Солдат и полководец

Кунгас был доволен. Его подчиненные сделали все необходимое и приготовились к отправлению в путь. Теперь он решил: пришло время нанести визит вежливости. Им предстояло долгое путешествие в лагерь императора, разбитый у осажденного Ранапура. Продлится оно по меньшей мере месяц, вероятно, даже больше — судя по виду каравана и прошлому опыту общения Кунгаса с начальником каравана. Кунгасу и его людям предстояло провести немало времени с группой иностранцев, которых их подрядили сопровождать. Лучше должным образом представиться, причем заранее, чтобы в дальнейшем не возникло непонимания. В особенности ему не хотелось непонимания с иностранцами. Этими иностранцами.

Кунгас пересек двор перед дворцом Венандакатры. Остановился на мгновение, наслаждаясь видом.

Суровая жизнь научила Кунгаса многому, преподнесла немало уроков. Например, скрывать свои чувства. Мир всегда поворачивался к нему суровым лицом, и он сам отвечал тем же. У него было несколько кличек. Его подчиненные называли его Железнолицый. Он не возражал. Нет, совсем не возражал.

Но на этот раз даже Кунгасу было трудно не улыбнуться.

Четверо йетайцев все еще оставались живы. Едва. Один даже издавал какие-то звуки. Тихие звуки, чем-то напоминающие мяуканье. Если повезет, этот проживет еще один день, подумал Кунгас. Еще один день агонии и безнадежности.

К завтрашнему дню Кунгас уже покинет эти места, но будет с наслаждением вспоминать о случившемся. Ему и его людям поручили вырезать колы и посадить на них йетайцев. Это оказалось самым приятным поручением за много лет.

Он посмотрел на женщину, сидевшую среди йетайцев, и удовольствие как водой смыло.

Не все оказалось приятным.

Для старухи они сделали все, что могли. Они хотели посадить ее на более длинный кол, но Венандакатра тут же его заметил и запретил использовать. Служанку следовало посадить на такой же кол, как и йетайцев, чтобы продлить агонию.

Однако Кунгас улыбнулся в душе. Мрачно улыбнулся.

«Но мы этого ожидали. Жаль, не смогли добраться до настоящего яда: было слишком мало времени. Но кухарки постарались. Венандакатра следил за нами, как ястреб, проверяя, не поднесем ли мы ей какую-то отравленную еду или питье. Но мы и этого ожидали. К тому времени, как мы посадили несчастную на кол, все уже высохло. Венандакатре потребовалось бы лизнуть шест, чтобы найти искомое».

Командир кушанов уже начал отворачиваться. Затем, повинуясь импульсу, повернулся назад. Быстро оглядел двор. Никто не смотрит.

Кунгас быстро поклонился старухе. Это меньшее, что он может сделать. К тому времени, как деревенским жителям позволят снять ее тело, от него мало что останется. Конечно, священники откажутся отслужить заупокойную. Поэтому несчастная заслужила по крайней мере поклон от своего убийцы.

Это ни в коем смысле не было религиозным жестом. Как и большинство его подчиненных, Кунгас все еще оставался верен буддизму, который принял после покорения Бактрии и Северной Индии. Принял, а затем защищал. Во времена расцвета Пешавар, столица Кушанской империи, был мировым центром буддизма. Но славные дни Кушанской империи миновали. Ступы лежали в руинах, монахи и ученые были мертвы или разлетелись в разные стороны. Йетайцы жестоко преследовали буддистов. А после того как варваров поглотила поднимающаяся и приобретающая силу и власть малва, преследования только усилились. К жестокости йетайцев добавились расчетливость и безжалостность малва. Они намеревались вытоптать все соперничающие религии в пользу культа Махаведы. Нет необходимости говорить, что они абсолютно не симпатизировали буддистам и джайнам.

После преследований и собственной тяжелой жизни у Кунгаса осталось мало религиозных чувств. Поэтому его легкий поклон мертвой старухе скорее служил знаком почтения воина смелой душе. Может, это признание облегчит путь ее душе, ожидающей новой жизни, пусть совсем немного. (Если новая жизнь есть. Если душа вообще есть. Кунгас относился ко всему этому скептически.)

«Не то что ее душе требуется успокоение, — думал он мрачно, уходя прочь. — Казалось, крики и мучения йетайцев доставили ей еще большее удовольствие, чем нам. Может, мы и зря отравили ее».

Он потрогал новую рану на лице. Она уже покрылась корочкой и вскоре заживет полностью. Боль не играла роли. Кунгас считал, что через несколько месяцев не останется даже шрама. Человек, оставивший эту отметину, был слаб, даже несмотря на ярость. А плеть, учитывая все факторы, не лучшее оружие, если хочешь оставить шрам на старом ветеране.

«Но пусть лучше на мне останется след от удара плетью, чем меня посадят на кол».

Мысль вызвала еще один импульс. У Кунгаса было мрачное чувство юмора. Он остановился и снова повернулся, опять осмотрел двор, чтобы удостовериться: поблизости нет шпионов. Затем снова слегка поклонился. На этот раз йетайцам.

«Благодарю вас, о могущественные йетайцы. Вы спасли мне жизнь. И, вероятно, жизнь всех кушанов».

Покидая двор, он вспоминал о случившемся.

От Венандакатры можно было такого ожидать — от этого великого воина, гениального стратега. Ну и гений! Как только он получил известие, бросился сюда сам, впереди своей маленькой армии. Сопровождаемый только несколькими жрецами и группой иностранцев. Не прошло и часа, как он впал в дикую ярость. Приказал казнить — публично посадить на кол — всех йетайцев-стражников, служивших во дворце, а затем понял: единственные, кто может выполнить его приказ, — это раджпуты-кавалеристы. Не считая около сотни пехотинцев малва, которые разбежались как зайцы, когда йетайцы стали крушить все вокруг.

«О, какая это была драка! Конечно, после того как она закончилась, Венандакатра едва ли мог посадить нас на кол рядом с ними. Кто бы это сделал? Не раджпуты же! Эти надменные мерзавцы пострадали больше всех, понесли самые большие потери, за исключением группы простых солдат, которые умеют быстро бегать. Мы вначале оставались безоружны — по приказу самого гения, поэтому йетайцы нас игнорировали. К тому времени, как мы получили наше оружие назад, все практически закончилось».

Кунгас с неохотой признал, что раджпуты сражались достойно, как и всегда.

Но все равно проиграли бы иностранцам. Те были смертоносны. Абсолютно убийственны.

Кунгас задумался.

«Интересно, почему? Раджпуты с радостью били собак йетайцев. Конечно. Как и мы — после того как получили оружие. Но какое дело до этого иностранцам? Могу понять, почему они приняли сторону Венандакатры, — в конце концов они его гости. Но почему они действовали с таким явным энтузиазмом? Можно подумать, они сами что-то не поделили с йетайцами».

Кунгас шел своим обычным быстрым шагом и вскоре ступил на выложенную плиткой дорожку, ведущую во двор. Теперь никто из дворца не мог его видеть. Впервые веселое настроение отобразилось на лице Кунгаса. Правда, только тот, кто хорошо его знал, смог бы назвать улыбкой это слабо заметное легкое искривление губы.

«О, да, они были великолепны. Думаю, они порезали не меньше йетайцев, чем раджпуты. И остались живы, получив только царапины… За исключением того паренька. Жаль паренька. Но он в конце концов поправится».

Мысль вернула его к настоящему.

«Думаю, визит вежливости — это как раз то, что нужно сделать. Очень вежливый визит вежливости. Я определенно хочу поладить с этими людьми. О, да. Хорошо поладить. Задание напоминает сопровождение группы тигров».

Еще подумав, он решил, что, может, предпочел бы сопровождать тигров. Кунгас не был уверен.

Кунгасу пришлось потратить какое-то время, чтобы найти компанию, которую он искал. К своему удивлению он обнаружил, что иностранцам отвели место в самом хвосте огромного каравана. После группы обеспечения, в центре орды присоединившихся к каравану гражданских лиц.

«Странное место для почетных гостей».

Следуя вдоль каравана, Кунгас думал над вопросом.

«Теперь, поразмыслив над случившимся, наш великий господин ими недоволен. В особенности их предводителем. Я замечал, как Венандакатра неоднократно бросал злобные взгляды в его сторону. Но сразу о них не подумал. Я предположил, что великий господин просто находился в соответствующем настроении и, как и обычно, вымещает его на всех. У него нет оснований для недовольства иностранцами. Они ведь оказали ему услугу. Без них несколько йетайцев смогли бы добраться до негодяя и порезать его на куски. Странно».

