Молодой писатель Тед Косматка работал в зоопарке, был химиком-технологом и сталелитейщиком, а сейчас называет себя лабораторной крысой, которая целыми днями возится с электронными микроскопами. Свое первое произведение он опубликовал в 2005 году в «Asimov’s Science Fiction», после чего неоднократно печатался там, а также в «The Magazine of Fantasy and Science Fiction», «Seeds of Change», «Ideomancer», «City Slab», «Kindred Voices», «Cemeteiy Dance» и других изданиях. Кроме того, в последнее время его рассказы появлялись в различных антологиях «Лучшее за год» («Best of the Year»). Косматка живет в Портедже, штат Индиана, его веб-сайт: tedkosmatka.com .

Произведения Майкла Пура печатались в «Story Quarterly», «Fiction», «Talebones», «The Nth Degree» и других журналах. В 2006 году он вошел в число номинантов на премию Fountain за литературное мастерство в написании спекулятивной фантастики. Новые работы Пура публикуются в «Glimmer Train».

В представленном ниже рассказе две силы объединились в раскрытии замысловатой биологической загадки, которая не имеет отношения к загадкам человеческого сердца.

 

Животные тебя ненавидят.

Работая в зоопарке, к этому привыкаешь, а со временем начинаешь и уважать.

Белл с трудом толкал перед собой тачку, потея под униформой цвета хаки. Щурясь от яркого солнца, он разглядывал животных: козлов, глупых озабоченных обезьян, ленивых бинтуронгов. Завидев его, все они подходили к своим ограждениям.

Рано или поздно большинство животных достигало взаимопонимания с теми, кто приносил им еду, соглашаясь на непростое перемирие.

Но Белл знал, чего оно стоило. Он видел шрамы.

У Мэри – рубцы на руках. У Гарланда не хватает кончика пальца, у Джона – куска правой икры. Если спросить его об этом, он ответит коротко: «зебра».

Белл работал здесь не так долго, поэтому еще не успел обзавестись шрамами, но уже стал весьма осмотрительным.

Поднимаясь на холм тем утром, он заметил впереди Шону, которая шла по асфальтовой дорожке. Ее носки оказались разного цвета: один белый, другой красный. Белл еще не успел толком с ней познакомиться, поэтому стад размышлять о том, рассеянная она или просто странная.

Подойдя ближе, он увидел, что Шона плачет. И понял, почему один из ее носков сделался красным. Кровь ручьями текла из ее разорванной икры.

Он проводил ее до комнаты персонала, и она рассказала о том, как на нее напал молодой павиан. Как ее оскорбили. Предали.

– Зачем ты вообще зашла в клетку? – спросил Белл.

– Я всегда туда захожу, – ответила Шона. – Я присутствовала при его рождении. Я вырастила его.

– Животные непредсказуемы.

– Он никогда раньше такого не делал. – Девушка покачала головой. – Никогда такого не делал.

Белл думал об этом, возвращаясь домой. Эти неожиданные нападения ставили его в тупик. С одной стороны, никаких неожиданностей не должно быть. Ведь мир стремится к порядку, не так ли? Планета вращается вокруг Солнца с одной и той же скоростью. Вода закипает и замерзает вполне предсказуемо. Люди, живущие в Далласе, весят столько же, сколько жители Квебека. Скорость звука в сухом воздухе – 1235 километров в час.

Так почему, думал Белл, они с женой не могут уследить за деньгами, планировать все заранее и перестать жить в трейлере? В упорядоченном мире это не должно быть такой уж непосильной задачей. В упорядоченном мире человек не должен выбирать между покупкой еды и продлением автомобильной страховки.

Конечно, Белл знал, что многие вещи на самом деле куда сложнее, чем кажутся. Вода замерзает предсказуемо, но необычно. Она расширяется. Кристаллы раскалываются и ломаются. Звук под водой распространяется быстрее.

– И просто невозможно не покупать дерьмо, – произнес он вслух, направляя машину к дому.

Перебравшись через «лежачего полицейского», он въехал на парковку.

На этой неделе они с Лин договорились не тратить ни цента. Им ничего не понадобится. В холодильнике есть еда, обе машины заправлены. На этой неделе они будут экономить.

Утром закончилась туалетная бумага.

– Это не такая уж неразрешимая проблема, – сказал он жене. – У нас есть бумажные полотенца.

– Мы, – ответила Лин, – не должны бросать в унитаз ничего, кроме туалетной бумаги.

– Но мы можем, – не согласился Белл, – если придется.

Белл считал, что все дело в тратах. Свои доходы они считали. Если расходы тоже удастся проконтролировать, их финансовое положение придет в порядок и улучшится. Лин с этим не соглашалась.

– Дело в заработках, – говорила она. – Твоя работа должна приносить больше денег.

– Как и твоя.

Лин работала продавщицей в торговом центре.

В ее взгляде блеснул лед. Осколки кристаллов.

В мире Лин допускалось критиковать Белла сколько угодно. А вот он ее критиковать не мог – от этого ее мир становился неупорядоченным. Белл знал, что из двух спаривающихся животных одно всегда кусается сильнее другого. В их паре сильнее кусалась Лин.

В их мире, населенном всего лишь двумя млекопитающими, где царила постоянная, изматывающая бедность, Лин, кажется, кусалась не переставая.

Когда-то они договорились о том, что любить свою работу – очень важно. Важно заниматься именно тем, что тебе нравится.

– Я люблю свою работу. – Он говорил это уже тысячу раз. Говорил и в прошлом месяце, когда они лежали в постели. Тогда они поссорились, и она поцарапала его так, что у него пошла кровь. Ему захотелось ударить ее, и он чуть этого не сделал.

Не сделал. Ведь от желания ударить женщину до воплощения этого желания – тысячи световых лет, а Белл не такой человек. Не такое животное.

А кстати, какое? Интересно, знала ли она ответ на этот вопрос? Прочла ли в его взгляде то намерение?

С тех пор он перестал распространяться о том, как ему нравится эта работа. Большинство знакомых ему работников зоопарка – женщины, чьи мужья зарабатывают хорошие деньги. Они могут себе позволить любить работу.

Лин тоже знала об этом.

– Муж Шелли Каприатти продает гитары, – сообщила она ему накануне. Лин, кажется, работала вместе с этой Шелли. – Товар высокого класса, для настоящих профессионалов. Если, скажем, Эрик Клэптон захочет купить новую гитару, он вполне может обратиться к нему. Ты тоже мог бы заняться чем-нибудь в этом роде. Ее муж зарабатывает кучу денег.

В такие минуты он в очередной раз почти готов был признать, что хотел бы остаться холостяком. Но потом жена усаживалась ему на колени, заслоняя старый, одиннадцатилетний телевизор, и на какое-то время добрела. И этого времени оказывалось вполне достаточно, чтобы он успел замести всю горькую истину под ковер. Снова. Потому что так проще.

Оплачивая стоянку, он думал о ее доброте. Она могла быть милой. Жизнь вообще оказывалась порой не такой уж плохой.

Иногда Лин вела себя предсказуемо – тогда ему, конечно, приходилось намного легче. Но готовиться следовало ко всему. Он думал об этом, подъезжая к трейлеру.

Павиан никогда ни на кого не бросался. А сегодня вот бросился. Все когда-нибудь происходит в первый раз.

– Ты симпатичный… – сказала Лин, сидя перед телевизором, – такой, знаешь, вроде добродушного пса.

Туалетная бумага заканчивается.

И все начинает разваливаться.

Проблема бедности проходила через всю жизнь Белла красной нитью. Даже зоопарк, в котором он работал, финансировался из рук вон плохо.

Иногда люди жаловались. Как-то раз одна женщина, увидев условия, в которых содержатся львы, здорово разозлилась. Люди ведь любят львов.

– Это клетка, – констатировала она.

Белл с ней согласился.

– Зоопарки должны быть… естественными, – продолжала она. – Они должны создавать для животных естественную среду, чтобы те даже не подозревали что находятся в неволе.

Белл понимал. Сочувствовал. Он бывал в таких зоопарках, в других, не вымирающих городах.

– Думаете, они об этом не знают? – спросил он.

Она уставилась на него.

– Думаете, в других зоопарках животные не знают, что находятся под замком?

– Позор, – сказала дама и пошла прочь.

Когда речь заходила о кормлении животных, руководству с учетом недостаточного финансирования приходилось проявлять изобретательность. Запасы провизии, приобретаемые на открытом рынке, пополнялись благодаря договорам с местными продовольственными магазинами и мясниками. Каждый день к воротам приезжал грузовик, доверху набитый едой: подсохшими буханками хлеба начавшими портиться кусками мяса, галлонами просроченного молока. Иногда привозили и мертвечину – например, оленя, сбитого на шоссе. Все это бесследно исчезало в ненасытном брюхе зоопарка.

Грузовики разворачивались, и их содержимое выгружали на кухню.

Хотя это помещение и называли кухней, таковой оно, в общем-то, не являлось – просто комната с несколькими огромными столами из нержавеющей стали, на которые сваливали еду. Затем ее делили и сортировали.

Белл направлялся к замку, но остановился, услышав из своей рации голос Люси:

– Белл, ты должен это увидеть.

