Адам Робертс – старший преподаватель английского языка в Университете Лондона, автор научной фантастики, критик, рецензент и ученый, который написал множество исследований поэзии девятнадцатого века и критических работ о научной фантастике, включая «Историю научной фантастики», вышедшую в издательстве Palgrave («The Palgrave History of Science Fiction»). Его собственные произведения выходили в журналах «Postscipts», «Sci Fiction», «Live Without a Net», «FutureShocks», «Forbidden Planets», «Spectrum SF», «Constellations» и не только и были собраны под одной обложкой под названием «Почти по Свифту» («Swiftly»). Он написал романы «Соль» («Salt»), «Стена» («Оп»), «Камень» («Stone»), «Полистом» («Polystom»), «Снег» («The Snow»), «Гредсил» («Gradisil»), «Осколок» («Splinter») и «Земля безголовых» («Land of the Headless»). Его последние романы – «Йеллоу блю тибья» («Yellow Blue Tibia») и «Армия новой модели» («New Model Army»). Последняя его новелла озаглавлена «Рассказ о путешествии из мира и обратно с заходом на Луну, предпринятом в 1726 году по приказу короля Георга Первого, владыки Северной Европы и Лорда лунных территорий, Защитника веры, капитаном Вм. Четвином на борту „Кометы Георга“» («Ап Account of a Voyage from World to World Again, by Way of the Moon, 1726, in the Commission of Georgius Rex Primus, Monarch of Northern Europe and Lord of Selenic Territories, Defender of the Faith, Undertaken by Captain Wm. Chetwin Aboard the Cometes Georgius»). Готовится к изданию сборник «Адам Роботс» («Adam Robots»). Робертс живет в Стейнсе, в Англии, с женой и дочерью. Его сайт можно найти по адресу: .

В этой обманчиво простой истории ученый пытается раскрыть тайну, которая поначалу кажется незначительной, но постепенно оказывается тревожной и даже страшной.

 

1

Нобелевская премия была у нас в кармане (не то чтобы я когда-нибудь всерьез собиралась убирать ее в карман), до публичного выступления оставалось всего две недели, когда Ни Цзян объявил о своем уходе. Я решила, что это шутка. Ни Цзян редко шутил, но какой еще вывод я могла сделать. Разумеется, он не шутил ни капельки. Яркие лучи солнца высвечивали текстуру его твидового пиджака. Он сидел в моем кабинете, повернувшись к окну сутулой спиной, а я все время отвлекалась на свет, идущий из окна. Было утро, и перед нами лежал целый день, обещающий множество возможностей. Дымоход котельной казался белым и прямым, как незажженная сигарета. Ива полоскала в реке свои зеленые щупальца, как будто пила воду. Студенты бродили по дорожкам или прохаживались по газонам, обняв друг друга за талии. Внизу, за границами кампуса, машины ползли по перекрестку, как элементарные частицы, и убегали вдаль по двухполосной дороге.

– Ты уходишь сейчас? – переспросила я. – Именно сейчас?

Он медленно кивнул, почесывая костяшки собственных пальцев.

– Мы обнародуем исследование через две недели. Ты прекрасно знаешь, Нобелевка… о! – Идея вдруг озарила меня, как молния. – Ты же не думаешь, что мы тебя не укажем? Укажем, конечно. Ты, я, Превер и Слейт – все будут числиться авторами. В этом все дело?

Вообще-то Ни Цзяну было не свойственно громко хлопать дверями и вести себя как примадонна. Более флегматичного и надежного индивидуума наша дождливая каменистая планета еще не рождала. Но, понимаете ли, я пыталась понять, почему он уходит.

– Нет, не в этом, – ответил он.

– В чем тогда?

Я всхрапнула. Потом закашлялась. Моя задрожавшая диафрагма не понравилась ФОР. Внутри что-то завозилось: ФОР меняла положение в пространстве.

Он посмотрел на меня, а потом коротко взглянул на мой живот: я отодвинула стул от стола, и весь мой торс был выставлен на всеобщее обозрение. Филогенетически-онтологическая рекапитуляторша во всей своей раздутой красе. Потом он снова взглянул мне в лицо. Несколько очень странных секунд мое сердце бешено колотилось о ребра, как будто пыталось выбраться наружу, и адреналин потек по шее к щекам. Но это прошло. К этому мой живот не имел никакого отношения.

– Я никогда не бывал в Мекке. – сказал Ни Цзян.

– В Мекке Бинго? – спросила я.

Я не пыталась шутить. Весь разговор меня здорово напрягал.

– Нет, – ответил он.

– Ты имеешь в виду, – я снова кашлянула, – в… Аравии?

– Да, там.

– Какое это имеет отношение к теме разговора?

– Я хочу, – сказал Ни Цзян, – поехать туда.

– Ладно, – согласилась я, – почему бы и нет? Мекка же вроде Тадж-Махала? Наверняка на нее стоит посмотреть. Погоди до пресс-конференции, а потом садись на ближайший летающий транспорт из международно признанного воздушного порта Хитроу.

Он только покачал головой, и тогда я сказала:

– Господи, поезжай сейчас, если хочешь. Если нужно. Пропусти выступление. Это ничего не значит. Ну, почти ничего. Если срочно – ну поезжай. Но тебе не нужно уходить совсем! Для чего? Почему?

Его безмолвный кивок был очень красноречив: нужно.

– Хорошо, Ну-Ну, а теперь, пожалуйста, объясни мне все, и помедленнее, – попросила я, – сжалься над моими иссушенными ребенком мозгами. Раскрой мне тайну. Почему ты хочешь поехать в Мекку?

– Пока я жив.

– Погоди. Ты же не умираешь? Иисус на бозоне, ты болен?

– Я не болен, – ответил Ни Цзян, – я совершенно здоров. По крайней мере, насколько мне известно. Понимаешь, я вовсе ничего не скрываю. Все мусульмане должны побывать в Мекке хотя бы раз в жизни.

Я обдумала эту идею.

– Ты мусульманин? Я думала, ты китаец.

– Одно другому не мешает.

– А как же та бутылка вина, которую мы тобой и Превером распили вчера в «Годольфине»?

– Ислам совершенен, а вот люди слабы. – Он стал раздирать кожу на тыльной стороне ладони еще энергичнее.

– Я не знала, – я чувствовала себя глупо, – я просто считала, мусульманам нельзя употреблять алкоголь.

– А я считал, беременным женщинам нельзя употреблять алкоголь, – парировал он.

В первый раз на протяжении этой странной беседы я увидела прежнего Ни Цзяна, заметила крошечный проблеск его прежнего остроумия, его обычный взгляд. Потом все снова пропало.

– Вчера вечером, в «Слоне», ты говорил о костюме, который наденешь на пресс-конференцию. Ты все время повторял, что твоя мама будет смотреть трансляцию, что весь мир тебя увидит, что тебе нужен хороший костюм, что ты должен поговорить с лондонским портным. Куда делся лондонский портной?

