Первое произведение Энди Дункана было опубликовано в журнале «Asimov’s» в 1997 году, и новые публикации не заставили себя ждать, как в том же «Asimov’s», так и в других журналах и сборниках: «Starlight», «Sci Fiction», «Amazing», «Science Fiction Age», «Dying For It», «Realms of Fantasy» и «Weird Tales». К началу XXI века Дункан получил всеобщее признание и славу одного из самых оригинальных, самобытных и причудливых новичков жанра. В 2000-м его рассказ «Гильдия палачей» («The Executioner’s Guild») стал финалистом премии «Небьюла» и Всемирной премии фэнтези, в 2001-м автор дважды удостоился Всемирной премии фэнтези за рассказ «Гигант-потаватоми» («The Pottawatomie Giant») и знаменательный первый сборник «Белутахачи и другие истории» («Beluthahatchie and Other Stories»), а в 2002-м получил премию Теодора Старджона за повесть «Главный конструктор» («The Chief Designer»). Также из-под пера Дункана вышла совместная с Ф. Бреттом Коксом антология «Перекрестки: фантастические рассказы Юга» («Crossroads: Tales of the Southern Literary Fantastic») и документальный справочник «Диковинки Алабамы» («Alabama Curiosities»). Среди последних изданий – повесть «Ночной тайник» («The Night Cache») и сборник «Гигант-потаватоми и другие истории» («The Pottawatomie Giant and Other Stories»).

Энди Дункан родился в Бейтсберге, штат Северная Каролина, учился в писательской мастерской «Кларион-Вест» в Сиэтле, а сейчас живет во Фротсбурге, Мэриленд, с женой Сидни и преподает на кафедре английского языка в местном университете. Его блог можно найти по адресу: http :// beluthahatchie . blogspot . com .

Одновременно печальная и забавная история, которую вам предстоит прочесть, порадует всякого, кто рос в 50-е, охваченные безумием НЛО, и не спал допоздна, круглыми глазами вчитываясь в потрепанную книжку Дональда Кейхо «Летающие тарелки существуют на самом деле»…

Она постучала в мою парадную дверь после полудня накануне Хэллоуина – время гадостей и сладостей, вот я и не горел желанием открывать. В этом мире старика ждет скорее первое, чем второе. Я решил, пусть себе стучит, но бесконечное «бум-бам!» мешало сосредоточиться, а ведь заполнять старые гильзы порохом и так задачка не из легких, что говорить, когда тебе за восемьдесят и руки трясутся.

– Ладно-ладно, черти вас дери! – рявкнул я, поднимаясь из-за стола.

Ударился об него и опрокинул шейкер – с перцем, так что ерунда. Ма не одобрила бы подобные словечки, но все мы проживаем жизни, совершая то, чего не одобрили бы матери. В нашем положении, на этой захудалой планете, ничего не поделаешь.

Я прижался к двери, пытаясь что-нибудь разглядеть в щель между занавеской и стеклом, но увидел лишь отфильтрованный защитной сеткой солнечный свет, обычно он раньше трех дня в мою нору не проникает. За шторкой угадывалась тень, похожая на человеческую макушку, только низко, как будто ребенок. Наверное, один из мальчишек Холтонов с оранжевой картонной коробкой для пожертвований и фотографией какого-нибудь тощего африканского ребенка, слизывающего кукурузную кашу с пальцев. Некоторые говорят, мол, Холтоны прям как из песни Джонни Кэша – настолько благочестивы и святы, что все мирское им чуждо.

– Чего надо? – спросил я, одной рукой взявшись за засов, а другой нащупывая в кармане четвертаки для голодающих детей.

– Мистер Нельсон? Мистер Бак Нельсон? Я бы хотела с вами поговорить, если не возражаете. В доме или на крыльце – решать вам.

Женщина, не ребенок, однозначно. Я одернул занавеску и увидел красивое лицо под дурацкой шляпой (будто сдвинутая набок тарелка) и губы, накрашенные темно-красным под стать волосам. Я отодвинул засов и распахнул дверь, но вторую, сетчатую, оставил закрытой. А узрев гостью в полный рост, ощутил приступ глупого тщеславия и пожалел о своей лени: утром не сменил комбинезон на чистый. Ее сапоги заканчивались где-то у колен, но подол обтягивающего зеленого платья начинался гораздо, гораздо выше. Дамочка была совсем миниатюрной – едва ли мне по ключицы, – однако и слепой бы понял, что она взрослая. Совершенно. Я заволновался, не торчат ли у меня волосы, и почувствовал, как рука без всякой команды скользнула по затылку.

«Успокойся, сынок».

– Я с тысяча восемьсот девяносто четвертого отвечаю каждой душе, какая бы ни окликнула Бака Нельсона, наверное, должен ответить и вам. О чем вы хотите поговорить, мисс?..

– Мисс Хейнс. Я репортер, представляю Ассошиэйтед Пресс.

– Репортер, – повторил я. Челюсть напряглась, а рука потянулась к засову так же естественно, как только что приглаживала волосы. – Должно быть, вы ошиблись.

Я едал печенье побольше размером, чем ее крошечная сумочка, но гостья выудила из нее маленький блокнот на пружине и, перевернув страницы, сощурилась. Написанное походило на секретарские пометки, а отнюдь не на школьные почеркушки.

– Но, сэр, вы в самом деле Бак Нельсон? Первое шоссе, Маунтин-Вью, штат Миссури? Бак Нельсон, написавший книги о своих путешествиях на Луну, Марс и Венеру?

«Венеру» прозвучало уже приглушенно, потому что я захлопнул дверь у дамочки перед носом и щелкнул засовом, проклиная свои замедленные ржавые рефлексы. Давно ли дурацкие репортеры перестали соваться сюда и разнюхивать? Недостаточно давно. Максимально быстро я прохромал к задней двери – получилось очень быстро, даже в моем возрасте, дом-то маленький, – заперся и здесь и задернул все шторы. Затем включил «Зенит» и прибавлял громкость, пока порицающий стук и призывы репортерши не затерялись в шуме.

Во время последней бури антенну на крыше перекосило, и теперь разглядывать картинку на экране было так же легко, как пытаться прочесть дорожный указатель в метель, но звук все же проходил нормально. Когда я уселся за стол с гильзами от дробовика, начался один из сериалов. Вообще я не слежу за женскими байками, однако послушал, как Стью и Джо снова пили кофе в Хартфорд-хаус и все говорили о мертвой бедняжке Юнис и той сумасшедшей девчонке, которая ее застрелила, потому что ей велел призрак. Ну да, та блондинка Дженнифер чокнутая, но еще она красотка, и с тех пор как ее сослали в лечебницу, история стала и вполовину не такой интересной.

Порох сыпался мимо гильз, и это вкупе с шумом, нервотрепкой и прослушанной серией напомнило мне, что так или иначе уже давно пора обедать и я голоден. Я прошел на кухню, поставил сковородку на большую горелку и, достав из морозилки кусок жира, бросил его плавиться, а сам тем временем сполоснул в раковине свежеочищенные кусочки белой рыбы и опустил их в миску с кукурузной мукой. И все под аккомпанемент болтовни из телевизора и стука и криков городской девицы, на сей раз доносившихся от задней двери. Я слышал, как каблуки ее сапог гулко звучат по крыльцу, под которым раньше было собачье место – там обычно лежал Тедди, и туда же пытался втиснуться другой пес, Бо, при его-то габаритах. Девица наверняка тоже хотела поговорить о бедном старине Бо и готовилась взглянуть на его могилу, как будто могила что-то докажет…

А мисс Ассошиэйтед Пресс оказалась настойчивой, этого не отнять. Теперь она сунула какую-то штуку под дверь – я услышал шорох, будто полевка прошмыгнула. Маленькую карточку вроде тех, какие всегда оставляет методистский проповедник, только блестящую. Я не стал ее подбирать. Чего я там не видел? Взамен я опустил рыбу в горячее масло без единого всплеска. Рукам моим давно не хватает сноровки для оружия и рабочих инструментов, но на кухне я ловчее иной старушки. Благо, с тех пор как повсюду протянулись линии электропередач, а вдоль шоссе выросли супермаркеты, для пропитания более не нужно стрелять.

Когда рыба хорошенько зашипела, мисс Пресс уже не было слышно.

– Спонсоры показа «В поисках завтрашнего дня»… универсальное чистящее средство «Шик и блеск» и… жидкость для мытья посуды «Радость». Мойте чисто, мойте быстро, с «Радостью»! Наша история продолжится через минуту.

* * *

Утром я проснулся ни свет ни заря. Не держу дойных коров годами – последней была Молли, с кривым, будто завившимся от влажности рогом, забавная старушка, а какая спокойная и милая… Но когда долгих семьдесят лет доил коров, трудно поддаться и позволить солнцу управлять твоим распорядком. К первым лучам я уже умял тарелку детской манной каши, к которой пристрастился, с каплей меда и выбрался на задний двор охотиться на пчел.

