Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов

Дозуа Гарднер

Уилсон Роберт Чарльз

Гулд Стивен

Банкер Карл

Кэссел Джон

Макхью Морин

Стерлинг Брюс

Макоули Пол

Ирвин Александр

Грин Доминик

Сингх Вандана

Барнс Джон

Лейк Джей

Уоттс Питер

Тидхар Леви

Розенблюм Мэри

Уолтон Джо

Ли Рэнд

Бир Элизабет

Монетт Сара

Коудри Альберт

Гриффит Никола

Райман Джефф

ван Пелт Джеймс

Кресс Нэнси

Райт Джон

Косматка Тед

Пур Майкл

Бродерик Дэмиен

Робертс Адам

Рид Роберт

Корнелл Пол

Роберсон Крис

Кризи Йен

Макдональд Йен

ДЭМИЕН БРОДЕРИК

С ВЕТРОМ ТЕМ И С ТОЙ ВОЛНОЙ

 

 

Австралийский писатель, редактор, критик, футуролог, а также старший научный сотрудник Школы культурных коммуникаций при университете Мельбурна Дэмиен Бродерик опубликовал свой первый рассказ в антологии Джона Карнета «Новые научно-фантастические произведения 1» («New Writings in SF1») в 1964 году. В последующие десятилетия благодаря устойчивому потоку фантастических, документальных, футурологических и критических работ автор многократно становился лауреатом премий Дитмара и «Ауреалис». В 1970 году была напечатана первая повесть Бродерика «Мир колдунов» («Sorcerer’s World.»), а ее доработанная версия вышла в Соединенных Штатах под названием «Черный Грааль» («The Black Grail»). Среди других книг следует отметить романы «Спящие драконы» («The Dreaming Dragons»), «Мандола Иуды» («TheJudas Mandala»), «Передатчики» («Transmitters»), «Полосатые дыры» («Striped Holes») и «Белый абак» («The White Abacus»), а также книги, написанные совместно с Рори Барнсом и Барбарой Ламар. Многочисленные рассказы Бродерика вошли в сборники «Человек возвращается» («А Man Returns»), «Темнота между звезд» («The Dark Between the Stars»), «Кости дяди. Четыре научно-фантастические повести» («Uncle Bones: Four Science Fiction Novellas») и «Двигатель. Научно-фантастические рассказы» («The Quilla Engine: Science Fiction Stories»). Кроме того, его перу принадлежит классическая футурологическая работа «Скачок. Как стремительно развивающиеся технологии преображают нашу жизнь» («The Spike: How Our Lives Are Being Transformed by Rapidly Advancing Technology»), критический обзор научной фантастики «Чтение при свете звезд. Постмодернистская научная фантастика» («Reading by Starlight: Postmodern Science Fiction»). В качестве составителя Бродерик выпустил нон-фикшн антологию «Годмиллионный. Наука на дальнем краю знания» («Year Million: Science at the Far End of Knowledge»), научно-фантастическую антологию «Земля – всего лишь звезда. Экскурсии через научную фантастику к далекому будущему» («Earth Is But a Star: Excursions Through Science Fiction to the Far Future») и три сборника австралийских авторов: «Машина духа времени» («The Zeitgeist Machine»), «Странные аттракторы» («Strange Attractors») и «Матильда со скоростью света» («Matilda at the Speed of Light»). Дэмиен Бродерик работает редактором в отделе художественной литературы австралийского научного журнала «Cosmos», в каждом номере которого выходят фантастические рассказы.

Перед вами удивительное исследование границы между наукой и паранормальным миром. В этой истории наблюдающие издалека медиумы уведут читателя к ледяным просторам Титана.

 

Космический корабль был старым, невероятно старым, и весь покрыт цветами. Несмотря на резкий метановый ветер, в зарослях растений не шевелился ни один стебелек, ни один лепесток. Непроницаемая защита обеспечивала им не только сохранность от тлена и полный покой, но и неприкосновенность.

– Они живые, – сказал присланный флотом удаленный наблюдатель.

В дни моей молодости за одно только предположение, что в вооруженных силах может служить натренированный и технически оснащенный экстрасенс, легко можно было схлопотать увесистую оплеуху от старших по сроку службы или званию. Хотя еще в прошлом веке ЦРУ запустило программу удаленного наблюдения под названием «Звездные врата», о закрытии которой много говорили, но на самом деле перевели в разряд секретных операций. Этот наблюдатель был слепым, но видел лучше всех остальных при помощи других чувств. Почти так же видел и я, только несколько в ином смысле.

Он стоял у края огромного, украшенного цветами судна, выставив перед собой одетые в перчатки руки. Его пальцы едва заметно подрагивали, словно усики насекомого, улавливающего феромоны.

– Удивительно. Эти цветы еще живы, хотя прошло… сколько миллионов лет? Я пока не могу проникнуть внутрь, но это я вижу даже сквозь стационарный экран.

– Это то же самое, что и, ну… стазис-поле? – спросил я стоящего рядом мастер-сержанта флота.

Повернувшись в ее сторону, я неуклюже покачнулся. Двумя днями раньше я побывал на Ганимеде и земной Луне, а теперь попал в совершенно другой мир, вращающийся вокруг еще одного неизвестного мне мира. Дородный человек, как я, не должен весить так мало, особенно когда желтовато-розовая атмосфера Титана давит на меня всего вполовину слабее, чем атмосфера Земли. Это противоречит природе. Даже в облегающем скафандре и с воздушным резервуаром за спиной я весил всего около восемнадцати килограммов – примерно сорок фунтов. В десять раз меньше, чем дома.

– Стазис-задница! – рявкнула она. – Это чушь, выдуманная фантастами, техноболтовня журналистов. Как и твой… – К счастью, она не закончила фразу. – Здесь только чистая наука.

– Как жаль.

– И прошу, больше не говори, пока тебя не спросят, сенсей Парк. Мы не хотим сбить мистера Мигла со следа.

Открыв поразительно голубые слепые глаза, наблюдатель рассмеялся. Звук пробудил странное эхо в его скафандре и в нашей акустической линии связи. На снежно-оранжевой поверхности Титана так вели себя все звуки.

– Пусть болтает, Марион. Я включился в контур. И чтобы отцепить меня от этой малышки, тебе пришлось бы отрезать мне голову и выдернуть спинной мозг.

В голове мелькнула праздная мысль: как бы они реагировали, если рассказать им, что в некоторой степени мы попали сюда из-за меня. Наверное, сочли бы сумасшедшим. Мою роль в разработке переходного функтора скрывали не менее тщательно, чем создание американского управления стратегических служб в 1945 году, задолго до того, как ЦРУ связалось с провидцами. Возможно, эти люди и сейчас считают меня чокнутым. Да, это я указал место, где искать древний корабль, но свидетельства удаленного наблюдателя у меня не было, так что случай сочли простым совпадением. И правильно.

