообще-то, шестьсот семьдесят два, некоторые усомнились и отказались – быстро получили визы и были доставлены в систему, обозначенную в новом каталоге как Н-2223. Их разместили на третьей, или гамма-планете, которую Инноченте с надеждой переименовал в Парадизо, то есть Рай, и там оставили жить или умирать сообразно собственным усилиям и выделенным припасам.
Планета была – ну не то чтобы недвижимостью премиум-класса. Премиум-класс зарезервировали под добычу полезных ископаемых и военные поселения, Парадизо не имела луны, и система была какая-то жалкая – ближе к солнцу располагались два уголька – альфа и бета, а дальше – два газовых шара, дельта и эпсилон. Плюс, как водится, всякая мелочь, некоторое количество интересных комет, которые появлялись там раз в несколько столетий, и остатки несформировавшихся или разрушенных планет, устраивающие время от времени метеоритные ливни удивительной яркости.
По массе планета была примерно как Нептун, хотя по размерам, будучи твердым телом, заметно ему уступала. Высокая гравитация, надо полагать, требовала от местных форм жизни серьезных адаптаций, и карикатуристы вволю поглумились, рисуя колонистов, похожих на кривоногих гномов, безуспешно карабкающихся по Лестнице Любви. Пока верующие обустраивались, Инноченте умер из-за проблем с коронарными сосудами, возможно, вызванных увеличением гравитации, и ему наследовал сын, который тоже претендовал на обладание паранормальными способностями.
Земля потеряла с ними связь, когда примерно в том направлении произошло несколько стычек с неизвестными, но хорошо оснащенными захватчиками. Получивший гордое имя Первой Войны с Пришельцами конфликт продолжался с перерывами – да и состоял по большей части из них – сорок четыре стандартных года. Ты, наверное, помнишь из уроков истории, что нам не сопутствовал успех, хотя удалось разнести один их корабль снарядом, чья скорость превосходила скорость света, ССС. Потом наши немало повозились, роясь в обломках в поисках образцов живых тканей – и в итоге оказалось, что пришельцы принадлежат не к одному виду, видов там было как минимум пять, причем – в отличие от так называемых кузенов с планеты Бела – даже не близкородственных.
Возможно, они все жили в симбиотической гармонии (неплохая теория), или же четыре из них поработили пятый (теория похуже). В любом случае, за отсутствием представлений о том, как они сами себя называли, враждебно настроенные журналисты обозвали их Зоопарком, а карикатуристы изображали как клетку с чудищами.
Это было наше единственное достижение. При этом мы потеряли несколько очень дорогих кораблей и несколько сот прекрасно обученных бойцов Космической Службы. Тогда более осторожные Государственные Советы объявили политику Сокращения – отозвали колонистов из опасного региона, чтобы укрепить ближние миры, которые проще защитить. Вот тут император Адриан кивнул бы старой мудрой головой и пробормотал бы «Sic transit…» или что-то в этом духе. Неприязнь к Лестнице Любви утихла, потому что без лидера культ пришел в упадок на Терре и на Луне и больше не представлял угрозы. И тогда Совет возложил на единственный корабль, огромный старый «Жуков», задачу переселения людей с Парадизо, и подготовка к экспедиции началась.
Пока тянулась вся эта история, мы с твоим папой родились и выросли в крепких, неугомонных и туповатых юнцов, которые обычно так нужны Службе. Тогда, как и теперь, Силы Безопасности держали собственные войска для подавления восстаний и полицию для борьбы с преступностью – что-то типа Министерства внутренних дел в старой России, разве что не настолько мерзкое. Мы выбрали армию и вместе прошли базовую и расширенную программу подготовки офицеров – и получили погоны и право на то, чтобы нам отдавали честь рабы, избравшие то же призвание. Я был старше него минут на девять, потому что при выпуске список составлялся по алфавиту, и сначала шла буква «К» – Кон, Роберт, потом «М» – Моралес, Хесус. Мы подружились, уделывая друг друга на занятиях боевыми искусствами и гоняясь за девицами в увольнительных, и это радовало, потому что первое назначение обещало быть нелегким.
«Жуков» находился в ведении Космической Службы, но верховное руководство экспедицией было поручено командующему Силами Безопасности генерал-полковнику Шлехту. Предполагалось, что он будет загонять стадо колонистов, которые, как имелись основания подозревать, будут не в восторге от перспективы сниматься с мест, где прожили несколько поколений. Про Шлехта поговаривали, что младших офицеров он прямо-таки ест живьем, желательно обмакнув в острый соус, так что мы с Моралесом не обрадовались, когда нас направили командовать двумя взводами пехоты, которым вменялось в обязанность караулить колонистов-репатриантов.
– Слишком молоды, чтобы умереть, – вздохнул твой папа. Хотя, разумеется, он сказал не совсем так. На учениях мы усвоили, что слова – лишь камешки, если их не скрепляет цемент ругательств. В общем, представь, что он сказал: «Гребаные ублюдки! Слишком, засранцы, молоды, чтобы, мать вашу, умереть!»
Я не мог не согласиться.
Мы встретились с генералом на Орбитальной Станции Один, где много лет спустя я пережил весьма интересные события. Большое Колесо, как его тогда все называли, было на тот момент в полном порядке, никаких монахов, зато толпы ученых – белые лабораторные халаты вместо белых облачений – плюс некоторое количество транзитных пассажиров. Как обычно, все умели изъясняться на базовом английском, и повсюду звучал целый Вавилон акцентов, включая наши. Мы видели вояк, щеголяющих яркой формой, и штатских в унылых костюмах – в тот год это были широченные штаны, строгие рубашки и лакированные парики – и у мужчин, и у женщин. Нам хватало времени пялиться на голубой шар Земли, перекусывая в столовой для военных, а за кофе в Гостиной Темной Стороны мы смотрели на оставшуюся часть нашей огромной вселенной. Потом начинали пищать планшеты, и мы бегом тащили свои задницы в кабинет генерала.
У меня было не так много времени на знакомство со Шлехтом – по причинам, о которых скажу позже, и я так и не научился испытывать к нему сколько-нибудь теплые чувства. Но, должен признать, он впечатлял: два метра ростом, восемьдесят сантиметров в ширину и лицо, как у водяного буйвола, осаждаемого мухами: хмурый, фыркает, усы торчком. Волосы у него были седые, взлохмаченные, целая копна – совсем не по-военному, и по ним ясно читалось: шваль вроде нас с Моралесом должна думать о правилах, а вот он – нет. То же самое читалось по его погонам. Ему полагалось семь звездочек, но генерал не носил ни одной – он не нуждался в кусочках блестящего металла, чтобы сообщить окружающим, какая он чертовски важная персона.
Он сидел молча, казалось, целых полчаса, глядя на нас с очевидным презрением, а потом заговорил – точнее, хрипло зарычал.
– Значит, вот вы двое будете у меня комвзвода.
Мы гаркнули «Так точно, сэр!», как на плацу, а он тем временем изучил распечатку и, когда воцарилась тишина, проворчал:
– Моралес и Кон. Иисус и иудей.
– Сэр, мое имя произносится как «Хесус», – храбро сказал твой папа.
– Что касается меня, мистер, то ваша фамилия произносится как «Дерьмо». Это mierda, если вы вдруг плохо понимаете по-английски.
После этого собеседование резво покатилось под откос. Примерно час спустя мы с Хесусом выпивали в офицерской гостиной, ожидая, что наши уши наконец перестанут гореть.
– Ну, – сказал он наконец, – думаю, понятно, что из себя представляет этот гребаный генерал.
Я ответил, что, похоже, путешествие будет непростым. К счастью, пока еще никто не знал насколько.
Пару дней спустя легкий катер перевез нас на борт «Жукова». Это был звездолет класса «Александр» – ну, они такие круглые, но не совсем, кажется, это называется «уплощенный сфероид». Все суда были названы в честь знаменитых полководцев и флотоводцев: «Сунь-Цзы», «Саладин», «Цезарь», «Нельсон» и уж не знаю кто еще. Считаюсь, что они практически неуязвимы – тройной нос из молекулярной стати и всевозможные дополнительные приспособления, дабы сделать их «структурно непроницаемыми». Пример людской самонадеянности, смею добавить, наказанной, когда три таких корабля были подорваны вражескими сверхсветовыми снарядами во время Первой Войны с Пришельцами.
Теперь переоборудованный «Жуков» использовался для перевозки колонистов, по большей части потому, что он был огромен, и если на человека давать не больше полутора кубометров пространства, примерно с большой холодильник, то туда поместится прорва народу. «Жуков», между прочим, был все еще хорошо вооружен – криоснарядами альфа-класса и генератором пучков частиц, потому что он отправлялся в неспокойные края, где по-прежнему были возможны близкие контакты худшего рода.
Шлехт милостиво выделил нам с Моралесом двадцать минут, чтобы обустроиться в шкафу, гордо именуемом кают-компанией, затем приказал приступать к работе, то есть начинать гонять нижестоящих. Он говорил с нами через хромированный шар на потолке нашей комнаты, который, несмотря на небольшой размер, производил невероятное количество шума. Мы называли его сучьим мячиком. И вот на нас наорали и потребовали, чтобы мы живо тащили свои задницы в казармы, где нас ожидал командир вместе со своим альтер эго, карликом.
Да, карликом – с большой головой, непропорционально длинным туловищем, короткими кривыми ногами, маленькими ручками и крошечными пальцами. Судя по шаткой походке, у него были проблемы с позвоночником. Одет он был во что-то неописуемое, у него была красная морщинистая кожа и внимательные темные глаза. В тех редких случаях, когда Шлехт обращался к нему, он называл его Кос, в рифму с «недорос». Едва странная парочка удалилась, Моралес тут же обозвал их «Кос и Босс», а позже, когда мы уже всерьез возненавидели генерала, он переименовал их в Борова и Гнома.
Сначала я решил, что Шлехт путешествует с собственным придворным шутом. Но Кос вроде бы не шутил и не устраивал розыгрыши, ничего такого. Вообще-то он по большей части молчал, и все же, едва Боров появлялся, дабы несколько усложнить нам жизнь, тут же рядом обнаруживался и Гном, глядя на нас пристально, но безо всякого выражения, словно каракатица.
Мы принялись за работу – надо было познакомиться с составом наших взводов, два раза по тридцать пять человек. На службе есть своего рода неписаное правило: в любом подразделении, сколь угодно малом, представлены все человеческие типы. У меня были такие чистюли, что их невозможно было застать c грязными ногтями, а были и столь упорно пренебрегающие личной гигиеной, что товарищи насильно загоняли их под душ и обрабатывали щеткой, чтобы избавиться от вони. Были парни и девицы, гомо и гетеро, неженки и головорезы, пьяницы и трезвенники, почти что полные болваны и один странный гений в духе Лоуренса Аравийского, по имени Соза, который по неизвестной причине предпочитал обитать на нижнем уровне иерархии и отказался от повышения, которое я ему предложил.
У Моралеса был ровно такой же взвод – только совсем другой. Вот такое вот животное человек – все особи разные, и все одинаковые, прямо как снежинки, разве что не настолько симпатичные.
Сержантом у меня был здоровенный ирландец по фамилии О’Рурк, у Моралеса – мелкий, но опасный кикбоксер по фамилии Чулалонгкорн. Внешне совсем не похожие, но оба отважные, сообразительные и совершенно аморальные. От них я узнал, что сержанты – это особый подвид и что офицерам, особенно салагам вроде нас, чертовски повезло, что они есть в ближайших окрестностях и говорят нам, что надо делать.
Пока «Жуков» стартовал – я толком не заметил, когда мы начали двигаться, машины не жужжали и не тряслись, – мы проводили время в Арсенале, тускло освещенном помещении, немилосердно воняющем потом, графитом и машинным маслом. Сначала мы смотрели, как сержанты руководят рабами, распаковывающими оружие, отчищающими смазку, собирающими и разбирающими и опять собирающими и полирующими все и вся. Затем мы установили и закрепили оружие, чтобы никому не пришло в голову схватить ружье и уладить конфликт вроде «чей это интерактивный комикс» или «кто сейчас идет в душ», причем под душем подразумевалось несколько казарменных шлюх, пополняющих свои доходы путем обмена секса на деньги. Почему душ? Потом что «они намочат вам хвост». Армейский юмор.
Когда все закрепили и убрали подальше, у нас с Моралесом образовалось десять минут, чтобы облачиться в парадную форму по случаю важного события – обеда с прочими членами комсостава. Кроме генерала, Хесуса и меня, одетых в серую форму Сил Безопасности, офицеры были в синих мундирах Космической Службы. Как старший по званию, Боров сидел во главе стола. Пилот, полковник Делатур. расположилась по правую руку от него, навигатор – по левую, затем командующий артиллерией, старший инженер, военный врач и все прочие, в порядке понижения статуса, определяемого Табелем о рангах, вплоть до Иисуса и иудея, между которыми умостился карлик Кос – с торца, ровно напротив генерала.
Разговаривали напряженно, что нетрудно понять, – генерал, собственно, и не разговаривал, а делал официальные заявления, и единственным, кто смел выражать несогласие, была полковник Делатур, умная француженка лет сорока с короткими обесцвеченными волосами, которая любила в самой что ни на есть вежливой форме сообщать ему, какая он задница. Так, когда он объявил, что третий закон Ньютона – полная чушь, она промурлыкала: «Уверена, вы могли бы заставить вселенную работать намного более разумно, генерал, если бы у вас была такая возможность».
Ей-то что до него? Корабль не мог без нее функционировать, и потом, она была в синем, и ее неизбежное соседство с ревущей ветряной мельницей по левую руку было сугубо временным.
Так вот, наше пестрое сообщество неслось прямо в бездну, как свойственно людям. Разумеется, корабль был по большей части пуст – и готов принять колонистов. Но вскоре Шлехт заставил нас обшарить каждый кубометр пространства, потому что – хотя тогда я этого не знал – он убедил себя, что на борту имеются «зайцы».
Старший инженер начал поиски, закрыв сотни защитных дверей, которые разделяли помещения корабля, чтобы локализовать разрушения в случае пробоины. Затем за дело принялись мы, передвигаясь, как мухи на липких лапках, потому что провода системы псевдогравитации проходили прямо по палубам, которые, соответственно, были всегда «вверх тормашками».
Хлюпая присосками при каждом шаге, мы бродили по полутемным отсекам друг за другом – Моралес, я, О’Рурк, Чулалонгкорн и наши нервные юные подопечные, и все искали Зайца – мы мысленно писали это слово с заглавной буквы – или же прочих незаконных постояльцев.
Ну, в общем, мы никого не нашли. Но зато поняли, как устроен «Жуков» изнутри. Боже, какой лабиринт! Складские помещения, напоминающие пещеры, – ближе к носу, чертовски холодные, темные, огромные. Даже немного жуткие. Припасы в транспластовых упаковках, покрытые морозными узорами там, где жидкость оказалась внутри и замерзла. Отсеки в форме полумесяца, служившие казармами во времена, когда корабль перевозил целый экспедиционный корпус, с койками по четыре одна над другой, отогнутыми к переборкам и закрепленными на месте. Пустые уборные. Странные комнатки с водостоками на полу – надо полагать, изоляторы. Связывали все это узкие коридоры, узкие лестницы, узкие трапы и маленькие лифты, засунутые в трубы с запирающимися дверями на каждом этаже.
