Владимир Дрыжак

ВЕДРО ЛЯГУШЕК

Обычно до десяти утра я никого не принимаю. И называется это - "шеф работает". На самом деле, утренние часы я посвящаю разного рода писанине и разбору текущих бумаг. Но иногда я думаю. Например, сегодня.

Я - директор института. Уже шесть дет, и все шесть не устаю удивляться этому странному обстоятельству.

Собственно, внешне все вполне благопристойно. Я - доктор физико-математических наук, член-корреспондент. У меня вполне определенное, хотя и не сказать, чтобы громкое имя, во всяком случае, на конференции приглашают регулярно. И школа есть - каждый год два-три аспиранта защищаются. И было время, когда я опубликовал несколько пионерных работ, которые легли в основу и стали краеугольным камнем...

Но!.. Но теперь, по прошествии многих лет, я понимаю, что совершил ошибку.

Сейчас модно бичевать ретроградов и коньюнктурщиков, однако сами бичеватели, как правило, не берут на себя труд вскрыть причины их появления. А вопрос, в сущности, прост и, если называть вещи своими именами, то ответ на него может быть найден довольно быстро.

Все дело в том, что не существует универсальных людей, могущих с одинаковой легкостью генерировать новые научные идеи и одновременно руководить крупным научным коллективом. Мне представляется, что администратор, поскольку он имеет дело с людьми, должен иметь скорее гуманитарный склад ума, в то время как ученый, работающий в сфере естественных наук, чаще всего не разбирается ни в психологии, ни в социологии. Есть и другой аспект.

Ученый, занимаясь какой-либо частной проблемой, может и должен выделять главное и отбрасывать второстепенное. В области же человеческих отношений, которые определяют функциональную значимость коллектива, второстепенных вещей нет. Это я знаю преотличшейше, и проверил на собственной шкуре.

Но почему же ученые, достигшие определенной научной ступени, как правило, стремятся занять соответствующую административную должность? Отбросим фактор благосостояния не думаю, что он играет решающую роль. Дело видимо вот в чем: не обладая административной властью ученый не может определять направление своих исследований. В то же время, обладая ею, он только этим и занимается, так что на сами исследования времени уже нет. Диалектика!

Я уже в который раз за время своего директорства пытаюсь понять хороший я руководитель или нет. И в который раз мне это не удается, потому что как только я начинаю заниматься тем или другим научным вопросом, так сразу же перестаю быть руководителем, а коллектив не желает, чтобы его бросали на произвол судьбы. Моментально все словно с цепи срываются! Без меня не решается ни один, даже самый пустяковый вопрос. И бумажки. Лавина! Сель!.. Стихийное бедствие!!! Оказывается, если на бумажке написано: директор института, член-корреспондент имярек, то некий, скажем, хитромудрометр дают, а если просто: заведующий лабораторией, кандидат физ-мат наук, то не дают, хоть в лепешку разбейся. Не понимаю и никогда не пойму! Ведь кандидату в двести раз лучше известно, зачем ему нужен этот проклятый прибор. А подписывать бумажки, не вникая в их суть, я так и не научился за все шесть лет. Кажется, такое умение называется делегирование ответственности. А по-моему, это делегирование безответственности. Ответственность ведь не купюра, которую взяли в долг, а потом возвратили. Дайте этому кандидату то, что он просит, а потом с него же и спрашивайте, на что он это употребил.

Все это прекрасно, но оказывается, что именно я-то и должен спрашивать. Приборы для научных исследований стоят недешево, поэтому считается, что лучше спросить как следует до приобретения, чем кусать локти и считать сколько денег выброшено на ветер, после. И мысль, что самое интересное, здравая. Действительно, лучше до, чем после. Но беда в том, что она исходит из неверной посылки. Считается, что еще до того я могу определить научную ценность результатов, которые, возможно, появятся после того. А я этого не могу. Более того, я и понятия не имею о том, чем на самом деле грезит какой-нибудь старший научный сотрудник А.Б.Вегедейкин. Он же, в свою очередь, не склонен избавить меня от мук неведения. Он старается быть солидным и соответствующим задачам, на него возложенным. Бормочет нечто про вклад и народное хозяйство, а я вижу распрекрасно, что морочит он мне голову, родимый. Вижу, но бумажку подпишу, ибо иначе, друзья мои, наука почиет в бозе. И подписываю я, значит, гарантийное письмо и грозно сдвигаю брови, мол, смотри у меня, не балуй! Вот и все гарантии. Нет у меня способов заставить его сказать просто: "Слушай, Андрей, свет Иванович, эффект - оно, конечно, но тут есть одна идейка. Хотим мы, понимаешь, модель двигательного аппарата лошади сляпать, да вот не хватает нам того-то и того-то..." Не скажет он так, а если бы сказал, то я б ему ту бумажку не подписал, потому что нет у нас такой темы в плане. Он это, конечно, знает, но он не знает, что, будь это мои личные деньги, я бы ему не только хитромудрометр - вычислительный центр бы купил и сам лаборантом пошел, только делай! Убежден, что открытия в любой области не делаются в плановом порядке. Нужна мечта, полет фантазии и что-то еще, что потом, задним числом назовут гениальностью...

Поток моих мыслей прерывает телефонный звонок. Я машинально смотрю на часы - без двух минут десять - и думаю злорадно: "Ну, погоди же ты у меня!" И поднимаю трубку.

- Слушаю.

- Андрей Иванович, ну, что такое, когда наконец нам дадут спокойно работать!

Звонит Курицын - исполняющий обязанности заведующего лабораторией машинного анализа изображений вместо Гены. Сам Гена прогревает организм в Крыму, а этот Курицын!.. Гнать его надо в три шеи, и не могу я понять, почему Гена не ставит вопрос ребром.

- Что там у вас стряслось?

- Опять машинное время по графику урезали.

- Кто урезал?

- Павлов.

- Почему урезал?

- Да не знаю я.., - и сопит в трубку. - Отдал два часа Дорофееву.

- Хорошо, позвоните мне завтра в.., - я машинально смотрю на часы, - в половине десятого.

- Андрей Иванович!

- Все. Работайте.

В сущности я мягкий человек, но с подобными типами только так и можно разговаривать. Ни один вопрос не могут сами решить и по любому поводу готовы звонить чуть ли не в Президиум Академии наук.

Давлю на кнопку, входит мой секретарь. Это один из тех немногих сотрудников, которые понимают, что у них за директор и как ему трудно.

- Наташенька, милая, как там у нас с чаем нынче?

- Нынче, Андрей Иванович, у нас с чаем хуже некуда. Вчера вы сидели с Константином Эдуардовичем до десяти, и весь запас заварки как корова языком слизнула. Будь я вашей женой...

Подобные вольности ей позволены. Не терплю этого в деловой сфере, а в остальных случаях даже приветствую.

- Если бы вы, Наташа, были моей женой, то никаких желаний у меня больше не существовало бы.

- Если не возражаете, я сбегаю на ВЦ к наладчикам, одолжу у них.

- А это удобно?

- Да они мне должны целых две пачки.

- Как, из директорского фонда! - делаю чрезвычайно строгое и официальное лицо.

Она улыбается.

- Кстати, заходил Дорофеев, просил, когда освободитесь, вызвать его для беседы.

- А товарищ Дорофеев не сообщил, по какому поводу я его должен побеспокоить?

- Нет. Он вообще какой-то странный сегодня. Я вам больше не нужна?

- Ну, как же, а чай?

- Так я и собираюсь...

- Будьте так добры.

Она уходит. Редкий все-таки человек - врожденное чувство такта.

Дорофеев - зав лабораторией адаптивного моделирования краса и гордость института. Но что-то последнее время он мне не нравится. Чем? Даже не могу сформулировать. Вероятно, своим желанием продемонстрировать задатки руководителя большого масштаба... Наука превращается в отрасль производства. Да. И крупные люди вместо того, чтобы заниматься собственно наукой, занимаются обсуждением проблем развития науки. Методологические вопросы. Организационные вопросы. Философские аспекты. Роль и место...

Раньше для решения всех этих проблем хватало нескольких корифеев. Теперь же любой кандидат считает своим долгом... Возможно, сейчас время такое, возможно, фронт исследований слишком широк и корифеев не хватает. А на стыках вообще никаких корифеев нет... Вот, пожалуй, что главное: раньше не столбили для себя научных направлений еще в аспирантуре... Не знаю... В одном твердо уверен - настоящий ученый должен заниматься законами природы. Это первично, а все остальное пена.

Так, так, так... Значит, Дорофеев. Интересно, зачем он мне понадобился. Видимо, где-то новое оборудование присмотрел, будет почву готовить.

Давлю кнопку коммутатора, трубку берут сразу.

- Дорофеева.

- У телефона. Здравствуйте, Андрей Иванович.

- Чем могу быть полезен?

- Видите ли... Тут такое дело - я бы хотел с вами переговорить.

- Слушаю вас.

- Извините, Андрей Иванович, но это не телефонный разговор. Что-то в его голосе меня озадачило. Обычно такой спокойный, уверенный в себе... А здесь - похоже на растерянность.

- Хорошо, жду вас.

- Буду через пять минут.

В дверях показывается Наташа.

- Андрей Иванович, ваши планы не изменились?

- Вы Наташа, вечно загоняете меня в тупик. Какие еще планы?

Она делает удивленное лицо.

- Как, а чай? И вы, кажется, рецензию хотели продиктовать.

Теперь я больше не пишу. Теперь меня стенографируют в целях экономии времени.

- Планы не догмы. Чай оставим, а рецензии подождут, поскольку намечается рандеву с товарищем Дорофеевым. Кстати, вот он сам.

Входит Дорофеев, кивает Наташе.

Приглашаю сесть, жду, когда проявит инициативу и начнет разговор.

Нет, все-таки он молодец. При всех его недостатках. Просто молод еще, а молодости свойственно преувеличивать свои возможности... Кадры подобрал, расставил - за три года ни одной склоки. Сплотил, что называется коллектив на новые свершения. Отдачи, правда, не густо, но она будет. Что-то у них там зреет, чувствую, и надо бы разобраться, да все недосуг.

Дорофеев молчит. Надо б его раззадорить.

- Николай Евгеньевич, уж не в отпуск ли вы собрались по семейным обстоятельствам?

- Что?.. Н-нет...

Зря. Полгода лучшая половина института обсуждала его взаимоотношения с бывшей женой. Да и сам я ничего не мог понять: молодой, интеллигентный, доктор наук, блестящие перспективы - и на тебе - жена ушла!

- Андрей Иванович, можно я сниму пиджак, что-то душно у вас.

