Надо мной нависла чья-то тень. Я вскочил, тряхнув головой, чтобы привести свои чувства в некий порядок. Стоявшие вдоль стен светильники были зажжены. Я заснул, как деревенский дурачок. С минуту я не мог вспомнить, где нахожусь.

— Пора. — Судя по его виду, Хети развлекался.

В миске лежали финики и смоквы, и я с жадностью сжевал горсть плодов. Сладкое во второй половине дня хотя бы внешне придает мне энергии.

Как могли мы привели в порядок свою одежду. Пареннефер медленно и нервничая вез меня к царскому дворцу в собственной повозке, Хети шел следом. Пареннефер принадлежал к тем возничим, которые, похоже, смотрят не дальше лошадиной морды. Он уж точно не смотрел вперед, чтобы узнать, что происходит на битком забитой дороге.

Бросив на меня один из своих внимательных, с наклоном головы взглядов, он спросил:

— Много вам рассказали о Тии?

— Я так понял, что по части красоты она в настоящее время не в лучшей форме.

— Не могу сказать. Но она прибыла сюда только для участия в Празднестве. Хотя фараон и построил для нее дворец и храм, она до сих пор не изъявляла желания посетить новый город. Я слышал, она считает, что это зашло слишком далеко — переезд в новый город, Большие перемены и прочее. Но теперь, когда все уже произошло, она чувствует себя обязанной поддерживать фараона. Думаю, все знают, что она по-прежнему имеет огромное влияние на Эхнатона.

— Ну так это всегда и бывает между матерями и сыновьями, — сказал я, думая о своей матери и ее мудром поведении.

— Разумеется, но дело не только в этом! — воскликнул он, словно я плохо заучил урок. — Во-первых, она сама имеет царский статус возлюбленной жены Аменхотепа Великолепного, Строителя памятников, отца Эхнатона. Но еще, и не в последнюю очередь, ее собственная семья пользуется наибольшим доверием на службе у царской семьи. И в самом деле, ее отец Юаа, который начинал царским колесничим, поднялся до поста самого доверенного советника Аменхотепа. А ее брат, Эйе, заведует сегодня ведомством своего отца и является чрезвычайно близким советником Эхнатона.

— Слыхал я об этом Эйе. Что вы о нем знаете?

— Он известен лишь в узком кругу; предпочитает, по-видимому, оставаться в тени. Его семья обвивалась вокруг царской фамилии подобно плющу, пока благодаря браку не стала в итоге неотличима от нее. Это могущественный союз.

От всех этих генеалогических построений стопорились мозги. Кто знает, каким образом в будущем распутаются сии цепочки наследственных прав и сделок власти? Как та или иная девочка будет продана очередной иностранной державе в обмен на недолгий мир или небольшую войну? Чьи имена переживут века, истории чьих жизней обратятся в пыль и развеются по ветру? Но я вынужден был четко все уяснить, иначе мог допустить какую-нибудь глупую ошибку в разговоре с женщиной, с которой скоро мне предстояло беседовать.

— Значит, Тия — вдовствующая царица. Ее отец был молодым человеком из занимающей хорошее положение семьи, который стремился наверх и стал очень могущественным. Ее брат Эйе остается во внутреннем кругу.

— Да, — сказал Пареннефер. — Его отец, который был не только могущественным, но и достойным человеком, с юного возраста обеспечил своему сыну доступ в гущу событий. Думаю, он был самым молодым за всю историю Главным возничим.

— А какие отношения связывают этого человека с Нефертити, Великой женой фараона? — спросил я.

— Не знаю.

И с этими словами он замкнулся в себе, лицо его выражало не больше, чем запечатанная гробница.

Я размышлял над услышанным, пока мы ехали в вечернем свете по кипящим жизнью улицам. Вот человек в самом сердце царской семьи. Его семья сделала все, чтобы обеспечить преемственность и улучшение данного союза. Похоже, они добились поразительных успехов. И однако же, я ничего не знал ни об этом человеке, ни о его власти.

— Он здесь, в городе? — спросил я у Пареннефера.

Тот словно бы удивился, что я все еще думаю об Эйе.

— В настоящее время, по-моему, нет. Насколько я знаю, он постоянно перемещается между Фивами, Мемфисом и Ахетатоном. У него собственное казенное судно. Но мало кто знает о его передвижениях. Уж точно не я.