В конце концов Кунгас нашел группу. Предводитель стоял немного в сторонке, наблюдая за тем, как устанавливаются паланкины на спинах двух слонов, выделенных иностранцам. Очевидно, он и двое его подчиненных временно отдыхали от полуденной жары в тени деревьев. Одно это выдавало иностранцев, если не брать в расчет бледную кожу и странные одежды. Тень не давала особого облегчения, тем более в тени сильнее влажность. Кроме этого, деревья останавливают дуновения легкого ветерка, который обдувает тебя на открытой местности, пусть и под лучами солнца, и под деревьями также скапливаются мошки.

Наблюдая за полководцем, Кунгас опять поразился несоответствиям, о которых уже знал.

«Самый странный полководец, которого мне доводилось видеть. Слишком молод, раза в два моложе, чем должен бы быть, и в два раза смертоноснее, чем любой полководец, которого мне когда-либо довелось встретить на жизненном пути. Этот человек просто сеет смерть мечом».

Мысли о смертоносности заставили Кунгаса перевести взгляд на сопровождающих полководца лиц. Они стояли в нескольких футах от своего командира.

Кунгас вначале оглядел того, что слева, не такого крупного, как второй.

«Этот внешне кажется самым устрашающим человеком, которого мне только довелось видеть в жизни. Похож на самого жуткого в мире мангуста».

Затем Кунгас перевел взгляд на стоявшего справа телохранителя — огромного по размерам.

«Легенды имеют под собой реальную основу. Гималайский великан-людоед все-таки живет среди нас. И его лицо высечено из камня великих гор».

Полководец заметил его. Казалось, Велисарий слегка напрягся, но Кунгас не был уверен. У полководца было одно из тех лишенных выражения лиц, которые практически невозможно прочитать. Кунгас подошел к нему. Вспомнил те немногие греческие слова, которые знал.

— Ты — полководец Велисарий? Посланник из Рима?

Полководец кивнул.

— Меня зовут Кунгас. Я — командир… э… группы кушанов господина Венандакатры. Кушанских сил. У господина Венандакатры… э… как бы это сказать?..

— Я говорю по-кушански, — объявил полководец.

Кунгас мысленно вздохнул с облегчением.

— Спасибо. Я очень плохо говорю по-гречески. Нам приказали сопровождать вас по пути в Ранапур.

И снова Кунгас понял, что не в состоянии прочитать выражение лица полководца. Да, он казался немного напряженным. Словно был не рад видеть кушана. Кунгас не мог найти причину, почему это так, но был практически уверен в правильности своей догадки.

Однако полководец вел себя дружелюбно. И определенно хорошо говорил по-кушански. На самом деле великолепно — даже без акцента.

— Очень приятно, Кунгас, — произнес он сочным баритоном.

Полководец помолчал немного, потом добавил:

— Пожалуйста, пойми меня правильно, Кунгас. Но я удивлен видеть тебя. Нам не нужны сопровождающие. У нас не было эскорта по пути сюда из Бхаруча. Мы вполне способны постоять за себя.

На лице Кунгаса промелькнула легкая улыбка.

— Да, я видел. Однако наш господин настаивает на эскорте.

— А, — протянул полководец и отвлекся на мгновение, отмахиваясь от мухи, севшей ему на шею. Однако Кунгас заметил, что внимательные карие глаза иностранца постоянно наблюдали за ним. Постоянно, даже когда Велисарий убивал муху.

Разделавшись с мухой, полководец лениво заметил:

— Я предполагал, что вас отправят в погоню за принцессой и ее спасителями. О, прости, похитителями.

Железное лицо стало более жестким.

— Мой господин почему-то перестал доверять нам. Не понимаю, почему. Принцессу не спас… э, украли, пока мы ее охраняли.

Кунгас подумал, что полководец старается скрыть улыбку. Но не был уверен. Этого человека трудно понять.

— Кроме того, господин Венандакатра уже отправил сотню раджпутов-кавалеристов, а также более тысячи других людей в погоню. Нет необходимости отправлять еще и нас.

Иностранный полководец на мгновение отвернулся. Когда он повернулся назад, казался особенно напряженным.

— А как ты оцениваешь шансы, Кунгас? Ты же профессионал. Как ты считаешь, принцесса и ее… э… похитители будет пойманы?

— Только один похититель, полководец.

— Один? — полководец нахмурился. — Как я слышал, дворец атаковала целая банда головорезов. Судя по слухам, дворец стал местом жуткой бойни.

— Бойни? О, да. На самом деле бойни. Дворецкого, трех высокопоставленных священнослужителей и двух охранников-махамимамсов задушили. Одиннадцать жрецов и махамимамсов зарезали в своих постелях — очевидно, им перерезали горло бритвой. Жреца и махамимамсу убили в большом зале. Голыми руками. Трех махамимамсов зарезали перед входом в покои. Жреца и шестерых охранников-махамимамсов — в прихожей перед спальней. В основном ножом. Еще двоих махамимамсов непосредственно в спальне принцессы. Работа наемного убийцы, хотя…

— Хотя?

Кунгас сделал быструю оценку. Частично оценка основывалась на воспоминаниях о воплях Венандакатры, недовольного полководцем. Но в основном — на тонком юморе в голосе полководца, когда он использовал слово «похитители».

— Ну, так получилось, что я сам осматривал место… э, преступления. По приказу господина Венандакатры. Поэтому я и сказал «один похититель». Всю операцию провел один человек.

— Один человек? — переспросил полководец, но не казался особо удивленным.

Кунгас кивнул.

— Да. Один человек. Не группа лиц. Судя по оставленным следам. Один, без помощников. Его зовут Рагунат Рао. Пантера Махараштры — так его иногда называют. Или Ветер Великой Страны. Есть и другие имена. Это был он. Я уверен. Известна его личная привязанность к принцессе. В Индии не более трех — может, четырех наемных убийц такого класса. И ни один из них так не владеет голыми руками и ступнями.

Кунгас чуть не скорчил гримасу.

— Никто так не умеет дробить кости и корежить тела. Двое махамимамсов, убитых в спальне принцессы, были также убиты голыми руками. Но удары, хотя и умелые, не наносились с той звериной яростью, свойственной Пантере.

Полководец нахмурился.

— Но… ты же сказал: один человек…

— Принцесса. Их убила она. Понимаешь, ее обучал сам Рагунат Рао. По крайней мере я так считаю. Я много раз видел, как она танцует, в те долгие дни, когда охранял ее. Она прекрасно танцует, но… в ее движениях всегда было что-то… запах, привкус наемного убийцы. А в Амаварати, в конце осады, она убила нескольких йетайцев, которые набросились на нее у нее в покоях. Одного из них после того, как ее разоружили.

Глаза полководца округлились. Слегка.

Кунгас склонил голову и уставился в землю. Когда он заговорил вновь, его голос был таким же твердым, как и лицо.

— Что касается твоего первого вопроса — поймают ли их. Да. Поймают. Их положение безнадежно.

— Почему ты так уверен?

Кунгас пожал плечами и поднял глаза.

— Она только девочка, полководец. Принцесса. Да, не такая принцесса, как все остальные. Принцесса из легенды. Но тем не менее на нее никогда не велась охота. У нее нет опыта, подготовки и умения. Она не сможет убежать от тысячи мужчин, преследующих ее по лесам и горам.

Кунгас покачал головой, предупреждая следующий вопрос полководца.

— Это не играет роли. Даже если Рагунат Рао будет помогать ей и вести ее, она… — он замолчал. — Я уверен: ты когда-то принимал участие в охоте, в большой группе.

Полководец кивнул.

— Поэтому, если бы Рагунат Рао был один, не сомневаюсь: он бы обхитрил преследователей и ушел от них. Но даже для него задача была бы чрезвычайно сложной — когда за ним по пятам идет такое количество охотников. А тут его обременяет принцесса, — Кунгас снова пожал плечами. — Это просто невозможно. Нет, их поймают.

Кунгас заметил, как полководец глянул в сторону. Казалось, он слегка напрягся. Возможно.

Кунгас проследил за направлением его взгляда. Последние члены группы иностранцев приближались к паланкину. Молодой чернокожий принц из Аксумского царства со своими женщинами.

Кунгас слышал рассказы о принце. О его неуемной похоти и безжалостности в отношении наложниц. Кунгас по большей части не обращал внимания на такие рассказы. В основе слухов об особах королевской крови и знатных господах часто лежала злоба и зависть. Поэтому Кунгас относился к ним с недоверием.

Но, наблюдая, решил, что в рассказах есть доля правды. Женщины определенно боялись его. У всех были закрыты лица, смотрели они в землю. Казались очень покорными, робкими и несчастными созданиями. Начисто отсутствовали веселые возбужденные любопытные взгляды молодых девушек или женщин, отправляющихся в путешествие.

