Речные воры Восточного Лондона делились на два типа. Первые были грабителями торговых судов, ожидающих очереди на разгрузку. Они с легкостью умели проникать на промышленные объекты, пускали в дрейф большие корабли, легко проводили полицейских, брали большие объемы грузов и использовали как сподручные средства чужие лодки.

Одними из них были Лихие Малые. Несмотря на привлекательный, на первый взгляд способ заработка, и большое количество желающих промышлять этим видом воровской деятельности, таких банд в Лондоне водилось не много. Не много, в отличие от количества попыток иных стать речными ворами вроде Лихих Малых. Неудачники быстро попадались властям или, еще хуже того, становились жертвами несчастных случаев. В этом роде деятельности существовало много разных рисков. Порой, воров придавливало между бортами кораблей, или, к примеру, они оставались на дрейфующих судах и уплывали в открытое море без еды и пресной воды, пока их подельники пересаживались на лодки.

Второй тип, намного более распространенный, как в Лондоне, так и в некоторых небольших городах, составляли так называемые речные падальщики. Лондонская разновидность этих людей была наиболее омерзительна. В большинстве своем речные падальщики были настолько бедны и неприглядны на вид, что обитали в тоннелях под Лондоном и выбирались на поверхность редко. С ними не хотели иметь дел ни торговцы, ни другие воры. Грязные, бледные и смрадные, они неизменно оставались изгоями среди изгоев и даже говорили на каком-то своем варианте английского языка. Они плохо уживались даже друг с другом, поэтому существовали разрозненно. Иногда они собирались большим количеством и выслеживали незваных гостей, попадающих в тоннели, утаскивая жертв туда, где царила вечная темнота, гниение отбросов и сырость. Но основным источником их доходов являлась Темза. И Темза оставалась единственной, кто не судил их за их деяния и внешний вид, и временами радовала речных падальщиков щедрыми дарами. Все, что падало в реку, рано или поздно, попадало к ним.

Падальщиками их прозвали бывалые преступники, в течение жизни успевшие узнать понемногу обо всех неприглядных сторонах Лондона, за то, что речные падальщики вытаскивали из воды утопленников и живились, кто чем хочет. Да, падальщики носили то, в чем умирали самоубийцы и жертвы преступлений, не стирая и даже не высушивая эту одежду. Чья-то смерть всегда означала их выгоду. Они вылезали из своих нор с наступлением темноты и возвращались обратно с приходом дня. Такой распорядок дня обуславливался не только нежеланием промышлять на глазах у обычных жителей города, но и физическими особенностями, появившимися у них из-за образа жизни. И хотя солнечный свет не мог обжечь их насквозь промокшую, порой облепленную илом и нечистотами кожу, но был крайне неприятен для их глаз.

Говорят, даже Корона неоднократно пыталась вытравить речных падальщиков из тоннелей и очистить Лондон от этой омерзительной заразы, но все попытки оказались тщетными.

Как и в другие сумеречные часы одни из таких речных падальщиков вылезли сегодня на оледенелый берег Темзы, вскоре после захода солнца, чтобы поискать чего им принесет река. Их внимание тут же привлек густой запах дыма, витавший в тот день по всему Лондону после пожара на Собачьем острове. Они отдернулись и притаились, выискивая глазами угрозу, о которой мог свидетельствовать запах гари. А, не обнаружив ничего опасного, продолжили свое дело, за которым вылезли из подземелья.

Медленно и бесшумно прокрадываясь по отмели на согнутых в коленях тонких ногах к торчащим из воды столбикам и балкам, оставшимся от старой пристани, где у речных падальщиков было сооружено нехитрое приспособление для задерживания всего крупного, что могла принести река, они походили на пауков, крадущихся по паутине посмотреть, что в нее попало.

Почти не оставляя следов на воде, они по очереди залезли на одну из опор и стали перепрыгивать с одного столбца на другой. Тот, что шел впереди, всем напоминал второго, только был порядком старше и еще сутулее. Маленький, давно потерявший форму котелок, непонятно каким образом держался сбоку на его большой, обтянутой дряблой кожей голове. На костистое серое лицо с одной стороны свисали редкие длинные нити черных волос, будто водоросли, припрятанные под котелком и выбившиеся наружу. В покрытом заплатками натянутом поверх большого свитера узком фраке он чувствовал себя важно и уверенно, будто франт подземного Лондона.