А я, глядя на звездолет, ощущал его воздействие, чувствовал, как меня притягивает нечто, скрытое под стационарным полем и цветочным покровом.

Корабль на Титане тянул меня за мой абсурдный, причиняющий неудобства, тщательно засекреченный дар еще с тех пор, как я пятилетним ребенком бегал по улицам Сеула, играл в футбол с «Красными дьяволами» и постигал основы английского и математики. Подходящая метафора для случая, когда ребенок сумел обратить внимание на основу безумной Вселенной и вызвать взаимодействие. Мой сын, маленький Сонг-Дэм, примерно в том же возрасте, что и я, когда впервые ощутил зов звездолета, погребенного под тоннами замерзшего метана и этана, начал мучить меня вопросами.

– Папа, если свет – это волны, могу ли я на них покататься?

Милый гениальный ребенок!

– Нет, мой сыночек, – говорил я. – Все немного не так. Свет больше похож на волну мексиканских футбольных болельщиков или даже на взрыв возмущения.

Я вытаращил глаза, поднял руки, а потом резко их опустил.

– Бум!

Сонг засмеялся, но вскоре снова стал серьезным.

– Если это волна, то почему же некоторые люди говорят, что он состоит из пучков?

– Ну, ты же знаешь, что футбольная волна – это огромное множество болельщиков, которые то встают, то снова опускаются на скамейки.

Мой ответ не удовлетворил ни его, ни меня, но ведь ребенку было еще только пять лет.

Позже я долго думал об этой волне, представлял себе, как она появляется, растет к середине и снова сходит на нет. Проследите за ней по всей трибуне, и вы получите модель быстро движущейся частицы. Но вы не увидите движения настоящего фотона, он уже тут как тут, его бортовое время от запуска до затухания дробится и сжимается в одну мгновенную вспышку в бесконечной Вселенной. Да, в один миг вы можете перенестись на Луну, или Ганимед, или даже на Титан. Просто надо знать, как зацепиться за волну (и намного позже я научил их). Точно так же и мистер Мигл издалека рассматривает этот наглухо закрытый космический корабль. Физика – все вокруг буквально пропитано ею!

– В камере релаксации «Гюйгенса» я получу больше информации, – произнес Мигл. Он выглядел абсолютно спокойным, словно только что вышел из резервуара погружения, но слепые глаза слабо подергивались. Я смотрел на его лицо сквозь щиток, как будто на наших головах не было никаких шлемов. Этот человек беспредельно устал. – А скажите мне, мистер Парк, – произнес он, когда мы направились к вездеходу на больших колесах, – каковы ваши собственные впечатления?

Он осторожничал, стараясь не загружать мой мозг своими выводами, и мне это понравилось.

– Кто-то, или что-то, настолько увлекающийся цветами, – рассудительно произнес я, – не может быть абсолютно плохим.

На «Гюйгенсе» мне предоставили снаряжение, изготовленное специально для меня. Дело в том, что я широк в кости, да и вес набрал немалый. Но освобождение от скафандра прошло удивительно гладко, и я облегченно вздохнул. В этих мягких костюмах учтены все потребности простых смертных, но осуществлять некоторые из них казалось мне унизительным, да и запах надолго оставался внутри, поэтому я старался сдерживаться. А мы проводили на поверхности несколько часов подряд. Гигиеническая установка окатила меня водой, потом своим сухим мягким языком промокнула дородное тело, удаляя остатки пота, присыпала пудрой и наконец отпустила меня. Надев свой довольно неприглядный костюм, я отправился в пищеблок. Я жутко проголодался.

Потолочный и настенный экраны, как это ни банально, показывали увеличенное втрое изображение Сатурна, шириной в четыре ладони, повернутое так, чтобы во всем великолепии представить его кольца. А я только что смотрел на этого гиганта в реальности, и между нами не было ничего, кроме защитного слоя скафандра и около миллиона километров открытого космоса над светлой поверхностью Ксанаду, где мы стояли. Поскольку наша экспедиция почти достигла экватора, кольцо Сатурна проявлялось в фотоумножителе шлема лишь тонкой мерцающей линией, протянувшейся вправо и влево от планеты, и не производило особого впечатления. Без аппаратуры мы бы вообще ничего не заметили. И даже при полной активации приборов атмосфера оставалась туманной.

А грандиозное изображение на стене, вероятно, поступало с одного из полярных спутников, осуществляющих наблюдение за огромным соседом. Постоянные наблюдатели, видя одну и ту же картину и с «Гюйгенса», и с «Гершеля» на Северном полюсе, не переставали жаловаться на однообразие. Мне всегда казалось это надуманной отговоркой, ведь на протяжении двухнедельного цикла менялись фазы солнечного освещения огромного газового шара: тончайшие оттенки цветов, соотношение света и тени… Впрочем, в основном там работали ученые и военные, чего еще можно от них ожидать?

Я загрузил тарелку вполне съедобной говядиной по-бургундски, приготовленной в специализированном кухонном принтере, уселся за стол, где жевали и болтали несколько моих новых коллег, и, окинув всех добродушным взглядом, принялся за еду. В этой тошнотворно низкой силе тяжести имелось одно преимущество: я мог не опасаться, что этот длинный тонкий стульчик развалится подо мной, опрокинув мой значительный торец на пол. На Земле такое порой случалось. Но никто не насмехался надо мной. Уже давно.

– Сенсей, – заговорила японский биолог Наташа Хсай с едва уловимым раздражением. – Не присоединитесь ли вы к нам за ужином?

Я не стал упоминать ее звания, хотя не хотел проявлять неуважение. Все эти умники имели за плечами не меньше двух докторских степеней, поэтому их заслуги были очевидны.

– Спасибо, Наташа, думаю, так и поступлю. – Я принялся за вторую порцию виноградного лука. – Отличная кухня, экспедицию ни в чем не ограничивают. Но так и должно быть, ведь вы проводите здесь колоссальную работу.

Несколько приятно удивленных спецов переглянулись между собой. Они явно были высокого мнения о себе. Симпатичный на вид темноволосый парень, сидевший во главе стола, деликатно откашлялся.

– Так вы побывали снаружи с целью засвидетельствовать свое почтение «Энигме», мистер Парк?

Благодаря досье, изученным перед отлетом с поверхности Юпитера, я узнал под неряшливой густой бородой ведущего специалиста по молекулярным технологиям Антонио Каэтани.

– Только что вернулся, доктор Каэтани. Великолепное зрелище. Как раз в моем вкусе.