– Я говорил с Тессимондом, – сказал он.

В первый раз тогда я услышала это имя. Не последний, совсем не последний.

– С кем?

– С другом Превера.

– С этим угрюмым мужиком? Бывшим профессором из Орегона? Ты с ним говорил? Когда?

– Полчаса назад. – Ни Цзян смотрел в потолок.

– И он велел тебе уйти из команды? Брось. Ну-Ну. К чему его слушать?

– Он не велел мне уходить из команды.

– А тогда что он сказал?

– Он рассказал о расширении вселенной, – пояснил Ни Цзян, – и я понял: я должен уйти от вас и поехать в Мекку.

– Ничего безумнее я в жизни не слышала, – сказала я.

В эту секунду моя маленькая филогенетически-онтологическая рекапитуляторша махнула ножкой и пнула меня в селезенку. Или какой там орган внизу живота больше всего похож на комок распухших нервов. Я втянула воздух сквозь зубы и заерзала на стуле.

– Он рассказал тебе о расширении вселенной? А не ты ему? Это не он главный кандидат на Нобелевку, а ты.

Он не ответил, и я стала терять терпение.

– Что конкретно он рассказал тебе о расширении вселенной?

Ни Цзян второй раз посмотрел на мой живот. Потом встал, и его колени скрипнули, принимая его вес.

– До свидания, Ана, – сказал он, – ты сама знаешь, как бывает.

– Не знаю.

– Мне не хотелось бы производить ложного впечатления. Я не могу даже утверждать, будто он мне вообще что-то сказал. Он просто обратил мое внимание на очевидное. Ты же сама знаешь, Ана, как это – кто-то говорит тебе несколько слов, которые полностью меняют твой взгляд на мир, а потом ты начинаешь думать: очевидно же, как я раньше не замечала?

– Это он и сделал?

– Да.

– И теперь ты уходишь? Вместо того чтобы подождать пару недель и получить Нобелевскую премию по физике?

Он кивнул.

– И что это? Что он сказал? Что вообще можно тебе сказать – и заставить тебя так отреагировать? Ты самый нормальный из нас из всех!

В третий раз он взглянул на филогенетически-онтологическую рекапитуляторшу, плавающую в мешке жидкости, окруженную моей плотью. Одно быстрое движение глаз, через секунду он снова смотрел мне в лицо. Потом он пожал мне руку тем странным способом, который вычитал в романах Джейн Остин или я вообще не знаю где, и ушел. На следующее утро я видела, как он тащил свой чемодан по сорокаметровому циферблату солнечных часов, больше всего походившему на гигантскую крышку люка, у здания отдела кадров. Я окликнула его и помахала ему рукой, он помахал в ответ, а потом сел в такси и уехал. Больше я его никогда не видела.

 

2

Конечно же, я хотела поговорить с этим странным Тессимондом и выяснить, почему он распугивает моих людей. Я очень старалась, чтобы собрать лучшую команду, объединить вокруг себя настоящих интеллектуалов. Я написала Преверу с просьбой зайти ко мне в кабинет, а когда он не пришел и не ответил, встала, с трудом сбалансировав вес филогенетически-онтологической рекапитуляторши, и потащилась по коридору, откинувшись назад. Я не стучала. Я была главой команды, дарителем колец, хранителем сокровища. Мне не требовалось стучать.

Превер сидел у себя в кабинете вместе со Слейтом, и между ними явно происходила старая добрая ссора. Превер как раз встал и то ли надевал, то ли снимал куртку.

– Ни Цзян только что нас покинул, – заявила я, плюхаясь на стул с неуклюжей грацией, единственно возможной для людей в моем положении, – просто пришел ко мне и уволился.

– Мы знаем, босс, – ответил Слейт, – Превер тоже уходит.

– Он сказал, это твой друг его уговорил, Джек. – Превера звали вовсе не Джек, а Стефан, но мы, естественно, называли его Джеком. – Так, погоди-ка. Что значит – Превер тоже уходит?

– Он хочет сказать, Ана, – ответил Джек, – я тоже ухожу из команды. Я прошу прощения. Прошу от всего сердца. Уже довольно поздно. Если бы я узнал раньше, я не стал бы доставлять тебе подобные неудобства. Тебе и твоей… – прямо как Ни Цзян, он бросил многозначительный взгляд на ФОР и снова посмотрел мне в лицо.

– Ты издеваешься, – сказала я.

– К моему превеликому сожалению, Ана, я не издеваюсь. Но мы очень благодарны тебе за то, что ты все правильно поняла. – Превер говорил по- английски довольно верно, с выговором, похожим то ли на Дэвида Нивена, то ли на диктора «Би-би-си», но упрямо цеплялся за французскую привычку произносить межзубное «th» как «т» или «з».

– Я пытался с ним поговорить, – сказал Слейт, – он не отвечает, в чем дело.

– Ты говорил со своим другом Тессимондом, – предположила я, задыхаясь после прогулки по коридору.

– Да. Ну-Ну так же поступил? – спросил Слейт.

– Что он тебе сказал?

– Без толку спрашивать, босс, – объяснил мне Слейт, – я уже час его допрашиваю, но он мне ни слова не ответил. В любом случае это заняло не больше десяти минут.

– Да, приблизительно столько, – подтвердил Превер и сунул правую руку в пустой рукав, подтвердив тем самым, что надевал куртку, а не снимал.

– Он твой друг?

– Тессимонд? Мы дружили много лет назад. Я очень удивился, его увидев. Я предложил позавтракать. Вместе со Слейтом, который опоздал. Как всегда.

– Я опоздал всего на пятнадцать минут, – сказал Слейт, – и этого хватило Тессимонду, чтобы уговорить Джека уйти из проекта. Пятнадцать минут!

– Он не уговаривал меня уйти. Он вообще ничего не говорил о нашей команде, о Нобелевке. Он просто рассказал одну вещь. Невероятно… очевидную. Мне стыдно, что я раньше об этом не думал.

– И она оказалась важнее долгих лет работы и убедила тебя в бесполезности Нобелевской премии?

Превер пожал плечами.

– В Монпелье живет одна женщина. Ее зовут Сюзанна, – объявил он, – я еду к ней.

– Ты с ума сошел. Ты не можешь снять свое имя. Оно останется в статье! – Слейт, кажется, впадал в истерику. – Мы не будем убирать твое имя!

– Мне все равно, – ответил Превер, – делайте что хотите. И я буду делать что хочу.

– Секундочку, Джек, – попросила я, – подожди. – Он уже смотрел на дверь, и я понимала: сейчас он свалит. – Расскажи нам хотя бы, что он такого сказал.

– Сами у него спросите. Он остановился в «Холидей Инн». У Слейта есть его номер.

– Джек, ну Джек, я же знаю тебя десять лет, ради всего святого, мы же друзья, – я пригладила безымянным пальцем одну бровь, потом другую. Я пыталась придумать, как быть дальше, – не разводи тайны, Джек. Прошу тебя как друга. Просто скажи мне, что происходит, что пошло не так.

