ГЛАВА 40

— Трудно поверить...

— Что?

— Не верится, что я снова здесь.

— Почему?

— Через столько лет.

— Это же прекрасно.

— Словно после долгого путешествия оказаться в своей собственной постели.

— Знаю.

— Снова почувствовать вкус детства.

— Белый круглый леденец на палочке.

— С картинкой посредине.

— И разноцветными краями.

Водопад воспоминаний. Маленький гостиничный номер в жаркий летний день. Сосны дарят спасительную тень. Когда есть что скрывать. Когда хочется только покоя. Когда любой другой человек — лишний. Когда сумерки подходят куда больше. А с кровати можно дотянуться до любого уголка комнаты.

— Здесь почти ничего не изменилось.

— Уверена?

— Я помню только тебя.

— Только без седины и трости в руках.

— Как живешь?

— Кошмары практически отпустили.

— Хорошо.

— Да.

— Чему ты улыбаешься?

— Я подумал, что тоже помню только тебя. Красивая молодая женщина у стойки администратора.

Узкое темно-синее платье. Белые босоножки. Два больших чемодана и белая сумка. Пальцы, унизанные кольцами. Длинные волнистые волосы. Глаза, полные растерянности. Бело-голубые серьги. Тонкое бледное лицо. Полные губы. Широкий носик. Огромные темные глаза. Нетерпеливые руки. Изящные наручные часы.

— Я напрочь забыл о работе.

— Когда?

— Как только увидел тебя в фойе.

— Когда?

— Неужели ты не помнишь?

— Лучше не вспоминать.

— Увидеть тебя...

— Как сон.

— Как Рождество.

— Пасха.

— День рождения.

— Начало весны.

— И мы вместе.

Слившись воедино на влажных простынях. Потные. Усталые. Голодные. Ненасытные. Счастливые. Рука лежит на животе. Губы прижимаются к груди. Нога оплетает бедро. Его зеленые глаза.

— Ты думал обо мне?

— Сколько раз я любил, о любовь, и, не видя тебя и не помня, не встречая твой взгляд и тебе не ответствуя взглядом!

— Я практически забыла.

— О чем?

— О твоем Неруде.

— Я представил себе...

— Что?

— Нашу с тобой жизнь.

— Навсегда вместе...

— И?..

— Чудесно.

Крохотный гостиничный номер. Словно весь мир. Словно целая жизнь. Безграничная. Бесконечная. Нескончаемая. Как глубина океана. Неизведанная. Таинственная. Пугающая. Непреодолимая. Захватывающая. Как звезды на небе. Неисчислимо. Неизвестно. Тревожно. Нерушимо. Бессмертно.

— Как поживает твоя дочь?

— У меня их две.

— Поздравляю.

— Спасибо.

— Тебе спасибо.

— За что?

— Просто так.

— За что?

— Забудь.

— Я не хочу забывать.

— Как знаешь.

— А у тебя есть дети?

— Сын.

— Сколько ему?

— Семнадцать.

— Семнадцать?

— Да.

— Я спрашиваю себя...

— О чем?

— Значит, у тебя сын.

— Да.

— Я...

....люблю тебя, тебя одну, всю мою жизнь я любил тебя, только тебя. Ты словно воздух, биение сердца, ты постоянно со мной, словно море, что я вижу, словно рыба в моих сетях. Ты и день, и ночь, и асфальт под моими ногами, и галстук у меня на шее, и кожа на моем теле, моя плоть и кровь. Ты — моя лодка, мой завтрак, вино у меня на столе, моя радость, мой утренний кофе, мои картины, ты женщина моего сердца, моя женщина, моя, моя, только моя...

— Мне пора.

— Не уходи...

— Почему нет?

— Это подло.

— Что?

— Вот так уйти.

— У меня нет выбора.

— Выбор есть всегда.

— Забавно, что это говоришь ты.

— Я был слаб.

— Был.

— Я так и не смог этого забыть.

— Жаль.

— Я никогда не переставал тебя любить.

— Я тебе верю.

— Останься.

— Слишком поздно.

«Любил ли кто-нибудь, как любим мы с тобой?»

Маленький отель на берегу моря, защищенный соснами от порывов северного ветра. Стены даже зимой пропитаны солнцем и зноем. В огромных окнах и балконных дверях отражаются волны. Море, напоминающее ночное звездное небо, нежно обнимает пляж около отеля. Здесь всё началось. Тут всё должно было закончиться.

— Посмотри, какие облака.

— Ты все еще помнишь?

— А ты?

 

ГЛАВА 1

Лука появился на свет, издал едва слышный крик и затих до тех пор, пока не ощутил на коже воду. Это произошло в 1959 году в Макарске, маленьком спокойном портовом городке в Хорватии. Акушерка Анка была их соседкой и немедленно отреагировала на панические крики будущего отца, трижды проверила все ли в порядке, подумав: «Что за странный ребенок?» Она слегка покачала головой. Что же получится из такого тихого и задумчивого малыша, который выглядит так, будто ему восемьдесят лет и он уже видел этот мир. А сам-то еще слепой, как котенок. Изнуренная Антика, мама Луки, обеспокоенно спросила: если с мальчиком действительно все в порядке, то почему же он больше не плачет? Успокоившись, акушерка ответила его маме, с которой за время их знакомства выпила не один литр крепкого турецкого кофе, что все прекрасно, а теперь Антике необходимо отдохнуть и набраться сил для ее маленького сынишки, здорового парня, которого она еще услышит. Антика попросила, чтобы ей дали подержать малыша. Его зовут Лука, сказала она, гордо и немного смущенно. Анка уже знала его имя и кивнула, так как, глядя на младенца, сразу становилось ясно, что он настоящий Лука. Затем она передала матери молчаливого мальчика, чьи глаза были так широко распахнуты, словно были окнами в мир. Слепой котенок, снова подумала акушерка. В мгновение ока оба заснули. Мать и сын. Был теплый ноябрьский день. Безветренный и ясный. Зима еще не до конца вступила в свои права.

Луке исполнилось три года, когда отец, Зоран, впервые взял его на рыбалку. У него была небольшая лодка, которую Лука называл своей собственной. В таких случаях Зоран всегда смеялся, подмигивал жене, и она тоже начинала улыбаться. Отец брал сына за руку, и они отправлялись к гавани. Правой рукой Лука крепко держался за папу, в левой — сжимал маленький рюкзачок с цветными карандашами и альбомом. Лука обожал рисовать, поэтому никуда не ходил без своего рюкзачка. Сегодня он, прежде всего, хотел порыбачить.

По дороге им постоянно кто-нибудь попадался навстречу. На центральной площади, где их все знали, люди здоровались, улыбались и спрашивали Луку, куда же он направляется. От гордости малыш едва мог говорить. Громко ответив, что идет на рыбалку, Лука спрятал свой рюкзачок за спину. Вокруг все смеялись. Некоторые, напротив, возмущались, что он слишком мал, что так нельзя, что они бы ему никогда не разрешили. Лука боялся, что ему могут запретить идти на рыбалку, но в то же время его переполняло негодование, что кто-то осмелился ставить под сомнение решения его отца. Тот, правда, только делал серьезное лицо и крепче сжимал вспотевшую ладошку малыша: всё в порядке, можно ни о чем не волноваться. Они отправились дальше. Пока они шли вдоль берега, Лука старался держаться ближе к морю, вглядываясь в воду. Каждую рыбку он встречал едва слышным возгласом. Так продолжалось всю дорогу. Для его отца путь до причала был недлинный, а для трехлетнего мальчика это было целое путешествие. Левая рука болела. Рюкзачок был тяжелый. Так много карандашей!

Лодка покоилась рядом с другими такими же небольшими ботами. МА 38. Ее отличительной чертой был красный цвет. Почти все остальные были белыми. Некоторые с тонкой голубой полосой по краю. Лука легко узнавал папину лодку. Мальчик приходил сюда миллион раз, а может, даже чаще. Правда, на рыбалку его никогда раньше не брали. Лука любил море, а лодку особенно. «Когда я вырасту, то буду моряком», — говорил он. А быть может, рыбаком. Отец проворно забрался в бот. Он поднял Луку высоко над водой и поставил рядом с собой. Лодка была небольшая, зато с маленькой каютой. Лука уселся и смотрел, как папа выводит судно из гавани. Когда-нибудь он станет таким же, как отец. Они взяли курс в открытое море, проплыв между полуостровом Святого Петра и мысом Осеява. Когда отец заглушил мотор, Лука мог еще видеть развалины церкви Святого Петра, пострадавшей во время землетрясения, которое длилось дольше всего, что ему приходилось видеть. Дом дрожал, мама плакала, отец увел их всех в подвал. Луке было очень страшно, но они справились, и ничего не случилось — только мягкие игрушки рассыпались, — ведь папа обо всем позаботился. Лодка покачивалась на воде. «Как называется остров на той стороне?» — спросил Зоран. Лука любил эту игру. У него хорошо получалось. «Брач», — сказал он. Его голос дрожал, хотя он был уверен в ответе. «Хорошо, а позади нас?». — «Фар», — выпалил Лука. Отец рассмеялся: «Почти правильно, это остров Хвар. Трудное слово, даже я не всегда могу выговорить его с первого раза». Лука задумался, надеясь, что его ошибка ничего не испортила. Зоран принес удочку. Итак, все в порядке. Лука сглотнул от волнения. Он свесился через край и принялся выискивать рыбу, которая должна поторопиться и приготовиться к его приходу. Мальчик запустил крохотную ручку в воду. «Сюда, сюда, маленькие рыбешки», — шептал он. Лука поднял голову и встретился взглядом с отцом. «Сегодня самый прекрасный день в моей жизни», — подумал он и закрыл глаза. Морские обитатели начали покусывать его пальчики.

Пока Лука приманивал рыбу, Дора только появилась на свет. Ее пронзительный плач заставил акушерку Анку рассмеяться. Это произошло в 1962 году в родильном отделении больницы францисканской обители. «Какая крепкая, сильная девочка», — сказала Анка. Утомленная мать Доры, Хелена, не могла произнести ни слова. Даже улыбаться не было сил. Она могла только радоваться тому, что всё наконец закончилось. Наконец-то. «Первый и последний ребенок», — подумала Хелена. Она закрыла глаза и заснула. Громкий голос Доры ничуть ей не мешал. Акушерка не переставала удивляться жизненной силе этой малышки. Анка с нежностью посмотрела на девочку, а затем ласково погладила ее головку и дрожащее тельце. Женщина была уже немолода, хотя по сравнению с этой крошкой любой показался бы старым, и достаточно опытна. За годы работы Анка приняла множество младенцев. Но эта девочка! Постоянно оглушительно кричащая малютка запала ей в душу. Напрямик, без всяких заблуждений. Акушерка чувствовала, как подступают слезы. Своих детей у нее не было. Замужем она никогда не была. Ее жених погиб на войне: его застрелили итальянцы. Больше мужчин в ее жизни не было. В то время так было принято. А теперь, после январского землетрясения, когда от ее дома осталась только восточная стена, ей пришлось переехать к младшей сестре и терпеть ее пьяного мужа, который любил отпускать комментарии по поводу ее одиночества. Пошлые и бестактные шуточки. Анка согнула указательный палец и дотронулась до маленького круглого рта девочки. Малышка умолкла и удивленно уставилась почти слепыми глазами на акушерку. Уже было известно, что малютку назовут Дора.

В два года Дора была очень резвой девчушкой. Мама говорила, что она дикая. Дора не понимала ее слов. Ей было все равно, ведь ее мама при этом смеялась. А папа сажал Дору на плечи и бегал с ней, как будто он ее лошадка. «Когда ты смеешься, город ходуном ходит», — повторяла Хелена. Уже в два года Дора так хорошо говорила, что ее легко можно было принять за пятилетнюю. «Кроме того, она все прекрасно понимает», — с гордостью говорила ее мама. Уверенно держась на ногах, девочка никогда не падала, правда, никогда и не бегала, только быстро-быстро ходила. Было забавно наблюдать, какие широкие шаги делает эта маленькая девчушка. Прыгать Дора тоже не хотела. Она слезала с городской стены, смело шагая в пустоту. «Тебе страшно?» — спрашивала ее мама. Дора отводила взгляд, молчала, но не прыгала.

Когда Луке исполнилось пять лет, у него появилась сестра. Ее назвали Аной, она была маленькая и очень много плакала, его мама чуть не падала от усталости, отец начал работать как никогда много, и Лука видел его все реже. Мальчик постоянно рисовал, по всему дому висели его рисунки. Несмотря на то, что его мама не работала, Луку отдали в детский сад, где его порой так обижали, что он прятался в туалете. Там, пока его никто не видел, даже тетя Пера, что присматривала за ними и любила его больше других детей, Лука плакал и рисовал. Вера гладила его по полосам, ласково улыбалась, порой подмигивала и читала на слух его любимые истории, даже когда другие дети кричали, что им скучно, и они их знают наизусть. По правде, Лука готов был проводить в садике целый день и вообще не ходить домой, где тупая ревущая сестра, вечно уставшая мама и отец, которого постоянно нет. Хоть волком вой, даже если он старался подавить в себе это чувство. Лука был несчастлив — и хотел, чтобы все было как раньше, когда папа еще ходил с ним на рыбалку и они уплывали на лодке далеко в море, где он мог ловить и рисовать рыбу, отец задавал ему смешные, а порой трудные вопросы — например, если у белой коровы молоко белое, то какое молоко дает черная корова. Иногда они плавали до захода солнца, потому что им всегда было очень хорошо вместе.

Дора все понимала. Ее мама говорила четко, тихо и грустно. Девочка ничуть не расстроилась, что теперь ей придется три раза в неделю ходить в детский садик, потому что маме снова нужно много работать, а за ней некому присматривать. Бабушка с дедушкой жили далеко. Дора часто их навещала. В большом городе. «В столице, только и всего», — говорила мама; папа сердился и поправлял ее. Столица в Белграде, а Загреб просто большой город. В Белграде живет президент. Мама бормотала что-то себе под нос. Дора видела, что мама несчастлива. И дело вовсе не в президенте, которого все любят, который окружен цветами и детьми, а в городе, где он живет. Поэтому, когда они оставались с мамой вдвоем, Дора говорила: мы едем к бабушке с дедушкой в столицу. Мама смеялась, но тут же быстро оглядывалась. Загреб. Нужно долго ехать на машине, чтобы туда добраться. За это время девочка успевала не один раз заснуть. Дора помнила все. В ее голове было полно картинок, которые пахли, звучали и даже имели вкус. И все она могла описать словами. «Вот память у девочки», — говорила мама, сама едва веря в это. «Как у слона», — удивлялся папа. Про себя многие считали ее поразительным ребенком. Дору это ничуть не беспокоило. Она подолгу стояла перед зеркалом и рассматривала свое отражение. Ей нравилось, как меняется ее лицо, словно сотня разных масок. Вот такая она. Дора с радостью ожидала встречи с детсадовскими ребятами, которых никогда раньше не видела. Хотелось посмотреть и на новые игрушки. Ей было совсем не страшно. «Для Доры жизнь одно сплошное приключение», — говорила ее мама, подняв брови. Она выглядела так забавно, что Дора не могла удержаться от смеха. А папа продолжал читать газету.

Лука увидел новую девочку. Она только что пришла. У нее были длинные темные волнистые волосы. Блестящие, словно рыбья чешуя. Девочка была маленькая, худенькая и очень шустрая. Она была младше других детей. Лука не мог отвести от нее глаз. Мать девочки держала в руках ее бело-синюю полосатую сумку, которая очень понравилась Луке, несмотря даже на то, что он не смог распознать большую желтую рыбу, которая была на ней изображена. У самого Луки был черный рюкзак, который он не только не выбирал, но даже порезал ножницами, чтобы получить новый. Из этого ничего не вышло, стало только хуже. Теперь рюкзак был не только уродливый, но и рваный. Лука прятал его в пакет, и все время носил с собой. Никто этого не замечал. Если бы у него была такая сумка, как у новенькой! Он уже видел себя с этой самой сумкой, внутри которой лежали бы его принадлежности для рисования. Видел, как ему все завидуют. Как он идет через главную площадь, медленно прогуливается по набережной Маринета, где собрались люди, чтобы увидеть его самого и его новую потрясающую сумку. От него никто не может отвести глаз. Возможно, тогда его мама снова улыбнется, поцелует папу и, как раньше, тихо произнесет его имя, много раз повторяя: Зоран, Зоран, Зоран. А отец довольно усмехнется и отправится с ним на рыбалку. Да, именно так он сделает и снова начнет задавать трудные вопросы. Например, если у ребенка родители белые, но он родился в Африке, какого цвета будет у него кожа. Нелегкий вопрос, но Луке все равно, ведь он знает ответы. Если бы только у него была такая сумка! Как у новенькой девочки! Он не мог отвести от нее глаз!

Полная надежд, Дора вошла в детский сад и осмотрелась. Высокий мальчик стоял около книжной полки и смотрел на нее. Доре это ничуть не мешало. Она сняла курточку. Ей не хотелось, чтобы мама ей помогала, пока высокий мальчик за ней наблюдает. Возможно, в садике так принято. Может быть, нужно стоять целый день и смотреть на других ребят, вот такая игра. Дора не могла поверить, что сможет играть с кем-то. Ботинки она тоже хотела снять сама. «Что с тобой, Дорис?» — удивилась мама. Она ее не понимала. Ведь мама не знала, что это такая новая игра, что мальчик за ней наблюдает, и она должна быть смелой, если хочет играть вместе с ним и точно так же стоять около книжной полки. Во всяком случае, ей этого хочется. Дора покачала головой и ничего не сказала. Внезапно ее голова стала полной, пустой, надутой как воздушный шарик, горячей, легкой и прозрачной. Она закрыла глаза. Левая нога была без ботинка. Так она и сидела. «Что с тобой, солнце мое?» — переспросила мама. Дора посмотрела на нее. Мама того гляди собиралась заплакать. Моя Дорис!

Лука не двигался с места. Он прислонился к большой книжной полке и затаил дыхание. Он боялся, что стоит ему вдохнуть или расслабить хоть один мускул, как сумка исчезнет. Лука так пристально смотрел, что ему стало больно, а из глаз потекли слезы. Мальчик начал считать: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь... Мир рассыпался на части, он медленно сполз на пол. Вокруг было тихо. Он медленно исчезал. Словно картинки в книге, которую он только что перелистывал.

Дора первой подошла к мальчику, который был без сознания. Она присела на корточки и сделалась совсем крохотной. Ее глаза расширились. Казалось, что на бледном лице нет ничего, кроме этих глаз. Дора склонилась над мальчиком и, прежде чем женщина, которая опустилась перед ним на колени с другой стороны, смогла ее отстранить, поцеловала его в губы. «Дора!» — в ужасе воскликнула ее мама. Было уже не до церемоний!

Лука слышал нежный голосок возле своего лица: «Ты мой спящий красавец, только мой, проснись, мой принц, только мой...» Постепенно до него начали доходить другие голоса, он смущенно открыл глаза и...

...она видела его медленно открывшиеся глаза, растерянный взгляд, беззвучно шевелящиеся губы...

...но он не мог сказать ни слова, поэтому просто слегка улыбнулся...

...она тоже ему улыбнулась...

...он нерешительно поднял руку, скользнул ладонью по ее лицу, а затем коснулся длинных, темных волос, спрашивая себя, где же осталась сумка, и может ли он теперь убедить девочку, чтобы она ему ее подарила и...

...она еще раз едва слышно прошептала одними губами: «Мой принц, только мой».

 

ГЛАВА 2

«Видишь там маленькое облачко, напоминающее шарик мороженого?» — Дора указывала на небо рукой, сжав липкими пальцами леденец. Несмотря на то, что они лежали голова к голове, Лука никак не мог разглядеть этот облачный шарик.

Распластавшись на крыше каюты, они смотрели на облака, которые гнал по небу легкий летний бриз. Ранний послеобеденный час, в воздухе разлито спокойствие, только время от времени мимо проходят туристы. Местные жители попрятались от палящего солнца, большинство ставней прикрыты. В жару все старались найти тенек и поменьше двигаться. В такой зной было даже дышать тяжело.

Об этом знали все, за исключением туристов, которые целыми днями неутомимо разгуливали по городу без шляп. Обычно это заканчивалось экстренной госпитализацией. Лука наблюдал за ними каждое утро на пляже, где зарабатывал на карманные расходы, выдавая напрокат зонтики от солнца. Ему исполнилось девять лет. Лука сильно похорошел. Дора тоже так говорила. Он отпустил волосы, они сверкали на солнце, будто покрытые блестящей пылью. Его бледная кожа приобрела шоколадный оттенок. Дома Лука часто разглядывал свое тело в зеркале. Ему не нравилась собственная чрезмерная худоба. Но вскоре все изменится, так как в мае Лука начал заниматься водным поло. Каждый день он вставал в семь утра, быстро съедал ломоть хлеба и убегал на тренировку. Клуб назывался «Галеб». Еще его отец играл здесь. Конечно, много лет назад. Еще до рождения Луки. Тогда-то его родители и познакомились, мама влюбилась в него с первого взгляда. Девчонкам всегда нравились ватерполисты, и это понятно! Они большие и сильные. Даже лучше, чем футболисты. Луку радовали занятия: вода, веселье и мускулатура. Жаль, что в сентябре все закончится. Чертов сентябрь! И Дора. Он не должен одновременно думать о сентябре и Доре. Нельзя. Ни в коем случае.

Каждое утро в то же время, что и он, Дора приходила на пляж — возможно, она наблюдала за его тренировками, — расстилала свое полотенце рядом с его складным стулом, смотрела, как он рисует, ходила плавать, пока он отдыхал, и оставалась с ним до обеда. Затем они вместе шли домой, если у кого-то из них были деньги, покупали мороженое в молочном ресторане, единственном месте в Макарске, где оно продавалось. Туда вечно стояла очередь. Дора, естественно, выбирала шоколадное, для нее на свете не существовало большего лакомства, чем шоколад. Лука любил лимонное, ему нравился этот кисло- сладкий вкус, который освежал и долго держался на языке. Они расставались уже на последнем перекрестке, Дора поднималась на небольшой обрывистый холм, а Лука сворачивал сначала направо, а затем два раза налево. Они были голодны только вдвоем, дома же они ковырялись в тарелке, глотали, не жуя, целые куски. Их мамы сердились, удивлялись, кричали на них, грозились, прикладывали руки ко лбу, внимательно наблюдали за ними, старались готовить их любимые блюда, расспрашивали их и пожимали плечами. После того как со стола убирали, все поднимались наверх, чтобы переждать послеполуденный зной и немного отдохнуть. Детям тоже полагалось сидеть в своих комнатах.

Правда, все лето, пока их родители предавались сиесте, Дора и Лука каждый день выбирались на улицу. Для них было роскошью тратить на отдых бесценное время, которое можно провести вместе. Хватит и прочих часов, когда у них не получается побыть вдвоем.

— Так ты видишь облако или нет? — Голос Доры звучал слегка нетерпеливо.

— Нельзя сказать, что ты что-то видишь, если этого просто нет.

Она, как обычно, играла его волосами. Лука продолжал молчать. Чем думать о сентябре, лучше вообще ничего не говорить. Он повернулся и смотрел, как она сосредоточенно рассматривала облака. Месяцами. Годами. Если он вдруг ослепнет, ему будет все равно, так как он знает ее лицо наизусть.

— Это не считается. Засчитываются только те облака, которые хорошо видно.

Она взволнованно дышала, ее веки слегка дрожали.

— Что дальше? Если ты его не видишь, я выиграла! Ты и предыдущее не заметил, хотя его было так хорошо видно. Разве это могло быть чем-то еще, кроме летающей кареты с голубем на крыше? Но ты ее не видел... — Дора жадно ловила ртом воздух. После небольшой паузы она тихо спросила: — Может, ты больше не хочешь играть со мной?

Лодка вышла из гавани. Мотор громко ревел. Лука и Дора плавно покачивались на едва заметных морских волнах. Их тела слегка соприкасались, затем отстранялись друг от друга, снова соприкасались и снова отстранялись...

— Я все вижу, и голубя я тоже заметил, просто хотел, чтобы ты выиграла. Иначе ты бы расстроилась, а я этого не люблю.

— И вовсе я не расстраиваюсь...

— Мне не нравится, когда ты грустишь, совсем не нравится.

Лука продолжал лежать на боку и смотреть Доре в лицо. «Только не думать о том, что вскоре все закончится», — пронеслось в его голове.

Некоторое время Дора молчала. Затем села и обхватила колени руками.

— Неправда, я не грущу. И совсем не расстраиваюсь, если проигрываю. Подло так говорить, особенно если это не так. Спроси, кого хочешь. Подло говорить неправду. Тебе все скажут, только спроси.

Она уткнулась лбом в колени.

Лука больше не мог смотреть на нее. Его сердце билось громко и неровно. В голове все перепуталось. Он сел прямо и затаил дыхание. Лука закрыл глаза и начал считать: раз, два, три, четыре...

— Прекрати немедленно! Дыши! Или ты снова хочешь потерять сознание?

Дора тряхнула его так сильно, что он потерял равновесие и едва не свалился в воду.

Лука открыл глаза. Лицо Доры было очень близко, ее глаза были огромные, как тарелки с пиццей, он на днях видел их в ресторане на центральной площади. Официант едва мог их удержать. Тарелки дрожали в его руках, и Луке казалось, что пицца того гляди упадет на пол. К сожалению, она уцелела.

— Пойдем купаться, — внезапно сказал он и встал на ноги.

Он спрыгнул с крыши кабины на деревянные мостки, а оттуда на землю. Не дожидаясь Доры, Лука шел большими шагами к мысу Святого Петра. Вскоре он услышал, что она идет позади него. Лука рассмеялся. Дора была легкая, словно облако. В его голове тут же возникла чудесная картина.

— То облако я тоже видел, но оно было совсем не похоже на шарик мороженого. Это был футбольный мяч, из которого выпустили воздух!

Четыре года назад Дора в первый раз пришла в детский садик, а Лука упал в обморок. Четыре года назад Дора и Лука стали неразлучны. Никто не удивился. Никто не задавал вопросов. На них смотрели с интересом, потому что ничего подобного в Макарске не происходило. Никто не смеялся. Даже другие дети. Они либо играли вместе с ними, либо оставляли их в покое. Воздух был наполнен чем- то особенным, когда Дора и Лука были вместе. Это нельзя было однозначно назвать ни миром, ни ураганом. Пахло мандаринами, жареным миндалем, морем, свежеиспеченными кексами и весной. Словно они были окутаны каким- то облаком. Некоторые утверждали, что оно бирюзовое, другие — оранжевое. Домика, пожилая дама, которая жила на опушке леса и часто сидела на пляже, говорила, что облако было светло-голубым, практически белым, и напоминало летнее небо. С тех пор как Домика шесть лет назад предсказала землетрясение, люди начали ее побаиваться, но по-прежнему обращались к ней за советом. Больше всего ей верили юные влюбленные девушки.

Даже родители не считали странной дружбу между двухлетней девочкой и пятилетним мальчиком. Да еще какую дружбу! Порой, когда они были вместе, они выглядели такими задумчивыми, будто вспоминали о чем-то, что было бы лучше забыть. А еще можно было увидеть, как они мечтательно и рассеяно улыбаются. Вот и все. Родители никогда ничего не говорили и делали все, чтобы дети могли видеться друг с другом каждый день, даже вне детского сада. Когда в один прекрасный день Лука появился в садике с сумкой Доры, а она — с его поврежденным рюкзаком, никто этого не заметил. Никому и в голову не пришло спросить о местонахождении пластикового пакета.

Четырехлетняя сестра Луки, Ана, хотела играть и гулять вместе с ними, хотя им это не нравилось. Иногда летом, на каникулах, Луке все-таки не удавалось отвертеться, и ему приходилось брать Ану с собой. Втроем они усаживались вокруг зонтика от солнца и кидали камешки в море, но в такие дни Дора и Лука не ходили к их утесу. Скала на полуострове Святого Петра принадлежала только им двоим, там нечего было делать ни назойливой младшей сестре, ни другим детям. Это было ясно. Доре и Луке не нужно было говорить об этом, достаточно было просто обменяться взглядом. Они ходили с Аной есть мороженое. Это нормально. В мороженом нет ничего особенного. Ребята играли с ней на мелководье в мяч, искали самое толстое дерево, делились газировкой, когда кто-то из них хотел пить. Запросто. Но только не их утес! Ни за что! Было и еще кое-что, что принадлежало только им: облака. Те самые, что плыли по небу и были общими.

Ане нравилась Дора. Ей хотелось с ней подружиться. Она даже в детском саду рассказывала, что Дора на самом деле ее лучшая подруга. Ане все завидовали. Ведь каждый знал Дору. Даже те, кто лично не был с ней знаком, знали о ней. Дора была веселой, рассказывала много забавного, с ней никогда не было скучно, и она знала ответы буквально на все вопросы. У нее был красный блестящий велосипед, который полыхал на солнце, словно костер. Ане хотелось походить на Дору. Лука только смеялся, а потом уходил, будто желая сказать, что никто не может быть такой, как Дора. Или кататься так же на велосипеде. Ана думала, что Дора на самом деле сказочная принцесса, которая здесь только в гостях. Ана любила сказки. Дора читала их ей время от времени. Или рассказывала. Или выдумывала. Разыгрывала для нее целые спектакли. Это особенно нравилось Ане. Дора превращалась то в принцессу, попавшую в беду, то в королеву, то в огнедышащего дракона, прикидывалась то храбрым принцем, то доброй феей, то злой волшебницей. По очереди. Или одновременно. Ее рассказы были увлекательнее, чем кино. Да, Ане нравилась Дора. Прежде всего, потому, что та открыла ей один секрет. Дора показала ей, как можно смотреться в зеркало и, не изменяя лица, становиться кем угодно. Не для того, чтобы рассказывать истории, а просто потому, что хочется. Дора называла это важнейшим упражнением. Она собирала журналы о кино и знала буквально все об актерах. Однажды она даже разрешила Ане дотронуться до фотографии одной знаменитой актрисы, правда наспех и мельком, пока Дора считала до пяти. Ана была очень благодарна Доре, но в то же время считала, что та слишком строга. Что с ней могло случиться? Это ведь всего лишь картинка! «Однажды я стану такой же, как она», — шепотом говорила Дора. Она никак не могла понять, что та имеет в виду: станет ли Дора такой же красивой или такой же неприкосновенной, такой же таинственной или такой же черно-белой?

Доре нравилась Ана, ведь она сестра Луки, а Доре нравилось всё, что она могла разделить с ним. Кроме того, было ясно, кто здесь главный. Лука только для нее — для Доры и больше ни для кого! — сделал ожерелье из ракушек. Только Лука держал ее за руку так, что ее сердце начинало биться быстрее, и комок подступал к горлу. Только с Лукой она делилась своими любимыми леденцами: белыми, круглыми, с разноцветными краями и картинкой посередине. Ей не казалось противным сосать леденец после того, как Лука его облизал. Так же как ее мама спокойно ела Дориной ложкой и пила из ее стакана. «Таковы все матери», — говорила она и смеялась. Дора часто думала, почему же она сама чувствует то же самое к Луке, ведь она не его мама. На сто процентов нет! Было бы смешно, если бы мать была младше собственного ребенка! Дора даже однажды чистила зубы его щеткой. Кроме того, Доре хотелось бы иметь младшую сестру или брата. Ей хотелось кого-то нежного, пухлого и ласкового, с кем она могла бы играть. Правда, Дорина мама сказала, что тогда лучше завести кошку или собаку. Но Дора не хотела животных. К тому же кошки ее немного пугали. Совсем чуть-чуть, ведь на самом деле Дора ничего не боялась. Как та иностранная девочка, которая не чувствовала боли, а затем врачи выяснили, что она тяжело больна и, сама того не замечая, истекает кровью. Разница была только в том, что Дора не была больна. Она вообще ни разу в жизни не болела. Дора ничего не боялась. Только и всего, как сказала бы ее мама. Она часто так говорила. Это был своего рода пароль или опознавательный знак. Как для семерых козлят белая нога их мамы. Доре это казалось забавным, иногда она даже подсчитывала, сколько раз за день мама произнесет эти слова. Дора любила маму. И Луку. Но совсем по-разному. Дора рано поняла, что этому можно найти множество различных объяснений, только и всего.

И Лука любил Дору. Ему всё в ней нравилось. Ему хотелось, чтобы она была его сестрой, тогда бы они могли все время быть вместе, каждый день и каждую ночь. Было бы здорово иметь такую сестру. А может, и нет. Порой Лука был неуверен, его охватывало незнакомое чувство, которое даже пугало, и, когда это случалось, он был рад, что может убежать домой, где нет никакой Доры, где всё просто и ясно. Он ложился на кровать и пытался подумать о чем-то другом, кроме Доры, но тщетно. Она всегда была в его голове, он видел ее маленькое личико, ее большие глаза, слышал, как она смеется и что-то рассказывает, — болтать Дора могла бесконечно, — ему начинало ее недоставать, он вставал и шел ее искать. И всегда находил. Затем они пробирались в больницу, которая находилась в монастыре. Дора любила запах лекарств и высокие своды приемного отделения. Они сидели и делали вид, что ждут врача или своих родителей, но все их уже знали, поэтому большинство сотрудников, улыбнувшись, оставляли в покое. Дети всегда вежливо здоровались. Однажды Дора показала ему палату, где родилась. Здорово. Она поделилась с ним всем. Как настоящая подружка.

— Подожди меня!

Она не могла идти с ним в ногу, но он постоянно слышал ее шаги позади себя. Как маленькая собачка. Бегать Дора по-прежнему отказывалась. Лука никак не мог ее заставить. Для него это было загадкой. Дора вообще была для него загадкой, несмотря на то, что он никого не знал лучше, чем ее. Он знал про нее всё. Всё. Чему он не был свидетелем сам, Дора ему рассказала. Она была его частью, как нога или волосы. Его легкое. Поэтому-то он и не мог думать о сентябре. Жизнь закончится. Он просто перестанет дышать.

— Подожди меня!

Дора спешила. Но у нее не было никаких шансов догнать Луку. Камушки под ее ногами похрустывали. Глаза начало щипать. Она запрещала себе плакать. Дора грозила себе страшным наказанием, но не смогла сдержать предательской слезинки. Она больше не сможет есть с ним мороженое. Или шоколад. Или ходить с ним в летнее кино. Жаль, ведь там будут показывать хорошие фильмы, которые она непременно должна посмотреть. С ее любимой актрисой Элизабет Тэйлор. Самой красивой женщиной на свете! И не сможет прочесть хорошую книгу. Или...

— Почему ты плачешь?

Лука ужасно пугался, когда Дора плакала. Он вспотел. Вытер рукой лоб. Всё липкое. Он окинул ее взглядом с головы до ног. Несколько шагов отделяли их от утеса. Маяк уже остался позади. Поблизости не было ни одного человека. Только море могло их слышать.

— И вовсе я не плачу.

Но Лука мог отчетливо видеть ее слезы.

— Нет, плачешь!

— А вот и нет!

Они ругались, словно две воюющие пташки. Дора скрестила руки на груди и гневно посмотрела на Луку. Его руки висели вдоль тела, и единственной его целью было ни о чем не думать.

— Тогда почему у тебя глаза мокрые?

— Ничего они не мокрые!

— Мокрые, просто ужасно мокрые, мокрее даже, чем после тренировки.

— Ты врешь, ты врешь! Это всего лишь пот!

Дора начала тереть лицо обеими руками и никак не могла остановиться, ее руки двигались все быстрее, сильно сжимая щеки.

— Прекрати, тебе будет больно!

Лука пытался сдержать ее, но она не позволяла ему, борясь, словно речь шла об ее жизни. Внезапно Дора словно окаменела. У Луки было чувство, что он может перестать дышать. Он начал медленно считать про себя. Он точно знал, что никто не может его слышать. Его губы были так сильно сжаты, что ни один звук не мог вырваться наружу. Он решил не закрывать глаза, чтобы ничто его не выдавало.

— А ты снова упадешь в обморок!

Дора пихнула его в живот и быстро пошла в сторону утеса.

Лука открыл глаза, которые он все же закрыл! «Как же глупо!» — подумал он и пошел за ней. Незадолго до того, как они достигли утеса, Лука взял ее горячую потную ладошку и сжал ее. Хотя тренировки еще не сильно сказывались, хватка у него была железной. Дора остановилась. Сама по себе. И вот они здесь. На их утесе. Стояли, запыхавшись, под палящим послеобеденным солнцем.

— Может, лучше прокатимся на лодке?

Его голос звучал слабо. Он держал Дору за руку. Он стоял на большом остром камне, но видел себя в лодке, рядим с ним Дора, крепко держится за край каюты, будто боится свалиться в море. Он ухмыльнулся. Естественно, Дора никогда бы не призналась, что ей страшно, — только не она! Но он-то знал лучше. Она не боялась воды, но не хотела бы упасть в море.

Они часто катались на лодке его отца, только должны пыли держаться ближе к берегу и отсутствовать не дольше часа. Могли доплыть до Братуся и вернуться обратно. Или до Тучепи и назад. Лука знал папину лодку, как Дора — свой велосипед. Он был превосходный капитан.

— Я не хочу.

На самом деле она не имела ничего против. Лука знал это. Она любила бывать на лодке, вдвоем с Лукой отправляясь в настоящее приключение. Внизу было море, рыбы и неизведанные глубины. А над головой — небо и облака, каждое из которых могло рассказать захватывающую историю, нужно было только верно ее услышать. Надо прищурить глаза, чтобы они стали узкими, как у китайцев. Так можно все гораздо лучше разглядеть.

— Как так не хочешь? — Лука ее не понимал. Обычно она с радостью каталась на лодке.

Он до сих пор помнил их первую поездку. Тогда им разрешили доплыть только до Осеявы, пока папа Луки и Дорина мама ждали их в гавани, не спуская глаз с моря. Им же было весело, они хихикали. Дора чуть не свалилась за борт, когда пыталась изобразить, как дельфин извивается и прыгает. Они их ни разу не видели, только на картинках. Лука любил дельфинов и не отказался бы повстречать одного из них.

— Ты умрешь от страха, решишь, что это акула, — смеясь, сказала Дора, снова чуть было не угодив в воду.

Она умела хорошо плавать. Оба они были отличными пловцами. «Словно рыбы», — часто повторяла его мама, которая сама не очень любила море. Полжизни она провела «в горах», боялась воды и никогда толком не училась плавать. Она входила в воду только там, где было мелко. «Осторожность — прежде всего», — говорила она, недоверчиво глядя на мужа. Отец Луки смеялся и целовал ее, или, по крайней мере, он делал так раньше: теперь он почти не смеялся и все реже целовал жену. Но Лука больше не хотел думать о них, это слишком, сентябрь на пороге, а теперь еще Дора не хочет кататься с ним на лодке. Это чересчур. И Лука не знал, что он должен делать. Ему было только девять лет, и он даже еще не закончил первый тренировочный сезон!

— Я хочу вниз, к утесу, — сказала она упрямо, но ее лицо было таким мечтательным, словно он только что ее разбудил.

— Как хочешь.

«Но у тебя не так много времени, — пронеслось у него в голове. — Скоро все кончится, и мы больше не сможем вместе путешествовать по волнам на моей лодке». Он представил дичайшую картину, опасные и совершенно невозможные события, что никогда не происходили и не произойдут.

Утес был высоким, крутым и голым. Там, где он уходил в море, тянулась узкая коса, образовывавшая небольшое омытое волнами плато, на котором можно было растянуться, при условии, что удастся найти дорогу. Крутой утес резко обрывался внутрь, поэтому сверху плато не было видно. Это была тайна. Секрет Доры и Луки. Год назад на соседнем рифе они нашли заросшую тропу, ведущую к морю. Оттуда узкий, темный туннель тянулся к этому самому плато. Собственно говоря, и тропу, и туннель обнаружила Дора.

Гладкая, нежная поверхность островка позволяла лежать на ней даже без полотенца. Посередине росла небольшая круглая пиния. Просто так. Из камня. Как будто на пустом месте. Там, где склон утеса переходил в плато, образовался небольшой грот. Прекрасное убежище, чтобы переждать дождь или спрятаться от солнца, когда оно стоит высоко в небе. Кроме того, пещера находилась достаточно высоко, и волны не могли до нее добраться. Когда там не было Доры и Луки, ее населяли крабы, муравьи н моллюски. Их останки ребята затем бросали в море. Этой весной в кроне пинии свила гнездо ласточка. Лука нарисовал новоиспеченное семейство, а картину, естественно, подарил Доре. Хотя она его и не просила. Правда, она бы сделала это, если бы он не опередил ее желание. Утес был для них обоих родным домом. Здесь не было ни двери, ни таблички, ни звонка. Но это был их дом.

— Я не плакала.

— Пойдем купаться.

Маленькие волны образовывали на поверхности блестящие нити жемчуга.

— Смотри, у меня есть кое-что для тебя. — Дора протянула испачканную шоколадом ладошку.

— Что это?

— Шоколадка. «Моцартовский» шарик. Меня угостила женщина в гостинице за то, что я принесла ей газету.

— Откуда ты знаешь, вдруг она отравлена!

— С чего бы ей быть отравленной? Ты просто ревнуешь, — сказала Дора грустно и посмотрела на шарик в руке. — Ты никогда не пробовал ничего слаще.

— Не хочу. Нельзя есть все, что дают незнакомые люди.