По центру корабля с севера на юг тянулся цилиндр из стали ядерного класса, заключающий в себе двигатели, генератор темной энергии и системы жизнеобеспечения, причем все это контролировалось компьютером, запертым в отсеке, куда имели доступ лишь пилот, навигатор и старший инженер. Тяжелое вооружение занимало «Полярный Круг» – область, формой напоминающую пончик, вокруг «северного полюса», а в верхней части центрального цилиндра располагался генератор пучков частиц. Внешние переборки Полярного Круга окаймляли двадцать стальных стартовых шахт, в четырех были альфа-снаряды, остальные пустовали. За стрельбу отвечал большой блестящий кусок искусственного интеллекта, тоже запертый в отсеке, куда имели доступ лишь ответственные лица.
Вот таким был «Жуков», когда мы его увидели. Огромный, невероятно сложно устроенный, безумно мощный и совершенно пустой. Возможно, образ современного мира?
Сначала я решил, что Шлехт постепенно успокоится и начнет действовать по-человечески. Но я ошибся.
Дни сменялись днями – естественно, я имею в виду циклы, когда свет включался и выключался, – а Заяц так и не нашелся, и генерал начал форменным образом сходить с ума и орать все громче и громче. В результате мы с Моралесом перестали его бояться. Когда вулкан извергается впервые, это не может не впечатлить, но на трехсотый или четырехсотый раз невольно начинаешь думать: «Что, опять?»
Иногда он грозил нам кулачищами, и я про себя решил, что, если он меня ударит, я дам ему сдачи, и клал я на последствия. Твой папа не был таким здоровяком, как я, но у него тоже был черный пояс, и он сказал мне, что уже выбрал кадык Шлехта в качестве первой мишени. Я спросил почему.
– Даже если я не убью его, ему придется заткнуться, когда я порву ему его гребаные голосовые связки, – объяснил Хесус.
Взрыв, которого мы все ждали, произошел, когда генерал наблюдал за тренировкой с оружием. Один из моих ребят устанавливал гранатомет, и вдруг запчасти выскользнули у него из рук и посыпались на палубу, звеня и грохоча, а генерал шагнул вперед и ударил его так, что послышалось эхо.
Так вот – никто не смеет нападать на моих людей, особенно какой-то сукин сын, который знал, что они не дадут ему сдачи. Я встал между ними, сжав правую руку в кулак, в полной боевой готовности, и – он замахнулся на меня. Но не ударил. Мы стояли, буравя друг друга взглядами и тихо рыча, а потом, к моему удивлению, он опустил руки, развернулся на каблуках и зашагал прочь, а за ним. словно тень, последовал Кос.
После этого напряжение, царившее на корабле, несколько спало. Моралес крепко меня обнял, а взвод чуть ли не ноги мне целовал за то, что я заступился за них и угомонил генерала. Даже Шлехт, кажется, что-то понял. В тот вечер за обедом он обращался со мной не без вежливости и потом дольше сидел в кабинете и меньше орал, когда покидал его. Никогда не знаешь, как все обернется, верно?
Через сутки-другие выяснилось, что, собственно, произошло. Я пил в столовой пиво с Моралесом, когда притащился Кос. Он казался особенно маленьким, и одиноким, и совсем потерянным. В конце концов, на корабле он был лишним, штатским среди военных и маленьким среди больших. Никто, кроме генерала, толком не был с ним знаком, и ему было не с кем выпить, потому что Шлехт пил один.
Я пригласил Коса присоединиться к нам, не из простой любезности – мне было интересно, что он тут делает. Я подождал, пока он зальет пару кружек «Пилснера» в свое уродливое тельце, и начал его расспрашивать как ни в чем не бывало – о нем самом. Оказалось, что, как и многие одинокие люди, он просто жаждал поговорить. Мы получили тонну информации: о его физическом состоянии – по-научному это называется ахондроплазия – и о трудностях взросления маленького человека. Как родители держали его дома, чтобы защитить от большого мира, и как в пятнадцать лет он удрал и поступил в цирк.
– Цирк, – безо всякого выражения повторил я.
– Это не было шоу уродов.
– Да я вовсе не о том подумал.
– Нет-нет, как раз о том. Но это не так, у меня был собственный номер. Я читал мысли. У меня редкий уровень экстрасенсорного восприятия.
Я спросил, не значит ли это, что он слышит все, о чем думают вокруг. Он сказал, что, разумеется, нет.
– Эта система нестабильна, как любая сенсорная система. Делаешь бессознательные умозаключения, фильтруешь то, что не представляется важным. И потом, отвлекаешься, устаешь и путаешься. Но все же у меня хорошо получается Генерал увидел мой номер в Нью-Вегасе и нанял меня сидеть в соседней комнате, пока он играет в «девятку», и говорить ему, что видят у себя в руках другие игроки, в микрофон размером с перчинку, который он установил у себя во внутреннем ухе. Он выиграл кучу денег, расплатился со мной и нанял меня на постоянной основе делать то же самое на заседаниях штаба Службы безопасности. Ну я и наслушался всякого! Вы бы обалдели, если бы узнали, сколько времени высший комсостав тратит на заговоры друг против друга. Я был просто потрясен.
– Но почему? – спросил Моралес. – Все знают, что они за птицы.
– Не забывай, Хесус, родители защищали его от внешнего мира, – вставил я.
– О да. Надо полагать, в таких условиях кто угодно сохранит наивность. Так что ты делаешь тут, на «Жукове», для нашего большого начальника?
– То же самое. Он пристрастился к подслушиванию чужих мыслей. Несколько дней назад я предупредил его, чтобы не ссорился с тобой, – сказал он и кивнул мне. – Я сказал ему, что ты готов его убить. Он не трус – но и, между прочим, не дурак. Ты такой же здоровый, да еще и на сорок лет моложе, и он решил отступить. И, разумеется, – добавил он как ни в чем не бывало, – я рассказал ему про Зайца.
– Которого мы не нашли.
– Это просто выводит его из себя. На борту есть кто-то, кому вовсе не надо быть здесь, и они враждебно настроены по отношению к нему.
– Они – значит, безбилетник не один?
– Нет, просто – он или она, я не знаю. А все эта сверхпрочная сталь, – пожаловался он. – Перегородки. Даже обычный металл здорово мешает, заглушает частоты, которые я мог бы уловить. Конечно, при условии, что они вообще электромагнитные – эксперты придерживаются разных мнений по этому поводу. Но сверхплотный металл еще хуже. Ну, – сказал он, приканчивая третью и последнюю кружку пива и соскальзывая с барной стойки, – увидимся позже, парни. Смешно, конечно, но мне нужен… сон красоты.
Когда он ушел, мы с Моралесом просто сидели, глядя друг на друга и думая: «Боже, во что я вляпался?»
– Карлик-телепат, – сказал он, начиная перечислять странности нашего корабля. – Чокнутый генерал. Враждебный и, по всей вероятности, невидимый Заяц. Семьдесят военнослужащих, включая головорезов, дрочеров, кретинов, гениев, сержантов и шлюх. Вооружение, достаточное, чтобы разнести пару-тройку цивилизаций. Я ничего не пропустил?
– Нас, – сказал я.
– О да. И мы тоже.
Так вот, Хесус, когда двое мужиков живут в таком тесном соседстве, как мы с твоим папой, они начинают вести себя как женатая пара. Это называется «привязанность». Ты начинаешь догадываться, что скажет сосед по комнате, когда он еще и рта не раскрыл. Ты ненавидишь, как он храпит и похрюкивает во сне, но когда его нет на месте, ты не можешь спать именно потому, что он не храпит и не похрюкивает. Вы спорите по каким-то несусветным мелочам. Моралес выводил меня из себя, размышляя о природе псевдогравитации – она электростатическая или нет? Я же уподобился Шерлоку Холмсу, которому было плевать, Солнце вращается вокруг Земли или наоборот, потому что это не имеет отношения к его работе. Я сказал Хесусу, что ему не хватит квалификации, чтобы обсуждать технические проблемы или даже понять, когда кто-то ему их растолкует. Он сказал, что мне повезло, ибо я начисто лишен любознательности.
– Некоторые из наиболее успешных созданий природы лишены ее, – отметил он. – Вспомни, например, таракана.
Вот так, бодрствуя и пребывая во сне, работая и ссорясь, мы с Хесусом привязались друг к другу, тем более что работу мы выполняли по большей части одинаковую и почти все время были вместе. Мы обсуждали свои проблемы, амбиции, надежды и мечты и вступили в союз против враждебно настроенных внешних элементов, в первую очередь генерала. Вскоре после прибытия на «Жуков» мы начали прикидывать, как бы его убить.
Это была не совсем месть, хотя и отомстить, конечно, хотелось. Нам нравилась полковник Делатур, пилот; мы уважали ее. Она казалась решительной и разумной – и всяко меньше мешала осуществлению нашей миссии, чем Шлехт. Проблема была в том, чтобы избавиться от нашего семизвездного психа так, чтобы это выглядело несчастным случаем. После беседы с Косом мы решили по мере возможности пропускать обеды комсостава, беспокоясь, как бы карлик не уловил наши мысли. Однако, как заметил Моралес, к этому времени Шлехт уже так всех достал, что даже его личный экстрасенс не сразу бы понял, кто именно желает ему смерти.
И вот однажды ночью, когда мы лежали в койках – Моралес занимал верхнюю, а я нижнюю – и шепотом плели заговор против командира, из сучьего мячика донесся не его громоподобный голос, но интеллигентный акцент полковника Делатур.
– Лейтенант Кон? Лейтенант Моралес? Могу я попросить вас подойти на мостик, если не трудно? Дело весьма срочное.
Моралес свесился с койки и уставился на меня. Я вытаращился на него. Поскольку самым вежливым, что нам ранее приходилось слышать из этого прибора, было «БРОСАЙ ДРОЧИТЬ, ХВАТАЙ ПОРТКИ!», мы поняли, что случилось что-то важное.
На мостике собрался весь комсостав, за исключением Шлехта, протирая заспанные глаза. Одеты были как попало – мундиры поверх пижам и все такое. Нижняя палуба дрожала – работая генератор темной энергии, а значит, мы готовились войти в ту подобную пустому пузырю вселенную, о которой все были наслышаны, в то место, куда отправляются хорошие корабли, когда превышают скорость света.
Сначала я решил, что стряслась какая-то экзотическая техническая накладка. Но полковник Делатур приготовила для нас куда более радостное и волнительное известие. Холодным звучным голосом она приветствовала нас:
– Добрый вечер, джентльмены. Генерал Шлехт убит.
Мы с Моралесом смотрели друг на друга, «озаренные страшной догадкой», как сказал поэт. Каждый думал: «Гребаный ты придурок, сделал – и мне не сказал?»
Мы все еще стояли, разинув рты, когда Делатур добавила:
– Не думаю, что эта утрата вызовет бурное сожаление, но к тому, что на борту присутствует убийца, необходимо отнестись серьезно. Лейтенант Кон, нам нужен действующий офицер Сил Безопасности – не возьмете ли на себя эту обязанность? Лейтенант Моралес примет командование вашим взводом, как и своим собственным. Лейтенант Кон, ваше первое задание – расследовать смерть генерала Шлехта.
Обрати внимание, она не стала ждать моего согласия с новым назначением и обязанностями. Когда дело касается чего-то принципиально важного для военных, например пренебрежения пожеланиями подчиненных, коль скоро им отдан приказ, Космическая Служба и Служба Безопасности действуют примерно одинаково.
Что касается меня, то я глубоко вздохнул и отчаянно попытался вспомнить, что я узнал на двух-трех лекциях по криминалистике, которые прослушал, и сказал – надеюсь, достаточно спокойно и уверенно:
– Покажите мне тело.
Она провела всех в изогнутый коридор, заканчивающийся дверью в кают-компанию. «Состав преступления» лежал лицом вниз, полностью одетый, в нескольких метрах от дверей своего бывшего кабинета. Кос, как верный пес из сентиментальных историй, сгорбился над телом, беспомощный и потерянный.
Я постучал его по плечу, и он молча отодвинулся. Видимых повреждений на теле нашего бывшего командира не было, разве что из носа и рта натекла приличная лужа крови. Она местами свернулась, значит, труп был не совсем свежий. Я потянул его за руку – она еще гнулась, но, судя по частично открывшемуся лицу, окоченение уже началось. Определить хронологию событий было трудно – разные тела ведут себя по-разному, а внутри корабля было прохладно – температура поддерживалась на уровне десяти градусов.
Я позвал Моралеса, и мы вместе перевернули тело. Широкая грудь, увешанная медалями, была мокрой от крови. Военный врач, доктор Ганнетт, отлепил рубашку, промокнул горстью бумажных полотенец и показал нам аккуратную дырочку в грудине.
Генерала застрелили из мелкокалиберного оружия, скажем, четырехмиллиметрового – не армейского образца. Пуля не смогла пройти насквозь, что объясняло отсутствие широкой раны в спине. Она взорвалась внутри, разнеся в клочья жизненно важные органы и аорту. После того как он упал, поток крови вышел через самые большие отверстия и хлынул в пищевод и дыхательное горло.
– Ну, думаю, необходима судебная экспертиза, – сказал Ганнетт, крупный мужчина угрюмого вида. – Хотя причина смерти вполне очевидна.
Он вздохнул, возможно, жалея, что не удастся попрактиковать вскрытие на более интересном трупе.
Я начал задавать вопросы. Вежливо – все, кроме Коса, были для меня «сэр» или «мэм». Кто нашел тело? Естественно, Кос. Он спал в своей каюте рядом с обширными покоями генерала, когда его разбудил жуткий вопль. Поскольку больше никто ничего не слышал, я решил, что подсознание карлика таким образом предупредило его, что случилось нечто ужасное.
В одних трусах Кос заковылял в коридор и наткнулся на тело. Он не позвал на помощь, а впал в ярость, заламывал руки, стонал и бегал, как цыпленок, которому отрубили голову, оставляя маленькие кровавые следы по всей палубе. Через какое-то время он вернулся, надеясь обнаружить хоть какие-то признаки жизни, но генерал был безнадежно мертв.
Потом Кос почувствовал приближение Зайца. Испугавшись теперь уже за свою шкуру, он помчался обратно в каюту и спрятался под койкой. Только когда его внутренняя система тревожного оповещения успокоилась, он рискнул снова выглянуть, разбудил доктора и привел его к телу. Суматоха продолжилась – доктор послал его к пилоту, пилот – к навигатору, а затем разбудили остальных офицеров в порядке старшинства. Выглядело как приготовления к обеду. Разумеется, мы с Моралесом узнали последними. Тем временем Кос, внезапно заметив, что он почти голый и весь в крови, вымыл ноги и оделся.
Подытоживая ситуацию с непринужденной любезностью, которой всегда славился, я сказал всем:
– Вы, народ, самое отборное сборище анатомически правильных задниц, какое я встречал за последнее время.
Нет, конечно, вслух я этого не сказал. Только подумал. Вместо этого я выразил сожаление, что все так печально обернулось, и попросил врача заняться телом и провести все необходимые лабораторные исследования, какие еще возможны, с учетом потери времени и состояния места преступления – зря, конечно, тут так натоптали. Я послал Моралеса за О’Рурком, нашим самым старшим и зловредным сержантом, и велел привести шестерых вооруженных охранников по его выбору, чтобы окружить это место и начать поиски оружия – ну, не то чтобы я надеялся, что его и правда найдут.