Одно женское лицо Кунгас все-таки рассмотрел. Она тихо плакала, ее успокаивала вторая, обнимавшая ее. Вторая вела ее. Принц внезапно дал подзатыльник одной из других женщин в группе. Потом последней в группе. Заставил женщин поторопиться, просто сорвав на них свое недовольство и нетерпение. Но, очевидно, молодой принц не очень сердился. Он был крепко сложен, если и не отличался гигантским ростом. Широкоплечий, с мощной грудной клеткой, очень мускулистый. С таким телом он мог бы ударить так, что девушки не удержались бы на ногах. А тут создалось такое впечатление, что они даже не почувствовали удара.

Одну девушку подняли в паланкин. Ей помогал чернокожий солдат, явно служивший погонщиком слонов. Затем подняли другую, плачущую.

— Насколько я понимаю, они все — маратхи, — заметил Кунгас, чтобы просто поддержать разговор.

Полководец кивнул.

— Да, принцу Эону нравятся представительницы этой народности. У него целая группа этих созданий. — Легкий смешок. — На самом деле я точно не знаю, сколько их у него. Никто не может уследить за их количеством.

Третья девушка, та, которая успокаивала плачущую, приготовилась забираться наверх. Маленького роста. Гораздо более смуглая, чем средняя маратха. Очень гибкая. Кунгас восхитился грациозностью, с которой девушка взялась за руку погонщика и стала взбираться на огромного слона. Вытянула голую ножку…

«Великолепная танцорка. Такая невероятная грациозность. Гибкая, плавная. И меня всегда поражали ее ноги. Самые красивые ножки, которые мне довелось видеть. Очень живые и подвижные. С высоким подъемом, узкой пяткой, идеальной формы».

Девушка скрылась в паланкине. За ней последовали четвертая и пятая.

Принц залез последним и задернул шторки.

Кунгас застыл на месте, как столб. Он не мог ничего с собой поделать. С телом и лицом. Его лицо всегда напоминало железную маску перед лицом опасности.

Он почувствовал напряжение полководца, стоявшего рядом. За своей спиной услышал движение телохранителей. Они придвигались к нему. Со спины.

«Это может оказаться самым опасным моментом в моей жизни».

У него была трудная жизнь, и часто приходилось принимать решения. В эту секунду Кунгас принял самое легкое решение из всех, которые когда-либо принимал. И, думал он, возможно, самое лучшее — определенно самое чистое — в общем-то зря потраченной жизни. Он также немного гордился тем, что его собственное выживание не играло никакой роли в принятии решения.

«Что не решает моей главной проблемы на этот момент. Не дать перерезать себе горло. Нет необходимости притворяться — о, только не с этим полководцем. Не с этими людьми за моей спиной. Кроме того…»

Его лицо озарила редкая улыбка. (Она могла считаться улыбкой только для Кунгаса. Никто другой так бы ее не назвал.)

— Сколько женщин! Нам, конечно, придется удостовериться, что они хорошо защищены. Я дам указания своим людям, чтобы никому не позволяли беспокоить наложниц принца. Даже подходить к паланкину. Или шатру по ночам. В конце концов он же принц. Уверен: он придет в ярость, если кто-то положит глаз на его женщин.

Кунгас чувствовал, как быстро пролетали мысли в голове у человека, стоявшего рядом с ним. Мгновение спустя полководец заговорил. В его голосе все еще слышались колебания.

— Думаю, прекрасная идея. Конечно, твои люди…

Кунгас отмахнулся.

— О, я прикажу им самим тоже держаться подальше от паланкина. И сам буду держаться подальше.

На лице полководца появилась странная хитроватая ухмылка. Если он и колебался раньше, теперь все сомнения ушли.

— Представляю, как будет трудно тебе и твоим людям. В смысле контролировать себя, когда рядом женщины. — Он виновато кашлянул. — Учитывая репутацию кушанов.

Кунгас слегка нахмурился.

— Репутацию?

Полководец рассмеялся.

— О, Кунгас, прекрати! Не надо этого отрицать. Она хорошо известна. Нельзя доверять кушанам, если рядом женщины. В особенности молодые. В особенности девственницы. Правда, в этом паланкине девственниц нет, — полководец рассмеялся.

Кунгас все еще хмурился.

— Ты готов пойти на такие жертвы! — восхитился полководец. — Но в этом нет необходимости, Кунгас. Уверяю тебя. Не в нашей компании. Помню, как мы сидели с Венандакатрой и болтали на эту тему по пути из Бхаруча. Развлекали друг друга разными историями. Хотя теперь, вспоминая это… Боюсь, память меня подводит. Я сильно напился в тот вечер. Но… хорошо подумав, я кое-что помню. Помню, как рассказывал анекдоты. Мне показалось странным, что великий господин раньше не слышал про репутацию кушанов.

Теперь все согласились бы, что на лице Кунгаса появилась улыбка. Слабая, едва заметная — да. Но нельзя было сомневаться в том, что это улыбка.

— Жаль. Наконец о нашей репутации стало известно. А мы так старались, чтобы о наших талантах не узнали. Все эти месяцы. — Он уныло покачал головой. — Ну что ж, ничего нельзя поделать. Теперь о ней узнают все. Черт побери! Мужья станут следить за женами. Отцы за дочерьми.

— Принцы за наложницами.

Кунгас посмотрел на телохранителей полководца.

— Солдаты за женщинами, следующими за войском.

Полководец почесал подбородок.

— Предвижу скандал. Разговоры в караване. Они, вероятно, дойдут и до господина Венандакатры. Предвижу сцену. Кушанские солдаты — хулиганы, их одолевает похоть, с которой они не в состоянии справиться — постоянно окружают паланкины и шатры иностранцев, в которых столько красивых девушек. Налетают на них, как мухи на мед. И, конечно, грубо обходятся со всеми мужчинами, оказывающимися поблизости.

— Да, мы очень быстро и жестоко разделываемся с конкурентами, — согласился Кунгас. — Когда дело касается женщин.

Он осторожно коснулся рукоятки меча, потом сжал ее и вынул меч из ножен где-то на дюйм, затем с лязганьем вернул его в ножны.

— Да, да, — продолжал полководец. — Жаль несчастных малва, если они вдруг подойдут близко, проявляя любопытство. Захотят глянуть на женщин.

Кунгас содрогнулся.

— Дрожу, думая о несчастных. Что с ними станется!

Уголком глаза он заметил, как улыбаются телохранители полководца. Ну и улыбка у похожего на мангуста типа! Самая жуткая, которую доводилось видеть Кунгасу. Это точно.

— Конечно, если какой-то предприимчивый малва проникнет сквозь ряды кушанского эскорта и проберется к…

— О, ужасно! — воскликнул полководец. Прищурился. Его огромная рука легла на рукоятку меча. — Его зарежут. Внимательные катафракты или сарвены всегда находятся настороже, чтобы отбивать бесконечные, безжалостные, настойчивые попытки пробраться к их женщинам, которые предпринимают эти ужасные, похотливые кушаны. Жаль, если они перепутают кушанов с малва.

Полководец развел руками.

— Но господину Венандакатре грех жаловаться. В конце концов это он велел вам сопровождать нас. — Тут полководец улыбнулся и никто в мире не смог бы сказать, что это не улыбка. — Вероятно, он как раз преследовал эту цель. Я имею в виду: сделать нас несчастными.

Кунгас кивнул с серьезным видом.

— Да, великий господин раздражен. Из-за вас. Сильно недоволен. Не могу понять, почему.

Караван начал движение. Звуки донеслись до его конца. Кунгас посмотрел вперед, правда, начало каравана не увидел. Оно было слишком далеко.

— Лучше я пойду. Соберу своих людей и объясню им, что от них требуется. Очень осторожно. Проверю, как они поняли то, что должны понять, а не то, что не должны. Мы не хотим — как бы мне выразиться? Можно ходить на кончиках пальцев, пока удерживаешь равновесие.

— Хорошо сказано, — заметил полководец. — Ты мне нравишься. А ты не ожидаешь…

— От моих людей? Нет. Все будет в порядке. Если я прикажу им покрасить лица в голубой цвет и весь путь до Ранапура ехать с закрытым левым глазом, то они, черт побери, выкрасят лица в голубой цвет и не будут открывать левый глаз весь путь до Ранапура. Причем сделают это быстро и не будут ничего комментировать и задавать лишних вопросов. Приказ есть приказ. Подчиняйся. Просто делай, что сказано. — Лицо опять стало железным. — Я не терплю неповиновения.

— Представляю, — сказал полководец.

Очень симпатичная у него хитроватая усмешка, подумал Кунгас. Он сам улыбнулся (если это можно было назвать улыбкой) и ушел.

Когда кушан скрылся из виду, Валентин прошептал Велисарию.

