Документальная повесть

 

 

ВЕРБОВКА, 1942 ГОД

За Доном гремели пушки. Над займищем висела рыжая рваная туча. Из тучи с воем вылетали горбатые немецкие самолеты. Они носились над верхушками тополей. Пахло гарью. На Дону шли жестокие бои за переправы.

В последних числах июля гитлеровская армия форсировала реку Дон и заняла на левом берегу казачий хутор Вертячий.

Шестьдесят вторая армия, измотанная в боях за донские переправы, откатывалась к Сталинграду. Днем и ночью на разбитых степных дорогах грохотали танки. Тащились обозы, окутанные пылью. Между машин и повозок, еле передвигая ноги, плелись коровы, козы, овцы. Здесь же, в общем потоке, почерневшие от усталости и пыли, шли женщины, дети, старики. А по обочинам дорог колыхалась желтая, высокая пшеница в ожиданий своего хозяина. Но труженики уходили на восток. За ними по пятам шагала война. По ночам на западе полыхало багровое зарево. Горели колхозные поля. В степи пахло паленым хлебом, и этот запах дурманил голову.

Война шагала к Сталинграду со стороны станиц Нижнечирской и Клетской. Хутора, разбросанные по берегам речки Донская Царица, оказались в стороне от главных направлений фронта.

Знойный ветер гнал пыль по пустынным улицам Вербовки. Казаки выходили за околицу, прислушивались к далекому грохоту, настороженно переговаривались между собой и с сочувствием поглядывали на красноармейцев маленького вербовского гарнизона.

Этот гарнизон пока оставался в хуторе в качестве аванпоста. Состоял он из пятнадцати красноармейцев. Командовал им кадровый сержант, рослый, плечистый волгарь. Сержант квартировал у казака Филиппа Дмитриевича Тимонина, бессменного колхозного конюха с самых тридцатых годов.

Тимонины жили на окраине хутора. Когда война подкатилась к Дону, Филипп Дмитриевич решил эвакуироваться: как раз в это время колхоз отправлял скот за Волгу. Семью Филипп оставил дома, сам поехал на разведку. Вернулся мрачный, злой. Гитлеровцы перерезали дорогу, зажгли поля. С того дня Филипп заперся в доме, никуда не выходил, ничего не хотел слушать. Сидел и ждал непрошеных гостей. Ждал, как смертного часа, и только скажет, бывало, сержанту не то с укором, не то с грубоватой теплотой:

— Забыли про тебя, сынок… Чего ждешь-то? Нам, старым да малым, видно, здесь погибать, а тебе с ребятками воевать надо… Уходи, догоняй своих, — скажет и отойдет в угол.

Во двор Филипп выходил редко. Хозяйство перестало интересовать его. Оборвалась так хорошо налаженная жизнь: опустели бригадные дворы, где с утра и до поздней ночи звенели голоса. Сейчас все замерло, только ветер поскрипывает створками распахнутых ворот.

Тревожило Филиппа Дмитриевича другое… Советские войска отступали, а вслед за ними катились горькие слухи о зверских расправах фашистов над мирным населением хуторов и станиц. Что-то будет с его Аксеном и Тимошкой? Ребята бедовые, горячие, несмотря на то, что малолетки.

Аксен и Тимошка минуты не могли сидеть дома. Спозаранку, едва над хутором занимался рассвет, выпьют парного молочка, схватят по краюхе хлеба и за околицу. Мать только головой качала вслед, не успевала и слова молвить.

Аксен был старший. Ему пошел пятнадцатый год. Не будь войны, учился бы он в восьмом классе. Науку Аксен любил, от книжек, бывало, не оторвешь. Придет из школы, похлебает борща второпях — и за книжки. В хате у него был свой уголок. А в уголке этом чего только не было! И карты географические, и самодельные линкоры, и крейсеры, и модели самолетов с красными звездами на крыльях.

Мать с отцом налюбоваться не могли на старшего сына. Аксен рос любознательным парнем, напористым, хотя с виду казался застенчивым. Может быть, за это и любили родители Аксена больше, чем Тимошку.

Тимошка рос по-другому. В школе учился кое-как: застрял на два года в первом классе. Соседский казачонок, Ванюшка Михин, назвал его «недотепой» и жестоко поплатился: Тимошка расквасил Ваньке нос.