— Знаю. Но я с ней знакома. Она приезжала в прошлом году. Мы с ней подружки.

Лука снова слышал слезы в ее голосе. Он повернулся и поспешил к утесу:

— Мне все равно. Тогда я пойду плавать один, а ты можешь есть свои «моцартовские» шарики с твоей лучшей подругой! Дурацкое название!

— Так я и сделаю! А затем пойду с ней нырять, раз ты такой противный!

Она поспешила за ним следом. Около утеса Дора уселась посреди пыльной дороги и начала разворачивать красивую обертку. На жаре шарик потерял форму, но Доре было все равно. Она запихнула конфету в рот и облизала руку.

Лука наблюдал за ней. Посмотрел на темно-коричневый след у нее на руке. Затем быстро отвернулся и поспешил дальше. Лука практически бежал, он легко мог поскользнуться, но ему было плевать, он должен был уйти как можно дальше от этого шоколадного пятна на ее руке.

— Что ты делаешь? Ты же упадешь! — Дора вскочила и поспешила за ним. Она продолжала говорить: — Ты хочешь свернуть шею и свалиться в воду? Мне придется тебя вылавливать, а если ты погибнешь, то завтра я пойду в музей ракушек одна. Кому я тогда буду все рассказывать и показывать, если ты умрешь, а я вытащу из воды только твое тело? И что я скажу твоим папе и маме, которые будут винить во всем меня, потому что я должна была лучше присматривать за тобой...

А затем это случилось на самом деле. Лука закричал, и почти тут же закричала Дора, так как его больше не было видно. Она так торопилась, что чуть не свернула себе шею, а затем увидела, что он стоит на плато и считает. Дора точно это знала, хотя он стоял, повернувшись к ней спиной. Она была в такой ярости, ей так надоело постоянно за ним приглядывать, что она набросилась на него с кулаками:

— Ты должен прекратить, сейчас же перестань, я...

Затем Дора увидела то же, что и он. И закричала. Она отвернулась и уткнулась Луке в костлявое плечо. Ей было больно, но Дора обрадовалась возможности отвлечься, все лучше, чем думать о том, что они только что увидели. Ее сейчас вырвет. Она почувствовала, как тошнота подступила к горлу.

— Что будем делать?

Дора старалась сдержать колбаски, картошку, свеклу, помидоры, огурцы, листья салата, шоколадное мороженое и конфетку, которые просились наружу из желудка. Она никак не решалась открыть рот.

— Дора, что будем делать?

Лука удивленно смотрел на нее, его глаза расширились от ужаса. Но он все же дышал. Теперь Дора могла отвести от него взгляд. Она заставила себя посмотреть на мертвых чаек. Сначала одним глазом. Ее план был таков. Если один глаз привыкнет, можно попробовать взглянуть обоими. Решение было нелегким! Дора моргнула левым, а затем правым глазом. Она столько раз репетировала. Хорошая актриса должна так уметь.

— Что ты там делаешь?

— Думаю, — лишь слегка соврала Дора. Она же правда пыталась думать, просто у нее не получалось.

— Их пристрелили? Это же запрещено! И почему как раз на нашем утесе? Они не должны были так поступать, не имели права...

— Закрой рот! Я не могу сосредоточиться!

Дора яростно посмотрела на него.

— Что бы с ними ни произошло, и кто бы это ни сделал, мы должны о них позаботиться, теперь они наши, ведь они оказались около нашей двери.

Лука задумался.

— Ты думаешь, что они, как те дети, которых оставляют на пороге церкви, чтобы другие их опекали?

— Именно так я и думаю.

Дора гордилась Лукой.

— И что мы будем с ними делать?

— Мы похороним их, это ясно. Наверху, в лесу.

— Думаешь, их кто-то пристрелил?

— Нет, мне кажется, они дрались.

— Дрались? Из-за чего?

— Из-за самки, из-за чего же еще! И оба погибли.

— Глупо, по-моему.

Лука так не считал.

— Романтично, — сказала Дора, ее голос звучал мечтательно. — Кто-то так сильно любит, что готов для другого на все...

Она рассмеялась, как будто была где-то в другом месте. Казалось, Дора знает какую-ту тайну и Лука должен приложить усилия, чтобы узнать ее. Лука этого не любил.

— Чушь, — сказал он и подошел к мертвым чайкам.

Он снял футболку и завернул в нее птиц. Его руки дрожали. Он хотел показать, что не боится.

— Итак, идем.

Последний августовский день 1968 года.

 

ГЛАВА 3

Бывают такие разговоры, когда кажется, что дети понимают каждое слово родителей. Они кивают маленькими кудрявыми головками. Молча понимающе улыбаются. Обрадованные родители продолжают говорить, тщательно подбирая слова. Ведь они несколько дней обдумывали, что и как сказать. Разговор может длиться часами. Пока не наступает тишина. Молчание не предвещает ничего дурного, как в фильме, когда нет тревожной музыки. Ничего не подозревающие родители уверены, что у них все под контролем. Как будто во время бури сидишь в тепле с бокалом вина, чашкой чая или какао, наблюдаешь через окно за бушующим морем, порывами ветра и дождя. Ничто не может потревожить твой дом. Внешний мир не имеет к тебе никакого отношения. И ты радуешься, что принял правильное решение и не дал друзьям вытащить тебя из дома. Похлопываешь себя по плечам и уже раздумываешь, как на следующий день будешь смеяться над приятелями. Стоя у окна, взрослые улыбаются и ничего не подозревают.

Внезапно раздается жуткая музыка, ребенок открывает рот и спокойно задает первый вопрос. Дом буквально обрушивается на родителей. И нет никакой радуги. И волшебных красных башмачков. И злая ведьма не умерла.

Стояла середина сентября. Дора слышала ответы не в первый раз. Спрашивала она тоже не в первый раз. На самом деле она уже давно все поняла. Еще три месяца назад. Но ей было так больно, что она старалась убежать от этого. Тогда, в середине июня — учебный год как раз закончился, — Дора нашла Луку, рисующего под своими зонтиками от солнца, села рядом с его складным стулом и заплакала. Лука повел ее в кафе, купил шоколадное мороженое, а затем, когда она его съела и умылась, впервые нарисовал ее портрет. Дора обо всем забыла. До следующего раза. Когда картина была закончена, Дора показала на небо и спросила:

— Ты видишь, там кокер-спаниель виляет хвостом? Видишь?!

Лука растянулся на гладком камне под их утесом и болтал ногами в воде. Он ждал Дору. Рядом с ним лежали альбом для рисования и карандаши. Над ним проплывали облака, но он не хотел на них смотреть. Это игра для двоих. Лука старался не думать о камне, на котором лежал. Забыть мертвых чаек. Как и дохлых жуков и крабов, которых они с Дорой целый год выбрасывали в море.

Дора лежала в пока еще своей постели, зарывшись головой в пока еще свою подушку. На этот раз она спряталась в пока еще своей комнате. Как будто боялась, что ей не хватит сил дойти до пляжа, а уж тем более до утеса. Полки были почти пусты. И шкаф тоже. Ее книги были сложены в ящики. Они стояли в гараже. Коллекция камней необычной формы тоже лежала в ящике. Правда, в другом. Он тоже стоял в гараже. Рисунки. Сухие ветки пинии и кипариса. Ожерелье из ракушек, которое сделал для нее Лука. Раскрашенные стеклышки. Куклы. Все убрано.

Но простыня еще здесь. Сине-зеленая. Как море в том месте, где они с Лукой последний раз ныряли. Ей было совсем не страшно. Дора восхищенно смотрела в глаза Луки, и он крепко держал ее за руку и утягивал все глубже. Ее сердце разрывалось от счастья и ни с чем несравнимого чувства совершенства. Дора уже об этом читала. Она вообще много читала, ее любимой книгой был «Поезд в снегу». Дора любила Мато Ловрака и перечитала все его книги. Чувство совершенства наполняло ее так же, когда она и одиночку съедала миску шоколадного пудинга или зимой лежала в горячей ванне с закрытыми глазами и слушала пластинки — у нее были записи буквально всех сказок! — или тогда, когда она нашла потрясающий камень в форме бабочки. Дора подарила его Луке, хотя он их и не собирал. Лука положил камушек в стеклянную коробочку п поставил на ночной столик рядом с рисунком, на котором они с Дорой были изображены на их утесе на фоне белого мягкого облака. «Дельфин», — кричала она. «Нет, вратарь, прыгнувший в сторону», — заметил он. Вспомнив об этом, Дора улыбнулась. Как можно так ошибаться. Дора удивлялась Луке, лежа пока еще на своей подушке и даже не замечала, что наволочка становится все более влажной.

Лука растянулся на гладком утесе и болтал ногами в воде. Он ждал Дору. Рядом с ним лежали альбом для рисования и карандаши. Солнце висело низко над морем. Время было не позднее. Но все-таки уже стоял сентябрь.

Дора лежала на пока еще своей кровати. Она спряталась от всего мира. Ее мама постучала в дверь и тихо окликнула ее: «Дора! Дорис!» И больше ничего. Дора знала, что это конец. Больше ничего не будет. Ни моря. Ни облаков. Ни длинных дней на пляже. Она судорожно сжала пальцами свой портрет, нарисованный Лукой. Ее потная ладошка размазала краску. Все стало неясным. Словно море в тумане.

Лука лежал на гладком утесе и болтал ногами в воде. Он ждал Дору. Ему хотелось мороженого. Земляничного и лимонного, конечно, не шоколадного. Он рассмеялся. Только не шоколадного. Его правая щека нагрелась на солнце.

Больше никаких босоногих пробежек. Шариков мороженого в подарок. Никаких знакомых лиц. Круглых леденцов. Она знала, что все испорчено. Слишком поздно. Уже ничего нельзя спасти. И никого. Если бы сейчас она умерла, вряд ли для нее это что-то значило.

Лука лежал на гладком утесе и болтал ногами в воде. Он ждал Дору. Голова слегка побаливала. Не самое удобное положение. Лука не хотел делать вид, что не боится.

Больше никаких игр на пляже. Пирогов в награду. Никаких посещений тети Марии, которая пекла для нее — только для нее! — шоколадный пирог, который был почти черным, потому что в нем было много шоколадного крема и шоколадной глазури. Ни гавани. Ни кораблей. На рисунке уже ничего не различить. Уничтожено. Абсолютно всё.

Лука лежал на гладком утесе. Как будто ничего не было. Совсем ничего. Никогда больше.

Ни утеса, ни грота. Ни убежища. Ни тайного дома. Мертвых крабов и жуков. Кто сможет такое выдержать.

Лука лежал на гладком утесе. Словно на другой планете. На которой больше нет ничего настоящего. Которая отныне будет забыта. Должна быть забыта. Как будто ее никогда и не было. Пока он ждал, он жил. Он еще дышал. Он не раз начинал считать.

— Ты еще такая маленькая, тебе нет и семи, — сказала его мама.

Ожидание прошло. Нет больше Луки. Он словно умер. И она тоже. И весь мир. Умер. Умер. Умер, умер, умер, умер, умер.

 

ГЛАВА 4

Лука очень волновался. Это была его первая выставка. Школьная, но все равно первая. Все устроила фрау Месмер, учительница рисования. Она потратила время, просматривая, разбирая и сортируя его картины в свободное от уроков время, откладывая их, а потом доставая снова, снимая очки, молча разглядывая картины с расстояния вытянутой руки, снова откладывая. Наконец она отобрала двадцать акварельных рисунков и пять картин, написанных масляными красками. «Прекрасно, — все, что она сказала, прежде чем закрыла глаза и глубоко вздохнула. — Прекрасно».

В первую субботу последнего учебного месяца собралась вся школа, пришли родители, бургомистр, знакомые, лидер партийной организации, друзья. Даже старая акушерка Анка, в очках с толстыми стеклами и палкой в руках, не захотела остаться в стороне. «Ты навсегда останешься моим маленьким мальчиком», — прошептала она, когда Лука подошел к ней поздороваться. Приехал журналист из Сплита. Фрау Месмер действительно обо всем позаботилась. Слава богу, Луке не пришлось ничего говорить. Он должен был просто стоять и улыбаться. Фрау Месмер коротко его представила, а затем господин Мастилика, школьный директор, произнес длинную хвалебную речь, хотя не отличался красноречием. Он часто запинался, но никто не смеялся — по крайней мере, вслух. Лицо директора было красное и самодовольное. Из-за жары у него под мышками появились круглые мокрые пятна. Он постоянно теребил галстук, как будто ему было нечем дышать. Повторив пять раз подряд: «В заключение хочу сказать», директор, наконец, закончил. Теперь можно было посмотреть картины. Ходить по выставке было можно сколько угодно. Лука стоял на маленькой сцене, где по праздникам танцевали и пели. Глядя на лица посетителей, он видел, что им нравятся его картины. Госпожа Месмер переходила от одной группы к другой, общалась, объясняла, отвечала на вопросы. «Да, это он все сам. Неповторимый. Непревзойденный талант. Какие цвета. Такой молодой. Да, конечно, ее можно купить. Какое чутье. Да, я тоже так считаю. Магическое притяжение. История. Да, я тоже ее вижу. Так глубоко. Мы им очень гордимся. Я всегда говорила...»

Луке только исполнилось пятнадцать, а все вокруг уже хотели, чтобы его картины висели у них в гостиных. Пускай пока только в Макарске. Он должен с этим бороться, закрыть глаза и перестать дышать. Все снова начало кружиться: один, два, три, четыре, пять...

Сбоку стояла Ана и пыталась нащупать его руку. Она ничего не говорила. Ей всего десять лет. Но рядом с ним она будто взрослела. Ей хотелось сказать ему: «Брат, возьми себя в руки, нельзя все так драматизировать». Ана всегда о нем заботилась.

Ее теплая ручка вызвала такие сильные воспоминания, что он немедленно открыл глаза и глубоко вдохнул. Его глаза были полны слез, но он их больше не закрывал. Луке казалось, что это его осознанное решение, принятое впервые за целую вечность. Он крепко сжал руку Аны, но ничего у нее не спросил. «Хорошо прошло», — тихо сказала она, не взглянув на брата. Лука внезапно почувствовал, что она единственный человек на его планете. Единственная, кто умеет молчать на его языке.

Половину из своих двенадцати лет Дора провела в этой чужой стране. Которая теперь была не такая уж и чужая. Она говорила на языке, который тоже был не таким уж чужим, возможно, в чем-то даже лучше ее родного. Дора могла легко выразить свои мысли, ритм совпадал, мелодика и ударения — тоже. Но прежде всего — выражение лица. Оно подходило на все сто процентов. Naturellement. Она стала одной из них. Ah, oui, bien sur. Она могла рассказать на новом языке о себе, о своей семье, о своем папе Иване, о его профессии, которая привела его сюда, mon papa est un architecte о своей маме Хелене, которая с восторгом последовала за ним, радовалась большому, волнующему, полному событий городу, самому прекрасному городу на земле — Парижу. Дора постоянно рассказывала, что она приехала из Хорватии, а не из Югославии; о своих бабушке и дедушке, которые жили в большом городе, но в другой стране, на ее родине; о новой квартире в центре Парижа, рядом с парком Монсо, откуда открывался едва различимый, а оттого еще более прекрасный вид на реку; о своей комнате, которая была намного больше старой, где стояло много новой мебели; о новых соседях, они были очень милы и приветливы, а их дочка, ровесница Доры, они хорошо ладили, да, можно сказать, та была ее лучшей подругой, потому что c Жанной, так звали девочку, было не только весело играть, ей можно было доверять. Дора была в ней так же умерена, как и в красивых зданиях, которые придумывал ее отец, и которые затем она могла увидеть воочию, важно задирая нос, ведь она была папиной дочкой! Эти постройки были так же надежны, как папины сбережения в банке — его работы были очень востребованы и дорого стоили, — возможно, они были даже более надежны, ведь банки часто лопаются, Дора и Жанна читали об этом в газетах. Но девочки чувствовали себя абсолютно защищенными, так как у Жанны была собака по кличке Папу, которую они повсюду брали с собой. Втроем они исследовали парк, кривые дорожки, случайно разбросанные статуи, маленькие египетские пирамиды и коринфские колонны, между которых они часто играли в салки и в прятки. Порой они просто сидели и шушукались под памятником Мопассану или Шопену, Папу лежал у них в ногах и спал или притворялся спящим, так как его левый глаз всегда был открыт. Казалось, он хотел подслушать, о чем они говорят. О своих любимых фильмах, о книгах и музыке Дора тоже могла рассказывать на новом языке, который, впрочем, ей очень нравился, так как она осталась все той же открытой и любопытной девочкой, какой была раньше. В парке, в розовом саду, Дора уже могла декламировать своей подруге стихи и поэмы; испанские консьержки, приходившие сюда на перерыв, аплодировали ей и просили прочесть еще что-нибудь. Французский язык стал очень важен для Доры, хотя в самом начале внушал ей страх.

Только про море Дора не говорила ни слова. Море знало только один язык. Дора понимала, чувствовала это. Было нечестно рассказывать о море, волнах, утесе, чайках, подводном плавании, галечном пляже, лодке, леденцах, ракушках и облаках на новом языке. В этом не было бы никакого смысла. Только слова, пустые слова, которые может произнести каждый. Это невозможно выдержать. Это значит отречься от чего-то, что принадлежит только ей, и никому больше. По крайней мере, не тому, о ком она не хотела и не могла думать. Дора прятала эти слова в душе, позволяя им свободно блуждать. И ждать. Что однажды появится прекрасный принц и освободит их из высокой башни, где иногда так мало воздуха, что слова могут задохнуться.

И была одна вещь, которую Дора совсем позабыла. На всех языках.

 

ГЛАВА 5

Лука не желал уезжать. Ему было семнадцать лет и хотелось решать самому, что делать. Он не хотел уезжать отсюда. Здесь его дом. Он может жить и творить только здесь, рядом с морем. Даже если все вокруг считали, что для его будущего правильнее будет уехать. Госпожа Месмер сколько угодно могла убеждать его, что он не предатель. Так же как и другие, те, кого он не знает. Он ни за что не уедет и не бросит тех, кого любит и кто любит его.

Он даже думать не хотел, что в Загребе, в Академии художеств, может научиться чему-то, чего нельзя узнать в Макарске. Здесь свет. Здесь краски, они так много значат в его жизни. И море. Здесь всё. Место встречи. Его мама часто говорила: «Если ты меня потеряешь, стой там, где стоишь, и я тебя найду. Потому что, если мы оба ринемся искать друг друга, мы обязательно разминемся и никогда не встретимся». Кто-то должен остаться тут, где все началось, кто-то должен ждать, иначе они никогда больше не увидятся. Где же еще им встретиться?!

Кроме того, Лука должен был присматривать за мамой, с тех пор как отец их оставил, скрывшись на лодке, словно кладоискатель. Но он, кажется, забыл, что такое настоящее сокровище и где оно находится. Нет, плакать Лука не хотел, все-таки ему уже семнадцать лет, он взрослый и может заботиться о семье. Конечно же, он не бросит на произвол судьбы тех, кого любит, как те другие, кого он больше не знает, в ком больше не нуждается, ведь он взрослый, ему уже семнадцать.

Если бы Лука умел летать, он бы отправился на Осеяву, пробежал бы, задыхаясь, через лес и, никого не встретив, оказался бы в Тучепи. Возможно, отец спрятался там? Если же он с ним столкнется, должен ли он пройти мимо, презрительно отвернуться или поздороваться и спросить как дела? Но плакать он не будет ни за что, нет, теперь он единственный мужчина в семье, мужчины не плачут. Должен ли он попросить отца вернуться? Лука теперь не был ни в чем и ни в ком уверен. Сейчас, когда можно с легкостью украсть Пикассо из Папского дворца! Сто девятнадцать картин! Нет, он не заплачет.

Лицо четырнадцатилетней Доры сияло. Она ничего не видела и не слышала. Ее тело пылало. Дора выполнила все, чему ее научили. Но прежде всего, показала то, что носила в себе, что буквально переполняло ее, и было вложено в каждый ее вздох. Доре не требовалось особых усилий, чтобы найти в себе нужные чувства, но для того, чтобы удержать их под контролем, не выпустить сразу наружу, медленно раскрыть душу, пришлось постараться. Именно так и должно быть. Не чересчур. Не все сразу. Вот он, секрет настоящей актрисы.

Представление имело громадный успех. И вовсе не потому, что публика состояла из родственников и друзей юных актеров. Все дело было в ней, в том волшебстве, которое распространялось вокруг нее, в пустоте, что оставалась, когда Дора уходила за кулисы. Пусть это была всего лишь маленькая школьная сцена без красного бархатного занавеса. Но все же это был Расин. Подлинный, тяжелый, пусть и сокращенный, текст Расина! И она была фантастической Федрой, несмотря на то что была так молода, что роли, да и вся пьеса были подогнаны под маленьких актеров и зрителей! Результат, достойный Комеди Франсез. Ей придется любить и умирать тысячу раз. Она хочет, но не может расстаться с ролью трагической героини, потому что это ее жизнь. Дора закрыла глаза и посмотрела в зеркало. Маленькая девочка контролировала каждый мускул лица, каждое выражение; каждую секунду она точно знала, что делает. Она не играла, она жила. Дора была всем одновременно. Целым миром, даже если он этого и не видел.

И даже если мир вокруг крутился в одну сторону, а она в другую, ничего страшного. Поздравления, объятия, поцелуи, смех. Это была она и в то же время не она. Жанна дернула Дору за руку, чтобы разбудить ее или чтобы увести. Дора точно не знала, но это было не важно. В тот момент у нее не было никаких желаний. Ей хотелось, чтобы все было так, как есть. Федра навсегда. Потому что сейчас всё, наконец, стало ясно. Таким ясным изредка бывает парижское небо. Ей было очень спокойно посреди этой суеты, она не испытывала больше рвения к работе. Наконец- то она могла остановиться. Она нашла.

— Видишь, вон там он стоит и смотрит на тебя, просто глаз отвести не может, — прошептала Жанна.

Дора хоть и слышала ее, но до конца не понимала, о чем та говорит. Тем не менее, она тоже видела высокую фигуру юноши, он стоял у сцены и следил за ней взглядом. Дора была уверена, что знает его. Он был на два класса старше, Дора часто видела его в коридоре: голубые глаза, длинные светлые волосы, должно быть, он спортсмен. Точно, баскетбол, она как-то ходила на игру. Может, он и не был лучшим в тот день, но играл хорошо. Быстро. Жерар. Его звали Жерар. Точно. И он всегда ей слегка, почти незаметно, кивал, когда проходил мимо нее в коридоре. Она не знала, как к этому относиться. Только не сегодня. Он же не Ипполит. Но когда он смущенно на нее посмотрел, у нее перехватило дыхание, внезапно возникло чувство — словно облако, — что ей как будто не хватает воздуха. Если бы она была другой, наверняка потеряла бы сознание.

— Думаю, он идет к нам, — восхищенно прошептала Жанна, больно сжав руку Доры.

Это спасло Дору, она вернулась с небес на землю, где Жерар был всего лишь Жераром, всё было в порядке, и она могла снова спокойно дышать, оставаясь восхитительной Федрой.

Он подошел ближе. Всё еще не Ипполит — что, возможно, и не плохо, ведь Ипполит все равно ее не любил! — но его улыбающееся лицо и лучистые глаза заставили ее ощутить собственное дыхание. Возможно, сегодня есть еще какое-то представление, о котором ее никто не предупредил? В первое мгновение Дора начала паниковать, но это чувство моментально испарилось, как только она поняла, что может сыграть любую роль, что импровизация ей всегда удается! Все должно получиться.

 

ГЛАВА 6

— Пожалуйста, открой. — Голос Аны звучал невнятно, но упорно и настойчиво. Именно потому, что она такая тихая, можно подумать, что от нее легко спрятаться, но это только иллюзия. Даже сквозь закрытую дверь в голосе сестры слышалась сила. Даже сейчас.

Лука лежал на кровати в доме своих родителей и плакал. Очень тихо. Ему не было грустно. Он был в ярости. Он лежал на спине и смотрел в потолок, представлял себе небо, пляж. Вместо темных пятен Лука видел облака... Он уже знал, что совершил огромную ошибку. Есть запреты, они необходимы, их ни в коем случае нельзя нарушать.

Например, разглядывать облака. Или даже представлять, что разглядываешь.

В тот же самый момент к ярости добавилась грусть. Слова Аны звучали, словно капли дождя. Торопливые, бесчисленные капли.

— Пожалуйста, пусти меня. Ну, пожалуйста!

Хоть Ана и сказала «пожалуйста», она имела в виду совсем другое. Она требовала. Даже мысли не допускала, что ей можно возразить. Ана была милой, нежной и сильной девочкой. А ведь ей всего лишь тринадцать лет.

«Такая же, как папа, — думал Лука, — сильная». Он завидовал ей. Лука тоже хотел походить на отца. Дарить чувство уверенности и защищенности. Даже теперь, когда отца нет рядом.

Отец ушел от них в прошлом году. Переехал в другой город. Взял свою лодку и исчез. Даже теперь, когда у Луки был его адрес, и он мог в любое время его навестить или позвонить ему, отец оставался для него пропавшим без вести. Скрывшимся. Его нет больше там, где он должен быть. Рядом с ним. Рядом с Аной. Рядом с их мамой. Сбежал. Так просто. О его уходе было известно заранее, но все равно это произошло внезапно. Никто не думал, что это возможно. Кроме Аны, мамы, родственников, соседей, друзей. Всех, кто знал отца. Удивлен был только его сын. Словно облака или краски застилали ему глаза. Много лет Лука мог видеть, как счастье сходит с лица отца. Улыбка. Жизнелюбие. Он погрузился в молчание, спрятавшись от всего мира. Отдалился от своего сына. Своего лучшего друга. Его еще можно было найти на лодке. Пока он вовсе не исчез. И никто ничего не сказал. Никаких вопросов. Словно это было в порядке вещей. Только Лука как безумный метался повсюду, разыскивая его.

— Пора повзрослеть, — сказала его младшая сестра Ана.

Мама только молча отвернулась. У Луки было такое чувство, что мама не держала зла на отца. Как будто была с ним согласна. Но Лука был не согласен! Его бросили, предали, и он ничего не мог с этим поделать. Искать отца, как в прошлом году, когда это случилось, не было никакого смысла. Если бы тогда он его нашел, возможно, всё было бы иначе. А так поиски бессмысленны и смешны.

Другие уже все за него решили. Снова.

— Пора повзрослеть, — сказала его младшая сестра Ана.

— Нет, я не хочу!

— Ты меня не любишь.

Жерар отвернулся от Доры и опустил голову. Дора не была уверена, действительно ли он обижен или расстроен или все это игра, чтобы все-таки ее уговорить. Они были вместе уже год. Это был прекрасный год. Дора наслаждалась его заботой. Он хорошо к ней относился. Когда он держал ее за руку, ее сердце начинало биться быстрее. В январе они ходили вместе на открытие центра Жоржа Помпиду, стояли в толпе на вокзале, когда «Восточный экспресс» отправлялся в последнее путешествие «Париж — Стамбул». В апреле, когда умер Превер, она часами читала ему стихи, и он плакал, меньше, чем она, но все же. Дора ему доверяла. Тем не менее, было кое-что, чего она никак не могла понять, что смущало и сдерживало. Ей нравилось целоваться и обниматься с ним. Ей нравилось, как он гладил ее по волосам. Он говорил, что у нее самые красивые волосы. Такие блестящие. Ей нравилось, как он произносил ее имя. Как шептал его на ухо. Как нежно касался губами, заставляя дрожать всем телом.

Но она его не любила. В этом она была уверена. Только не знала, как ему сказать. Он ей нравился. Ей было хорошо с ним. Дора не хотела, чтобы их отношения закончились. Ни в коем случае. Только спать с ним она не собиралась.

Ей всего пятнадцать. Еще слишком рано.

— Я пока не готова.

Это была ложь. Дора точно знала, что никогда не захочет спать с ним. Только не понимала почему. Она была уверена, что он никогда не станет ее первым мужчиной.

Эта убежденность владела ею так же, как она сама владела сценой, когда стояла на ней и читала роль, даже когда просто молчала и смотрела на партнеров.

— Почему нет?

Ей нечего было ответить. Но сказать правду она не могла.

— Чего ты ждешь? Ну чего тебе не хватает?

«Моря, — хотелось сказать Доре. — Волн. Утеса...» Она задрожала. Ее охватило чувство, что там что-то есть. Кто- то, возможно, все еще там.

Лука лежал на кровати и смотрел в потолок. Прошло столько лет. Половина его жизни. Молчаливая, мертвая половина. Рисуя, он пытался ее оживить. Избыток времени. Изобилие красок. И тишина.

Дора убежала от Жерара, другого выхода она просто не видела, так как подходящих слов у нее не нашлось. Она сбежала. И теперь сидела в мягком кресле у себя в комнате. Дома никого не было. Отец в отъезде. Мама на работе. Возможно. Дора одна в этой пустой квартире, так далеко от действительно важных вещей. От жизни. Жизни по другую сторону сцены, где слова приходится придумывать самой. Годы были наполнены молчанием и слепотой. Дора сидела не двигаясь. У нее было чувство, которое часто посещало ее в эти годы, что искать порой очень опасно. Как и находить. Как и видеть. Как же она дошла до этого? Возраст, только и всего, как сказала бы ее мама.

Пустяки. Если бы Лука мог в это поверить. Всё забыть. Возможно, сейчас как раз подходящий момент, чтобы уехать отсюда. Сейчас, когда больше никого нет. Отец исчез. Мама умерла.

Зазвонил телефон. Но Дора не двинулась с места. Ей нужно было подумать. Она была удивлена, что для нее есть более важные вещи, чем игра на сцене. Что она не думает о новой роли и спектакле, который состоится в конце учебного года. Камю был бы лучше, его язык казался ей мягче. Но и об этом Дора даже не думала. Нет. Она пыталась вспомнить. Там что-то было. Гавань. Маленький город. Всего несколько улиц, по которым могла проехать машина. Никаких светофоров. И лодки. Много лодок. Там редко шел дождь. Было вкусное шоколадное мороженое. И пироги. Забавные круглые леденцы. Люди были приветливы. Летом было жарко. Очень жарко. У нее был голубой, подаренный папой итальянский купальник. Расшитый блестящими камешками, мерцающими в море, словно русалочий хвост. В море, а не в воде. Разница хорошо чувствовалась на коже, где оставались забавные белые рисунки. Кожа стягивалась, и возникало приятное напряжение, предвещающее счастье.

Снова зазвонил телефон, но Дора продолжала сидеть. Она никак не могла вспомнить имя. Почему же оно никак не приходило в голову?

Лука лежал на кровати и смотрел в потолок.

Он пришел домой на час раньше, последний урок, математику, отменили. Хорошо, так как он не очень к ней подготовился.

— Мама, — крикнул он, — я дома.

Нет ответа. Это было непривычно, так как последние месяцы она не покидала постели: с тех пор как отец ушел, мама начала болеть. Не было диагноза. Не было лекарств. Не было надежды. В какой-то момент Лука даже перестал прикладывать усилия. Все его попытки подбодрить ее казались глупыми. Он выглядел клоуном. Все было как-то бессмысленно. Лука прошел в кухню и взял яблоко. Жадно откусил. Посмотрел в окно. На улице стоял жаркий весенний день. Лука хотел пойти на пляж, порисовать перед тренировкой. Внезапно тишина его обеспокоила. Что-то привело его в мамину комнату. Там она и лежала. Голова была повернута к двери, будто она ждала его прихода. Глаза открыты.

— Мама? — Глаза открыты и неподвижны. — Мама!

Он сразу все понял. Лука подошел к ней. Тихонько:

— Мама! — Коснулся ее вытянутой руки. Холодная. — Мама. — Он дотронулся до лба. Холодный. Сухой. — Мама! — Лука склонился к ее лицу. Рот слегка приоткрыт. Как будто она улыбалась. Лука не мог вспомнить, когда последний раз видел ее смеющейся. — Мама! — В том, что она молчала, не было ничего удивительного. Лука присел рядом с ней на кровать. — Мама! — Его пальцы скользнули по ее лицу. Расслабленное. Спокойное. Почти удовлетворенное. Ему на ум пришло слово «уравновешенный». Лука положил голову ей на грудь и закрыл глаза. — Мама! — Ничего. Ни одного удара. Его голова не двигалась. Ни на миллиметр. Ни на миллиардную частичку. Ее грудь казалась каменной. Однако нежной. — Мама! — Лука погладил ее по голове. Коснулся рук. Волосы. Щеки. Шея. Хрупкие плечи. Снова погладил по голове. — Мама!

Позже пришла Ана.

— Мама, — закричала она. Заплакала. — Мама, нет, пожалуйста, нет, мамочка не надо, пожалуйста, нет, мама...

Лука встал и обнял ее. Ненадолго. Он не дождался, пока она успокоится. Нет. Ана продолжала плакать, громко всхлипывая, ни слова не говоря, Лука пошел в свою комнату и запер дверь. Преданный и покинутый. Лежал, уставившись в потолок.

Прошел час.

Дора закрыла глаза и ощутила соль на своей коже. Во рту. Вкус был таким знакомым. Немного горьким. И снопа зазвонил телефон. Имя. Нужно обязательно вспомнить имя! Макарск — в этом названии нет никакой тайны. Но то, другое имя...

Возможно, ему действительно стоило поступить в Академию художеств и позаботиться о своем будущем. Что-то новое. Да, было бы неплохо. Мысль ему нравилась. Для разнообразия мог бы уйти и он, бросить остальных. Не было никакого смысла оставаться здесь, продолжать ждать и хранить место. Для кого теперь? Все ушли.

— Лука, открой дверь! Мы должны взять себя в руки, должны вызвать врача, позаботиться о похоронах, нужно принять решение. Пожалуйста!

Да, Ана права. Он должен принять решение. Стать взрослым.

Телефон вновь зазвонил. Дора не двинулась с места. Ей нужно подумать. Отправиться в путешествие, полное воспоминаний, даже если у нее нет визы. Чувства появлялись и исчезали, прежде чем она могла их запомнить. Но Дора понимала, как они важны. Если она хочет продвинуться дальше, она должна вспомнить. Море под ясным небом. С этого все началось. Нет, не с юга Франции. Не с тех мест, где последние годы она бывала с родителями. И ни в коем случае не с Бретани. Должно быть другое море. Страх продолжал вести ее вперед. Он был ее проводником. К утесу. Дора громко заплакала. Чего же она боится?

Он открыл дверь и увидел маленькую, хрупкую, темноволосую девочку, которая смотрела на него большими черными глазами и протягивала ему руку...

— Наконец-то!

Ане всего тринадцать лет, но она такая же мудрая, как старый рыбак Тома, что либо с сетями, либо с трубкой вечно сидит в гавани рядом со своей лодкой. Его темная, пропитанная солнцем, ветром, солью кожа излучала тепло. У старого дядюшки Тома всегда было время. Он говорил немного. Но с ним можно было посидеть и все рассказать. Или помолчать вместе. Так или иначе, рядом с ним становилось лучше. Намного лучше. Это уж точно. Около него обреталась уверенность и готовность к следующему шагу. Страх проходил, открывая новые ожидания.

Лука обнял сестру и крепко прижал к себе. Ана нуждалась в нем. Возможно, он сумеет ей помочь. Это было прекрасно. Чувствовать, что можешь кому-то помочь.

Разве можно быть слишком маленькой в шесть лет?

— Мне жаль, мне так жаль... — Лука плакал, уткнувшись в волосы Аны. У нее были густые золотисто-медовые длинные волосы, в которые хотелось зарыться. Лука не делал этого. Он и так слишком долго прятался. Хватит. Пришло время принимать решения, и он позаботится, чтобы не стало еще хуже. В его руках Ана успокоилась. Лука не знал, что она чувствовала, облегчение или ярость, верила она ему или нет. — Я обо всем позабочусь, не беспокойся, я все сделаю... — Ана не шевелилась, она слабо дышала, вздрагивали, снова успокаивалась. — Мне жаль, я так надолго оставил тебя одну, мне очень жаль, я обещаю тебе, всё будет хорошо... — Точно то же он мог говорить самому себе.

— Я хочу, чтобы папа пришел домой. — Голос Аны звучал ясно, словно море зимой.

Так просто.

Вопрос: для чего? Слишком мала для чего?

Ночь. Лука не спал. Рядом с ним на кровати лежала сестра. Она дышала спокойно и размеренно. Иногда во сне она слегка улыбалась. Лука не удивлялся. Мама умерла сегодня, но она улыбалась тому, что папа придет. Она все еще маленькая девочка. Ей только тринадцать. Насколько большая разница между тринадцатью и пятнадцатью? Можно ли быть ребенком в пятнадцать? Иногда ему казалось, что последний раз он был ребенком, когда ему было три года. Но ведь не все же такие, как он. Хотя пятнадцать лет — это много.

Слишком маленькая, чтобы жить. Если уже в шесть лет всё ясно и решено, чего ждать в будущем?! Голова Доры лихорадочно работала.

Лука поднялся и подошел к шкафу, едва слышно открыв дверцу. Он не хотел будить Ану. Внизу, в самом дальнем углу, стояла деревянная коробка, которую много лет назад он расписал морским орнаментом и оклеил ракушками. Лука протянул руку. Шкатулка не жглась и не кусалась. Лука осторожно вытащил ее из шкафа. Он и сам точно не знал, что в ней.

Полная луна ярко освещает комнату. Сев по-турецки, Лука поставил коробку на покрытый ковром пол. Она тяжелее, чем он предполагал. Он положил на крышку шкатулки обе руки. Пальцы двигались сами собой, так он и сидел посреди ночи, поглаживая деревянный сундучок. Ему восемнадцать лет, но чувствовал он себя, словно восьмилетний. Потому что, когда ему было девять...

Доре казалось, что она собирает пазл. У нее есть все кусочки, но нет образца. Картинки, на которую она могла бы посмотреть. Ее охватила безнадежность. Возможно, это лишь плод воображения. Возможно, она просто выросла. Возраст, только и всего, как сказала бы мама. Может быть. Если бы не это чувство. И если бы где-то в этой квартире не хранился ящик, где лежали ее вещи, привезенные из другой страны. Возможно, из ее жизни. Зазвонил телефон. Черт бы его побрал! Дора встала и вышла из комнаты. Из квартиры. Она закрыла за собой дверь, как будто ей кто-то приказал.

На следующий день после похорон Лука отправился домой к своей учительнице рисования. Фрау Месмер жила в старом каменном доме за городом, дорога вдоль моря вела дальше, к Дубровнику. Ее муж умер десять лет назад. Он был художник. В доме повсюду висели его картины.

Ни в коридоре, ни в гостиной не было ни одной фотографии. Они сидели на террасе, фрау Месмер принесла прохладный чай. Лука выглядел очень взрослым.

Они пили, не говоря ни слова. Молчать было приятно. Они смотрели на море. С террасы открывался прекрасный вид на полуостров Святого Петра и мыс Осеява. На часах было 9:45, паром отправлялся в Сумартин, на остров Брач. Лука никуда не торопился. Он чувствовал, что постепенно успокаивается, удобно устроившись в плетеном кресле с мягкой обивкой.

— Я видела твоего отца. Хорошо, что он вернулся. — Фрау Месмер смотрела в свой стакан.

— Да, хорошо.

— Я слышала, он собирается купить маленький отель на пляже Донья Лука.

— Кажется, да.

— Это хорошо.

— Да, хорошо.

Вновь повисла тишина.

— У вас красивый дом.

— Да, серьезно?

Они снова пили, молча. У Луки было чувство, что время остановилось. Как будто его вообще не было. Он закрыл глаза и ни о чем не думал.

— Итак, ты все же переменил решение. — Учительница склонила голову и посмотрела на него поверх очков. Он еще не успел ничего ответить, как фрау Месмер добавила: — Это хорошо, я очень рада. — Она сделала небольшой глоток чая. — Ты талантливее всех, кого я знала, и кому мне доводилось преподавать. Я за тебя очень рада.

Она отставила стакан в сторону, в котором солнечные лучи блестели разноцветными красками.

— Это единственное, чем я хочу заниматься. Всю жизнь. Я хочу только рисовать. Стакан, наполненный светом. Море во все времена года и при любой погоде.

— Хорошо.

— Море и свет. Я хочу изобразить свой внутренний мир.

Мгновение она молчала, внимательно его разглядывая. Нет, не так, как если бы видела впервые, а словно они были знакомы всю жизнь.

— Это может причинить тебе боль, — только и сказала она.

Молчание затянулось. Фрау Месмер встала, достала из верхнего ящика заклеенный конверт и отдала Луке. Он смущенно и взволнованно посмотрел на учительницу.

— Письмо уже давно тебя ждет. Оно немного облегчит твой путь. Правда, только в том, что касается внешней стороны жизни... — Они стояли около двери. — Увидимся завтра в школе, — сказала она и провела рукой по его щеке. Нежно. Успокаивающе. Доверительно.

Лука подумал о маме. Она умерла. Навсегда. Исчезла в теплой земле.

Прежде чем на глазах выступили слезы, он быстро отвернулся и поспешил на улицу. Он почти бежал. Но машина его не собьет. Потому что не судьба. Потому что на дорогах Макарски в 1977 году было еще очень мало автомобилей.