В моем тряпичном мешке болталось три смоченных в сахаре кукурузных початка. Один я положил на пенек, второй – на заборный столбик, а третий – на валун, откуда бежит к ручью тропинка, мимо бревна-лизунца с еще сохранившейся солью, отчего и травой оно до сих пор не заросло. Затем я устроился на старой табуретке для дойки и стал ждать. Некоторое время назад я отказался от табака, потому как больше не чувствовал вкуса и цена с налогами стала настолько высока, что просто рука не поднималась сунуть все это в рот. Но пучки жевательного все еще с собой носил, как раз для моментов задумчивости, и теперь сидел и жевал, наблюдая, как с початками ничего не происходит. С моего места были видны все три – даже голову поворачивать не нужно, только взгляд переводи. Мои глаза и до поломки антенны уже толком не видели «В поисках завтрашнего дня», но они до сих пор в силах рассмотреть пчелу, кружащую над приманкой.

Початок на пне сработал первым, но пчела лишь его понюхала и ужужжала прочь, так что я не двинулся с места. То же повторилось с кукурузой на заборе и на камне. Три пчелы прилетели и улетели. А потом явился самый огроменный ублюдок из всех, каких я только слышал, – как будто самолет протарахтел в двадцати футах над головой – и надолго завис у заборного початка, наполняя лапки. Вверх он поднимался еле-еле, лениво, словно человек, уставший тягать кувшин туда-сюда, а напоследок сделал три медленных круга в воздухе, запоминая место. Когда он улетел в лес, я уже бежал следом.

Мистер Большая Пчела провел меня вверх по склону к колодцу на старой земле Маккуорри, но затем нырнул в ежевичные кусты и, пока я их обруливал, скрылся из виду. Пришлось вслушиваться, затаив дыхание, и в итоге я уловил легкий шорох, будто шелест листвы, вот только в той стороне ни единого листочка не было. Разумеется, там обнаружился большой полый дуб с дуплом. Сквозь трещину в самой нижней развилке туда-сюда оживленно сновали пчелы. Если откровенно, я зашел уже не в свои владения. Земля Маккуорри принадлежала банку в Кейп-Жирардо… если вообще кому-то принадлежала. Но покуда дерево еще не спалили, мои притязания сгодятся для всякого охотника за пчелами. Я тихонько приблизился и вырезал крест чуть ниже развилки, где его увидит любой идиот – даже я сам, потому что я, как выяснилось, порой могу пропустить собственные метки или упорно откапывать в комоде носок, который уже на моей ноге. К улью я подкрадывался прямо как к двери накануне, а потому сразу вспомнил мисс Пресс, о коей начисто позабыл. И когда я, складывая ножик, повернул обратно к дому, она сидела на бугристых останках дымохода Маккуорри, болтала ногой и махала мне, словно черт, из табакерки вылезший. Чтобы попасть домой, нужно было пройти мимо нее, поскольку поворачиваться к девице спиной, обходить гору и топать по длинной щебеночной тропке не хотелось. К тому же она бы все равно меня выследила, раз уж здесь нашла. Я снова раскрыл нож и, пока приближался к репортерше, обстругивал прутик орехового дерева.

– Здравствуйте, мистер Нельсон. Начнем с чистого листа?

– Я с вами балаболить не буду, – отрезал я, ткнув в нее лезвием. – И прогуливаться тоже, – добавил, когда мисс Пресс соскользнула с каменной кладки и пошагала рядом. – Я просто иду домой самым прямым путем, а вы можете шляться, где хотите. Свалитесь в яму, а я продолжу идти, клянусь, даже не приторможу. Я так уже делал. Оставлял репортеров умирать в лесу.

– Ох, я вам не верю, – радостно прощебетала она.

Ну хоть оделась подходяще для лесной прогулки – в джинсы и мужские ботинки без каблуков. Только на лице все та же раскраска, и шляпа эта дурацкая, и красный свитер такой же обтягивающий, как давешнее платье.

– Но я тоже с вами не прогуливаюсь, – продолжила мисс Пресс. – Иду совсем одна, просто прямо за вами. Вы даже меня не увидите, если не повернете голову. Мы оба гуляем поодиночке, но вместе.

Я промолчал.

– Он приземлился где-то здесь рядом? – спросила она.

Я промолчал.

– Вы ведь в последнее время не устраивали пикников?

Я промолчал.

– Должны бы устроить еще один.

Я промолчал.

– Я пишу статью о «Близких контактах». Слышали про новый фильм? С Ричардом Дрейфусом? Он снимался в «До свиданья, дорогая» и в «Челюстях», там про акулу. Эти-то видели? Вы ходите в кино?

Какая-то спугнутая нами животина – может, индюшка – шмыгнула в кусты, и я услышал, как репортерша резко втянула воздух.

– Готова поспорить, вы смотрели «Избавление», – сказала она.

Я промолчал.

– Мой редактор решил, что было бы интересно пообщаться с теми, кто действительно, ну, знаете, заявлял о близких контактах… встречался с людьми из космоса. Правильно говорить «контактеры», да? Вы же один из первых контактеров, мистер Нельсон? Кажется, в пятьдесят шестом?

Я промолчал.

– Да ладно, мистер Нельсон, не будьте таким букой. В Калифорнии со мной уже все общались. И мистер Бетурум тоже.

«Даже не сомневаюсь, – подумал я. – У Трумена Бетурума при виде юбки мозги отключаются».

– Я говорила с мистером Фраем, мистером Кингом и мистером Оуэнсом. И с мистером Анджелуччи.

По мне, так Орфео Анджелуччи один из первостепеннейших лжецов в мире, такой же, как Адамски.

– Эти имена для меня пустой звук, – сказал я.

– Они рассказывали истории, подобные вашей. О встречах с Космическими Братьями, похищениях, всяких чудесах и возвращении на Землю с обретенной мудростью.

– Если вы говорили с ними всеми, – заметил я, – то должны были от них и набраться этой мудрости. Или еще чего набраться. Так зачем вы преследуете старика по лесу?

– Вы другой. Вы знаете многое, не известное им.

– Многое, угу. Что, например?

– Как охотиться на пчел.

Я фыркнул:

– На пчел. Вам никогда не придется на них охотиться, мисс Пресса. Принцесса. Вы можете купить себе мед в продуктовом, а если лень идти в магазин, то просто попросите, и какой-нибудь чертов идиот притащит вам мед бесплатно на серебряном блюдце.

– Ну… благодарю.

– Это не комплимент, а четко сформулированное предупреждение об опасности. Как табличка «Моста нет!» или этикетка «Яд». Пишите, что пожелаете, мисс Принцесса, но от меня не ждите ни единого слова. Все нужные слова вы уже знаете.

– Но, мистер Нельсон, раньше вы так открыто делились пережитым. Я читала, что всякому, кто смог добраться сюда от шоссе, вы рассказывали о пришельце Бобе Соломоне, и о том, как луч из тарелки вылечил ваши поясничные боли, и о прекрасных зеленых пастбищах на Марсе. Еще вы регулярно устраивали трехдневные пикники прямо здесь, на своей ферме, для всех желающих поговорить о Космических Братьях. И раздавали мешочки с образцами шерсти своего четырехсотфунтового венерианского пса.

Я остановился и резко обернулся к репортерше, и она, отскочив на шаг, чуть не упала.

– Он никогда не весил четыреста фунтов, – сказал я. – Вы, репортеры, вечно готовы заглотить очередную байку. Глотали б тогда для практики яйца целиком, как змеи. К вашему сведению, мисс Принцесса, Бо едва набрал триста восемьдесят пять фунтов, и то лишь раз – на автомобильных весах заправки «Союз семьдесят шесть» в июне шестидесятого, в день, когда объелся силоса, и Клей Ректор, проводивший замеры, говорил, что эти весы отметят разницу, даже если вытащить карту дорог из кабины, цифра не с потолка взята, ясно?

Остановившись перевести дыхание, я встряхнулся, отвернулся от изумленного женского лица и пошел дальше.

– Тогда я посадил старину Бо на научную диету. Следил за объемом порций, каждый день запрягал его в сани, полные бревен, камней и всего такого, ведь собакам, знаете ли, для счастья нужна физическая нагрузка, и он похудел где-то, ох, до трехсот десяти или двадцати и явно снова стал более резвым. Он носился по округе, резко сворачивал, дергал сани туда- сюда. Вот откуда валуны, которые вы сегодня видели на дальнем пастбище, – там Бо вышвырнул их из саней. Четыреста фунтов, вот так чушь! Если это все, что вы знаете, то вы не знаете ничего, вот вам факт.

Разогретый прогулкой, теплым днем и собственной мощной речью, я задал довольно быстрый темп, но дамочка не отставала, да еще и записывала что-то в своей тетрадке серебряной ручкой, ловившей солнечные блики.

– Я исправлюсь, – заверила она. – Так что произошло? Почему прекратились пикники, а вы перестали отвечать на письма и всех гостей прогоняете дробовиком?

