Глава 1

15 марта 1745 года. Индийский океан. У берегов Мадагаскара

Да уж, «Риа де Понтеверда» не какое-нибудь там беззащитное суденышко. Да и найдешь ли в открытом море невооруженный торговый корабль? Почитай, на каждом имеются пушки разных типов и калибров и все, что к ним полагается: пушкари и порох в картузах, ядра и картечь, пыжи и банники. Конечно, с боевыми кораблями августейших особ торговым суднам трудно тягаться по части артиллерии, но и их непрошеным гостям, будьте уверены, не поздоровится.

Бортовые батареи, поворотные платформы с мортирами, да у каждого члена команды мушкеты, пистолеты, пики и алебарды, сабли и кортики… Пули, порох в рожках, добрый английский пистолетный порох, зернышко к зернышку, не какая-нибудь турецкая сажа. Немало все это добро стоило, тяжким бременем лежало на плечах честного торговца. К тому же занимало драгоценное место на судне, а прибыли, само собой, не приносило никакой…

Но без оружия — никак! К несчастью, не одни лишь мирные мореплаватели ходят по водным дорогам. Встречаются и любители быстрой наживы, те, кто желает продавать товар, не ими купленный. Весьма часто этих, с позволения сказать, джентльменов удается отпугнуть, на худой конец, отбить их наглые наскоки. Но, к сожалению, в этот раз, в шести милях от Байи де Бомбетока, госпожа Фортуна отвернулась от негоцианта.

Португальский бриг «Риа де Понтеверда» и пиратское судно «Виктория» сцепились ноками рей и скрылись в вонючем облаке порохового дыма, почти неподвижно застывшем в жарком влажном воздухе тропиков. Паруса брига свисали клочьями, капитанский мостик был разворочен ядрами, в бортах зияли пробоины, первые пираты уже прыгали на палубу португальцев, перескакивали через обломки рангоута и кучи такелажа, перешагивали через покойников и приканчивали стонавших и вопивших раненых.

У грот-мачты с мрачным спокойствием поджидал пиратов высокий светловолосый англичанин. Рядом с ним, готовые к последней схватке, столпились его португальские помощники. Пираты неслись к молчаливой группе, подбадривая себя воинственными воплями. Полыхнул раструб мушкетона — и Хосе Кармо Коста, капитан «Риа дё Понтеверда», отлетел назад, отброшенный зарядом, который врезался ему прямо в сердце.

Тут же звякнули клинки. Пощады никто не просил.

Англичанин брал не столько искусством, сколько силой, ловкостью и скоростью. В его мускулистом тренированном теле, в длинных руках и ногах не было ни капли лишнего жира. Первого из нападавших, слегка опередившего остальных, англичанин прикончил, раскроив ему череп сабельным ударом сверху. Тяжелый клинок расколол голову пирата до нижней челюсти и вышел наружу, мерзко хлюпнув напоследок. Тут же на англичанина навалилась дюжина головорезов, оглушительно ревущих и жаждущих отомстить за смерть товарища. Ведомый каким-то инстинктом, англичанин умудрился отбросить всю массу пиратов, которые словно срослись друг с другом в лютой ярости. Расчистив пространство и обеспечив себе свободу маневра, он поразил второго из противников в живот, и англичанин, прижав каблуком его голову к залитой кровью палубе, пронзил грудь упавшего саблей.

Третьего он удостоил двух ударов: одним отсек четыре из пяти пальцев, другим вскрыл череп с лицевой стороны. Четвертому и пятому, длинному тощему брюнету с серьгами в обоих ушах и косоглазому пузатому увальню с абордажным багром, хватило по одному маху, слева и справа, соответственно.

Шестой оказался крепким орешком. Невзрачный коротышка в соломенной шляпе и полосатых штанах ловко орудовал рапирой, казавшейся продолжением его руки. Явно фехтовальщик-профессионал. Англичанин же был любителем. Ему надлежало либо мгновенно стать профессионалом, либо умереть.

Пот струился по лицу англичанина, он пытался возместить недостаток техники скоростью и силой. Задел, саблей горло пирата, но не взрезал его. Рапира замелькала еще быстрее, дважды кольнула воздух, в третий раз успела на дюйм углубиться в бок стойкого англичанина, прежде чем его сабля отбила этот чертов клинок. Тут же последовал укол рапирой в бедро, но верхушка локтя профессионального фехтовальщика отскочила после удара саблей, как макушка пасхального яйца. Рапира задела щеку англичанина, но сабля уже снесла с головы пирата соломенную шляпу вместе с частью волос и скальпа и тут же, изменив направление полета, глубоко врезалась в шею врага, задержавшись лишь у позвоночника агонизирующего фехтовальщика.

Англичанину приходилось и прежде драться, но лишь на кулаках. По пьянке, из-за юбки — в общем, дело молодое. Обидчикам он спуску не давал, и слюнтяем его никак не назовешь. Но никогда раньше не дрался он насмерть, всерьез, смертоносным оружием, И никогда никого не убивал… до этого клятого дня. А тут — шестерых. Полдюжины!

Англичанин огляделся и увидел, что из всей команды «Риа де Понтеверда» он единственный еще держался на ногах. Остальные убиты или умирали. Пираты деловито резали им глотки… К англичанину тем временем подтягивался еще с десяток морских разбойников. И жив он пока лишь потому, что у них расстреляны все заряды. Пираты выиграли сражение, и этот бешеный никуда от них не денется, чего зря рисковать. Но злы они на эту белесую бестию чрезмерно.

Англичанин развернулся на каблуках, тяжело дыша, обливаясь потом и кровью. Левой ладонью смахнул капли со лба, правой приподнял саблю, метнул взгляд на лезвие. Больше на пилу похоже — так много на нем зазубрин, — но оно еще послужит. А меж тем кольцо вокруг сжималось, приближаясь к нему остриями сабель, длинных кинжалов и пик.

— Сколько парней угробил!

— Шкуру снять с него живьем!

— Килевать!

— Изжарить!

Предложения сыпались как из рога изобилия, но выполнять их пока никто не спешил.

— Давайте! — сорвался на визг англичанин. Сердце его бешено колотилось, нервы напряглись до предела. Терять ему было нечего, но в окружавшей его толпе не находилось желающих показать всем пример отваги. — А-а-а! — вдруг истошно завопил англичанин, рванувшись на толпу с занесенной саблей.

Пираты отшатнулись, разразившись градом ругательств в адрес этого «придурка» — самый мягкий из доставшихся на долю их жертвы эпитетов. Англичанин отбил копье носатого усача, саблю рыжего ирландца с несколькими шрамами на физиономии и кортик обнаженного но пояс мулата Ирландец уронил оружие и, взревев от боли, схватился за рассеченное до кости плечо.

— Анри! — крикнул через плечо пират с мушкетом. — portes moi de la poudre et balle!

Толпа зашевелилась, французу сунули патрон.

— Давай, давай! Сделай его, Жан-Поль! — подбадривали пираты. — Замочи сучье вымя!

— Jе dechargerai la tete du con!

Француз раскусил патрон, всыпал порох на полку, защелкнул; затем загнал в дуло пыж и пулю. Англичанин прыгнул на пирата с саблей, но его отогнали пиками, кольнув в руку и ноги. Осталось лишь обреченно следить за тем, как Жан-Поль не спеша поднял мушкет и прицелился.

Вот и черная дырочка на конце ствола, а за ней — немигающий глаз убийцы. Англичанин прыгнул вправо — ствол повернулся за ним. Влево — Жан-Поль повел стволом обратно. Да что толку в прыжках! Вон, еще с десяток пиратов заканчивают заряжать свои мушкеты да пистолеты.

— Сука драная! — выругался англичанин.

— Благодарю, сударь, — поклонился Жан-Поль, не опуская мушкета. — От такой слышу. Cochon.

— Да и черт с вами! Чтоб вы все сдохли, сволочи! — Англичанин уронил саблю, распростер руки и закрыл глаза. По крайней мере, это произойдет быстро. Не так, как они грозились.

Жан-Поль снова прицелился, нажал на спусковой крючок. Щелчок! Искра, грохот выстрела — три драхмы наилучшего пороха из арсеналов короля Георга взорвались, вышвырнув тяжелую мушкетную пулю из ствола… вверх, по впечатляющей параболе, выше мачт, выше крестов кафедрального собора, выше порохового дыма над местом схватки… Совершив обратный путь, пуля плюхнулась в воду и опустилась на дно морское, где любопытный рыбий народ тыкался в нее носами и оставлял без дальнейшего внимания по причине полнейшей непригодности в пищу.

— Не спеши! — не слишком громко, но вполне авторитетно произнес Натан Ингленд, избранный должным образом капитан пиратского судна, который только что и весьма своевременно для англичанина стукнул кулаком по стволу мушкета. — Полагаю, этого мы пока что сохраним. — Он ткнул саблей в сторону уцелевшей жертвы Жана-Поля. — Эй, ты! — обратился он к англичанину погромче — Оперой глаза! Ouvrez les yenxl.. Оглох, что ли? Ты меня понимаешь? Entiendez?.. Capisce? — Команда Ингленда состояла из обломков и огрызков человеческих судеб, подобранных в портах полудюжины приморских стран. Поэтому капитан привык свободно переходить с языка на язык, чтобы ни один олух не смог сослаться на то, что не понял приказа.

Англичанин замигал, с глупым видом ощупывая тело, как будто выискивая рану.

— Portugues? — спросил Ингленд. — Francais? Espanol?

— Я англичанин, будь ты проклят!

— Х-ха! И это он своему спасителю! Неблагодарная тварь. Я тебе жизнь спас. По твоей милости у меня народу поубавилось, так что почему бы тебе за них не поработать.

— Я на пиратов не работаю.

— А где ты здесь видишь пиратов? — удивился капитан. — Мы все джентльмены удачи, морское содружество, береговые братья.

— Как волка ни назови, он все одно в лес смотрит.

— Гм… — хмыкнул Ингленд, скептически разглядывая долговязого англичанина, которого уже считал новым членом команды. — Ну, болтать с тобой мне некогда, уж извини. Дай охоты особой нет. А как ты крошку Сэма ухлопал, я видел. Неплохо у тебя это получилось, а ведь он среди нас лучший боец был на клинках.

Англичанин не понял, что его похвалили. Решил, что ему предъявляют претензии.

— Надо же, я его ухлопал! Вы отобрали мой корабль и убили всю команду. — Он показал на тело капитана Кармо Косту, от опаленной груди которого еще поднимался дымок — Вот мой капитан лежит, а какой человек был!

Ингленду эта перепалка надоела, Ангельское терпение отнюдь не относилось к числу его достоинств. Он засунул большие пальцы обеих рук за кожаный пояс и забарабанил по нему.

— В общем, дело твое, конечно. Ты человек свободный, решай, я тебя не принуждаю. Я тебя в деле видел и считаю, что тебя можно использовать. Если ты с этим согласен, добро пожаловать. Если же нет… — капитан повернулся к Жану-Полю. — Recharges, enfant!…можешь снова закрыть глаза, и покончим дело миром — Ингленд едва заметно улыбнулся.

Француз уже получил из услужливых рук еще один патрон и заряжал мушкет. Капитан по-прежнему постукивал по широкому кожаному поясу.

— Имей в виду, — добавил капитан, обращаясь к англичанину, — как только он зарядит, то сразу выстрелит, не дожидаясь моего приглашения. Можешь мне поверить.

Ругательство англичанина и щелчок взведенного курка мушкета Жана-Поля встревожили присутствующих. Француз прицелился, однако на всякий случай еще раз спросил:

— Je tire, mon Capitaine? Стреляю, кэп?

— Был у тебя шанс, сучок… — усмехнулся капитан.

— Стойте! — крикнул, взмахнув руками, англичанин. Он сделал выбор, на который в таких обстоятельствах решился бы любой Нормальный человек. За исключением разве что святого мученика-страстотерпца. Или Спасителя нашего, Господа Иисуса Христа. Но какому капитану нужны в команде Христос либо святой великомученик?

Закончив разговор с англичанином, команда Ингленда принялась на обоих бортах приводить все, что можно, в относительный порядок. Главная задача — восстановить мореходность купеческого брига. Застучали молотки, топоры, посыпалась необходимая в процессе любого труда рабочая ругань. Сращивались лопнувшие концы, латались перебитые реи, заделывались пробоины.

Пираты оказались умелыми мастеровыми, и не диво, ведь от ловкости рук зависела их жизнь. С должным уважением они предали воде покойников и даже палубу вымыли с грехом пополам. Раненых лечил вечно пьяный коновал, которого капитан именовал «хирургом», а остальные пираты вообще избегали упоминать, боясь его пуще виселицы. Этот пыточных дел мастер останавливал кровотечения исключительно кипящей смолой. Другого доктора, однако, взять было неоткуда, поэтому пираты довольствовались тем, что есть.

Уже через несколько часов после схватки «Виктория» и «Риа де Понтеверда» двинулись в путь. Не откладывая дело в долгий ящик, англичанина привели к присяге, устроив традиционный обряд посвящения в общество «джентльменов удачи».

Церемония эта выглядела цирковым аттракционом, однако, по сути, представляла собою переломный момент в судьбе всякого, в честь кого она устраивалась; каждый, кто прошел ее, знал, на что себя обрекал — на возможное «награждение пеньковым галстуком», на виселицу, в случае поимки фрегатом какого-нибудь из многочисленных европейских величеств.

Команда стянулась к грот-мачте, причем главное внимание пираты уделяли не виновнику торжества, а пузатому бочонку с ромом, содержимое которого перетекало сначала в мятые щербатые кружки, а затем, без задержек и проволочек, в обширные пасти пиратов, производя горячительное воздействие на тела и головы. Капитан Ингденд в ознаменование события даже переоделся. Во всяком случае, нацепил лихо, набекрень шляпу с кудлатыми перьями.

Он солидно восседал в массивном резном кресле с высокой спинкой, специально принесенном из капитанской рубки.

Шумное действо несколько напоминало ритуал в честь пересечения линии экватора — здесь неофита так же оголяли, намыливали, совершали его омовение и завязывали ему глаза.

Определив подходящий для этого момент, благодушно улыбающийся Ингленд бухнул о палубу семифутовым клыком нарвала, который выполнял функцию его жезла или посоха.

— Эге-гей, многоуважаемые братья! — провозгласил он. — В жизни еще одного несмышленыша наступил торжественный момент. Это дитя становится нашим товарищем, вольным гражданином морей. Стяни с глаз его пелену слепоты, мистер первый помощник, открой ему свет истины нетленной, вложи острый меч в длань его.

Повеление капитана тут же воплотилось в жизнь, и несколько ошеломленный англичанин снова усиленно заработал веками, привыкая к свету и озирая толпу вооруженных пиратов, которые мерно колыхались вместе с ним и судном в неспешном плясе бортовой качки.

— Итак, — продолжил Ингленд, — по святому обычаю, каждый брат, ведающий что-то, препятствующее вступлению этого дитяти в наше братство, да выскажется незамедлительно, Или да умолчит об этом вовеки.

Эта пародия на церемонию церковного венчания в данном случае имела сугубо практический смысл. Каждый, кто горел желанием расквитаться с чужаком за потерянного друга — Шестеро убитых англичанином взывали к отмщению, — мог заявить о своем желании и получить шанс стать седьмым в компании покойников. Трупы пиратов спустили за борт с доски, привязав к ногам пушечные ядра. Погибшие моряки «Риа де Понтеверда» такой чести не удостоились — к их животам небрежно примотали балластные камни. Капитанский призыв вызвал тихий гул, народец принялся перетаптываться и переталкиваться. Те, чьими дружками считались погибшие от руки окаянного островитянина, обнаружили вдруг что-то интересное на носках собственных сапог, заметили какую-то редкую птаху небесную или отделались откровенными кривыми ухмылочками. Гудение остальных приобрело несколько разочарованный оттенок: пропало такое развлечение!

— Да будет так! — воскликнул капитан, выдержав приличествующую случаю паузу. — А теперь, новый брат наш, предлагаю тебе подписать Артикулы, как это сделали все мы до тебя.

Первый помощник торжественно возложил на бочку, служившую Ингленду столом, толстенный гроссбух с медными застежками. Его ассистенты поставили рядом чернильницу и песочницу, положили перо, все честь по чести. Книга в тисненом кожаном переплете служила когда-то доброму негоцианту, объеденный рыбами скелет которого уж развалился на косточки и белеет во тьме морской, а то и донным илом зарос. Страницы, исписанные изящным почерком торговца, грубо вырваны, а на первой из оставшихся рука не шибко грамотного океанского бродяги размашисто и кривовато накарябала текст пиратской присяги.

— Ты грамоте обучен, брат? — поинтересовался Ингленд. — Или прочитать тебе пункты без спешки, чтобы вник, понял и продумал, прежде чем подпишешь?

— Буквы знаю, — буркнул англичанин.

— И читаешь складно?

— Прочту.

— Гм, — несколько удивился Ингленд, ибо, кроме его помощников и пушкаря, ни один из пиратов, даже «доктор», грамоты не знал. — Тогда прочти нам, брат, чтобы все услышали. Не помешает.

Англичанин подтащил книгу ближе к фонарю.

— Сии Артикулы…

— Громче! — крикнул Ингленд. — Чтобы и эти друзья услыхали. — Он указал на «воронье гнездо» на верхушке мачты, в котором мотались на ветру двое впередсмотрящих.

— Сии Артикулы… — заорал новый «брат» что было мочи. — По доброй воле и в трезвом сознании вступаю я и торжественно клянусь. Артикул первый. Повиноваться командам капитана моего во всех делах, касаемых мореплавания, а равно бой дальнего и ближнего, под Страхом Моисеева закона, как то: сорок ударов линьком, за вычетом одного, по спине оголенной…

Всего пунктов в книге Ингленда оказалось двадцать три, главным образом вполне разумные, очевидные требования, касающиеся дисциплины. Без соблюдения таких правил Невозможна жизнь никакого судна с тех древних времен, когда началась история мореплавания. Не остались забытыми и такие бытовые детали, как курение тайком под палубами и осквернение мочой трюмного балласта. Уличенный в этом мерзавец, поленившийся в темную ночь пробраться на нос, к отведенному для отправления естественных потребностей месту, без всяких отговорок выпивал пинту той же жидкости, излитой товарищами по команде. Сурово наказывалось присвоение добычи помимо законной процедуры дележа. По сути, требования эти не отличались от принятых и на других пиратских посудинах, бороздящих просторы Индийской Карибики.

Конечно, иной корабельный устав не обходился и без причуд. Отличались своими особенностями и Артикулы Ингленда. За применение пыток, к примеру, он вешал. Уличенных в мужеложстве положено было связать вместе с зажатым между ними балластным камнем и вышвырнуть за борт. А за изнасилование — совершенно неслыханный пункт в уставе пирата! — надлежало кастрировать. Но даже это пираты терпели, ибо тяга к золоту пересиливала половое влечение, а по части вынюхивания добычи с Инглендом мало кто мог сравниться во всех морях планеты.

Свежеиспечённый «братец» добросовестно проорал все пункты, переводя дух после каждого, и добрался до конца. Далее следовали четыре четкие, вполне читаемые подписи, одну из которых вывела та же рука, что и сами пункты. Остальные имена, изображенные с разной степенью неумелости и безграмотности, чередовались с десятками, а то и сотнями крестиков, затейливых загогулин и рисунков. Рыбки, птички, слоники, обезьянки… — целый зоопарк. Явления общественной жизни представляла виселица с повешенным. Кто-то ностальгически изобразил сельский домик. В символике преобладали череп и скрещенные кости, подобным же образом расположенные мечи, шпаги, бердыши, мушкеты… Англичанин задержал взгляд на мастерски выполненном автопортрете размером с пенни, не уступающем работе лучших лондонских карикатуристов. В этом неграмотном художнике погиб несомненный талант. Погиб в буквальном смысле слова, ибо портрет и приписанное к нему, как и ко всем остальным меткам, имя аккуратно, по линеечке вычеркнула красными чернилами чья-то заботливая рука, указавшая тем же красным цветом и дату гибели. Много, много строк в списке перечеркивала узкая кровавая полоска.

Англичанин вздохнул, поднял перо, погрузил его в чернила и на мгновение замер. Англичанин он лишь наполовину. Отец его, португальский моряк, женился на англичанке и поселился в Бристоле. Сын его статью и силой удался в отца, от матери унаследовал цвет волос и кожи. Он удрал из дому в тринадцать лет, спасаясь от отцовского ремня; моряцкому ремеслу учился у других.

Отец дал ему имя Жоао де Сильва. Многие «патриоты» воротили носы от такого имени, но он не находил оснований стыдиться. В отличие от своих соотечественников, Жоао не считал иностранцев, иноверцев и иноплеменников ниже себя лишь на том основании, что они отличаются от него обличьем. Ведь в Святой Книге указано — «человек слаб», без уточнения рода и племени. А жизнь морская показывала, что главное в товарище по команде — как он себя ведет, когда разыграется стихия. И опыт научил Жоао, что в этом вопросе ни национальность, ни раса, ни вероисповедание роли не играют. Но откуда он родом, уроженец Бристоля тоже не забывал, а посему, вздохнув для верности еще разок, решительно подписался: «Джон Сильвер».

 

Глава 2

4 января 1749 года. Карибское море. Борт боевого судна Его Величества «Элизабет»

Капитан Спрингер с трудом сдерживал гнев.

— Лейтенант Флинт, — процедил он сквозь зубы — клянусь, если я еще раз услышу эту байку, то закую вас в кандалы.

— Ну, если так… — покачал головой Флинт, — то молю Небо, чтобы вас постигло такое же проклятие, как меня. Четыре года с Энсоном, цинга, крушение надежд и корабля, скорби и болячки… А хуже всего — глядеть, как в Лондоне выгружают тридцать два воза золота, и знать, что ни пенни тебе не обломится!

Спрингер искоса осмотрел квартердек. Мичмана и матросы себе на уме, тоже косятся, глядели исподлобья. Мистер Бонс, первый помощник Флинта, буквально поедал лейтенанта взглядом, как будто ждал от него приказаний. На душе у Спрингера кошки скребли. Бонс предан Флинту до мозга костей. Хорошо, хоть сержант морской пехоты Доусон держится капитана. И Доусон эту перебранку при команде явно не одобрял.

— Мистер Флинт, — капитан выразительно посмотрел на лейтенанта. — На пару слов.

Спрингер отвернулся и отошел к подветренному борту, где остановился, поджидая Флинта. Капитан, конечно, старый морской волк. Неуклюжий, тяжелый, уже почти старик, с брюзгливо отвисшей нижней губой и водянистыми светлыми глазами. Щетина на физиономии такая, что никакая бритва не одолеет, Флинт же — гладкий кот, смуглоликий, за итальянца можно принять. Походочка пружинистая, улыбка лучезарная. Худощав, подтянут, роста среднего, но всем кажется высоким. В общем, мастер пыль в глаза пустить, фанфарон.

Вот они друг напротив друга, сцепились JB споре. Оба в синих длинных сюртуках с начищенными до блеска латунными пуговицами.

Сюртуки — символ их положения. Поношенные, залатанные, вылинявшие на солнце, сшитые из тяжелой шерсти, не подходящей для тропиков. Но это форменная одежда А все остальное — сплошная отсебятина. Щтаны, рубахи, башмаки, а пуще всею широкополые соломенные шляпы, защищающие от солнца. Лишь по сюртукам сразу видно, что они офицеры морской службы Его Величества короля Георга Второго. «Элизабет» вышла в море с недоукомплектованной командой, они оба — единственные на борту штатные офицеры. И спорить при всех — чистой воды безумие.

— Мистер Флинт, — снова повернулся к лейтенанту Спрингер. — Остерегитесь. Если мы продолжим в том же духе, дисциплине на борту конец. Я твердо намерен выполнять приказ и следовать в Сан-Бартоломео…

— И проворонить колоссальную добычу! — завершил Флинт фразу капитана. — Мы назвали эту калошу «Элизабет», но она всегда именовалась «Изабелла ла Католика», и как была, так и осталась испанской во всем, от килях до клотика. И надо это ее обличье использовать. Мы же к любому испанцу подойдем вплотную…

— Но мы с «донами» больше не воюем, черт бы вас подрал! Уж скоро год…

— Ой, не смешите меня, сэр! — отмахнулся Флинт. — Войны, может, и нет, но мира — и подавно. А тем более здесь. Тут кто кого может, тот того и гложет. Все мы одного пошиба — англичане, «доны», французы. Все грыземся за каждую кость. А я знаю, где нашу добычу купят за наличные без всяких векселей и лишних вопросов.

—: И думать забудь! — прорычал Спрингер, но без особой уверенности. Флинт мгновенно уловил колебание и сменил тон. Чуткий, пролаза! Может обворожить, когда пожелает. Сладким голосом сирены запел он на ухо капитану:

— Слушайте, сэр, все обставим так, что комар носа не подточит, клянусь. В мои планы вовсе не входит подвести вас.

Калитан знал цену словам Флинта и не слишком им доверял, но эта бестия так мягко стелила, что старый волк решился выслушать молодую Лису.

«Ага!» — безмолвно возликовал Флинт. Он понимал, что душу капитана разъедала подавляемая жадность и что если бы нашелся способ примирить эту чувстпом долга, то задачка быстро бы решилясь.

— Дело в том, сэр… — начал Флинт, как бы колеблясь.

— Ну-ну?

— Дело в том, что из-за этого паразита Энсона я потерял свою долю величайшего приза и не хотел бы, чтобы вас постигла та же участь…

Рык Спрингера прервал воркование лейтенанта. Флинт задел не ту струну, и дальнейший разговор потерял всякий смысл.

Флинт ходил с Энсоном в знаменитое кругосветное плавание 1740–1744 годов, когда захватили манильский галеон, самый крупный приз за всю историю британского мореплавания. Но незадолго до этого «Спайдер» Флинта сел на рифы у мыса Горн, и Энсон снял команду на свой «Центурион», где офицеры «Спайдера» пребывали фактически в качестве пассажиров. По уверению Флинта, Именно поэтому они Лишились права на долю добычи. Ну да, это ужасная несправедливость, но сколько можно твердить об одном и том же!

— Мистер Флинт, — рявкнул капитан, — немедленно вернитесь к исполнению своих должностных обязанностей, иначе я за себя не отвечаю.

Спрингер резко отвернулся и крикнул сержанту Доусону:

— Людей на палубу, тысяча чертей! С боезапасом! Штыки примкнуть!.

Тут же заорал и Доусон. Во мгновение ока отряд матросов выстроился на квартердеке, поблескивая штыками, примкнутыми к мушкетным стволам.

— Мистер Бонс! Команду наверх!

— Есть, сэр! — с готовностью откликнулся мистер Бонс, и после пятнадцати минут ругани, понуканий, толкотни и топотни более полутора сотен бравых мореходов сползло с рей, просочилось из трюмов и рубок и скопилось на шкафуте. Там они и переминались с ноги на ногу, щурясь на солнце, ловя дырявую тень от парусного вооружения и рангоута, задирая головы к квартердеку.

Сверху, доверив созерцать свою спину офицерам и солдатам, к команде обратился капитан Спрингер. Он многословно напомнил команде о священном долге выполнить, приказ коммодора сэра Джона Филипса, каковой повелевал занять, укрепить и удерживать островок Сан-Бартоломео. Особо распространился капитан по поводу стратегической важности указанного острова, жемчужины британской короны. Остановился и на страшных карах отступникам и ослушникам согласно действующим законам военного времени.

Команда все это не раз слышала. Все знали и о «тайных» каперских устремлениях лейтенанта Флинта. Он не только не делал из них секрета, но и постарался донести до каждого члена экипажа. Поэтому команда понимала, что обращается капитан не к ним, а к самому себе и лейтенанту Флинту. Им обоим капитан Спрингер, очевидно, не слишком доверял и старался поминанием короля и его законов удержать себя и Флинта от искушения.

Похоже, в этот раз капитанская уловка подейсгвовала и судно Его британского Величества «Элизабет» продолжило путь из вожделенной Карибики по запланированному маршруту. Оно направлялось к точке на географической карте, соответствующей широте и долготе, которые сообщил коммодору сэру Филипсу один бедолага. Он чудом спасся от гибели во время крушения португальского барка у берегов Ямайки. «Элизабет» — довольно крупное судно. Восемь сотен тонн. Два десятка медных пушек. Корабль, конечно, старомодный — с латинским парусом. на бизань-мачте с вулингом под бушпритом на манер детского слюнявчика и с румпельным рулем вместо штурвала с тросами, — однако вовсе не запущенная посудина, а удобное и даже уютное судно. Неперегруженная, при доброй погоде в природе и в политике, «Элизабет» могла бы показаться раем земным. Так нет же!

Что касается фок-мачты, то это место команда «Элизабет» теперь считала, скорее, адом. Мистер Флинт, потерпев афронт в своих потугах соблазнить капитана, вымицал зло на подчиненных. Как старший помощник капитана он был наделен широкими полномочиями, чтобы изгадить жизнь экипажу, к тому же природа наградила его склонностью к деятельности подобного рода. Отчего ж не наказать того, кто последним свалился на палубу во время парусных учений! Или того, кто поутру последним поднялся с подвесной койки. До этого любой додумается, Но немногие сообразят, как Джо Флинт, заставить одну смену обедающих приготовить грог другой смене, а затем стоять рядом и глазеть, как те его лакают. Или обязать вахту левого борта загадить палубу правого борта — и наоборот — для последующего отскребания и оттирания.

Мистер Флинт — личность творческая. Уличив гордого владельца трехфутовой косы в таком, к примеру, преступлении, как не понравившееся господину старшему помощнику выражение лица, Флинт приговорил его к усекновению смоленой косы на… один дюйм. На следующий день, однако, он придрался к новому проступку владельца длинной косы… Наказание повторялось до тех пор, пока косу не отчекрыжили по самый затылок..

Заснувшего за вахте матроса Флинт заставил выкинуть за борт любимую обезьянку. У другого любителя тварей божьих он отобрал попугая, дабы птица не гадила на палубу. Хотя все знали, что попугай всегда отлетал от судна, чтобы справить нужду над морем. Но Флинт пожелал заиметь птицу — и все тут. И вот она уже восседала на его плече, привязанная за лапку.

Еще он придумал фокус для желающих избежать порки — заменить ее игрой во «флинтики».

— Мистер Мерри, — сурово обратился как-то Флинт к очередной жертве. — Я собственными глазами видел, как пы изволили сплюнуть табачную жвачку на спежеотдраенную палубу. Вам за это полагается две дюжины ударов плетки. Не так ли, мистер Бонс?

— Так точно, сэр! — поддакнул следовавший за Флинтом по пятам Билли Бонс. — Я распоряжусь, сэр. Пожалуйте к люку, мистер Мерри!

Джордж Мерри побледнел; остальные, кто оказался поблизости и не имел возможности удрать подальше, увлеченно занялись своими делами, избегая даже глядеть в опасную сторону и вообще стараясь стать как можно меньше и незаметнее.

— Пока не надо, — задумчиво протянул Флинт. — Может быть, мистер Мерри пожелает сэкономить кожу на спине. Ежели захочет, конечно. И если я не буду возражать.

Билли Бонс удивленно разинул пасть, а физиономия Джорджа Мерри засветилась надеждой.

— Сразимся во «флинты», мистер Мерри? Во «флинтики» сыграем? — спросил Флинт, запуская пальцы в зелень перьев попугая.

— Сыграем, сэр! — воодушевленно отозвался Мерри.

— Отлично. Прошу вас, обеспечьте бочоночек, мистер Бонс, да дрын какой-нибудь… вон, хоть тот клинышек.

Бочонок Флийт установил на попа, матроса усадил по-турецки по одну сторону, сам опустился по другую, напротив; положил увесистый дубовый шип на днище бочонка и засунул руки в карманы.

— Подходите, подходите, ребята, позабавимся, веселая игра намечается! — радушно пригласил Флинт жавшихся поодаль членов экипажа — Ну, Мерри, — улыбнулся он своему партнеру, — играем так: я держу руки в карманах, а вы, ваша милость, — на кромке бочонка.

