Леви Тидхар родился в израильском кибуце, жил в Израиле и Южной Африке, много путешествовал по Африке и Азии, несколько лет провел в Лондоне, а затем переехал в Юго-Восточную Азию. В 2003 году он стал лауреатом Международного конкурса имени Рэя Брэдбери и Артура Кларка, учрежденного Европейским космическим агентством. Тидхар выступил в качестве составителя аннотированной библиографии Майкла Маршалла Смита («Michael Marshall Smith: Annotated Bibliography») и антологий «Букварь Дика и Джейн для взрослых» («А Dick & Jane Primer for Adults») и «Лучшая книга мировой научной фантастики» («The Apex Book of World SF»). В числе других его работ сборник рассказов «Иудейский панк» («Hebrew Punk»), повести «Занятие ангелов» («An Occupation of Angels») и «Пермутации облаков» («Cloud Permutations»), а также роман «Досье Тель-Авива» («The Tel Aviv Dossier»), написанный совместно с Ниром Янивом. Многочисленные рассказы Тидхара печатались в «Interzone», «Clarkesworld», «Apex Magazine», «Sei Fiction», «Strange Horizons», «Chizine», «Postscripts», «Fantasy», «Nemonymous», «Infinity Plus», «Aeon», «The Book of Dark Wisdom», «Fortean Bureau» и других. Его произведения переведены на семь языков.
В представленном ниже рассказе автор ярко описывает мир будущего, в котором немало изменилось – но все же многое осталось прежним.
Девушку все звали Генералом, и она вновь появилась на экране: в новенькой армейской форме цвета джунглей в сумерках, на груди сияли медали и ордена. От нее, казалось, исходил запах листвы и страха. Она говорила решительно и твердо, как будто отмеряя чашки риса – точно и без лишних слов. Главные новости с партийной конференции. Подробности последней пятилетки. Картинка: рисовые плантации на севере, рабочие в поле, их темно-синие комбинезоны. Кто-то рядом с телевизором, лохматый мужик, в котором Ной признал Сип Пана Джо, сказал:
– Я слышал, вчера в китайской лунной колонии родился первый ребенок.
Этот мужчина получил такое прозвище, так как вечно требовал десять тысяч кип за поездку по городу. «Сип пан! Сип пан!» – говорил он и, совершенно не умея торговаться, терял деньги. А Джо его звали из-за сходства с каким-то персонажем из тайской мыльной оперы. Он был не совсем в здравом уме, но новости всегда узнавал первым.
Ной заметил:
– Я хочу на Луну.
Сип Пан Джо в ответ захихикал:
– Там нет тук-туков! И воздуха!
Ной получил свое прозвище, потому что был маленьким. Сейчас он промолчал, только уставился на экран. Генерал заговорила снова, в этот раз о последней американской войне. В начале века дедушка Ноя умер, собирая металлолом. В высокогорьях Лаоса тогда валялась куча всякого железного хлама, оставшегося после американцев и их Секретной войны. Он высоко ценился, но, к сожалению, довольно часто взрывался. Спец из команды саперов потом сказал, что сработала СBU-26, противопехотная осколочная бомба, такие американцы особенно любили. К тому времени, впрочем, бабушка Ноя уже была беременна его отцом.
– Однажды я уеду в Америку, – сказал другой водитель, Хмонг. Семья, жившая во Флориде, отправляла ему деньги каждый месяц. – Открою отель или стану водить такси. Настоящее, с пушками по бортам и бронированным ветровым стеклом.
– Да такие только в кино бывают, – не сдержался Ной. Хмонг сразу повернулся к нему:
– Да? И откуда же ты знаешь об этом, мальчик?
– Отстань от него, – вмешался Сип Пан Джо. – Я хочу новости посмотреть.
– Он хочет новости посмотреть, – передразнил Хмонг. – А на Луну полететь не хочешь? Или детей завести?
Все захохотали, и он, осмелев, продолжил:
– Тогда бери Ноя с собой и скатертью дорога! Десять тысяч за билет до Луны! Сип Пан! Сип Пан!
Генерал исчезла, вместо нее армейский хор затянул революционный гимн, под музыку катились танки и взлетали самолеты. Телевизор мерцал в темноте водительской хижины. Хмонгу никто не ответил. Все знали, что во время той давней войны его соплеменники сражались на стороне американцев и до сих пор были источником проблем, им так и не дали полноценное гражданство, в отличие от долинных лаосцев.