Киваю, Сбрасывает пиджак, вешает на спинку стула и садится передо мной. Нет, определенно с ним что-то случилось. И молчит, словно никак не решится. Да на нем лица нет! Любопытно... А может что-нибудь ординарное, например, в вытрезвитель попал, или там... Да мало ли причин, по которым человек может прийти к своему начальнику и молчать в тряпочку.

Дорофеев наконец решается.

- Андрей Иванович, прошу вас ответить искренне на один вопрос: как вы ко мне относитесь?

Вот тебе и раз! Вопрос-то хорош, а что отвечать? И, по-видимому, есть причины, по которым его задают. Пожалуй, сейчас наиболее подходящим будет отеческий тон:

- Видишь ли, Николай, ты уже далеко не в том возрасте, чтобы принимать во внимание подобные пустяки. Работа не должна зависеть от того, как, кто, к кому относится, а что касается моих симпатий...

Я вдруг понимаю, что несу какую-то околесицу. Дорофеев растерянно улыбается, и, кажется, готов найти предлог, чтобы вежливо удалиться. Нет, так нельзя!

- Извини, Коля, - я вздохнул, - понимаю, что ты неспроста задаешь мне такой, как бы это сказать.., щекотливый вопрос. У меня нет причин, по которым я не смог бы на него ответить... Как отношусь?.. По разному отношусь.

- Я не оправдал ваших надежд?

- В какой-то степени, да. Я уже пожилой человек, а старики, как ты знаешь, хотят видеть в учениках свое продолжение. Они любят руководить и советовать, а ты, как мне кажется, уже не нуждаешься в этом. И дистанция между нами все увеличивается. Но плохо это или хорошо - судить не берусь. В науке больше всего ценится самостоятельность.

Кажется, он немного отошел.

- Считаете ли вы меня человеком порядочным?

Новое дело!

- Разумеется.

Говорю это совершенно искренне. В чем другом, а в непорядочности упрекнуть его невозможно. Я бы сказал, в деловых вопросах он даже излишне корректен. Не было случая, когда я был поставлен перед свершившимся фактом или по его вине попал в глупое положение.

- Прости, Коля, неужели я дал тебе повод в этом сомневаться?

- Конкретного повода вы не давали, но как-то исподволь я ощутил ваше недоверие.

- Но, помилуйте, теперь уже я растерялся. - Недоверие в чем? На какой стезе?

- Помните, вы согласились на перевод Лебедева в группу системного матобеспечения?

- Разумеется. И не считаю, что принял ошибочное решение. Лебедев - талантливый программист, у него есть неплохие задатки руководителя. И потом, мне казалось, что вас лучше развести по сторонам, поскольку оба вы от природы лидеры. Я имею в виду психологический тип.

Он взъерошился.

- Вам прекрасно известно, что Лебедев - мой лучший друг. Был и остается таковым, несмотря на его безобразный характер. Я всегда знал и сейчас знаю, что он намного способнее меня, я старался создать ему условия для работы, и он работал! А теперь?

Что теперь - я не знал. После того случая Лебедев как-то выпал из моего поля зрения. И теперь, кажется, придется расхлебывать.

- Та-ак... Вот что Николай, давай закончим выяснение отношений. Ничего я не считал и не считаю. Я - человек, и мог ошибиться. И я даже рад, что ты сам ко мне явился. В административных делах критические ситуации возможны, но я, как руководитель, не хочу, чтобы они переходили из категории возможного в категорию неизбежного.

- Дело не в склоке, - тихо сказал Дорофеев. - К сожалению, все гораздо серьезней.

- Выкладывай.

- Хорошо. Позавчера я имел крупный разговор с Никишкиным.

- С каким Никишкиным? Никишкин - это кто?

- Младший научный сотрудник моей лаборатории. Я сам его вырвал на распределении в университете и, честно говоря, не раскаиваюсь. Толковый парень, но хлопот с ним.., - Дорофеев слабо улыбается.

Отвечаю понимающей улыбкой.

- И теперь пошли разговоры?

- Да... Так вот, позавчера явился ко мне этот Никишкин и заявил, что они с Лебедевым открыли искусственный интеллект.

- Что? - не понял я, - Что открыли?

- Так он изволил выразиться. И в ультимативной форме потребовал два часа в сутки машинного времени.

"Глядя на мир нельзя не удивляться", сказал Козьма. Я бы добавил... Впрочем, тут и добавить нечего!

- Открыли говоришь? Ай-яй-яй... Смотри-ка ты, что делается! Но, раз уж так получилось, то пусть оформляют заявку. Надо приоритет столбить.

Однако, Дорофеев не поддержал шутки.

- Андрей Иванович, вы несколько недооцениваете ситуацию. А она, как мне кажется, требует к себе более серьезного отношения.

Удивительно, но его серьезность как-то странно на меня действует. Поднимаюсь и прохаживаюсь по кабинету.

- Ну, хорошо. Открыли, и в ультимативной форме потребовал. А вы?

- А я? - он хмыкнул. - Я попросил у Павлова два часа в сутки на внеплановую работу.

- Ага! Вот, значит, откуда ноги растут... А теперь Курицын выходит на меня с жалобой. Так мол и так, грабеж среди бела дня. Очень мило с вашей стороны!

Меня зло взяло - черт знает, что такое! Детский сад, а не институт! Однако беру себя в руки, поскольку вспоминаю, что рыба гниет с головы. Действительно, машинного времени не хватает катастрофически, даже круглосуточный график работы не помогает. Естественно, при отсутствии резервов, ситуаций, подобных этой, избежать невозможно. Нужно расширять площади, покушать новые машины, а строители тянут... И так каждый день нервотрепка, а тут еще эти со своими интеллектами!

Но тут мне в голову приходит забавная мысль: "А ведь это хорошо, что у них интеллекты. Молодая кровь кипит, бурлит, покоя не дает!" И я успокаиваюсь.

- Ладно. С Курицыным я как-нибудь улажу, а больше они ничего не требуют в подобной форме?

- Пока все. А вот с моей стороны будет просьба.

- Валяй. Сегодня у нас что? Не конец света?.. Тогда валяй просьбу.

- Нынче конец квартала на носу, а у меня по плану закрытие очередного этапа договора с этими.., ну, по системе автоматического проектирования. Желательно отсрочить на пару месяцев.

Он с ума сошел!

- Да вы что! Послушайте, товарищ Дорофеев, ну это уж слишком. Меня заказчик съест живьем. Премии платим исправно, а где отдача?

- Отдача будет, - в голосе Дорофеева металл. - Можно и сейчас сдавать, но система сырая, необкатанная. А через два месяца мы выдадим шикарную, просто роскошную версию. Заказчик нам руки будет целовать.

Я достаю платок и вытираю лоб.

- Черт с вами! Но почву будете готовить сами. Я встречусь с их представителем только при условии наличия принципиальной договоренности.

- Она уже есть. Вот протокол технического совещания. Если вы не возражаете, то ставьте визу.

Беру протокол, верчу в руках и подписываю.

- Но через два месяца, уж извини, я с тебя семь...

- У меня всего одна, и я ею весьма дорожу.

- Вопрос закрыт. Теперь-то, наконец, все?

- Нет.

В такие минуты хочется просто волком выть и бежать из кабинета вон.

- Ты в курсе, что у меня уже был инфаркт?

Он как-то замешкался, засуетился, и я понял, что по очередному вопросу у него нет согласованного протокола технического совещания. Стало даже интересно.

- Слушай, Николай, вокруг мы были, около - тоже. Интеллект вы там у себя изобрели - прелестно. Мешать вам я не намерен...

Он пожал плечами.

- Извините, Андрей Иванович, но с таким же успехом вы могли сказать Ньютону, что собираетесь помешать ему открывать закон всемирного тяготения.

О! Это уже дерзость.

- Ай-яй-яй,... Николай, говорить такое светилу кибернетики - нехорошо! И потом, кто в нашем случае Ньютон? Уж не сэр ли Никешкин?

Меня вдруг охватывает приступ безудержного веселья. Надоело корчить из себя руководителя, что ли? Дорофеев, однако, сидит с непроницаемым лицом. Приходится отключить свое чувство юмора.

- Я тебя внимательно слушаю.

- Андрей Иванович, у нас сегодня заседание ученого совета. Я бы хотел, чтобы вы включили в повестку дня этот вопрос.

- Какой вопрос?

- Тот самый, о котором мы с вами в данный момент беседуем.

- Ага... И с какой формулировкой? "О внеплановом изобретении искусственного интеллекта"? Да ты в своем ли уме, Николай?!

Он набычился.

- Ну, что молчишь?

- Андрей Иванович, полчаса назад я сообщил вам о заявлении сэра Никешкина, а вы до сих пор не поинтересовались, что же на самом деле произошло.

А ведь он прав, черт побери! Я ведь даже попытки не сделал разобраться по сути, что там у них стряслось. Но с другой стороны, нельзя же выносить на ученый совет такой..., такую... бредятину! Хотя... Но даже, если это так серьезно, необходимо сначала составить проект решения, подготовить почву... Ведь на смех курям! Он что, хочет прикрыться моим именем и протащить на обсуждение ученого совета?.. Но зачем?

Будь я помоложе, уж, конечно, выставил бы уважаемого товарища Дорофеева за дверь. Но с годами становишься осторожней, если даже и не делаешься умней.

- Вот, что, Николай Евгеньевич, пожалуйста, поймите меня правильно. Я совершенно не против, если сотрудники возглавляемой вами лаборатории будут изобретать искуственные интеллекты даже и в рабочее время, при условии, конечно, выполнения плана научных исследований и разработок, а также соцобязательств. Более того, я - в частном порядке - готов всемерно этому содействовать. Но как директор, извините, института не могу допустить, чтобы этот вопрос в плановом порядке обсуждался на ученом совете. Это просто несерьезно, и, трезво поразмыслив, вы поймете, что я прав.

Дорофеев поднимает голову - в его глазах тоска.

- Вы допускаете, что я этого не понимаю? - произносит он с горечью.

- Тогда я вас не понимаю. Чего вы добиваетесь? И какое решение, по-вашему, должен принять ученый совет?

- Это не имеет значения.

- Да? Хм, вот даже как?.. Но что же вам в таком случае нужно?

- Мне нужна огласка. Я не смогу убедить всех членов.., да что там! хотя бы даже кого-нибудь, в серьезности поставленного вопроса. Но сам факт, что его обсуждают на ученом совете, заронит сомнение: "А вдруг, чем черт не шутит..."

Моя скептическая усмешка его раздосадовала, но и, видимо, подзадорила.