– А то сама не видишь, что произошло. Я постарел, женщина. Поймешь, каково это, когда сама состаришься. Все, кто верил в меня, умерли. И все, кто не верил, но потакал, тоже. А теперь даже те, кто просто считал себя обязанным меня терпеть, начинают уходить. Бо умер, и Тедди, мой земной пес, а потом правительственные мальчики шагнули на Луну и сказали, что не увидели там ни горнодобывающих работ, ни колонистских поселений, ни гигантских собак Космического Брата, ничего такого, о чем болтал старый Бак. И какую сказку они сочинили вместо моей истории? Подумать только! Пыль, камни и кратеры, насколько хватает глаз, а если пройти еще дальше, далеко-далеко, то снова найдешь пыль, камни и кратеры, и еще дальше, и еще, пока не вернешься туда, откуда начал. Вот и все, детки, умойтесь, это и есть Луна. Есть, конечно, исключение – участки, где пыль так глубока, что, приземлившись там, провалишься, пойдешь ко дну, а на дне найдешь что? Хвала Иисусу, еще больше пыли, как раз то, о чем всегда мечтал! Они не увидели ничего, что не захотели увидеть. Ни плавучих автомобилей, ни бриллиантовых озер, ни обнаженных по пояс лунных девчонок – лишь беспросветное унылое ничто. Черт, да лучше б в Арканзас слетали, там хотя бы можно закинуть удочку и поймать леща. А еще боли в пояснице вернулись. – Мы уже добрались до моего крыльца, и я опустился в кресло-качалку. – Они всегда возвращаются, по словам моего врача. Точнее, врачей, во множественном числе. Сейчас у меня уже третий. Первые два умерли. Что-то с чем-то, да? Пережить двух своих врачей…

Ручка продолжала царапать бумагу.

– Может, несмотря на прошедшие годы, от луча Боба Соломона все еще есть польза? – предположила репортерша.

– Главное, никакого вреда. Судя по сегодняшней болтовне об инопланетянах, мне повезло, что старина Боб не загнал бур мне в задницу и не отправил домой с нервным срывом и тремя потерянными часами жизни. Сегодня всех волнуют только эти большеглазые пришельцы, сующие длинные холодные пальцы людям в подштанники. Врачи из космоса. Что ж, коли им так нужны три часа моей жизни, добро пожаловать на мой последний визит к урологу. Думаю, он как раз длился три часа, пусть наслаждаются.

– Все отнюдь не так, – возразила она. – А как же «Звездные войны»? Фильм уже собрал больше денег, чем любой другой. Больше, чем «Унесенные ветром» или «Звуки музыки». А значит, людям все еще не безразличен космос и дружелюбные инопланетяне. И новый фильм с Ричардом Дрейфусом, о котором я упоминала, основан на подлинных материалах об НЛО. Доктор Хайнек помогал. Это возродит интерес к прошлым визитам на Землю.

– Я, кажется, побывал, у каждого доктора в стране, – сказал я, – но не помню, чтобы встречался с доктором Хайнеком.

– А с доктором Ратледжем?

– Он занимается ногтями на ногах?

Дамочка шлепнула меня по плечу блокнотом:

– А теперь вы просто издеваетесь! Доктор Харли Ратледж – ученый, физик. В Южном университете штата Миссури. Тут совсем рядом. Он много лет серьезно исследует НЛО прямо здесь, в Озарке. Вы должны его знать. Он документирует блуждающие огни… Например, в Хорнете недалеко от Неошо.

– Про огни я слыхал. – сказал я, – но не знал, что ученым есть до них дело.

– Вот видите! – почти взвизгнула репортерша, как будто открыла желанный подарок или доказала свою правоту. – Многое изменилось с тех пор, как вы заперлись в четырех стенах. Сегодня НЛО, летающими тарелками и пришельцами интересуется даже больше людей, чем в пятидесятые. Вы должны устроить еще один пикник.

Стоило начать говорить, и я понял, насколько с ней легко, насколько приятно сидеть на солнышке и мило беседовать с симпатичной девицей, да и вообще хоть с кем-нибудь. Да, мне было одиноко, я скучал по пикникам, по разномастному люду на ферме, коего никто другой нигде в другом месте никаким чудом бы не собрал. Но теперь я заметил и кое-что забавное. Поначалу мисс Принцесса, чье настоящее имя я забыл, вела себя как вся такая городская, образованная и сдержанная мадам. Но чем дольше она сидела на моем крыльце и трепалась о том о сем, тем больше расслаблялась и тем отчетливей становился деревенский говорок, будто она всю жизнь провела в глуши. Это вроде как настораживало. Разве не так делает Майк Уоллес в «60 минутах»? Притворяется своим в доску, чтобы ты забылся и выдал себя с потрохами?

– Как там называется твоя родина? – спросил я.

– Марс, – ответила Принцесса и рассмеялась. – Не волнуйтесь. Это городок в Пенсильвании, к северу от Питтсбурга. Хотя обосновалась я в Чикаго. – Она вскинула голову, нахмурилась и выпятила нижнюю губу: – Вы не смотрели мою карточку! Вчера, когда вы мне нагрубили, я сунула ее под дверь.

– Не видел.

И ведь почти не соврал, так как утром даже не удосужился поднять визитку с пола. На самом деле я начисто о ней забыл.

– Идемте вечером к озеру Клирвотер. Доктор Ратледж и его студенты проведут там всю ночь, готовые к чему угодно. Он сказал, что будет мне рад. А значит, и вам тоже. Видите? У вас есть друзья в верхах. Они расположатся на смотровой площадке, там надо съехать на грунтовую дорогу. Знаете где?

– Знаю.

– А ночью вы за руль садитесь? Или мне за вами заехать? – Она моргнула и закусила губу, будто внезапно что-то осознала. – Может не получиться…

– Не напрягайся, – сказал я. – Полагаю, все еще вожу так же хорошо, как прежде, и мой пикап тоже на ходу. Не то чтобы я собирался тащиться в такую даль, лишь бы поглазеть на небо. Это я могу сделать и с собственного крыльца.

– Да, в одиночестве. Но согласитесь, есть что-то особенное в групповом наблюдении?

Я промолчал, и Принцесса, сунув блокнот обратно в сумочку, встала и оттряхнула задницу обеими руками. Можно подумать, я никогда не подметал крыльцо.

– Спасибо за интервью, мистер Нельсон.

– Не было никакого интервью, – проворчал я. – Мы просто поговорили, вот и все.

– Тогда спасибо за разговор. – Она пошагала через двор к прорехе в кустах рододендрона, откуда начиналась подъездная дорожка. – Надеюсь, вы появитесь сегодня, мистер Нельсон. Надеюсь, не пропустите шоу.

Я наблюдал, как гостья обогнула куст, послушал хруст гравия под ее ботинками, а потом она ушла и шаги стихли. Я вернулся в дом, запер сетчатую дверь и деревянную и напоследок еще глянул за занавеску, чтобы удостовериться. Многие похищенные, как я слышал, вспоминали о встрече с пришельцами далеко не сразу. Такие воспоминания назывались «восстановленные» – вроде как забросил мяч на крышу весной, а нашел по осени. Тем людям для толчка нужны были врачи, а меня подтолкнула репортерша. Все эти счастливые разговоры расшатали какую-то штуковину внутри меня, то, о чем я не думал годами, и оно разлилось внутри, как вышедшая из берегов река, подкатило к горлу тошнотой. Если б я хотел, чтоб меня тошнило воспоминаниями, то предпочел бы в этот миг быть один… словно одиночество вдруг оказалось чем-то новым и крайне необходимым, а не моим ежедневным спутником.

Я закрыл за собой дверь чулана, включил свет, дернув за веревку, и потащил из-под полки ящик из дешевой неоструганной древесины – такой огромный, мог бы вместить парочку трупов. Лампочка на цепочке закачалась, таская по стенам тени. Как-то раз я поехал на завод, чтобы забрать собачий корм прямо со склада (так дешевле), и его отдали как раз в таких ящиках. Дерево все еще хранило резкий запах. Ящик скользнул по полу, угол зацепился за ковер и, разорвав рыжий ворс, обнажил узловатую сосну. Ворс был потертый, но кто заморачивается, покупая двадцатилетний ковер? Стоявшие на крышке коробы с инструментами загромыхали и затряслись, два раззявили пасти, а последний заржавел и не открылся. Я спустил все три на пол, поднял крышку ящика, отодвинул лежавшее сверху пушистое синее одеяло и начал вытаскивать вещи по одной. Что-то оглядывал мимолетно, с другими задерживался подольше. Я не искал ничего конкретного, просто хотел прикоснуться к ним, взвесить каждую в ладонях и разложить воспоминания вокруг, в чулане, под светом голой лампы.

Мятая листовка с засохшим грязным отпечатком ноги, надорванная сверху, будто ее сорвали со скобы на доске объявлений или телефонном столбе:

КОСМИЧЕСКАЯ КОНВЕНЦИЯ

Выступают докладчики, контактировавшие с нашими Космическими Братьями

ПИКНИК

Море музыки, астрономический телескоп, возможность увидеть лунные кратеры и т. д.

Приглашение публичное – оповестите всех

Вход 50 центов и пожертвование 1 доллар

Дошкольникам бесплатно

БЕСПЛАТНЫЙ КЕМПИНГ

Берите свои палатки, дома на колесах, туристическое снаряжение, раскладные кресла, спальные мешки и т. д.

СТОЛОВАЯ на территории: жареная курица, сэндвичи, кофе, холодные напитки и т. д.