 

ГЛАВА 7

Свершилось! Она принадлежит к числу избранных. Дора усмехнулась. Она взобралась по множеству лестниц за теми, кто тоже поднимался на галерку. Дора знала, что всё пойдет по ее плану, который был принят потому... потому что выбора не было. Это был единственный способ выразить, освободить все бушевавшие в ней жизни. Даже если Сартр в апреле умер, его произведения остались, и она их когда-нибудь сыграет.

Следуя за своим будущим, Дора была поражена картиной, мозаикой из крохотных обрывков другой жизни, которая была запрятана в ней и давала чувство уверенности, защищенности и счастья. Она старалась к ней не приглядываться, возможно, из страха, что будет жалеть, когда та пройдет. Обрывки были острые, словно края сухих ракушек, тягучие, как растаявшее летом мороженое, теплые, как свежеиспеченный хлеб, и ясные, как контуры облаков весной. И все эти кусочки утопали в блестящей морской лазури. Не воспоминания, а забытая жизнь у нее перед глазами. По какой-то непонятной причине все было связано. Различное и противоречивое, но все же связанное между собой.

Дора пришла в Парижскую консерваторию на свое первое занятие актерским мастерством. Все устроится. Ее вера питается страстью.

***

— Я люблю тебя.

Слова Клары ласкали его слух. Лука положил кисть и повернулся к ней. Клара стояла чуть поодаль. У них было такое правило: она не должна прикасаться к нему, пока он работает. Правда, Клара нашла иной способ обращать на себя внимание. Ему это и нравилось, и не нравилось, потому что он любил Клару, но не хотел отвлекаться. Времени у него всегда было достаточно. Его работы были готовы задолго до того, как преподаватели давали задания. Лука жил, чтобы рисовать. Движения кисти были его дыханием. Понимала ли это Клара?

Она была удивительной. Клара тоже родилась в Макарске, но уже долгие годы жила в Загребе, потому Лука и не знал ее раньше. К тому же Клара была на три года старше его. Она преподавала танцы. Они познакомились два года назад в больнице, где Лука навещал приятеля, сломавшего обе руки в автокатастрофе. Клара спала в соседней палате под действием сильного болеутоляющего. У нее был тяжелейший перелом ноги. Будучи в некотором роде знаменитостью, чья многообещающая танцевальная карьера, к сожалению, подошла к концу, Клара была темой номер один в разговорах медсестер и больных. Лука решил, что должен ее навестить, принести букет цветов, подбодрить и утешить. Ему казалось, у них много общего. К примеру, место рождения. Так все началось. Клара не сдавалась. Выплакавшись, она вытерла свои широко расставленные глаза и рассмеялась. «Могло быть и хуже», — думала Клара. И это было правдой. Но все-таки подобное отношение не переставало удивлять Луку. Клара говорила, что это была любовь с первого взгляда. Она увидела его в полусне и подумала, что он ей приснился, но потом Клара узнала его наяву.

— Столь же реальный, как мое желание танцевать, — не раз повторяла она.

Про себя Лука не мог сказать ничего подобного. Для него первый взгляд был в далеком прошлом. Так давно, что он почти никогда о нем не думал. Было и прошло. Но все-таки он был первым. А, как известно, может быть только один первый взгляд. Кларе он само собой об этом не рассказывал. Лука мало знал о женщинах, ему не хватало опыта, хотя ему уже исполнился двадцать один год. Но Лука знал наверняка, что ни одной женщине не понравится услышать такое. Особенно если она влюблена. Правда, портрет Клары он все же нарисовал. Картина висела в танцевальной школе, где она преподавала. Они жили порознь. «Пока», — говорила Клара. Лука молчал. Он не мог себе представить жизнь вместе. Он любил Клару и не хотел ничего менять. Всё и так хорошо. Порой Лука думал, что он не выносит чьего-либо длительного присутствия. Правда, затем приезжала Ана, но Луке было мало общения с ней. Он заметил, что в такие дни Клара очень подробно его рассматривала и могла прийти к ложным выводам, но его мало это волновало. Вероятно, поэтому Ана и Клара так хорошо ладили друг с другом.

Ана любила Клару, которая с удовольствием о ней заботилась. Она практически заменила ей мать, и Ана была не против. Лука думал, что, хотя отец и вернулся домой, его сестре все же недоставало мамы. Ана жила с папой в домике у моря, рядом с гостиницей, которой последние три года управлял Зоран. Ана хотела стать учительницей и остаться в Макарске. Она была влюблена по уши, его звали Тони, он учился с Аной в одном классе. Тони играл и водное поло, как в свое время Лука, до того как уехал в Загреб, чтобы полностью посвятить себя живописи. Тонн был высоким и сильным, к тому же он любил Ану. Луке иногда казалось, что он упустил что-то в этой жизни, как будто его обокрали.

Он смотрел на сестру и был вынужден признать: жизнь может быть очень простой.

На самом деле его жизнь тоже не была сложной. Лука занимался тем, чем хотел, у него была любимая девушка, которая его любила, он уже продал несколько картин. Никаких препятствий на пути.

И все же. Было что-то, чего не должно было быть.

— Я тебя люблю.

Дора верила, что Андре ее любит. Она тоже его любила. Даже, если она ему никогда об этом не говорила. Ей было нелегко. Всякий раз слова застревали где-то под языком. Как будто боялись света.

— Я люблю тебя.

В ответ Дора обняла его. Они были знакомы всего месяцев шесть, но Доре было хорошо, она чувствовала себя с ним как дома.

Андре был старше на четыре года, почти закончил учебу — изучал экономику — и уже работал у своего отца в банке. Он был умен и усерден. И в отличие от Доры разбирался в финансах. Он постоянно подтрунивал над ее наивностью в денежных делах:

— Когда станешь богатой и знаменитой, позволь, пожалуйста, мне заниматься твоими финансами.

— С удовольствием, — отвечала Дора. Ей было все равно, она об этом не думала. Ее голова была занята совсем другими вещами.

— Пойдем перекусим. На углу открылся новый ресторан. Еда, говорят, превосходная.

— И дорогая.

— Тебя не должно это беспокоить. Я хочу побаловать мою vedette . — Он взял ее за руку.

— Ты сноб, — весело сказала Дора. Ей не хотелось, чтобы он так легко смог ее уговорить.

— И как ты меня только терпишь...

— На самом деле я не голодна. Мне еще нужно выучить роль. В первый же день нам задали домашнее задание! — Дора стояла неподвижно и смотрела в сторону.

— Есть тебе тоже нужно. А затем я помогу тебе с ролью.

— Это что-то новенькое!

Она рассмеялась. Обычно с его помощью она всегда оказывалась в постели.

Андре развернул ее к себе и крепко обнял, уткнувшись подбородком ей в макушку. Он высокий.

— Я не виноват, что ты такая сладкая и от тебя невозможно оторваться. Я не виноват, что каждую минуту думаю о твоем нежном ротике, твоей упругой груди, твоих...

— Стоп, стоп, стоп! Как раз об этом я и говорила!

Дора только делала вид, что злится, продолжая с ним целоваться и позволяя его рукам ласкать спину. Прямо посреди улицы. Чувствуя нарастающее желание, Дора закрыла глаза, ей было хорошо. Она услышала его легкий стон...

— Мне нужно идти. — Ее голос звучал не слишком уверенно.

— Нельзя быть такой жестокой... — Его губы слегка касались ее уха.

— Правда, пора. И дело не в том, что я не хочу.

— Тогда пойдем в машину, миг — и мы будем у меня... Подумай, кровать... большая, теплая и...

— Сумасшедший.

— Тогда к тебе.

— Так, я иду домой, а ты возвращаешься в банк. Мы можем встретиться вечером и наверстать упущенное. Я обещаю тебе маленький бонус, если ты меня сейчас отпустишь и дашь мне выучить роль...

Андре так внезапно убрал руки, что Дора чуть не упала. Она чувствовала себя неуверенно без его объятий. Ощущение утраты и сожаления было как удар в живот.

Но она его отпустила.

Она слышала чей-то смех?! Ее новая роль потешалась над ней, только и всего, как сказала бы мама. «Не нужно все время пытаться все понять», — подумала Дора и поспешила домой.

— Я люблю тебя, — прошептала Клара.

Лука встал и подошел к ней. Она так и не рискнула к нему прикоснуться. Она соблюдала правила. Они долго смотрели друг на друга. Лука рассмеялся и положил руки ей на плечи:

— Чем так вкусно пахнет?

Она взяла его за руку и потянула в кухню. Маленькое помещение было слишком скудно обставлено для такой прекрасной стряпухи, как Клара. Но, тем не менее, ей удавалось постоянно баловать их чем-нибудь вкусненьким. Лука любил, когда Клара для него готовила. В этом было что-то интимное. Особенно если она пользовалась духовкой. Совершенно не важно, пекла ли она пироги или запекала овощи. Печка излучала тепло, не имеющее ничего нищего с бытом. Родной дом. Чувство защищенности. Летний пляж. Полуденная жара.

Они обедали за накрытым столом, неровной доской на трех шатких ножках.

Лука быстро наелся. Он ел мало. С удовольствием, но мало. Лука слегка откинулся на спинку стула, который того и гляди мог развалиться. Он довольно улыбнулся Кларе. Она протянула ему руку. Лука немедленно схватил ее:

— А теперь я хочу заняться с тобой любовью.

Когда Дора пришла домой, родители молча сидели в гостиной, каждый в своем кресле, и смотрели на дверь. Никаких «я люблю тебя». Непривычно, что отец, зарабатывающий планировкой и строительством эксклюзивных квартир и домов, в семь вечера был дома, а мама не пропадала в дорогом ресторане с очередным молодым дарованием, чьи стихи она непременно хотела опубликовать в своем маленьком издательстве.

— Кто-то умер?

Дора по-прежнему стояла в дверях. Отец посмотрел на маму, та не обратила на него внимания. Она смущенно улыбалась дочери, напоминая ребенка, который что-то натворил, но надеется, что никто ничего не заметит, и его не будут ругать.

— Мы разводимся, только и всего.

Лука занимался любовью с Кларой. Страстно и чувственно. У него в голове постоянно возникали различные картины. Он целовал ее губы и тосковал по кисти. Ласкал ее гладкое тело, словно расписывая пальцами голый холст.

— Мама влюбилась.

Голос отца звучал язвительно, насмешливо, оскорбленно и немного зло. Он снял очки, протер, надел обратно, снова снял, снова протер и опять надел. У Доры начала кружиться голова. Она перевела взгляд на маму, которая просто сидела в кресле и смотрела перед собой, будто рассматривала красивую картину.

— Разводимся. Только и всего.

— Тебе, кажется, это нравится!

— Я не выдержу с тобой больше ни дня. Не говоря уж о ночи.

— Надо же. Скажите, пожалуйста.

— Все кончено, Иван.

— Я не согласен.

— Не с чем соглашаться. Это просто так.

— Кто сказал?

— Я сказала.

— С каких пор ты начала решать такие вещи в одиночку?

— С тех пор, как больше не люблю тебя.

Дора вышла из комнаты. «Словно в дурном кино», — подумала она. Она закрыла дверь, чтобы ничего не слышать. Воцарилась неестественная тишина. Словно она была последним живым существом на земле. Она легла на кровать и включила музыку. Джаз. Все что ей нужно. И не важно, что мама считала ее слишком юной для джаза. Восемнадцать, так не пойдет, только и всего. Дора всегда была другой. Маме порой было сложно справиться с такой дочерью. Только и всего. В тихом и глубоком звучании слышался морской прибой. Любовь, вечность, смерть. Дора почувствовала, как в груди стало тепло.

— Завтра приедет Ана. — Голос Луки звучал слегка взволнованно.

Клара посмотрела на него, рассеянно и довольно улыбнулась, как будто еще не пришла в себя.

— Ну, как тебе мое новое жилье?

— Никак не могу поверить, что у тебя отдельная квартира. Прошел всего один день, мама!

— Я сняла ее несколько месяцев назад. К расставанию нужно было подготовиться. Только и всего.

— Даже слышать об этом не хочу!

Тем не менее, Дора огляделась в новой маминой квартире. Она была маленькая, даже крохотная, по сравнению с той, где еще позавчера они жили все вместе. Светло, тепло, приятно, Доре не хотелось уходить отсюда.

— Я тоже хочу свою квартиру.

Мама взяла ее за руку и повела в маленькую гостиную. Они уселись рядом на диван.

— Ты на меня злишься? — тихо, очень тихо спросила Хелена, как будто боялась услышать ответ.

Дора повернулась к матери, заглянула в ее увлажнившиеся глаза и улыбнулась. Она положила голову на мамино плечо, словно все еще была маленькой девочкой, которая, несмотря на усталость, не хочет идти спать.

— Я, правда, его люблю. — Дора понимающе кивнула, а мама тем временем продолжила: — И он меня любит.

Дора ей верила. Мама была красивой, остроумной и заботливой. И у нее был взгляд, за который любой был бы благодарен.

— Он действительно меня любит.

Раздался звонок в дверь.

— Потише, не так бурно!

Лука, смеясь, обнял сестру, так что Ана не восприняла его слова всерьез. Она висела у него на шее, продолжая его целовать. Позади нее стоял Тони, ее приятель, и смущенно улыбался. А у него за спиной стоял радостный Зоран. Клара внимательно наблюдала за ними. Как будто она здесь ни при чем. Так и было. Мысль была неожиданно очень ясной, но Луке некогда было разбираться, хотя это звучало жестоко.

Поэтому он протянул руку Тони и похлопал его по сильному плечу. Внезапно возникло несколько воспоминаний. Запах хлорки. Стоя напротив отца, Лука боролся с желанием завыть. Каждый раз, когда он видел отца, его накрывало волной любви к нему. Возможно, все объяснялось легким запахом моря, солнцем, свежим воздухом, лодкой, рыбой, теплым бризом, которые приносил с собой отец. Моментально в голове у Луки появились картины, которые нельзя ни представить, ни нарисовать. Этот голод было нельзя утолить. Отец и сын обнялись. Они не произнесли ни слова. Их взгляды встретились, и этого было довольно. Как и всегда.

— Пойдемте ужинать, Клара заказала столик в лучшем ресторане Загреба.

— Я уже понял, это значит, твоему старику придется раскошелиться. — Зоран довольно рассмеялся. Ничего не доставляло ему такого удовольствия, как давать своим детям деньги.

— Конечно, а зачем еще нужен отец — хозяин отеля? — Клара кивнула.

У Луки появилось плохое предчувствие.

По все рассмеялись. Ана обняла Тони и легонько чмокнула его в щеку. В шестнадцать не так легко демонстрировать свои чувства к мужчине в присутствии отца и брата. Мука положил руку на плечо Зорана. В дверях Лука обернулся и спросил:

— Клара, ты идешь?

— Дора, это Марк. Марк, это моя дочь, Дора.

Марк оказался молодым, высоким, симпатичным темноволосым парнем с черными глазами. Молодой. Он широко улыбнулся Доре. Обнял мускулистой рукой Хелену за плечи. Слишком молодой.

Молчание затянулось. Дора понимала это, но никак не могла заставить губы шевелиться. И не могла перестать на него пялиться. Она никак не могла поверить. Хотя кто бы не влюбился в этого парня? Несмотря на разницу в возрасте, они были очень красивой парой. И они были счастливы. Буквально лучились. Увлеченные друг другом. Как зачарованные. Даже если бы никто не говорил: «Я люблю тебя». Во всяком случае, не вслух и не перед ней.

— Мы хотим пригласить тебя на обед, отпраздновать с тобой это событие.

Дора не узнавала свою мать. Она смотрела на нее со смесью смущения, недоверия, восхищения и гордости. Дора подумала об отце, который неплохо выглядел, но был лет на двадцать старше Марка. Она чувствовала, что должна быть солидарна с папой, отклонить приглашение, оказать холодный прием этому парню и осудить свою мать. В ее голове чувство долга боролось с желаниями, как в мультфильме: утюги летели в лицо, сковородки били по голове.

— Что тут праздновать? — Голос Доры слегка дрожал, как если бы она действительно участвовала в приключениях Тома и Джерри.

— Нас.

Хелена и Марк смотрели на нее открыто. Казалось, что воздух вокруг них искрился. Доре было восемнадцать, для нее это было слишком. Она подумала об Андре. Интересно, они тоже светятся, когда вместе? Дора глубоко вздохнула. Она представила, что ей задано сложное актерское упражнение.

Жизнь могла быть такой простой. Легче, чем в любом спектакле. Чем всё, что она видела на сцене. Дора отвела взгляд, боясь заплакать. Мама дала ей время. Она знала Дору, как никто другой. Хелена знала маленькую, порывистую девочку, которой всего всегда мало. Даже если сейчас она почти выросла, некоторые вещи не меняются. Возможно, именно на это она и рассчитывала. Хелена обнадеживающе улыбнулась Марку. И Дора знала об этом.

— Я уже договорилась с Андре. Мы собирались в ресторан. — Дора смотрела в сторону. Она знала, как обмануть. Словно у нее был волшебный ящик, которым она могла пользоваться по своему усмотрению.

— Особенный повод? — спросил Марк мягким, глубоким голосом, который напомнил Доре горячую, жидкую карамель, которая неприятно липнет к зубам. Если бы у него были зеленые глаза...

— Мы, — дерзко ответила Дора и подняла на него взгляд.

Глаза Марка смеялись. Черные. Хорошо. Зеленых она бы не выдержала. В глазах Хелены, которые были такими же черными, как у Доры, появился вопрос.

— Тогда, может, отпразднуем вместе?

— Возможно.

— Ну, же, draga! Сделай нам одолжение!

— Посмотрим...

— Позвони Андре, только и всего. Скажи ему, что мы встречаемся в «Chez moi»! Это отличный ресторан.

— Довольно новый.

Дора посмотрела на них. Она не знала, что должна делать.

— Может, еще и папу позовем?

— Очень вкусно!

Рты были набиты, поэтому все воодушевленно закипали.

Лука сидел между Кларой и Аной. Время от времени он чувствовал Кларину руку на колене. Но вела она себя прилично.

— Когда собираетесь пожениться?

Ана задала вопрос между томатным супом и пахнущим чесноком рыбным рагу. Она спросила об этом просто, не готовясь заранее. В ответ несколько покашливаний, и больше ничего.

Луку мучило странное чувство, которое заставило его онеметь. Только взгляд его метался, словно канарейка в клетке. Дышать. Он должен просто дышать, держать глаза открытыми и дышать...

— Шутка, большой брат! Попался!

Ана рассмеялась, но ее никто не поддержал. Все были немного смущены.

— Ты ведешь себя по-детски. — Тони не смотрел на Ану, а только покачал головой.

Лука огляделся. Ресторан был абсолютно новым, но в нем проявились типичные черты социализма. Еда была вкусной, но официанты работали без удовольствия, ненавидя каждого посетителя. Смерть Тито ничего не изменила. Почти ничего. Возможно, это даже лучше. Смерть Кокошки тоже мало что изменила.

— Вы что, шуток не понимаете?

— Шутить можно по-разному. — Зоран серьезно посмотрел на дочь.

— Клара, скажи, ты оценила юмор?

Клара ничего не сказала. Она склонила голову над тарелкой, хотя ее спина была прямой, как и полагается танцовщице. Луке все это не нравилось. Это неправильно. Он чувствовал, как внутри у него все сжалось. Он словно растворялся в воздухе. Словно видел себя со стороны.

— Я беременна.

Лука отправился погулять, но прогулка не могла длиться бесконечно. Его одолевало неприятное чувство. Не было никакого решения, а уж тем более верного. Лука был далеко. Как если бы умер.

 

ГЛАВА 8

Это был вечер Доры. Цветы едва помещались в комнате. Друзья, поднимающие за нее бокалы. Рай. Или даже лучше. Завтра вечером она впервые выйдет на сцену как профессиональная актриса. Ее первый ангажемент. Корделия. Она мечтала об этом. Корделия, первая роль. Она так счастлива, что готова заплакать. Мир вертится вокруг нее, как она и хотела. 1984 год.

Андре был рядом. Он всегда был рядом, уже четыре года, но сегодня его лицо покраснело от волнения. Андре постоянно ее целовал, Дора смеялась, но не особенно обращала на него внимание, ведь это был ее вечер: сегодня она сдала заключительный экзамен, вернее, создала роль. На нее смотрели, молча и недоверчиво, пока один из членов комиссии не поднялся и не начал аплодировать. Крики «браво», объятия, но она все еще была Антигоной. Дора дрожала всем телом. Жанна накинула ей на плечи легкий свитер и вывела на свежий воздух, где Дора внезапно разрыдалась. Голос Жанны звучал совсем близко, но Дора не понимала ни слова, ее голова была полна впечатлений, перемешанных с солью. Она посмотрела на небо, но ничего не увидела — было слишком поздно. Лето, но не было видно ни облачка. Дора зарыдала с новой силой, таким грустным показалось ей безоблачное небо. Она продолжала громко всхлипывать, когда пришел Андре, обнял ее, поцеловал и отвел обратно на вечеринку. Притащил. Словно трофей.

— Ты же не хочешь снова заплакать?

Дора неуверенно покачала головой. В ее мыслях звучали разные голоса.

— Хорошо, а то мне нужно сказать тебе что-то важное.

Неужели и в его голове полно голосов?

— Мы не могли бы ненадолго остаться одни?

Она не имела ничего против. Нет, в мыслях Андре только бесконечные ряды цифр. Возможно, это даже к лучшему. Дора икала как пьяная. Андре тянул ее за собой в одну из комнат, она подмигивала и улыбалась попадавшимся навстречу людям. Отцу с двумя стаканами: полным и пустым. Маме с волосами, недавно выкрашенными в красный цвет. Марку, который в самом начале вечера пообещал написать для нее пьесу и посмотрел так серьезно и внимательно, что Доре стало не по себе. Она опять обрадовалась, что у него не зеленые глаза. Улыбающийся Антуан с женой. Незнакомая пожилая дама... Наконец, они оказались в комнате, где стояли узкая кровать и стул и валялось огромное количество легких курток и шелковых шалей: летние ночи в Париже могут быть прохладными, никогда не угадаешь заранее.

— Дора, выходи за меня! — выкрикнул Андре, а может быть, ей только показалось? Он редко повышал голос. Если хорошенько подумать, она никогда не слышала, чтобы он кричал. Нет. Еще никогда. — Будь моей женой!

Вместо того чтобы промолчать, Дора спросила: «Зачем?» Трудно было найти более неподходящее слово. Андре медленно опустил голову и, пока Дора искала нужные слова в «Антигоне», вышел из комнаты. Он не бежал, не спешил, но Дора никак не могла его остановить, словно их разделяли века. Он ушел. В ее вечер. Дора почувствовала, что никогда не сможет его простить. Правда, она не была в этом полностью уверена. В этот вечер, когда казалось, что всё возможно, что наконец-то всё идет так, как надо.

Она посмотрела в окно. По-прежнему ни облака. А вот этого она ему — Дора и сама не знала кому, то ли небу, то ли Андре, — никогда не простит.

Лука старался двигаться как можно тише, чтобы не разбудить женщину, лежавшую рядом. Он не знал, как ее зовут, но ему было абсолютно все равно. Точно так же как вчера, позавчера, три дня назад и весь последний год. Майя, Ивана, Анита, Ася, Вера, Бранка... Лес имен, женских тел, слабое желание новой встречи. Как пакетик мармеладных мишек. Различные по вкусу и цвету, но мало отличающиеся друг от друга. Именно поэтому Лука не любил мармелад!

Он осторожно натянул брюки, в спешке забыв застегнуть рубашку. Хорошо, что на улице лето и одежды не так много — легко раздеться и одеться. С женщинами и того проще. Стянул платье, и всё. Лука усмехнулся. Он прошел в ванную, тихо умылся. В зеркале над раковиной он увидел свое отражение: черные волосы действительно слишком отросли, глаза по-прежнему зеленые, но покрасневшие и усталые. Однако он был удовлетворен. Привет, пока! Прошлая ночь была не так уж плоха, возможно, имело смысл узнать ее имя, номер телефона. Лука снова усмехнулся. Не важно. Никакой разницы. Он вышел из ванной, из квартиры, легко сбежал вниз по лестнице.

Ночь уже не была такой темной. Внезапно он почувствовал странную тоску и беспокойство. Сегодня он отправится в Макарску. Домой.

Зазвонил телефон. Дора была смелой, как всегда говорила ее мама. Храброй и решительной, только и всего. Поэтому она тут же сняла трубку.

— Oui?

— Это я.

Конечно, кто же еще!

— Это Андре.

Да, и что?

Длительное молчание.

— Дора, ты меня слышишь?

— Да.

— Мне нужно с тобой поговорить.

— А в чем проблема?

— Я могу к тебе зайти?

— Запросто!

— Что-то с линией. Дора, ты меня слышишь?

— Слышу.

— Так я могу прийти прямо сейчас?

— D'accord.

— Я скоро буду. Дора, я...

— Что?

— Ничего. Скоро приду.

Дора положила трубку. На часах 9:52. Еще очень рано. Из ее маленькой квартиры на улице Медичи открывался вид на Люксембургский сад, Дора глубоко вздохнула. Она любила эту квартиру, парк, кукольный театр, куда часто ходила и знала наизусть все пьесы и роли. Окрестности, где поблизости находилось все необходимое. Дора всегда хотела жить здесь, и отец дал ей такую возможность, оплачивая половину арендной платы. Правда, Дора была уверена, что теперь, когда она начнет работать и зарабатывать, его помощь больше не понадобится. Она рассмеялась. Раннее утро хорошо на нее действовало. Дора чувствовала себя прекрасно. Даже приход Андре не сможет ничего изменить.

Автобус повернул, и перед Лукой открылся вид на город. Еще четверть часа, и он будет на месте. Последний раз он приезжал сюда несколько месяцев назад. Море. Ему до боли не хватало его. Рядом с морем было легче дышать. Как долго он еще выдержит без него? На октябрьской выставке в Париже будет еще тяжелее. Но из Загреба он уедет. Почти решено. Не то чтобы он был уверен в своем решении. Но ему было необходимо приехать сюда. Он чувствовал, что выбора у него нет. И ему это нравилось. В Макарске он дома. Всегда. Здесь все было осмысленно, все имело значение. И здесь было море. Никакого сомнения, что после выставки он ни на минуту не задержится в Париже. Даже если Кристиан попытается его убедить. Париж, конечно, грандиозный город, особенно для молодого художника. Такая возможность выпадает далеко не каждому. Разумеется, он взволнован, уже почти все подготовил, но кто знает, вдруг появится еще пара картин. Ему ведь действительно нравилось рисовать. Возможно потому, что все сразу становилось ясным. Внезапно. Или это усталость и нехватка сна? Нет. Не может быть.

Лука откинулся на сиденье, закрыл глаза. Поспать не получится, он почти приехал. Он мог бы снять небольшую студию. Наверняка есть дюжина чердаков, ждущих только его. А женщины есть повсюду. Кто сможет устоять перед молодым, почти знаменитым художником? Решено. После парижской выставки он вернется назад к морю.

Они въехали в город, и если бы Лука открыл глаза, то увидел бы автовокзал. И Клару.

— Мне очень жаль, я понимаю, что момент был совершенно неподходящим, не знаю, почему я так поступил, ты должна мне верить, просто поверь мне...

Дора была удивлена, но ей не хотелось этого показывать, так как она сама еще не понимала, чего хочет и что чувствует к Андре. Со вчерашнего дня почти ничего не изменилось, но она много думала о них. Даже не думала. Просто знала. Что есть другие дела, люди, другие мужчины. Есть вещи, о которых нельзя вспоминать, есть взгляды, выражения лица, которые остались в памяти навсегда и никогда не оставляют в покое. Порой ты спрашиваешь себя, что произошло, хотя сам все понимаешь. Если она разрешит, они вернутся. Но ей скоро на репетицию. Она теперь настоящая актриса, у нее есть обязательства, сроки, ей нужно учить роль, и она не может позволить себе отвлекаться. Не теперь, когда она только начинает, когда уже на полпути к успеху, когда научилась справляться с голосами в голове, когда перестала бояться. Ей двадцать два года, и она может делать что хочет, выходить замуж, когда и за кого захочет. Или не выходить. У нее впереди все, и она хочет быть свободной. Андре милый и славный, она его даже любит, и какая разница, что они четыре года вместе, ведь всё возможно, жизнь полна неожиданностей...

***

— Клара?!

Она кивнула, слегка улыбнулась, словно обрадовалась, что Лука ее узнал. Ее волосы стали светлее. Клара сильно исхудала и выглядела старше своих двадцати восьми лет, будто пережила тяжелые времена и долго болела.

Но Лука узнал бы ее повсюду: все-таки Клара была от него беременна, но ребенок не входил в его планы. И Клара сделала так, как он хотел, ему даже не пришлось ничего ей объяснять. А затем он ушел. Исчез. Он бросил ее, не сказав ни слова. Ему было стыдно, он презирал себя, но его мало что изменило. Он ушел. Она тоже уехала обратно в Макарску, где, как и он, чувствовала себя дома. Лука не переставал удивляться, что они познакомились в Загребе, будто общие корни их не сплачивали, а разъединяли. И вот теперь они стояли друг против друга, как если бы ничего не случилось. Что она вообще забыла на вокзале, как узнала о том, что он приезжает, и когда его ждать?

— Что ты на это скажешь, Дорис?

Андре произнес ее имя, как раньше, когда она была маленькой, звала ее мама. Она и сейчас иногда ее так называла, особенно если ей было что-нибудь нужно. Дора понятия не имела, о чем говорил Андре и чего он от нее ждал. Она смущенно улыбнулась, и хотела было его переспросить, но Андре крепко ее обнял, прошептав на ухо «je t'aime, je t'aime». Как будто за время ее отсутствия что- то решилось.

— Мне Ана сказала, что ты сегодня приедешь. — Клара вновь улыбнулась.

Лука чувствовал себя таким усталым, что тоже только слегка улыбнулся. Он мечтал оказаться в своей постели и заснуть. Он хотел побыть один. Лука достал сумку из багажного отделения и двинулся в путь. Клара шла рядом, и ее правая по-летнему обнаженная рука касалась его. Они по-прежнему казались парой, даже если не виделись несколько лет. Порознь они провели даже больше времени, чем вместе.

Старая темно-синяя сумка Луки пережила множество путешествий, но он ее не стеснялся и никогда не прятал в пластиковый пакет. Ему больше не хотелось ничего скрывать.

Рука Клары вновь коснулась его. И вдруг, против его воли, вернулось прошлое. Прошлое, с которым, как ему казалось, давно покончено.

 

ГЛАВА 9

Лука увидел молодую девушку. Она только что пришла. V нее были длинные темные волнистые волосы. Блестящие, словно темно-синяя чешуя макрели, которой, чтобы не утонуть, необходимо постоянно двигаться — это как- то связано с отсутствием плавательного пузыря. Высокая стройная девушка была буквально наполнена движением, даже когда просто стояла. Лука не мог отвести от нее глаз, боялся, что она в любой момент может исчезнуть.

Дора, полная надежд, вошла в галерею, принадлежавшую ее хорошему приятелю Кристиану, — приглашения у нее не было, поэтому она не знала, что ее ждет. Она осмотрелась по сторонам. Высокий молодой человек стоял около бара и смотрел на нее. Доре это ничуть не мешало. Она сняла куртку. Ей не хотелось, чтобы Андре ей помогал, пока высокий молодой человек за ней наблюдает. «Что с тобой, Дора?» — удивился Андре. После того как он сделал ей предложение, Доре казалось, что он постоянно недоверчиво за ней наблюдает. «Что с тобой?» — переспросил Андре. Дора покачала головой и ничего не ответила. Внезапно ее голова стала полной, пустой, надутой как воздушный шарик, горячей, легкой и прозрачной. Она закрыла глаза. Картины накатывались волнами. Почти обгоняя друг друга. «Что с тобой, Дорис?» — в третий раз спросил Андре. В его голосе слышалось нетерпение.

***

Лука не двигался. Он прислонился к барной стойке и задержал дыхание. Он боялся, что стоит ему вздохнуть или расслабить хоть один мускул, как девушка исчезнет. Лука так пристально смотрел на нее, что ему стало боль но, а из глаз потекли слезы. Воспоминания растворялись в пустоте, он сполз на пол. На счет не осталось времени. Он медленно исчезал. Словно страницы монографии, которую он только что перелистывал.

Дора первой подошла к лежащему без сознания юноше. Однажды с ней это уже было. Она точно знала, что должна делать. Дора присела на корточки и сделалась совсем крохотной. Ее глаза расширились. Казалось, что на бледном лице нет ничего, кроме этих глаз. Она склонилась над молодым человеком и, прежде чем Кристиан, пригласивший ее на выставку «талантливого хорватского художника», а теперь опустившийся перед ним на колени с другой стороны, смог ее отстранить, поцеловала юношу в губы. «Дора!» — в ужасе воскликнул Андре. Было уже не до церемоний!

Лука слышал нежный голосок возле своего лица: «Ты мой спящий красавец, только мой, проснись, мой принц, только мой...» Постепенно до него начали доходить другие голоса, он смущенно открыл глаза и встретился взглядом с Дорой, она улыбалась, его губы беззвучно шевелились, он не мог сказать ни слова, поэтому просто слегка улыбнулся, нерешительно поднял руку, скользнул ладонью по ее лицу, а затем коснулся длинных, темных волос. Дора еще раз едва слышно прошептала одними губами: «Мой принц, только мой».

 

ГЛАВА 10

— Не могу поверить!

— Я должен тебя хорошенько рассмотреть.

— А я тебя.

— Какая же ты красивая.

— Твои глаза не переставали меня преследовать.

— Я не знаю, что сказать.

— Твои картины потрясают!

— Да, некоторые неплохи.

— Мне уже тогда они казались невероятными.

— Ну, тогда мы были еще детьми.

— А теперь персональная выставка в Париже!

— Прошло шестнадцать лет!

Жизнь существовала только в этот момент. Вне времени. Дора знала об этом. Воспоминания — коктейль пережитого и услышанного, украшенный по краю стакана сахаром и лимонной долькой. Ингредиенты едва различимы. Но этот молодой человек — Лука. Он уже тогда был художником. Нарисовал ее портрет. Лука постоянно рисовал. Дора могла вспомнить любую мелочь. Всё, что, как ей казалось, она потеряла! Лука! Мальчик с коробкой, полной карандашей. И гляди-ка, персональная выставка в Париже! Она сидела напротив него, но на самом деле была глубоко погружена в прошлое! Это же Лука!

— Как ты живешь?

— Я стала актрисой.

— Правда?

— Играю Корделию.

— Хорошо играешь?

— Да, настоящий успех.

— Что будем делать?

— Понятия не имею.

— Тогда давай просто посидим здесь.

— Хорошо.

— У тебя есть время?

— Всё время на свете.

— А тот мужчина?

— Какой?

— Тот, что не сводит с тебя глаз.

— Я его не знаю.

— Уверена?

— Я никого здесь не знаю.

— Но...

— Трюффо умер.

— Кто?

— Трюффо.

— Не знал.

— Уже несколько недель.

— Он был твоим другом? Луке хотелось коснуться Доры, погладить ее белоснежную кожу, казавшуюся такой странной в красноватом свете барной стойки, но он боялся. Его рука дрожала. Страх был огромен. Он и сам не знал, чего боится. Точно не того, что она исчезнет. Она должна просто сидеть и смотреть на него, смеяться и задавать вопросы. Лука положил руку ей на живот. Возможно, ему было страшно, что тот мужчина подойдет и заберет ее. Прежде чем он сможет снять с нее платье. Но Дора сама сказала, что не знает его. Теперь она всегда будет с ним, такая красивая, они будут болтать и смеяться. Его тело жило собственной жизнью, и он ничего не понимал. Хотя всё было ясно.

—Я боюсь.

— Чего?

— Не знаю.

— Ну же, скажи мне.

— Того мужчину.

— Да это же просто смешно.

— А если он придет и заберет тебя?

— Он не сможет.

— Хорошо, что мы это выяснили.

— И правда, хорошо.

Дора увидела слезы в его глазах и улыбнулась, потому что жизнь прекрасна. Лука. Его имя! И все обрело смысл. Она ждала, и он пришел, не девятилетний мальчишка без мускулов, а настоящий мужчина, который выглядел так, будто никуда ее не отпустит, ладони вспотели, всё в порядке, жизнь только начинается. Она чувствовала, как его губы прикасаются к ее коже и тысяча пеликаньих крыльев — она недавно смотрела документальный фильм про них - ласкали ее живот, и всё было ясно, и хорошо, что она отказала Андре. Она ответила «нет», а он думал, что не стоит спешить, что у него есть время. А теперь всё позади, кончилось ожидание, и больше нет никаких тайн, всё складывалось просто прекрасно: через несколько месяцев состоится премьера, Лука рядом, и так чертовски хорош собой, и жизнь такая волнующая. Была другая жизнь, и в то же время не было никакой другой жизни, и так невероятно, что Лука здесь.

— Давай исчезнем.

 

ГЛАВА 11

Дора открыла дверь, и Лука вошел в ее квартиру. Она сняла пальто и повесила его на вешалку. Оно свалилось с крючка и осталось лежать на полу. Они видели только друг друга. Дора сделала шаг к нему. Лука сосредоточился на своем дыхании. Он считал. Дора обхватила его лицо ладонями, они были так близко, что Лука едва мог ее видеть.

— Дыши, — услышал Лука и повиновался. — Дыши, — услышал он и почувствовал, что летит. Словно чайка с расправленными крыльями, свободно парящая в жарком воздухе над морем.

Всё было так естественно и непринужденно, даже когда вначале, целуясь, они сталкивались друг с другом зубами и носами. Даже когда их руки переплетались, и они никак не могли коснуться ладонями кожи под несколькими слоями одежды — все-таки на дворе стоял ноябрь, — даже, если они не были уверены, где они и что между ними. Словно путешествие Жюля Верна, из которого в здравом уме никто не захочет возвращаться.

В квартире было довольно темно. Свет проникал только через выходившее на шумную улицу окно. Но либо они обладали кошачьим зрением, либо были двумя слепцами, что за долгие годы научились пользоваться другими органами чувств.

Их губы были неутомимы. Их тела соприкасались. Они были неразлучны. Случайная боль только усиливали удовольствие. Ссадины и синяки были словно желанная награда, которой гордятся. Все было ново и неизвестно, но казалось абсолютно правильным. Возможно, именно поэтому Дора стонала резко и глубоко. Лука все крепче сжимал ее в объятиях. Хватаясь, словно за спасательный круг.

— Что это было? — еле спросила она. — Мы стали взрослыми.

— Это уж точно.

— Я... люблю тебя, тебя одну, всю мою жизнь я любил тебя, только тебя. Ты словно воздух, биение сердца, ты постоянно со мной, словно море, которое я вижу, словно рыба в моих сетях. Ты и день, и ночь, и асфальт под моими ногами, и галстук у меня на шее, и кожа на моем теле, моя плоть и кровь. Ты — моя лодка, мой завтрак, вино у меня на столе, моя радость, мой утренний кофе, мои картины, ты женщина моего сердца, моя женщина, моя, моя, только моя...

— Что с тобой?

— Ничего. У меня рука затекла.

— Не страшно.

— Что случилось?

— Я занималась с тобой любовью. С совершенно незнакомым мужчиной, — рассмеялась Дора.

— Ну, уж не таким незнакомым.

— Точно. Но это было тысячу лет назад, мы были маленькие, ничего не понимали.

— Нет. Я уже тогда знал всё, что знаю сейчас. Всё.

— И это тоже? — Дора подняла голову, посмотрела на него с любопытством, ее пальцы скользнули по его ребрам. По телу Луки побежали мурашки. — А так?

Дора прижалась губами к его животу. Она еще не успела прикоснуться языком, как Лука застонал и нежно отстранил ее от себя:

— Я люблю тебя.

— И я люблю тебя.

Жизнь стала такой простой. Темнота постепенно рассеивалась, в Париже начинался серый, туманный ноябрьский день. Все было сказано.

— А что у тебя с тем мужчиной из галереи?

 

ГЛАВА 12

Лука провел с Дорой в Париже три месяца.

— Не хочу уходить, — сказал Лука на следующее утро. Дора лежала в его объятиях. Все было более чем прекрасно.

— Больше и не придется. — Мечтательный голос Доры раздавался около его плеча.

— Я никогда и не уходил.

— Тот, первый раз не считается: я была еще ребенком, и у меня не было выбора.

Казалось, она того и гляди заснет.

— Возможно, но, тем не менее, ты уехала, а я остался. Это не должно повториться.

— Хорошо, договорились. Но ты ни в коем случае не должен уходить, даже если никогда раньше не уходил. — Ее было едва слышно.

— Согласен.

— Чудесно.

— И как нам быть? Что мы теперь будем делать? — Его голос был куда бодрее, чем ее.

— Спать.

Сказано — сделано.

Лука жил у Доры.

— Мне нравится твоя квартира, большая, уютная. И здесь очень хорошо пахнет.

Засунув руки в карманы брюк, Лука ходил по комнате, рассматривая все вокруг.

— Это мой запах. После тебя.

Дора шла следом, засунув руки в карманы брюк. Его карманы.

— Разве она большая? Просто студенческая каморка.

Лука рассмеялся:

— Ты понятия не имеешь, что такое студенческая комната и сколько народа в ней может поместиться.

Он повернулся и посмотрел на нее с нежностью. Почти с восхищением. Будто в ее неосведомленности было что- то драгоценное и неповторимое.

Лука спал в Дориной постели.

Настоящей французской полуторной кровати. Лука никак не мог понять, что значит полуторная и на кого она рассчитана. Но в ней было уютно, ночью вдвоем они постоянно касались друг друга.