- Знаете, я бы очень хотел сейчас поменяться с вами ролями. У меня самого есть тыща и один аргумент, против выступления на ученом совете с таким диким сообщением. Но как ученый я просто не могу поступить иначе. Понимаете?.. Не понимаете! Хорошо, я скажу иначе. Раньше наукой занимались сотни, а теперь сотни тысяч. Раньше почти каждый ученый имел шанс сделать открытие, теперь этот шанс - бесконечно малая величина. Но и суммарное количество открытий неумолимо падает. В чем причина? Неужели природа с тех пор оскудела? Я утверждаю - нет! Просто девяносто девять и девять в периоде процентов этих исследователей занимается не наукой как таковой, а своим местом в оной. И в результате появляются академики, про которых никто не может сказать, что именно они открыли.

Так, так... Он идет на обострение, надеясь выловить некую рыбку в этой мутной гносеологической каше. Придется принять вызов.

- А камешки не иначе как в мой огород?

- Нет, - сказал он резко. - Я не имел в виду переходить на личности.

- И на том спасибо.

А вот это глупо. Надо бы возразить по существу, а что тут возразишь, если почти так и обстоит дело. Ну, положим, не девяносто девять, а девяносто, но ведь не в цифрах же дело. А в чем? Наука... Наука превратилась в дойную коровку, из которой большинство телят высасывают жизненные блага. Наука - стартовая площадка. Защитил кандидатскую - получил должность, довесок к зарплате и сел на дно... Итак, по существу возразить что-либо трудно. Меняем тактику.

- Рассказывай, - коротко приказываю я. - Кто, где, когда? Подробно.

Он меня понял и начал спокойно рассказывать.

- Позавчера приходит ко мне Никешкин...

- Какой Никешкин?!

- Младший научный сотрудник моей лаборатории, - произнес он терпеливо.

- Ах, да. Извини. Продолжай.

- ... И рассказывает следующее. В ночь перед эти они с Лебедевым работали на ПС-7000. Все было нормально, ни сбоев, ни отказов, но где-то около часу ночи машина вдруг сошла с ума. Вместо того, чтобы обслуживать задачи по разделам, она занялась художественным творчеством и нарисовала на графопостроителе две простыни рисунков на различные сюжеты. Кроме того, она записала на магнитную ленту здоровенный файл, содержание которого для него, Никешкина, остается загадкой. И Никешкин потребовал выделить ему и Лебедеву дополнительное машинное время для анализа ленты. Вот вкратце все.

"Прелесть какая, - думаю я, - просто слушать приятно."

- Доказательства.

- Вот.

Дорофеев раскрывает свою папку и выуживает оттуда несколько рулонов бумаги для графопостроителя. Я разворачиваю один наугад. Действительно, это весьма приличные рисунки, изображающие известного мне Лебедева, сидящего перед дисплеем с растеряной физиономией, потому что с экрана на него смотрит он сам. Разворачиваю другие рулоны - весьма интересно и забавно.

- Это все?

- Да.

- Неубедительно.

- Согласен. Но я допросил Никешкина с пристрастием. Это не мистификация.

- А доказательства?

- Я доверяю своим сотрудникам.

Он доверяет! Хорошо устроился.

- Прямо скажем, материала не густо. А ведь тебе, Николай, известны нравы наших ученых советников. Один Иван Христофорович чего стоит. Кстати, а Лебедев? Ты с ним говорил?

Дорофеев оглянулся, как бы проверяя, не стоит ли за спиной и наклоняется над столом:

- Мне трудно было идти с ним на разговор. Вы ведь знаете в каких мы отношениях. После перехода в другую лабораторию Лебедев избегает личных контактов со мной и вообще ведет себя, как бы это сказать...

- Не совсем корректно.

- Если хотите, то да, - он слабо улыбается. - Но вчера мы побеседовали довольно мило: Лебедев все начисто отрицал. Собственно.., он даже не отрицал, а молча выслушал, сделал изумленную мину и эдаким фальшивым голосом заявил: " Коля, да неужели же ты принял всерьез показания этого варвара от программирования? Скажу тебе по секрету, он вчера уснул за пультом. Часа так полтора спал - ты меня знаешь, врать не буду. Ну, и, видимо, пригрезилось..."

М-мда. А ведь эта ситуация на моей совести. Правда, Лебедев сам просил о переводе, но можно было их как-нибудь... утрясти. Ведь толковые ребята и делить им вроде нечего... Ой-ли! Так-таки и нечего? А полированные столы и мягкие удобные кресла? А места в президиумах и на трибунах? Дачи, импортные гарнитуры, персональные колеса? Ведь все это нужно как-то делить. А если каждому дать по креслу и трибуне, они уже никого не поманят, да и где их взять на всех желающих?

Но ведь и без них как? Стимулы! Вот, скажем, если меня сейчас перевести на ставку младшего научного сотрудника, то уже и не потяну. Интересная вещь - потребности. В молодости казалось, что директорская зарплата - нечто сверхъестественное, прорва какаято. Сейчас же и дети вроде бы сами по себе, а сальдо на конец месяца еле-еле положительное. Парадокс, ей богу!

Ну, и все-таки, что же делать с Дорофеевым. Ведь настырный - не отстанет. Что называется, вступило в голову!

- Вот что, братец, не уйти мне, чувствую, от тебя и не деться никуда. Неизвестно, правда, как ты себе представляешь свое выступление...

- Очень просто. Я встану и расскажу все, что знаю.

- А они пожмут плечами, и хрупкое здание твоего авторитета развалится как карточный домик.

- Ну, так что же, риск, как известно, - дело благородное. Но подумайте, Андрей Иванович, что поставлено на карту!

- Ты не шулер, Коля, ты - ученый.

- Ученый? - он вскинул брови. - А как вы определили? По каким признакам? Статьи в журналах, монографии?

- Не люблю циников!

- И я не люблю. Дело в том, что я действительно ученый. Я не испытываю никакого удовольствия от писания программ, рисования блок-схем и вычисления интегралов. Но я довольно образованный человек и у меня неплохая интуиция. И сейчас она мне подсказывает, что налицо тот самый случай, который сопутствует открытию. Я не все вам рассказал...

- Стоп. Пожалуй, мы сделаем вот что. Ты у меня не сидел, и мы битый час не толкли воду в ступе. В план заседания совета твой вопрос я не включаю...

Он тяжело вздыхает и порывается встать.

- Ты погоди дышать, и нервы свои побереги до вечера. А вот вечером ты попросишь слово для внепланового сообщения, и я тебе его дам. А там уж мы разберемся. В моей лояльности, во всяком случае, ты можешь быть уверен. Устраивает?

Дорофеев встает, и я поразился его бледности.

- Андрей Иванович!... Я в бога поверю, и буду молить его о продлении ваших дней!

- Ну-ну... Что-то ты запоешь, когда в план твоей лаборатории вобъют подачу заявки на изобретение искусственного интеллекта ко дню Полярника?

Он улыбается и выходит из кабинета, а я принимаюсь размышлять, почему Лебедев занял такую странную позицию?

Потом нажимаю кнопку звонка. В кабинет заглядывает Наташа.

- Наталья Сергеевна, предупредите, пожалуйста, товарища Лебедева, что его присутствие на сегодняшнем заседании ученого совета крайне желательно, вплоть до того, что уж совсем обязательно.

- Хорошо, Андрей Иванович. Чай принести?

- Да, да, несите...

Она выходит, а я перехожу к текущим вопросам. Рецензии. Отзыв. Статья неизвестно о чем - я соавтор. План - график... Мура!

Нет, определенно у меня сегодня интеллектуальный нуль. Нужно конфиденциально переговорить с Наташей, чтобы она попросила своих подружек сделать распечатку моих биоритмов. В конце концов, имею я право хоть раз в жизни воспользоваться благами компьютеризации. Стыдно, а что делать? Таксистов в рейс не выпускают, если совпадают хотя бы два нуля, а директор НИИ чем хуже?

Дома меня сегодня не кормят - жена в отъезде, а у племянницы зачет. Стало быть на "Волге" в ресторан?... Нет. В ресторанах прилично кормят только вечером и ходить по ним желательно с дамами. Пусть старомодно - но на том стоим!

А почему бы не сделать инспекторский визит в наш институтский буфет? Во-первых, экономия, а во-вторых, нелишне продемонстрировать свой демократизм. Вот, кстати, один из моих друзей - тоже директор - регулярно питается в своем буфете и утверждает, что начал реорганизацию института именно с него, что несказанно увеличило производительность труда научных работников. К сожалению, я не воспользовался в свое время ценным опытом и сегодня налагаю на себя епитимию... Или эпиталаму. Решено. Обедаю в буфете.

Институтский буфет располагается не первом этаже напротив бухгалтерии и кассы, что, видимо, способствует оборачиваемости средств и доставляет массу удобств финансовым работникам. Во всяком случае, нет проблем с очередью, и я это замечаю сразу, поскольку ее хвост высовывается из дверей, а между тем личный состав во главе с главным бухгалтером - милейшей Ксенией Юрьевной - уже на рабочих местах и обсуждает, предположительно, статью о разводах из последней "Литературки". Увидев меня, женщины делают круглые глаза и здороваются (почему-то шепотом). Непринужденно кланяюсь в дверь и поворачиваюсь к очереди:

- Добрый день, товарищи, кто последний?

Очередь мнется. Ей, видимо, кажется, что пристроить директора в хвост будет верхом неприличия, и она десятком глаз подталкивает меня к раздаче.

Так-то, милейший! Интересно, как ты теперь будешь выкручиваться? Пойдем к барьеру или будем проявлять демократизм?

Но тут я замечаю в передних рядах Дорофеева спасительный ход найден. Бодрым шагом подхожу к нему.

- А, Николай Евгеньевич, извините, я задержался. Надеюсь, вы предупредили товарищей, что заняли очередь и на меня. Он хлопает глазами, но быстро приходит в себя.

- Я предупредил, но товарищ, стоявший за мной, куда-то убежал, вероятно, забыл выключить осциллограф.

В дверях хихикают, и чей-то бойкий голос сообщает:

- Он яблоки покупает, на улице за углом.

Делаю солидное лицо.

- Надеюсь, это не яблоки, раздора. - И становлюсь в очередь перед Дорофеевым.

Что тут у нас сегодня?... Ага, ромштекс - это не для моего желудка... Так.., суп-харчо.., суп с лапшой домашней это хорошо.., ветчина.., компот. Не густо, но приемлемо.

