Большая часть того, что Кейт узнала, нисколько не удивило ее. Дядя Хиллиард был методичным, педантичным и непереносимо скучным. Такими же были его проповеди, которые он поделил на обычные, воскресные и особые — о моральном падении. Его любимой была проповедь о возмездии за разврат на Рождество. Гарри оказался очень полезен, не меньше, чем Грейс и Би, которые распаковывали ящики и сортировали извлеченное из них, складывая в отдельные стопки проповеди, счета, корреспонденцию, относившуюся к богослужениям, корреспонденцию личного характера, большая часть которой была такой же занудной, как и его проповеди. В какой-то момент, когда Кейт водила пальцем по перечню заказанных дядей канцелярских принадлежностей, она услышала, как охнула Грейс.

— Вы нашли те стихи? — с надеждой спросила Кейт, ее бедное тело болело даже тогда, когда она просто прислонялась к обеденному столу, на котором они разложили вещи.

Грейс вскинула голову.

— Хм. Нет. Это… Ну, это… личная переписка.

Заглянув в добрые серые глаза Грейс и увидев в них страдание, Кейт встревожилась.

— Почему бы вам не позволить мне взглянуть на это? — спросил Гарри, намереваясь перехватить бумаги.

Кейт опередила его. Она протянула руку, и Грейс неохотно подала ей пачку писем.

Одно было уже открыто. Оно было от дяди Хиллиарда к отцу Кейт. Стоило ей взглянуть на приветствие, как у нее сжалось сердце.

«…это единственный способ сдерживать такую мерзкую девчонку, как она. Отдай ее в руки правильного мужчины, который даст ей понять, кто она такая».

Так это дядя Хиллиард отыскал Мертера. Он рекомендовал его ее отцу и тем решил ее судьбу.

— Злобный старый лицемер, — услышала Кейт и, взглянув, увидела, что презрительные слова вырвались у миролюбивой Грейс, которая выглядела сейчас более разъяренной, чем когда бы то ни было.

Однако Кейт знала, что зловредный старый скупец старался расстроить брак Диккана и Грейс.

Кейт встала, чтобы обнять Грейс, но Грейс опередила ее, обхватив Кейт руками. Несколько дней тому назад Кейт взъярилась бы, как дикая кошка. Но, обнимаясь с подругой, она уже знала, что Гарри держал ее в объятиях и она не умерла. Ей даже понравилось, очень понравилось, она хотела придумать что-нибудь, чтобы это повторилось.

— Ему повезло, что он мертв, — произнес Гарри позади нее. — Или я заколол бы его, как свинью.

Кейт улыбнулась ему и Би, которая в расстройстве нервно комкала носовой платок.

— Он для меня ничего не значит. Как я могу принимать к сердцу отношение к себе желчного старика? Все остальные меня любят. — Она ослепила их улыбкой, которая далась ей нелегко. — Я знаю, потому что я спрашивала.

Она твердо верила в это, пока не нашла ответное письмо отца, соглашавшегося с братом.

Кейт запретила себе думать о переписке между ее отцом и его братом в течение дня. Она все время была занята исполнением обычных обязанностей и осмотром вещей епископа. Но каждое слово ее дяди, написанное на бумаге, тяжким грузом ложилось на ее сердце. Остальные письма ее отца содержали вежливые расспросы и сообщения о семейных делах. После их прочтения она почувствовала себя еще более далекой от всех них, чем когда-либо раньше. Отец никогда больше не упомянул ее имени. Ни разу. Упоминал ее только в интенсивной переписке в связи с ее помолвкой. Даже тогда он называл ее «она». Как если бы Кейт была недостаточно реальной, чтобы начертать ее имя.

Может быть, так и было. Может быть, слуги оказались более проницательными, чем она думала, когда называли ее призраком замка.

