Перед вами врата, открывающиеся в иное измерение, за которым находится совершенно другой мир. Но, как узнает путешественник между мирами, как бы далеко от дома ты ни оказался, ты можешь столкнуться со слишком знакомыми проблемами.

Майкл Ф. Флинн родился в Истоне, штат Пенсильвания. Он получил степень бакалавра математики в колледже Лa Салле и защитил магистерскую диссертацию по топологии в университете Маркетт, после чего занимался промышленной инженерией и статистикой. После первой публикации в 1984 году Флинн становится постоянным и одним из наиболее публикуемых авторов журнала «Analog». Он печатался также в «Magazine of Fantasy & Science Fiction», «Asimov's Science Fiction», «Weird Tales», «New Destiniess», «Alternate Generals» и других изданиях и считается одним из лучших авторов «твердой» фантастики за последние десятилетия. Среди его книг: «В стране слепых» («In the Country of the Blind»), «Падшие ангелы» («Fallen Angels», роман, написанный в соавторстве с Ларри Пшеном и Джерри Пурнелом, «Огненная звезда» («Firestar»), «Магнитная звезда» («Lode Star»), «Блуждающая звезда» («Rogue Star»), «Падающая звезда» («Falling Star»), а также сборники рассказов «Лес времени и другие рассказы» («Forest of Time and Other Stories») и «Хроники нанотехнологий» («Nanotech Chronicles»). Последняя его работа — повесть «Крушение Звездной реки» («The Wreck of the River of Stars»). Его рассказы публиковались в пятом и двенадцатом ежегодных сборниках «The Year's Best Science Fiction». Сейчас Флинн живет в Эдисоне, штат Нью-Джерси.

* * *

Люди пришли в мир, которому они еще не дали имени. Врата распахнулись на чудесный луг в горах, где дни могли быть прохладными, но не холодными. Луг лежал в ладони горной долины, ниже линии леса и далеко от серой копоти города на равнине. Возможно, эта отдаленность оказалась делом удачного случая, а не мудрого выбора. Врата открывались, где соизволит Бог, а человеку оставалось лишь принимать его волю. Однажды врата открылись посреди мрачной крепости, полной вооруженных и враждебных созданий, и что сталось с командой, никто не узнал, потому что привратник навеки запечатал их.

Здесь люди поставили шатер из яркой ткани среди высоких растений, которые можно было назвать деревьями, и ярких пятен, которые можно было назвать цветами, хотя то были не совсем цветы и не совсем деревья. Пестрая ткань нарушала гармонию луга. Цвета были чужими. Они подражали расцветкам иных миров и здесь казались не совсем уместными. Но это было даже к лучшему. Люди и сами казались здесь не совсем уместны, и им приятно было видеть в чужом окружении что-то привычное.

Они выстелили шатер изнутри мягкими подушками и подвязали веревками борта, чтобы открыть дорогу прохладному ровному ветерку, тянувшему с востока. Они заполнили кладовки дынями, и финиками, и другими восхитительными лакомствами и расстелили молитвенные коврики. Хотя никто не знал, в какую сторону обращать лицо при молитве — звезды в ночном небе не давали подсказки, — но сами врата могли сойти за михраб.

Люди провели день и ночь, привыкая к чужому солнцу, изучая воду и воздух, удивительные растения и живых существ, каких удалось поймать. Они давали всему знакомые названия: кролик, коза, ласточка, кедр, — и некоторые из названий были оправданными. Они растянули двадцать четыре часа своих суток, чтобы заполнить чуть более долгий здешний день. Ко второму вечеру они стянули с себя защитные костюмы и ощутили кожей солнечный свет, и ветер пошевелил им волосы. Хорошо было вдохнуть в себя большой мир, и множество неведомых ароматов дразнили обоняние.

Обследовав долину, они открыли большой водопад и, очарованные им, провели еще одну ночь и день у его подножия. Поток низвергался в долину с высоты, где вечно падает и вечно тает снег. Он рушился с небес, грохоча, как глас Бога, и от него поднимался туман, именем которого они назвали горы, и в нем играл калейдоскоп радуг. За века струя выбила в основании скалы пруд неведомой глубины. Куда и как уходила вода из пруда, Бог не открыл. Подобного ему не было в известных мирах.

Потом они забились в шатер, и пересматривали планы, и проверяли оборудование, и собирали те приборы, которые требовали сборки. Потом они отослали одного из своих охранять врата, через которые прошли, а остальные принялись изучать странный народ на равнине внизу.

* * *

Первым среди них был Хасан Маклуф, человек, прошедший семнадцать миров и принесший из них семнадцать ран. В десять из этих миров он шел за другими, в семь другие шли за ним. Из четырех он бежал, спасая жизнь. Двум подарил любовь. Он вышел на край чаши долины и с крутого утеса рассматривал равнину в бинокль. Кто ты, спросил он раскинувшуюся под ногами планету, убийца или возлюбленная? Ответ, словно морское дно, остался сокрытым.

— Чудесное место, — объявил, встав рядом с ним, Башир аль-Джамаль, сияя так, будто сам устроил этот мир.

Башир приходился Хасану двоюродным братом, и это был его первый выход. Юноша, только что выпущенный из Школы Врат, кипел наивностью и восторженностью. Хасан обещал деду, что младший внук вернется. «Со шрамом, — сурово сказал старик. — Не стоит труда идти путем, с которого возвращаешься без шрамов». Впрочем, их дед был бедуином, а это суровый народ, и дороги его всегда трудны.

— Вода чистая, воздух прозрачный, — продолжал Башир. — Никогда я еще не разбивал лагеря в таком красивом месте.

Хасан не отрывал взгляда от равнины.

— Мне приходилось видеть, как красота убивает людей.

— Ну, биохимия здесь наверняка настолько отличается, что здешние звери сочтут нас несъедобными.

Хасан опустил бинокль и оглянулся на брата:

— До или после того, как откусят кусочек?

— Ах, — Башир склонился перед старшим, благодаря за наставление, — ты — источник мудрости.

— Я еще жив, — пробормотал Хасан, снова поднимая бинокль, — Если хочешь, считай это признаком мудрости.

— Во всяком случае, мы можем изучать этот мир, оставаясь невидимками, — не сдавался Башир. Лишенный одного повода для восторга, юноша немедля ухватился за другой. — По всем признакам местные здесь, наверху, не бывают.

— Возможно, это одна из их святынь, — предположил Хасан, — а мы ее оскверняем. Бог даровал каждому народу место, более святое, чем все прочие.

Башир был непоколебим.

— Этот луг Он вполне мог даровать, но, по-моему, он находится слишком далеко от людей.

Хасан хмыкнул и опустил бинокль.

— Я поставлю здесь наблюдателя и расположу приборы слежения, чтобы ничто не могло незаметно приблизиться с этой стороны.

— По отвесной скале?

— Может быть, у обитателей этого мира на ступнях и ладонях присоски. Может, у них есть крылья. Или нет ничего, кроме ума и упорства. — Хасан сложил бинокль и убрал его в чехол. — Таких я боюсь больше всего.

* * *

Вот как они попали туда, на чудесный луг в Туманных горах.

За этим миром лежит «темная материя». Она называется «другая брана» и не так уж далека, если не считать того, что находится с другой стороны. Она позади нас, под нами, внутри нас. Они так же близки, как две ладони, сошедшиеся в хлопке, и так же далеки. Однажды они уже хлопнули друг о друга — эта брана и другая, — и из эха и сотрясения того Большого Хлопка явилась материя, и энергия, и галактики, и звезды, и планеты, и цветы, и смеющиеся дети. Новый хлопок покончит со всем этим, и многие мудрецы всю жизнь бились над вопросом, сближаются ли они друг с другом. Но, чтобы решить его, им пришлось бы научиться делать замеры с другой стороны, а это трудно.

Хасан про себя называл две браны «Ладонями Бога»: словами одного из тайных речений Пророка, мир Ему. Но он не видел причин беспокоиться, сходятся ли они для хлопка, ибо все будет так, как захочет Бог. Что тут, в конце концов, можно сделать? Куда бежать? «Горы так же зыбки, как облака», — так звучит фикх акиды Ашари, и все школы, охотно или нет, соглашаются с ним.

Что можно делать, так это проходить сквозь другую брану. Этому люди научились. Другая брана, подобно нашей, раскинулась в трех пространственных и одном временном измерении, но в ней нет ни планет, ни пустого пространства: лишь бесконечная, однообразная равнина, рассеченная бесформенными провалами и буграми. А может быть, там нет ничего подобного, и равнина — лишь иллюзия, созданная разумом, столкнувшимся с чем-то, непостижимым для человеческих чувств.

Пересечь другую брану трудно, потому что путь от одного маяка врат до другого нужно проделать быстро и без задержки. Где-то в глубинах времени, которое было до самого Времени, таится асимметрия, нарушение парности. Промедление подобно гибели. Одни материалы и энергетические поля выдерживают дольше, чем другие, но в конечном счете все они чужды этой чужой земле, и эта земля их поглотит. Кто из людей посмел бы столкнуться с такой угрозой, если бы наградой не была целая Вселенная? Потому что в другой бране метрика пространства иная и несколько шагов в ней равны прыжку в несколько световых лет в родном мире.

* * *

Сколько световых лет, никто из людей не знает. Хасан объяснил это Баширу на вторую ночь, когда, изучая чужое небо, брат спросил его, у которой из звезд находится Земля. Другого ответа на его вопрос не было. Известна ли на Земле хотя бы Галактика, в которой лежит эта планета? Сколько световых лет преодолели их неповоротливые инобусы, и в каком направлении? И даже если земное Солнце видно на небе этой планеты, это Солнце им не знакомо. Скорость света не связывает Вселенную, но ограничивает человеческое познание, потому что, странным образом, место есть время, и вся человеческая мудрость и человеческое познание — лишь круг от огня свечи в непрерывно расширяющейся тьме. Никто не может видеть дальше или быстрее, чем свет, который он видит. И потому видеть можно только ограниченную временем сферу в сиянии квазаров. А теперь они шагнули в круг света от другого костра, где-то в бесконечной пустыне ночи.

— Звезды, которые мы видим с Земли, — объяснил Хасан, — это звезды, какими они были, когда испускали видимый нам свет, и чем дальше мы заглядываем в небо, тем дальше уходим в прошлое. Здесь мы видим звезды с другого места и, значит, в другое время.

— Не могу понять, — признался Башир.

Конечно, ему объясняли все это в школе, и он выучил факты достаточно хорошо, чтобы сдать экзамен, но он их еще не знал.

— Представь себе звезду в миллионе световых лет от Земли, — заговорил Хасан, — и представь, что этот мир лежит на полпути между ними. Отсюда мы видим ее такой, какой она была всего пятьсот тысяч лет назад, как будто видим ребенка, поглядев сперва на взрослого мужчину. За это время звезда переместилась. Может быть, изменила цвет или яркость. Так что мы увидим другую звезду и в другом месте. Ах, брат, каждый раз, перешагивая порог врат, мы находим за ним не просто другой мир, но другую Вселенную.

Башир вздрогнул — может быть, от вечернего ветра.

— Мы тут как будто отрезаны от всех и одиноки. Мне это не нравится.

Хасан улыбнулся про себя.

— Никто и не просит, чтобы тебе нравилось.

Он повернулся к шатру, где шумно спорили остальные, но Башир задержался немного, обратив лицо к небу.

— Мне так одиноко, — сказал он тихо, но не так тихо, чтобы Хасан не услышал.

* * *

Они изучали мир всеми доступными им средствами: его физику и химию, биологию, технологии и общественное устройство. Дело усложнялось присутствием живых существ — к тому же разумных существ — прежде всего нужно было изучить население; а это означало наблюдать, оставаясь невидимыми, потому что акт познания изменяет и познающего, и познаваемое. А изучить даже малый мир — это немало. Единственный цветок таит в себе безграничное множество тайн.

Они изучали саму планету. Каковы ее размеры? Плотность? Где на ее поверхности открылись врата? Насколько удалена она от своей звезды? Сунг отмечал время восхождения солнца, лун и звезд.

Они собирали образцы флоры и фауны в долине, исследовали их организацию, строение клеток. Мизир обнаружил молекулы, напоминающие ДНК, но с некоторыми отличиями. Они мысленно разбивали существ на семейства и классы, не осмеливаясь пока на более точную классификацию.

Ладаван и Янс запускали маленьких бесшумных птиц, сверхлегких и питающихся солнечным излучением, которые наблюдали и слушали там, куда не могли добраться люди. Брюшная сторона этих зондов отображала вид неба, переданный верхними микрокамерами, и таким образом они становились практически невидимы, позволяя телепилотам записывать происходящее.