В наступившей тишине Мерри послушно положил руки на край бочонка, согласно указанию.

— Теперь, Мерри, в любой выбранный вами момент попытайтесь схватить эту палочку. Схватите — ваша победа, и о порке забудем. Не поймаете — можем продолжать, пока вам не надоест, а ежели надоест, извольте получить обещанные две дюжины по своей уважаемой бизани.

Мерри задумался. Глянул на Флинта. Перевел взгляд на шип, покоившийся в паре дюймов от его пальцев, на дне бочонка. От напряженного раздумья он даже язык высунул…

И рванулся к палке.

Хрясь! Неведомо как оказавшийся в руке Флинта шип расквасил ноготь Мерри. Реакция и скорость лейтенанта превзошли все ожидания. За взрывом хохота зрителей никто не услышал вырвавшегося изо рта Мерри крика боли. Попугай на плече Флинта, птица порядочная и благовоспитанная, человеческих безобразий не терпевшая, заскрежетал, захлопал крыльями и разразился потоком ругательств на разных языках мира. Чтобы придать вес своим словам, попугай клюнул Флинта в ухо.

Под еще один взрыв хохота лейтенант сам разразился руганью в адрес попугал, скинул с плеча поводок и отшвынул забияку прочь. Тот взлетел повыше и уселся на рее, продолжая возмущенно бормотать.

Флинт овладел собой, улыбнулся, вернул деревяшку на днище бочонка, а руки засунул в карманы.

— Продолжим, Джордж Мерри! Или желаете подставить спину?

Мерри снова схватил… то есть попытался схватить палку, но на этот раз кровь брызнула в стороны из его большого пальца. Он снова завопил, и опять за громовым хохотом команды никто его вопля не расслышал. Еще несколько тщетных попыток, и Мерри, поняв бесполезность своих потуг и плачевность их результата, предпочел альтернативное решение. На что лейтенант милостиво согласился.

Попугай же вернулся к Флинту, потому что никто из команды не отваживался его кормить, а капитану Спрингеру, трезвому или пьяному, все равно, плевать было на «всякие мелочи». Казалось, попугай даже извинялся за свою чрезмерную чувствительность. Он опустился на плечо хозяина, захватил мощным клювом прядь длинных черных волос лейтенанта и медленно протянул волосы сквозь клюв. Впоследствии он восседал на флинтовом плече без всякой привязи, улетая, лишь когда лейтенант учинял очередные безобразия. Постепенно попугай научился заблаговременно угадывать, когда лейтенанту захочется «позабавиться». Тогда он взлетал на мачту и отсиживался там, прежде чем Флинт успевал раскрыть рот. Команда странным образом люто возненавидела невинную птицу. Ее прозвали «Капитаном Флинтом». Когда попугай покидал плечо хозяина, команда шепталась и ворчала:

— Гляди, ребята! Проклятая птица опять на рее…

Но худшего от Флинта они еще не изведали.

Наказать Джорджа Мерри следовало не как-нибудь, а в полном соответствии с уставами военного флота Его Величества, для чего полагалось получить приказ капитана. Эго всего лишь формальность, но на нее время требуется. В ожидании приказа Мерри заковали в кандалы. В утреннюю вахту на следующий после игры с Флинтом день, как водится, команду собрали, провинившегося привязали к поднятой решетке палубного люка и отполосовали на его спине положенные две дюжины ударов. Поскольку Мерри уже потерпел от Флинта во время самой игры, то и наказание перенес не стойко, как положено храбрецу, — зажав меж зубами кусок кожи, чтобы не издать ни звука, — но с воплями и стенаниями, чем еще более расстроил и без того нерадостную команду.

Мерри отвязали, унесли, палубу вымыли, и вот уже стукнуло восемь склянок. Пришло время полуденных замеров. Во время этой церемонии лейтенант Флинт требовал соблюдения полной тишины. Затем команду отослали вниз, обедать. Лучшее время дня. На подвесных столах пушечной палубы расставлены полные миски свинины с горохом, пряностями и солениями, сухари да грог.

Шумное, веселое время. Но только не для Джорджа Мерри и его сотрапезников. Джордж сидел, как кол проглотил, неестественно выпрямившись. Он был обернут компрессной бумагой с уксусом — корабельный хирург считал это первым средством для заживления разлохмаченной спины. Пальцы Джорджа перебиты ловким лейтенантом Флинтом, поэтому еду и питье подносили к его рту товарищи.

— Эй, Джордж Мерри! — раздался голос от соседнего стола. — Тебе, должно быть, не сладко?

— Да уж, в пляс не тянет, мистер Ганн, — вежливо ответил Мерри Бену Ганну. Мистер Ганн сидел за столом квартирмейстеров, людей, способных и судном управлять. Это элита команды, и к ним все всегда обращаются, добавляя «мистер».

— Ну да, болит, конечно… — задумчиво протянул 1 | Ганн.

— Угу — промычал Мерри, закусив губу.

— И думается тебе, что не по заслугам тебя отделали.

— Думается…

— Тогда послушай… И вы все послушайте, — пригласил Бен Ганн соседей Мерри и своих собственных, Бен Ганн — человек серьезный и солидный, хотя и странноватый. Его уважают, но и несколько сторонятся. Как будто разум его следует каким-то иным курсом, нежели помыслы его товарищей по команде.

— Все вы, знамо дело, слыхали от Флинта о манильском галеоне. И как его обошли при дележе, потому как он оказался в пассажирах…

— Ну… Еще бы! — отозвались сразу несколько голосов. Не одна голова боязливо обернулась, опасаясь, не подкрался ли незамеченным ужасный Флинт.

— А вот не всю вы историю знаете, ребята.

— Да ну? — присутствующие затаили дыхание.

— Да, не всю. Флинт и половины не поведал. А мне вот довелось услыхать ее полностью — от одного горемыки, который на «Спайдере» с Флинтом служил — Слушатели замерли. От других столов стал подтягиваться народ, уловив настроение соседей. — Пассажиром-то Флинт был, знамо дело. Тут не соврал он. — Бен Ганн хлопнул для подтверждения сказанного ладонью по столу. — Но Энсон и пассажира бы не обидел. Он мужик правильный, настоящий моряк и джентльмен. Если бы… Если бы не одна штука… — Слушатели сверлили его глазами, но Бен Ганн вдруг смолк, погрузившись в какие-то невидимые потоки своих мыслей.

— Что, что, мистер Ганн? Какая штука, — забеспокоились слушатели. Бен Ганн вздрогнул, очнулся.

— А, да… Да вот, что он на борту «Слайдера» выкинул… — И Бен Ганн снова замолчал.

— Что? — прошептал кто-то. — Что, мистер Ганн?

Бен Ганн вздохнул и тряхнул головой.

— Гадостная штука, жестокая. Счастье наше, что нас тогда на «Спайдере» не было, королями живем здесь, припеваючи, сами того не ценим… Но… Я знаю то, что знаю…

— Что же? Говори, говори! — > забеспокоились товарищи, заерзали, кто-то даже легонько подтолкнул Бена Ганна, чтобы Из того резвее сыпались слова..

Все видели, что Ганн борется с собой, выискивая верные слова. Не дело честного моряка поминать этакое. Ужасную задачу взвалил на свои плечи Бен Ганн, и все окрркающие молча ждали, когда он прервет молчание.

 

Глава 3

21 мая 1745 года. Индийский океан. Борт «Виктории»

Джон Сильвер и капитан Натан Ингленд прохаживались по квартердеку чуть ли не под ручку, никого не приглашая принять участие в их беседе. Погода стояла благоприятная, судно бежало резво, пушки принайтовлены, матросы по большей части бездельничали.

— Артикулы, Джон. Наши пункты делают нас теми, кто мы есть.

— Пиратами, — уточнил Сильвер.

— Ничего подобного. Если я пират, то и Дрейк пират, и Хокинс, и Рейли, и все остальные. А они пришли к титулам и к легальному благосостоянию.

— Но закон — закон Британии — отправит нас на виселицу, ежели нас изловят.

— Не изловят.

— Но могли бы.

— Прости, Господи, твою душу, Джон. Что ж, и королева Бесс повесила бы Дрейка, если бы он попался ей в неладное время. Повесила бы, чтобы угодить королю Испании. Она выполняла свою работу, я выполняю спою.

— Но…

— ДЖОН!!! — заорал Ингленд так, что аж паруса вздрогнули и все головы повернулись в его сторону. Физиономия капитана покраснела от гнева. — Чего уставились? Нечем заняться? Поищете — найдете. — Все тут же отвернулись и отправились искать какие-нибудь занятия.

— Во! Видал? Пираты это или свободно объединившиеся люди? — капитан махнул рукой в сторону команды. — Настоящая дисциплина — это самодисциплина, Джон. Дисциплина свободных людей. Наши Артикулы.

— Ну-ну, — поморщился Сильвер.

— Черт бы драл твою твердолобость, — горячился капитан, теряя терпение. — Вот что. — Он остановился, обдумывая пришедшую в голову мысль. — Идем-ка, я тебе кое-что покажу.

Ингленд решительно направился к корме, соскользнул вниз по трапу и ввел Джона в свой кормовой салон.

В отличие от некоторых других капитанов, командир «Виктории» использовал свой салон для работы, устраивал в нем совещания офицеров, здесь же вырабатывались планы операций. Большой стол, стулья, шкафы, ящики, карты…

— Прикрой-ка люк, — указал он Сильверу на дверь. — Не скажу, что я команде не доверяю, но все же кое-что надо держать подальше от соблазна.

Он нашарил ключ, отпер один из шкафов и указал на лежащую на полке черную книгу.

— Вот они, Артикулы! — торжественно указал он на темный кожаный том. — Теперь и твое имя там, внутри. А вот флаг, под которым мы хороним погибших — Он возложил ладонь на черную ткань. — А вот, наконец… — Он вытащил из глубины шкафа табакерку. Ничего особенного в ней не было. Ни позолоты, на эмали, ни даже резьбы. Такие не носят на виду ради хвастовства. Большая, вместительная, прочная, но простая. Из черного африканского дерева. — Глянь-ка, сынок, и скажи, что это работа кровавых пиратов. — Он протянул табакерку Сильверу.

— И что? — спросил Сильвер, принимая табакерку.

— Что, что… Открой, дубина чертов!

Сильвер расстегнул застежку, откинул крышку, заглянул внутрь. Ничего… лишь два круглых кусочка бумаги, с дюйм в поперечнике каждый, на каждом следы древесного угля или стершейся сажи.

— Пустяк, бумажонки? — спросил Ингленд и сам себе ответил: — А ведь каждая из этих бумажонок свергла капитана. Одной Летур сместил Дэвиса, другой я сам сместил Летура.

Сильвер подцепил пальцем один из кружков. Перевернул. НИЗЛОЖЕН . Единственное слово на незапачканной стороне. То же и на второй бумажонке.

— И… Что это?

— Черная метка, сынок, черная метка. Средство, которое применяет команда, чтобы снять неугодного ей капитана.

Сильвер ухмыльнулся.

— Как будто детская игра.

— Только лучше в такой игре не участвовать. Капитан, получивший метку, предстает перед судом команды. И никто не смеет тронуть вручающего черную метку, не смеет помешать ему. Никто не имеет права тронуть и того, кто черную метку готовит. Л тот, кому ее вручают, подлежит суду… будь он хоть трижды капитан.

Ингленд завладел бумажками и предъявил их Сильверу по очереди.

— Эту вручили капитану Дэнни Дэвису, жадному до добычи, до чужих доль. Его повесили на рее. А эта для капитана Френчи Летура. Он навлек на команду слишком много бед. Его мы отправили голышом к Ямайке, десять миль пешком по водице.

— И какой отсюда вывод?

— Вывод, сынок, такой: мы здесь, на борту этого судна, живем по закону. Так же точно, как на борту любого судна короля Георга Английского, короля Людовика Французского или короля Карлоса Испанского. Разные короли, разные законы. И у нас иной закон, но это закон. Наш устав, наши Артикулы. Следовательно, никакие мы не пираты.

Слова капитана звучали столь искренне, с такой убежденностью, что Сильвер кивнул, соглашаясь. Он столько раз уже слышал одни и те же доводы, что утратил способность их опровергать. Да и кому охота думать о себе плохо? Так даже здравомыслящий человек принимает слабо обоснованные гипотезы, если они способствуют его самоутверждению.

— Ну и ладно, хватит об этом, я тебя не для этого пыл пал. — Ингленд смерил Сильвера задумчивым взглядом. — Ты неплохой парень, Джон Сильвер, с командой поладил. Знаешь, как они тебя зовут?

Сильвер ухмыльнулся:

— Как не знать!

— Ну, скажи.

— Долговязый Джон.

— Точно. Долговязый Джон Сильвер. Ты и вправду самый у нас долговязый. И один из лучших, не захвалить бы. Прирожденный мореход и вояка бравый. Можешь вести за собой. Так вот, Долговязый Джон Сильвер, я задумал сделать тебя офицером. Мало того, что у тебя хватка подходящая, так ты еще читать-писать умеешь да и в арифметике силен. А это у моряков встречается не чаще, чем яйца у евнуха. Я сегодня же начну готовить тебя на третьего помощника. Что на это скажешь?

— Большое спасибо, капитан! — рука засиявшего от радости Сильвера взметнулась к шляпе в салюте.

— Ты, как я понимаю, и сейчас не лыком шит. Курс держать можешь?

— Смогу.

— Вот и покажи. Пошли к штурвалу.

Они направились на мостик. Обменялись приветствиями с вахтой, с рулевым и первым помощником.

— Дай-ка мистеру Сильверу попробовать. Курс норд-норд-вест и по возможности ближе к ветру.

Рулевой убедился, что Сильвер перехватил штурвал за торчащие из него рукоятки, и отступил назад, предоставив управление судном стажеру. Ингленд и первый помощник стояли рядом, наблюдая за действиями испытуемого.

Удержать судно на курсе — задача не из сложных, тем более что Сильвер многократно занимался этим на других судах и набил руку, навострился следить за парусами и идти по заданному курсу, не насилуя штурвал, минимальными усилиями, Однако это задача и не из самых простых, поэтому действия Сильвера вызвали одобрительные улыбки капитана и первого помощника. Команда глядела на долговязую фигуру нового рулевого.

— По парусам будут предложения, мистер Сильвер? — спросил Ингленд, слеша толкнув в бок первого помощника.

— Я бы фок-топсель выпустил, капитан, — не раздумывая, отозвался Сильвер. — Судно выдержит, а рулить легче будет.

Предложенное Сильвером выполнили, и «Виктория» действительно пошла легче, лучше слушаясь руля. Теперь уже и из команды раздались одобрительные возгласы.

— Неплохо, — сдержанно похвалил Ингленд, — Займемся теперь ходовой доской. Расскажи мне, что это за штука и с чем ее едят.

— Есть, капитан! — улыбнулся Сильвер, Так же обстоятельно, как принял, он вернул штурвал вахтенному рулевому и шагнул к колонке нактоуза, в которой размещался компас. Здесь висела на крюке деревянная плакетка с рядами расходящихся от центра отверстий, повторяющих румбы картушки компаса. Из отверстий торчали колышки, прикрепленные к доске тонкими шнурками. — Каждую четверть часа по песочным часам с кормы опускают лаг, определяют скорость судна.

— Хорошо, — кивнул Ингленд, — скажем, определили мы скорость, пять узлов. Что теперь?

— Пять узлов, четверть часа, курс норд-норд-вест… — Сильвер воткнул очередной колышек в соответствующее отверстие и глянул на капитана. — Цель этого прибора — в течение всей вахты регистрировать курс и скорость судна.

— Верно. А в конце вахты?

— В конце вахты вахтенный офицер — Сильвер повернул голову в сторону первого помощника и отдал честь, — заносит данные о скорости и курсе в таблицу. — Тут Сильвер поджал губы. — А дальше я не силен, сэр.

— Ничего, научим, — успокоил Ингленд. — Но сначала полуденные склянки…

Рында, небольшой колокол, висящий в своем особом «храме» на полубаке, издал четыре пары ударов, возвещая конец предполуденной вахты.

— Восемь склянок! Смена вахты! — заорал боцман. Застучали по палубе босые пятки, вахта правого борта сменила вахту левого, которой пришло время отдыхать. Таков порядок военного флота, и капитан Ингленд не желал иного. Тут же на мостике появился ординарец капитана с большим деревянным футляром треугольной формы. Он открыл коробку перед Инглендом.

— Сэр! — почтительно обратил на себя внимание ординарец, и Ингленд вынул из футляра сложный инструмент, конструкцию из эбенового дерева с латунными шкалами и сложной оптикой, снабженную даже крохотным телеекопчиком и всякими винтиками да барашками.

— Всем известно; Долговязый Джон, что эта штука называется квадрант, но далеко не все умеют им пользоваться. Сейчас мы с тобой начнем знакомство с этим в высшей степени полезным изобретением, а последующие уроки преподаст тебе второй помощник.

Ингленд кивнул второму помощнику, тоже державшему в руках квадрант. Вынул свой квадрант и первый помощник капитана.

— Полдень, — сказал Ингленд. — Начало судового дня, и мы сейчас… Что с тобой, парень?

Сильвер не отрывал взгляда от квадранта. И взгляд этот обеспокоил капитана. Предмет этот почему-то поверг Долговязого Джона в ужас. Видел он, разумеется, как судоводители пользуются таким инструментом, но самому прикасаться к этой походной обсерватории не приходилось. Сложность прибора буквально подавляла и вызывала панику. Есть люди, боящиеся высоты или темноты. Некоторые безосновательно трусят при виде пауков или мышей. Иные не переносят замкнутого пространства или, напротив безграничного. Долговязый Джон увидел себя на краю бездны абстрактного знания, отличного от конкретики бытия, от того, что можно потрогать, погладить или взять в руку.

— Нет, сэр, ничего. Я внимательно смотрю и слушаю. — Трусом Долговязого Джона не назовешь ни в каком смысле. Он заставил себя взять квадрант в руки, вслушивался в пояснения, послушно заглядывал, куда положено, крутил, что велено, и даже задавал вопросы.

Но все потуги были напрасными. Он так и не смог подавить в себе беспокойство. И оно перерастало в страх — Долговязый Джон боялся выказать себя неспособными опозориться перед капитаном и командой.

Позже, в капитанской каюте, когда Ингленд принялся объяснять* ему, что такое широта и долгота, как судно находит путь под куполом небесным, смятение Сильвера лишь возросло. Он вовсю пытался собрать силы, вникнуть в эти пеленги, градусы, минуты, но — никак. Голова его пухла, перегревалась, горящий обруч сжимал лоб, виски, затылок, из глаз текли слезы. А когда Ингленд, вооружившись элегантным латунным циркулем-делителем с воронеными стальными иголочками, начал объяснять счисление пути, «мертвое счисление», Долговязый Джон закачался и чуть было не рухнул замертво. Уронивший циркуль капитан едва успел подправить траекторию падения незадачливого ученика, ловко усадив его в кресло.

— Что ты, что ты, Джон? Малярия, дери ее нелегкая?

— Нет, сэр. Не могу. Не потяну я. Что угодно… За юлотом нырять… В атаку на абордаж… Что угодно…

— Погоди, погоди, не понимаю. — Капитан озадачился даже больше, чем сам осознавал. У него не было ни семьи, ни детей, а тянуло кому-то передать свой опыт, вырастить смену, что ли… Казалось, лучшего кандидата, чем этот Долговязый Джон, и не найти…

— Не могу, сэр. Ничего я в этих таблицах не понимаю.

У капитана отлегло от сердца.

— Ну, ерунда. Так каждый поначалу думает, не ты первый. Упорство и настойчивость, и все одолеешь.

И они продолжили занятия. Упорства им обоим не занимать. Они бились не одну неделю, и иногда Джону даже казалось, что он вот-вот начнет усваивать… Но на деле его обучение походило на потуги бесталанного, лишенного слуха музыканта, который пытался воспроизвести всем известную мелодию и плюхал в уши слушателей ноту за нотой, видя на лицах окружающих плохо скрываемую досаду.

— Не понимаю! — поражался капитан. — Я своими глазами видел, как ты с точностью до пенни просчитал в уме стоимость груза. Ты можешь осилить абстрактные цифры. А эту штуковину из дерева и стекла — никак.

— Груз я вижу, могу потрогать. А это же… — Сильвер в отчаянии уставился на инструмент. — Это черная магия!

Ингленд вздохнул.

— Значит, никак?

— Никак. Лучше и не пытаться.

— Ладно, быть по сему. Офицера я из тебя все равно сделаю, шлюпочного, там… оружейного, дисциплинарного… Что-нибудь придумаю. Ты способен вести людей за собой, а это главное. Но людей вести — одно дело, а кораблем управлять — совсем другое. Джентльмен и навигатор… Да, боюсь, тебе этого не достичь.

 

Глава 4

4 января 1749 года. Карибика. Борт «Элизабет»

Флинта насторожила непривычная тишина, воцарившаяся на пушечной палубе. Да еще в обеденное время… Это молчание команды могло означать лишь злостное неповиновение, граничащее с бунтом. Флинт ощутил возбуждение охотника, подкрадывающегося к ничего не подозревающей добыче. Ему доставляло удовольствие эту добычу терзать. Он бесшумно спустился по трапу и увидел всех этих идиотов, глазеющих на Бена Ганна, Вот они, кретины, разинувшие слюнявые пасти, с которых капает грог…

Блаженное мгновение! Сейчас захлопнется капкан — одно лишь его словечко заставит этих тараканов выпрыгнуть из своих панцирей. Чтобы не испортить удовольствия, лейтенант зажал клюв попугая. Интересно, чем привлек их внимание этот недоносок Бен Ганн. Чуток терпения, и он узнает. Флинта мучило любопытство, ему страсть как хотелось выяснить, что же собирается сообщить этот идиот Бен Ганн… Но Флинта понесло, и он не смог сдержать своего начальственного негодования.

— Эт-то что такое! — услышал он собственный свирепый рык. — Что затеяли? Что замышляете?

Браные мореходы ощутили себя беззащитными курицами перед клыкастой волчьей пастью. Демоны ада вонзили пылающие когти ужаса в матросские сердца. Флинт, сияющий и безукоризненный, гладкий и подтянутый, с попугаем на плече, стоял, грозно уперев руки в бока. Но от реакции моряков он пришел в такой восторг, что разразился гомерическим хохотом. Попугай заквохтал и захлопал крыльями, пытаясь удержаться на плече развеселившегося хозяина.

Флинт щелкал пальцами, притопывал ногой, не в силах успокоиться. Пошатываясь, он направился вдоль столов, рассматривая сквозь выступившие от смеха слезы глупые физиономии окаменевших олухов, дергал их за носы и ободряюще похлопывал по плечам. В этот момент самодовольство полностью овладело лейтенантом, и он уже не помышлял о дальнейших развлечениях.

Флинт казался в эти краткие минуты настолько неопасным, что некоторые особо смелые члены экипажа почувствовали, как страх ускользает из них:, испаряется, выветривается сквозь открытые люки и пушечные порты. Они даже отважились выдавить из себя улыбку. Но Бена Ганна после этого ничто не могло подвигнуть на продолжение его жуткой истории, и эта недосказанность о грязной тайне в биографии Флинта заставляла людей вздрагивать при одном упоминании его имени и смиряться под игом его произвола.

Спрингер был, конечно, не слепой. Он за всем следил с пренебрежением и ненавистью. Спрингеру стукнуло шестьдесят два. Из них полсотни лет он провел в море — со времен короля Билли, когда Господа офицеры презирали команду. Так его учили, таким он и остался. Драл матросов как Сидоровых коз, не представляя, чем еще можно заставить этих ленивых скотов шевелиться. «Элизабет», зажатая в кулаке лейтенанта Флинта, была, пожалуй, наиболее ухоженным судном из всех, которыми Спрингеру когда-либо доводилось командовать или на которых приходилось служить. Но было в облике и в повадках лейтенанта что-то, беспокоившее капитана Спрингера. Он пытался сообразить, что именно, но так: и не понял.

К сожалению, капитан оказался не в состоянии отличить извращенный садизм лейтенанта от своих жестоких, но принимаемых всеми как должное методов поддержания дисциплины. Инстинктивно он, однако, сторонился Флинта, высиживая долгие часы в своей каюге, перечитывая приказы коммодора Филипса и изучая весьма приблизительную карту, полученную Филипсом от умирающего португальца. Глаза Филипса сверкали, когда он расписывал блестящее будущее этого острова. Вторая Ямайка! Сахар и деньги, деньги, деньги… Спрингеру хотелось верить, что Филипс не ошибся. От могучего денежного водопада всегда отлетают мелкие брызги…

Помечтав, капитан заорал, потребовав бутылку, и вдруг заворчал, проклиная Флинта с его сладкими речами. Конечно, затея лейтенанта могла принести мгновенный барыш, в отличие от миражей далекого острова, которые к тому же казались особенно бесплотными, если вспомнить патологическую скупость коммодора.

Однако не ведал Спрингер, что коммодору более уже не представится случая проявить свою легендарную экономность. Жизнь Филипса оборвалась во время страшного шторма 13 февраля 1749 года, швырнувшего его эскадру на рифы напротив мыса Моран у Ямайки. Более тысячи душ прибрал Господь в ту страшную ночь. После катастрофы судьба земли Сан-Бартоломео оказалась в руках капитана Спрингера, что привело к полному забвению даже названия этого острова.

Конечно, следовало бы Спрингеру озаботиться настроением команды, дрожавшей под сапогом Флинта. Но как не увидеть множества блестящих качеств лейтенанта! Он знал каждого на борту по имени, знал характеры людей, их странности, особенности. Он отличный навигатор, к тому же аккуратен до чрезмерности: медяшки ярче солнца сияют, палубу можно языком лизать, ни пылинки, ни щербинки. А уж как люди бросаются исполнять отданные им команды — быстрее молнии!

Иные члены экипажа во главе с Билли Бонсом готовы следовать за лейтенантом Флинтом к черту на рога. Бонс — натура без особых сложностей, здоровенный бугай с собачьей потребностью в сапоге, к которому можно льнуть. Он достаточно натаскан, чтобы проложить курс и определиться с широтой. В мышцах у него недостатка не ощущалось, несогласных всегда мог убедить одним ударом кулака. Ума их катало ровно настолько, чтобы распознать таланты Флинта и им поклоняться. Неуклюжему верзиле с плоской грубой физиономией и куцей просмоленной косицей импонировал элегантный хлыщ со скользящей походочкой и волнистыми кудрями.

Недостатков же во Флинте, с точки зрения Билли Бонса, просто и существовать не могло. Откуда недостатки у кумира? К тому же и общий страх перед Флинтом Бонсу был не чужд. И он лишь добавлял сияния образу кумира.

С Флинтом все упиралось в страх. Природа распорядилась так, что при первой встрече самцы — и люди здесь не составляют исключения — мердт один другого взглядами: могу я с ним сразиться и победить? Никто не мог выдержать взгляда лейтенанта. Чем-то безумным, нездоровым, связанным с потусторонними ужасами, зияли его глаза. Этот ужас сковал и язык Бена Ганна.

У другого офицера такая особенность оказалась бы желанным средством поддержания дисциплины. Но присутствие Флинта служило тяжелой железной крышкой, наглухо привинченной к кипящему котлу. Тем более что жестокость его становилась все изощреннее и обиды жгли души оскорбленных. А капитан Спрингер, одно присутствие которого умеряло бы палаческие инстинкты Флинта, торчал в своей каюте лишь потому, что лейтенант ему, видишь ли, неприятен. Такое развитие собьггай неизбежно должно было привести к взрыву.

Но таинственный остров Филипса упредил грядущий взрыв. Пройдя по накатанным торговым путям к северу, чтобы поймать благоприятный ветер, «Элизабет» свернула на юго-запад и вышла к желанной земле. Спрингер, Флинт и даже высунувший от усердия язык и взмокший от напряжения Билли Бонс подтвердили свою славу искусных навигаторов.

— Земля! — завопил впередсмотрящий с верхушки мачты, вызвав всеобщее возбуждение.

Матросы помчались на бак, полезли по вантам фок-мачты. Спрингер вынес на палубу свою драгоценную карту. Улыбающийся Флинт приподнял над головой шляпу. Все вопили от восторга — редкое мгновение поголовного согласия и счастья.

— Якорь бросить на северо-востоке, мистер Флинт, — приказал капитан, впервые дозволяя лейтенанту заглянуть в карту португальца.

Флинт скосил глаз в грубый эскиз и оскалил зубы в ухмылке, щекоча затылок попугая, как обычно восседающего на его плече.

— Проку-то от этой карты, сэр… Ни глубин, ни пеленгов. Придется красться на ощупь.

— Ничего подобного, мистер Флинт, — оскорбился Спрингер. Он уже как-то сроднился с картой, да и Флинта терпеть не мог. — Добрая якорная стоянка, нет оснований для беспокойства.

— Гм… — Флинт покосился на физиономию Спрингера, гадая, сколько он уже успел глотнуть рому. — Но ялик с лотом вперед пустим, так ведь, сэр?

— Есть ялик! — отозвался Билли Бонс, маячивший тут же, за Флинтом, «при сапоге», и повернулся к экипажу, чтобы проорать соответствующие указания. Физиономия Спрингера побагровела.

— Отставить! — рявкнул он. — Заткните свою поганую пасть, мистер Бонс, наглая тварь. Я здесь хозяин — и сам поставлю корабль на якорь.

Флинт криво усмехнулся, а у Билли Бонса отвисла челюсть.

— Н-но… — заикнулся Бонс.

— Молчать! Или это бунт? Пушками займитесь! — И Спрингер повернулся к своему бульдогу. — Сержант Доусон, выводите людей. Вооруженная высадка, на всякий случай. — Он повернулся к Флинту и Бонсу. — На всякий случай.

Прошел час, другой, третий… Судно обогнуло северную оконечность острова, держась на внушительном удалении ог береговых скал, о которые грохотали солидные валы, взбивая фонтаны брызг и обильную пену. По берегам грелись на солнцепеке сотни черных зверей немалого размера, блестящих, как слизни. Те, кто видел таких раньше, называли их морскими львами. Вдоль берега непрерывной чередой тянулись холмы, один из них, подальше, вырос даже в небольшую гору. Деревья покрывали остров Сплошным густым лесом разных пород. Над общей лесной массой возвышались громадные сосны. Кое-кто негромко поделился с соседями соображениями, что островок маловат, чтобы стать второй Ямайкой, но в общем Настрой команды не оставлял желать ничего лучшего. Остров на глазах вырастал, раскрывая свои секреты.

— Вон там! — махнул рукою капитан Спрингер. — Видите? Бухта. Отличная якорная стоянка, сказал бы я.

Флинт направил туда подзорную трубу, вгляделся и кивнул.

— Да, место отличное. Только все же хотелось бы знать, сколько у меня под килем остается, на всякий случай…

— Чуть! — буркнул Спрингер, настолько распаленный ненавистью к Флинту, что предпочел забыть свой полувековой мореходный опыт, лишь бы только не согласиться с лейтенантом. Мало ли что этот Флинт там бормочет, пошел он куда подальше. Пусть хоть на колени падает, скотина. — Курсовые убрать, топсели на рифы! — гаркнул Спрингер команду и проворчал под нос: — Войдем как по маслу. — Он вызывающе огляделся, но возражений ни от кого не дождался. Народ отводил глаза и расходился по местам, фыркая и что-то бормоча.

На восточном побережье острова установилось относительное затишье. Бухта между низкими покатыми утесами раскрывалась где-то на Три кабельтовых. Залив представлял собой что-то вроде мятой южной вариации на тему норвежских фьордов. Вглубь он тянулся на несколько миль, окаймленный белыми и желтыми песчаными пляжами, за которыми начинались густые кустарниковые и лесные заросли. Далее от берегов рельеф приобретал холмисто-гористый характер. Здесь запросто разместилась бы и линейная эскадра.