Мне передают поднос, и зардевшаяся буфетчица наделяет всем, что необходимо для удовлетворения желудочных потребностей. Несу поднос к столику под фикусом, Дорофеев, помедлив, идет следом. Садимся, интеллигентно хлебаем суп. Явственно ощущаю, что Дорофеев сидит как на иголках, и только потом понимаю причину: в противоположном углу сидит угрюмый Лебедев. По-видимому, с утра между ними что-то еще произошло. А вот что именно - этого они мне, конечно, не расскажут. Попробовать вызвать Дорофеева на разговор еще раз?.. Не стоит. А между тем, вечером заседание ученого совета, где он взорвет свою бомбу... Неужели таки решится?

Доедаю ветчину и принимаюсь за компот.

- А Что, Николай Евгеньевич, ваши планы не изменились?

- Какие планы? - он не отрывает взора от тарелки.

- Относительно выступления на ученом совете?

Боковым зрением замечаю, что Лебедев смотрит в нашу сторону. Дорофеев молчит.

И тут меня охватывает какое-то смутное беспокойство. А что, если до обеда между ними произошел еще один разговор или, скажем, ссора? И Дорофев решил не выступать. Хм... Дорофеев не выступит, Лебедев вообще поведет себя так, будто ничего не было, а кто же остается - Никешкин. Но кто такой Никешкин?! Для наших китов это просто полный нуль, если не сказать больше! А я? Как в этой ситуации должен вести себя я? Нет, погодите, товарищи, так ведь нельзя! Пустил на самотек вопрос с искусственным интеллектом - прохлопал, можно сказать, в зародыше и сижу, пью компот!

Я - не романтик. Я - трезвый взрослый человек, а мне подсовывают какую-то ерунду, утку в яблоках... И пол-института умрет со смеху, если... Но кто-то ведь изготовил те картинки и одурачил всех. Да сам же Лебедев их изготовил - вон сидит, ухмыляется, подлец!

Дорофеев поднимает голову и смотрит на меня в упор.

- А ваши?

Мне становится стыдно.

- Наше соглашение остается в силе. Но может быть имеет смысл еще раз обсудить все аспекты проблемы?

- Обсудить? - он начинает злиться. - Я второй день только и занимаюсь тем, что пытаюсь уломать Лебедева... Никаких аспектов нет - все предельно ясно! Факт налицо, а его интерпретацию следует предоставить ученому совету - на то он и ученый совет. Графическая информация у меня вот здесь - он указывает на свою папку, лежащую на кадке под фикусом - и вечером я представлю ее совету. Что же касается обсуждения, то, воизбежание новых сюрпризов, лучше отложить его до завтра.

Компот выпит и обеденный перерыв заканчивался. И раз уж я взялся нынче налаживать контакт с массами, то следовало подать добрый пример правильного отношения к распорядку. Удручает, правда, что мне так и не удалось выяснить, о каких сюрпризах шла речь, но, в конце концов, с этим можно будет подождать и до вечера.

В принципе, конечно, я сторонник того мнения, что совещания и заседания следует проводить в рабочее время. Хотя, как утверждают авторитеты, человек науки должен отдавать ей двадцать пять часов в сутки. Но, с другой стороны, те же авторитеты утверждают: наука - это производство знаний. Современная наука - тем паче. И, коль скоро, это производство, производители обязаны на этом производстве соблюдать распорядок. Как администратор я полностью солидарен и готов под этим поставить свою подпись. Но, как ученый (а я льщу себя надеждой, что не утратил права считать себя таковым) внутренне протестую. Почему за художником сохраняется право творить тогда, когда вздумается, а ученый обязан делать это от 9 до 6 с перерывом на обед?

Возможно, я кажусь довольно старомодным и немного наивным, нося в себе подобные противоречивые взгляды. Возможно... В молодости я был целеустремлен и уверен в себе - это дало свои плоды, но чем ближе к финалу, тем больше детских вопросов, на которые я не нахожу ответа. И хуже всего то, что не с кем ими поделиться. Старые друзья куда-то все поразбрелись - встречаемся раз в два года. У каждого свои заботы, и ни у кого нет уверенности, что поделись он своими детскими проблемами, его не поднимут на смех. Солидарность, достоинство, серьезные проблемы, многозначительность... Смысл жизни - куда там! Это внутри, под семью печатями и девятою броневыми плитами. А ведь думают все - я-то знаю... Старость на то и дана, чтобы на смену поискам цели жизни пришли вопросы о ее смысле.

Впрочем, один старый друг у меня все же остался. И как ни странно - это мой зам по науке. Костя Лиегис, друг и брат одно пальто и два галстука на двоих - это все в далеком и прекрасном прошлом. А ныне Лиегис Константин Эдуардович доктор, профессор, член, член.., член: Как он сам однажды пошутил, многочлен. Однажды.., впрочем сейчас это вряд ли кому-либо что-нибудь скажет: Вот кстати и он, все в сборе, можно и начинать.

Председательствую сегодня я лично. Что тут у нас вместо ужина? Ничего особенно выдающегося: вопрос об очередном наборе в аспирантуру, утверждение тем для диссертаций, предварительное обсуждение диссертационной работы на звание кандидата технических наук некоего Т.Е. Белкина (кстати, кто он такой, наш или сое стороны?). Затем, утверждение плана исследовательских работ лаборатории уважаемого товарища Смирнова, отбывающего очередной отпуск на побережье (вместо него зам - товарищ Курицын с тезисами - надо бы осадить...). А это что еще такое?! Ах да, Нестеренко звонил...

- Ну что ж, товарищи, повестка у нас сегодня насыщенная, пожалуй приступим.

Зачитываю повестку. Курицын потеет и лихорадочно перелистывает свои тезисы. Господи, да чего же он так волнуется, ведь все уже крест-накрест согласовано.

- Вопросы есть? Дополнения?

Вопросительно смотрю на Дорфеева. Он поднимает голову:

- Я бы хотел в конце сделать сообщение о работе своей.., вернее о проблеме, возникшей на границе между двумя лабораториями.

Лебедев, сидящий в углу, вскидывает голову и щурится.

- А что, Николай Евгеньевич, ваш вопрос не поддается решению в рабочем порядке?

Это Костя. С Дорофеевым ладит, но почему-то считает своим долгом при любом удобно случае его подковырнуть. Знали бы присутствующие, какой язвой он был в юности!

Легкий поклон со строны Дорофеева.

- Вы знаете, Константин Эдуардович, не поддается.

- Товарищи, нельзя же так! Каждый раз обязательно у кого-то внеплановый вопрос. Просто недисциплинированность! Почему нельзя было заранее включить в повестку, отвести время, чтобы не сидеть до одиннадцати?

- И не разваливать семью, не так ли, Шараф Алибекович, поддакивает Лиегис.

Развалился в кресле - барин барином. Вот погоди, получишь искусственным интеллектом по лысине!

Всеобщее оживление. Призываю к порядку.

- Еще возражения имеются? Нет. В таком случае выделяем пять минут на сообщение и пятнадцать минут на обсуждение. Все. Эрнст Сидорович, прошу вас вести протокол. Приступаем.

Заседание идет своим порядком. Разобрались с аспирантами, утвердили темы, согласовали отзыв на диссертацию. Выслушали дискуссию Константина Эдуардовича по поводу планов Геннадия Павловича. Планы эти, зачитанные Курицыным были столь обширны, что товарищ Павлов, заведующий Вычислительным центром, только охнул и заявил, что для их реализации потребуется круглосуточная работа ВЦ без остановок машин на профилактику и ремонты. И что товарищ Смирнов без ножа режет график распределения машинного времени.

Да, распознавание образов, или, проще говоря, машинный анализ изображений, которым занималась лаборатория Гены, требует значительных жертв.

Приняли обтекаемое решение: ускорить ввод в строй нового машинного зала и двух мощных ЭВМ, поскольку, даже в его отсутствие, связываться с Геной никто не рискнул.

Ускорить! Можно замедлить, а вот ускорить - что-то сомневаюсь. И предполагается, что прессинг строительной организации буду осуществлять я. Дудки! Кто зам по оборудованию? Вы, уважаемый Шираф Рашидович. Вот и извольте...

Пока они там перепираются, я исподтишка слежу за Лебедевым. Какое-либо выражение на его лице отсутствует. То ли дремлет, то ли в уме блок-схему программы составляет это он может. А вот как он себя дальше поведет - интересно. Но не очень понятно.

Вопрос, повешенный товарищем Нестеренко, в очередной раз культурно заминаем. К этому вопросу уже привыкли и каждое третье заседание регулярно его обсуждаем, но я что-то не припомню даже дельных предложений в плане его решения. Так, все шуточки... Потому что вопрос относится к категории вечных, а именно: когда же наконец? Или: доколе?

Судя по лицам, присутствующие чувствуют, что заседание вошло в завершающую фазу, и расслабились.

Эрнст Сидорович Моторин - бессменный, вот уже четыре года, ученый секретарь совета - рассеянно улыбается, изучает протокол заседания. Каждый раз, перечитывая "причесанное" им изложение наших мыслей, я диву даюсь. Двадцать восемь лет и такая хватка! Вне всяких сомнений, наша эпоха утратила в его лице незаурядное литературное дарование. Но ничего не попишешь - эпоха НТР. Наука престижна, чего не скажешь о литературе. Хотя, впрочем, судить не берусь...

Нестеренко уже вытащил свою папиросу и мнет - заядлый курильщик. Утверждает, что после каждого заседания у него опухают уши. Если четыре папиросы убивают лошадь, то, судя по его суточной норме и внешнему виду, Алексея Ивановича можно смело приравнять к большому конезаводу. Кажется, я тоже расслабляюсь. А, пожалуй, что и рано. Встаю.

- Коллеги, нам остается только выслушать кратенькое сообщение товарища Дорофеева, и заседание можно будет на этом завершить. Прошу вас, Николай Евгеньевич!

Лебедев выходит из коматозного состояния и начинает пристально разглядывать Дорофеева, как будто впервые его видит.

Дорофеев медленно встает и медленно же раскрывает свою кажаную папку. Аккуратно раскладывает перед собой листы с рисунками. Среди присутствующих некоторое оживление. Константин Эдуардович благосклонно улыбается, примерно так, как он это делает на защитах диссертаций. Если бы диссертанты могли предугадывать, во что выльется потом эта его улыбка!

- Товарищи, начинает Дорофеев, - я постараюсь быть протокольно точным и изложить события в той последовательности, в какой они, по моим сведениям, происходили. Позавчера, то есть во вторник, здесь присутствующий Сергей Дмитриевич Лебедев и один из сотрудников вверенной мне лаборатории работали во вторую смену на машине ПС-7000.

- Простите, я не понял, - перебивает Павлов. - По графику это было время вашей лаборатории?

- Да.