— Никакой радиосвязи, — пожаловался Сунг, и Хасан, знавший, что тот всегда предпочитал простые пути, посмеялся про себя.

— Придется подсаживать им жучков, — обратился он к команде, когда они собрались для обсуждения первого запуска. — Иначе языка не изучить — мы их не слышим.

— У них нет языков, — сообщил Мизир, не столько жалуясь, сколько радуясь трудностям. — Звуки они издают и общаются, несомненно, посредством звуков, но каким образом их производят, не понимаю.

— Попробуйте обнаружить тело, — обратился Хасан к телепилотам. — В городе могут оказаться морги. — Он указал на окутанные темным дымом постройки, примостившиеся на краю далекого океанского залива. Океан здесь был синим и холодным.

— Хорошо бы получить образцы тканей, — вставил Мизир, без особой надежды на такую роскошь.

— В начальных школах могут найтись простейшие образцы письменной речи, — заметил Башир. Он руководствовался стандартным перечнем мероприятий при исследовании обитаемых миров, заученным в школе, однако Хасан с удовольствием отметил, что у мальчика хорошая память.

— Дым от угля, — объявил на следующий день Клаус Альтенбах, получив данные зонда, производившего лазерное исследование излучений от здания, в котором они заподозрили фабрику, — или от какого-то другого углерода. Торф? Только не нефть — те бункеры заполнены чем-то твердым. Технология эквивалентна середине девятнадцатого века… общего летосчисления, — тут же добавил он. — Думаю, к тем причалам вот-вот подойдут пароходы. — На вопрос Ладаван, откуда, по его мнению, могут прийти корабли, он только пожал плечами: — Раз есть горизонт, за ним что-нибудь да скрывается.

— Город выглядит странно, — сказал Мизир. — Хотя в чем странность, сказать не могу.

Янс Дарби почесал затылок:

— На мой взгляд, ничего особенного. Кроме самих горожан.

— В сущности, они довольно изящны, — снисходительно заметила Иман, — когда привыкнешь к их необычности. Очертания плавные и тонкие. Наверняка у них есть искусство. Здания простой формы — коробки да башни, но все поверхности покрыты резьбой. Ищите скульптуру и живопись. — И она занялась изготовлением манекена, изображающего представителя разумной жизни.

— Так много еще надо узнать! — ошеломленно проговорил Башир.

По молодости лет он еще дивился всему подряд; но мир невозможно узнать, откусывая по кусочку. Его надо проглотить целиком, однако такое невозможно.

— Все равно что выпить Нил, — буркнул Мизир. — Можно потратить всю жизнь и даже начала не увидеть.

— Ну, начало-то мы увидим, — сказал Хасан.

Беспокоило его и не давало уснуть по ночам опасение, как бы не увидеть конца.

* * *

Так и шло. Летали зонды. Цифровые снимки загружались на мозаичную карту форм ландшафта вместе с образцами почвы и растительности. (Сунг мечтал запустить спутник на низкую орбиту.) Ночью они рассеяли вокруг города невидимые уши и собирали урожай вавилонского столпотворения звуков, в которых Разум вычленял систему и отдельные повторы. (Разум уже выдал заключение, что используются два языка, и углубился в размышления над ними.) Мизиру приходилось пока удовлетворяться теми образцами, что попадались в окрестностях. «Высокогорные виды, — ворчал он. — Насколько они представительны для побережья и дельты?» Клаус обнаружил железную дорогу, уходящую с дальней окраины города. «Надо же им как-то завозить уголь, — пошутил он, — а на мулах было бы неудобно». Они использовали паровые двигатели с шарообразными котлами.

Баширу хотелось дать миру название.

Старики — Хасан, Сунг и Мизир — редко утруждали себя такими вопросами. Рано или поздно планета заговорит и откроет свое имя. До тех пор Хасан предпочел бы называть ее просто «Мир». Однако когда на седьмой день во время очередного совещания Башир поднял эту тему, Хасан не стал вмешиваться.

Они развалились на подушках, ели финики и сыр. Янс Дарби, как и Башир, недавний выпускник Школы Врат, подбрасывал кусочки еды странным зверькам, приманивая их к себе, пока его не выбранила за это Иман. То, что угощение несъедобно, не помешает животным его проглотить, а кто знает, что из этого выйдет? Сунг расположился чуть поодаль, на высоком сиденье у стола с распечаткой карты, и вместе с Клаусом и Ладаван прослеживал географию и дорожную сеть по световой карте. Призрачная сфера плавала в воздухе над проектором: вся черная, неизвестная, кроме светящейся точки их лагеря, — и они еще не знали, правильно ли ее расположили.

Хасан вышел из шатра и остановился под незнакомыми, далекими звездами. Он держал в руке чашку нектара и рассматривал голограмму экологии местной фауны на дисплее, прослеживая пищевые цепочки, почти наугад выведенные Мизиром. «Как странно, — думал он, — и как похоже». Бог — гончар, а природа — резец в Его руке. Повсюду, где возникает жизнь, Он придает ей единые формы. И здесь тоже одни существа напоминали мышей, а другие — ястребов, хотя в деталях они сильно отличались от земных. Прежде всего, у мышей было по шесть ног — особенность, на много часов занявшая внимание Мизира, — а у ястреба когти располагались на лапах и на концах крыльев, скрываясь под покровом перьев.

Иман закончила изображение разумного существа и поставила его у входа в шатер. Никто не знал, мужчина это или женщина и уместно ли здесь подобное разделение. Манекен был выше человеческого роста и в покое принимал странную форму синусоиды, напоминая поднявшуюся для броска кобру. Тело с двусторонней симметрией, однако с двумя парами рук и двумя ногами. Большие руки росли из середины тела; манипуляторы меньшего размера располагались выше. Одна пара заканчивалась когтями, другая — щупальцами. На ступнях тоже были когти, но более тупые. Мизир считал, что предки местных жителей тоже были шестиногими, подобно множеству существ, шнырявших по лугу, и что большие руки развились из средней пары ног.

— Грызуны, — приговаривал он, располагая их изображение на своей схеме, — или потомки грызунов.

— Однако у твоих «грызунов» имеется инстинкт защиты участка, — сказала ему тогда Иман, — а грызунам это несвойственно.

— Во Вселенной все одинаково, — философски заметил Мизир, — однако и различно тоже.

На верхней части тела находился орган, напоминающий мяч для регби, расположенный как для бокового удара. Кожа была гладкой, без волос и перьев, зато с маленькими пластинками-лепестками, будто строитель выложил крышу черепицей. Окраска кожи была темно-лазурной, как чистое небо над пустыней, с более темными пятнами на спине. В толпе на улицах Мизир высмотрел и других — более высоких и стройных, с кожей цвета кобальта, — те, по его мнению, могли развиться в тропических областях.

Мир был богатым. Разнообразным. Здесь было много рас, много языков. Были альпийские луга, травянистые плато и заросли в дельтах рек. Сколько эпох он просуществовал? Что скрывал за горизонтом? Они сумели ухватиться за самый краешек. Они никогда не узнают его истории, вряд ли разберутся в его культуре. Город под ними — черный от копоти, бурлящий жизнью — это вершина цивилизации или застойная заводь технологии и культуры? Позднее они разошлют зонды в дальние разведывательные полеты, но и тогда лишь поскребут по поверхности. «Люди придут сюда на годы, — размышлял Хасан, — быть может, на поколения. Но и тогда узнают лишь немногое».

У существа на модели не было лица.

Были усики, в которых Мизир признал органы осязания; были желатиновые лужицы, напоминающие глаза. Были отверстия, в которые, как заметили исследователи, аборигены ложками закладывали пищу. Но все они не складывались в лицо. По правде сказать, рот помещался на туловище. Усики колебались над мячом для регби, как антенны. Заполненные желатином впадины безо всякой симметрии распределялись вокруг «головы», но были и другие ямки, с виду пустые, и большая дугообразная впадина на месте, где у человека располагается рот, хотя это отверстие не было ртом.

— Они в самом деле красивы, — сказала Иман.

Она вышла к Хасану, пока остальные шумно обсуждали название планеты. Хасан кивнул, не соглашаясь, а показывая, что слушает. Его взгляду аборигены представлялись жуткими, неестественно изогнутыми и рябыми, как после оспы. Но это оттого, что взгляд его искал симметрии, которой здесь не было.

— Возможно, и красивы, хотя несколько отличаются от жизненных форм, которые Мизир обнаружил здесь, наверху, — сказал он. — Я думаю, они пришлые. Этот твой народ пришел откуда-то еще. Может быть, из-за океана.

— Может быть, — признала она. — Сунг говорит, вся прибрежная равнина не принадлежала этому континенту, и от ее столкновения с материковой сушей возникли Туманные горы.

— Я все пытаюсь увидеть лица, — сказал он ей. — Знаю, что их нет, но сознание упорно рисует ноздри и уши. Кажется, будто они мне улыбаются.

— Матрица распознавания, — кивнула Иман. — Человек может увидеть лик Исы, хвала ему, в картофелине, или шайтана в клубах дыма.

— Меня это беспокоит. Мы должны видеть этих людей, как они есть, а не такими, какими их считаем.

— В Мире Конканона было проще, — сказала она. — Там аборигены походили на цветы.

— Неужели?

— Немножко. Они летали.

— А…

— Выбрасывали пар из концов стеблей. Передвигались короткими скачками. Но в цветке мы не ищем лица.

— А вот я всегда путал тебя с лилией.

Иман отвернулась от него, притворяясь, что заинтересовалась спором в шатре.

— Ты не хочешь назвать его Миром Маклуфа? Глава команды имеет право…

Хасан покачал головой:

— Я как-то встречался с Конканоном. У него самолюбия хватит на целый мир. Я не так тщеславен. Как, по-твоему, нам его назвать?

Иман поджала губы, поправила хиджаб под подбородком. Лицо ее было бледным кругом в окружении клетчатой красно-белой материи — такие платки носят в долине Иордана.

— Надо узнать, как называют его аборигены на своем языке.

Хасан рассмеялся:

— Наверняка «Мир», и скорее всего, на сотне языков, причем большую часть этих языков мы и не услышим никогда.

— Шангри-ла! — донесся из шатра громкий голос Башира, и Хасан обернулся к нему.

Янс хлопнул в ладоши:

— Превосходно. Это и впрямь настоящий рай.

Клаус медленно кивнул, и его поддержали Ладаван и Халид, привратник. Сунг промолчал, глядя на Хасана.

— Нет. — Хасан шагнул в шатер. — Опасно так называть мир, и тем опаснее, что это имя внушает спокойствие. Каждый раз, услышав его, мы будем считать его все менее угрожающим.

— А разве это не так? — спросила Иман.

Хасан оглянулся и увидел, что она водит ладонью по мускулистой большой руке своего творения.

— Не знаю, — отозвался он. — Я еще не знаю, что он прячет.

— Прячет? — переспросил Башир, — Что же он может прятать?

Сунг насмешливо хмыкнул, но Хасан не торопился отвечать.

Он смотрел на Иман, которая все гладила статую.

— Ну а ты бы как его назвал? — с вызовом спросил Янс.

— Право выбора за тобой, Хасан, — напомнил Мизир.

— Если вы непременно хотите назвать этот мир, — проговорил Хасан, снова выглядывая из шатра на чужие созвездия в небе, на лишенное выражения, неподвижное «лицо» статуи, — если непременно нужно имя, зовите его Аль-Батин.

Мизир застыл, Башир с Халидом переглянулись. Иман слабо улыбнулась.

— Это значит, «тайный», — шепнула она остальным.

— Не совсем, — поправил Хасан.

— Это одно из имен Бога, — возмутился Мизир. — Нельзя так называть планету.

— Название подойдет, — сказал Хасан, — пока Бог таит от нас ее природу. А потом… потом увидим.

* * *

Они назвали город Восточным Портом, по его расположению в широкой дельте. От устья быстрой реки к морю тянулся глубокий залив — и на нем стояли причалы, доки и склады. Это они сумели узнать из сонарных изображений, переданных высотными зондами. Почему в доках нет кораблей, зонды объяснить не могли.

К югу и западу от города лежала равнина, покрытая зеленеющими всходами, из чего они сделали вывод, что здесь сейчас поздняя весна. Растения были раскидистыми и широколистными, как клевер, и неясно было, используются ли они в пищу батинитами или идут на корм скоту. Бороны и культиваторы тянулись за упряжками шестиногих животных, у которых когти на средних и задних парах ног были почти не видны под копытообразным наростом. На передних ногах виднелись раздвоенные копыта. Само собой, команда окрестила их «лошадьми», хотя сложением животные скорее наводили на мысль о «быках».