На судне с румпельным управлением рулевой — в данном случае Бен Ганн — манипулирует массивным вертикальным рычагом, находясь под палубой на квартердеке и видя сквозь люк лишь паруса и небо. У него перед носом компас для удержания судна на курсе, но более ничего. При заходе на якорную стоянку он полагается исключительно на команды офицеров. Спрингер стоял у люка, и Бен Ганн, естественно, ожидал команд именно от него. Морская пехота тем временем выстроилась на палубе, готовая отразить нападение неведомого противника, пушкари со своими расчетами заняли места у пушек. На палубе растянули якорный канат, боцманская команда подтянулась к кат-балке, готовая снять стопоры и отдать якорь, а немногие свободные от вахты и иных дел заняли места, откуда открывались наиболее захватывающие виды на остров. Новая, неведомая земля. Может, там золото, серебро… тигры, единороги, дикари… или дикарки!!!

Земля манила, раскрывала объятия, таинственная, неизведанная. Вода была спокойной, ветер — ласковым; судно мягко скользило вперед, уверенно и достаточно быстро. Капитан Спрингер утер нос этому сосунку, показал, как ставит судно на якорь бывалый мореход… Вот капитан набрал в грудь воздуху, чтобы гаркнуть команду «Отдать якорь!»… Но в этот самый момент вся восьмисоттонная громадина из дерева, железа, брезента и парусины, меди и ее всевозможных сплавов, из пороха в бочках, сухарей, свиной и овощной солонины в бочках, ящиках, желудках… — вся эта махина внезапно и жутко замерла. Двое матросов плюхнулись за борт — ноги уперлись в дно. Хрустнула и рухнула вниз верхняя секция фок-мачты. Боцман крыл всех многопалубным матом, Флинт ехидно щерился, команда хваталась кто за что и тоже потихоньку скалила зубы, а капитан Дэниел Спрингер понял, что показал себя полным и окончательным идиотом.

 

Глава 5

1 июня 1752 года. Саванна, Джорджия

Новость о приближении Флинта облетела Саванну в считанные минуты. Каждая живая душа, если ее только не удерживали цепи, понеслась на берег, чтобы увидеть собственными глазами флот Флинта; взбирающийся против течения мутных вод реки в сорока футах под высоким берегом. Подавляющая часть тысячного населения собралась в орущую, жестикулирующую, возбужденную толпу. Солдаты-«красномундирники», черные рабы, разноцветные детишки, белые купцы, пестрые собаки, разряженные шлюхи, пьяные моряки и даже молчаливые индейцы, последние — в явном меньшинстве. Люди Флинта славились расточительством, и их пребывание в городишке всем шло на пользу.

Капитан Флинт в новом шикарном наряде вышагивал по квартердеку своего судна, его первый помощник Билли Бонс орал, рычал и ругался, подгоняя команду. Три судна бросили якоря, подняв британские флаги из уважения к Его Величеству королю Георгу Второму. Самый крупный из трех — «Морж» под командованием Флинта. За ним стояли бригантина «Шапель Ивонн» из Гавра и шнява «Эрна Ван Рейп» из Амстердама, две последние с сильно поврежденными и на скорую руку приведенными в порядок рйигоутом и такелажем.

На берегу маялся и потел в респектабельном костюме мистер Чарльз Нил, мужчина плотный, даже жирный. Разумно не приближаясь к обрыву, мистер Нил умудрился, тем не менее, встретиться взглядом с Флинтом. Последний тут же смахнул с головы шляпу и низко поклонился.

Мистер Нил выдавил из себя что-то вроде «э-э» и поднял шляпу над головой. Пыхтя и раздраженно причмокивая, он разглядывал грот-мачту бригантины. «Ясное дело, придется менять эту штуковину, иначе далеко на этой хреновине не уедешь», — качал головой мистер Нил, размышляя, во что обойдется ремонт. Почему бы этим флинтам не подумать о последствиях (под «последствиями» мистер Нил подразумевал издержки), прежде чем ломать дорогостоящее оборудование? Думают ли эти флинты вообще, что во что обходится? Пожалуй, нет, — пришел к горестному выводу мистер Нил.

— Ну-ка, парень, — обратился Чарльз Нил к рабу, затенявшему его Милость солидного размера зонтом. — Дуй поскорее назад, в винную лавку. Скажи Селене, пусть выставляет все лучшее, все столы и стулья в доме, и девиц пусть всех перемоет. А я буду, скажи ей, позже, с капитаном Флинтом.

Нил подумал о Селене. Она не подкачает. Лучшая его девица. Нил усмехнулся. Ей, пожалуй, одной и можно доверять. Всего тринадцать месяцев эта девица здесь, а он на нее целиком полагается. Хотя Селена об этом толком и не знает. И Нил подумал о Саванне, о городе… если эту дыру можно назвать городом… О единственном месте для Селены, где она могла скрыться.

Для такого человека как Чарли Нил Саванна, конечно, мерзкая клоака. Ведь он воспитан и образован, мог бы практиковать барристером в Лондоне… Ну, по крайней мере, в Дублине… Если бы не слишком горячий темперамент и не слишком скорый кулак. И тяжелый к тому же… Мистер Нил вздохнул. Надо же, Саванна и Селена — ровесники. Им по семнадцать лет. Свежекрашеный городишко на берегу реки, отделяющей Джорджию от Южной Каролины, скучный прямоугольник восемь сотен ярдов на шесть сотен, спланирован по римскому типу, квадратики-линеечки… Хижины из прибрежных сосен и крутая лестница к реке, по которой поднимаются мореходные посудины из Атлантики. Жуткая забытая Богом колониальная дыра на краю света. Затхлая и вонючая. Рассадник болезней. В срубах из необработанных бревен толкутся вперемешку люди, свиньи, лошади, куры, рабы… И все живут в постоянной опасности набегов краснокожих. Возникнут из леса, глазом моргнуть не успеешь…

«Матерь Божья! — поморщился Нил. — Это выгребная яма какая-то!»

Он пожал плечами и тут же вспомнил о плюсах. Здесь не надо постоянно оглядываться, как дома, в Ирландии. Колония короля Георга управлялась советом доверенных, и почти каждого принимали с распростертыми объятиями. Англичане, ирландцы, шотландцы, швейцарцы, немцы; даже отколовшиеся еретики и иудеи — всем дорога сюда открыта, и никто не интересуется их прошлыми грешками там, на старой родине. К примеру, не размазал ли ты по стенке святого отца-иезуита за повышенный интерес к какому-либо третьему лицу…

Лишь испанцев здесь ни под каким видом не принимали, ибо король Георг придерживался твердых воззрений насчет того, кому принадлежит Джорджия и кому она никоим образом не принадлежит. Ну, и вообще католиков не жаловали. Поэтому Кормак О'Нил несколько подкорректировал, свое имя и подверг риску бессмертную душу, раскланявшись с нечестивым протестантизмом. Теперь Нил втихомолку утешался тем, что Чарльз не самое протестантское из английских королевских имен, и надеялся, что Господь в конце концов простит его грешную душу.

Наконец, Саванна жила, кипела, росла и ширилась. Близость карибских сахарных островов способствовала торговле. К тому же открывались и многие иные возможности. Законы короля Георга просыпались в Саванне лишь по воскресеньям. А в остальные дни дела вершились на основе взаимного доверия, более благоприятного для экономики, чем любые законы. Вот и в делах со всякими флинтами Нил полагался только на взаимное доверие. Флинт доверял Нилу превратить доставляемые им суда и товары в наличность, а Нил доверял Флинту перерезать себе глотку в случае попытки обмана.

Через полчаса шумная толпа прибыла к. Ниловой винной лавке, почтительно следуя за ведущей шествие парой: Флинт под ручку с Чарли Нилом. Винная лавка представляла собой вытянутый сарай с сотней посадочных мест: длинные столы с прочными скамьями и табуретками. Земляной пол усыпан свежим песком и опилками. При сарае построены прочные флигели для хранения напитков и под кухню. В торце сарая стояли наготове, емкости с пойлом, перед ними — тоже наготове, как, пушкари перед боем, — выстроились девицы, по большей части чернокожие. Войдя в питейный сарай, Нил одобрительно кивнул Селене.

Она кивнула в ответ с достоинством, торжественно и нейтрально, как соседу мало что о ней знающему.

На самом же деле Нил мало что о ней не знал. Главное ему было известно, во всяком случае. Селена была беглой. Того пуще — убийцей. На пороге Нила она возникла с перекинутым через плечо мешком, сварганенным из простыни. Мешок лопался от тяжести золотых и серебряных изделий, похищенных из дома ее бывшего хозяина. И деньги, при ней, вне сомнения, были взяты у неостывшего трупа, сразу же после того, как она прекратила беспорядочно тыкать в него кинжалом… или пристрелила… Или, благослови, Господь, его душу, каким другим манером проводила в мир иной. Слабое юное создание, хрупкий ангел, ухлопавший мужика весом в 14 стонов. Нил не знал только, Каким способом она это совершила и как добралась до Саванны.

Иной раз Нил дивился этому обстоятельству. Как мелкая шестнадцатилетняя дрянь умудрилась провернуть дельце, которое по силам разве что прожженному рецидивисту? Сбежала без плана действий во тьму ночную, в дикую местность, по которой рыщут кровожадные краснокожие каннибалы, имеющие особую склонность к длинноволосым женским скальпам. Да и белокожие здесь не лучше. Как и везде, впрочем. Каким-то образом Селена оплатила путь, если не деньгами, то иной валютой, которой Господь снабдил «слабый» пол, дабы вводить во искушение пол «сильный». А у нее этой валюты навалом. Просто куколка, и мордашкой взяла, и всем остальным… У любого слюни потекут.

— Ладно, ладно… — одернул он себя. Нилу уже за шестьдесят, так что женские прелести стали ему не по зубам. Его нежные мысли и заботы посвящены исключительно угловатому денежному ящику. Короче, он принял Селену… вместе с ее деньгами, сделал своей законной собственностью, обезопасил всеми необходимыми официальными бумагами, перекрасил волка под невинную овечку.

И вот она ведет его в винный сарай и отдает уже честно заработанные деньги. И все в его заведении, как Чарли Нил и ожидал, готово к приему гостей. Есть и что выпить, и чем закусить. Откупорены бутыли, вскрыты бочки. Дым валит из очага, повара кромсают свинину, потрошат рыбу. Оконные ставни распахнуты, пропускают свежий воздух, за окнами болтается парусина, отражая атаку жаркого солнца. В углу уже наяривает домашний оркестр: две скрипки, три дуделки, блестящая труба и мулат-барабанщик.

Королями вплыли в сарай Флинт и Нил, сопровождаемые Билли Бонсом и обладательницей самого пышного бюста во всей Саванне, никогда ни с кем не делившей ложе, ну разве что с настоящим джентльменом, посулившим щедрое вознаграждение. Далее следовали господа судовые офицеры, команда — вот уже и сесть некуда.

И сразу начался бедлам. Селена и ее девицы носились что твои белки, выполняя все законные желания посетителей и едва успевая отбиваться от незаконных, увертываясь от похотливых лап и шлепая по ним на бегу. Вино и жратва в глотки, деньги в кассу — сплошная идиллия. Гости заказывали музыкантам песни и с энтузиазмом подпевали так, что аж стены дрожали. Кому была охота, могли и сплясать меж столами. Переполненные мочевые пузыри опорожнялись в углах, вспыхивали ссоры и драки, свиньи подбирали объедки. А кое-где, спрятавшись под столами, уже совокуплялись лихие мореходы и местные девы радости — аж посуда над ними, на столешницах, тряслась и звенела. Зрители, сунув головы под столы и выпятив зады наружу, зычно подбадривали актеров.

Нила и Флинта обслуживала сама Селена.

— О, Селена! — Нил принял от нее ромовый пунш.

— Мистер Нил! — поклонилась она хозяину. — Сэр! — Такой же поклон Селена адресовала Флинту, шикарному разряженному кавалеру, каких она еще и не видывала.

— Дорогая! — засиял улыбкой Флинт.

Нил же все примечал, взвешивал и раздумывал.

— Поласковей, поласковей с капитаном, — поучал он Селену, но у нее работы было выше головы, тут уж не до ласк, улыбнуться толком и то некогда.

Оглядеть капитана и его команду Селена, впрочем, успела. И увиденное ей понравилось. Они на удивление были молоды. Если не считать офицеров, всем едва за двадцать. Загорелые, задубелые, разодетые для отдыха на берегу: белые штаны, башмаки с пряжками, яркие рубахи и чулки, головы обвязаны шелковыми платками. У всех татуировки, в ушах золотые серьги, и на каждом — целый арсенал оружия.

Но главное, что отличало их от обычных торговых моряков, — даже не пистолеты и клинки, а создаваемая ими особая неспокойная атмосфера. Саванна в пятидесятые годы XVIII столетия место не для слабаков, но и по местным стандартам «цыплятки» Флинта казались «коршунами». Однако нынче все они пребывали в добром настроении и за пару часов надрались до бессознательного состояния. Веселье затихло, Флинт и Нил удалились обсуждать дела, Селена и ее команда принялись разгребать свинарник, в который превратился питейный сарай. Селена заскочила в кладовую, чтобы пересчитать бутылки, и услышала сзади звук шагов. Обернувшись, девица едва не подпрыгнула, увидев перед собой совершенно трезвого мужчину в чистой, незагаженной одежде. Прежде она его не видала. Это явно не одна из тех пьяных свиней, которые очнулись и поднялись на задние копыта, чтобы поискать еще пойла.

Она оглядела незнакомца и нахмурилась. Селена узнала его. Уж о ком, о ком, а о нем она наслышана.

Селена и флинтовых головорезов увидела сегодня впервые, однако в Саванне о них частенько поговаривали, так что поневоле узнаешь — да и Чарли Нил, тесно связанный со своей опасной клиентурой, просвещал девушку. У этой публики сегодня один главарь, завтра другой. Поэтому Нил старался держаться в курсе событий, вникать в дрязги, свары и заговоры внутри этого сообщества.

Потому-то Селена и поняла, кто перед нею. Длинный, светловолосый, широколицый; глаза большие, умные. Очень аккуратный. В общем, такого ни с кем не спутаешь.

Вошедший отвесил Селене придворный поклон, расписавшись в воздухе шляпой.

— Джон Сильвер к вашим услугам, мэм.

— Долговязый Джон! — вырвалось у нее. — Вас называют Долговязым Джоном, так?

— Совершенно верно, мэм, он самый. Ловко вы меня вычислили. — Он не переставал улыбаться. — Ладное вы создание, сударыня, ловко скроенное. А по речи судя, так самая настоящая леди. Дивлюсь я, как такое могло случиться?

Селена на этот чреватый неприятностями вопрос ответила своим вопросом.

— Долговязый Джон Сильвер. Вы тот самый, которого боится капитан Флинт?

— Да благословит Господь вашу невинность, — в ужасе воздел руки Сильвер. — Откуда столь прелестное существо почерпнуло эти клеветнические измышления?

— Вся эта шушера так болтает, — кивнула Селена в сторону питейного зала.

— Ай-яй-яй — как-то обреченно покачал головой Долговязый Джон, как бы получив удовлетворительное, но не радующее его объяснение прискорбного факта. — Конечно же, бедные ребята… — И он принялся загибать пальцы, называя имена «бедных ребят»: — Джордж Мерри, Бешеный Пью, Черный Пес… — Он нахмурился, как пастор, незадачливые ученики которого никак не могут освоить катехизис. — Даже высокочтимый мистер Билли Бонс… Многие из моих добрых друзей не умеют держать язык за зубами, опрокинув в себя бутылку-другую.

Улыбка доброго дядюшки вернулась на его физиономию, он опустил руку на обнаженное в соответствии с модой плечо Селены и нежно его погладил.

— Не верьте, не верьте этим клеветникам, дорогуша.

Селена, не разделяя его благодушия, стряхнула с плеча крепкую мужскую руку. Она силилась понять, чего этому типу надо от нее.

Долговязый Джон прищурился и слегка склонил голову к плечу.

— Кстати, раз уж мы об этом случайно разболтались… О чем эти пустобрехи там трепали? И почему славный капитан Флинт, храни его Всевышний, должен меня бояться?

— Потому что вы хотите отнять у него корабль, — сообщила она то, что сама лишь недавно услышала из многих нетрезвых уст.

— Чтоб меня черти на куски разодрали! — в ужасе закатил глаза Долговязый Джон — Сердце кровью обливается! Слышать такую клевету из милых уст невинного дитяти! Я-то, бедный, сил не жалеючи, тружусь, стараюсь, чтоб только капитану угодить…

Селену зачаровала игра мимики и жестов собеседника. Она чуть было не поверила, что он сокрушается совершенно искренне, но Сильвер вдруг шагнул, оказался к ней вплотную и провел рукой по ее щеке. Она попыталась выскользнуть, вдруг поняв, чего он от нее хочет, однако путь к бегству оказался отрезанным. Долговязый Джон зажал «невинное дитя» в угол.

— В любой момент я могу доказать преданность моему дорогому капитану, — продолжал он болтать, уже прижав Селену к себе. — Ибо ежели я чего пожелаю, то и беру, дорогуша.

— Кишка тонка! — снова повторила она то, что слышала у столов. — Потому что вы не умеете ни курса проложить, ни с циркулем обращаться, ни с квардадром… или как его там…

Физиономия Сильвера исказилась, как будто Селена сунула ему раскаленную докрасна кочергу в причинное место.

— Да брось ты! — выдохнул он.

— Да! Слабо тебе! Это работа для джентльмена. Вот капитан Флинт джентльмен, а ты нет. Так-то!

— Флинт? — взвизгнул обиженный Сильвер. — Флинт дже… Ай! Ой, не могу, держите меня!

— Да, — булькнула Селена, но голоса своего не услыхала. Сильвер оглушительно хохотал, держась за нее, чтобы не свалиться от такой сногсшибательной новости.

 

Глава 6

30 января 1749 года. Остров

Матросы жгли капитана взглядами. Судно прочно увязло в песке. Капитан Спрингер побагровел, надулся, задохнулся. Не обладал он ни умом, никаким-либо дарованием, ни даже склонностью к своей профессии. На палубе оказался по воле отца-моряка, а всему, что умел, научился по принуждению, из-под палки, тяжким трудом.

Благодаря ожесточенной храбрости в бою и удаче в мирное время он продвинулся по службе намного дальше, чем сам ожидал, но насчет своих способностей не заблуждался. Не дрогнуть под огнем противника да удерживать в повиновении подпалубную публику, с грехом пополам курс проложить к месту назначения… — вот и все, пожалуй. Куда ему до изощренного навигационного таланта Флинта! Да-да, это все Флинт! Капитан вдруг ощутил себя жертвой заговора этого хлыща. Что ж, если Спрингер напортачил, пусть отвечают другие.

— Суки драные! Недоумки палубные! — заорал он, никого особо не выделяя. — Крысы сухопытные, черви гальюнные! — И так далее, не обращая никакого внимания на отчаянные вопли матросов, выкинутых могучим толчком за борт и барахтающихся на мелководье. Утонуть они здесь не могли, но перепугались изрядно. Спрингер поливал грязью команду и всех святых, переваливал ответственность, лишь углубляя презрение и ненависть команды к собственной персоне.

— Сержант Доусон! — завопил он, ибо закономерно напрашивался переход от слов к действиям. — Извлеките этого иридурка-рулевого, и я поджарю его на решетке люка в течение пяти минут. И этих придурков впередсмотрящих… И этих придурков, которые за бортом вопят… И!. И…

Он огляделся в праведном гневе, и каждый мудро <>пустил глаза пред пылающим взором залитых ромом глаз старого пьянчуги. Один, однако, замешкался.

— И этого ублюдка! Наглая скотина! Выпялился на капитана!

Ох, на опасную тропу ступил капитан Спрингер.

Прежде всего, исполнение всяческих дисциплинарных воздействий на судне возлагается на боцмана и его команду. Привлечение морской пехоты — прямое личное оскорбление каждого моряка, равно как и правление штыком и мушкетом. Хуже того, Спрингер решил отхлестать Бена Ганна, рулевого, человека, всею командой уважаемого, — к тому же не за тяжкий проступок, а без всяких оснований, без всякой с его стороны вины. Бен Ганн физически был не в состоянии увидеть опасность, угрожающую судну.

Спрингер громоздил глупость на глупость, прискорбную нелепость на полный идиотизм. Согласно приказу капитана пятерых его подчиненных, одного за другим, обнажив до пояса, привязали к решетке распахнутого люка и отхлестали на глазах у возмущенной команды, искоса посматривающей на Спрингера и на мушкеты морских пехотинцев. Последние, кстати, тоже вовсе не радовались идиотским выходкам старою придурка. Ошкуренного Бена Ганна сняли с решетки в полубезумном состоянии. Разум его пострадал от нелепости происходящего больше, чем тело от физических мук.

Не преувеличивая, можно сказать, что «Элизабет» стала средоточием бед. Настроение упало еще сильнее, чем во время буйства лейтенанта Флинта. Тогда на судне хоть изредка слышался смех; иной раз, правда, истерический. Таким образом, причиной всему, что впоследствии приключилось на этом острове, стал исключительно капитан Спрингер. Взрыв назревал, но до поры признаки его приближения в явном виде не проявлялись. Более злободневной оказалась потребность вернуть судну плавучесть.

Первым делом Спрингер попытался стащить его с отмели. Теоретически тут не было ничего сложного. Завести перлинь за ствол какого-нибудь многовекового великана на берегу и согнать команду к кабестану — вот и вся недолга. Боцман орет, команда гнет спины, и судно дюйм за дюймом сползает с песчаной банки.

Но злая звезда «Элизабет» вмешалась и в эту отлаженную работу. И дерево нашли на берегу подходящее, но проклятая посудина не двинулась с места, как ми усердствовали матросы. В немалой степени благодарить за это стоит Спрингера, совершившего свой «подвиг» на высшей точке прилива, так что ни дюйма уровня воды выгадать не удалось. С каждым отливом «Элизабет» увязала в песке все глубже. И с каждым приливом Спрингер выдумывал новый фокус, столь же бесполезный, сколь и предыдущие.

— Бортовой залп двойным зарядом, растрясем эту старую стерву! — орал Спрингер. Остров подпрыгнул от грохота пушек. Все на острове, казалось, сместилось, покосилось — кроме «Элизабет». Она осела егце глубже.

— Стеньги долой! Шлюпки спустить! Пушки на берег!

Но и попытки облегчить судно не принесли результатов. На берег свезли весь резерв леса, запасной рангоут, продовольствие. Принялись разбирать штатный рангоут и снимать паруса. От судна остался лишь оголенный корпус, но и его пустую скорлупу не смогли сдвинуть с места усилиями команды. Все основательнее засасывал опустевшую посудину донный песок. Спрингер в отчаянии грыз ногти и суставы пальцев. Офицеры глядели на него с нескрываемым презрением, взгляды команды были исполнены пламенной ненависти и страха, вызванного перспективой остаться на этом проклятом острове до конца дней, своих. На берегу, повыше линии прилива, уже раскинулся и пустил корни импровизированный палаточный городок-склад, Спрингер, разумеется, переживал, в глубине души сознавал свою вину и злился, но впервые за всю свою долгую и непростую карьеру не знал, как поступить.

Лейтенант Флинт, развлекавшийся в последние дни главным образом наблюдением за муками своего шефа, почуял приближение нужного момента. Улыбаясь, он шептался с попугаем, одобрительно вертевшим головой и чистившим перышки.

— Позвольте, сэр? — с робким и почтительным видом обратился Флинт к капитану.

— Мачту тебе в зад, — проворчал Спрингер, даже не оборачиваясь. — Если бы не ты…

— Как можно, сэр! — ужаснулся Флинт. — Я бы предложил…

— Подавись своими яйцами! — тявкнул Спрингер.

— Ай-яй, сэр… — укоризненно покачал головой Флинт. — А ведь мы бы могли еще добраться до Портсмута и доложить коммодору о блестящем выполнении приказа.

— Что? — Спрингер с подозрением покосился в сторону лейтенанта — Издеваешься? Не видишь, что она сидит в жопе по уши! — Спрингер топнул, как будто стараясь загнать судно в песок еще глубже.

— Бы совершенно правы, сэр, судно увязло безнадежно, — почтительно поддакнул Флинт. — Пропало судно. Но что мешает скроить из него новое? Люди есть, материала хватит, инструмент имеется. Для того, чтобы сладить посудину, на которой можно добраться до Кингстона на Ямайке, а тем более до Испанской Америки, точно хватит.

Спрингер вскинул голову и уставился на наглого мерзавца. Сначала с облегчением, потом с завистью, наконец — с ненавистью. Почему эта очевидная мысль не пришла ему самому в голову?

— Полагаю, сэр, вы могли бы созвать людей и объявить им о своем решении, а также наградить их двойным грогом за труды.

Билли Бонс, как всегда маячивший позади лейтенанта, ясно давал понять, что команда не останется в неведении, кому пришла в голову эта спасительная идея постройки нового судна — как и мысль о двойном гроге.

— Ты мне как кость в горле… — с горечью пробормотал Спрингер. — Все твои происки… Козни…

— Ни в коем случае, сэр — Флинт позволил себе намек на ухмылку, ибо ни о каких кознях не было и речи. Во всяком случае, до сих пор. Теперь же лейтенант ясно увидел, что момент для козней самый подходящий. Выбора, однако, у капитана не оставалось. Он приказал свистать всех наверх, произнес речь, завершил се обещанием двойного грога и выслушал восторженный вопль команды, воодушевленной перспективой грядущего возвращения домой и предстоявшей попойки. Двойной грог означал полную пинту морского рома на глотку, а кого оставит на ногах такое душевное изобилие?

Следующие два дня оказались для команды счастливейшими за долгую службу, ибо первый из них народ провел в бессознательном состоянии, а весь второй день приходил в себя. На третий день Флинт, Билли Бонс и боцманы приводили команду в чувство с помощью линьков с туго завязанными узлами, смоченных в соленой воде для придания удару вящей убедительности. Повеселились, и будет. Пришла пора воплощать в жизнь капитанский (то есть лейтенанта Флинта) план.

Плотник повел своих людей рубить лес для сооружения верфи и самого судна. Артиллерист организовал изготовление кранов, дерриков и иных необходимых для работы подъемных приспособлений, затем на манер капельмейстера принялся дирижировать хором двух десятков впрягшихся в пушку матросов, которые, распевая, затащили., орудие на макушку торчавшего неподалеку утеса. Постепенно все пушки распределили по позициям для обороны подступов к лагерю с суши и моря.

Половину морских пехотинцев придали одному из мичманов, который отправился исследовать остров на предмет обнаружения возможных опасностей. Оставшиеся под руководством сержанта Доусона заняли позиции по периметру лагеря, готовые к отражению любой вражеской атаки.

В лагере наладился какой-то распорядок дня. Кок с помощниками занимался продуктами и приготовлением пищи. Ответственный за вино и воду заботился о том, чтобы хватало, в первую очередь, питьевой воды. Корабельный хирург вытаскивал занозы и зашивал рабочие раны. Парусных дел мастер перекраивал старые паруса «Элизабет» на новый лад по чертежам, составленным лейтенантом Флинтом Боцманская команда разбирала старый корпус и сортировала материал и имущество по береговым складам. Часть народу отправили под командой еще одного мичмана вокруг острова с заданием снимать координаты и промерять глубины, чтобы составить точную карту.

Фактическим хозяином на острове стал, разумеется, лейтенант Флинт, с энтузиазмом применявший порку для поддержания рабочего настроения и изобретавший все новые и новые наказания для тех, кто ему по каким-то причинам не приглянулся.

— Три дня без воды, родной мой, — возвестил Флинт боцманмату, уронившему ядро и раздробившему себе пальцы ноги. Флинт расценил это преступное деяние как умышленное членовредительство.

— Линьки обоим и пусть дерут друг друга, пока один из них не свалится, — приказал Флинт и повернулся к двоим матросам, уронившим компас за борт лодки на двадцатисаженную глубину, — Приступайте, ребятушки, с Богом, и уж постарайтесь, родимые. Кто сильнее врежет, сам меньше получит.

Богатой фантазией наградила природа лейтенанта Флинта.

— Кляп этой рыбке в пасть и привязать к столбу на солнышке, пусть повялится.

— Лишить грога до прибытия в Англию.

— Две ночи спать не давать.

— Башку опустить в воду и не выпускать до счета «пятьдесят».

— Играем во «флинтики» или две дюжины.

Попугай Капитан Флинт, за отсутствием грот-мачты, значительную часть дня проводил теперь на ветках ближайших уцелевших деревьев.

Будь на месте Флинта любой нормальный человек, руководимые им люди осознали бы очевидную необходимость выполняемой работы. Они отдавали бы этой работе, направленной на избавление их от островного плена, все свои силы и умение. Увы, Флинт не мог отказаться от своих злобных затей. А капитан Спрингер пуще прежнего ломал голову, размышляя, что с этим Флинтом не так. Теперь думать ему мешал груз вины. Надо же, угробил судно и не сообразил, как выбраться из тупика! Капитан почти не вылезал из своей палатки, осушая бутылку за бутылкой, топя горе в спиртном и предоставив все своему старшему помощнику. Лишь изредка Спрингер вылезал на свет божий, когда его понуждал к тому Флинт.

Одно из вторжений Флинта в капитанскую палатку произошло через три недели после неудачного прибытия на остров. Жара давила неимоверно. Палатка капитана скрывалась от солнца под деревьями, но зной душил и в тени. В самые жаркие часы все работы прекращались, умолкал перестук топоров и молотков, загонявших нагели в деревянные конструкции, затихали вжиканье стругов и звон пил. Команда валилась с ног, все засыпали, кроме тех бедолаг, которым доставалось стоять вахту. Спрингер храпел в своей подвесной койке, распахнув рубаху, в широких штанах, босоногий, с блестящим от пота лицом.

Две фигуры прошуршали по белому песку и скрылись в палатке Спрингера. Флинт и Билли Бонс. На плече Флинта восседал его всегдашний спутник, попугай.

— Прошу прощения, сэр! — заорал Флинт, перекрывая капитанский храп, и постучал в поддерживающий палатку шест так, что парусина закачалась.

— А? Что? — промычал капитан, просыпаясь. Флинт молча глянул на Билли Бонса и кивнул в сторону кучи пустых бутылок под капитанским гамаком. Бонс понимающе поджал губы. Они очень, очень сблизились, эта двое, лейтенант и его помощник.

— Прошу прощения за беспокойство, капитан — Флинт приблизился к капитану Спрингеру, подняв руку с рулоном бумаги.

— Будь ты проклят, окаянный, — ворчал Спрингер. — Ни днем, ни ночью., Сука, хорья струя, понос кровавый… — Капитан сомкнул пальцы на латунной рукояти пистолета и ощутил его успокаивающую тяжесть.

Заметив это движение, Флинт криво усмехнулся. Ненависть исказила распухшую физиономию капитана, зубы его скрипнули. Он люто ненавидел Флинта, не понимая, почему. Однако рука капитана замерла на пистолете. Долгая служба привила ему законопослушание и дисциплинированность, и он не мог со спокойной душой всадить пулю в голову офицера, да еще при исполнении служебных обязанностей. Соображал он, однако, туго, толком не проснувшись, совершенно не протрезвев и едва удерживая налитые свинцом веки в разлепленном состоянии.

— Вот карта, сэр. — Флинт предъявил капитану Спрингеру завершенную карту острова. — Я взял на себя смелость присвоить наименования наиболее заметным ориентирам. Вот эта горка, к примеру, — он ткнул в карту пальцем, — Подзорная Труба. Эта — Бизань-мачта. Бот этот заливчик — бухта Северная, и так далее. Вот здесь, чуть южнее, более удобное место для высадки, только теперь это уже не испробовать, — Он снова оглянулся на Билли Бонса.

— Сдохни, сволочь, — промямлил Спрингер заплетающимся языком. — Ты… Ты… — далее последовало что-то уже совершенно неразборчивое.

