Толпа и ее мысли

Со своего места на возвышении у восточной стены Антонина с удовлетворением наблюдала за сценой. Огромный зал для приемов во дворце префекта был до отказа заполнен людьми. Слуги разносили подносы с едой и питьем. Пробираясь сквозь массу народа, они напоминали угрей. Шум, производимый говорящими одновременно людьми, казался почти оглушительным.

— Очень приятно и лестно, — объявил сидевший на соседнем стуле патриарх Феодосий.

— Правда? — Антонина улыбнулась и взглянула на толпу под ними. — Я думаю, сегодня появилась вся греческая аристократия Александрии. Как и большая часть знати из всех крупных городов Дельты. Даже некоторые из долины Нила. По крайней мере, из Фаюма и Антинополя. — Она слегка нахмурилась.

— Признаюсь: я несколько удивлена. На самом деле не ожидала их в таком количестве. Считала, что примерно половина знати бойкотирует мероприятие.

Глаза Феодосия округлились.

— Бойкотирует? Публичное празднование девятого дня рождения императора? Боже упаси! — Патриарх лукаво улыбнулся. — На самом деле, Антонина, я не удивлен. Если бы решали этот вопрос только греческие аристократы, проживающие в Египте, то я уверен: половина не пришла бы. Но их жены и дочери не оставили им выбора.

Он кивнул в центр огромного зала, где толпа была гуще всего. В самом центре с кубком вина в руке стоял красивый молодой римский офицер.

— Самый желанный холостяк в Египте, — заявил патриарх. — Командующий египетской армией. Только что избранный в Сенат — и уже достаточно богатый сам по себе благодаря полученным им после Миндуса трофеям.

Антонина уставилась на Гермогена. На мгновение ей стало немного грустно — она подумала об Ирине. Все женщины, окружающие Гермогена, были моложе Ирины и, может, с одним или двумя исключениями — значительно красивее.

— Они смогли бы соперничать с умом Ирины, только если сложить вместе все их мозги, — пробормотала она. — Когда она пьяна в хлам. Может быть, смогли бы. Я не уверена.

— Ты это о чем, Антонина? — спросил Феодосий. Антонина покачала головой.

— Не обращай внимания, патриарх. Я просто думала о дорогом мне человеке. Моей лучшей подруге. — Она вздохнула. — Которая, как я боюсь, никогда не найдет себе мужа.

— Слишком благочестива? — спросил Феодосий. Антонина с трудом сдержала смех.

— Нет. Нет. Просто она вся… слишком. — Антонина встала с трона.

— Я пойду. Мероприятие явно оказалось успешным. Я думаю, мы можем спокойно сделать вывод, что Александрия и Египет возвращены империи. Но я устала и не думаю, что эта толпа будет возражать против моего отсутствия.

Феодосий сам сдерживал смех, пока Антонина не ушла. Тогда, увидев, как толпа внизу коллективно вздохнула с облегчением, он позволил себе рассмеяться.

Патриарх был почти уверен, что может прочитать их мысли в этот момент.

«Слава Богу! Она ушла!»

«Ни у одной настоящей женщины не может быть таких больших сисек».

«Дочь сатаны, вот кто она».

«Шлюха из ада. Сука Вельзевула».

Но они держали эти мысли при себе. О, да. Они были осторожными. Сдержанными.

— Очень правильные люди, — одобрительно сказал Феодосий и повернулся к человеку, сидевшему справа от него. — Очень вежливые. Очень благородные. Ты так не думаешь, Ашот?

Милостивая интерпретация божьим человеком. Ответ армянского катафракта был менее милостивым.

— Они испуганы так, что того и гляди в штаны наложат. Вот что с ними.

Царь и его страхи

— Ты не думаешь жениться на этой женщине? — спросил негуса нагаст Аксумского царства. Правитель склонился вперед на царском троне, полные руки лежали на мощных коленях, массивные челюсти были сжаты. Глядя на младшего сына, он сурово хмурился.

Принц Эон резко выпрямился на своем стуле. Его челюсть поползла вниз. Отвисла. Словно ее вниз тянул камень.

Стоявший за его спиной Усанас расхохотался.

— Отличная идея, царь царей! — воскликнул давазз. — Точно сплющит голову слишком уверенного в себе глупого мальчика до размера грецкого ореха!

Наконец Эон смог говорить:

— Жениться… на Ирине? — Он выпучил глаза на отца. Отец гневно смотрел на него.

— Ты кажешься сильно очарованным этой женщиной, — обвинил его негуса нагаст.

Глаза Эона обвели королевские покои, словно пытаясь найти разумные доводы, маячившие где-то в камнях тяжелой аксумской архитектуры.

— Да, мне она нравится, — сказал он. — Очень нравится. Я считаю ее невероятно способной и умной. У нее прекрасное чувство юмора. С ней я часто смеюсь. Прекрасная союзница в нашей борьбе. Даже… — Его глаза чуть не окосели, рассматривая абсурдность. — Да, даже привлекательная. В своем роде. Но… но… жениться на ней?