– Просто Тони, – пренебрежительно бросил он. Сидящие за столом снова обменялись взглядами. Этот парень решил идти напролом. Что ж, это говорит в его пользу. – Если я не ошибаюсь, ваш вкус подпитывается субсидиями Института РД.

С таким непримиримым отношением я, конечно, сталкивался и раньше, особенно со стороны упрямых ученых традиционного толка. Я даже отчасти мог понять его негодование. Похоже, что, с его высоконаучной точки зрения, работе команды мешал бредящий псих, поддерживаемый деньгами правительства. Как будто астронома из группы поиска внеземного разума вынудили сотрудничать с жертвой похищения, подвергшейся анальному зондированию, или в проект исследования протеома ввели убежденного креациониста. Я пожал плечами.

– Эй, Тони, отстань от человека, – воскликнул Мансур Косроджерди, иранский эксперт по артефактам. – Дай ему хотя бы поесть. – Его борода была еще гуще и темнее, чем у Каэтани. Да, температура снаружи достигала двухсот градусов холода по Цельсию, но эти люди старались возвеличиться самым нелепым образом. Неужели они воображали себя участниками обреченной арктической экспедиции? – Мы можем заняться идеологической грызней после сыров и хереса.

– Не стоит щадить мои деликатные чувства, – сказал я, сопровождая слова добродушным смехом.

Я потянулся к графину с красным вином, сверкающим в золотистых лучах Сатурна, словно рубин. Сидящая справа от меня женщина – специалист по теории струн Джендай Шамба – перехватила графин уверенным движением мускулистой и черной, как ночь, руки.

– Позвольте мне, сенсей.

– Вы очень любезны, спасибо. Но давайте общаться по-дружески, без лишних формальностей. Зовите меня Мыэонг-хью. – Я широко улыбнулся, заметив ее замешательство, а затем громко рассмеялся. – Нет, это слишком трудно выговорить. Все в порядке, называйте меня просто Сэм, дорогая. И все остальные тоже.

– Сэм.

В столовой повисло неловкое молчание, нарушаемое скрипом пластиковых приборов по тарелкам. Я доел вкуснейшую говядину, поставил посуду на поднос, отпил еще пару глотков удивительно насыщенного и выдержанного шираза и наконец добрался до лимонно-имбирного десерта, украшенного фисташками.

– Решение пятьдесят три, вот мое личное мнение, – с полным ртом пробормотал я. – Естественно, это мое предварительное заключение.

– Там, очевидно, нет ни знакомых нам роз, ни нарциссов, ни фиалок или орхидей. Но цветы, рассеянные по всему кораблю, безусловно произошли от земных видов, изменившись в соответствии с климатом и в процессе естественной эволюции, – сказала Наташа Хсай. – По крайней мере, такой вывод напрашивается после осмотра.

– И он исключает решение пятьдесят три, – быстро добавил Антонио Каэтани. – Растения такой сложности не появлялись на Земле в процессе эволюции до современного периода. Возможно, даже до тех пор, пока не были искусственно выведены людьми вследствие подъема сельского хозяйства.

– О, давай не будем упрощать, Тони, – воскликнула Наташа. – Насекомые-опылители, ящерицы и прочие существа самостоятельно определяют биологические виды без чьей-либо помощи. Да, могу вас заверить, что в ранние эпохи люди безжалостно истощали почву ради пропитания и только намного позже они стали культивировать цветы, особенно те, что нравились им. Теперь это наши ботанические питомцы, они заставляют нас улыбаться и чувствовать себя лучше.

– Это половые органы, оснащенные ароматом, – заявил Каэтани. – И они выполняют свою функцию.

Я ненадолго отвлекся от еды.

– Первые цветущие растения, – заметил я, – появились эволюционным путем шестьдесят пять миллионов лет назад, перед катастрофой, в результате которой образовался кратер Чиксулуб. Любопытное совпадение, приблизительно в то же время, как уже было установлено, с лица Земли исчезли динозавры. – Не было необходимости разъяснять это обстоятельство, в конце концов, здесь присутствовали только компетентные специалисты. – Позвольте вам напомнить, что почву обрабатывали не только люди. – Я вдруг понял, что сыра уже не хочу, и отодвинулся от стола. – Здесь позволяется курить? Есть желающие выпить портвейна с хорошей сигарой?

– Нет, – резко ответил Каэтани. – Сенсей Парк, мы ученые, а не мистагоги. Должен признаться, ваше присутствие на «Гюйгенсе» меня сильно озадачило. – Джендай Шамба дернула его за рукав, но он только отмахнулся. – Я считаю оскорблением для себя тот факт, что Империя пригласила сюда на Титан какого-то шарлатана из Института Разумных Динозавров. – Шамба под столом наступила ему на ногу, ее решительные действия по поводу моего определения и занятий меня очень удивили. – Больше мне нечего вам сказать.

Каэтани надменно отвернулся, придвинул к себе тарелку с десертом, зачерпнул полную ложку тирамису и сильно ткнул ей себе в левый глаз.

Я чуть заметно приподнял бровь, вздохнул, поднялся со своего места, собрал на поднос пустые тарелки и пластиковые приборы и отошел от стола. Надеюсь, он не ослепнет на этот глаз. А что еще мне оставалось делать?

Говоря научным языком, я представляю собой этиологическое искажение. Другими словами, во мне есть нечто, не согласующееся с причиной и следствием. Я независимый сгусток невероятности. Если вам угодно, можете назвать меня колдуном или чокнутым, это намного проще выговорить. Но если я услышу, есть вероятность, что вы в темноте споткнетесь о детский велосипед или наткнетесь на открывающуюся дверь и что-то себе сломаете. Не то чтобы я обращал внимание на подобные выпады, но вот мое подсознание… Ничего не могу с этим поделать, так что извините.

В столовой поднялся шум, кто-то вскрикнул, но я махнул рукой, лег в постель и уснул, как делал это на протяжении пяти лет, словно неприкаянная душа. Мой дар или проклятие не позволяет мне оставаться в стороне от того, что меня окружает. Печаль кружилась в водовороте снов. Сонг-Дэм и – как это часто бывало в последнее время – доносящиеся из глубины полутора прошедших столетий гулкие мрачные голоса. Они звенели в моей голове, я читал их на страницах древних книг, обнаруженных в покинутых библиотеках, где пахло гарью, и пытался обрести тишину, словно старый растолстевший пес, страдающий от невыносимой боли. Голоса звучали на английском, этот язык был мне знаком так же хорошо, как и родной. Сначала я учился ему на улицах, а затем совершенствовал в школе для одаренных детей. Я ничего не знал об авторе, лишь чувствовал, что это человек, всецело принадлежащий своему времени. Его слова нашли отклик в моей обожженной душе. Вероятно, и ему была хорошо знакома эта боль, и он пытался ее успокоить.