Мы прибыли к царскому дворцу. Пареннефер торопливо провел нас через ворота, надменным взмахом рук заставив стражу исчезнуть, и по длинным коридорам повел нас в глубь комплекса. Мы сворачивали за угол, когда он внезапно задержал меня в тени.

— Будьте осторожны в словах во время разговора с царицей-матерью, — сказал он. — Она наслаждается страхом. У нее язык крокодила. Она может обратить вашу жизнь в прах. Она выйдет к вам вместе с принцессами. По-видимому, она настаивает на своем присутствии во время вашей беседы с ними.

— Этого мне только не хватало, — заметил я, кляня себя за то, что по глупости не предусмотрел такого поворота.

Мы подошли к двери, Пареннефер постучал, нас впустили. Я услышал знакомые звуки — девчоночьи крики и препирательства, прерываемые, судя по всему, бесполезными наставлениями какой-то женщины. Няньки и слуги суетились вокруг, напряженные и усталые.

— Принцессам, должно быть, пора спать, — заметил Пареннефер с более тревожным, чем раньше, видом. — Великолепно. Я должен идти. Оставляю вас в надежных руках наставницы. А вот и она. — Затем он снова на меня посмотрел и тихо добавил: — Мы прибыли рано. Я подумал, лучше приехать пораньше.

Я понял его. Он надеялся дать нам немного времени наедине с принцессами до прихода Тии. Я с благодарностью пожал советнику руку.

К нам подошла озабоченная женщина средних лет, обеспокоенная столь ранним нашим появлением. Она была не готова. Едва она открыла рот, чтобы поздороваться, как ее перебил резкий крик; сине-красный кожаный мячик вылетел из открытой двери, неточно пущенный взбешенной рукой раскапризничавшегося ребенка, и ударился о горшок с растением. Земля разлетелась по полу. Дверь захлопнулась.

Женщина покраснела.

— Сюда, быстро уберите это.

Подбежавшие слуги принялись заметать грязь.

— Принцессы настолько полны чудесной радости жизни, что одна мысль о том, чтобы идти спать, выводит их из себя, — продолжала она, обращаясь ко мне. — Они устают и в результате уже не отвечают за себя так, как, я уверена, на самом деле пожелали бы.

Я правильно истолковал слова женщины и попытался помочь ей выбраться из данной ситуации.

— Мои девочки ведут себя точно так же. Хотя обещание рассказать сказку может ненадолго их утихомирить.

Она кивнула.

— Но с другой стороны, нужно быть осторожными, так как царственная бабушка считает литературу ненужным возбуждающим средством, которое может размаять детей на всю ночь.

— Могу я увидеть их сейчас, до того, как они лягут спать?

— Мне дали строгое указание начать беседу только в присутствии вдовствующей царицы.

— Ну а я уже приехал. И они, похоже, готовы лечь спать. А не могу я хотя бы познакомиться с ними?

Женщина со страхом покачала головой, но тут в дверях появилась девочка. Меритатон. Я помнил ее по церемонии.

— Сейчас же приведи его, — приказала она повелительным тоном и, развернувшись, удалилась в комнату с уверенностью, показавшейся почему-то неприятной.

Мы вошли в детскую. Это была длинная комната с высокими потолками, окна и двери вели на террасу, занавешенную сейчас яркими полотнищами. В центре стоял длинный и низкий деревянный стол. В альковах размещались кровати. Необыкновенно изобретательные и красивые по исполнению игрушки переполняли сундуки. Папирусы с собраниями сказок были сложены на полках. На одной из них стояли в ряд статуэтки и ритуальные фигурки. Стены вокруг каждой кровати были увешаны рисунками, рассказами и стихами на прекрасно иллюстрированных папирусах. Слуги, предчувствуя недоброе, пытались навести некое подобие порядка в этой комнате красочного и живого хаоса.

У стола на низких табуретах сидели три девочки, Меритагон стояла во главе стола. Когда мы вошли, они выжидательно на меня посмотрели. И все девочки были похожи на свою мать: лица тонкие и высокомерные, волосы черные и блестящие, кожа чистая, а осанка изящная и совершенная. Они сидели, словно позируя — с прямыми спинами и полные достоинства, а не с ленивым удовольствием моих дочерей. Наставница принцесс представила меня — сначала Меритатон, затем Мекетатон, Анхесенпаатон и Нефернефруатон.