Филипп Дмитриевич и счет потерял проделкам Тимошки: то в соседний сад заберется, то на колхозные бахчи, то из рогатки окно кому разобьет. Однажды колхозный сторож, в какой уже раз, пожаловался отцу:

— Уйми, Митрич, своего бандитенка. Опять сегодня шатался по бахчам с дружками.

Филипп Дмитриевич хмуро промолчал, а когда Тимошка пришел домой, взял широкий кожаный ремень и скупо бросил сыну:

— Сымай штаны.

Тимошка шмыгнул носом, переступил с ноги на ногу, подтянул брюки.

— Что, не слышал? — грозно спросил отец.

Тимошка покосился на него и молча повиновался.

Сбросив штаны, он покорно лег на пол и вытянул босые короткие ноги, покрытые ссадинами, царапинами и пылью. Филипп Дмитриевич легонько стегнул его по спине ремнем. Тимошка подобрал руки под голову и молчал. Худенькое тело его с острыми лопатками даже не дрогнуло.

Тогда Филипп Дмитриевич приналег на ремень и звонко шлепнул второй раз. На теле отпечаталась красная полоска. Тимошка молчал. Филипп Дмитриевич приналег покрепче. Ремень уже со свистом рассек воздух и впился в тело, а Тимошка молчал.

Удивленный поведением сына, Филипп Дмитриевич отбросил ремень и сказал:

— Вставай, бесенок… Все одно без толку.

Тимошка проворно вскочил на ноги, надел штаны и выбежал во двор. Отец проводил его беззлобным взглядом. Где-то в глубине души шевельнулась отцовская гордость: крепыш, раз под ремнем молчит.

Сыновья росли непохожими друг на друга, и Филипп Дмитриевич опасался, что Аксен и Тимошка не поладят между собой. Но как странно иногда складываются характеры ребят и как часто ошибаются в них родители!

Тимошка был в хуторе первым забиякой, нарывался на любого парня. Но стоило появиться Аксену, Тимошка сразу робел, становился послушным. Иногда он залезал в «капитанскую рубку», так называл свой рабочий уголок Аксен, бессмысленно водил пальцем по карте, трогал игрушечные корабли и глубоко вздыхал. Что означали эти вздохи, Тимошка никому не признавался. Но после каждого посещения «капитанской рубки» он еще больше робел перед Аксеном и старался предугадать каждое желание брата.

Однажды Тимошка заглянул в Аксенову рубку и обнаружил под столом странные узкие фанерные полоски, обклеенные плотной бумагой. Аксена дома не было, он еще не вернулся из школы.

Тимошка вытащил из-под стола загадочное сооружение и начал его разглядывать. Он так увлекся, что не услышал, как скрипнула дверь.

— Изучаешь? — послышался спокойный голос Аксена.

Старший брат стоял посредине комнаты и улыбался. Тимошка смутился и попятился к двери. Аксен задержал его.

— Понял что-нибудь? — спросил он.

— Нет, — качнул головой Тимошка и шмыгнул носом.

— А хочешь узнать?

— Хочу.

— Ну садись на пол… Это будет крыло, — Аксен нагнулся и погладил рукой плотную бумагу. — Задумал я самолет сделать.

— Настоящий? — недоверчиво спросил Тимошка.

— Не совсем настоящий. Планер. Без мотора.

— И полетит?

— Может, и полетит. Хочешь, приму и тебя в компанию. Вместе строить будем.

— Правда, примешь? — не поверил Тимошка.

— Правда.

Глаза Тимошки заблестели от восторга.

С тех пор он каждый день с нетерпением дожидался брата из школы, а дождавшись, сидел с ним в заветной комнате над клеем и бумагой. Модель планера они сделали, но при первом запуске планер разбился. В тот вечер Аксен решил приняться за новую модель. Его первым помощником стал Тимошка.

Братья сделали бы и новый планер, но помешала война. Она заставила ребят заниматься другими делами. Аксен стал в школе командиром санитарного отделения, а Тимошка, хотя и учился на три класса ниже брата, все-таки упросил директора школы зачислить его в отделение Аксена.

Ребята учились тушить зажигательные бомбы, оказывать первую помощь раненым. Но пока война гремела далеко от Дона, эти занятия были похожи на игру. Теперь же, когда пушки и бомбы загрохотали у хуторской околицы, ребята поняли, что война пришла и к ним в хутор.