У звезд – шепнет она, – нет глаз, А небо – словно в паутине; Из нашей местности пустынной Закатный слышен солнца глас: «Природы образ нашей всей С мелодией ее густою – Лишь эхо от меня глухое, Пустая форма из теней»… [82]

Я проснулся утром (по времени Земли, выверенному по Сеулу, GMN+9 часов), как всегда, в одиночестве, просто полая форма, и, как обычно, жутко голодный.

После обильного завтрака отправился понаблюдать за работой Мигла в замкнутом контуре – с аудиовизуальной записью, предоставляемой для экспертизы, исследований и архивации военными системами слежения. Сегодня он, положив руки на колени ладонями вверх, сидел в позе для медитаций на полу небольшой комнатки, похожей на часовню неизвестной религии, если только святилища могут быть оснащены голографическими дисплеями с голосовым управлением (не исключено, что так оно и есть, я далеко не религиозный человек). Дыхание Мигла было медленным и равномерным, вероятно, так он старатся обрести необходимое для работы спокойствие. Открытые слепые глаза неподвижно смотрели куда-то вдаль, вероятно, в темно-синюю глубину исследуемого объекта. Вокруг головы терновым венцом торчали бесчисленные щупы датчиков, регистрирующих квантовое состояние его головного и спинного мозга, его медитативное сознание.

– Смотрю на судно сверху, – пробормотал он. – Все еще не могу' найти путь внутрь. Пока не могу.

Уголки его губ чуть заметно приподнялись. «Побеждает тот, кто не боится рисковать, – вспомнилось мне. – Всегда верен. Ура-ура!» Что ж, его необычные способности и правда требуют спокойствия и сосредоточенности. А мой сомнительный дар проявлялся сам по себе.

– Возвращайся к сигнальному канату, – раздался чей-то скрипучий голос.

Но в комнате кроме Мигла никого не было. Я предположил, что это его руководитель. Или оператор, неизвестно, как у них это называется.

– Физически он слеп, это мне понятно, – обратился я к офицеру медицинской службы, сидящему рядом со мной в будке наблюдения. – Но не может ли отсутствие представления об объекте послужить некоторой помехой в его догадках?

– Удаленный наблюдатель не выдает догадок.

– Я не хотел никого обидеть. Я имел в виду искажения, вызванные предвзятым мнением, кажется, это называется фронтальной загрузкой. – Ну, к примеру, это дурацкое стазис-поле. Можно ли быть уверенным, что в результатах не будет примеси чепухи из комикса, который он читал в детстве?

– Мистер Мигл давно преодолел эти трудности, мешающие новичкам, – недовольно отрезал медбрат, явно раздраженный моей бесцеремонной болтовней. Коротко подстриженные седые виски и решительный взгляд выдавати в нем ветерана войны в… Я поспешно отогнал эту мысль. – Полковник может позволить себе отклониться от последовательности, предусмотренной традиционных протоколом. Что он и делает, когда его это устраивает. – Я кивнул и пробормотал что-то, давая понять, что полностью согласен. Вероятно, его это успокоило, и он пояснил: – Это обеспечивает полиномиальность пути поиска.

– Гм.

Я устроился поудобнее и стал смотреть, как в трехмерном голографическом изображении формируются и изменяются предварительные образы. Невидимый лазер повторял движения пальцев Мигла и создавая эскизы. Со стороны было видно, что он мысленно бродит вокруг корабля в замерзшей пустыне Титана. Кинестетическая проекция. Состояние психики, вероятно, недоступное зрячему человеку. Или это просто причуда, моя обычная сентиментальность толстяка?

– Я спускаюсь, меня увлекает сила притяжения, – донесся голос удаленного наблюдателя.

Его слова прозвучали неразборчиво, словно во сне. Я увидел, как вздрогнули его плечи, словно Мигл чуть не упал вперед.

– Проснитесь, полковник, – без тени упрека произнес тот же посторонний голос. – Вы дремлете.

– Он соскальзывает во Вторую Фазу. Это гипнотическая миоклония. Конвульсивные спазмы.

– Я не спал со вчерашнего дня, – пожаловался Мигл, тряхнув головой. – Вот оно. Я внутри.

На экранах, воспроизводящих интерпретацию его психического видения или ощущения, вспыхнули визуальные шумы. Странно, но эти небрежные наброски очень похожи на шестиугольные соты пчелиного улья. Они дрожали, сжимались, а затем выстраивались в некоторое подобие закругляющегося коридора. Компьютерные программы улучшали изображение, используя архив личных символов Мигла.

– Аналитическое наложение, – тоном ментора произнес оператор.

– Я не… Нет, это именно то, что я воспринимаю. Господи, Чарли, это такое древнее сооружение. Миллионы лет. Десятки миллионов.

– Покажи мне что-нибудь из Третьей стадии.

– Это сверхъестественная красота, старик. Но чуждая нам. Никаких насекомых, я абсолютно уверен.

Перехлестывающиеся изображения развернулись вперед, как будто снимались установленной на плече камерой. Так вот как видят незрячие люди? Согласно досье, Мигл был слепым от рождения. Возможно, в этом нет ничего удивительного. Слепота заставляет трансформироваться корковые и подкорковые ткани, предназначенные эволюцией для фиксирования и распознавания образов – это большая затылочная доля мозга, бороздчатый участок зоны VI вплоть до височной, с нейронными цепочками, передающими сигналы от сетчатки в мозг, где они интерпретируются и преобразуются в некоторое подобие бинарного кода. Его восприимчивый, тренированный мозг использовал освободившиеся возможности, модифицировал свои функции и приемные каналы. Наш мозг – это настоящее чудо! Я прислушался к своим подсознательным суждениям и вдруг удивился, насколько все это меня взволновало. Словно запутался в какой-то липкой паутине… Непонятное беспокойство все больше и больше возрастало, как будто желудок срочно нуждался в очистке. Мигл надолго замолчал. Опять задремал? Нет, конструируемое на экранах изображение скользило мимо нас, временами расплываясь или распадаясь на отдельные детали.

В своем бестелесном путешествии, как бы оно ни называлось, он двигался по коридору.

В огромном мягком кресле что-то сидит. О боже!

– Боже! – громко воскликнул Мигл.

Маленькие зеленые индикаторы на одном из дисплеев превратились в яркие желтые огоньки. Гистограмма мигнула красным светом. Медбрат, не говоря ни слова, защелкал переключателями.

– Браво, полковник, – откликнулся оператор.

Певучую монотонность его равнодушного голоса нарушили нотки триумфа.