— Не уверен, что сразу смогу запомнить эти имена, — сказал я.

Меритатон посмотрела на меня сверху вниз:

— Тогда ты, должно быть, дурак.

Последовало непродолжительное молчание, пока другие девочки ждали, как я отреагирую. Я спросил, сколько ей лет.

— Четырнадцать. — Она сердито посмотрела на меня.

— А вам, остальным?

— Двенадцать.

— Десять.

— Семь… и я не самая младшая. Нефернефрура и Сетепенра уже спят.

Я сел на низкий табурет, оказавшись с ними на одном уровне. Молчание продолжалось. Девочки, казалось, пребывали в нерешительности. Я сообразил, что за нами наблюдают придворные дамы, и шепотом спросил у наставницы, нельзя ли мне остаться наедине с принцессами.

— Мужчинам запрещено оставаться одним в детской, — ответила она.

— Тогда вы, наверное, можете удалить свиту, а сами останетесь присматривать.

Она растерялась, но Меритатон кивком выразила свое согласие и хлопнула в ладоши. Придворные дамы покинули комнату, закрыв за собой дверь. Как только они ушли, Меритатон слегка расслабилась. Мекетатон встала из-за стола, уселась, скрестив ноги, на свою кровать и принялась расчесывать глянцевый локон, падавший ей на ухо.

— Вы не возражаете, если мы немного поговорим? — спросил я.

— Вот, значит, зачем ты сюда пришел, — протянула Меритатон. Теперь она посмотрела на меня с любопытством.

— Вы разгадываете тайны? — поинтересовалась Анхесенпаатон.

— Я сыщик фиванской полиции, и ваш отец приказал мне прибыть сюда. Возможно, вы знаете причину, по которой он это сделал?

— Потому что пропала царица, — ответила Меритатон. Таковы были ее слова, произнесенные со странной горечью. Никакого намека на то, что пропавшая — ее мать. Должно быть, она заметила удивление на моем лице, потому что быстро поправилась: — Об этом шепчутся люди.

— А что вы думаете? — спросил я.

— Я думаю, ты здесь для того, чтобы ее найти. Что означает — ее похитили или украли. Или она мертва.

Меня поразил будничный тон девочки.

— Должен быть честен с вами и признаться: пока не знаю, что с ней случилось, но я верю, что она жива, и полон решимости найти ее и вернуть вам. Должно быть, она тоскует по вас не меньше, чем вы по ней.

За спиной у меня кто-то тихонько шмыгнул носом. Появилась Нефернефрура, слезы текли по ее лицу.

— Посмотри, что ты наделал, — сказала Меритатон.

Наставница взяла девочку на руки и принялась успокаивать. Слезы прекратились, и теперь малютка принцесса сердито, с подозрением смотрела на меня.

— Знаю, как трудно говорить, — сказал я, — но я хотел встретиться со всеми вами, потому что нуждаюсь в вашей помощи. Мне нужно, чтобы вы рассказали все, что вспомните про свою мать в последние дни перед ее исчезновением. Или все про царицу, что, на ваш взгляд, мне следует знать. Это возможно?

Девочки посмотрели на Меритатон, словно молча вырабатывая соглашение. Наставница Меритатон подняла глаза и запустила на столе фаянсовый волчок. Яркие цвета на его поверхности слились — и там, где в покое виделись лишь линии, появилось изображение улыбающегося лица. Редкий и удивительный предмет.

— Прекрасный волчок. Кто вам его подарил?

— Наша мать, — подчеркнуто произнесла Мекетатон.

Мы все молча смотрели на волчок. Принцессы выглядели будто завороженные. Постепенно теряя равновесие, он запрыгал, накренился и затем упал. Меритатон, похоже, посчитала его орудием прорицания или по крайней мере принятия решения, ибо еще немножко поразмышляла и в конце концов кивнула. Девочки подались ко мне чуть ближе.

— Она странно себя вела. Лицо у нее было темное, печальное. По нему пробегала тень, тревога.

Свет лампы мерцал в глазах говорившей Меритатон.