К этому моменту стало заметно, что все испытывают облегчение. Они были избавлены от Шлехта, Делатур приняла командование, и в итоге за экспедицию отвечала Космическая Служба, как, собственно, и полагалось, А что до нас, двоих салаг в серой форме, мы занялись единственным, на что годится Служба Безопасности, – расследованием преступления. В общем, всем полегчало – они ошибочно решили, что грязную работу сделает кто-то специально подготовленный, то есть я. И потом, «Жуков» должен был войти в Пузырь буквально через двенадцать часов, и у всех было полно своих забот.
Все разошлись – кто в постель, кто на мостик. Тем временем я отвел Коса в кабинет командующего, усадил в удобное генеральское кресло и спокойно попросил рассказать мне, кто убийца. Ну, если поблизости имеется телепат, отчего бы не использовать его?
Парень был на грани истерики, так что, прежде чем хоть что-то выяснить, пришлось отыскать Шлехтов запас бренди – ничего такой запас, литров двадцать рассовано по шкафам и буфетам, что пролило новый свет на специфическое поведение генерала – и заставить Коса проглотить пятизвездочного на дне стакана. Он закашлялся, и я похлопал его по спине.
– А теперь давай-ка, дружок, расскажи мне, кто убил генерала.
Я бы ничуть не удивился, если бы он назвал кого угодно из присутствующих на борту, включая меня – в конце концов, я же замышлял убийство, и он знал об этом. Но он посмотрел на меня с тоской и спросил:
– Разве это не очевидно?
Ну не мог же я ударить человечка ростом всего-то с мою ногу? Я сдержался и сказал:
– Мне – нет.
– В общем, смотри, – сказал он ворчливо, – когда я нашел генерала, он все еще истекал кровью. Значит, его только что застрелили. Я разбудил остальных, и они правда просыпались, клянусь – я чувствовал, как их сознание выходит из сонного тумана. Значит, они не замешаны. Но, когда я прятался от Зайца, я уловил его мысли. Тао великий, жуть какая! Никаких слов, только эмоции – волны ярости и радости, какой-то ужасный экстаз, как у хищника, который только что растерзал жертву!
– Значит, это сделал Заяц.
– Да.
– Заяц, которого мы не можем найти.
– Да.
– Ты его видел? В смысле, экстрасенсорно.
– Нет. Если и был внешний образ, его закрыло то, что шло изнутри. Все, что я мог уловить, – это его чувства.
Думаю, он все еще был слишком расстроен, чтобы читать мои мысли, потому что если бы мог, то услышал бы, как я думаю: «Нет никакого Зайца. Я знаю, потому что сам искал его. С другой стороны. Кос нашел тело. Он вполне может справиться с мелкокалиберным оружием, и у него было время припрятать оружие, потому что он долго не будил команду. А когда он описывал настроение Зайца после убийства, получилось так ярко – не потому ли, что на самом деле это были его собственные эмоции?»
Правда, мотивы неясны. Я был не в состоянии придумать ни одной убедительной причины, по которой он мог убить Шлехта. Но кто знал, какие оскорбления ему приходилось терпеть – или, если на то пошло, физические издевательства? У меня не было достаточного повода арестовать его, но, чтобы питать очень серьезные подозрения, повод был.
На курсах криминалистики я научился быть очень, очень любезным со всеми, на кого падает мое подозрение, – это их обезоруживает, понимаешь? И вот я похлопал Коса по плечу, посоветовал ему дойти до медпункта и принять успокоительное – и записал его первым номером в мысленный список подозреваемых. Ниже значились все присутствующие на борту, кроме Хесуса и меня. Я исключил себя лишь потому, что знал – убил не я, а Моралеса – потому, что он спал на верхней койке и не смог бы покинуть каюту незаметно.
Значит, девятнадцать офицеров и семьдесят рядовых. Любой из них мог действовать в одиночку и почти в любом сочетании – заодно. Я как раз думал об этом, когда показался сержант О’Рурк. Он был мужик здоровый, с таким тяжелым торсом, что немного наклонялся вперед при ходьбе, его маленькие серые глазки сияли умом, а сейчас они недоброжелательно косились в сторону Коса, которого он часто называл «эта гребаная зверушка чертова Шлехта».
– Думал, вам будет интересно, ле-е-е-тенант, – пророкотал он. – Вот, нашел у Гнома, было приклеено воском к ножке его койки.
Он протянул кулачище размером с окорок, поросший с тыльной стороны рыжеватой шерстью, и уронил мне в ладонь хрустальный шарик, внутри которого была модель молекулы ДНК.
Мы посмотрели друг на друга, потом на эту штуковину. Потом опять друг на друга. Именно в тот момент я впервые подумал, что на борт «Жукова» мог пробраться член культа, чтобы помочь спасению других сектантов в космосе, и, как говорят французы, это дало мне пищу для размышлений.
Я только начинал привыкать к мысли, что на борту присутствует верующий, или даже не один, как прохладный механический голос выдал распоряжение, чтобы все, кроме пилота и навигатора, вернулись в свои каюты и пристегнули ремни. Я отдал священное изображение сержанту.
– И что с этим, по-вашему, делать? – спросил я.
Он ухмыльнулся, демонстрируя золотые зубы.
– Идти и пристегнуться, сэр.
Он снова нырнул в каюту Коса, чтобы вернуть хрустальный шарик на место. Нет смысла без нужды тревожить моего подозреваемого номер один.
Я впервые попал в Пузырь, и, честно говоря, было страшновато. Я уже пристегнулся к койке, когда явился запыхавшийся Моралес и забрался наверх.
Мы лежали и ждали. Он начал жаловаться:
– Вот именно поэтому я не пошел в Космическую Службу, хотя им достаются все сливки, а Безопасности – все дерьмо. Я не хотел покидать старую знакомую вселенную, понимаешь? Кому угодно будет достаточно одной вселенной.
– Я с тобой, дружище. Приехали, что уж.
Это было все равно что оказаться на вершине стометровой горки в парке аттракционов, разве что в уши не орала горстка впавших в истерику посетителей. Было то же самое чувство, что мои внутренние органы отстали и никак не могут догнать тело, а воздух покинул легкие и унесся ловить мой последний ужин.
Свет лампы на потолке преломился, словно под лучом прошла призма. У меня было странное ощущение, что все вокруг сразу покраснело, позеленело, посинело, пожелтело, приобрело какие-то немыслимые оттенки: зелено-красные, черно-лиловые. Потом все успокоилось, мои кишки скользнули обратно в брюшную полость, воздух наполнил легкие, а цвета вернулись к более или менее нормальному диапазону волн. В то же время все вокруг замерло.
Полная, абсолютная тишина. Машины заглохли. Генератор темной энергии, который организовал нам этот скачок, затих. Мы превратились в баллистический снаряд, летящий по инерции – никакой вибрации во всем огромном корабле. Мы путешествовали на какой-то невообразимой скорости относительно родной вселенной через пространство, в котором скорости не существует, потому что двигаться можно лишь относительно чего-то, а в Пузыре больше ничего нет. Короче, мы стояли неподвижно и одновременно мчались, наверное, в десять раз быстрее света.
Попробуй себе представить такое. Я не могу.
Я почти не пострадал – разве что кровь носом пошла. Она стекала по лицу, реагируя на псевдогравитацию. Но, наверное, гравитацию на миг отключали – несколько капель, отплывших от меня идеальными алыми сферами, внезапно сплющились и шлепнулись на палубу.
Я услышал, как Хесус со стоном сел. Дал ему понять, что со мной стряслось, и он протянул мне лед, завернутый в полотенце, чтобы приложить к носу. Ожидая, пока кровотечение остановится, я начал прокручивать в голове улики и в какой-то момент пробубнил:
– 3-знашь, Фефуф, я фуф потумал…
– С ума сойти. И что?
Я еще подождал, потом отложил измазанное кровью полотенце и сказал:
– Про Зайца. Есть лишь два места на «Жукове», которые мы не обыскивали.
Он подумал немножко и сказал:
– Каюта генерала и…
Понимаешь, великие умы работают сходным образом. Где и скрываться Большому 3, если не в каюте генерала, ныне пустующей? Он легко мог проскользнуть туда, пока Кос прятался у себя.
– Давай начнем оттуда. Если ничего не найдем, посмотрим то, другое место.
На случай, если Заяц таки затаился под кроватью старого ублюдка с малокалиберным в руке, Моралес позвал Чулалонгкорна – которого мы оба называли просто Чу – низенького кривоногого парня с обсидиановыми глазами и смертоносными ногами и руками каратиста. Мы выбрали оружие в арсенале и принялись обшаривать покои генерала буквально по кубическому сантиметру.
Мы весьма много узнали о нашем прежнем командире, во всяком случае, больше, чем я хотел бы знать. Кроме бренди, который мы все поглощали в изрядном количестве, мы нашли целую коллекцию мемокубов. По большей части они содержали официальные документы и мирно пылились в коробках, но один не был покрыт пылью – он был вставлен в большой планшет генерала. На нем было написано «Военные упражнения», и я его включил – ну, просто так.
Я бы не сказал, что это было порно. Не доброе старое порно – друг одиноких, утешитель престарелых, радость страдающих. Назвать утехи генерала порнографией – это все равно что назвать ночь в застенках инквизиции обычным делом. Это было то, о чем я слыхал прежде, но ни разу не видел – сцены настоящих пыток, настоящих изнасилований, в том числе и детей. Все это, разумеется, в цвете и в четырех измерениях – включая время. Вот так вот расслаблялся Шлехт.
Мы стояли, ошарашенно пялясь, минут десять, пока не стало понятно, что один особенно неприятный эпизод с девочкой лет тринадцати вот-вот закончится сценой реального убийства на камеру. И тут мы единогласно решили – пора выключать. Чу сказал: «Я всегда знал, что он говнюк, но…» Он унес куб в уборную и спустил его в унитаз.
Мы продолжили поиски – и нашли еще кое-что, совсем неожиданное. Древнюю печатную книгу под подушкой у генерала, причем зачитанную, со стихами христианского мистика Иоанна Креста. В одном стихотворении, помеченном звездочкой, стигматизированный святой жаждал воссоединения со Христом и оплакивал свою неспособность умереть. «Я умираю оттого, что умереть не в силах» – я запомнил эти слова.
Ну, понять смысл было нетрудно. Самый невозможный тип на борту стремился избавиться от пороков, взбираясь по Лестнице Любви – причем, сдается мне, не дотянулся и до нижней ступеньки. Неудивительно, что он жил в состоянии пьяной ярости. Он был сам себе тюрьмой и не мог выбраться.
Итак, мы знали о двух сектантах. Сколько их еще на борту «Жукова»? Я размышлял над этой неразрешимой загадкой, когда Моралес заметил, что обыск окончен.
– Зайца здесь нет, – сказал Хесус. – Где то второе место, где мы еще не смотрели?
Я сказал:
– Придется опять будить этого, как его, командующего артиллерией. Если мы не можем спать, то и он не сможет. Мы вежливо попросим его принести ключи, в том числе и те, которыми открывается лифт до Полярного Круга. Потом…
– Ты изредка подбрасываешь неплохие идеи, Кон, – признал Моралес. – Я тебя понимаю. Мы не смотрели в тех пустых стартовых шахтах, верно?
Командующий артиллерией был седой морщинистый человек, майор Янеско (буква J в его имени, в отличие от твоего и от имени твоего отца, произносилась как «й»).
Мы застали его в мешковатой серой пижаме, и он выглядел совершенно несчастным из-за третьей побудки – после вызванных убийством и входом в Пузырь. Мы подождали, пока он оденется.
– Кто сказал, что этот проклятый Заяц существует?
– Шлехт придавал этому большое значение.
– Шлехт мертв.
– Вот это, – заметил я, – может оказаться хорошей причиной считать, что он был прав.
– Это карлик, – сказал Янеско. – Как же иначе? Он единственный не спал. Какого хрена вы не арестуете его, вместо того чтобы будить меня?
– Сэр, я готов арестовать Коса в течение пяти минут после того, как мы убедимся, что на борту нет Зайца.
Он расчесал свои редкие волосы с раздражающей тщательностью, прополоскал рот и наконец повел нас, все еще ворча, по коридору к запертой трубе, содержащей в себе лифт. Он сунул два пальца в распознаватель, и вспышка яркого света считала отпечатки. Затем он вложил туда плоскую ленту электронного ключа, и изогнутая дверь отступила, после чего мы втроем втиснулись в небольшой цилиндр, быстро наполнившийся запахом полоскалки для рта.
Когда мы вышли, на Полярном Круге мигали тусклые огоньки. Полярный – подходящее название: там было, наверное, градусов двадцать мороза. Наше дыхание превращалось в пар, потом в крошечные кристаллики льда, которые посыпались на палубу, когда мы принялись за работу. За исключением одного служебного входа, генератор пучков частиц был заключен в сплошную цилиндрическую оболочку из стали, и Янеско открыл для меня дверь. Внутри было даже еще холоднее, но я быстро осмотрел оружие, внешне напоминающее проектор в планетарии. Там никто не прятался.
Потом – стартовые шахты. Ты, наверное, помнишь, что их было двадцать, но использовались лишь четыре. Это были большие цилиндры из сверхпрочной стали, больше двух метров в диаметре. Мы пошли, точнее, заковыляли вдоль Полярного Круга на ногах, уже почти превратившихся в ледышки. Как и у генератора, у каждой шахты был пульт управления, и Янеско – который перестал ругаться, потому что, надо полагать, в этом леднике замерзали даже самые горячие слова, – открыл их один за другим. Все, кроме двадцатого. Одного из пустых. Разумеется, подозрительная шахта не могла быть под номером один, верно?
– Должно быть, какая-то жидкость затекла туда и склеила прокладки, – пробурчал Янеско.
Это был подход с позиции здравого смысла, но на борту «Жукова» здравый смысл не работал, и я сказал Моралесу:
– Заряжай.
Когда мы подогнали с помощью пульта управления два снаряда, я прошептал:
– Раз, два, три!
А потом мы хором заорали:
– ОТКРЫВАЙ! ОТКРЫВАЙ!
Нет ответа. Я все больше замерзал и хотел выяснить, не накрыли ли мы Зайца, как можно скорее, просто чтобы выбраться из этого несчастного Полярного Круга. Возможно, именно поэтому я принял совершенно дурацкое решение.
– Сэр, полагаю, шахты закрыты с внешней стороны?
– Естественно.
– Тогда, – рявкнул я, – открывайте двадцатую!
Я вообще-то рассчитывал, что угроза заставит Зайца показаться, при условии что он в принципе существует и что дверь не просто примерзла. Но ничего не произошло, тишина стояла гробовая.
Янеско побрел к пульту управления и произнес какой-то современный эквивалент заклинания «сезам, откройся». Внутри пульта был нагревательный элемент, и, когда крышка открылась, он остался рядом, грея руки, словно у печки морозной ночью. Потом он наклонился вперед и забормотал код, а маленький круглый монитор замигал в ответ.
– Открывать? – спросил он у меня.
– Пожалуйста, сэр.
Я не был готов к воплю. Вообще-то я уже решил, что Янеско прав и шахта в самом деле пуста, что Зайца выдумал Кос, чтобы снять с себя ответственность за намеченное убийство Шлехта. И тут из шахты донесся этот жуткий вой, переходящий в тонкий слабый вскрик. Потом снова стало тихо.
Мы переглянулись. Пару секунд не было видно облачков пара – видимо, мы даже дышать перестали. В тишине я осознал, что только что раскрыл свое первое дело – ценой жизни единственного человека, который мог рассказать нам о причинах убийства, того самого Зайца.