Мое этиологическое ощущение тотчас себя проявило. Я резко выпрямился и нагнулся вперед, предчувствуя рвоту. Мигл делал то же самое; кабели затянулись вокруг его шеи, от гладко выбритого черепа отцепилось несколько датчиков. Воображаемая точка зрения немного сместилась, и на экране возникло огромное кресло, в котором интерпретирующий компьютер нарисовал сидящее существо с удлиненной мордой, глубоко утопленными глазами и когтистыми лапами, обхватившими рукоятки управления в подлокотниках.

Картинка расплывалась и дрожала по мере появления все новых деталей, а вокруг меня завыл причинный вихрь. Но нет, я ведь искал не этого дракона. Он то исчезал, то снова появлялся. Машинное изображение через воспоминания и восприятие Мигла было обращено прямо ко мне. И мертвое существо, это древнее создание в древнем корабле, оно… Невероятно. Иллюзия и горе. И нечто еще. Конечно, я узнал это любимое лицо еще до того, как неповоротливый луч, разрывающий мне сердце, нарисовал его на экране. Человек. Лицо, местами обгоревшее до костей, страдальческий взгляд, безмолвный рот, решительно сжатый даже после смерти. В покрытой пятнами форме ООН, с нашивками лейтенанта Корейской империи на воротничке.

– О боже, – простонал я.

А потом меня все-таки вырвало, словно напившегося школяра.

Уголком слезящегося глаза я заметил, как в своей камере конвульсивно дернулся Мигл. Казалось, он смотрел прямо на меня своими слепыми голубыми глазами.

С основного экрана голографический образ тоже глядел на меня – созданный словами и подвижными пальцами удаленного наблюдателя, ритмами его мозга и сохраненными в архиве стереотипными идеограммами – он смотрел из могилы, вырытой пять лет назад. Сонг-Дэм. Мой сын. Мой бедный мальчик. Мой погибший герой. Я плакал, вытирая испачканный рот, и никак не мог остановиться.

«Гюйгенс», конечно, не является частью Империи, это научная станция, как и «Гершель», и другие базы на Титане, но в финансовом отношении она подчинена Корее, так же как и Зимбабве, Бразильское супергосударство, Кэмп Барсум (как вы догадались, на Марсе) и еще несколько поселений на Луне и Ганимеде. Так что, пока приказ от мистера Кима, моего спонсора, не пришел на Титан, его покровительство оставалось весьма важным фактором. Интерес к загадке динозавров проявился у военного диктатора, еще когда он молодым студентом изучал палеонтологию в Антарктике, где до раскопок «Энигмы» находились все вызывающие сомнения находки. Этот интерес он сохранил и в зрелом возрасте, и, как кое-кто утверждал, в старости. Он будет чрезвычайно доволен.

Доктор Каэтани, как ни странно, совсем не удивился. Сеанс удаленного наблюдения изучили уже все, и не раз. В боксе, откуда мы наблюдали за Миглом, не было никаких записывающих устройств, поэтому моя роль и участие в сессии определялись только предположениями. Но видео восприятия Мигла отчетливо показывало результаты: облик чужака или ископаемого существа, а через мгновение на него наложился печальный образ моего погибшего сына. Я уверен, что Каэтани мои страдания и потрясение казались лишь частью напыщенного спектакля, недостойной попыткой оставить свой след в историческом событии.

– На данный момент нам известно ничуть не больше, чем неделю назад, – прямо заявил он. – И легковерие некоторых из моих коллег вызывает у меня откровенное беспокойство.

– Ископаемое существо… – начала было Джендай Шамба, но он мгновенно прервал ее.

– Изображение можно было бы считать достоверным, если бы не удручающее вмешательство в сеанс погружения мистера Парка, переживающего трагическую гибель сына. Никто не сомневается, что мистер Парк, как действующий полтергейст, способен вызывать видения и влиять на работу сложной электронной аппаратуры. Именно поэтому он и присутствует здесь, несмотря на мои возражения. – Каэтани сделал глубокий вдох, и кожа под роскошной бородой покраснела. – Погибшего сына на борту этого артефакта юрского периода нет и быть не может, и я уверен, в этом все со мной согласны. По тем же причинам и капитаном космического корабля не может быть динозавр, чье изображение было внедрено в видеоряд предвзятым воображением мистера Парка.

– При всем моем уважении, ты заходишь чересчур далеко в своих выводах, Тони. – Этого человека я до сих пор не встречал. – Притормози, ладно? Удаленное наблюдение – это не точная наука и даже не заслужившее общее признание искусство. Напоминая об этом, я ни в коей мере не хотел бы задеть чувства полковника Мигла. Нам ничего не известно об этом процессе, кроме того, что в нем участвует нелокальность квантового поля, вызываемая деятельностью мозга. Печально известная нестабильность обусловлена тем, что в процесс могут быть вовлечены посторонние мысли, которые вносят свою долю информации… но утверждать, что совокупный результат является достоверным, знаковым, мифологическим или откровенно фантазийным, после первого же просмотра никак нельзя. Отвергать результаты работы, бросаясь словами вроде «эмоциональное расстройство» или «полтергейст», было бы непростительной небрежностью. Прежде чем утверждать, что находится внутри корабля, я предпочту дождаться более полной информации.

– Чушь! – сердито воскликнул Каэтани.

Такого возражения мне здесь пока не приходилось слышать. Потом выступили еще несколько человек. Мигл сидел в стороне от остальных, устало прикрыв слепые глаза. Мне хотелось подойти к нему и просто посидеть рядом, сохраняя уважительное и сочувственное молчание. Но вместо этого, как и полагалось, я сидел и тоже молчал, выслушивая бесплодные и формальные доводы и бесконечно повторяющиеся теории когнитивного реструктурирования.

Я видел своего погибшего сына. Я видел ископаемое существо, сидящее в кресле. Если причина – это омут хаоса и порядка, смешанных с намерением и физическим действием, то я (и никто до сих пор не объяснил почему) – это маленький брусок динамита, выбрасывающего при взрыве на берег случайных рыбешек. Бр-р-р… Какая жуткая картина. И Сонг-Дэм погиб в пламени бессмысленных взрывов, но не от моей руки. Но разве не я послал его навстречу смертельной опасности? Навстречу гибели? Конечно, я. Даже не многословными убеждениями и запретами, а беспредельным скептицизмом, постыдным презрением к патриотизму. И к чему нас это привело? Я, покинутый и одинокий, утратил связь со своим народом. Он уничтожен, как рыбка взрывом в маленьком пруду, откуда он не смог или не захотел выбраться. Я застонал и заворочался на стуле, как всегда слишком маленьком для такой туши.

– Сэм? Вы ничего не хотите сказать?

Я огляделся и встретил выжидающие взгляды.