– Не так пошел я, – сообщил Превер, – отсюда. Пока. – Он всегда очень гордился своими английскими каламбурами.

– Что тебе сказал Тессимонд?

Превер задержался в дверях, посмотрел на мой живот – не на меня – и сказал:

– Он просто указал мне на то, что всегда было прямо перед нами. Особенно перед нами лично. Тобой, мной, Слейтом. Нам следовало бы понять гораздо раньше! Но и любому станет очевидно, кто хоть минуту над этим подумает.

– Джек, не надо так.

– До свидания, Ана. И ты, Слейт.

– Дело в Боге? – спросила я напоследок. – Ну-Ну собрался в Мекку. Этот Тессимонд что, проповедник? Он каким-то образом склонил тебя к религии? И ты теперь будешь… чем там Христос сказал в Ветхом, то есть в Новом Завете? Оставишь лодку и отца своего и сделаешься ловцом человеков?

Превер улыбнулся, и его бакенбарды зашевелились. Улыбнулся широко и радостно.

– Если тебе от этого будет легче, Ана, я остался атеистом, каким был всегда. Никакого Бога нет. Зато есть женщина по имени Сюзанна, которая живет в Монпелье. – Он вышел.

Я посмотрела на Слейта, как будто именно он провинился, а не Превер. Он стоял, потому что Превер тоже стоял. Теперь, когда нас осталось двое, он сел.

– Ну, – сказала я, – ты тоже валишь? Меня бросает вся команда.

– Нет, босс, – он выглядел уязвленным моими словами, – ни в коем случае! Я знаю, что такое верность. И еще, ну… мне хотелось бы получить Нобелевку.

– Это все шутка? Джек и Ни Цзян вступили в комплот?

– Куда?

– В комплот. В смысле, они сговорились нас обмануть или как?

– Я знаю, что такое комплот. Я просто тебя не расслышал. – Он оглядывал кабинет Превера, как будто хотел найти тут ответ. – Они струсили, – сказал он, – полагаю, они ушли всерьез. Оба. Я не думаю, что они пошутили, босс. Кто будет шутить такими вещами? Может быть, дело во времени? Скоро уже все объявят. Наверное, они просто струсили.

– Я бы поверила насчет Ни Цзяна, но не насчет Превера. И, честно говоря, я вот сейчас подумала и не верю, что Ну-Ну струсил.

– А как еще, босс? Почему они оба ушли сегодня?

– Позвони этому Тессимонду, – велела я, – узнай, что он им сказал. А еще лучше попроси его сказать то же самое наоборот. Пусть он свяжется с обоими ребятами и уговорит их вернуться. Он думает, это игра? Разрушить мою команду накануне нашего торжества?

Слейт вытащил телефон, подержал в руке минутку и положил себе на голову. Он так делал не в первый раз. Его лысый череп имел странную форму: над пушистыми бровями была своего рода выемка, тридцатиградусный уклон на френологическом ландшафте, и айфон прекрасно туда помещался. Поначалу Слейт делал это ради шутки, но шутка повторялась так часто, что постепенно стала привычным жестом.

– Может быть, босс, ты поговоришь с ним?

– Боишься?

– Нет, – ответил он так быстро и решительно, что это «нет» явно значило «да». – Но ты же у нас главная. – Я наклонила голову набок, и он добавил: – А еще я читал один рассказ.

– Научная фантастика?

– Конечно. – Как будто Слейт когда-нибудь читал другие рассказы! – Там было про одну штуку под названием «блит». Ты когда-нибудь слышала про блит?

– Если это какая-то порнография, то я тебя уволю за сексуальные домогательства.

– Нет-нет, наука и фантастика в одном флаконе. Блит – такая штука, что если ее увидеть, хотя бы краем глаза, то начинаешь думать только о ней. Ты не можешь перестать, она расширяется, занимает все твои мысли, и ты сходишь с ума.

– Ну и?

– А если Тессимонд говорит что-то вроде вербального блита?

Я уронила лицо в ладони. Ангел на моем правом плече расхохотался в голос, а дьявол на левом – ударился в слезы. Потом я взяла себя в руки. Гормоны при беременности в самом деле влияют даже на самую сильную волю, это просто химический эффект.

– Пожалуйста, больше никогда не произноси фразу «вербальный блит» при мне. И позвони Тессимонду.

Слейт робко набрал номер. Всего через пару секунд он заговорил:

– Алло, мистер Тессимонд? Алло? Меня зовут Слейт, ваш номер дал мне Стефан Превер.

Потом последовала долгая пауза, и Слейт водил глазами слева направо и справа налево, и я почувствовала легкую панику, как будто этот незнакомый человек гипнотизировал его. как Деррен Браун, только по телефону. Но потом он сказал:

– Начальник нашей группы, профессор Радоньич, здесь, и она интересуется, может ли она… да, конечно. – Тишина, напряженное выражение лица. – Они оба ушли из команды, довольно-таки внезапно, сами понимаете. И они оба говорили с вами о… да, да. – Кивок. Почему люди кивают, когда говорят по телефону? Ведь собеседник не может их увидеть. – Ясно. Понимаю. Мы просто хотели знать, что…

– Дай мне, – велела я, протягивая руку. Слейт протянул мне телефон. – Алло, мистер Тессимонд? Это Ана Радоньич.

– Могу ли я звать вас просто Аной? – спросил Тессимонд. У него был приятный низкий голос, он говорил со среднезападным американским акцентом и немного сипел на некоторых согласных, как курильщик. Меня это немного выбило из колеи. Чуть-чуть. На микрон.

– Хорошо. А к вам как обращаться?

Он коротко и довольно музыкально хмыкнул.

– Меня зовут Тессимонд, – сказал он, – рад вас слышать, Ана. Я глубоко восхищаюсь вашей работой.

– Что вам известно о моей работе? – Полагаю, звучало это несколько более параноидально, чем должно было.

– Я был профессором на кафедре Хенри Семата по теоретической физике в Городском университете Нью-Йорка. Несколько лет. Очень давно. Я ушел больше двадцати лет назад.

– Вы работали в Университете Нью-Йорка? А почему я ничего о вас не слышала?

– Я не публиковался, – буркнул он, – а в чем дело?

Это меня задело, и я бросилась в бой:

– Дело в нашем открытии, мы совершили прорыв в области изучения темной энергии, и я не думаю, что любой другой физик в мире когда-либо был таким явным кандидатом на Нобелевскую премию. Но два ключевых члена нашей команды ушли сегодня утром. Вот в чем дело.

– Значит, вопросов больше одного, Ана. – мягко сказал он.

Но его мягкость только сильнее меня разозлила.

– Не знаю, какую игру вы ведете, – бросила я. – Но это серьезно. Речь идет о моей карьере ученого и о Нобелевской премии, а не о какой-нибудь… розетке лучшего голубятника. – Я сказала так, потому что голубь в тот момент сел на подоконник кабинета Превера, треща крыльями с таким звуком, будто тасовали колоду карт. Потом он сложил крылья и встал, надменно глядя на нас сквозь стекло. – Это кульминация долгих лет нашей работы, – сказала я почему-то голубю.