— Я никогда раньше не мог уснуть с кем-то в обнимку. Чувствуя чье-то дыхание на шее.

— Ты стал другим человеком, причем в рекордно короткое время. — Она рассмеялась и поцеловала его.

— Нет, я наконец-то стал прежним, тем, кем был всегда. Но без тебя...

— Вот именно, запомни: без меня есть всего лишь три точки. — Они посмотрели друг на друга, и всё стало ясно.

Порой Лука просыпался в Дориной постели и не был уверен, где находится. Ему казалось, что он в Загребе, с одной из тех женщин, с которой познакомился накануне, но затем просыпалось его обоняние, он вдыхал запах Доры, аромат ее волос, кожи, пахнущей розами. Ее ночной крем. Она говорила, что актриса должна следить за собой больше, чем любая другая женщина. В ту же секунду он сжимал ее в своих объятиях, порой Дора шептала ему — или другому гостю ее снов — что-то непонятное, ласкала в полусне, и еще с полузакрытыми глазами они начинали заниматься любовью.

Лука ел в ее маленькой столовой.

— Вкусно, — сказал Лука, положив себе еще.

— Спасибо, я хорошо готовлю, когда мне хочется. — Дора рассмеялась с полным ртом.

Они много смеялись. Никогда еще два человека столько вместе не смеялись.

— Как это называется?

— Я еще не придумала.

— Но оно должно как-то называться.

— Зачем? Разве у всех твоих картин есть названия?

— Конечно, иначе я не смогу их продать.

— Но я же не собираюсь торговать тем, что готовлю!

Они снова рассмеялись и смеялись снова и снова. Как будто им снова было шесть и девять лет.

— Это совершенно не важно! Что я скажу, если завтра поклонники, покупатели или журналисты начнут спрашивать, какое у меня любимое блюдо? Ну, знаете ли, есть такое блюдо, в нем много овощей и козьего сыра, и такой очень темный соус, возможно, с помидорами и красным вином...

Лука скорчил забавную рожу, и они оба опять засмеялись.

— Ну, хорошо, если ты настаиваешь, я назову его «Лукацони».

Дора поклонилась, а Лука ей зааплодировал, они были так счастливы, даже счастливее, чем когда им было шесть и девять.

Лука гулял с Дорой по городу.

Каждый день они придумывали небольшой маршрут, тепло одевались — на улице уже выпал первый снег — и с красными носами, стуча зубами, сопротивлялись холоду, Смеху приходил конец! Мороз так больно щипал нос, что хотелось вообще перестать дышать. Дора и Лука растирали друг другу уши, согревали дыханием лица. Дора снопа пыталась спрятаться в куртке Луки, они спотыкались, иногда падали. Они пытались рассмеяться, но у них ничего не выходило. Слишком холодно. Никаких ощущений. И они торопились в тепло.

Порой небо было не таким серым, пробивалось солнце, и появлялась пара облаков. Дора и Лука переглядывались.

— Так, le penseur!

— Oh-la-la, а мы высоко взлетели, mademoiselle!

— Но это так, смотри быстрее, пока ветер его не унес или не изменил.

— Не превратил в собор, башня которого разрушена при бомбежке.

— Ты не должен рассказывать историй, это фигуры, а не события! И нет там никакого собора! Нельзя выдумывать. Потому что облака не нужны, если можно просто...

— Да, я вспомнил! Все как тогда!

— Что значит, как тогда?

— Когда всё не по-твоему...

— Что значит не по-моему?

— Ты сразу же начинаешь грустить или реветь...

— Я не реву, даже никогда не плачу!

— Или злишься и не хочешь больше играть.

— Ты ведешь себя по-детски, глупо, я не верю, что ты действительно так думаешь!

Дора отвернулась и с поднятой головой быстро пошла прочь.

— Ну, снова. — Он рассмеялся и крикнул ей вслед: — Пойдем купаться? К утесу?

Лука позволял Доре водить себя по городу и рассказывать.

Сначала она показала ему кладбище на Монмартре. Они провели там бессчетное количество часов: Дора хотела, чтобы он увидел могилу каждой знаменитости, хотя он их и не знал. Дора не могла насмотреться на эти серые холодные камни. В ее голове было полно имен, которые звучали особенно величественно, потому что их произносила она.

Затем последовал целый ряд достопримечательностей, которым, как известно, нет числа в Париже — словно весь город состоит из выдающихся зданий и памятников! За каждой дверью произошло важное историческое событие, в каждом доме родился известный человек! Лука чувствовал усталость при одной только мысли о следующем дне и тех тайнах, которые были не такими уж загадочными, так как большинство из них описаны в путеводителях. Иногда Луке хотелось просто ничего не делать, закрыть глаза, представить себе свои картины. Но Луки не мог не поддаваться очарованию этого неповторимого ни рода, оказавшись в его власти, как Дора и миллионы других людей. Хотя для него важнее всего было то, что это Дорин город.

Лука ждал Дору, пока она была в театре.

Иногда ему приходилось отпускать ее одну, целовать, обнимать напоследок, касаться ее волнистых волос и смотреть, как она исчезает в дверях квартиры или в здании театра, если он ходил ее провожать. В его жизни наступало затишье. Ему оставалось только снова и снопа смотреть на часы, которые, казалось, остановились.

Он мог использовать это время, чтобы позвонить отцу или Ане, но он этого не делал. Не хотел. И ему не хотелось думать, почему он не хочет с ними говорить. Поэтому он смотрел на часы, которые наверняка остановились.

Но затем, в один из этих бесконечных часов одиночества, Лука открыл для себя человека, который помогал ему забыть об ожидании. Пабло Неруда. Лука никогда раньше не слышал об этом поэте, пока не нашел книгу у Доры на полке. «Стихи капитана» и «Сто сонетов о любви». Лука никогда не интересовался поэзией. Ему всегда не хватало чего-то, чтобы понять ее. Но эти стихи напомнили ему jugo, дождливый хорватский южный ветер, от которого становится трудно дышать. От него невозможно спрятаться. Голова сама поворачивается навстречу ветру, позволяя ласкать себя и обнимать. Лиши меня хлеба, лиши меня воздуха, не лишай меня лишь твоего неповторимого смеха. Какой легкой может быть лирическая поэзия.

Этого он не знал.

Любовь моя, мы обрели друг друга, исполнившись жажды, испили всю нашу воду и кровь, мы обрели друг друга, исполненные голода, вгрызаясь в плоть, как огонь, оставляя раны позади себя.Как просто и ясно. Даже если каждый день, каждый час ты чувствуешь, что со сладостью предназначена только мне, цветок восходит па губах твоих, чтобы найти меня. Ах, любовь моя, любовь, огонь повторяется во мне, ничего не померкло, ничего не забыто, моя любовь питается твоей, и, пока ты живешь, любимая, твоя любовь меня не оставит.

Лука на миллион процентов был уверен, что Неруда должен был знать их с Дорой, что все стихи написаны только дня них. Он захотел выучить испанский. Ему хотелось попить язык Неруды. Лука едва мог дождаться прихода Доры, чтобы вместе с ней прочесть стихотворение вслух. Словно бесконечный разговор.

Лука помогал Доре разучивать роль.

Она смеялась до слез.

— Ты не можешь со мной репетировать, ты же не знаешь французского! — Она целовала его губы, каждую складочку, каждый уголок.

— Конечно, могу, вот послушай! — И он воспроизводил ряд звуков, которые ничего не значили.

Слушать его было невозможно, и Дора хохотала.

— Ну что, правильно?

Дора только влюбленно смотрела на него и гладила по лицу.

— Впрочем, мне необязательно говорить по-французски, я просто должен следить за твоими словами и подбросить реплику, если понадобится.

Лука положил перед собой текст, и глубокая склад» пролегла у него между бровей.

— Хорошо. Тогда чего же ты ждешь, начинай, mon сарtaine ! Только не будь ко мне слишком строг, если я забуду какое-нибудь слово.

— Увидишь, я буду беспощаден! Наказание будет про сто ужасным, берегись...

И что же они сделали? Рассмеялись, конечно. Словно смех стал неизлечимой болезнью.

Лука ходил на репетиции.

Если Дора ему разрешала. Тогда он сидел в самом конце зрительного зала, почти в последнем ряду, и вслушивался в звуки ее голоса. Находиться там было для него наградой, пусть он почти ничего и не понимал. Лука знал, о чем идет речь, но слова, которые актеры произносили на сцене, оставались для него загадкой. Ему было все равно, ведь он мог видеть и слышать Дору, любоваться и даже немного ревновать, когда старый король в конце пьесы слишком долго держал ее на руках. Это чувство было для Луки новым — по крайней мере, в отношении женщин. Лука все еще хорошо помнил Дору в первый день в детском саду, ее сказочную, несравненную, безупречную сумку, которую он не мог получить. Тогда он ревновал. Хотя скорее то была зависть. Он хотел завладеть сумкой, и ему не мешало, что она принадлежит Доре. Но сейчас ему было далеко не все равно, что тот мужчина тоже имеет право — должен! — до нее дотрагиваться. Это часть Дориной работы. Лука громко сглотнул. Что еще ему предстоит? Поцелуи, любовные ласки, постельные сцены?! Внезапно ему стало дурно, и пришлось сбежать в мужской туалет. Умыться холодной водой, чтобы больше не видеть подобных образов, ведь они возникали только в его воображении.

— Ну, как? Как я? Тебе понравилось?

Лука долго молчал, затем обнял ее и крепко прижал к себе:

— Я тоже тебя люблю, ljubavi moja jedina.

Благодаря Кристиану, Лука снял небольшую мастерскую, где каждый день мог часами стоять у мольберта. Он работал, и это его чрезвычайно радовало. Правда, он приходил в студию только тогда, когда Дора была занята, и у нее не было на него времени. Возможно, именно потому, что Дора всегда находила для него время, Лука начал рисовать быстро, очень быстро. Он еще никогда не работал с такой скоростью. Лука мог рисовать буквально с закрытыми глазами, картины рождались легко, как фотографии. Нажал на кнопку — и готово. Его приводила в восторг новая манера покрывать холсты красками. Лука удивлялся, когда, рассматривая готовые картины, видел перед глазами нечто неописуемое, созданное грунтовочной, плоской волосяной и круглой кистью. Даже если он не знал, что это, он был уверен, что это хорошо, даже очень хорошо. Как и его новая жизнь. Лука знал, что в тот момент уже был всем, кем когда-либо будет.

С помощью того же Кристиана Лука продал пару картин.

С тяжелым сердцем. Обе были его любимыми, сердце начинало биться быстрее, когда он смотрел на них, кроме того, одну он мечтал подарить Доре. Но покупатель хотел именно эти две, и Лука согласился, потому что ему были нужны деньги: для себя, для Доры и для всего того, что еще произойдет. Лука чувствовал, что много чего еще случится, он хотел быть готовым, ничто не должно сорваться только потому, что у него нет денег. Он был уверен, что может продать в Париже все свои картины. Лука поручил Кристиану заняться этим:

— Пусть ничего не останется, когда мы вернемся обратно к морю, продай все!

Кристиан удивился и вопросительно поднял брови, которые выщипывал в тонкую линию. Между ними вспыхнул по-детски глупый и бессмысленный спор, какой мог возникнуть только между двумя неженатыми мужчинами среднего возраста.

— Дора уедет из Парижа?

— Само собой, после премьеры, когда она... Я не знаю, но полагаю, что да.

Лука неуверенно посмотрел на приятеля с надеждой на одобрение:

— Что ты думаешь? Поедет она со мной?

— Не знаю. Просто не могу себе этого представить.

Его слова поразили Луку так, словно Кристиан выплеснул на него банку черной краски. Он начал считать. Но Кристиан, знавший о его запасном выходе, положил Луке руку на плечо и сказал:

— Просто продолжай рисовать, и всё образуется.

Лука рисовал, Кристиан продавал картины, а Дора была на седьмом небе от счастья.

Лука ходил по выставкам и музеям.

Иногда один, иногда вместе с Дорой. Она прекрасно разбиралась в искусстве. Часами, вначале почти ежедневно, они бродили по залам Лувра. Молча сидели и стояли перед шедеврами всех эпох. Любое слово было бы лишним. Особенно перед картинами импрессионистов из собраний Жана Вальтера и Поля Гийома в отреставрированном и вновь открывшемся музее «Оранжери», которыми они никак не могли насытиться. Сколько имен! Лука знал их все, как будто бы это были его старые друзья, всю жизнь оберегавшие его. Лука был в восторге. Он так стиснул руку Доре, что ей стало больно, но она промолчала. Она знала, это значит, что он буквально ослеп, оглох, онемел от переизбытка чувств. Одержим, ведом страстью.

— Я один из них, — тихо сказал Лука. — Один из них.

Лука обедал с Дорой в маленьких уютных ресторанах, где прекрасно готовили.

Еда — настоящее искусство. Она напоминала его кар-тины, особую смесь красок, которая хоть и получалась случайно, но от этого, а может, как раз поэтому была не-забываема. Он пробовал всё, ему было любопытно. Порой в ресторане Лука пытался заказывать самостоятельно, тогда официант усмехался, улыбался, смеялся или обижался. Когда Лука произносил названия блюд, это звучало по-французски — все-таки он был музыкален и уже некоторое время провел в Париже, — но эти сочетания звуков ничего не значили, и, если бы не Дора, Лука умер бы с голоду.

— Что бы я без тебя делал?

— Умер.

И всем все было ясно.

Дора подарила ему том стихов Неруды на испанском.

***

Лука познакомился с Дориной лучшей подругой Жанной.

И, naturellement, с Папу. Все вместе они ходили в парк Монсо, девушки, смеясь, рассказывали ему веселые истории из их детства. Лука с завистью думал, как хорошо бы ему было вместе с ними. Несмотря на то, что Папу был уже очень стар и передвигался с трудом, Лука с легкостью мог себе представить, каким диким и необузданным тот был я молодости. В голове рождалось множество образов, некоторые картины появлялись уже в мастерской. Одну из них он подарил Жанне, другую — Доре.

— Дора никогда о тебе не рассказывала, хотя я ее лучшая подруга!

— Я просто тебя забыла. Жанна говорит правду. — Дора с любовью посмотрела на Луку.

— Ты не хотела обо мне вспоминать, — поправил Лука.

— Не понимаю я этого. — Жанна сидела между ними в кафе, смотря то на одного, то на другого.

— Мне было очень больно вспоминать. Я думала, что не переживу разлуки. Поэтому я забыла обо всем. — Голос Доры дрожал.

Лука с тревогой посмотрел на нее:

— Но сейчас я здесь. И никуда не уеду.

Он протянул руку через стол и нежно погладил Дору по лицу. Закрыв глаза, Дора прижалась к его ладони. Улыбка скользнула по ее губам, словно легкий ветерок.

— Сумасшедшая история, — простонала Жанна и заказала себе еще бокал вина. Да что там, целую бутылку! На всех.

***

Луки отправился с Дорой к ее маме.

— Невероятно! Просто не могу поверить! Как в романе! Я бы его с удовольствием издала! И я тебя тут же узнала, правда. В тебе все еще виден тот маленький мальчик, особенно в глазах. Они мне кого-то напоминают, Дора, кого же мне они напоминают, зеленые, глубокие и ясные? А, Дора? А твои картины просто потрясающие, словно из другого мира, только и всего! Что скажешь о небольшом альбоме твоих работ? Это можно устроить. Все-таки не могу поверить! Столько лет прошло! Такое случается не каждый день. Запомните, дети, с вами произошло нечто особенное. Родство душ, как сказал Марк, когда я ему рассказала. Лука, ты непременно должен с ним познакомиться, вы наверняка поладите, вы же оба художники! Дора, представляешь, они оба художники! Я так рада, тебя видеть. Как вспомню, как вы были тогда неразлучны, словно две слипшиеся макаронины! Просто чудесно! Нам нужно чаще видеться, выбираться куда-то. Как я рада, что вы нашли друг друга. Так и должно быть. Правильно, только и всего. Тогда я думала... Но нет, не будем говорить об этом, сейчас всё чудесно. Да, моей Дорике тогда было не легко...

Лука отправился с Дорой к ее отцу.

После второй рюмки коньяка Иван смущенно рассмеялся:

— Да, необыкновенная история произошла с вами... — Он налил себе еще коньяка. — Уверены, что не хотите? — Отец Дорис кивнул на бутылку.

— Нет, спасибо. Я пью только вино и не хочу позориться перед вами...

Лука рассмеялся, он был тоже немного смущен. Он нащупал руку Доры и слегка ее пожал. Она здесь. Хорошо.

— Что вы собираетесь теперь делать? Какие у вас планы? — Иван снова сел в старое кресло. Оно не было ни новым, ни современным. Дора знала, что именно поэтому оно так хорошо подходит ее отцу. Ей было больно это видеть.

— Не знаю. — Лука посмотрел на Дору и рассмеялся. — Мы еще об этом не говорили.

Дора засмеялась в ответ. Если бы они не были так влюблены, им бы уже плохо стало от того, как много они смеялись.

— Спроси, что попроще, папочка.

Дора старалась не грустить. Она попыталась подавить чувство отчаяния, которое охватывало ее в присутствии отца, — все-таки это ее профессия. Лука это видел. И думал, что за этот этюд она вряд ли бы получила Золотую пальмовую ветвь.

— Как долго вы еще пробудете в Париже? — Иван смотрел на них, словно хотел сказать: «Смотрите, как надо! Так же легче, правда?»

Дора снова засмеялась, подошла к отцу и поцеловала его в щеку. Лука покачал головой, его взгляд упал на грязный белый ковер.

— А что вы скажете про катастрофу в Индии? Четыре с половиной тысячи погибших, разве можно такое представить!

Лука любил Дору.

Всю свою жизнь. Эту любовь он не мог ни с чем сравнить. Ни с чем, что он знал. Он думал о маленьком мальчике и его лучшей подружке, о том времени, когда он еще шал, что люди могут просто исчезать. Даже если об этом сообщают заранее. Это ничего не меняет. Их больше нет. Думал ли он тогда, что они смогут увидеться вновь? Он не знал. Но сейчас он здесь, она рядом и всё в порядке. Дора любила его. Он ее. Пока тебя не было, любовь, не было у меня ничего, и я колебался меж улицами и вещами. Им не было счета, и не было имени им: мир состоял из воздуха и ожидания. Дора, смеющаяся до слез, была его небом, его водой. Лука не удивился, если бы сам начал писать стихи. Хотя зачем? Никто не может написать лучше Неруды. Он уже все сказал. Не стоит пытаться улучшить то, что и так совершенно.

Лука был счастлив. Настолько счастлив, насколько во-обще можно быть счастливым. Лука даже не думал о Макарске. У него было почти все, что ему нужно. Разве что моря не хватало.

Через пару недель после выставки Лука все-таки позвонил отцу:

— Tata, это я. — И смущенно замолчал.

— Лука, sine, как ты? Все в порядке? — Голос Зорана был спокоен.

— Да, замечательно, не волнуйся.

— Хорошо.

— А у тебя там как?

— Очень хорошо.

— Как дела в гостинице?

— Ничего особенного. В «Сильвестр» приехало почти сто человек, которые хотят отметить здесь торжество.

— Ну, это же хорошо.

— Да.

— Для дела.

— Точно.

— Ходил рыбачить?

— Да, в эти выходные.

— И как?

— Плохо. Очень плохо.

— Бывает.

— Да, я знаю.

— Ну, пока.

— До встречи, sine.

Еще один раз Лука разговаривал с Макарской. С Аной. Это была совсем другая история.

— Это я.

— Лука, где ты? Что ты делаешь? Когда вернешься? — Ану беспокойство не лишило ее дара речи. Кого угодно, только не ее.

— Не знаю.

— Что случилось? Где ты пропадал?

— Я все еще в Париже.

— Что ты там делаешь? Ты же собирался вернуться самое большее через две недели? — В голосе сестры слышался упрек.

— Знаю.

— Что значит, ты знаешь?! Просто приезжай домой!

— Посмотрим.

— Что это значит?!

— Я еще позвоню.

Ты должен поговорить с Кларой. Она молчит, но сходит с ума от беспокойства. Ты не должен был просто так исчезать...

— Я перезвоню.

— Лука, что случилось? Я не могу тебе ничего сказать по телефону...

— Тогда приезжай! Так дело не пойдет!

— Все в порядке, Ана. Правда.

— Ты так и не скажешь?

— Я перезвоню.

— Не забудь позвонить Кларе!

— Ана, пока.

Он не позвонил Кларе. Естественно, нет. Нет никакой Клары. Она есть в какой-то другой, не в его жизни. Его жизнь — это Дора. Но ей ни слова. Он хотел сохранить Дору как можно дольше только для себя.

Все это время он любил ее. Страстно. Безусловно. Всю целиком.

 

ГЛАВА 13

Мужчина из галереи позвонил на следующее же утро. Он звонил много раз. Дора узнала его по настойчивости звонков. Спешке. Нетерпению и неукротимости. Только цифры в голове. Нет, это несправедливо, нечестно. Дора не стала подходить к телефону, потому что Лука был у нее и у них были дела поважнее. Дора рассмеялась, она взрослела по ускоренному курсу. Она была счастлива. Ей не хотелось телефонных разговоров. Не сейчас. Хорошо бы никогда. Но Дора знала, что это невозможно. Так что когда-нибудь придется поговорить, но не сейчас. Телефон звонил весь день напролет.

— Это тот мужчина из галереи? — спросил Лука.

— Возможно. — По ее тону было понятно, что она не хочет говорить об этом.

Так прошел день.

Через день, ровно в 8:15, Дора уселась на кушетке рядом с телефоном и набрала номер, который за прошедшие годы выучила наизусть. Время было выбрано идеально: Андре уже собрался на работу, но еще не вышел из квартиры. Все было хорошо продумано. Звонок. Дора немного взволнована, потому что раньше никогда так не делала. Звонок. Для длинного разговора не хватит времени. Только договориться о встрече. Звонок. Никаких объяснений.

Звонок. Никаких вопросов и ответов. Только договориться о встрече...

— Oui? Это я.

Молчание.

—Дора.

— Я понял.

— Мы можем встретиться?

— Зачем?

— Я хочу кое-что сказать тебе.

— По телефону нельзя?

— Лучше не по телефону.

— Как хочешь.

— Сегодня подходит?

— Ты спешишь? Молчание.

— Ну, хорошо.

— Я могла бы заехать к тебе.

— Ко мне?

— Или можем встретиться на вокзале.

— На вокзале?

— Ладно, решай сам.

— Может, «У Альфредо»?

— Я не хочу есть.

— Тогда в джаз-клубе.

Молчание. Как будто она раздумывала.

— Нет. Встретимся в кафе «Бланш».

— Но мы там никогда не были.

— Вот именно.

— Да?

Молчание.

— Я понимаю.

— В пять?

— Слишком рано. У меня в четыре совещание.

— Хорошо, тогда в шесть?

— D'accord.

— До встречи.

— Пока.

На пороге Дора и Лука обнялись. Он расцеловал ее н щеки. Ее глаза казались огромными, лоб был задумчиво нахмурен. Затем они поцеловались в губы, и Дора ушла. Ее удаляющаяся спина говорила четко и ясно: Дора знает, что делает. Все будет хорошо.

Андре ждал, сидя за столиком в углу. Он выглядел не слишком хорошо. Доре было больно видеть его таким. Он поднялся ей навстречу. Сначала, как обычно, улыбнулся, казалось, один ее взгляд может сделать его счастливым, затем он побледнел, его лицо стало похоже на маску. Андре знал, зачем они встретились. Естественно, он знал. В кафе, где они были в первый и, возможно, в последний раз. Прежде чем сесть, Дора нежно погладила его по лицу. Вернее, она хотела его коснуться, но Андре слегка отклонился назад, и рука Доры повисла в воздухе. Она должна была догадаться. Пути обратно нет.

— Андре, я ухожу от тебя.

— Что? — Он был удивлен даже не тем, что она сказала, а той непосредственностью, с какой она это сделала.

— Я ухожу от тебя.

— Как же так?

— Это будет честнее.

— Но отношению к кому?

— К тебе и ко мне.

— Но я люблю тебя.

— Да, я знаю. — Доре было трудно смотреть Андре в глаза.

— Тогда почему?

— Ты мне нравишься...

— Я тебе нравлюсь?! Нравлюсь?! — Его голос становился все громче.

— Да, ты же знаешь, — еще тише сказала Дора.

— А любовь? Ты меня любишь?

— Я не знаю.

— Мы четыре года были вместе, и ты не знаешь?

— Это еще одна причина, по которой нам нужно расстаться.

Некоторое время Андре молчал. Он думал, глядя на Дору. Казалось, он не мог понять ее логику. Внезапно его лицо просияло.

— У тебя была интрижка на одну ночь, тебе понравилось, и ты решила, что можешь меня бросить. Но это неправильно. Мне все равно. Я переживу. Если помнишь, я сделал тебе предложение. Навеки вместе. Мне плевать. Я люблю тебя.

— Навеки вместе. — Дора повторила его слова, как в трансе. А затем неожиданно громко добавила: — Я люблю другого человека.

— После одной ночи?

Дора молчала. Ей не хотелось ничего объяснять.

— Mon dieu! Вы, женщины, бываете так глупы!! Все одна ночь?! Было так хорошо? Что он с тобой сделал? Околдовал?

Дора молчала. Не было никакого смысла что-то говорить. Навеки вместе. Только это имело значение.

— Ты хоть знаешь, как его зовут? Или на эти мелочи времени не хватило?

— Лука, — она ответила так, словно промолчать означало отречься. Только не сейчас, когда она вновь обрела его.

— Лука? Художник? С выставки? Так это был он? — Сначала Андре удивился, а затем громко рассмеялся: — Разумеется, главный герой!

— Его зовут Лука. — Дора была рассеянной, по ее лицу блуждала мечтательная улыбка. Она купалась в волнах Средиземного моря. Но Андре этого не замечал. Никто не мог бы этого увидеть.

— И ты его любишь? После одной ночи? — Андре громко сглотнул, будто сама мысль об этом не давала ему дышать. — Всего одной ночи?

— Нет.

— Тогда как же?

— Я люблю его всю жизнь.

Андре непонимающе смотрел на Дору.

— Буквально всю. — Лицо Доры сверкало, словно короткое платье на фигуристке.

Андре потерял дар речи.

— Мой Лука! — Наконец-то она могла смотреть на Андре с чистой совестью. — Мой Лука! — Она не могла скрыть радости в голосе. Ее чувства были сильнее, чем все старания причинить как можно меньше боли Андре.

— Сказочный принц? — Андре был так изумлен, что не смог придать своему голосу столько язвительности, сколько собирался.

—Да, mon prince charmant.

 

ГЛАВА 14

Решено. Пролито немного слез, Лука всего лишь трижды начинал считать, но безрезультатно. Все улажено. Оговорено. Подготовлено. Не успеют они оглянуться, как снова будут вместе. Когда и где именно — нужно еще обсудить, но, слава богу, есть телефон. Они смеялись в темноте спальни, где, не переставая, занимались любовью. Решено, Лука позвонил и сообщил отцу. Зоран обрадовался. Дора стояла рядом и старалась улыбаться. Его удача стала ее потерей. Решено. У Доры не было чувства, что она умирает. Пока нет. Лука еще здесь, она может коснуться его рукой. Он может заняться с ней любовью. Заполнить ее и ее жизнь.

На вокзале было ветрено. Начало февраля, снова шел снег, но они едва обращали на него внимание. Мимо них по перрону могли промчаться четыре рыцаря Апокалипсиса, они бы и их не заметили. Все растворилось в песне прощания. Так всегда бывает, когда нас покидает любимый человек... Конец всему. Все слова уже сказаны. Дора больше не плакала, а Лука продолжал дышать. Чудесно. Все улажено.

— Хорошо, что ты едешь поездом.

— Почему?

— Тогда ты будешь медленнее уезжать от меня. У нас будет больше времени.

Дора поцеловала его нежные холодные губы.

— Mefalta tiempo para celebrar tus cabellos? —Лука сжал ладонями лицо Доры и улыбнулся ей. Они договорились быть мужественными.

— Я все время задаюсь вопросом, ты действительно понимаешь, что говоришь, или просто заучил наизусть? — Дора дрожала.

— Проверь.

— Хорошо, тогда расскажи мне.

— Мне мало времени, чтоб волосы твои воспеть. — Он самодовольно посмотрел на Дору.

— Неплохо. Но это просто. Скажи еще что-нибудь, — весело попросила Дора.

— Ты шутишь? Хочешь посоревноваться в знании стихов Неруды?! Неслыханно! Устыдись, маленькая нахалка!

— Неужели и это Неруда? — У нее опустились уголки губ. — Слабовато, mon amour.

— Ато el trozo de tierra que tu eres, porque de las praderas planetarias otra estrella no tengo. Tu repites la multiplication del universe.

Прохожие с любопытством смотрели на читающего стихи Луку.

— Неплохо! Вот теперь видно, что ты знаешь, о чем говоришь.

Дора была растрогана. Она пыталась сделать вид, что ничего не произошло, но чувствовала, что слова перестают ее слушаться.

— Спасибо. Возможно, дело в том, что я и вправду знаю: Я люблю тот кусок земли, который ты. Нет у меня среди планетных полей другой звезды. Ты повторяешь умножение Вселенной.

Дора рассмеялась:

— Ну, да. Тебе лучше все-таки заниматься твоими красками.

Они оба замолчали. Мимо спешили люди. Вокруг было шумно, холодно и пахло затхлостью.

— Это была не лучшая идея.

— Да. Неруда не всегда подходит под настроение.

— Дело не в этом. Просто я начинаю скучать по тебе. Хотя ты все еще здесь передо мной.

— Он хочет, чтобы я остался.

— Так останься.

— Дора.

— Я знаю.

— Мы скоро снова увидимся.

— Да, я знаю.

— Не плакать.

— Я плачу только тогда, когда ты считаешь.

— Что ты имеешь в виду?

— Я вижу, как движутся твои губы, как твои глаза прячутся под веками.

— Но я все еще смотрю на тебя. Я не могу перестать тобой любоваться.

— Останься.

— Дора...

— Я думаю, мне не нужно здесь быть.

— Тогда ты тоже не попрощалась со мной.

— Когда?

— Когда я ждал тебя на нашем утесе. А ты так и не шла.

— Я не очень хорошо помню, что было тогда.

— Я тебя ненавидел.

— Не верю.

— Я хотел умереть.

— Я уверена, что хотела прийти. Ты был для меня всем, меня увезли, и я ничего не могла с этим поделать. Я была еще очень маленькой. Что я могла, только плакать и проклинать свою жизнь. Я лежала на кровати, смотрела на картину, что ты мне нарисовал, думала о тебе и... — Дора была больше не в состоянии стоять на ногах. Луке пришлось крепко сжать ее в объятиях, чтобы она не упала на грязный перрон. — Я всё вспомнила! Всё! Теперь все снова ясно! — Ее ликующий голос был еле слышен.

Лука боролся с целым миром. И с Дориным волнением. Она едва держалась на ногах. Но вдруг она выпрямилась и растерянно посмотрела на него. Но кого же она видела перед собой? Луке стало страшно.

— Ты никогда не вернешься. Ты сейчас уедешь, и мы больше никогда не увидимся...

— Дора, есть только ты и я. Сейчас мы уже взрослые, никто не может нас разлучить или помешать нам провести всю жизнь вместе. Так есть и так будет всегда.

Лука знал, что у него мало времени. Ему не хватало воздуха. Он почувствовал, как его веки закрылись, и он начал считать: раз, два, три, четыре, пять... Дорин поцелуй вернул его из темноты. Всё случилось слишком быстро.

Подошел поезд. Вовремя. Как часто поезда приходят вовремя?! Особенно во Франции?! Где те прекрасные времена, когда поезд нужно было ждать полчаса, а иногда и целый час?! Поезд пришел. Стоянка две минуты. Больше нет времени на разговоры. Лука поднялся на подножку.

— El amor supo entonces que se llamaba amor . Y cuando lib vanter mis ojos a tu nombre tu corazon de pronto dispuso nil camino. Семьдесят третий сонет. Непременно прочти, там есть ответы на всё. Думай об этом! Непременно думай об этом!

Поезд тронулся.

Поезд покинул вокзал и уже скрылся из виду. Маленькая удаляющаяся змейка. Исчез, будто его никогда и не было.

Дора продолжала стоять на перроне.

Лука.

Ей было страшно.

 

ГЛАВА 15

Это было длинное путешествие. С множеством остановок. «Доре бы понравилось», — подумал Лука. Он очень медленно удалялся от нее. В поезде, на вокзале, в автобусе Луки крепко сжимал томик Неруды в руках. Жизненно важную пуповину. Живительный эликсир. Спасательный круг. Все сразу. Стихи были гарантией, что все сказанное, прочувствованное и пережитое правда, а не плод воображения, который может исчезнуть.

Автобус повернул, и впереди показался город. Еще четверть часа, и он будет на месте. Последний раз он приезжал несколько месяцев назад. Море. Ему до боли не хватало его. Рядом с ним легче дышать. Ему не хватало Доры. Он мог дышать только, когда Дора была рядом. Лука прикрыл глаза и начал считать: раз, два, три, четыре, пять, шесть... Он начал ощущать легкость беспамятства... Нет, он не имеет права, он обещал Доре. Она на него рассчитывает. Все должно случиться быстро. Едва я покинул тебя...

Почти решено. Не то чтобы он был уверен в своем решении. Ему было просто необходимо приехать. Он чувствовал, что выбора нет. И ему это нравилось. Именно этого ему и хотелось. Лука вновь обрел свою жизнь. Неожиданно. Рядом с Дорой он дома. Всегда. Только рядом с ней все осмысленно, всё имеет значение. И море. Внезапно все стало таким ясным. Или это от усталости? Два дня в пути, почти без сна. Нет. Не может быть. Всё стало иен еще несколько месяцев назад. С одного взгляда. С одного слова. Даже до того, как первое слово было произнесено. Внезапно, удивительно и в то же время так просто, скреплено первым же поцелуем.

Лука откинулся на сиденье и закрыл глаза. Поспать не получится, он почти приехал. Дора, где же ты..? Я ощущал меж галстуком и сердцем, чуть правее, какую-то межреберную тяжесть лишь потому, что вдруг исчезла ты. Дора.

Решено. Даже раньше, чем он ей пообещал. Даже раньше. Все сходится. Он очень устал.

Они въехали в город, и если бы Лука открыл глаза, то увидел бы автовокзал. И Клару.

Клара?!

Она кивнула, слегка улыбнулась, словно обрадовалась, что Лука ее узнал. Ее волосы стали длиннее. Клара поправилась и выглядела старше своих двадцати девяти лет, будто пережила тяжелые времена и была больна. Долгое время. Больна или несчастна — или покинута и забыта.

Но Лука узнал бы ее повсюду. Он не видел ее несколько месяцев, не говорил с ней и никому о ней не рассказывал. Он ни капельки по ней не скучал, не думал о ней, за последние месяцы она превратилась в крохотную частичку его жизни. Что она вообще делала на вокзале, как узнала о том, что он приезжает и во сколько...

— Мне Ана сказала, что ты сегодня приедешь. — Она вновь улыбнулась. — Это уже второй автобус. Я собиралась подождать еще следующий.

Лука чувствовал себя таким усталым, что тоже только холодно улыбнулся. Так обычно улыбаются чужим людям, когда не знают, что сказать. Он мечтал оказаться в постели и заснуть. Он хотел побыть один. Лука мечтал позвонить Дope. Ему было необходимо немедленно услышать ее голос. Он достал два чемодана из багажного отделения двинулся в путь. Клара шла рядом, и ее правая рука в теплой куртке — на улице все-таки был февраль — касалась его. Они шли рядом и по-прежнему казались парой, даже если они не виделись несколько месяцев. Порознь они провели даже больше времени, чем вместе. Парой их можно было назвать весьма условно. Они не так часто виделись, несколько раз переспали, хотя у него были и другие женщины, ходили пару раз в кино, катались на лодке. Ничего серьезного, просто развлечение. Не было никаких обещаний или чего-то подобного. Клара не возражала. Она даже ни разу не спросила, любит ли он ее. Он тоже после всего, что они вместе пережили, и того, как все плохо закончилось, никогда не интересовался, чего она от него ждет. Ему было безразлично. Клара была одной из многих. В бесконечном хаосе ожидания, которое могло длиться вечно. Но, слава богу, Дора не Годо. Она вернулась. Дора. Он должен немедленно услышать ее голос.

Клара взяла его за руку, будто хотела задержать, но внезапно он сам остановился и повернулся к ней. Все произошло без его согласия. Без предупреждения. Лука был застигнут врасплох. Он не мог ничего сделать с тем, что говорила Клара, эти слова было не удержать, как и реальность, скрывавшуюся за ними. Лука был абсолютно беспомощен, никто не мог ему помочь, ничто не могло его защитить. Даже Неруда. Который знал его, как никто другой, знал о его любви к Доре. Даже Дора не могла помочь. Его Дора. Ничего нельзя изменить.

— Я беременна.

И наступила ночь, и казалось, что день уже никогда не настанет. Дора.

Вот теперь на самом деле все решено. Теперь, и только теперь. Окончательно.

 

ГЛАВА 16

Дора бежала домой. Каждый вечер, после каждой репетиции она спешила домой, садилась возле телефона. И ждала. Так проходили дни, множество бесконечных дней. Лука позвонил только раз, с вокзала в Венеции, где ему пришлось сделать пересадку. А затем... Может, у нее сломался телефон? Но он был в порядке, она проверяла. Может, он забыл ее номер? Она не могла такого представить. Может, он умер? Она запрещала себе даже думать об этом. Тогда что?!

Дела Доры шли плохо. Она никак не могла сосредоточиться на работе, бродила повсюду, словно привидение, и спрашивала себя, что же могло с ним произойти. Хелена, Жанна и даже отец пытались ее успокоить: он очень занят, ведь ему нужно многое уладить, чтобы скорее вернуться к ней, может, он звонил, когда ее не было дома... Нее были уверены, что Лука любит Дору, и они обязательно будут вместе. Они пытались всячески отвлечь ее. Но, несмотря на их находчивость и изобретательность, все было тщетно. Только звонок Луки мог спасти положение. Почему бы тебе самой ему не позвонить? — удивлялись все вокруг. Но у Доры не было номера, Лука его не оставил, а она забыла спросить. Такое случается. Окружающим ситуация казалась странной, но они молчали.

Через неделю от беспокойства и неизвестности Дора заболела. Вставать ей не хотелось, в театре она сказала, что у нее грипп. Фредерик, театральный режиссер, носивший яркие шейные платки, пожелал ей скорейшего выздоровления. Напомнил, что они рассчитывают на нее, и она должна поторопиться, так как у них не так много времени, но Дора не должна волноваться, ей нужно подумать о себе, быстро поправиться и не забывать повторять текст, так как премьера уже не за горами. «Хорошо, хорошо», нетерпеливо сказала Дора и повесила трубку. Затем она набрала короткий номер и запросила международную справочную. Ждать пришлось долго, как будто всем сразу понадобился номер «Отель Парка» в Макарске. Затем после недолгих поисков он все же появился на большом листе бумаге. Номер телефона. Дора долго и пристально его рассматривала. И что теперь? Для начала лучше всего попробовать набрать номер. На другом конце провода было свободно. Хороший день для телефонных разговоров.

— Добрый день, «Отель Парк», — раздался высокий женский голос.

Девушка ждала, так как Дора ничего не говорила.

— Алло? «Отель Парк», чем я могу вам помочь?

Дора положила трубку и расплакалась. Она ничем не может помочь. Эта, возможно, милая молодая женщина со звонким голосом не может ей ничего объяснить, не может отправить Луку к ней. Самое ужасное, что она может знать что-то такое, чего Дора не знала. Это унизительно. В тот момент Дора ненавидела Луку. Она ничего не понимала.

Но ей не оставалось ничего другого, как попробовать позвонить еще раз. Выбора у нее не было. Остальное казалось ей смерти подобным.

— Добрый день, «Отель Парк», — раздался высокий женский голос.

— Здравствуйте, могу я поговорить с герром Рибаревичем?

Дора не узнавала собственный голос. Как будто она собиралась притворяться.

— Кто его спрашивает? Дора молчала. Что она могла сказать?!

— Алло? Вы еще здесь?

— Да. Моя фамилия Негрини.

— Герра Рибаревича сейчас нет на месте, он появится только после обеда.

— Когда мне лучше с ним связаться?

— Попробуйте перезвонить около трех часов. — Голос был таким же милым. И высоким.

— Спасибо.

— Не стоит благодарности. До свидания.

— До свидания.

Дора положила трубку и почувствовала себя очень усталой, будто весь день вытаскивала из моря полные рыбы сети. Или будто ей пришлось за один день выучить все женские роли из пьес Шекспира. Она закрыла глаза и начала ждать. Что угодно было бы лучше, чем ожидание.