Быстро добравшись до кухни, он прошел через заднюю дверь.

– Там жук, – сказала Люси, прижимая руки к груди.

– Какой жук? – поинтересовался он. Девушка пожала плечами.

– Жук. – Она указала на перевернутую чашу, стоявшую на столешнице.

Белл поднял чашу. Затем опустил ее.

Вновь поднял чашу и быстро заглянул под нее.

– Хм… – произнес он, опуская чашу.

Все, кто работал на кухне, уже собрались вокруг стола.

– Ну что?

– Я работаю над этим, – ответил он и посмотрел вдаль. – Думаю, это какая-то личинка.

– Не знала, что личинки бывают такими большими, – заметила Люси.

– Я тоже, – признался Белл.

Он вновь заглянул под чашу. Огромная, мясистая, кроваво-красная личинка, сантиметров пятнадцать в длину.

– Откуда она взялась? – спросил Белл.

– Со стола. – Люси пожала плечами.

Белл оглядел стол. Там лежали арбузы, яблоки, хлеб и рассеченная оленья нога. В центре громоздилась гора почерневших бананов, а рядом с ними – куда более скромная кучка фруктов, привезенных бог знает откуда.

– Ее могли привезти откуда угодно, – сказала Люси. – Я увидела, как эта штука ползет по краю стола. – Она вздрогнула. – И двигалась она быстро.

Белл достал из шкафа стеклянный сосуд и снял с него крышку, после чего смахнул в него странную личинку, протащив чашу до края стола. Выйдя из кухни, Белл нарвал немного травы и бросил ее внутрь сосуда, а затем закрыл крышку и проделал в ней дырочки.

Этот сосуд он пронес по зоопарку до самого замка, где поставил его на полку в задней комнате. Замком называлось здание, где содержались насекомые и пресмыкающиеся. Блочная конструкция, странные башенки – Беллу оставалось только догадываться об изначальном назначении этой постройки. Впрочем, каков бы ни был замысел архитекторов, теперь здесь обитали разные малоприятные существа: муравьи, тараканы, мокрицы, змеи, ящерицы и лягушки.

По своей планировке здание напоминало две вложенные одна в другую коробки. В центре располагалось обширное открытое помещение, три стены которого занимали террариумы, а за стенами находился скрытый от публики узкий коридор, называвшийся задней комнатой. Из этого коридора открывались стенки клеток. В самом дальнем от входа тупике стояли стол со стульями, телевизор и несколько террариумов. Террариумы предназначаяись для заболевших и непригодных к публичному показу пресмыкающихся.

Весь остаток дня Белл занимался рутинной работой, а вечером проверил личинку. Она извивалась и, похоже, чувствовала себя прекрасно, карабкаясь по стеклянным стенкам. Когда Белл изучал энтомологию в колледже, он не слышал ни о чем подобном. Ему даже в голову не приходило, что насекомые могут быть настолько крупными. Когда Белл поднял крышку личинка потянулась к нему, встав вертикально. Ее странный ротовой аппарат двигался.

Белл отвечал за замок, за детский зоопарк и за осужденных. Такое положение дел сложилось со временем. Замок был ему вверен потому, что он являлся единственным работником зоопарка, изучавшим энтомологию в колледже. Детским зоопарком его хотели обидеть. А осужденные достались ему в наказание.

Они стояли у входа почти каждый день. Эти мужчины и женщины, приходящие слишком рано, за несколько часов до открытия. Белл кормил насекомых, выпивал чашку кофе, а затем шел открывать ворота.

– Пожаловали на общественные работы? – спрашивал он.

– Ага, – отвечали они.

Иногда их оказывалось двое или трое. Они протягивали Беллу свои документы, а он в конце дня передавал их начальнице зоопарка.

Самое важное для них – количество часов, которые они должны отработать. Сто часов, сто пятьдесят часов, двести часов.

Иногда они рассказывали о своих преступлениях, а иногда – нет. Белл никогда их не спрашивал. Не его это дело.

Иногда, в ванной, Белл разговаривал со своим отражением в зеркале.

– Ты в этом мире – не высший хищник, – говорил он. – Люди как вид – да, а ты – нет. Ты выигрываешь далеко не всегда. Разрешаешь не все проблемы.

Происходят поражения и капитуляции – маленькие, но существенные.

Прошлой зимой они отказались от отопления спальни. Они закрыли заднюю часть трейлера и стали спать на диване. Овладели искусством приседания в ванной. Ванна ведь металлическая, она опущена на несколько сантиметров ниже пола. Прямо под ней – ледяной воздух. Сколько ни обливайся – ноги и задница все равно начнут замерзать, если просидишь слишком долго. Поэтому нужно вставать, пропуская под себя горячую воду, затем снова садиться и ждать. И повторять все сначала.

– Такое ощущение, что ты даже не входишь в пищевую цепь, – сказал как-то Белл холодной ночью, сидя на кухне и поедая буррито.

Это его высказывание о пищевой цепи стало одной из двух фраз, произнесенных за весь день. Иногда он открывал дверь спальни и наблюдал за тем, как его дыхание превращается в облачка пара.

Он хотел, чтобы она спросила его о пищевой цепи. Он хотел объяснить, хотел, чтобы она поняла.

– Пищевая цепь… – начал он.

– Я поняла, – остановила она.

Это и стало второй фразой. Фраза зависла в воздухе облачком пара, даже несмотря на то что они находились на кухне.

После того как Белл перестал рассказывать Лин о любви к своей работе, он начал разговаривать с зеркалом.

– Я люблю свою работу, – говорил он. Отражение, кажется, с ним соглашалось.

Их жизнь, как и зоопарк, изобиловала притворством. Они притворялись, что у них есть деньги на бензин. Делали вид, что могут питаться лучше, но просто предпочитают этого не делать. Прикидывались, что Лин по-прежнему считает очень важным работать на той работе, которая нравится. Которую любишь. Ну, или что-то вроде того.

Однажды она перестала притворяться. Под привычной маской обнаружилась другая Лин, которая думала так: «Если бы ты любил меня, ты сделал бы все возможное для того, чтобы я жила лучше». И эта Лин всплыла на поверхность. Она сняла маску.

На холодильнике появились приклеенные скотчем объявления.

Продажи. Озеленение. Моечные машины. В общем, все то, чем можно заняться, имея диплом биолога.

– Забыть о том, что действительно важно, – очень легко, – говорил ей Белл.

Она не рассуждала о том, что иметь в доме свет и тепло – тоже важно. Вместо этого она, не переставая глядеть на него, надевала пальто, брала свой вибратор и закрывалась в ванной.

Библиотекарь. Бариста. Любая работа, оплачивавшаяся выше, чем работа в зоопарке. Повар. Носильщик в аэропорту на мексиканских авиалиниях. Не обязательно мексиканец.

Белл думал о том, насколько же много притворства окружало его в зоопарке.

Посетители прикидывались, что клетки – это джунгли, саванна, пустыня или тундра.

Животные делали вид, что посетители их не интересуют. Совместными усилиями посетители и работники зоопарка показывали, что зоопарк не является по своей сути лишь тщательно продуманной жестокостью.

Иногда животные переставали притворяться. Например, когда новорожденные отказывались есть. Потому что малыши сразу же понимали: они находятся в неволе, чувствовали это. Они забывали притвориться, что жить все-таки стоит.

Так лама напала на Брию Вагадес.

На глазах у Белла.

В кино нападение животных показывают совсем по-другому, там всегда раздается сопение, рык, показывают кровь и шерсть. В реальности это выглядело почти комично. Брия поднимала замаскированную под камень крышку люка, скрывавшую садовый шланг, и тут появился Нанез, самец, смешной и величественный, покрытый двухцветным черно-серым мехом. Он встал на дыбы и начал размахивать передними копытами, словно боксер. Женщина заметила его, когда животное уже стояло рядом.

– Ой, – вскрикнула она, прежде чем сумела взять себя в руки. – Да пошел ты, Нанез!

Зоопарк уже закрылся, но существовали строгие правила, запрещавшие терять хладнокровие, ведь посетители могли заметить это и запаниковать.

Нанез потерял равновесие и опустился на все четыре копыта, продолжая двигаться вперед. Затем он снова встал на дыбы. Брия прикрыла голову и отступила, нащупывая дверную ручку.

– Он не хотел, чтобы она находилась в вольере, – сказал Белл Джону Лорэну в кафетерии на следующий день. – Это же очевидно.

– Да никогда это не бывает очевидным. Неправильно это – объяснять поведение животных человеческими мотивами.

– Территориальность – животное поведение, – ответил Белл, жуя крекеры с арахисовым маслом. – Это животный мотив.

– Неправильно, – продолжал Джон, – делать вид, что всегда их понимаешь. Понимаешь, почему они ведут себя именно так.

– У них период спаривания, – произнес Белл. – Вот почему.

Джон сощурился.

– И она пошла в вольер одна? Это тоже неправильно. Это тебе не домашние животные.

Но Белл знал, что некоторые животные вели себя почти как домашние. Опасные домашние животные, которым нельзя доверять.

– Ты бы написал себе памятку, – посоветовал он.

– Ты бы заткнулся.

– Ага, – согласился Белл.