– Я говорил о ваших открытиях со Стефаном пару часов тому назад, – послышался голос Тессимонда, – исследование просто невероятно.

– Стефан убежал на самолет в Монпелье! – заявила я. – Вы не знаете почему?

Тессимонд тихо вздохнул.

– Боюсь, не могу даже предположить, Ана.

– Нет? Вы что-то ему сказали, и он немедленно бросил все, над чем работал много лет!

Он помолчал, а потом сказал:

– Я этого не хотел, Ана.

– Нет? Тем не менее вы все испортили. Может быть, вы хотите помочь мне все исправить?

– Я очень сомневаюсь, – грустно сказал он, – вряд ли я могу что-то для вас сделать. – И добавил: – Скорость расширения космоса возрастает.

– Ну, – сказала я, – да, возрастает.

– Это стало известно недавно. Вы хотите сказать, будто знаете, почему так происходит?

– Профессор Тессимонд…

– Темная энергия, – сказал он. – Не хотите ли пообедать со мной?

Я взорвалась. Наверняка из-за гормонов.

– Я сегодня ужасно занята! Придется разгребать последствия вашего поступка, и времени на обед у меня не будет! – ФОР как будто слушала весь разговор и, возмутившись тем, что еды не дадут, выбрала этот момент и пнула меня в желудок, прижав его к ребрам. Я поморщилась, но продолжала говорить: – Мне придется объяснить администрации университета, почему два – не один, а два! – члена моей группы решили покинуть корабль за несколько недель до обнародования нашего исследования!

– Тогда давайте поужинаем, – предложил он, – или выпьем. И доктора Слейта пригласите, конечно. И всю вашу администрацию, если хотите. Я не хотел мешать вашей работе и с удовольствием объяснюсь сам.

– Наверное, я найду немного времени завтра, – сказала я, – вы живете где-то здесь? Тут есть бар. Он почему-то называется бар «Бар». Мы зовем его «Слоном». Будет ли для вас приемлемо встретиться там завтра в районе обеда?

Повесив трубку и вернув Слейту телефон, я сказала, что мы придумали.

– А почему не встретиться с ним сейчас? – спросил Слейт.

– Потому что сегодня я собираюсь уговаривать Ни Цзяна и Джека вернуться к нам. Не знаю, какую такую вещь он им сказал, но мне хотелось бы выступить перед ним единым фронтом. Завтра, Слейт. Завтра.

 

3

Утро я провела, названивая Ни Цзяну и Джеку. Джек стоял, как стена, а потом вообще сел в самолет, и сигнал пропал, так что с ним ничего не вышло. Я попыталась достучаться до Ни Цзяна, но он также был непреклонен. Нет, не собирается возвращаться. Да, он едет в Мекку. Мои угрозы не возымели никакого успеха. Я предлагала ему финансовое поощрение. Я предупреждала, на кону стоит его репутация серьезного ученого, я даже грозилась позвонить его матери. Ничего не помогло. В конце концов я вынуждена была взять быка за рога и позвонить администрации. Поначалу они не поверили, затем разозлились, потом сказали, что ничего не понимают.

Это меня не удивило. Я тоже ничего не понимала.

Я приехала домой пораньше и развалилась на диване, пока М. готовил мне лингвини. Я изложила ему всю дикую историю, и он немедленно нацепил на физиономию выражение «я всегда с тобой». Мне захотелось позлословить, и я добавила к лингвини маленький бокал кьянти, который явно понравился ФОР не меньше, чем мне. Я стала думать, что все не так страшно. Ну какие могут быть последствия, если моих двух коллег-идиотов не будет на пресс- конференции? Да никаких. Я привлекла к делу администрацию. У меня есть Слейт. В конце концов, я могу выступить и одна. Может быть, выйдет даже лучше.

Мы с М. вместе посмотрели эпизод «Безумцев». И тут позвонил Слейт.

– Босс? Я в «Слоне».

– Слейт, я очень рада, что ты не покинул корабль вместе с Джеком и Ни Цзяном, – ответила я, – но это не означает обязательное информирование меня о всех своих передвижениях. Если бы я хотела за тобой следить, я бы повесила на тебя маячок.

– Ты не понимаешь. Я тут с Тессимондом. – Он волновался, как коп, работающий под прикрытием. – Он пошел к стойке. Возьмет мне пинту и себе полпинты.

– Хорошо, – сказала я, – не позволяй мне отвлекать вас от гулянки.

– Я хочу выяснить, что он сказал Ни Цзяну и Джеку, – прошептал Слейт, – я буду держать тебя в курсе. Я знаю, вы завтра встречаетесь, но я не смог ждать. Любопытство! Мне слишком интересно! Впрочем, для ученого это не проблема.

– Слейт… – начала я самым усталым своим голосом.

– Я позвоню, – прошипел он и бросил трубку.

М. помассировал мне ступни, и я съела шоколадный мусс прямо из пластиковой банки. Затем я медленно потащилась наверх, чтобы столкнуться с самым страшным испытанием за всю беременность. То есть почистить зубы. Меня тошнило уже при мысли о зубной щетке, а сам процесс был бесконечно неприятен. Но я не собиралась вовсе переставать чистить зубы. Это значило бы признать свое поражение. Да еще зубы явно начали расшатываться, и им требовалось больше гигиенических вмешательств, а никак не меньше. Но чистка зубов на ночь стала самой неприятной частью дня. Я завершала это мерзостное упражнение и злилась, когда снова позвонил Слейт.

– Слейт. Что случилось? Что, я спрашиваю, случилось?

– Я же сказал, позвоню, – ответил он, – вот и звоню. – Но тон его голоса изменился, и я сразу почувствовала: что-то не так.

– Слейт? Все в порядке?

– Тессимонд все объяснил. Действительно, совершенно очевидно, если задуматься. Мне даже немного стыдно: как я мог не заметить этого раньше.

– Слейт, не пугай меня. Ты же не хочешь сказать, что бросишь работу, как Джек и Ни Цзян?

Повисла долгая пауза, во время которой я слышала шум в «Слоне»: разговоры, звон стаканов.

– Собираюсь, – сказал он наконец.

– Нет, – ответила я.

– Я собираюсь начать курить, – сказал Слейт.

– Если я услышу еще хоть один non sequitur от своих людей, я заору.

– Я раньше любил курить, – объяснил Слейт. Он не был пьян, но что-то в его интонации не вызывало у меня доверия. – Но я бросил. Ну, из соображений здоровья. Курить вредно. Я же не хотел инфка… инфра… инфаркта или рака. – Снова долгая пауза. – Прости, босс. Я не хочу от тебя уходить.

– Слейт, – рявкнула я, – что он тебе сказал?