— Вы знаете почему?

Лежавшая на тахте Мекетатон крикнула:

— Они поссорились с отцом!

— Нет, — отозвалась старшая сестра.

— Да, поссорились. Я слышала. Потом она пришла пожелать нам спокойной ночи, а вы все спали. Она плакала, но старалась скрыть это. Я спросила, почему она плачет, и она сказала: «Просто так, моя милая, просто так». И сказала, что это будет наш секрет и чтобы я никому не говорила. Потом она поцеловала меня и обняла, как будто я была куклой какой-то, и велела ложиться спать и не волноваться, потому что она все уладит.

— И когда это случилось? — спросил я.

— День я не помню. Но недавно.

— Больше ни с кем из вас, принцессы, она в таком духе не разговаривала?

Переглянувшись, они покачали головами. Теперь Меритатон разозлилась и молчала.

— Мне показалось, ты сказала, что это был секрет. А сейчас ты выдала его.

Она сердито посмотрела на сестру, которая смерила ее ответным взглядом, но сникла под сердитым взором Меритатон. И снова повернулась ко мне.

— У них бывают ссоры. Как у всех. Это ничего не значит.

— Они часто ссорятся? — спросил я.

Меритатон отказалась отвечать.

Анхесенпаатон, стоявшая у стола, играла деревянной механической игрушкой: мужчину и большую собаку приводили в действие с помощью веревочек. Девочка поворачивала крючок, и деревянный мужчина поднимал руки, чтобы защититься от бросавшейся на него собаки. Снова и снова собака кусала человека — белые клыки, широкие красные глаза и вздыбленная по хребту шерсть. Принцесса засмеялась и указала на меня.

— Смотри, — сказала она. — Это ты!

Я был обескуражен, но затем кое-что вспомнил.

— Еще я должен передать всем вам сообщение, — проговорил я. — Оно от Сенет. Она просила вам сказать, что скучает по вас.

На лице Меритатон появилось жесткое выражение.

— Скажите ей…

Тут за спиной у меня открылась дверь. Девочки встали и поспешно направились к своим кроватям. Наставница задрожала.

— Кто позволил этому мужчине войти в детскую и разговаривать с принцессами в мое отсутствие?

Старческий голос скрежетал, как ногти по доске. Воцарилась жуткая тишина. Мы все стояли как истуканы, глядя в пол. Мне показалось, будто я снова в школе. Говорить пришлось мне.

— Ваше величество, виноват я.

Шаркающий звук сказал мне, что ноги у нее слабые и старые; от злости дыхание ее стало редким. Невзирая на все тончайшие ароматы этой страны, от нее воняло. Это был тошнотворный запах гниющей плоти. Затем она схватила меня за лицо. Прикосновение потрясло меня, я даже подпрыгнул. Вдовствующая царица держала меня костлявой сильной рукой, и мне пришлось заставить себя стоять смирно, пока она вела по моему лицу пальцами с длинными, отвратительными ногтями.

— Значит, ты тот глупец, который считает, что найдет ее. Посмотри на меня.

Я повиновался. Время превратило ее красоту в морщинистую маску ярости. Если бы не безумная роскошь одеяния — покрывал и платья, облекавших ее кости, — и волосы, крашеные, но длинные и собственные, царицу-мать можно было бы принять за сумасшедшую, дикую кочевницу пустыни. Ее рот напоминал старый кожаный кошелек, глаза были подернуты молочной пеленой. Они блуждали в глазницах, когда она говорила. Смех сопровождался порывами застоявшегося болотного газа. Она усмехнулась, словно могла видеть мою реакцию, продемонстрировав набор искусственных золотых зубов среди гниющих черных пеньков.

Волоча ноги, она обошла девочек, как древнее животное или ясновидица в своих немыслимых тряпках. Принцессы инстинктивно попятились. Мекетатон зажала нос и скорчила рожицу за спиной своей бабки. Вдруг эта женщина с потрясающей точностью дала ребенку хорошую оплеуху. Девочка подавила выступившие на глазах слезы.

— Ну, раз уж я потрудилась сюда прийти, о чем ты хочешь спросить этих девочек? Поторопись. Уже поздно.

Я ломал голову.

— Ты тратишь мое время. Говори.