Личинка на домашнее животное совершенно не походила. На следующий день после того, как Белл поместил ее в один из больших террариумов, она начала окукливаться. Вечером он засел в задней комнате и стал наблюдать за ней. Он перекопал все имевшиеся в зоопарке книги по энтомологии, но так и не нашел ничего похожего. Ни одна из картинок даже отдаленно не напоминала странное насекомое, копошившееся в террариуме. Кокон лишь добавлял загадочности. Чем бы ни являлась эта штука, она появилась на свет недавно.

Насекомые, проходящие через личиночную стадию развития, делятся на четыре группы: жуки, мухи, чешуекрылые бабочки и перепончатокрылые.

Находящееся в террариуме создание явно не являлось гусеницей, так что бабочек Белл исключил. Гигантский размер позволял вычеркнуть мух. Оставались жуки и перепончатокрылые. Тем не менее насекомое не походило ни на одну из тех личинок ос и жуков, которые он когда-либо видел. У большинства личинок нет ни глаз, ни такого ротового аппарата.

На третий день Белл обнаружил, что личинка закончила строительство своего бумажного кокона и таким образом отгородилась от мира.

Еще день спустя полку общественных работников прибыло.

Белл сидел на корточках и смешивал еду для лемуров, когда на ведро упала чья-то тень. Белл прикрыл глаза и поднял голову.

– Мне велели найти Белла. «Отметься у Белла» – так и сказали. И еще сказали, что Белл молодой. Так что ты вполне можешь быть Беллом.

Голос незнакомца вызывал ассоциацию с сырым песком.

Белл встал, пожал ему руку и тут же заметил шрамы. Ожоги, будто от брызг, покрывали всю кисть и запястье. Обе кисти и оба запястья, понял Белл, приглядевшись.

Грубая кожа. Редкие седые волосы. Глаза голубые, будто пламя горелки. Если бы бомба, взорвавшись, вдруг превратилась в человека, она выглядела бы именно так. Лишь взглянув на него, обожженного огнем и солнцем, Белл тут же захотел пить. В кафе, за кока-колой, Белл узнал, что бомбу зовут Колет. А еще Коул в свои шестьдесят лет оказался самым старым из всех, кого когда-либо направляли в зоопарк на общественные работы.

Затем Белл отправил его мыть пустые клетки, начиная с клетки африканского буйвола.

– Вот дерьмо, – проскрежетал Коул, заглянув внутрь.

Белл, наверное, выглядел удивленным.

– В буквальном смысле, – пояснил Коул, указывая концом шланга на пол. Он улыбнулся, обнажая похожие на булыжники зубы. А затем подмигнул.

Выглядело это так, будто Беллу подмигнула принявшая человеческий облик война.

Как львы привлекают туристов, так Коул стал привлекать персонал.

Такой же страшный… Как и лев, он, казалось, скрывал большую часть своей силы, сберегая и скапливая ее где-то внутри. И еще – тяжело смотреть в глаза льву. С Коулом люди испытывали подобное чувство.

Со львом, впрочем, не получится поговорить. Его не спросишь, как он очутился в зоопарке. А Коула спросить можно – если ты, конечно, очень любишь совать нос в чужие дела.

Белл предпочитал не затрагивать эту тему.

Они с Коулом стояли в темном туннеле.

– Павианы хитры, – наставлял Белл. – С ними нужно держать ухо востро.

Коул кивнул.

– Они могут швырнуть в тебя экскрементами, могут укусить. Закрывать нужно обе двери. Ты должен тщательно соблюдать правила и никогда не заходить в клетку.

Коул снова кивнул.

– Это очень важно. Понимаешь?

Коул кивнул еще раз, но Белл все-таки в нем сомневался. Вспомнился инцидент, произошедший несколько лет назад в кошачьих вольерах. Тогда выставка находилась на ремонте, и льва выпускали по ночам погулять. Это не вызвало бы никаких проблем, если бы соседний вольер не оказался недостроенным. Временную дверь сделали из толстой фанеры, и этого вполне хватало для того, чтобы не пускать ко льву рысей. Однако не хватило, чтобы изолировать рысей от льва.

На следующий день обнаружилось, что от двери остались лишь щепки, а лев спит в рысьем вольере с окровавленной мордой. Все рыси погибли.

Зоопарк – опасное место.

Как для животных, так и для людей.

Коулу назначили тысячу часов общественных работ. Никогда еще Белл не видел столь внушительной цифры – на отработку потребуется около года.

Неделю спустя после появления Коула начальница зоопарка отозвала Белла в сторону. Она недолюбливала Белла и сейчас к тому же выглядела серьезной.

– Этот старик, Коул, он хорошо работает? – спросила она.

– Нормально.

– Он ведь задержится здесь на какое-то время…

– Да, – сказал Белл. – Я знаю.

Он хорошо понимал мысль начальницы. Бесплатный работник на долгий срок. Работник, которому не нужно платить.

– Думаю, мы можем расширить круг его обязанностей, – сказала она.

Неделями Белл наблюдал за коконом, гадая, что же из него вылезет.

Произошло это в понедельник. Войдя в комнату, он тут же услышал жужжание вроде того, которое издает лампа при перепаде напряжения, перед тем как погаснуть. Только эта лампа все гасла и гасла, не смолкая ни на секунду. Взглянув на террариум, Белл увидел.

Огромное.

Крылатое.

Ярко-красное, но с черными ротовыми придатками.

– Перепончатокрылое, – прошептал он. – Или что-то вроде того.

Лето шло. Белл продолжал учить Коула, делая из него работника зоопарка. Перерывы они проводили в задней комнате.

Когда насекомое вылупилось, встал вопрос о питании. Белл попробовал всего понемножку: нарезанные бананы и яблоки, маленькие кусочки мяса. Некоторые фрукты, лежавшие тогда на столе, прибыли из экзотических стран – легко представить, как личинка залезла в какую-нибудь дыню из Центральной Америки, а потом эта дыня быстро прокисла, сделалась мягкой и оказалась в зоопарке среди отбракованных продуктов.

Проходили недели, и насекомое развивалось. Оно заинтересовало даже Коула.

– Ручная оса? – спросил он.

– Я не уверен, что это оса.

Несколько дней спустя Белл увидел, как Коул заглядывает в террариум через стекло. Он заметил это первым.

– Что это? – спросил он. Белл посмотрел.

– Будь я проклят!

Оса сидела на небольшой ветке, конечности ее странно выгнулись, крылья стремительно резали воздух, словно кинжалы. С ветки на тонкой нити свисал кокон, напоминавший засохшую коричневую пену.

– Что это? – повторил Коул.

– Думаю, это яйца.

Коул тщательно осмотрел террариум.

– Их там что, две?

– Нет, всего одна. – Белл покачал головой.

– Может, ее уже оплодотворили до этого?

Этот осужденный оказался умнее, чем думал Белл. В стекле он увидел отражение глаз, напоминающих пламя горелки. Взгляд Коула стремительно перемещался по террариуму.

– Маловероятно, – констатировал Белл. – Это действительно самка, но репродуктивная стадия обычно начинается после метаморфозы, а не до. А с тех пор как эта штука вылупилась, она оставалась одна.

– Это их Дева Мария, – произнес Коул и улыбнулся. Его улыбка походила на трещину в борту корабля, потерпевшего кораблекрушение.

Белл рассмеялся.

– В мире насекомых это не чудо, – объяснил он. – Это называется партеногенез. Некоторые виды перепончатокрылых могут…

– Перепончато… кого?

– Есть такая группа насекомых, предположительно произошедших от одного предка. Муравьи, пчелы, осы. Некоторые виды могут размножаться без самцов. Еще так могут делать черви и некоторые ящерицы. Но перепончатокрылые в этом чемпионы.

Коул выпрямился.

– Будем надеяться, что это не войдет в моду.

Белл задумался – о размножении, свадьбах, женах и прочем.

– А может, это не так уж и плохо, – пробормотал он.

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего.

Белл связался с университетом. Он написал письмо на биологический факультет, привел описание насекомого и обстоятельств его прибытия в зоопарк. Через неделю пришел ответ, короткий и вежливый: «Вероятно, это роющая оса».

Белл смял письмо и выбросил его в корзину.

– Я знаю, как выглядит роющая оса.

Однажды вечером несколько недель спустя он нашел насекомое мертвым. Даже после смерти оно выглядело пугающе: голова размером с монету, гладкое и блестящее тело, будто выточенное из красного дерева.

Впервые Белл осмелился прикоснуться к нему. Насекомое оказалось почти такой же длины, как его кисть – от запястья до кончиков пальцев. Он наколол его на булавку, и конечности обвисли под собственной тяжестью. Затем Белл посмотрел на яйца в террариуме и задумался о том, вылупится ли из них что-нибудь.

Прошли месяцы, и Белл забыл о произошедшем. Они с Шоной продолжали обучать старика. Шоне новичок не нравился, и она даже не пыталась это скрыть.

Весной из яиц вылупилось множество личинок, похожих на первую как две капли воды, только размером поменьше. Белл наблюдал за тем, как червячки ползают по опилкам в террариуме.

– Опять твои осы? – спросил Коул.

– Да. – Несколько минут они смотрели на содержимое террариума.