Около двух часов Хелена принесла ей обед. Дора нетерпеливо попросила ее уйти. Ей хотелось быть одной, когда она будет разговаривать с отцом Луки. Хелена настояла на том, чтобы подождать на кухне. Слишком уж сильно она за нее беспокоилась. Дора слышала, как мама звонила Марку, просила его зайти. Она представила, как тот возражал, говорил, что как раз пишет и не может бросить работу. На него как раз снизошло вдохновение, за два часа он написал уже десять страниц. Но Хелена чуть не плакала, и Марк, скорее всего, уже был в пути. Незадолго я трех он тихо постучал в дверь ее спальни и заглянув внутрь. Стоило Доре его увидеть, как она снова расплакалась. Хелена поспешила к ней, хотела ее обнять, но Дора начала кричать, что хочет, чтобы ее, наконец, оставили в покое. Хелена и Марк вышли из комнаты и уселись за кухонным столом. Дора могла видеть их через стену: Хелена была растеряна, а Марк хотел вернуться домой и продолжить работу. Само собой, он никуда не поехал. Он потягивал красное вино, которое нашел в кухонном шкафу.

— Как ты можешь сейчас пить? — Дора слышала взволнованный голос Хелены. — Это не самое подходящее время, только и всего, нам нужна ясная голова.

Марк не возражал, но продолжил пить. Возможно, это помогало ему выдержать происходящее.

Дора ни на секунду не отрывала взгляд от часов. Она внимательно следила за большой стрелкой, будто от нее зависело биение ее собственного сердца. Три часа.

— «Отель Парк», добрый день. — Низкий мужской голос звучал вопросительно.

— Добрый день, могу я поговорить с герром Рибаревичем? — Голос Доры слегка дрожал.

— Слушаю, кто это?

— Дора Негрини.

Теперь слишком поздно. Она всё узнает. Больше никакой неопределенности. Всё прояснится, и она поймет, что напрасно беспокоилась. Худшее уже позади. В этот раз ей придется плакать от радости и облегчения.

— Дора Негрини? Мы с вами знакомы?

Она снова провалилась в глубокую дыру, падение было бесконечным.

— Алло, фрау Негрини, вы здесь? — Голос отца Луки был обеспокоенным.

У Доры потемнело в глазах.

— Алло, вы меня слышите? Фрау Негрини, у вас все в порядке? — К беспокойству добавилось легкое раздражение.

- Это я, Дора. Дора. Тогда я была совсем маленькой. Там, в Макарске. Мы все время были вместе, неразлучны. А потом я уехала. Я не хотела, но мои родители... Мы переехали. Это же я, Дора.

Нет, не может быть, это не она лепечет и несет весь этот вздор.

— Дора? Подружка Луки?

И вновь засветило солнце, мир склонился к ее ногам. Огромный успех. Единственное представление. Занавес.

— Да.

— Маленькая подружка Луки Дора? Поверить не могу!

Что-то в этих словах не сходилось, Доре приходилось балансировать буквально на краю пропасти. Что-то было не так, совсем не так. Мышцы дрожали от напряжения. Как долго она еще сможет вынести?

— Я могу поговорить с Лукой?

— Да, но Луки здесь нет. Он дома.

— Так я могу с ним поговорить?

Молчание, в котором слышались нерешительность и замешательство.

— Я могу дать вам номер...

— Да, я хочу с ним поговорить.

Он продиктовал номер, который Дора немедленно записала:

— Спасибо. До свидания.

Дора положила трубку, не дав ему возможности попрощаться. Затем она заснула. Ее последняя мысль была о принце, которого нужно разбудить поцелуем.

Тем временем на кухне продолжали пить вино.

Шли дни. Дора поднялась с постели и вновь появилась в театре на репетиции. Фредерик в красно-оранжевом платке крепко обнял ее, а затем быстро отскочил в сторону, спросив, действительно ли она выздоровела, ведь, если с ним что-то случится, трагедия будет почище «Короля Лира». Дора рассмеялась, но приложила все усилия, чтобы доказать, что никому из труппы ничего не угрожает. Она не сказала, что вовсе не была больна. Во всяком случае, ее болезнь не была заразной. Неожиданно Фредерик спросил ее о Луке, и Дора, чуть не плача, убежала в костюмерную. Вернуть ее на сцену стоило немалых трудов.

Но сегодня Дора рано встала. Сегодня тот самый день. Она так решила. Она уселась на софу перед телефоном, глубоко вдохнула и выдохнула. Как ее научил Лука. Вдох-выдох. Медленно и глубоко. Левую руку Дора положила на телефонную трубку. Правую на живот, чтобы контролировать дыхание. Затем Дора взяла аппарат и переставила его себе на колени. Левой рукой Дора поднесла трубку к уху, правой — набрала номер. Дыхание спокойное. Глубокое. Через нос — вдох, через рот — выдох. Три раза. Дора была спокойна, как море в вечерних сумерках после ливня.

Звонок. Восемь утра. Еще три звонка. Затем в трубке раздался голос Луки:

— Алло?

Это был он. Ее мужчина. Дора не могла сказать ни слова. Все забылось. Был только он и ее огромная как мир любовь.

— Лука, это Дора, — прошептала она. Дора.

Его голос был словно мороженое на солнце.

— Лука, ljubavi moja! Возвращайся ко мне. — Ее губы касались телефонной трубки. Тело дрожало, будто она вновь ощущала его прикосновения.

— Дора.

Молчание. Будто мороженое не желало таять под летним солнцем.

— Лука, что случилось? Возвращайся. Прошло уже несколько недель, что ты там делаешь? Почему ты мне не позвонил? Я чуть с ума не сошла, не могла даже ходить в театр, лежала и ждала тебя, твоего звонка, где ты? Что ты там делаешь? Приезжай. Ко мне. К нам. Как мы договаривались. Лука!

Внезапно она почувствовала усталость, ее окутало безразличие, как будто бы она знала, что произойдет дальше.

— Дора. Всё кончено. — Лука говорил тихо. Его голос было трудно узнать.

— Папу умер.

— Мне жаль. — Нетерпеливо.

— Лука, ljubavi moja, я соскучилась. Что бы сказал Неруда? Только одно стихотворение, я так стосковалась по ним.

— Дора, — вздохнул Лука.

— Дыши, Лука, дыши. — Она отчетливо слышала, как он начал считать. — Дыши, мой принц, дыши.

Их разделяли сотни километров. Они не могли даже соприкоснуться губами. Пальцам оставались только воспоминания. Отчаяние стремилось по проводам сквозь километры.

— Дора, будь счастлива...

— Нет. Без тебя? Лука, ну, вспомни.

Молчание.

— El amor supo entonces que se llamaba amor. Ycuando le vanter mis ojos a tu nombre tu corazon de pronto dispuso mi camino.

Кто-то с трудом перевел дыхание.

— Семьдесят третий сонет. Я не забыла. Я прочитала. Ты был прав. Это про нас, Лука!

— Дора, мне нужно идти. Не звони мне больше. Никогда... — Пауза. — Пожалуйста.

И он ушел.

Только гудки в трубке.

Он ушел.

Жизнь ушла. Прошлое и будущее. Больше никаких босоногих пробежек. Шариков мороженого в подарок. Слишком поздно. Уже ничего нельзя спасти. И никого. За сотни километров друг от друга они часами смотрят в пустоту, пока глаза не начинают болеть. Но они не двигаются. Как будто они не боятся, как будто они не одни. Кончено, разрушено. Совершенно всё. Больше никогда. Нет больше тайного дома. Общего дома. Кто сможет такое вынести! Нет больше правды. С сегодняшнего дня все забыто. Должно быть забыто. Как будто ничего и не было. Только неприятные воспоминания, которые причиняют боль. Прошло. Всё. Нет больше Луки. И Доры. Нет больше Доры. И мира нет. Ни занавеса. Ни поклонов. Ни ожидания. Ни надежды. Умерло. Навсегда. Умерлоумерлоумерлоумерлоумерло...

Как Папу, который умер два дня назад. Старый и счастливый. У него было всё, ему ни отчего не нужно было отписываться. Дора любила Папу. Лука тоже. А теперь он умер. Навсегда.

 

ГЛАВА 17

Премьера. Дора делала гимнастику для лица. Она стояла у окна и расслабляла мышцы. Издавала различные звуки, никто ей не мешал. Каждый занят только собой. Они все профессионалы. Такие же, как Дора. Легкий, душистый апрельский ветер ласкал лицо. Настало время. Ее жизнь. Такая, какую она всегда хотела. Пыльная сцена, красный занавес и публика. Ее публика. Всё, что ей нужно.

Они не зададут вопросов. Не будут отводить глаза.

— Настал твой час, девочка, — произнес вполголоса Фредерик и улыбнулся.

Он был очень элегантен в своем ядовито-зеленом платке, старался ободрить каждого. Носился и хлопотал, словно курица с яйцом.

Доре ничего этого не было нужно. Она знала, на что способна и как хороша. Еще раз посмотрела в зеркало, несколько минут внимательно разглядывала собственное лицо. Всё в порядке. Ее больше нет. Это Корделия. Она готова умереть.

Успех был грандиозным.

Дора в окружении родных и друзей. Ее все поздравляли. Дора была счастлива. Она довольна собой и своим выступлением. Фредерик ее хвалил, с полными слез глазами, сказал, что она новая звезда на театральном небосклоне, всего двадцать два года. Дора уже видела завистливые взгляды, но сегодня они ей не мешали. Весь мир принадлежал только ей. Как сказал Фредерик. Разве что... Нет, Ничего. Забыли об этом.

Когда поздно ночью, после первого настоящего большого успеха, Дора стояла возле темного окна своей квартиры и смотрела на городские огни, она внезапно приняла решение. Она и сама была удивлена. Казалось, что все было решено за нее. Как вдруг с силой, которой невозможно было сопротивляться, словно урагану, сносящему нее на своем пути, Дора всем естеством, всеми мыслями и чувствами, со всей тоской и страстью поняла, что сама мысль о том, что она никогда больше не сможет почувствовать его прикосновений, не ощутит его тела, причиняет ей невыносимую боль. Все равно, что быть заживо погребенной. Превратить свою жизнь в кошмар. Стоя у окна, Дора осознала, что у нее нет другого выбора, как бороться.

Дора приняла решение и почувствовала, как ее легкие наполняются прохладным апрельским воздухом. Она продолжала дышать.

 

ГЛАВА 18

Впервые спустя шестнадцать лет. Этот прекрасный город на берегу залива. Под высоченной горой, по которой можно вдоволь полазить. И повсюду море. Блестящее в лучах утреннего солнца, словно вечность. Словно дом Господа, Дора была потрясена. На глаза навернулись слезы, которые Дора спрятала под большими солнечными очками.

Красивая молодая женщина у стойки администратора. Узкое темно-синее платье. Белые босоножки. Два больших чемодана и белая сумка. Пальцы, унизанные кольцами. Длинные волнистые волосы. Растерянные глаза. Бело- голубые серьги. Тонкое бледное лицо. Полные губы. Широкий носик. Огромные темные глаза. Нетерпеливые руки. Изящные наручные часы. Дора.

Дора.

Лука начал считать: раз, два, три, четыре... Дора быстро зашла за стойку, наклонилась над ним, прикоснулась губами к его губам и нежно прошептала:

— Принц мой, не засыпай, ты мой принц, только мой, останься со мной, посмотри на меня, взгляни в мои глаза, я с тобой, все хорошо, все прошло, все хорошо, мой принц.

Лука опустился на крутящийся стул, словно у него не было ни мышц, ни воли. Словно он был одним из тех старых дырявых надувных матрасов, которые забывали в гостинице съехавшие постояльцы. Глаза Луки были закрыты, дыхание затруднено. Есть вещи, к которым нельзя быть готовым. Он чувствовал, как Дора нежно обнимала его, ее голова прижималась к его животу, но из-за нехватки кислорода Лука продолжал сидеть неподвижно. Лука ощущал вес ее тела, это было и странно, и волнующе. Он мечтал сжать ее в объятиях и никогда больше не отпускать, но в то же время ему хотелось оттолкнуть ее. Лука приоткрыл один глаз — на большее не хватило сил — и увидел Дору, сидящую перед ним на коленях. Ее волосы разметались. Луку охватило губительное ощущение счастья. Он слышал ее шепот, и, хотя звук ее голоса едва доходил до него, он был уверен, что последним словом было «принц». Лука коснулся ее волос.

Дора подняла голову, внезапно их глаза встретились. В ее глазах стояли слезы, губы шевелились, произнося слово, которое он угадал. Дора знала, что Лука понимает, что потерял. Чего был лишен. Ибо он победил: она здесь, всё прошло, карты вновь перемешаны, у нее на руках джокер, и она выиграет, а значит, выиграет и он. Уже выиграл. В любую секунду могло что-то случиться. Все могло измениться в одну секунду.

— Давай исчезнем.

 

ГЛАВА 19

Крохотный гостиничный номер. Словно целый мир. Словно целая жизнь. Безграничен. Бесконечен. Как глубина океана. Таинственный. Пугающий. Непреодолимый. Нахватывающий. Подобно числу звезд на небе. Неизвестен, Тревожен. Зловещ. Бессмертен.

Обнаженные, они лежали, обнявшись, на разворошенной постели, Лука уткнулся подбородком в ее макушку. Говорить не хотелось. Слова могли все испортить, обнажим правду, которую никто не хотел слышать. Нет, с разговора ми пока нужно подождать. Поэтому они вновь занялись любовью. Слившись воедино на влажных простынях. Потные. Усталые. Голодные. Ненасытные. Счастливые. Рука лежит на животе. Губы прижимаются к груди. Нога оплетает бедро. Его зеленые глаза. Они вновь предаются любви. Чтобы не забывать, что у них есть, кто они, откуда пришли и кому принадлежат. Только став одним целым, и заглянув друг другу в глаза, они почувствовали, что каждый из них знает. Только в тот момент любовь поняла, что она и есть любовь.

— Я голодная, со вчерашнего дня ничего не ела.

— Ты прилетела самолетом?

— Нет, я хотела проделать тот же путь, что и ты.

Он поцеловал ее.

— В Венеции я даже позвонила на свой парижский номер.

Он рассмеялся и снова поцеловал ее.

— К счастью, мне никто не ответил.

Он прикоснулся носом к ее лбу.

— Когда я увидела город, я заплакала.

Он стер ее слезы, которые высохли несколько часов назад.

— И море. Я уже забыла, какое оно!

— Да, море.

Дора приподняла голову и посмотрела на него сияющими глазами:

— Я умираю от голода, мне нужно немедленно что-нибудь съесть.

— Мы можем заказать еду в номер или пойти в ресторан. Как захочешь. — Его пальцы следовали за каждым ее движением. Подобно танцору на сцене, внимательно следи за тем, чтобы не допустить ошибки.

— Я должна остаться в этом номере?

— Не знаю, нужно посмотреть, что с бронью.

— Для меня был заказан другой номер. Отсюда ведь не видно моря.

— Я не понимаю, о чем ты.

— Неделю назад я заказала номер с видом на море.

— Правда? Не знал. Я был на море, взял отпуск на пару недель. Рыбачил с приятелем, его зовут Винко, ты непременно должна с ним познакомиться. Я сегодня первый день на работе и еще не успел проверить зарезервированные номера. Я был не в курсе, что ты... На какую фамилию у тебя бронь? Мне никто ничего не сказал... Ты говорила с моим отцом? Он в курсе? Он мне ничего не сказал. Ты приехала одна? Надолго?

— На две недели.

— А я женился.

 

ГЛАВА 20

Дора и Лука сидели в пустом ресторане отеля. Здесь все темно-коричневого цвета: деревянные столы, стулья, кафель на полу. Цвета горького шоколада. Только скатерти на столах в красно-белую клетку. Стены выкрашены белой краской, на них развешаны картины с морскими мотивами. Почти все из коллекции Луки. Дора тотчас их узнала, хотя никогда раньше не видела. Их цветовая гамма буквально захватила все помещение, остальное не имело значения. Дора узнала его манеру.

Дора и Лука сидели в пустом ресторане отеля. Каждый был погружен в свои мысли — словно две полные золота испанские каравеллы посреди Атлантики, захваченные бурей. Мысли их были похожи, как пара близнецов.

Они сделали заказ: большую порцию макарон, запеченных в сыре, и салат для Доры и тарелку картофеля для Луки. Они пили вино, как обычно, когда ужинали вместе. Дружески поприветствовав Луку, официант с любопытством взглянул на Дору, но ничего не сказал. Лука нашел себе замену за стойкой администратора, все равно его смена подходила к концу. Нашел для Доры прекрасный номер. Разумеется, с видом на море. Сам отнес ее чемоданы и еще раз все проверил. Он всегда внимательно относился к постояльцам. А Дора больше чем постоялица. Она его жизнь.

Еду принесли быстро, в ресторане они были единственными посетителями. Ели они молча. Слишком многое нужно было обдумать. Такой день, столько потрясений. Дора действительно проголодалась, она быстро орудовала вилкой. Лука ел без аппетита, только потому, что перед ним поставили тарелку. Он был слишком взволнован. Ему приходилось следить за дыханием, он старался не закрывать глаза. Присутствие Доры облегчало задачу, он постоянно смотрел на нее, словно желая удостовериться, что она действительно здесь. Ее не должно было здесь быть, она принадлежала к другой, правильной жизни, куда ему не было дороги. Но где же ей быть, как не здесь, если в ней сосредоточена вся его жизнь. Дора ела, не говоря ни слова, и это пугало Луку.

Наконец тарелки убраны. Заказана вторая бутылка вина. Дингач с полуострова Пелешац, лучшее красное вино к стране. Лука отослал официанта, который продолжал вопросительно смотреть на него и с любопытством — на Дору. Он сам разольет вино. Глядя друг другу в глаза, они подняли бокалы.

— Скажи мне, что это неправда, что это просто дурная шутка. Скажи, как можно скорее.

Дора говорила спокойно, сдержанно. Лука знал, что бессилен против ее голоса.

— И не смей, слышишь, не смей падать в обморок.

— К сожалению, я не могу тебе этого сказать. Хотя нет ничего, что бы я сделал с большим удовольствием.

Голос Луки едва слышен, и никто не знает, чем это кончится.

— Я не понимаю. В феврале мы еще были вместе, мы любили друг друга. Сейчас май, и ты женат. Ты уже тогда был женат?

— Нет, тогда не был. Тогда я хотел жениться на тебе. И все еще хочу. Ты моя единственная женщина.

— Навсегда вместе. Я знаю. Но я уверена, что есть та, которая будет против. Никакой иронии. Никакого отчаяния. Пока нет.

— И все же.

— Сделай так, чтобы я поняла. Я должна понять, иначе я упаду замертво.

— Все очень просто и в то же время сложно. Это очень длинная история.

Лука сделал глоток вина. Он смутно догадывался, что сейчас случится то, чего он боялся больше всего, когда был один.

— У меня есть две недели.

Дора тоже сделала глоток.

— Она беременна.

— Быстро. Длинная история, я полагаю.

Дора осушила бокал, закрыла глаза и рассмеялась.

— Ее зовут...

— Я не хочу знать!

— Мы долгое время были вместе. Я еще был студентом. В Загребе. Потом мы расстались. Прошлым летом я вернулся домой, она ждала меня здесь. Ничего серьезного. Наша связь ни к чему не обязывала.

— Я вижу.

— У меня были и другие женщины. Она ничего не говорила, даже если догадывалась.

Лука не мог смотреть на Дору. Он боялся встретить ее взгляд. Он представлял, как она встает и уходит — и всё будет кончено.

Потом у меня была выставка в Париже. Там была ты. Конец истории. Есть только ты. С тех пор, как я знаю тебя.

— Но она беременна!

— Да, от меня.

— Ты уверен?

Лука молчал. Что он должен был ответить?

— Как это могло случиться?

— Ты знаешь.

— Неужели вы не предохранялись?

— Она говорила, что принимает таблетки.

— А ты?

— Я не принимал. — Шутки были неуместны. — Я пользовался презервативами. Как правило.

Дора ударила кулаком по столу:

— Тогда как это могло случиться?!

— Не знаю.

Лука и правда не знал.

— Это несправедливо.

— Да, я понимаю.

— Что значит, ты понимаешь?!

— Я же сказал, что все очень сложно.

— Что в этом сложного?! Пока все просто и ясно. Дора подалась вперед. Черты ее лица исказились.

— Есть предыстория... — Лука говорил медленно и тихо.

— Я понимаю, но это не причина...

— Она была...

— Как ее зовут?

Лука неуверенно посмотрел на нее.

— Я хочу знать, как ее зовут.

— Но ты только что...

— Я не хочу иметь дело с призраками, если я... — Дора вновь откинулась на спинку стула и сделала пару дых тельных упражнений. Лука знал их. — Как ее зовут? Она говорила очень тихо, но Луку это не успокаивало, Скорее наоборот.

— Клара.

— Клара?

— Да, Клара.

Долгое молчание. Казалось, за столом они сидели втроем. Словно все было сказано и прояснено. Занавес.

— Пойдем к утесу.

С каждым шагом все вокруг становилось более знакомым, ясным и любимым. Море, галька, дом, выкрашенный желтой краской, узкая тропинка к маяку. Казалось, ничего не изменилось. Дора чуть не плакала. Воспоминания. Они остановились позади маяка. Они смотрели на море. Всё казалось таким возможным. Чайки пронзительно кричали над головой. Легкий ветерок играл Дориными локонами.

— Неужели я и правда приехала только пару часов назад? — Дора словно разговаривала сама с собой.

— Скорее вообще никогда не уезжала.

Лука обнял ее и поцеловал. Они долго стояли на вершине.

— Пойдем дальше.

Они шли в сторону утеса, согреваемые вечерним солнцем. Навстречу им попались две влюбленные парочки, которым не было до них никакого дела.

— Это где-то здесь. — Дора взволнованно посмотрела в пропасть.

— Да, еще несколько шагов, идем.

Лука потянул ее за собой, а около душистого куста дрока начал спускаться вниз. Он шел по узкой тропинке, а Дора за ним. Голова кружилась от воспоминаний, которые, словно ударами, подталкивают их в спины. Шажок, еще пара шажков, и они на месте. Дора и Лука присели на корточки около тайного входа в туннель. Посмотрели друг ин друга.

— Мы слишком большие. — Дора не могла поверить.

— Ерунда, давай попробуем. Конечно, будет не так легко, как пятнадцать лет назад. — Лука рассмеялся.

— Тогда иди первым.

— С удовольствием, любимая, ты всегда была маленькой трусихой.

— Я? Неправда! Я не...

Лука закрыл ее рот поцелуем, и она перестала спорить и волноваться.

— Ты совсем не изменилась. Я люблю тебя.

— Ты не должен этого говорить.

— Но это правда.

— Возможно, это не важно. Возможно, есть куда более важная правда. Должен быть целый список...

— Скоро стемнеет, давай попробуем пройти.

Дора пропустила его вперед и последовала за ним. Вслепую. Хотя знала, что на него нельзя положиться. Ей было все равно.

С огромным трудом они, смеясь, выбрались из туннеля и поднялись на ноги. Перед ними возвышался их утес. Окутанный воспоминаниями, образами, мыслями и временем, которые они провели здесь вместе. Им пришлось крепко уцепиться друг за друга, чтобы не свалиться со скользкого просоленного камня. Это было захватывающе и удивительно.

— Давай посмотрим на облака. Спорим, я снова тебя обыграю?

Дора и Лука лежали на утесе и рассматривали небо, на котором к счастью еще оставались облака.

— Смотри! Младенец!

Лука ничего не ответил. Он пытался рассмотреть облако, но перед глазами всё расплывалось.

— Мне жаль, я не хотела...

— Не обращай внимания.

Они молчали. Дора пыталась нащупать руку Луки:

— Почему ты должен был на ней жениться?

— Потому что я не смог снова так поступить с ней. Исключено.

— Я не понимаю.

— Она уже была от меня беременна. Я не хотел ребенка, она сделала аборт, а я ее бросил. Одного раза вполне достаточно.

Дора села, а затем, склонившись к Луке, нежно скользнула рукой по его лицу:

— Это ужасно. Мне очень жаль.

— В первый раз я повел себя как настоящая свинья. Я жестоко с ней обошелся. Мне она очень нравилась, но, когда она сказала, что беременна, да еще в присутствии Аны и отца, у меня сдали нервы, мне буквально не хватало воздуха, вся моя жизнь противилась этому. Это было неправильно, совершенно неправильно. Я ничего не сказал, но все было ясно, и она сделала то, чего я хотел, не заставляя меня просить об этом. Она так страдала и любила меня, что сделала всё, как я хотел. Но я не смог вынести этого ужаса и просто бросил ее. Ушел, не сказав ни слова, Наступил просто отвратительно. Мне было очень стыдно, Ни и не мог поступить иначе, потому что чувствовал, что мин жизнь далеко отсюда.

Дора обняла его. Она баюкала его и знала, что он никому об этом не рассказывал.

— Все совершают ошибки, за которые потом расплачиваются.

— Да, но кто-то в большей степени, а кто-то в меньшей.

— Ты прав. Бегство — не выход.

Солнце начало заходить. Воздух был полон ароматов, Нежности и соблазнов. Доре казалось, что ей снова шесть лет.

— Ты мог взять на себя ответственность за малыша, но зачем же было жениться? — прошептала Дора.

Для нее эти мгновения были самыми важными в жизни, и она стала очень осторожна и задумчива. У нее даже немного кружилась голова.

— Может быть. Так получилось, мне казалось, что у меня нет другого выбора, что я делаю что-то хорошее. Возвращаю долги.

— Лука, ты виноват только перед собой.

— Понимаешь, у меня было чувство, что я должен что- то сделать, как будто кто-то ждал от меня этого. Нет, никто ничего не говорил, но все за мной наблюдали... Это маленький город, Дора, можно сказать, деревня, где все всё друг про друга знают...

Дора обнимала Луку, словно новорожденного младенца, нежно и бережно, надеясь, что он вскоре успокоится. И останется с ней. Все остальное поправимо.

— А она ничего не сказала, ни единого слова, просто ждала здесь, потом мы оказались в мэрии, я сказал «да» и упал в обморок...

Дора не знала, плакать или смеяться. Случившееся было абсурдно. Казалось кошмарным сном.

— ...тебя не было рядом, я до последнего надеялся, что ты спасешь меня, как Индиана Джонс или как...

— Или как настоящий принц.

— Как настоящий принц.

— Но это же ты принц! Мой принц, неужели ты забыл?!

— Настоящий принц.

Стемнело, воздух стал свеж и недвижим. Небо было усыпано звездами, окружившими растущий месяц. Пахло цветущими деревьями и спокойным морем. Жизнь праздновала сама себя. Каждый год снова и снова.

— Ты ее любишь?

— Я люблю тебя и хочу провести с тобой всю свою жизнь.

Лука говорил как человек, который переложил свои проблемы на другого и больше не должен ни о чем беспокоиться, потому что другой обо всем позаботится. И можно спокойно отправиться играть с друзьями. В водное поло. В футбол. Строить замки из песка, пусть в Макарске и нет песчаных пляжей. Или просто порисовать. Заниматься своими делами.

— Что нам теперь делать?

Вопрос был риторическим, как будто Дора спрашивала у себя. Он вовсе не был обращен к Луке. И она удивилась, когда услышала его ответ:

— Мы можем ее убить.

 

ГЛАВА 21

Лука собрался уходить.

— Всё, что было, это же шутка? — неуверенно произнесла Дора и подошла к двери.

Лука нежно и устало посмотрел на нее и обнял.

— Конечно, — прошептал он.

Он вышел из гостиницы. Было три часа утра. Они не спали почти ни минуты. Ясная ночь окутала его свежестью и прохладой. Весна на море. Лука не торопился домой. Он знал, что должен сделать. Только не был уверен, хватит ли ему мужества. Лука пошел в обход. Внезапно город показался ему очень маленьким. Если бы он только остался с Дорой. Рядом с ней он был сильным и решительным. В конце концов, Лука оказался около своего дома. На лестнице перед дверью сидели Ана и Тони. Ане только исполнился двадцать один год. Как только она его увидела, Ана вскочила и бросилась к нему. Тони остался сидеть на месте.

— Где ты был? Мы весь вечер тебя искали! Куда ты пропал? — Ана была на грани истерики, и это было странно. Она могла шуметь, волноваться, но не была истеричкой.

— Что случилось?

Лука устал, он уже начал скучать по Доре, волновался перед предстоящим выяснением отношений. Ссориться ему не хотелось, он вообще хотел бы избежать встречи с Кларой. Лука хотел как можно дольше сохранить в себе ощущение Доры.

— Что случилось?! Отец уже несколько часов назад отвез Клару в больницу, а тебя неизвестно где черти носят!

Ана была в такой ярости, что Тони незаметно подошв к ней и положил руку на плечо:

— Зачем?

— Зачем?! Затем, что она ждет от тебя ребенка, ты… ты... — Она никак не могла найти подходящего слова, чтобы бросить его брату в лицо.

— Но ведь еще слишком рано. — Лука старался не поддаваться панике. Его жизнь сегодня снова обрела смысл. И он не хотел ею рисковать.

— Конечно, рано, но у нее начались схватки. С этим нельзя ничего поделать, ребенку ведь не скажешь: потерпи, маленький, посиди там еще пару недель. Придурок, если начались схватки, значит, ребенок скоро появится на свет, а тебя не было. Папа отвез ее в больницу, а тебя здесь не было, хотя это твоя жена и твой ребенок! Где ты был, где шлялся, тебя целый день никто не видел...

— Я был занят.

— Занят? Что это значит? Чем?

— У меня был гость.

— Что за гость? Папа сказал, что ты оставил в отеле замену вместо себя! Что случилось?

Лука понимал, что сейчас не лучшее время вмешивать в разговор Дору. Клара в больнице, рожает. Она рассчитывает на него, он ей обещал. Он женился на ней, собирался заботиться о ребенке, он чувствовал себя обязанным. Тогда ему казалось, что это единственно верное решение. А в гостинице, у себя в номере, спит Дора, она ему доверяет, надеется на него, на то, что их связывает. Любовь — огромная, как океан.

Лука начал считать: раз, два, три, четыре. Дыхание останавливалось, когда он почувствовал, как Ана треснула его по голове.

— Слышишь, не смей сейчас делать глупостей!

Лука лишь растерянно посмотрел на нее.

— Шевелись, нам нужно в больницу!

Лука переводил взгляд с Аны на Тони, ища ответы. Он понимал головой. Это неправильно. Он злился на Клару, которая решила родить так рано, поставив его в такое положение. Только не сегодня. Лука был зол, бесконечно зол на всех и каждого, его захлестнул водопад ненависти, беспомощности, печали и горечи, он в ужасе опустился на землю.

— Что я должен делать? — Это был крик измученной души.

Ана внимательно на него посмотрела, рассмеялась и взяла за руку:

— Идем, я с тобой.

Они шли вместе, Лука чуть не плакал.

Доре не хотелось спать. Она мечтала с открытыми глазами. С широко открытыми глазами. Ничто не могло нарушить ее покоя и уверенности. Стереть улыбку с ее лица. Сон был бы только потерей времени. Жизнь полна чудес. Дора сидела на балконе и впитывала серебристое мерцание моря. Думала о секундах, из которых состоит жизнь. Их невозможно предугадать. Они просто есть. Всегда.

В больнице было тихо и спокойно. Она вообще казалась заброшенной. Как после вселенской катастрофы, когда на Земле никто не выжил. Тони пошел искать медицинскую сестру. Крепко держа Луку за руку, Ана подвела его к ряду стульев. Оранжевым пластиковым креслам. Лука осмотрелся. Больница была новая. Не та, где они с Дорой часами изображали пациентов. Хотелось бы ему иметь машину времени.

— Ана, Лука!

Тони тихо позвал их. Они встали и пошли за ним. Немного пройдя по коридору, они остановились перед дверью, на которую указал Тони:

— Клара сейчас в родильной палате, но Зоран здесь.

Они вошли внутрь. Зоран лежал на больничной койке и спал. Лука рассмеялся. Ана посмотрела на него и тоже засмеялась. В помещении был только один стул. Ана уселась, Тони встал позади нее. Лука прислонился к оконному стеклу. Моря не видно. Отеля тоже. Лука не мог разглядеть ничего, что было для него важно. Ему снова стали страшно. Он случайно задел кровать. Зоран открыл глаза. Все молчали. Отец смотрел на сына как на загадку, которую нужно разгадать до полуночи, иначе карета вновь превратится в тыкву. На часах было уже почти четыре. На востоке за высокими горами начинало светать. Время вышло. Ничего нельзя изменить. Загадку уже не решить. Всё так и останется непонятным.

— Роды длятся так долго, — сказал Тони, который не мог больше выносить тишины.

— Да.

Зоран считал, чем меньше слов, тем лучше.

— Уже прошло несколько часов?

— Да.

— Что сказал врач? — Ана пришла на помощь Тони.

— Не знаю. Сначала врача вообще не было, потом пришла акушерка, но она не стала осматривать Клару, а потом ее забрали.

— И всё? Больше никто ничего не говорил?

— Да, больше ничего.

— А ты, конечно, не спросил? — Ана удивлялась своему отцу.

— Я заснул.

— Хотите, я схожу узнаю? — Ана обращалась к Луке, который все так же стоял у окна и продолжал размышлять о своей жизни.

Он ничего не сказал. Происходящее его не касалось. Даже если он и давал Кларе обещания, даже если взял на себя обязательства. Глядя со стороны на его жизнь, можно удивиться, как всё развивалось, и какие ошибки были допущены. Нужно, чтобы прошло время. Уходить сейчас опасно и неблагоразумно.

— Лука!

Лука посмотрел на сестру и ничего не сказал.

— Да, сходи, моя девочка.

Зоран хотел сгладить острые углы. Ана встала и медленно вышла из комнаты.

— Светает.

— Да, — сказал Лука и вернулся к своим размышлениям.

Внезапно проснувшись, Дора почувствовала, что ей давит грудь, она едва могла дышать, сердце бешено колотилось. Перед глазами по-прежнему стояли мертвые люди, она их не знала, но они преследовали ее, сужая кольцо. Она практически не могла пошевелиться. Дора вскрикнула. Она была одна. Холодная постель. Дора продолжала дрожать. Она натянула одеяло до подбородка, повернулась на другой бок и посмотрела сквозь открытую балконную дверь на море. Оно было сказочным. Дора успокоилась и снова заснула. Надеясь на лучшие сны.

— Девочка.

Плача и смеясь, Ана обняла Луку, Тони и отца и с ними подбежала к Луке. Она скакала по маленькой больничной палате, хлопала в ладоши и кружилась. Она никак не могла остановиться. У Зорана на глаза навернулись слезы, он повторял «девочка», «у нас девочка», его улыбка была полна воспоминаний, он похлопал Луку по плечу. Тони рас» смеялся, похлопал Луку по другому плечу, постарался успокоить Ану.

— Девочка, — прошептал Лука и вышел из комнаты. Медленно, но очень уверенно. Как будто с первыми лучами солнца нашел то, что искал.

 

ГЛАВА 22

— Что ты здесь делаешь? Ты же дежуришь после обеда?

Лука прошел мимо стойки администратора и ничего не сказал, только кивнул приятелю. «Странно», — подумал он и снова уткнулся в список постояльцев.

Лука постучал в дверь Дориного номера, она открыла почти в то же мгновение, как будто ждала его. А она и ждала. Они обнялись и поцеловались.

— Девочка.

Только теперь Лука смог улыбнуться. Он посмотрел ей в глаза, и они расплакались, уверенные, что все что угодно лучше, чем разлука.

Когда они смогли оторваться друг от друга и спокойно лежали в постели, пришло время поговорить. Всё выяснить. Откладывать больше нельзя.

— Как они?

— Не знаю.

— Что значит — не знаешь?

— Я тут же ушел.

Дора должна была подумать, что это значило. Если вообще что-то значило.

— Но это же твоя дочь. Твоя жена.

— Я знаю. Знаю. Я никогда не осознавал этого так ясно, как сейчас. Поверь. Я ни на секунду не могу забыть об этом.

— Она родилась раньше, чем должна была?

— Да.

Они задумались.

— Ты думаешь, это как-то связано с нами?

— Что ты имеешь в виду?

— Разве это не знак свыше?

— Знак чего?

— Не знаю. Я просто спросил. Дора пыталась его понять.

— Знает ли она...

— Что?

— Что есть я? — Какой скромной она казалась!

— Нет. — Лука был уверен в этом. — По крайней мере, я ей не говорил.

— Тогда от кого она могла узнать? Кому ты рассказывал про Париж?

— Никому. У меня не было времени. Не было возможности. Всё произошло слишком быстро...

— Она не задавала тебе вопросов?

— Нет.

— Она тебя не спрашивала, почему ты так долго был в Париже?

— Нет.

— Что же она за женщина!

Дора была в ярости. Она не любила, когда ее не замечали. Она не случайно стала актрисой.

— Это ее не касается. Она знает об этом.

Они молчали. Оба не знали, что делать дальше. Утро было прекрасным.

— Я голодна.

В ресторане было пусто. Со столов уже убрали. Лука заказал на кухне завтрак. Повариха его знала. Официантка тоже. В гостинице вообще все его знали: он не только был сыном директора, но еще и знаменитым художником, а люди, живущие на морском берегу, как слоны — никогда ничего не забывают. На Дору все смотрели с любопытством, ее оценивали.

Они сели на террасе с видом на море. Вокруг было спокойно. В мае еще не было шумных детей. В гостинице жили только пожилые люди, которые хотели насладиться южным теплом. Они целыми днями гуляли, путешествовали, сидели на пляже и чувствовали себя счастливыми. Особенно когда отправляли открытки домой.

Лука и Дора завтракали молча. Лука не был голоден, но решил поесть за компанию. Их взгляды постоянно встречались. Им было необходимо соприкасаться друг с другом.

Они не замечали, как вокруг понимающе переглядываются. Всё было ясно. Лица влюбленных не способны хранить тайну. Они словно открытая книга. И уже начались разговоры. Люди начали шушукаться. Рассказывать то, чего и не было.

Когда тарелки опустели, они поднялись. Лука взял Дору за руку:

— Давай исчезнем.

Внизу на утесе слышался только плеск морских волн.

Дора и Лука лежали на нагревшемся камне, болтая ногами в воде.

— У меня к тебе сотня вопросов.

— Задавай.

— Но сначала прочти мне что-нибудь из Неруды.

Лутка молчал.

— Или ты забыл?

— Быть без тебя — не значит ли не быть?— быстро ответил Лука. Он смотрел, как в небе охотились чайки. Когда ночью все спали или расходились по своим комнатам или когда я оставался в гостинице один, я доставал томик его стихов из ящика стола и начинал читать вслух, представляя, что ты сидишь передо мной и слушаешь меня, я так волновался, боялся, что сойду с ума. Без тебя нет ничего. Небытие — вот что такое жизнь без тебя. И нет никаких «но» и «если».

Дора тоже разглядывала чаек. Она была так взволнована, что боялась лишиться рассудка. Она готова была разделить с Лукой всё.

— Что именно ты делаешь в гостинице? Как давно ты там работаешь? Ты об этом никогда не говорил.

Голова Доры лежала у него на животе.

— С тех пор, как узнал, что стану отцом.

— Что с твоей живописью? У тебя остается на нее время?

— С тех пор как я вернулся из Парижа, я ни разу не брал кисть в руки. Я даже не распаковывал вещи.

Рука Луки лежала у Доры на животе. Он чувствовал тепло ее тела, и всё выглядело по-другому. Возможным. Обнадеживающим. Как будто он вскоре снова сможет беззаботно играть с друзьями. Строить замки из песка, которого нет.

— Это преступление! Ты же художник! — Она чуть не плакала, настолько несправедливым ей это казалось. — Отречься от себя, а что потом?! Что же тогда останется?

— Я понимаю. Но это не важно. У меня семья, я должен ее кормить.

— Это... Это... — Бывает, что нелегко подобрать слова. Дора встала и побежала по утесу. Лука с тревогой следил ней. Она внимательно рассматривала камни под ногами, словно искала мертвых крабов.

— Ты не можешь так поступать, ты должен рисовать, Непременно должен. Пожалуйста!

Дора стояла прямо перед ним.

— Не плачь, пожалуйста, не плачь.

— Я не плачу.

— Но у тебя глаза красные и блестят от слез.

— Ты же знаешь, я никогда не плачу! Дора была в ярости, она кричала все громче, Лука поднялся, обнял ее и нежно прошептал, уткнувшись в копну ее волос:

— Я снова начну рисовать.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Что обещано, то обещано.

— Точно. — Рассмеявшись, он приподнял ее лицо и заглянул ей в глаза. — Сейчас ты рядом со мной.

— Тебе нужно домой. Ты должен пойти в больницу, посмотреть на свою дочь. — Глаза Доры снова покраснели и наполнились слезами, голос слегка дрожал.

Лука еще крепче сжал ее в объятиях.

— Ты должен увидеть свою дочь.

— Я понимаю.

— Твоя дочь.

— Дора.

— Трудно поверить, что твоя дочь... что это не наш ребенок.

Пробило полдень. Так торжественно. Словно возвещая о чем-то важном.

 

ГЛАВА 23

Лука пришел домой. Через час он снова должен быть в гостинице, начнется его смена. Но Дора же будет там. К черту работу! Жизнь даже лучше, чем завтрак на траве. Сама мысль о том, чтобы снова начать рисовать, наполняли его голову картинами.

Зоран спал на софе в гостиной. Лука вдруг понял, что не спал больше тридцати часов. Возможно, именно поэтому он чувствовал себя, как пьяный. Или потому, что здесь Дора. Или потому, что у него появилась дочь. Или потому, что его жизнь шла кувырком, того и гляди все опрокинется в море. Неудержимо. Лука встал под душ. Вода была словно бальзам для его кожи. Он закрыл глаза, голова закружилась от мыслей и чувств. Через двадцать минут вода начала остывать, Лука закрыл кран и вытерся. Волосы он оставил влажными и решил не расчесывать. Он оделся и тихо вышел из дома. Потому что Зоран все еще спал. «Он уже не так молод», — подумал Лука, эта мысль причиняла ему боль.