– Нет, ничего. Все, что я мог бы сказать, уже обсудили и сочли не стоящим внимания. – Эти слова прозвучали как-то жалобно и эгоистично, так что я захлопнул рот, но разгоревшийся в душе гнев заставил меня снова его открыть. – Я скажу только одно. И не стану за это извиняться. Мы собрались здесь, – я обвел жестом и сидящих за столом людей, и станцию, и Титан, – потому что много лет назад, еще на Земле, я заметил в этом месте причинную аномалию. Мы оказались здесь потому, что военные и удаленные наблюдатели трех миров согласились отыскать и изучить этот корабль. Но главной причиной стало желание премьера Кима проверить гипотезу, выдвинутую научным сообществом, которое я представляю. – Набрав полную грудь воздуха, я продолжил: – Насколько я понимаю, результаты работы полковника Мигла полностью подтверждают предположения Института Разумных Динозавров. Мне жаль, если мое присутствие испортило вам настроение, но напоминаю: если бы не я, сегодня никого из вас здесь бы не было. Так что можете отстать, договорились?

Я пошарил у себя в кармане, достал батончик «Марс», развертел его и засунул в рот.

Вскоре после восьмого дня рождения Сонг-Дэма – его мать к тому времени уже вернулась в закоулки квартала красных фонарей, откуда мы оба вышли, – я взял его с собой в деловую поездку в Пало-Альто. Целью командировки, конечно же, было подтверждение моего нелепого дара, моего личного полтергейста и его связи с причиной и следствием. Несколько биофизиков из Стэнфорда каким-то образом сумели отсеять мусор из журналистских историй обо мне как о самом счастливом или несчастливом человеке и заинтересовались необычным явлением. Финансирование было небольшим, но я сумел их убедить, что несу ответственность за сына и без него никуда не поеду.

После изматывающего перелета из международного аэропорта в Инчхоне через Тихий океан нам пришлось пройти нелепые и унизительные проверки службы безопасности США, и это несмотря на то что в аэропорту нас встречал аспирант, вынужденный полдня болтаться в зале прибытия с табличкой на двух языках. В конце концов я нечаянно привел в действие всевозможные системы сигнализации, и нас задержали до тех пор, пока один из ведущих профессоров не приехал, чтобы за нас поручиться. После чего мы поселились в безликом уродливом многоквартирном доме, где все было сделано из полиуретана, притворявшегося мрамором. Через стену из соседней квартиры доносилось унылое бормотание телевизора.

Как только мы немного отдохнули, я повел Сонга на прогулку, чтобы он мог ощутить атмосферу этого чужого мира – Америки. Уже через три квартала (на этот раз я не зря доверял своим ощущениям) мы обнаружили магазин корейских продуктов. Там выяснилось, что от скромного жилища моих родителей в Нангоке – еще в начале XX века, когда он представлял собой жалкие трущобы на холмистой окраине Кванакку, южного района Сеула, – рукой подать до фамильных владений хозяина этого заведения. А потом вместе с четой Квон и тремя их детьми отправились запускать змеев в ближайший парк.

Я помог Сонгу размотать бечевку. Нам достался красно-золотой ромб, разрисованный под дракона (как оказалось, подарок нам обоим – спасибо, мистер и миссис Квон!). Некоторое время дракон метался на привязи из стороны в сторону, а потом стремительно взмыл в темнеющее голубое калифорнийское небо. Бечева натянулась. Сонг от неожиданности разжал пальцы, но я удержал веревку, и через мгновение он снова крепко ухватился за катушку, поставив свои руки рядом с моими. Я увидел, как наши руки и парящего в вышине яркого дракона связывает светящаяся струна.

– Посмотри, папа! – взволнованно закричал мой сын. – Наш дракон летает в щучке фотонов.

В этот момент как будто сам Будда врезал мне в ухо, и меня осенило.

– Думаю, я смогу убрать барьер, – сказал я руководителю операции, серьезному парню с тяжелой челюстью по имени Намгунг. Он почти наверняка был политической креатурой, но при этом имел две ученые степени в области геологии и астробиологии. Земля и небо, подумалось мне, но я сумел удержаться от улыбки. – Я, вероятно, сумею преодолеть защиту. Вопрос в том, осмелюсь ли я это сделать?

– Да. Конечно. Кто знает, что может попасть в здешнюю атмосферу, если убрать стационарный экран. – Его тонкие губы дрогнул в слабой улыбке. – К счастью, сенсей, нам не придется три года ждать решения кабинета защиты от внешней среды. Империя требует, чтобы этот объект был открыт сейчас же. Поэтому вас сюда и позвали.

– Сэр, сказать по правде, меня страшит не то, что может просочиться оттуда. Создатели корабля явно не зря защитили его от атмосферы Титана.

– Их намерения утратили силу миллионы лет назад. – Он поднялся. – По моему распоряжению вокруг объекта сооружен защитный купол. У нас нет возможности распространить барьер и подо льдом, но от большей части воздействий он убережет корабль. По крайней мере, меня в этом заверили.

– Счастлив это слышать. – Хоть и с опозданием, я тоже поднял свою тушу со стула. – Когда вы прикажете мне туда отправиться?

– Вас известят. На два часа назначено общее обсуждение этого вопроса. Я надеюсь и на ваше участие, сенсей Парк, так же как и на ваше пристойное поведение. Прошу вас, не надо больше никаких неожиданностей.

– Еще одно упражнение в пустословии. Когда-то наука шла эмпирическим путем, – проворчал я.

– Но направляемая теорией, как вы и сами должны понимать.

Он уже стоял у двери, я вышел, прикусив губу. Ни у кого не было ни малейших намеков на теорию, объясняющую мои странные отклонения, ни достойных обоснований принципа фотонного функтора. А я мог показать им, как работает этот метод, но у меня нет никаких вразумительных теорий о том, как и почему это происходит. Единственное, что знаю, – я какой-то мутант-супермен. (Или это всего лишь неуверенность толстяка?)

Насколько могу сказать, глядя со стороны, постмодернистская наука пьянеет от звука собственного голоса. Да, конечно, кто бы жаловался. Я снова вспомнил произведение Теннисона, поэта викторианской эпохи. Он имел на это право:

Грехом считаю я подчас Словами выражать кручину; Открыть всего наполовину Возможно словом Душу в нас. Но чтоб утешить сердце мне, Язык полезен, вне сомненья, И те печали упражненья Боль снимут с зельем наравне [83] .

Вслед за доктором Намгунгом я пошел по тесным узким коридорам станции «Гюйгенс», так похожей на жуткие домишки окраин Пало-Альто.

В циркулирующем воздухе, несмотря на фильтры, висел мускусный запах взволнованных животных, сбившихся в тесное стадо. Схематичное изображение на настенном дисплее в зале, к которому я уже привык за последние несколько месяцев, показывало увеличенный и слегка повернутый венец Сатурна. Варианты решений парадокса Ферми. Мой взгляд отскакивал от них, срываясь с пирамиды слов, не имеющей под собой иного основания, кроме одержимого драконом существа.

