Вот показался и нью-йоркский порт-мы напряженно вглядывались в горизонт. Тедди стоял, облокотившись на перила палубы, и во всем его лице, в улыбке появилась какая-то жадность, словно он старался запечатлеть в своем сердце всю эту картину, разглядывая «свой город», как он всегда называл Нью-Йорк.

Мы вернулись в наши комнаты в отеле «Пасадина», а для работы Драйзер снял помещение в «Мэнифекчеринг траст билдинг» на Колумбус-сэркл. Скоро, однако, стало ясно, что ввиду наших возросших общественных и литературных связей нам абсолютно необходимо найти более подходящее место для жилья. Я сейчас же вспомнила о двухэтажной квартире в Родин-Стюдиоз, в Западном районе, на 57-й Западной улице, 200. Я несколько раз бывала в этих домах в гостях и на вечерах у знакомых и всегда уходила с затаенным желанием иметь такую же квартиру.

В этот раз, когда я туда зашла, мне показали квартиру 13 на тринадцатом и четырнадцатом этажах. Просторный вестибюль вел в главную мастерскую, которая представляла собой большую комнату с очень высоким окном, выходившим на север, на 57-ю улицу. Потолок ее был вровень с потолком следующего этажа. На нижнем этаже, позади мастерской, помещалась комфортабельная столовая с раздвижными стеклянными дверями и прилегавшей к ней кухней. Длинный узкий коридор вел в ванную и в комнату для прислуги. Лестница, поднимающаяся на верхний этаж, приводила к другому вестибюлю с отдельным выходом к лифту. Затем были две большие спальни с ванной комнатой посередине. Все устройство квартиры показалось мне идеальным, но что совершенно покорило мое сердце, так это книжные шкафы, доходившие до самого потолка, со стеклянными дверцами, которые можно было запирать. Я представляла себе, что это будет значить для Драйзера. Да, это было место, где мы могли с полным комфортом вести нашу значительно усложнившуюся жизнь.

Но когда я пришла домой и рассказала Драйзеру о квартире, он не захотел даже думать о ней.

– Слишком дорого,- сказал он.

Ливрайт и другие все это время уговаривали его переехать в более приличное место, где он мог бы спокойно жить и работать, и хотя он соглашался с ними, но все же не решался сделать сразу такой прыжок. Однако он выразил желание посмотреть квартиру. Когда он вошел в кабинет и увидел книжные шкафы, я почувствовала, что сердце его растаяло.

– Да,- сказал он,- книжные шкафы замечательные, и я за всю свою жизнь никогда не имел достаточного места для своих книг. Но все же я никогда не сниму эту квартиру. Плата слишком высока.

Таким образом, вопрос отпал, но только на время, потому что несколько дней спустя начались переговоры о заключении им одного договора, который обещал быть весьма выгодным в финансовом отношении. Заметив, что я не проявляю никакого энтузиазма по поводу этой новой удачи, Драйзер с удивлением спросил меня, чем это объясняется. Я сказала ему откровенно о своей уверенности в том, что он все равно не употребит даже небольшой части этих денег на что-либо интересное. Но тут же мне пришло в голову задать ему такой вопрос:

– Если сделка будет заключена, ты, может быть, снимешь квартиру в Родин-Стюдиоз?

Он заколебался, высказывая свои обычные сомнения в успехе предстоящих переговоров, но в конце концов согласился, и я, беззаветно веря в его восходящую звезду, воскликнула:

– Замечательно! Тогда квартиру можно считать нашей! Он сейчас же пошел на попятный:

– Да, но только в том случае, если сделка удастся, и при условии, что ты уговоришь их снизить плату на пятьсот долларов в год.

– Я попытаюсь,- сказала я.

После этого, твердо веря в то, что квартире 13 в Родин-Стюдиоз суждено стать будущим жилищем Теодора Драйзера, я заехала к управляющему домами и добилась некоторого снижения платы. Сделка была удачно завершена Драйзером, и арендный договор был подписан 1 декабря 1926 года; я сразу же пригласила декораторов. Последовавшие за этим недели были сплошным сумасшествием, подлинной оргией планирования, выбора рисунков и узоров, всевозможных разговоров с декораторами, художниками, электромонтерами, мебельщиками и транспортными конторами. Наконец, хаос уступил место порядку, исчезли упаковочные корзины и ящики, и дом, рисовавшийся в моих мечтах, принял реальные формы; в феврале од был готов для въезда.