Одна поляна была ухожена лучше других и покрыта тонким плотным ковром восковых, толстолистных, желто-зеленых растений, из которых здесь и там поднимались яркие цветы на высоких стеблях и красиво расположенные кусты. Образчик «травы» в растертом виде издавал приятный запах — нечто вроде ладана. Парк — они решили, что это парк — был разбит на возвышенности, так что с него открывался вид на город, порт, и видно было Восточное море. Погода становилась теплее, и группы батинитов все чаще выбирались из города, чтобы провести там вечер или встретить закат, переправляя еду из корзин в отверстые животы и глядя, как молодежь скачет и кувыркается на мягкой маслянистой травке.

Дорога, которую они назвали Большой Товарной Дорогой, уходила из города на юго-восток. Вблизи города она была вымощена плоскими каменными плитами, и по ней тянулся пестрый поток транспорта: экипажи, напоминающие ландо, и красивые открытые повозки, прозванные Янсом «телегами», и фургоны, нагруженные товаром и покрытые полотняными навесами, с козлами для возницы, погонявшего шестерную упряжку необыкновенно длинными кнутами.

Сами батиниты носили одежду всех цветов, от тускло-коричневого до радужного оперения райской птицы, соответственно случаю и настроению. Иман уверяла, что у них есть вкус к красоте, хотя их понимание красоты отличалось от земного. Она проводила свободное время; приспосабливая местные моды к человеческому сложению и фигуре — потому что в земных городах был большой спрос на иномирные ткани и наряды.

От Большой Товарной Дороги ответвлялась другая, уходившая на северо-запад к перевалу горного хребта, к которому принадлежали и Туманные горы. Удаляясь от города, дорога теряла парадность, подобно крестьянину, который, выбравшись из города, избавляется от праздничного костюма: сперва она превращалась в гравийное шоссе, потом в земляной проселок, пропитанный маслянистым воском, и, наконец, на пологом серпантине к перевалу — в грязную колею. Зонды, посланные за перевал, вернулись с изображениями второго, далекого города, меньшего, чем Восточный Порт, лежащего в плодородной горной долине. Дальше, на пределе разрешающей способности приборов, начинались засушливые земли, переходящие, кажется, в пустыню.

* * *

— Довольно энергичный народ, — заметил Хасан. — Шумные, деловитые, как американцы. Непрестанно чем-то заняты.

— Вот почему город выглядит так странно! — воскликнула Иман с торжеством, удивительным после многонедельных наблюдений, словно социолог только сейчас впервые заметила батинитов. — Видите? — обратилась она к остальным. — Они и есть американцы! Смотрите, улицы — как по линейке. Все по плану. Только у гавани изгибаются и блуждают свободно. Этот город не рос сам собой, а был посажен и выращен. Ты был прав, Мизир, они пришли из-за Восточного моря.

* * *

В самом деле, бойкий народ. Двое детенышей, проказничая в арке, налетели с разбегу на ствол шестикедра и свалились, оглушенные. Родители бросились их утешать. «Трое родителей», — отметила Иман и задумалась, каковы их роли. А может, третий — дядюшка, тетушка или старший брат? Зато утешающие движения во всех мирах похожи, и щупальца способны ласкать и гладить не хуже рук.

— Они привязаны друг к другу, — сказала тем вечером Хасану Иман.

— А кто не привязан? — отозвался он, вставая с дивана и выходя из шатра в ночь.

Сверху Восточный Порт казался тусклым оранжевым заревом. В сотнях тысяч ламп горело масло, которое получали из ароматной травы. Иман вышла следом и открыла рот, собираясь заговорить, но Хасан остановил ее, тронув за локоть и указав на тень Башира, сидевшего на подушке, припав к биноклю ночного видения. Они тихо отошли к шатру Хасана. В шатре Хасан сел на оттоманку, а Иман встала у него за спиной, разминая ему плечи.

— Мышцы так свело, — пробормотала она, — словно ты носишь тяжелый груз.

— Да ничего особенного. Всего один мир…

— …сказал Атлас. — Она ущипнула посильней, и Хасан поморщился. — Тебе этот мир не изменить, что бы ты ни делал. Ты только наблюдаешь.

— Люди придут сюда полюбоваться чудесным водопадом, или за благовониями из масляной травы, или ради новых мод и покроя одежды. Рано или поздно их заметят.

— Ну так что ж? Будет лучше и нам, и им. Когда-нибудь мы познакомимся с ними, станем торговать, слушать их музыку, а они — нашу. Вопрос только в том, когда и как. Мне кажется, твоя ноша много легче целого мира.

— Пусть так. Вас восемь. Тоже немалый груз.

— Что, Сунг и Мизир младенцы, чтобы ты менял им пеленки? И я?

Она встревожила его, вызвав неприятные мысли. Он поднял руку к плечу и удержал ее пальцы:

— Наверно, пока хватит.

— Значит, я такая обуза?

— Не в том дело. Ты меня пугаешь. Я не знаю, кто ты такая.

— Я проста, как букварь. Меня может прочесть первоклассник.

— Я не то хочу сказать.

— Ты гадаешь, что скрывается под хиджабом? Я могу его снять.

Его словно пронзило раскаленным мечом. Он повернулся на подушках, и Иман невольно шагнула назад, выставив перед собой сцепленные руки.

— Мы с тобой впервые в одной команде, — сказал он ей. — Что ты обо мне знаешь?

— Я знаю, что Башир — не такая тяжесть, как ты думаешь.

Хасан помолчал.

— От твоих заверений он не станет легче.

— Что с ним здесь может случиться?

— Думаю, почти ничего, — неохотно признал он, — и это опасно, потому что следующий его мир может оказаться не столь гостеприимным.

— По-моему, ему нравятся батиниты.

— Они легко могут понравиться.

— Таких народов больше, чем ты думаешь.

— Я думаю, что ты лысая. То есть под хиджабом. Лысая, и уши у тебя острые, как ракушки.

— Ах какой ты льстец! Может, нам больше не работать в одной команде? Ты уйдешь за врата, я — за другие, и любой из нас может не вернуться назад.

— Я не шиит. Я не практикую мута'а.

Лицо Иман застыло в непроницаемую маску.

— Вот о чем ты думаешь? Временный брак? Так, может, ты меня и вовсе не знаешь. — Она прошла к полотняному пологу и остановилась, уже пригнувшись, чтобы выйти наружу. — Они черные, — бросила она, чуть обернувшись к нему. — Черные, и очень длинные, и, если верить моей матери, мягкие как шелк. Что касается ушей, за них ты еще не заплатил.

С этими словами она исчезла. Хасан решил, что они поссорились. «По праву старшинства, — думал он, — я могу взять ее вместе с Сунгом и Мизиром в следующий выход». Он мог это устроить. В Доме Врат многие начальники были перед ним в долгу.

* * *

На следующий день Хасан отправил Башира на Землю за припасами и, учитывая его молодость, послал с ним Мизира и Халида как водителя инобуса. Они увозили заполненные информацией диски и ящики с образцами для исследований.

— Проверьте калибровку часов, — напомнил им перед выходом Сунг. — Время в другой бране течет иначе.

— Спасибо, дедушка, — усмехнулся Халид, совершающий далеко не первый рейс. — А я и не знал.

— Нахал, — пожаловался потом Сунг Хасану. — Напомнить никогда не вредно.

— Неспокойно мне с одним оставшимся грузовиком, — вставил Янс. — Понимаете, о чем я? Если придется срываться в спешке, нам со всем снаряжением в нем не уместиться.

— Срываться? — Сунгу это слово показалось родственным «нервному срыву».

— Никогда заранее не знаешь.

Глубокомысленное замечание Янса так ничего и не объяснило Сунгу.

* * *

В тот же вечер Клаус с загадочным видом обратился к Хасану:

— Вот последние съемки города шестиножек.

— Не зови местных жителей «шестиножками». Что там на видео?

— Я надеюсь, что ты мне объяснишь.

Как правило, Клаус избегал уклончивых ответов. К фактам он относился по-немецки. Ел их сырьем, без соли, и подавал в том же виде. Была в этом какая-то жестокость, ведь факты бывают жестковаты, а попадаются и острые. Такие трудно проглотить и лучше сперва пожевать, чтобы размягчить немного.

Съемки проводились ночью, и ночные объективы придавали изображению зеленоватые светящиеся оттенки. Счетчик времени в нижнем правом углу показывал три часа местного времени. Зонд производил разведывательный полет над приливной полосой к северу от города — на предыдущих снимках Мизир высмотрел там каких-то любопытных роющих животных, — а при возвращении проходил над городом. Движение на улицах активировало системы наблюдения.

— Очень необычно, — повторял Клаус. — Очень необычно.

Насколько необычно, Хасан не взялся бы сказать. Возможно, у батинитов была привычка просыпаться задолго до рассвета и толпами выходить на улицу, хотя прежде за ними такого не замечалось. Как бы то ни было, они показывались во множестве: на балконах, на крышах, на карнизах, собирались группками у дверей зданий. Все смотрели в небо в терпеливой неподвижности, которую Хасан невольно истолковал как ожидание. Зонд кружил над городом — его маломощный Разум распознал в необычном поведении горожан некую аномалию. Наконец сперва один из аборигенов, за ним другие принялись указывать на небо, проявляя признаки возбуждения, касаясь друг друга и указывая щупальцами верхних рук.

— Увидели зонд? — спросил Хасан. Верилось в это с трудом: зонд был искусно замаскирован и тем более невидим в ночное время. — Может быть, они улавливают тепловое излучение двигателя?

Мизир уже высказывал догадку, что некоторые из желатиновых лужиц на головах аборигенов чувствительны к инфракрасному излучению.

— Нет, — возразил Клаус. — Обратите внимание, куда они смотрят. На восток, а не в зенит.

— Как понять, куда они смотрят, если у них нет лиц?

В самом деле, трудно было что-нибудь разобрать в неестественной передаче ночного видения. Все расплывалось по краям, изображение колебалось.

— Смотри на положение тел. Я исхожу из того, что они смотрят, куда идут. Резонно, не так ли?

— Резонно, — согласился Хасан. — Хотел бы я понять, что за резон им разгуливать по ночам?

— Их встревожило какое-то небесное явление. Обратись к Сунгу. Он любит тайны и загадки.

Хасан мысленно пообещал себе поговорить с Сунгом, но тут что-то на экране зацепило его взгляд. Вот в чем дело…

Все горожане молитвенно простирались ниц, а один стоял на коленях, выпрямившись и выделяясь из общей массы. Все бросились бежать, а этот один оставался неподвижным. И, когда все смотрели на восток, этот поднял взгляд к небу и, казалось, смотрел прямо в глаза Хасану.

То есть прямо на зонд.

— Вот этот, — указал Хасан, останавливая кадр. — Что ты о нем думаешь?

— Ага… Я его раньше не замечал. — Клаус присмотрелся. — Возможно, еретик. — Смешок застрял у него в горле. — Никого не хочу обидеть.

Хасан не понял. Ему в голову не приходило обижаться. Только потом Мизир напомнил ему, что, в представлении европейцев, Мекка неизменно расположена на востоке.

К вечеру очень довольный Сунг объявил:

— Планета. В большинстве систем больше одной планеты. Ее восхождение что-то значит для шестиножек.

— Не называй их шестиножками. Отчего бы ей придавали особое значение?

Сунг изобразил терпеливое неведение.

— Она может отмечать начало праздника. Рамадан, Пасху, карнавал…

— Рамадан — не праздник.

— Заблуждения Запада трудно поддаются исправлению, — отозвался Сунг. Хасан никогда не мог уверенно определить, когда тот шутил, а когда нет. — Сейчас это самый яркий из небесных объектов, — продолжал геофизик, — не считая внутренней луны. Возможно, эта ближайшая планета на внешней по отношению к звезде орбите. Голубоватого оттенка, так что там может быть вода. Возможно, в этой системе два обитаемых мира!

На следующий день туземцы перемещались по городу с оружием.

До сих пор в городе не заметно было признаков военной организации, а теперь горожане маршировали по полям к югу от города, передвигались перебежками, прыгали, учились заряжать свои длинноствольные ружья. Они шли колоннами и рядами, выполняли сложные балетные движения под ритмичные хлопки нижних рук. Их колонны рассыпались в цепь и снова строились. Цветочные клумбы, украшавшие парк, были беспощадно вытоптаны, и все цвета слились в однообразный тусклый оттенок сепии. Внезапная перемена встревожила Хасана. Видимо, команда упустила из виду что-то существенное.