Конвенция проводится ежегодно в последнюю субботу, воскресенье и понедельник июня

по адресу

ФЕРМА БАКА

Бак Нельсон, шоссе 1

Маунтин-Вью, Миссури

Заголовок из местной газеты:

«КОСМИЧЕСКИЙ ПИКНИК НА ФЕРМЕ БАКА

ПРИВЛЕКАЕТ 2000 ЧЕЛОВЕК».

Старый журнал «Life» в прозрачном конверте, Мэрилин Монро вся сморщилась под полиэтиленом. 7 апреля 1952. Заголовок: «Доказательства существования летающих тарелок». Я вытащил журнал, долистал до статьи и прочел: «Современная наука не может охарактеризовать эти объекты как природные явления – исключительно как искусственные устройства, созданные и управляемые высшим разумом».

Пакетик с тремя или четырьмя собачьими волосками, наклейкой в виде силуэта летающей тарелки и надписью: «ШЕРСТЬ БО – ИНОПЛАНЕТНОГО ПСА БАКА».

Тедди не возражал, когда я, срезая с него колтуны, настриг немного лишнего на продажу. Бо к тому времени уже умер, но народ продолжал требовать шерсть. Кое-кто из соседей, наверное, разнес бы в щепки мои дом и сарай в поисках Бо, если б думал, что где-то здесь спрятано тело. Некоторые не угомонятся, пока лично не проверят труп, и я не мог подпустить к нему ученых с их пилами и склянками выпотрошить его: При одной только мысли об этом вспоминалась старая песня:

Нет уж, сэр. Никаких плясок на костях. Я спрятал тело Бо в неглубокой пещере и едва не заполз следом, потому как сам почти умер, пока цеплял его ковшом трактора, поднимал и сбрасывал. А потом я так хорошо его замаскировал щебнем и собранным в округе камнями, что и сам уже не знаю, где то место среди всех этих булыжников и пещер.

Я скрыл ото всех смерть Бо. Народ начал роптать, чего это я его не демонстрирую, точно циркового мула, не даю поглазеть, потыкать, покататься верхом. Я сказал всем, якобы он не любит чужаков, и нагло соврал. Бо, добряк-переросток, сбивал меня с ног и облизывал, а кем, как не чужаком, я был для него в самом начале? Все мы были чужаками. И мешочки с шерстью Тедди – еще одна наглая ложь. Как и всякое другое, о чем я рассказывал, когда путался в собственной истории или не мог точно вспомнить, какое событие происходило между тем и иным, и вынужденно заполнял пробелы. Так же как заполнял щели между камнями, которыми отделил себя от Бо, дабы не подпустить коршунов и в надежде, что стена достаточно крепка и продержится целую вечность.

Вот только история не похожа на стену. Чем больше материала вы добавляете к стене – шпаклевка, дерево, плоские камни, – тем труднее ее обрушить. А когда годами дополняешь свою историю всякой всячиной, она становится лишь слабее. Тут кусочек, там кусочек, и со временем сам забываешь, где что должно находиться, а каждая добавка – шанс для какого-нибудь остолопа задать еще несколько вопросов, еще сильнее тебя запутать, вскрыть еще пару пробелов и заставить тебя заполнять и их, и так без конца и края. В итоге уже не хочется рассказывать ничего и никому, кроме себя, ведь ты – единственный, кто в эту историю действительно верит. По крайней мере, в какую-то ее часть. От прочих же, кто просто хочет посмеяться и позабавиться за твой счет, ты бежишь прочь, или отделываешься матом, или отво- рачиваешься, пока вопросы не заканчиваются, пока люди не забывают, пока им не становится все равно. И ты остаешься просто чокнутым старым фермером с Первого шоссе, чахлым, больным, рыдающим на полу чулана, чихающим от пыли и вытирающим сопли.

Хотя далеко не все было ложью.

Нет, сэр. Отнюдь не все.

И это самое страшное.

Потому что каждый год в июне репортеры возвращались. И охотники на уток, увидевшие одним глухим морозным утром в небе нечто чудное и с тех пор ищущие ответ. И отставные вояки, твердившие о «протоколах», «отчетах об инцидентах» и «нарушении системы безопасности». И напудренные старушки, которые утверждали, будто как-то днем обошли розовый куст и очутились на кольцах Сатурна. И битники из колледжа, и туристы в коротких штанишках и с «Полароидами», и женщины, продающие хворост и светящиеся в темноте космические фрисби, и юнцы с антеннами на головах, и соседи, просто хотевшие проверить, разорился ли старый Бак или еще годик продержится. Все они являлись точно в срок, как пересмешники. Но единственный, кто так и не пришел, ни одного проклятого раза с тысяча девятьсот пятьдесят шестого года от рождения Господа нашего, так это инопланетянин Боб Соломон собственной персоной. Сама суть чертовых пикников, виновник торжества, так и не показал носа. Вот почему я на самом деле отказался от пикников, разочаровался в индустрии летающих тарелок и с тех пор не высовывался. Не из-за долбаных болей в пояснице, Человека-мотылька, Барни и Бетти Хилл и их забав со страшилищем и не из-за унылых камней, привезенных с Луны и брошенных мне в лицо, точно уголь в рождественский чулок. Нет, причина в Бобе Соломоне, который обещал вернуться, остаться на связи, продолжить светить своим бело-голубым целительным лучом, потому что любит землян и любит меня, но не сдержал слово.

Что же помешало ему вернуться? Он не умер. Там, откуда он, смерти не существует. И Бо до сих пор бы резвился, если бы остался дома. Нет, какая-то беда стряслась между Маунтин-Вью и Бобом Соломоном, оттолкнула его. Я что-то сделал? Чего-то не сделал? Узнал то, чего не должен был знать? Или что-то забыл? Отмахнулся от того, что должен был бережно хранить и ценить? И вообще, найдет ли Боб Соломон Маунтин-Вью, если придется? Узнает ли меня? За двадцать с лишним лет Земля далеко уплыла, и мы вместе с ней.

Вытерев нос ладонью, я сунул Мэрилин обратно в полиэтилен, потянулся и выключил свет. И так и сидел в зябкой темноте, словно в холодном и ясном открытом космосе.

* * *

Я хорошо знал поворот к смотровой площадке у озера Клирвотер и все же едва не пропустил его той ночью – настолько непроглядно черной была дорога через лес. Лишь буквы, вырезанные на знаке-стрелке и заполненные белой отражающей краской, вспыхнув в свете фар, заставили меня ударить по тормозам и не дали проехать мимо. Я сидел и ждал, включив левый поворотник, хотя в обоих направлениях не было ни намека на другие машины. Тик-тик, тик-тик – зеленый свет вспыхивал на сосновых ветках. Затем я съехал с шоссе и, едва шины заворчали по гравийке, выключил сигнал. Каменную смотровую построил Гражданский корпус охраны окружающей среды еще в тридцатых, и дорога, проложенная туристами, с тех пор не улучшалась, так что я медленно поднялся на холм по этой узкой прямой тропе в чаще леса. Разок я разглядел глаза какой-то твари, бросившейся пикапу наперерез, но больше вокруг не было ни души, и, добравшись до площадки и низкой стены вдоль всего хребта, я подумал: может, не туда приехал. Но потом увидел две машины и фургон в дальнем конце, где обычно паркуется молодняк, когда приезжает потискаться, и слоняющиеся рядом темные человеческие фигуры. Я припарковался в стороне, заглушил мотор и выключил свет. Обзор сразу улучшился, и я смог рассмотреть пляшущие на земле лучи фонариков, когда люди шли от машин к каким-то темным силуэтам выше человеческого роста. Я захлопнул дверь и в наступившей тишине расслышал низкие голоса. Стоило подойти ближе, и невнятный шум сложился в слова:

– Гравиметр отстроен.

– Спасибо, Изабель. Уоллес, что там с анализатором спектра?

– Включается, док. Дайте ему минутку.

– У нас может не быть минутки, а может быть хоть десять часов. Кто знает? – Я направился к этому голосу, показавшемуся старше остальных. – Наши гости становятся непредсказуемыми.

– Гости? – переспросила девушка.

– Нет, ты права. Я нарушил собственное правило. Мы ведь не знаем, разумны ли они, а даже если разумны, они могут оказаться и не гостями вовсе. Вдруг они местные, коренные, не то что Уоллес. Ты ведь из Джорджии, Уоллес?

– У нас компания, док, – отозвался парень.

– Да, вижу, хоть и с трудом. Здравствуйте, сэр. Чем я могу вам помочь? Уоллес, прошу. Где твои манеры.

В лицо ударил луч фонаря, ослепив меня, но профессор выхватил его из рук парня, перевернул и направил себе под подбородок, как делают юнцы, строя страшные рожи, так что я увидел затененную версию его округлой челюсти, крупный нос и пышные усы.

– Я Харли Ратледж, – представился он. – Вы, должно быть, мистер Нельсон?

– Да.

Я протянул руку, и луч фонаря тут же ее поймал. Затем в свете появилась вторая ладонь и сжала мою. Костяшки были сухие, красные и потрескавшиеся.

– Очень приятно. – Профессор выключил фонарик. – Полагаю, наша общая знакомая объяснила, чем мы тут занимаемся? Простите за темноту, но мы поняли, что излишек света с нашей стороны, скорее, портит видимость и искажает эксперимент.

– Отпугивает их? – спросил я.