После такого напоминания о том, чего можно ожидать от любого мужчины, она решила держаться подальше от Гарри. Ведь даже когда она просто сидела рядом с ним, у нее появлялись смущавшие ее ощущения, к которым, как она думала, она еще была не готова. Воспоминания о поцелуях обрывали самые привычные мысли, а в спокойном состоянии Кейт удивлялась, насколько защищенной она чувствовала себя в его руках. Она никогда не испытывала ничего подобного за всю свою жизнь. Это было как убежище в бурю, только буря бушевала внутри ее. Ей всегда приходилось держать себя в строгих рамках, и она почти поверила, что больше не может испытывать сильных чувств.

Очевидно, что это не так, и это должно было бы ужасать ее. Но Гарри был рядом, чтобы защитить ее. Только вот как он может защитить ее от себя самого? Она боялась искать ответы. Сердилась и грустила, пребывала в растерянности и не знала, как распутать этот клубок, не признав место Гарри в своей жизни. Потому что если бы она признала его, то начала бы задумываться, когда он отправится в свои путешествия.

Кейт обдумывала предложение Гарри спать с ним. Просто спать, чтобы его руки обнимали ее, защищая от фантомных кулаков. Как бы сильно она ни желала этого, она не решалась довериться ему. Так что она лежала, прижавшись к стенке, с сухими глазами, с подозрением глядя на соединявшую спальни дверь, не исключая вероятности того, что Гарри ворвется к ней с тем, чтобы потребовать реализации своих прав. Она знала, что это невозможно, но мрак диктовал свое. А где-то в глубине своего малодушного сердца она почти желала этого. Это освободило бы ее от принятия решения и привело бы его в ее кровать, и он мог бы обнимать ее всю ночь напролет.

Но Гарри был джентльменом. Он не пришел.

Он не пришел и на следующую ночь. Кейт снова не спала. Она пыталась. Она закрывала глаза только затем, чтобы открывать их снова и снова, переходя из дома для душевнобольных в спальню герцога, от одного кошмара к другому, наихудшему: она стоит, вся сжавшись, перед письменным столом своего отца, пока тот рассказывает своему брату, какое она отвратительное существо.

Кейт не издавала ни звука; она давно научилась этому, и высокой ценой. Но ей хотелось, чтобы Гарри услышал крики о помощи, раздававшиеся в ее голове, и пришел утешить ее. Ей хотелось самым непостижимым образом, чтобы он спровоцировал ее. А Гарри держал свое слово, хотя она слышала душераздирающие стоны, доносившиеся из его комнаты.

На третью ночь она не могла отвлечься от мысли, что им обоим легче было бы объединить усилия. Тогда Гарри смог бы немного поспать. Когда она была с ним, ему удалось отдохнуть. Может быть, она снова поможет ему.

Проснувшись в третий раз — задыхавшаяся, с сильно колотившимся сердцем, — она решила, что пришло ее время помочь Гарри. Сердце скакало в ее груди, тени тянулись к ней, грозя ухватить ее за ноги, когда она открывала дверь, соединявшую их комнаты, и входила внутрь. Оказавшись в гардеробной, она замерла. Гарри притащил в маленькую комнату кресло и сидел в нем в домашних брюках и рубашке: его волосы были взъерошены, усы придавали больше суровости его подбородку, рядом стояла свеча.

На коленях у него лежал открытый альбом с набросками. Кейт стало интересно, что он рисовал. И тут она заметила, как он смотрит на альбом. В его взгляде сквозило страстное желание. Страдание. Она поняла, что Гарри рассматривал набросок будущей жизни, которую планировал для себя с самого детства. А она, возможно, уже лишила его этого будущего.

Кейт уже была готова незаметно удалиться, когда он поднял голову, и она почувствовала себя еще хуже. Потому что на миг в его глазах осталось выражение такого отчаяния, что оно бритвой полоснуло ее по сердцу.

— Извините, — сказала она, поворачиваясь, чтобы уйти.

Гарри вскочил, уронив альбом на пол.

— Нет. Не уходите.

От его руки исходило тепло; словно бы искры летели от его ладоней и пальцев. Но она уже увидела слишком многое. Гарри Лидж никогда не станет счастлив, выращивая цветы в Глостершире. Его сердце всегда будет стремиться в дальние страны.

— Что с вами, Кейт? — спросил он.

Она чуть было не покачала головой.