До больницы было далеко. Пешком около пятидесяти минут. Лука шел быстро. У него было не так много времени. В два часа он должен прийти в гостиницу. Он старался не думать о Кларе, о том, что собирается ей сказать. О том, что она ему ответит. Чего ждет от него. Лука был так потрясен, что остановился на главной площади и хотел бежать прочь, но все же заставил себя идти дальше. В больше стояла приятная прохлада. Неожиданно он решительно направился в палату, где накануне узнал, что стал отцом. Он вошел в комнату без стука, словно был у себя дома.

Клара спала, и Лука был ей за это очень благодарен. Рядом с ее кроватью стояла другая, прозрачный лоток, в концом что-то шевелилось. Лука увидел бесцельно движущиеся невообразимо крошечные ручки и ножки. Лука осторожно подошел, не желая будить Клару.

Лука смотрел на свою дочь. Хотя смотреть было особенно не на что. Он рассматривал ее лицо. Круглое, нежное, безо всякого выражения. Только губки шевелились да веки подрагивали. Из-за этого существа вся его жизнь пошла кувырком. Девочка отобрала у него живопись, отняла Дору. Но все же он не мог ненавидеть ее. И любить тоже. Он смотрел на нее и думал, что она могла быть их с Дорой дочкой. Лука представил себе, как мог бы с радостью ожидать ее появления на свет. Они были бы с Дорой женаты, она бы родила ему ребенка и сейчас спала бы на этой самой кровати...

— Правда, она красавица?

Лука испугался и сделал шаг назад, словно делал что-то запрещенное.

— Я так счастлива. — Клара говорила очень тихо.

Лука никак не мог заставить себя посмотреть на нее.

На душе у него было скверно. Чувство вины давало о себе знать.

— Ты как? — спросила Клара, будто это он провел несколько часов в родильной палате.

Ему было плохо от этого.

— Ты сама-то как себя чувствуешь? Было трудно? щ Лука не узнавал собственного голоса.

— Все уже позади. У нас же теперь все хорошо?

Лука посмотрел на нее. В ее глазах застыло множеств вопросов, которые она боится задать. Клара протянула ему руку. Он замешкался всего на секунду, но Клара заметила его замешательство, и улыбка исчезла с ее лица. Взгляд ее был мрачным. Она погладила малышку по голове.

— Тебе хотелось сына, да?

И когда ему стало ясно, что она ничего не понимает и ни о чем не догадывается, он понял, что скрывать больше не имеет смысла. Он рассказал ей обо всем, исповедался, просил прощения, обещал, даже плакал, описывал свои мысли, чувства, сознался, что хочет снова рисовать, ведь и живописи вся его жизнь, что не может работать администратором в гостинице. Он художник, его пальцы должны быть перепачканы краской, иначе он не имеет права называться живописцем. Он говорил, не останавливаясь, со всей страстью, и вскоре чувство вины забылось. Впервые за все время их знакомства он открыто рассказал ей обо всем — и почувствовал облегчение...

Лука молча и растерянно смотрел на Клару, а затем быстро взглянул на младенца в кроватке. Его губы не шевелились. Ни звука не вырвалось из его рта. Лука вздохнул с чувством глубокого презрения к себе:

— Мне нужно идти.

И он ушел. Сбежал. Как трус, а не как принц.

 

ГЛАВА 24

— Великан. В одной руке у него трубка, в другой — огромное мороженое.

— У тебя воображение, как у пятилетнего ребенка! — Лука рассмеялся, его затопила огромная волна нежности.

— Глупости! У воображения нет возраста!

Она поднялась на ноги, ее голос дрожал, лодка раскачивалась, и ей приходилось следить, чтобы не потерять равновесие и не свалиться в море. Хотя в этом не было бы ничего страшного — стоял конец июня. На часах только половина восьмого. Они еще даже не завтракали.

Лука поднялся и посмотрел на Дору. Она решительно уперла руки в бока, словно готовилась к нападению. Лука подтолкнул ее, и они оба с громким криком свалились в воду. Они помешали только рыбам и чайкам, так как были единственными людьми между островами Брач и Хвар. Смеясь и визжа, они глотали соленую воду, словно это было лучшее вино. Они шумели, плескались, ныряли, обнимались, сливаясь в поцелуях.

— Из-за тебя мое красивое платье намокло.

— Тогда сними его.

— Не могу, оно прилипло!

— Давай я тебе помогу.

И снова шум, гам, крики. Они барахтались, погружаясь и снова всплывая на поверхность. Море вспенилось, так что приходилось протирать глаза.

А затем они лежали на палубе и занимались любовью, нежась в лучах ласкового солнца.

— Вон там! Люлька, в которой сидит медвежонок.

— Точно. А видишь сигарету, зажатую между его острых когтей? А рядом с ним бутылка пива.

Лука рисовал. Последние несколько недель он снова начал писать. Дора подарила ему краски, которые заказала в Париже у Кристиана. Сегодня они нашли им применение. Вид был просто прекрасен.

— Если ты хочешь побыть один, только скажи. Ты не обязан таскать меня за собой.

— А я и не таскаю, только стягиваю с тебя одежду.

— Все вы мужчины одинаковы.

— Я люблю тебя.

Наступило долгое молчание. Дора и Лука целовались.

— Ты скучаешь по Парижу? — спросил Лука, продолжая рисовать. Он принес с собой несколько маленьких холстов, для морских пейзажей. Ему всегда было мало. Каждый раз он открывал для себя что-то новое, скрытый нюанс, неизвестную черточку, проблеск, который можно увидеть только при определенном освещении.

— Да. Особенно мне недостает театра.

— У тебя будут проблемы?

Краски, которые он энергично смешивал, брызнули в разные стороны.

— Нет. Не знаю. Не думаю. Я просто хочу отдохнуть пару месяцев.

— Ты и правда, этого хочешь?

— Нет. Но я хочу быть с тобой.

— Тогда, может, и хорошо, что старый король Лир сломал ногу.

Они засмеялись.

— Да, это нам на руку.

Они снова замолчали, потому что нужно было еще столько всего сказать, задать столько вопросов, столько всего решить и сделать. Особенно сделать. Даже если это причиняло им боль, мешало спать, а иногда и дышать, они старались думать об этом как можно меньше, хотя это у них почти не получалось, потому что они жили среди этих вопросов, сомнений и страхов. И среди людей. Но сегодня идеальный день, чтобы уединиться, забыть, отложить все неприятности. Возможно, именно поэтому они не смогли так поступить. День был совершенен. Море. Солнце. Воздух. Небо. Перспектива. И прежде всего их жизнь. Но они разговаривали.

— Я еще ничего не сказал Кларе.

— Знаю.

— Я не могу.

— Почему?

— Каждый раз, когда я ее вижу, она держит на руках ребенка.

— Почему ты всегда говоришь «ребенок», почему ты не зовешь ее по имени?

— Не знаю. Не хочу к ней привыкать.

— Это глупо, ljubavi moja. Она же твоя дочка, тебе придется к ней привыкнуть.

— Не знаю. Думаю, мне просто страшно.

Дора обняла его. Лука положил голову ей на плечо. От Доры пахло солью и морем.

— Ты должен ее любить и быть с ней рядом. Ты уходишь от ее мамы. Но ее ты не должен бросать, ни в коем случае.

— Это так трудно. Когда я с тобой, всё так просто и но. Но когда я возвращаюсь домой, тебя нет рядом, я не знаю, что должен делать. Я думаю только о том, как вернуться к тебе.

Голова Луки медленно скользнула на ее колени.

— Ты должен разобраться сам. Я не могу сделать это вместо тебя. Она не моя жена, это ты женился на ней, продолжая любить другую женщину.

Дора рассердилась и оттолкнула его голову. Терпение Доры лопнуло, она беспокоилась.

— Скоро уже два месяца, как я здесь.

— Знаю, мы можем отпраздновать это событие!

— Лука, я так долго не выдержу.

Лука смотрел, как Дора встала, потянулась, грустно опустила голову. Он понимал, что должен что-то сказать, а лучше сделать, принять единственно правильное решение, и он хотел этого больше всего на свете, он хотел провести всю жизнь с Дорой, только с ней, но он чувствовал себя больным, парализованным. Погребенным заживо в очень маленьком гробу. И он начал считать: раз, два, три, четыре, пять... Его глаза закрылись, веки отяжелели, ему стало хорошо, всё вокруг закружилось...

— Прекрати, ты мой, только мой, открой глаза, посмотри на меня, мой принц, я спасу тебя, избавлю от огнедышащих драконов, злых ведьм, заколдованного леса, мой принц...

Дора целовала его довольное лицо. Они вновь занялись любовью.

И снова ничего не было решено.

 

ГЛАВА 25

Прошло два месяца с тех пор, как Дора впервые за шестнадцать лет приехала в Макарску, а Лука стал отцом после того, как целый день и целую ночь занимался любовью с Дорой. Уже два месяца, как Дора и Лука вновь неразлучны. Никто не удивлялся. Никто не задавал вопросов. Даже те, кто их осуждал. Но все обсуждали. Все смотрели на них с интересом, потому что раньше в Макарске ничего подобного не случалось. В воздухе по-прежнему было что-то особенное, когда Дора и Лука были вместе. Нельзя было сказать, что это такое — затишье или ураган. Пахло мандаринами, жареным миндалем, морем, свежеиспеченными кексами и весной. Словно они были окутаны каким-то облаком. Некоторые утверждали, что оно бирюзовое, другие — оранжевое. Домика, пожилая женщина, которая жила на опушке леса и часто сидела на пляже, говорила, что облако было светло-голубым, почти белым, и напоминало летнее небо. С тех пор как Домика двадцать три года назад предсказала землетрясение, люди начали ее побаиваться, но по-прежнему обращались к ней за советом. Больше всего ей верили влюбленные девушки. Домика надеялась, что скоро и Дора придет к ней, и говорила, что точно знает, что ей делать. Некоторые клялись и божились, что видели у Домики на полке с травами пакетик с именем Доры.

***

Дора уже давно не жила в гостинице. Слишком дорого, а она еще не так знаменита. Вскоре после приезда в Макарску Дора навестила свою тетю Марию, которая все еще пекла вкуснейший шоколадный пирог и была несказанно рада видеть Дору. Все эти годы Мария почти не общалась со своей двоюродной сестрой Хеленой и ничего не знала о Дориных успехах, разводе ее родителей, новой жизни ее матери. Дора редко появлялась у тети, в своей маленькой комнатке. Мария расстраивалась, но считала, что это лучше, чем ничего, и, когда Дора не приходила ночевать, просто пекла волшебный пирог, чтобы заманить девочку домой. Тетя Мария слышала, о чем говорили люди, но решила не вмешиваться. Она видела, как счастлива Дора, как светились глаза Луки, когда он за ней заходил. Мария ничего не говорила, потому что помнила о тех временах, когда Дора и Лука были еще детьми, и уже тогда все было ясно. Людям же она посоветовала вспомнить о прошлом, и на их лицах появились глубокие морщины, потому что они не знали, чем все закончится, и что об этом думать, и на чьей стороне правда. Так что жители Макарски были чрезвычайно заняты, город никогда не переживал ничего подобного.

Дору мало заботило, что думают люди, она радовалась поддержке тети, и ей этого было достаточно. Многие к ней хорошо относились, поэтому у нее не возникло трудностей с поиском работы. Дора устроилась в бюро путешествий и сопровождала франкоговорящих туристов. Их было не так много, и у нее оставалось достаточно свободного времени. Туристы всегда платили ей щедрые чаевые, особенно когда узнавали, что она актриса и приехала сюда по велению сердца. Так что на жизнь Доре хватало. Да и много ли ей было нужно? Лука и шоколадный пирог тетушки Марии. Что может быть лучше для души и тела?

Когда вечером, после прогулки с Лукой, Дора, счастливая и растерянная, вернулась домой, около двери ее ждали светловолосая девушка. Первой мыслью Доры было: Клара. Но в этой девочке Дора узнала кого-то смутно значимого из прошлой жизни, ее охватили странная нежность и волнение, и несмотря на серьезное лицо гостьи, Дора улыбнулась.

— Ты — Дора. — Скорее утверждение, чем вопрос. — Я Ана, сестра Луки.

Ана. Ну, конечно же! Ее первая настоящая публика!

— Ана! Как здорово.

— Я бы так не сказала. — Ана говорила медленно, словно тщательно обдумывала каждое слово. Словно с их последней встречи она жила на необитаемом острове и забыла человеческую речь.

Дора протянула Ане руку, но не решилась коснуться ее. На лице Аны были написаны тревога и решимость... и еще какая-то тоска. Дора ждала. Но Ана молчала. Дора не стала приглашать гостью в дом. Она просто ждала, что Ана скажет дальше. Всегда лучше подождать, если что-то неясно.

Прошло несколько минут. Девушки продолжали смотреть друг на друга.

— Мне нужно с тобой поговорить.

— С удовольствием.

— Я хочу, чтобы ты уехала. Туда, откуда явилась.

Дора молчала, ожидая продолжения. Хотя и была слегка удивлена.

— У Луки есть семья. У него родилась дочь. Оставь его. Он может быть счастлив с ними, если ты оставишь его в покое.

Дора обдумывала сказанное, но не возражала. С каждым словом, Ана говорила все быстрее и путанее:

— Он любит Клару, они давно вместе, они знают друг друга целую вечность, они многое пережили вместе. Клара уже однажды потеряла его ребенка, у них есть общее прошлое. Клара всегда была рядом с ним, она никогда его не бросала, не уезжала от него, не забывала о нем никогда, она не стеснялась спрашивать о нем, то есть на нее можно положиться. Ты снова исчезнешь, не сказав ни слова, бросишь его, и ему снова будет больно, а мне придется заботиться обо всем, о нем и его семье, ты даже думать об этом не будешь, просто уедешь, чтобы стать актрисой, — я слышала, тебе это удалось, поздравляю, ты получила то, чего хотела, твои снимки в газетах, что же тогда тебе здесь нужно, ты никому не нужна здесь...

Дора сделала шаг вперед, хотела обнять ее, потому что Ане в этот момент было три или четыре года. Дора понимала, что ей пришлось пережить, когда рядом никого не осталось: ни отца, ни матери, ни брата, — Дора бросила ее первой. Ей хотелось обнять Ану, извиниться перед ней, но та залепила Доре пощечину. И они обе удивились.

Дора схватилась за щеку, а Ана уставилась на нее во все глаза:

— Мне очень жаль. Прости меня.

Ана убежала, словно кошка от рассерженной собаки.

Дора хотела ее догнать, но вспомнила, что ее ждет группа туристов из Бельгии, которых она должна провести по ресторанам Макарски.

Растирая горящую щеку, Дора вошла в дом. На лестнице стояла тетя Мария.

— Dorice moja, маленькая моя девочка, — сочувственно цимала она.

И ее глазах читался вопрос: чем все это кончится? У Марии не было никакого опыта в подобных делах, она никогда не была помолвлена, а уж тем более, не была замужем, она всю жизнь заботилась о родителях, пекла пироги и размышляла. Единственное, что ее в жизни заботило, был вопрос — подойдут дрожжи или нет? «Жизнь должна быть простой», — думала Мария. А тут такое. Дора. Ее маленькая Дора.

В полночь Дора попрощалась с туристами около гостиницы «Метеор», самой новой и большой в городе, было много поцелуев и объятий, а потом Дора медленно пошла в сторону «Отель Парка». У Луки была ночная смена. Она шла по тропинке вдоль пляжа Донья Лука. Дора не спешила. Она шла осторожно, будто пьяная. Смотрела под ноги и размышляла. И даже испугалась, когда еще одна пара женских ног попала в поле ее зрения. Ана.

Девушка выглядела усталой. Словно кто-то разбудил ее и насильно притащил сюда.

— Мне нужно с тобой поговорить.

— Поговорить? Так ты называешь пощечину?

— Мне действительно жаль.

Дора ничего не ответила. Она продолжала размышлять. Уже слишком поздно. Лука ее ждет. Хотя этот разговор давно назрел и мог быть очень интересным.

— Я не знаю, почему так сделала.

— Возможно, ты злилась.

— Вероятно, но я не имела права так поступать.

Дора не стала делиться с Аной своими соображениями о том, почему та так сильно на нее злилась. Как уже было сказано, слишком поздно. И Лука ждет.

— Я не очень хорошо тебя помню, но у меня осталось какое-то странное чувство. И запрет произносить твое имя. — Ана смущенно рассмеялась.

Дора улыбнулась. У нее тоже были свои табу. Целый шестнадцать лет.

— И что теперь?

— Вопрос в том, какие у тебя планы. — Ана смотрели на Дору устало и выжидательно.

— Я не знаю. Я люблю Луку. А он любит меня.

— Но он женат. У него есть ребенок.

— Он женился не на той женщине. Он любит меня, я — его. Только это имеет значение.

Дора тоже устала, и ей совершенно не хотелось объяснять то, что касается только ее и Луки.

— Это эгоистично и безответственно.

— Ты хочешь, чтобы он провел всю жизнь рядом с нелюбимой женщиной, зная, что где-то на свете есть я? Такой судьбы ты хочешь своему брату?

Дора чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Она сделала шаг в сторону и хотела уйти. Но Ана поймала ее за руку. Доре пришлось остановиться.

— Я хочу, чтобы он был счастлив, но у него есть обязательства. Нельзя думать только о себе.

Дора молча посмотрела на нее. Нечего говорить. Ана вольна думать, что хочет. Дора не будет ее ни в чем убеждать — это не ее дело.

— Мне нужно идти. — Голос Доры звучал тихо.

— К Луке?

— Да.

Дора сбросила руку Аны и медленно пошла прочь. Когда она уже почти поднялась по каменной лестнице, то услышала, как Ана сказала: «Я тебя ненавижу». Ее слова больно ранили Дору. Тело болело, как после не слишком удачного прыжка с десятиметрового трамплина. Дора взбежала по лестнице и, запыхавшись, остановилась перед стеклянным входом в гостиницу. За стойкой администратора она увидела Луку, он болтал с барменом Йозо, который собирался уходить. Они громко смеялись, Йозо даже бил себя по коленке. Зеленые глаза Луки светились словно, словно... Дора понятия не имела, с чем их можно сравнить, но точно знала, что его глаза принадлежат ей. И только это имеет значение.

Дора вошла внутрь. Лука, заметив ее, перестал смеяться и распахнул для нее объятия. Дора вернулась домой.

 

ГЛАВА 26

Лука стоял перед открытым холодильником, стараясь немного охладиться. А ведь еще нет и шести утра! Сегодня будет жаркий день.

В доме было тихо, хотя Лука не мог поверить, что кто-то мог спать в такой зной. Он достал пакет молока и закрыл холодильник. Лука хотел сесть за стол, когда заметил около кухонной двери Клару. Кто знает, как долго она там стояла и смотрела на него. Лука попытался улыбнуться, но улыбка получилась вымученной. Он пожелал ей доброго утра, но Клара продолжала молча смотреть на него. Внезапно Лука заторопился и выпил молоко прямо из пакета. Стоя. Ему стало лучше. Прохладнее. Он уже направлялся к двери, когда услышал:

— Лука, сядь, пожалуйста.

Кларин голос звучал бодро, как будто она совсем не ложилась спать. Может, и так, Лука не знал. Два месяца, с тех пор как Клара с ребенком выписались из больницы, он спал на диване в гостиной.

— Мне нужно идти, в шесть я уже должен быть в гостинице.

— Сядь, это важно.

Лука вновь почувствовал, что ему жарко, он вспотел, придется сменить рубашку.

— Это нужно непременно обсуждать прямо сейчас?

— Как будто позже у тебя будет на это время!

Лука ничего не ответил. Клара права. Последние месяцы он провел в бегах. Возможно, действительно пришло время покончить с этой историей и расставить все по местам.

— Хорошо. — Лука сел за стол. — Я тебя слушаю.

Клара подошла и села напротив. Он давно не видел ее лица так близко. Она выглядела уставшей и несчастной, ре глаза были безжизненными. Ее взгляд причинял боль. Лука не мог его вынести.

— Что происходит? — Ее голос слегка дрожал.

— О чем ты? — Лука знал, как глупо, обидно и оскорбительно звучал его вопрос, но ему нужно собраться с силами.

— Лука, в городе ходят слухи. Ты же знаешь, что здесь ничего нельзя утаить.

— Знаю. — Лука глубоко вдохнул и громко выдохнул. Клара беззвучно заплакала, и это стало для Луки сигналом. Сейчас или никогда. — Я люблю ее, она для меня всё. Я знаю ее всю мою жизнь. Шестнадцать лет мы провели в разлуке и случайно встретились в Париже. Я люблю ее...

Ему стало легче дышать, легкие наполнились кислородом, казалось, он сейчас взлетит. Кошмар наконец-то закончился. Он справился. Сказано — не воротишь. Лука рассмеялся, чувствуя, как его лицо прояснилось. И с гордостью повторил:

— Я люблю ее.

— А как же я? И Катя? — Клара продолжала плакать. Почти шептала.

— Клара, ты же знаешь, почему мы поженились. Из-за ребенка...

Луке нелегко было это сказать. Он ничего не имел против Клары. В том, что произошло, была только его вина. Он снова связался с ней, хотя и не хотел. Да, она всегда была рядом, но у него был выбор, его никто не заставлял. Он ни о чем не задумывался. Клара всегда была рядом, мирилась со всеми его выходками, никогда ничего не говорила и не спрашивала, не жаловалась. Просто крутилась под боком. Черт возьми! Ему было неважно, Клара или любая другая. Теперь же они женаты, а он снова нашел Дору. И еще ребенок, его ребенок. Его дочь. Катя. Да, ее зовут Катя.

Внезапно он сорвался с места и стремглав бросился и спальню, где стояла детская кроватка, в которой, несмотря на жару, спала с открытым ртом его дочь. Катя. Ее кулачки вздрагивали, словно она боролась с невидимым призраком. Катя. Его дочь. Он наклонился и коснулся указательным пальцем ее щеки. Она приоткрыла глаза и снова заснула.

Лука почувствовал руку Клары у себя на спине. Жена стояла позади него.

— Посмотри на нее, на нашу дочь. Твою дочь. Неужели она не заслуживает того, чтобы иметь настоящую семью?

На этот вопрос нельзя было ответить. Не стоило. Лука рассматривал крохотное личико. Ничего настоящего здесь нет. А уж тем более семьи, о которой говорила Клара.

— Ты можешь себе представить, что не будешь с ней видеться, не сможешь проводить с ней каждый день, не сможешь держать ее на руках...

Его спина напряглась. Он снова вспотел. Лука почувствовал, что случилось. Он ни разу не держал Катю на руках. Не провел с ней ни минуты. Но он уже стал плохим отцом. В этот момент он возненавидел Клару. Теперь во всем была виновата она.

Лука молча вышел из комнаты, из дому. Покинул свою жизнь. Даже не сменив рубашку.

 

ГЛАВА 27

Августовское солнце жгло кожу даже в тени. Дора жадно выпила второй стакан воды. На ней было легкое белое платье. Солнечные очки. Соломенная шляпка. Полная экипировка. Зоран сидел напротив. На столе рядом с пивным бокалом лежали его солнечные очки. Дора и Зоран смотрели друг другу в глаза. Разговор шел нелегко. О человеке, которого они оба очень любили.

— Что вы хотели мне сказать? — Дора чувствовала себя совсем не так уверенно, как могло показаться на первый взгляд. Но не стоило забывать, что притворяться — ее профессия.

— Я помню тебя еще маленькой девочкой. Ты повсюду ходила вместе с Лукой, вы катались на лодке. Вы были неразлучны.

Классическая ностальгия взрослых родителей по маленьким детям. Его глаза затуманились. Дора видела в них только маленького мальчика и его подружку.

— Вы об этом хотели со мной поговорить?

— Нет, конечно, нет. — Зоран посмотрел на нее и рассмеялся. Тепло. С искренней симпатией. — Я просто хотел тебе показать, что знаю, о чем идет речь и как давно длится ваша история. Понимаю, что ты значишь для моего сына. — Зоран перевел взгляд на бутылку пива, но так и не решился сделать глоток. — Лука рассказал тебе, как я тогда их оставил? Просто исчез.

— Да, я знаю. То есть Лука говорил, что вас какое-то время не было.

Дора не была наивна. Но она удивилась, что он рассказывал об этом ей. Именно ей. — Плохо было всем. Даже мне, хотя именно я ушел из семьи. Я так и не смог обрести покой. Мне казалось, что ради себя, ради своих детей, и в первую очередь ради Антики, я должен быть честным, разобраться в моих чувствах...

Зоран крутил в руках бутылку. Словно свою жизнь. Речь шла обо всем или ни о чем. Одно из двух.

— Я тоже считаю, что нужно быть ответственным по отношению к себе.

Доре было не по себе. Она чувствовала, что здесь что-то не так. Всё, что он говорил, было правильно, но все-таки что-то было не так. Ей хотелось встать и уйти. Но она продолжала сидеть.

— Это ничего не дало. Никому. Антика покончила с собой, Лука замкнулся, а потом и вовсе уехал, Ана слишком рано стала взрослой. Я был одинок. Все должно было быть по-другому. Я должен был приложить больше усилий. Вместо того чтобы сразу сдаться.

У Доры был готов мгновенный ответ: конечно, если есть ради чего стараться.

Дора говорила, подчеркивая каждое слово. В ее голосе было столько страсти, что Зоран взглянул ей в глаза и грустно кивнул:

— Если бы знать наверняка! — В его словах звучало отчаяние.

Внезапно Дора поняла, о чем идет речь и что нужно ответить.

— Мы с Лукой стоим любых усилий. Мы принадлежим друг другу.

Все было сказано. Дора четко изложила свою точку зрения.

— Не думай обо мне плохо, девочка, но мне кажется, что все должно остаться как есть. У тебя своя жизнь, у Луки — своя. Иначе все будет слишком сложно. — Зоран говорил очень тихо, как будто стыдился собственных слов. Не слишком сильно, но стыдился.

— Речь не о том, легко или сложно... а о родстве душ. В голосе Доры слышалась решимость.

— Родство душ. Красивые слова. А существует ли оно на самом деле?

— Посмотрите на нас с Лукой. Мы и есть ответ на этот вопрос.

— Это очень сложно. Я думаю, чем проще, тем лучше.

Пауза.

— Не держи на меня зла.

— Зоран, здесь все сложно, и оттого, что я уеду, проще не станет. Скорее наоборот. Эта женщина его шантажирует. Она угрожает, что он больше никогда не сможет видеться с дочерью. Как будто она может ему запретить. — Дора закусила губу, ее глаза превратились в щелочки. Она была в ярости. Готова немедленно броситься на баррикады. — Это достаточно «легко» и «просто» для вас? Вы действительно хотите, чтобы ваш сын прожил всю жизнь с такой женщиной?

Зоран не пытался отвечать.

Он опустил голову, как после длинного, тяжелого рабочего дня. Как будто ему только что пришлось разместить дюжину постояльцев, перепутавших свою бронь. Зоран хватался то за бутылку, то за стакан, но так и не сделал ни одного глотка.

Дора медленно встала. Очень спокойно. Как будто сдались или ей вдруг все стало безразлично. Или так, как будто она победила. Дора посмотрела на Зорана. Равнодушно. По-деловому. Терять ей было нечего, поэтому она позволила себе сказать, что ей его жаль. Затем она ушла. Пройдя через террасу, Дора спустилась к тропинке, ведущей к пляжу. Перед ней в жарком послеполуденном солнце блестела Донья Лука. Дальше, все прямо, мимо желтого домика к маяку. Затем налево вдоль каменистого берета. К утесу.

 

ГЛАВА 28

Лука резко проснулся. Не сразу понял, где он. Ему снилось что-то неприятное. Он весь взмок. В комнате было не меньше сорока градусов. Дора спала рядом. Лука с нежностью посмотрел на нее. В его взгляде было любопытство. Она не переставала его удивлять. Он любил в ней всё, что ему было о ней известно. И моментально влюблялся в то, что только узнавал. Всё в ней, абсолютно всё казалось ему знакомым, словно уже когда-то пережитым. Лука никак не мог насытиться, когда дело касалось Доры.

Он попытался подняться, не разбудив Доры. Кровать скрипнула. Дора промурлыкала что-то неясное, зарывшись в простыни. Лука пробрался в ванную и закрыл за собой дверь. Сейчас он бы с удовольствием принял душ, но ему не хотелось шуметь. К тому же было бы куда лучше сделать это вместе с Дорой. Лука на цыпочках прокрался на балкон, надеясь поймать порыв свежего ветра. Напрасно. Ни единого дуновения в этот поздний послеполуденный час. Спокойное море казалось маслянистым. Нигде не малейшего движения. Всё замерло, как будто в ожидании.

— Лука! — нежно позвала Дора.

Он тут же оказался возле нее, что было несложно в такой маленькой комнатке. Они встречались здесь каждый раз, когда номер пустовал. К счастью, пустовал он часто. Кто позарится на такую крохотную скромную комнату?

Множество ночей провели они здесь. Молча наслаждаясь шумом моря. Окрестные сосны дарят спасительную тень, когда есть что скрывать. Когда хочется только покоя. Когда любой другой человек — лишний. Когда нужны только сумерки. А с кровати можно дотянуться до любого уголка комнаты.

— Дора, — прошептал он ей на ухо.

Крохотный гостиничный номер. Словно весь мир. Словно целая жизнь. Безграничная. Бесконечная. Нескончаемая. Как глубина океана. Неизведанная. Таинственная. Пугающая. Непреодолимая. Захватывающая. Как звезды на небе. Неисчислимо. Неизвестно. Тревожно. Нерушимо. Бессмертно.

— Лука! — Дора перевернулась на спину и притянула его к себе. Нетерпеливый поцелуй.

— Я ждал тебя, пойдем в душ.

— Зачем так торопиться...

Они занимались любовью, и казалось, что всё в порядке. Как будто весь мир забыл о проблемах.

— Дора...

— Что?

— Я люблю тебя... Тебя одну, всю мою жизнь я любил тебя, только тебя. Ты словно воздух, биение сердца, ты постоянно со мной, словно море, что я вижу, словно рыба в моих сетях. Ты и день, и ночь, и асфальт под моими ногами, и галстук у меня на шее, и кожа на моем теле, моя плоть и кровь. Ты — моя лодка, мой завтрак, вино у меня на столе, моя радость, мой утренний кофе, мои картины, ты женщина моего сердца, моя женщина, моя, моя, только моя...

Наивный мир!

* * *

— Что же будет дальше?

Лука молчал. Ему не хотелось признаваться, что он и сам не знает. Дора это и так знала.

— Так дальше продолжаться не может.

— Я люблю тебя.

— По-твоему, этого достаточно?

Лука замолчал. Ему не хотелось признаваться, что он и сам не знает. Дора и без того это знала.

— Почему ты не можешь просто от нее уйти?

Лука опустил голову. Он чувствовал себя жалким. Дора видела, как он подавлен, как устал разрываться между желаемым и возможным. Как двойная жизнь выматывала его, буквально высасывая из него все силы.

— Не говори мне, что всё это ради Кати. Никто не может запретить тебе видеть дочь, заботиться о ней. Все только сотрясание воздуха.

Дора нервничала. Этот разговор унижал ее. В нем не было никакой нужды. Все должно быть ясно без слов. Просто, как сказал бы Зоран.

— Возможно, если бы ты присутствовала при...

Она была в ярости. Дора понимала, что у него не хватает мужества порвать с этим. И его любовь к ней ничего не значит. Одной любви мало.

— Я так больше не могу. Давай я уеду.

И вот уже Лука стоял возле нее, уверял, что не позволит ей уехать, что в ней вся его жизнь, что без нее он погибнет. У Доры не было сил сопротивляться, она знала, что умрет, если больше никогда не сможет почувствовать его прикосновений. Не сможет видеть его глаз. Каждый день. Если он никогда больше не займется с ней любовью. Она выдержит. У нее нет выбора. Дора позволила ему обнять себя, утешить, убедить остаться. Они вновь занялись любовью. А затем отправились гулять по городу. Откровенно держась за руки. Только Дора знала, что это далеко не победа. У него есть дом, и это не их дом. В один прекрасный момент их пути разойдутся, даже если он уходит, только чтобы побриться или сменить рубашку. У него есть жена, которая их гладит. Доре стало плохо. Может ли мир быть более лживым!

Они оба знали, что это не последний такой разговор. Они постоянно были настороже. Тайно наблюдая друг за другом. Боясь, что придется расстаться.

А всё могло быть так просто.

Лука резко проснулся. Не сразу понял, где он. Ему снилось что-то неприятное. Он весь взмок. В комнате было не меньше сорока градусов. Лука чувствовал, что кто-то нежно и нерешительно касался его спины. Дора. Он открыл глаза. Перед ним стоял низенький столик. В углу телевизор. Рядом окно, шторы задернуты. В комнате темно. Слева от его головы кресло. Он не в гостинице. Лука точно знал, где находится. Он лежал на диване в своей гостиной, продолжая ощущать чью-то руку у себя на спине. Прикосновения не могли принадлежать Доре. Лука спрыгнул с кушетки. Он стоял в одних трусах посреди комнаты, Клара смотрела на него. Лука узнал этот взгляд. На Кларе была красная прозрачная ночная сорочка, сквозь которую Лука видел ее слегка отяжелевшее после беременности тело. Он отвел глаза. Клара тихо произнесла его имя. Лука. Ее голос звучал хрипло, как в далеком прошлом. Но Луке было все равно. Он не был зол, скорее испуган. «Лука, — сказала она и подошла ближе. Пытаясь ее удержать, выставил вперед руку. — Ты пока все еще мой муж», говорила нежно, едва шевеля губами. Лука сделал шаг назад, продолжая держать руку перед собой. Подняв вторую, Лука покачал головой. Он ее не хотел. Совсем. Правда, и унижать ее не собирался. «Клара, перестань!» Ничего не произошло, Клара уже стояла вплотную, прижимаясь к нему всем телом. У Луки закружилась голова, он почувствовал, как к горлу подступила тошнота. Сделав еще один шаг назад, он сказал: «Нет, Клара, нет, я не хочу!» Но ее руки уже скользили по его плечам, губы прикасались к груди... «нет, Клара, нет!». Но она продолжала: «Ты мой муж, я люблю тебя и хочу». Ее тело все крепче прижима лось к нему, Лука чувствовал, что его вот-вот вырвет. Он боялся, что сойдет с ума. «Нет!» — крикнул он, ничуть не заботясь, что его могут услышать. Ему казалось, что он борется за свою жизнь. Лука изо всех сил оттолкнул ее. Чуть не врезавшись в кофейный столик, Клара упала на ковер около дивана. Она лежала не двигаясь. Лука напряженно вслушивался. В комнате было темно, еще ночь. Он сделал это! Затем он услышал скулеж, который обычно издают звери. Лука подошел к Кларе. «Клара, вставай», — сказал он, но она не двинулась. Ответа Лука не получил. Он рассматривал Клару, которая по-прежнему лежала на полу. Ночная рубашка задралась, обнажая Кларины ноги и ягодицы. Лука ничего не чувствовал. Он словно умер. Он испытывал глубокое унижение, и Лука поспешил в ванную. Он наклонился над раковиной, боясь взглянуть в лицо собственному отражению. Лука пил воду из-под крана и никак не мог напиться. Он остановился лишь тогда, когда почувствовал, что ему не хватает воздуха. Кран он оставил открытым. Лука облокотился на умывальник и резко помотал головой, как будто хотел избавиться от того, что стояло у него перед глазами. Раз и навсегда.

Навсегда вместе. Дора.

Лука не знал, как долго сидел в ванной комнате. Когда он осторожно открыл дверь и прошел в гостиную, там было пусто. И светло. Лука быстро оделся и, стараясь не шуметь, вышел из дому. У него в голове вертелась только одни мысль: Дора.

 

ГЛАВА 29

Начало сентября в самом разгаре.

Свежее солнечное утро. Дора должна была сопровождать французскую группу в Сплит. Экскурсия на весь день. И в девять часов ей нужно быть в гавани, где их заберет автобус. Перед работой Дора хотела успеть в булочную, чтобы купить свежих булочек себе и тетушке Марии. Они собирались позавтракать вместе, что случалось не так часто.

Еще слегка сонная, Дора открыла дверь. Перед ней стояла Клара. Дора сразу ее узнала. Если на Доре было написано, что она любимая женщина Луки, то на Кларе бы что написано, что она его жена. Даже на пальце у нее было кольцо с его именем.

На мгновение Дора остановилась, но затем решила, что не стоит задерживаться. Ей было абсолютно нечего сказать этой женщине.

— Я хочу, чтобы вы уехали. Покинули Макарску и оставили моего мужа в покое.

Дора повернулась к Кларе лицом. Девушки были примерно одного роста. Правда, Клара выглядела не слишком хорошо: тощая, бледная, глаза красные, опухшие. Казалось, она была в отчаянии. Однако Дора не испытывала к ней ни малейшего сочувствия. Ей нужно было думать о себе.

— Он любит меня. И это никогда не изменится.

Но я мать его ребенка.

И что дальше? Все равно он любит меня. И свою дочь. А вам пора перестать его шантажировать.

- Он мой муж. Мы поженились.

— Потому что вы были беременны. Как вы только можете так жить?!

Клара заплакала. Для Доры это было слишком. Кроме того, вокруг было полно зрителей. Конечно, люди не останавливались, но, проходя мимо, слишком сильно замедлиля шаг. Доре казалось, что она на сцене. Ей было не по себе. Больше всего ей хотелось, чтобы сейчас опустился занавес.

— Но я люблю его! Что я буду делать без него?! — К счастью, Клара говорила очень тихо.

— Я тоже. И он мой.

Дора смотрела на Клару, лицо которой исказили боль и гнев. Кончено. Она должна уехать. И увезти Луку. Ему здесь не место. Здесь он просто задохнется.

Дора побежала прочь. Ей казалось, что она никогда больше не сможет остановиться.

Вечером Дора вернулась из Сплита. Довольные туристы вышли из автобуса. Дора получила много чаевых. Она попрощалась с водителем, и он уехал. Перед ней стоял Лука. Внезапно на нее обрушилось всё, что она пыталась забыть в течение дня. Лука улыбнулся. Он казался очень усталым, плечи его были опущены. Доре хотелось, чтобы она не выходила из автобуса, и он бы увез ее. В парк, на стоянку. Не важно. Только подальше от этой безнадежности.

Лука молча обнял ее. Взявшись за руки, они пошли прочь от города и его огней. К утесу. Молчание нарушалось только лишь краткими поцелуями. Чувство беспомощности сопровождало их, словно верный пес. Они были осторожными. Порой даже не решительными. Потом они сидели на утесе, в своем тайном убежище и прошлое было так же реально, как настоящее. Где их жизни пересеклись, чтобы навсегда слиться в одну.

— Ты знаешь, что несколько лет назад недалеко было найдено тело женщины?

— Не может быть! Она покончила с собой?

День был долгим, очевидно и для Луки тоже, потому что он просто сидел и смотрел на Дору. Его зеленые глаза казались тусклыми и водянистыми. Дора прижалась к нему щекой.

— Нет. Ее убили.

Наступила ночь. Стало прохладно. На небе не было ни облачка. Скоро полнолуние. Воздух наполняла тишина, Дора и Лука сидели, словно на картине.

— Убийство... Здесь... Но тут так спокойно.

— Это сделал ее муж. Он сам явился в полицию с повинной. Он просто хотел от нее избавиться.

— Понятно.

Тишина. Молчание, как известно, золото. Может, это и так.

— Почему ты мне об этом рассказал?

— Тогда в газетах писали, что всё это из-за любви. Я сохранил вырезку.

Лука говорил все медленнее. День был долгим.

Луна светила, ярко отражаясь в воде. Кое-где в синих сумерках можно было разглядеть несколько рыбачьих лодок. Услышать звук мотора, плеск весел. Жизнь не останавливалась ни на минуту.

Тишина казалась волшебной, нереальной. И даже если жизнь не могла остановиться, иногда она замирала, чтобы передохнуть. В такие моменты собственная жизнь виделась, как в подзорную трубу. В зависимости от того, с какой стороны смотреть, можно либо увидеть всю панораму, либо разглядеть каждую мелочь. И можно очень удивиться. Или разочароваться. Облегченно вздохнуть. Обрадоваться, что все возможно.

— Чаще всего причина в любви или в деньгах. — Он любил другую женщину, жена не хотела его отпускать. Он был в отчаянии. Не видел другого выхода.

— Но разве убийство — это решение проблемы?

— С ее смертью он обрел свободу.

— Свободу? Его же должны были посадить в тюрьму? Разве ты не сказал, что он во всем сознался?

Дора встала и обошла утес.

— Да, но зато он избавился от нее. По-моему, он зря сдался. — Лука колебался, хотя подобная мысль не впервые приходила ему в голову.

— Лука, что ты хочешь этим сказать? Надеюсь не то, о чем я подумала!

— Нет, конечно же нет, — слишком быстро ответил он.

— Лука!

— Но можно ведь просто представить! Ее смерть решила бы все наши проблемы! — возразил Лука.

Он хотел что-то добавить, но Дора прервала его:

— Замолчи!