Он замолчал. Его челюсть снова поползла вниз.

Удовлетворенный негуса нагаст откинулся на спинку трона. И сурово посмотрел на Усанаса.

— Тебе повезло, давазз. Если бы я услышал какой-то другой ответ, то приказал бы тебя высечь.

Усанас выглядел довольным.

— Не смогли бы. Давазз не подчиняется царской власти. Отвечает только сарву Дакуэн.

Царь царей фыркнул.

— И что? Ты думаешь, полк бы колебался? Только прошлой ночью эта демоническая женщина отобрала половину их месячного жалованья, разгадав все их загадки. А сегодня утром остальное.

Когда они не смогли разгадать ни одну загаданную ею, даже после того как она позволила им всю ночь думать над ответами. — Негуса нагаст смотрел гневно. — Давазз превратился бы в кровавый кусок мяса, если бы принц дал какой-то другой ответ. Не сомневайся.

Негуса нагаст шлепнул себя по толстой ляжке.

— Я доволен. Да, принц глуп, как петух. Упрям, как бык. Кто еще навяжет мне войну с малва? Но по крайней мере ты, давазз, помог ему остаться в здравом уме. В достаточно здравом. Заблуждения можно терпеть в царе, пока они остаются просто политическими. Но правитель никогда не должен иметь иллюзий относительно жены!

Его могучие плечи дернулись.

— Боже, спаси нас от такой судьбы! Никогда не женись на женщине умнее тебя. Слишком опасно, в особенности для царя. Эта женщина умнее самого сатаны.

Он повернул голову, посмотрел сквозь проход в следующее помещение. Там находилась библиотека.

— Лучшая коллекция книг к югу от Александрии, — заметил он с гордостью. — Я дал задание рабам подсчитать точное количество книг. Они снова сосчитают книги до того, как я разрешу этой женщине отправиться в Индию.

Эон откашлялся.

— Мы должны скоро уезжать, папа.

Негуса нагаст кивнул. Движение было медленным, но уверенным. Таким же твердым, как и голова, его совершающая.

— Да. Вы должны. Важно последовать за успешной миссией Гармата, причем быстро. Поддержите императрицу Шакунталу как можете. Ее и ее дело. Не давайте малва времени думать.

Его плечи снова слегка содрогнулись.

— Необходимо переместить эту женщину на другую сторону океана.

Императрица и ее замужество

— Время пришло, Шакунтала, — твердо заявил Холкар. Пешва склонился вперед и поднял свиток, лежавший на ковре перед его подушкой. — Это пришло с курьером сегодня утром. С Тамрапарни.

Дададжи развернул свиток, быстро просмотрел его так, как читают документ, который уже фактически знают наизусть. На его лице появилась странная улыбка.

— Из иллюзии — правда, — пробормотал он.

Он опять свернул свиток и протянул императрице. Шакунтала уставилась на безопасный предмет так, словно это была кобра.

— Что это? — спросила она. Улыбка сошла с лица Дададжи.

— Это письмо от короля Тамрапарни. Предлагает нам союз — частичный союз, следует сказать. Против малва. — Он пожал плечами. — Предложение полно предостережений и предупреждений, а также условий и оговорок. Но по крайней мере он дает твердое обещание оказать поддержку морскими силами и в плане материально-технического обеспечения. Возможно, кое-какие войска.

Он сделал паузу, потом глубокий вдох. Шакунтала подозрительно смотрела на него.

— И что еще?

— Предложение — это не говорится открыто, но значение очевидно — зависит от определенного условия: ты выходишь замуж за одного из его сыновей. — На лице Холкара появилась гримаса. — Самого младшего сына, нет необходимости говорить. Король Тамрапарни готов рискнуть чем-то, чтобы удержать малва подальше. Но немногим. Не наследником.

Дададжи замолчал, изучая молодую женщину, императрицу Андхры. Шакунтала сидела очень прямо, ее спина казалась такой же твердой, как доска. Ее лицо, если такое возможно, было еще тверже.

Холкар постучал по свитку пальцем.

— Король намекает на то, как мы использовали его имя в Мангалуру. Но он не жалуется, по крайней мере официально. Вполне очевидно, что захват тобой Сурата кардинально изменил ситуацию. Ты больше не «императрица в изгнании». Ты восстановилась на земле Андхры. С портом здесь и одним из самых больших городов Махараштры Деогхаром под контролем твоих сил. Это дает тебе гораздо больше официальной легитимности, чем та, которая у тебя уже имелась. Это дает тебе власть. — Он сухо усмехнулся.

— Немного, немного, но кое-какую. Достаточную, по крайней мере, чтобы правитель Тамрапарни хотел использовать тебя для удержания малва как можно дальше от своего острова.

Он сделал паузу. Лицо Шакунталы до сих пор ничего не выражало.

Дададжи сдержал вздох.

— Императрица, мы должны очень серьезно рассмотреть это предложение. Династический брак с одним из самых могущественных королевств Южной Индии сильно укрепит твое положение. Это может сыграть решающую роль между выживанием и падением Андхры.