— Рад, что вам понравилась карта, сэр, — саркастически усмехнулся Флинт. — Ибо я вычертил ее собственноручно — Он свернул карту и раскатал второй рулон. Этот лист украшало изображение малотоннажного шлюпа, который как раз сооружала плотницкая команда — Но я смею беспокоить вас по другому вопросу. — Он подсунул эскиз под нос капитану. — Вот наша крошка «Бетси», сэр. Шестьдесят тонн, две мачты, в общем, скорлупка — прелесть, — Он метнул быстрый взгляд в сторону Билли Бонса и продолжил: — Шесть пушек и четыре десятка человек. Самое большее — пятьдесят. Большего размера судно нам не осилить, как на духу вам заявляю, сэр.

— Сгинь, сатана, — пробубнил Спрингер и тут же захрапел.

— Таким образом, большинству придется остаться на острове, сэр, — почтительно продолжил Флинт, как будто не замечая храпа и не повышая голоса. — Остаться и дожидаться помощи. «Бетси» за нею и отправится.

Все так и обстояла, Флинт знал об этом с того самого момента, когда вместе с плотником приступил к работе над проектом нового парусника. На создание судна большего размера не хватило бы возможностей как импровизированной верфи, так и строительной команды. Да и дерево «Элизабет», с грехом пополам служившее в старом корпусе, порой рассыпалось в труху при разборке. Плотник поклялся помалкивать — под страхом смерти от руки Флинта. К тому же лейтенант соблазнил его обещанием включить в экипаж «Бетси».

Но уже размеры стапеля насторожили самых умных членов команды, а от них правду узнали и самые глупые и невнимательные. Флинт же развивал ситуацию в соответствии со своими хитроумными планами. Любой порядочный офицер собрал бы команду, разъяснил обстановку, и любая команда поняла бы невозможность иного расклада. Но лейтенант Джозеф Флинт далек был от честности и порядочности. Соответственно, планы и действия его также изобиловали приемами подлыми и аморальными.

— Благодарю, сэр, — поклонился Флинт. Спрингер хрюкнул, дернулся и снова захрапел. — О! Ужас, ужас! Опасная игрушка… — Флинт вынул из-под ладони капитана пистолет и повернулся к Билли Бонсу. — Давай сюда свою жвачку, Билли. — Он вытянул ладонь ко рту Бонса.

— Чего? — не понял Бонс

— Не «чего», а «чего, сэр». Плюй мне в руку живо.

— Мне плевать… в вашу руку… сэр?

— Живо!

— Я не… Есть, сэр! — Бонс опасливо заглянул в глаза Флинта и не посмел ослушаться. Он склонился над ладонью лейтенанта и вывалил из пасти темно-бурую кучу пережеванной, размолотой в труху табачной жвачки, обильно смешанной со слюной. Флинт без малейшего признака отвращения глянул на полужидкую массу, помял ее, загреб стволом пистолета песку с пола палатки и запечатал сверху вязкой и липкой табачной замазкой. Обработанный таким образом пистолет Флинт ловко, не обеспокоив капитана, вернул ему под бок.

— Вот так, — сказал он спокойно и вытер руки о рубаху Билли Бонса. — На всякий случай.

— Так точно, сэр, — отозвался Билли Бонс.

Они вышли из палатки и зашагали к берегу, под лучи палящего солнца.

— Завтра начнем строить блокгауз, Билли. И ты пустишь слушок, что капитан Спрингер скоро нас покинет.

Бонс вздрогнул, облизнул губы и засипел. Он собрал всю храбрость и отважился высказать свои соображения:

— Так ведь… Ох, риск… Большой риск, прошу прощения… — проблеял Бонс и добавил: — Капитан. — Это последнее словечко, наиболее почетное в его словаре, он использовал в качестве защиты, как будто руку поднял над головой в ожидании удара.

— Билли, цыпленочек, — произнес Флинт ласково, но не поворачивая головы к Бонсу, а рукой ероша перья большой зеленой птицы на своем плече. — Не надо больше обсуждать моих приказов. Никогда. Если, конечно, хочешь остаться в живых. Ты меня помял?

Бонс навесил на свою могучую фигуру не меньше оружия, огнестрельного и холодного, чем Флинт. Билли был намного выше лейтенанта, шире его в плечах, а руки его — вдвое толще. И храбрости ему не занимать, не боялся он появляться на нижней палубе без сопровождения боцманской команды, не боялся встрять в драку и разнять буянов. Но тут Билли Бонс затрясся от ужаса. Он прибегнул к испытанной защите членов экипажа, мгновенно выпалив:

— Так точно, сэр!

 

Глава 7

1 февраля 1750 года. Испанская Америка

Шлюп Его Католического Величества «Эль Тигре» перерезал курс вражеского парусника, осыпая его ядрами двойного заряда всех поочередно бортовых пушек и выбирая для каждой пушки свой момент выстрела.

Десять пушек грохнули и отъехали от борта, выплюнув громовые клубы дыма. Десять длинных пламенных языков лизнули обшивку жертвы, двадцать железных ядер вырвались в воздух, некоторые пролетели мимо и плюхнулись в воду — даже на таком близком расстоянии пушкарям трудно попасть на ходу в движущуюся цель. Но больше половины испанских ядер нашли для себя уголки в корпусе и надстройках «Бетси». На корме, окруженный осколками, обломками, мертвыми и умирающими матросами, орал на команду с целью поднятия ее боевого духа капитан Джозеф Флинт, славный мятежник, завершивший восьмой месяц своей пиратской карьеры.

Карьера получилась беспорядочной, суматошной, богатой взлетами и падениями.

Да, он захватил не один испанский приз, грабя и учиняя резню. Набрал золотишка, и немало, мог и похвастать, если б было перед кем. Но половину людей своих он потерял в заговорах и расправах с участниками бунтов, причиной которым был сам Флинт. Со своими недостатками, к тому же невообразимо разросшимися, он ни в коем случае не подходил на роль лидера. Следуя древнему девизу «разделяй и властвуй», он эффективно разделял подчиненных, но власть его неизменно сводилась к стравливанию матросов друг с другом. Он понимал, что даже если испанский флот не изловит его, то очень скоро до его глотки доберутся собственные люди. Однако Флинт не мог ничего с собой поделать, к тому же в данный момент его занимали иные заботы.

Вот уже с добрый час колошматил «Эль Тигре» бедную «Бетси». Испанец крупнее, лучше оснащен и вооружен, на нем отлично обученная и более дисциплинированная команда. Главная забота испанского капитана — вымести палубу «Бетси» так, чтобы не осталось никого, кто мог бы оказать серьезное сопротивление. Или он поставил себе целью уничтожить противника, а не захватить его?

— Сдаваться надо, капитан! — сквозь грохот пушек проорал Билли Бонс в ухо Флинту. Посеревший со страху Билли скрючился, как будто хотел слиться с палубой, чтобы очередное испанское ядро не задело его монументальную фигуру.

— Сдаваться? Сдаваться донам? — Флинт истерически засмеялся.

— Побили нас, кэп. — Не поднимая головы, Билли огляделся.

Палуба разворочена, везде валялись убитые и раненые. Пушки опрокинуты, фок-мачта хрустела пересохшим сухарем и шаталась. Оставшиеся в живых матросы озирались, шарили вокруг обезумевшими взглядами, как будто высматривая, куда спрятаться от этого ада. Похоже, они уже близки к тому, чтобы удрать в трюм, к крысам. Флинт взмахнул саблей.

— Трусов на месте! — На него глянули как на лунатика, но тут же забыли о капитане — грохнул пушечный выстрел, и фок мачта свалилась за борт в путанице снастей и парусов.

Команде «Эль Тигре» это явно пришлось по вкусу. Испанские матросы дружно завопили. Их судно пронеслось мимо «Бетси», будто волк, который присматривается, как поудобнее перегрызть жертве глотку. Лейтенант де Кордова, капитан «Эль Тигре», начал разворот, чтобы повернуть к «Бетси» бортом с неразряженными еще пушками. С маневром он переусердствовал. Можно также сказать, что ему не повезло. Оверштаг не получился, судно вышло из ветра, паруса «Эль Тигре» захлопали, капитан в досаде топнул ногой и заорал на команду, срывая злость и спешно выправляя ситуацию.

Ухватившись за этот шанс на спасение, Флинт заставил своих трусов освободиться от фок-мачты и направить «Бетси» по ветру на остатке парусов. Беспомощно пробултыхавшись несколько минут, «Бетси», наконец, неуверенно поковыляла. Не проползла она и мили, как испанец выправил положение и бросился вдогонку. Матросы Флинта рванулись к люкам, но бравый капитан рубанул саблей по первому же подвернувшемуся под руку, и остальные сразу вернулись к исполнению своего священного долга… Надолго ли?

— Пропали мы, кэп, — проныл рядом Билли. — Не уйти нам.

— Билли, радость моя, — бросил ему Флинт. — Еще раз это услышу, покажу тебе, какого цвета твоя печень, клянусь.

Бу-бум-м-м! — грохнула пушка. Но это не курсовая пушка испанца. Все головы повернулись в сторону крупной быстроходной шхуны, приближавшейся с севера. До нее оставалась всего миля, и расстояние быстро сокращалось. Наблюдатели ее не заметили — покойники плохо видят, — а остальным было не до горизонта, они и на противника-то поднять глаза боялись.

— Бог и дьявол! — крикнул Флинт. — Видишь флаг?

— Лопни мои глаза, черный, как и наш! — изумился Билли Бонс.

Фок- и грот-мачты шхуны венчали развевающиеся на ветру черные флаги, на каждом изображены человеческий череп и скрещенные сабли под ним. Шхуна взяла курс на «Эль Тигре», капитан которого отвернул от «Бетси» и направился навстречу новому неприятелю.

Силы противников казались примерно равными. Парусники почти одинакового размера, с равным числом пушек и членов экипажа. Приблизившись на расстояние пушечного выстрела, новый пират сбавил скорость и затеял перестрелку с испанцем, стараясь занять выгодную позицию для бортового залпа. Той же тактики придерживался и лейтенант де Кордова. Осторожные противники сожгли уйму пороха, не добившись никакого толку. Ни один не хотел подвергать себя повышенному риску.

Это прощупывание продолжалось несколько часов, в течение которых «Бетси», не принимая участия в схватке, успела снабдить пень, оставшийся от фок-иачты, реем-поперечиной с навешенным на нее прямым парусом. Кое-как расчистили палубу, выправили пушки, разобрались с задачами остатков экипажа, больше боявшегося Флинта и Бонса, чем испанцев, И вот «Бетси» шаткой походкой поплелась по ветру в сторону дуэлянтов, которые лениво переплевывались ядрами.

Флинт направил свое судно в единственно возможном направлении, ибо покалеченная посудина могла следовать с грехом пополам, лишь придерживаясь ветра, Флинт намеревался пройти мимо сражающихся кораблей, между ними — как придется, — лишь бы подальше убраться от этого проклятого места. Но лейтенант де Кордова увидел то, что увидел: к нему приближался еще один противник под черным флагом. Двое на одного!

Де Кордова опустил голову, вздохнул и попросил прощения у Господа и у христианнейшего короля. Боезапас истощен, ни пороху, ни ядер не осталось. Пушки раскалились так, что под ними дымились лафеты. Люди устали, с ног валятся, и если дойдет до абордажа… Лейтенант де Кордова еще раз вздохнул и вышел из боя. Он утешал себя тем, что это печальное решение, хотя и казалось оно на первый взгляд трусливым, по здравом размышлении нельзя не признать мудрым.

У Флинта и его команды с души свалилась страшная тяжесть. Они избавились от верной гибели. Пираты завопили от радости — и услыхали ответные торжествующие возгласы со шхуны под черным флагом. Эти крики их несколько отрезвили. «Эль Тигре» удалялся к горизонту, стремительно уменьшаясь в размере, а со шхуны спустили катер, в котором шустро собрался экипаж, и посудинка понеслась к «Бетси».

Тут каждый на «Бетси» призадумался, спаслись они или угодили в лапы другому зверю. Ясное дело, испанцы, скорее всего, перевешали бы всех или почти всех без долгих разговоров. Но чего ждать от этих? Конечно, суда одного флага приходят на помощь друг другу, если это, скажем, флаг короля Георга. Но черный флаг с черепом… Флинт стоял, закусив губу, и следил за приближением катера. Уж он-то точно не стал бы помогать никому на свете. Но не вступать же в новое сражение! Даже этот катерок быстроходностью превосходил искалеченную «Бетси». Вскоре он уже стукнулся о борт, и посланники победителя полезли на судно Флинта.

Первым ступил на палубу долговязый блондин, солома волос которого водопадом ссыпалась из-под шляпы. Длинные руки, длинные ноги, живое лицо. Сразу видно боевого командира. Долговязый оглядел «Бетси», прикинул ущерб, покачал головой. Флинт шагнул к нему навстречу, и блондин перевел взгляд на капитана судна.

— English? Franqais? Portuges? — спросил он.

 

Глава 8

1 июня 1752 года. Джорджия, Саванна

Долговязый Джон дико ржал, но вполглаза все же наблюдал за девицей. У него аж нутро свело от того, что он услышал. Джон едва удержался на ногах от такой новости: Флинт — джентльмен! А с каким видом она это произнесла! С какой невинной убежденностью! Весь отдавшись безудержному смеху, сквозь выступившие на глазах слезы Джон Сильвер все же не выпускал из поля зрения ни девицу, ни конуру, в которой оказался.

Единственный выход — дверь. Стены толстые, прочные. Высокое окно забрано толстой железной решеткой, дабы уберечь запасы спиртного от таинственного исчезновения темной ночью. Еще не отсмеявшись, Долговязый Джон толкнул дверь ногой и закрыл единственный путь к бегству.

Эти действия его продиктовало то обстоятельство, что «Морж» не один месяц провел в море, а женщин там не сыщешь. Как и практически любой моряк, Долговязый Джон, сойдя на берег, стремился наверстать упущенное.

Закончив смеяться, Джон вытащил платок и вытер гллаза. Вздохнув, он улыбнулся Селене, следившей за ним гораздо более внимательно, чем он за нею. Она ждала дальнейших действий долговязого нахала, прекрасно понимая, что у него на уме. Все другие девицы заведения, она это тоже знала, лежали кто где, по большей части животами кверху, а покрывали их вместо одеял пьяные храпящие моряки, заснувшие меж женских ног и грудей. И каждая из девиц зажимала в ладони золотишко, которое — за небольшим отчислением в кассу Нила — представляло законный заработок честной труженицы.

— Спасибо, дорогая, давно я так не смеялся, — изрек Долговязый Джон. — Как тебя звать-то, красавица? Страсть как ты мне приглянулась. Я не вру.

Слова Джона Сильвера не были пустой лестью. Джону и вправду нравилось то, что он мог разглядеть в тусклом освещении жаркой кладовой. Единственное одеяние девицы составляло тоненькое хлопчатобумажное платье, которое приличия ради прикрывало ее наготу, но отнюдь не прятало в высшей степени соблазнительных рельефов.

— Селеной меня звать. И я не такая, как остальные.

Она приняла решение и установила свои правила. Осталось теперь лишь обеспечить их соблюдение

— Конечно, не такая, — охотно согласился Долговязый Джон, улыбнувшись. Он вытащил большую золотую монету и повертел ее в пальцах.

— Нет.

— Да ну? — удивился Сильвер, сощурившись на Селену — Пожалуй… — задумчиво протянул он. — И вправду, ты не такая, как эти шлюхи, нет. Ты — товар что надо, крошка моя. — И он вытащил еще одну монету. Она усмехнулась. Он вытащил третью. Столько денег Селена иными средствами не смогла бы заработать и за год.

— Не-е, Джон Сильвер, бесполезно. Я не такая и никогда такой не буду.

— Х-ха! Ты еще скажи, что девственница. В Саванне-то!

Она заморгала, обдумывая этот вопрос в свете знаков внимания, оказанных ей мистером Фицроем Делакруа, прежним ее владельцем. Долговязый Джон ухмыльнулся, неправильно истолковав ее замешательство.

— Давно бы так, пташка моя. Что для них хорошо, и для меня неплохо. И я не жмот — коль надо заплатить, жаться не стану.

Он взмахнул тремя монетами и хлопнул ими о дно ближайшей бочки. Посчитав финансовую сторону вопроса урегулированной, Джон Сильвер окинул беглым взглядом помещение.

— Тихо, как в церкви.

Он сбросил шляпу и стянул рубаху через голову. Сложения своего Долговязому Джону стыдиться не приходилось: сильные руки, плоский живот, внушительная выпуклость штанов. Селена подавила порыв к бегству, ибо путь к отступлению Долговязый Джон отрезал. Мощные руки схватили ее и оторвали от пола.

— Я же сказала, что я не такая! — крикнула она, сверля взглядом его глаза, оказавшиеся совсем рядом.

— Ну, мадам, у вас и аппетит!.. — Долговязый Джон покосился на свои золотые, тускло поблескивавшие на дне бочки. — Сколько ж тебе надо? — Он ухмыльнулся. — А за эти три золотых мне ничего и не купить? Даже поцелуйчик?

Он потянулся губами к ее рту, но она резко отвернула голову. Его язык скользнул по черной шелковистой коже ее шеи. Селена замерла, как будто окаменела. Джон сдался, оставил ее, озадаченный и раздосадованный:

— Разрази меня сто громов, сколько ж тебе надо? Ты милашка, спору нет, но это ж не Лондон, да и ты все-таки не краля короля Георга.

— Я уже сказала. Я не такая.

— Ой, не надо!

— Я не такая.

— Вот попугай!

— Я не такая!

— Нет?

— Нет!

— Шлюха!

— Ублюдок!

— Сука ты!

— Нет!!!

Неудовлетворенность распалила Сильвера, он замахнулся, но ударить столь физически слабого противника у него не хватило духу. Он зарычал, выругался, вздохнул и наконец-то задумался над тем, что услышал.

— Ты и вправду не…

— Ты что, глухой?

— Но у Чарли все девицы…

— КРОМЕ МЕНЯ!

— Гм… ишь ты… А как же…

Он не знал, что и сказать. Слов не находилось. Извиняться Джон Сильвер не привык, но чувство вины вдруг навалилось на него. Как будто он вел себя очень нехорошо, хотя что это он такого сделал нехорошего? Но словно какой-то шип она воткнула ему в грудь, эта черная крошка. Долго он не мог понять, в чем дело, ибо давно уже таких чувств не ощущал.

Долговязый Джон подобрал рубаху и деньги и вышел, грохнув дверью. Во дворе он столкнулся с Полли Портер, которая отправилась проветриться, оторвавшись от заснувшего Билли Бонса. Полли, всегда готовая к услугам, гостеприимно раскрыла объятия, но он не смог себя пересилить. Что за радость ерзать по жирной потаскухе, когда мыслями он все еще с той хрупкой миниатюрной черной фигуркой, замершей перед ним в винной кладовой!

Когда Долговязый Джон вышел, Селену затрясло. Она храбро держалась перед лицом опасности, но тут ноги подкосились, зубы застучали и из глаз хлынули слезы — много слез. Она молода и одинока, а мир такое опасное место…

 

Глава 9

3 апреля 1751 года. Вирджиния. Плантация Делакруа

Селена пыталась сопротивляться, но мать вдвое превосходила ее весом и втрое силой. Девушка лишь по возможности уклонялась от ударов. Агрессивное поведение матери пугало Селену больше всего. Мать сердилась и пыталась образумить свое дитя.

— Что делать, а? Что ты делать, а? — кричала она, волоча Селену за собой. — Ты думать, ты не такая, как все? Ты думать, ты лучше? Ты…

Слов ей, однако, не хватало. Английским она толком не владела, поэтому переключилась на язык своей родины, который, в свою очередь, почти не понимала Селена. Услышав «африканский» язык, надсмотрщик тут же вонзал носок своего сапога под зад провинившемуся — или куда придется.

Но в этот раз мать Селены не просто говорила «по-африкански», она орала, не боясь, во все горло. Дневные работы завершились, спускались сумерки, и люди подходили к дверям хижин, интересуясь, кто и из-за чего там шумит, нарушая вечерний покой. Увидев и поняв, они смеялись или жалели, в зависимости от характера. Мужчины, глядя на Селену, облизывались и думали о чем-то своем, а женщины хохотали, хлопали себя по ляжкам и визжали счастливым хором.

— Твоя очередь, твоя очередь! — кричали женщины. — Теперь ты такая же, как и все другие. — И они кивали друг дружке, довольные, что эта задавака наконец-то займет свое место.

— Где твоя мисс Джини? — дразнили они. — Позвать ее из Парижа?

Дети прыгали, смеялись, довольные развлечением, хоть и ничего не понимали. Подрастут — поймут. Особенно девочки.

Ярд за ярдом мать волокла Селену; Они миновали линию хижин, показался большой хозяйский дом; В траве сварливо скрипели кузнечики, на небо выползла луна, сияли и подмигивали звезды. Дети отстали, потому что оказаться у хозяйского дома никому не хотелось. Все понимали, что от него нужно держаться подальше.

Большой дом сиял светом и гремел музыкой. Хозяин и хозяйка принимали гостей. Белые гости приезжали издалека, там ни один из негров не бывал. Перед домом скопилось множество колясок, но мать тащила Селену не туда, не к фасаду — туда рабам тоже ходить не разрешалось. Они приблизились к аккуратному дому с верандой и выбеленными дощатыми стенами, в котором жил надсмотрщик Сэм, в отдалении от развалюх черного народа и близко к дому хозяина, чтобы не надо было долго звать.

Сэм существо особое. У него на ногах сапоги, на голове шляпа белого человека, ему даже оружие доверили. Сейчас он сидел на крыльце, положив ружье на колени.

Мать подтащила Селену к ступенькам. Сэм молод и силен, за силу его и произвели в надсмотрщики, он с любым негром без всякого ружья справится. Увидев Селену, Сэм восхищенно покачал головой.

— Ого-го, созрели яблочки! — воскликнул Сэм и запустил руку за пазуху Селене. Она рванулась, «яблочки» соблазнительно затрепыхались, а мать изо всей силы ударила Сэма по руке.

— Нет, нет! — закричала мать. — Убрать лапы! Не твое!

Сэм зарычал и поднял мушкет, чтобы ударить наглую тварь, посмевшую его оскорбить.

— Лапы прочь держать, ниггер! — закричала ему женщина. — Моя Селена для хозяина, да! Хозяин для нее все сделать, да! Селена сказать, спустить шкуру с задницы Сэма, и хозяин отодрать черную задницу, да! Сэм сидеть на животе, ха-ха!

Сэм замер. Верно орет паскудная баба. Запросто. Понравится хозяину девчонка, и чего он для нее не сделает… особенно такую мелочь, как с раба шкуру спустить… Мало, что ли, Сэм такого навидался… Только сам пока не пробовал. Да и не желал бы. Он опустил ружье.

Сэм молча повел женщин к «особенному дому», выстроенному в ложбинке у реки, скрытому деревьями поодаль от хозяйского строения, чтобы не оскорблять взгляда жены хозяина. Чего госпожа не видела, того и не было на свете. А если и было, то только к лучшему, малое зло большому помеха.

Сэм вынул из кармана ключ и отпер дом. Он зажег свечи, поглядывая искоса на женщин, разинувших рты от нежданного обилия вещей, неведомых полевому рабу: ковры, шторы, резная мебель, шелка, сатин и полотно, огромная кровать, большие зеркала, картины в позолоченных рамах, на которых изображены голые белые женщины, пухлые и соблазнительно потягивающиеся. Сегодня здесь были еще и большое корыто с водой, мыло, полотенца и яркие платья.

— Займись девицей, да поживей, — грубо бросил Сэм, спасая ущемленное достоинство. — Чисто вымой да выряди как надо, не то твой черный зад останется без кожи.

Он усмехнулся, повернулся к двери и вышел. Мать Селены вздохнула.

— Раздевайся.

— Нет.

— Раздевайся. Как я тебя мыть, если ты в платье?

— Я домой хочу. Меня не для этого растили.

— Нет. Ты здесь. Ты здесь.

— Почему?

Этот простой вопрос прорвал плотину терпения матери Селены. Из глаз ее полились слезы, а из уст посыпались жалобы и ругательства. Она называла дочь злой и жестокой, желающей, чтобы всю ее родню распродали кого куда. Мать, отца, братьев и сестер.

— Ты всех продавать! — озвучила мать затаенный страх каждого раба. — За реку продавать! Все-все! Меня продавать, папа твой, сестры-братики… Ты хотеть нас продавать?

— Нет! — топнула Селена. — Но почему я?

— Масса хотеть тебя. Поэтому он тебя пускать жить в большой дом, поэтому платья и смешные слова. Он хотеть тебя смешная игрушка.

— Нет! Мисс Юджини… Джини меня любит!

— Ха! Джини любит! Джини любит, когда ты маленький, она маленький. Ты черный ниггер-кукла для белый госпожа. Джини — Париж, ты — здесь, здесь.

— Нет!

— Нет? Почему ты тогда обратно в поля, обратно в наш дом, вон из здесь?

— Это все из-за тебя! Ты мне велела улыбаться хозяину.

Мать от возмущения закусила губу. Она поискала нужное слово и удовлетворенно кивнула, найдя его.

— Я велеть улыбаться, потому что так надо.

— Надо! Тебе просто надо, чтобы я тебе натаскала барахла, пока я хозяйская кукла, пока ему не надоела.

Если бы черная, как ночная тьма, кожа женщины могла покраснеть от возмущения, она бы покраснела. Но ввиду невозможности этого мать просто схватила дочь за волосы, содрала с нее платье, засунула в корыто и принялась тереть мылом и губками так, как будто хотела содрать с нее кожу. Затем она схватилась за полотенца, за гребни для волос и засунула Селену в первое попавшееся платье.

— Ты меня теперь слушать, Селена, — пророкотала она, как недовольный бульдог, — Мне так больше не надо. Топать не надо, ругаться не надо. Я тебя баловать, потому что ты красивый.

Она отступила на шаг, уперла руки в бока и пригнулась чуть ли не к носу Селены.

— Теперь ты мне платить. Теперь ты шевелить задом для масса хозяин. Шевелить задом стараться. Думать о папа, мама, братья-сестры. — Она разозлилась, голос ее повысился и исказился: Если нет, иди, где хотеть! Ты мне больше нет! Нет кушать, нет спать, нет вода, нет огонь! Ничего нет! Иди, где хотеть! Слышать меня?

Они молча смотрели друг на друга, глаза в глаза. Затем дочь отвела взгляд. Вид я, что бежать она не собирается, мать громко сказала: — Х-ха!

Она привела все в порядок, вывесила в сторонке полотенца, выволокла корыто и вылила из него воду. После этого, не возвращаясь больше в дом, зашагала по дороге к своей хижине, к мужу и восьми оставшимся ей, выжившим детям.

Добрая женщина возвращалась к семье. Она делала для семьи, что могла. Для всех, и для Селены тоже. Сейчас она, не зная того, ощущала то же самое, что чувствует осыпанный орденами маршал, спасший армию ценою жертвы полка. Только она, в отличие от маршала, всю дорогу до дома рыдала.

Селена тоже рыдала, но сидя на мягкой кровати. Потом она что-то швырнула в угол, что-то разбила об стенку. Погляделась в зеркало, подивилась платью, снова уселась на кровать. В голове роились мысли, но все какие-то бестолковые. Выхода никакого, остается только послушаться мать.

Что ж, она решилась. Сначала расправилась с предательницей, мисс Юджини. Мужественно и бесповоротно, сама, без всяких советчиков. Далее — долг перед семьей. Отец, мать, братья, сестры… Долг… Что ж, долг так долг. Она переключилась на ожидание хозяина. Но того все не было, и она, не привыкнув бодрствовать после дня тяжелой работы, закрыла глаза и заснула..

Разбудила ее тяжесть и вонь. Сопящее дыхание, слюнявый рот… Жирное тяжелое брюхо с жесткими пряжками-застежками давило на тело… Пухлые ладошки пьяного хозяина сжимали ее девичью грудь.

Сорокашестилетний мистер Фицрой Делакруа давно отработал способ обращения с девицами-рабынями. Ему нравились бутончики, молоденькие, но при грудях, и, разумеется, чтобы никто с ними до него ни-ни… И делай с ними все, что хочешь. И не надо возиться, тратиться, да еще и часами уламывать, как этих белых цац. И никакого риска подцепить какую-нибудь дрянь. Множество преимуществ для честного плантатора.

В данном же случае добавлялся еще один нюанс: эта кукла росла рядом с его дочерью, вместе с нею воспитывалась, приобрела манеры белой женщины, могла толково беседовать. Давно уже Делакруа ждал этого момента. Так что не только ради европейского образования отослал любящий папаша свою дочь в далекую Францию.

Не разделяя хозяйских устремлений и спросонья не вспомнив о своем мудром решении, Селена принялась ожесточенно отбиваться, и у нее тут же зазвенело в ушах. Делакруа засмеялся, задрал подол платья и набросил его на лицо Селены. Удерживая ее за запястья, он погрузил нос в мягкую мохнатость ее промежности, зарычал… впрочем, скорее захрюкал от удовольствия. Придя в благодушное расположение духа, Делакруа перевалился на бок, чтобы избавиться от штанов и выпустить на волю свое налившееся кровью, напрягшееся мужское «достоинство». Освободившись от тяжести тела хозяина, Селена вскочила и бросилась к двери… которая оказалась запертой на замок.

Делакруа оглушительно захохотал и, качаясь, направился к ней, стреноженный спустившимися до лодыжек штанами. Над его торчащим членом нависало студенистое брюхо. Он протянул руки, чтобы сгрести Селену, но она, пользуясь его пьяной неустойчивостью, увернулась, схватила серебряный подсвечник и взмахнула им над головой хозяина. Он успел поднять руки, и удар пришелся по левому локтю. Делакруа отшатнулся, потерял равновесие и тяжко плюхнулся задом на пол, вытянув ноги перед собой.

— Ых! — тяжко выдохнул он и, морщась, потер локоть. — Будь я проклят!

Его пожелание тут же осуществилось, ибо оказалось предсмертным. В результате вызванного падением сотрясения из желудка рванулась полупрожеванная смесь съеденного и выпитого. Делакруа судорожно вдохнул собственные рвотные массы, захлебнулся, выпучил глаза, забился и минуты через две замер у ног Селены с лиловой физиономией, вывалившимся языком и выпученными глазами.

Философы и гуманисты могут сколько угодно указывать на непричастность Селены к кончине Делакруа, на то, что он сам виноват в своей позорной смерти — в постыдной ситуации, в пьяном безобразин, со спущенными штанами, — однако миром правят не философы и не гуманисты. Селена прекрасно понимала, что ее ждет. Живая рабыня, обнаруженная рядом с мертвым хозяином, тут же отправится вслед и ним.

Селеной овладел ужас. Мысли метались, не находя выхода. На плантации не спрячешься, да ей никто и не поможет, ибо любого, кто окажет ей содействие, просто повесят. Первым делом бросятся искать в доме матери — да мать ее и не примет. А вне плантации раскинулся громадный неизвестный мир, которого Селена никогда не видела. Теперь придется с этим миром знакомиться, руководствуясь лишь своим юным умишком, знакомиться так, чтобы ее не поймали.

 

Глава 10

1 июня 1752 года. Саванна, Джорджия

В мире Селены на жалость к самой себе времени не оставалось. Когда ее перестало трясти, Селена вернулась к работе.

Она вошла в распивочный зал, перешагивая через пьяных и обходя их, и попыталась навести хоть какой-то порядок. Некоторые из посетителей зашевелились, потребовали еще выпивки. Она обслужила пьянчужек, растолкала остальных девиц и привлекла их к работе.

Ближе к вечеру, когда уже зажглись фонари и Флинт с Нилом появились в винной лавке, попойка снова набрала силу. Флинт и Нил выглядели братьями. Довольные делами и собой, они решили позволить себе принять каплю-другую, Флинт лихо смахнул со стола кружки и миски, а заодно распихал в стороны и трех-четырех соседей, расчищая себе место. Появление капитана приветствовали дружным ревом. Музыканты продрали глаза и добавили шума..

Флинт вскочил на стол, вскинул голову и завел песню, вызвав новую бурю приветствий. Песню эту команда сочинила самостоятельно, а пел ее капитан, когда приходил в особенно доброе расположение духа. Петь Джозеф Флинт умел, и голос ему Бог даровал отменный, незабываемый. Он запевал строки песни, а команда оглушительно подхватывала припев, повторявшийся через строку.