– А что они едят? – полюбопытствовал Коул.

На мгновение Белл задумался. Взрослое насекомое зачастую питалось совсем не так, как личинка.

– Понятия не имею, – ответил он.

Иногда кормление – непростая задача.

Когда Белла только взяли в зоопарк, ему поручили кормить хищных птиц. Чертовски больших хищных птиц, одной из которых оказался беркут.

Первые несколько дней все шло хорошо. Беркут съедал примерно пять крыс в неделю, но кормили его каждый день. И это, в общем-то, не вызывало проблем, вот только недоеденных крыс требовалось убирать из клетки.

Белл не задумывался об этом до тех пор, пока ему не пришлось этим заняться. Стоя перед дверью клетки, он смотрел на чертовски большого беркута и понимал, что сейчас зайдет внутрь, чтобы забрать его пищу. До Белла внезапно дошло, что будет, если этот чертовски большой беркут не пожелает отнестись к нему равнодушно.

Он смотрел на хищника. Смотрел на его когти – пятисантиметровые кинжалы, способные расколоть кость.

Белл отправился в офис начальницы, но его доводы не произвели на нее впечатления.

– Не могу сказать, что меня это не беспокоит, – сказал Белл.

– Волноваться тут не о чем, – отмахнулась дама, возвращаясь к своим бумагам.

– Но почему вы уверены, что беркут на меня не нападет?

– Все будет в порядке, – сказала она, не поднимая головы. – Такого еще никогда не случалось.

С этих слов начиналась история каждого шрама в зоопарке.

– Я не буду этого делать, – заявил он.

Начальница оторвалась от бумаг. Обдумала возможные варианты.

– Хорошо, – сказала она.

Со следующей недели ему поручили детский зоопарк. Это должно было его оскорбить.

Когда он стал жаловаться, указывая на то, что его навыкам можно найти лучшее применение, начальница лишь сочувственно покивала.

И повесила на него работу с осужденными.

Белл разделил личинки на три группы, расселив их по трем террариумам. В один террариум он бросал только фрукты. В другой – куски хлеба. В третий – мясо.

Насекомые обычно требовали строгости рациона, поэтому он ожидал, что два террариума, скорее всего, вымрут от голода. Но так он, по крайней мере, выяснит, чем же они питаются.

Однако личинки его удивили. Все три террариума продолжали развиваться – и мясоеды, кстати, росли быстрее.

Два месяца спустя началось строительство коконов. Будто по некоему соглашению все личинки приступили к этому в один и тот же день.

Вечером, желая отпраздновать этот новый этап, Белл пошел на преступление против бюджета. Зная, что в холодильнике не найдется ничего, кроме салата из тунца, по дороге домой он заехал в «Макдоналдс».

Потратив деньги, он загнал сам себя в западню, обрекая на наказание.

– Трать сколько нужно, – говорила Лин. – Только не забывай предварительно сообщать мне.

Семейным бюджетом занималась жена. «Предварительно сообщай мне» – вот в чем заключалась ловушка. Если он сперва тратил деньги, а после говорил ей, она злилась. Могла раскричаться, а могла и говорить тихо. В любом случае, когда Лин злилась, она напоминала подпитывающий сам себя шторм, с каждой секундой становящийся громче и свирепее. Шторм, как правило, длился до тех пор, пока она не хлопала дверью и не уезжала, все еще продолжая кричать. Через несколько часов она возвращалась: иногда все еще злая, иногда нет.

Однажды, когда она вот так вернется, Белла она уже не застанет.

Эта мысль все чаще приходила ему на ум. Она возникала в той самой части сознания, которая заметала проблемы под ковер.

Неделю спустя после преступления, когда он читал, она бросила ему на колени выписку с банковского счета. Тогда они много читали, потому что у телевизионщиков закончилось терпение и их отключили от кабеля.

– Что? – спросил он.

– Там подчеркнуто.

Проклятье. Он забыл.

Магазин MCD № 1635.

– Ты не показывал мне этот чек.

– Правда? Прости, я думал, что отдал его тебе.

Он и вправду сожалел о своем поступке. Ну что еще он мог сделать? «В этот момент, – подумал он, – любой разумный человек махнул бы рукой». Но только не Лин.

Она начала кричать. Штормовой ветер набирал силу. Как, по его мнению, она должна высчитывать, сколько потратить на аренду, на машину, на электричество, на телефон, на чертовы продукты, если она не знает, сколько он тратит на всякие большие и важные вещи? То есть, как выясняется, на бигмаки. Она не припомнит, чтобы он спрашивал, любит ли бигмаки она, потому что его, похоже, слишком занимали другие дела: сначала он вел себя как безответственный, эгоистичный козел, а потом прятал чек.

Он умел игнорировать ее вопли, но лишь до тех пор, пока она не выдвигала подобных обвинений.

– Я забыл, – напомнил он ей. Он тоже начинал злиться, и это обещало плохо кончиться.

Она стала орать громче, он последовал ее примеру, и в итоге она сорвалась на визг. Голос ответственности в его голове сделался беспокойнее. На этот раз она действительно взбешена. Этот тихий голосок подсказывал, что в таком состоянии ей нельзя садиться за руль, потому что она может ранить себя. Или кого-то еще.

В нем говорил работник зоопарка. Он знал, что животным, что бы ни случилось, нельзя позволить взбеситься.

Она вышла в ванную, не переставая орать, а Белл воспользовался этой возможностью и спрятал ее ключи. Глубоко в коробке с засохшим печеньем.

Вернувшись, она, конечно же, принялась рыскать по комнате в поисках этих самых ключей. Лин постоянно забывала, где их оставила. Находиться они могли где угодно.

Она прочесывала комнату.

Десять, пятнадцать минут, она искала повсюду. Она перестала орать на Белла и начала утихать.

Однако он знал: эта тишина бывает очень обманчива. Это ведь не спокойствие. Лишь тишина. Словно огонь, пробирающийся внутрь стен и невидимый до тех пор, пока кто-нибудь не откроет дверь.

Белл понял, что совершил ошибку. Она так и будет рыскать по комнате целую вечность, вот в чем проблема. Рано или поздно ему придется признаться, что он спрятал ключи. И тогда все сделается еще хуже. Она начнет орать громче. Разразится шторм века.

Иногда ему становилось жаль ее. В конце концов, она же почти сумасшедшая. Даже более чем почти. Бедная девочка. Но какая же стерва.

Он чуть не произнес это вслух.

В конце концов она снова скрылась в ванной, а Белл тихо, как ночной вор, положил ее ключи в ящик стола.

Лин вернулась, но в ящик заглянула не сразу. Она уже заглядывала туда. Несколько раз. И она знала это, а Белл знал, что она это знает.

– Ублюдок, – прошептала она, задыхаясь. Она почти плакала.

Белл испытал угрызения совести.

Противостоять слезам он не мог. Он растаял, двинулся к ней. Ему захотелось ее защитить.

Когда она швырнула в него ключами, он пригнулся, но левое ухо все же задело.

На какое-то время опять стало шумно. Белл поднял ключи и открыл дверь трейлера.

Лин схватилась за сумочку.

– Дай их сюда! – закричала она.

Белл не обратил на это никакого внимания.

На этот раз уехал он.

Нарезая круги, он потратил бензина на десять долларов. Он наслаждался этой растратой. Наслаждался поездкой. Разговаривал сам с собой.

Когда он все же вернулся, то увидел, как она дрожит, стоя на ступеньках.

Дверь захлопнулась, и она осталась на улице перед закрытым трейлером холодным осенним вечером.

Вновь угрызения совести.

Поездка не помогла.

Все-таки брак – сложное дело.

Млекопитающие щелкают.

Они сходятся, и иногда раздается щелчок. А иногда нет.

На следующий день после того, как Белл оставил Лин мерзнуть у трейлера, нечто вроде щелчка произошло между ним и Коулом.

Белл не мог объяснить, как именно это произошло. Стоя на крыше, он наблюдал за моржами – ластоногие волокли свои туши по мокрому асфальту.

Коул взобрался по лестнице и присоединился к нему. В вольере два самца с ревом бросились друг на друга и столкнулись.

Тот, что поменьше, отступил и ретировался в бассейн. Более крупный последовал за собратом. Скользнув в воду, он внезапно преобразился, словно превратившись в совершенно другое животное.

Люди молча наблюдали за питомцами, а потом Коул сказал просто:

– Черт возьми, – и улыбнулся.

Белл тоже улыбнулся, а Коул продолжал:

– Напомнило сцены с отцом из моего детства, – пояснил он. – Он был такой большой и упрямый. И мне почти никогда не удавалось уйти от наказания.

Белл поднял бровь.

– На редкость крутой парень, – продолжал Коул. – Колотил меня до тех пор, пока я не стал больше его. – Он вновь улыбнулся так, будто являлся живым воплощением войны.

Белл не удивился, когда Коул достал серебряную фляжку и предложил глотнуть.

И Белл сделал глоток – всего один.

Но этого оказалось достаточно, чтобы после закрытия зоопарка они зашли в находившийся неподалеку бар. Белл не хотел возвращаться домой, к Лин, а Коул не торопился в свое реабилитационное учреждение – у него оставался еще час в запасе.