– М-м-м, нет, не совсем. Их способность пугаться в принципе под вопросом, но зато мы в какой-то мере доказали, что эти, э-э, световые явления… реагируют на наши огни. Мы машем, они мелькают в ответ. Мы светим в воду, они спускаются на воду. Очень увлекательно, но предполагает возможность отражения, визуального эха, которую мы скрепя сердце должны исключить. К тому же нам бы хотелось по мере возможностей увидеть, как ведут себя огни не под наблюдением. Хотя, кажется, их трудно обмануть. Есть даже фантастическое предположение, будто они могут читать мысли исследователей. Ах, Уоллес, неужто можем приступать? Очень хорошо, чудесно.

Мне в руку ткнулся твердый пластик, и я на секунду решил, что Ратледж предлагает мне выпить.

– Бинокль, мистер Нельсон? У нас всегда есть запасные, а вы можете помочь нам наблюдать.

– Нам говорили, вы всю жизнь видите блуждающие огни, – раздался голос девушки. – Правда?

– Наверное, можно и так сказать. – Я прищурился в бинокль.

Когда смотришь на темноту впритык, она становится еще темнее.

– Так клево, – сказала Изабель. – Я собираюсь написать диссертацию о ночных огнях на низкой высоте с явными признаками собственной воли. Я называю их носсволами для краткости. Блуждающие огни, светлячки сокровищ, огненные шары, призрачное сияние, шаровые молнии, бесовские вспышки, светильник Джека, блуднички. Я бы хотела как-нибудь взять у вас интервью. Подумать только, если вы все эти годы записывали свои наблюдения…

Некоторые заметки я и впрямь делал и почти сказал об этом, но Ратледж нас прервал:

– Изабель, не напирай на едва знакомого человека. Лучше помоги Уоллесу с магнитофоном. У тебя рука тверже, а мы ведь не хотим, чтобы он вновь порезался.

Девчонка утопала прочь, а я нашел, на чем сосредоточить взгляд: красный мигающий свет на пожарной вышке на горе Том-Сок.

– Вы должны простить Изабель, мистер Нельсон. Молодежь полна энтузиазма, и она упорно втискивает в этот ряд шаровую молнию, хотя я им объясняю, что молния – совершенно отдельное явление.

– Это вам рассказала наша общая знакомая? Девчонка-репортер? – спросил я. – Мол, я вижу блуждающие огни в этих местах с самого детства?

– Да, и о вашем интересе к нашим исследованиям, хотите сравнить свои народные знания с нашими несколько более научными изысканиями. Я сказал ей, вы можете присоединиться к нам сегодня, если не будете трогать оборудование и путаться под ногами, когда… эм, что-нибудь произойдет. Довольно неправильно пускать сюда неподготовленного местного наблюдателя… но, откровенно говоря, мистер Нельсон, все в этом проекте неправильно, по крайней мере по мнению Геологической службы США. Так что будем нарушать правила вместе, хех. – Сияющий зеленый круг вспыхнул и исчез на уровне груди Ратледжа: он проверил часы. – Если честно, я думал, мисс Рейнс приедет с вами. Я так понимаю, она скоро будет?

– Меня не спрашивайте. – отмахнулся я, пытаясь разглядеть саму башню под мигающим светом. Черный металл на фоне черного неба. Мне-то послышалась фамилия репортерши Хейнс, но не все ли равно. – Может, у нее есть дела поинтереснее.

– О, сомневаюсь, она не скрывала своей заинтересованности. Вы хорошо знаете мисс Рейнс, мистер Нельсон?

– Это точно не про меня. До сегодняшнего утра в жизни ее не видел. Нет, погодите. До вчерашнего дня.

– Чудесная девушка, – не унимался Ратледж. – И такая энергичная.

– Меня такие утомляют.

– Ага, что ж… еще раз – рад знакомству. Мне лучше проверить, как там справляются Изабель и Уоллес. В фургоне есть напитки и закуски, а также раскладные стулья и одеяла. Мы здесь на всю ночь, чувствуйте себя как дома.

«Я и так дома», – подумал я, пока возился с фокусом бинокля, а Ратледж трусил прочь, топая, как вспугнутая перепелка.

Я не позволял себе вглядываться в ночное небо – лишь мельком, убеждаясь в наличии Луны, Венеры, Ориона, Млечного Пути и всякого прочего и чувствуя легкое головокружение, оттого что смотреть больше некуда. И вот теперь ощутил себя излечившимся много лет назад пьяницей, который вдруг оказался заперт в пивной. Яркий клочок вон там – огни Пьемонта? А эти два, нет, три самолета направляются в Сент-Луис? Я не мог винить мисс Принцессу за то, что не рассказала профессору всю правду обо мне, иначе он имел бы все основания прогнать сумасшедшего старика прочь. Интересно, куда подевалась сама репортерша? Мы с Ратледжем оба были уверены, она к нам присоединится, но с чего я это взял? Она сказала или я просто предположил?

Я вновь сосредоточился на огне вышки, который больше не мигал. Вместо этого он разгорался, чуть угасал и опять разгорался, словно сердцебиение, но никогда не гас полностью. Казалось, он разрастается, занимая все больше места, словно приближаясь. Я так задумался о том, чем занимаются на вышке – тестируют оборудование, подают сигналы рейнджерам в патруле? – что, когда огонек сдвинулся в сторону севера, я развернул бинокль следом, дабы не потерять его из виду, и ничуть не удивился пожарной башне, отправившейся на небольшую прогулку, пока парнишка Уоллес не произнес:

– Один есть. Двигается.

Ученый люд заговорил одновременно:

– Камера включена.

– Магнитофон включен.

– Гравиметр – отрицательно.

Щелк-щелк, щелк-щелк – кто-то затрещал «Полароидом» так быстро, как только мог. Я же продолжал следить за блуждающим огоньком: он пролетел вдоль хребта, пульсируя и подпрыгивая, словно мяч или воздушный шарик. После всплеска разговоров все молча наблюдали и дурачились с техникой. А потом профессор прошептал мне на ухо:

– Знакомое зрелище, мистер Нельсон?

Это точно был не блик на космическом корабле Боба Соломона, но я знал, что Ратледж не его имеет в виду.

– Я видел блуднички гораздо ниже, – сказал я. – Под верхушками деревьев, чаще всего над самой землей. Этот двигается так же, но выше футов на пятьдесят.

– Возможно, – прошептал профессор, – а может, и нет. Глаза порой обманывают. Эй! – закричал он, когда медленно скачущий свет вдруг взмыл прямо в небеса.

Завис там на мгновение и, вновь спустившись к хребту, поплыл вниз по дальней стороне склона, между нами и стеной, прямо к озеру и к нам.

– Гравитационное поле? – спросил профессор.

– Без изменений, – отозвалась девчонка.

– Продолжай наблюдение.

Шар разделился на два, затем на три. И все три огонька направились к нам.

– Вот они! Приближаются!

Я не мог удержать в поле зрения все, так что сосредоточился на одном, мчащемся вниз по холму. Он озарял ветви деревьев, пролетая мимо, будто вертолет с прожектором, но шума двигателя не было – лишь шелест листвы на ветру и щелчки фотоаппарата. Даже корабль Боба Соломона издавал хоть какие-то звуки: он жужжал при движении и включался и выключался с легким треском, как вентиляторы в курятнике.

Форму огонька определить не получалось. Он пульсировал, и края словно растворялись в темноте. В полете он переливался сине-зеленым, но, останавливаясь, мерцал красным. На моих глазах блудничок проскакал к дальнему берегу озера, вспыхнул очень ярко и исчез. Я вовремя отпустил бинокль – успел увидеть, как два других ударились о воду и тоже вспыхнули, но один подтолкнул второй шар, поменьше, по озерной глади к нам. Вскоре тот замедлился и пошел на дно, точно камень – «блинчик», запущенный ребенком. Вода даже не всколыхнулась, а свет еще померцал внизу несколько секунд и пропал из виду.

– Потрясающе! – выдохнула Изабель.

– Ага, это было что-то, – согласился Уоллес. – Жаль, лодки нет. Док, может, в следующий раз захватим? Эй, а откуда свет?

– Луна взошла, – сказала Изабель. – Видишь наши тени?

От всех нас через стену к озеру тянулись длинные тени. Я слышал, что наступить на собственную лунную тень – к удаче, но попробовать не успел, прерванный словами профессора:

– Это не луна.

Он стоял спиной к воде и лицом к источнику света. За нами сияющий шар, огромный, как дом, двигался сквозь деревья. Стволы разрезали его на отдельные лучи, но те потом вновь сливались воедино, и вскоре свет выплыл на смотровую площадку и завис над гравием. Он напоминал перевернутую пылающую чашу – гигантскую, футов двадцать пять в высоту и сотню или больше в поперечнике, – скользящую над землей. Можно было четко увидеть ее освещенные внутренности, будто настольный аквариум с подсветкой в темной комнате. Но этот купол ни к чему не крепился. Над ним не висело ни прожектора, ни самолета – ничего, кроме ночного неба и звезд.

– Уоллес, бога ради, поверни камеру!

– Аппаратура ничего не фиксирует, док. Будто его тут нет.

– Может, так и есть. Нет, мистер Нельсон! Прошу, не приближайтесь!