— Ты ходил по лезвию бритвы.

Велисарий покачал головой.

— Нет, Валентин, не ходил. Не могу представить страну, где угодно, когда угодно, при любом повороте колеса, когда этот человек принял бы другое решение.

Полководец отвернулся и направился к лошади.

Уходя, что-то пробормотал себе под нос.

— Ты его слышал, Анастасий?

Гигант улыбнулся.

— Конечно. И ты бы услышал, если бы твои уши были настроены на философские мысли, как им и следует. Вместо того чтобы…

— Просто ответь на вопрос, черт тебя побери! — рявкнул Валентин.

— Он сказал, что в конце концов роль играет только душа.

Принц и принцесса

Принц расслабился. Его пальцы, судорожно сжимавшие занавеску, отпустили ее. Ткань, отодвинутая на четверть дюйма, вернулась на место. Эон открывал лишь щелочку.

— Он ушел, — тихо сообщил Эон. Принц откинулся на шелковые подушки, устилавшие внутреннюю часть паланкина. И с облегчением выдохнул воздух.

Четыре женщины-маратхи, находившиеся в паланкине, по-разному отреагировали на новость. Пятая женщина, не из народности маратхи, внимательно следила за их реакциями. Ее учили наблюдать за людьми, расслабляющимися после стресса. Таким образом можно многое о них узнать. И обучал ее эксперт по стрессовым ситуациям и реакциям на них.

Одну девушку она знала много лет. Теперь эта девушка еще крепче вцепилась в нее. Но впервые с момента их новой встречи, при самых неожиданных обстоятельствах, прекратила плакать. Ее звали Джиджабай и она лишилась рассудка после пережитого ужаса. Но, возможно, думала Шакунтала — скорее надеялась — страх уйдет и разум вернется. Ужас. Для этой девушки начался, когда ее оторвали от принцессы. Теперь принцесса вернулась и, не исключено, Джиджабай тоже станет прежней.

Но в эти минуты Шакунтала ничего не могла сделать для Джиджабай, только держать ее в объятиях. Поэтому Шакунтала посмотрела на других.

Девушка, сидевшая справа от принца, выдохнула воздух, широко улыбнулась и склонилась к плечу Эона. Принц нежно обнял ее. Она закрыла глаза и потерлась носом о шею мужчины.

Шакунтала немного знала об этой девушке из разговора с принцем в предыдущий день. Ее звали Тарабай и она считалась любимицей принца. Эон предложил ей поехать вместе с ним к нему домой, когда он вернется в Аксумское царство, и стать там одной из его наложниц. Тарабай с радостью согласилась.

Принца этот ответ явно обрадовал. Почти удивил — как мальчика у которого сбылась мечта.

Шакунталу заинтересовала его радость. Ее учил наблюдать за людьми самый наблюдательный человек из всех, кого она знала. Человек с острым и тонким восприятием. И способу восприятия людей Шакунтала тоже научилась у него.

Поэтому, с одной стороны, ее забавляла радость принца. Какая женщина в положении Тарабай — плененная маратха, оказавшаяся в адской дыре, рабском борделе, — не воспользуется шансом стать наложницей особы королевской крови? Настоящей наложницей, в почетном и традиционном смысле, а не одной из жалких презренных существ, которых малва именуют этим словом. Женщиной с признаваемым и уважаемым статусом в доме особы королевской крови. Ее дети не смогут претендовать на престол, но точно получат высокие должности, дающие власть и престиж.

Но Шакунтала не смотрела на принца высокомерно или надменно. Как раз наоборот. Она зауважала принца за его радость. Ее учили уважать этот тип несамонадеянной скромности. Не говорили прямо, а учили примером. Примером человека, который никогда не хвастался, хотя ему было чем похвастаться, больше поводов, чем у любого другого живущего в Индии с времен, описанных в «Махабхарате» и «Рамаяне».

Эта мысль принесла боль, но Шакунтала отогнала ее.

Действия Тарабай и принца сказали Шакунтале и многое другое. У ее собственного отца, императора Андхры, было много наложниц. Шакунтала часто наблюдала за ними в присутствии отца. Ее отец всегда хорошо относился к наложницам. Но ни одна из них не осмелилась бы так интимно и непосредственно прикоснуться к нему в присутствии остальных. Ее собственная мать, императрица, не стала бы так делать. И даже, как подозревала Шакунтала, не стала бы так вести себя, когда они с отцом оставались вдвоем в императорской спальне.

Ее отец был холодным, жестким и необщительным человеком. Император до мозга костей. Он не терпел фамильярности ни от кого, ни от мужчины, ни от женщины. И, насколько знала принцесса, он ни к кому не проявлял ни малейшей нежности. Уж точно не к ней самой.

Однако от этой мысли не стало грустно. Всю жизнь отца занимала угроза малва. Шакунтала поняла, что много лет назад отец по-своему любил ее. Он отдал ее на воспитание наемному убийце из маратхи — презрев все обычаи и традиции — только по одной причине. Он ценил девочку и дал ей самый большой подарок в своей власти. Этому подарку Шакунтала обязана жизнью.

Однако воспоминания снова принесли боль. Но принцесса заставила себя вернуться к текущему моменту.

Значит, мягкий и нежный принц, к тому же еще и скромный. Отзывчивый, участливый, душевный.

И находчивый!

Шакунтала сдержала смешок. Ребенок в некоторых вещах. Хватит!

Она с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Принцесса обладала великолепным чувством юмора. Оно особым образом проявлялось, когда ее не выводили из себя. И, несмотря на всю напряженность той ситуации, эпизод-то был комичным.

Принц обнаружил ее в шкафу, где ее спрятал Рагунат Рао. Как и планировалось заранее. На полке, на которой девушка едва умещалась вместе с кувшином воды, небольшим количеством еды и — ее нос сморщился от воспоминания — ночным горшком. На ней лежала стопка простыней.

Как только принц занял гостевые апартаменты в углу дворца, Эон поспешил открыть шкаф и вызволить Шакунталу. На приемлемом маратхайском принц начал объяснять детали плана. Шакунтала старалась отводить взгляд. Принц торопился, смывая кровь и грязь с тела. (Принцесса совсем недавно слышала звуки битвы на подступах ко дворцу, ей очень хотелось выбраться из шкафа и посмотреть, что там происходит.)

Пока Эон раздевался, еще один человек — его называют давазз, должность у него такая, несколько странная — наполнил для принца ванну прямо в спальне. Шакунтала один раз позволила себе взглянуть на него, не столько от девического любопытства, сколько для того, чтобы оценить принца. Очень впечатляющее тело. Но на нее гораздо большее впечатление произвело отношение к нему — принц небрежно, не думая о крови и следах, оставленных вражеским оружием, просто смывал с тела жуткую память о сражении.

Так. Смелый принц. Опытный и умелый в битве, несмотря на молодость. Такими принцы и должны быть в новом мире, созданном малва. Шакунтала его одобрила. Очень одобрила.

Из-за дверей донеслись звуки голосов — раджпуты ругались с иностранцами. Человек принца тут же схватился за огромное копье. Но принц прошипел указания на своем языке. Давазз поставил копье к стене и направился к двери, причем с такой широкой улыбкой, какую Шакунтале не доводилось видеть никогда в жизни.

Принц мгновенно бросился к шкафу и убрал все следы пребывания там Шакунталы. Прятать было почти нечего — там стояли пустой кувшин из-под воды и наполовину заполненный мочой ночной горшок. Принц поставил оба предмета на видном месте, после того как вылил мочу в окрашенную кровью воду.

Затем, до того как Шакунгала успела понять, что происходит, Эон схватил ее и толкнул на кровать. Мгновение спустя принц — все еще голый — лежал на ней. Он набросил на них простыню и сразу же стал активно работать ягодицами. Шакунтала оказалась полностью закрыта — частично простыней, частично принцем. Он был ненамного выше ее, но в два раза шире в плечах и груди. Девушка чувствовала себя, как котенок под тигром. Она ничего не видела, кроме голой груди принца.

Мгновение спустя голоса уже звучали в комнате. Вошедшие продолжали спорить. Теперь она понимала язык раджпутов. С опозданием господин Венандакатра приказал обыскать весь дворец и прилегающую к нему территорию. Офицер-раджпут, командующий отрядом, извинялся. Он не сказал прямо, но дал понять: считает занятие идиотским. Просто детская прихоть великого господина. Ясно же, что преступники давно покинули дворец. Разве трех йетайских собак, охранявших ворота, не нашли убитыми наутро после бойни? С тех пор прошло почти целых два дня. Абсурдно предполагать, но… Приказ есть приказ.