На ее лице так и не появилось выражения. Теперь Холкар. вздохнул.

— Девочка, я знаю: это для тебя болезненный вопрос, — мягко сказал он. — Но у тебя есть долг и обязанность перед твоим народом.

Пешва встал и прошел к открытому окну, выходящему на гавань. Снизу во дворец проникали звуки веселья. Дворец когда-то был резиденцией губернатора. Чиновник малва теперь сидел в тюрьме. Шакунтала забрала здание себе.

Наблюдая за весельем внизу, Холкар улыбнулся. Сурат все еще праздновал, две недели спустя после освобождения из-под каблука малва.

Дададжи прекрасно знал своих соотечественников. Маратхи веселились бы даже если бы город лежал в руинах. А так они могли праздновать победу, доставшуюся почти без кровопролития. После того как захваченные Кунгасом пушки открыли огонь, военные корабли малва в течение часа превратились в щепки. К тому времени, как Шакунтала вместе со своей конницей ступила на причал, гарнизон малва уже покинул город.

Праздник, праздник, праздник.

Малва нет. Андхра вернулась.

Здесь сама императрица.

Шакунтала! Шакунтала! Шакунтала!

Холкар показал вниз на город.

— Если ты падешь, девочка, то эти люди падут вместе с тобой. Ты подняла их на ноги. Ты не можешь предать их доверие.

За его спиной на лице Шакунталы наконец появилось выражение. Просто вспышка боли, потом императрица слегка опустила голову. Выдохнула воздух, содрогнулась.

Все это произошло очень быстро. Через несколько секунд она подняла голову.

— Ты прав, Дададжи. Составь письмо королю Тамрапарни и скажи ему, что я принимаю…

Вмешался новый голос:

— Я думаю, это преждевременно. — Удивленный Холкар повернулся от окна.

— Преждевременно? Почему, Кунгас?

Кушан сидел на подушках справа от Шакунталы. До этого он молчал.

— Потому что я не думаю, что нам следует хвататься за первое предложение. Поступят и другие. Определенно из Чолы — теперь, после того как Шакунтала показала, что она — сила, с которой следует считаться. И, я думаю, в их предложении будет меньше оговорок и условий.

Он махнул рукой, словно отмахиваясь от вопроса. Почти презрительно.

— Тамрапарни — остров. Чола же делит материк со зверем малва. У них меньше места для игры словами и увиливаний. Их предложение будет более существенным.

Холкар сдержался.

— Если от них поступит предложение! Я не разделяю твоего безграничного оптимизма, Кунгас. Да, малва подошли к ним близко. Но также вероятно — а по-моему, даже и более — что они будут колебаться перед тем, как устроить малва какую-либо провокацию. Керала также делит материк с малва, и мы все знаем, как этот факт привел к предательству деда Шакунталы…

— Я согласна с Кунгасом, — твердо перебила Шакунтала. — Нам следует подождать. Не принимать первое предложение. Нам следует подождать. Подольше.

Холкар выдохнул воздух. Он знал этот тон Шакунталы. Прекрасно знал.

Нет смысла в дальнейших спорах. Не сейчас. Поэтому он не стал настаивать и уступил. Хотя не мог не бросить злобный взгляд на Кунгаса.

Конечно, в этом тоже не было смысла.

С таким же успехом можно гневно смотреть на железную маску.

— Что за игру ты ведешь? — спросил Холкар после того, как они с Кунгасом покинули покои Шакунталы. — Ты знаешь, насколько важен этот вопрос! Он критический! Мы с тобой говорили об этом раньше. Многократно.

Кунгас резко остановился. Дададжи сделал то же самое. Двое мужчин какое-то время стояли в коридоре, уставившись друг на друга. Пешва был зол. Бхатасвапати, возможно, весел и доволен.

— Не совсем так, Дададжи, — ответил он мягко. — Это ты говорил со мной об этом. Много раз. Но я всегда отвечал только одно: согласен, что брак Шакунталы — когда бы он ни состоялся и каким образом — будет решающим моментом в нашей борьбе.

Холкар нахмурился.

— Да. И что?

Плечи Кунгаса слегка шевельнулись. Возможно, он так пожимал ими.

— Это значит, что в данном случае я не согласен. Ей не следует выходить замуж за младшего сына короля Тамрапарни. Я думаю, она может найти более выгодную партию.

Холкар нахмурился.

— С кем? С Чолой? Если, конечно, Чола даже…

— Как знать? Как знать? — перебил Кунгас. Он снова изобразил некое подобие пожимания плечами. Бхатасвапати взял друга под руку. — Ты должен больше верить в императрицу, Дададжи. Когда время придет, она будет знать, что делать. Я в этом уверен.

Последовало молчание.

Двое мужчин снова шли по коридору. Со стороны Кунгаса это было непроницаемое молчание. Со стороны Холкара — раздраженное.

Если бы пешва знал мысли бхатасвапати в этот момент, то был бы раздражен гораздо сильнее.