В это теплое утро грохот артиллерийской канонады приблизился к самому хутору. Казалось, бомбы и снаряды рвались где-то совсем рядом.

Тимошка проснулся первым. Он протер глаза кулаком, прислушался. Потом толкнул Аксена в бок и горячо зашептал ему на ухо:

— Ксеша… Вставай… Ксеша! Немцы идут!

Аксен быстро сбросил одеяло.

— Какие немцы? Ты что, очумел?

— Послушай. Бухает-то на левадах, узнать нужно, что там…

Через минуту братья были на ногах. Пока Аксен обувался, Тимошка успел слазить в стол и сунуть за пазуху краюху хлеба. Оба юркнули в дверь, добрались по завалинке до забора, перемахнули через него и вышли в степь.

— К обеду вернуться надо, — бросил на ходу Аксен.

— А если не успеем? — спросил Тимошка.

— Сержант стрелять учить будет. Обещал… Из настоящего пистолета.

— Из настоящего?! — воскликнул Тимошка. — А мне стрельнуть дашь?

— Дам, если два патрона будет.

— А если один?

— Один не поделишь.

— Можно и поделить, — обиделся Тимошка.

— Чудак, — усмехнулся Аксен. — Как же можно?

За Доном гремела артиллерийская стрельба, то разгораясь, то затухая, словно по железной крыше скатывалась груда камней.

— Куда же мы? — спросил Тимошка. — А если немцы?

— Ну и что? Выходит, отряд собираться не должен? — спросил Аксен, сурово глядя на брата.

— Да я не про то, — смутился Тимошка, шмыгнув носом. — Хотя ты и командир, я тоже знать должен.

Братья шли к мосту через Донскую Царицу. Мост этот был старенький, ветхий. До войны его собирались ремонтировать, потом бросили, ездили стороной, через мелкий брод, оставив мост на попечение ребят. Здесь в свободное от школьных занятий время вербовские ребята устраивали игры в казаки-разбойники, в Чапаева, а когда началась война, стали играть в партизан, разведчиков.

Аксен проводил игры строго, по воинскому уставу, который нашел недавно в канаве у дороги. По этой дороге отступала одна наша часть. Отряд был разбит на звенья, разработаны правила сбора по тревоге. Установленный Аксеном порядок приняли и ребята Ляпичевской школы, которыми командовал Максимка Церковников.

Заслышав артиллерийскую стрельбу, Аксен и Тимошка заспешили к мосту — месту сбора отряда. Здесь Аксен надеялся встретить Максимку, договориться с ним насчет дальнейших действий. Но возле моста никого не было.

— Как думаешь, придут? — спросил Аксен младшего брата.

— Должны бы…

— Если не придут, значит испугались.

— Максимка придет!

— Тогда втроем сбегаем на Дон.

— Зачем?

— Как зачем? В разведку. Надо же знать, где наши, а где немцы. Понял?

Тимошка промолчал.

К обеду братья не вернулись. Не пришли они и вечером. Филипп Дмитриевич стоял во дворе, молчал и хмуро смотрел в ту сторону, где гремела канонада и занималось зарево пожарищ.

Легла ночь. Тревожная, глухая ночь. Аксена и Тимошки не было. Ушли — и пропали. Полыхали зарницы. Дрожала земля. Хутор замер, словно жизнь бесследно покинула его. Ни огонька, ни шороха. Даже собаки молчали, забившись в конуру.

 

В РАЗВЕДКЕ

Песчаным берегом речки Аксен и Тимошка вышли к балке, которая вела в займище. Над балкой шла дорога на железнодорожную станцию Ляпичево. Там, где балка соединялась с Донской Царицей, стоял подгнивший мост.

За мостом лежал широкий пустырь. Он тянулся до самого перелеска, почти к Дону. На пустыре всегда буйно разрасталась лебеда. Высокая, зеленая, с желтыми метелками, она стояла густой стеной.

Добравшись до моста, Аксен и Тимошка остановились. Солнце поднялось высоко и начинало припекать. За Доном грохотали пушки. Изредка доносился треск пулеметов. Братья с явной тревогой прислушивались к разрывам.

— Постой здесь, я поднимусь на мост, — сказал Аксен и ловко вскарабкался наверх по круче.