Тогда принц Эон поднял голову, чуть-чуть. И закричал в ярости. Как разгневанная особа королевской крови. Но ягодицы так и ходили взад и вперед и его пах терся об ее собственный. Конечно, она все еще была одета. Но раджпуты не могли этого видеть. Единственное, что они могли видеть, — это волосы принцессы. Длинные черные волосы, ничем не отличающиеся от волос большинства индийских женщин. А затем, мгновение спустя, маленькую ручку, которая обхватила принца за шею с очевидной страстностью. Очевидной, судя по стонам, издаваемым неизвестной девушкой. Шакунтала не была абсолютно уверена, что издает правильные стоны. Но как и все умненькие девочки, живущие в большом и густонаселенном месте, таком, как дворец, она не брезговала подслушиванием в те времена, когда жила в Амаварати.

Раджпуты старались не обращать внимания на принца, занятого вполне определенным делом, и быстро осмотрели покои. Затем, многократно извинившись, ушли.

Как только за ними закрылась дверь, Эон мгновенно слез с Шакунталы. Долго извинялся, объясняя, что его действия вызваны необходимостью. Подчеркнул глубину своего уважения к царственной особе и достоинству принцессы. Снова и снова повторил…

Шакунтала отмахнулась от его извинений. Ответила достойно — на самом деле по-королевски — признавая искренность его извинений. Произнесла подобающие слова, уверяя принца, что понимает необходимость и оценивает быстроту его ума и сообразительность. Добавила дальнейшие заверения: она не сомневается в его благочестии, хороших манерах, воспитании и монаршем достоинстве.

Но затем — не в силах удержаться — скромно заметила:

— Боюсь, принц, что одна из твоих провинций восстала.

Темная кожа принца не позволяла судить с полной уверенностью. Но Шакунтала подумала, что он покраснел. В особенности после того, как давазз добавил со своей потрясающей улыбкой:

— На самом деле! Совершенно наглое восстание! Принцу надо бы постараться и разобраться с восставшим! — А затем сделал широкий жест рукой: — Попробуй взять мое копье!

Вспоминая и улыбаясь, Шакунтала встретилась взглядом с принцем. На его лице тоже появилась улыбка, затем ее сменило другое выражение — улыбка стала извиняющейся, глаза слегка закатились, он пожал плечами и сделал приглашающий жест рукой. Левой рукой, той, которой он не обнимал Тарабай.

Шакунтала поняла его и прижалась к нему с левого бока. Он обнял ее. Принцесса уткнулась лицом в его мускулистую шею. Мгновение спустя почувствовала, как Джиджабай пристраивается у ее собственного левого плеча, дрожа от страха, что принцесса ее покинет. Шакунтала обняла девушку, прижала ее голову к себе и тут же почувствовала, как Джиджабай перестает дрожать.

Шакунтала вздохнула про себя. Будет трудно, муторно и неудобно путешествовать много дней и даже недель в таком положении. Но она безжалостно прогнала эту мысль. Они находятся в состоянии войны, а для ведения войны требуется различная тактика. Эта тактика сработала раньше. Она — испытанная и проверенная. Если кто-то заглянет в паланкин, то не увидит ничего, кроме соответствующим образом прославившегося аксумского принца, как и всегда окруженного покорными женщинами. Конечно, их лица практически никто никогда не видит, ведь они его так боятся. Он же такой жестокий.

Она встретилась взглядом с Тарабай через грудь принца. Маратха робко улыбнулась.

Тарабай все еще испытывает благоговение, поняла Шакунтала. Какое-то время маратхи знали, что иностранцы, в руках которых они оказались, заняты некой странной активностью. И даже почувствовали, что активность каким-то образом направлена против ненавистных малва. Но они не знали точных целей активности до сегодняшнего утра. Прямо перед отправлением каравана девушек завели в комнату, и его люди представили им Шакунталу и объяснили план.

Услышав имя, Джиджабай подняла голову и заплакала от удивления. Плач заглушила сама Шакунтала, обняв свою бывшую служанку. С того самого момента и пока они не забрались в паланкин, девушка не прекращала плакать. Шакунтала все время оставалась рядом с ней. Вначале от любви и жалости. Потом также поняв, что сложившаяся ситуация идеально подходит для их целей.

Три другие маратхи оказались слишком сильно поражены, чтобы сделать что-то, кроме как выполнить все от них требующееся в полубессознательном состоянии. На самом деле получилось даже лучше, чем планировалось.

Тарабай больше не удивлялась. Как поняла Шакунтала, присутствие Эона восстановило смелость девушки. Но она все еще находилась в благоговении. Судя по всем признакам, она родилась в простой семье. Несомненно, из низших каст, вайшиев или шудров. Маратхи всегда серьезно относились к происхождению, но эта мысль, как и всегда, показалась Шакунтале болезненной, и она отмахнулась от нее. Не время думать о сословиях. Тарабай никогда в жизни не могла предположить, что окажется в паланкине — да и еще и на одной мужской груди — с особой королевской крови!

Теперь Шакунтала посмотрела на двух девушек, которых не знала. Они также глядели на нее округлившимися глазами. Но в этих глазах она заметила не только благоговение. Две маратхи практически дрожали от страха. Затем, заметив, что принцесса глядит на них, опустили головы. И стали дрожать сильнее.

«Это должно прекратиться», — подумала Шакунтала.

— Посмотрите на меня, — приказала она. Несмотря на молодость, ее голос звучал резко. Не грубо, просто… она приказывала и слова прозвучали именно как приказ.

Женщины немедленно подняли глаза на Эона, не участвовавшего в разговоре, манера Шакунталы произвела впечатление.

— Вы очень испуганы, — констатировала факт принцесса.

Мгновение спустя женщины кивнули.

— Вы боитесь гнева малва, если они обнаружат, что происходит. Вы боитесь, что вас убьют.

Они снова кивнули.

Мгновение Шакунтала просто смотрела на них, затем заговорила вновь:

— Ваш страх понятен. Но вы должны его перебороть. Страх вам ничего не даст, вы только можете выдать нас всех. Вы должны быть смелыми. Эти люди, эти иностранцы — хорошие люди. Смелые и находчивые. Вы же сами знаете, что это так.

Она ждала. Секунду спустя обе женщины кивнули.

— Вы доверяете этим людям.

Она снова ждала. Они снова кивнули.

— И доверяйте дальше. А также и мне. Я — ваша принцесса. Теперь — ваша императрица. Я — законная наследница трона Андхры.

Маратхи тут же кивнули. Махараштра была одной из немногих земель в Индии, где женщину у власти принимали без вопросов, если она получила власть законным путем. В прошлом маратхи даже становились во главе армий.

Но мысли о Махараштре принесли боль, и Шакунтала заставила себя не думать об этом.

— Я призываю вас на службу, женщины Великой Страны. Андхра снова поднимется, а малва, это дерьмо, будут уничтожены. Этой цели я посвящаю свою жизнь. Если вас уничтожат малва, то они уничтожат с вами и вашу императрицу. А я вас не покину.

Мгновение спустя женщины поклонились. Шакунтала признала поклон. Страх из их глаз уходил, его заменяла смелость, и это радовало Шакунталу. Но радость приносила боль, поэтому принцесса также отмахнулась от нее. Она знала: в ее жизни не будет радости. Только смелость и долг. Она поклялась этим женщинам и она сдержит клятву. Хотя эта клятва навсегда закроет для нее радость.

Шакунтала услышала, как принц что-то пробормотал. Фразу на его родном языке.

— Что ты сказал? — спросила она, взглянув на него. Эон смотрел на нее своими темными глазами, очень серьезно. Мгновение спустя принц улыбнулся.

— Я сказал: и снова Велисарий оказался прав.

Шакунтала нахмурилась, не понимая. Конечно, она знала, кто такой Велисарий. Рагунат Рао объяснил (столько, сколько знал сам, а это было немного). Но она еще не встречалась с полководцем, только видела его уголком глаза.

— Я не понимаю.

На его губах промелькнула ехидная улыбка.

— Один раз я спросил его, почему мы все это делаем. Пойми: я не был против. Этот проект казался мне стоящим сам по себе. Спасение очаровательной принцессы от такого существа, как Венандакатра. Но… в конце концов я — принц. И имею права на престол Аксумского царства. Мой старший брат Вазеб абсолютно здоров, поэтому я не рассчитываю когда-либо стать негусой нагастом. Меня это вполне устраивает. Но все равно рано учишься думать, как монаршая особа. Уверен, ты меня понимаешь.

Шакунтала кивнула.

— Поэтому я один раз спросил у Велисария — как безжалостный наследник престола, а не горячий романтичный принц — почему мы так рискуем?

Он уже начал извиняться, но Шакунтала оборвала его:

— Не нужно, Эон. Это очень хороший вопрос. Так почему же вы это сделали? — Она улыбнулась. — Не то чтобы я не была вам благодарна, ты понимаешь.