- Тогда почему же на машине оказался Лебедев? Андрей Иванович, вот вам наглядный пример. Лаборатория требует машинное время. Мы его предоставляем в плановом порядке, а дальше начинается самодеятельность. Не далее как вчера товарищ Дорофеев потребовал два машинных часа в сутки, а сегодня выясняется...

- Вы находите, что сейчас самое подходящее время обсуждать данный вопрос?

- Да, но ведь вы сами утвердили график!

- Повторяю: вы это находите?

Видимо что-то в моем лице напоминает Павлову события двухмесячной давности, когда он получил устный выговор за неудовлетворительную работу вычислительного центра. Дошло до того, что половину машинного времени потребляли наладчики и системщики. Я вынужден был вмешаться и объяснить начальнику ВЦ, что машины существуют для программистов, а не программисты для машин. Впрочем, выговор был сделан больше в профилактических целях, поскольку ремонты и надежность системного обеспечения - самые гиблые в наших условиях вопросы. Централизованное обслуживание осуществляется безобразно, а что касается ЗИПа...

Павлов, кажется, обиделся, и Дорофеев, чтобы как-то смягчить ситуацию произносит умиротворяюще:

- Андрей Сергеевич, вы ведь понимаете, что обстоятельства бывают самые разные. Мой сотрудник заболел, а задачи Лебедева требуют массу времени для отладки. Сроки поджимают...

- Не делайте, пожалуйста, вид, что вы были в курсе. У всех задачи, у всех сроки, но должен же соблюдаться минимальный порядок.

- Вы ведь не настаиваете, чтобы Николай Евгеньевич лично заменял у пульта своих заболевших сотрудников, - язвительно замечает Лиегис.

В этот момент я полностью отдаю себе отчет в том, что породил склоку. А что касается Константина Эдуардовича, то следует поразмыслить над его способностью из любого пустяка делать комулибо выговор моими руками.., то бишь устами. Сейчас он, кажется, взял вожжи в руки...

- Я не настаиваю, - бурчит Павлов. - Я отстаиваю принцип дисциплинированного отношения к работе.

Так, пошло-поехало... Вмешиваюсь.

- Товарищ Павлов, товарищ Лиегис! Я предлагаю в качестве эксперимента обменяться должностями и зарплатами заодно. Может быть, так вам быстрее удастся понять друг друга... Константин, мне кажется, что данный вопрос легко укладывается в компетенцию руководителей отделов. Николай Евгеньевич, продолжайте.

Лиегис обиженно сопит - ну ребенок да и только!

- Вычислительный комплекс работал под управлением штатной операционной системы ОС05, версия от 16.03 сего года. Приблизительно в 22.30 произошел сбой, приведший к выходу из строя одного из четырех процессоров...

- Как сбой может привести к выходу из строя? - ехидно осведомляется Павлов.

- Простите, я неточно выразился. Факт тот, что система перестала функционировать и на запросы с пультов не отвечала. Однако, системного останова не последовало. Вычислительный комплекс продолжал работать...

- Как я понимаю, камешки опять в огород наладчиков?

- Андрей, да прекрати ты, наконец, свои упражнения. Никто твоих наладчиков пока не трогает, - зло бросает Нестеренко. Дорофеев выдерживает паузу и продолжает.

- По непонятным причинам система не вышла на останов, и начали происходить странные вещи. Товарищ Никешкин сообщил, что он зафиксировал несанкционированные обращения к субкомплексам внешней памяти и к ленточным накопителям. И после полуторачасовой работы графопостроитель вычертил вот эти рисунки.

Павлов вскочил с места.

- Что!? Полтора часа система работала в аварийном режиме, а ваш Никешкин стоял и хлопал ушами. Да вы представляете, какая каша могла образоваться вместо банка данных и программ. Почему он не остановил комплекс?

- Вероятно потому что не знал как это делается.

- Что-о?! Ну и сотруднички же у вас. И почему я об этом ничего не знаю?

- Видимо у вас сотруднички не лучше.

- Кто дежурный инженер в смене?

- Вопрос не по адресу!

Теперь уже, кажется, Дорофеев вот-вот взорвется. Действительно, кто как не начальник ВЦ должен быть в курсе всех событий. Выходит, что этот сбой от него скрыли. А такой сбой мог привести к порче многих пользовательских томов, поскольку к субкомплексам внешней памяти имеют доступ все машины. Павлов все это знает преотличнейше, но вместо того, чтобы молчать в тряпочку, с пылу с жару роет сам себе яму. Наконец до него это доходит и он жалобно вопрошает.

- А почему же Лебедев не остановил систему?

Еще один вопрос не по адресу.

- Черт знает, что такое! - бурчит Лиегис. - Просто диверсия какая-то! Товарищ Лебедев, что вы молчите?

Лебедев усмехается.

- А что вы хотите от меня услышать? Я запустил свою задачу и пошел в отдел за листингами. Ключ, естественно, на вахте, пока спустился, пока то да се - возвращаюсь, а там дым коромыслом. Никешкин мечется из машзала в пультовую и обратно, не знает, что ему делать. Сел разбираться, а тут графопостроитель начал рисовать... Выясняю, кто его запустил - вроде никто не запускал. Дежурный где-то бродит, графопостроитель рисует да притом не кого-нибудь, а меня. Естественно, мне стало интересно, и я не остановил комплекс, тем более, что он и без меня потом остановился.

Вижу, что никто ему не верит. Пожалуй, следует направить обсуждение в нужное русло.

- Товарищи, вопрос о том, в каком месте почивал дежурный инженер, мы предоставим выяснить товарищу Павлову в рабочем порядке. А сейчас, коль скоро проблема налицо, предлагаю разобраться с этими рисунками. Прошу вас всех внимательно их рассмотреть и высказать свои суждения по поводу того, откуда они взялись. Только без личных выпадов.

Лиегис брезгливо берет один лист.

- Хм... Занятно, если не сказать забавно? Видимо, товарищ Лебедев решил увековечить свой образ... Так вот, что касается природы этих рисунков, то, помнится, с полгода тому назад я имел крупный разговор кое с кем по поводу Монны Лизы ко дню Восьмого марта. Здесь, правда, графопостроитель, а там было печатающее устройство, но, в принципе, технология одна и та же. Берется репродукция или фотография, расчерчивается мелкой сеткой и каждый квадратик кодируется соответствующей литерой... Есть мнение, что пора кое-кого лишить квартальной премии. Чтоб неповадно было!

- Насчет литер вы не правы, здесь ведь векторный принцип рисования - он гораздо сложнее в реализации, так что нужны не клеточки, а, я бы сказал, черточки, - произносит Богомолов.

- А симпатичные рисунки, Если не возражаете, я возьму себе один - в кабинете повешу.

- Несерьезно, Денис Давидович! Технические средства используются в личных целях, я уж не говорю о проблеме дефицита бумаги!

- А-а! Бросьте. Капля в море по сравнению с теми объемами, что утилизируют программисты. Не надо доводить администрирование до абсурда.

- Ерундой занимаемся! - это Рашидов - мой зам по оборудованию. - Девятый час, а мы тут какую-то абстрактную живопись разглядываем.

У него двое детей - пацаны, и, по слухам, очень строгая жена. Его можно понять.

Лебедев встает и подходит к столу.

- Насколько я понял, мне инкриминируют то, что я взял свои фотографии и загнал их в машину. Так вот, я этого не делал.

- Да, - Лиегис вскидывает брови. - Значит кто-то сделал это за вас. Кто же он?

- Не знаю. Что касается фотографий, то вот, взгляните: коллаж. Целая серия художественных образов наших сотрудников, да и еще кое-что. Вы слишком высокого мнения о моих способностях в области живописи и дизайна.

Так.., действительно... Работал не просто художник, а талантливый художник.

- Коллеги, - вмешивается Богомолов, - давайте попытаемся рассматривать эти произведения с объективных позиций. Вот рисунки и выполнены они, безусловно, с применением графопостроителя - вручную это сделать невозможно, слишком кропотливая работа. Стало быть, они выполнены машинным способом. Изображения кто-то ввел в машину, но кто и каким образом? Давайте прежде всего разберемся во втором вопросе. Предположение первое: фотографии, сетки и так далее. Коллаж в этом смысле не проблема...

- Вы ошибаетесь, - вдруг тихо произносит Голубин.

Все лица синхронно выражают изумление и поворачиваются в сторону сидящего возле дальнего края стола Алексея Дмитриевича. Я тоже поворачиваюсь и, видимо, мое лицо тоже выражает удивление, но по другому поводу.

Дело в том, что за последние полтора-два года я слышал голос Голубина на заседаниях не более двух раз, да и то в ситуациях, где он вынужден был отвечать на прямой вопрос.

- В каком смысле - ошибаюсь? - Богомолов явно растерялся.

- В прямом. Именно коллаж-то и проблема в этом смысле.

- А почему вы так считаете?

- Видите ли... Я думаю... Да, собственно, я совершенно уверен, что все эти рисунки появились в том или ином виде не более чем за четыре часа до момента их воспроизведения на бумаге.

- В том или ином виде.., - бормочет Богомолов, - в каком виде? Я что-то не понимаю!

- Например, в виде файла на диске, на ленте или в виде массива оперативной памяти.

- А, ну да! Но почему вы так решили?

- Потому что товарищ Лебедев вряд ли настолько тесно связан с редакцией "Вечерней газеты", что ему до шести вечера было известно содержание очередного номера.

Я смотрю на Лиегиса.

Первый раз в жизни лицезрею удалого Константина Эдуардовича в таком озадаченном варианте. Он переводит взгляд с одного на другого и беспомощно хватает ртом воздух. Остальные, и я в том числе, тоже хороши. Наконец, Лиегис находит-таки выход своему удивлению:

- Товарищи! Да что тут происходит?! Это заседание ученого совета или цирковое представление? Извините, но я... Балаган какой-то!

Все начинают говорить разом и никто никого не слушает.

- Товарищи, прошу тишины!

Нестеренко размахивает пачкой "Беломора" и просит немедленно выдать ему спички.

- Товарищ Нестеренко! Алексей Иванович, если хотите курить - курите, но только в форточку. Да тихо вы!

Постепенно все успокаиваются.

- Алексей Дмитриевич, признаюсь, ваши выводы меня несколько огорошили. Объясните, наконец, что вы имели в виду.

- Передайте мне, пожалуйста, все рисунки. Спасибо... Благодарю вас... Вот смотрите - это сидит за пультом Лебедев... Справа - Никешкин, слева - устройство печати, на заднем плане плакат с таблицей команд оператора. Это, несомненно, пультовая - так?.. Что же делает Лебедев? Он что-то набирает на экране дисплея. А что именно?

- Кр де семь, К бе два... Да мало ли что он там набирает!