С моста хорошо просматривались степная дорога и железнодорожная станция. На дороге курчавилась желтая степная пыль. Станция Ляпичево была окутана черным дымом: горели железнодорожные цистерны с нефтью. Аксен до боли в глазах вглядывался в степь, железнодорожную станцию, стараясь уловить движение людей, но ничего не мог увидеть.

Через минуту он скатился с насыпи, подобрал ботинки. Тимошка с нетерпением ждал ответа.

— Ничего мы тут не увидим, — проговорил Аксен. — Нужно идти в пойму.

— Ну и пойдем, — спокойно сказал Тимошка.

— Подождем ребят. Договориться нужно. Понял? Боевое задание — не шутка. Может, и на немцев налетим. Нам сержант что говорил? Помнишь?

— Помню. Не выдавать себя.

— То-то. Потихоньку надо, тайно узнать, где немцы, и сразу в село, к сержанту, а он дальше, куда нужно.

Тимошка потупился, шмыгнул носом. Ему не терпелось побежать в пойму, на Дон, где слышалась перестрелка, а тут хоронись, не выдавай себя.

С кручи посыпались комья глины. К ногам Аксена скатился Максимка Церковников. Он был в белой рубашке, которую мать купила ему к окончанию учебного года.

— Здравствуй, Аксен! — прошептал он взволнованно.

— Здравствуй, — мрачно ответил Аксен. — Рубаху сними.

— Зачем это?

— В разведку надо сходить, а в белом далеко видно. — Аксен хотел сказать что-то еще, но в эту минуту с насыпи сполз Семка Манжин.

— А ты зачем? — строго спросил Аксен.

— С вами хочу, — робко ответил Семка.

— С нами? Кто тебе велел идти сюда? — продолжал Аксен.

— Я сказал ему, — ответил Максимка. — Он пришел ко мне домой, стал проситься.

Семка молчал, робко поглядывая на Аксена.

— Разведчик с тебя, — Аксен усмехнулся, но зла в этой усмешке не было.

Понурив голову, Семка полез на кручу.

— Ты куда? — остановил его Аксен. — Вертайся, пойдем с нами.

Семка глянул на Максимку, на Аксена и вдруг затараторил:

— Я тут все балочки знаю, все гнезда в лесу покажу… Не верите? Вот лопнуть мне на этом месте!

Ребята засмеялись. Потом Аксен по-дружески хлопнул Семку по плечу, и разведчики гуськом вышли из оврага, пригнувшись, перебежали пустырь и скрылись в перелеске. Скоро деревья стали выше, разведчики вошли в пойму.

Снаряды рвались где-то совсем близко, на донском берегу. По воде разносилось гулкое эхо разрывов. Все чаще под ногами попадались брошенные каски, разбитые повозки, в траве валялись консервные банки.

— Стой, — тихо скомандовал Аксен.

Разведчики остановились под густым кленом, глаза у них возбужденно блестели. Максимка прерывисто дышал. Тимошка тревожно оглядывался по сторонам.

Над головой, с шумом рассекая воздух, просвистел снаряд. Семка со страху упал на землю, Максимка побледнел и втянул голову в плечи. Снаряд ухнул где-то за лесом.

— Дорогу обстреливает, — заметил Аксен.

— Боязно, — прошептал Семка.

— А ты как думал? Война. А я вот ни чуточки не боюсь, — похвастался Тимошка, но в эту минуту снова раздался противный свист, и Тимошка шарахнулся в траву.

Аксен неожиданно засмеялся.

— Что? Не боишься?

— Это я так. Чуточку, — пробормотал смущенно Тимошка.

— Боишься, — возразил Семка.

— Ты сам бы помочи подобрал, — усмехнулся Максимка.

— Ну вот что, ребята, — прервал разговор Аксен. — Ясно, что наши за лесом дерутся. Нужно пойти туда и посмотреть. Всем вместе нельзя, заметят. Мы с Тимошкой пойдем слева, а ты, Максимка, справа. Сойдемся вон под тем деревом, за поляной.

Разведчики разделились на две группы и медленно двинулись в обход широкой поляны. Вокруг под кустами были свежие пепелища от костров, валялись обрывки бумаги, остатки пищи, изредка стреляные гильзы, а кое-где и целые патроны. Тимошка бросился собирать пустые гильзы, но Аксен быстро остановил его:

— Ты по сторонам гляди…

— А я и смотрю, — оправдывался Тимошка. — Это люже нужно! — он показал брату целую обойму винтовочных патронов.