Дора повернулась к Луке спиной. Она представила себе море. Безмолвную гладь воды. Огни. Дора закрыла глаза. На секунду она позволила себя отдаться этой мысли. Невероятной и одновременно освобождающей. Такой притягательной и запретной. Ни за что в жизни даже ни на секунду она не согласится признать подобную мысль.

— Дора?

— Больше ни слова. Никогда. А я сделаю вид, что мы никогда об этом не говорили. Никогда.

Лука хотел заговорить.

— Ни слова. Я серьезно. — Дора стояла на краю утеса. — Моя жизнь никакая не голливудская мелодрама..

Она громко всхлипнула, словно на самом деле думала по-другому.

Лука встал и подошел к ней. Ему хотелось обнять ее, но Дора оттолкнула его руки, и если бы он все-таки не схватил ее, упала бы в море. Она подумала об убитой жен щине и заплакала. На этот раз Луке удалось обнять ее. Они чувствовала себя слишком слабой и запутавшейся, чтобы сопротивляться. В глубине души ей было стыдно.

— Прости меня, пожалуйста, прости, сам не знаю, что на меня нашло, я в отчаянии, злюсь на себя, на Клару, они сказала, что утром приходила к тебе, мне очень жаль, прости меня, дальше так продолжаться не может, обстоятельства буквально съедают меня, я чувствую себя беспомощным, абсолютно бессильным, прости меня, забудь всё, что я сказал, это всё чушь, посмотри на меня, я по-прежнему твой Лука, только твой, ничего не случилось, поверь мне, прости, просто я на мгновение сошел с ума, думал...

Теперь было уже трудно сказать, кто кому не давал упасть. Несчастные, они стояли на утесе, наблюдая за тем, как теряют друг друга.

Прошла пара дней. Внешне все было как всегда. Дора и Лука проводили вместе каждую свободную минуту, занимались любовью в гостиничном номере, который принадлежал только им, хотя они за него и не платили, на лодке, что всегда была в их распоряжении, на пляже, который, казалось, ждал только их. Вынашивали планы. Представляли, как заживут в Париже. И в Макарске. Потому что отказаться от моря было выше их сил. Они раздумывали, где поселятся. В Макарске им нужна квартира с отдельной спальней для Кати. В Париже они снимут большую квартиру, потому что в нынешней нет места для его дочери, которая будет часто приезжать к ним. В мечтах все роли уже были сыграны, призы и награды получены, картины нарисованы, выставлены и проданы. Конечно, у них будут еще дети, которых они будут ждать с огромной радостью. Имена для них были уже придуманы, не раз оспорены и снова найдены. Они всегда будут любить и желать друг друга. Смеяться. И так будет всегда.

Всё выглядело как всегда.

Прошло еще несколько дней, наступило девятнадцатое сентября. В шесть часов Дора зашла за Лукой в гостиницу. Они собирались гулять. Лука хотел показать ей место, которое мечтал нарисовать. Он нашел его совсем недавно. Дору радовало его воодушевление. Идти было недалеко, короткая прогулка мимо соседних гостиниц. Взявшись за руки, они, не торопясь, шли в сторону кемпинга. Лука рассказывал, как прошел день на работе, про постояльцев, которые не знали, как работает водопровод, не могли найти выключатель и утверждали, что лампа перегорела. Дора смеялась. Лука тоже. Бывают же такие люди! Они решительно, но неторопливо двигались к цели. Еще пара шагов, и они будут на месте.

Небольшой выступ находился чуть ниже бульвара, и тени большой, старой, криво растущей пинии. Под деревом пряталась скамейка, некогда выкрашенная в зеленый цвет. Сегодня только в некоторых местах можно было разглядеть остатки краски. Кое-где виднелись следы дождя. И отпечатки тел. Дора и Лука частенько сидели на этой скамейке. Несколько раз они даже занимались здесь любовью. Коротко и страстно. Смеясь. Однажды Дора читали здесь книгу. Сверчки трещали. Дети визжали, резвясь и воде. Был слышен шум моторных лодок. Милое приятное местечко.

Лука спрыгнул с дорожки вниз и помог Доре спуститься. Нет, он не повел ее к скамейке. А нырнул под дерево и оказался на краю небольшой естественной террасы. От сюда бульвара не было видно. Дора стояла рядом. Месте было немного, они прижимались друг к другу. Лука протянул руку, показывая Доре, что хочет нарисовать. Лука составил из пальцев раму, сквозь которую была видна картина. Дора гладила его спину, положила голову ему на плечо. Лука говорил вдохновенно, лишь изредка прерываясь, чтобы поцеловать Дору. Солнце светило жарко, низко склонившись над морем, которое танцевало в своем неподражаемом ритме.

Стоял великолепный день.

Дора привела Луку в отель, радуясь, что их комната занята. В номере, который никогда им не принадлежал, объясняться намного проще. Легче сохранить трезвую голову. Можно говорить, не боясь. Гостиничный номер, словно забытая декорация к фильму. Тысячи подобных слов приклеились к стенам, врезались в матрас, скользили по кафелю в ванной, висели на прозрачных занавесках, можно притвориться. Попытаться заново выстроить собственную жизнь. Разрушить ее. Покончить с собой, даже не заметив. Сделать вид, что так всем будет лучше. Убедить в этом себя. Сделать вид, что убежден. В такой комнате, как эта. В комнате, похожей на все остальные.

— Послезавтра я возвращаюсь в Париж. Поедем со мной.

— Я не могу.

— Что же нам делать?

— Я так больше не могу.

— Что ты имеешь в виду?

— Я больше не вынесу.

— Что ты хочешь сказать?

— Я не могу так поступить.

— Ты все-таки выбрал ее?

— Мне нужен покой.

— Вместо жизни?

— Мне не хватает мужества.

— Значит, ты решил отказаться от нас?

— Нет, значит, я трус.

— То есть ты хочешь, чтобы я уехала.

— Я хочу умереть.

— Это может случиться с нами обоими.

— Два счастливых возлюбленных — ни смерти им нет, ни конца. Сколько раз они в жизни рождаются и умирают, потому что в их счастье заложена вечность природы.

— Чушь.

— Это Неруда.

— Ты больше не имеешь права на его стихи.

— В тебе вся моя жизнь.

— Ты умер.

— Дора.

— Навсегда.

...ты должен любить себя, чтобы позволить себе быть счастливым, чтобы остаться, нужно быть сильным, отказаться всегда проще, сдаться, а затем страдать куда легче

— Дора.

 

ГЛАВА 30

— Поторопись, zlato moje! Иначе мы ничего не увидим в толпе. Только и всего!

Хелена переминалась с ноги на ногу под дверью Дориной спальни. Она нисколько не волновалась, что они и вправду могут опоздать к Новому мосту. Нет. По сравнению с тем состоянием, в котором находилась ее дочь, все казалось незначительным. Конечно, Христос очень важен, упаковка Пон-Нефа станет событием века, но Дора значит для нее намного больше, буквально всё. А ее дела плохи, совсем плохи. И это еще мягко сказано.

Дора сидела на кровати и смотрела в пустоту. Ее жизнь пуста. Мир пуст. Лишен смысла. Жесток. Ни на что не годен. В голове ни одной мысли. Все они покинули ее три дня назад. Пара образов, но только не размышлений. Дора не могла позволить себе думать. Выбор был сделан осознанно. Лишь бы ничего не чувствовать. Ни за что. Табу. Постоянно мелькают красные предупредительные огни. Дора даже не уверена, продолжает ли она дышать. Грудь движется — значит, дышит. Только ничего не чувствует. Дора слышала, как ее мама что-то говорила. Но слова не доходили до нее. Дора была погружена в себя. В свою жизнь, которой больше не существовало. Нет, она должна умереть. Она ничего не хотела: у нее не было ни желаний, ни потребностей. Единственное, что ей оставалось - ждать. Ждать, что жизнь снова найдет ее. Конечно, ни потребуется время, ведь она хорошо спряталась.

Лука сидел на кровати и смотрел в пустоту. Его жизнь пуста. Мир пуст. Лишен смысла. Жесток. Ни на что не годен. В голове ни одной мысли. Все они покинули его три дня назад. Пара образов, но только не размышлений. Лука не мог позволить себе думать. Выбор был сделан осознанно. Лишь бы ничего не чувствовать. Ни за что. Табу. Постоянно мелькают красные предупредительные огни. Лука даже не уверен, продолжает ли он дышать. Грудь движется — значит, дышит. Только ничего не чувствует. Лука отчетливо помнит, что не считал. Незачем падать в обморок. Он и так погружен в себя. В свою жизнь, которой больше не существует. Нет, он не хотел умереть. Он ничего не хотел: у него не было ни желаний, ни потребностей. Единственное, что ему оставалось, — ждать. Ждать, что жизнь снова найдет его. Только этого больше не случится, Ее нет. Она уехала. Улетела три дня назад. Жизнь кончилась. Он должен забыть и обрести покой. Таковы условия сделки. Конечно, на это потребуется время, ведь он хорошо спрятался.

— Лука, ложись в кровать!

А может, не так уж и хорошо.

Естественно, Лука ничего не ответил. Клара подошла, положила руку ему на плечо:

— Идем спать, уже поздно.

Она знает. Уже все знают.

Куда идти? Проклятый город. В каждом уголке полно сплетников.

Лука медленно встал, даже не взглянув на жену. Обул ботинки, стоявшие рядом с диваном, взял со стола бумажник, молча вышел из дома. Клара окликнула его. Лука осторожно, почти бережно закрыл за собой дверь. И побежал. Внезапно перед ним появилась лодка. Вроде бы случайно. Лука запрыгнул на борт. Открыл каюту и улегся на кушетку. Под ним, в ящике лежала майка. Белая майка с красно-голубым восточным узором. Она не принадлежали ни ему, ни его отцу, ни Ане, никому из тех, кто был сейчас в Макарске. Майка просто была там и приносила покой, даже если Лука ее не доставал. Этого он не выдержал бы. Нельзя вдыхать скрытый в ней аромат жизни. Чего доброго, нахлынут картины, образы, нет, нельзя. Зато находиться рядом необходимо. Лука был настоящий мастер придумывать себе наказания. Он осмотрелся, его взгляд упал на ящик с красками. Лука вскрикнул. Схватил коробку и хотел выбросить в море. Содержимое рассыпалось, кисточки, банки, краски, тюбики, стеклышки полетели на иол. В припадке гнева Лука выкидывал каждый предмет прочь из каюты. Некоторые падали в спокойную водную гладь, другие с грохотом ударялись о палубу. Жизнь кончена. Никогда больше он не будет рисовать. Он недостоин. Живопись — подарок жизни. А он мертв.

Мокрый от пота, Лука, весь дрожа, сел на лестницу каюты и заплакал.

 

ГЛАВА 31

В то время как весь мир, удивляясь и отчасти пугаясь, праздновал объединение двух немецких государств, Дора и Жанна сидели в «Жюль Берне», одном из самых дорогих парижских ресторанов на втором этаже Эйфелевой башни, и поднимали бокалы в честь Дориного двадцативосьмилетия. Шел 1990 год.

— За тебя, та cherie. И за то, чтобы следующие годы были такими же удачными, как этот!

Щеки Жанны порозовели, она плохо переносила алкоголь. Всего один бокал вина, и ей уже было трудно вспомнить собственное имя. Поэтому Дора внимательно следила за ней. Только один бокал. И то только потому, что у Доры сегодня день рождения, за прошедший год она получила две театральные награды и на прошлой неделе приступила к репетициям нового спектакля. Для нее роль Мэгги в пьесе Теннесси Уильямса «Кошка на раскаленной крыше» была настоящей мечтой. Брика играет Филипп Дедье. Дора была счастлива. Она знала его еще по академии, он заканчивал учебу, когда Дора поступила на первый курс. Она видела все спектакли с его участием. Потом он исчез с парижской сцены, пытался сделать карьеру в Нью-Йорке, но уже год как вернулся и блестяще сыграл Гамлета. А теперь они будут играть на одних подмостках. Она была взволнованна. В прошлую пятницу после репетиции они выпили вместе по бокалу вина. В его глазах так явно читалось желание, что, рассказывая об этом на следующее утро Жанне, Дора не переставала хихикать, словно школьница после первого поцелуя. Жанна разделяла ее радость. А как же иначе? Они ведь по-прежнему оставались лучшими подругами, как раньше, когда проводили дни в парке Монсо.

— Так ты в него влюбилась? — воскликнула Жанна.

— Чушь, — ответила Дора.

Они снова засмеялись, забрасывая друг друга подушками, резвясь, словно два непослушных котенка.

— Спасибо, Жанна.

Дора потягивала вино, наслаждаясь каждым глотком и каждым кусочком сладостей, лежавшими перед ней на красиво украшенной тарелке. Настоящий праздник для взора и вкуса, очень дорогой праздник, но сегодня это не важно. Она продолжает жить, ее дела идут хорошо, она успешна и уж точно может позволить себе подобный ужин. Дора посмотрела на лежащий внизу город и почувствовала, как ее переполняет спокойствие. Охватывает волнение. И благодарность. Она продолжает жить. Даже если есть темы, которых запрещено касаться. Имена, цвет глаз и улыбка. Строго-настрого запрещено. Воспоминания о губах и пальцах. Дора тяжело вздохнула.

— Что-то не так, Дора?

— Ничего, просто я... Ничего.

Жанна подозрительно на нее посмотрела. Она знала, о чем идет речь. Всегда одно и то же. Достаточно любой мелочи, чтобы Дорины воспоминания воскресли. Жанна заволновалась. Казалось бы, спустя пять лет... Но нет, Доры ничего не изменилось. Совсем ничего.

Все-таки жизнь полна неожиданностей. Минуту спустя у их столика остановился мужчина и Дора улыбнулась:

— Филипп!

Он наклонился и поцеловал Дору в щеку. Жанна видела, как Дора закрыла глаза, словно желала раствориться в этом поцелуе.

— Хороший улов!

Лука молча кивнул, Винко закурил сигарету. Холодильник был набит рыбой, это принесет много денег. Винко снял шапку и почесал голову:

— Ненавижу такие шапки! От них постоянно все чешется!

— Все лучше, чем отмороженные уши.

— Или примерзшие волосы! — Винко снова натянул шапку.

— Об этом можешь не беспокоиться, дружище!

Винко сделал вид, что собирается ударить Луку; оба засмеялись. Хорошее время, чтобы расслабиться. Лука был доволен. Вот бы остаться здесь. Никогда не возвращаться обратно. Все чаще Лука думал об отце и о том, как он тогда исчез, вместе со своей лодкой. В то время Лука очень страдал, а сейчас понимал его и все чаще хотел поступить, так же, просто раствориться в воздухе или воде. Пропасть без следа. Потому что иногда покой, который он выбрал, становился невыносим. Жизнь настолько измучила его, наполнив душу болью и тоской, что ему было просто необходимо сбежать. На море. Прочь. Чтобы не начать считать, чтобы продолжить дышать. Теперь, когда Ана тоже уехала — два года назад ей втемяшилось, что она хочет учиться медицине, — некому больше заботиться о нем и его дыхании. Он не мог так легко сдаться. Теперь он убегает. Это была новая тактика: он ускользал. Иллюзия, попытка что-то сделать. Сбежать, чтобы вернуться и хотя бы мимоходом вдохнуть запах жизни.

— Что будешь делать с деньгами? Купишь новую шапку?

— Очень смешно! — Винко затушил сигарету и бросил окурок в пустую пивную банку. Они валялись повсюду — какая же рыбалка без пива!

— Нет, серьезно. Что ты будешь с ними делать?

— Бисерка считает, что нам пора пожениться.

— Ну, а ты?

— Я могу не жениться. — Винко запрокинул голову и уставился в небо. — Нет уж, дружище, все может оставаться, как есть.

— Ты же понимаешь, что этот номер у тебя не пройдет.

— Знаю, но пока есть такая возможность, буду притворяться.

— Мечтай, сколько хочешь, пока можно. Хотя я слышал, что подвенечное платье уже выбрано.

— Боже мой! — Винко преувеличенно горестно вздохнул, а Лука рассмеялся:

— Или ты добровольно отправишься в Лику убирать деревья с улиц?

— Сумасшедшие сербы! Что они только себе думают?!

— Провокация, дружище, обычная провокация! Не стоит обращать внимание.

— Проще сказать, чем сделать, когда перед тобой на дороге лежит дерево, и ты не можешь проехать. Мато только что вернулся из Загреба, он говорит, что это не смешно. Совсем не смешно...

Некоторое время они молчали.

— Думаешь, будет война? — Лука посмотрел на своем друга.

— Не знаю, но эти психи на все способны. И дела обстоят неважно.

— Господи! Надеюсь, они сумеют договориться.

— Тогда пора поступать на курсы для новобранцев! Мне кажется, мы теряем время.

— Посмотри на нас! Наивные, как рыба в холодильнике!

Винко рассмеялся, закурил и сделал большой глоток пива. Лука наслаждался тишиной, пока не увидел облака в ночном небе. У него закружилась голова. Но он продолжал внимательно смотреть на облака, словно от них зависела его жизнь. Незаметно для себя, он глубоко вздохнул.

— Что-то не так, Лука?

Винко хорошо знал своего друга. И историю, о которой нельзя вспоминать. Он видел боль в глазах Луки, порой она сменялась пустотой, гневом и безнадежностью. Но он также знал, что ничего нельзя говорить. Нужно делать вид, что ничего не произошло, что он ничего не замечает. Единственное, что он мог, — всегда быть рядом, присматривать за Лукой и не оставлять его одного.

— Кате нравится в детском саду?

Внезапно Лука вернулся обратно. Прочь от облаков, которые уже ни на что не были похожи. Он встретился глазами с Винко, и ему пришлось сделать усилие, чтобы выдержать его взгляд.

— Хорошо, — медленно ответил он. — Ей нравится проводить время с другими детьми. Она плачет, когда мы ее забираем. Воспитательница говорит, что такого еще никогда не бывало.

— А что делает Клара?

— Кажется, она снова хочет открыть танцевальную школу. На этот раз думает, что всё получится. Осталось получить пару разрешений и подписей.

— Хорошо.

— Да.

— А как Дора?

— У нее сегодня день рождения.

На следующее утро после дня рождения именинница проснулась с головной болью и неприятным вкусом во рту. Дора потянулась за бутылкой воды у кровати, но не смогла ее найти. Она открыла глаза и тут же поняла, что лежит не в своей постели. Осторожно повернула голову и посмотрела на другую половину кровати. Черт побери! Сколько раз она повторяла, клялась никогда не заводить романов с партнерами по сцене. Нужно дождаться, пока кончатся репетиции и спектакли, чтобы затем провести с Орестом или Антонием одну или две незабываемые ночи. А теперь что? Черт побери! Роль слишком важна, чтобы рисковать ею. Однако Филипп ей нравился. Между ними пробежала искра при самой первой встрече. Да и секс был совсем не плох, хотя она уже была слегка пьяна. Но все равно! Нужно придерживаться собственных правил! Законы существуют, чтобы их нарушать, это правда. Но это не касается правил, которые ты сама установила. Бог знает, куда это может завести!

Дора осторожно выбралась из постели, стараясь не шуметь. К счастью, это ей удалось! Она собрала одежду и вышла из спальни. Отказавшись от идеи принять душ, Дора оделась прямо в коридоре. Быстро-быстро. Когда она уже взялась за дверную ручку, раздался голос Филиппа:

— Дора, где ты? — Голос приближался. Итак, побег удался. Опять повезло!

Конечно, вечером ей придется встретиться с Филиппов на сцене. Но ничего! Она спрячется за образ Мэгги.

Лука сидел в баре, где был завсегдатаем, и пил вино Голова низко опущена над бокалом, словно он что-то вы сматривал. Зал был полон. Люди, музыка, смех, крики, звон бутылок и стаканов.

— Лука, вот ты где! — Винко кричал через весь зал. Лука поднял голову и посмотрел на него. Он выглядел растерянно, и Винко сразу догадался, что его лучший друг изрядно набрался. — Познакомься, это Саня, подруга Бисерки из Дубровника. Скажи: привет, Саня.

— Привет, Саня! — старательно повторил Лука, разглядывая молодую девушку между Винко и Бисеркой.

Саня была маленького роста, но у нее были потрясающие черные волосы и темные глаза. Лука был в таком состоянии, что мог представить все что угодно. Именно этим он и занимался. Картинка была неясной, и это сильно облегчало дело... Саня смущенно хихикала, как будто у нее на уме было что-то неприличное. Она села рядом с Лукой и отпила из его бокала.

Винко и Бисерка переглянулись. Винко огляделся по сторонам. Клары поблизости не было. Когда он снова посмотрел на Луку и Саню, ее рука лежала у него на бедре, а он обнимал ее за шею. Их лица были так близко, что между ними не удалось бы и палец просунуть. Винко вопросительно посмотрел на подругу, на которой не сегодня-завтра собирался жениться. Та лишь беспомощно пожала плечами. Ровно столько времени понадобилось Луке и Сане, чтобы слиться в долгом поцелуе.

«Неважно, — пронеслось в голове Луки. — Я просто могу продолжить то, что закончил, когда меня посетила жизнь. Кому какое дело...» Они вышли на улицу и направились к пляжу. Наплевать.

Спустя почти месяц после своего двадцать восьмого дня рождения Дора узнала, что беременна.

 

ГЛАВА 32

За две недели до Рождества Дора проснулась среди ночи от ужасной боли в животе. Когда она вошла в ванную, по ее ногам тонкими струйками текла кровь. Всё кончено! Дора не плакала. Конечно, родить ребенка было бы безумием. Дора одна поехала в больницу. Всё кончено. Нот! никого, кому она хотела бы рассказать об этом.

Через несколько часов Дора пришла в себя от наркоза, все вокруг расплывалось. Мысли и чувства, имена и лица. Ее глаза были сухими, только щеки еще были влажными, Всё кончено. Бушующее море заполнило пустоту в ее теле и душе, соленая пена покрыла ее будто вторая кожа.

И что теперь?

Дора позвонила Жанне. Ей хотелось уйти из больницы, хотя врач настоятельно советовал остаться еще хотя бы одну ночь. Дора не могла себе этого позволить. Вечером у нее репетиция, которую нельзя пропустить. У нее график.

Прежде чем отдать Доре выписку, врач снова попытался утешить ее, сказал, что она еще очень молода, что с ней не случилось ничего страшного, ведь это ее первая беременность. Доктор продолжал ее утешать, но Дора его не слушала. У нее появился план. Она приветливо кивнула, а потом приехала Жанна и забрала ее домой. Помогла лечь в постель, села рядом, нежно гладя Дорины растрепанные волосы.

— Ты бы лучше осталась дома, — сказала Жанна. — Репетицию можно перенести на другой день. Дора покачала головой, но Жанна так и не поняла, отказ это или согласие. Дора была спокойна. Словно речь шла не о ней. У нее был план.

Прежде чем Дора заснула, она счастливо прошептала: «Я поеду к Луке». И она отправилась в путь. В гости к своим снам.

 

ГЛАВА 33

Впервые за шесть лет. Этот прекрасный город на берегу залива. Под высоченной горой, по которой можно вдоволь полазить. И повсюду море. Блестящее в лучах утреннего солнца. Словно вечность. Словно дом Господа. Дора сидела в автобусе, усталая, взволнованная и потрясенная. Тем, что она увидела, и тем, что еще предстоит увидеть. На глаза навернулись слезы, которые Дора скрывала под большими солнечными очками. Холодный солнечный февральский день 1991 года. Тетушка Мария умерла уже три года назад. Больше не будет шоколадного пирога. Остался только Лука. Но его одного ей будет вполне достаточно.

Красивая молодая женщина у стойки администратора. Узкие джинсы и толстая голубая зимняя куртка. Элегантные ботинки. Темно-синяя сумка. Руки в красных перчатках. Длинные волнистые волосы. Растерянные глаза. Сбившееся дыхание. Хрупкое бледное лицо. Как будто оно никогда не видело солнца. Полные губы. Широкий нос. Огромные темные глаза. Нетерпеливые руки. Изящные наручные часы. Дора.

— Дора.

Лука начал считать: раз, два, три, четыре... Дора быстро зашла за стойку и прижалась к нему. Через толстую куртку она едва ощущала его тепло. Дора коснулась его губ своими губами и нежно прошептала: «Принц мой, не засыпай, ты мой принц, только мой, останься со мной, посмотри на меня, взгляни в мои глаза, я с тобой, все хорошо, мой принц». Лука опустился на крутящийся стул, словно у него не было ни сил, ни воли. Словно он был старым, дырявым надувным матрасом. Глаза Луки были закрыты, дыхание сбилось. Есть вещи, к которым нельзя быть готовым. Он чувствовал, как Дора нежно обнимала его, прижималась к его животу, но Луке нечем было дышать, и он продолжал сидеть неподвижно. Он чувствовал вес ее тела, это было странно и волнующе. Он мечтал сжать ее в объятиях и никогда больше не отпускать, но в то же время ему хотелось оттолкнуть ее. Лука приоткрыл один глаз — на большее не хватило сил — и увидел Дору, сидящую перед ним на коленях. Ее волосы разметались. Луку охватило губительное ощущение счастья. Он слышал ее шепот, и, хотя ее голос едва доходил до него, он был уверен, что последним словом было «принц». Лука коснулся ее волос.

Дора подняла голову, внезапно их глаза встретились. В ее глазах стояли слезы, губы шевелились, произнося слово, которое он угадал. Дора знала, Лука понимает, что потерял. Чего был лишен. Он победил: она здесь, всё прошло, карты снова перемешаны, у нее на руках джокер, и она выиграет, а значит, выиграет и он. Уже выиграл. Все было рассчитано. Потому что у Доры был план.

— Давай исчезнем.

— Здесь так пусто!

— Гостиница закрыта на зиму. До апреля.

— Тогда что ты здесь делаешь?

— Жду тебя.

— А еще?

— Мне нужно было просмотреть бумаги: предложения запросы. Канцелярщина.

— Тогда мне повезло.

— Нет, это мне повезло.

— Подожди, прежде чем говорить.

— Нечего ждать. Ты уже здесь.

— Верно.

— Спасибо тебе, что приехала.

— В моем решении не было ни следа альтруизма, чистый эгоизм.

— Не страшно. Не имеет никакого значения.

— Лука.

— Дора.

— Я люблю тебя.

— Еще раз спасибо, что приехала.

— Не стоит благодарности!

— На сколько ты на этот раз?

— А на сколько ты хочешь, чтобы я осталась?

— Позволь мне не отвечать.

— Будет, как ты захочешь.

— Дора.

Все было так, как всегда, когда они были вместе. Правильно. Движение одного дополняли движения другого. Всё шло хорошо. Непрерывно. Тела, взгляды, слова. Жизнь стала совершенна. Как будто другого времени никогда не существовало.

Целую неделю Дора жила в маленькой комнатке в закрытом отеле, где единственным источником тепла был Лука. Было холодно. Ледяной северный ветер гудел в пустых коридорах и комнатах. Воздух был кристально чист и резок, словно осколок стекла. Чтобы дышать, нужно было поворачиваться в ту сторону, куда дул ветер. Море напоминало колючего морского ежа.

Дора и Лука не расставались ни на минуту. Они занимались любовью; обедали в ресторане на пляже, где часто пыли единственными посетителями, или в гостинице: в номере, около стойки администратора, в большой гостиничной кухне, где, к сожалению, есть было нечего; они гуляли по безлюдному городу, вдоль пляжа, к утесу. Он находился на южной стороне полуострова Святого Петра, и в такую погоду там было отлично. Скала защищала от ветра. Дора и Лука подолгу сидели здесь, несмотря на то, что их зубы стучали от холода; они занимались любовью, завернувшись в принесенное из гостиницы одеяло. Они много говорили. После долгой разлуки потребность в общении была огромной. Дора рассказывала о своих успехах, о Хелене, которая разошлась с Марком, об Иване, который после этого стал за ней ухаживать с удвоенной энергией. Он подшучивал над ней, дразнил, и Хелена не имела ничего против. Дора так потрясающе изображала свою маму, что Лука не мог удержаться от смеха. Она говорила о Жанне, которая по-прежнему работала с больными детьми, подумывала о поездке в Африку, ведь во всем мире столько нуждающихся в помощи. Только о мужчинах в своей жизни Дора не обмолвилась ни словечком. Как и о выкидыше. Как и о своем плане.

Лука рассказывал о своих неудачах. Повсюду одни отказы. В этом году ему исполнится тридцать два. За прошедшие шесть лет он не нарисовал ни одной картины, и больше никогда не возьмет в руки кисть, он так решил. Он работает администратором в отеле, и так будет всегда, он так решил.

Лука не скрывал презрения, которое испытывал к себе, Дора крепко обнимала его. Потрясенная, она не могла сказать ни слова. Он всеми силами пытался испортить себе жизнь, Дора была готова закричать. Он от столького отрекся, себя наказал — без всякой причины. Дора была поражена. Она обнимала его, и он ни слова не сказал обо всех тех женщинах, что носили ее имя, у которых было ее лицо.

Они все крепче прижимались друг к другу, стараясь побороть тьму, холод, ветер, страх перед Дориным отъездом. Уже сегодня. Последняя ночь вместе.

— Во снах моих уже другая не уснет .

Сотни, тысячи ответов приходили Доре в голову, но ни один из них не был достоин Неруды, даже Шекспир. Они боролась со слезами, которые с каждой секундой подступали все ближе. Длинная беспросветная февральская ночь, когда кажется, что день никогда не наступит, была их последним утешением. Надеждой, что солнце забудет взойти. Почему нет? Всё возможно.

— Лука, — прошептала Дора. — Я хочу, чтобы ты был счастлив. Чтобы ты лучше заботился о себе.

— Дора, любимая.

— Пожалуйста. Иначе все жертвы напрасны.

— Я не хочу, не знаю, как могу быть счастлив без тебя. Без тебя... Я не заслуживаю счастья.

Отчаяние в голосе Луки причиняло ей боль.

— Но должен же хоть кто-то выиграть от нашего несчастья!

— Катя.

— Возможно. — Дора задумалась. — Но ей будет лучше, если ее отец будет счастливым. Молчание.

— Я никогда не произношу твоего имени. Стараюсь даже не вспоминать.

— Я тоже.

— Я этого не выдержу.

— Я бы хотела умереть.

— Только не такой талант, как ты!

— Да! Значит, и ты должен снова начать рисовать! Мир соскучился по тебе, Лука.

— Дора.

— Мы должны воспользоваться случаем, даже если это трудно себе представить.

— Я две жизни живу, чтоб любить: я люблю, когда я не люблю, и когда я люблю, я люблю.

— Ты сумасшедший.

Когда солнце начало робко рассеивать лучи над Макарской и поверхностью моря, Дора встала, тихо оделась, глядя на спящего Луку. Не пытаясь сдержать муки своего сердца, Дора прислонилась к стене, пока мир вокруг крутился, словно карусель. Ноги не слушались, не желали покидать комнату, потому что здесь была вся ее жизнь.

Дора коснулась губами лба Луки.

— Лука, — прошептала она в последний раз и вышла из номера.

* * *

Лука открыл глаза, ему было больно притворяться, что он спит. Но он обещал ей, что не проснется, не поднимется вместе с ней, не займется с ней любовью, не обнимет ее на прощание.

— Я не переживу этого, — сказала Дора сухим голосом, который, казалось, мог сломаться в любую минуту.

Он поклялся, что не станет ее провожать и смотреть вслед. Она ничего ему не позволила. Кроме смерти.

— Дора, — прошептал он в последний раз, прежде чемего веки опустились. — Дор...

И дальше тишина.

 

ГЛАВА 34

Дора сидела в самолете. Пролетали над Альпами. Она сложила руки на животе и рассмеялась. Всегда нужно иметь план, тогда всё пойдет как надо. Дора все рассчитала. Дни были подходящими, самыми подходящими. Всё должно пройти хорошо.

Дора отказалась от предложенного стюардессой бокала вина. Никогда не поздно начать заботиться о себе. «За тени», — прошептала она и сделала глоток апельсинового сока. Неплохо. Она выпила за себя, за мужчину, чье имя больше не посмеет произнести, за любовь и ее плоды. Она сама все решила.

Дора закрыла глаза и откинулась на спинку неудобного кресла. Она была мертва и жива, была всем и ничем.

Она улыбалась. В сумке лежала картина, нарисованная Лукой. Ее портрет. Он нарисовал ее спящей. Голова лежала на вытянутой правой руке. Левая покоилась на простыне около лица. Она выглядела удовлетворенной. Умиротворенной. Словно видела прекрасные сны. На левую щеку упала прядь волос. Можно было увидеть ее обнаженное плечо. И заметить ее беременность. Четко и ясно. Лука нарисовал ее, даже не видя. Он запечатлел на холсте правду, которую никогда не узнает.

Лука давно так не напивался. Винко едва мог удержать его. Он, то нес, то тащил друга домой, хотя Лука продолжал кричать, что ему нужно в гостиницу, где у номер, в котором он теперь живет, или на лодку, где его истинный дом. Его вырвало. И продолжало тошнить всю длинную, бесконечную дорогу домой. Винко открыл дверь ключом Луки. В квартире было тихо, из комнаты доносился негромкий храп. Было уже два часа ночи. Винко свалил Луку на диван в гостиной, прикрыл одеялом, лежавшим на кресле, и пошел домой. Он не мог сделать больше для своего лучшего друга. Дора уехала. Все уехало. Вот такая история. Винко грустно покачал головой. Хорошо, что у него есть Бисерка.

Лука проснулся от ужасной головной боли. Он застонал. Что за вечер! Он попробовал перевернуться, стараясь делать как можно меньше движений. Дора. Он открыл глаза. Яркий свет буквально ослепил его. Лука вновь зажмурился. Нет. Дора уехала. Он вновь одинок. Мертв. Чья тогда эта постель? На гостиничный номер не похоже. Это и не кушетка в каюте на лодке, и не диван в гостиной. Лука вновь открыл глаза. Но такой уж чужой кровать ему тоже не казалась. Комната тоже. Женщина рядом и подавно. Закрыть глаза! Красный сигнал! Опасность! Черт подери! Как же надо было набраться, чтобы натворить такого и ничего не помнить?! Лука почувствовал, как тошнота подступила к горлу, побежал в ванную, схватился за унитаз, словно за спасательный круг. Его рвало, по лицу текли слезы.

Наконец он вышел из ванной и, еле переставляя ноги, поплелся в гостиную. Сел на диван. Он всегда спал здесь, когда оставался ночевать дома. Случайность. Лука обхватил больную голову руками, дурнота накатила с новой силой. Казалось, она никогда больше не пройдет. И поделом.

Он заслужил. Так обмануть Дору. Лука быстро поднялся и снова поспешил в ванную, к унитазу. Он обещал ей быть мерным. Лука нерешительно приоткрыл дверь.

Перед ним стояла Клара. Счастливая. Сияющая. Довольная собой. Клара прильнула к нему всем телом.

— Спасибо, — прошептала она, — это было великолепно, я так счастлива, что мы снова вместе, что все снова будет как раньше, ты даже не представляешь, как я скучала но тебе все эти годы, но ночью ты доказал мне, что ты все еще меня любишь...

Лука оттолкнул ее. Грубо и яростно.

— Ты меня использовала, — крикнул он, — я тебя ненавижу, никогда больше к тебе и пальцем не притронусь, ты мне противна, ты же видела, в каком я был состоянии, я был мертвецки пьян, как ты могла так поступить со мной, ты даже хуже, чем я думал, господи, меня сейчас опять стошнит...

— Tata! — Катя стояла позади Клары, спрятавшись за ее ногами. — Tata!

Девочка заплакала, закрыв лицо тоненькими ручками.

— Tata!

Лука ушел в ванную и запер за собой дверь.

 

ГЛАВА 35

Поздним вечером пятого ноября 1991 года в Париже Дора родила Луке сына. Все прошло без осложнений. Мама и малыш чувствовали себя прекрасно. В приемном покое Хелена, Иван и Жанна подняли за новорожденного по бокалу шампанского, которое принес Дорин папа. Хелен смотрела на него с благодарностью, он слегка кивнул ей. С тех пор как она рассталась с Марком, Иван снова начал заботиться о своей внешности и поменял на радостях чуть ли не весь гардероб. Его глаза снова искрились, все чаще можно было видеть, как он улыбается. Кокетливо улыбаясь и хлопая ресницами, Хелена говорила, что он напоминает того молодого человека, за которого она тысячу лет назад вышла замуж.

— За Дору! — сказала Жанна, которая еще до Рождества должна была улететь в Зимбабве — заботиться о больных и нуждающихся детях. В глазах Жанны стояли слезы. Слишком много нового и неизвестного: Дора, малыш, ее отъезд.

— За моего внука! — произнесла Хелена и заплакала. Она не знала, что чувствует и как относится к тому, что произошло. Хелена высморкалась в платок, который протянул ей Иван.

— За любовь! — Иван сам удивился собственным словам.

Внезапно ему пришло в голову, что любовь на самом деле важнее всего на земле. То, что заставляет ее вертеться.

Он посмотрел на Хелену, женщину, которую никогда не переставал любить, и подумал о своей дочери. Ей хватило смелости и сумасшествия в одиночку пройти через все препятствия ради любви к одному-единственному мужчине. Так было и, насколько он ее знает, будет всегда. Внезапно его глаза наполнились слезами гордости, что он еe отец. Значит, он все-таки сделал что-то хорошее в жизни, раз у него такая дочь.

Им, наконец, разрешили проведать Дору и ее сына. Они так торопились, будто боялись опоздать на церемонию награждения.

Лука сидел в баре, где был завсегдатаем, и допивал уже третий бокал вина. Он и сам не знал почему, но этим вечером ему безумно захотелось вина. Красного вина. Как будто у него был повод для праздника. Сегодняшний день был особенным. Лука улыбнулся и прикрыл глаза, как будто видел перед собой картину. На самом деле видел. Ему не хватало сейчас холста и красок — такая прекрасная картина возникла в его голове. Он был ее недостоин, но она все равно возникла в его воображении. А ведь это что- то значит?

— Налей всем, я угощаю, — крикнул он официанту.

В баре было немного народу, но Луку все хорошо знали и громко поблагодарили. Лука радостно поднял бокал и выпил за возникшую в голове картину. Будь он немного смелее, сейчас мог бы быть счастливым. Но так тоже неплохо. Он сам не знал, что с ним творится. Его не покидало необъяснимое чувство, что в тот самый момент, как он теряет драгоценное время в баре, в его жизни происходит что-то настолько важное, о чем он даже и мечтать не смел. Даже когда уплывал на лодке на середину моря или напивался до беспамятства. На сердце стало легко, ему даже показалось, что он вновь может рисован. Случилось чудо, и Лука был благодарен, хотя и не знал толком за что.

— Чему ты так глупо улыбаешься? — Винко стоял около столика и подозрительно смотрел на Луку.

— Не знаю.

— И ты просто так угощаешь всех выпивкой?

Луке показалось, что его друг рассержен.

— Да, а почему бы и нет? Просто у меня хорошее настроение.

— Потому что у твоей жены целый день схватки. Ты хоть понимаешь, чем это может кончиться?

— Может быть. Только меня это не касается. — Луки тотчас пожалел о своих словах, хотя чувствовал, что он прав.

— А то, что чертовы сербы стоят под Дубровником, что Шибеник бомбят, тебя это тоже не касается? Лука, что с тобой происходит?

— Ничего. — Лука уткнулся в бокал.

— Я тебя не узнаю.

— Тогда ты в хорошей компании, друг мой.

— Лука, пора наконец стать взрослым!

— Давай выпьем и помолчим.

— Речь идет о твоей жене, о твоем ребенке!

— Думаешь, я не помню? Как будто мне дадут об этом забыть...

Винко посмотрел на Луку с откровенным презрением и покачал головой:

-Бисерка просила меня найти тебя и сказать, что дела плохи. Ты должен прийти в больницу. Винко развернулся, чтобы уйти.

- Винко!

- Что?

— Ничего...

Лука вдруг подумал, что Клара может умереть, и он будет свободен. Впервые за долгие годы Лука почувствовал затеплившуюся надежду. И ему не было стыдно. Нет. Он даже осмелился прошептать в полупустой стакан Дорино имя.

Его зовут Никола.

Дора светилась, словно елка в рождественский сочельник. Хоть и была еще бледной. Ее глаза блестели. Улыбка не сходила с лица. Свершилось чудо.

— Прекрасное имя для мальчика! Восхитительное, только и всего!

Вот теперь они действительно навсегда вместе. Как обещали друг другу. И даже если они нарушили клятву, какая теперь разница. Она стала его первой женщиной. Родила его первого сына. Его первая картина принадлежала ей. Теперь у нее было все.

Кроме него самого.

— Лука! Лука!

Его кто-то звал, стучал в дверь каюты. Лука проснулся не сразу — слишком много вина и надежд. Непривычное сочетание.

— Лука! Открой, сынок!

Это мог быть только Зоран, но Луке не хотелось oткрывать глаза. Не говоря уж о двери.

— Лука! Ты здесь? Лука! Открой, это очень важно!

Шум и крики не стихали. Луке пришлось встать и щ

ползти до двери.

— Привет, как дела? — Лука старался улыбаться и выглядеть радушным.

— Что ты здесь делаешь? Твоя жена в больнице. Ты должен быть рядом с ней. — Зоран стоял в дверях. Лука снова забрался на лежанку и закрыл глаза. — Лука, сынок, что случилось?