- Да, а вот сбоку виден столик с телекамерой... Кстати, товарищ Курицын, у вас в пультовой один такой столик?

- Один, вторую телекамеру только вчера привезли... Это что? В шахматы играют?.. - бормочет Курицин.

- Не совсем так, Лебедев набирает текст этюда.

- Какого этюда?

- Шахматного этюда.

- Ах, вот оно что!

Лебедев спокойно сидит в стороне. Его, кажется, все это не сильно волнует.

- Ну, пусть это шахматный этюд. И что из этого следует?

- Из этого следует, что событие, изображенное на картинке, произошло позавчера и не ранее шести вечера, когда стали продавать "Вечорку".

- Ага! Так он взял этюд из газеты! Но может быть, он его раньше знал?

- Это совершенно невероятно.

- Почему?

- Потому что автор этюда - я.

- Вы?

- Я.

Немая гоголевская сцена.

- Господи! - восклицает Лиегис. - Неужели вы, Алексей Дмитриевич, заниметесь подобной ерундой.

- Есть такой грех, - Голубин смущенно улыбается и поглаживает седой пушок на голове.

- А я вашей фамилии не видел под позицией, - вдруг нарушает молчание Лебедев. - Там какой-то иностранец, кажется, Гарда.

- Правильно, дружок! Гарде - шах ферзю - мой псевдоним.

Вот тебе и раз! Кто бы мог подумать, наш уважаемый Алексей Дмитриевич - и на тебе, шахматный композитор.

Да-а-а, Алексей Дмитриевич - это эпоха. В институте он появился, когда меня тут и в помине не было, и представить без него институт совершенно невозможно. Этот маленький незаметный человек за свою жизнь наделал столько, что хватит и на иных десятерых. Куда ни сунусь - везде натыкаюсь на его работы. Сотни статей, три монографии по теории алгоритмов, докторскую не защищал, а получил степень по совокупности работ. Ни разу не слышал, чтобы он гденибудь выступал, но ссылаются на него везде и всюду. Удивительная личность я бы сказал, реликт эпохи титанов математики! А в жизни это добрейший и милейший человек. Его тактичность чудовищна и вошла среди сотрудников в поговорку. Своих аспирантов (а их у него не меньше трех каждый год) именует коллегами и поит чаем за свой счет. Кстати, он был научным руководителем Лебедева и, если мне не изменяет память, это единственный случай, когда его аспирант не защитился... Хм!..

- А вы, Алексей Дмитриевич, не путаете? - произносит Лиегис. - Это точно ваш этюд?

- Как же, батенька, я могу перепутать, если составлял его целый год. Тут уж, извините...

- А скажите, - Лиегис поворачивается к Лебедеву, - вы хорошо играете в шахматы?

- Первый разряд. Был. - Лебедев выпячивает нижнюю губу, раздумывая о чем-то своем. Потом как бы стряхивает оцепенение. - Вы, Константин Эдуардович, подозреваете, что я украл у Алексея Дмитриевича его шахматный шедевр. Спешу вас разочаровать - я и в мыслях не держал, что у него может быть такое хобби.

- Но вы контактируете? - Лиегис выглядит слегка пристыженным.

- Да. Он живет одиноко, и я иногда к нему наведываюсь... Дело-то вот в чем. В тот день я действительно по пути на работу купил "Вечорку" и обнаружил там эту композицию. Она мне понравилась. И уже здесь, в пультовой, когда запустил свой рабочую программу, я решил немного развеяться. У нас на ВЦ существует нелегальная шахматная программа, причем она позволяет начать игру из любой позиции. Я ее вызвал, и, судя по всему, на этом рисунке изображен момент ввода текста этюда.

- Ага! - торжествующе восклицает Лиегис. - Вот вам и разгадка!

- Не вижу никакой разгадки, - говорит Богомолов. - Кем созданы эти рисунки? Кстати, а это точно, что они появились в пол-одиннадцатого?

- Во всяком случае утром следующего дня я держал их в руках, - говорит Дорофеев.

- Следовательно, в течение двенадцати часов максимум, кто-то затолкал эти изображения в машину. Сфотографировал, разграфил, закодировал и ввел. Извините, но даже если мы все сядем за пульты, нам это не удастся!

- Если сделать заготовки заранее - удастся! - Лиегис торжествует.

- А коллаж? Вы умеете делать коллажи? - интересуется Нестеренко.

- Полагаю, что вы, Алексей Иванович, недооцениваете творческий потенциал наших сотрудников. Они и не на то способны!.. Я, разумеется, не имею в виду здесь присутствующих... Вспомните Монну Лизу! Ее лик состряпали всего из шести символов: пробелов, точек, запятых, двоеточий, буквы "Н" и буквы "Ж"! Я был потрясен!

- Монну Лизу мы делали неделю, - произносит Голубин с улыбкой. - А на коллаже, как фрагмент, решение моего этюда.

- Где?!

- Извольте взглянуть.

Все как-то приутихли. Нестеренко дымит во всю мочь, но никто его не подвергнул осуждению. Похоже, что дело принимает серьезный оборот. Молчание нарушает Дорофеев.

- Скажите, Сергей Дмитриевич, когда вы сидели в пультовой, телекамера была включена?

Лебедев резко вскидывает голову, а потом расплывается в улыбке. Кажется они друг друга поняли.

- Да. Но мы ее не включали.

- Так что же вы нам тут головы морочите? - гремит Лиегис. - А вы, товарищ Курицын, сидите здесь - воды в рот набрали! Это ваша телекамера?

- Наша, - лепечет бедный Курицын.

- Почему же вы ее не обесточиваете в конце рабочего дня?

- Я.., я обращу внимание... Больше этого не повторится.

- Безобразие!.. Так вот, товарищ Богомолов, ввод осуществлялся через телекамеру. Они там вместо того, чтобы образы распознавать, занимались моментальной фотографией.

- Вы ошибаетесь, - Голубин протягивает Лиегису рисунок.

- Что?.. Зачем?!

- Посмотрите внимательно. В пультовой стоит только одно устройство ввода изображений и его можно обнаружить на этом рисунке.

- Ну и что?

- Телекамера не может ввести свое собственное изображение.

- Где?.. Ах, ты черт, действительно!

- К тому же ракурс изображения таков, что снимать необходимо было из соседнего зала через капитальную стену, добавляет Павлов.

Ну и ну! Совершенно неожиданно мне приходит в голову, что во всех этих рисунках есть определенная система. Все вместе они совершенно отчетливо показывают, что их быть не должно. А они существуют, и, следовательно, их кто-то сделал. Но кто?

- Это заговор. Диверсия, - убежденно произносит Лиегис. Кто-то нас дурачит.

- Да и притом так ловко, что мы все - взрослые опытные люди, руководители больших коллективов - демонстрируем свою полную некомпетентность, - насмешливо поддакивает Богомолов.

- Ну знаете ли, Денис Давыдович, за такие шутки надо уши обрывать! Констатирую, что с моей подачи заварилась слишком крутая каша. И теперь надо ее как-то расхлебывать.

Кстати, что это там пишет наш уважаемый ученый секретарь?

- Товарищ Моторин, а что вы там пишете?

- Как что? Протокол заседания.

Он что, с ума сошел?

- А вам не пришло в голову, что заседание уже закончилось?

- Но ведь вы не объявили конец.

Лиегис тут же возбуждается.

- Протокол? Вы заносите в протокол все наши бредни? Да вы с ума сошли!.. Кстати, Андрей Иванович, а с чьей подачи данный вопрос оказался в повестке дня?

- С моей, Константин Эдуардович, - отвечаю ему в тон.

- Ну и глупо. Надо было сперва обсудить в кулуарах.

Злюсь.

- В кулуарах, в будуарах!.. Тебе не кажется, что скоро вся наука будет делаться в кулуарах?

- По-твоему, лучше, если завтра весь институт встанет на уши?

Дорофеев внимательно смотрит на нас обоих.

- Это я настоял на том, чтобы вынести данный вопрос на обсуждение ученого совета. И знаете для чего? Для того, чтобы эта история не превратилась в легенду, а стала научным фактом.

Лиегис фыркает.

- Теперь она даже запротоколирована...

- Нет, Константин Эдуардович, - вдруг произносит Моторин, - я, разумеется, не записал в протокол ни слова. У меня есть вопрос к товарищу Дорофееву. Скажите, Николай Евгеньевич, а зачем вам лично так необходимо было вынести эти рисунки на обсуждение ученого совета? Ведь вы к этой истории непричастны, - и бросает многозначительный взгляд в сторону Лиегиса.

А этот Моторин-то - гусь! Я уже не впервые замечаю, что он при любом удобном случае пытается дискредитировать Дорофеева в моих глазах. И на тебе - прямой выпад. А ведь очень удобный случай...

Дорофеев бледнеет. Лиегис морщится, как от зубной боли ему неприятно, и эта реакция сбивает Моторина с толку. Он, кажется, надеялся, что Костя его поддержит. Дурак. Костя, разумеется, оберегает свое реноме замдиректора по науке, но не настолько, чтобы поддерживать конъюнктурщиков.

Надо как-то сгладить остроту момента. Интонации - только официальные!

- Сергей Дмитриевич, вы, кажется, говорили мне, что в те полтора часа система выводила какие-то файлы на магнитную ленту.

Заодно даю понять Моторину и Лиегису, что беру на себя часть ответственности за вынесение вопроса на обсуждение.

- Да, если товарищ Никешкин меня правильно информировал.

Все, теперь мне следует полностью взять инициативу на себя.

- Товарищ Лебедев, будьте добры, сядьте поближе... Скажите, выводилась ли какая-либо информация на магнитную ленту в процессе аварийного функционирования системы?

Лебедев молчит.

- Мы ждем ответа.

Дорофеев смотрит в пол и кривит губы.

- Да, выводилась, - наконец выдавливает из себя Лебедев.

- Где эта лента сейчас?

- На стеллаже. Но, к сожалению, на ней ничего нет. Вернее нет той информации, которая выводилась позавчера.

- Вот как. И куда же она делась?

- Андрей Иванович, - Лебедев умоляюще поднимает глаза, я - идиот! Понимаете, это была лента с резервной копией системного диска. Машина ее испортила, я испугался скандала и сразу после того, как машина остановилась, перезапустил систему и вывел на эту ленту системный диск... У меня и так последнее время одни неприятности, а тут... В общем, идиот!

Так вот она, разгадка загадочного поведения Лебедева!

- И вы сказали об этом Дорофееву только сегодня утром?

- Да. Мало того, я попросил его отдать мне рисунки, либо их уничтожить.

- Почему?