Аксен и Тимошка первыми вышли к условленному дереву. Отсюда хорошо просматривался высокий берег Дона. Где-то там шел бой.

Затрещал валежник, и из кустарника вынырнул растерянный Максимка.

— Где Семка? — дрогнув, спросил Аксен.

— Потерялся, — ответил Максимка и беспомощно развел руками. — Все время шел сзади, а потом как сквозь землю провалился.

— Нужно искать!

Разведчики бросились за Максимкой, но в эту минуту откуда-то из-под ног раздался испуганный Семкин голос:

— Куда вы, ребя?

Все трое замерли на месте, огляделись, но Семки нигде не было.

— Где ты? — спросил Аксен.

— Здесь я, — отозвался Семка, и через минуту над высокой травой показалась его белая голова.

— Айда за мной, ребя, я винтовки нашел.

— Врешь, — в сердцах перебил Тимошка. — С перепугу померещилось.

— Это я вру? — выходя из травы, возмутился Семка. — Лопнуть мне на этом месте, винтовки видел!

Семка опять нырнул в траву, и его белая вихрастая голова замелькала над осокой. Разведчики побежали за ним. Семка привел их к ложбине и, махнув рукой, остановился.

— Глядите, — прошептал он.

По ложбине были разбросаны пустые ящики, чернела глубокая воронка, а в траве виднелись стволы винтовок. Разведчики ползком добрались до ложбины.

Винтовок было двенадцать. В траве нашли и тяжелый цинковый ящик. Открыв один уголок, Аксен обнаружил новенькие патроны.

— Надо бежать в хутор, — сказал Аксен, — расскажем сержанту.

— А винтовки здесь оставим? — спросил Максимка.

— Оставим. Только давайте нарвем травы и прикроем их. Запомните это место.

— Запомним. — Максим окинул взглядом лес, приметил два высоких тала, но потом подумал, поднял каску, валявшуюся под ногами, и сделал на этих талах зарубки.

Ребята нарвали осоки, прикрыли винтовки и патроны. Перед закатом солнца они вернулись в хутор. Но как ни спешили, они опоздали. Красноармейцы покинули хутор несколько часов назад.

Аксеновская разведка не понадобилась гарнизону. В то время как Аксен с казачатами пробирались в пойму, в Вербовку примчался нарочный и передал командиру отделения приказ немедленно покинуть хутор.

Ничего этого не знал Аксен, когда с ребятами вернулся в хутор.

Отец с помятым от тревоги лицом хмуро встретил сыновей у калитки.

— Где пропадали, чертята? — сурово спросил он.

— Куропаток ловили, — спокойно ответил Аксен.

— Да, куропаток, папаня, — не моргнув глазом, соврал и Тимошка.

Филипп Дмитриевич подозрительно посмотрел на сыновей.

Аксен прошел в свою комнату, в свою «рубку» и увидел на столе записку:

«Извини, что зря заставил тебя сходить в разведку. Нет, думаю, не обидишься.

Объявляю тебе и твоим молодцам благодарность от имени подразделения Красной Армии за проявленное содействие. Вы настоящие тимуровцы.

Только впредь не доставляйте расстройства вашим родителям. Будьте осторожными. Война — дело взрослых.

Берегите свои учебники, они пригодятся и, думаю, еще этой осенью, когда мы вернемся. Не скучайте без нас. Выше головы, гвардейцы! — так говорит у нас командир.

До свидания, Аксен. Ждите нас. Мы еще вернемся».

Долго стоял Аксен, задумавшись над запиской.

На другой день артиллерийская канонада стала медленно удаляться по направлению к Сталинграду, а потом и совсем затихла. Неделю хутор выжидал: казаки выходили к плетням, подолгу смотрели на вьющуюся змейкой пойменную дорогу, откуда, по их соображениям, должны были появиться немцы. Но проходили дни, а дорога оставалась пустой. И жизнь в хуторе постепенно входила в свою колею.

Думали, гадали казаки — и не могли ничего понять. Чья же Вербовка? Надолго ли ушли красноармейцы? И зачем они уходили, если немцев не видно? В хуторе не знали, что немцы прорвались уже к Волге и завязали бои на окраинах Сталинграда..