Сидя за стойкой, Белл зажег сигарету и вдруг понял, что рассказывает о Лин. Он рассказал Коулу все: о проблемах с деньгами, о ссоре.

Коул слушал, и в его глазах горели голубые огоньки. Внезапно он стал казаться пугающе мудрым.

Два пива спустя Белл обнаружил, что высказывает вслух то, в чем едва признавался даже себе самому:

– Лучше бы я остался холостым. Ох, как бы я этого хотел…

В бар вошла женщина, основательно наштукатуренная косметикой, стучавшая по полу квадратными каблуками. Коул подмигнул ей.

Женщина сказала что-то бармену и вышла.

Белл посмотрел ей вслед. Сквозь входную дверь заглянуло яркое заходящее солнце. Белл вздрогнул и – слишком поздно – прикрыл глаза. Моргая, ослепленный, он кое-как нащупал свое пиво.

В этой временной тьме Коул произнес:

– Я разбил вертолет, если тебе это интересно.

Белл снова моргнул. В темноте проявились глаза Коула, напоминающие два уголька.

– А?

– Я заметил, что ты ничего не спрашиваешь про мои руки. Как и про то, почему я оказался в тюрьме. Ты никогда никого не спрашиваешь. Это бросается в глаза. Ты никогда не спрашиваешь людей о том, как они попали на общественные работы. Просто поручаешь им всякое дерьмо и отмечаешь рабочие часы.

Белл, наверное, выглядел обеспокоенным. В темноте перед ним вращались фиолетовые круги.

– Нет, это здорово. Хорошо, что ты ведешь себя именно так. Ты позволяешь людям почувствовать себя нормальными. Но ты не спрашиваешь так, что становится очевидным, насколько сильно тебя интересует ответ. Поэтому я отвечаю. Я разбил вертолет.

Коул оказался прав. Белл хотел знать. Хотел очень сильно, но не осознавал этого раньше.

– Ну, хорошо, – сказал он, подбадривая своего собеседника.

На рассказ о Бразилии Коулу потребовалось пятнадцать минут.

Он был пилотом.

Сначала в армии, затем стал возить президента компании, продававшей замороженных кур, а после устроился в «Юнайтед эрлайнс», заключившую контракт с канадскими железнодорожниками. Он развозил инженеров по контрольным точкам и наслаждался этой работой для одиночек. Инженеры, как правило, попадались уставшие до смерти. И потому тихие.

А потом он разбил вертолет, принадлежавший компании. Такое могло случиться с каждым – накрылся хвостовой винт, и вращающийся вертолет с перепуганными пассажирами пришлось опускать с высоты двух с половиной километров. В последнюю секунду машина перевернулась на бок, винт раскололся и разорвал топливный бак.

Обошлось без жертв. Единственным, кто получил серьезные травмы, оказался сам Коул, остававшийся в кабине до тех пор, пока все три пассажира не выбрались и не отбежали на безопасное расстояние. Ожоги покрыли двадцать пять процентов его тела, так и появились шрамы на левой руке.

Белл собрался задать вопрос, но Коул его опередил:

– Правая рука – это другое. Позднее.

В «Юнайтед эрлайнс» его подвига не оценили, и потому лечение вконец разорило Коула. Он едва смог позволить себе операцию, давшую ему возможность использовать руки. О косметике речь уже не шла.

И поэтому он начал сливать топливо. Можно делать неплохие деньги, продавая авиатопливо на черном рынке за полцены.

Бизнес этот, впрочем, рискованный. Коула кто-то заложил, и федералы выдали ордер на его арест.

Они связались с ним во время полета. Это произошло в Виргинии, рядом с побережьем – он как раз летел в Ричмонд за пассажиром. Ему приказали приземлиться в аэропорту Ричмонда, но вместо этого Коул полетел к морю. Неужели они и правда думали, что он такой идиот? Идиот до такой степени, что позволит поймать себя с подсудным количеством вертолетного топлива.

Коул долетел до моря. Вернее, влетел в море. Если уж он им так нужен, федералам придется попотеть.

Белл, наверное, посмотрел на его правую руку.

– Бак взорвался, когда я врезатся в волны, – сказал Коул, попивая пиво. – Вода загорелась. Мне оставалось либо барахтаться в горящем топливе, либо вырастить жабры. Мне тогда было двадцать семь. Дали девять лет.

Белл начал подсчитывать возраст, но Коул снова его опередил:

– О, с тех пор я там стал частым гостем. В основном за нападение. В последний раз – за драку в баре. Парень лишился глаза, и судья добавила мне срок – эти женщины-судьи, они хуже всех. Она сказала, что когда-нибудь мой гнев сожжет меня изнутри. – Коул вновь улыбнулся своей зловещей улыбкой. – Но этого ведь уже не изменишь, не так ли? И кроме того, – добавил он, сделав хороший глоток, – не все, что горит, сгорает дотла.

Он грохнул по столу опустевшим стаканом.

– Надо бежать. Если меня снова закроют, я здорово влипну.

Коул стремительно поднялся и вышел. Белл обернулся, и солнце, еще не скрывшееся до конца, ослепило его во второй раз.

«Слепой, как летучая мышь», – подумал Белл.

Впрочем, такой хороший работник, как он, не мог не знать, что летучие мыши на самом деле не слепы. Об этом он и заявил вслух.

– Чего? – переспросил бармен.

«А ведь он тоже работает в зоопарке. В каком-то смысле», – подумал Белл.

– Летучие мыши на самом деле не слепы, – повторил Белл.

«Никогда не пей с осужденными», – отчитывал он сам себя.

Это плохая идея по целому ряду причин. Это непрофессионально. И потом, если ты станешь его собутыльником настолько, что даже будешь потягивать виски на крыше вольера с моржами – а за это ведь увольняют, – то что ты будешь делать потом, если осужденный совершит нечто такое, о чем ты обязан сообщить? Что-то другое.

Неделю спустя после посещения бара Белл пришел на работу и увидел, что возле ворот его поджидает Гарланд, главный механик.

– У нас проблема, – сообщил он.

– Проблема?

– С твоим другом. Он пьян.

– Где он?

– Я отправил его чистить верблюжий вольер. Так он не попадется никому на глаза до тех пор, пока не протрезвеет хотя бы чуть-чуть. – Гарланд помолчал. – Только он, кажется, набрался сильнее, чем я думал.

В висках тяжело застучало. Белл вздохнул.

Гарланд тоже выглядел неважно. Новость и впрямь оказалась плохой. Особенно с учетом того, что Гарланд заметил состояние Коула, но все равно позволил ему работать. Намечался почти Уотергейт. Если правда всплывет, многие люди могут пострадать.

– Я решил подождать и посмотреть, как ты поступишь, – сказал Гарланд. – Не хотелось заявлять на него, ведь это… ну…

Белл понимающе кивнул:

– Я разберусь.

Остановившись у вольера с верблюдами, Белл позвал Коула. Тот подошел к нему с лопатой в руках. От него несло ромом.

– Да? – По тону стало понятно: Коул знал, что назревают неприятности. Взглянув на заключенного через прутья клетки, Белл заметил в его глазах что-то агрессивное. Что-то львиное.

Белл объяснил, что нужно делать.

Коул положит лопату.

Не будет ни с кем разговаривать.

И уйдет через задний вход. Немедленно.

– Значит, я попал, – сказал Коул.

Белл покачал головой:

– Ты позвонил и сказал, что заболел, вот и все. Ничего больше.

Белл знал, что обязан уволить провинившегося. Так почему же он этого не сделал?

Что ж, тут все понятно. Он скажет Коулу, чтобы тот выметался к чертовой матери и никогда больше сюда не возвращался, а Коул пойдет к начальнице зоопарка и скажет: «Знаете, а я пил с Беллом виски на крыше в рабочее время».

– Я попал, – повторил Коул и покачнулся.

Белл нахмурился. Долгое время они молчали, затем Коул прошептал:

– Я не вернусь в тюрьму Не вернусь.

Белл вывел его из зоопарка.

– Приходи завтра, – напутствовал он. – Трезвым.

Коконы пролежали ровно четыре недели. А затем, когда Белл вошел в заднюю комнату, он услышал звук множества гаснущих электрических лампочек. Долгое время он просто стоял и смотрел. В террариумах кишела странная новая жизнь. В каждой из стеклянных коробок, казалось, жили абсолютно разные существа. Странные осы и создания… не похожие на ос. Безымянные создания. Одни крупнее, другие мельче. Одни с крыльями, другие без. Все – красные с черным.

– Невозможно, – пробормотал Белл. Они не могли являться одним и тем же биологическим видом.

В первую очередь, почти инстинктивно, он захотел позвонить в университет. Но вспомнил их ответ о роющей осе. К черту университет.

К тому же инстинкты – они для животных. Белл сам разберется с этой загадкой.

Белл не сомневался в том, что справится. Он многое знал о насекомых.

Знал, что насекомые одними из первых выбрались на сушу. Они видели рассвет и закат динозавров, рождение цветковых растений. Не люди первыми начали вести хозяйство, приручать животных или воевать. Эти достижения принадлежат насекомым. Когда человечество еще только делало свои первые неуклюжие шаги в области земледелия, южноамериканские муравьи уже давно довели эту науку до совершенства – в подземных камерах своих муравейников они аккуратно засеивали обширные, тщательно ухоженные сады грибами, существовавшими уже более тридцати миллионов лет.