— Ваше величество, у меня больше нет вопросов. Мы уже поговорили.

Она нахмурилась, глядя на меня. Затем повернулась к девочкам:

— Спать! Немедленно. Любая, кто заговорит, будет наказана.

Нефернефрура снова начала всхлипывать, в ней нарастала огромная волна обиды. Старое чудовище подковыляло к несчастной малышке и крикнуло в огорченное личико:

— Прекрати реветь! Слезы бесполезны. Они меня больше не трогают.

Ни одна из принцесс не нашла в себе мужества вступиться за маленькую сестру.

Тия повернулась ко мне:

— А ты вместе со своим идиотом рабом следуй за мной. Наставница, это не комната, а какой-то кошмар. Проследите, чтобы здесь прибрали.

И она зашаркала прочь.

Хети надул щеки, как бы напоминая: «Я же вам говорил». И он был прав. Время брало у нее медленный и ужасный реванш, кость за костью. Вдовствующая царица казалась живым трупом, если не считать того, что где-то в ее мозгу, вероятно, чересчур отягощенном страхами и ужасными образами пребывания у власти, сохранялся живой ум и отказ уступить смерти без борьбы. Но это не оправдывало ее жестокости и порочности. Как будто все человеческие чувства давно растворились в желчи, черной и испорченной, которая текла в ее сердце. Возможно, это было единственное, что удерживало Тию в стране живых.

Мы шествовали за ней на почтительном расстоянии. Все, мимо кого она проходила, отступали, почтительно склоняя головы, а затем откровенно разглядывали нас с Хети, проявляя не больше любопытства, чем если бы мы были пищей для крокодилов в Священном пруду. Похоже, дорогу она знала без чьей-либо помощи, и никто не предложил проводить ее. Подойдя к лестнице, Тия не выказала ни тени колебания, а быстрым, привычным прикосновением шлепанцев тут же нашла путь наверх.

В конце концов мы пришли в ее личные покои. По обе стороны от дверей стояла стража. Войдя, царица взмахнула рукой, и двери за нами бесшумно закрылись. Комната была совершенно безликой: всего лишь помещение для встреч с троном на помосте, на который она и взошла. Тия не села, а осталась стоять, возвышаясь над нами.

— Я уделю вам несколько минут своего времени, которого у меня мало во всех отношениях. Но лишь потому, что фараон, мой сын, попросил об этом. Однако у меня нет желания обсуждать состояние дел в государстве с каким-то тщеславным и лишенным воображения мелким полицейским, всюду сующим свой нос. Говори.

Передо мной стояла женщина, которая несколько десятилетий была у власти и участвовала в ее делах. Женщина, возглавлявшая самое могущественное царство этой династии и до сих пор имевшая влияние на нынешнего фараона. Она ждала, раскрыв помутневшие глаза. Странно и неловко было говорить, глядя прямо в них.

— Ваше величество, не могли бы вы любезно описать ваши отношения с царицей Нефертити?

— Она жена моего сына и мать шести моих внучек. Этих внучек.

— У вас есть и другие?

— Конечно. Существует гарем, в нем есть другие жены.

— И другие внуки?

— Да.

Камни проявляют больше откровенности, чем она. Но каменная неумолимость, возможно, защищает деликатные сведения. О других детях. О других претендентах на власть.

Пока я колебался, не зная, как продолжить, в слепых глазах промелькнуло нечто вроде горькой насмешки. Но я не позволил себе отвлечься и попытался зайти с другой стороны.

— Ваше величество правили этим царством много лет, по милости Ра.

— И?..

— Ваше величество лучше кого бы то ни было знает, с какими… трудностями может столкнуться царица. Мужчины от рождения имеют преимущества; женщины должны создавать свои собственные. Это, как в вашем случае, благородное достижение, если мне позволено будет так выразиться.

— Как ты смеешь меня хвалить? Кем ты себя возомнил? — Она снова задохнулась от гнева. — Я родилась в очень влиятельной семье. Мой пол всегда был моим преимуществом. Я сделала его таковым. Он дал моему уму полезное прикрытие. Позволил достичь всего того, чего я достигла. Большинство мужчин боятся властных женщин. Но есть немногие, которым такие женщины нравятся. Мой муж был одним из них. Без меня не существовало бы ни этого города, ни его бога.