Где же они?

Решение 1. Они среди нас и называют себя корейцами.

Этот вариант всегда вызывает одобрительный смех, если только в толпе нет венгров.

Решение 2. Они здесь и управляют миром.

Это удобный случай для венгров, да и всех остальных, страдающих под гнетом Империи, посмеяться над врагами. Но никаких ухмылок тем не менее я никогда не замечал.

Решение 3. Они когда-то были здесь.

Бинго! Они были здесь и ушли, оставив цветы. Строго говоря, решение 53, единственный оставшийся вариант. Гипотеза о древних разумных динозаврах.

Решение 6. Нас изолировали.

Решение 10. Они еще не долетели.

Космический корабль опроверг это решение и подобные ему, не оставив камня на камне. Пора пересматривать список.

Решение 21. Они слушают, только глупцы посылают сигналы.

Решение 22. Машины-убийцы уничтожают все, что движется, в любой точке космоса.

Решение 28. Сингулярность Винджа уводит их… куда-то еще.

Я подумал, что в меловом периоде сингулярность еще не была достигнута. Судя по наброскам удаленного наблюдателя, этот ископаемый пилот обладал передовыми технологиями, но его возможности не граничили с волшебством.

Решение 38. Земля случайно оказалась оптимальным местом для развития жизни.

Пожалуй, и для развития разумной жизни. Эге, да ведь мы могли убедиться в этом уже дважды: разумные динозавры и гомо сапиенс.

Решение 48. Язык – необычайно редкое явление.

Ха! Бла-бла-бла… Однако небеса молчаливы, а из этого следует…

Решение 49. Наука уникальна.

«Не уникальнее меня», – подумал я, касаясь этиологических цепей и вихрей вокруг. Ни один ученый не смог предсказать моего появления. Более того, из-за этой строжайшей секретности, будь она проклята, обо мне почти никто не знал.

Намгунг поднялся на трибуну и откашлялся. Голоса в зале постепенно стихли, наступила полная тишина. А может, так и было? Бог постучал по своему микрофону, и космос смолк, приготовившись слушать. И другие, склонившись перед величием его откровений, внимают до сих пор. Но мы так и не услышали Бога, несмотря на тысячи заявленных толкований. Или в гомоне пустой болтовни не распознали божественное послание. Странный способ управления Вселенной.

Я до сих пор, сквозь холодные снега Титана и пустоту пятидесяти или ста миллионов лет, слышал зов динозавра. И звучащие в нем воспоминания моего сына, пожертвовавшего собой ни за что.

– Таковы классические предположения – и большинство из них оказались неверными. – Намгунг щелкнул пальцами, и дисплей стал серым. – Мы до сих пор не имеем представления, почему Галактика, да и вся Вселенная, погружена в молчание. Зачем звезды до сих пор продолжают светить, истощая колоссальные энергетические ресурсы, если разумные существа должны были бы их эксплуатировать. Согласно вычислениям, с которыми все вы прекрасно знакомы, даже единственная разумная раса, появившаяся в течение последнего миллиарда лет, к этому времени могла бы колонизировать триллион звезд вместе с их планетами и погрузить небо в темноту, закрыв светила установками, добывающими энергию, или уничтожив во время масштабных опустошительных войн.

Я навострил уши. Политический подтекст? Нет, кажется, наш директор – просто не различающий оттенков трутень. Я посмотрел по сторонам; рядом со мной несколько человек опустили взгляды, кое-кто сжал кулаки. Отлично.

– Не менее известный в классике Великий фильтр должен скрыть обладающий потенциалом разум, оставив Вселенную такой, какой она должна быть в отсутствие всякой жизни. Таким образом, перед нами встает новый парадокс. Решения Ферми нет, и тем не менее у нас имеется древний корабль, созданный представителями чужой расы, но, надо полагать, связанной с нами. Вероятность подобного совпадения ничтожно мала. Я вижу только три возможности.

– Это проделки Барни, – негромко, но отчетливо крикнул кто-то из зала.

Послышался смех. Я почувствовал, как у меня напряглись челюсти, а к щекам прилила кровь.

– Предыдущая цивилизация зародилась в среде динозавров мелового периода или даже еще более ранней эпохи, – бесстрастно продолжал Намгунг. – Этого мнения придерживается и наш гость, сенсей Парк.

Прошелестели вежливые аплодисменты, в которых прозвучали и отдельные сдавленные стоны.

– Согласно свидетельствам, представленным удаленным наблюдателем, полковникам Миглом, этот зверь… простите, это существо… которое управляло кораблем, как раз принадлежит к роду динозавров. Теорию параллельной эволюции мы обсуждать не будем вследствие ее абсолютной невероятности. В связи с этим парадокс Ферми дополняется следующим вопросом: а где их потомки? Почему они до сих пор не завоевали Галактику? Франк Типлер и другие ученые десятки лет назад доказали, что для этого потребовался бы миллион лет и корабли, обладающие субсветовой скоростью. Почему же мы до сих пор их не увидели?

От его размеренной речи и грандиозных предположений у меня закружилась голова. Флотилии космических кораблей летят во все стороны на десятой скорости света, нагруженные семенем драконов или нашим собственным. Либо мельчайшие, наноразмерные капсулы запускаются магнитными катапультами к сотням миллионов звезд, а может, парят на тончайших крыльях лазеров. Последние два варианта были навеяны достижениями современного века. Мы перемещались с Земли на Ганимед и Титан посредством светового луча, и уже не приходилось ждать, пока туда доберется корабль. Мгновенный световой переход стал реальностью для моей расы. Но тогда вставал очевидный вопрос: а почему не для них? Какого черта делает здесь этот корабль? К чему такие трудности? Он казался настолько устаревшим, насколько был бы найденный под слоем льда паровоз.

Намгунг излагал еще какие-то варианты решений парадокса Ферми, но я уже не слушал. Меня увлекла тайна спящего под покрывалом из живых цветов существа. Непреодолимое стремление было подобно моему постоянному желанию что-то пожевать. Мне хотелось прорваться сквозь проклятую оболочку и заглянуть в глаза этой твари. Даже если она решит меня сожрать. Ведь именно так поступают драконы, верно?