«Воткни каблуки в землю, девочка, упрись ими. Оттягивай время. Находи объяснения. Приводи всех в смятение. Я помогу. Я помогу! Когда наконец вопрос брака встанет, ты будешь знать, что делать. Тогда ты будешь знать».

Бхатасвапати покачал головой — слегка, — думая о странной слепоте людей вокруг себя. «Так очевидно!»

Полководец и его офицер

Через минуту после его появления в комнате Агафия Велисарий знал, что покалеченного офицера что-то беспокоит. Катафракт то и дело сжимал простыню на постели, словно находился где-то далеко в мыслях. Казалось, движение заставляет его жену нервничать. Или, возможно, молодая женщина просто беспокоилась о раненом муже — судя по тому, как поправляла подушки и гладила его по волосам.

Велисарий решил, что ему следует перейти к сути. Он стал вытаскивать свиток из туники.

Однако в этот момент Агафий повернулся к жене.

— Ты не оставишь нас ненадолго, Судаба? — попросил он. — Мне нужно кое-что обсудить с полководцем с глазу на глаз.

Судаба кивнула. Затем, в последний раз поправив подушки и быстро улыбнувшись Велисарию, поспешила из комнаты. Велисария поразило, как Агафий смотрел ей вслед. На самом деле странно. Он казался человеком, старающимся навсегда запечатлеть образ в памяти.

После того как персиянка ушла, Агафий сделал глубокий вдох и посмотрел на полководца.

— Мне нужен твой совет, — сказал он резко. — Теперь мне придется развестись с Судабой и я хочу удостовериться — если это вообще можно сделать, — что развод не принесет тебе проблем. Я имею в виду твой союз с персами.

Он быстро произносил слова, но четко — так, как сильный человек объявляет о решении, которое ему не нравится, но которое он должен принять и которому следовать.

Челюсть Велисария отвисла. Это было последним, что он ожидал услышать.

— Развестись с Судабой? — Он обвел взглядом комнату, словно искал объяснений, которые могли быть спрятаны в каком-то уголке. — Но почему?

Лицо Агафия исказила боль. Внезапным быстрым движением мускулистой руки катафракт откинул одеяло, покрывавшее его тело. От бедер и выше это все еще было то тело, которое раньше видел Велисарий — широкие плечи, такая же массивная бочкообразная грудь. Может, мышцы немного опали, и Агафий похудел за долгие недели лежания в постели, но не сильно.

Однако его ноги — даже та часть ног, которая осталась — были лишь жалкими остатками мощных конечностей, которые когда-то сжимали бока коня в яростной схватке на поле брани.

— Посмотри на меня, — сказал он. Не столько со злостью, сколько со смирением с судьбой.

Велисарий нахмурился. Почесал подбородок.

— Как мне показалось, для Судабы это не играет роли, Агафий. Судя по тому, что я вижу, ее совершенно не отталкивает…

— Не это, — проворчал Агафий. На короткое мгновение обычное чувство юмора парня вернулось. — Она даже счастливее, чем когда-либо. — Он рассмеялся. — Теперь я все время здесь, и она может до меня добраться. И на мои… возможности случившееся никак не повлияло.

Агафий замолчал, вздохнул.

— Проблема не в ней, полководец. Или, если уж на то пошло, не во мне. Это… это… — Он слабо махнул рукой. — Дело в том, как все сложилось. Она — персиянка благородного происхождения. А я — чертов сын булочника с рангом в военной аристократии.

Агафий обвел взглядом роскошную комнату, словно оценивая ее стоимость.

— У меня все еще осталось немало трофеев после Анаты — черт побери, маленькое состояние по моим прошлым меркам. Но на самом деле его хватит не более чем на год или два. Того уровня жизни, который я должен поддерживать — если оправдывать ожидания Судабы и, более того, ожидания ее семьи. Я должен смотреть фактам в лицо, полководец. Я — безногий катафракт, что есть самая смехотворная вещь в мире, и моим единственным навыком остается выпечка хлеба. Нет способа…

Он открыл рот, увидев, как полководец расхохотался.

И держал рот открытым. Это была последняя реакция, которую он ожидал.

С большим трудом Велисарий заставил себя прекратить смеяться.

— О, Боже, прости меня, — произнес он, вытирая глаза. — Теперь я чувствую себя очень виноватым. Я хотел получить удовольствие, лично сообщив тебе новость. В любом случае мне требовалось приехать в Пероз-Шапур, чтобы переукомплектовать армию, поэтому я решил лично принеси новость, вместо того чтобы посылать курьера.

На лице Агафия появилось замешательство.

— Новость? Какую новость?

Теперь Велисарий улыбался. И в его выражении не было и доли хитринки. Совсем.

Он вытащил свиток.

— Как только стало ясно, что мы отогнали малва в Харк, я послал… ну слово «рекомендации» не очень подходит. Император или нет, Фотий все равно мой ребенок. Я дал ему четкие и ясные инструкции, и, должен сказать, замечательный мальчик выполнил их в точности.