- Да потому, что никаких доказательств того, что эти рисунки не состряпаны мной, у меня нет! Была бы лента ладно. А рисунки - это ерунда.

- Но теперь-то выяснилось, что не ерунда.

- Выяснилось, что я решаю этюды в рабочее время, да еще с привлечением подпольных шахматных программ.

- Но вы-то сами как оцениваете происшествие?

- Не знаю... Работали три программы: моя, Никешкина и шахматная. На экране, естественно, была доска. Каким образом вывелись рисунки, я понятия не имею! Может быть в памяти осталось что-то от распознавателей образов из команды Геннадия Ивановича... Все это как-то скрестилось...

- У нас все вытирают за собой! - стонет Курицын.

Испугался, что интеллект ляжет пятном на его репутацию...

- Так, - делаю решительное лицо и кладу ладонь на стол. Вот что: через пятнадцать минут кассета с той магнитной лентой должна лежать здесь. Возможно, есть способ восстановления старых записей. Вы меня поняли?

Лебедева будто волной смыло.

- Картинки прошу собрать и передать мне... Все?

- Шесть штук, - Дорофеев протягивает стопку.

- Вот и отлично. Ну, что же, коллеги, пора закругляться. Время - к десяти, да и, если говорить честно, мы не очень готовы обсуждать вопрос на содержательном уровне. Однако, имеется аспект, который нуждается в немедленном обсуждении. Как известно, ученый совет является, так сказать, законодательным органом института, и от того, какую позицию мы займем, многое зависит. Мы должны выработать некую линию поведения. Шила в мешке не утаишь, и стараниями товарища Никешкина происшествие непременно станет, если уже не стало, достоянием гласности. Но дело даже не в этом. Дело в том, достаточно ли у нас оснований, чтобы обсуждать вопрос серьезно, то есть считать, что данное происшествие имеет то или иное научное значение. Если да, то необходимо предпринимать какие-то усилия для изучения феномена, а если нет.., то нет. Но если все-таки да, то решение нужно принимать сейчас. Какие будут мнения?

Первым откликается Дорофеев:

- Как я понял, в случае положительного решения мы предпримем некие коллективные усилия?

- Совершенно справедливо.

- А если нет?

Я улыбаюсь:

- Тогда каждый будет действовать в соответствии со своими представлениями о научной этике.

- Но рисунки останутся у вас?

Вот упрямый черт!

- Мы померяемся представлениями - у кого они больше, тот и возьмет себе рисунки.

- Угу.., - Лиегис задумчиво теребит кончик носа, - ну и ну-у... Вот вам аналогичный случай: вчера мой внук принес домой полведра лягушек и на вопрос "зачем?" ответил, что собирается проводить научные опыты. Я его похвалил и только потом удивился: где в центре города он добыл такое количество лягушек? Спросил, а он говорит, что в подвале нашего дома... Я не поверил, полез в подвал, а там, действительно, этих лягушек - тьма!.. Так вот, наука - это хорошо, но сначала объясните, откуда в подвале лягушки? Лягушки живут в болоте!

- А в твоем подвале нет болота? - интересуется Нестеренко.

- Болота там нет, но, в общем сыровато, и комары летают тучами.

Базар! Прекращаю:

- Вы это к чему, Константин Эдуардович?

- Да так, к слову пришлось.., - он мотает головой. Бр-р-р! Полведра!.. - поворачивается к Лебедеву. - Скажите, а раньше кто-нибудь пробовал рисовать картинки на графопостроителе? Лебедев? Только честно.

- Я - честно, а вы мне - выговор.

- Да нет, ну что вы! Слово кабальеро!

- Это меняет дело. Примерно год назад мы нарисовали портрет Хеменгуэя.

- И как, хорошо получилось? - очень живо осведомился Лиегис. - Портретное сходство было?

- Было, но не очень. На этих рисунках гораздо лучше.

- Хм!..

- Константин Эдуардович, меня не покидает ощущение, что вы кого-то подозреваете в аморальном поступке.

- А что прикажете делать? В чудеса не верю.

- Но лягушки-то в подвале действительно были - этого ты не станешь отрицать? - говорит Нестеренко.

- Да, были! Я видел их собственными глазами. А здесь нет. Покажите мне подвал, откуда взялись эти "лягушки", - он делает жест на стопку рисунков.

- А если Лебедев даст торжественнее клятву, что не причастен к созданию Данных м-м-м...

- В науке клятвы ничего не значат. Мне нужны доказательства. Пусть этюд, пусть все остальное, но объективно у него было три часа времени, а за три часа можно ого-го!...

Замечаю движение руки Голубина, как будто он собрался что-то сказать, а потом передумал.

- Алексей Дмитриевич, а вы что думаете по этому поводу?

- Вы знаете, мне кажется... Можно еще раз взглянуть?.. Там, знаете ли, позиция...

Передаю рисунки Голубину. Лиегис смотрит на него, как удав на кролика. Алексей Дмитриевич медленно перекладывает рисунки, вертит так и сяк, наконец, останавливается на одном.

- Вот, извольте взглянуть.

На рисунке изображен все тот же Лебедев, склонившийся над шахматной доской.

Лебедев подскакивает.

- Черт, как же я раньше не обратил внимание! Откуда доска!? Вот, Константин Эдуардович, откуда в пультовой доска?!

- А вы ее туда принесли! - парирует Лиегис небрежно. Нет, Сергей Дмитриевич, я этого не утверждаю, разумеется. А просто хочу сказать, что не вижу в этом ничего сверхъестественного. В каждой лаборатории есть любители, блиц гоняют повсеместно... Там, кстати, часов нет?

- Лебедев играет блиц партию с компьютером - эпохальное событие! - замечает Богомолов ехидно. - Договорились мы тут до чертиков.

- Коллеги, я, собственно, не это имел в виду...

Замечаю, что у Голубина трясутся руки. Сколько же ему лет, интересно? Ба, да он взволнован!

- ...Обратите внимание, коллеги, - Голубин приподнимается, возбужденно тычет пальцем в рисунок, случайно задевает локтем очки на лице Богомолова, и они съезжают набок. Заметив, что Алексей Дмитриевич совершенно тушуется, пробует помочь Богомолову водрузить очки на место, а тот пытается увернуться...

- Алексей Дмитриевич, - говорю как можно мягче, оставьте в покое Дениса Давидовича, он сам справится.

- Справится?.. Ах, да, извините, голубчик, я так разволновался... Богомолов снимает очки, прячет их в карман, близоруко щурится и улыбается.

- Я вам помешал, Алексей Дмитриевич, продолжайте, мы вас слушаем.

- Ах, да! Вот ведь какая штука!.. Господи ты боже мой, ведь сто раз стояла на доске, а я не заметил... Ведь ничья, чистая ничья!

Все повскакали с мест, сгрудились вокруг Голубина, а он, бедняга, даже с лица сошел. Как бы его... Только инфаркта здесь не хватает!

- Алексей Дмитриевич, бога ради, не волнуйтесь вы так. Объясните нам, будьте любезны, что там у вас стряслось. Прямо свет клином сошелся на этой позиции.

Голубин смотрит на меня словно я сморозил бог весть какую глупость. Наверное, сам Христос не испытал столь тяжких страданий.

- Ну что? Что произошло?! Товарищи, успокойтесь! Сядьте по местам... Все. Слушаем Алексея Дмитриевича!

Он протягивает мне лист, тыча пальцем в изображение шахматной доски.

- Вы видите? Видите эту пешку?!

- Вижу, вижу... Черная пешка.., кажется здесь мат на доске.

- Да не мат, вы понимаете, не мат! Пешка берется на проходе, и - ничья.

- Дх, вот оно что?! Действительно, шах пешкой с пятой горизонтали.., а почему вы решили, что она сделала ход на два поля? Может быть на одно?

- Да нет же! Ведь тогда она могла взять ладью, а этого никак не могло случиться... Что вы мне тут голову морочите, я вам говорю, что она продвинулась на два поля - кто этюд составил: вы или я!?

- Ну, разумеется вы.

- Вот! А теперь - ничья. Этюд опровергнут!

- Неужели стоит так волноваться из-за этого. И потом, может быть никто этого и не заметит.

- Что я вам халтурщик какой-нибудь! Да ведь вы ничего не поняли, батенька мой. Бес с ним, с этюдом, но эта позиция возникает из исходной после двадцать шестого хода - вы понимаете?! Я занимался этюдом целый год и не увидел этой позиции, а кто-то за четыре часа нашел ее и увидел опровержение. Это совершенно невероятно, просто немыслимо! Это за пределами человеческих возможностей - спросите кого угодно, любого гроссмейстера... Нефорсированный побочный вариант с очевидным преимуществом у белых.

Я, конечно, небольшой специалист в области шахмат, но даже мне известно, что эндшпильные позиции очень трудно считать и даже выдающиеся мастера углубляются максимум на десять - пятнадцать ходов. А тут - двадцать шесть!

Все в полной растерянности смотрят мне в рот, а что тут скажешь!

Следующие полчаса ученый совет с вернувшимся Лебедевым во главе углубляется в варианты Голубинского этюда. Результаты неутешительны. Да, позиция на рисунке возникала после двадцать шестого хода белых и опровергала этюд.

Когда этот факт доходит до сознания моих коллег; устанавливается странное молчание. Все сидят с чинным видом, переглядываются и свои мнения держат при себе. А скорее всего, никаких мнений нет вовсе. Какие уж тут мнения!

- Так какие будут мнения, господа хорощие?

Я знаю, что они сейчас думают. Против фактов не попрешь, а факты свидетельствуют об одном: в тот вечер в утробе компьютера родилось нечто, обладающее художественным восприятием, творческим воображением и умеющее вдобавок рассчитывать шахматные варианты на чудовищную глубину. И все это - не шутка, потому что вряд ли Лебедев решился бы дурачить весь ученый совет в течение целого вечера, а что касается Голубина, то подобное в его исполнении просто невозможно представить! Значит.., но вот тут-то каждый из них все-таки не решается сделать последний шаг. Что-то мешает. Что же? Вот именно!.. Им мешает их собственное общественное положение. Все они - серьезные взрослые люди, руководители коллективов, привыкшие ответственно подходить к принятию решений, взвешивать все "за" и "против", оценивать последствия любого своего шага. Вряд ли среди них найдется хоть один мальчик, который первым решится сказать: "А король-то - голый!" Даже себе самому не решится. А что же я? Неужели и я не решусь? Ведь это открытие колоссального масштаба, возможно даже беспрецедентное в истории человечества. Искусственный разум - вот что это такое, если смотреть фактам в лицо.