Другая разновидность муравьев, basins flaws, содержала стада прирученных тлей. Они жили в подземных загонах, кормились корнями растений, а муравьи выдаивали из них богатый питательными веществами нектар.

Некоторые термитники достигали более девяти метров в диаметре, их населяли десятки миллионов жителей, подчиняющихся сложной системе каст. Солдаты Macrotermes bellicosus обладали настолько огромными челюстями, что не могли питаться самостоятельно. Вместо этого они полностью полагались на помощь рабочих низшей касты, поднимавших пищу к их ртам.

Насекомые строили города, фермы, высококлассные магистрали. Опустите глаза, вглядитесь получше, и вы увидите уровень организации, который можно назвать только цивилизацией.

Белл часто думал о том, что люди достигли столь высокого положения не из-за того, что они прекрасно адаптированы к этому миру, а из-за того, что они слабы, неуклюжи и уязвимы. Не приспособлены к существованию.

Один из видов доивших тлей муравьев выделял фермент, тщательно втираемый в тлей во время доения. Этот фермент останавливал у них развитие крыльев, не позволяя тлям улететь.

Там, где люди использовали внешние средства – вроде заборов, – насекомые зачастую находили более элегантное решение. Биологическое решение.

У них ведь имелось достаточно времени.

Четко следуя своему плану, Белл каждый день кормил личинок и записывал свои наблюдения. И все равно первым это заметил опять же Коул. Когда Белл наконец понял, у него отвисла челюсть.

– Офигеть, – пробормотал он, глядя в свои записи.

Он кормил их по-разному. Насекомые, которые, будучи личинками, ели хлеб, теперь не имели крыльев, зато кое-как обросли хитином. Цвет у них получился тускло-красный, как ржавчина. Они скорее походили на жуков, чем на ос. Теперь, выбравшись из коконов, они по-прежнему предпочитали хлеб. Вегетарианцы, как и раньше, ели фрукты. Они отличались крупным телом, короткими конечностями и маленькими крылышками. Когда они совершали неуклюжие перелеты по террариуму, их крылья издавали громкое жужжание. Белл представлял, как они вот так перелетают между столами с фруктами.

Мясоеды оказались самыми странными – кроваво-красными, с похожими на клинки крыльями, их ротовой аппарат отличался внушительными размерами и острыми краями.

– Они адаптировались, – произнес Белл. – Адаптировались к той пище, которую ели до этого. – Он недоверчиво покачал головой.

– Быстро же они учатся, – заметил Коул. Он двинулся к террариуму, собираясь любопытства ради засунуть палец к мясоедам, но Белл остановил его:

– Не надо.

Когда он показал этих существ Шоне, та спросила:

– Такое возможно?

– Они прямо перед тобой, – ответил Белл, хотя в глубине души и понимал: ее сомнения вполне оправданны. Миллионы лет эволюции в одном-единственном поколении. Ни один вид не может адаптироваться так быстро. Это напоминало какое-то дрянное кино. Лженауку. Невероятно. – Но вот они, перед тобой, – повторил он.

Насекомые жили больше месяца. Они жужжали, ползали или перелетали с места на место внутри своих террариумов. Затем они начали умирать.

Дольше всех прожили мясоеды. Вымирая, каждая популяция оставила яйца. Очистив террариумы, Белл вернул эти яйца на место и принялся ждать, что же из них вылупится.

Как-то вечером он возился на чердаке, проверяя, не загнило ли сено. Шона забралась к нему по лестнице и стояла за его спиной до тех пор, пока Белл не повернулся. А потом встала на цыпочки и поцеловала его.

Если бы зоопарк к тому времени не закрыли, все посетители бы не ушли, а Белл не знал бы наверняка, что никто не зайдет в конюшню, не говоря уже о том, чтобы вскарабкаться на чердак, все, возможно, произошло бы иначе. Возможно, Белл тоже поцеловал бы ее, потому что поцелуй – самое большее, что могло между ними произойти.

Но зоопарк был закрыт. Белл знал об этом. И все сложилось по-другому.

– Я не могу, – сказал он.

Она отстранилась.

– Но хочу, – добавил он.

Она смотрела на него, ожидая.

Внизу шумели лошади. Они пинали дверцы и разговаривали друг с другом на своем, лошадином языке.

Белл подумал о Лин, об их доме-трейлере.

– Не могу, – повторил он.

Когда Белл возвращался домой, его охватила тоска. Он ехал по темнеющему шоссе, следуя за светом фар своего автомобиля. Разгонял старую развалюху и наблюдал за тем, как стрелка спидометра подползает сперва к семидесяти, а затем к восьмидесяти. Входил в повороты, не переставая давить на газ. Шины визжали, но не теряли сцепления с дорогой.

В голове Белла крутилось кино о любви и ненависти. Он любил и ненавидел свою работу. Любил животных, но ненавидел условия их содержания. Ненавидел тот факт, что он не может жить на свою зарплату. «Когда ты молод, – думал он, – тебе говорят, что достаточно лишь получить диплом – и все остальное сразу станет на свои места. Но на самом деле все не настолько просто, не так ли?»

Все – абсолютно все – сложилось как-то не так.

Он подумал о своей семейной жизни, оказавшейся еще одним лабиринтом противоречий. Он устал от этого одиночества вдвоем. Он жаждал свободы, но не видел ни ее, ни даже выхода из сложившейся ситуации. Он чувствовал себя зверем, попавшим в капкан. Понимал, почему животные в таких случаях могут отгрызть себе ногу. Он постоянно представлял, как на него нападают грабители, а он начинает сопротивляться. И, когда на него наводят пистолет, он все равно отказывается подчиниться.

Он пока еще не знал, что думать о Шоне. Поэтому он о ней и не думал. Совсем.

Личинки оказались красные, будто брызги выплеснувшейся из раны крови сворачивались на коричневых камнях террариума. Яйца пульсировали, словно живые сердца, расплескивая странную новую жизнь. Белл смотрел на них через стекло. Везде одна и та же история.

Личинки около сантиметра в длину. Даже с учетом их маленького размера Белл видел, как движется их ротовой аппарат. Абсолютно одинаковый у всех. Различия, ставшие столь очевидными у взрослых насекомых, содержавшихся в разных террариумах, похоже, исчезли у следующего поколения. Личинки казались идентичными, словно кто-то их перезапустил. Видимо, склонностью к изменениям обладала лишь их взрослая форма. Белл достал пакет со своим обедом. Извлек яблоко, которое разрезал на двенадцать частей. Одну из этих частей он бросил в первый террариум. Личинки среагировали мгновенно. Они кинулись к фрукту и жадно облепили его.

По утрам Белл первым делом кормил личинок.

Он решил превратить это в эксперимент. Стащил стикеры из комнаты персонала и наклеил их на каждый из шести террариумов. На каждом он написал по одному слову.

Личинок, помеченных как «фрукты», он кормил фруктами. Личинок с пометкой «мясо» – ломтиками мяса. А тех, кто получил метку «контрольные», – различной пищей.

Личинок со стикером «холод» он кормил так же, как и «контрольных», но каждый день оставлял на один час в холодильнике, пока сам занимался рутинной работой. Часа не хватило бы на то, чтобы их убить, а вот на их физиологию это вполне могло повлиять. Они росли медленнее своих соседей.

Если эти насекомые действительно способны адаптироваться к окружающей среде, Белл проверит, насколько далеко они смогут зайти. Увидит, только ли рацион влияет на их адаптацию.

Личинки с меткой «жара» жили в маленьком террариуме, стоявшем на полу у обогревателя. Белл дотронулся до стекла – на ощупь оно оказалось горячим. Температура определенно оказывала влияние на личинок, но они тем не менее продолжали расти, с каждой неделей увеличиваясь в два раза.

Жителей террариума, помеченного стикером «падаль», Белл кормил остатками крыс, которых приносили от беркута. Эти личинки оказались самыми интересными. Пробираясь в мертвую крысу, они выедали ее изнутри.

Чарлз Дарвин верил в Бога до тех пор, пока не изучил паразитирующую осу Ibalіа. В своих заметках он писал: «В мире слишком много страданий. Я не могу убедить себя в том, что благодетельный и всемогущий Бог создал бы ос, питающихся изнутри живыми телами гусениц». Особенно мерзким Дарвин нашел тот факт, что личинки пожирали живую ткань постепенно и вся их трапеза длилась целых три года. При этом они до последнего сохраняли жизненно важные органы, как будто хотели продлить страдания носителей возможно дольше. Дарвин не мог вообразить Бога, сотворившего это.

А Белл мог.

Он подумал о механизме перезагрузки. Вообразил единственный вид с множеством фенотипов, уже закодированных в геноме, – целый каталог взрослых форм. Достаточно лишь толчка – и существо становится на один из возможных путей.

– Может, они, как слепые пещерные рыбы? – предположила как-то вечером Шона.

Он следил за ее лицом, пока она смотрела через стекло.