Но я уже шагнул вперед, навстречу свету. Бинокль, висевший на боку на ремешке, ударился о ногу, когда я ступил под купол. Никаких физических ощущений я не испытал: никакого покалывания или тепла – не больше, чем от включенной в комнате лампы. Но в разуме моем что-то изменилось, кардинально изменилось. Стоя под этим светом, я чувствовал спокойствие и беззаботную радость, каких не знавал уже много лет, – как будто я вернулся в родные места, куда более родные, чем моя же ферма. Купол медленно двигался, и, оказавшись на краю, я неспешно пошагал следом, лишь бы купаться в этом сиянии так долго, как получится.

Остальные, за пределами светового круга, с точностью до наоборот – отшатнулись и отбежали к стене, но дальше отступать было некуда, и вскоре и их озарило. Всю ученую троицу, а также расставленные тут и там телескопы и прочее оборудование на раскладных столах и к злах. Я впервые смог рассмотреть людей, с которыми общался. Уоллес оказался кривоногим лохматым хиппи с лезущими в глаза волосами и клювовидным носом. Профессор был старше, чем я ожидал, но моложе меня, а еще с большим животом, который горцы назвали бы «многолетней инвестицией». Изабель порадовала длинными волосами, нуждающимися в помывке, широким задом и очками в черной оправе – такими толстыми, что подошли бы и сварщику, но она все равно была здесь самой милой.

Под куполом никто из нас не отбрасывал тени.

Я вскинул голову к ночному небу и звездам, но увидел их словно сквозь мыльную пленку или снежный покров. То, чего я не мог ни почувствовать, ни разглядеть, отделяло меня от неба. Так я и шел, пока не уперся в каменную стену высотой до бедра. А купол, конечно же, двинулся дальше, и, оказавшись на его границе – потому что ты либо идешь за светом, либо вылетаешь, – я едва не полез следом через стену. Вот только холм по ту сторону был слишком крут, а чаша дремуча и коварна. И я, дрожа, протянул еще несколько секунд, а потом свет покинул меня. Вновь очутившись в темноте, я обмяк на этой стене, будто утопленник, найденный в стоке после паводка. И только теперь ощутил легкий бриз с озера, так что световой купол, выходит, не пропускал воздух.

Он проплыл над командой ученых и сполз по стене и вниз по склону, всю дорогу оставаясь двадцати пяти футов в высоту. Затем вплыл на воду – но озеро осталось неподвижным, ни волны, ни легкой ряби – и начал гаснуть, сначала медленно, потом все быстрее, пока я не понял, что больше ничего не вижу. Купол исчез.

Профессор похлопал себя по щекам и шее, словно после бритья:

– Слава богу, ожогов нет. Вы как себе чувствуете?

Студенты повторили его жест.

– Нормально.

– И я, – сказала Изабель. – Счетчик Гейгера тоже не сработал.

Как чувствовал себя я? Хотел танцевать, прыгать, выделывать коленца и кричать во всю глотку. Глаза разбухли, словно я вот-вот разрыдаюсь. Я пялился на озеро, точно мог протереть в нем дыру и заставить купол вновь подняться.

Я прошептал:

– Спасибо.

И то была не молитва, не обращение к кому-то конкретному, просто благодарность минувшему – все равно что сорвать лист календаря или вспахать поле после сборки урожая.

Я повернулся к остальным, окрыленный возможностью наконец поговорить с кем-то, кто разделит все эти чувства, но, к моему удивлению, все они носились от прибора к прибору, одновременно тараторя о фосфоресценции, газовых выбросах и электромагнитных полях, Я и половины не понимал. Чем они заняты? Неужели все пропустили? Впервые за долгие годы я чувствовал: я должен рассказать об увиденном, поделиться ощущениями и знаниями, всей историей. Это им поможет. Подбодрит.

Я пошел к ним с протянутыми руками. Хотел их успокоить, привлечь внимание.

– О, спасибо, мистер Нельсон, – поблагодарил профессор, забирая у меня бинокль. – Давайте я возьму. Что ж. похоже, вы принесли нам удачу. Не так ли, Изабель, Уоллес? Довольно занимательно проявление, особенно второй объект. Как в Баия-де-Кино в Калифорнийском заливе, но в движении! Ионизация воздуха… вероятно. Но счетчик Гейгера молчит, м-м-м. Может, пониженное напряжение? – Он похлопал себя по карманам. – Нужно составить список покупок для следующей вахты. Наверное, портативный сцинтилляционный счетчик…

Я схватил Ратледжа за рукав:

– Я это видел.

– Да? Ну. мы все видели, мистер Нельсон. Действительно поразительный феномен… Если дальние огни и ближний свет связаны, то их совместное появление не может быть случайностью. Прежде чем вы уйдете, Изабель запишет ваши показания, а сейчас прошу меня извинить…

– Я говорю не про сегодня, не про блуждающие огни. Я видел настоящую, всамделишную летающую тарелку. В тысяча девятьсот пятьдесят шестом. На своей ферме за Маунтин-Вью. к западу отсюда. Вон там, – указал я. – Она выпустила луч света, и, окунувшись в него, я почувствовал себя лучше, боль и ломота уменьшились. И слушайте – я видел ее не раз, эту тарелку. Она все возвращалась и возвращалась.

Профессор отступил на шаг:

– Мистер Нельсон, право слово, я должен…

– И я познакомился с экипажем, – продолжил я. – Пилот вышел из тарелки пообщаться со мной. Верно, именно со мной. Внешне такой же человек, как мы с вами, только красивее. Он походил на того парнишку из «Боевого клича», Тэба Хантера. Но сказал, что его зовут…

– Мистер Нельсон. – Округу теперь заливало предрассветное серое свечение, и я прекрасно видел, что Ратледж хмурится. – Пожалуйста. Ночь выдалась длинная и напряженная. Вы устали и, простите за напоминание, уже немолоды. Вы несете бессмыслицу.

– Бессмыслицу?! – воскликнул я. – По-вашему, в сегодняшнем смысл есть?

– Признаю, у меня нет готовых ответов, но сегодня мы видели огни, мистер Нельсон, всего лишь огни. Никакого проявления разума, ни следа летательных аппаратов. И разумеется, никаких членов экипажа. Никаких зеленых человечков. Или серых. Или Тэба Хантера с Луны.

– Он жил на Марсе, – сказал я. – И его звали Боб Соломон.

Профессор уставился на меня. И парнишка Уоллес, таскавший за его спиной вещи в фургон, спотыкаясь о собственные ноги, тоже. Девчонка лишь покачала головой, отвернулась и ушла в лес.

– Я даже написал об этом небольшую книгу. Ну, я говорю, что написал. На самом деле просто наболтал и заплатил женщине в библиотеке, а она перепечатала текст. У меня есть копия в пикапе. Давайте принесу. Я быстро.

– Мистер Нельсон, – снова начал профессор, – мне жаль, правда жаль. Если вы напишете мне в университет и сообщите свой адрес, я пришлю вам копию нашей статьи в случае ее выхода. Мы рады, когда обывателей увлекает наше дело. Но сейчас, здесь, сегодня я вынужден попросить вас уйти.

– Уйти? Но девчонка сказала, что я могу помочь.

– До того как вы начали нести этот… бред, – припечатал Ратледж. – Прошу, осознайте же мою цель. Подобно Хайнеку, Валле и Маккаби, я пытаюсь утвердить эти исследования наравне с другими серьезными научными дисциплинами. Пытаюсь создать область, в которой Изабель и ее сверстники смогут работать и публиковаться, не опасаясь насмешек. А вы тут извергаете чушь о крутом пришельце по имени Боб! Сами-то слышите, как звучит? Вы превратите бедняжку в посмешище.

– Она не станет брать у меня интервью?

– Интервью? Господи, да вы себя слышите? Это же поставит крест на ее карьере! Пожалуйста, мистер Нельсон, пока солнце не взошло, поведите себя достойно – прыгайте в свой грузовик и уезжайте.

Я ощутил нарастающее безумие. Руки сами собой сжались в кулаки. Отвернувшись от профессора, я ткнул пальцем в мельтешащего парня и рявкнул:

– Ты!

Он застыл, будто я направил на него пистолет.

– Ты ведь снимал все? – спросил я.

– Кое-что да, сэр, – ответил Уоллес, и в то же время профессор велел:

– Не отвечай!

– Где фото? Хочу посмотреть.

За парнишкой стоял ломберный столик, заваленный тетрадками и бутылками «Маунтин Дью». Там же лежала камера «Полароид» и стопка квадратных снимков. Я подошел к столу, и профессор, ринувшись следом, присел на корточки и вытянул руки, как будто собрался со мной бороться:

– Не трогайте оборудование!

Я сделал ложный выпад в сторону, и Ратледж кинулся мне наперерез, но подскочивший Уоллес уже сцапал фотографии.

– Я хочу увидеть снимки, парень, – сказал я.

– Отправляйтесь домой, мистер Нельсон! Уоллес, спрячь фото.