– Ну, – пробормотал я, когда мы снова втиснулись в лифт, – Коса я арестовывать не буду.
И мы отправились спать.
Смехотворное завершение самой волнительной ночи в моей жизни, но я устал, Хесус устал, Янеско устал. Шлехт умолк навсегда, и Заяц больше не будет палить из своего пистолетика. Больше делать было ровно нечего.
Думаю, мы все спали долго, очень долго – я-то уж, во всяком случае, точно.
На исходе следующего утра я доложил полковнику Делатур о событиях минувшей ночи, потом присоединился к другим офицерам за завтраком. Рядовые уже поели, и мы дали им увольнительную на день – работы для них и правда не было, и вскоре на палубе уже весело гремели кости.
После пятой чашки кофе мой мозг наконец заработал, и я спросил полковника Делатур:
– Мэм, насколько холодно снаружи? В смысле, абсолютный ноль в Пузыре – еще более абсолютный, чем наш?
Она сказала, что нет. Некоторые моменты одинаковы в нашей вселенной и в этой – третий закон Ньютона, например, столь презираемый генералом. Или вот абсолютный ноль по шкале Кельвина.
– Только, – добавила она, – достичь его в Пузыре проще, потому что здесь нет субатомных частиц, упорно продолжающих гармонические колебания, как бы ни было холодно. Обшивка корпуса существенно теплее, градусов двадцать по Кельвину. А что?
– С вашего позволения. Мне очень нужно увидеть, что осталось от Зайца.
Зачем? Я и сам толком не знал. Я сомневался, что труп скажет мне хоть что-нибудь. Лабораторные исследования, очевидно, невозможны. И все же… Мне просто нужно было посмотреть. Ты же знаешь, любопытство сгубило кошку, а в данном случае едва не убило лейтенанта. Полковник Делатур смотрела на меня не то озадаченно, не то даже сочувственно.
– Ваша смерть его не вернет, сами знаете, – сказала она тихо. – Вы его не убивали. Он мог сдаться.
– Я не собираюсь умирать, – заверил я ее. – Рискнуть – да.
Она кивнула мне и даже чуть улыбнулась. Возможно, ей нравились рисковые.
– Поскольку «Жуков» – это единственное обладающее гравитацией тело в обозримых окрестностях, он, видимо, полетит за нами, – задумчиво сказала она. – Может, будет вращаться вокруг нас, как маленькая мертвая луна.
Моралесу стало не по себе, когда я передал ему этот диалог.
– Это так охрененно странно! – проворчал он.
Тем не менее он храбро вызвался сделать первый выход в космос в Пузыре. Разумеется, я сказал «нет». Это – мое шоу и мое приключение. Я знал, что, если обогреватель в моем скафандре замерзнет, я превращусь в очередной кусок мусора, вращающийся вокруг «Жукова», но был слишком молод, чтобы поверить, что такое и впрямь может со мной случиться. Знаешь, героизм – это очень часто обыкновенная дурость.
Так вот, пару часов спустя меня засунули в агрегат, назвать который скафандром язык не поворачивается. Вообще-то это был стальной бочонок, в котором я сидел, скрестив ноги, и смотрел на мир через полуцилиндрический экран монитора, управляя конечностями – можно было выпустить до четырех рук и четырех ног – посредством джойстика, установленного на миниатюрном подобии клавиатуры органа. Я провел не то три, не то четыре дня, практикуясь с этой штуковиной на Полярном Круге, стукаясь об стенки и обшивку лучевой пушки и безуспешно пытаясь маневрировать.
Потом настало время выхода.
Меня выпихнули в люк – и, надо сказать, в тот момент я был не то что испуган – я был охвачен ужасом. Однажды, в детстве, когда мы всей семьей отправились на каникулы на южный край Великой Американской пустыни, мы спускались в огромную пещеру. Это было популярное у туристов место, причем на протяжении нескольких столетий, отлично освещенное, с дурацкими названиями вроде «Замок Аладдина» или «Моря Европы» и так далее. И когда мы оказались действительно глубоко, гид выключил свет. Это была моя первая встреча с абсолютной темнотой, у меня пересохло в горле, ладони вспотели, и я подумал, что вот так, наверное, выглядит смерть.
Все это вспомнилось мне, когда четыре механических ноги встали на корпус корабля, а внешняя створка люка захлопнулась позади. Вот оно. Унесет ли меня прочь от корабля? Есть ли там что-то, похожее на притяжение? Гравитация? Там вообще хоть что-нибудь есть?
Однако же я по-прежнему был прикреплен к кораблю, и через несколько секунд мне стало легче – хотя, может статься, просто потому, что было уже поздно что-то менять. Затем включилась внешняя подсветка, и я вспомнил, что надо зажечь фонарик на одной из многочисленных металлических конечностей. Сначала я решил, что он не работает, потому что не увидел луча, но потом заметил кружок света там, где фотоны отскакивали от обшивки. И еще от чего-то – от цилиндра раза в два больше, чем внутренние шахты. Я понятия не имел, что это такое, разве что внешняя обшивка ССС, потому что он был слишком велик, чтобы разместить его внутри.
Словно какой-то неуклюжий металлический паук, я полз по изгибу ледяного корпуса «Жукова». Хотя обогреватель набирал обороты, воздух внутри становился все холоднее и холоднее. Я уловил топот железных ног, с тревогой осознав, что это единственный звук, единственное тепло и единственное движение – мое движение относительно корабля – да вообще единственное, что есть в этой треклятой пустой вселенной.
И тут зашевелилось что-то еще.
Оно поднималось над выгнутым горизонтом носа корабля, бесконечно медленно, но все же заметно, как минутная стрелка старинных часов. Поднималось, пока не отразило призрачное пятно света, прямо как луна, о которой говорила полковник Делатур. Но это была не луна, а какой-то бесформенный ком. Он напомнил мне хрупкий пепел, остающийся после сожжения бумажного документа – сохраняются даже черные буквы на коричневом фоне, но все это рассыпается в прах от малейшего дуновения. Прошло, наверно, с полминуты, пока я сообразил, что ком состоит из курток и одеял, в которые Заяц завернулся, чтобы выжить в холоде Полярного Круга. Я навел на него фонарь и увидел окоченевшее фарфоровое лицо, маленькое и белое.
Я ненадолго забыл о холоде, пробивающем броню и искусственный подогрев, и потрясенно охнул, потому что Заяц оказался девушкой с тонким прекрасным лицом. Она промерзла так глубоко, что ткани не успели взорваться при катастрофическом снижении давления, сопровождавшем ее падение в пустоту. И я узнал ее.
Я протянул механическую руку и коснулся ее – и лицо рассыпалось хрустальной пылью. Потом узел, в который было замотано тело, тоже распался, и вереница обрывков медленно-медленно уплыла тонкой кометой изо льда и праха за пределы поля зрения в абсолютную тьму.
Из скафандра меня вытаскивали три человека. Я не мог шевелить ногами и неделю пролежал в изоляторе – после выхода в космос у меня на пальцах, бедрах и заднице появились бледные восковые пятна обморожения.
В каком-то смысле мне повезло – я действительно нуждался в передышке, а не только в лечении, надо было привести в порядок нервы. Иногда будущие герои переоценивают собственную крутизну. Я вот свою переоценил весьма заметно.
Полковник Делатур часто навещала меня. Она избегала банальных вопросов типа «как самочувствие», которые старшие офицеры склонны задавать раненым подчиненным. Мы говорили о разном. Сначала я был склонен считать ее Мафусаилом женского пола, потому что ей было за сорок. Но именно поэтому я смог говорить с ней о таких вещах, которые, скорее всего, не стал бы обсуждать с ровесницей. Особенно о чувстве вины из-за смерти Зайца. Это фарфоровое лицо преследовало меня во сне.
– Значит, вы видели ее раньше, – удивилась она. – Quel miracle.
– Да. На мемокубе в каюте генерала. А потом я увидел ее снова, среди пустоты, на несколько лет старше, но вполне узнаваемую, я коснулся ее, и она обратилась в прах и ледяные кристаллы и уплыла. То, что осталось, – все еще вращается вокруг корабля.
Она покачала головой и рассеянно взяла меня за руку обеими ладонями – возможно, потому что та дрожала.
– Знаете, – сказала она очень тихо, – Космическая Служба поддерживает много старых флотских традиций. Мы – как будет по-английски faire des sottises? – мы повторяем всякие глупости касательно формы, «свистать всех наверх» и так далее. А еще мы придерживаемся некоторых старинных флотских суеверий – например, про везучие и невезучие корабли. Я уже начинаю думать, что «Жуков» – невезучий, после всего, что случилось.
Я лежал на койке, в дурацкой хлопковой пижаме, обмороженные пальцы были заключены в эластопластиковые трубки. В какой-то момент, уже не помню, когда именно, мы решили называть друг друга Роберт – она произносила «Робер» – и Мари, по крайней мере, без свидетелей.
Мари сидела на стуле рядом с койкой, так близко, что я мог уловить слабый неопределенный аромат, совершенно точно не типичный для офицеров Космической Службы. Уже довольно давно рядом со мной не было женщины, подчиненные женского пола не в счет, ведь к ним мне было строжайше запрещено прикасаться. С учетом непроизвольных реакций, имевших место ниже пояса, я был рад, что эти части моего тела прикрывала простыня.
Но я все еще не был готов попытать счастья со старшим по званию офицером. Вообще-то мне нужно было задать вопрос, который будил меня каждую ночь ровно в половину третьего, когда в полумраке стерильное окружение казалось особенно мертвым и унылым. Я спросил Мари, не может ли она объяснить, почему Заяц не отозвалась, когда мы колотили в дверь, особенно когда стало понятно, что шахту сейчас откроют и она окажется в открытом космосе.
– Ну, могу сказать, что я думаю об этом.
– S’il vous plaît, – сказал я – это была единственная фраза по-французски, которую я знал.
– Думаю, она сделала то, ради чего пробралась на борт. Когда ты ее впервые увидел, она была совсем юной?
Я прокашлялся.
– Ужасно юной.
– Тогда, наверное, она была малолетней проституткой. C’est abominable, но такое случается. Так вот, она выследила генерала, который был одним из ее клиентов, возможно, даже первым клиентом, тем, что заплатил дополнительно за радость дефлорации. Когда она убила его, ее задача была выполнена, и она хотела умереть. Вот почему ты не должен винить себя. Знаешь, когда кто-то хочет умереть, это что-то совсем личное. Если человек решился, его никто не остановит – и, возможно, останавливать не надо и пытаться.
Я обдумывал сказанное.
– Тебе надо согреться.
Она встала и принялась снимать китель.
– Разумеется, нам нужно соблюдать осторожность, – добавила она.
– А если кто-то войдет?
– О, я поставила у входа сторожевой бот. У командиров есть свои привилегии.
Она улыбнулась, закончила раздеваться, отбросила простыню и легла рядом со мной.
Так началась моя первая связь с мифическим существом, о котором я был наслышан, но до тех пор чисто теоретически, – со Зрелой Женщиной.
Это было что-то вроде служебного романа, знаешь, когда общение урывками – это половина удовольствия и вся острота ощущений. Весь день мы исполняли каждый свой долг, а потом спокойно проводили ночи вместе. Хороший секс. Для меня это была своего рода школа. Я учился не торопиться. Правильно пользоваться ртом. Выучился разным штукам, о которых слышат, но прежде сам не пробовал. По-французски это называется ligotage.
– Веревки всегда должны оставлять следы, милый, – поучала она.
Но это было не так-то просто. Начальник не перестает быть начальником, даже в постели. Мне приходилось терпеть замечания в духе «мамочка лучше знает», типа: «Иногда, милый, ты совсем как маленький». Это не касалось моих физических кондиций, которые в то время были куда лучше, чем просто «в порядке».
Еще я много выслушал о трудностях женщин в мире, который, несмотря на вековые усилия, все еще оставался мужским по существу. О том, о чем до той поры как-то и не задумывался.
– Женщина-командир, – сказала она, – должна быть по крайней мере втрое строже мужчины. Любой намек на слабость – это приговор. Мужчина-командир может быть добр и терпелив, и все говорят: «Офицер и джентльмен!» А когда женщина ведет себя точно так же, думают, что это всего лишь очередная сучка, и пытаются ею воспользоваться. Мужчина может спать с кем попало – или же нет; если нет – он высокоморален, если да – он крутой мужик. Но если женщина-офицер спит с кем попало, ее называют шлюхой, а если нет – лесбиянкой.
Она научила меня многому касательно храбрости.
– Помню одного мерзкого типа в военном училище. Он любил говорить: «Я буду держать для командира ночной горшок, но едва он поскользнется, я ему этот горшок на голову надену». Так вот, этот паршивец продержался до первой серьезной опасности – и сдулся. Немного коварства на нашей службе не повредит, но оно не заменит доблесть. В конце концов, надев форму, ты показываешь готовность жить в опасности.
– И тогда нужна доблесть.
– И логика. В опасной ситуации лишь доблесть логична.
Я прежде никогда не смотрел на это под таким углом. Но это правда – потеряв голову, шкуру не спасешь. И – напомнила она мне – никогда не забывай товарищей.
– Sauve qui peut – каждый сам за себя – это начало конца. Когда каждый пытается спастись сам, дисциплина рушится, и гибнут все.
В общем, я узнал у нее немало приятного, немало нужного – и такое, что я не особо хотел знать, но все равно узнал. Было и то, что я хотел выяснить, но не выяснил. Однажды я сказал, что видел на носу корабля кожух для ССС, и спросил, зачем нам такое серьезное оружие при выполнении столь банальной миссии. Она ответила, что есть вещи, которые она временно не может обсуждать. И все.
Наши отношения длились уже месяца два, командирская каюта стала мне как родная, и я наконец осмелился задать вопрос, который боялся озвучить с нашей первой ночи. Был тихий вечер, и – как обычно в Пузыре – ничего не происходило. Она красила ногти.
– Мари?
– Что? А, понимаю. Тебя что-то тяготит.
– Я тут думал… ну, уже давно… гм… как же Заяц пробралась на борт. В Полярный Круг. Как ей удавалось перемещаться по кораблю ночью, когда все двери заперты.
– Ну, – сказала Мари, – полагаю, у нее был союзник, кто-то из членов команды.
Я подождал. Ее руки не дрожали, ничуточки. Поскольку она не собиралась продолжать, мне пришлось самому продвигаться дальше.
– Я хотел бы знать, кто был ее сообщник… союзник.
– Возможно, ты не хочешь этого знать, – сказала она.
Лак ложился идеально ровно. Он был бесцветный – просто прозрачный.
– Разве?
– Да.
Я был молод и потому собрался сказать кое-что еще, но она подняла глаза и пронзила меня взглядом, похожим на длинный холодный стальной кинжал.
– Ты права, – быстро сказал я. – Не хочу.
Вопреки нашим попыткам соблюдать осторожность, Хесус прекрасно понимал, что происходит. Как, оказалось, и все остальные. Уверен, о нашем с Мари романе узнали все, кто находился на борту скажем, через восемь часов после того, как мы впервые занялись любовью. Однажды я спросил Хесуса, что говорят люди.