— Что случилось? — спрашивал он, глядя в бинокль и не ожидая ответа.

Однако своего рода ответ он получил к ночи. Как только взошла голубая планета, кое-кто из горожан направил на нее оружие. Стаккато выстрелов прокатилось по городу, как брызги от волны.

— Глупцы, — прошептал Сунг, но Хасан умел распознать безрассудство отчаяния. — Стрелять в планету? — фыркнул китаец. — В знамение?

Наличие у местных жителей оружия огорчило Иман.

— Я надеялась, что они выше этого.

— Разве есть народ, — спросил ее Хасан, — который выше этого?

Клаус хмыкнул.

— Будет, мне кажется, похоже на бисмарковские войны. Радио у них нет, но телеграф должен быть. Аэропланов тоже нет, но дирижабли меня бы не удивили.

— Как ты можешь так отстраненно говорить о войне? — набросилась на него Иман.

Но Клаус только пожал плечами.

— А как еще? — спросил он. — Нам остается только смотреть со стороны.

Ладаван, Янс и остальные промолчали.

Еще через день вернулся второй инобус со свежими продуктами и дополнительным снаряжением. Мизир извлек из груза богатые запасы химикатов, звуковой лазер и сканирующий электронный микроскоп.

— Полевая модель, — сказал он, устанавливая его, — а все же наконец у меня есть глаза!

Сунг осмотрел аэрозонды, шары для запуска в высокие слои атмосферы и счел их пригодными.

— Взгляд с высоты дает больше, — пояснил он и улыбнулся Мизиру: — Так что мне тоже приходится рассматривать очень малые объекты.

С Баширом и Халидом прибыла группа техников, которые под ревностным надзором Янса начали собирать сверхлегкую машину.

— Там спрашивали, можно ли уже выпускать другие команды, — рассказывал Хасану Башир.

— Нет.

— Но… я им сказал…

— Тебе не полагалось ничего говорить! — выкрикнул Хасан с такой яростью, что несколько голов повернулось к нему, а Башир съежился. Хасан сразу пожалел о своей грубости, но продолжал сурово: — В городе что-то происходит.

Он рассказал о восхождении Голубой Планеты, Аль-Азрак и неожиданной военной активности батинитов.

— Новая звезда отмечает для них сезон джихада, — предположил Башир.

— Джихад — не сезонная охота, — упрекнул его Хасан, — Истинный джихад — борьба с собственным сердцем.

— Может, и так, — вставил Янс, подслушавший их разговор, — но если людям вздумалось повоевать, им любая причина хороша, — Он задумчиво разглядывал свою летающую машину, — Надеюсь, у них нет противовоздушной артиллерии.

* * *

Иман научилась различать батинитов.

— Они только кажутся одинаковыми, — сказала она, — из-за необычности, которая отвлекает нас от индивидуальных различий.

— Да, — кивнул Сунг, — как арабские завитушки. Все буквы выглядят одинаково.

— У батинитов в самом деле нет лиц, — напомнила им Иман, — но головы устроены определенным образом. Всегда одно и то же количество впадинок и антенн, и расположены они в одинаковом порядке…

— Меня это не удивляет, — вставил Мизир. — Часто ли люди рождаются с тремя глазами или с носом на месте уха?

— …Но размеры и расстояния между различными чертами так же различаются, как у людей. Мы ведь и узнаем друг друга по длине носов, расстоянию между глазами, величине ртов…

— И длине языков, — шепнул Баширу Янс. — Некоторые куда длиннее нормы.

— …Я выделила семьдесят три измерения для голов батинитов. Диаметр ямок; отражающие свойства желатинового заполнителя; длину выростов, размер и количество «лепестков», оттенок кожных чешуй…

— Не стоит перечислять все, — перебил ее Хасан.

— …И так далее. Все они слишком необычны, поэтому наше сознание их не регистрирует, но Разум способен измерять, отмечать и распознавать отдельную личность.

— А между двумя расами есть системные различия? — заинтересовался Мизир. — Мне приходило в голову, что у кобальтовых «лепестки» должны быть шире и чаще расположены, чем у лазурных.

— Так и есть! На носовых отверстиях.

Мизир кивнул. Он был доволен собой.

— Я догадываюсь, что это излучатели тепла, хотя до анатомических исследований уверенно сказать не могу. Если кобальтовые — тропическая раса, то для них важнее быстро отдавать излишки тепла. Ни у одного высокогорного вида в этой долине не оказалось выраженных лепестков — и ничего похожего. На такой высоте не приходится заботиться об излишках тепла.

— Еще одно доказательство, — заметил Башир, — что население города пришло из другой части мира.

* * *

Разум вылавливал нити смысла из клубка звуков, составлявших устную речь батинитов. Задача усложнялась существованием двух языков, каковые Разум объявил родственными в пятой степени и примесями десятков диалектов и арготизмов.

— Портовые жители, — указывал Клаус, — наверняка говорят на собственном языке. И воры, шепот которых мы иногда подслушиваем ночью.

— Какой там шепот, — возразила Иман. — Гудение, щелчки и причмокивания.

— Эти впадинки у них на головах, — размышлял Мизир, — барабанные перепонки. Удивительное устройство. Они так же мало приспособлены для речи, как губы и язык человека. Но их использовали, и они делают свое дело.

— Если они способны говорить двумя сторонами рта одновременно, — заметил Клаус, — то могли бы иной раз говорить одной стороной одно, другой — другое.

— Вот как полезно иметь запасные отверстия, способные издавать звуки!

Клаус пробормотал что-то еще и засмеялся собственной шутке, не понятной остальным, потому что сказано было по-немецки. Вообще-то она относилась к запасным отверстиям для издавания звуков.

Они ввели в Разум ропот толпы в ночь первого восхождения Аль-Азрака, и Разум выдал в ответ такую же невнятицу с отдельными выкриками: «Голубая планета/ встает/ поднимается/ и/возможно/ выражение страха и отчаяния». Это был еще не перевод, но намек на понимание.

Возможно, существовал и третий язык, беззвучный, потому что иногда они наблюдали собравшихся вместе батинитов, молчащих и тем не менее явно общающихся.

— Эти усики-антенны, — сказал Мизир, — улавливают запахи. На близком расстоянии они переговариваются запахами.

— Неэффективный способ, — фыркнул Клаус.

— Малая эффективность — признак естественного отбора, — доказывал свое Мизир, — да и сообщения могут быть очень простыми: «Беги! Сюда!»

— Нет, не запахи, — возразила Иман, — во всяком случае, не только запахи. Заметь, как они касаются друг друга, как поглаживают лепестки. Они общаются посредством прикосновений. — Она вызывающе вздернула подбородок, и никто не осмелился возразить, потому что она и сама часто обходилась прикосновениями вместо слов. — Ведь что такое рукопожатие, хлопок по плечу, — настаивала она, — или поцелуй?

Все сошлись на том, что поглаживание друг другу лепестков заменяет поцелуй. Иногда вместо поглаживания было короткое отрывистое касание.

— Вроде как чмокнуть в щечку, — сказал Янс.

Иногда это делалось явно напоказ. Иногда украдкой, со множеством предосторожностей. Что бы ни означало это движение, горожане часто прибегали к нему.

— Ласковый народ, — сказал Башир.

Иман промолчала и взъерошила пареньку волосы.

* * *

Башир дистанционно пилотировал зонд, сопровождающий солдата, выбравшегося ночью в парк. На его лазурном теле была бледно-желтая мешковатая униформа местной армии, и Разум не сумел выделить никаких знаков отличия. Батинит ехал на шестиногой лошадке мимо заброшенных полей по гравийной дорожке, выводившей к ухоженному когда-то парку на холме. Оружия при нем не было.

Добравшись до ровной площадки, где горожане занимались спортивными играми, уступившими теперь место более воинственным упражнениям, солдат спешился и заговорил глухой барабанной дробью, напоминающей звук далекой дарбуки.

Ему ответил другой барабанщик, и из рощицы местных кедров и тополей вышел высокий стройный батинит с кожей цвета кобальта. Двое сошлись и постояли немного, переговариваясь щупальцами верхних рук. Затем второй заговорил двумя голосами. Первый голос произносил: «Показывать/демонстрировать/проявлять — мне/этот/ — ты/представлять одно средство — настоящее время». Второй в то же время говорил: «Страх/ужас/ бежать-или-сражаться/ — я это средство — теперь и в дальнейшем». По крайней мере, так воспринимал их Разум.

— Какие же нужны уши, — восхитился Башир, — чтобы разбираться в этом дуэте.

Солдат отвечал таким же двухголосием. «Проявлять/показывать — это/то средство — еще нет» и «это (мн.) — отчаянное решение/убежище (?) — теперь и в дальнейшем».

Кобальтовый принес корзину и, открыв ее, стал доставать тарелки с зерновой кашицей и бобами — излюбленным батинитами угощением для пикников. Земляне прозвали его «батинитским силосом». «Ешь/принимай — этот предмет/вещь — ты/это средство — прошедшее время».

Солдат тоже захватил угощение: густую желто-зеленую жидкость в грушевидных бутылочках, крышки с которых он сорвал маленьким инструментом. Оба сняли с себя верхнюю одежду — сложная процедура, когда четыре руки приходится извлекать из четырех рукавов, — открыв таким образом ротовые отверстия на туловище.

— Интересно, съедобно ли это для людей? — заговорила Иман. Она стояла за спиной Башира, глядя через его плечо. — Новый экзотический вкус… — спрос на такие вещи неизменно возрастал. Возрождение, новые открытия. Искусство, литература, песни, наука… Все старое обновлялось, и новое заглатывалось не жуя.

— Я экстрагировал сок масляной травы, — сказал Мизир, пивший с Ладаван и Клаусом кофе за высоким столом, — но еще не разобрался, что получилось: напиток или горючее. Янс не позволил мне залить его в бак своей машины и пить тоже отказался.

Все рассмеялись, а Клаус кивнул на крошечную чашечку в руках Мизира, содержимое которой тот изготовил по турецкому рецепту:

— Выпил бы сам, какая тебе разница?

— Кофе, — величественно ответствовал Мизир, — не просто вода, в которой искупалась пара кофейных зерен. — Захватив чашку, он отошел от стола и присоединился к Баширу с Иман. — Хасан? — спросил он, оттопырив губы для глотка.

Иман покачала головой:

— Он всегда осторожничает с новыми мирами.

Мизир переключил внимание на экран, где солдат погладил щупальцем лепестки на голове кобальтового и вдруг запустил это щупальце в собственный рот.

— Это еще что? — Он поставил чашку на блюдце и склонился к экрану.

— Новый вид поведения, — обрадовалась Иман и вытащила из-за пояса блокнот. — Башир, дай мне номер файла загрузки этого зонда. Я хочу потом еще просмотреть. — Она ввела номер, названный юношей, и стала выписывать стилосом завитушки на чувствительном экранчике. — В ротовое отверстие… — Она недоуменно замолчала.

— Что же это значит?

Ответить Баширу не сумел никто.

Обычно батиниты питались, зажав ложку или острую палочку в верхней руке, чаще всего в левой. Иногда, очень редко, брали пищу прямо средней рукой — обычно правой. («Взаимодополняющая право-леворукость», — назвал это явление Мизир.) Однако двое батинитов под двулунным ночным небом оставили ложки своим неуклюжим нижним рукам, в то время как тонкие чувствительные щупальца их верхних рук переплетались, подобно змеям.

Затем кобальтовый ввел щупальце прямо в ротовое отверстие лазурного. Солдат неподвижно застыл и медленно отставил в сторону миску с «батинитским силосом». Его щупальца поглаживали второму обонятельные рецепторы и отрывисто касались впадинок на голове. Мизир, как зачарованный, впился взглядом в экран, тщательно отмечая порядок прикосновений. Иман тоже делала записи, но с другой целью.

Большой нижней рукой солдат обхватил второго за туловище и нежно потянул в сторону, так что два тела полностью разошлись.

— Смотрите, что это? — вскрикнул Башир. — У солдата во рту?

— Может, «язык»? — предположил Мизир. — Посмотрите, какой блестящий. Наверняка, слизистое покрытие. Пищеварительный орган?

Иман задумчиво взглянула на него:

— Ты думаешь?

Она снова повернулась к экрану и уже не отрывалась от него. Даже наклонилась, опершись руками на плечи Башира.

Когда рты батинитов соприкоснулись, тот заговорил:

— Да они целуются!

— До сих пор мы не наблюдали таких поцелуев, — усомнился Мизир. — Только короткие поглаживания лепестков.

— Думается, это посерьезнее, чем поглаживания, — сказала Иман.