— Понятия не имею, но мне в кои-то веки хорошо.

— Конечно, ведь у тебя родилась дочь! Еще одна девочка, sine! Ты должен быть там.

— Нет...

— Но у них не все хорошо... — Голос Зорана дрогнул.

Лука открыл глаза.

— Что случилось? — Он ничем себя не выдал, но его охватило страшное и полное надежд желание.

— Клара более или менее в порядке, но малышка... Сначала она не могла дышать, затем у нее была остановка сердца... — Зоран заплакал. — Врачи не знают, сумеют ли...

— Она украла ее. Ничего удивительного. Ворованное не приносит счастья.

Внезапно Лука почувствовал в животе сильную боль. Может быть, это умирала надежда?

— Что ты такое говоришь? Кто, что украл? Лука!

— Клара похитила этого ребенка, как воровка. Она и есть самая обычная воровка. Ничем хорошим это кончиться не могло. — Лука не злился, не злорадствовал. Боль медленно путешествовала по его телу. Он протрезвел в один миг.

— Я не понимаю...

— Не бери в голову, tata, пошли в больницу. «Посмотрим на воровку и ее добычу», — мысленно добавил Лука.

На следующий день Лука добровольно вступил в армию. Через две недели был отправлен в Дубровник, где как раз шли ожесточенные военные действия.

Внутри и снаружи осажденного города семьсот хорватских военных и полицейских сражались против тридцати тысяч сербских и черногорских солдат.

 

ГЛАВА 36

Ранним утром третьего июля 1992 года, за день до военной операции «Тигр», целью которой хорватская армии ставила освобождение Дубровника и обеспечение нормального движения транспорта по Адриатической магистрали, Лука был ранен.

Он лежал за скалой, наблюдая в бинокль за вражеской передовой. Всё было спокойно. Внезапно раздался страшный грохот, он закричал, из ноги полилась кровь. Лука увидел кость. Потерял сознание. Времени на счет не было.

Ранним утром третьего июля 1992 года Дора проснулась, издав едва слышный крик. Часы показывали 5:20. Сытый и спокойный Никола спал рядом. Ночная рубашка Доры взмокла от пота, волосы прилипли к голове. Ей не хватало воздуха. Дора начала всхлипывать. Она хотела встать, но ноги не слушались, и пришлось снова опуститься на кровать. Положив руку на грудь, Дора медленно растирала ее. Она пыталась сделать дыхательную гимнастику, но у нее ничего не получалась: что-то отвлекало ее. Дора стала думать о том, почему так внезапно проснулась. Ей приснилось, что Лука стоял перед ней и улыбался. Но он весь был в крови. Она ничего не видела, кроме крови и его улыбающегося лица. Потом он упал на землю и больше не шевелился. Только улыбка осталась на губах.

Дора едва слышно заплакала. Легла в постель, взяла сына на руки. Малыш облизнулся и снова заснул. Самым лучшим местом на земле были для него мамины объятия.

— Лука, принц мой, мой Лука, только мой, навсегда мой, — прошептала Дора сквозь слезы, еще крепче прижав сына к себе.

Лука услышал нежный голос возле своего лица: «Ты мой спящий красавец, только мой, проснись, мой принц, только мой, я с тобой, все хорошо, проснись, посмотри на меня». Постепенно до него начали доходить другие голоса и звуки, он смущенно открыл глаза и увидел перед собой Дору. Его губы беззвучно шевелились, он не мог сказать ни слова, поэтому просто слегка улыбнулся, нерешительно поднял руку, скользнул ладонью по ее лицу, а затем коснулся длинных, темных волос, Дора едва слышно прошептала одними губами: «Мой принц, только мой».

Наконец Дора заснула. Ей ничего не снилось. Ее сон был пустыней, где не было ни света, ни воды, ни воздуха. Она хотела бы там остаться, боясь жизни, в которой они больше никогда не будут вместе. Даже во сне Дора не переставала плакать. Ее разбудило бодрое лепетание Николы. Дора поняла, что будет жить дальше.

Две недели Лука провел в переполненном госпитале в Сплите. Все шло хорошо. Ногу удалось спасти. Хотя возможно, что он теперь будет слегка хромать. Но в этом нет ничего страшного, как сказал Зоран, сжав руку Луки. Зоран смотрел на сына и не мог наглядеться. Он должен был удостовериться, что с Лукой действительно все в порядке.

Главное, что он жив и самое страшное уже позади. Они снова вместе, теперь он наконец-то может вздохнуть с облегчением, расслабиться и позволить себе заснуть. Зоран с удовольствием проспал бы целую неделю. Главное, что Лука остался жив. А то, что одна нога онемела и короче другой, кого это волнует!

В конце июля Лука вернулся домой.

Клара стояла в дверях и держала на руках ребенка. Катя скакала вокруг мамы и кричала: «Папа, папа!» Лука им шел из машины. Он не хотел, чтобы отец помогал ему. Лука опирался на трость, без которой теперь никогда не сможет обойтись. Катя продолжала кричать, таща его за руку. Лука рассмеялся:

— Не так быстро, Катя, у папы болит нога.

Лука вошел в дом вслед за старшей дочерью. Проходя мимо Клары, он не сказал ни слова. Даже не посмотрел на малышку у нее на руках. Зорану было больно смотреть на семью сына.

Война для Луки закончилась, но кошмар продолжался.

Целую неделю Дора не могла спать, ей все время казалось, что смерть стоит у ее постели. Она почти ничего не ела, ее мучили приступы удушья. Хелена пыталась отправить дочь к врачу, но та отказывалась. Ей было страшно. Дора боялась, что врач ничего не найдет. Она знала наверняка. Дора крепко прижимала к себе Николу. Он был ее надеждой и опорой, ее спасательным кругом. Доре оставалось только ждать.

И надо же! В один прекрасный день всё прошло! Кошмары, бессонница, удушье исчезли так же внезапно, как появились. Она пошла с Хеленой и Николой в свою любимую кондитерскую на улице Святой Анны и заказала целых три куска шоколадного торта со сливками. Хелена смеялась до слез. Никола, кряхтя от удовольствия, колотил по столу пластиковой чашкой.

Вечером Дора отправилась в театр. Ее игра была полна силы и озорства, хоть порой и казалась истеричной. Никто не жаловался, все были рады ее возвращению. Особенно Роже, режиссер. Даже Чехов обрадовался, что Ирина наконец-то вновь присоединилась к своим сестрам.

Придя домой поздно ночью, Дора взяла Николу из рук Хелены, поцеловала спящего малыша и прошептала: «Все хорошо, moje zlato, с нашим папой все в порядке».

 

ГЛАВА 37

— Мама, посмотри, там танцующий медведь в шляпе. Видишь? — Никола был взволнован. Он указывал рукой на небо, хотя из-за сильного ветра облака быстро меняли форму.

— Конечно! А ты заметил, что он держит в руке маленький мячик?

Дора взяла ладошку сына и поцеловала.

— У медведей не руки, а лапы! — Никола рассмеялся.

— Подумать только, zlato moje! Хорошо, что у меня есть ты, а то кто бы мне рассказал об этом! — Дора погладила сына по кудрявой голове. — Смотри, рядом с медведем танцует акула, а в пасти у нее роза. Мне кажется, она собирается пригласить медведя на танго.

— Не может быть! Где же они познакомились?

— Ну, это просто! Ты же знаешь, что медведи очень любят воду.

Никола снова громко засмеялся. Прохожие смотрели на него и улыбались.

Они с Дорой лежали на лужайке в парке Монсо, в розовом саду. Это было любимое место Николы. Малышу нравилось вдыхать аромат цветов и слушать мамины рассказы. Одни истории случались здесь, в Париже, другие — в маленьком приморском городке, где он еще не бывал, но мама обещала, что когда-нибудь обязательно свозит его туда. Больше всего Никола любил, когда Дора рассказывала про прогулки на лодке, тайный утес и про Папу. Как бы ему тоже хотелось иметь собаку. Но мама говорила, что у них слишком маленькая квартира, а псу нужен простор. А еще Никола обожал мороженое. Особенно когда на улице так жарко, а у него каникулы. Никола не очень любил ходить в школу. Нет, конечно, ему нравилось встречаться с друзьями, зато учительница совсем ему не нравилась. Она часто была к нему несправедлива только потому, что его мама была знаменитой актрисой! Никола считал, что так нечестно. Кроме того, ему было не очень интересно то, чему учили в школе. Когда-нибудь он станет капитаном. Будет плавать на большущем корабле. Изучать рыб и китов, а самое главное — акул. Это его любимые животные. Особенно те, которые живут в глубоких водах, — сигарные акулы, или рыба-молот; она такая страшная, что Николе ее жалко. Он легко мог себе представить, как другие морские обитатели издевались над уродливой рыбиной. Но главной его задачей как исследователя станет поиск мегалодона, самой большой акулы, достигавшей четырнадцати метров в длину. Он найдет ее и докажет, что они не вымерли.

Дора смотрела на сына и удивлялась. Когда он успел так вырасти? Еще вчера он был ее маленьким мальчиком, а теперь ему почти десять лет, скоро он поедет учиться, женится и покинет ее. Будет погружаться в морские пучины в клетках, изучая акул-людоедов! Дора старалась не плакать, когда она думала о своем любимом мальчике лицом к лицу с белой акулой, но это получалось у нее плохо.

— Мамочка, что с тобой? — Никола гладил ее маленькой ручкой по щеке.

— Ничего, маленький мой, я просто долго смотрела на облака.

— Нам пора идти домой? — слегка разочарованно спросил Никола.

— Нет, мы еще можем съесть по шарику мороженого, — медленно ответила Дора, словно раздумывала над каждым словом.

— Или по два! — рассмеялся Никола.

— Мне сегодня не нужно идти в театр, и мы можем поехать за город, к бабушке с дедушкой, поужинать в саду на свежем воздухе. Как тебе такая идея?

Никола вскочил на ноги и так сильно обнял Дору, что она снова чуть не расплакалась.

— Спасибо, мамочка, спасибо! Ты лучшая мама на свете! — Никола покрывал поцелуями ее лицо.

А затем они снова лежали на траве и смеялись, как будто им было по пять лет.

— Нужно сказать спасибо Роже, который дал мне вы-ходной.

— Роже тоже самый лучший! Он мне нравится, — прошептал Никола Доре на ухо.

— Мне тоже, — едва слышно ответила Дора.

Лука наблюдал за своей почти десятилетней дочерью, которая плескалась у берега, перебирая морские камушки. Девочка то и дело оборачивалась и смотрела на него. Она редко улыбалась. Только разглядывала его лицо, словно хотела спросить: неужели ты все еще здесь?

Лука сидел в тени. Было уже шесть часов вечера, но солнце припекало слишком сильно. Только Майе жара нипочем. Его младшая дочь обожала солнце. Поэтому по вечерам Лука ходил с ней на пляж. Большинство туристов уже отправлялись ужинать, а у него заканчивалась смена.

Он просто сидел и смотрел на нее. Это успокаивало. Как медитация. Солнце, море, пустеющий пляж, висячие пимии. Его дочь. Ей стало лучше. Она справилась. Да, она не всегда хорошо выглядела, но худшие времена уже позади, за ней нужно еще присматривать, ей нельзя перенапрягаться, и приходится принимать лекарства, но это ничего по сравнению с тем, что было вначале, когда она чуть не умерла.

Теперь она плещется в воде и строго смотрит на отца. Плавать Майя не умела. И не хотела учиться. Сначала Лука пытался настаивать, но потом решил оставить ее в покое. Не каждый должен уметь плавать. Он вспомнил свою маму.

— Папа, а почему звери не смеются?

Его дочка. Его Майя.

Стоял великолепный теплый летний день. Стемнеет еще не скоро. Дора и Никола ехали в сторону Версаля, где пять лет назад Иван построил для Хелены небольшой домик. Они снова поженились. На их свадьбе Никола нес кольца и был похож на черноволосого ангелочка. Круг замкнулся, только и всего, сказала Хелена. В тот момент, когда вся семья была счастлива, Дора задумалась о собственной жизни. Неужели ее жизнь навсегда останется прямой линией? Затем она посмотрела на сына и подумала, что если у него все пойдет хорошо, то большего ей и не надо.

— Мама, мы скоро приедем? — Никола сидел в своем кресле на заднем сиденье и читал книгу. «Акулы-убийцы», разумеется.

— Да, мое сокровище.

— Мама, а ты знала, что у акулы тоже есть брызги, почти как у кита?

— Кто бы мог подумать!

— Только находится оно у них не сверху на голове, a внизу, рядом с глазом. — Никола ни на секунду не отрывался от книги, которая едва помещалась у него на коленях.

— Потрясающе. — Дора смотрела на сына в зеркало заднего вида.

— Мам, а бывают спектакли про акул? — Никола поднял голову, их глаза встретились. Никола был очень серьезен и задумчив.

— Насколько мне известно, нет. Но если хочешь, я могу спросить у кого-нибудь. Роже наверняка должен знать. — Дора не смеялась над сыном. Его вопрос произвел на нее сильное впечатление.

— А ты бы хотела сыграть акулу? — спросил Никола, не отрываясь глядя на мать.

— Даже не знаю. Смотря, что это будет за акула. Ты же знаешь, что твоя мама слишком разборчива. — Дора подмигнула сыну.

— Она была бы самой особенной, самой красивой и самой умной акулой. И ты бы играла главную роль. — Никола был доволен собой. Он знал, что она любит. Уже несколько лет он ходил на все Дорины премьеры и никогда не скучал, даже если и не понимал, о чем шла речь. Ему нравилось наблюдать, как его мама менялась на сцене. Она становилась кем-то другим, но по-прежнему оставалась его мамой.

— Вот мы и приехали! Смотри, дедушка уже ждет тебя!

Дора остановила машину, Никола тут же вылез и понесся к дедушке. Иван присел на корточки, и, когда Никола бросился ему на шею, оба с громким хохотом повалились на землю. Заливаясь смехом, Никола закрыл глаза. И дверях дома появилась Хелена, хлопнула в ладоши и пожала внука. Никола вскочил и побежал к бабушке. Потом были долгие объятия и поцелуи. Как в настоящих французских семьях.

— Можно подумать, он не виделся с вами целую вечность!

Смеясь, Дора помогла отцу подняться на ноги. Иван был уже не так молод. Дора не хотела об этом думать, она старалась не замечать, что родители стареют. Ей становилось слишком грустно.

— Привет, Дора. — Иван обнял дочь.

— Здравствуй, tata. — Дора была рада очутиться в его объятиях. Почувствовать себя защищенной от всего мира.

— Мамочка, а где мой папа?

Никола стоял около них, а Хелена чуть сзади. В его больших глазах застыло удивление. Все посмотрели на Дору. Она представила себе Николиного папу и рассмеялась.

Лука принес усталую Майю домой. Теперь, отправляясь на ежедневную прогулку, он надеялся, что не наткнется на Катю и ее парня. Он усмехнулся. Катя будет в ярости. Ей хотелось сохранить в тайне свою большую любовь, хотя весь город был в курсе, что Андрий был тем самым мальчиком, что ходил с Катей в детский сад, где стал ее лучшим другом. Позже, повзрослев, они поняли, что любят друг друга. Когда еще в шесть лет Катю спрашивали, кем она хочет стать, она без запинки отвечала: женой и мамой. Теперь, когда ей исполнилось шестнадцать, стать женой и мамой по-прежнему верх ее амбиций. Лука совершенно не переживал по этому поводу. Главное, что она была счастлива.

Разумеется, с матерью Катя постоянно спорила по любому поводу. Хотя сейчас, когда стало понятно, что Андрий — это всерьез и надолго, Клара чувствовала себя потерянной. Возможно, видя их вместе, она вспоминала всем о другой истории. Многие думали так, хотя вслух старались и не обсуждать это.

Ана, которая теперь возглавляла в Макарске открытую ею женскую консультацию, задумчиво смотрела вслед влюбленной парочке и думала о Тони, которому, в отличие от Луки, не повезло. Он не вернулся из-под Дубровника. А еще, глядя на племянницу и ее парня, Ана вспоминала Дору. Всякий раз она спрашивала себя, правы ли были они тогда, заставив Дору вернуться в Париж. Ответа у нее не было, но она знала, что любовь — это святое. Особенно когда от нее приходится отказываться. К тому же Ана видела, что ее брат так и не сумел стать счастливым. Столько жизней потрачено зря. Поэтому она радовалась, видя Катю сияющей от счастья.

Лука старался не думать о прошлом. Он научился забывать, научился довольствоваться тем, что имеет. У него есть дети, лодка, отец все еще здоров, сестра снова рядом. Лука не хотел думать о том, чего у него нет. Он просто взял в руки трость и отправился на прогулку. Лука научился довольствоваться тем, что имеет.

Около маяка Лука встретил Винко и его сына Ловре. Хотя мальчику только исполнилось пять лет, они с папой что-то увлеченно обсуждали и не сразу заметили Луку, который с удовольствием наблюдал за ними. Потрясающая картина. Отец и сын. Луке тоже хотелось бы иметь сына.

Хотя, возможно, ему повезет с внуком! Кажется, Катя поспешит сделать его дедушкой.

— Лука, ты что, уснул? — Винко сделал другу знак рукой. — Иди, посмотри, что мы нашли.

— Это я нашел, это мои деньги! — Ловре кричал, потому что вокруг было слишком много взрослых. А у них, как известно, часто возникают дурацкие идеи. Например, что найденные ценные вещи нужно возвращать владельцам или относить в полицию. Хотя Ловре было что сказать по этому поводу. Малыш чувствовал, что еще немного, и он заплачет. Поэтому продолжал громко настаивать: они принадлежат мне, я же их нашел, они мои!

Лука подошел ближе и улыбнулся Ловре, который недоверчиво смотрел на него. На камне лежала рубашка, а в руке Винко держал кошелек с деньгами. Лука подумал об убитой женщине и задумался, почему же тогда он не поступил точно так же. Внезапно на него нахлынули воспоминания, мысли и чувства. Как можно было этому сопротивляться?

— Думаешь, здесь что-то случилось? Кто просто так оставит на берегу рубашку и кошелек? — Винко с тревогой смотрел на Луку.

Лука чувствовал себя лицемером: у него не хватило смелости уйти от Клары, что уж там говорить об убийстве. И ему оставалось просто продолжать дышать и страдать.

— Помнишь про убитую женщину?

 

ГЛАВА 38

— Ей нужна новая почка, причем как можно скорее. Ей не стоило рожать второй раз, — равнодушно объяснял врач родственникам.

Собрались все, даже Лука, старавшийся обходить больницу стороной. Ана общалась с врачом, смысл их беседы был понятен только им обоим. Зоран и Майя играли и шахматы. Майя, как обычно, выигрывала. Девочка была и семье самой умной, словно уже родилась старой и мудрой. Муж Кати Андрий постоянно находился рядом с Аной и врачом. Он ничего не понимал, но держал ситуацию под контролем, надеясь, что с женой не случится ничего плохого. Клара сидела на жестком больничном стуле и смотрела в пустоту. Лука стоял у окна и думал о той ночи, когда родилась Катя. Теперь он знал, что имеет к ней отношение. Медленно, подволакивая ногу, он подошел к врачу и предложил свою кандидатуру.

— Это, конечно, наилучшее решение. Но нужно проверить, что ваша почка подойдет.

— Как она может не подойти?! Я же ее отец! — Слова врача показались ему смешными и возмутительными.

— Разумеется, но мы обязаны провести анализы.

Лука хотел снова возразить, но Ана взяла его за руку и увела в сторону.

— Все хорошо, Лука, все хорошо, — прошептала она.

Ана усадила его рядом с Зораном и Майей. Зоран скривил рот в знак солидарности с сыном. Лука положил руку Майе на голову. Дочка как всегда посмотрела на него с легким удивлением.

— Всё будет хорошо, tata, — сказала она и задумалась над следующим ходом.

Андрий сел рядом с Лукой. Лука улыбнулся зятю, словно хотел сказать: я понимаю, тебе сейчас тяжело, но всё будет хорошо. Андрий поднял на него глаза, не знавшие раньше ни горя, ни печали, и Лука прочел в них страх и беспомощность.

— Где дети?

— У моей мамы.

— Хорошо.

Наступило долгое молчание. Было слышно, как по доске передвигают шахматные фигуры. На дворе стоял 2008 год.

— Мам, как тебе?

— Чудесно! Может быть, слегка мрачновато. Ты сам нарисовал или скопировал с книги?

— Конечно сам!

— Она выглядит, как настоящая! Того гляди, бросится и вцепится в горло. Потрясающе!

— Правда? Это ископаемая акула, hemipristis elongatus. Водится в Тихом и Индийском океанах и в Красном море. Она небольшая, самое большее метр сорок в длину. Как думаешь, месье Деми будет доволен моим рефератом?

— У тебя настоящий талант. Возможно, тебе стоит попробовать себя в живописи.

— Может быть.

***

— Как же ты дошел пешком в такую погоду, tata? Андрий мог заехать за тобой.

Катя стерла капли дождя с его лица. Ее прикосновения были приятными. Уже несколько лет до него почти никто не дотрагивался. С тех пор как он перестал исчезать из бара на пару часов с какой-нибудь случайной знакомой, он мог прожить и без секса. Он чувствовал себя старым, но трепанным и смертельно уставшим, хотя ему исполнилось всего сорок девять лет.

— Ничего страшного. Ты же знаешь, мне нужно двигаться.

Катя недовольно покачала головой, словно он был ее непослушным ребенком.

— Как твои дела, сокровище мое? — Лука взял дочь за руку.

— В порядке. — Но было видно, все не так уж и хорошо. Катя была бледна, под глазами залегли синяки, кожа казалась влажной. Температура все еще не спала.

Лука спросил, почему анализы так долго не готовы?

В дверях появилась Ана. Она улыбнулась племяннице и сделала Луке знак, чтобы он подошел к ней.

— Что нового?

Они стояли перед палатой Кати. Ана прикрыла дверь. Лука не ждал ничего хорошего, но даже представить не мог, о чем пойдет речь.

— Лука, мне очень жаль. — Очевидно, Ана не знала, с чего ей начать.

— Ты о Кате? У нее совсем не осталось времени? Нужна немедленная операция? — Луку терзали страх, гнев и желание немедленно начать что-то делать.

— Нет, речь не о ней. Катя тут ни при чем. — Ана смущенно опустила глаза. Разговор причинял ей боль, она явно предпочла бы его избежать.

— Ана, что случилось? Скажи мне наконец!

Сестра посмотрела на него, словно прощалась. Ее глаза покраснели, выступили слезы. Ана взяла его за руку, и Лука ее не отдернул.

— Ана!

— Мне так жаль...

— Господи, да говори уже!

Ана утерла слезы и крепко сжала брата в объятиях.

— Катя не твоя дочь, — прошептала она ему на ухо.

Лука потерял сознание. Ана не смогла его удержать и упала вместе с ним. Прямо на холодный больничный линолеум.

Следующие несколько дней Никола прилежно рисовал. Сначала только акул и других морских обитателей, но он все же рисовал.

Скопилась целая папка потрясающих рисунков, которые были так реалистичны, что, несмотря на страх, который внушали эти хищники, хотелось немедленно броситься в бирюзово-голубые воды.

Дора взяла рисунки и отправилась к своему старому другу Кристиану, который к тому времени владел уже двумя галереями в Париже и одной — в Берлине. За прошедшие годы они виделись редко, но по-прежнему чувствовали взаимное расположение и симпатию. Дора хотела услышать его мнение о рисунках Николы. Ей было любопытно, узнает ли он в них манеру Луки.

— Ну, вот и ты! Прошла целая вечность!

Кристиан сердечно обнял ее и трижды поцеловал. Он прекрасно выглядел, словно был опять влюблен. Возможно, так оно и было: он влюблялся по многу раз в год, обычно в какую-нибудь молодую художницу, и потом выставлял ее картины у себя в галерее. Но это редко приносили ему выгоду. Тогда он начинал говорить, что нельзя смешивать искусство и сердечные дела. И все повторялось.

— Да, mon ami, говорить говорим, но ничего не имеем. — Дора рассмеялась и нежно коснулась его щеки, словно хотела погладить.

— Зато я регулярно вижу тебя на сцене, посещаю каждую премьеру, и, должен сказать, я обожаю твою Бланш. Мне кажется, она получилась даже лучше, чем у Вивьен Ли.

— Спасибо! Ах, если бы это действительно было так!

— Как будто бы ты за нее не получила никаких наград! Не скромничай! Я-то тебя знаю.

— Тогда ты должен знать, что скромной меня никак не назовешь!

Они рассмеялись. Как обычно никто из них ни разу не упомянул Луку.

— Ну, показывай, что ты принесла?

Дора открыла папку, достала рисунки и разложила на большом столе Кристиана. Отступила назад, дала ему время хорошенько их рассмотреть. Кристиан принялся за работу весьма основательно. Некоторые рисунки он изучал чуть дольше, к некоторым возвращался вновь. Его губы шевелились, как будто он разговаривал сам с собой. Его лицо было в движении, на нем отражалась внутренняя работа, которая происходила в его голове. Внезапно Кристиан закрыл глаза, откинул голову и провел руками по жидким волосам. Затем застонал как марафонец на финише, открыл глаза и посмотрел на Дору. Задумчиво. Слегка настороженно.

— Что это такое? — спросил он и погрозил ей пальцем.

Прежде чем Дора успела ответить, Кристиан исчез в помещении позади студии. Отсутствовал он долго, поэтому Дора уселась в его рабочее кресло и начала крутиться.

«Мы так никогда и не повзрослеем», — с радостью подумала Дора. Затем она услышала крики, доносившиеся из подсобки, где скрылся Кристиан.

— Что случилось?

Дора уже хотела встать и пойти к нему, но Кристиан уже появился в дверях. В руках он держал небольшой холст.

— Смотри, я сразу его узнал.

Дора с опаской посмотрела на друга.

— Ладно, не сразу! Но сейчас я абсолютно уверен! Смотри!

И Кристиан показал Доре картину, нарисованную масляными красками, на которой были изображены море и его обитатели. Он поставил холст рядом с рисунками, которые принесла Дора:

— Теперь все ясно?

— Да, ясно. Он сын своего отца. Только он боится. Присмотри за ним... Возможно, вам стоит...

— Не говори ничего.

Было нелегко, но Лука справился. Он сидел на утесе, который за последние семнадцать лет почти не изменился. Все было по-прежнему. Маленькая пиния, которая, казалось, совсем не выросла. Множество крабов, которые выглядят точь-в-точь как те. Гладкие, прохладные и в то же время согретые солнцем камни. Море. Бесконечное. Голубое, зеленое, серое, бирюзовое.

Лука глубоко вдохнул. Он не собирался падать в обморок, не собирался считать. Есть вещи куда важнее. Которых он все еще боялся. И, тем не менее, он был уверен, у него получится принять решение. Нет, даже не примять, а осуществить задуманное. Теперь он должен справиться.

Лука лег на прохладный камень. Он смотрел в небо. Пи облачка. Словно серый холст. Рядом с Лукой лежала его трость и рюкзак. Внутри была книга Неруды. Само собой, на испанском языке. Альбом, кисти, краски, губки. Все, что могло понадобиться. От одной только мысли о том, что он собирался сделать, его сердце судорожно сжалось, и он заплакал. Горько и безудержно, зло и разочарованно, но где-то глубоко внутри скрывалась слабая надежда на жизнь, о которой он и мечтать не смел. Долгие годы. Десятилетия. Лука даже немного боялся этой надежды.

Уже несколько дней мир выглядел по-другому. Потому что он больше не был отцом дочери, ради которой отказался от жизни. Он чувствовал, что его обманули, ограбили.

Когда несколько дней назад он сбежал из больницы домой, если можно назвать его ковыляние бегом, он заперся в погребе. Он долго сидел там, на старом шатком стуле. Дышал. Бесконечно долго. Вдох-выдох, медленно и глубоко. Вдох-выдох. С закрытыми глазами. Когда стемнело, он встал и пошел в дальнюю часть погреба. Он не был там больше десяти лет, но точно знал, где лежит то, что он ищет. Два больших ящика. Он принес их туда, где стоял стул и, было светло. Собираясь с силами, снова принялся за дыхательные упражнения.

Затем открыл первый ящик. Краски, альбомы, наброски, карандаши, небольшие куски холста, незаконченные рисунки. Запах счастья. Воплощение собственного «я». Слезы неудержимо покатились по его щекам. Пальцы дрожали от нетерпения и страха. Можно ли потерять талант? Забыть? А что, если он больше не сможет рисовать? Если его способности пропали? Ушли? Обиделись? Лука вытер руки о старые вылинявшие джинсы. Долго рассматривал открытый ящик. Он знал, что в нем, но все равно не хотел отодвигать в сторону. Воспоминание. Стимул. Источник сил на следующие мгновения, часы и дни. На то, чтобы открыть второй ящик.

Он открыл крышку. Фотографии, ракушки. Несколько камушков. Фантик от «моцартовского» шарика. Детские игрушки. Рисунки. Три книги испанских стихов. Картины. Счета. Второй ящик потен воспоминаний, которые шестнадцать, а некоторые и двадцать два года ждали своего часа. Пережить вновь. Ощутить любовь. Когда Лука нашел снимок Доры, ему пришлось встать и открыть окно. Он слышал ее голос. Лука смеялся и плакал и начал считать: раз, два, три, четыре, пять... Он вновь услышал голос возле своего лица: «Ты мой спящий красавец, только мой, проснись, теперь мы поженимся, ты мой принц, только мой...»

Да, так оно и будет, подумал он и закрыл окно.

Лука сел. На утесе было темно. Он взял альбом и карандаш. Огляделся по сторонам. Пиния. Почему бы и нет? Лука крутил карандаш, словно собирался показать фокус. Затем перехватил поудобнее. Сделал первый штрих, затем еще один. Как будто не было этих лет, проведенных в погребе. С каждым новым движением росла уверенность и решимость. Глубокое убеждение, что все еще возможно.

Что кто-то другой теперь сможет спасти Катю.

Что он вновь сможет рисовать.

Что найдет Дору.

Что еще не поздно.

Ни одной мысли, ни одного чувства, имевших отношение к Кларе. Никогда больше. У него нет времени на вопросы и объяснения. Его только что выпустили на свободу. Будет с него и этого.

Вскоре рисунок был готов.

Теперь пришла очередь Доры. И его жизни.

Дора не могла заснуть. Странные мысли овладевали сознанием. Она лежала в постели с открытыми глазами, Дора не понимала, что видела. Никак не могла уловим, смысл того, что нашептывали ей мысли. Всё это было каким-то запутанным. Но мысли не желали оставить ее и покое, заставили подняться с кровати. Дора встала и в одной легкой ночной рубашке направилась в кабинет. Подойдя к старому массивному шкафу, дрожа от холода, Дора присела на корточки и попыталась выдвинуть нижний ящик. С первого раза сделать это не удалось. Все-таки этот ящик не трогали двадцать лет. Ей понадобилось много сил и сноровки, чтобы добиться своего. Наконец ящик открылся. Внутри только две коробки. Дора долго смотрела на них, не решаясь притронуться, не говоря уж о том, чтобы снять крышку. Дора могла составить полный список их содержимого, даже не заглядывая внутрь. В них была вся ее жизнь. Такая, какой она должна была быть. Прошлое, которое останется с ней навсегда. Пусть та жизнь вырвана у нее силой. Отнята. Украдена. Но она никогда ее не забудет. Дора сидела на полу, дрожа от холода ноябрьской ночи, чувствуя, что у нее на глазах меняется мир. Словно в фильме о природе при замедленной съемке. Когда никто не удивляется, что на экране цветок распускается буквально за секунду. На первый взгляд ничего не изменилось, но ты чувствуешь перемены всем телом. Сердце бьется быстро и не в такт. Это напоминает глобальное потепление. Жизненно важные перемены, способные повлиять на жизнь вселенной.

Дора не плакала. Она делала дыхательные упражнения. Вдох-выдох. Чтобы успокоиться, нужно сделать не меньше трех упражнений. Вдох-выдох. Вдох-выдох.

— Дора.

Вдох-выдох.

— Дора!

— Иду.

Дора встала, ногой задвинула ящик, так и не прикоснувшись к тем двум коробкам, вышла из комнаты, прикрыла за собой дверь.

Она знала, что должна сделать. Всё уже решено.

 

ГЛАВА 39

Лука увидел женщину, которая только что вошла. Он не был знаком с ней. Никогда раньше не видел ее здесь. У нее были короткие вьющиеся темные волосы. Блестящие словно темно-синяя чешуя макрели, которой, чтобы не утонуть, необходимо постоянно двигаться. Она шла по залу, как по сцене. Высокая, стройная, она была полна движения. Лука не мог отвести от нее глаз.

Дора, полная надежд, вошла в вестибюль гостиницы. Третья по счету. «Отель Парк» закрылся. Как и многие другие отели. Но «Далмация» должна была работать. Около барной стойки сидел высокий полный мужчина, рядом лежала его трость. Мужчина болтал с барменом, который внимательно смотрел на Дору. Ей это не мешало. Она сняла толстое зимнее пальто. Ее взгляд упал на мужчину у стойки. Он крутил в руках трость, для которой, по мнению Доры, был слишком молод. Как и для седины. Внезапно ее голова стала полной, пустой, надутой как воздушный шарик, горячей, легкой и прозрачной. Застыв на месте, она закрыла глаза. Картины накатывали волнами. Почти обгоняя друг друга. И рядом не было никого, кто бы спросил, что с ней.

Лука не двигался. Он прислонился к барной стойке и задержал дыхание. Он боялся, что стоит ему вдохнуть или расслабить хоть один мускул, как незнакомка исчезнет. Лука так пристально смотрел на нее, что ему стало больно, а из глаз потекли слезы. Воспоминания растворялись в пустоте, он сполз на пол. На счет не осталось времени. Он Медленно исчезал. Словно числа в бухгалтерской книге, которую он только что просматривал.

Дора первой подошла к лежащему без сознания мужчине. С ней уже такое случалось. Она точно знала, что должна делать. Дора присела на корточки и сделалась совсем крохотной. Ее глаза расширились. Казалось, что на бледном лице нет ничего, кроме этих глаз. Она склонилась над мужчиной и, прежде чем бармен или администратор, опустившись, смогли ее отстранить, поцеловала мужчину в губы. И не было никого, кто бы окликнул ее по имени.

Лука услышал нежный голос возле своего лица: «Ты мой спящий красавец, только мой, проснись, мой принц, только мой, я с тобой, все хорошо, проснись, посмотри на меня». Постепенно до него начали доходить другие голоса и звуки, он смущенно открыл глаза, и...

...она видела его медленно открывшиеся глаза, растерянный взгляд, беззвучно шевелящиеся губы...

...но он не мог сказать ни слова, поэтому просто слегка улыбнулся и...

.. .она тоже ему улыбнулась и...

...он нерешительно поднял руку, скользнул ладонью по ее лицу, а затем коснулся коротких, темных волос, в которых теперь смог разглядеть пару седых прядей...

...она еще раз едва слышно прошептала одними губами: «Мой принц, только мой».

***

— Ты приехала.

— Да.

— Я звал тебя.

— Знаю.

— Ты меня услышала.

— Да.

— Я люблю тебя.

— А я замужем.

 

ГЛАВА 41

В зимнем саду они рассматривали облака, что стало финальной точкой в воспоминаниях. Мостом, переброшенным в настоящее.

— Смотри, там слева парусник, угодивший в шторм.

— Да. Парус трепещет на ветру.

— Точно. — Дора удивленно посмотрела на него. — Мы впервые согласились друг с другом! Разве так может быть?

— Конечно, ведь ты, наконец, стала взрослой.

Они сидели в уютных плетеных креслах. Лука держал Дору за руку. И всё, что было до того, стало неважным. Радость от ее присутствия затмевала все вокруг.

— Я больше ни с кем не играл в нашу игру. — Его голос звучал мечтательно, даже гордо.

— А я играла. С сыном. — Дора старалась избежать его взгляда, но он не давал ей отвести глаза.

— Расскажи мне о нем.

— О чем? Что бы ты хотел узнать?

— Всё.

Наконец Дора посмотрела на него. Теперь Лука знал. Он рассмеялся и сжал ее руку, словно хотел сказать: ну же, расскажи мне всё, я имею на это право, и ты это знаешь. Дора поморщилась.

— Его зовут Никола, ему семнадцать, хочет стать морским исследователем, недавно у него открылся талант к живописи. — И чем больше она говорила о сыне, тем сильнее сияло ее лицо.

— Звучит просто замечательно!

— Он и есть замечательный!

Они рассмеялись.

— Чем занимается его отец? — мимоходом спросил Лука.

— Живет. — Коротко и ясно. Больше сказать нечет, подумала Дора.

— Интересно. Хорошо ему.

— Вполне возможно.

— Когда он родился?

— Ему семнадцать лет. Ты можешь сам подсчитать.

— Я имел виду, когда у него день рождения?

— Тебе действительно интересно? — осторожно и слег ка раздраженно спросила она.

— Да.

Дора чувствовала, что попала в безвыходное положение.

— Пятого ноября, — прошептала она.

Лука молчал. Возможно, продолжал считать. Затем он глубоко вздохнул:

— Я понимаю.

Его лицо просияло. Дора ничего не ответила. Ей нечего было ответить.

— Я хочу с ним познакомиться.

Именно этого она и боялась. Тогда почему же она так счастлива — словно камень с души свалился?

Дора и Лука шли вдоль пляжа. К маяку. К утесу. Они остались наверху, уселись на камень. Лука обнял Дору. Было холодно и ветрено, бесчисленные облака проплывами мимо. Море бушевало. Оно фыркало, шипело, бросилось из стороны в сторону, словно пойманное в клетку чудовище. Пока они наблюдали за игрой и борьбой стихии, Лука рассказывал о своей второй дочери Майе, о том, как она была зачата, как появилась на свет на следующий день после того, как родился его сын, о том, как она была больна. Дора заплакала. А Лука начал говорить о своей старшей дочери, которая была вовсе не его дочерью, а, как сказала Клара, результатом случайного романа, который случился, пока он был в Париже. Клара рассказала обо всем Ане, которая потребовала объяснений, потому что Лука больше не хотел говорить с ней. Зато он знал того мужчину, они раньше вместе играли в водное поло. Он пожертвовал Кате свою почку, и она поправилась. Теперь она вновь может заботиться о двух своих маленьких дочках, она ведь действительно замечательная мама. Хорошая девочка — скорее молодая женщина, — она смогла осуществить свою мечту — стать женой и мамой. Дора опять заплакала. А когда он рассказал о своей недолгой службе, ранении и о том, как Дора спасла его, она заплакала еще раз, потому что вспомнила тот момент, когда не могла дышать от страха. Под конец Лука рассказал ей о том дне в подвале, о картинах, которые нарисовал, о решении найти ее и провести всю оставшуюся жизнь вместе с ней, Дора плакала, потому что ждала его всю жизнь, а теперь уже слишком поздно.

— Знаешь, что напоминает вся эта история?

— Страшную сюрреалистическую картину? Дали в самом высшем воплощении?

— Скорее череду бесчисленных беременностей, которые изменили мир.

Молчание. Словно оно было золотом. Затем теплый смех сквозь слезы.

— И что теперь?

— Давай исчезнем.

Дора утерла слезы и покачала головой:

— Нельзя. Я замужем.

— Но ты же любишь меня!

— Да, люблю.

— Тогда зачем ты вышла за него замуж?! — Лука даже не заметил, как неуместно было его возмущение.

— Он был рядом. Он любит Николу. Николе он нравится. Он хорошо ко мне относился, а Никола не хотел, чтобы я оставалась одна, когда он будет путешествовать по морям и океанам...

Пауза.

— Мне тоже был кто-то нужен. — Эти слова Дора почти прошептала, словно стеснялась сказанного.

— Сколько вы уже женаты? — К возмущению прибавилось отчаяние.

— Три года.

— Чем он занимается?

— Он режиссер, поставил шесть моих спектаклей.

— Только не Фредерик!

Лука рассердился. Он поднялся, повернулся к Доре спиной и уставился на море: сумасшедший южный ветер, возомнивший себя ураганом!

— Конечно, нет! Его зовут Роже.

— Роже! Что это вообще за имя такое! —Лука был в такой же ярости, как бушующая стихия. — Я его ненавижу! Господи, как я его ненавижу!

Дора дала ему выплеснуть гнев, разочарование и беспомощность. Кроме того, она пыталась разобраться в себе. У нее внутри царил полный хаос.

— Где он? Он знает, что ты сейчас со мной?

— Они с Николой в Сплите. Я оставила их у одного актера, с которым познакомилась на фестивале в Авиньоне. Нет, он не знает о тебе, не знает, что я с тобой. У меня снова было такое чувство, что я должна тебя увидеть, как будто ты меня позвал...

Дора дрожала от холода, избытка эмоций, от того, как порой жестоко играет судьба с людьми. У нее в голове крутились обрывки разговоров, которые она вела с разными людьми о себе и Луке. Голова начала кружиться. Слишком много слов. Она чувствовала, как внутри нее гуляет ветер.

— Я хочу жить с тобой и моим сыном, хочу, наконец, получить всё, на что имею право, я так долго ждала, больше не выдержу...

Лука начал считать. Дора быстро встала и обняла его. Они стояли, словно два трагических персонажа из пьес Шекспира. Словно два потерявшихся ребенка. На фоне потрясающей природы.

— Что нам теперь делать?

— Давай исчезнем.