Песня продолжалась, грозя все новыми ужасами, но Флинт так сиял, что все пребывали в прекрасном настроении и только смеялись всяким упоминаемым капитаном напастям.

Завершив пение, он вернулся за стол, сияя во славе своей. Нил тоже улыбался, хотя флинтова музыка его вовсе не очаровала. У него в голове еще звучала высокая гармония расчетов, связанных с содержимым трюмов двух судов, приведенных Флинтом. Селена подала им ром. Флинт поднял стакан и поклонился ей, окинув девицу быстрым взглядом. Заметив заплаканные глаза и мрачное выражение ее лица, он нахмурился.

— Какой мерзавец посмел обидеть вас, моя африканская Венера? — спросил он, вставая. Нежно приподняв голову Селены пальцем за подбородок, Флинт уставился в ее лицо изучающим взглядом. — И ведь точно плакала. Ужасно! Скажи мне, кто эта скотина, и выну из него живого печень, нарежу на узенькие полосочки, и он сожрет все до кусочка.

Чарли Нил заморгал и беспокойно заерзал. Другой может ляпнуть такое и ради красного словца, но Флинт…

— Не обращай на нее внимания, Джо, — сказал Нил, поднявшись. Золото, конечно, может заставить власти колонии закрыть глаза на многое, но есть все же определенные пределы, которых не следует переступать. — Брось. Таких девиц здесь десяток на пенни. — И он даже отважился придержать Флинта за руку.

Флинт не оценил вмешательства лучшего друга. Он слегка помрачнел и повернул голову в сторону Нила, сначала ткнув взглядом его руку, а затем посмотрев в глаза. Прекрасные глаза у капитана Флинта, осененные длинными женскими ресницами. Но Нила этот взгляд отбросил обратно на сиденье, не хуже удара.

— И-извини, Джо, — пробормотал Нил. — Извини, извини. — И он умиротворяюще поднял руки.

— Спасибо, Чарли, — тихо произнес Флинт — Только поверь мне, эту даму не следует сравнивать с другими. И цена ей не одна десятая пенни.

— Да-да… Конечно, конечно… — забормотал Нил, усердно кивая головой.

— Очень рад, что мы с тобой всегда в согласии, — сказал Флинт и отвернулся от Нила. Он достал шелковый платок, подчеркнуто нежно промокнул уголки глаз Селены. — Так кто же этот негодяй, дорогая моя? Кто обидчик? Только одно словечко, только имя.

— Неважно, — отмахнулась Селена, видя умоляющий взгляд Нила. Конечно же, она не хочет расстраивать своего главного защитника. Нил облегченно вздохнул. Флинт пожал плечами и не стал настаивать.

— Богом клянусь! Нил, где ты нашел такую красу? Прячешь у себя дома? — Флинт засмеялся, сверкнув двумя рядами белых зубов. — Почтите нас, сударыня! — Он с поклоном указал на стул. Селена колебалась, но Нил бешено закивал головой, и она тоже слегка склонила голову. Что касается Нила, он бы сбагрил Флинту любую девицу, а то и всех сразу, лишь бы от греха подальше.

Флинт усадил Селену, как джентльмен благородную даму, разряженную в шелка и кружева.

Команда неверно истолковала действия своего капитана, поняв его дурацкие фокусы как какую-то игру с дешевой потаскушкой. Матросы заржали, со всех сторон посыпались сопровождаемые смачной руганью советы, как ее лучше… того… и все в подобном духе. Глаза Флинта сверкнули, и Билли Бонс, не удалявшийся от капитана и лучше других понимающий, что в какой момент должно произойти, отступил на шаг и занял безопасную позицию.

БАХ! БАХ! — прогремели два выстрела из тяжелых пистолетов, которые Флинт молниеносно вытащил из-за пояса. Он пальнул влево и вправо, ни в кого специально не прицеливаясь. Пистолеты тут же вернулись за пояс, а в руках Флинта появилась вторая пара, поменьше. Он угрожающе оглядел помещение.

— Молчать! — заорал Флинт, унимая мужской рык и женский визг, вызванные выстрелами.

— А-а-а! — не унимался кто-то — Рука! Рученька моя сучья, мать вашу!

— Кому больно? Покажись! — приказал Флинт.

— Я, Этти Болджер. — Раненый встал. Рука висела плетью, из развороченного пулей плеча кровь хлестала потоком.

— Бог меня благослови! — ужаснулся Флинт. — Этти Болджер, надо же! Дрянная рана, старый приятель. Здорово болит?

— А то нет… с-сука ты… Разрази тебя гром…

— У-у-у-у… — прокатился по помещению гул множества глоток.

— Я тебе помогу, Этти. Унять твою боль?

— Ну-у… — отозвался Болджер, парень, очевидно, не из самых сообразительных.

Один из пистолетов Флинта тявкнул.

— Больше не болит? — спросил Флинт.

Этти не ответил. Он не мог более ничего сказать. Да и никто не мог. Две сотни людей молчали, подавленные страхом перед этим необъяснимым, непредсказуемым чудовищем

— Вот и отлично, — сказал Флинт, — Если еще у кого что болит… Или если кто-то хочет что-нибудь высказать по поводу этой дамы, — он грациозно поклонился Селене, — пусть выступит сюда и все скажет мне, Джо Флинту. — Он указал на место перед собой. Последовавшую за его словами паузу заполняло лишь жужжанье мух. Флинт чарующе улыбнулся и сел, забыв об остальных, как будто ослабив на время свою бульдожью хватку, и шум постепенно стих, а страсти забылись.

Селена все еще смотрела на Флинта круглыми глазами. В ушах ее звенело от грохота выстрелов, раздавшихся вплотную, рот ее открылся от изумления.

— Ну! — Флинт засмеялся и пальцем подтолкнул ее нижнюю челюсть вверх, закрыв девичий ротик. Он столько же времени пробыл в море, сколько и Джон Сильвер, сколько и вся его команда. И так же нуждался в женщине. Впрочем, не так же. Его потребность, как и все, что его касалось, отличалась От потребностей остальных. Флинту требовались чрезвычайная красота и чрезвычайные обстоятельства. Красоту он обнаружил, остаюсь уладить остальное.

Флинт умел вести себя просто чарующе. И остроумием блистал, и кучу интересных историй знал, по большей части, правда, жестоких, с кровавыми развязками, но и такие истории, оказывается, могут веселить. Селена смеялась. Он даже умудрился сострить по поводу четверых матросов, потащивших к выходу обмякший труп Этти Болджера. Флинт старался понравиться. Он ловил каждое слово Селены, угадывал ее желания. Заказал ей угощение, сам подливал и подкладывал, интересовался, вкусно ли, сладко ли, не крепко ли…

Селена дивилась, однако чувствовала себя польщенной. Ни рабы, ни свободные, ни черные, ни белые до сих пор так ее не жаловали. В утонченном лице этого джентльмена-разбойника она не видела признаков страсти, иногда разгоравшейся в других. От него не разило потом, грязью и ромом, как от других. Зубы его ровны и белы, лицо чуть ли не женское, красивое, а одет — просто неслыханно.

Селена успокоилась. Она улыбалась; смеялась, хохотала.

А Чарли Нил благодарил всех святых, что так легко обошлось… Ну да, всего один труп, один выстрел, нечаянный, разумеется… Начальство поймет, войдет в положение. Во всяком случае, ничья разлохмаченная печень на полу не валяется, и то слава богу.

Еще того лучше, Чарли почуял, что намечается выгодная сделка. И чутье его не обмануло. Вот Флинт завел речь о Селене, о ее возрасте, планах и надеждах, оказавшихся мелкими и легко выполнимыми: чистая постель, полный желудок, немножко доброты… Наконец Флинт сделал решающий ход.

— Мое дорогое дитя, — начал он, напустив на физиономию полную серьезность. — Я оставил в Англии дочь твоего возраста, которую, разумеется, не хотел бы видеть в таком гнезде порока, как это, — он обвел интерьер широким жестом, захватившим и Нила, который уже прикидывал сценарий торга и конечную; цену товара, а также свои действия по замене ценного сотрудника питейного заведения. — Прости мне поспешность моего решения, продиктованного чисто филантропическими устремлениями…

Селена чуть не подавилась этой словесной конструкцией, столь необычной в шумном и грязном питейном зале, в малярийном гнезде приатлантического захолустья.

— Я предлагаю тебе, дорогое дитя, стать моей подопечной, жить на борту моего судна, пользуясь моим покровительством.

Глаза Селены расширились до установленных природой пределов. Глаза Нила сузились в две еле заметпых щелочки. Селена мечтала о свободе. Нил калькулировал прибыль.

— Согласна ли ты, дитя мое? — спросил Флинт. — Клянусь Всемогущим Существом, которое создало небосвод и землю под ним, что тебе нечего бояться.

Все сказанное им звучало так убедительно, что Билли Бонс, не проронивший ни слова, как зачарованный, кивнул и отозвался, чуть слышным эхом:

— …Нечего бояться…

Селена посмотрела на Флинта. Перевела взгляд на Нила. Оглядела сарай, пытаясь сравнить Флинта с каждым, кого встречала на своем веку. Флинт на этом фоне сиял одинокой звездой в ночи.

— Я согласна, сэр, — выдохнула она. На этом Флинт завершил с Селеной и повернулся к Нилу. Здесь переговоры заняли больше времени. Нил имел все положенные документы, подтверждающие его право собственности на Селену. Он нес ответственность за скопленные ею деньги и заявил, что деньги эти, разумеется, отправятся вместе с Селеной. К чести Нила следует отметить, что он потребовал от Флинта заверений, что деньги останутся в собственности Селены, когда она перейдет под его попечительство.

Все эти формальности, однако, совершились без трений, ко взаимному удовлетворению, а соответствующие записи в гроссбухе Нила показали, что сделка принесла ему ожидаемые барыши. По заключении переговоров Флинт встал и предложил Селене руку.

— Мистер Бонс, фонари и гребцов. Я возвращаюсь на судно.

Маленькая процессия оставила дом Нила и направилась к берегу под серенаду тысячи кузнечиков. Впереди Флинт вел под руку Селену. Краткий путь, спуск, затем переправа от берега до борта «Моржа», о который стукнулась разогнавшаяся посудинка, Флинт помог Селене подняться на палубу, и вот она уже дивилась путанице такелажа, непостижимой сухопутному взгляду и еще более таинственной в ночной мгле, морщила носик от запаха смолы и дерева, соли и рыбы, всякой дряни, мирно гниющей в дальних углах.

— Прошу в каюту, дорогая моя — пригласил Флинт. Вахтенные и гребцы заухмылялись, принялись переглядываться, перемигиваться и переталкиваться; Билли Бонс выразительно положил кулак левой руки поверх локтя правой, что в древнем международном жесте символизировало напряженный фаллос. Знамо дело, вся эта активность была абсолютно беззвучной и протекала, с помощью Божией и всех Его ангелов, вне поля зрения Флинта.

— Располагайся в моем салоне, — сказал Флинт. — Тебе приготовят ванну со свежей водой и чистую одежду. — Он повернулся к своим людям. — Мистер Бонс, надо обеспечить даму одеждой.

— Женского нет ничего, капитан, но мужское самое-самое маленькое отыщу и доставлю, рубаху, штаны, чин чином.

— И чтоб все чистое, Билли, цыпочка, чистенькое!

— Будет сделано, сэр!

И вот Селена осталась одна в просторном кормовом салоне Флинта, под квартердеком. Прекрасное помещение, обильно меблированное, со столами, креслами, стульями, комодами, украшенное резьбой и росписью. На стенах сверкают сабли, палаши, таинственные навигационные инструменты. В подвесных фонарях горят свечи, в центре установлена ванна с водой, устеленная парусиной для пущей гладкости. Вся эта роскошь вызвала неприятные воспоминания — дом у реки в имении хозяина. Там тоже была шикарная мебель и ванна с водой… Селена тряхнула головой, отгоняя отзвуки прошлого. Здесь она одна, чуть ли не впервые в жизни. Чудеса, да и только! Она заперлась, стянула через голову единственную свою одежку, подвязала волосы и скользнула в приятную прохладную воду.

Флинт следил за ней.

Его спальная каюта примыкала к кормовому салону, в переборке он проделал неприметную дырочку, к которой и прижался глазом. Все отличью видно: и руки, и ноги, и все рельефы тела, начиная от плеч и ниже — выпуклости и впадины, бедра и ягодицы… Дыхание Флинта потеряло ритмичность, рот наполнился слюной, член напрягся мучительно и болезненно.

Флинт застонал. Позор и проклятие! Он не мог проделать с женщиной того, что так легко и естественно получалось у последнего матроса его команды. Ему приходилось прибегать к уловкам, вот как сейчас. Он сунул руку в штаны и заработал ею, как будто откачивал воду из трюма.

 

Глава 11

1 февраля 1750 года. Испанская Америка

Флинт уставился на широколицего капитана с соломенными волосами, который, похоже, неплохо изъяснялся на нескольких языках.

— Я англичанин, сэр, — ответил Флинт. — Меня зовут Флинт, я командир этого судна. — Он снял шляпу и поклонился. Флинт понимал, что сила не за ним, поэтому вел себя вежливо. К его удивлению, долговязый тоже сдернул шляпу и отвесил поклон.

— Джон Сильвер, капитан, к вашим услугам. Я с доброго судна «Морж», до сего утра бывшего под командой капитана Джона Мэйсона, Господь упокой его душу.

— Ваш капитан погиб в бою? — удивился Флинт. Тоже, бой! Умудриться погибнуть во время короткой перепалки… Флинт, однако, подлаживался под своего странного посетителя. Если сильный хочет поиграть в джентльмена, слабому остается лишь подыгрывать.

— Погиб, сэр, — горестно вздохнул Сильвер. — Такой капитан! Один из лучших, служивших под началом доблестного капитана Ингленда, каковой чести я и сам удостоился.

— Капитан Ингленд? Знаменитый пират Ист-Индии?

Флинт поразился без всякого притворства. Об Ингленде и о его баснословных призах он был наслышан.

Сильвер как-то странно улыбнулся.

— Не пират, сэр, нет. Джентльмен удачи. Один из береговых братьев и истинный флибустьер старого стиля. Таким был капитан Ингленд, таким был и капитан Мэйсон. Как только он заметил, что «доны» вас одолевают, он сразу принял решение прийти к вам на помощь. Так поступил бы и Ингленд.

У Флинта шумело в голове. Он не знал, что отвечать. Он понимал каждое из услышанных слов. Но мистер Сильвер составлял из этих слов фразы, смысла которых Джо Флинт осилить никак не мог.

— Вы пришли к нам на помощь, — выдавил из себя Флинт; деревянным голосом, с крайней осторожностью. Инстинкт подсказывал, что с этим парнем надо держаться повежливей, никуда не денешься. Потому что у него и судно больше, да и пушек и людей с лихвой.

— Да, сэр. Мы пришли к вам на помощь, как и заведено со старых добрых времен, как и должны поступать джентльмены удачи. — Он улыбнулся, пожал Флинту руку, глядя ему в глаза, просто, как будто и без задних мыслей. Потом улыбнулся попугаю, прижавшемуся к уху Флинта.

— Славная птица, сэр. Говорит, что добрый христианин, а живет веки вечные.

Сильвер вытянул руку и погладил зеленые перья. Птица дружески ткнулась клювом в его руку. Брови Флинта полезли на лоб. Большинство держалось от зеленого попугая подальше, опасаясь за свои пальцы — и не без основания, надо признать.

— Гм… э-э-э… — промямлил Флинт, так и не поняв намерений Сильвера, но начиная подозревать — скоро что-то прояснится. Во всяком случае, уже очевидна, что Силь вер живет старыми снами, мифами дабайками полувековой давности. А то, может, и чокнутый. Флинт склонялся к последнему заключению, но решил подождать поступков Сильвера, которые последуют за его словами.

Но и дела озадачили Флинта. Сильвер и его люди принялись пособлять экипажу полуразвалившейся «Бетси», помогая раненым, откачивая воду, расчищая палубу и ремонтируя корабль на скорую руку. После того как уладили самое необходимое для удержания судна на плаву, Сильвер вернулся к Флинту для продолжения разговора.

— Капитан Флинт, я прошу прощения, но так дело не пойдет.

— Не пойдет? — Флинт почувствовал, что по спине прошелся холодок. Вот она, развязка! Он уже представил себя с перерезанной глоткой, летящим за борт на корм рыбешке, крупной и мелкой.

— Нет, сэр, не пойдет. Вас восемнадцать уцелевших да два десятка увечных, судно протекает в нескольких местах, корпус трещит, рангоут в щепки, такелаж рвань… — Сильвер скептическим взором скользил по руинам «Бетси». — И наладить тут ничего толком не получится, уж прошу прощения.

— Мы ведь построили «Бетси» из остатков другого судна, — попытался Флинт защитить свое детище. — В условиях весьма неудобных, с большими трудностями.

— Что не в Бристоле построено, оно, конечно, видно — улыбнулся Сильвер и продолжил: — Так вот, я хотел бы предложить вам с вашими людьми и всем, что можно спасти, перебраться к нам на борт «Моржа» и стать нашими товарищами.

— Гм… — Флинт ждал подвоха, не понимая, в чем ловушка — А… как же «Бетси»?

— Так ведь… Какая она теперь «Бетси»? Бочка неуправляемая, а не «Бетси». Давайте-ка лучше к нам.

Флинт колебался, размышляя о добыче и понимая, что она ему больше не принадлежит. Добыча достается тому, кто сильнее. Но сразу сдаваться не хотелось. Он опять принялся подыскивать слова.

— Но… э-э… — Непроизвольно взгляд его метнулся к люку в палубе. Сильвер, разумеется, этот взгляд заметил.

— Конечно, капитан, — Сильвер поскреб пальцем нос. — У вас груз в трюмах. Что ж, тоже дело. Перегрузим на «Моржа» и уладим по справедливости, доля на долю, честь по чести, как добрые партнеры.

— Добрые партнеры… — попугаем отозвался Флинт. Невероятно, но, кажется, этот странный Сильвер и вправду имел в виду именно то, что говорил.

— Может, и больше, чем просто партнеры, — продолжал Сильвер. Он слегка склонил голову к плечу, смерил Флинта взглядом — Вы, вроде, настоящий джентльмен, сэр, и умеете кораблем управлять, курс прокладывать… Таблицами владеете, квадрантом и арифметикой….

Флинт снова занервничал. Черт его поймет, чего он крутит, куда клонит! Но Сильвер еще не закончил.

— Видите ли, сэр, капитана Мэйсона ядром, почитай, пополам разорвало, не склеишь. И обоих помощников убило, такая незадача… Еще один парень есть у нас, но он пока только учится, так что в открытом море некому судно вести. Держать курс мы сумеем, а вот кто его проложит?

— А-а-а… — У Флинта отлегло от сердца. Он почувствовал себя выше и сильнее, и язык развязался; — Дорогой друг, я очень рад, что наши интересы совпадают. Как я, так и мой первый помощник и штурман, мистер Бонс, оба в состоянии: вест судно по небесным светилам.

Облегчение на лице Сильвера обозначилось столь ощутимо, что Флинт чуть было не прекратил опасаться какой-нибудь западни, приготовленной ему хитрыми спасителями.

Прошло несколько часов. С «Бетси» за это время перенесли на борт «Моржа» груз, пожитки экипажа, все, что можно снять полезного. Затем пришла очередь людей. Почтили покойников. Тут Флинт наконец поверил, что Сильвер и его люди и вправду из иного теста, чем он сам, — Сильвер не пошвырял трупы за борт, как это заведено было на «Бетси». Все проходило как будто под флагом короля Георга. По настоянию Сильвера каждого покойника зашили в его собственную подвесную койку, к ногам прицепили по пушечному ядру. Затем народ обнажил головы, через борт перекинули доску, и один за другим, под переливы дудок боцмана и боцманматов, усопшие скользнули в глубину.

Флинт огляделся на «Морже». Порядки здесь не те, что на «Бетси». Вылощенные палубы без плевков, экипаж общается свободно. Под палубой фонари, голых светильников нет. Такой порядок завел Ингленд, придерживался его и Мэйсон. Сильвер отдал команду, народ принялся за работу. Флинт проложил курс на Саванну, к берегам Джорджии — главным образом, чтобы обзавестись боезапасом. «Морж» в перестрелке с «Эль Тигре» растерял порох и ядра чуть ли не полностью, а оставшиеся на «Бетси» припасы полностью испортила проникшая сквозь пробоины вода.

Откатила горячка срочной работы, наступило затишье, пошли знакомства, разговоры, обмен сплетнями, вживание в новую команду, выискивание мест для коек. Упорядочили смены приема пищи. Флинт более всего интересовался Джоном Сильвером, или же Долговязым Джоном, как его звали за гвардейский рост.

Флинт следил, как Долговязый Джон ловко порхал по судну, сбегал по трапам, иной раз карабкался по вантам. Он знал весь свой экипаж и находил для каждого доброе слово. Читал и писал очень неплохо, а в счете оказался на удивление ловок, что и продемонстрировал при пересчете и разделе приза. Но в остальном — матрос матросом, вплоть до мозолистых ладоней с въевшейся в них смолой.

Больше всего Флинта впечатлило, как Сильвера уважает команда. Без оплеух и ругательств они вскакивали и бежали исполнять приказы Долговязого Джона, отдаваемые им спокойным голосом. Но стать его говорила о том, что ударить он может и что удар у него сокрушительный.

В течение следующих дней и недель Флинт наблюдал за происходившим на «Морже», и в его уродливой душе зародилась какая-то чахлая симпатия к Сильверу, как зеленый росток из навозной кучи. Будь Флинт способен к самооценке (а он не был к ней способен), он заметил бы: все, что ему нравится в Сильвере, прямо противоположно его собственным качествам.

Мысли Флинта о Сильвере словами не выражались. Он их толком даже и не осознавал, но в глубине его скрюченного разума возникло и крепло это страшное и тревожное ощущение.

Через несколько дней после того, как остатки экипажа «Бетси» влились в команду «Моржа», при мягкой погоде и благоприятном ветерке Сильвер собрал свою команду и людей с «Бетси». Джон объявил, что надо сделать все по правилам, честь по чести и подписать Артикулы. Флинт ничего не понял, но некоторые его люди уже знали, о чем идет речь.

— Я ставлю свою метку, — сказал Израэль Хендс.

— А я б сперва глянул на это дело, — проворчал Билли Бонс.

— Глянул бы? — удивился Флинт, пытаясь поверить, что Бонс решился на что-то нежданное.

— Да, кэп. Арте… Артиклы… Черт… Артикулы. Береговые братья. У них такой тут порядок.

— Какие братья?

— Береговые, кэп, — терпеливо повторил Билли Бонс, как будто просвещал неразумного малыша. Сам он уже побеседовал с одним-другим членом экипажа «Моржа» и нахватался отрывочных сведений об этом.

— Дубина, — отозвался Флинт шепотом — Береговые братья остались в прошлом, еще когда твой дед пешком под стол гулял…:

— Вот тут у нас судовые Артикулы, — не дав Флинту завершить фразу, громогласно возгласил Сильвер, предъявляя толстую книгу, очень похожую на ту, в которой он лихо расписался когда-то в присутствии капитана Ингленда. — Я прошу мистера Флинта прочитать ее громко для всех, кто в грамоте не силен. — И он вручил книгу Флинту. — Погромче, сэр. Чтобы все слышали.

Флинт открыл книгу и просмотрел рукописные статьи. Обвел взглядом загорелые лица, глаза, выжидательно уставившиеся на него. Резво несся на попутном ветру «Морж», ветер играл в парусах, фалах, пузырилась и журчала вдоль бортов вода. Флинт не стал ломаться, откашлялся и принялся читать. Лишь в одном месте он споткнулся, где имя капитана Мэйсона вычеркнула аккуратная красная линия.

— Здесь что? — спросил Флинт.

— Пока ничего, — успокоил Сильвер — Пока держим курс и следуем в гавань.

Когда Флинт дочитал до конца, ему и всем, поднявшимся на борт «Моржа», предложили в этой книге расписаться. Даже лежачих раненых подняли на палубу для этого. И они последовали приглашению. Флинт, Билли Бонс и еще пара-другая вписали свои имена, остальные же отметились крестиками и иными знаками. К концу церемонии Флинт, к своему изумлению, изменил о ней мнение. Сначала ему приходилось скрывать презрение к этому детскому кривлянию — таковым он считал принесение пиратской присяги. Но затем он осознал весь ее смысл. Они же тут как дети, и книга оказывала на них магическое воздействие. Книга, слова, торжественная обстановка… Все это придавало преступному промыслу налет законности, которого лишилась команда, отколовшаяся от флота короля Георга.

Однако неожиданности на этом не закончились.

— Теперь мы все веселые друзья, — обратился Сильвер ко всей команде, ставшей единой с новичками с «Бетси». — По традиции следует избрать капитана. Пусть любой брат выступит и предложит, кого он пожелает.

— Долговязый Джон! — тут же раздался рев мощных глоток. — Капитан Сильвер!

— Нет, ребята, — возразил Сильвер. — Не получится. Капитаном должен быть джентльмен с квартердека, способный вести судно в открытом море. — Сильвер не сводил взгляда с Флинта, который онемел от неожиданности, полагая, что вся эта бессмыслица ему снится…

«Неужто этот идиот отдаст мне корабль? — думал Флинт. — Что за чушь!»

Но Долговязый Джон еще не закончил.

— Каждый знает, что я не навигатор.

— К черту навигацию! Нам нужен капитан Долговязый Джон! Да здравствует Долговязый Джон! Кто другой хоть вполовину такой же моряк, как он? — раздались крики из команды.

— Ур-ра-а!

В воздух полетели; шляпы, над головами вздымались сабли и мушкеты. Но Сильвер покачал головой и поднял обе руки над головой, призывая к молчанию.

— Нет-нет, ребята, и на этом точка. Мой голос за капитана Флинта. Он настоящий джентльмен, вышел из флота короля Георга. Что вы скажете о капитане Флинте?

Да ничего они не хотели говорить о капитане Флинте. Они и слышать о нем не хотели. Даже те, кто пришел с ним с «Бетси». Особенно те, кто пришел с ним с «Бетси». Уж они-то знали, чего ждать от Флинта. Но сладкоречивый Сильвер всех уговорил. Откуда у него такой дар убеждения? Все от Бога, ибо слишком ученым его никак не назовешь, книг он не читал, с наставниками не общался. Все искреннее, от души.

Флинт наблюдал за происходящим, как из ложи в театре. Изумлению его не было предела. Сильвер отдавал ему команду, сервировал капитанство на тарелочке — в это Флинт не мог поверить. Сильвер, в котором все качества руководителя совмещены в наилучшем сочетании! Сильвер, от которого команда не хотела отказываться! Это не только вне понимания, это почти невыносимо. Флинт не верил, что такое может длиться долго. Он мучительно подозревал ловушку, но не видел ее, и это беспокоило его еще сильнее. Оставалось лишь ждать развития событий.

 

Глава 12

25 июня 1752 года. Южная Карибика. Борт «Моржа»

Ночь. «Морж» ныряет острым носом в тяжкую волну. Бак задраен наглухо, чтобы поменьше черпать из-за борта.

Джобо принайтовил раненых к подвесным койкам, и Долговязый Джон мотался в воздухе вместе с остальными. Его охватил жар, он бредил, приходил в сознание, снова забывался. Он мучался. Страшная рана жгла, зудела, мозг горел от сознания накатившей беспомощности. Джон стонал и молился Богу, которого давно оставил. Сначала он просил о возвращении ноги, умолял Творца Вселенной сотворить ему одну-единственную конечность, чтобы снова оказаться здоровым, чтобы не остаться жалкой развалиной.

Когда Долговязый Джон понял, что это невозможно, он возжелал смерти. Теперь он умолял не только Бога. Он бы и без Бога обошелся, будь у него под рукой заряженный пистолет. Он просил всех: Джобо, Израэля Хендса, Селену. Никто не пришел к нему, только Селена, да и та в мечтах. Его разум едва держался на ниточке, по юмора в нем хватило, чтобы искажавшая лицо мучительная гримаса приобрела сходство с ухмылкой: при мысли о Селене, как и всегда, он ощутил желание. Смешно…

— Ха-ха, Джон Сильвер, — проскрипел он сам себе. — Хоть одна здоровая конечность у тебя осталась.

И он вспомнил, как впервые встретился с Селеной. Тогда он увидел плакат на стене в гавани на берегах Саванны в Южной Каролине:

РАЗЫСКИВАЕТСЯ УБИЙЦА

Награда в 50 гиней золотом обещана мистером Арчибальдом Делакруа тому, кто доставит на плантацию Делакруа под Кемденом

МОЛОДУЮ НЕГРИТЯНКУ СЕЛЕНУ.

Без клейма;

шестнадцати годов отроду, стройного сложения,

росту в пять футов и три дюйма.

Волос густой, фигура хорошая, без изъянов,

лицом красива, зубы белые.

Глаза большие, нос милый, руки длинные.

Законная собственность мистера Фицроя Делакруа,

какового она подло и жестоко убила.

Сильвер заснул, во сне Селена явилась ему. Но когда он проснулся, рядом сидел Флинт. Еще не открывая глаз, Джон услышал скрежетание и царапанье попугая. Он разжал глаза, попытался подавить тошноту и слабость. Ему не хотелось проявлять слабость в компании Флинта.

— Джон, дружище, — озабоченно обратился к нему Флинт. — Как дела, приятель? Ноги не хватает?

Долговязый Джон попытался вспомнить, где он и что случилось. Оглядевшись, он обнаружил, что находится в носовом кубрике, на баке, в койке. Сильвер попытался всмотреться в расплывающуюся фигуру Флинта с зеленым пятном попугая на плече, который мотал головой и щипал хозяина за ухо.

— Джон, дружище, это твой старый друг Джо Флинт, я пришел на помощь.

Долговязый Джон различил улыбку на физиономии Флинта, понял, что он с ним один на один, и почувствовал себя крайне неуютно. Другие, очевидно, выздоровели или перемерли и отравились кормить рыб.

— Давно я здесь? — спросил Долговязый Джон.

— Давненько, старый друг, давненько. — Флинт оскалил в улыбке белые зубы. Чарующая улыбка у мерзавца, ничего не скажешь.

— Джобо! — позвал Долговязый Джон. — Дай рому, ленивая скотина.

— Нет здесь Джобо, друг, я один, специально пришел, чтобы с тобой перемолвиться словечком наедине.

— Джобо! Израэль! Джор… — еле слышный шепот Сильвера прервался. Правая рука Флинта перекрыла его рот.

— Что может быть прекраснее? Два старых друга вместе. Жаль, что это ненадолго.

Флинт вытащил нож с длинным узким лезвием. Он перехватил рот Долговязого Джона левой рукой, а правой поднес стилет к его носу. Попугай захлопал крыльями, взлетел с плеча Флинта и вылетел в люк.

— Не беспокойся, друг, я быстро, ради старой дружбы. Быстро и незаметно. Надо, надо, что поделаешь….

21 февраля 1749 года. Остров

Билли Бонс тяжело шагал, по песку, направляясь к часовому возле гальюнной траншеи.

Луна рассеивала ночную тьму, поэтому часовой легко распознал мистера Бонса по могучей фигуре и синему офицерскому сюртуку с рядами блестящих пуговиц. Ну, и пыхтеть так, как мистер Бонс, тоже никому в команде не удавалось. Пыхтенье его звучало здесь протестом против затрудняющего ходьбу мягкого песка и жаркого климата.

Часовой вытянулся по стойке «смирно» и кисло прикинул, к чему это толстое чучело вздумает сейчас придраться. Начальство всегда найдет, за что устроить взбучку, если задастся целью отравить жизнь служивому. Мало того, что он торчит здесь, у вонючей ямы, следя, чтобы матросы аккуратно присыпали свое дерьмо песочком, так еще этот мистер ублюдок Билли приперся посмотреть, аккуратно ли содержатся испражнения. Обычно караулы проверяли мичмана, и ничем страшным это не грозило. Мичман на ходу бросал: «Все в порядке?» — и быстро скрывался, зажав нос. Но теперь часовой почуял, как на спине, вроде, ледок вырос. «Бог ты мой!» — подумал он, сообразив, что ежели сам мистер Бонс наведался проверить караул, то вслед за ним может объявиться и мистер, чтоб ему его попугай глаза повыклевал… ФЛИНТ!