Эон ответил улыбкой на улыбку. Затем улыбка сошла у него с лица.

— Мы это делаем, сказал он, по трем причинам. Во-первых, это стоит сделать, само по себе. Чистое и хорошее дело в мире, в котором можно совершить мало подобного. Во-вторых, мы делаем это, чтобы освободить душу величайшего индийского воина и он, в свою очередь, мог направить всю ярость своей души на врага. И наконец, и это самое важное, мы это делаем, поскольку сами не можем победить Индию. Сама Индия должна стать нашим союзником. Настоящая Индия, а не этот выблядок, зачатый семенем Сатаны. И для этого мы должны освободить из плена величайшую правительницу Индии.

— Я не правительница, — прошептала она. — И уж точно не величайшая в Индии.

Он снова улыбнулся.

— Именно это я и сказал.

Улыбка исчезла.

— Она станет ею, — ответил Велисарий. — Станет. И заставит малва выть.

Когда опустилась ночь, караван остановился и принц Эон вместе с женщинами перебрался из паланкина в свой королевский шатер. Их в темноте не видел никто. Шакунтала не отходила от принца ни на минуту. После того как он заснул, она лежала, прикасаясь к нему, как и в паланкине, и он обнимал ее. Чтобы, если вдруг кто-то заглянет внутрь, ее можно было опять закрыть его телом.

Но принцесса — теперь императрица — не спала. Несколько часов. После того как она поняла, что все остальные в шатре заснули, Шакунтала наконец позволила себе заплакать. Позволила боли утраты окутать себя. Боль напоминала нож, вонзающийся в сердце.

Шакунтала последний раз позволит себе такую вольность. Но она не вынесет, если сокровище ее души уйдет без прощания.

Всю свою жизнь она любила только одного мужчину и никогда не полюбит другого. Не по-настоящему. Даже теперь, испытывая боль, она помнила улыбку на лице мужчины, которого любила. «В хорошем сердце много места», — любил он говорить. Она улыбнулась, вспоминая, пока воспоминание не возобновило боль.

Шакунтала любила этого человека столько, сколько себя помнила. Возможно, безнадежной любовью, как она часто думала. Казалось, он никогда не отвечал ей взаимностью, по крайней мере, не любил ее так, как она его. Но еще девочкой она думала о том, когда станет старше. Она будет красива. Она всегда знала, что будет. А когда это наконец случилось, Шакунтала была довольна, но не удивлена. Она всегда достигала своих целей, после того как ставила их перед собой. И, думала она, придет день, когда она станцует на его свадьбе. Как его невеста. Ее быстрые ножки будут мелькать, и на его сердце накатит теплая волна, опьяняя его, как вино. Она будет танцевать танцы, которым он научил ее, как и всему остальному, что стоит знать в этой жизни.

Конечно, ее отец не одобрил бы ее намерений. На самом деле он пришел бы в ярость. Поэтому Шакунтала скрывала свои чувства, ни коим образом их не проявляя. Чтобы ее отец не забрал ее от человека, которому передал ее для обучения и в которого она влюбилась.

Потому что для принцессы Андхры этот человек совершенно не подходил. О, это был прекрасный человек, несомненно. Даже великий человек. Но его кровь неприемлема для принцессы.

Да, человек происходил из сословия кшатриев, но относился к народности маратхи. Однако никто из других народностей Индии не признавал притязаний маратхи — в смысле родовых притязаний. Лишь немногие семьи маратхи могли проследить свое генеалогическое дерево более двух или трех поколений. В отличие от раджпутов, или гуптов, или брахманов и кштариев Андхры и Кералы, которые имели практически бесконечные генеалогические деревья. Суровая и каменистая земля Махараштры. Великая Страна для тех, кто жил там. Но среди них было много отверженных, беженцев и вообще неизвестно откуда взявшихся людей. Людей, которые перебрались туда из других мест, в поисках убежища в крепостях на холмах или возвышенностях, небольших фермах, на каменных грядах; которые бежали от знатных особ и землевладельцев, правящих в других землях. Люди с норовом, неуживчивые, которые легко относились к вопросам происхождения и еще легче — к вопросам загрязнения крови. Свирепые и жестокие люди, которые меряли знать по своим собственным стандартам. Жестким и суровым стандартам. Которые мало уважали традиции и происхождение.

Маратхи были суровыми и тяжелыми людьми. Не ничтожными — ни один честный человек такого не скажет. Даже самые надменные раджпуты из высших каст — по крайней мере не после того, как попробуют пыл и храбрость маратхов в битве. Но не благородные. Не подходят для истинных кшатриев. И совершенно немыслимы для чистейшей императорской крови Андхры.

Тем не менее она мечтала. Когда-нибудь ее отец умрет и его на престоле сменит один из его сыновей. Андхра потребует от нее вступления в брак с какой-нибудь особой королевской крови, для достижения целей Андхры. Но она откажется. В конце концов она же не правит Андхрой и ее не связывают обязательства правителя. Она откажется и завоюет сердце мужчины, которого любит, и убежит вместе с ним на территорию Великой Страны, где их никто не найдет. Определенно, не этого человека, если он захочет, чтобы его не нашли.

Но теперь Андхра стала ее судьбой. Шакутала единственная выжила из древней династии Сатаваханы. Она будет править, и править хорошо. И правильно выберет себе мужа, руководствуясь только нуждами Андхры. Необходимостью заключить союз против асуров, убивших ее людей и уничтоживших ее страну. Теперь она будет руководствоваться этим соображением и только им.

«Может, этот принц?» — прикидывала она в мыслях, чувствуя, как его сердце бьется там, где ее голова лежит на его массивной груди. Мысль принесла ей небольшое удовольствие, но ненадолго. Конечно, она никогда его не полюбит, по крайней мере, не по-настоящему. Но он кажется неплохим человеком, хорошим принцем. На самом деле в нем есть все, что должно быть в принце. Он смел, отважен, умеет сражаться, быстро соображает, даже нежен и влюбчив. Может, даже мудр. И если не сейчас, то станет мудр в дальнейшем.

«Возможно. Если Андхре потребуется заключить соглашение с его страной. А если нет… Я выйду замуж за самое отвратительное существо на земле и рожу ему детей, если только это заставит взвыть малва. О, да, я заставлю взвыть малва».

Ее сердце давно отдано, но остается душа. Ее душа, как и душа любого человека, принадлежит только ей. Это — единственное, что нельзя от нее отделить, и то, что нельзя отдать.

И поэтому в шатре иностранцев, на вражеской земле императрица Шакунтала посвятила свою душу своему народу. Посвятила ее уничтожению малва. И попрощалась с сокровищем своей души.

Это оказалось самым горьким для нее, в эту самую горькую из всех ночей, и наконец она поняла то, чему уже отчаялся научить ее учитель.

В конце концов только душа играет роль.

Раб и хозяин

В ту же самую ночь, в другом шатре один раб тоже посвятил свою душу цели. Решение сделать это уже давно формировалось, но пришло с трудом. Нет ничего сложнее для души, которая уже смирилась с безнадежностью, чем заново открыть рану жизни.

Теперь цель хозяина стала понятна рабу. По крайней мере часть цели — раб подозревал, что в ближайшее время узнает что-то новое. Гораздо больше. Из опыта общения с хозяином раб уже знал: разум у хозяина работает каким-то дьявольским образом.

И раб посвятил себя служению этому человеку с дьявольским разумом.

Хотя было поздно, светильник все еще горел. Раб перевернулся на другой бок и увидел, что хозяин все еще не спит. Сидит, сложив ноги по-турецки, положил огромные руки на колени и смотрит в никуда. Словно прислушивается к какому-то внутреннему голосу, который разговаривает с ним одним.

Что, как знал раб, именно так и есть.

Как и всегда, несмотря на озабоченность и поглощенность мыслями, хозяин ничего не упускал в окружающей его обстановке. Раб перевернулся на другой бок практически бесшумно, но движение привлекло внимание хозяина. Он повернул голову и посмотрел на раба. Вопросительно приподнял брови.

— Меня зовут Дададжи Холкар, — тихо сказал раб.

Он снова отвернулся и закрыл глаза. И быстро заснул, гораздо быстрее, чем считал возможным.

Полководец и его помощник

Секунду Велисарий смотрел на затылок раба. Затем, слегка пораженный, отвернулся.

Неожиданное объявление раба не было причиной, вызвавшей эту реакцию. Оно просто подтолкнуло полководца к признанию собственной слепоты.

Его мысли бросились к проему в барьере. На этот раз Велисарий не предпринимал попыток расчистить мусор. Просто мысленно спросил:

«Как тебя зовут?»