— Я застала вас врасплох, — призналась она. Глубоко вздохнув, она повернулась к нему и увидела, что в его глазах больше нет страдания. — Что вы здесь делаете?

Гарри неуверенно улыбнулся.

— Пытался набраться храбрости постучать в вашу дверь.

Кейт замерла.

— Почему?

Он махнул рукой в направлении ее спальни.

— Я был здесь, слышал ваши стоны, понял — вам снятся кошмары, и не мог выносить это.

Она не сразу смогла ответить, в горле встал комок. Было видно, что он действительно беспокоился.

— Я тоже слышала вас, — призналась Кейт, подавленная тем, что ее голос дрожал, пристыженная, что не собирается оставить его в покое даже после того, что прочитала в его глазах. — Глупо мучиться поодиночке.

Когда он взглянул на нее, она увидела, что призраки, населявшие его сны, не менее страшны, чем ее призраки.

— Как насчет того, чтобы добавить света?

Они улеглись рядом, не касаясь друг друга. Гарри этого было явно недостаточно, потому что через нескольких минут он придвинулся, прижал ее к своей груди и обнял. Ее первым побуждением было вырваться. Он удерживал ее. Кейт испугалась, что не сможет дышать, прижатая так тесно.

— Ш-ш-ш, — шептал Гарри ей на ушко, осторожно поглаживая ее руку. — Теперь моя очередь позаботиться о вас.

Кейт попыталась оттолкнуть его, уверенная, что ей ненавистны такие вещи.

— Не надо, не надо. Вы мне не нравитесь.

— Разумеется, нравлюсь. Но если и нет, не имеет значения. Я не уйду.

Кейт знала, что скорее всего делает ему больно, но не могла расслабиться. Она не хочет. Она не желает привыкать к таким вещам. Пусть ей тепло, уютно и приятно прижиматься щекой к его груди и всю ночь слушать биение его сердца. Но ведь ей должно быть ненавистно все это.

Паники не было. Ей приснились по крайней мере два кошмара. Но каждый раз, когда она просыпалась, ее не поглощали темнота и холод, ласковая рука успокаивала ее, тихий голос шептал, что она может спать, что она в безопасности.

Удивительно, но Кейт засыпала. Она заснула даже после того, как кошмар настиг Гарри и он чуть было не вышвырнул ее из кровати, пытаясь пробиться к своим людям.

— У вас получилось, — проникновенно шептала она, поглаживая его грудь. — Они спасены.

Наутро никто из них и слова не сказал об этом, они разошлись по своим комнатам, чтобы одеться. Но Кейт знала, что ночью по невысказанной договоренности она вернется.

Кейт вернулась, все еще считая, что поступает глупо, по- детски, раз ей понадобилась сильная рука. Но кровать Гарри оказалась пуста. Она не знала, как быть. Без него оставаться в его комнате не имело смысла. Но после вчерашней ночи очень не хотелось оставаться наедине со своими кошмарами. Не то чтобы ей требовалась помощь Гарри. Но куда легче, когда кто-то был рядом.

Кейт колебалась, стоя в дверях, и тут заметила лежащий на ночном столике альбом с его зарисовками. У нее не было права. Даже когда они были совсем юными, Гарри прятал свои работы. Но ей было необходимо увидеть, с чем она соперничала. Бросив вороватый взгляд в сторону двери, ведущей в холл, она села на кровать и открыла альбом.

Кейт улыбнулась. Здесь был Гарри, которого она помнила, — зарисовывавший старые церкви и кафедральные соборы, укрепленные замки и ветхий фермерский дом с соломенной крышей, улицу в Брюсселе со странными ступенчатыми крышами. Причем все рисунки методично снабжались пометками с указанием стиля, функций и соответствия традициям. Был здесь и набросок замка Угумон, еще до сражения, собрание строений из красного кирпича, окруженное высокими белыми стенами.

Дальше последовали более экзотические места. Богато украшенные храмы и просто дома, разбросанные, словно букеты, среди буйства листвы. Грязные хижины и челноки грубой работы. Пыльные улицы, заполненные темнокожими людьми в белом, что-то доказывающими друг другу с помощью жестов, и благородно обветшавший канал в Венеции. Все это передавалось точно и сильно; простыми линиями выражались мощь, великолепие, восторг.