Страшно даже подумать! В конце концов я - обычная среднестатистическая общественная единица, и чего стоят все мои чины, звания, самомнение и самолюбие по сравнению с вечными проблемами, одна из которых теперь может быть разрешена... Кажется. Все-таки "кажется"! Старый дурень, очнись! Вечность - бесконечность - изыди, сатана! Плюнь и разотри... И кляни себя до конца дней своих за малодушие...

- Коллеги, возможно, я заблуждаюсь, но в свете последних событий факт возникновения некоей новой формы разума считаю самоочевидным, - неожиданно для самого себя говорю я.

- Что вы этим хотите сказать? - подозрительным тоном осведомляется Лиегис.

- То, что мы имеем дело с плодами деятельности разумного существа. Вернее, скажем так, - квазиразумного.

- Ну, знаете ли!.. При всем моем к вам уважении....

- У вас, Константин Эдуардович, имеется иное логическое объяснение феномена?

- Подобного же рода? Да хоть целая дюжина!

- Весьма любопытно. Хотя бы одно для примера, если вас не затруднит.

- Ничуть! Скажем так: Господь Бог существует, равно как и сатана. Вот последний в соответствии со своими прерогативами строит нам козни. Ну, как?

Я не удостаиваю его ответом. Реплика Лиегиса несколько разряжает обстановку, все задвигались, закалякали и принялись снова разглядывать рисунки. На лице Рашидова читаю выражение отчаянья. Он человек практический, причем равноудален как от шахмат, так и от проблем искусственного интеллекта. А время между тем приближается к одиннадцати.

- А в самом деле, - вдруг восклицает Богомолов, - почему бы и нет. Давайте пофантазируем...

- Давайте, давайте, - Нестеренко поднимается и идет к форточке, разминая по дороге очередную папиросу. - Моя версия такова: случайный сбой в компьютере инициировал появление на программном уровне зародыш искусственного интеллекта. В процессе развития он играл, и, пожалуйста, рисунки.

- Ну, конечно, грудной младенец во плоти из битов и байтов, эдакий файл-вундеркинд.., - поддакивает Лиегис. - В промежутках между расчетами вариантов балуется рисованием.

В моей голове вдруг мелькает мысль.

- Сергей Дмитриевич, - обращаюсь к Лебедеву, - скажите, а раньше, во время ваших ночных бдений, вы не замечали никаких странностей в поведении вычислительной системы?

- Н-нет... А вы знаете, Андрей Иванович, ведь замечал. Вы хотите сказать...

- Что?! - взрывается Лиегис. - Что там еще стряслось?

Лебедев потирает руки и что-то бормочет себе под нос:

- Неужели... И ведь как бездарно!.. Черт! С ума сойти можно!.. Месяц назад кто-то подменил мой файл, точнее... Это собственно был текст программы и я обнаружил, что кто-то снабдил его подробными комментариями. Спрашивал - никто не признался. С юмором комментарий, я решил - шутка.

Лиегис вдруг сделался необычайно серьезен и официален. Он обводит всех взглядом и кладет раскрытую ладонь на стопку рисунков:

- Ну, хватит, достаточно! Пора, так сказать, подбить бабки. Итак, примем в качестве рабочей гипотезы мнение директора института, а именно: у нас в институте завелась разумная программа. Блестяще! Спрашивается, что мы в связи с этим, можем предпринять? Аспекты. Первое - где она базируется и жива ли на данный момент - никто не знает. Второе - каким образом, даже при условии обнаружения, ее вызывать к жизни - никто не знает. Третье - феномен невоспроизводим, по крайней мере, вероятность этого отличается от нуля где-нибудь в тридцатом знаке. Или у товарища Лебедева есть другие, более оптимистичные оценки? Нет? Прелестно! И ко всему прочему, практическая ценность явления подобного рода весьма сомнительна.

- Ты о чем. Костя! - Богомолов вскакивает со стула. Господи, если данная гипотеза верна хотя бы на пол-процента - это переворот в кибернетике... Да что там - это вообще!.. Неужели ты не понимаешь!?

- Представь себе - не понимаю. Зато я очень хорошо представляю себе во что все это может вылиться, если факты предать гласности. Завтра же весь институт плюнет на свои планы и кинется на поиски белого тезиса, абсолюта, Философского камня и... не знаю чего еще! Образуется Содом и Гоморра или новый Вавилон.

- Стало быть, ты предлагаешь сокрыть все это от научной общественности?

Лиегис фыркает:

- А что предлагается? Послать статеечку в журнал "Техническая кибернетика" или в "Математический ежегодник"? Собрать по этому поводу конференцию и демонстрировать там эти рисунки? Или гроссмейстеров созвать на предмет анализа позиции после двадцать шестого хода белыми?.. Смех!

- Да опомнись, что ты городишь! - Богомолов просто кипит. - Ну, представь - Ньютон открыл закон Всемирного тяготения и сунул его под сукно.

- Кстати, а какая практическая польза от закона Всемирного тяготения? - замечает Дорофеев. - И кстати, не исключено, что подобные явления могут произойти и в других местах, а мы узнаем о них из "Математического ежегодника" что вы тогда скажете?

- Чушь - вот что скажу! Кибернетика - это математическая дисциплина, в ней нет места для спекуляций и дешевых сенсаций. Опишите, формализуйте, докажите - вот тогда и будем разбираться.

- Да нет, Костя, сначала надо бы разобраться, а потом описывать и формализовывать, - вмешиваюсь я. - Об этом, собственно, и речь. Вопрос как раз в том, будем мы разбираться, или нет.

- Ага, значит втихушку... Извини. Что, организуем подпольную лабораторию? Вот товарищ Богомолов ее и возглавит, а Дорофеева назначим заместителем. Пусть этюды в телекамеру рассматривает!.. Я вам сейчас кучу методик предложу, например, берем генератор случайных чисел, получаем ряд и интерпретируем как набор машинных команд. Или заведем виварий, рассадим обезьян у пультов - пусть программы набирают. Параллельно будем проверять, не набрала ли какая-нибудь из них Большую Британскую энциклопедию.

- Почему Британскую? У нас своя есть.

- Есть-то есть, да, вишь, программы все пишутся на языках с латинским алфавитом. Так что отечественной не получится...

Все. Теперь Лиегиса не остановишь. Теперь - понеслась душа в рай!..

Стучу ладонью по столу.

- Товарищи-и! Пора кончать дискуссию - двенадцатый час. Есть у когонибудь конкретные предложения? Только, повторяю, кон-крет-ны-е.

Все молчат, смущенно переглядываясь.

- Нет?.. Тогда у меня есть. Предлагаю следующую программу. Первое: назначить следующее заседание через две недели. Обсуждаемый вопрос включить в повестку дня. Второе: поручить товарищу Дорофееву тщательно разобраться с фактическим материалом и предложить рабочую гипотезу

Для этого под его руководством создать оперативную группу в составе Лебедева, Никешкина и Алексея Дмитриевича Голубина. Группа должна представить ученому Совету отчет о проделанной работе и проект публикации в один из центральных журналов по профилю кибернетики. Куда именно и каков будет состав авторов - решим позднее. Все. Есть вопросы или дополнения?

Моторин поднимает руку:

- У меня вопрос. Почему руководителем не назначается товарищ Голубин, как старший по возрасту и более опытный?

Ага! Ответственность я взял на себя - теперь проблем нет и можно даже попытаться разделить шкуру медведя.

- Я снимаю, как старший и более опытный, свою кандидатуру, - произносит Голубин.

Спасибо тебе, Алексей Дмитриевич!

- Еще вопросы?.. Нет?.. Голосуем.

Лиегис воздерживается, остальные - за.

- Тогда будем считать заседание оконченным.

Демонстративно встаю, беру со стола рисунки и бобину, прячу в сейф. Все тоже поднимаются, задвигают стулья, топчутся на месте, переговариваются, но никто не уходит, даже Рашидов, хотя, думаю, его дела совсем плохи.

- Константин Эдуардович, вы не могли бы меня подбросить домой?

У Лиегиса личный автомобиль марки "Жигули", красной масти, а у меня старый "Москвич" стоит в гараже без распредвала и еще чего-то там.

- Буду только рад доставить вам удовольствие.

Кажется, лед тронулся. Кабинет пустеет, выхожу в приемную, одеваю пальто. Дверь зам директора по науке напротив. Выхожу в коридор, спускаюсь по лестнице - на вахте какой-то мальчишка, наверное, студент на полставки.

А может пойти в машзал? Вдруг да... Глупости!

Лиегис догоняет в фойе.

Выходим на улицу - мороз. Хорошо!

Машина промерзла. Костя прогревает мотор, включает печку. Наконец трогает. Едем некоторое время молча. Повороты... Хочется спать. Или есть - не разберу.

- Слушай, Андрей, - наконец не выдерживает он, - не понимаю я тебя. Неужели ты всерьез допускаешь... Не понимаю!

Я молчу.

- Уснул ты что-ли?!

- Почти. Слишком мягко водишь.

- А все-таки?

- Костя, ты умный мужик, и знаешь столько же, сколько и я.

- Меня интересует твоя позиция.

- А какую бы ты занял позицию на моем месте?

- Я бы?.. Да я бы Дорофеева и на пушечный выстрел не подпустил к ученому совету!

- Вообще? Или до некоторых пор?

- До тех пор, пока...

Лиегис умолкает. О чем он сейчас думает - не знаю.

Потом говорит задумчиво:

- А может быть ты и прав... Парадокс! Всю жизнь положили на то, чтобы приобрести право принимать решения, а когда это право завоевано, боимся их принимать... Ну, я то боюсь - это определенно, хотя по шее дадут сильнее тебе.

Мне становится совсем весело.

- Дадут! И еще как дадут! Но самое интересное, что директором назначат тебя, а я, пользуясь твоей протекцией, выбью себе лабораторию и буду заниматься подобной тематикой.

- Да ну тебя к черту, вечно ты!..

- Стохастическое программирование - голубая мечта моего детства.

- Врешь ты все - знаем мы вас таких. В гении хочешь - да? Дудки. Все хотят в великие ученые, и никто не хочет в великие администраторы. Первых ставят на постаменты, а вторым... Общество - это организация, но общественность этого-то понимать и не хочет...

Что-то он там еще бурчит про общественность, но я уже не слышу. Засыпаю. И уже когда Костя выпихивает меня возле подъезда с теплого удобного сиденья, сознание опять включается.

- Давай вылазь, академик. Расселся тут... А знаешь, наверное ты прав. Надо быть редким кретином, чтобы, получив яблоком по башке, не сделать надлежащих выводов... А ты спрятал все в сейф?

- В сейф.

- Ну, добро! - говорит он успокоенно и уезжает.

Красноярск-26 1986