Похожий на него человек при длительном рассмотрении, если таковое было возможно, оказывался молод и оттого краше не делался. Все те же черты лица, что и у его худого отца проглядывали из-под нездоровой одутловатости, грудная клетка не так ввалилась, а ноги только чуть увереннее держали тело в равновесии. Он явно считался в семье туповатым и сам придерживался того же мнения относительно своих интеллектуальных качеств, поскольку, несмотря на то, что каждый вечер они делали примерно одно и то же, он с боязливым вниманием следил за действиями отца, не в силах освоить особенности их падальщицкой рутины и словно ждал дозволения на каждое следующее свое движение. В остальном же они были одинаковы.

По указанию отца, он уселся на своем столбце, что стоял на значительном расстоянии от обоих берегов, свесил ноги в ледяную воду и руками стал загребать из воды плавающий на поверхности мусор. Его отец тем временем остановился на клочке пристани из нескольких досок и вытянул из рукава странное приспособление, сооруженное из рукоятки метлы и укрепленной на конце кочерги. Приспособление это служило для того, чтобы он легко мог подтаскивать к себе предметы, плавающие поодаль, проверять глубину реки или вытягивать что-нибудь со дна. Сынок с интересом искоса поглядывал на то, как старый падальщик управляется с этой штуковиной, будто тот свершал истинное колдовство.

Так прошло несколько молчаливых минут. Старый падальщик, сдвинув челюсть в бок от усердия, подслеповато всматривался в воду и монотонно разгребал мусор кочергой, не надеясь уже найти ничего ценного, потом вдруг раскрыл беззубый рот и издал радостный сип из недр своей гортани. Сынок замер и настороженно посмотрел на отца. Тот явно не горел желанием разделять радость неведомой находки со своим отпрыском и строго указал, чтобы сынок работал дальше и не отвлекался, а сам повернулся обратно к найденному богатству.

Сунув кочергу в воду, старик достал оттуда высокую шляпу с узкими полями. Да причем приличную шляпу, всего в нескольких местах поврежденную. Вылил из тульи воду и поспешил водрузить шляпу на голову рядом с котелком. Размер был почти его, но котелок оказался уже лишним. Старик снял котелок и хотел было снять шляпу, чтобы выбрать, что ему оставить себе, принялся вертеться, чтобы найти, куда положить кочергу, когда неожиданно увидел в воде что-то еще. Нечто заставившее его позабыть и про котелок, и про шляпу. Старик украдкой посмотрел, не наблюдает ли за ним его отпрыск и, выронив котелок, перепрыгнул на другой столбец. Остановился, жадно рассматривая теперь добычу.

Среди сцепленных льдом обломков из дома на Стрэнд, возле одно из столбцов, оставшихся от старой пристани плавало свеженькое тело. Да странное такое тело на опытный взгляд старого падальщика. Не был это ни знатный лондонец, ни всеми забытый бедняк. Не клерк и не фабричный рабочий. По виду в воде очутился не далее, как этим днем, но помер, видать не оттого. Одежда окрасилась кровяными пятнами, зато была теплой и заметной. Одень такое пальто подбитое овчиной старый падальщик сразу начал бы пользоваться уважением среди своих собратьев. А в таких невиданных сапогах выше колена он смог бы работать на большей глубине и в еще более суровую погоду. Да и прослужили бы эти сапоги дольше обычных.

Решил старый падальщик, что сегодня ему несказанно повезло, и принялся подтаскивать тело. Высунув бледный сухой язык вбок и вытянувшись на носочках над водой, старик цеплял тело кончиком кочерги, но тело никак не хотело сдвигаться с места. Провозился старый падальщик долго и без толку и стал раздражаться. Движения его стали все порывистее, а кочерга била по телу и воде все громче, привлекая внимание сынка, с подозрением время от времени следящего за отцом.