Он вручил свиток Агафию.

— Это тебе. Официальный документ курьер доставит через несколько недель. Это копия, отправленная при помощи сигнальных станций. Не имеет значения. Она не хуже.

Агафий с опаской взял свиток. Велисарий мгновенно понял выражение на лице парня.

— Ты не умеешь читать, — заявил он. Агафий покачал головой.

— Нет. По-настоящему нет. Я могу подписаться, написать свое имя, если у меня есть время. Но…

Он замолчал. Не столько от смущения, сколько от отчаяния. Смутился и Велисарий. Полководцу следовало помнить, что человек с прошлым Агафия почти точно окажется неграмотным. Полководец махнул рукой, словно отмахиваясь от насекомых.

— Ну, это придется исправлять. Немедленно. Я отправлю письмо патриарху Антонию. Попрошу прислать одного из лучших монахов, который станет твоим учителем. А подумав, наверное, стоит просить и двух. Судаба, вероятно, тоже не умеет читать. Не дочь дехгана.

Он улыбнулся.

— Этого я допустить не могу. Жена римского сенатора должна уметь читать, в особенности того, который возведен в ранг высшей аристократии империи. Учти: единогласно. Я также получил послание от Ситтаса. Он сообщил мне, что император предложил твою кандидатуру… очень твердо. Ситтас воспользовался возможностью, чтобы появиться перед Сенатом в полном вооружении. В качестве признания — или он по крайней мере так сказал этим аристократам — ценности вклада греческих катафрактов в победы под Анатой и у Нехар Малки.

Велисарий улыбнулся еще шире.

— Император также посчитал необходимым выделить новому сенатору участок земли, чтобы тот соответствовал своему новому статусу. Теперь, Агафий, у тебя есть усадьба в Понтии. Довольно внушительных размеров. Ежегодный доход в пределах трехсот солидов. Конечно, освобожденных от налога. Как дар императора, это res privata.

Он улыбался и улыбался.

— О, это не все. Есть и новости для солдата Агафия. Ты повышен. Теперь ты — новый dux провинции Осрхоен. Кстати, этот пост дает отличный заработок. Еще четыреста солидов. В дополнение к войскам, расквартированным в этой провинции, ты получаешь полную власть над римскими воинскими подразделениями, служащими в персидской Месопотамии, которые не находятся прямо под моим командованием. Ты отвечаешь только передо мной, если назвать меня magister militum per orientem.

Велисарий улыбался, улыбался и улыбался.

— Как ты видишь, я придумал несколько новых титулов. Как у военачальника провинции Осрхоен, твой официальный штаб будет располагаться в столице провинции Эдессе. Но я бы на самом деле предпочел, чтобы ты базировался здесь, в Пероз-Шапуре. Я уже обсуждал вопрос с Баресманасом и Курушем, и они не возражают. На самом деле как раз наоборот. Они даже намекнули, что Хосров будет настаивать, чтобы подарить тебе дворец. Я думаю, им будет спокойнее — я имею в виду союз с Римом, — если командующий римскими силами сидит прямо на их территории. Вместе с женой-персиянкой и…

Улыбка стала еще шире.

— …вскоре, я не сомневаюсь, детьми.

Наконец улыбка сошла с его лица, ее заменило нечто, больше похожее на гримасу.

— Боже праведный, Агафий! Неужели ты в самом деле думал, что я позволю одному из лучших офицеров, которые у меня когда-либо были, вернуться к выпечке хлеба? Из-за его ног?

Агафий потерял дар речи.

Велисарий встал и хитро улыбнулся.

— Я вижу, ты не можешь говорить. Ну, этого достаточно на сегодня. Но проверь, чтобы к завтрашнему дню собрать мозги в кучу. Я приду рано утром. Нам нужно планировать новую кампанию против малва. Ты во время той кампании не будешь скакать на лошадях, ты останешься здесь, в Пероз-Шапуре, но я намерен полагаться па тебя. На то, что ты организуешь римское войско, которое я в дальнейшем использую.

— Я не подведу тебя, — прошептал Агафий.

— Нет, — согласился Велисарий. — Не думаю. — Он отвернулся.

— А теперь я пойду и скажу твоей жене, что она может вернуться. Думаю, для тебя это лучше всего.

Полководец и военнопленные

Через два часа Велисарий наслаждался вином в компании с Васудевой в казармах, где были, расквартированы военнопленные кушаны. Небольшим кубком вина.

— Персы вернулись к своим привычкам. Жадные персы, — ворчал Васудева.

Командир кушанов мрачно осмотрел небольшое, тускло освещенное помещение. Вместе с пятнадцатью старшими офицерами он занимал комнату, в которой должны были бы жить шестеро.

— Много людей на малой площади, — ворчал кушан. — Один использует другого в качестве подушки, а второго — кровати. Люди воют в ужасе, когда заходят в туалеты. А уходя, лопочут, как младенцы.

Потом он добавил хмуро и печально:

— Ставки не на что делать, кроме как на крыс. Они нас сожрут, или мы их. Все кушаны ставят на крыс. Десять против одного. Никто не хочет ставить наоборот.