— Пыфф-пуфф… Вольно… Все в порядке?

— Так точно, сэр! — отрапортовал часовой, не слишком доверяя команде «вольно».

— Ффуфф… — изрек Билли Бонс и всмотрелся во тьму, как будто там скрывались несметные орды дикарей с копьями и отравленными стрелами. И чего он туда уставился?! Остров-то необитаемый, это всем давно известно.

— Поглядывай — наставительно изрек Билли Бонс.

— Есть, сэр!

Вопреки ожиданиям часового Билли Бонс не удалился, более того — снизошел до беседы.

— Дьявольская жара…

— Так точно, сэр!

— Только лихорадки нам не хватало, сто чертей в задницу…

— Так точно, сэр!

Еще пара глубокомысленных замечаний мистера Бонса, и у ямы появился некий Эммануил Пью. Звали его Бешеным Пью, а все из-за того, что говорил он как-то странно, все сбивался на непонятную речь… Да и в голове у него намешано было немало.

Мистер Билли Бонс молча попыхтел, выжидая, пока Пью справит над ямой нужду, натянет штаны и застегнет пряжки, после чего удостоил Пью вниманием.

— Эй, ты! Загребай толком, не то я тебе всю спину разгребу!

Пью в ужасе подпрыгнул и завалил песком чуть ли не полканавы, чтобы только угодить мистеру Бонсу.

— А теперь марш в лагерь, — приказал мистер Бонс — А я рядышком пройдусь, постерегу твою задницу, чтоб тебя ненароком кто-нибудь в океан не смахнул.

Часовой, облегченно вздохнув, проследил, как удалились от канавы обе фигуры, одна — громоздкая, пыхтящая и регулярно клянущая все вокруг, другая — тощая, нервная и кособокая.

«И поделом Пью, — подумал часовой. — Глядишь, поумнеет, придурок…»

Бешеный Пью, однако, не случайно оказался жертвой Билли Бонса, как решил часовой. Именно ради него мистер Бонс и пожаловал к вонючей канаве. И снова Билли подивился острому глазу Флинта, его способности заметить привычки и проникнуть в матросские головы. Флинт знал, что Пью ходит к яме позже других, чтобы никто ему не мешал, не толкал и не отвлекал Ну, есть такие люди на свете. И наблюдательность Флинта дала Билли Бонсу возможность побеседовать с Пью наедине, чтобы никто не подслушал. Так Бонс изложил Пью некоторые соображения, кое-что предложил, кое о чем выспросил, не рискуя ни своей головой, ни головой собеседника. А уж лейтенант Флинт тут вообще ни при чем, в случае чего. Он-то при беседе не присутствовал! Более того, Флинт первый бы обвинил Бонса, если бы кто-нибудь подслушал его беседу с Пью и донес на обоих. И повесил бы без разговоров. Так-то…

В ходе задушевной беседы Билли Бонс прощупал Пью, объяснил ему, что капитан Спрингер решил обойтись без него, но есть способ этой беде помочь. Пью поначалу ошалел от изумления, но вскоре свою выгоду понял.

В течение следующих недель Билли Бонс столь же задушевно и по тому же сценарию побеседовал еще с некоторыми членами команды, присмотренными Флинтом, Беседы всегда проводились в отсутствие третьих лиц и, разумеется, в отсутствие лейтенанта Флинта. Все отобранные оказались, как один, умелые моряки, способные в совокупности составить ядро команды. Бен Ганн — рулевой, Израэль Хендс — помощник пушкаря, Питер Блэк, более известный под прозвищем Черный Пес, — плотник, Дарби МакГроу — оружейник. Все они вместе с парусных дел мастером Бешеным Пью стали ключевыми фигурами плана Флинта, но были и другие. Ведь надо же кому-то и паруса ставить, и палубу скрести…

Весь опасный план родился в голове Флинта, но риск он переложил на горб Билли Бонса. Джо Флинт вовсе не был таким знатоком человеческих душ, каким себя мнил. Он ценил юмор ситуации, в которой Бонс стоял между его особой и опасностью, Флинт представлял, как Бонс опешил бы, осознай он, как подставил его мудрый лейтенант. Однако преданность Флинту подвигла бы Билли на этот риск, даже если бы лейтенант был с ним честен и откровенен. Но на такое прозрение Джо Флинт не был способен.

Тем временем на берегу Северной бухты рядом с трупом «Элизабет» успешно развивался зародыш ее дочурки «Бетси». Команда плотника заложила киль, подняла шпангоуты, принялась за обшивку. Вживили бимсы, приспособили к новым мачтам старые реи, принялись за оснастку, перенесли помпы и кабестаны — в общем, делали все, чтобы судно смогло выйти в открытое море.

В процессе этой полезной и весьма важной деятельности мистер Флинт тоже не бездельничал, он занимался сооружением внушительного укрепленного пункта в другом конце острова. На общение с Билли Боксом у него, разумеется, не оставалось времени. Флинт увел с собой примерно половину команды, взяв месячный запас пищи и все инструменты, которые позволил; забрать плотник. Они совершили переход через остров, во время которого Флинт внимательно вникал в особенности местности. Место он выбрал на поросшем лесом холме, почти на вершине которого выбивался наружу ручеек прозрачной, прохладной воды.

— Свалить весь лес в радиусе мушкетного выстрела, — приказал Флинт двум гардемаринам, которых захватил с собой в качестве помощников.

Флинт поскреб ногтем макушку своего попугая. Это вошло у него в привычку — так лейтенант делал, когда углублялся в размышления. Гардемарины переглянулись, затем прикинули объем работы и порадовались, что им самим не придется махать топорами.

— Ветки обрубить, стволы окорить, они пойдут на сруб. По этому плану построим блокгауз. — Флинт вытащил скатанную в трубку бумагу и огляделся в густом, жужжащем множеством насекомых и пахнущем смолою лесу. Толстые стволы взмывали из песчаной почвы. Природа не предусмотрела здесь стола для лейтенанта Флинта. Ни куста, ни валуна, ни складки местности. Буквально не на что положить план.

— Эй, Биллингсгейт! — крикнул Флинт одному из матросов, стоявших поодаль с тяжелым рулоном парусины для палаток. — Живо сюда! — Матрос скинул с плеча ткань и поспешил к Флинту. — Ну, молодец, — сиял улыбкой Флинт. — На колени, живо, — Флинт тычком в затылок помог матросу занять желаемое положение на всех четырех точках. — И не вздумай дергаться; шкуру сниму.

Соорудив себе живой столик, Флинт разложил на нем план. Как и все, что делал лейтенант, план оказался грамотно выполненным и аккуратно вычерченным. Планируемая постройка представляла собой бревенчатый форт с бойницами; окруженный палисадом из заострённых бревен. Гардемарины склонились над планом, изучая его. Наиболее умный — или, наоборот, менее сообразительный — мистер Гастингс, пятнадцати лет, нахмурился.

— Прошу прощения, сэр, но этот план предназначен для обороны от уже высадившегося противника. Было бы лучше ориентировать укрепление на оборону со стороны… Ай!

Его прервал врезавшийся в ребра локоть более сообразительного товарища, мистера Пови. Гастингс вскинул голову и увидел улыбку мистера Флинта. Гардемарин, разумеется, был совершенно прав. Блокгауз Флинта представлял собой полную бессмыслицу. Угрозу представлял только океан, так что в целях обороны следовало обезопасить батареями те немногие места, куда могли приблизиться суда и лодки с десантом. Но, с точки зрения лейтенанта, постройка блокгауза была идеей мудрой, ибо подчеркивала его, Флинта, полную неосведомленность относительно подлых замыслов мистера Бонса в другом конце острова.

— Мистер боцман! — крикнул Флинт, и Том Морган, исполняющий обязанности боцмана, появился из-за деревьев. — Сломайте-ка ветку да всыпьте этому юному умнику пару дюжин по заднице. — Гастингс побледнел. Флинт повернул голову в сторону второго гардемарина. — И этому столько же. Такой же наглый. — Лучезарно улыбаясь, Флинт почесал затылок попугая. — Что за манера у молодых людей поучать старших!

Через две недели блокгауз уже стоял, готовый к использованию. Вместо леса вокруг простиралась обширная поляна, торчали пни, оставшиеся от деревьев, из которых выстроили крепость. Это сооружение позволяло вести огонь во все стороны; его окружал шестифутовый палисад, способный задержать противника, но не дававший ему укрытия.

Если бы в этом блокгаузе и вправду была нужда, он бы прекрасно выполнял свои функции. Флинт подумал даже о такой мелочи, как накопительный бассейн для источника. Он приказал притащить в блокгауз большой корабельный котел, выбить из него дно и погрузить в землю возле истока ручья, и бак постоянно оставался заполненным свежей водой.

Завершив строительство, Флинт оставил в блокгаузе гарнизон из четырех морских пехотинцев и повел свою команду в обратный путь, к Северной бухте, к «Элизабет», «Бетси» и капитану Спрингеру. Длинная вереница тяжело нагруженных, согласно замыслу Флинта, людей растянулась по лесу. Без потерь не обошлось, и они оказались существенными. Один матрос сломал ногу, другой потерялся, четверо натерли плечи ремнями мешков до пузырей, четырнадцать человек пострадали от ожогов ядовитых растений, Флинт усердно принялся лечить страдальцев. Всем, кто не уберегся от местной ядовитой крапивы, он прописал по дюжине за небрежность; две дюжины за глупость получил заблудившийся; по три дюжины — матросы с натертыми плечами за неумение приладить груз; а сломавшего ногу ожидали, как только он сможет снова стоять, аж четыре дюжины ударов за то, что привел себя в состояние, непригодное для несения службы.

Кроме этих наказаний Флинт изобрел и другие пытки для почти всех членов похода. Из трех сотен матросов и младших командиров мало кто остался с целой спиной и с неущемленным достоинством. Унизить человека Флинт был большой мастер.

«Бетси» тем временем приобрела вид настоящего судна, хотя и меньшего, чем ее матушка «Элизабет». Плотницкая команда, заканчивала смолить и красить конструкции, чтобы хоть ненадолго задержать прожорливых жуков-древоточцев. Оставалось налечь на кабестан и спустить судно в воду по уже проложенным и смазанным направляющим стапелям.

Флинт увидел, что настал момент истины. В отдалении от лагеря он устроил встречу ключевых участников заговора, включая Билли Бонса, Израэля Хендса и Черного Пса, то есть самых умных. Каждому из них Флинт лично разъяснил, что им предстоит исполнить, и заставил каждого повторить столько раз, сколько требовалось, чтобы они как следует поняли и запомнили. Хендс и Черный Пес схватили с лету, но с остальными олухами пришлось повозиться, сдерживая себя и погоняя их, пока они с грехом пополам, мямля и заикаясь, не повторили свои задания.

Наступила самая ответственная фаза операции, ибо теперь уж Джозеф Флинт не мог более отговориться незнанием. Теперь опасность угрожала ему лично.

 

Глава 13

25 июня 1752 года. Юго-западная Атлантика. Борт «Моржа»

— Чего тебе тут надо? — раздался сердитый голос за спиной.

Флинт дернулся, как от удара. Он гордился своей способностью обнаруживать любого, кто пытался подкрасться к нему незамеченным, а тут его застали врасплох. Должно быть, потому, что он так увлекся делом. К любому занятию Флинт подходил добросовестно.

— Селена, дорогая… — пробормотал он, не оборачиваясь.

Долговязый Джон услышал быстрые шаги, увидел ее голову и плечи рядом с фигурой Флинта. Он разглядел улыбку Флинта и злость на ее лице.

— Израэль Хендс! — крикнула Селена. — Живо беги сюда!

Послышались еще шаги, и появился Израэль Хендс. Теперь над Сильвером нависли три расплывающихся силуэта. Словно какая-то игра, в которой он, Долговязый Джон Сильвер, не участвует, за которой даже следить толком не может. Вот они: ненавидящий его Флинт, Селена… Сильвер надеялся, что она относится к нему получше… И Израэль Хендс, покорный раб Селены, не смеющий к ней и пальцем притронуться.

На Флинта Селена не обращала внимания. С ним толковать не о чем. Она обратилась к Израэлю Хендсу.

— Следи за ним днем и ночью. — Она оттолкнула руку Флинта, изображавшего живейшее участие и сострадание к искалеченному боевому товарищу, от лба Долговязого Джона.

— Есть, мисс Селена!

— Следить, не спуская глаз, — подчеркнула Селена. — Установи вахту. Чтоб комар не пролетел. Как в Бристоле заведено, понял?

В Бристоле Селена не бывала; как и что там заведено, понятия не имела. Не знала даже, что Бристоль — это большой город и порт. Но слухом ее Господь не обидел, соображением тоже, и она понимала, как следует себя вести с моряками. Флинт фыркнул, изображая веселье, но Израэль Хендс сохранял полную серьезность. Он вскинул руку ко лбу и топнул в форменном морском салюте.

— Есть, мисс Селена! — повторил он.

— Живо организуй!

— Есть, мисс Селена! — Израэль Хендс исчез.

Селена перевела взгляд на Флинта. Тот обдумывал развитие событий. Это его судно. Он командует кораблем. Но в то же время это судно и Долговязого Джона. У каждого свои сторонники. Так же, как Билли Бонс человек Флинта, Израэль Хендс смотрит в рот Долговязому Джону. И команда делится поровну. Последний бой поубавил народу, но соотношения не изменил. А тут вот еще командирша выискалась.

Флинт лучился улыбкой, про себя же сыпал проклятиями и гадал, сколько это еще протянется.

Внимание его привлекли шум и смех, донесшиеся с квартердека. Он нахмурился, навострил ухо, замер. Придуриваются, для беспокойства нет оснований. Он повернулся к Селене.

— Благословенна будь, дорогая, — елейно вымолвил Флинт. — Оставляю эту скорбящую христианскую душу на твое попечение, ибо Господь, похоже, забыл о нем. — Он перевел взгляд на Долговязого Джона — Не так ли, приятель?

Флинт удалился.

Селена нагнулась над Долговязым Джоном, подняла его руку. Койка закачалась.

— Что он тут делал? Тебе больно?

— Нет, — сумел вымолвить Долговязый Джон и даже попытался шевельнуть головой, воодушевленный ее интересом к его особе. Вспыхнувшая в его душе искра радости действительно погасила боль. Он вздохнул.

— Пить…

Селена исчезла и тут же появилась с кружкой.

— Пей. — Она поднесла кружку к губам, приподняла его голову. Затем опустила голову и отерла лицо. Селена оставалась бесстрастной, никто не видел ее улыбающейся. Лицо ее было вообще как будто без всякого выражения, не понять ее. Но то, что она делала, говорило лучше слов. Она задержалась у Сильвера до возвращения Израэля Хендса с корабельным хирургом Коудреем и его помощником Джобо, мокрым и нетвердо держащимся на ногах.

— О-о, мистер Сильвер, рад, что вы очнулись, — сказал Коудрей. Он виновато моргнул и добавил: — Сожалею, что оставил вас одного. Я приказал этому оболтусу сидеть с вами, — он грозно глянул на Джобо. — Но капитан Флинт выдал ему бутылку и гинею и велел напиться.

— И он нарезался, как свинья, — подхватил Израэлъ Хендс. — Но мы нашли-таки эту крысу лазаретную, подвесили его на булинь да окунули в воду, за борт. И макали, макали, покуда он не очухался. — Он повернулся к Джобо. — Как, приятель, полегчало?

— Ну… — неуверенно согласился Джобо.

— Смотри, теперь без фокусов! — грозно отрезала Селена, глядя на Джобо, и снова переключилась на Хендса. — Остаешься старшим. Отвечаешь мне за него.

Коудрей только поднял бровь, слушая, как чернокожая девица уверенно командует моряками, а Долговязый Джон чуть было не рассмеялся. Но тут же потерял сознание.

Когда он очнулся, рядом «несли вахту» Израэль Хендс и Джобо. Они точили лясы, играли в кости на долю добычи. Долговязый Джон покосился на них. Сомневался он, что эта парочка сможет помешать Флинту учинить затеянное.

 

Глава 14

24 марта 1749 года. Остров

Наутро после тайного совещания, когда Флинт лишился путей отступления и слишком многие узнали о его преступных намерениях, он отправился к капитану Спрингеру.

Капитан беспробудно пил уже которую неделю подряд. Выглядел он, по мнению Флинта, не лучше, чем погубленная им «Элизабет». Он буквально заживо разлагался, гнил в своей палатке. Флинт выругался. Судя по тому, как Спрингер выглядел, дело затянется еще на неделю, а то и дольше. То есть на столько, сколько потребуется, чтобы привести Спрингера хотя бы к подобию нормального обличья. Вследствие невменяемости капитана Флинт отыскал обслуживавшего его бедолагу. Этого матросика Флинт передал Билли Бонсу с указанием внушить ему, что его хозяин с этого момента не должен получать ни капли спиртного, как бы он ни просил и чем бы ни угрожал.

Флинту повезло — Спрингер оказался не из слабого десятка. Печень этого пьяницы очищала его нутро настолько успешно, что позволила ему достаточно протрезветь в течение одного дня.

Еще день прошел в борьбе с раскалывающей череп капитана головной болью. И после очистительной рвоты Спрингер наконец смог ходить и разговаривать. На следующее утро его удалось отмыть, побрить и облачить в чистое белье. Флинт снова явился к капитану с докладом. Как заместитель капитана и его представитель на время недомогания Спрингера, Флинт поведал о ходе событий в нужном ключе и с точно отмеренной дозой несоответствия реальности, потребной для того, чтобы направить действия капитана по ложной тропе, верным, с точки зрения Флинта, курсом.

Совершив все необходимые подвиги, Флинт скромно, чуть ли не подобострастно замер перед капитаном, держа шляпу в руках. Спрингер уставился на лейтенанта желтыми, с красным подбоем, глазами, наполненными ненавистью такой тяжести, что оставалось лишь подивиться, как капитан не ушел в землю по горло. Но долг свой Спрингер знал — во всяком случае, воображал, что знал, — и исполнить его не колебался.

— Построй команду, придурок, — проворчал он. — Все из-за тебя, и ты за все ответишь, дай только в эскадру вернуться.

— Есть, сэр, — кротко промурлыкал Флинт, потупив глаза. Он выслушал еще с десяток напутственных ругательств и направился исполнять приказ. Найдя первым делом Билли Бонса, он вдолбил ему последние наставления.

Через полчаса каждая живая душа на острове, за исключением четырех морских пехотинцев, оставленных охранять бесполезный блокгауз, торчала на солнцепеке перед палатками и почти готовой к отплытию «Бетси». Засевшая на песчаной банке, разобранная по досочке, «Элизабет» как будто с укором взирала на происходящее.

Спрингер тяжело взгромоздился на ящик, чтобы продемонстрировать себя народу. Он нещадно потел в сюртуке и шляпе, но форму приходилось соблюдать, особенно с учетом донельзя гадкого настроения команды. Спрингер такого еще не видел, а посему выставил подбородок и ожесточенно сжал кулаки. Он не потерпит от подчиненных какого-то там «настроения»!

При нем стояли, тоже в традиционных синих мундирах, лейтенант Флинт (а при лейтенанте Билли Бонс), мичмана, гардемарины, хирург, казначей да группа младшего командного состава, включая боцмана, пушкаря и плотника. Присутствовали также двадцать девять морских пехотинцев при мушкетах и штыках под командой сержанта Доусона и двух капралов.

Перед капитаном Спрингером выстроились, разделенные на вахты правого и левого борта, примерно две сотни палубного, парусного, трюмного и иного корабельного люда. Спрингер скрипнул зубами, возмущенный наглостью матросни, ворчащей и мрачно, исподлобья косящейся на своего капитана.

— Молчать на палубе! — гаркнул капитан.

Не слишком точно они выполнили приказ, но, во всяком случае, экипаж ожидал, что капитан преподнесет, и дождался. Не очень много сказал Спрингер и не слишком умно. Не оратором он родился на этот свет. Капитан рявкнул, что дело матросов повиноваться и исполнять свой долг перед Богом и королем Георгом, и упаси Господь отлынивать от этой святой обязанности! Так как всю команду и без того замордовали всяческими придирками и наказаниями, то услышанное никого не воодушевило. Однако Спрингер не ведал предыстории, проспав все самое существенное в пьяном состоянии, и продолжил речь, перейдя к теме первого плавания нового суденышка.

— Наш новый корабль готов к выходу, он дойдет до Ямайки, — проскрипел капитан, ткнув тростью в сторону «Бетси». — Доброе судно, полста народу поднимет запросто…

Тут его речь прервал животный рык матросской толпы.

— Молчать! — заорал Спрингер, но сам не услышал своего голоса. Флинт едва сдержал смех, радуясь тому, как мастерски вступили подготовленные им актеры.

— А как насчет «донов»?!

— Что, если они вернутся?

— У-у-у-у-у-у!..

— Ы-ы-ы-ы-ы-ы!..

— Что? — опешил Спрингер. — Какие «доны»?

— Которых видели с Подзорной Трубы!

— Которые искали место высадки!

— Которые всех нас здесь перережут!

Орали уже не только актеры Флинта. Никого не радовала перспектива попасть в лапы испанцев. Лягушатники или голландцы — одно дело… Ну, там, португальцы еще куда ни шло… Но «доны»…

— Мистер Флинт, — обратился Спрингер к подчиненному. — О чем эти дуболомы болтают?

— Ума не приложу, сэр, — ответил Флинт с ухмылкой. — Может, у них и спросить?

Спрингер вгляделся в глаза Флинта, силясь понять, что за каша тут заваривается.

— Сукин сын, — выругался Спрингер, прикидывая, что ему делать дальше. Его нерешительность команда истолковала как реакцию уличенного.

— Глянь, ребята! — крикнул Израэль Хендс — Он же все знал, сразу видать! Хотел бросить нас в зубы испанцам!

— Нет, нет! — закричал Спрингер — Нет! Судно возьмет добрых пятьдесят человек, может, и больше, и я вернусь за…

— Кто эти пятьдесят? — в ужасе завопил Джордж Мерри. — И кто останется? — На волне эмоций, захлестнувшей матросскую массу, Мерри, который умом не блистал, уже настолько вжился в выученную им роль, что верил каждому своему слову.

Толпа взвыла и подалась вперед.

— Сержант! — завопил капитан, но Доусон уже скомандовал;

— Го-товсь!

Двадцать девять мушкетов легли на левые руки стрелков и щелкнули курками. Но это толпу не отрезвило.

— Сволочи! — завопил Израэль Хендс, приступая к исполнению самой ответственной части отведенной ему роли. Он вытащил из-под одежды пистолет, достаточно маленький, чтобы его можно было спрятать, и понесся вперед, пользуясь тем, что стволы мушкетов пока еще смотрели в небо.

Хлоп! Пистолет в руке Хендса плюнул пламенем, дымом и пулей, раздробизшей челюсть одного из морских пехотинцев. Первая кровь! Бедняга бился и вопил, но его товарищи выпрямились, как их учили, и вскинули оружие…

— Целься! — отдал приказание Доусон.

Хлоп! — выстрелил второй из пары пистолетов Флинта. Черный Пес послал пулю Бог весть куда. Рев толпы усилился, из нее в строй стрелков полетели двухфунтовые ядра шарнирной пушки, заблаговременно распределенные среди заговорщиков Билли Бонсом. Один из морских пехотинцев упал без сознания, оглушенный ударом.

— Стреляй! — завопил Спрингер.

— Пли! — скомандовал Доусон.

Ба-ба-ба-ба-бах! Двадцать семь мушкетов дохнули жарким залпом, опалив физиономии и волосы тех, кто успел подбежать почти вплотную. Капитан Спрингер вытащил свой пистолет и добавил шума, разрядив оружие в Израэля Хендса, мчавшегося к нему с ножом.

Пятнадцать нападавших рухнули, сраженные мушкетными пулями, а капитан Спрингер свалился с ящика без большого, указательного и среднего пальцев, оторванных разорвавшимся стволом его пистолета, и лишившись также глаза — его выбил отлетевший осколок ствола. Оглушенный и ослепленный, он не заметил, как Израэль Хендс, не обращая на него внимания, пронесся мимо, догоняя мистера Флинта, мистера Бонса, Черного Пса, Джорджа Мерри и около полусотни других.

Эти избранные скрылись в джунглях, а оставшиеся моряки схватились с морской пехотой и офицерами. Штыки, кортики и сабли против ножей и кулаков.

Перезарядить мушкеты, разумеется, не оставалось никакого шанса. Дикая драка продолжалась до полного истощения сторон. Уцелевшие с ужасом пытались понять, что они натворили. Точнее, что с ними натворил хитроумный лейтенант Флинт.

Успокоились навеки сорок пять человек, включая большинство морских пехотинцев и гардемаринов, сержанта Доусона, капитана Спрингера, почти весь младший командный состав и множество матросов. Раненых оказалось намного больше, были среди них и тяжело пострадавшие. Но еще тяжелее оказались последствия морального плана. Большинство уцелевших были отныне мертвы в глазах закона, поставили себя вне его. Служба, которую они предали, отправила бы многих прямиком на виселицу.

Уцелевших морских пехотинцев это не касалось; Двоих гардемаринов — тоже, как и всех тех, кто дрался за короля и его закон. Но остальные показали себя мятежниками, к тому же самыми гнусными. Таких королевский флот никогда не простит — они убили своего капитана. Жизнь этим преступникам могло спасти лишь вечное изгнание; в случае же поимки военно-морской суд обеспечил бы им путешествие на небо с помощью петли-удавки, перекинутой через блок шлюпочной кран-балки.

Уцелевшие разбились на две группы, меньшая из которых включала гардемаринов, морских пехотинцев, казначея, унтер-офицеров и матросов, оставшихся верными присяге. Вооружение этой группы человек из тридцати составляли два мушкета, несколько пистолетов и кортиков. Вторая группа, скорее, толпа численностью сотни в две, унесла все оставшееся оружие. Пользуясь правом сильного, эти люди заняли лагерь и первым делом принялись заливать горе спиртным.

Когда они уже едва держались на ногах, их посетил капитан Флинт во главе группы трезвых, дисциплинированных и должным образом вооруженных матросов. Оружие для них Флинт заблаговременно спрятал в джунглях, Флинт прибыл с благородной целью восстановить порядок и покончить с мятежом, так всем и объявили. Не столь важно, кто в эту ахинею поверил, но последовала еще одна бойня, ибо подлинной целью Флинта было уничтожение всех тех, на кого он не мог положиться.

Закат застал в лагере менее сотни выживших. Флинт стоял в умирающем свете дня, почесывал попугая и улыбался.

— Теперь, Билли, — обратился он к существу, преданному его особе больше, чем зеленый попугай, — мы, похоже, стали, наконец, свободными людьми, можем пополнять закрома. Жаль, что мистер Спрингер сразу не сообразил, что к чему, и заставил меня столько хлопотать. — И Флинт засмеялся.

Однако еще не раз взошло солнце, прежде чем Флинт получил то, чего усиленно добивался. Прежде всего, с «Бетси» предстояло много возни, да и с оставшимися на острове верными присяге моряками следовало разобраться.

Некоторые из этих недотеп сами приковыляли в лагерь, по одному и парочками, умоляя дать чего-нибудь поесть. На остальных устроили настоящую облаву, с гиканьем и улюлюканьем. Отличное развлечение получилось — так, во всяком случае, воспринял это мероприятие Флинт, ибо он и возглавил операцию, предоставив Билли Бонсу заниматься оснащением «Бетси».

— Бей их, ребятушки! В лапшу руби!

Но тут его ожидало разочарование. К безмерному его удивлению, матросы повели себя очень, очень нехорошо. Их, видишь ли, сдерживали какие-то туманные представления о совести, По их разумению, люди взбунтовались, потому что им, оставленным на острове, угрожала смерть от лап «донов». Морскую пехоту они били, потому что те в них стреляли. Но резать глотки своим товарищам по команде они не желали. А пленные гардемарины мистер Гастингс и мистер Пови и вовсе оказались любимцами команды. Флинт орал и ругался, но почувствовал, что лучше не настаивать. Он понимал, что не все в команде полные тупицы. Иные очень хорошо понимали, что Флинт отобрал команду у капитана Спрингера силой. И что, следовательно, у Флинта тоже можно на тех же основаниях отнять команду. Эта проблема как будто уселась на втором плече самозваного капитана, симметрично с попугаем.

И поэтому все пленные остались в живых.

В конце мая 1749 года «Бетси», наконец, полностью оборудованная, при пушках и припасах, вышла из Северной бухты, волоча на буксире баркас с пленными «лоялистами». В баркасе их было двадцать три человека. Посудина просторная, так что расположились они свободно. По настоянию команды им выделили запас пищи и воды, что оказалось весьма кстати, ибо вскоре после выхода «Бетси» в море, во тьме ночной, буксирный трос каким-то чудом развязался и баркас бесследно сгинул.

Флинт определил это происшествие как несчастный случай, весьма счастливо решивший проблему — «Бетси» избавилась от тупиц, не желавших добывать богатство честным морским разбоем. Команда предпочла поверить словам своего нового капитана и окончательно соскользнула на сомнительный путь пиратства.

Флинту повезло. Он взял один приз, другой, третий… Не один месяц бороздила «Бетси» просторы Карибики, пока фортуна не повернулась к ней боком.

Повезло и баркасу. Мистер Гастингс принял команду. Экипаж баркаса наладил парус, нес вахту, рационировал продукты и соблюдал дисциплину. Без инструментов, по солнцу, звездам, чутью и везению Гастингс привел баркас с девятнадцатью выжившими в Ла Плату, где испанцы приняли его как героя.

Через пять месяцев лейтенант Гастингс вернулся в Англию, где весть о мятеже Флинта стала сенсацией. Газеты не скупились на специальные выпуски, Гастингса наперебой приглашали в клубы и салоны, в парламенте обсуждали снаряжение экспедиции для поимки негодяев и спасения несчастных, которые могли остаться на острове Флинта.

Но здесь Гастингс не в силах был помочь. Широты и долготы острова ему никто не сообщил, точные координаты этого клочка земли посреди океана знали лишь Джозеф Флинт да Билли Бонс, а для остального человечества островок представлял собой иголку в стоге сена.

 

Глава 15

1 июля 1752 года. Юго-Западная Атлантика. Борт «Моржа»

— Diem adimere aegritudinum hominibus! — изрек мистер Коудрей, удалив перевязку с обрубка ноги Долговязого Джона, — Как у вас с латынью, мистер Сильвер?

— Никак, — выдавил Джон, Он стиснул зубы и сжал кулаки в ожидании боли. Джобо уже висел всем телом на одной его руке, а Израэль Хендс на другой, Во время предыдущих перевязок Долговязый Джон не раз, изрыгая проклятия, рвался из койки.

— Иными словами, «время излечивает все раны». — И Коудрей ловким движением сдернул последние тряпицы с культи Долговязого Джона. Изуродованный остаток конечности выглядел как толстый конец бараньего окорока, свисающего с крюка в мясной лавке, только бледнее. На нем не наблюдалось ни следа воспаления, здоровая рубцовая ткань нарастала поверх обрубка, надежно закрывая мышцы и кость.

— Veniente occurrite morbo, как сказал Персий, — вернулся к латыни Коудрей и снова перевел: — Что означает: дави болезнь в зародыше, на первой стадии. Этому правилу мы и последовали. Надо сказать, весьма успешно.

Коудрей сыпал латынью, потому что пребывал в добром настроении, а доброе настроение вызвал удачный исход весьма сомнительного случая. Ему удалось спасти жизнь безнадежного, казалось, пациента. Так, болтая, доктор сменил повязку, причем Сильвер с удивлением отметил полное отсутствие боли. Впервые. Долговязый Джон поверил, что может выздороветь;.

Закончив дело, Коудрей вымыл в ведре руки, опустил рукава и улыбнулся пациенту.