Ной уставился на экран. Он втайне откладывал деньги. Две тысячи здесь, пять тысяч там. Как-то подвозил фаранга, а тот сказал, что был в космосе. Купил у Ноя дури и тогда сказал. Взмахом руки создавал изображения в воздухе, показывал их Ною: голубую, белую, зеленую Землю – так ее видят со станции; людей, парящих внутри огромного зала, правда, одних фарангов. Ной, конечно, знал, что космос принадлежит не только им. В конце концов, туда отправились китайцы, малайцы, индусы. Он надеялся, что когда-нибудь там, наверху, найдется место и для молодого лаосца.
Ной глотнул чая и решил, что хватит прохлаждаться. Сидя здесь, много не заработаешь. Он вышел из утлого барака и окунулся в прохладу ночи, на небе сияла половинка луны, обернутая в желтые бинты. Ной долго на нее смотрел. Она казалась такой ужасно далекой и одновременно близкой. Он попытался отыскать движущиеся огоньки там, в кромешной тьме, но ничего не увидел, вздохнул и понурил голову.
Тук-тук Ноя комфортно присел рядом с товарищами и походил на корову, что болтает с товарками на лугу о сортах травы. Стадо тук-туков лежало в большом загоне рядом с новым Талат Сао, Утренним рынком, который уже давно не был новым и никогда – утренним, работая круглые сутки, несмотря на название. Ной похлопал машину по борту, залез на водительское сиденье, накрыл двигатель. Он любил чувствовать, как ветер обдувает его во время движения, любил ощущение дороги под шинами, знал каждую выбоину и шероховатость на дороге, даже фары мог не включать. Знал, где притормозить, где набрать скорость, где повременить, где ждет полиция, надеясь стрясти с беспечного водителя лишний штраф, знал маршруты передвижных торговцев, где можно перекусить блинчиком со сгущенным молоком, знал все самые лучшие закутки вдоль берега Меконга, где хорошо остановиться и перекурить. Раньше, во времена деда и даже отца, тук-туки бегали на бензине. Теперь же древние, собранные из гвоздей, досок и труб искровые машины дремали под гигантской солнечной решеткой Талат Сао, питая свои бесшумные двигатели электричеством. Они больше не издавали того характерного звука, тук-тук-тук, из-за которого получили свое прозвище. Ной вжал педаль газа в пол (потому как традицию в конструкции, как и во всем другом, должно поддерживать), и на приборной панели вспыхнула яркая полоса, давая знать, что машина полностью зарядилась. Он вывел автомобиль из ряда его практически одинаковых товарищей, со свистом врубил акселератор и выехал на дорогу.
Два с половиной часа Ной курсировал по темным улицам Вьентьяна. Подобрал семью лавочников, те припозднились, пришлось везти их в Дон Памай, в пассажирской кабине еще долго пахло бананами. По пути назад повезло, попался фаранг, пожелавший вернуться в город. Мужчина с золотым протезом вместо большого пальца говорил мало, и что-то было не так с его голосом, хотя на лаосском белый изъяснялся идеально. Ной раньше слышал об этих золотых штуках, и ему стало не по себе. Их называли Другими, они были чем-то вроде духов, что делили тело с человеком, могли говорить через него, заставляли делать ужасные вещи (хотя какие точно – Ной затруднялся сказать). Он отвез пассажира (пассажиров?) к Нампу, фонтану, вокруг которого располагались европейские рестораны: итальянские, французские, а также старая Скандинавская пекарня, не имевшая к Скандинавии никакого отношения. Ной завис на углу с другими водителями. Скоро парочка фарангов, не слишком прочно державшихся на ногах, решила отправиться в Национальный цирк. Он их отвез, перехватил мясной шашлычок у торговца на ночном рынке, поколесил по округе, но удача оставила его, поздняя ночь решила сыграть против Ноя, и никому такси оказалось не нужно. Он посмотрел вверх, воззрился на луну (та казалась какой-то мягкой, бледной, похожей на слегка прожаренное яйцо), словно умоляя ее вмешаться.