Потом Васудева добавил философски:

— Конечно, наши несчастья продлятся недолго. Очень скоро нас скосит чума. Хотя некоторые предлагают поставить на цингу.

Велисарий улыбнулся.

— Давай к сути, Васудева.

Кушанский командир потрепал козлиную бородку.

— Трудно, трудно, — пробормотал он. — Следует учитывать приличия. Люди думают, что мы, кушаны, неотесанные и грубые, но они ошибаются. Конечно, мы не занимаемся такими глупыми вещами, как дураки раджпуты, у которых признаком чести считается то, как ты подстрижешь бороду или снимешь кожу с фрукта. Тем не менее… — Он вздохнул. — Мы рабы. Военнопленные, которых взяли в честном бою. Мы обязаны уважать свое положение, пока нас не принижают.

Он внимательно оглядел Велисария из-под полуопущенных век.

— Может, ты понимаешь? — Римский полководец кивнул.

— Конечно. Как ты говоришь, следует соблюсти приличия. Например… — Он осушил кубок и скорчил гримасу. — Отвратительная штука! Наверное, меня испортило хорошее римское вино, которое я пил во время кампании.

Он вытер губы и продолжил:

— Например, если бы я взял вас на свою следующую кампанию в качестве рабской рабочей силы, то кампания превратилась бы неизвестно во что. Военнопленных, используемых для тяжелых работ, следует хорошо охранять. Все это знают.

Собравшиеся в комнате кушаны дружно кивнули с серьезным видом.

— Никто и не подумает делать по-другому, — согласился Васудева. — Глупо для того, кто взял в плен, оскорбительно для пленного.

— Да. Но поскольку я собираюсь предпринять кампанию из быстрых маневров — обманные шаги, скоростные марши, возвращение назад или смена порядка и все в таком роде, — будет невозможно выделить войска, которые теряли бы время, наблюдая за работой или просто охраняя недовольных хмурых рабов. Которые в любом случае очень замедлят наше продвижение вперед, потому что идут пешком. Не могу допустить, чтобы рабы ехали на лошадях! Смехотворно. Они могут убежать.

— Абсолютно неправильно, — тем же тоном сказал Васудева. — Гротескно.

Велисарий почесал подбородок.

— Трудно, трудно.

Поднял руку.

— Один момент, пожалуйста, пока я размышляю над проблемой.

Он опустил голову, словно погрузился в глубокие размышления. Послал мысленный импульс.

«Эйд?»

«Кусок пирога».

Когда Велисарий поднял голову, на его лицо вернулось обычное выражение. Увидев хитрую усмешку, кушаны улыбнулись.

Он очень внимательно посмотрел на Васудеву, а затем на других кушанских офицеров по очереди.

— Вы, возможно, слышали, что у меня есть одна небольшая способность. Видеть будущее.

Васудева фыркнул.

— Ты колдун! Все это знают. Даже ни один сосущий палец перс не станет делать ставки на это. А мы предлагали очень хорошие условия. Двенадцать против одного. — Велисарий рассмеялся.

— Рабство — интересное положение, Васудева. Оно принимает несколько форм. В прошлом отличалось от того, что имеет место сейчас. И в будущем оно станет другим. Много форм.

Он склонился вперед. Шестнадцать кушанов сделали то же самое.

— Позвольте мне рассказать вам о некоторых рабах будущего. — Он еще склонился вперед. И кушаны склонились.

— Их назовут мамелюками.

Послание и обещание

Когда Антонина открыла дверь, Кутина быстро заскочила к ней в спальню.

— Я надеялась, что вы все еще не спите, — сказала горничная. — Даже несмотря на то, что вы так рано ушли с празднования дня рождения.

Молодое лицо казалось возбужденным, даже жадным. Служанка протянула лист папируса.

— Это послание! Послание! Для вас! Они сказали: пришло сигнальной почтой — из Месопотамии!

Передавая папирус, Кутина добавила:

— Я думаю, оно от вашего мужа. Я не уверена. Я не умею читать. — Потом сказала неуверенно:

— Хотя кажется очень коротким.

Антонина прочитала послание. Увидела, что Кутина оказалась права. Это было очень короткое послание.

Но достаточное. Ее сердце судорожно забилось в груди. «На следующий год, любовь моя. На следующий год».

— Да, — прошептала она. — Я буду там. Я обещаю.

Император и его народ

На утро после празднования дня рождения император Фотий пробрался в часть дворца, отведенную под комнаты слуг.

Длинный, трудный путь.

Мрачное настроение девятилетнего мальчика частично объяснялось простой усталостью. Празднование дня рождения было напряженным, несчастливым и изматывающим. Собралась огромная толпа, ему представляли сенаторов, императрица-регентша как и всегда поглядывала на него критически и делала критические замечания. Фотий получил такое же наслаждение, какое получает овца, когда ее стригут. А то и ведут на заклание.

Однако в основном черные мысли и отвратительное настроение объяснялись Новостью.