Мы с Хети обменялись взглядами. Хотя Тия и была слепой, мне все равно казалось, что она все видит.

— А царица? — спросил я.

— А что царица?

Тия пристально на меня посмотрела. Отступать она не собиралась.

— Будет ли этот город существовать без нее?

— Пока что он без нее выживает.

Молчание.

— Ты уже сбился с пути, — решительно продолжала Тия. — Ты ничего не знаешь. Тебе не о чем меня спросить, потому что ты ничего не обнаружил и ничего не понимаешь.

До некоторой степени это было правдой и тем больше бесило.

Я заговорил:

— Мне удалось найти молодую женщину, во всем похожую на царицу, убитую, с уничтоженным лицом. Я не нашел свидетельств того, что царица исчезла с применением насилия или против своей воли, однако я обнаружил причины, по которым она сама могла принять решение исчезнуть.

Тия усмехнулась в ответ, обнажив золотые зубы, а затем зашлась в сокрушительном кашле и выплюнула маленький сгусток мокроты, не заботясь, куда он приземлится. Мы с Хети уставились на него.

— Ты можешь удержать в руке свои мечты? — продолжала она. — Можешь сказать, зачем людям нужны боги и почему власть спотыкается на ровном месте? Можешь сказать, почему люди не могут быть честными? Почему время сильнее любви? Почему ненависть сильнее времени? Есть столько вопросов, на которые твой метод не может дать ответов.

Я не мог сказать, почему все обстоит именно так, и выложил свою последнюю карту:

— Она жива.

Выражение лица вдовствующей царицы не изменилось.

— Я рада, что ты сохраняешь оптимизм перед лицом стольких доказательств, свидетельствующих об обратном.

— Почему, по-вашему, она исчезла?

— Почему, по-твоему, ей пришлось исчезнуть?

— Думаю, ей пришлось выбирать. Между борьбой и бегством. Она выбрала бегство. Возможно, для нее это был единственный способ уцелеть.

Старческое лицо сморщилось от гнева.

— Если дело обстоит так, тогда она презренная трусиха, — отрезала Тия. — Неужели она думала, что достаточно просто исчезнуть, когда наступят трудные времена? Собрать свои нежные чувства, бросить детей и мужа и исчезнуть, заливаясь бесполезными слезами? Будь прокляты ее эгоизм, ее тщеславие, ее слабость!

Гнев царицы эхом прокатился по холодной комнате. Затем она вдруг покачнулась. Одна рука взметнулась к лицу, а другой она пыталась нашарить подлокотник трона, но в панике промахнулась, ноги подкосились, и Тия соскользнула на каменную платформу. Царица не издала ни звука. Покрывала соскользнули с плеч и лежали вокруг нее, как белые и золотые полотняные змеи. Мгновение Тия лежала совершенно неподвижно. Я шагнул помочь, и в этот момент она хрипло задышала и затряслась, пытаясь выпутаться из складок одежды. От движений грудная клетка царицы обнажилась. Сморщенная коричневая кожа складками висела на костях. Женщина казалась скорее марионеткой на палочках и ниточках, а не живым существом. Затем я с ужасом увидел черные и синие язвы, открытые раны, цветущие пышным цветом на месте грудей.

Я машинально коснулся плеча царицы, и она закричала. Вопль этот, казалось, пронзил камни стен. Я услышал топот бегущих к нам по коридору ног. Затем Тия обхватила мою голову и притянула к себе, к своему гниющему лицу. Хватка ее была сверхъестественно сильной, и, обдавая меня влажным дыханием, царица настойчиво зашептала мне на ухо:

— Само время пожирает меня. Оно трапезничает тщательно. Оно сильно. Но моя ненависть переживет меня. Вспоминай об этом, когда увидишь красоту, потому что это — конец красоте и могуществу. Вот мой последний ответ на все твои вопросы.

Ее незрячие молочно-белые глаза поражали странной сосредоточенностью на этом кукольном лице. Затем она отпустила меня и силы ее оставили.

Я снова дотронулся до нее, чтобы прикрыть страшное зрелище, но она вскрикнула во второй раз и я сообразил, что каждое прикосновение доставляет ей муку. Долго она не протянет. И на долю бальзамировщика уже почти не останется работы.