Ной откладывал деньги с одной целью. Он знал старика, тот учился в Китае и России, был на хорошем счету в Партии, но в последнее время стал совсем дряхлым и чудаковатым, а потому его отправили на скромную пенсию в столицу. Старик жил один в большом доме в пригороде и на обширном заднем дворе строил…
Кто-то свистнул; во мраке мелькнула рука, Ной ударил по тормозам. Лица человека он не разглядел; тот был одет чуть ли не по-монашески, только ряса не темно-оранжевая, а черная, цвета безлунной ночи в горах. Голову пассажира скрывал капюшон.
В фигуре чудилось что-то странно знакомое, как будто Ной что-то о ней слышал, но забыл… А, точно. Буквально неделю назад Сип Пан Джо рассказывал о странном монашеском ордене из Удом Кхай, фарангах, женщинах и мужчинах, которые делили один разум на всех…
Ной тогда подумал, что Сип Пан опять сочиняет. Теперь же черная фигура разглядывала его из тени то ли с удивлением, то ли с нетерпением. Ной спросил по-английски:
– Куда вам?
Он заметил, как из-под капюшона незнакомца по одежде струились тонкие, серебристые провода – почти прозрачные, но, когда человек повернулся, от них отразился лунный свет. Ной присмотрелся внимательнее и увидел, как время от времени по рясе проскакивают какие-то изображения, похожие на случайные вспышки, настолько мимолетные, что деталей было не различить. Они метались по ткани, сбегали вниз по груди, рукам, уходили за спину.
– Куда вам? – уже не так уверенно спросил Ной.
– Ват Сокпалуанг.
– Сто тысяч кип.
К его удивлению, попутчик лишь кивнул. Забрался назад, в открытое пассажирское отделение, и стал ждать. Ной пожал плечами и надавил на газ.
Поездка оказалась странной. Человек не двигался, но как будто все равно дотягивался до водителя, словно провода змеились в воздухе, добираясь до цели; над головой ярко светила луна, озаряя лицо Ноя с одной стороны. Темные и пустынные дороги, закрытые магазины вдоль Кхоу Бьен, уже остывшие угли в ямах для барбекю. Почему-то сейчас Ной видел гораздо яснее, чем прежде, как будто безмолвная фигура в капюшоне стала чем-то вроде увеличительного стекла для разума: он видел, как от земли отрываются самолеты, как вспыхивают двигатели ускорителей, как мир становится все меньше, а потом он повис между воздухом и вакуумом, в тонкой мембране, что окружала планету внизу, а впереди маячили гигантские сооружения, похожие на безумные петли, бублики, квадраты, и странные суда швартовались рядом с ними, их прямоугольные носы были направлены на огромную луну…
Затем они повернули с Кхоу Вьен на Сокпалуанг, впереди возник храм, и Ной остановил тук-тук, а человек в рясе слез.
Расплатился. Ной уставился на него и вдруг спросил:
– Что ты?
Монах отпрянул, словно удивившись. А потом мягкий голос с совершенными модуляциями произнес:
– Ничто.
– Ты – монах?
Фигура пожала плечами, как будто вопрос не имел смысла.
– Я – ничто, – повторила она, и у Ноя возникло странное чувство, словно сейчас с ним говорило не одно существо, словно «я» пассажира состояло из множества кусочков разных сознаний. – Я – пустота среди звезд. Луна – лишь камень, Ной. Счастье можно найти и там, и здесь, во Вьентьяне. Твоя цепь ослабла.
Потом оно повернулось и прошло в арку, ведущую в храм.
– Как ты узнал мое имя? – пробормотал Ной, но ответа не получил. – И что значит «моя цепь»?
Он завел двигатель и уехал. Для пассажиров уже было поздновато, а водилы у Нампу, ждущие, когда закроются ночные клубы, не обрадуются еще одному претенденту на и так скудный улов. Ной решил нанести визит старику. Ночь явно выдалась подходящая.