– Рядовые думают, что это круто, – сказал он. – Они решили, что раз ты подобрался к командиру, им тоже будет с этого толк: благо для тебя – это благо для всех них. Синие мундиры не переживают, если ты вдруг прыгнешь через их головы, например, по части повышения – ты же не состоишь в Космической Службе, у тебя другой тотем. Я страшно рад, что живу теперь один – больше не приходится слушать, как ты храпишь и пускаешь газы. В общем, все довольны – и ты, надеюсь, тоже.
Он ухмыльнулся и легонько толкнул меня в плечо.
– Все любят тебя, Кон, и ее тоже, и им нравится, что про вас можно посплетничать. В Пузыре же скучно, сам знаешь.
Мари относилась ко всему этому спокойно и практично. Когда я упомянул о сплетнях, она сказала: «Да кому какое дело? Я командир и при условии следования правилам могу делать, что хочу. Однако приятно осознавать, что товарищи находят нас занятными».
Разумеется, она была права. Жизнь в Пузыре – по словам твоего папы – имела тенденцию быть тоскливой. Мы, восемьдесят девять вояк, маялись на… точнее – внутри металлического острова, окруженного… да ничем вообще не окруженного. Рядовые развлекались азартными играми, сексом, выпивкой и немногочисленными легальными наркотиками вроде кифа. Для самосовершенствования у них были курсы типа «Знай свое оружие», «Силы безопасности – впереди и по центру» и прочая муть. Меткость они отрабатывали на симуляторе – бзз, бзз, бзз, бум! Мы все брали уроки карате у Чу, чтобы не потерять форму – бумс, бумс, «Наподдай ему!»
Офицеры и рядовые расслаблялись на сеансах медитации, опустив головы, дыша, словно черепахи. Были и официальные религиозные службы – я их не посещал, но видел в коридорах людей с четками, уж не знаю – христиан, мусульман или буддистов. Вечером, до отбоя я совершал финальный обход казарм и обнаруживал, что ребята сидят в темноте и смотрят четырехмерку – жужжали лазерные проекторы, виртуальные актеры занимались любовью и войной в четырех измерениях и казались реальнее большинства из нас. «Дорогая, я всегда буду помнить тебя, даже по ту сторону звезд!» Музыка, титры. Крепкие парни утирали слезы. Безыскусные, зачарованные иллюзией искусства.
Поскольку таинственные убийства закончились, я вернулся к командованию взводом – просто чтобы убить время. Я занимался с ними по утрам физкультурой, радуясь возможности поработать мышцами и не раздобреть. В полутемных холодных складских помещениях мы отрабатывали тактику малых групп, в которой стали уже почти профи. Я никогда не был на дружеской ноге с солдатами, это не мой стиль, но было интересно наблюдать, как Моралес подружился со своими людьми, не утратив над ними контроля. Он обменивался с ними грязными шутками, пил с ними в «счастливый час» – можно было подумать, что он утратил их уважение, однако вот нет!
Когда я его спросил об этом, он сказал:
– Мои ребята, те, кто говорит по-испански, называют меня Тио, Дядюшка. Твои ребята называют тебя Диос, Бог. Они знают, что могут доверять тебе, и все же ты недоступен. Они думают, что Бог – как раз такой.
– Ты городишь чушь, Моралес.
– Мы как два американских генерала на войне с Мексикой. Солдаты называли одного Занудой, потому что он всегда действовал по книжке. Другого называли Грубияном, потому что он одевался как крестьянин и не обращал внимания на инструкции. Оба выигрывали сражения. Фокус в том, что любой способ сработает, если он органичен для тебя.
Я никогда не слышал о войне между Америкой и Мексикой.
– И кто победил?
– Американцы. Потом мы им отомстили, но для этого понадобилась пара столетий.
– Мексика завоевала Америку?
– Ну, типа того. В каком-то смысле.
От Шлехта я унаследовал Коса. Ему было необходимо к кому-нибудь привязаться, и скоро он стал таскать мне крупицы информации.
– Сержант Чу – ты знал, что он из преступного клана? Они все пираты, кроме него.
– Пираты?
– В Малаккском проливе. Уже не один век пиратствуют. У них судно на воздушной подушке, которое скользит над волнами со скоростью сто километров в час. Силы Безопасности пытались накрыть их, но у них политические связи в мировом капитале в Нью-Ангкоре, и пришлось оставить их в покое, даже судно вернуть.
– Что родственники Чу думают о том, какое место службы он выбрал?
– Он паршивая овца в семье. Ему нельзя домой.
– Кто тебе сказал?
– Никто. Я просто знаю.
Однажды Кос предупредил меня о назревающей драке в моем взводе за одну из самых популярных девиц. Просто для проверки я заявился в казарменный отсек среди ночи, разбудил О’Рурка и устроил обыск. В вещмешках двоих ребят мы нашли достаточно кастетов и ножей, чтобы организовать небольшую войну.
Разумеется, оба заявили, что держат это все для самозащиты, но я решил, что пора им узнать, как действовал по книге старый генерал. Я предложил О’Рурку поразмыслить над тем, что из-за этих идиотов он может лишиться нашивок, и пригласить их в пустой отсек для отеческого увещевания. Когда он закончил, товарищи отнесли их в лазарет, где док Ганнетт их слегка подлатал. Затем я выдал им пластиковые ложечки и отправил чистить жироуловители и засорившиеся сортиры.
Я наткнулся на Ганнетта несколько дней спустя, и он сказал мне, что наказанные утверждали, будто просто навернулись с лестницы. «Они, – сказал он, надо полагать, с иронией, – самые неловкие типы, каких я когда-либо видел».
Наябедничав мне, Кос, возможно, спас не одну жизнь и совершенно точно избавил меня от массы хлопот. В общем, я завел привычку сидеть с ним по вечерам за пивом и позволять ему лить мне в уши все, что он наловил за день.
Слушать чужие мысли – затягивает, но из страха превратиться в Шлехта номер два я не разрешил ему копаться в головах у Мари и Моралеса. Да, я категорически запретил ему рассказывать то, что он узнал от них обоих, мне или кому-то еще. Я не собирался шпионить за внутренней жизнью друга и возлюбленной, но ко всему остальному, что сообщал карлик, жадно прислушивался. После того как мы покинули Пузырь, я порадовался, что так получилось.
Потому что мы наконец вернулись в родную вселенную.
В Пузыре не было такого понятия, как время, но часы на борту корабля исправно работали, и в должное мгновение нашей бесконечной тоске пришел конец. Возвращение в родную вселенную было хронометрическим, и ошибка величиной в микросекунду могла занести нас куда угодно, включая центр звезды. Я, естественно, был серьезно обеспокоен, и даже Мари выглядела напряженной.
– Я делала это двадцать восемь раз, – сказала она однажды ночью, ища покоя у меня на груди, заросшей волосами.
Несколько приглушенным голосом она продолжала:
– Но я никогда к этому не привыкну. Все делают компьютеры, а просто люди вроде нас не могут управлять своей судьбой.
– А что делает в таком случае навигатор?
– Как правило, пьет. Это все, что он может сделать.
Но когда это случилось, я перенес все легче, чем в прошлый раз. Происходило все то же самое, но я был к этому готов. Процесс пошел быстро, и через несколько секунд стало ясно, что мы вне зоны конвекции или эпицентра высокой температуры. Вскоре спокойный голос Мари сообщил всему экипажу, что мы примерно там, где и должны были оказаться. В самом деле, обратный переход удался на славу – система Н 2223 была видна, ее солнце выглядело размером с Юпитер, каким он виден с Терры, только цветом как Марс.
Удивительно, как этим вестям обрадовались люди. В приподнятом настроении я вызволил Тупую Парочку из сортира и сообщил О’Рурку, что их наказание закончено. Все были счастливы, и я тоже. Во время послеобеденных занятий любовью Мари связала меня и уделывала так долго, медленно и замечательно, что я все еще помню это – как помнят что-то сверхъестественное.
Я все еще глупо улыбался, когда Кос подошел ко мне в офицерской столовой для привычной беседы. По его лицу' я понял, что счастливые времена закончились.
– Что с тобой?
– Ничего.
– Тогда что-то случилось с остальными?
– Нет. Я никогда прежде не чувствовал на «Жукове» таких хороших вибраций. Все счастливы.
Почему-то казалось, что именно это расстраивает его больше всего.
– Давай, малыш. Выговорись.
– Я видел на мониторе звезду, к которой мы направляемся.
– И?
– Я почувствовал… ну, как это… трепет. Со стороны Парадизо. От людей. Он странный, идет будто из бездны. Видимо, тысячи людей ощущают одно и то же. вот почему чувствуется так далеко. Поэтому – и потому, что телепатия, похоже, не подчиняется закону обратных квадратов. В любом случае, в той системе творится что-то ужасное – или вот-вот должно произойти, не уверен.
Я посмотрел на его большое лицо, маленькие ручки, сжимающие стакан с пивом, и темные скорбные глаза каракатицы, и мне внезапно захотелось схватить его и вышвырнуть в люк. Вопреки логике мы все стремимся убить приносящих дурные вести. Особенно если вести эти обрушиваются на нас, когда нам по-настоящему хорошо.
Вместо этого, чуть продышавшись, я поблагодарил его. В конце концов, он выполнял свою работу. Я сказал Мари о его удивительном таланте, о самолично виденном доказательстве, что это – реальность, и о его предупреждении. Она восприняла это не лучше, чем я.
– И что конкретно ты хочешь, чтобы я сделала по поводу глупых заявлений этого карлика?
Нетрудно заметить, что если у кого-то есть физический недостаток, все стараются его не замечать, пока по-настоящему не рассердятся на этого человека – и тогда начинают с непосредственного упоминания того самого.
Я сказал несколько напряженно:
– Ты здесь командуешь, и я не ожидаю от тебя ничего. Я советую тебе отнестись к этому серьезно и принять все возможные меры предосторожности, чтобы мы могли успешно завершить нашу миссию. Хорошо?
Она обдумала это и сказала:
– Pardonnez-moi.
Немного позже она добавила:
– Разумеется, это могут быть пришельцы. Зоопарк. Будет вполне разумно рассматривать это как военную операцию. Прежде чем мы рискнем кораблем, лейтенант Моралес займется вооруженной рекогносцировкой, чтобы прояснить обстоятельства.
Я просто посмотрел на нее. С большой неохотой она сказала:
– Ладно, я не могу избавить тебя от риска лишь потому, что сплю с тобой. Ты старший, и разведку возглавишь ты. Удовлетворен?
– Нет, – сказал я, – но надеюсь на это.
Потом мы немного расслабились и выпили по несколько порций пятизвездочного бренди, и я порадовал ее так, как, собственно, и планировал весь день. Закончив, мы приняли душ в роскошной ванной комнате командирской каюты. Я наклонился сквозь клубы пара и прошептал в ее розовое ушко:
– А теперь не говори, что я ничего для тебя не сделал.
Она улыбнулась:
– О, я никогда такого не говорила.
Всех охватила лихорадка ожидания. Поскольку мы не знали, что творится внизу, «Жуков» сохранял радиомолчание до прояснения обстоятельств. Янеско проводил долгие дни на Полярном Круге с командой боевых ботов, которые до того находились на хранении, а теперь их надо было активировать, протестировать, подсоединить к управляющему артиллерией компьютеру и так далее. Он участвовал в Войне с Пришельцами и мечтал сравнять счет. Работал он отлично, и я не хотел бы оказаться мишенью какого-нибудь его снаряда, особенно того, большого, что крепился снаружи корпуса.
У нас тоже ускорился темп тренировок. Большая часть работы по сути своей уныла, но коль скоро жизнь в ближайшем будущем станет зависеть от гаджетов, невольно начинаешь живо интересоваться всякими гайками, болтами, штифтами и калибрами. Мы бесконечно проверяли и перепроверяли оружие. Помню, я чуть ли не с изумлением смотрел, как один из местных тупиц вслепую разобрал и снова собрал за тридцать секунд гранатомет, по всем объективным критериям куда более толковый, чем он сам.
Главный компьютер проводил диагностику всех систем, и это было хорошо. Но когда доходило до СТС, суборбитальных транспортных средств – шаттлов, если перейти на человеческий язык, – мы с Моралесом корячились, вручную проверяя, что крылья действительно при необходимости раскроются. Я решил присвоить каждому взводу символ. Вместо римского и греческого алфавитов, уже весьма затасканных, я выбрал иврит, назвал наши взводы «Алеф» и «Бет» и велел выгравировать эти знаки на всем оборудовании и шаттлах. Мы планировали использовать оба на случай, если враг собьет один при спуске.
По прибытии на Парадизо нам нужно будет покинуть шаттлы быстро-быстро-быстро на случай, если нас кто-то ждет, – и так же быстро на них вернуться, если придется срочно убираться. «По машинам – пристегнуться – отстегнуться – покинуть машины! Живее, чтоб вас!» – командовал О’Рурк и в подкрепление поддавал отстающим ремнем.
В общем, не секрет, что подготовка людей к бою – это бесконечная череда повторений. Солдатам мозги особо не нужны – они должны быть вымуштрованы, послушны приказам и не страдать от переизбытка нервных окончаний. А главное – они должны доверять командирам и товарищам и сами должны быть достойны доверия. Это и есть командный дух, и, пока мы тренировались, было любо-дорого смотреть, как он зарождается и объединяет даже тех, кто недавно был готов искромсать друг друга ножами из-за казарменной девки.
Мы с Моралесом волновались не меньше остальных, да что там – даже больше, что естественно для молодых офицеров перед первой операцией. Одно дело – сражаться, исполняя приказы, другое – отдавать их, зная, что можешь приказать не то и угробить своих людей, а заодно и себя. Более чем когда-либо мы полагались на своих сержантов, они понимали это и, обращаясь к нам «сэр», тут же тихо подсказывали, что делать дальше.
По вечерам я сидел в столовой и слушал Коса, и чем ближе мы были к месту назначения, тем больше он впадал в уныние. Местное солнце стало размером примерно с Луну, тускло-красную луну в ореоле дымки. Диск пересекал крошечный темный объект – Парадизо. Я сидел, наблюдая на мониторе перемещения этого уголька, и слушал, как Кос рассказывает, что те, кого мы прибыли спасать, ожидают гибели и запустения.
– Они бегут, – добавил он, – но они бегут от чего-то, от чего, как они сами понимают, убежать невозможно.
– И ты это все отсюда чувствуешь?
– Я же говорил, экстрасенсорика не подчиняется закону обратных квадратов. Это одно из ее самых странных свойств. Знаешь эти древние рисунки Дюрера. где горы, до которых миль пять, изображены по законам перспективы – крошечные, с ноготь размером – но так же четко и детально, как большие фигуры на переднем плане? Вот примерно что-то такое я и улавливаю. Очень далекое, но вполне отчетливое. Искажений и помутнений нет. Я не выдумываю!
А, чтоб его, подумал я, и ведь, наверное, действительно не выдумывает. Дар у Коса был удивительный, и я не мог с ним поспорить, как бы мне ни хотелось.
С каждым днем солнце становилось все больше и больше. Я взял куб из корабельной библиотеки и почитал немного – и даже заинтересовался всеобщей историей, которая в школе нагоняла на меня смертельную тоску. Система Н 2223 поначалу считалась древними возможным местом обитания людей – ну, с учетом, что это были довольно свеженькие древние, которые жили всего несколько веков назад, в эпоху Воюющих Государств.