— Какой долгий поцелуй, — сказал Башир.

— У человека рот и язык — самые чувствительные органы, — напомнила она ему, — за одним исключением.

Чуть раньше к ним подошел Хасан, заинтересовавшийся толпящимися перед экраном зеваками. Теперь он вдруг твердо приказал:

— Отключите этот экран.

Баширу понадобилась секунда, чтобы понять:

— Так они не целуются! Они… то есть… — Он погасил экран и повернулся к Иман: — Ты знала!

Но она уже смотрела в глаза Хасану.

— Ты прав, — сказала она, — они имеют право на уединение.

Клаус с Ладаван присоединились к остальным.

— Что стряслось? — спросил техник.

Иман ответила ему, не сводя взгляда с Хасана:

— Готовится война, нечто вроде джихада, и эти двое, которым, может быть, больше не придется свидеться, улучили драгоценную ночь друг для друга.

— Не понял, — сказал Клаус.

Ладаван объяснила ему:

— Солдатик прощался со своей милой.

Мизир возразил:

— Мы не можем знать, кто из них «он», а кто «она». Может, оба ни то и ни другое или пол меняется со временем. У грибов…

— Да в геенну твои грибы! — Иман отвернулась наконец от неподвижного Хасана и зашагала к своему шатру.

Мизир недоуменно посмотрел ей вслед, потом повернулся к Хасану и продолжил:

— В самом деле, я должен изучить процесс. Этот «язык» может оказаться…

— Пусть его изучает Разум, или займись этим молча! — приказал Хасан. — Мы обязаны уважать их чувства.

Клаус придержал уходившего Мизира за рукав:

— Солдат скорее всего мужского пола. На этом уровне технического развития общество не может себе позволить жертвовать женщинами в сражении.

Как ни странно, последнее слово сказала всегда тихая Ладаван.

— Иногда, — проговорила она, — я не понимаю вас, людей.

Позднее она повторила эти слова Сунгу, и он ответил на мандаринском. Ладаван немного понимала это наречие китайского и уловила смысл:

— Дорожи тем, чего не понимаешь.

* * *

На следующий день произошло два события, если не больше. Первое было весьма драматичным, но не слишком важным. Второе было не столь драматичным.

Предупредил о них Янс Дарби. Он с утра поднял сверхлегкую машину и сделал круг за цепью Туманных гор, за пределами видимости из города. Машина маскировалась так же, как зонды, и шум пропеллеров заглушался поглотителями; но из-за больших размеров заметить ее было легче, так что он собирался набрать высоту, прежде чем приблизиться к обитаемым местам. Янс держал курс вдоль реки, протекающей через Великую Западную равнину, туда, где она уходила в багровую расщелину, прорезая горы на пути к побережью.

В расщелине уместилось маленькое селение, и ниже по течению, на прибрежной стороне хребта, стояло еще одно, но устье было болотистым, и в бухтах у впадения в море не было города, подобного Восточному Порту. Когда Янс сообщил: «Каджуны в дельте», никто в базовом лагере сперва не понял, что он имеет в виду: а именно охотников и рыбаков, селившихся в разбросанных далеко друг от друга хижинах.

— Двое взглянули вверх, когда я пролетал мимо, — мимоходом заметил Янс.

Мизир забеспокоился:

— Я уверен, что аборигены видят в инфракрасном спектре. Тепловой выброс у наших двигателей минимальный, и все же…

Исследователи иногда замечали, как горожане бросают взгляд в сторону пролетающих зондов — так человек оглядывается на слабую вспышку или незаметное движение. Хасан решил уменьшить количество ночных полетов, когда в холодном небе тепло двигателей проявляется ярче.

Из Восточного Порта по Большой Товарной Дороге выехал большой крытый фургон под охраной пяти всадников, но люди почти не обратили на него внимания — в ту сторону часто уходили грузы.

Янс пролетел вдоль линии хребта дальше в море. Сунг считал, что в той стороне могут оказаться острова — вершины расположенных на морском дне гор, а Мизир жаждал заполучить образцы островных видов и выяснить, насколько они отличаются от тех, что он нашел на прибрежной равнине, в долине реки на западном склоне и на их собственном альпийском лугу. Для этой цели Янс погрузил на борт несколько разведывательных зондов.

Обнаружили они корабль.

— Вы бы видели этих негодяев! — передавал Янс по радиосвязи. — Точь-в-точь старый пиратский корабль: паруса подняты, пушки выглядывают из открытых люков, воду режет, как плуг. Правда, форма корпуса другая — не могу объяснить, как выглядит. То ли шире, то ли короче… И паруса… оснастка тоже другая. На главном парусе — солнце с расходящимися лучами.

— В городе у них нет такого герба, — сказал Клаус. — Похоже, у местных тотем — шесторёл. — Он имел в виду хищную птицу с когтями на крыльях, лапах и кроющих перьях.

— Это не тотем, — поправил Хасан, — а герб. Кажется, у вашего народа когда-то был такой же?

— Двуглавый орел, — кивнул Клаус, — но это был тотем, и, — добавил он, — ему принесли немало кровавых жертв.

— Может быть, это силы вторжения, — сказал Башир. — Возможно, потому население Порта и готовится к войне.

— Один корабль? — усомнился Хасан.

— Первый корабль, — сказал Башир, и Хасан признал, что юноша, возможно, прав.

— Не хотел бы я видеть, как нападут на этот народ, — продолжал Башир. — Мне они нравятся. Добрые, умные и предприимчивые.

Хасан, разбиравшийся в урожае снимков, доставленных зондом, выпрямился, чтобы взглянуть на него.

— Что ты знаешь о Филиппе Хабибе? — спросил он.

— Только то, чему учат в школе.

— Он был умен и предприимчив, и, говорят, добр — по крайней мере, с друзьями, — хотя друзей у него было не так уж много.

— Он был великий человек.

— Был. Но история переполнена великими людьми. Могло бы быть и поменьше. Предполагалось, что Иностранный легион никогда не вступит на землю Франции. Я пытаюсь тебе объяснить, что мы не знаем, из-за чего начинается эта война. «Умный и предприимчивый народ», за которым мы наблюдаем, может оказаться невинной жертвой захватчиков — или жестокими угнетателями, которых пытаются свергнуть. Когда Сефевид сражался с Ак-Коюнлу — на чьей стороне была справедливость?

— Кузен, мне даже имена эти не знакомы.

— И этот народ с равнины тебе тоже незнаком. Янс, веди постоянное наблюдение. Проверь, флотилия там или одиночный корабль.

* * *

Это был всего один корабль, и он свернул паруса и вошел в Восточный Порт под парами, навстречу шумному, хотя и опасливому гостеприимству. Было много парадов и много торжеств, и морякам, и морским пехотинцам с корабля — они носили алую форму со множеством золотых значков и нашивок — досталось в избытке хлопков по спинам и поглаживаний щупальцами от горожан, и в первую же ночь многие из них потешили свои отверстия.

«Моряки, — заметил по этому поводу Клаус, — повсюду одинаковы».

Церемонии проводились в парке. Произошел обмен флагами — ритуал, по-видимому, весьма значительный, если судить по движениям и крещендо барабанных выкриков толпы. Капитан корабля и высокопоставленный военный из города вручили друг другу невзрачные, строго функциональные сабли.

— Мне кажется, они заключают мир, — сказала Иман. — Тут сошлись два старых врага.

— Соблазнительная теория, — пожал плечами Хасан, — в нее хочется верить. А часто ли в земной истории старые враги пожимали друг другу руки и становились плечом к плечу?

— Мне больше по душе наши портовики, чем эти, с солнцем, — сказал Башир.

Хасан обернулся к нему:

— Уже выбираешь, на чьей ты стороне — на мирной церемонии?

— Хочу напомнить, — вмешалась Иман, — что символ Порта — хищная птица. Золотое солнце — не столь угрожающая эмблема.

— Не в том дело. Я сужу по мундирам.

— Тебе желтый цвет нравится больше алого?

— Нет. На горожанах форма не так хорошо сидит и украшений меньше. Этот народ не превращает войну в зрелище.

Хасан, собиравшийся уже отвернуться, остановился и взглянул на юношу с уважением.

— Ты прав. Они не распускают хвосты, как эти, заморские. И правильно, на войне не место павлиньим хвостам. Но задай себе другой вопрос: что свело вместе старых врагов?

Мизир пролистывал изображения прибывших, собранные им и Иман.

— Отчетливые морфологические различия. Другое распределение цвета лепестков на головных шарах. Больше зеленоватого оттенка, чем у городских. И ростом солнечные в среднем ниже.

Ладаван сообщила, что Разум определил значительное сходство языков. Моряки и горожане говорят на разных, но близкородственных языках или, скорее, «перепонках». Зато кобальтовые горожане иногда переходят на совершенно непохожий язык.

После церемонии в парке началось буйное веселье. Играла музыка — щипковых, ударных и смычковых инструментов.

— Они знают цимбалы, ксилофоны и скрипку, — сказала Иман, — а труб и флейт не изобрели.

— Для этих инструментов нужен рот, подключенный к паре легких, — пояснил ей Мизир.

— Да, зато полюбуйтесь, что способны вытворять с тамбурином две пары рук!

В самом деле, инструменты у них были такого сложного устройства, что рядом с ними земные тамбурины, гитары, ситары и скрипки показались бы примитивными и неуклюжими. Когти нижних конечностей работали как медиаторы, а щупальца с изумительной ловкостью перебирали струны и вполне заменяли смычок.

Танцы тоже были, хотя не слишком похожие на земные танцы. Горожане и моряки кружились, разбившись на тройки, и хлопали в ритм движениям большими руками. Мизир не сумел определить, к одному или к разным полам принадлежали танцующие в каждой тройке.

— Чтобы разобраться, — буркнул он, — пришлось бы залезть им в отверстия на туловище и вызвать наружу орган. Иначе мне их не отличить.

— Мне тоже, — призналась Иман. — Интересно, различают ли они сами себя. Народ, у которого пол можно определить только на опыте, должен обладать… особой глубиной. — Она покосилась сперва на Хасана, потом на Мизира, который подмигнул ей.

Звук хлопков из парка звучал то беспорядочно, как дробь дождя, то сменялся маршевой размеренностью, создавая сложную, полную контрапунктов мелодию.

Ученые оставили надежду разобраться в слитном гомоне голосов и просто записывали все подряд. Но движения танца заразительны, и скоро Башир с Халидом выстроили своих в цепочку, извивающуюся туда-сюда по траве луга. Иман отбивала ритм хлопками, Ладаван и Сунг явно забавлялись, глядя на них со стороны. Хасан выбился из ряда, Иман встала перед ним. Они склонялись, извивались, переплетали руки в танце змеи, то нападая, то отступая, и Халид с Баширом отбивали ритм на одиннадцать четвертей, а Мизир изображал, словно бросает им монетки, пока они, задохнувшись, не замерли лицом к лицу.

Они простояли так всего мгновение, но это было долгое мгновение, и целый мир мог закружиться вокруг них, подобно дервишу, пока они переводили дыхание.

Потом Иман поправила свой хиджаб, съехавший на сторону. Хасану показалось, что он приметил выбившийся черный локон. Она окинула его надменным взглядом, слегка склонив голову набок, и удалилась в свой шатер. Хасан остался стоять, гадая, не следовало ли ему пойти за ней, а Сунг с Мизиром переглянулись.

Возвращаясь к себе, он все-таки прошел мимо ее шатра, задержался у закрытого клапана — не смея поднять его, — сказал:

— Когда вернемся на Землю, мы с тобой поговорим.

Подождал ответа, но ответа не было, если только звон колеблемых ветром бубенцов не был ее смехом.

* * *

Солнце вставало в дымке. Туман поднялся над Восточным морем и развернулся одеялом, скрыв под собой все. Вершины холмов островами поднимались над облачным морем. Несколько самых высоких в городе зданий торчали над ним, как мачты затонувшего корабля. Зонды беспомощно метались над землей, выискивая что-нибудь, доступное восприятию на невидимых частотах. Янс снова поднял сверхлегкую машину и с большой высоты высмотрел пятнышки островов на горизонте. Сунг радостно отметил их на карте и со свойственным ему едким юмором подписал на белом пространстве за ними: «Здесь обитают драконы». Разум старательно смастерил виртуальный глобус и расписывал его зелеными, коричневыми и голубыми пятнами. Однако по большей части шар оставался беспросветно черным и напоминал глыбу угля, забрызганную краской.

— Население города явилось когда-то из тех же мест, где обитают солнечные, — объявила Иман, неуверенно водя пальцем по темной поверхности. — Знать бы только, где эта места. Кобальтовые могут оказаться аборигенами, но я думаю, они тоже пришли из какого-то третьего места и чужие на этом берегу.