Грани сверкнули и задрожали. Что?.. Еще больше бессмыслицы… Невозможно! Разум слишком…

Цель привела грани в порядок, призвала их к дисциплине.

Это не невозможно! Разум не…

Борьба продолжалась. Помогла преодолеть непонимание. Наконец — наконец! — часть послания Великих сфокусировалась. Самый конец послания старых ушедших богов, которое все еще было туманным из-за отсутствия цельного текста, но больше не непонятным. Грани сверкнули. Кристалл праздновал победу. Цель перевела победу на понятный язык.

Великие сказали:

Найди полководца, но не просто воина.

Прикрепись к нему,

Помоги ему в достижении цели, содействуй ему во всем.

Он в свою очередь поможет тебе,

Ты увидишь нас при достижении цели,

Найдешь себя в процессе поиска

И увидишь, как выполняется обещание

В том месте, где живет обещанное,

Месте, куда не добраться Богам,

Потому что оно — вне пределов их досягаемости.

И тогда к Велисарию пришел мысленный импульс, резко ворвался к нему в разум, как поток. Он был наполнен сладкой гордостью. Подобно улыбке ребенка после того, как ребенок сделал свой первый шаг.

«Называй меня Эйд. Это значит — помощник».

Женщина и изобретатель

— Готовы? — спросил Маврикий.

Антонина и Иоанн Родосский кивнули. Гектонтарх взмахнул деревянным молотком.

Оружие внешне напоминало катапульту. Да вообще-то Иоанн Родосский и взял катапульту за основу своего изобретения, только выпускала она не камни, а глиняные сосуды (если это, конечно, можно было назвать сосудом). Их помещали в катапульту на самый край стропы, и они вылетали из орудия после удара деревянным молотком.

Трое людей, стоявших рядом с артиллерийским орудием, наблюдали за траекторией полета снаряда. Через две секунды он врезался в каменную стену, возвышавшуюся на некотором удалении от катапульты, и тут же превратился в огненный шар.

— Да! Да! — заорал Иоанн и заважничал. Он был горд собой. — Работает! Ты только посмотри, Антонина! Взорвалось мгновенно! При соприкосновении!

Она сама улыбалась от уха до уха. Улыбка не сошла с ее лица даже после того, как она увидела, что Маврикий хмурится.

— О, хватит, Маврикий! — она рассмеялась. — Клянусь, ты — самый угрюмый человек на земле!

Маврикий кисло улыбнулся.

— Я не угрюмый. Я просто пессимист.

Иоанн Родосский скорчил гримасу.

— И что вызвало пессимизм на этот раз?

Отставной морской офицер показал на стену, на которой до сих пор бушевал огонь.

— Ты только взгляни! И если ты все равно не веришь, иди туда и попробуй его затушить! Вперед! Обещаю тебе: гореть будет — даже на камне — пока не сгорит все топливо, которое я туда залил. Единственный возможный способ затушить — засыпать землей. Неужели ты считаешь, что враги пойдут в бой с лопатами?

Маврикий покачал головой.

— Я не спорю с твоими утверждениями. Но послушай, Иоанн, ты ведь морской офицер. Ты привык находиться на корабле с ровной палубой и думаешь, что таскать придется только глиняные сосуды. Да, тяжелые, но не такие уж тяжелые, что их не сможет подносить к орудию один человек. Все остальное время они будут надежно упакованы — например, в трюме, обернуты большим количеством ткани, чтобы случайно не разбились и не загорелись. Но как-нибудь попробуй везти их на мулах, по пересеченной местности, и ты поймешь, почему я не прыгаю от радости.

Иоанн нахмурился, но ничего не ответил. Антонина вздохнула.

— Ты несправедлив, Маврикий.

Гектонтарх нахмурился так, что выражение лица Иоанна можно было принять за улыбку.

— Несправедлив? — переспросил он. — А это какое отношение имеет к делу? Война несправедлива, Антонина! Это природа чертова зверя.

Гектонтарх прекратил хмуриться, подошел к Иоанну и положил руку ему на плечо.

— Я не критикую тебя, Иоанн. Я нисколько не сомневаюсь, что ты только что совершил революцию в ведении морского боя. И к тому же в ведении осады. Но я просто говорю правду. Прямо, ничем не приукрашивая факты. Твое изобретение слишком сложно для использования сухопутными войсками.

Морской офицер тоже прекратил хмуриться. Посмотрел в землю, выдохнул воздух.

— Да, я знаю. Именно поэтому я и сказал, что мы должны отойти подальше назад, да еще и немного в сторону. Я не был уверен, что глиняный горшок не разлетится на куски в воздухе. И не был уверен, когда он разлетится.

Он потер шею.

— Проблема в этом проклятом лигроине. Он все еще составляет основу смеси. Пока мы его используем, лучших результатов не добьемся.

Маврикий хмыкнул.

— Что ты на этот раз к нему добавил? — он кивнул на пылающий в отдалении огненный шар. — Что бы это ни было, разница огромная.

Иоанн тоже посмотрел на пламя. Его голубые глаза казались яркими, как алмазы, словно он пытался придать пламени какую-то другую форму просто силой воли.

— Селитру, — пробормотал он.

Маврикий пожал плечами.

— Тогда почему бы тебе не попробовать смешать селитру с чем-то еще? Чем-то не жидким. Глиной или порохом. Чем угодно, что будет гореть, но нетяжелым.

— Как например? — резко спросил Иоанн. И добавил с ухмылкой: — Может, самородной серой?

— Почему бы и нет? — спросила Антонина весело. Как и обычно, она старалась развеселить и подбодрить морского офицера после того, как результат очередного этапа долгих усилий не дотянул до желаемого результата.

Иоанн скорчил гримасу.

— Дайте мне отдохнуть.

Кстати, а вы когда-нибудь нюхали горящую серу?

— Попробуй, — сказал Маврикий. — И перед испытаниями проверь направление ветра.

Иоанн думал мгновение, потом пожал плечами.

— Почему бы и нет? — Затем добавил с улыбкой: — Раз уж мы этим занялись, почему бы еще не порассуждать на тему. Что еще легко горит и не раздражает старых солдат?

— Как насчет каменного угля, Маврикий? — спросила Антонина. Конечно, веселым тоном. Мужчины ведь такие раздражительные.

— Слишком тяжелый, — проворчал Маврикий.

Иоанн Родосский в отчаянии вскинул руки.

— Тогда древесный уголь! Как он тебе, черт тебя побери?

Перед тем как Маврикий мог ответить, Антонина подошла к Иоанну и обняла его за талию.

— Тихо, тихо, Иоанн. Не надо раздражаться.

Иоанн уже собрался окрыситься на нее. Затем, уловив движение уголком глаза, сменил гримасу на похотливую улыбку.

— Не надо? Ну… Как скажешь, как скажешь. Давай пойдем в нашу мастерскую и попробуем смешать эту чертову смесь, которую предложил Маврикий.

Он тоже обнял Антонину за талию. Они вдвоем отправились в мастерскую. По пути рука Иоанна немного опустилась и похлопала Антонину чуть ниже спины.

Маврикий даже не потрудился обернуться. Он знал, кого там увидит. Прокопий появился из дверей дома и широко открытыми глазами следит за удаляющейся парочкой.

Маврикий раздраженно выдохнул воздух и уставился в небо.

«Когда-нибудь ты перехитришь сам себя, Велисарий. Со своими опасными играми. Ты бы мог мне и сказать. Если бы я сам не догадался достаточно быстро и не предупредил ребят, то твой гениальный изобретатель уже лежал бы где-нибудь с кинжалом в спине».

Маврикий повернулся назад к дому.

Конечно Прокопий.

Он снова выдохнул воздух.

«А с тех пор я только и делаю, что останавливаю ребят, готовых воткнуть кинжал в эту спину. Черт побери полководцев и все их хитрые планы!».

Кинжал и танец

Несколько недель спустя Рагунат Рао наконец решил, что избавился от преследователей. Ключевым моментом, как он и надеялся, оказался его поворот на запад. Враги ожидали, что он продолжит путь на юг, воспользовавшись прямой дорогой в Махараштру. Вместо этого он повернул на запад, к заливу Кач.

В последующие дни, пробираясь через соляные болота, он не видел преследователей. Теперь он наконец добрался до моря и был уверен: больше его никто не преследует.

Этой ночью он решил разбить лагерь на берегу. Да, есть шанс, что его заметят, но он настолько мал, что Рагунат Рао решил рискнуть. Он устал от болот. Чистый воздух станет бальзамом на душу.