Он повесил трубку. Я была в ярости. Я бы позвонила сразу Тессимонду, но вовремя не записала его номер. Я перезвонила Слейту, написала ему СМС, тегнула его в «Твиттере», но он не ответил. М. очень долго меня успокаивал, честно говоря. В конце концов он убедил меня, что Слейт просто напился и, проснувшись наутро, поймет, каких глупостей наговорил.

Спала я урывками. Утром я не обнаружила никаких сообщений от Слейта, он не появился на работе и по-прежнему не отвечал на звонки.

Я вспомнила, что Тессимонд остановился в «Холидей Инн», и оставила на стойке регистрации сообщение для него с просьбой перезвонить мне по моему личному номеру. Потом я встречалась с младшими исследователями – с теми, кто еще оставался в кампусе, ведь исследовательская часть проекта была давно закончена и покрылась пылью, и теперь мы все просто ждали публикации и потрясения научного мира. Никто из них не собирался уходить из проекта, и их щенячий энтузиазм (в конце концов, Нобелевская премия – это Нобелевская премия) меня немного успокоил. Я сделала всю бумажную работу, а потом осторожно тронула ногой бушующий океан электронной почты, затопивший мой компьютер. Потом я погуглила Тессимонда и узнала: он в самом деле был профессором кафедры Херни Семата в Городском университете Нью-Йорка в течение примерно двух месяцев много лет назад. Теперь меня не удивляло, что я ничего о нем не слышала. Один раз М. позвонил спросить, как у меня дела, и я сказала, все хорошо. Ровно в два часа позвонил сам Тессимонд.

– Здравствуйте, Ана, – тепло сказал он.

– Вы сманили третьего члена моей команды, – заявила я самым ядовитым голосом, на который оказалась способна после обеда, – не знаю, зачем вы это делаете, но требую немедленно прекратить.

– Уверяю вас, Ана, я не собирался делать ничего подобного, – ответил он, – доктор Слейт позвонил мне и пригласил выпить. Мы просто беседовали. Обменялись парой слов.

– Хватит. Что вы ему сказали?

– Мы встречаемся сегодня? Я с удовольствием объясню вам все.

– Вы не хотите говорить по телефону?

Кажется, он удивился. Думаю, я вела себя очень агрессивно.

– Да нет. я не против телефона. Сказать вам все сейчас?

– Нет, спасибо. – ответила я, – я не знаю, как именно вы манипулируете людьми. Зачем вы их обманываете. Мне просто нужно, чтобы вы оставили нас в покое. Почему вы все еще здесь?

– Меня пригласил Стефан. Я его много лет не видел. С тех пор как я ушел из университета, я исполняю свою старую мечту и просто… путешествую. Езжу по миру. Я подумал, неплохо будет навестить и Англию, поэтому приехал.

– Вы приехали в Беркшир просто так, или чтобы повидать старого друга, или по какой-нибудь еще маловероятной причине, но из-за вас вся моя группа разбежалась за несколько недель до получения Нобелевской премии?

– Мне нравится, что вы пишете «burk», а произносите «берк». Это имеет какое-то отношение к Эдмунду Берку?

– Простите?..

– Беркшир, – пояснил он.

– Мне придется позвонить в полицию и потребовать вашего ареста. Вы их шантажировали?

– Кого? – сильно удивился он.

– Ни Цзяна, Джека и, конечно же, моего милого лысого Слейта. Шантажировали?

– Нет!

– Держитесь подальше от меня и моей команды, – заявила я и повесила трубку.

Я дымилась от злости.

Попозже я все-таки получила СМС от Слейта. «Прости, босс, – говорилось там, – валялся пьяный двенадцать часов. Не вернусь и». И все. Я немедленно ему позвонила, но он не взял трубку. Через сорок пять минут пришло еще одно СМС. «Есть такой нф рассказ „Тма пршл“. Все как там. Конец рассказа. Поговорил с Тссимондом и почувствовал себя ыыыы как у азимова».

Слейту было сорок шесть, и он не имел привычки выражаться подобным образом, так я решила, что он все еще находился под влиянием алкогольных паров, когда писал эти СМС. Я позвонила еще раз, написала ему, но он не ответил.

Настроение у меня снова испортилось. Наверное, я слишком бурно реагировала. Явно же случилась всего лишь ошибка. Все решится само собой. Из-за гормонов мир представлялся мне искаженным. Тессимонд, мокрая курица, каким-то образом убедил моих в целом уравновешенных коллег, что грядет конец света. Но мир не рушится, небо не упадет на землю, а я скоро восторжествую над этими тупицами. У меня все еще не было номера Тесси- монда, и я снова позвонила в гостиницу и оставила ему второе сообщение с просьбой встретиться со мной в «Слоне» в шесть вечера.

«Гугл» любезно исправил опечатки Слейта, и я быстро разыскала в сети рассказ Айзека Азимова «И тьма пришла». Я прочитала его за десять минут и ничего не поняла. Не то чтобы это был плохой рассказ. Наоборот, он оказался очень хороший. Но я не могла понять, какое отношение он имеет к происходящему. Какая-то ерунда про звезды.

 

4

Тому, что я не пошла в «Слона», было несколько причин. Ближе к вечеру я заскочила пописать и увидела на трусах созвездие маленьких алых точек. С такими вещами не шутят. Я позвонила М., он отвез меня в неотложку, и меня немедленно приняли. Там испугались, что у меня кровотечение из матки и ФОР может быть под угрозой. Я несколько часов пролежала на больничной койке, пока они брали анализы, сканировали сканы и наконец заявили: я в порядке и могу идти. Если пятна появятся снова, нужно незамедлительно обратиться к ним, но пока мне лучше уйти.

М. отвез нас домой, по дороге мы купили пиццу, а о Тессимонде я совсем забыла. У меня были более важные причины для беспокойства, чем его дурацкий вербальный блит, близость конца света, гаснущие звезды или какую он там еще глупость придумал. На следующий день я взяла отгул, а там уже наступили выходные. Про Тессимонда я вспомнила вечером в воскресенье (услышала о чем-то по телевизору, но о чем – забыла), и мне стало немного стыдно из-за того, что я не пришла. Но потом я вспомнила, как он лил яд в уши моим людям и убеждал их меня бросить, и разозлилась. Решила выкинуть его из головы. Сказала себе: утром в понедельник все трое моих коллег появятся на работе и будут извиняться с глупым видом.

Они не появились. Никто из них не брал трубку, не писал СМС, не постил ничего в «Твиттере». Через неделю их все еще не было, администрация университета выразила неудовольствие и объявила об их временном отстранении от дел. Я позвонила в «Холидей Инн», кляня себя за то, что не взяла номер Тессимонда, когда у меня имелась такая возможность, но мне сказали, он уехал. Глава моего департамента убедил ректора не отправлять исчезнувших ученых в отставку до пресс-конференции. Он понимал, насколько это будет ужасно.

