6 сентября 1752 года. Южная якорном стоянка. Борт «Моржа». Предполуденная вахта (около восьми утра берегового времени)

Мистер Юин Смит, исполняющий обязанности первого помощника на «Морже», отличался столь бросающейся в глаза жеманностью и манерностью, что товарищи по команде поначалу опасались поворачиваться к нему спиной в узких темных закоулках. И юнгам советовали держаться от него подальше.

Но вскоре матросы на его счет успокоились. Опыт показал, что в этом отношении его можно не опасаться, а во всех других… что ж, они и сами не ангелы. Конечно, моряки заметили, что мистер Смит всегда в первых рядах, когда надо'1 что-то поделить, но в последних — хотя глотку драл не хуже других, — когда нужно с саблей и пистолетом прыгать на палубу чужого парусника.

Наконец, наглядевшись на его манерность и напыщенность, немалую ученость и седины — он оказался старше всех в команде — и подозревая, что Юин тайком молится по ночам, моряки присобачили ему кличку: «пастор». Смит этого прозвища терпеть не мог, тем быстрее усвоили его остальные.

К сожалению, эта кличка оказалась теперь под запретом, ибо, возвысив мистера Смита в его нынешний ранг, Флинт недвусмысленно дал понять, что каждый, называющий первого помощника «пастором», навлечет на себя немилость капитана. Те, кто, видимо, не расслышал Флинта, сыграли партию-другую во «Флинтики» и щеголяли теперь перевязанными руками да лечили синяки у мистера Коудрея. Остальные научились на их примере и употребляли запретное слово, лишь когда капитана не было рядом.

А что поделаешь, эта кличка сама на язык просится. Ведь «пастор» и впрямь когда-то был… ну, неважно, кем именно — пока аппетит до юного женского тела не увел его на кривую дорожку. И теперь стоял он в большой черной шляпе и длинном синем сюртуке у румпеля пиратской посудины, наводя подзорную трубу на берег и пытаясь понять, что там еще задумал Флинт. Рядом с «пас…», то есть с мистером Смитом, остановился доктор Коудрей, тоже при подзорной трубе — и он заинтересовался, что там, на берегу. Туда же уставились с бака и шканцев и многие другие члены экипажа, хотя иные и без всяких подзорных труб. Они изучали пляж и обменивались результатами наблюдений.

Тут до них донесся еле слышный вопль: «Эй, на палубе!» А затем все разглядели, как Флинт и моряки, отправившиеся на остров вместе с ним, волокли по песку чье-то тело.

— Что скажете, мистер Смит? — спросил Коудрей. Смит покосился на хирурга и позавидовал его легкой соломенной шляпе и просторным хлопчатобумажным штанам. Как раз по погоде наряд у доктора, хорошо ему! А Смит прел в тяжком сукне да толстом фетре.

— А вы, сэр?

— Затрудняюсь, сэр.

— Пальбу все слышали, — пожал плечами Коудрей. — Полагаете, в команде захоронения возникли какие-нибудь… э-э… трения?

— Кхе-кхе… — произнес мистер Смит, про себя же подумал совсем другое. «Гм-м-м», — подумал он про себя. Мистер Смит знал намного больше, чем можно рассказать Коудрею. «Гм-м-м», — повторил он свою глубокую мысль и принялся рассуждать о том, что ему предложил Флинт. Вот только суждено ли ему до этого дожить? Так и не додумавшись до чего-то определенного, мистер Смит заметил какое-то беспокойство на палубе и увидел, что наверх поднялась Селена. Мысли Юина тут же направились на это весьма аппетитное создание в длинной рубахе и свободных штанах. Смит заметил, что у черной девицы хватило ума напялить намного больше одежонок, чем раньше. Теперь тело прикрыто полностью. Да только чем замаскируешь молодость и гибкость… А одежда… Что ж… Лишнее развлечение — обертки с конфетки сдирать. А там… Дух захватило у Смита при мыслях, что у Селены «там», под одежками. Мистер Смит был похотлив.

Селена избегала встречаться с ним взглядом. Она подошла к Коудрею.

— Мисс Селена! Доброе утро, дорогая, — приветствовал ее доктор.

— Доброе утро, мистер Коудрей, — улыбнулась Селена.

«Гм-м-м», — подумал Смит, Селене нравился хирург. Смиту это было неприятно.

Он снова окинул девицу взглядом, и память подсунула ему картины счастливых чеширских денечков. Неплохо ему жилось, церквушка у него была ничего себе, да и паства обширная и зажиточная. Сыновей и; дочерей прихожан он готовил к конфирмации. Конфирмацию проводил его светлость епископ чеширский, кузен, друг и благодетель мистера Смита.

Ах, какое было времечко! Мальчиков он чохом запихивал в класс, оттарабанивал им что-нибудь быстрым аллюром и прогонял. На кой они ему черт! Но девочки… Ах, девочки… Их он готовил по специальной программе у себя дома.