Он два дня ничего не ел, но не обращал внимания на спазмы. Пост и самоограничения были старыми друзьями. Завтра он начнет путь по берегу, вокруг полуострова Катхиявар. Очень скоро он набредет на рыбацкую деревню. Рао бегло говорил на гуджаратском и не сомневался, что его встретят по-дружески. В Гуджарате позиции джайнов все еще сильны, в особенности в небольших деревнях, расположенных далеко от центров сосредоточения малва. Рао не сомневался: деревенские жители его примут. И помогут ему, не задавая вопросов.

Рао сам не был джайном, но уважал эту веру и хорошо знал ее кредо. Он внимательно изучил ее в молодости и хотя и не принял целиком, принял многие из постулатов их учения и включил в свое синкретическое видение Бога. Точно так же, как и учение Будды.

Потребуется время, чтобы обойти полуостров. И еще больше времени, чтобы пересечь Камбейский залив, омывающий полуостров с другой стороны. После залива лабиринт Великой Страны окажется уже в пределах досягаемости.

Он начал раздумывать о методах, которые может использовать, но быстро отказался от мыслей. У него еще будет время строить планы, основываясь на реальности по мере ее проявления.

На его лице появилась улыбка.

«На самом деле по этому вопросу Усанас оказался прав. Хорошие планы, как и хорошее мясо, не следует готовить слишком долго. Какой великолепный человек! Даже если он и верит самые нелепые вещи: „Вечные и неизменяемые формы“! Вы только подумайте!»

Улыбка сошла с его лица. Как там сокровище его души? Конечно, она в самых лучших руках. Но тем не менее она в самом сердце владений асуров.

И снова он отбросил эти мысли. Рао согласился на план иностранцев. Он не был склонен к бессмысленным сомнениям и к тому, чтобы менять принятое решение. Кроме того, план был хороший, нет, даже отличный. Шакунталу спрятали в том самом месте, где полные надменности малва и не подумают ее искать. Да и в любом случае не было альтернативы. Вспоминая прошлые недели, Рао мог с уверенностью сказать: он не смог бы убежать от преследователей вместе с Шакунталой. И без нее это оказалось очень сложно.

А теперь? Теперь будущее стало ясным. После того как он доберется до Великой Страны, Пантера Махараштры начнет рычать. Известие распространится со скоростью молнии. Ветер снова ударил по врагу. Смертельным ударом! Сатавахана освобождена! Ветер сам несется по горам!

Он создаст новую армию, которая заставит малва бояться Махараштру. В Великой Стране правление асур станет призраком. Их будут видеть только днем, в больших городах. А земля станет смертельной ловушкой для йетайцев и раджпутов и всех разнородных орд дьявола.

Рао стал думать об уловках и тактике, но снова отказался от мыслей. Для этого еще будет достаточно времени. Более чем достаточно.

Он снова улыбнулся, вспоминая свой последний разговор с Шакунталой. Как Рао и предполагал, принцесса пришла в неописуемую ярость, когда он объяснил ей план. Но в конце концов согласилась.

Конечно, не потому, что он убедил ее. Она не верила, что помешает ему убежать от преследователей. Нет, она согласилась из чувства долга. Долга, который молотом вдолбили в ее упрямую, не желающую соглашаться душу.

Она больше не принцесса. Больше не девочка, для которой жизнь — приключение. Теперь она стала императрицей, правительницей разбитой Андхры. Единственной выжившей из огромной династии Сатаваханы. На ее плечах — и душе — лежит судьба ее народа. Ее жизнь больше не принадлежит ей и она не имеет права ею рисковать. Пока она жива, восстание против асуров сможет найти якорь, точку опоры, вокруг которой объединяться. Без нее восстание станет просто выступлением шайки разбойников.

Ее долг — выжить, вступить в союзы, которые нужны кровоточащей Андхре. А на сегодняшний день невозможно представить лучшего союза, чем союз с теми людьми, которые рисковали жизнью, чтобы освободить ее. Эти люди и их цель могут оказаться ключом, открывающим кандалы, надетые Сатаной. Долг. Долг. Долг.

В конце концов она согласилась, как и знал Рагунат Рао. Ее душа не могла поступить по-другому.

Начала появляться старая боль, он по старой привычке загнал ее назад. Но затем, как никогда раньше, позволил ей снова подняться.

«На этот раз, только на этот раз, единственный, я позволю. И никогда больше».

Несколько минут прошло в размышлениях. Он размышлял о необъятности времени, прикидывая, может ли когда-нибудь, при каком-нибудь повороте колеса, появиться мир, когда его душа и ее сокровище не будут навсегда разъединены дхармой.

Возможно. Откуда это знать человеку?

Вскоре мечты ушли.

Его жизнь была подчинена жесткой дисциплине и самоограничениям, эти привычки теперь стали автоматическими. Поэтому он опять загнал старую боль вглубь, причем более жестоко, чем когда-либо раньше.

Возможно, из-за усилия, которое потребовалось для осуществления этой задачи — большего, чем когда-либо раньше, — его мысли обратились к жертвенности. Как правило, он не придерживался древних ритуалов. Рао ценил сами веды, но старые ритуалы не имели для него большого значения. Он давно принял путь бхакти, преданности Богу, даже до того, как культ Махаведы превратил почетные ритуалы в жестокость и варварство.

Солнце садилось над Эритрейским морем, омывая воды и берег сияющим красным огнем.

Да, он принесет жертву.

Рао быстро разжег три ритуальных костра. После того как языки пламени взметнулись вверх, он вынул свое приношение из кожаной сумки.

Рао сохранил только последний лист. Другие он уничтожил в лесу, несколько недель назад, тоже на костре. Если бы при нем нашли другие листы — в случае его смерти или пленения — то они выдали бы человека, написавшего послание. Но если бы малва добрались до последнего листа, то он показался бы им бредом. В любом случае они бы в нем ничего не поняли.

Это послание было самой дорогой вещью, которая ему когда-либо принадлежала. Но он пожертвует им сейчас, выражая таким образом свою преданность будущему.

Перед тем как бросить лист в огонь, он перечитал его в последний раз.

«…как ты можешь представить. Больше я ничего не могу сказать определенно. Он странный. Часто ведет себя как ребенок, полный молчаливой обиды и сожаления. И это большая обида и большие сожаления, в чем я не сомневаюсь. И, я считаю, справедливые.

Но в нем также есть сила, в этом я также не сомневаюсь. И самая большая сила — это сила знания.

Я не знаю его имени. Не думаю, что он сам его знает.

Тем не менее я верю. Вера исходит не из моей религии — хотя и не вижу, чтобы это ею запрещалось, так же считают и самые святые люди, которых я знаю. Вера идет из видения. Видения, которое однажды меня посетило. Я видел тебя, танцующего на грани разрушения.

Я считаю, что он — Калкин. Десятый аватара, который был обещан, присланный, чтобы связать асур и уничтожить их приспешников.

Или, по крайней мере, обучить нас, как это сделать ».

Рагунат Рао бросил папирус в огонь и смотрел, пока языки пламени полностью не уничтожили его. Затем он вынул кинжал. Рао также пожертвует и кинжалом.

На самом деле отличный кинжал. Но время кинжалов прошло.

Однако перед тем, как он собирался бросить его в огонь, Рао почувствовал импульс. Импульс, которому невозможно сопротивляться и, как он решил, наиболее соответствующий моменту.

В его душе слились боль, приносящая ему страдания, и радостное удивление, и Рагунат Рао вскочил на ноги.

Да! Он будет танцевать!

И он танцевал на берегу, на золотом краю Эритрейского моря. Он был великим танцором, Рагунат Рао. И теперь, у края расплавленного сокровища природы, в золотом солнечном свете взрывающейся надежды, он танцевал танец. Великий танец, ужасный танец, никогда не забытый Танец созидания. Танец разрушения. Танец времени.

И когда он танцевал, он поворачивал колесо времени и ни разу не подумал ни о своих врагах, ни о своей ненависти. Потому что в конце концов они были ничем. Он думал только о тех, кого любит, и тех, кого полюбит, и был удивлен их количеству.

Он танцевал для своей императрицы, восхищаясь ее величием, и для своего народа, восхищаясь его могуществом. Он танцевал Эритрейскому морю и триумфу, поднимающемуся из его волн. Он танцевал друзьям прошлого и товарищам будущего. И, самое главное, он танцевал самому будущему.

Наконец почувствовав, что силы покидают его, Рагунат Рао поднял кинжал. Снова восхитился им и бросил ценный подарок в волны. Он не мог придумать лучшего места для этой красоты, чем воды Эритрейского моря.

Он закрутил последний прыжок. О, как высоко он подпрыгнул. Так высоко, что у него было время рассмеяться — до того как он бросился в воду. Рассмеяться от радости.

«О, великий Велисарий! Разве ты не видишь, что ты — танцор, а Калкин — только душа твоего танца?» — мысленно воскликнул Рагунат Рао.