Мы провели пресс-конференцию, и она прошла очень интересно. Обо мне много писали. Один сайт раскопал (бог знает как), что из четверых членов команды трое находились в самовольной отлучке и поэтому не присутствовали на пресс-конференции. У нас была наготове легенда: лидер группы я, а остальных отправили наслаждаться заслуженным отдыхом. Историю замяли. Кого когда интересовали конкретные ученые, если сама теория так хороша?

Скорость расширения вселенной растет. Учитывая массу материи (в том числе темной) в космосе в целом, она должна падать – как кость, брошенная в небо, замедляется по мере набора высоты, и по той же самой причине: из-за гравитации. Но она не падала. Физики, разумеется, замечали это и раньше и придумали теоретическое объяснение, которое называется «темная энергия». Но «темная энергия» – это тавтология, просто способ сказать «что-то, что ускоряет расширение вселенной». Это вряд ли можно счесть ответом на вопрос «Что ускоряет расширение вселенной?».

Мы же продемонстрировали: увеличение скорости расширения вселенной само по себе тоже растет, и нам необходимо разделить темную материю и темную энергию. Мы показали: геометрия измеримого отклонения ускорения этого расширения вызывает трехмерную асимптоту, которая, в свою очередь, становится причиной сложного тороидального свертывания пространственно-временного континуума в глобальных масштабах. Мы объяснили: нет никаких причин думать, что изменение конфигурации пространственно-временного континуума в масштабах вселенной окажет какое-то видимое воздействие на Землю. Мы слишком малы. Но мы смогли сделать такие выводы, отменив теорию Эйнштейна. Данные неоспоримо подтверждали наши заключения, и это вызвало много шума.

Потом я родила невероятного младенца женского пола с мятым личиком, синими глазами и мокрой щеткой черных волос на головке. Мы назвали ее Мария-Селеста Радоньич-Дейлфилд и очень полюбили. Через две недели после рождения волосы у нее выпали, и, лысая, она стала еще красивее. Следующие месяцы промелькнули незамеченными: очень верно говорят, что с детьми дни длинны, а вот годы коротки. Она спала в нашей большой кровати и, хотя была намного меньше нас, занимала там все место и оттесняла нас к краям. Мы крестили ее в католической церкви Святого Петра, на крестинах присутствовала вся моя семья и даже некоторые родственники М.

Нобелевский комитет медленно делал свою работу, и по неофициальным каналам мы узнали: готовится объявление. Я немедленно вышла из декрета, и мы снова попытались разыскать Ни Цзяна, Превера и Слейта. Прошло достаточно времени, и эта история стала казаться скорее глупой, чем мрачной. М. придерживался мнения, что они все испугались скорого обнародования нашего исследования.

– Работать в уединении и темноте много лет, а потом вдруг оказаться под прожектором всеобщего интереса – это кого угодно напугает.

– Ты из нас каких-то кротов делаешь, – возразила я, но подумала, что он может быть прав.

Мы никого не нашли. Добраться до семьи Ни Цзяна оказалось несложно, но они вежливо заявили нам: Ну-Ну здоров и счастлив, но не стали говорить, в какой части земного шара он наслаждается жизнью. Они пообещали передать ему наши сообщения, и я не сомневаюсь, так они и сделали, но он не ответил. Друзья предположили, что Слейт в Лас-Вегасе, но больше мы ничего не узнали. Из-за Превера я тревожилась больше всего: без острого ума этого элегантного джентльмена прорыв бы не состоялся. Но никаких его следов мы не нашли. Я уведомила полицию Монпелье и даже наняла французского частного детектива. Через девяносто дней они ответили, что он с женщиной по имени Сюзанна Шашаль сел на самолет, направляющийся в Вест-Индию, но нет никакого способа выяснить, на каком острове они находятся сейчас.

Я согласилась с администрацией, что получу премию одна, но указаны будут все четыре имени. Эти трое сошли с ума, но сумасшествие – не причина для наказания, а их вклад был крайне важен.

– У тебя есть хоть какие-то идеи, почему они ушли? – спросил как-то М.

– Ни малейших, – ответила я. И повторила, протянув ударное «е»: – Ни мале-е-е-е-ейших.

– Думаю, мы никогда не узнаем, – сказал он.

Он читал роман и время от времени поглядывал на меня поверх узких очков, как будто следя, чтобы я никуда не делась. Мария лежала в колыбельке рядом с кроватью, и я укачивала ее ровными сильными движениями, как ей нравилось.

– Наверное, ты прав.

– Тебя это задевает?

– Они были моими друзьями, – сказала я, – особенно Джек. Его побег меня особенно обидел. И обескуражил.

– Я уверен, – сказал М., слюнявя палец и переворачивая страницу, – там не было ничего личного. В смысле, в словах Тессимонда. Я уверен, к тебе это не имело никакого отношения.

– Дерьмо какое-то сказал им Тессимонд, – заявила я без особой злости.

– Знаешь, что я думаю? Даже если мы узнаем, что он сказал, это ничего не объяснит. Наверняка какая-то банальность или кажущаяся банальность вроде того – «Господь любит тебя», или «Помни, ты смертен», или «Боже мой, он полон звезд!». Ну или подобное в том же духе. Сказать тебе, что еще я думаю?

– Ты все равно скажешь, – заметила я, – независимо от моего желания. М. посмотрел на меня поверх очков взглядом медвежонка Паддингтона.

– Мне кажется, Тессимонд тут вообще ни при чем. Он просто отвлек нас всех.

– Он из Орегона, – заметила я зачем-то.

– Дело в другом. Вирус. Переутомление. Путь в Дамаск. В конечном счете, это не имеет значения.

– Разумеется, ты прав. – Я поцеловала его в высокий морщинистый лоб.

 

5

Мы решили, что в Стокгольм я поеду одна. Я все еще кормила грудью, и эта перспектива не особенно меня радовала, но мы с М. долго ее обсуждали и решили: лучше не тащить ребенка в самолет, потом в шведский отель и наконец на церемонию, которую она по молодости лет даже запомнить не сможет. Я поеду одна и вернусь. Я выделяла молоко, как корова, и мы устроили в морозилке целый склад.

Это было страшно интересно, и я очень радовалась. Или радовалась бы, если бы спала чуть больше. Если честно, на самом деле меня преследовал исключительно образ номера в четырехзвездочном отеле, где я смогу проспать одна всю ночь напролет, не просыпаясь, в невиданной роскоши, проснуться освеженной и полюбоваться стремительным шведским рассветом.

Вы спросите, жалела ли я трех своих коллег, которым не придется поехать со мной? Это был их выбор. Вы бы на моем месте жалели?

Вы спросите: и на этом все?

Нет, не все. За день до отлета я пошла гулять с Марией в трехколесной коляске. Мы дошли до реки и вернулись в город. Потом мы зашли в кофейню «Коста», я взяла себе горячий шоколад и покормила ее. Она заснула, и я старательно уложила ее обратно в коляску. Потом я проверила телефон и настучала несколько коротких ответов на очередные вопросы о Нобелевской, ради всего святого, премии! И наконец устроилась в кресле поудобнее, сложив руки на коленях.