Ну, пора отправляться в постель. В темноте я чувствовал себя слабым и испуганным. От страха покрылся испариной и замерз. Пролежав так минут пятнадцать, я захотел помочиться. Выбравшись из постели, пошлепал в санузел. Вернулся после того, как тщательно протер лицо влажной салфеткой, стараясь удалить остатки пота, и обнаружил, что дверь моей комнаты приоткрыта. Из-за нее слышался никогда не смолкающий гул людских голосов и лязг механизмов, обеспечивающих работу станции. Щелчком пальцев я включил в комнате тусклый свет. На моей кровати, в соблазнительной пижаме с меткой станции на воротничке, привольно раскинулась пухленькая интриганка доктор Джендай Шамба. От неожиданности я ойкнул и подскочил.

– Что за… Что-то случилось?

– Тихо, дорогуша, иди сюда.

Она усмехнулась.

– Ты шутишь?

В доказательство своих намерений она сбросила пижаму и приподняла брови.

– Абсурд. Я раздавлю тебя, как гусеницу.

– Мыэонг-хью, здесь ты весишь не больше, чем мой младшенький.

– У тебя есть… – Я сглотнул и шагнул ближе. – У меня когда-то тоже был сын.

– Давай жить настоящим, сенсей, – совершенно серьезно предложила она.

– Я знаю, что выгляжу отвратительно, – откровенно заявил я. – И не нуждаюсь в жалости…

Она прикоснулась пальцами к моим губам, а потом, после нескольких попыток, уложила в кровать.

– Есть много способов привлечь чье-то… внимание, – сказала она.

Я протестующе хмыкнул.

– «Чувствительные губы – великое дело в долгом путешествии, не так ли, старина?» – произнесла она, похлопывая меня по шее.

– Не понял…

Джендай залилась смехом – слегка хрипловатым и удивительно волнующим.

– Это цитата из старой британской классики. Мне кажется, девятнадцатый век. Возможно, и ты читал ее в детстве. «Черный Красавчик».

– Это ты Черная Красавица, – сказал я, уловив откровенный намек. – Дверь, закройся, – повысив голос, приказал я, и дверь подчинилась.

– Ты ведь нашел способ пробраться в корабль, – сказала она после того, как время потеряло значение.

Я лежал без движения и боролся с головокружением.

– Да. Возможно.

– Значит, ты настоящий полтергейст. – Она погладила мой отвратительный живот, словно это был домашний любимец, залезший в постель. – Тони тогда чуть не выбил себе глаз.

И снова раздался ее смех – горловой, возбуждающий звук.

– Не стоит меня в этом винить, – ответил я, нащупал на столике стакан с водой и осушил его. – Это все равно что уметь шевелить ушами.

В наступающей темноте я увидел, как ее уши энергично задергались. А потом зашевелились не только уши.

Но перед уходом Джендай снова заговорила:

– Принеси мне оттуда пробу. Чешуйку кожи, все что угодно, содержащее его ДНК. Только для меня, милый, ладно?

А, так вот зачем ты пришла? Я догадывался, что должна быть какая-то причина. Но ведь такова жизнь, верно?

Похожий на отъевшегося и выгнанного из норы медведя, я стоял в своем скафандре на краю раскопок при температуре в черт знает сколько градусов ниже нуля и смотрел вниз. Корабль ничуть не изменился, каждый цветок остался в том же положении, в котором был несколько дней назад, возможно, и за десять миллионов лет до этого. Если только корабль не подбросили сюда совсем недавно, как приманку для доверчивых людей. В таком случае, он мог быть моложе меня. Но вряд ли.

– Мы готовы начать по вашему знаку, сенсей, – произнес офицер по политической работе, подчиняясь команде доктора Кима и не обращая внимания на интересы ученых.

Я поднял вверх большой палец и позволил сознанию плыть по течению. Причина и следствие разъединились и начали свой долгий циклический танец этиологического искажения, поднимая бесчисленные вихри. Я стал центром закружившегося мира. Определенность потрескивала и поскрипывала. В голове зазвучало мое любимое стихотворение Джи-Хуун Чо, «Лепестки цветов на рукавах».

Скитальца длинная одежда Влажна от лепестков цветочных. В деревню у реки, где вызрело вино, Спустились сумерки.

Возможно, это древнее существо попало в ловушку безвременья, известную как вино? В капкан поддельной легкости и коротких мгновений радости, вызванных соком древних ягод, еще не превратившихся в виноград? Я ощутил душераздирающую скорбь.

С уходом этой ночи В деревне ТОЙ УВЯНУТ все цветы.

– Эй!

И вдруг цветы зашевелились. Метановый ветер уносил их с кормы корабля, поднимал вверх и разбрасывал в стороны. Мгновенно замороженное покрывало цветов кружилось над кораблем и падало на чужой снег.

– Стационарный экран отключен, – послышался чей-то невыразительный голос.

Я шагнул вперед, готовясь войти в древнюю тюрьму. Встретить своего динозавра, давно умершего или до сих пор живого, освобожденного от бесконечного заключения. Чьи-то пальцы схватили меня за руку.

– Не сейчас, Сэм. Для этого у нас есть специально подготовленная команда. Вы сегодня прекрасно поработали, спасибо.

Я развернулся, с трудом различая предметы сквозь набежавшие на глаза слезы. Вселенная оказалась не настолько жестокой, чтобы подослать ко мне Тони Каэтани. Этого парня я раньше не видел, хотя он и знал мое уменьшительное имя, которым я представился в столовой, и воспользовался им с небрежной фамильярностью. Какой-то мускулистый функционер из неизвестного мне подразделения вооруженных сил, с хитрой усмешкой фермера. Я согласился и стал наблюдать, как к кораблю спускается группа десантников. Думал о своем дорогом мальчике, как он бесстрашно шагнул во тьму, а затем и в огонь. И неважно, что я считал его заблуждающимся. Мне вспомнилось одно место из той книги, что я нашел в разрушенной библиотеке. В тот день, когда я сидел у закрытого гроба Сонг-Дэма, эта поэма англичанина по фамилии Киплинг поразила меня в самое сердце. Стихи предупреждали, что не будет иного утешения, кроме этого:

Не посрамил же он род людской Ни пред ветром тем, ни пред той волной [88] .

Не испытывая и тени стыда, я всхлипнул и отвернулся к станции «Гюйгенс». Возможно, говорил я себе, десять или шестьдесят миллионов лет тому назад другой отец оставил своего сына в этих снегах и попрощался навеки. Я прошептал тому ископаемому отцу единственное во всей Вселенной и для всех времен слабое утешение для нас обоих:

Голову выше держи средь пучин, Над этой волной, Над любою волной. Ведь сам ты отправил его, и твой сын, Останется с ветром тем и с той волной [89] .

Я смотрел вверх, на дисплей своего шлема, глотал слезы и следил за стремительным ярким вихрем цветов, видел в оранжевой мгле неба бога времени Сатурна и стрелу, пронзившую его сердце. Я почтительно поклонился ему и по-дружески поднял закрытый перчаткой большой палец.