Из-за войн приостановились космические исследования, но, с другой стороны, необходимость сражаться вызвала огромные технические усовершенствования. Особенно разработки, касающиеся природы темной энергии – естественной антигравитации, – и открытие того, как же все-таки можно превысить скорость света. Поэтому, когда мы наконец снова обратились к звездам, мы были лучше экипированы и обладали более продвинутым теоретическим пониманием нашей сложной мультивселенной. Все это неплохо было знать, пусть практическая ценность подобных знаний была для меня почти нулевой.
А так-то жизнь продолжалась – я занимался со своими ребятами физподготовкой, проверял оружие и посещал официальные обеды комсостава, причем Мари сидела во главе стола, а я по-прежнему с противоположного конца, потому что табель о рангах не делает исключений для любовника командира. Вечерами я пил с Косом и слушал, как он рассказывает, что угроза, нависшая над Парадизо, становится ближе с каждым днем, только вот он не мог сказать, что это, потому что оно было «темное».
– Представь его как объект с малозаметными характерными признаками, – предложил он однажды после третьей кружки пива.
– Значит, это объект?
– Я не знаю, что это. Он темный.
– Корабль пришельцев?
– Может быть. Если Зоопарк находится в яйце из сверхпрочной стали, их мысли не уловить, понятно? Вот и тот объект… темный.
Однажды ночью я проснулся от кошмарного сна про яму, полную чудовищ с человеческими лицами, – проснулся с жутким воплем, который, в свою очередь, разбудил Мари.
– Что такое? – сонно промямлила она.
– Вот то, что угрожает Парадизо, – сказал я, утирая пот со лба, – это не можем быть мы? В смысле, мы летим забрать их, и…
– Mon cher, перестань выдумывать. В этом нет никакого смысла. У нас есть приказ, и мы собираемся его выполнить, только и всего. Обратного пути нет.
Она была права, и я снова уснул, а через несколько дней мы вышли на орбиту вокруг мира, который бедный старый Инноченте мечтал превратить в новый Эдем.
Ступить в первый раз на планету или другое космическое тело – немногим людям доводилось пережить подобное. И в будущем, надо полагать, немногим доведется. Воспоминание о Парадизо – один из незабываемых «первых разов» моей долгой жизни.
Мы высадились на волнистой равнине, покрытой высокой жесткой травой – ну, или чем-то с узкими листьями, похожим на траву. Солнце поднялось над горизонтом под углом в сорок пять градусов и походило на красный глаз какого-то космического чудища, высматривающего себе обед. Краснота придала оттенок всему – небо было лиловым, сине-зеленые листья казались черными, и все, от лужиц воды до бликов на наших масках, было словно в закатных лучах.
Мы не пользовались дыхательными аппаратами – в этом не было необходимости. Воздух содержал слишком много кислорода, и вдохнуть было все равно что опрокинуть бокал шампанского. С другой стороны, наши форменные ботинки внезапно стали казаться свинцовыми. Древние смогли засечь Парадизо своими орбитальными телескопами, потому что она была большой – твердая планета типа Земли, конечно, не газовый гигант, но для своего типа крупная. Я вдруг стал весить килограммов сто десять, а не стандартных земных восемьдесят семь, как должен бы. Все двигались, как дайверы в водолазных костюмах, и мы с Моралесом договорились устраивать десятиминутный перерыв каждый час, пока не привыкнем. Я распорядился, чтобы автопилоты, управляющие шаттлами, закрыли их и использовали лазеры или еще что угодно, что выглядело бы достаточно угрожающе, – и настала пора выходить.
«Алеф» шел первым, О’Рурк – впереди, я замыкал строй, присматривая, чтобы никто не отстал. «Бет», взвод Моралеса, держался за нами. Мы поднялись на невысокую гряду и увидели город, основанный Папой Инноченте. Мы не знали его названия, потому обозначили его О-1, Объект Один. Место было симпатичное, небольшие массивные дома из белого камня с красными и коричневыми черепичными крышами у небольшой бухты, окаймленной холмами, которые постепенно поднимались и превращались в далекие фиолетовые горы. Никаких высотных зданий, лишь одно широкое строение с низким белым куполом, чуть розоватым в лучах солнца. Сквозь шлем я услышал, как Моралес сказал: «А вот и храм». Он оказался прав.
Я не был уверен, что Кос поспеет за нами, и оставил его на «Жукове». Тем не менее я хотел поддерживать с ним связь. Мы посылали образы через камеры, вмонтированные в шлемы, и вскоре я услышал его голос, который было невозможно спутать ни с чьим другим:
– Кон, я не могу читать город. Все спокойно. Я вообще не чувствую колонистов, ни там, ни где бы то ни было еще.
– Как ты это объяснишь?
– Никак.
– Ты же чувствовал их из космоса, а теперь даже не можешь почувствовать их с орбиты?
– Я же сказал, что не знаю, как это объяснить.
Мы приблизились к О-1 со свинцовыми ногами и тяжело дыша. Мы откинули маски. Несмотря на пылающее солнце, воздух был приятным, почти прохладным на наших разгоряченных лицах. Небольшие черные зверьки – шестиногие кролики? – разбежались по траве, заметив нас. Животное, несколько напоминающее гиену (тяжелый торс, хилые задние лапы), выскочило из сине-зеленого леса справа от нас, описало широкий круг и снова исчезло. Оно бежало, двигаясь похоже на лошадку-качалку: вперед-назад, вперед-назад. Летающее существо с широкими треугольными крыльями нырнуло вниз, взмыло и тяжеловесно удалилось. Его тело казалось крошечным на фоне огромных крыльев.
Вдалеке образовались низкие тучи, сверху красные, посередине лиловые, иссиня-черные внизу. Очевидно, надвигался летний ливень. Словно в подтверждение моей догадки замелькали молнии – красноватого оттенка.
Мы вошли в город. Тревожная тишина. В местах, где должны быть люди, но их нет, чувствуется какая-то особенная пустота. Сигналы с корабля сообщали нам, куда нужно идти, и Моралес пошел по одной кривой улочке, а я по другой. Мой взвод разделился – первое и второе отделение направо, третье и четвертое – налево. «Держитесь стен, ребята». Я счел собственные реакции интересными – нервы натянулись, как струны, но страха не было. Только напряжение и полная готовность. Чувства обострились. Еще один шестиногий зверек скрылся за углом, и я долго слышал, как стучат его коготки.
Строения я помню очень отчетливо – каждый камень, каждую тень. Единственными звуками, кроме раскатов грома, были топот наших сапог и звяканье снаряжения. Улицы пересекались не под прямыми углами – они и небольшие переулки шли в произвольных направлениях, словно высохшие русла в пустыне. Вывески были намалеваны прямо на стенах, как в Помпеях: «Жрачко», «Хароший вино», «Двадцать ножек тута». Это бордель или обувная лавка? Понятия не имею. Язык изменился в устах колонистов, как это всегда случается.
Со мной говорила Мари, потом Кос. Они сошлись на том, что в городе не было людей – кроме нас. Но, когда кусок черепицы сорвался и разбился о мостовую, все, включая меня, подскочили. Мы вышли на неправильной формы площадь, окруженную лавками – совершенно пустыми. «Молодое мясцо» – лавка мясника или невольничий рынок? Судя по виду, все же мясной. Невыразительный механический голос твердил мне в ухо: «Лейтенант Кон, двадцать градусов направо, широкая улица, храм, двадцать четыре часа».
Хорошо, когда тобой руководят с небес. И да, там был храм с широким низким куполом, который внезапно высветила вспышка молнии на фоне свинцовых облаков. Мы обошли площадь, по-прежнему прижимаясь к стенам. О’Рурк посылал по одному бойцу обыскивать все здания, мимо которых мы проходили. Чу со своим взводом поступал так же. Рядовой заорал высоким нервным голосом, высовываясь из окна на втором этаже: «Ни души, сержант!» – и О’Рурк ответил потоком ругательств – напряжение разрядилось, и все заржали.
Мы встретились под портиком храма. Мы с Моралесом, отдуваясь, поднялись по ступеням и хлопнули друг друга по ладони. Храм был круглый, с внешним и внутренним рядом колонн, между которыми свистел прохладный ветер, предвещая бурю. Внутри было как в греко-римском амфитеатре, сидячие места, рассчитанные на пару тысяч человек, спускались к круглой сцене посередине, расположенной под отверстием в куполе. Над ней висела помещенная в прочный транспластовый столб метров в шесть высотой, видная отовсюду блестящая, выполненная из хрома модель ДНК, словно поглощающая весь свет, попадающий в помещение.
Я почувствовал себя не в своей тарелке и одновременно ощутил восхищение, как неверующий при созерцании Каабы. Один из наших тупиц громко спросил: «А это что за гребаная штуковина?» Но остатьные говорили шепотом, как это обычно бывает в храмах, даже если они посвящены богам, в которых ты не веришь.
Людей здесь не наблюдалось – и каких-либо признаков опасности тоже. Сквозь встроенное в шлем переговорное устройство я вызвал шаттлы и отдал приказ переместиться на площадь, но по-прежнему оставаться закрытыми. Затем мы принялись устраиваться на ночлег. Места, чтобы разлечься, было более чем достаточно, потому что на всем этом огромном пространстве нас было всего семьдесят два человека. Бойцы включали фонарики и перекусывали сухим пайком. У всех было с собой еды на три дня, и сержанты присматривали, чтобы никто по дурости не умял все за один присест. Мы с Моралесом стояли у колонны, глядя, как мерцают огоньки в сгущающейся темноте. Модель ДНК улавливала и отражала их, и, думаю, поэт нашел бы, что об этом написать. Но у нас тут не было поэтов, по крайней мере, никого, о ком я был бы в курсе.
– Прежде чем пожуем, – тихо сказал Хесус, – я тебе кое-что покажу. Мы заметили его, когда пересекали площадь. Это недалеко.
Когда мы вышли, шаттлы как раз приближались. Они опустились на камни с неизбежным скрежетом и аккуратно припарковались, почти соприкасаясь крыльями. Небольшой дождь начался и усилился, пока мы пробирались к низкому, лишенному окон зданию, похожему на промышленное строение. Рядом стояло другое здание без окон, над дверью была вырезана надпись: «Здеся лижат дарагие миртвесы».
– Первое можем не смотреть, – сказал Моралес, – это просто крематорий. В мавзолее надо будет включить свет. Там внутри есть искусственное освещение, но оно вырублено.
Мы достали карманные фонарики, включили их и шагнули внутрь. Холодные озерца света замерцали на стенах, испещренных, словно сотами, маленькими квадратными нишами. На полу были аккуратно сложены керамические плитки, которые некогда закрывали отверстия, и на каждой было знакомое изображение эмблемы культа и имя, написанное в соответствии со специфической орфографией колонистов.
– Боже, – прошептал я. – Они даже мертвых забрали. Они что, так боялись нас?
– Не знаю, как они вообще узнали о нашем приближении… О, точно, их провидец… У них есть свой Кос. Значит, они могли знать.
В этом объяснении был изъян, но я не мог понять, какой именно. Мы шли вперед, пробуждая глухое эхо. Коридоры отходили в обе стороны, и все стены представляли собой сплошные пустые соты. Грохот разносился по боковым помещениям, и мы с Моралесом вернулись к выходу.
На улице дождь лил сильнее, темнота стала гуще, а ветер – холоднее. Мы побежали рысцой под крышу храма, тяжело дыша. И очень вовремя – дождь хлынул как из ведра. Мы присели на втором ряду, воняя мокрой псиной, и принялись поглощать концентраты из пайка. Рядовой из взвода «Бет» притащил шесть-семь фляг и спросил, не хотим ли мы, чтобы наши тоже наполнили. «Воды прорва», – добавил он без особой необходимости. Мы протянули фляги и, когда парень вернулся, стали пить холодную воду с привкусом камня большими глотками. Ужин получился немудреный, но показался не хуже богатого пиршества.
– Бедняги сектанты, – сказал Моралес. – Вот мы тут сидим и трескаем паек в уютном сухом храме, а они – где-то там, в мокрых диких лесах. Должно быть, и едят они холодное, потому что, если бы они попытались что-то сварить, сканеры «Жукова» засекли бы тепло и указали нам направление – а завтра мы бы пошли и взяли их на мушку.
– Иногда, – сказал я, – чтобы спасти цивилизацию, приходится ее разрушить.
Обменявшись весьма банальными саркастическими репликами, мы выставили часовых и назначили Чу ответственным дежурным на ночь. Моралес пожелал всем buenas noches и отправился к своим людям. Кто-то запел – но не что-то разухабистое и неприличное, как можно было ожидать, а сентиментальную песню «Прощай, солдатик». Отличная акустика храма позволяла отчетливо разобрать слова, несмотря на бушующую на улице бурю, и я заснул, слушая странно чистый девичий голос, певучий, словно флейта: «Что делать, если мой милый дальше, чем в небесах?»
Я так и не услышал, что в итоге решила героиня песни. Я страшно устал и вырубился через пару минут. И так я спал, пока шлем не начал орать на меня.
Я смутно помню, как перевернулся и невнятно выругался. Нашел шлем, подтянул его ближе и пробормотал волшебное слово: «Говорите».
– Робер, – сказал голос Мари, хотя мы договорились обращаться друг к другу по всей форме там, где нас могут подслушать. Это и ее тон дали мне понять, что случилось что-то очень серьезное, и сон покинул мою голову сверхъестественно быстро.
– Да, мэм.
– У вас шестнадцать минут на то, чтобы забрать своих людей из города и убраться как можно дальше.
– На нас напали?
– На вас сейчас грохнется кусок летучего мусора размером как два Везувия. Должно быть, он вошел в атмосферу Парадизо по другую сторону планеты и вот-вот рухнет у самого берега. Янеско пытался достать его снарядом, когда он вошел в зону досягаемости, но промахнулся. Зато попал лучевой пушкой, но энергии не хватило для разрушения. Короче, убирайтесь по-быстрому!
Я заорал, и отзвуки разнеслись по храму. Конечно, я действовал немного в духе Шлехта, но иногда командиру приходится орать, и ничего тут не поделаешь.
Нам пришлось побросать снаряжение, но через двенадцать минут мы все втиснулись в два шаттла и пристегнулись – и они взлетели. Когда мы оторвались от земли, я поблагодарил всех богов, какие только могут быть, за хладнокровие машин, которые невозможно напугать. В какой-то миг мне показалось, что мы врежемся носом в купол, но этого не произошло, и белый храм и темный город стремительно ушли вниз.
Впервые я проверил часы. 04:04. Буря почти улеглась, и облака разогнало как раз вовремя, чтобы можно было увидеть сияние луны. Только это была не луна, а мать всех астероидов, и она неслась на восток, освещая дома в городке. Внизу я разглядел аккуратный узор полей и темных лесов и гряду холмов, поросших угольно-черными деревьями. Удар ожидался страшный, и я приказал обоим взводам спрятаться за грядой.
Мы спустились и зависли над самой землей, включив посадочные огни, холодный свет которых очертил странные деревья – без нормальной листвы, но с листообразными выростами, обвивающими стволы. При вспышках сверкали глаза – маленькие существа и большие, глаза желтые, зеленые и красные – целая экосистема, о которой мы уже ничего не узнаем, потому что в этот самый миг небо запылало. Пошла ударная волна, сначала как стена сдавленного воздуха, потом холмы задрожали. Земля вспучилась – я прежде не видел ничего подобного, хотя слышал, что при землетрясениях земля может вести себя подобно воде.