– Здравствуйте, Ана, – сказал Тессимонд, – как у вас дела?

Раньше я видела его всего один раз, когда Джек, стоя у кулера с водой, знакомил его со всеми. Это было несколько месяцев назад, до того как он сказал то, что сказал, и заставил моих парней убежать прочь от будущей Нобелевки. Он запомнился мне высоким грустным старым джентльменом, чисто выбритым, с копной седых, тщательно причесанных волос, и старомодными манерами. Джек говорил: «Это мой друг из Орегона, ни много ни мало профессор». Я даже не помню, называл ли он тогда его имя.

– Вы меня преследуете, профессор? – спросила я. Я чувствовала себя на удивление спокойно. – Знаете, я гуглила информацию о вас.

– Если «Гугл» сообщил вам, что я преследую людей, Ана, мне придется обратиться в суд с иском о защите чести и достоинства.

– Садитесь, – велела я, – больше вы не причините никакого вреда. – Я добавила, зная, что хвастаюсь: – Завтра я лечу в Стокгольм получать Нобелевскую премию по физике.

Тессимонд медленно сел.

– Я об этом, конечно, читал. Сердечно поздравляю.

– Премия принадлежит нам четверым. Вы общаетесь с другими тремя?

– Вы имеете в виду профессоров Ни Цзяна и Превера и доктора Слейта? Нет. Почему я должен с ними общаться?

– Не важно. – Я отхлебнула горячего шоколада. – Хотите чего-нибудь?

– Нет, спасибо. – Он смотрел в коляску. – Какой милый ребенок! Мальчик?

– Девочка. Ее зовут Мария.

– Очень рад за вас.

– Да, – сказала я, – это был хороший год. Родить ребенка и получить Нобелевскую премию.

– Поздравляю.

Какое-то время мы сидели молча.

– Вы поговорили с тремя моими коллегами, – сказала я, – и после этого разговора они ушли из моей группы. Что вы им сказали?

Тессимонд посмотрел на меня долгим веселым взглядом.

– Вы точно хотите это услышать? – спросил он наконец, посмотрев на мою спящую дочь, а потом на меня.

– Нет, – я вдруг испугалась, – да, чтоб меня. Конечно. Это надолго?

– Пять минут.

– Потом вы больше меня не побеспокоите?

– Разумеется.

– Нет, не говорите. Я передумала. Кто вы, между прочим? Старый мореход, который ходит среди людей и рассказывает им свою тайну лично? Почему бы не опубликовать ее? Не запостить в блог? Не напечатать на футболке?

– Мне приходило в голову это опубликовать, – сказал Тессимонд, – ведь это результат академических исследований. Академические исследования обычно публикуют, правда?

– А вы почему не опубликовали?

– Не видел смысла. Не в публикации, а в науке как таковой. Я понял, чем хочу заниматься на самом деле. Путешествовать. – Он посмотрел сквозь витрину кофейни на людей, гуляющих туда-сюда по площади. Рынки, храмы, склады, мощеные улицы. Тенистые скверы с помпезными статуями мертвых богачей и генералов тихо ждали. Два облака наползли друг на друга, закрыв солнце, как ящеричий глаз. Как там сказал поэт? «Тьма, тьма, тьма. Они все уходят во тьму». Тессимонд снова заговорил: – Я читал вашу работу. Очень элегантно. Очень элегантное решение проблемы темной энергии. Очень… я собирался сказать, что вы обладаете интуитивным ощущением геометрии космоса.

– Собирались сказать?

– Ну… боюсь, теория неверна. Ваша интуиция завела вас в потемки. Но это очень смелая попытка…

– Неверна? – перебила я.

– Боюсь, что так. Боюсь, вы подходите к вопросу не с той стороны. Не только вы, разумеется. Все научное сообщество.

Я рассмеялась, но, надеюсь, по-доброму. Мария заворочалась, замахала ручками в перчатках, как будто боксировала, и снова уснула.

– Тогда сообщите об этом Нобелевскому комитету, – сказала я, – пока не поздно.

Какой абсурд. В самом деле, абсурд.

Позднее осеннее небо было таким же синим, как река, и таким же холодным.

– Вы сказали, что вам нужно пять минут, – я кивнула на часы, – и потратили уже больше минуты.

Он вздохнул, довольно спокойно. И спросил:

– Почему вселенная так велика?

– Вопросы, начинающиеся со слов «почему», редко приносят какую-то пользу физикам. Почему есть что-то, кроме ничего? Почему случился Большой взрыв? Откуда нам знать? Это неудачный вопрос.

Он наклонил голову набок и попробовал еще раз:

– Как вселенная стала такой большой?

– Уже лучше, – смилостивилась я, – она стала такой большой, потому что четырнадцать миллиардов лет назад случился Большой взрыв и одним из последствий этого события стало расширение пространственно-временного континуума в огромных масштабах.

– И теперь звезды и галактики отдаляются друг от друга, как точки на поверхности раздувающегося воздушного шарика, – сказал он, – только поверхность шарика двумерна, и нам надо совершить концептуальный прорыв и вообразить трехмерную поверхность.

– Разумеется, – согласилась я, – это известно каждому школьнику.

– И все же. Почему вселенная расширяется? Почему Большой взрыв привел к расширению космоса?

Я отхлебнула еще шоколада.

– Осталось три минуты, и вы снова задали вопрос «почему».

– Позвольте спросить вас о времени, – невозмутимо сказал он. – Мы, очевидно, движемся сквозь время. В одном направлении. Мы не можем двигаться назад, только вперед.

Я пожала плечами:

– Математика утверждает, что мы можем двигаться назад. Любые уравнения обратимы. Просто так получилось, что мы движемся в одном направлении. Это ерунда.

– Верно, – кивнул он, – наука утверждает, мы можем двигаться в любом направлении. Однако мы, – он погладил себя по щеке, – не делаем этого. Странно, правда?

– Может быть, – сказала я, – мне как-то все равно.

– Время многомерно, как и пространство. Мы можем двигаться в пространстве в любом направлении. А во времени – только в одном.

– Это разговор для детского сада, – сказала я, – мне, конечно, доставила удовольствие наша беседа…

– Что движет объект в пространстве?

– Сила, – сказал я через мгновение.

– Импульс и гравитация. И только они. Вы можете приложить к предмету усилие, чтобы придать ему кинетическую энергию, или же притянуть его к себе. Вы поджигаете свою ракету, а Земля тянет ее вниз. Кинетическая энергия всегда относительна, не абсолютна. Водитель проезжающей машины обладает кинетической энергией, с точки зрения пешехода, но, с точки зрения человека на пассажирском сиденье, он остается на месте.

Меня почему-то успокаивали его объяснения элементарных вещей.

– Прекрасно, – согласилась я.

– Так обстоят дела в физическом многомерном пространстве, которое мы называем пространственно-временным континуумом. А теперь перенесите эту модель в пространство времени. Назовем его временно-пространственным континуумом.

В желудке у меня забурчало.