Уоллес огляделся, словно не знал, как что-то «спрятать» на открытом пространстве возле озера, а затем начал рассовывать снимки по карманам, так что вскоре они комично торчали из каждого. Два квадрата даже упали на землю, а Уоллес схватил раскладной стул и выставил его перед собой, точно укротитель львов. Трафаретная надпись на обратной стороне сидушки гласила: «СОБСТВ. ПОХОРОННОГО БЮРО КУМБИ».

Я подхватил с земли камень и замахнулся, будто собирался его бросить. Парнишка испуганно отшатнулся. Устыдившись, я развернулся и прицелился в профессора, а когда он вздрогнул, не испытал ни капли стыда. Но лучшим решением оказалось нацелить камень на самый большой телескоп – и Уоллес, и Ратледж вскрикнули. Без слов, просто вопль паренька и хрип профессора, но такие громкие, что я едва не выронил камень.

– Снимки, снимки, – произнес я. – Толпе всегда нужны снимки. Моим словам никто не верит, так как во время первых визитов у меня не было камеры, а когда я ее арендовал, чтобы взять с собой на Венеру, ни одно фото не получилось! Все передержаны, сказал парень в печати. С тех пор, без снимков, я помалкивал, но один из этих заполучу, ей-богу, заполучу или выбью глазенки этой вашей подзорной трубе, вот увидите. Даже не приближайся ко мне с этим стулом, мальчишка! Поставь!

Я поднял еще один камень и теперь наслаждался приятной тяжестью в каждой руке. Затем постучал ими друг о друга, словно копытцами, и пошагал к рабочему концу телескопа, где находился окуляр и всякие ерундовины для настройки, ибо счел это самым уязвимым местом. Я развел руки в стороны, сделав вид, что собираюсь ударить камнем о камень и сплющить прибор между ними. Даже зубы оскалил в попытке выглядеть устрашающе, хотя было непросто, так как, едва забрезжил свет, мне вдруг неистово приспичило помочиться. Но, кажется, угроза сработала – Уоллес опустил стул, и в тот же миг из леса вышла Изабель.

Она заправляла рубашку, видимо, как раз отлучалась по нужде. Заметив нашу застывшую троицу, она тоже замерла с запущенной в штаны рукой. Живые умные глаза за стеклами очков расширились и заметались между нами.

– Что происходит? – спросила Изабель.

Ее передние зубы торчали, как у бурундука.

– Я хочу увидеть фотографии, – сказал я.

– Изабель, спустись в магазин для рыболовов и позвони в полицию, – велел профессор, а сам поднял дубовую ветку и начал отламывать мелкие отростки, словно она могла ему чем-то помочь. – Беги быстрее, милая. У нас с Уоллесом все под контролем.

– Черта с два, – возразил Уоллес. – Если я верну сломанный телескоп, то могу распрощаться со своим исследованием.

– Боже правый. – Изабель спустилась по склону, на ходу заправляя болтавшиеся концы рубахи. Глянула на стол, фотографий не нашла, но затем увидела парочку на земле у ног Уоллеса, подняла одну и, приблизившись ко мне, протянула.

– Изабель, не смей! – крикнул профессор. – Это собственность университета.

– Вот, мистер Нельсон, – не послушалась девчонка. – Берите и уходите.

Я не мог пошевелиться, опасаясь, что надую прямо в штаны. Глаза уже из орбит выскакивали. Наконец я бросил один из камней, взял снимок и не глядя сунул его в карман.

– Спасибо, – сказал.

И вдруг без всякой причины сунул Изабель второй камень, а она без всякой причины его приняла. Я развернулся и на негнущихся ногах пошел к грузовику, надеясь, что удержу зов природы хотя бы до ближайших деревьев. Не удалось. На полпути я не выдержал и, стоя спиной к остальным, расстегнул молнию и со стоном выпустил мощную струю мочи, она даже забрызгала короб стоящего рядом магнитофона.

Где-то позади охнул профессор:

– Мистер Нельсон! Это ужасно!

– Простите! – хныкнул я. – Я не нарочно, клянусь! Просто едва не взорвался.

И все же я бы, может, и попытался прицелиться еще в какое-нибудь дурацкое оборудование, но сил и дальности моей струе не хватало уже много лет. Она просто вытекала, будто кто пробку выдернул. Я мочился и мочился, закатив глаза от наслаждения («Молодчага, мистер Нельсон!» – крикнула Изабель), и, когда по камням у моих ног уже бежало множество ручейков, я увидел рыбака в весельной лодке посреди озера. Именно там, где этой ночью ушел под воду светящийся купол. Толком разглядеть человека не удалось, но он явно наблюдал за нами, пока его лодка дрейфовала. Казалось, блестящая вода ее обтекает, как всегда и бывает с водой на солнце, хотя на самом деле суденышко почти не двигалось.

– Ты б не ел отсюда рыбу, если б знал, что там внизу! – окликнул я.

А в ответ услышал лишь щелчок и шипение, которые разнеслись над озером громко, подобно фейерверку. Рыбак отбросил крышку, высоко поднял бутылку, словно говоря нам «Вздрогнем!», и надолго присосался к горлышку.

Наконец излившись, я даже не застегнул молнию – так и поплелся к пикапу. Голова вдруг стала легкой, а тело – пустым и измученным, и я забеспокоился, успею ли добраться до дома, прежде чем усну.

– Изабель, – возмущался за спиной профессор, – я просил тебя позвонить в полицию.

– О, бога ради, просто забейте, – отозвалась Изабель. – Ведете себя как засранец. Уоллес, дай мне руку.

Забравшись в пикап, я захлопнул дверь и открыл окно – стекло теперь не опускалось постепенно, просто падало в дверную щель, так что поднимать его приходилось двумя руками, – затем завел двигатель и поехал. Не оглядываясь на зубастую девицу, кривоногого парня, профессора, сжимавшего дубинку рукой с красными костяшками, и рыбака, пьющего свой завтрак над призрачной дырой. Я развернул машину под тень деревьев и направил к шоссе, напоследок поймав отблеск утреннего солнца на озерной глади. Свет, пробиваясь сквозь ветви, падал на ржавый капот, потрескавшуюся приборную панель и мой мешковатый комбинезон. Есть свет, который легко объяснить. Я выудил из кармана полароидный снимок и поднес к глазам. Но увидел лишь ослепительно-белое ничто, будто Уоллес впритык фотографировал сияющую лампочку в сотню ватт. Я выбросил снимок в окно. Очередной провал, прям как на Венере. Забавно, но квадратная картонка, отскочив на середину дороги, поймала солнечный луч и вспыхнула в зеркале заднего вида, точно крошечное блестящее окно в земле. И так и подмигивала мне, пока я не свернул направо, к дому.

* * *

Позже тем же утром я сидел на крыльце – поджидал репортершу. Пялясь на озеро, я ничего не добился, и взгляды на ночное небо над сараем за все эти годы тоже не сработали, но стоило посверлить глазами рододендроны, и она, конечно же, явилась. Шагнула из-за кустов, махнула рукой. Опять бодренькая, несмотря на долгий пеший подъем по подъездной дорожке, но тут ее можно понять: кто ж захочет царапать машину о торчащие тут и там ветки. Однажды кусты совсем срастутся, переплетутся, как пальцы сомкнутых ладоней, и навсегда отрежут меня от мира, точно в сказке. Но пока еще не отрезали, ведь мисс Принцесса сюда добралась – в сапогах по колено и в платье, задранном по самое не балуй. Сегодня она обрядилась в красное и черное. Даже дурацкая тарелка на голове была красной с черной кнопкой посередине. Принцесса потягивала сок из коробки через соломинку.

– Обожаю апельсиновый, – сказала она мне. – Всякий раз во время путешествий не могу им насытиться. Вот, я и для вас захватила.

Я взял протянутую коробочку, девица показала мне, как вытащить соломинку и воткнуть ее в отверстие, и какое-то время мы сидели бок о бок, попивая сок. Я ничего не говорил, просто пил, смотрел в глаза Дональда Дака и снова пил. Наконец Принцесса опустошила свою коробочку с протяжным бульканьем и повернулась ко мне:

– Вы вчера ездили к озеру?

– Да, ездил, мэм.

– Что-нибудь видели?

Сок был водянистый, с металлическим привкусом, но мне понравился, и я не отрывался от соломинки.

– Ни черта не видел. – Я поднял глаза на репортершу. – И тебя не видел.

– Да, простите. Начальство вызвало. Когда я на задании, то не распоряжаюсь собственным временем. – Теперь она уставилась на меня. – Уверены, что ничего не видели?

Я покачал головой, с бульканьем втягивая последние капли сока:

– Ничего такого, что доктор Ратледж не смог бы объяснить. Никого, с кем можно пообщаться.

– Как вам доктор Ратледж?

– Мы отлично ладили, – заверил я, – когда он не мастерил дубинку, чтобы меня отделать, а я не мочился на его технику. Но о тебе он спрашивал. Именно с тобой он предпочел бы нести это дежурство в темноте.

– Я постараюсь позвонить ему, прежде чем уеду.

– Куда?

Принцесса нервно поправила шляпку:

– Домой. Задание выполнено.

– Получила все, что хотела?

– Кажется, да. Благодаря вам.