Завыл ветер, мощный, как семь циклонов, и город взлетел на воздух – куски домов, деревья и все прочее. Даже за грядой холмов волны турбулентности прошли по долине и заставили шаттлы подпрыгивать, как палочки в ручье. В то время я еще не умел водить летательные аппараты и пришлось положиться на автопилот, который, к счастью, не нуждался в человеческом руководстве, чтобы подобрать крылья и запустить мотор на максимальную мощность. Похоже, худшее позади, и я был почти готов снова дышать, когда по долине пронесся чудовищный порыв ветра и смел шаттлы.
Я слышал про людей, попавших в торнадо и уцелевших, и, разумеется, мы могли спрятаться в основательном трансорбитальном корабле, но мы не успели ничего сделать и закружились среди обрывков туч в бесконечном потоке мусора. Мы то и дело переворачивались, и я мельком видел, что творится внизу – как блестит обнажившееся морское дно, как с величавой целеустремленностью идет к берегу огромная стена воды, как пустеют склоны холмов и ветер гонит пламя по полям. Единственное, чего я не видел, – это другой шаттл, он исчез в буре.
А потом я полностью сосредоточился на том, чтобы выжить, покуда механический мозг автопилота боролся за управление шаттлом, за то, чтобы прекратить болтанку, оседлать ветер, подняться выше, туда, где спокойнее. Мы были практически беспомощны, отданы на милость машин и каждую секунду ждали, что вот-вот врежемся в горы, которые неумолимо приближались на западе, высвеченные вспышками молний. Скорость ветра? Судя по нашим приборам, триста три с половиной километра. Вот это ураган!
Наконец мы поднялись над турбулентностью, воздух разредился, гудение и тряска прекратились, разве что теперь уже гудели и тряслись люди, включая меня, которых вытряхнуло, как солонки, и вот теперь мы выблевывали полупереваренный паек на себя и друг на друга.
Полет стабилизировался. Мы приближались к границе атмосферы. Мы вышли из тени планеты и, похоже, направлялись прямо к огромному красному глазу солнца. Потом я заметил, что появилось что-то еще, что мы начинаем разворачиваться, а маленькая, но яркая звездочка вдали – это вовсе не звездочка, а «Жуков». Мы страшно воняли, были напуганы и дезориентированы, но живы и под контролем основного корабля, и ради этого я был готов потерпеть рвоту и дурной запах.
Встречающие чувствовали то же самое. Весь штат ждал нас и разразился криками и аплодисментами, когда мы по одному начали выползать из шаттла, похожие на канализационных крыс. Мари обняла меня, вопреки запаху и протоколу, потом пожимала руки всем бойцам взвода «Алеф», проходившим мимо нее, от О’Рурка до последнего новобранца, и для каждого у нее находились теплые слова. «Слава богу, вы живы… Добро пожаловать домой… Вы настоящий герой» и так далее.
Затем все ринулись отмываться, а кого-то должен был еще и подлатать док Ганнетт. Ни у кого не обнаружилось повреждений, более серьезных, чем порезы, контузии или шишка на голове величиной с яйцо – то ли нам просто несказанно повезло, то ли напрямую вмешался бог дураков и космолетчиков.
Направляясь в командирскую каюту, чтобы привести себя в порядок в чуть более роскошных условиях, я тихо спросил Мари, нет ли вестей о Моралесе и его людях. Она покачала головой.
– Мы не можем их найти, – призналась она. – Пожары бушуют повсюду, и ничего не видно. Вблизи поверхности ионизация такая, что сканеры не работают, разве что Моралес смог подняться над турбулентностью, как и ты. Ты такой смелый и умный, – добавила она, и я мужественно принял похвалу, по праву принадлежавшую всего лишь толковому автопилоту и везению.
У самого мостика Кос перехватил нас и сказал:
– Прости, Кон. Я знал, что случится что-то плохое, но не знал, что именно.
– Объект был темный.
– Верно.
Касательно второго взвода он честно пытался меня приободрить.
– Думаю, твой друг еще жив. Если умирает кто-то, кого я знаю, это ощущается, как укол иголкой. Такого пока что не было.
– Значит, колонисты боялись не нас?
Он выглядел озадаченным.
– Нас? Нет, они никогда нас не боялись. С чего ты вдруг решил? Они каким-то образом узнали, что эта штука падает. Может, их пророк и впрямь ясновидящий и знает свое дело лучше, чем я. Они не надеялись, что удастся бежать, но все же, кажется, это у них получилось.
Потом был душ и не самые приятные процедуры у Ганнетта – например, мне пришили обратно наполовину оторванное левое ухо. Я даже не заметил этой травмы, хотя был весь в крови – в таком дурдоме кто угодно не заметил бы, – пока туда не попало мыло и я едва не врезался головой в стену. Ганнетт сделал мне укол обезболивающего и наложил шесть швов, и мы с моим перевязанным ухом отправились в постель – завернуться в чистые простыни и принять утешения Мари.
Ты, наверное, решил, что мы занялись любовью. На самом деле я вырубился секунд через двадцать, а вся романтика была отложена до завтра.
Следующие несколько дней были бы просто чудесны, если бы не наши тревоги касательно Моралеса и людей из взвода «Бет».
Планета представляла собой мрачное зрелище. Она была вся окутана кружащимися тучами, потоки энергии сталкивались друг с другом и образовывали циклоны и антициклоны, в зависимости от широты. Ад лесных и степных пожаров сменился постепенным падением температуры – красный солнечный свет был практически заблокирован.
– Условия, – сказал механический голос, подытоживая ситуацию для нескольких человек, собравшихся на мостике, – стали крайне неблагоприятными для жизни.
– Большое спасибо, – пробормотал я.
Но Мари сказала:
– Милый, это только машина, конечно, она будет говорить банальности – она для того и сделана.
Кос продолжал твердить, что наши люди, вероятно, живы, по крайней мере, он не получал никаких убедительных свидетельств их гибели. На второй или третий день, уже не помню, он наконец смог определить самым общим образом, где они могут находиться – примерно триста километров от того места, где я по-терял с ними связь. Он добавил, что их шаттл уничтожен, они голодны и не могут перемещаться из-за бури. Он решил, что они, наверное, пытались покинуть планету, но на них опять что-то посыпалось и случилось кораблекрушение.
Я хотел взять оставшийся шаттл и отправиться на поиски, но Мари без колебаний наложила вето на эту идею.
– Тридцать шесть человек под угрозой гибели – этого вполне достаточно, – сказала она. – Не говоря о колонистах, где бы они ни находились.
Вот незадача! Наши сканеры и Кос дошли до пределов своей чувствительности и никак не могли их засечь – вообще никак. Однако тысячи людей – даже если они каким-то образом умудрились выжить вдали от места столкновения, без электронных средств связи и даже без огня – по крайней мере, с неизбежностью думали и чувствовали, и это Кос должен был засечь. А если их всех убило, Кос сказал, что должен был уловить психическое «цунами безысходности», которое мозг выбрасывает в момент смерти. Но кроме слабых сигналов от наших же людей он не слышал ничего.
Дни шли, и Мари была ближе к отчаянию, чем когда-либо. Наконец она выбрала время обеда, когда уцелевшие офицеры собрались вместе – по сути, это было совещание, хотя формально так не называлось, – чтобы объявить свое решение.
– Мы сажаем «Жуков», – сказала она. – На поверхность.
Все замерли, обдумывая, что это может значить. Она говорила тихо, ровным уверенным тоном человека, принявшего трудное решение и не собирающегося его менять.
Конечно, сказала она, ее план может показаться чушью – сначала запретить рисковать уцелевшим шаттлом, а потом подвергнуть опасности всех людей, оставшихся на борту. Но «Жуков» – это не просто большой трансорбитальный корабль. Он сделан из сверхпрочной стали и обладает почти безграничными запасами энергии.
Она признала, что, согласно инструкциям, нельзя вводить судно в атмосферу планеты по ряду веских причин – возможность коррозии корпуса, токсические испарения и так далее. Но инструкции позволяли командирам нарушать стандартные процедуры в экстренных случаях – при условии, что потом они смогут чертовски хорошо обосновать свои действия. Она думала, что сможет.
– В любом случае, мы это сделаем, – закончила она. – Если кто-нибудь хочет выразить протест, пожалуйста.
Все промолчали.
– Тогда приступим. Во время спуска весь экипаж будет на боевых постах. Все запасные выходы будут наглухо закрыты. Весь персонал будет в защитных костюмах. Не думаю, что что-то там внизу сможет пробить перегородки, но если вдруг такое случится и группа окажется в изоляции, им придется выживать самим неопределенно долгое время, пока мы не сможем до них добраться. Мистер Кос поведет нас, пока более стандартные методы сканирования не позволят уловить сигналы с земли. Bonne chance.
Подали вино, и мы торжественно подняли бокалы и пожелали удачи ей и друг другу.
Следующие двенадцать часов я провел со своим взводом, прорабатывая действия, которые мы должны будем предпринять, если придется покинуть «Жуков» и помочь забрать Моралеса и его людей. В таком случае мы должны были не отступить вглубь корабля, как остальные, но занять отсек, ближайший к люку для шаттла. Все экипировались, и мы с О’Рурком принялись снова и снова проверять солдат, чтобы убедиться, что изоляция полная, а системы обеспечения дыхания и подогрева работают. Я решил, что воздух придется взять с собой, потому что атмосфера планеты превратилась в сплошную песчаную бурю с пеплом, пылью и токсичными отходами горения. Нам были нужны фонари на шлемах. Нам были нужны нейлоновые веревки, связывающие нас, как альпинистов, чтобы никто не потерялся и никого не сдуло. Нам были нужны старомодные носилки для транспортировки раненых. Да хрен знает, что нам еще было нужно – все, не иначе.
Когда мы уже заканчивали приготовления, я услышал жалобный крик с мостика. Мое присутствие требовалось – и немедленно. Я оставил О'Рурка разбираться, как умеет – а умел он хорошо, – и поспешил мимо запасных выходов по коридору, который скоро, надо полагать, будет рассечен на сегменты, как змея, попавшая под автоплуг на поле для пшеницы. Я бежал, а двери, которые тем временем проверяли, закрывались со вздохом и шелестом, звякали – и снова открывались.
Я выскочил на мостик и застал Мари в ярости. Кос что-то доказывал, а навигатор – кажется, его фамилия была Сайнович, точно не помню – смотрел на планету в большой монитор, и тихо нескладно насвистывал. Мари показала на Коса таким… французским жестом, будто выбрасывала что-то съедобное, но протухшее.
– Послушайте! – рявкнула она. – Вы только послушайте!
Кос, все еще не успокоившийся, спросил:
– Ну и что вы хотите, чтобы я сказал? Я говорю вам то, что слышу или не слышу, а если это портит ваши чудесные планы, ничем не могу помочь.
Я дотронулся до его плеча.
– Просто скажи мне.
– Я потерял Моралеса и ребят. Похоже, они больше не там.
– В смысле – они погибли?
– Не думаю. Они просто исчезли, вот и все.
Еще одно треклятое таинственное исчезновение. Когда я передал О’Рурку новость о том, что все наши приготовления напрасны, он разозлился, как никогда. Потом пожал плечами и сказал: «дерьмо» десять или даже двенадцать раз и велел ребятам снимать защитные костюмы и расходиться по каютам.
«Жуков» остался на орбите, бомбардируя превратившуюся в ад поверхность Парадизо всеми доступными видами волн, разыскивая ну хоть кого-то. Шли часы, и мы все еще занимались этим, когда сенсоры натурально взвыли. Не потому что они нашли людей, а потому что кусок металла, который они сразу определили как транспортное средство нечеловеческого происхождения, или ТСНП, вышло из-за планеты и пересекало границу между темной и светлой стороной в тускло-красном солнечном свете.
Завыли сирены, и механический голос объявил:
– Внимание боевым постам!
Все похватали личное оружие и помчались со всех ног к указанным зонам вокруг центральной оси корабля. Тридцать секунд спустя запасные входы начали закрываться, и если вы оказались во внешнем отсеке, дело худо – придется так и сидеть, пока не поступит сигнал, что все чисто, и двери не откроют. Или пока вражеский снаряд не шарахнет по носу, и тогда вы погибнете от взрыва, если броня не выдержит, или от контузии – если выдержит.
Каким-то образом О’Рурк собрал наших людей в требуемом внутреннем отсеке. Те, кто мылся, были в чем мать родила, но на войне подобные мелочи как-то перестают волновать.
Я остался на мостике – не потому, что был там нужен, просто никто меня не отослал, а я хотел понять, что происходит. Я уселся в кресло, которое обычно занимал наш навигатор, – сейчас он удалился в безопасный отсек по другую сторону оси, где была дублирующая система ориентирования. Так кто-то сможет управлять кораблем, если мостик будет разрушен.
Сидя в командирском кресле, Мари надела наушники виртуальной реальности. Я надел наушники навигатора и прислушивался, как она отдает приказания с апломбом шеф-повара, инструктирующего своего помощника насчет приготовления шоколадного суфле. Тонкие пальцы, которые извлекали из моего тела такие мелодии, теперь покоились на клавиатуре, дававшей ей власть надо всеми системами. Чей-то голос сказал: «Вот сучка, а?» – причем тоном, исполненным чистейшего восхищения.
Я смотрел, как разворачивается на мониторе моя первая битва в космосе – да что там, вообще моя первая битва. Лазерные лучи исчертили темный квадрат, а когда свет на мостике приглушили, мы все погрузились в виртуальное пространство. Не думаю, что мне было страшно, это было слишком захватывающе, и если бы вдруг посреди «Жукова» материализовался корабль пришельцев, волноваться все равно было бы не о чем – нас разнесло бы в кварки за какую-то наносекунду. Поэтому я получал почти эстетическое наслаждение от вида окутанной облаками планеты, поднимающегося за нею красного шара и фона, испещренного твердыми кристаллами звезд.
Единственное, чего я не видел, – инопланетного корабля, из-за которого и началась вся заваруха. Потом на мониторе появился голубой круг, выделяющий его. Столбцы цифр, которые наверняка что-то значили для сотрудников Космической Службы, выстроились по краям изображения. Чей-то голос удивленно сказал: «Скорость нулевая?» – и я понял, что, наверное, неопознанный объект перестал двигаться.
Голос Янеско доложил, что пусковые шахты открыты. Похоже, он ждал от Мари современного эквивалента «Можете стрелять, когда будете готовы, Гридли», но она лишь сказала: «Запускайте ГПЧ», то есть генератор пучков частиц.
– Есть.
– Автоматическое управление всеми системами.
– Есть.
Это означало, что корабль будет отвечать на любое враждебное действие, не дожидаясь команды. В то же время я услышал, как заработали главный двигатель и даже генератор темной энергии. Пытаясь перенести на космос знания о военных действиях на твердой земле, я понял, что Мари собирается спрятаться за Парадизо, и если чужой корабль последует за нами, то мы нанесем удар, едва он окажется в поле зрения. Ну, типа как при боевых действиях в горах обороняют противоположный склон, а едва показывается противник – шмякают по нему. Вот что я думал, когда большое голографически четкое изображение Хесуса Моралеса появилось между лазерными лучами, загораживая планету и солнце – да все, собственно, кроме звезд у него над головой.
– Полковник, – сказал он, несколько приглушенно, но вполне отчетливо, – мы на борту инопланетного корабля. Эти ребята из Зоопарка пришли и спасли нас. Всех нас, включая колонистов. Вы записываете?
Вопреки тому, что любит говорить моя жена Анна, я не вульгарен – ну, почти. Но я совершенно уверен, что на мостике «Жукова» в тот самый момент много кто обмочился.