— Итак, сэр, — заговорил он, неосознанно возвращаясь к тону и манерам времен давно минувших, когда лечил почтенную публику: купцов, олдерменов, даже дворян. — Я имею удовольствие обещать вам доброе исцеление и хотел бы предложить прогуляться на свежем воздухе. Как вы относитесь к этой идее, сэр?

— Во-во! — обрадовался Израэль Хендс. — Ребятам поправится. Поехали!

Долговязый Джон колебался. Постоянная боль истирает даже сильных и храбрых, и он боялся, что будет страдать при перемещении. Коудрей сразу понял причину его нерешительности.

— Мистер Хендс, — сказал врач. — Приведите еще двоих, и мы перенесем пациента с койкой, не причиняя ему лишнего беспокойства. И будьте столь добры, приготовьте все наверху.

Хендс нахмурился и взглянул на Долговязого Джона. Не пристало моряку выполнять приказания костоправа.

— Давай, — слабым голосом согласился Сильвер.

И вот его вместе с гамаком уже осторожно несли по трапу четверо моряков. Джон не пожалел о своем согласии. Как свеж и тает воздух после долгого заточении ииизу! Как приятно соленый ветер напрягает паруса, треплет волосы и щекочет ноздри! И эти чайки, что неугомонно носятся над судном, Матросы приветствовали Сильвера, смеялись, предлагали фрукты и грог, В глазах Долговязого Джона появились слезы, еще немного, и он, чего доброго, начал бы всхлипывать. Все искренне радовались ему, даже приспешники Флинта, возвращение Сильвера ненадолго объединило всю команду.

Джобо и Израэль Хендс надежно закрепили койку с Долговязым Джоном, и тут на палубе появились Селена и Флинт. Оба улыбались, и душу Джона затуманило темное облако, из которого мог грянуть гром.

— Джон, собственной персоной! — радостно воскликнул Флинт. — Наконец-то пожаловал наверх. — Флинт заметил, как взгляд Долговязого Джона метнулся к Селене, и улыбнулся волчьей улыбкой. — Мы с Селеной как раз обсуждали мой план закопать добро на старом острове, о котором я тебе рассказывал.

Флинт замолчал, почесывая макушку попугая и наслаждаясь беспомощным гневом своего поверженного противника.

— Помнишь мой старый план, Джон? — Флинт наслаивал улыбку на улыбку. — Вижу, вижу, помнишь. И рад будешь узнать, что мы с мистером Бонсом направляем туда судно как раз за этим.

 

Глава 16

16 февраля 1750 года. Атлантика. Борт «Моржа»

Партнерство Флинта и Сильвера привело к захвату исключительного приза. Лишь благодаря умению Флинта «Морж» оказался в нужное время в нужной точке Атлантики.

Чтобы объяснить свой план Сильверу, Флинт разложил карту на столе в малой «дневной» каюте капитана под изломом квартердека. «Морж» резво бежал вперед под всеми парусами, в маленьком помещении едва помещались Флинт, Сильвер и еще пара-другая членов импровизированного военного совета. Палец Флинта порхал над картой, то и дело тычась в разные ее точки, а Флинт сопровождал движения своего пальца разъяснениями. Вот, наконец, он придавил пальцем портовый город Сан-Фелипе на восточном берегу острова Нуэстро Сантиссимо Сальвадор, так сказать, лицом к родной Испании.

— Широта пятнадцать градусов, три минуты и тридцать секунд. Долгота пятьдесят пять градусов почти точно. — Флинт нахмурился. — Если можно доверять этой чертовой карте.

Карту составили испанские картографы.

— Да неплохо вы глядит, кэп, — осмелился вступиться за карту Билли-Бонс. — Глубины, пеленги. — Он ткнул в бумагу толстым пальцем, — Все честь по чести.

Сильвер наморщил лоб, всматриваясь в тонкий рисунок карты, но смог разобрать лишь тритонов, дельфинов и раковины, обильно украсившие края карты и художественный картуш с ее названием Голову Сильвера сдавил железный обруч боли, как и всегда, когда он пытался вникнуть в кошмарные понятия широты и долготы.

— Жирный, богатый остров, торгует с Кадисом, — продолжил Флинт. — Каменный форт, и всегда пара фрегатов на рейде. Зорко стерегут городишко.

— Значит, нам туда нос совать не след, — изрек Билли Бонс.

С его мнением согласились все, включая и Долговязого Джона. Что ж тут неясного.

— Разумеется, мы туда не полезем, — подтвердил Флинт, проводя пальцем по широте Сан-Фелипе от острова в океан. — Будем курсировать вдоль этой линии вне горизонта порта, поджидая птичку, летящую на запад, и погоним ее на сушу.

Головная боль усилилась, карта в глазах Долговязого Джона расплылась, он перестал постигать, о чем они здесь толкуют.

— Хоть режь меня, ничего не понимаю, — воскликнул Сильвер с досадой. Он не таил своих слабостей. Присутствующие переглянулись. Флинт усмехнулся и хотел подколоть слабака, но высказался каким-то совершенно для себя неожиданным манером.

— В чем дело, Джон? — спросил он. — Вся эта навигация — несложный фокус, попутай выучит. — Он дернул птицу за хвост, вызвав ее возмущенный клекот — Он ругается на пяти языках, не любой из нас гак сможет. Ну, ты, давай! — крикнул Флинт попугаю и тряхнул его.

— Mierda! Coho! Ти m’cmmerdesl — завопила птица под общий смех.

— Видишь? Простой фокус, ему можно научиться. Так же и с навигацией. Другое дело — воодушевить людей на бой, повести на врага. — Флинт улыбнулся. — Вот искусство, признак настоящего мужчины; это мы уважаем.

Остальные согласно загудели, ибо слова Флинта не только звучали удачным комплиментом, но и соответствовали дарованию Сильвера. Билли Бонс и Израэль Хендс переглянулись, удивленные тем, что Флинт в кои-то веки молвил о ком-то доброе слово. Флинт и сам себе поразился, не показывая виду. Впервые в жизни он встретил человека, который ему нравился, которого он уважал.

Сильвер улыбнулся, закивал, головная боль отпустила. Он благодарно пожал Флинту руку, еще больше удивив мистера Бонса и мистера Хендса, после чего погладил восседавшего на плече Флинта попугая.

— Добрая птичка, добрая, — приговаривал Сильвер. Попугай нежно пощекотал пальцы Сильвера большим крюкастым клювом, которым раскалывал в щепки бразильские орехи.

— Что, Джон, хочешь отбить у меня друга? — спросил Флипт.

— Ни в коем случае, Джо. Ни птицу, ни чего другого.

Мистер Бонс и мистер Хендс не успевали изумляться. Попугая ненавидела и боялась вся команда, и последним, кто отважился тронуть его, стал Черный Пес. Он как-то попытался, оказавшись с этой пташкой наедине на верху грот-мачты, свернуть ей шею и лишился двух пальцев на левой руке.

Результатом проявленной Флинтом чуткости оказалось полное исчезновение как головной боли, так и чувства вины, мучившего Сильвера по поводу навигационной немочи. Никогда больше — пока длилась дружба с Флинтом — не переживал он по поводу широты и долготы, таблиц и карт, квадрантов и секстантов.

Простой план Флинта сработал безупречно. Шестнадцатого февраля «Морж» навалился на трехмачтовый испанский парусник «Донья Инес де Вильяфранка», осыпал его сцепками ядер, стремясь сокрушить рангоут, сорвать реи и паруса, парализовать судно и команду.

Капитан Хосе Мартин Рамирес сразу понял, что корабль его обречен. Испанию он покинул в сопровождении двух великолепных фрегатов, приставленных к нему для охраны груза. Бурное море оторвало «Донью Инес» от фрегатов, и капитан уже неделю переживал, опасаясь именно того, что и произошло. Назвать капитана Рамиреса трусом никто не смог бы. Он разрядил мушкет в толпу вопящих дикарей, а затем пустил в дело длинноствольное оружие, как гренадерский сержант использует алебарду для выравнивания своихлюдей в линию.

— Para Dios, Espaha, et Las Senoras! — крикнул он. — За Бога, Испанию и дам!

На судне находились шесть женщин, жены и нареченные господ из Сант-Яго. Три из них еще девственницы, и за каждую из дам капитан готов был отдать жизнь. К несчастью, не все члены команды капитана Рамиреса разделяли его благородные чувства. Некоторые отчаянно трусили еще до начала боя.

Пираты дали залп из ручного оружия, скрылись в дыму, а в защитников испанского судна посыпался град свинцовых пуль.

— Fuego! — крикнул капитан Рамирес — Santiago! Santiago! — раздался древний священный клич христианских рыцарей, с которым они изгнали из Испании мавров. Грохнул залп с испанской стороны, капитан Рамирес отшвырнул мушкет и бросился вперед с саблей в руке, чтобы принять смерть с честью.

Ему удалось прикончить одного из нападавших, проткнув его голову насквозь через разинутый в вопле рот. Он на всю жизнь оставил отметину на щеке Билли Бонса. Но Билли тут же врубил свою саблю в плечо Рамиреса, вплотную к шее, и храбрый испанец рухнул на палубу, заливая ее потоками алой крови.

Лишившись капитана, испанцы после непродолжительной мясорубки побросали оружие и запросили пощады. Долговязый Джон снизошел к их мольбам и прошелся рукоятью сабли по головам некоторых своих увлекшихся коллег по ремеслу, чтобы не дать им перерезать испанские глотки.

Флинт в недоумении следил за Сильвером. Он бы с них шкуру снял, живьем бы выпотрошил, пальцем глаза бы выковыривал, варил бы их. Он бы… Флинт стер пот со лба и хлюпнул слюной. Что ж, у Сильвера свои привычки, и под его командой люди трудятся — грех жаловаться. Хотя он, Флинт, и не понимает почему.

— Ломай люки, ребята! — прогремел Долговязый Джон. — Пленных вниз, ром и вино наверх, сыры и окорока тащите!

Пираты воодушевленно завопили. Полдюжины конвойных повели пленных на бак

— Долговязому Джону ура!

— Ура! Ура! Ура-а!:

— Капитану Флинту ура! — тут же подхватил Билли Бонс.

— Ура! Ура! Ура-а! — прозвучало с таким же энтузиазмом.

Победители размахивали клинками, палили из оставшихся неразряженными пистолетов и мушкетов, обнимались, плясали и прыгали между усеявшими палубу обломками, сотрясая израненное судно…

Затем матросы «Моржа» взялись за ломы и топоры и принялись крушить люки. Они вломились в каюту капитана с ее коврами, книгами и образами святых, взломали замки шкафов и ящиков. Там пираты нашли яркую ткань, нарезали ее на полосы, обмотали ими мачты и себя. Затем выволокли на палубу бренди, копченую свинину и свежие куриные яйца.

А вот и то, что лучше всего на свете: большие, прочные, окованные железными полосами ящики, а в них испанские серебряные монеты, не сосчитать! Знаменитые испанские монеты в восемь реалов, самая желанная в мире валюта.

— Пиастры! Пиастры!

— Дублоны! Дублоны!

— Талеры! Талеры!

— Восьмерики! Восьмерики! Восьмерики!!!

Слово «восьмерики» казалось волшебным талисманом, сдвигающим горы и унимающим штормы.

Попугай Флинта заразился общим восторгом и включился в пиратский хор желанным солистом, вызвав новый приступ восторга буйной толпы.

— Пьястр-р-р-ры! Пьястр-р-р-ры!

Но оказалось, что торжество еще не достигло высшей точки. Взломав дверь очередной кладовки, пираты обнаружили шестерых дрожащих испанок. Одна из них, наиболее решительная, увидев пиратов, прижала к своему лбу маленький пистолет, нажала на спуск — и ее спутниц обрызгал дождь из мозга, капель крови и осколков костей черепа. Остальных, шокированных, перепуганных до смерти, вытащили наверх, к похотливо взвывшей толпе.

Сильвер нашел еще один неразряженный мушкет и выстрелил в воздух. После этого он вразумил нескольких наиболее активных прикладом и призвал вспомнить подписанные ими Артикулы.

— Не касаться женщины против ее желания! — проорал он. — У вас хватит денег на всех шлюх Индии и Вест-Индии.

Но на этот раз его не желали слушаться. В ответ раздалось рычание зверя, у которого отняли добычу.

— Отвали, Джон! — орали ему. — Сгинь, или раздавим!

Бах! Бах! Флинт выстрелил из двух пистолетов в воздух, с бешеной скоростью зарядил их и прыгнул к Долговязому Джону, остановившись рядом с ним между командой и женщинами.

— Кто первый? — спросил он, направив стволы пистолетов на толпу. — Какая падаль отказывается от своей подписи?

За Флинтом, разумеется, сразу же последовал Билли Бонс. Перед командой плечом к плечу стояли трое самых устрашающих членов команды «Моржа». Тут к Долговязому Джону подступил еще и Израэль Хендс. Все, представлению конец.

— Живо убери их вниз, с глаз долой, — прошипел Флиит Бонсу, и тот погнал женщин к ближайшему трапу, поторапливая их ударами плоскостью своей окровавленной сабли. Грубо, конечно, но что поделаешь! В испанском Билли не стен, а по-английски дамы не понимали. Лучше разок плашмя саблей по ягодицам, чем смерть в результате грубого насилия сотен распоясавшихся самцов.

— За дело, ребята! — воскликнул Сильвер, желая побыстрее перенаправить внимание команды. — Не оставлять же денежки без присмотра.

Но пираты еще кипели похотью и злостью. Сильвер подтолкнул Флинта локтем и сценическим, слышным каждому шепотом пробормотал:

— По пять сотен на каждого выйдет, разрази меня гром! Как, капитан?

— Не меньше! — согласился Флинт. Нагнувшись к открытому сундуку, он захватил горсть монет и швырнул в толпу. Это вызвало оживление, суматоху, борьбу за желанные восьмерики и привело к смене настроения.

— Глянь на них, Джон, — нежно промолвил Флинт, — Точно свиньи у корыта.

— Что ж, — отозвался Сильвер, — они ради таких мгновений и живут — Он пристально посмотрел на Флинта и подмигнул, — Спасибо, друг. Я, честно говоря, не надеялся выдюжить, но Артикулы есть Артикулы.

— Это точно, — согласился Флинт, чувствуя себя не очень уютно под взглядом Долговязого Джона.

— Вообще-то, после того, что о тебе болтают, я такого от тебя не ожидал.

Сильвер слышал о Флинте много разного, в том числе и о затеянном им кровавом мятеже на таинственном острове.

— Плюнь на кривотолки, — отмахнулся Флинт — Я держусь того, что подписал.

— Слова настоящего мужчины! — похвалил Сильвер, решив судить о Флинте по поступкам и не имея ни малейшего представления об их истинных причинах.

Пыхтя и отдуваясь, поднялся на палубу Билли Бонс. Он нырнул в толпу матросов, изловил двоих, на которых, как он считал, можно было рассчитывать: Тома Аллардайса и Джорджа Мерри. Билли схватил их за шкирки и стукнул лбами, чтобы привлечь внимание. Осыпая их ругательствами и страшными угрозами, он отправил обоих вниз, стеречь испанок, вооружив каждого парой пистолетов, рожком с порохом и мешочком пуль. Потом направился к Флинту.

— Выполнено, капитан, — доложил Билли Бонс, коснувшись пальцами шляпы. — Девки в той же конуре, со своей покойницей, и два обалдуя их стерегут, Черный Пес и Джордж Мерри.

— Велика ль на них надежда… — поморщился Флинт, и Билли Бонс ухмыльнулся. Зрелище довольно редкое. Скорее увидишь, как в Портсмуте сходит на берег белый медведь, а пингвин за ним тащит его сундук.

— Я за них спокоен, — сказал Билли Бонс. — Я объяснил, что отрежу им, ежели подведут.

— Ладно, теперь на нижней палубе будет какой-то порядок. Хватит, позабавились, — проворчал Флинт.

— А с этими что? — спросил Сильвер, указывая на столпившихся в кучку на баке испанцев.

— Х-ха! — Флинт ухмыльнулся. — Чик! — он резко дернул большим пальцем у себя под подбородком.

— Нет! — твердо возразил Сильвер. — Высадить на остров, отпустить в шлюпке с парусом и провиантом… Это по-английски. Но не убивать. Мы джентльмены удачи, а не пираты.

— Ох! А есть разница?

— Есть!

— Да ну?

— Есть!

Флинт вздохнул и закусил губу. Он огляделся, почесал макушку попугая, вернувшегося на плечо сразу после завершения кровопролития. В голове у него забрезжило понимание того, что Сильвер искренне верил этой ерунде насчет джентльменов удачи и искренне стремился жить по своим драгоценным Артикулам. Флинт отнюдь не дурак, он сообразил: Сильвер вцепился в свою мечту, чтобы не видеть, в кого он превратился. Джозеф Флинт считал это смешным. Но Сильвер ему нравился больше, чем любой другой встречавшийся на его пути человек. А у Флинта никогда не было друзей.

— Ну, как пожелаешь, — сказал Флинт, наконец, и оглядел судно от бушприта до кормы. — В любом случае корыто слишком велико для продажи. Наши клиенты хотят что-то покомпактнее. Я б его сжег к чертям. Но мы вот что сделаем… — и он прищурился, помолчал, подыскивая слова. — Как джентльмены удачи и веселые ребята, мы обдерем с него все, что можно… — Долговязый Джон молча кивнул. — И отпустим этих придурков вместе с их бабами. — Флинт повернулся к Сильверу, как будто ожидая одобрения. — Что скажешь на это, Долговязый Джон?

— Есть, капитан, — ответил Сильвер с улыбкой облегчения, — верное дело, капитан, так держать.

Команда «Моржа» обобрала «Донью Инес», сняв с нее все, что нравилось и что можно было уместить у себя. Израэль Хендс запасся порохом и позаимствовал прекрасную курсовую девятифунтовую пушку барселонского литья, естественно, со всем ее боеприпасом. «Водяному» приглянулись бочки испанца, лучше сохранявшие воду, чем старые бочки «Моржа», но его ждало разочарование. Люди уже настолько измотались, особенно с пушкой Хендса и ее ядрами, что послали «Водяного» ко всем чертям. «Водяной» пожаловался Флинту, но тот отправил его туда же. Флинт видел, что на сегодня предел уже достигнут. Тем более во имя дела, в которое он сам не верил.

С закатом «Морж» отвалил от «Инес» в просторы Карибики, оставив испанцев сращивать мачты, латать паруса и благодарить Деву Марию за сохраненные им жизни.

Испанцы похоронили своих мертвых, включая бедную девушку, поторопившуюся выбить себе мозг ради спасения чести. На «Морже» в это время царило буйное веселье — пили во здравие, наяривал скрипач, настил палубы скрипел под мельтешившими в плясе босыми пятками и каблуками. Флинт нашел друга и утешал себя, что ради этого можно вытворить и глупость-другую, вроде этих жестов с испанцами. Джон Сильвер тоже нашел друга и верил, что наставил его на путь истинный, на верный курс.

Оба они ошибались, но дружба их не была фальшивкой. Каждый нашел в другом нечто жизненно важное, отсутствующее у него самою. Вместе они становились сильнее, чем взятые по отдельности, а результат дал печально знаменитую карьеру капитана Джозефа Флинта, пирата, а не «джентльмена удачи».

Самое интересное заключалось в том, что мало кто осознавал истинный характер партнерства этих двоих. Мало кто понимал, что капитан Флинт — не один человек. И феноменальный успех сопутствовал Флинту, лишь пока длилось это партнерство.

 

Глава 17

5 октября 1750 года. Лондон, Ковент-Гарден. Таверна Холланда

— Глянь-ка, Фредди, — сказал Алан МакКей, сахарный магнат — Хрупкий эльф с троллем-страшилой на поводу.

Фредерик Бертон, владелец пивоварен, удостоил вниманием пару, оставившую гремучую булыжную мостовую и входившую в ресторан.

— Чтоб меня зажарили! Это же Гаррик, актер. А что за чучело вздумал он сюда приволочь? Горилла какая-то…

Возглашая, с его точки зрения, очевидное, Бертон ожидал от присутствующих полного с ним согласия, но вместо одобрения получил от одного из друзей толчок тросточкой под ребра.

— Осел ты, Бертон, — проворчал хозяин трости мистер Дэвид Кентербери, банкир. — Это же Джонсон. Лексикограф Джонсон.

— О! — воскликнул Бертон, выхватывая из кармана очки, — О! — повторил он, насаживая очки на нос. — А! — И он схватил свою трость, чтобы присоединиться к приветственному грому тростей, стучавших в пол. Так гости мистера Холланда встречали отнюдь не всякого.

Как и любая большая или таверна, заведение Холланда представляет собой клуб, с членством и правилами. Вытянутый в длину зал разделен на отсеки невысокими перегородками, которые позволяют сидящим в них — в каждом две скамьи и стол — как сохранять некоторую обособленность, так и быть в курсе, кто присутствует в зале и кого только что впустили в дверь. А впускали сюда не каждого. Разные люди предпочитали разные клубы. У Холланда можно было встретить господ коммерсантов, ученый народ, издателей, книготорговцев, художников — если, разумеется, эти последние признаны и в моде, И благородных кровей господа заглядывали к Холланду.

Но если бы сунуться к Холланду вздумалось иностранцу, сектанту или же мелкому торговцу-разносчику, он непременно услышал бы:

— Мест нет, сэр! Нет, миль пардон!

Мест «не было», даже если в зале пустовала половина отсеков. Прочих же, как то: солдат, матросов, ирландцев и собак — отшивали руганью, презрительным взглядом, а то и пинком. Из шлюх Ковент-Гардена к Холланду допускались лишь наиболее почтенные и чистые.

Двое новоприбывших, без сомнения, имели право доступа в этот парадиз. Их приветствовали все, кто здесь присутствовал. Вошедшие сильно отличались один от другого, и приветствия восприняли по-разному. Один из них, Самюэль Джонсон, грузный господин лет сорока с лишком, но выглядевший намного старше, на голове имел старомодный «физический» парик, на манер поверенного в делах. Передвигался он, отдуваясь и пыхтя, раскачиваясь из стороны в сторону, потрясая увесистым задом, необъятным брюхом и несколькими подбородками. Одеждой он похвастать не мог, зато всевозможнейшими дарованиями обладал столь же необъятными, сколь и брюхом. В заведение Холланда мистер Сэмюэль Джонсон ступил впервые.

Второй вошедший, Дэвид Гаррик, наимоднейший актер, молодой, мелкий, в сравнении с Джонсоном просто прыткий кроха; очень, опять же в отличие от Джонсона, аккуратный, одетый в жилет с золотой вышивкой, шелковый сюртук с кружевными манжетами и воротом, также отделанным кружевами. В общем, он был прямой противоположностью Джонсону, если судить по внешности. И парик на нем по моде — с буклями по бокам и косицею сзади, с лентой, завязанной кокетливым бантиком. Знаменитый актер имел весьма приличное состояние, его принимали с распростертыми объятиями везде, в том числе и здесь, в клубе-таверне Холланда, — но не из-за его богатства, а благодаря неоднократно выказанной им остроте ума и языка.

— Гаррик, Гаррик! — гремело со всех сторон. — К нам! Сюда, сюда!

Гаррик улыбался во все стороны, разводил руками и, наконец, все с той же улыбкой на сахарных устах, повернулся к Джонсону. Тот тоже попытался продавить улыбку сквозь жировые складки физиономии и наугад ткнул рукой в направлении МакКея и Бертона.

— Джентльмены, — произнес Гаррик, усаживаясь. — С большим удовольствием пользуюсь случаем представить вам господина, который вскоре подарит миру несравненный словарь нашего возлюбленного языка.

— О, сэр! — почтительно выдохнул Бертон, пожимая пртянутую ладонь с трудом втиснувшегося за стол ученого. Весь Лондон ожидал выхода в свет великого творения Джонсона, над которым он трудился один-одинешенек и который, как известно каждому честному британцу, оставит далеко позади знаменитый словарь французского языка, выпущенный после десятка лет хлопот бесчисленными Docteurs de l’Acаdemie Francaise (много ли от них проку!).

— Сэр… — прохрипел Джонсон, сминая пальцы бедного Бертона, как использованную салфетку.

— Мистер Джонсон, — продолжал Гаррик, — позвольте представить вам мистера Бертона, знаменитого пивовара, и мистера. МакКея, плантации которого на Ямайке дают половину сахара, потребляемого в Лондоне.

— Сэр! — МакКей улыбнулся в ответ на комплимент.

— Плантатор, сэр? — Джонсон повернул в сторону МакКея глазные яблоки, не шевеля грузной головой. — Сахар — благороднейшая из травок. Изысканная сласть, извлеченная из простейшего растения.

— Как продвигается ваш словарь, мистер Джонсон? — спросил Бертон. — Когда мы его, наконец, сможем взять в руки? — Он глянул на Гаррика. — Сей джентльмен постоянно его цитирует. Бездна остроумия, сэр, мы просто с ног валимся со смеху.

— Остроумия? — Джонсон насупился. — Моя цель учить, а не развлекать.

— Вы скромничаете, сэр, — возразил Бертон. — Скажем, определение дерева мне просто врезалось в память: «крупная трава, достигающая высоты непомерной, сделанная из древесины».

Окружающие дружно захохотали. Снова грохнули в пол трости.

— Хм… — издал какой-то неясный звук Джонсон, шевеля губами и пальцами, обуреваемый смешанными чувствами. Что ж, кому не приятно, когда его так приветствуют, хотя и не вполне заслуженно. — Нет-нет, сэр… Дэвид, это твои импровизации… Ты искажаешь мои простые, ясные строки, шалопай. Ищешь славы за мой счет… Светишь отраженным светом, как луна… А я борюсь, чтобы засиял свет солнечный…

Гаррик рассмеялся.

— Вы совершенно правы, сэр! Каюсь и не отпираюсь, приношу свои искренние извинения!

— Как мистер Гаррик хорошо знает, — продолжил Джонсон, не сердясь, но и не желая оставлять недоразумение невыясненным, — в словаре определение приведено следующим образом: «крупное растение со стволом, из древесины состоящим, достигающее значительной высоты».

— Верно, сэр, — согласился Гаррик. — Но ведь совершенно не смешно.

Мальчиком Гаррик учился у Джонсона, и Джонсон на него никогда не сердился. Вот и сейчас он рассмеялся, и в течение получаса присутствующие у Холланда наслаждались обществом ученейшего мужа Англии. Но вскоре проявилась и другая сторона Джонсона, непримиримого спорщика, бойца, не привыкшего уступать противнику ни пяди земли, ни слова, ни понятия.

— Как, сэр? Что вы имеете в виду? — возмутился Джонсон, когда разговор коснулся Вест-Индии и МакКей принялся клясть на чем свет стоит море и тех, кто им пользуется.

— Я всего-навсего обругал всех моряков, а славный флот короля Георга — дважды, — охотно пояснил МакКей, вообразивший, что Джонсон по рассеянности не расслышал его слов.

Джонсон побагровел. Патриот до мозга костей, он не желал, чтобы в его присутствии оскорбляли служивых Его Величества.

— О-о-о, нет! — застонал Гаррик, приведший Джонсона, чтобы сделать его завсегдатаем клуба Холланда, а вовсе не для скандала. Буря! Сейчас грянет шторм! Гаррик замахал руками МакКею, но тот продолжал, как ни в чем не бывало:

— Видите ли, сэр, все моряки делятся на мерзавцев, которые грабят, и трусов, позволяющих себя обокрасть. И все это — на глазах офицеров королевского флота, которым на происходящее просто наплевать. — МакКея можно было понять. Он переживал личную трагическую потерю. Потерю любимого груза, отобранного у него пиратами. Он раздраженно стукнул кулаком по столу. — Честного коммерсанта грабят как ни в чем ни бывало. Неудивительно, что ни один приличный человек не хочет идти в моряки!

— Ерунда! — рявкнул Джонсон. — Совершенно напротив! Приключения! Романтика бескрайних океанских просторов! Китайские шелка, меха Америки! Нет, сэр, кто на море не бывал, мира не видал.

— Да бросьте вы! Вы не знаете, о чем говорите.

— Я знаю, что есть люди, которые много говорят, но боятся дел!

— Дел?.. А что я могу сделать?

— Сражаться, сэр!

— Как?

— Не мечом, так деньгами. Снарядите боевой корабль!

— Да что вы! Знаете, во что это обойдется? Такой расход! Одних убытков сколько несем…

— Тогда, сэр, черт бы драл вас, а не славных моряков короля Георга, вас — скрягу, шотландца, ирландца, испанца…

Теперь побагровел мистер МакКей, а Гаррик быстро втиснулся между спорщиками и положил ладонь на обширное предплечье Джонсона.

— Сэм, умоляю, ради бога. Мы среди друзей, не нужно шума.

Джонсон обмяк и осел на скамейку, ворча что-то себе под нос.

— Мистер МакКей, — продолжил миссию миротворца Гаррик. — Давайте все забудем. Сэм Джонсон — национальное достояние, не надо его обижать. Кроме того, он мастак палить из пистолетов, А не попадет пулей, так рукоятью сшибет.

Но МакКея так просто не возьмешь. Он махнул рукой, подзывая подавальщика.

— Принеси-ка мне мадридскую газету, милый.

Клиентов Холланда баловали не только английской прессой, но и доставленной из главных европейских столиц. Конечно, пока они прибывали в Лондон, проходил не один день, а то и неделя, но что поделаешь, путь неблизкий.

— Гляньте на это, сэр, — мирно предложил МакКей, разглаживая на столе весьма уже зачитанную, помятую газету.

— На что, сэр? — проворчал Джонсон, все еще хмурясь.

— Вот, здесь… — МакКей подсунул газету Джонсону, и тот поднес ее поближе к своим подслеповатым глазам. — Вот, вот… Перевести, сэр?

— Нет, благодарю, сэр. — Джонсон не слишком разбирался в испанском, но латынь читал бегло, как и ряд других языков, поэтому без усилия понял, о чем сообщалось в заметке. — Что ж, похоже, пират-англичанин захватил испанское судно по названием «Донья Инес де Вильяфранка» и, удалив с него несколько тонн серебра, отпустил с миром

— Вот-вот! — торжествующе закивал головою МакКей. — Гнусный разбойный акт!

— Ничего подобного, сэр! — прогремел Джонсон. — Такого рода деяния возвеличивают Британию и заставляют дрожать наших врагов.

— Верно! — раздалось из соседних отсеков. С Испанией в описываемый момент Британия не воевала, но вскоре, так же точно, как лето следует за весной, вспыхнет новая война и с Испанией, и с Францией — тем более с Францией. Согласно естественному течению событий в мире. Как же без войны!

— Да! — продолжал Джонсон, ободренный поддержкой. — Такие люди, как эти, — он хлопнул дланью по странице, — источник, из которого наша страна черпает силу. Силу, питающую нас морской торговлей и защищающую от вторжения на наш благословенный остров. Эй, малый! — заорал Джонсон подавальщику. — Вина! Мы выпьем во здравие этого славного корсара… как, бишь, его… где тут… а, вот! Флинт! Флинт его зовут! За успех Флинта и славу Англии, джентльмены!;

— За успех Флинта и славу; Англии! — загремело со всех сторон.

Честно говоря, Джонсон спорил не ради убеждения, а ради спора, он о Флинте к следующему утру и думать забыл. Однако присутствовавшие хорошо запомнили слова лондонской знаменитости. На следующий день в половине таверн Лондона, а немного позже и за его пределами пили за здоровье морского волка, героя Британии капитана Флинта, вчерашнего (то есть прошлогоднего) мятежника и преступника, бросившего юного Гастингса на произвол стихии. Много, много нашлось простаков на благословенном острове, не представлявших, насколько им повезло, что они не встретились с этим славным героем Британии.

 

Глава 18

10 июня 1752 года. Река Саванна. Борт «Моржа»

Билли Бонс пребывал в лучезарнейшем расположении духа. «Морж» направлялся вниз по реке, мимо острова Тайби, в океан. Билли Бонс хмыкал и ухмылялся, а если и давал кому-нибудь по загривку или по макушке, призывая к исполнению служебного долга; то в высшей степени добродушно и по-отечески.