А потом Кейт наткнулась на страницу, которую лучше ей было бы не видеть. Рисунок был сделан торопливо, грубо, по памяти. Кейт приходилось видеть последствия битвы, но только после ее окончания, когда на поле хозяйничала смерть. Гарри нарисовал разгар сражения: лошади, вставшие на дыбы, дым, изломанные фигуры людей с разинутыми в агонии ртами, широко открытыми глазами в последний миг перед смертью. Ей казалось, будто она слышит звуки царившего хаоса: грохот пушек, крики, вопли, стоны. Лязг металла. Она ощущала запах дыма, затоптанной травы, особый запах смерти.

Она перевернула этот лист, потом еще и еще — дальше шли такие же сцены. Картины кровавой бойни, страданий, разрушения следовали одна за другой, как если бы Гарри хотел как можно быстрее убрать из своей памяти ужасы, которым он был свидетель.

Кейт вдруг ясно, словно в слепящем свете молнии, увидела улицы Брюсселя в те дни после Ватерлоо: тысячи раненых и мертвых, заполнивших улицы, скверы и полевые госпитали, в которых отпиленные конечности бросали, как поленья, и они лежали жуткими кучами. Кейт задрожала, вспомнив мальчиков, умолявших о помощи, о поддержке, об облегчении, которых она не могла дать.

Обороняясь от этих сцен, она зажмурилась. Гарри десять лет проходил через это. Как он выжил?

Она, конечно, знала. Его секрет заключался в тех, первых зарисовках, где порядок, красота и тишина. Мечты, для которых она представляла угрозу.

— Бог создал ад для любопытных, — услышала она и подняла голову.

В дверях стоял Гарри, на нем были только брюки и рубашка, ничего больше. Растрепанные волосы, небесно-голубые глаза — он был похож на заблудившегося ангела.

Кейт покачала головой.

— Святой Августин прав. Я прошу прощения. — Однако она не закрыла альбом. — Я не имела права.

Гарри сложил руки на груди.

— Вы никогда не извинялись за то, что украдкой заглядывали в мой альбом.

— Раньше вы никогда не рисовали ничего подобного.

Кейт всмотрелась в картину, на которой несколько мужчин отстреливались с крыши охваченного огнем здания. У них — она знала это — не было шансов остаться в живых.

— Можно допустить, что ваши ночные кошмары похожи на вот это?

— Очень похожи.

Кейт листала альбом, пока не нашла наброски, на которых вновь царил порядок.

— А об этом ваши мечты.

Она хотела бы ошибиться, но его реакция была однозначной. Глаза выдали его, и ее словно ножом полоснуло по сердцу.

— Гарри…

Но она не знала, что сказать, как взглянуть в глаза тому, что ей снова предстоит быть покинутой. А если не покинутой, то представляющей препятствие.

— Давайте не будем заглядывать так далеко в будущее, — сказал Гарри прежде, чем она могла бы извиниться или, хуже того, заплакать. — Давайте будем радоваться тому, что мы поладили лучше, чем могли надеяться. — Он отбросил волосы с ее лица. — В конце концов, кто-то другой в страхе завопил бы, услышав звуки, которые мы с вами издаем по ночам.

Приблизив к себе ее лицо, он быстро поцеловал ее в губы. Неожиданно по спине Кейт пробежал трепет узнавания. Как странно. В этот момент она почувствовала, что Гарри ей ближе, чем любой другой человек в ее жизни. Он прав. Они связаны не только болью и ночными кошмарами, но и тем, что оба выстояли. Она не могла поверить, но впервые за десять лет почувствовала настоящую привязанность к Гарри Лиджу, привязанность, родившуюся в противоборстве. Он сражался открыто, а она — в глубинах своего существа.

— Хорошо, — сказала она, — что вы не храпите. Я должна буду выдворить Бивенс из своей гардеробной. Женщины храпят, как медведь во время спячки.

В этот момент им с Гарри стало очень спокойно вместе, они легли в постель и уснули.