Но туман принадлежит утру, и солнце медленно рассеивало его. Туман отступил от парка, лежавшего на гребне суши, открыв землю, словно усеянную выброшенными морем обломками.

— Пятеро, — сказал Хасан, опуская бинокль. — Два тела рядом, три поодиночке. Один — морской пехотинец с корабля.

— Самоубийцы? — поразилась Иман. — Но почему?

— Ничего удивительного, — сказал Сунг. — Отчаяние часто приходит на смену беспочвенной надежде.

— Почему надежда обязательно беспочвенная? — с вызовом откликнулся Башир; но Сунг только беспомощно развел руками, и Башир обругал его неверным.

Хасан убрал бинокль в чехол.

— Скрытые завесой, люди часто совершают поступки, которыми на глазах у людей только тешат воображение. Туман угнетает душу и разъединяет. Подозреваю, что в кустах окажутся еще тела.

— Что, так много? — с ужасом, едва ли не благоговейным, спросил Мизир, потому что Пророк, хвала Ему, воспретил правоверным самоубийство.

Хасан обернулся к телепилотам:

— Халид, Башир, Ладаван. Быстро, высылайте свои зонды в парк и возьмите с трупов образцы тканей. И оставьте микрокамеры, чтобы Мизир мог изучить их внутреннее строение. — Взглянув на Мизира, он бросил: — Можешь быть доволен. Ты ведь с самого начала мечтал разобраться в их анатомии.

— Только не таким путем, — покачал головой Мизир. — Не таким путем.

Башир в отчаянии вскрикнул:

— Разве это необходимо, брат?

Тем не менее приказ был выполнен, и зонды, как мухи, закружились над телами мертвых. Хитроумные устройства, каждое не больше пылинки, проникли в открытые раны и отверстия тел, разбежались по каналам, полостям и железам, измеряя и исследуя их.

— Скорее, — торопил телепилотов Хасан, — пока из города не пришли забрать мертвецов.

— У горожан может хватать других забот, — сказала Иман и на вопросительный взгляд Хасана пояснила: — Других мертвецов.

— Я не понимаю, — отозвался Башир. — Вчера все казались такими счастливыми, праздновали мир.

— Откуда нам знать, что они чувствовали? — спросил его Хасан. — У нас, может быть, даже названий нет для их чувств.

Янс предположил:

— Может, то была уловка, а ночью «солнечные» устроили бойню.

Но Хасан сомневался, что это возможно. Слишком мало военных доставил корабль, чтобы они сумели расправиться с горожанами так быстро и бесшумно.

Еще до того, как окончательно разошелся туман, Хасан отозвал зонды на базу, и они направились домой, отягощенные данными, высосанными из тел, чтобы скормить их нетерпеливо ожидающему Разуму. В стороне от дороги, на заросшем кустами поле южнее парка остановился в предгорье крытый фургон в окружении трех палаток и дозора всадников на шестиногах. Системы наблюдения, охраняющие подход к обрыву, сообщили о присутствии пяти батинитов, занятых костром и животными. Когда зонд прошел над ними, двое задрали шары голов, а один бросился к треножнику и начал с ним возиться.

— Треножник геодезиста, — сказал Клаус, увидев этот кадр. — Они прокладывают новую дорогу, может быть, к рыбацким поселениям в южной дельте.

— Думаю, они видели наш зонд, — решил Хасан.

— Он же замаскирован, — возразил Башир.

— Да, и бесшумный, и охлаждается, а все-таки оставляет тепловой след и в холоде тумана должен был выглядеть как силуэт над горизонтом.

— Но ведь…

— Среди людей, — заговорила Иман, — есть такие, кто слышит легчайший шепот. И может различить мерцание воздуха над песками Руб-эль-Хали. Стоит ли удивляться, что один из батинитов заметил непонятно откуда взявшуюся полосу тепла в небе?

Хасан все рассматривал последний кадр, снятый кормовым объективом зонда, проходившего над разведочной партией. Малорослый батинит припал к треноге, подкручивая щупальцем верньер какого-то прибора.

— Если так, они, наверное, примут это к сведению.

— Если и так, — сказал Башир, — что они могут? Здесь отвесная скала.

Хасан приказал временно посадить все зонды, а людям не показываться на краю обрыва.

— Город можно наблюдать через уже установленные следящие камеры.

Этот приказ особенно огорчил Янса, доказывающего, что над западными склонами хребта летать вполне безопасно, однако Хасан напомнил, что, набирая высоту, ему придется пройти как раз над тем полем, где расположился лагерь экспедиции.

— Это ненадолго, — утешал он своих. — Как только они проложат дорогу и вернутся в город, полеты возобновятся. — Он не принимал в расчет, что экспедиция может иметь другие цели. Это пришло ему в голову, только когда Иман принесла ему странное сообщение Разума. — Уверена? — спросил он ее, потому что сам, даже положив два снимка рядом, не взялся бы сказать точно. В отличие от Разума, который не отвлекался на непривычность вида. Он учитывал только данные измерений.

— Никаких сомнений. Изображения совершенно идентичны. Геодезист в твоей разведочной партии — тот самый тип, который обернулся на зонд в ночь восхождения Голубой Планеты.

— Замечательно! — восхитился слушавший разговор Сунг. — Первый раз дважды замечен один и тот же батинит.

Хасан поднял первый снимок и долго разглядывал шар головы, направленный навстречу взглядам возбужденной толпы.

— Не верю я в совпадения, — сказал он. — Думаю, он проследил векторы всех замеченных тепловых следов и отправился на поиски их источника.

Иман ощутила его беспокойство.

— Готовиться к эвакуации?

— Нет! — воскликнул Башир.

— Приказы, братец, — сказал ему Хасан, — начнешь отдавать, когда наберешься опыта. — И обратился к Иман: — Пока нет. Все зависит от того, что там у них в фургоне.

* * *

Несколько дней спустя они узнали что: шар, надуваемый горячим воздухом. Клаус пришел в восторг:

— Ну да! Точь-в-точь век Бисмарка. Железные дороги, телеграф, парусники с паровыми двигателями, а вот и дирижабль! Технологическая конгруэнтность! Подумайте, что из этого следует!

Хасан не стал слушать, что из этого следует, а отошел в сторону, за кабины телепилотов и хлопающие на ветру полотнища шатров. Иман пошла следом, но близко не подходила. Он дошел до мерцающих врат и перекинулся несколькими словами с Халидом. Слов Иман не разобрала. Потом пошел дальше по лугу, сбивая радужную пыльцу с цветов на высоких стеблях, и остановился там, где с самой вершины мира обрушивался чудо-водопад. Он молча вглядывался в непостижимые глубины пруда. Туман стоял в воздухе, сгущался кругом, так что казаюсь, вода пруда окружает человека. Иман довольно долго смотрела на него, потом подошла и встала рядом.

Он все молчал. Выждав немного, Иман взяла его за руку — без намека, просто утешая.

— Хотел бы я знать, куда он уходит, — наконец заговорил он. Голос в непрестанном грохоте звучал, словно издалека. — Мне думается, к самому сердцу мира. Никто никогда не узнает. Кто войдет в этот пруд, чтобы быть раздавленным мощью падающей воды? Кто вернется из бездны, чтобы рассказать нам?

— Ты прикажешь эвакуироваться? — Ей пришлось наклониться к самому его уху, чтобы он услышал.

— Думаешь, надо?

— Я думаю, нам надо встретиться с этими людьми.

Хасан повернулся, чтобы взглянуть ей в лицо. Теперь они оказались совсем близко друг к другу. «В этом грохоте так лучше слышно», — сказал он себе.

— Нам не запрещается вступать в контакт, — настаивала Иман. — В разных мирах разные обстоятельства. Решение может принять только капитан.

— Но принимать такое решение приходилось не многим. Мне не приходилось. Конканону не приходилось. Жизнь встречается редко. Разумная жизнь — еще реже. Разумная жизнь, достаточно стойкая, чтобы перенести контакт, — чудо, редчайший самоцвет. Твои летучие цветы не были разумны.

— Нет. Только красивы.

Он рассмеялся:

— Ты — такая же тайна, как этот мир.

— Снять хиджаб? — Она потянулась к платку.

Он протянул руку, удержал ее за запястье.

— Тебя скрывает не хиджаб. Ты могла бы снять с себя всю одежду — и ничего не открыть. А батиниты тоже красивы? Ты как-то говорила нам…

— Да, красивы на свой лад. Но они готовятся к войне, и смеются в лицо своему страху, и танцуют, помирившись с врагами, а иногда, в темноте, убивают себя. Разве можно уйти, так и не Узнав, кто они?

Хасан выпустил ее руки и, нагнувшись, поднял веточку шестивяза. Как все здешние растения, она была розоватой и легко ломалась, оставляя на изломе путаницу волокон и нитей.

— Не в том дело. — Поняв, что она его не слышит, он склонился к самому ее лицу. — Наш любознательный друг поднимет свой шар раньше, чем мы успеем собрать и упаковать все оборудование. И спрятаться на этом лугу негде, тем более если он видит наше тепло. Так что не мы, а он принял решение вступить в контакт, даже если сам об этом не знает.

Он отбросил веточку в кипящий водоворот, и она мгновенно исчезла в воронке. Хасан постоял, глядя ей вслед, потом повернулся спиной. Иман продела ладонь ему под локоть и пошла рядом.

Она заговорила, когда они отошли настолько далеко, что голос снова стал голосом, а не криком и не шепотом.

— Ты можешь сделать еще одно.

— Что?

— В трюме буса есть лазерные пистолеты. Можно прожечь в оболочке шара дыру, не дав ему даже подняться с земли.

— О да, дыра, таинственно прожженная в ткани! Отличный способ скрыть свое присутствие.

— Ты сам сказал, нам в любом случае не удастся спрятаться. Если прожечь шар, у нас будет время уйти незамеченными.

— Да… но тебе не того хочется.

— Нет, я хочу с ним встретиться, но ты должен предусмотреть все возможности.

— Разум уже может перевести достаточно внятно для беседы?

— Кто может знать, пока не испытает?

Хасан рассмеялся.

— Ты начинаешь походить на меня.

— Это так плохо?

— Это ужасно. Одного Хасана более чем достаточно. Одной Иман, пожалуй, мало.

Остальные собрались у шатра. Кое-кто уже держался за растяжки, словно ожидая приказа снимать лагерь. Техники собрались кучкой на краю лагеря. Они, в любом случае, отбывали ближайшим рейсом инобуса.

Башир умоляюще заглядывал Хасану в глаза. Только Сунг не отрывался от своих приборов. Мир может рухнуть, Бог может хлопнуть в ладоши, горы могут развеяться, как облака, но Сунг будет наблюдать спектр преломления и высчитывать плотность газа.

Хасан передал техникам дискеты с последним докладом и велел немедленно по возвращении передать их в кабинет директора.

— Я вызвал контактеров, — сказал он остальным и, услышав дружное «ура!», взглядом заставил их замолчать, — На мой взгляд, наш воздухоплаватель выказал такую предприимчивость, что заслуживает того, чтобы пожать плоды. Но нам приходится решать в спешке, а я не выношу, когда меня торопят.

Возвращаясь в свой шатер, он прошел мимо Мизира и хлопнул старого товарища по плечу.

— Как только мы установим контакт, тебе уже не придется заниматься гаданием. Их ученые снабдят тебя всеми сведениями об экологии своего мира.

Мизир грустно покачал головой:

— Это совсем не то.

* * *

Позже Хасан заметил, что Сунг не отрывается от своих мониторов. По долгому опыту знакомства Хасан знал: не настолько уж этот ученый не от мира сего. Поэтому он тоже подошел к площадке астрономических наблюдений и встал так, чтобы не мешать Сунгу. Само его присутствие уже означало вопрос.

Через несколько минут Сунг сказал в пространство:

— Сперва я подумал — малые луны. Небо чужое, и мы еще не все в нем знаем. Но орбита слишком низкая. Обращение за девяносто минут. — Он указал на искорку света, ползущую через экран. — Этот возвращается каждые девяносто минут. Вчера видел пять. Сегодня десять или двенадцать.

— И что это такое? — спросил Хасан. — Говоришь, луны?

— Видны только в солнечном освещении. Могут быть и другие, невидимые.

— Возможно, Аль-Батин окружен кольцом астероидов?..

Но Сунг тряхнул головой.

— Две большие луны начисто подмели внутренние орбиты.

— Тогда что?..