— Тяни; триста якорей вам в зад! Гр-р-реби, сучьи блохи! — последнее сердечное напутствие относилось к гребцам шлющей, отряженной прямо по курсу с якорем. Так стали продвигать судно, когда вдруг подло стих хилый ветерок. Билли Бонс резвился, щелкая моряков по ушам и сшибая зазевавшихся в распахнутые люки. И вся команда, все палубные, подпалубные и марсовые радовались вместе с Билли Бонсом, разделяя его прекрасное настроение.

Причина бодрого самочувствия Билли крылась в проведенной на берегу неделе, в течение которой он предавался разгулу с местными девами страсти, высасывая содержимое кружек и бутылок. Апогеем праздничной недели стала призовая схватка мистера Бонса с сержантом местного гарнизона, самым крепким, как гласила молва, кулаком американских колоний. Громадная толпа зрителей собралась ночью, при свете факелов, следить за боем на Западном лугу, при самой бухте.

Не прошло и двадцати пяти раундов, как сержант начал выказывать первые признаки усталости, и Билли Бонс пошел на абордаж. Уложив противника изящным броском через пупок, Билли принялся выбивать у него камни из почек. Сухопутные гарнизонные крысы бросились на помощь своему вождю, уволокли сержанта и стали его откачивать.

Оживленный десятком ведер холодной воды сержант вернулся на очищенный бравыми дубишциками ринг, но боевой дух его уже подувял, тело обмякло, и за каких-то пять раундов Билли Бонс вмял его в истоптанную траву. Возбужденный победой Билли залил жар, влив в нутро с четверть дюжины бутылей французской медовухи. Затем он удавил бифштексы общим весом этак на полпорося-трехлетка и поимел неустрашимую мисс Полли Поттер с такою основательностью, что она, говорят, трое суток после этого не могла отдышаться.

Но главная причина радости мистера Бонса заключалась в том, что весел был капитан. Флинт, а этот широкомордый придурок с соломой вместо волос, Джон Сильвер, наоборот, свой минный нос повесил. Когда Билли увидел черную девицу, которую капитан доставил на борт, он присвистнул, оценив ее стать. Вообще-то он к черным относился прохладно; даже готов был платить больше, чтобы только взять белую… на худой конец, метиску. Но эта, надо признать, хороша, даром, что черная. Фигурка, как склянка песочных часов, все при ней. Смазливая. Глаза, что фонари штормовые. Волос тоже… хоть; сети плети. Не один Билли Бонс ее видел, и все — того же мнения.

М-да, баба на корабле… Билли поджал губы. Не дело это, не дело… Добра не жди… Особенно с такой бабой. Но Флинт капитан… Гм… Да, Флинт, конечно, капитан, но и Сильвер тоже, вроде. Два командира на судне — еще хуже, чем одна девица… Что ж, она Флинта имущество, на нее никто лапу не наложит, и подумать-то не посмеет никто. Флинт этого не потерпит. Да и он, Билли Бонс, коли заметит посягательство на капитанское имущество…

«Морж» тем временем обогнул остров Тайби и вышел в открытое море. Ветер поднялся неумеренный, Билли свистнул народ, чтобы парусов поубавить. Зашлепали пятки, завопил боцман, появился на палубе Флинт и озарил Билли Бонса широкой улыбкой. Этот простой знак внимания господина привел рабью душу Билли в дикий восторг. Его простое, грубое сердце подпрыгнуло в небеса, и радость простерлась до горизонта.

П од ногами Бонса тем временем жили, трудились, напрягались деревянные-конструкции ладного судна, команда спускала хлопающие, трепещущие на ветру паруса, в небе кружили, взмывали и пикировали чайки. Ветер швырял в лицо пену, брызги и водяную пыль, море дышало свежестью и новизной.

Каждый моряк знает это ни с чем не сравнимое возбуждение, охватывающее душу, когда земля остается за кормой, а впереди открывается целый мир.

Килли Бонсу это ощущение знакомо не хуже, чем другим. Чтобы испытать его, люди идут в море, а жалких сухопутных крыс, которым это чувство известно дишь понаслышке, презирают.

Флинт подошел, остановился возле Билли Бонса и рулевого у румпеля. Он окинул взглядом паруса, затем склонился к нактоузу, изучая показания компаса.

— Неплохо, мистер Бонс, — похвалил Флинт. — Рулевой, курс?

— Юго-восток, капитан;

— Неплохо, неплохо.

Билли Бонс радовался доброму расположению духа капитана. Он понимал причину блаженства Флинта и ухмылялся, представляя, что бы он сам вытворял с этой черномазой девкой, достанься она ему. Билли ни мгновения не сомневался, что капитан делает с ней то же самое, только наяву. Бонс облизнулся, пройдясь в воображении по рельефам Селены и особо выделив две выпуклости спереди выше талии и две сзади пониже.

— А, Джон! — воскликнул Флинт, завидев приближающегося Сильвера. — Иди сюда, побеседуем, я по доброму разговору истосковался.

— Есть, сэр! — бодро отозвался Сильвер, и эта его вечная живость резанула Бонса по сердцу, как острым ножом. Почему бы капитану не завести «добрый разговор» с ним, с Билли Бонсом? Что он, рылом не вышел?

Счастливого расположения духа как не бывало, затопила душу Билли ревность ребенка, лучший друг которого увлекся кем-то другим. Точнее, злобный другой завлек обманом его лучшего друга. Бонс любил Флинта. Так сын любит отца или патриот — страну родную. Для Билли Флинт был самым умным, самым быстрым, самым красивым… А как он умеет страху нагнать на всю эту шушеру… включая и его самого! Бонс восхищался Флинтом, а что Флинт обращался с ним, как со скотиной, ну… Флинт так со всеми обращался. Кроме…

Чего Билли Бонс не мог понять, так это почему Флнпт воспринимает этого Сильвера как равного. Ничего же в этом Джоне Сильвере нет, что заслужило бы уважение Флинта! Бонс ухмылялся, глядя на Сильвера. Но при этом следил, чтобы Долговязый Джон не заметил его ухмылки. Поэтому Билли отворачивался, а то и к борту отходил, рассматривая море.

— Чем на берегу занимался, Джон? — спросил Флинт.

— Отдыхал и развлекался, согласно правилам судового распорядка и нашим славным Артикулам, — И оба они, Флинт и Сильвер, рассмеялись. Ладно рассмеялись, одновременно. Билли Бонс аж зубами скрипнул от такой слаженности.

Флинт, правда, тут же горестно вздохнул:

— А я с Нилом-ирландцем торговался, все жилы он из меня вытянул, скряга…

— Кто ж лучше тебя с этим справится, Джо, — уважительно заметил Сильвер, и они снова рассмеялись. Бонс себе места не находил, их удовольствие ему глаза резало. Но тут его уши уловили какой-то неясный шорох. Волна беспокойства пробежала по палубам.

— Чтоб мне… — рулевой поперхнулся и захрипел, выпучив глаза. Бонс повернулся в направлении его взгляда.

— Медузу мне в печень! — только и смог вымолвить он. Чернокожая девица маячила у кофель-планки, придерживаясь, чтобы устоять на ногах. Волосы она обмотала темно-алым шелковым платком, верхнюю часть ее тела прикрывала рубаха, нижнюю — короткие матросские штаны. Одежка принадлежала одному из судовых пацанов, двенадцатилетнему недоростку, и больше всего подходила ей размером. Штаны, однако, кончались, не дотягивая до колен, рубаха вследствие недостатка пуговиц оказалась весьма-открытой на вороте и гораздо ниже. В общем, без покровов осталось намного больше ее черной бархатной кожи, нежели было полезно для общего блага.

Движение судна ее явно беспокоило. По мимике девушки Билли видел — была б она белой, он бы и по цвету лица смог это понять, — что содержимое ее желудка вот-вот последует за борт. Он скосил один глаз на команду и увидел, что на это явление вылупились все находившиеся на палубе члены экипажа. Подоспели и те, кто был внизу, вызванные товарищами.

Бонс почуял, что у него выпучиваются не только глаза, но и кое-что в штанах. И это после нескольких суток берегового разврата, обычно оставлявшего его удовлетворенным на многие недели! Билли готов был даже пересмотреть свое отношение к чернокожим девкам. Ведь капитан-то лучше знает толк… Да, капитан — настоящий мужик, парень что надо, промаху не даст. Билли Бонс покосился на Флинта. На лице того играла самодовольная усмешка. Ему нравилась реакция команды.

— Селена, дорогая! — крикнул Флинт. — Пожалуйте на корму.

По ее первой реакции Билли понял, что Селена не знает, что такое корма и где она находится. Но Флинт сопроводил свой призыв приглашающим жестом, и Селена проковыляла к нему. И тут Бонс пережил приятный сюрприз. Сильвер скис, нахмурился и скривился набок. Кто-то — и Билли Бонс сразу догадался, кто — запустил Сильверу в задницу пинту горчицы. Бонс постарался, чтобы расплывшиеся в улыбке щеки не закрыли ему глаз, он не хотел ничего упустить.

— Селена, — приступил к процедуре знакомства Флинт. Он вел себя как флагман эскадры, к которому прибыла герцогиня. — Позволь представить тебе моего квартирмейстера и доброго друга мистера Джона Сильвера.

Билли Бонс увидел, что лицо девицы исказила гримаса, нос сморщился, а руки взметнулись и уперлись в бедра…

— Х-ха! — выдохнула Селена, и Билли затаил дыхание. Режь его, жги, засоли ошкуренным, если сейчас не произойдет что-то очень смачное! Черная девка смерила Долговязого Джона Сильвера взглядом боцмана, поймавшего фор-марсового забулдыгу за обшариванием сундуков товарищей по команде. А Сильвер-то, Сильвер! Он только ежился, моргал да шнырял глазами меж нею и кэпом. Билли невольно фыркнул от удовольствия и, сделав вид, что ему пора сплюнуть табачную жвачку, побежал к борту. Однако быстро вернулся, чтобы не пропустить самого интересного.

— Ты чего, Джон? — удивился Флинт.

— Мы уже встречались, — сказала девица.

— Да, встречались, — подтвердил Сильвер.

— А, в Саванне, — понял Флинт.

— Да, в Саванне. В лавке Чарли Нила, — уточнила черномазая чертовка — Ваш друг, сэр, принял меня за другую. Не за такую, какая я есть.

«Ну, наглая тварь», — подумал Билли Бонс, но, с другой стороны, она же прекрасно сознает, кто ее покровитель.

— Я, мисс, искренне сожалею об этом недоразумении, готов поклясться на Библии, — выдал Сильвер девице и повернулся к Флинту. — Джо, на пару слов…

Флинту, однако, было не до слов. Не в состоянии ничего сказать, он безудержно захохотал. Попугай заквохтал, защелкал клювом, захлопал крыльями. Флинт бил себя по ляжкам, потом стащил шляпу, принялся обмахиваться, вроде бы успокоившись, однако вдруг снова заржал, закачался и затопал ногами. Смеялся Флинт увлеченно, не остановишь.

— Ох, Джон, — смог он, наконец, выдавить между приступами смеха, — значит, мы оба охотились за одной птичкой, но я оказался быстрее.

— Нет! — вспыхнула девица.

— Нет, — выдавил Сильвер.

— Нет? — усомнился Флинт.

— Надо бы поговорить, Джо, — сказал Сильвер. — Женщина на борту — худшее, что можно вообразить, это верное несчастье.

Билли увидел, как лицо Флинта мгновенно помрачнело Глаза капитана округлились и побелели — недобрый признак.

— Значит, Джон Сильвер призывает меня к ответу?

— Да, Джо.

— Что ж…

Они уставились друг на друга так, словно никого не было на ми ли вокруг. Момент для обоих неприятный и мучительный. Что же станет с их дружбой? Флинт встряхнулся, выдавил из себя улыбку и даже попытался рассмеяться. Недобрый вышел смех. Но он хлопнул Сильвера по плечу.

— Джон, друг, не будем ссориться.

— Ни за что не будем, — помотал головой Сильвер, тоже стремясь вернуть утраченные позиции.

— Вот и ладно, — сказал Флинт, улыбаясь почти нормально.

— Но переговорить надо, капитан, — сказал Сильвер, глядя на Селену. Глаза Флинта снова округлились, но он овладел собой.

— Ладно. Что не вылечить, то надо терпеть, как доктора говорят. — Флинт повернулся к Билли. — Селена, дорогая, позволь тебе представить мистера Бонса, моего первого помощника. — За взгляд, каким она удостоила Билли Бонса, он в иных обстоятельствах врезал бы так, что она бы за борт улетела. — Мистер Бонс, леди Селена — моя подопечная. Я поручаю вам проследить, чтобы она не потерпела никакой обиды, чтобы команда оказывала ей всяческое уважение.

— Есть, сэр! — рявкнул Бонс. Ха, «подопечная»! Подстилочная, ха-ха! Ладно, молчим. Флинт сказал — Билли обеспечит. — Можешь на меня положиться, капитан, — добавил он, чтобы и до этой черномазой дошло.

— Уверен в вас, мистер Бонс. Уверен. А теперь, Джон, давай уладим наши проблемы за стаканчиком рома, как добрые друзья. Идет?

— Всем сердцем согласен, капитан!

И оба отправились в кормовой салон. Билли Бонс снова упал духом, увидев, как они мирно удалились, но позже несколько развеселился, когда до него донеслись возбужденные; голоса. Очевидно, иллюминаторы флинтовой каюты были открыты для проветривания. Коли к фальшборту подойти да башку свесить, то и слова можно разобрать… Да вот, капитанскую игрушку стеречь надо.

Девица все еще нетвердо держалась на ногах, хваталась за что ни попадя, чтобы не упасть, но страху не проявляла. Крепкая штучка. Билли Бонс следил за Селеной, а она озиралась с каким-то идиотским, непонятным нормальному моряку любопытством, как будто марселя от стакселя отличить не могла. Тут, однако, какие-то колеса в мозгу Билли Бонса со скрипом провернулись, и ею озарило: да она и вправду не могла! Ведь рабов на плантациях не обучают морскому делу…

Жаль, не подслушать ему, о чем ругаются эти двое в капитанской каюте. Придется или ходить нянькой за этой девкой, или обойти судно и внушить каждому, что с ним случится, если посягнет на капитанское имущество… Да еще и вдолбить им, что эта черная девица и есть капитанское имущество, а не кошка какая-нибудь приблудная.

Билли Бонс зарысил по шканцам, чтобы побыстрее справиться с задачей и вернуться. Может, что и подслушать удастся… Однако с удивлением обнаружил, что команда не обращает никакого внимания на девку Флинта. Другая новость обогнала мистера Бонса и уже распространилась по судну — все гадали, чем закончится раскол между Флинтом и Сильвером. А ведь тут было над чем призадуматься. Бонс и сам бы сообразил, кабы не нечестивая радость, вызванная выходом Сильвера из милости капитана.

— За которого, мистер Бонс? — спросил Бешеный Пью, вынырнув из своей темной, освещенной хилым фонарем каморки с парусным оборудованием и инструментом для шитья и починки парусов. Вокруг ни души, но Пью все равно огляделся, выискивая глаза и уши. Он вонзил в руку Билли Бонса свои костлявые пальцы — так он всегда поступал с собеседником, нагоняя ужас на любого. Билли показалось, что Бешеный Пью испуган, хотя трудно было определить точно. При возбуждении глаза его начинали дергаться так сильно, что в них почти невозможно было вглядеться.

— Убери свои крючья, придурок! — Билли Бонс выдернул руку из хватки тонких, но цепких пальцев Пью, — Какого хрена тебе надо? Что — которого?

— Флинт… или… Сильвер? — От волнения валлийский акцент Пью проявился явственнее.

— Идиот, — отрезал Билли Бонс. — Совсем рехнулся, ржавая парусная игла.

Мистер Бонс прочитал Бешеному Пью правила обхождения с чернокожими девицами, буде таковые встретятся ему на судне, и потопал далее. Но следующим на его пути оказался Израэль Хендс, вышедший от своих порохов и ядер, а Израэля Хендса бешеным никак не назовешь, и не дурак он вовсе, собака.

— Плохи дела, Билли, — изрек Израэль Хендс с похоронным выражением.

— Ну, что еще? — спросил Бонс, стойко делая вид, что ничего не понял.

— Да вот… Флинт и Сильвер… Если они разойдутся курсами, то и команда, сам понимаешь…

— Вот уж нет. Кто посмеет отстать от Флинта?

— Да, верно, — без особенного энтузиазма согласился Израэль Хендс. — Кто посмеет?

— Вот так, — припечатал Билли, убеждая себя, что исчерпал тему.

— Будем надеяться, что все уладится, мистер Бонс, — сказал Израэль Хендс. — Или никто не отважится койку подвесить — все будут бояться, что снизу ножом нырнут. А спать-то моряку надо, сам понимаешь.

Бонс подумал и тряхнул головой.

— Нет, только не на «Морже». Мы береговые братья и все такое….

— Да, верно, — согласился Израэль Хендс и с этим. — Верно говоришь, мистер Бонс.

Но утешала Израэля Хендса, корабельного пушкаря, не сомнительная правота мистера Бонса, а то, что он сам спит не в подвесной койке, а на прочном, основательном рундуке, сколоченном из толстых досок.

 

Глава 19

8 июля 1752 года. Юго-западная Атлантика. Борт «Моржа»

Долговязый Джон обливался потом, его била дрожь. Судно раскачивалось на волне, вызывая у него, не знавшего, что такое морская болезнь, тошноту. Он с трудом подавлял рвотные позывы, хотя бриз был ровным, а «Морж» держал курс с благопристойностью хорошо воспитанной девушки, следующей по городской улице, не сворачивая и не вертя головой.

Народ вокруг радостно вопил, подбадривая его.

— Бодрей, Джон!

— Смелей, Джон!

— Отлично, приятель!

— Давай, Долговязый Джон!

Флинт со своим проклятым попугаем тоже был тут и вроде бы также искренне подзадоривал. Билли Бонс и люди Флинта смешались с людьми Долговязого Джона, все орали и свистели, топали и хлопали, все были заодно.

Долговязый Джон задержал дыхание. Сосредоточившись, он оттолкнул руку доктора Коудрея с одной стороны, с другого боку — липкую лапу Джобо. Напряг спину, прижатую к фальшборту у вант грот-мачты, оттолкнулся… Вперед! С новым костылем под мышкой справа. Храбрый шаг, не первый храбрый шаг в его жизни. Бух! Шарк… Бух! Шарк… Два неуверенных шага. Толчок подмышку, толчок конца костыля о палубу… Два одноногих шага и два болезненных нырка, а потом падение в подхватившие его сильные руки моряков, скопившихся вокруг грот-мачты.

— Ура Долговязому Джону! — орали они — Виват Долговязому Джону!

Его хлопали по плечам, по спине, жали руку. Коудрей снова подхватил его, Селена отодвинула в сторону Джобо и поддерживала Сильвера, обхватив вокруг пояса. Он чувствовал тёпло и упругость ее тела, вдыхал ее запах…

— Спляшем, Джон! — гаркнул кто-то, и все снова дружно заржали.

— На клотик влезу, — попытался произнести Джон, но с губ сорвалось лишь неясное бормотанье, сопровождаемое вымученной улыбкой.

— Все, все, на сегодня довольно! — повысил голос Коудрей. — Плотник! — Черный Пес подошел к хирургу. — Хорошо сделано, но чуть длинновато. Дюйм убрать, и завтра еще разок попробуем. — Он повернулся к Долговязому Джону. — Не жестко, мистер Сильвер?

— Жестковато…

— Подушечку надо помягче… А теперь в постельку, сэр. Отлично сегодня потрудились, но достаточно. Отдыхать.

Его проводили к корме, помогли улечься в подвесную койку, пристроенную в тени, с бочонком вместо стола и еще одним вместо стула для того, кто захочет посидеть рядом и составить выздоравливающему компанию.

Устроив Долговязого Джона, хирург и Джобо удалились, остальные занялись делами, ибо безделье на борту «Моржа» не поощрялось. Флинт, Билли Бонс и Долговязый Джон следовали порядку, заведенному прежними капитанами. К удовольствию Джона, Селена осталась и села рядом, возле его головы, чтобы легче было разговаривать. Улегшись, он почувствовал себя лучше. Дурнота прошла, вернулась бодрость духа, подпитываемая сознанием нового свершения, двух первых шагов, пусть и с деревяшкой. Долговязый Джон ощутил себя мужчиной, он жадно впитывал темноту глаз Селены, любовался ее выпуклостями под обтягивающей одеждой…

«Разрази меня гром, — думал он — Как будто, чтобы детей делать, ноги нужны. Какая разница, сколько ног? И деньжата в банке отложены…»

— Зачем ты вздоришь с Флинтом? — спросила она, прервав ход его мыслей.

— Ты о чем, дитя? — Но Долговязый Джон понял, что она имела в виду.

— Когда ты в первый раз вышел на палубу, у вас с Флинтом вышла неприятная стычка. Я не слепая. Зачем?

Долговязый Джон вздохнул.

— Пошевели мозгами, милая. Вот он, а вот я. Выбирай. А «Морж» тем временем ползет к его гнилому острову. И он там вытворит то, что задумал.

Селена удивилась.

— Почему ты не хочешь, чтобы Флинт оставил там добычу? Почему ты всегда придираешься к капитану и ищешь ссоры? Постоянно…

— Нет, не я ищу ссоры.

— Наверное. Но ты его заводишь.

— Может быть, и завожу. Но какой смысл зарывать золото, если есть банки, которые от золота не откажутся. Более того, они за него деньги платят, проценты. Чем плох Чарли Нил? Он же не какой-нибудь скупщик краденого. Его и в Чарльстоне знают, и в Нью-Йорке, и даже в Лондоне. Он хоть скряга, но честный торговец. Вот я и предлагаю: словечко Чарли, и все будет устроено, чуток там, чуток тут, и нигде слишком много.

— Ну-ну. А в руках у тебя останутся одни бумаги. Бумаги и на них всякая писанина вместо золота.

— Чтоб меня черти драли! Зря ты смеешься. Писанина всякая бывает. Бумаги — это закон, приговоры и помилования, бумага — пеньковый галстук. В словах сила, дорогая!

— Это ты так говоришь.

— Чтоб мне лопнуть! Я дело говорю. А ты слушай.

— Ну, слушаю.

— Флинт утверждает: зароем золото — и нет его на судне, и нечего нам бояться. Так он говорит?:

— Так.

— И еще он говорит: а потом мы еще добудем и; тоже закопаем. А когда накопим гору, все разделим и разбежимся. Так он говорит?

— Ну, так. И чем тебе это не нравится?

— А ты когда-нибудь слышала о джентльмене удачи, который бы молниеносно не спустил все, что попало ему в руки?

— Да хоть ты, к примеру.

— Умная больно! Я не в счет. Я не такой. Не я выбрал эту жизнь.

— Флинт тоже не такой.

— Флинт совсем иначе не такой. Он живет ради момента. У него какой-то нечистый план. Это я понял, меня не проведешь. А половину команды, этих олухов, он как будто заколдовал, — Долговязый Джон вздохнул. — И, сдается мне, тебя тоже.

— Капитан Флинт — джентльмен!

— Вот балда! Опять за свое.

— Он джентльмен!

— Еще чего!

— Ну, знаешь, для меня он джентльмен, и побольше, чем некоторые!

Долговязый Джон вскинул глаза к небесам и зарычал от сознания собственного бессилия. Конечно, он не забыл кладовки в питейном заведении Чарли Нила, не забыл своего поведения, и в голове промелькнула абсурдная мысль, что он готов и второй ногой пожертвовать, чтобы все изменить.

Что до Флинта и его плана зарыть сокровища — если он не смог убедить в пагубности этой затеи Селену, сообразительную, умеющую слушать и слышать, то как, скажите на милость, вбить это в головы его товарищам по команде, которые развесили уши и верят всему, что врет им хитрый Флинт? Он вздохнул.

«Да поможет Бог каждой живой душе на борту, — подумал Долговязый Джон. — Ибо я не знаю, что предпринять».

 

Глава 20

10 июня 1752 года. У берегов Джорджии. Борт «Моржа»

Громадное деревянное чудовище, на палубу которого Селена ступила в устье реки Саванны, поразило ее своей необычностью. Еще больше дивилась она, когда судно вышло в океан. В ее возрасте и неудивительно полное незнание о море, матросах и кораблях. Поэтому она какое-то время безвылазно сидела в просторном, но жарком кормовом салоне, пока, наконец, ей не стало невмоготу переносить это добровольное заключение.

Поначалу Селену все время давил страх. Она боялась необъятного океана с его волнами, то мелкими, то вдруг выраставшими и достававшими до ее убежища. Океан мог бы, если бы захотел, сожрать даже этого деревянного монстра со всеми его обитателями. Селена боялась тошноты, постоянно одолевавшей ее; но она боролась с нею всеми силами. А больше всего Селена страшилась дикарей, шлепавших пятками по палубам «Моржа». Пираты! О них она много слышала в Саванне.

Чарли Нил называл их рейдерами-трейдерами, но их разбой считал «свободным промыслом». И платил командиру гарнизона, мэру, таможенному инспектору, советникам… — много кому платил Чарли Нил, — чтобы прикрыть глаза, уши и рты, чтобы не приключилось помех на пути его «свободного промысла». Нет, конечно же, это не те самые страшные пираты, которые насиловали женщин, отрезали им груди, сжигали живьем, продавали мужчин в рабство в Бразилию, на малярийные острова Карибского моря, где люди быстро умирали от болезней, где их морили голодом и насмерть забивали плетьми.

Селена согласилась на предложение Флинта, потому что он показался ей очень милым. Вежливым, добрым, чистым. Она таких никогда не встречала. Да и какое будущее ожидало ее в Саванне? А вдруг бы Чарли Нилу вздумалось, что выгоднее выдать Селену семейству Делакруа, чем пользоваться ее услугами. Тем более что она не хотела торговать самым выгодным товаром, своим телом. Но то, что выглядело привлекательным там, в Саванне, оказалось вовсе не столь приятным посреди неспокойного океана, на борту болтающегося на волнах судна, в удалении от прочной земли. А вдруг пираты в море совсем не такие, как на суше? В Саванне это были обычные люди… обычные мужики с нормальными желаниями. А здесь?.. Но Селена преодолела все страхи и выползла на свет.

Наверху ей сразу стало лучше. Тошнота прошла, ветер освежал, жара стояла вполне сносная, воздух был чистым. Да и судно в море выглядело прекрасно. Все натянуто, прилажено, все аккуратно, пристойно. Высоко-высоко вздымаются две мачты, на них раздуваются паруса, изящно выгибаются… Судно бежит!

Оно больше дома, больше дюжины телег. Полным-полно людей, всяких веревок и палок… сложная машина. А как быстро оно движется!

Зрелище настолько ее захватило, что она не сразу увидела судовую команду, которой только что боялась. Но они-то девицу заметили сразу.

— Селена! — раздался голос, и она увидела Флинта, стоявшего неподалеку, на возвышении, с большим зеленым попугаем на плече. Флинт звал ее, приглашал подойти. А рядом с Флинтом находился Долговязый Джон. Последние страхи выгнала вспыхнувшая в ней при виде Долговязого Джона злость. Она подошла к Флинту, Сильверу и еще одному здоровенному чурбану в синем сюртуке, таком же, как на Флинте. На этого она решила не обращать внимания.

Одного взгляда на физиономии Флинта и Сильвера хватило, чтобы осознать, что оба они ее жаждут. Она сразу поняла, что добром это не кончится. Она также попыталась поразмыслить, что из этого последует для нее, и еще: кого бы из них она предпочла. И кроме того она уяснила, что они друзья и ссориться не хотят. Флит и Сильвер скоро ушли прочь, куда-то в брюхо корабля, чтобы никто не видел, как они ругаются, а ее оставили осматриваться на этой удивительной посудине.

Составивший ей компанию здоровенный урод в синем сюртуке везде следовал за нею и орал на всех, чтобы ее не трогали. Это немного успокоило Селену, хотя странно было, что у него два имени. Его звали мистер Бонс, но некоторые величали его мистером Старпомом. Но все знают, что моряки народ странный. Может быть, у остальных тоже по два имени.

Вскоре Селена выучилась жить на судне. Флинт добыл для нее более или менее сносную одежду и обходился с нею, как с леди. Каждый вечер она принимала ванну, но после ванны он ее не навещал. Он к ней вообще не прикасался! Разговаривал с ней, обедал в ее компании — и все. Селена дивилась, но спрашивать остерегалась…

Остальные, конечно, думали, что он разговорами не ограничивается, а каждую ночь, а то и каждый день утоляет похоть… Селена понимала это не только по взглядам — от нее не слишком скрывали едких реплик, хотя и делали вид, что скрывают. Еще удивительнее, что Флинт, оказывается, и хотел, чтобы все думали, будто у них с Селеной бурная сексуальная жизнь… Но на деле Флинт с ней — ни-ни! Все время как с графиней, каждый вечер ванну, и не обычной забортной водой она мылась, как остальные… Все те первые недели Селена считала, что Флинт настоящий джентльмен.

Долговязый Джон Сильвер злился все больше, они с Флинтом постоянно грызлись, орали друг на друга. Сначала она полагала, что они из-за нее ссорятся, не могут поделить. Но потом разведала еще кое-что. Она прислушивалась к разговорам. На судне было семеро юнг, одного из них звали Крысич Ричардс. Иногда со скуки Селена болтала с ним — Ричардс почему-то был не столь грязен и уродлив, как остальные. Да и мал, худосочен, его Селена не боялась.

— Потому как, мисс, прошу прощенья, мисс, Долговязый Джон, значит, говорит, худо это, когда на судне баба, то есть женщина.

— Почему?

— Нам не знамо, мисс. Только раз Долговязый Джон говорит…

— А с Флинтом Долговязый Джон тоже из-за меня ругается?

— Это точно, мисс. Потому Флинт не верит, что вы, значит, к беде. Да вы-то фигня, мисс, то есть, прошу прощения… Ну… Это… Ну, главное-то другое…

— Что, что?

— Да… Сокровища, мисс. Зарывать или не зарывать.

— Какие сокровища?

Парень ухмыльнулся, мотнул головой и ткнул объеденным ногтем большого пальца в сторону ближайшего люка.

— Там, внизу которые.

— А, которые они награбили!

— Навроде того, мисс.

— А зачем их зарывать?

— А я знаю? Только Флинт говорит — зарыть, а Долговязый Джон не хочет. Поначалу-то они только ржали, а теперь орут да базарят.

— Когда — поначалу? — спросила Селена, хотя поняла, когда.

— Ну, до вас, известное дело.

Селена много размышляла надо всем этим. Времени у нее было предостаточно, ибо кроме как изображать любовницу Флинта, ей никакой иной роли на судне не отвели. И она наблюдала и выжидала, примечала да рассуждала. Принимая вечернюю ванну, Селена различала за перегородкой какие-то странные шумы, не похожие на ставшие привычными корабельные. Она хотела сказать Флинту, да почему-то передумала, что оказалось решением в высшей степени мудрым.

Затем она однажды стала свидетельницей жестокой игры, в которую Флинт играл с одним из своих людей, Томом Морганом. Этот Морган вздумал пробовать кремень своего пистолета на искру в каюте, что могло вызвать пожар, Моргану полагалось за это сорок линьков без одного. Но Морган решил избегать наказания.

— Я прошу замены, — обратился Морган к Флинту. — Хочу сыграть во «флинтики».

Вокруг загоготали, раздались советы доброжелателей:

— Брось, Том!

— Безнадега!

— Только хуже будет!

И опять Флинт с Сильвером заспорили.

— Не надо, Морган, — сказал Сильвер. — Мы больше не играем в такие игры.

— Почему? — настаивал Морган. — Я хочу рискнуть. Риск — благородное дело для джентльмена удачи.

Снова раздался смех, возгласы за и против, а Флинт сказал:

— Мы свободные люди, и если брат Морган хочет сыграть, это его свободный выбор. Так ведь, Том Морган?