– Ну а я нет. – Я вновь посмотрел ей в лицо. – Я никогда не получу желаемого. Того самого, мне нужного, нет на Земле. Оно там, куда мне больше не попасть. Ну не паршиво ли? И все же я прекрасно существовал, пока пару дней назад не явилась ты и снова не растормошила меня. Я не сомкнул глаз ночью и сейчас не сплю. Только и могу думать о том, что скоро опять стемнеет и увижу ли я что-нибудь на сей раз.

– Но это же чудесно. Смотрите в оба, мистер Нельсон. Вы уже видели всякое, и не в последний раз. – Девица постучала по моей руке коробочкой из-под сока. – Я в вас верю. Сначала сомневалась, потому и решилась на визит – посмотреть, сохранили ли вы веру. И теперь вижу, сохранили… по- своему.

– Нет во мне веры, – возразил я. – Слишком я для этого стар.

Принцесса встала:

– Ох, ну что за вздор! Сегодня ночью вы доказали обратное. Прочие сторонились света, но не вы, мистер Нельсон. Не вы. – Она поставила свою коробочку на ступеньку рядом с моей. – Выбросите ее, ладно? А мне пора.

И протянула руку. Ладонь была горячей и сильной. А пожатие дало мне силы подняться, заглянуть ей в глаза и сказать:

– Я все наврал. Про пса Бо, полеты на Венеру и Марс, исцеленную поясницу. Все это выдумка, видит бог, каждое слово.

И я был искренен. Да простит меня Боб Соломон, в тот миг я верил, что говорил правду.

Мисс Принцесса уставилась на меня огромными круглыми глазами, на мгновение вдруг став похожей на ребенка, которому сказали, что Санта больше не придет, никогда-никогда. Затем вновь повзрослела, шагнула ко мне с грустной улыбкой, прижала руки к нагруднику моего комбинезона и, встав на цыпочки, поцеловала меня в щеку, словно родного деда. После чего сунула что-то мне в карман и прошептала на ухо:

– На Энцеладе я слышала другое. – Она похлопала меня по карману. – Это поможет найти меня, если понадоблюсь. Но я вам не понадоблюсь. – И спустилась во двор и пошла прочь, размахивая сумочкой и бросив через плечо: – Знаете, что вам нужно, мистер Нельсон? Собака. Она ведь отличный помощник для фермера. Она будет сидеть с вами по ночам, лежать рядом, согревать. Глядите в оба. Не предугадаешь, когда появится какой-нибудь бродяга.

Она обошла куст и исчезла. Я поднял пустые коробки с Дональдом Даком, дабы чем-то занять руки, и уже собирался уйти, когда меня окликнул мужской голос:

– Мистер Бак Нельсон?

На краю подъездной дорожки, где еще пару секунд назад стояла мисс Принце… нет, мисс Рейнс, она заслужила настоящее имя, теперь нарисовался юнец в тонюсеньком галстуке и в очках с роговой оправой. Он шагнул вперед, протягивая мне руку, а другой извлекая из кармана джинсовой куртки плоский прямоугольный блокнот.

– Меня зовут Мэтт Кетчум, – представился гость. – Рад, что нашел вас, мистер Нельсон. Я репортер из Ассошиэйтед Пресс, пишу статью о выживших контактерах пятидесятых.

– Ох, да неужто опять! – воскликнул я, осмыслив его слова. – Черт, я же только что рассказал все мисс Рейнс. Она тоже из этой вашей Ассошиэйтед.

Кетчум опустил руку, недоумевающе моргая.

Я указал на подъездную дорожку:

– Ну же, ты должен был столкнуться с ней, и двух минут не прошло! Красотка в красно-черном платье и сапогах вот до сих. Мисс Рейнс, или Хейнс, или что-то вроде того.

– Мистер Нельсон, я вас не преследую. У меня нет коллег с фамилией Рейнс или Хейнс, и сюда не посылали никого, кроме меня. И я не встретил никого по дороге. Нигде поблизости не было машин, и на шоссе тоже. – Он тряхнул головой и глянул на меня с жалостью. – Вы точно не перепутали этот день с каким-нибудь другим, сэр?

– Но она же… – начал я, подняв руку к нагрудному карману, однако почему-то не стал говорить об оставленной визитке, будто удержало что-то. От ткани исходило странное тепло, словно туда раскаленный уголек сунули.

– Может, она работает на кого-то другого? Например, «Юнайтед Пресс» или «Пост-Диспатч»? Надеюсь, меня опять не обойдут с публикацией. Впрочем, ажиотаж понятен, после фильма Спилберга все как с цепи сорвались.

Повернувшись, я впервые взглянул на репортера прямо:

– Где находится Энцелад?

– Что, простите?

Я повторил вопрос, активно двигая губами, словно он глухой.

– Эм, без понятия, сэр. Я такого не знаю.

– Не сомневаюсь, – пробормотал я себе под нос. – Это один из спутников Сатурна.

Вспоминая, я поднял сжатую в кулак правую руку – вроде как Сатурн – и принялся водить вокруг нее большим пальцем левой.

– Он в той части, где кольцо становится разреженным. Тринадцатый по расстоянию от планеты. Или четырнадцатый? – Кетчум продолжал таращить глаза, и я грустно посмотрел на него и покачал головой: – Если это все, что ты знаешь, то ты не знаешь ничего, вот тебе факт.

Он прокашлялся:

– Возвращаясь к нашему разговору, мистер Нельсон, как я уже сказал, я опрашиваю всех контактеров, которых удается найти. Джорджа Ван Тессела, Орфео Анджелуччи…

– Да, да, Трумена Бетурума и прочих, – перебил я. – Она тоже со всеми говорила.

– Бетурума? – переспросил репортер и тут же полез в свой блокнот. – Вы о дорожном рабочем, который утверждал, что встретил пришельцев на вершине холма в Неваде?

– Ага, о нем самом.

Теперь Кетчум казался обеспокоенным:

– Мистер Нельсон, вы, должно быть, неверно ее поняли. Трумен Бетурум скончался в шестьдесят девятом. Он восемь лет как мертв, сэр.

Я застыл, уставившись на рододендрон, но видя перед собой красивое лицо под круглой шляпой и слыша певучий голос, звучавший так, будто его обладательница учила английский по книжкам.

Затем развернулся и зашел в дом, позволив сетчатой двери захлопнуться за спиной, но не потрудившись ее запереть.

– Мистер Нельсон?

Грудь теперь просто пылала. Я прошагал в чулан и включил свет. Вещи так и валялись на полу, где я их оставил. Я отпихнул в сторону Мэрилин и газетные вырезки и схватился за книги.

– Мистер Нельсон? – Голос приближался, двигаясь по дому, точно блуждающий огонек.

Вот она: «На борту летающей тарелки», автор Трумен Бетурум. Я перелистывал страницы, проглядывая только изображения, пока наконец не нашел ее: темные волосы, темные глаза, острый подбородок, круглая шляпа. Такой старик Трумен нарисовал капитана Ауру Рейнс, сексуальную Космическую Сестру с планеты Кларион, навещавшую его одиннадцать раз. Она являлась прямо к нему в спальню в своей узкой красно-черной униформе так часто, что миссис Бетурум ревновала и подала на развод. Я слышал, вконец одряхлев, Трумен начал нанимать таких ассистенток для разбора корреспонденции, которые внешне походили на Ауру Рейнс.

– Мистер Нельсон? – позвал юнец Кетчум от двери. – Вы как?

Я бросил книгу и встал:

– Все нормально, сынок. Ты меня извинишь? Мне кое-куда надо.

Захлопнув дверь у него перед носом, я забаррикадировал ее. книжным шкафом и достал визитку мисс Рейнс, которая уже так раскалилась, почти обжигала пальцы. На ней не было ни единого слова, лишь блестящая серебряная поверхность, точно зеркало отражавшая мое лицо… а за лицом виднелось еще что-то, что-то внутри карточки, движущееся в серебристом мраке – словно мириады звезд неслись ко мне навстречу. И пока я пялился на горячий прямоугольник в попытке что-нибудь разглядеть, мое отражение скользнуло в сторону и исчезло, и карточка стала окном, большим окном, а затем и дверью, в которую я вошел, не сделав ни шага. И кто-то там играл на скрипке, не танцевальную мелодию, нет, просто медленно и грустно скрежетал смычком по струнам, пока вокруг меня кружили звезды, а перед глазами появлялась окольцованная планета. Кольцо сначала казалось единым и плоским, но потом наклонилось, стало толще, а когда я нырнул вниз – приблизилось и разделилось на полосы, как на срезе дерева. Затем я увидел повсюду камни, нереально прекрасные, неземные, море камней так близко друг к другу, и я упал между ними, точно муравей меж обломков на гравийной дорожке, и понесся к светящейся точке. Все быстрее и быстрее, и точка все увеличивалась, расширялась и принимала грушевидную форму; рядом тянулась длинная сверкающая линия, будто шахта космического лифта или цепь, и на самом конце этой цепи луна превратилась в пылающую лампочку. Лампочку в моем чулане. Я уставился на нее, ослепленный, моргающий. Голова болела, карточка беззвучно выпала из ослабевших пальцев. Я все еще шаркал ногами по полу, словно куда-то шел, хотя скрипка уже не играла. Я вообще ничего не слышал за стуком, лаем и голосом юнца Кетчума:

– Мистер Нельсон? Это ваша собака?