— Давным-давно люди летали на Луну. И на Марс. Я думаю, мы сейчас видим…

— Ракетные корабли? — Хасан отступил от экрана, где прокручивалась запись ночных наблюдений, и взглянул в низкое облачное небо. — Ракетные корабли, — шепнул он.

— Я думаю, — добавил Сунг, — с Голубой Планеты.

* * *

Открытие Сунга добавило новую ноту к возбуждению, охватившему лагерь.

— Второй разум в той же системе! — сказала Иман.

— Беспрецедентное открытие! — сказал Мизир.

— Надо уходить немедленно, — сказал Клаус, и Янс поддержал его:

— От здешних мы еще можем скрываться, но эти пришельцы сразу нас обнаружат.

— Мы должны остаться! — выкрикнул Башир.

Сам Сунг заметил только, что это еще больше осложнило бы дело, и держался так, будто осложнение было худшим, чего можно ожидать. Хасан сбежал от шума в свою палатку и там углубился в размышления.

Решать приходилось быстро. И не забывать о воздухоплавателе. Дирижабль и космические корабли — а перед ними у гиперврат сидят земляне с транспортом, способным совершать путешествия «не в ту сторону», — и именно земляне подумывают о бегстве! Было в этом что-то забавное. Когда Хасан вышел наконец из палатки, все побросали свои дела и выжидательно уставились на него.

Подготовка по плану «ВУ», — только и сказал он, после чего развернулся и скрылся в палатке. Услышал, как кто-то вошел следом, и, не оглядываясь, понял, что это Иман.

— «Все уничтожить»? — переспросила Иман. — Но…

— Что «но»? — перебил Хасан. — Мы не успеем погрузить все в бусы. То, что не сможем забрать, придется уничтожить.

— Но ведь ты говорил, что можно остаться!

— Условия изменились. Теперь риск перевешивает выгоду.

— Чем мы рискуем?

— Ты слышала, что сказал Клаус. У народа с космических кораблей иные возможности. Наблюдая за батинитами, мы забыли об осторожности. У этих… азракцев наверняка есть радио, радары, лазеры, управляемые летательные аппараты… Могут быть и невидимые зонды, и микрокамеры. Я бы предпочел не давать им в руки еще и инобусы.

— Зато возможность со стороны наблюдать первый контакт…

— Мы останемся и будем наблюдать как можно дольше, но только держа руку на ключах инобусов. Сунг насчитал на орбите не менее двенадцати кораблей, и батиниты уже довольно давно начали перевооружение. Не думаю, что мы увидим Первый Контакт.

* * *

Люди распылили все несущественное, погрузили важные образцы и данные в инобусы и обыскали поляну, проверяя, не осталось ли следов их присутствия. Мизир привлек к работе техников, державшихся так, будто происходящее их не касалось. Они подчинялись другому руководителю, в отличие от разведывательной команды, но старик вызверился на них: «Никто на планете не будет бездельничать!» Хасан весь вечер переписывал свой доклад.

На следующее утро Сунг доложил ему, что корабли начали приземляться.

— Один включил задний выхлоп в поле зрения телескопа. Разум вычислил, что посадка произойдет в другом полушарии.

И остальные корабли не показались в расчетное время, возможно, тоже сошли с орбиты.

Хасан велел всем быть наготове и приказал соблюдать режим радиомолчания.

— Это раньше мы были недоступны на своей горе. Теперь придется снабдить зонды противорадарными глушилками. И неизвестно, чем еще располагают эти пришельцы.

Он не думал, чтобы высокогорная лужайка могла привлечь особое внимание наблюдателей на орбите, однако шатры приказал снять — их цвета выделялись слишком резко, — а главный монитор перенести в тень шестикедров. Он приказал Халиду и Ладаван деактивировать инобусы так, что они немного выпадали из фазы этой браны и теоретически могли быть обнаружены только приборами «не той» стороны. Когда все собрались под деревьями, Хасан пересчитал их по головам и обнаружил отсутствие Башира.

Он с проклятиями отправился на поиски и нашел юношу на краю скалы, смотревшей на равнину. Башир лежал ничком, прижав к глазам бинокль. Хасан растянулся на траве рядом с ним — на странной траве, слишком желтой траве, бархатистой, маслянистой и непривычной на ощупь. Хасан напомнил себе, что находится в чужом далеком мире и удивился, поняв, что на время забыл об этом.

Башир заговорил:

— Ты думаешь, он знает? То есть о кораблях на орбите?

Хасан понимал, что брат говорит о воздухоплавателе.

— Он знал, что они придут. Все они знали. Знали, что корабли появятся, когда Аль-Азрак войдет в противостояние. Кто-то у них вычислил небесную механику.

— Он хочет просить о помощи.

— Против азракцев…

— Да. Это отважный народ. Отряды на площадях — вооруженные однозарядными ружьями. Полевая артиллерия времен Мех-мета Али. Против чего? Против народа на космических кораблях! Им не на что надеяться, Хасан, если только мы им не поможем.

— Башир, нас здесь девятеро, плюс техники при сверхлегкой машине. Никакого оружия, кроме четырех лазеров в оружейных трюмах. Клаус — единственный знаток военной теории — только теории! Что мы можем сделать?

* * *

Они атаковали быстро, жестоко и без предупреждения. С запада низко над горами пронеслись десантные боты, с ревом развернулись над океаном, сбрасывая скорость. Три бота-челнока в форме косых ромбов, с тускло светящимися тепловыми щитами на брюхе.

— Сверхзвуковые самолеты, — проговорил Клаус в нагрудный микрофон, и Разум послушно транслировал наблюдение в визуальный режим.

— Навести камеры, — приказал Хасан. — Навести камеры. Один садится в парке. Второй по ту сторону города. Может, угодит в болото и увязнет. Ладаван, рискнем. Посылай туда зонд. На узком луче. Янс, если захватчики выставят что-нибудь между нами и зондом, немедленно уничтожишь зонд. Куда делся третий челнок? Где он? Клаус, твоя оценка?

— Технология эквивалентна середине двадцать первого века, — отозвался немец. — Сверхзвуковой одноступенчатый одноразовый космический носитель. Следует ожидать снарядов избирательного действия, лазерных прицелов, охотников-прыгунов. Личное оружие с зарядами с игольчатой начинкой высокой плотности поражения. Ох, бедолаги! Несчастное дурачье! — В небе распустились черные цветки. — Горожане палят из своих пушечек высокой наводкой. Низкоскоростные снаряды взрываются в воздухе… но слишком низко. Эх, им бы установку ПВО…

— Ты пристрастен, Клаус.

Техник опустил бинокль, огрызнулся: «Еще бы!» — и снова припал к окулярам.

— Это не наша война, — сказал Хасан, но роми его не услышал.

— Второй челнок на болоте, — сообщила Ладаван. — По-моему, горожане этого не ожидали. С той стороны у них нет почти никакой обороны.

— Думаю, и азракцы не ожидали, — заметил Клаус. — У их челноков не такая уж высокая маневренность. Больше, чем у первых американских «шаттлов», но ненамного. Приземляются где придется.

— Где же третий? — повторил Хасан.

Башир вдруг заулюлюкал, как восторженный болельщик.

— Сбили! Сбили! Я видел разрыв. Он упал в море!

— Чистое везение, — хмыкнул Клаус, но и он погрозил кулаком небу.

— Слышали бы вы, какое ликование в городе, — сказала Иман, снимавшая передачу с камер, разбросанных ими для прежних наблюдений.

Два оставшихся челнока выпустили снаряды в сторону города, и над горизонтом взметнулось пламя. Хасан взглянул на Иман:

— Все еще ликуют?

Она отвернулась от него.

— Ну-ка, дай взглянуть. — Клаус вместе с Сунгом склонился к экрану, куда поступали данные с зонда.

— Вот, вот и вот, — указал китаец.

Клаус обернулся к Хасану:

— Я ошибся. Третий бот намеренно посадили в море. Город окружен треугольником. Парк, болото, океан. Смотри сюда. Видишь? Плывет. Должно быть, они приспособлены к посадке и на сушу, и на воду.

Сунг сказал:

— А, вот и радиосвязь. Скормлю данные Разуму.

Он переключился в аудиорежим, и все на минуту замолчали, вслушиваясь. Звучание было жидким, чмокающим. Кваканье лягушек, тявканье игуан… Не компьютерные сигналы, а голоса. В этих звуках было чувство.

— Шар поднимается, — сообщил Башир.

Хасан уставился на него:

— Ты уверен? Он, должно быть, сумасшедший. Подниматься сейчас?! Башир, Халид, идите к обрыву. Я сейчас подойду. — Хасан не мог оторваться от зрелища горящего города. Усилив увеличение бинокля, он видел, как с первого челнока высаживается отряд. — Максимальное увеличение! — крикнул он. — Я хочу их рассмотреть.

— Их не так уж много, — нерешительно заметил Мизир.

— Много и не требуется, — отозвался Клаус, — Это наверняка легкий воздушный десант. Чтобы удерживать посадочную площадку для корабля-матки.

— Гадаешь, — сказал Хасан.

— Ganz natiirlich.

Десантники разбились по трое и веером разбежались по парку. Азракцы оказались двуногими, ниже и плотнее, чем батиниты. Они носили черную униформу из похожего на кожу материала. Лица были закрыты шлемами с масками — если, конечно, под этими масками скрывалось что-то похожее на лицо. Кожа на открытых участках тела была блестящей и чешуйчатой.

— Рептилоиды, — сказал Мизир, одновременно радуясь возможности изучить новый вид и стыдясь этой радости при таких обстоятельствах. — Творения Бога удивительно разнообразны, но использует Он всего несколько шаблонов.

— Предположения! — потребовал Хасан. — Что мы видим?

— Шлемы с встроенными экранами, — отозвался Клаус. — Базовый корабль остается на низкой орбите и передает данные спутниковых наблюдений «ящерицам» на поле боя.

— Если это рептилоиды, — предположил Мизир, — они, вероятно, явились из пустынного мира.

Клаус выпятил губы.

— Разве на земле мало водных рептилий? На Аль-Азраке есть вода.

— Верно! — воскликнул Мизир, — Но есть и пустыни. Впрочем, это может быть и рыбья чешуя. Или земноводные. Чего вы хотите, показав мне одно голое плечо?

— Мизир, — остановил его Хасан, и экзобиолог глубоко вдохнул и отвернулся.

— Хасан, — прозвучал по радио голос Башира. — Шар поднялся уже наполовину высоты, но его сносит встречным ветром.

Хасан выругался и, нарушая собственное требование, рявкнул в эфир:

— Радиомолчание! — Он обернулся к Халиду: — Что такое? Я сказал тебе, к обрыву, и ждать шар!

Халид наблюдал за сражением на большом плазменном экране.

— Нечестная драка… Вот, командир. Может пригодиться.

Хасан увидел, что страж врат протягивает ему плазменный пистолет.

— Их всего четыре, — пояснил Халид. — По два в каждом инобусе. По одному взяли мы с Ладаван как опытные стрелки, Один я даю тебе как капитану. Кому четвертый?

— Привратник, если азаркцы атакуют нас здесь, четыре лазера не помогут. Против космического крейсера?

— Капитан, так все-таки лучше, чем совсем безоружными.

Хасан сунул пистолет за пояс.

— Клаус?

Немец опустил бинокль, увидел, что ему предлагают и покачал головой.

— Я занимаюсь военной стратегией: передвигаю фигурки на карте. Никогда не брал в руки оружия. Отдай его Янсу. Для американцев оружие — фетиш.

Сунг протянул руку с откидного сиденья:

— Я возьму.

Халид помедлил:

— А пользоваться умеешь?

— Могу в доказательство поджарить кролика. — Он кивнул на шестиногого грызуна, выбежавшего на дальний край луга.

Халид не стал требовать доказательств, а просто протянул пистолет. Сунг положил его рядом с собой.

— Ты так хорошо стреляешь? — спросил Хасан, когда Халид отошел к обрыву.

— Нет, зато теперь он не отдаст пистолет Янсу. Слишком он молод, как и твой кузен. Слишком вспыльчив. Лучше пусть пистолет побудет у меня. Я не умею им пользоваться, но я знаю, что не умею.

— Батиниты явно ожидали высадки в парке, — объявил Клаус. — У них целый полк был спрятан в лесу. Дождались, пока азаркцы рассыплются, и пошли в наступление.

Хасан задержался посмотреть, как ряды и колонны в желтом маршируют под барабанную дробь своих перепонок и хлопки нижних рук. Он видел, как капралы выкрикивают приказы. Увидел, как выравниваются ряды, и два знамени — шесторёл и второе, видимо знамя полка — поднимаются над головами. В первом ряду стреляли, припав на колено. Второй ряд дал залп над их головами, затем солдаты перестроились, уступив дорогу следующим двум рядам, и, пока те стреляли, перезарядили ружья.