– В ДНК пещерных рыб есть большинство необходимых генов для развития глаз, – произнес Белл. – Все, что нужно для хрусталика, сетчатки и века, все гены, кроме одного важного ингредиента, который запускает сам процесс возникновения глаз. Но если скрестить две популяции слепых рыб, могут получиться рыбы с глазами.

– Это нелогично, – сказала Шона.

– Логично, если слепота рецессивная, а популяции слепы по разным причинам.

– Но ты же говорил, что эти штуки не спариваются.

Белл, погрузившийся в свои мысли, проигнорировал эту фразу.

– Или они похожи на стволовые клетки, – продолжил он, – каждая из которых содержит гены для нескольких видов тканей, а затем, со временем, выбирает свой путь.

Он наклонился и постучал пальцами по стеклу.

– Как ты думаешь, откуда они появились? – спросила Шона.

– Наверное, завезли вместе с фруктами. С бананами. Из Центральной Америки. Я не уверен.

– Почему их нет в книгах?

– Миллионы видов насекомых не описаны и по сей день. К тому же, возможно, их уже описали. Одну из их разновидностей. Как тут можно быть в чем-то уверенным?

Выискивая причину не возвращаться домой, Белл решил по второму разу проверить клетки.

И обнаружил, что дверь туннеля, ведущего к лемурам, распахнута настежь.

Он сам запирал ее. И сам проверял.

Где-то в мозгу прозвенел тревожный звоночек.

Рано или поздно работники зоопарка обзаводились либо такими звоночками, либо шрамами.

Белл постоял, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте длинного туннеля, приходившего под мостом к острову лемуров.

В конце туннеля сиял свет, потому что дверь к лемурам тоже оказалась открыта. На фоне дверного проема темнел силуэт. Кто?..

– Эй! – выкрикнул Белл.

Появилось еще несколько силуэтов поменьше. Резкие, трясущиеся тени. Пять или шесть лемуров подпрыгнули, взвизгивая. Тень размахнулась, как питчер, и бросила что-то. Раздалось поскуливание. Лемуры взвыли и разбежались.

– Коул? – позвал Белл, входя в туннель.

Один из лемуров не убежал. Он вертелся на месте и щебетал.

Глаза Белла привыкли к темноте. Тень обросла деталями и обрела плоть. Коул.

В руке он держал горсть гладких белых камней, зрачки его расширились от ярости.

– Какого хрена ты делаешь? – заорал Белл.

– Они бросались в меня дерьмом. Своим проклятым дерьмом.

– О черт…

Коул обернулся, и его рука резко выпрямилась во тьме. Камень просвистел у самого уха и громко ударился во внешнюю дверь. Туннель откликнулся гулким эхом.

Белл замер.

Коул подошел к нему.

– Думай, как со мной разговариваешь, – произнес он, и на мгновение мужчины уставились друг на друга, ожидая, что произойдет датыне. Затем глаза Коула изменились – ярость исчезла, будто ее сдуло порывом ветра. Коул оттолкнул Белла и пошел прочь.

Лемур искал на ощупь дорогу к свету, к своему острову.

Белл пришел в себя, но не сказал ничего. Но ведь он должен что-то сказать, не так ли? Что-то же нужно сделать?

Он написал самому себе воображаемую записку: «Никогда больше не пускать в свою жизнь сумасшедших». Ни в коем случае.

Метаморфоза – это магия. И Дарвин тоже об этом знал.

Иногда это черная магия.

Превращение головастика в лягушку. Личинки – в осу. Друга – во врага.

Белл смотрел, как личинки едят. Они уже достигли приличных размеров. Некоторые – почти тринадцать сантиметров в длину, кроваво-красные, вымахавшие без всяких на то причин. Вскоре они начнут строить свои бумажные коконы. Превращаться в то, во что им положено.

Белл размышлял о преимуществах такого механизма адаптации. Возможно, этот запас адаптационного потенциала охранял их от излишне узкой специализации. Эволюция – процесс медленный, и, когда меняются условия, популяции реагируют далеко не сразу. Если отставание оказывается слишком сильным, не изменившиеся вовремя виды попросту вымирают.

Белл знал о нескольких видах островных ящериц, размножавшихся партеногенезом. Такие виды всегда оказывались юными и изолированными. Они – отклонение от основного пути эволюции. Большинство из них в конечном счете ждала гибель, потому что половое размножение куда лучше подходит для создания следующего поколения. При половом размножении гены смешиваются, возникают новые фенотипы, частота генов смещается. Половое размножение перетасовывает генетическую колоду из поколения в поколение.

Виды, размножающиеся партеногенезом, с другой стороны, вынуждены снова и снова разыгрывать одну и ту же карту.

Но только не насекомые в задней комнате.

Они, похоже, выбирали из целой колоды, несмотря на партеногенез. Они стремительно адаптировались, изменяясь за одно поколение. А следующее поколение откатывалось назад. Этот шаг выглядел вполне логично – получалась уже не просто эволюция, а эволюция эволюции. Но как такое возможно?

Белл подумал о Коуле и других, подобных ему. Вспомнил дискуссии о роли воспитания и природных факторов в формировании личности. В другом времени и в другом месте Коул вполне бы мог приспособиться. В другом времени Коул, возможно, стал бы совершенно другим человеком.

Сегодня потомки викингов и монголов носят костюмы и руководят корпорациями. Становятся ветеринарами, водопроводчиками или пророками. Возможно, завтра или тысячу лет спустя им снова потребуется стать викингами или монголами.

Меняются популяции. Меняются нужды. Меняются оптимумы. И все это меняется куда быстрее, чем происходит отбор.

С точки зрения биологии одни и те же виды людей должны воспроизводиться снова и снова. Стабильные люди. Хорошие люди. Поколение за поколением, с четкой корреляцией между экспрессией и набором генов.

Но на практике все происходит совершенно не так.

Вместо этого человеческая природа пластична. В ней есть тщательно откалиброванная восприимчивость к травмам.

То, что кажется слабостью нашего вида, на самом деле является его важной чертой.

Потому что в некоторых случаях детство должно пойти наперекосяк.

Такова адаптационная реакция, вшитая в нас.

Те, кто не адаптируется, вымирают. Наборы генов, которые всегда производили одних и тех же людей – стабильных людей, хороших людей, вне зависимости от среды, вне зависимости от жестокости, – эти наборы генов всегда разыгрывали одну и ту же карту, снова и снова…

И они вымерли.

Остались лишь те, что способны меняться.

Мы не так уж и отличаемся от этих жуков.

Однажды за обедом Белл рассказал все это Шоне. Они сидели друг напротив друга, потягивая безалкогольные напитки.

– Эволюция эволюции?

– Да, – подтвердил он.

– Почему это произошло именно с насекомыми? – спросила она.

– Потому что они живут здесь дольше всех остальных, – ответил Белл. И тут же подумал о муравьях и тлях. О ферменте, препятствовавшем развитию крыльев. О том, как насекомые разбирались со своими проблемами. – Потому что насекомые всегда выбирают биологическое решение.

Белл избегал Коула целыми днями.

Он убеждал себя, что ждет подходящего повода для встречи с начальницей, чтобы рассказать ей о произошедшем в туннеле. Говорил себе, что не боится Коула, который может рассказать об их посиделках на крыше. Иными словами, он занимался самообманом, но хуже того – он не мог справиться со страхом, который испытывал перед Коулом.

«Это смешно, – говорил он себе. – Ты взрослый мужчина, профессионал».

С другой стороны, Коул представлял угрозу.

Может, ему удастся сделать так, чтобы Коул ушел, изменить его контракт, чтобы не пришлось ничего говорить начальнице?

Поразмыслив, Белл решил, что это наилучшее решение, так как в этом случае он останется на прежней работе и избавится от проблем.

Размышлял он на диване, лежа в трусах перед телевизором.

Когда по комнате прошла Лин, он увидел в ее глазах свое отражение. Выглядел он уличным бродягой.

Он знал, о чем она думала. «Какой же ты козел, что купил себе пива».

Его это не волновало.

Ее, кажется, тоже.

Она села на диван рядом с ним.

Так кем же он стал? Когда он перестал говорить, перестал что-то делать? Во что он позволил себе превратиться?

На следующий день Белл зашел в сарай следом за Коулом и произнес:

– Надо поговорить.

Коул снял со стены двухметровый секатор и повернулся к Беллу.

– Ну, – сказал он.

Белл что-то промямлил, разом забыв все отрепетированное вступление. Коул начал посвистывать и оперся на секатор, словно на колдовской посох.

– Я должен тебя заложить, – сказал Белл.

– Ты о чем?

– О камнях, которыми ты бросался в животных.

Коул посмотрел на Белла и сжал кулаки.

– Иногда я выхожу из себя. У меня крутой нрав, и я знаю об этом.

– Вот почему тебе нельзя здесь находиться.

– Слушай, я буду работать над этим. Я исправлюсь.

Белл покачал головой.

– Я просто предупреждаю тебя из вежливости. Я должен об этом сообщить.

– Нет, не должен.

– В противном случае ты уйдешь отсюда сегодня же и больше никогда не вернешься.

– Это не вариант.

– Ты можешь отрабатывать свой срок в другом месте.

– Мне нравится здесь.

– Зато тебе здесь больше не рады.