Наконец, старик подтащил тело ближе, поддел его за ногу и отправил в сторону берега, туда, где над водой высился узенький островок древесного настила, оставшегося от пристани. Там бы старик смог обчистить тело, закрывшись спиной от взглядов своего отпрыска. Так он и поступил. Перепрыгнул с одного на другой по нескольким столбикам, время от времени подтаскивая тело, и вот уселся на досках, отложил кочергу и стал стаскивать с плавающего тела сапог.

Но и у его сынка сегодня выдался богатый на любопытные находки вечер. Рядом с ним в воде что-то блестело, и он никак не мог разобрать, что это и как глубоко находится. Очевидно, это нанесло посуду или столовое серебро из Стрэнда, а может обломки золоченых предметов. Сынок падальщика таращился на этот блеск, соображая, что ему делать, как достать это добро на поверхность, когда услышал в стороне короткий вскрик и тяжелый всплеск воды. Бросив взгляд на звук, он не обнаружил ничего и даже своего отца.

Молодой речной вор тут же вскинулся и едва удержался на своем столбце.

– Па? – испуганно позвал он.

Густые сумерки в ответ хранили молчание.

– Па, ты где? Эй?

Он увидел кочергу, лежащую на остатках пристани и длинный сапог, и начал прыгать по столбцам в том направлении, продолжая звать старика. Однако движение в реке заставило его остановиться. Инстинктивно сынок падальщика почуял угрозу.

По опоре развалившейся пристани взбирался незнакомый ему человек. В темном отяжелевшем от воды пальто, с темными мокрыми космами волос, он казался большим и страшным на фоне зеркальной ряби Темзы. Он поднялся и потянулся за своим сапогом, но внезапно из воды вынырнул старик и закричал своему отпрыску:

– Хватай поганца!

Человек, вылезший из воды, понял, что старик здесь не один и мгновенно увидел его притаившегося сынка. Младший падальщик вздрогнул и растерялся, а старик с проклятьями и оскорблениями кинулся вслед за незнакомцем, чтобы сбросить поганца в воду, утопить и присвоить все его добро себе.

Худые костистые пальцы вцепились в пальто незнакомца. Старый падальщик заверещал и принялся вновь звать сынка. Поняв, что ему не в одиночку придется справляться с человеком из воды, сынок поспешил на подмогу, но снова остановился как вкопанный – незнакомец кочергой ткнул старика в глаз и следом наотмашь зашиб его сапогом по голове.

Крик старика прервался сразу же, и тот, окаменев, плюхнулся в воду и больше не показывался. Человек в пальто с презрением плюнул ему вслед и что-то неразборчиво проговорил, скорее всего, посетовав на ужасную вонь. Для слуха речного падальщика нормальная речь была такой же непривычной, как для обычных людей речь падальщиков, поэтому младший падальщик не понял даже, к кому тот обращался, и сильно испугался, когда безумные блестящие глаза на мокром полном ярости и насмешки лице обратились к нему.

Он кинулся бежать к берегу, в надежде, что успеет добраться до тоннеля, но человек из воды оказался проворен и быстр. Босой на одну ногу он резво скакал со столба на столб, размахивая по воздуху своим сапогом и кочергой в другой руке. А когда сынок старика спрыгнул на берег и побежал вдоль русла, незнакомец запустил в него кочергой. Железный предмет попал тому по ногам. Его ноги заплелись, и младший падальщик рухнул лицом в лед.

Позади раздался треск – это человек из воды перепрыгнул со столба на последний перед берегом островок досок. А затем сынок падальщика вновь услышал его голос. Только на этот раз незнакомец сказал что-то другое, падальщик даже расслышал, что именно:

– Никогда не мешай проигрывать другим и никогда не проигрывай сам.

Он перевернулся и посмотрел на звук голоса. Человек стоял очень близко. Сынок старика засуетился, лежа на земле, попытался отползти и тут же замер, в страхе глядя на выпрямившуюся на бледно-фиолетовом фоне южного берега фигуру. Оживший утопленник не двигаясь стоял на досках в паре футов над водой и держал в руке свой сапог.

– Че? – потеряв голос, испуганно спросил сынок падальщика.

– Никогда не мешай проигрывать другим и никогда не проигрывай сам, – быстро звонко и словно нараспев отчеканил утопленник.

– И че эт значит?