– Ну, ради спора, пожалуй, – я понимала, что начинаю защищаться, – но это будет просто мысленный эксперимент.

– Почему вы так говорите? – вежливо спросил он.

– Потому что у нас результаты многовековых наблюдений за настоящим миром, за пространственно-временным континуумом. А ваш временно-пространственный континуум умозрителен.

– Правда? Я бы сказал, что мы перемещаемся по нему каждый день. И проводим в нем всю нашу жизнь. Вопрос в том… нет, вопроса два: почему мы по нему движемся и почему мы можем двигаться только в одном направлении.

Перед глазами у меня все расплывалось. Сердце заколотилось быстрее.

– И снова «почему».

– Если вам так будет проще, что влечет нас вперед сквозь временно-пространственный континуум?

– Вы утверждаете: причина того, что мы ощущаем время движением своего рода, часа за часом, в том, что некий объект притягивает нас своей силой тяжести? Так? Мне кажется, с тем же успехом нас может влечь вперед некий изначальный импульс. Вы не согласны?

– Я не согласен потому, что мы вынуждены двигаться по времени только в одном направлении. – Тут я поняла, к чему он клонит, но молча слушала, пока он объяснял: – Представьте себе аналог из физического мира. Нет никакой силы, которая может двигать предмет, находящийся в космосе, так быстро, что он будет привязан к единой траектории. Но при этом во вселенной есть сила, которая может притянуть предмет к себе с такой силой – притянуть так, что у него не будет иного выбора, кроме как двигаться к центру источника силы.

– Черная дыра.

Он кивнул.

– Ваша теория, – сказала я тоном, подразумевающим, что теперь-то мы все выяснили, – заключается в том. что мы двигаемся вперед во времени из-за притяжения супермассивной темпоральной черной дыры?

– Да.

– Ну, – заявила я с беззаботностью, которой не чувствовала, – теория интересная, но всего лишь теория.

– Нет. Подумайте о данных.

– Каких данных?

– Я понимаю, Ана. почему вы сопротивляетесь. – мягко сказал он, – но вы же все понимаете. Кому эти данные известны лучше вас? Что происходит с физическим объектом, когда он приближается к радиусу черной дыры?

– Время, – ответила я, – растягивается.

– А что тогда произойдет с темпоральным объектом, если он приблизится к радиусу темпоральной черной дыры? Пространство растянется. Вселенная расширяется, пока не достигнет асимптоты реальности. С точки зрения наблюдателя, который не видит радиуса черной дыры, пространство будет расширяться до тех пор, пока не покажется бесконечным. – Он снова посмотрел в витрину. – Что еще мы видим, когда глядим вокруг?

– Значит, мы, – голос у меня стал шершавым. – находимся за пределами этого радиуса?

– Если бы мы все еще находились за его пределами, скорость видимого расширения пространства была бы асимптотой, возрастающей с фиксированной скоростью. Простое ускорение. И именно это показывали все эксперименты еще несколько десятилетий назад. Но потом мы начали получать доказательства того, что скорость видимого расширения вселенной растет. Значит, мы приближаемся к радиусу черной дыры. Это также объясняет, почему мы двигаемся во времени только в одном направлении. Строго говоря, мы должны обладать возможностью двигаться по временно-пространственному континууму в любом угодном нам направлении. Но мы находимся вовсе не во многомерном пространстве, а в точке. Как и любой предмет, падающий в черную дыру, мы привязаны к единому вектору.

Я обдумала этот вопрос. На самом деле, я просто так говорю, но мне не пришлось думать слишком долго. Мысль сразу стала мне родной. Как и все остальные, я не понимала, как не замечала ее раньше. Очевидно.

– Но если вы правы, то… подождите минуту.

Я вытащила телефон и включила калькулятор. На основные уравнения ушла пара минут. Все сходилось. Все было верно.

Он был прав.

Я посмотрела на него, чувствуя себя разбитой.

– Когда мы достигнем радиуса черной дыры, приливная сила разорвет нас на части.

– Разорвет время на части, – медленно кивнул он, – да. Но это примерно то же самое.

– Когда?

– Вы же уже посчитали, – сказал он, глядя на мой телефон, лежавший на столе, как миниатюрная надгробная плита 2001 года. – Но точности добиться сложно. Шкала величиной в четырнадцать миллиардов лет. Погрешность составляет не секунды и даже не дни. Годы. У меня вышло плюс-минус семь лет. Расчеты сделаны десять дней назад.

Я потрясла головой, как собака, вытряхивающая воду из ушей, но избавиться от новой мысли у меня не вышло. Все сходилось.

– Значит, это может случиться в любой день.

– Мне жаль, – сказал он. – не столько вас, сколько вашего ребенка.

– Вот почему Ну-Ну был со мной так предупредителен. Ясно. Но какая разница? Да, я понимаю, почему вы не опубликовали свое открытие. Оно звучало бы подобно бульварным пророчествам о грядущем конце света.

– Нет, – он посмотрел на меня сверкающими глазами, – это гораздо очевиднее. Если подумать хорошенько, как еще может быть устроена расширяющаяся вселенная? Движение с максимальной скоростью заставляет время растягиваться, а значит, движение с максимальной темпоральной скоростью заставляет растягиваться пространство. Мы все… мы должны были просто заметить это.

– Я собираюсь домой, – сказала я.

Но я обняла его перед уходом и прижалась щекой к его шершавой щеке. Потом я отвезла Марию домой. Я позвонила М. и велела ему уйти с работы и ехать ко мне. Он удивился, но подчинился.

Обратно он не вернулся.

 

6

Точность вычислений весьма незначительна при таком огромном промежутке времени – с Большого взрыва или (вероятнее) с того момента, как эффект расширения в первый раз возник в стабильном тогда космосе, существующем в открытом временном пространстве. Но я сделала все возможное. Семь лет, вычисленные Тессимондом, кажутся мне очень щедрым допущением. По-моему, срок намного меньше. Скачайте данные о скорости расширения вселенной и посчитайте сами.

Разумеется, я не полетела в Стокгольм. Зачем терять три дня вдали от ребенка? Вся суета не имеет значения. Мы собрали все деньги, какие могли, и купили маленький домик у моря. Я не скажу у какого. Это не важно. Зато, когда по вечерам спускаются сумерки, тюлевые занавески вылезают в открытые окна и мгновенно становятся жесткими, как накрахмаленные, когда ночные бабочки слетаются славить своих электрических богов и когда луна беззаботно лежит в небе над пурпурным горизонтом, как бесценная жемчужина, когда Мария покормлена и довольна и мы с М. по очереди держим ее на руках, а потом укладываем ее и обнимаемся сами, я испытываю такое удовлетворение от простых конечных радостей, какого не бывало в моем прежнем, не ограниченном временем существовании. Я была занята созданием этого отчета, хотя и совсем по чуть-чуть, ведь спешки никакой нет. Или наоборот, спешка слишком велика, но я не хочу о ней думать. А насчет всего остального… Теперь я поняла, что по-настоящему важно.