Мистер Смит погрузился в воспоминания о гладкой коже, шейках, плечиках и иных выпуклостях и впадинках. Юин вздохнул, вспоминая, как он их щекотал, как они смеялись, как приходили каждый день, напутствуемые мамашами: «Веди себя хорошо/ слушайся пастора!» Они и слушались. Смит приручал их постепенно, шаг за шагом. Ушки щекотал, грудки, лодыжки… потом бедра… И наконец, сидя в своем любимом кресле со спущенными штанами, «по-отечески» принимал девочек на ручки. А они прыгали, разинув рты и задыхаясь:

— О-о, о-о, о-о, о-о…

Но не все коту масленица. Слишком много животов вздулось в результате столь своеобразной подготовки к конфирмации, слишком много девиц в слезах рассказывали родителям одну и ту же историю. Возмущенным опровержениям Смита перестали верить. С помощью епископа-благодетеля и Святой церкви, не любившей скандалов, он сменил приход… И еще не раз сменил, потому что во втором и в третьем повторилось то же самое. И еще бы повторилось, да послал ему черт этого здоровенного Вервика, у которого была одна дочка-пышечка и шесть здоровенных сыновей, да еще куча друзей-мужланов. И пришлось преподобному Смиту, выражаясь на культурном наречии, рвать когти, то есть покинуть дом через черный ход, когда в переднюю дверь уже ворвались эти дружки… Да еще и угостили его дробью в филейные части пониже спины… До сих пор зудит под кожей, сидеть крайне неудобно, отсюда и жеманность в движениях, предмет грубых шуток здешних товарищей по команде.

— Мистер помощник! — слегка поклонилась Селена Смиту. Он не сразу осознал, что к нему обращаются. На этот раз она говорила с ним, и сначала ему это понравилось.

— Гляньте, — сказала она тихо и кивнула в сторону команды. Пираты вдруг потеряли интерес к происходящему на берегу, собрались в затененной части палубы, расселись на пушках, на ящиках, на палубе, жевали табак, оживленно болтали, скалили зубы — и все смотрели на нее.

— Вам надо с ними поговорить, — сказала она. Смит посмотрел на матросов и облизнул губы, показав мокрый красный язык. Отвратительная привычка.

— Эти добрые ребята свое дело знают, — елейно произнес Смит.

— Скажите им. Всем, даже юнгам. Скажите, что Флинт рядом, на берегу, и он скоро вернется.

— Его пять дней уж как нету, мисс, — ухмыльнулся один из пиратов, сидевший достаточно близко, чтобы ее услышать. Он повернулся к товарищам. — А ночыо-то вряд ли просто так стреляли, ребята? Может, капитан больше и не вернется, а?

Все дружно заржали. Нет, они не желали Флинту смерти; Ни в коем случае. Но не прочь были бы остаться на некоторое время без капитанского надзора, чтобы сделать то, о чем уже давно мечтали. Они чуть ли не разом поднялись и, не спуская глаз с Селены, медленно двинулись к штурвалу.

— Пасссстор, — просипел один.

— Па-а-а-а-астор, — пропел второй.

— Пасторррррр! — прорычал третий.

Коудрей схватил Селену за руку.

— Уходите вниз. Немедленно. И не появляйтесь, пока не вернется капитан.

Она нахмурилась.

— Там жарко. Смолой воняет.

— Боже милостивый! Вниз! Живо!

Коудрей потянул ее к люку. Селена покосилась в сторону толпы, и ей расхотелось упрямиться. Хирург стащил ее в люк и отвел к кормовой каюте.

— Зайдите и запритесь. — Он прислушался к шумам на палубе. Там спорили и ругались. Коудрей вздохнул. — Прелестно! Лучше не бывает! Дайте-ка мне эту штуковину, — он показал на мушкетон с толстым бронзовым стволом, закрепленный в стойке среди остального оружия Флинта. Она протянула ему мушкетон, но не сразу отдала. Сначала заглянула ему в глаза.

— Доктор…

— Что?

— Спасибо.

Коудрей вздохнул.

— Делаю, что могу, сударыня.

— А где ваши умные слова? Латынь…

— Мадам, не гремя для латыни.

— Скажите что-нибудь… На счастье.

— Ох, Бог ты мой… Ну… Forsan et hue с mcminisse hivabit.

— Что это вы сказали?

— Вергилий. «Настанет время, когда эту ситуацию приятно будет вспомнить».

— Да, — сказала она и поцеловала его в щеку.

Это действие вызывало в груди мистера Коудрея разного рода эмоции; и не только в груди, но и в чреслах. Ведь хирург тоже человек, к тому же мужчина. Однако поскольку он определил себе роль отца-опекуна и храброго защитника, то решил не выходить из роли. Ремесло хирурга требует решительности и категоричности.

— Гм… Бедняжка… — Он похлопал ее по руке повыше локтя. — Я постою тут, пока все не уляжется, — он мотнул головой вверх, откуда доносился шум, — потом принесу вам поесть-попить, чтобы можно было пересидеть, не вылезая. А там, глядишь, и Флинт вернется. Он все быстро приведет в норму. А пока запритесь и сидите смирно.

— А где ключ?

— Бог мой, откуда мне знать? Ищите, ищите.

Он захлопнул дверь и привалился к ней спиной. Поглядел на свое оружие, гадая, заряжено ли. Потом подумал, на что он годен. Боец из него никудышный, слушать его тоже никто не станет. Если они разъярятся, ему и секунды не продержаться. Ну, может он на них заорать, храбрость выказать… мушкетоном пригрозить. Вдруг испугаются, а может быть, и нет. А не испугаются, так… и его жизнь ее не спасет. И запертая дверь им не помеха. И тогда только Бог в состоянии помочь этой бедной негритянке.

Сейчас все фактически зависело от «пастора» Смита, существа, по мнению мистера Коудрея, неопрятного и развратного, а для команды в высшей степени неавторитетного. Коудрей не мог понять, с чего это Флинту вздумалось доверять этакой жабе столь ответственный пост. Лучше бы своему попугаю поручил, больше б толку было.