– Это третье правило Чарли.

За время, на протяжении которого падальщик обдумывал услышанное, незнакомец спрыгнул на берег.

– А второе какое?

– Никому не открывай своих тайн, иначе они перестанут быть тайнами, – с прежней интонацией скороговоркой объяснил тот.

– А первое?

– Никогда не плати за то, что можешь получить бесплатно, – все тем же лучистым голосом произнес человек из воды.

Ответы, казалось, еще сильнее напугали речного падальщика. Он отполз назад и совсем уже не понимал, что случится дальше, но от страха вопросы сыпались из него, как коровий помет.

– А кто этот Чарли? И че эт он вдруг правила свои сочиняет?

– Это я. Разбойник по имени Чарли Бродячие Штаны. И я придумываю, потому что мне можно, – криво ухмыльнувшись на одну сторону лица, торжественно и одновременно угрожающе возвестил Чарли.

Сынок падальщика сдвинул брови в напряженной попытке понять все происходящее и стал блуждать сосредоточенным взглядом по отражениям в поверхности воды, а когда поднял глаза к Чарли уже открывая рот, чтобы вымолвить что-то еще, разбойник, хорошенько размахнувшись, огрел его по голове своим собственным сапогом и лишил беднягу чувств.

– Много болтаешь, – сварливо упрекнул Чарли распластавшегося на земле падальщика и пнул его босой ногой для верности.

Обрадовавшись наступившей тишине, Чарли отошел к стене набережной и облокотился на нее, надевая сапог. Мокрый и скользкий сапог нисколько не желал сделать поставленную задачу легкой. А когда разбойник все же натянул сапог, нога уперлась во что-то колючее. Пораздумав с минуту, хватит ли у него сил стащить чертов сапог и вытряхнуть из него сор, Чарли недовольно принялся вытаскивать ногу, а когда справился и запустил в сапог руку, то нащупал что-то странное. Какой-то неровный квадратный камешек закатился ему на пальцы, и он вытащил его на холодный сумеречный свет.

Добродушная плутоватая улыбка озарила уставшее лицо.

– Не забыл про меня, да? – уже зная ответ, обратился Чарли к шероховатому камню бледного песчаного цвета как к старому другу. – А я уж было подумал после Щенка, что ты обиделся на меня за что-то.

Повертев камешек в пальцах и с интересом рассмотрев стрелянные дыры в своих одеждах, Чарли сунул Византийский камень в потайной карман пальто, похлопал себя по карманам, достал промокший сверток курительной смеси и выбросил на ледяную корку берега. Сунул руку в карман брюк и с трудом вытянул свою трубку, оплетенную серебряной лозой. Находка, похоже, очень ободрила разбойника, и ему оставалось только убедиться, что он не потерял последнюю важную вещь.

Мешочек с золотой стружкой, некогда бывшей кулоном, принадлежавшим Аделине, лежал в наружном кармане пальто. И теперь он точно знал, что это за вид волшебства. Как и знал теперь значение имени Аделина.

– Еще бы согреться где… – вновь натягивая сапог, пробормотал Чарли.

Закончив с сапогом, он схватился за голову, поняв, что потерял шляпу. Впрочем, мокрую он бы сейчас все равно не стал надевать и потому решил, что нужно будет найти новую.

Он подозрительно огляделся по сторонам, словно выискивая кого-то в темноте, и побрел по-над каменной стеной набережной, гадая, что ему встретится раньше, лестница, или поднимающийся уровень воды.

Спустя несколько часов Чарли пришлось стащить пару кошельков, чтобы купить себе еды и взять кэб до Сити. Разбойник ехал, часто выдыхая на замерзшие пальцы, и с любопытством рассматривая неуловимую перемену, отпечатавшуюся на каждом доме, на каждой подворотне. После всех происшествий, в городе словно застыла незримая тревога. Даже оживленные улицы слишком рано становились пусты, а его кэбмен казался каким-то нервным и напуганным. Чарли вышел у одинокого уличного фонаря, заливавшего перекресток тусклым янтарным светом сквозь засмоленные окошки. Кэб отъехал, но Чарли остался на месте, прислушиваясь к улице в ожидании появления кого-то другого.