Вчера вечером как раз перед началом мероприятия Феодора сказала ему об Этом. Точно так же, как по представлениям Фотия фермер разговаривает со своим поросенком.

— Отлично! Разве ты у меня не самый толстенький? — говорит фермер. Суть произнесенной Феодорой Новости была точно такой же.

Добравшись до места назначения, Фотий постучал в дверь. Это была единственная дверь, в которую когда-либо стучал римский император. Все остальные открывали по его приказу.

Дверь, ведущая в скромные апартаменты в части дворца, отведенной слугам, открылась. В дверном проеме стояла молодая женщина. Она была довольно красива, если не смотреть на шрамы на ее лице.

— О, вы только посмотрите! Это Фотий! — Она улыбнулась и отступила в сторону.

— Проходи, мальчик, проходи.

Войдя, Фотий почувствовал, что меланхолия проходит. У него всегда поднималось настроение, когда он заходил к Ипатии и ее мужу Юлиану. Это было единственное место в мире, где Фотий чувствовал себя самим собой. Ипатия была его нянькой с тех пор, как он только учился ходить. И хотя Юлиан стал начальником его охраны совсем недавно, Фотий знал его много лет. Юлиан входил в ближайшее окружение его отца Велисария. Один из его букеллариев.

Теперь появился и сам Юлиан, вышел в небольшую гостиную из кухни. Он держал кубок с вином в одной руке.

Весело улыбался. Этот человек точно так же весело улыбался, когда Фотий впервые увидел его в усадьбе в Дарасе. Фотию было шесть лет и он округлившимися глазами смотрел из своей кровати, как большой и сильный катафракт забрался в окно и прошел к двери, ведущей в комнату Ипатии. И весело попросил мальчика сидеть тихо. Что Фотий и сделал в ту ночь и все остальные ночи, которые последовали за первой.

— Добро пожаловать, император! — громко сказал Юлиан.

— Не надо меня так называть, — проворчал Фотий. Юлиан улыбнулся еще шире.

— У нас плохое настроение? Что случилось? Учителя критикуют твою риторику? Или императрица-регентша придралась к тому, как ты держался?

— Хуже, — простонал Фотий. — Все ужасно.

— Ну, парень, почему бы тебе не пройти в святая святых и не рассказать нам об этом? — Юлиан положил большую руку на плечо мальчика и повел его в общую кухню. Ипатия последовала за ними.

Помещение — значительно большее, чем остальные в покоях слуг — как и обычно, было заполнено народом. За большим деревянным столом в центре кухни сидели два приятеля Юлиана, оба — катафракты.

Как и обычно, держали в руках кубки. Их жены и матери суетились вокруг, приготовляя обед, пока небольшая орда детей то и дело вбегала в кухню и выбегала из нее, визжа во время игры.

Как и обычно.

— Привет, Фотий! Да здравствует император! — воскликнул один из катафрактов и поднял кубок. Это был Марк.

Второй, которого звали Антоний, повторил жест. И слова, только у него сильно заплетался язык.

Юлиан опустился за стол и сказал:

— Не обращай на них внимания, парень. Они уже напились. Как и обычно в свой выходной.

— Это наше право, — пробормотал Антоний. — Целый день не нужно слушать, как чертов учитель ворчит на бедного мальчонку.

— А Фотию приходится слушать их ворчание семь дней в неделю, — сказала Ипатия. — Ни разу не видела его в стельку пьяным через два часа после восхода солнца.

— Конечно, нет, — фыркнул Антоний. — Ему восемь лет. О, Боже, нет! Девять! День рождения вчера праздновали.

Он с трудом встал.

— Да здравствует Фотий! Император Рима!

— Не надо меня так называть! — завизжал мальчик. — Я устал от этого!

— От того, что тебя называют императором? — спросил Марк, глядя на Фотия туманным взором.

— Нет, — проворчал Фотий. — Я устал быть императором! Я никогда их не просил об этом! — Затем настоящий стон: — Они заставили меня им стать!

Трое катафрактов посмотрели на Фотия глуповато. В этот момент они напоминали сов.

— Он недоволен, — высказал мнение Марк.

— Настроение отвратительное, — согласился Антоний. Юлиан серьезно посмотрел на товарищей.

— Фотий сказал, что должен сообщить ужасную новость. — Фотий выпалил все на одном дыхании.

— Они хотят заставить меня на ком-то жениться! — завизжал он. — В следующем году!

Трое уставились на него округлившимися глазами.

— Уже? — спросил Марк. — Кажется несколько… э… э…

— Рановато, — закончил фразу Антоний. В его глазах отразилась глубокая мысль. — Десять лет ему будет. Все еще слишком рано для его члена…

— Не надо вульгарностей! — поругала его жена, отвернувшись от печи.

Антоний пожал плечами.

— Констатирую факт, только и всего.

Ипатия села на скамью рядом с Фотием.

— А на ком, как предполагается, ты должен жениться? — спросила она.