Наступила потрясенная тишина, и тут я услышал свой собственный голос – и да, я был лейтенант и потому низшая форма жизни из числа присутствующих, но какого черта, Моралес – мой друг, а не их – короче, я громко сказал в микрофон навигатора:
– Хесус, мы записываем.
– Позвольте, – ледяным голосом сказала Мари, и я тут же отловил беглый язык, сжав его зубами. – Что они предлагают сделать с вами? – требовательно спросила она.
– Послать нас на «Жуков» шаттлом. Думаю, это рассматривается как дипломатический жест, теперь, когда война окончена и мы уходим из этого сектора космоса. Они думают о мирной торговле и всем таком – в будущем.
– Вы там все?
– Семнадцать человек из взвода «Бет». Остальные погибли. Шестеро ранены.
– Мы вас примем. А что колонисты?
– Колонисты проголосовали за то, чтобы присоединиться к Зоопарку – стать родственным видом – и не возвращаться на Терру. Похоже, они верят в симбиоз и видят в нем одну из сторон любви. И еще они не доверяют другим людям.
– Странно, с чего бы вдруг, – сказал я.
То есть я, конечно, ничего не сказал, потому что прикусил язык.
В любом случае, сарказм был бы некстати, тем более с моей стороны. Я был слишком взволнован тем, что Моралес жив, и мне на самом-то деле было глубоко плевать, какой там выбор сделали сектанты.
Но Мари была недовольна.
– Нам приказано вернуть этих людей в регион, находящийся под контролем человечества.
– Инопланетяне не подчиняются нашим приказам, – заметил Моралес.
– Ну да. Мне разрешат говорить с их пророком?
– Он был глубокий старик. Он умер во время вылета из пострадавшего района. Впервые у них нет никого с сильными экстрасенсорными способностями, чтобы он мог их вести – и они, возможно, принимают плохие или как минимум непродуманные решения.
– Вот в чем дело. Передайте мое согласие Зо… их командованию. Мы не будем стрелять по шаттлу, и Ганнетт примет раненых.
Потом она отдала еще три приказа. Во-первых, нам с Ганнеттом – принять шаттл и забрать наших людей. Во-вторых, Янеско – поддерживать режим автоматического управления, но отдать главному компьютеру команду не стрелять по шаттлу. В-третьих, она велела всем остальным оставаться на боевых постах.
Янеско сердился на нее. С Полярного Круга доносился его хриплый голос:
– Командир, это обман. Даже идиот Шлехт понял бы, что это обман.
– Конечно, это обман, – отрезала она. – Но что за обман? Шаттл взорвется, едва состыковавшись с «Жуковым»? Наши люди заражены смертельной болезнью или паразитами? Или это в первую очередь дипломатический ход, как считает лейтенант Моралес?
Когда я покидал мостик, там проходило импровизированное совещание комсостава. Я оказался под командованием Ганнетта, и он заставил меня надеть эластопластовый костюм, такой же, как у него, едва мы дошли до шлюза. На случай, если на борт занесут какую-нибудь смертельную заразу, мы встретили наших ребят в этой оснастке, дыша через электростатические фильтры, а в ушах у нас гудели небольшие вентиляторы. Еще он привел шесть медботов, похожих на огромных крабов, они бегали на ножках с сочленениями и махали длиннющими руками. Пока мы ждали, они принесли и поставили носилки, которые я собирался взять в нашу, впоследствии отмененную, вылазку на Парадизо.
Инопланетный шаттл приближался. Процедура стыковки проходила интересно. Я не мог понять, как они зафиксируются, поскольку шлюз «Жукова» в силу своей конфигурации не мог их принять. Но проблема оказалась для наших бывших врагов никакой не проблемой. Мы смотрели в окошко внутренней двери шлюза, как они выпустили гибкую трубу – док назвал ее пуповиной, – которая расширялась, как тромбон. Мы открыли внешние двери шлюза, труба вошла туда и плотно состыковалась с переборками.
Потом мы открыли внутренние двери, они открыли свои на дальнем конце трубы, воздух ворвался в пуповину – с нашей стороны давление было выше, – и несколько минут спустя показался Хесус Моралес собственной персоной, шатаясь на ветру худой, изможденный, но вполне живой. Медботы проверили его, прежде чем подпустили меня, но после мы крепко обнялись, и он помог вывести раненых и уложить серьезно пострадавших бойцов на носилки. Минуты спустя все были завернуты, словно подарки к празднику, и облиты какой-то антисептической дрянью.
Ганнетт велел мне закрыть внутренние двери шлюза. Едва я собрался это сделать, как краем глаза заметил обитателей Зоопарка. Что-то с головой примерно как у морского конька – довольно жесткое, голубоватое, с кроткими выпученными глазами и дыхательным аппаратом на конце длинной морды – смотрело на меня, а что-то еще, многорукое, копошилось позади него.
Я потянулся, чтобы нажать кнопку, закрывающую дверь, когда что-то проскочило у меня под рукой и сигануло в пуповину. Кос выглянул уже оттуда, посмотрел на меня большими темными глазами, поднял маленькую ручку, помахал и крикнул:
– Это мой народ, Кон! Я должен их спасти!
– Заберите его обратно! – закричал Ганнетт.
Но я нажал кнопку, и двери задвинулись. Я мельком увидел, как складывается гибкая труба – и она в самом деле соответствовала названию, которое дал ей доктор.
– Простите, сэр, – сказал я хирургу, – но вы не отменили свой первый приказ.
Возомнил себя умником. Не осознал, что только что убил Коса, бедного маленького засранца, или же он убил себя – это уж как посмотреть. Второе невольное убийство на моем счету за время этого путешествия.
Я смотрел, как шаттл закрывается и улетает, описывает дугу и направляется обратно. Он не взорвался. И, должен сказать, Ганнетт провел все необходимые обследования и не обнаружил, чтобы наши люди были чем-то заражены. Если и был какой-то подвох, то мы его не заметили, и лично я думаю, что Хесус, возможно, был прав с самого начала. Наши прежние враги сделали примирительный жест – вот и все.
Пока Ганнетт и его боты раскладывали всех в переполненном больничном отсеке, я снял пластиковый костюм и поднялся на мостик доложить о благополучном возвращении наших. Но то, что я сказал, было никому не интересно.
Все, как загипнотизированные, смотрели на монитор, на два голубых круга – один отмечал инопланетный шаттл, другой – собственно корабль. Мари сидела в кресле командующего, словно алебастровая статуя. Два круга слились, и тонкие пальцы ее левой руки с ногтями, покрытыми прозрачным лаком, чуть заметно шевельнулись, нажимая клавиши, передающие в ее распоряжение всю нашу огневую мощь.
Надо полагать, мои губы изобразили что-то вроде «не надо», но я так ничего и не сказал – или, во всяком случае, сам своих слов не услышал. Внезапно «Жуков» тронулся с места, да так быстро, что меня больно приложило об палубу. Мы начали уходить за планету, которую теперь впору называть Инферно, но прежде инопланетный корабль взорвался огромным огненным шаром, и его обломки разлетелись, странно медленно, как бывает с предметами в космосе.
На мостике началось оживление, все сотрудники Космической Службы радостно кричали – они же только что выиграли битву в Войне с Пришельцами. И это оказалось совсем нетрудно, учитывая, что противники, бедняги, и не знали, что война все еще продолжается.
Когда Мари вернулась в каюту командующего, я уже ждал ее там, побитый – на затылке у меня образовалась шишка размером с яйцо. Но я был в полном сознании и в состоянии ледяной ярости.
– Мне пришлось это сделать, – быстро сказала она. – Полученные мной приказы содержат секретный протокол, обязывающий меня уничтожать все инопланетные корабли, с какими мы столкнемся.
Я промолчал. И тогда она начала спорить с тем, чего я не говорил:
– Положим, я приняла бы их условия, нарушила бы приказ, вернулась без колонистов – что сказали бы мои враги в штабе? Что я провалила задание, нарушила инструкции, вступила в сговор с противником и позволила ему похитить наших людей. Меня бы отдали под трибунал.
Наконец я смог заговорить:
– И чтобы предотвратить это, ты убила несколько тысяч разумных существ, по большей части людей. Включая Коса.
– Прости, что не оплакиваю его. Он почувствовал наш план этой своей проклятой интуицией и был готов, как это по-английски?.. Jaser, проболтаться врагам. Ты еще такое дитя, Робер. Ты еще не научился принимать трудности, которые подразумевает твой выбор карьеры военнослужащего. Ты не представляешь, что значит быть командиром. Со временем ты станешь тверже.
– Но не настолько.
– Ой, да что толку спорить? Тебе нужно повзрослеть, вот и все. Ты же так и не понял подлинного смысла этого полета, верно? Совсем не понял. Для моей службы было крайне неприятно, что Государственный Совет настоял на том, что верховное командование примет офицер Службы Безопасности. Как эти скучные полицейские могут понять, что нам необходимо нанести поражение врагу и восстановить нашу честь? Но, разумеется, дело было как раз в этом – предполагалось, что он будет держать всех остальных под контролем. К счастью, генштаб Безопасности хотел избавиться от Шлехта, чьи сексуальные предпочтения уже стали притчей во языцех, и эту работу предоставили ему. Нашим разведчикам было вовсе не трудно найти молодую женщину, хотевшую убить его по очень веской причине. Они вооружили ее и провели на борт, а я заботилась о том, чтобы она здесь выжила. Этот паршивец Кос едва все не испортил – я так и не простила его за то, что он сказал генералу о наличии безбилетного пассажира. Когда я назначила тебя офицером безопасности, я предполагала, что ты арестуешь Коса и уберешь его с дороги. Ну, ты не сделал, как я хотела, но в некотором смысле ты сделал даже лучше. Когда безбилетница отомстила, я не знала, как с ней быть, а ты вот так невинно решил эту проблему. Потом Кос, пытаясь спасти своих товарищей по культу, погиб. Видишь, все сложилось замечательно.
Минута, последовавшая за этой речью, была самой долгой и холодной в моей жизни. Потом я сказал:
– Если не возражаете, мэм, я бы вернулся в свою каюту Когда Моралес поправится, он может присоединиться ко мне.
– Поступай как знаешь, надеюсь, вы будете очень счастливы вместе.
Я отсалютовал, сделал суровое лицо и удалился. Вот так закончился мой служебный роман.
Теперь, Хесус, сын Хесуса, ты знаешь, как Зоопарк, сохранив жизнь твоему отцу и вернув его нам, сделал возможным, чтобы он несколько лет спустя встретил твою маму, женился на ней, а ты был зачат и родился. Вспоминай безымянных существ с того безымянного корабля с благодарностью – их атомы давно рассеялись, и они не оставили о себе никакой памяти, кроме тебя.
Когда мы вернулись на Терру я прочел рапорт Мари. Это была великолепная выдумка. Там сообщалось, что пришельцы уже перебили колонистов, когда мы прибыли, и в отместку мы уничтожили их корабль. Народу это понравилось, и даже очень. Новости о нашей отложенной победе над врагом, уделавшим нас в ходе войны, потрясли все человечество до самых дальних пределов. Офицеры Космической Службы с «Жукова» честно поддержали версию своего командира и были должным образом вознаграждены несколько лет спустя, когда Государственный Совет сделал ее первой женщиной-главнокомандующим этого рода войск. Она умерла недавно, и прах ее покоится в Париже в Доме Инвалидов, рядом с прахом Наполеона.
Мы с Моралесом подали рапорты в Главный Штаб, сообщая факты, которые, разумеется, были проигнорированы, поскольку мы были всего лишь лейтенантами. Хотя таковыми мы оставались недолго. Нас обоих произвели в капитаны за нашу службу во время «эпического полета „Жукова“» (как выразился Совет) – «миссия во спасение человечества стала миссией отмщения за человечество». Звучит красиво, да? Слова куда удобнее реальности. Тем временем всё, что твой | папа и я сделали и пережили на самом деле, перешло в категорию не-бывшего.
У этой истории был второй, роковой эпилог. Никто точно не знает, по какой причине разразилась Вторая Война с Пришельцами, но лично я всегда был уверен, что обитатели Зоопарка хотели отомстить за предательское уничтожение их корабля. К тому времени Транс-Аранская кротовая нора была открыта и нанесена на карты, и у входа в нее произошло ужасное сражение, в котором мы потеряли так много кораблей и столько тысяч наших лучших людей, включая твоего отца, который командовал десантным отрядом на борту старого «Сунь-Цзы», когда его разнес ССС.
Вот так я узнал, что, несмотря на интеллект и ранг, мы все – рабы истории. Но еще я решил, что не продам свою душу, как это сделала Мари. Я решил уступать, когда придется, но сдержать обещание открыть правду, когда это станет возможно. Сейчас как раз такой момент, и я рассказываю ее тебе, надеясь, что в будущем, когда в твоих руках окажется власть, ты будешь знать, как ею нельзя пользоваться.
В моем нынешнем плачевном состоянии я начал искать бывших сослуживцев – товарищей по рабству, скажешь ты. Я стал каждый год видеться с О’Рурком и Чу и со всеми, кто хотел и мог прийти. Как и все ветераны, мы собирались выпить и повспоминать, и я многое узнал из разговоров с ними. Однажды, подвыпив, О’Рурк по-дружески поведал мне, что всегда считал меня «гребаным дураком, но гребаным дураком с перспективой». Я решил, что это настоящий комплимент, учитывая, от какого безнадежного циника он исходил.
Чу признался, что иногда жалел, что вопреки фамильной традиции стал солдатом, а не пиратом. «Опасность та же, – сказал он, – но выгода куда больше. Как и ты, я, наверное, никак не могу без толики морали». Он говорил это, смущаясь, и, кажется, тоже был пьян.
Я смог проследить, как сложились жизни некоторых наших ребят после того, как старого «Жукова» отправили в Европу на утилизацию. Одна из самых удалых казарменных девок оставила службу и стала вполне респектабельной. Она замужем за государственным советником – фамилию я тебе не скажу, и не проси. Еще одна ушла и разбогатела на содержании борделя в Нью-Ангкоре.
Наш странный гений Соза сказал мне, что события на Парадизо так его напугали, что он наконец осознал, что прятаться от ответственности на военной службе еще опаснее, чем жить в реальном мире вне ее. Поэтому, когда полет завершился, он вышел в отставку, окончил колледж, выиграл стипендию в крупном медицинском вузе, и когда я о нем слышал в последний раз, он был хирургом, замечательно умеющим восстанавливать поврежденный спинной мозг. Всегда же кто-то добивается успеха, правда?
Однако по большей части ребята остались простыми солдатами. Я считал разговоры с ними чем-то вроде тяжкой обязанности, потому что они совершенно не умели обобщать – не делали выводы, просто вспоминали с отупляющей точностью то или иное место, кто и что сказал и когда это было. «Помните, сэр, – сказал один, – когда мы вошли в О-1, как мы обогнули тот угол белого домика, на котором была голубая вывеска про двадцать ножек? Разве это было те смешно?»
Они часто говорили о Мари. «Помните, сэр, когда мы вернулись на корабль, командир сказала нам, какие мы крутые? – произнес другой парень. – Я был в крови и блевотине, но она все равно пожала мне руку и сказала, что я герой. Боже, здорово-то как. А сейчас она большая шишка, видел ее на прошлой неделе по четырехмерке. Подумать только. Боже, я никогда ее не забуду».
И я тоже.