Он не сомневался, что липкое и такое же холодное, как его промокшая одежда, чувство преследования не иллюзия. За ним уже давно присматривала пара дьявольски цепких глаз. Тот, кто побывал в его тайнике, не был Хитклифом, джентльменом с красными конвертами, нет. Хитклиф понятия не имел об этом месте, иначе уничтожил бы его в попытке разрушить неведомый ему чуждый мир разбойника. Тот, кто побывал в его тайнике, напротив, являлся частицей того огромного мира, что Хитклиф называл безумствами Чарли.

Разбойник осмотрел крыши домов, ища там блеск больших красных глаз, о котором уже несколько лет писали разные газеты, и направился в темноту длинного узенького проулка, на середине которого, свернул влево и вскоре оказался в маленьком внутреннем дворике.

Он пригляделся к свежему снегу, неравномерно покрывающему внутренний дворик, и решил, что кто-то недавно снова приходил сюда, но в тайник на этот раз не проникал. Этот кто-то даже не спускался на землю. Снег был сброшен с крыш его длинными неуклюжими ногами.

Быстро оглядевшись еще раз, разбойник спустился в тайник.

В темноте подвала попадающий с улицы свет разливался, преломляясь и отражаясь от сотен пыльных банок, выставленных на всех стеллажах и по периметру этого помещения с низким потолком. Чарли двинулся к единственному стеллажу, расположенному вдоль стены напротив входа, залез на невысокий табурет и схватился за банку с яркой голубокрылой бабочкой.

Опустив банку на пыльный стол, Чарли откупорил механизм, удерживающий крышку плотно закрытой, взял со стола лопатку и подсадил крышку снизу вверх. От банки тут же повеяло спертым, сладковато-соленым запахом. Чарли запустил руку в банку и достал со дна стеклянную пробирку. Из этой пробирки два месяца назад он извлек золотую пыль. Теперь пора было вернуть волшебную пыль в безопасное место до времен, когда волшебство, заключенное в частичках кулона Аделины, которую он так любил, снова сможет пригодиться ему. Хотя правда заключалась в том, что какая-то часть Чарли уже не так сильно верила в то, что волшебство существует. Он просто понимал важность этой золотой стружки и знал, что хочет ее сохранить.

Осторожно пересыпав пыль в пробирку, заткнув сверху платком и пробкой, Чарли стал рыться в столе и на полках в поисках свечи и спичек, чтобы запаять колбу воском.

Свет свечи преобразил помещение и сделал его чуточку гостеприимнее. При свете Чарли лучше рассмотрел шрамы, оставшиеся от утреннего сражения. Сражения всей его жизни, в результате которого он узнал о себе нечто очень важное, о чем следующие двенадцать лет тоже решил не вспоминать.

Он вернул пробирку на дно банки с засахаренной голубой бабочкой, с тоскующей улыбкой глядя на то, как пробирка укладывается на дно, и, гадая, как долго теперь не притронется к этой банке. Короткий язычок пламени свечи отразился сквозь толщу мутной жижи и стекло в крупицах золота на дне банки, заставив разбойника улыбнуться шире.

Он закрыл банку с голубокрылой бабочкой и поставил ее обратно на стеллаж. Вернулся к столу со свечой и оглядел освещенное помещение, прежде чем задуть огнь, думая о том, что вернется сюда еще не скоро, затем наклонился над столом, и тайник погрузился в прежнюю темноту.

Впрочем, взамен темнота эта наполнилась одиночным бравым пением разбойника:

В добрых предчувствиях о будущем и наконец с правдивыми представлениями о своем прошлом, Чарли двинулся вдоль стеллажей к лестнице. Решительная улыбка теперь так и растягивалась у него на каждом слове песни, и он сожалел лишь об одном. Что не даст себе как следует согреться, после продолжительного купания в ледяных водах Темзы.

А у самых дверей, он неожиданно затормозил и прервал свое пение. С минуту он стоял не оборачиваясь, потом настороженно покосился на одну из банок на центральном стеллаже, в которой мерцали большие раскидистые изумрудные крылья.

Это может пригодиться в его новом деле, подумал Чарли. В далеких суровых краях.

Конец

Январь 2011 – март 2013