– А знаешь, что мне не нравится? Мне не нравится, что ты пытаешься мной командовать.

– Так или иначе, сегодня ты здесь в последний раз, – заявил Белл. – Либо ты уйдешь сам, либо тебя вышвырнут.

– На самом деле ты же не хочешь этого делать.

– Ты прав, не хочу, – признал Белл.

– Предупреждаю тебя. – Коул переменился в лице.

Не спуская глаз с заключенного, Белл достал рацию.

– Гарланд, – произнес он в микрофон. Из динамика раздался шум, затем голос:

– Да?

– Подойди-ка к сараю.

– В чем дело?

– Немедленно, Гарланд.

Коул оттолкнул Белла к стене настолько сильно, что у того клацнули зубы. В горящих глазах Коула вновь вспыхнула ярость. Ярость настолько сильная, что все остальное, похоже, для него потеряло значение. В рубашку Белла вцепились испещренные шрамами руки.

– Последний шанс, – сказал Коул.

Белл лишь улыбнулся, чувствуя, как что-то внутри него изменилось. Он неожиданно осознал, что страх остался позади, и произнес:

– Пошел в задницу.

От первого удара удалось уклониться, зато второй разбил ему бровь. Белл попытался ударить локтем, не попал, оба потеряли равновесие, Коул вцепился в противника, и в результате они упали и покатились, сцепившись, по грязному полу. Коулу удалось взять верх – он придавил ноги Белла и прошипел:

– А я ведь предупреждал. – На Белла обрушился град ударов, прекратившийся, лишь когда подбежавший Гарланд его оттащил.

С этого момента они дрались вдвоем против одного, но Белл не испытал по этому поводу никаких угрызений совести.

Начальница зоопарка составляла отчет. За ее спиной, у стены, стоял аквариум, по которому кружила рыбка. Начальница сплела пальцы и наклонилась вперед. Она не очень-то допрашивала Белла – считала, видимо, что поведение Коула говорит само за себя.

– Тебе, похоже, придется наложить швы, – заметила она.

Белл кивнул и потрогал бровь. Вот он и получил в зоопарке свой первый шрам.

– Его, конечно же, выгонят из зоопарка, – продолжила начальница. – И я буду настаивать на том, чтобы его отработанные часы аннулировали.

– Что с ним теперь будет?

– Против него, наверное, выдвинут обвинение.

– Я не хочу выдвигать никаких обвинений.

– Жестокое обращение с животными. С лемурами. Он вернется в тюрьму. – Начальница замолчала, потом добавила: – Как только его найдут.

Белл посмотрел на рыбку в аквариуме.

– Он говорил, что никогда больше не вернется туда.

Тем же вечером, закрывая зоопарк, Белл обнаружил прощальный подарок Коула. Сперва он заметил лишь приоткрытую дверь.

Задняя комната в замке.

После драки Коул поднялся на ноги, вытер кровь с лица и пошел прочь. Он направлялся к воротам. Даже несмотря на то что они дрались вдвоем против одного, силы оказались примерно равны, поэтому, когда он отступил и пошел прочь, Белл и Гарланд позволили ему уйти. Получилась ничья. Они думали, что Коул тут же покинет зоопарк. Но не тут-то было!

Он сделал крюк и вернулся к замку.

И залил в каждый террариум щелочь.

Несколько растоптанных ботинками личинок валялось на полу.

От других остались одни высушенные оболочки. Лишь немногие еще извивались в белом порошке. Белл сделал шаг вперед, не переставая осматривать эту бойню. Он должен был догадаться. Догадаться, что именно так все закончится.

На пути домой Белла начал беспокоить тревожный звоночек.

Единожды появившись, этот звоночек работал везде.

На этот раз Белл не столько ощущал тревогу, сколько чувствовал: что-то не так. По мере приближения к трейлеру это чувство усиливалось. Сперва казалось, что это как-то связано с Коулом, но, когда он вернулся домой, стало ясно: Коул тут ни при чем. Что и говорить, Вселенная умеет выбрать момент.

Лин ушла.

Не так, как если бы она ушла в магазин. Ушла насовсем. Бросила его.

Она оставила записку, в которой все объяснила. Она винила его.

Белл выругался и услышат собственный голос будто издатека.

Поначалу он думал лишь об одном – она, похоже, ничего не взяла. Как будто во всей их жизни не нашлось ничего такого, что стоило забрать с собой. В своей записке она, похоже, выговорилась сполна. О нем. Об их жизни. Полный крах.

Он проворчат что-то.

Лин вполне может вернуться. Может, она еще передумает.

В конце концов, магнитофон действительно принадлежит ей. Она пользовалась им еще до того, как они переехали, а с тех пор они так и не смогли позволить себе купить новый.

Вздохнув, он вынул шнур из розетки. Будто во сне поставил магнитофон в раковину и открыл кран. Двигаясь, как зомби, он оставил воду и пошел обыскивать трейлер на предмет мелочи, чтобы купить пива.

Следующий месяц прошел как в тумане.

По округе циркулировали слухи. Поговаривали, что Коул покинул город. Полицейские продолжали поиски.

Нападение пережили лишь немногие личинки, да и те получили шрамы. Коул действовал очень тщательно, он залил щелочью даже тот террариум, что стоял на полу. В итоге коконы достроила лишь горстка личинок. Немного «контрольных». Несколько из террариума с пометкой «жара». Коконы у них, впрочем, получились кривые. Поврежденные. Эксперименту настал конец. Белл надеялся, что ему удастся хотя бы получить несколько жизнеспособных особей, чтобы начать все заново. Если из коконов вообще хоть что-то вылупится.

Поговаривали также, что Коулу, когда его поймают, придется несладко, ведь список обвинений продолжал расти, а ордер на его арест становился все страшнее и страшнее. Ему грозил срок, немалый срок. Белл знал, что Коулу потребуется козел отпущения.

И он обвинит Белла, а тот обвинит зоопарк.

Несколько недель спустя, заезжая на стоянку, Белл увидел пожарные машины. К холму тянулись шланги. В небо поднимался столб черного дыма. Белл побежал. Он уже знал, что ожидает его впереди.

Замок пылал. Пожарные пытались сбить пламя, но Белл понимал: слишком поздно. Он представил, как запекаются животные, оставшиеся внутри. Представил, как шипит и лопается обожженная кожа, вообразил беззвучные крики умирающих змей, ящериц, жуков и лягушек. Представил, как его насекомые сгорают заживо.

Он огляделся в поисках Коула, на случай если мерзавец решил остаться и посмотреть на пожар.

Когда огонь потушили, Белл вошел в руины. Полный крах! Мертвые лягушки, змеи и ящерицы. В задней комнате он нашел почерневшие и треснувшие террариумы. Находившиеся внутри насекомые обуглились до неузнаваемости.

Все, кроме одного.

В террариуме, стоявшем на полу, с пометкой «жара», темнел кокон, лопнувший от высокой температуры.

Личинки внутри не оказалось.

Тело Коула нашли в тот же день, в траве за стоянкой. Белл смотрел, как его грузят в машину. Черный, распухший труп. Вряд ли он умер легко.

На его руках темнели мелкие ожоги, будто он слишком близко подошел к своему детищу.

Ожоги – и что-то еще.

Что-то вроде укусов.

Судя по тому, как он распух, умер он от анафилактического шока.

Не все сгорело в огне.

«Не все, что горит, сгорает дотла», – так когда-то сказал Коул.

Белл еще долго стоял, прислушиваясь. Пытаясь услышать гудение, будто от электрической лампочки, но так ничего и не услышал. Только ветер шумел в кронах деревьев.

Что бы ни убило Коула, здесь его уже давно нет. Белл лишь хотел увидеть, во что превратилась личинка. Потому что на следующий год она уже станет чем-то другим.

На следующий год она превратится в плодожорку, осу или жука. Станет тем, чем потребуется.

Тем, чем ее сделает мир.

Приблизившись к дому, Белл вновь почувствовал, как внутри него шевельнулась тревога.

Кабель вновь отключили.

Эти придурки не знали еще, с кем связались. Белл пил уже вторую ночь подряд, и сейчас он почувствовал себя хищником.

Миновав девять трейлеров, он подкрался к кабельной коробке, открыл ее гаечным ключом и вернул свой кабель на место.

Вернувшись домой, он принялся щелкать по каналам в поисках чего-нибудь, напоминающего порно.

Спустя два часа заболел нажимавший на кнопку палец, а батарейка в пульте окончательно сдохла.

Он услышат, как открывается дверь.

Лин?

За секунду до того как дверь распахнулась, он вспомнил, что ее магнитофон все еще мокнет в кухонной раковине. Его охватил страх, нога дернулась. Но затем пиво вновь взяло власть в свои руки. Он откинулся на диване. Презрительно ухмыльнулся.

В дверном проеме обозначился силуэт.

Шона.

Ухмылка исчезла.

Она вошла молча. Какое-то время изучала его. Затем опустилась рядом, держа в руках пакет с готовой курицей.

Рука Белла, тяжелая и неторопливая, опустилась ей на бедро.

Она подняла ее еще выше.

Они не разговаривали. Даже телевизор сменял картинки в полном молчании.

Снаружи, за тонкими стенами трейлера, вылизывались и охотились.