— Из Суренов? — прошептал Юлиан. Он тут же изменил небрежную вальяжную позу. Сел прямо. Мгновение спустя Марк с Антонием сделали то же самое.

Трое катафрактов переглянулись. Затем внезапно вроде как сошли с ума, стали сильно жестикулировать, стучать кулаками по столу, разливать вино. Находились в крайней степени возбуждения.

— Он это сделал! Он это сделал! — заорал Юлиан, вскакивая на ноги.

— За полководца! — предложил тост Антоний, поднимая кубок с вином и осушая его одним глотком. Кажется, даже не заметил, что чуть раньше почти все разлил.

Марк просто сидел, делая глубокие выдохи. Его жена подошла к нему и обняла пухлыми руками, прижав его голову к своей груди.

Теперь все находившиеся в кухне женщины собрались вокруг стола. Они не стали выражать эмоции так же бурно, как катафракты, но было очевидно: их радость от известия даже возможно и больше.

— Почему все этому так рады? — жалобно спросил Фотий. — Я думаю, это ужасно! Я не хочу жениться! Мне только девять лет!

Его жалобный стон заставил всех замолчать. Все уставились на Фотия. Ипатия мягко развернула мальчика, чтобы он встал лицом к ней.

— Ты понимаешь, что это означает? — спросила она. — Для меня? Для нас?

Фотий неуверенно покачал головой. Ипатия взяла ладони Фотия в свои.

— Это означает, император…

— Не надо меня так называть!

— Тише, Фотий. Послушай меня. — Она сделала глубокий вдох. — Это означает, император, что твой отец закончил долгую войну с Персией. Ни один перс, и уж точно ни один Сурен никогда не вступал в брак с римскими императорами. Этот мир продлится всю нашу жизнь, Фотий. А вероятно, и дольше.

Она повернула голову и посмотрела на Юлиана.

— Это означает, император, что мой муж не умрет где-то от персидского копья. И наши дети не будут расти без отца.

Она огляделась в комнате.

— Это означает, император, что матери Антония, стоящей вон там, не придется хоронить сына, пока она сама еще жива. А жена и дети Марка насладятся приятным пенсионным обеспечением, вместо того чтобы жить в бедности на пособие, которое выплачивается калекам. — Когда она повернулась назад к Фотию, то в ее глазах блестели слезы. — Ты понимаешь?

Уставившись на ее изуродованное шрамами лицо, Фотий вспомнил ночь, когда это лицо было покрыто кровью вместо слез. Ужасную, жуткую ночь, когда мальчик, которому едва исполнилось четыре года, спрятался в шкафу, пока сутенер Ипатии издевался над нею после того, как она отказалась обслужить клиента.

Он был беспомощным, абсолютно беспомощным. Он мог только съежиться, слушая ее крики. Бессильный остановить мучения женщины, которая растила его, пока его мать отсутствовала. Беспомощный. Фотий поднял маленькие плечи. Расправил их. Он больше не был беспомощным. Он был римским императором.

Да, сутенер Констанций находился вне пределов его досягаемости. Несколько лет назад Маврикий, Анастасий и Валентин привезли Фотия и Ипатию в усадьбу под Дарасом и тогда же нанесли визит Констанцию. Два года спустя после того, как Юлиан женился на Ипатии, он вместе с несколькими друзьями-катафрактами тоже нанес визит покалеченному бывшему сутенеру. Теперь Констанций находился вне пределов досягаемости не только римского императора, но и любого человека. Но не многое другое. Теперь Фотий больше не беспомощен. Он никогда раньше не думал об этом таким образом. О том, что может сделать для других людей. Его народа.

— Хорошо, — сказал Фотий. — Я это сделаю.

За столом прозвучала новая волна криков радости, в которых на этот раз участвовал и Фотий. Он даже выпил три кубка вина вместе с катафрактами и был немного пьян.

А почему бы и нет? Он ведь в конце концов римский император. Их император.

Прощание и прощальная мысль

Баресманас и Агафий провожали Велисария у ворот Пероз-Шапура. Пока его армия маршировала мимо, Велисарий и двое провожающих коротко обговорили перспективы предстоящей кампании.

Коротко и скорее по привычке, а не по какой-либо другой причине. Этот предмет они уже обсуждали не раз и подолгу.

Пришло время друзьям прощаться, зная, что может быть и навсегда. Агафий был угрюм и сердечен. Баресманас говорил много и витиевато. Велисарий просто радовался.

— Достаточно, — сказал он. — Мы снова встретимся — не сомневайтесь в этом! Знаете ли, я не намерен проигрывать.

Они в последний раз пожали руки, и полководец поскакал прочь, чтобы присоединиться к армии.

«Абсолютно правильно, черт побери», — пришел ментальный импульс от Эйда. Затем…

Велисарий рассмеялся.

«Что это было? — спросил он мысленно. — Прозвучало как „Эти жалкие трахнутые ублюдки будут растоптаны“. Как ты выражаешься? Но, может, я неправильно понял. Может, ты просто сказал…»

В ответ послышалось бормотание. Бормотание…