У торговца, сонно моргающего за полупустым прилавком, Ной купил маленькую бутылочку рисового виски. Не с пустыми же руками ехать. Он курсировал по безмолвным дорогам, держась Меконга сначала по левую руку, потом по правую, мимо огромной рекламы «Пепси», которая на смеси лаосского и английского предлагала одним глотком устроить в вашей жизни революцию, мимо мешков с мусором, брошенных прямо на обочине, мимо рисовых плантаций, озаренных жутковатым сиянием луны, мимо квакающего хора лягушек (тот чем-то напоминал армейский хор, выступавший недавно по телевидению, хотя Ной никогда не осмелился бы сказать такое вслух), и в конце концов съехал на узкую грязную дорогу, ведущую к дому доктора Сомбунга.
В окнах еще горел свет. Доктор всегда спал неохотно. Практически у самых ворот из-под днища тук-тука донеслось неприятное дребезжание, словно там что-то порвалось и со стуком упало на землю. Ной ударил по тормозам, и машина принялась властно и тревожно кричать на совершенно непонятном японском языке, пока Ной ее не отключил.
– А я не знал, что твой тук-тук умеет разговаривать, – произнес чей-то голос. На ступеньках стоял доктор Сомбунг, еле заметно улыбаясь в лунном свете.
– Я тоже…
– Что с машиной?
Ной выудил фонарь, посветил им на землю:
– Твою же…
Цепь, которая связывала передний двигатель с находившейся под пассажирской кабиной центральной осью, крутившей колеса, волочилась по земле. Сломалось одно звено.
– Придется все починить прямо сейчас, – извиняясь, произнес Ной.
– Заводи его во двор, – скомандовал доктор. Он аккуратно, не торопясь, спустился по лестнице, добрался до ворот. Повозившись с задвижкой, распахнул створки. Ной затолкал легкий тук-тук внутрь. Доктор Сомбунг дважды хлопнул в ладоши, вспыхнул свет, и старик радостно улыбнулся:
– Ставь его рядом с космическим кораблем.
Тот, как обычно, был частично разобран и походил на тук-тук с крыльями: все внутренности наружу, вокруг валяются части двигателя, цепи, гвозди, мотки проволоки и электронные схемы. Ракета лежала на заросшем газоне и больше походила на тяжелые куски металлолома, грубо сбитые в цилиндр. Она казалась Ною небесной колесницей; наверное, нечто подобное видел Будда во время последнего просветления, а еще она походила на спецэффект из «Путешествия на Запад» – китайского сериала про космическое кун-фу и Будду. Когда выпадала возможность, Ной с удовольствием смотрел его по тайскому каналу, а космический корабль считал несказанно красивым.
Доктор Сомбунг сказал:
– Думаю, сделать пробный запуск весной. Надо быть уверенным, ну, ты сам знаешь.
Доктор говорил одно и то же последние три года, а Ной был с ним согласен. Уверенность – это главное. С такими делами торопиться нельзя: корабль уже стал совершенным, в нем слились воедино надежды и мечты, он превратился в машину воображения и веры, чья цепь не могла разорваться, пока не придет в движение. Он не мог разрушиться просто так.
– Он прекрасен! – как обычно воскликнул Ной.
– Я тут подумал, может, назвать его «Леди Чампа», – задумчиво произнес доктор Сомбунг. Он и это постоянно говорил. И в его голосе всегда слышалась какая-то тоска. Возможно, старик решил дать кораблю имя в честь местного цветка, хотя иногда Ной представлял, что вся работа доктора – это дань памяти некой таинственной женщине, давно ушедшей любви.
Около ламп жужжали жирные мухи, мотылек бился об оконное стекло, и этот звук успокаивал своим постоянством.
– Я виски принес, – сказал Ной.
Доктор кивнул, словно парень только что лишний раз подтвердил разгадку великой тайны, о которой старик долго размышлял, а потом ответил:
– Принесу бокалы. Тогда и твою цепь посмотрим.
Он исчез в доме. Ной приподнял пустое пассажирское отделение и поставил его под углом. Придется соединить сломанные концы, затем вновь продеть цепь через трубки и деревянные плашки тук-тука. Он вытянул ее, положил на землю и принялся ударами молотка соединять разошедшиеся звенья.
Снаружи украдкой ворвался ветер, принес с собой освежающую прохладу, запах растущего риса, воды, обрывки мелодии, доносящейся из какого-то радиоприемника далеко отсюда. Ной встал, вытирая руки, черные от масла. На горизонте, подобно космическому кораблю, медленно садилась луна, и ее свет мерцающей аркой растянулся по темному небу.