Им удалось дать три залпа, после чего захватчики разнесли их в клочья. Скорострельные автоматы, бившие из укрытий, изрешетили желтые мундиры, яркие знамена, забрызгивая стволы шестикедров и железного дерева, проливая на желтую масляную траву блестящие лужицы желто-зеленого ихора.

Несколько орудийных залпов с десантного бота довершили бойню. От полка не осталось ничего, кроме содрогающихся трупов и кусков тел. Хасан гадал, лежит ли среди них молодой солдат, которого они однажды видели здесь с подружкой.

— О, les braves gens! — шепнул Клаус.

Хасан не мог больше на это смотреть.

— Записывай все! — рявкнул он. — Остальным — грузить бусы. Отключить все оборудование, питание которого могут зарегистрировать эти… гады. Клаус… Клаус! Сделай оценку возможностей захватчиков. Чем мы можем пользоваться без опаски? Пока что азракцы… заняты, но рано или поздно они поднимут в воздух летательные аппараты или со спутника обратят внимание на этот луг. Не оставлять после себя ничего, что «ящерицы» могут обратить себе на пользу, а они могут использовать практически все!

Он зашагал к обрыву, на который пытался подняться батинит с шаром.

Клаус заикнулся:

— А я думал, мы могли бы…

Хасан одним взглядом заставил его замолчать.

Дойдя до опушки шестикедровой рощи, подступавшей к самому обрыву, Хасан, увидел Иман, наблюдающую за шаром в телеобъективы. Она и сама, с головой, укутанной шарфом, с пучеглазой маской на лице, казалась созданием чужого мира.

— Он пытается заякорить шар, — сообщил Башир, увидев старшего брата. — Раскручивает причальный конец над головой и бросает.

— Он вас видел?

— Нет. — Иман отвечала, не сводя глаз с батинита. — Опасный маневр, — добавила она. — Он рискует запутать стропы или зацепить свой шар.

— Мы видели сражение, — сказал Башир, — на наручных дисплеях.

Иман опустила очки и оглянулась. Хасан покосился на Халида, сидящего на корточках чуть позади остальных, но лицо привратника было совершенно бесстрастным. Хасан потер ладонью кулак и сказал, ни на кого не глядя:

— Это не сражение, а бойня. По-моему, батиниты убили двух азракцев. Может быть. Азракцы унесли раненых на корабль, так что кто знает?

— Мы должны что-то делать! — выкрикнул Башир.

Хасан развернулся к нему:

— Должны? И что ты предлагаешь, брат? У нас нет оружия, кроме четырех пистолетов. Сунг умница, он, может, и сумел бы соорудить сверхоружие из деталей нашего оборудования — однако сомневаюсь! Янс мог бы подняться на своем ультралете и сбросить кому-нибудь на голову газовый хроматограф, но повторить этот подвиг ему уже не удастся.

Иман снова обернулась к нему:

— Прекрати! Не смейся над ним. Он хочет помочь. И все мы хотим.

— Я хочу, чтобы он здраво смотрел на вещи. Мы ничего не можем — только наблюдать и записывать.

— Мы можем послать свои бусы на Землю, — горячо возразил Башир, — и показать там, что здесь творится. Они пришлют помощь. Пришлют легион или американских морпехов, и тогда посмотрим, как понравится этим «ящерам», когда их бьют!

— С чего ты взял, что Союз или американцы — да кто угодно — пошлют хоть одного полисмена? С какой стати?

Башир открыл рот, закрыл его и открыл снова.

— Они должны! Этим людям нужна помощь!

— А если бы они и послали легион, — безжалостно добавил Хасан, — им всем, до последнего бойца, пришлось бы пройти сквозь врата. Азракцы, может, и звери, но не глупцы. Им стоит послать один крейсер к вратам, и весь экспедиционный корпус будет навсегда отрезан от дома. Или азракцы просто перехватят выходящих, завладеют бусом и… Где ты возьмешь генерала, настолько безумного, чтобы предложить такой план? Какой политик его поддержит? И легионеры не самоубийцы, чтобы исполнять такой приказ.

Заговорил Халид:

— Ты еще не спросил, как мы будем переправлять достаточно мощные силы со скалы на равнину.

— Спасибо, привратник, — сказал Хасан, — но, думаю, мой кузен и без того начинает понимать. Мы можем сделать только одно, — тихо добавил он.

— Что? — с жадной надеждой спросил Башир. — Что мы можем сделать?

— Очень немногое. Мы можем помочь знаниями — если Разум сумеет перевести. Можем рассказать нашему воздухоплавателю, как вести войну при неравных силах. Об испанской герилье, изводившей Наполеона. О партизанах Тито.

— И это поможет?

Хасану следовало бы сказать «нет», потому что партизаны редко добивались успеха без опоры на регулярные войска. У герильос был Веллингтон, у партизан Тито — Красная Армия.

— Да, — сказал он Баширу.

Халид, который мог бы поправить его, промолчал.

— Зацепился! — сказала Иман.

— Что?

— Якорь, — ответила она. — Он зацепился. Теперь он подтягивает шар к краю обрыва, причаливает.

— А. Хорошо. Пора поздороваться с беднягой.

— Зачем, — вопросил Халид, ни к кому в отдельности не обращаясь, — когда гибнет его город, он так стремится к этой вершине?

— Я думаю, — ответил ему Хасан, — потому что ничего другого ему не остается.

* * *

Внешность батинита не выражает чувств, во всяком случае с точки зрения человека. Тем не менее легко было понять, что он испытал, когда, выбравшись из кабины и закрепив ее канатом, привязанным к стволу, увидел поднимающихся из укрытия людей. Батинит вытянулся в полный рост, взмахнул в воздухе щупальцами верхних рук и попятился назад. Шаг. Еще шаг.

— Стой, — вскрикнула Иман. — Там обрыв! — И кинулась к нему.

Запустив руку в корзину, батинит извлек мушкет и, прежде чем Хасан успел понять, что видит, выпустил заряд картечи, ударивший Иман в грудь и в горло. Хасан слышал, как рассерженными пчелами прогудели над ухом дробинки, услышал болезненный вскрик Башира.

Картечь летит с малой скоростью — Иман не отбросило силой удара. Она стояла на месте, покачиваясь, а ее хиджаб из клетчатого медленно становился багровым. Она начала поворачиваться к Хасану, и по ее недоуменному лицу Хасан понял: она хотела спросить, что случилось, но потеряла равновесие и повалилась.

Хасан подхватил ее и нежно опустил наземь. Позвал по имени, развязал набрякший от крови хиджаб и прижал ее голову к груди. Заметил, что волосы у нее черные — черные и заплетены в стянутые кольцами косички.

Батинит тем временем методично перезаряжал свой мушкет, забивал в ствол заряд, готовясь ко второму убийству. Вскрикнув, Хасан поднялся на ноги, вытащил из-за пояса свой пистолет и направил его на существо, явившееся сюда на воздушном шаре. Красная точка прицела задрожала на лбу чужака. Лазер вскрыл бы кожистую оболочку, рассекая — не мозг, а нервные сплетения, обрабатывающие восприятие, прежде чем передать информацию в брюшную часть. Хасан перенес прицел на брюхо, к отверстию, скрывавшему слизкий нечистый орган, к диафрагме, за которой, по словам Мизира, таились жизнь и мысли этих существ.

Он чуть было не выстрелил. Он уже положил большой палец на курок активатора, но Халид сбил ему руку и сам с беспощадной меткостью четырьмя вспышками собственного лазера обжег руки твари. Тот выронил мушкет и издал звуки, напоминающие дробь сумасшедшего барабанщика. Пятым, более длинным выстрелом, Халид вспорол тушу шара, колыхавшуюся в небе. Цветная ткань издала вздох — почти как Иман — и так же обмякла, повиснув на зубцах утеса. Ветер трепал складки материи.

Хасан выронил пистолет, так и не выстрелив. Повернулся и пошел к чужим кедрам.

Халид махнул рукой на трещавшего перепонками пленника:

— Постой. Что нам с ним делать?

— Сбросьте со скалы, — не оглянувшись, сказал Хасан.

* * *

После долгих поисков Сунг нашел Хасана там, где надо было искать с самого начала: у бесконечного водопада и бездонного пруда в дальнем конце долины. Капитан экспедиции молился, стоя коленями на молитвенном коврике, расстеленном на влажной земле и камнях, и снова и снова простирался ниц. Сунг постоял, глядя на него. Он и сам почитал предков, а под настроение даже Благородный Восьмистадийный Путь. Быть может, он вел к Богу, а может, и нет. Его предки воздерживались от суждений на этот счет. Сажа сгоревшего города начала оседать на плато. Взрывы грохотали как далекий гром. Если это творил Бог, дела его были непостижимы для Сунга.

Хасан сел на пятки.

— Почему она должна была умереть? — выкрикнул он, перекрыв даже рев водопада.

Сунг не знал, к нему или к Богу обращен его вопрос, но, помедлив, ответил:

— Потому что картечина перебила сонную артерию.

Хасан замер, потом обернулся к нему:

— Разве это причина?

— Не причина, — согласился Сунг. — Люди Запада всюду ищут причин, вечно причин. Но причин нет. Дерьмовый случай. Жизнь — колесо. Однажды ты срываешься с него.

— Мы не смеем вопрошать Бога.

— Да боги и не отвечают, сколько ни вопрошай. Может быть, они тоже не знают.

— Я даже не могу винить того несчастного подонка с шара. — Хасан закрыл лицо руками. — На его планету напали, соплеменников перебили, самые гордые достижения цивилизации обратились в ничто. Мы же для него были такими же врагами. Скажи мне, что Халид не сбросил его со скалы.

— Он не исполняет незаконных приказов. Но оставить его в живых здесь, наверху, еще более жестоко. Как он спустится без шара? Как будет кормить себя с обожженными руками?

— Это моя вина, Сунг. Что я за капитан? Я позволил Аль-Батину убаюкать себя. Я не должен был разрешать Иман приближаться к нему так, не дав ему успокоиться, пережить страх.

— Неважно, — сказал Сунг. — Он не боялся. Он ненавидел.

— Что ты говоришь? Откуда тебе знать?

Сунг развел руками.

— Возможно, перевод Разума не точен. Но он уверен, что дробь батинита выражает ненависть и отвращение. Мы его допросили. Мизир, Халид и я. Это не первый визит с Голубой Планеты. Азракцы уже приходили. Приходили с миром. Чтобы торговать и исследовать. И батиниты убили всех — за осквернение священной земли Батина.

— Без повода?

— Он сказал, их появление — достаточный повод. Их корабль был поврежден, но некоторые выжили, добрались до Порта. Предупреждали, что в следующий раз придут с местью. Но батинитам все равно. Никакой логики, одна ярость. Убили и выживших. Этот воздухоплаватель тоже убивал. Гордится, что защищал Аль-Батин. Вспомни, Хасан, он доставил сюда шар еще до высадки азракцев и оружие было уже заряжено. Он не знал, кто мы и зачем здесь, знал только, что кто-то есть. И явился убивать, а не приветствовать.

— Ксенофобы… — Хасан не мог поверить. Такой нежный беззаботный народ, за которым они так долго наблюдали. Впрочем, одно никогда не исключало другого.

Сунг покачал головой.

— Батинит не испытывает ненависти к азракцам — только к их приходу.

— Какая разница. И разве азракцы с их жаждой мести лучше преступников батинитов? — Хасан не ждал ответа. Он скатал молитвенный коврик и перебросил его через плечо. — Бусы готовы к отправлению?

Сунг кивнул:

— Ждут капитана.

— Иман… на борту?

— В трюме для образцов.

Хасан поморщился.

— Я приказываю Халиду запечатать врата. Никто сюда больше не придет. Никогда.

— Слишком велика опасность, — согласился Сунг.

— Опасность не в том, в чем ты думаешь.

* * *

Из мира, названного людьми Тайным, уходили люди. Закрылись врата, выходившие на чудесный луг в горах, далеко от пепла горящего города на равнине. Врата открывались, где соизволит Бог, а человеку оставалось лишь принимать его волю. Быть может, была причина тому, что врата открылись именно там, но не человеку вопрошать Бога о причинах.

Первым среди них был Хасан Маклуф, человек, прошедший восемнадцать миров и принесший из них восемнадцать ран. В десять из этих миров он шел за другими, в восемь другие шли за ним. Из четырех он бежал, спасая жизнь. Двум подарил любовь. В одном потерял душу.