Через несколько дней, после того как в пойме были найдены винтовки, под мостом собралось десятка два хуторских ребят. Сидели на песке, в тени, падавшей от настила. Аксен говорил:

— Написал мне сержант напоследок: «Берегите учебники, выше головы, гвардейцы!» Вот такое дело… Кто умеет стрелять?

— Я из ружья стрелял, — бойко ответил Максимка Церковников. — На охоте стрелял, с папанькой.

— Ружье не в счет, — махнул рукой Аксен. — Немца из ружья не убьешь.

— Ксеша, — вдруг подал голос Семка Манжин, — мы в самом деле воевать будем?

— А что делали красноармейцы? — нагнулся к нему Аксен.

— Воевали! — удивленно развел руками Семка, что, дескать, за вопрос.

— Зря, что ли, нас гвардейцами назвали?

— Ксеша, — перебил Аксена Максимка, — тут Ванюшка Михин… Просит принять его в нашу компанию…

— У нас не компания, а отряд. Ясно? — Аксен был строг, как настоящий командир.

— Ваньку не принимай, — шепнул Тимошка.

Аксен удивленно глянул на него.

— Не принимай, братан. Плакса он…

— Михин, иди сюда! — громко позвал Аксен.

В круг поднялся щуплый черноглазый мальчонка и с недоверием осмотрелся.

— Хочешь с нами?

— Хочу, — ответил Михин тихо.

— А не забоишься?

— Нет.

— А если к немцам попадешься… Бить будут, может, совсем убьют. Не забоишься?

— Я его знаю, — сказал Максимка. — Ничего парень. Принимай, Аксен.

Аксен отпустил Михина, поднялся.

— А теперь слушай мою команду. — Он заглянул в книжку и скомандовал: — В одну шеренгу становись!

Ребята проворно вскочили, заспорили, кому за кем становиться. Наконец, «гарнизон» был выстроен. Блестели загорелые запыленные голые ноги, ветер надувал измазанные глиной рубашки. Аксен придирчиво оглядел строй и остался доволен выправкой своих подчиненных. Он поднял с земли винтовку и сказал:

— Про эту винтовку никому ни слова! Кто скажет, будем судить! Своим судом…

Про остальное оружие Аксен не сказал никому, даже тем, кого приняли в гарнизон. Кроме него, Тимошки, Максимки да Семки Манжина, о спрятанных винтовках никто не знал.

Стрелять решили в лебеде, на пустыре. Аксен перекинул винтовку через плечо. Патроны он поручил нести Тимошке.

— Пошли, — сказал он просто, забыв, что для этого есть команда.

Низко, почти над самой землей, пронеслись два самолета с черными крестами на крыльях.

— Глядите, ребя! — закричал Семка. — Бумажки бросили!

В небе трепетали розовые листки. Они все ниже опускались к земле, ветром их несло к пустырю. Ребята кинулись подбирать листовки. Аксен поднял один листок. На нем был напечатан крупный портрет Гитлера — с усиками и челкой.

— Крестьяне Дона, — медленно прочитал Аксен. — Славные донские казаки! Сталинград окружен. Доблестная немецкая армия добивает большевиков. Фюрер дает вам полную свободу. Встречайте германских солдат хлебом-солью. Да здравствует фюрер…

Ребята затихли. Аксен помрачнел. Ветер трепал листовку в его руках.

— Тимош… Тимош, — шепнул Семка, толкнув Тимошку в бок.

— Чего еще, — сердито отозвался Тимошка.

— А фашисты… они люди?

Тимошка неожиданно размахнулся и дал Семке подзатыльник.

— Дурак! — сказал он и сплюнул под ноги.

— Чего ты дерешься, — захныкал Семка. — У него спрашивают, а он дерется…

— Эх, вы! — крикнул Аксен. — Чего порядок нарушаете? Тимошка, в чем дело?

Тимошка насупился, а Семка выбежал вперед и пожаловался:

— Да я спрашиваю у него, Ксеша, фашисты, мол, люди? Мамка сказывает, никакие они не люди, а черти рогатые… Так он по затылку.

— Придут, увидишь — люди или черти рогатые, — сказал Аксен серьезно. — А сейчас идемте!

Казачата ватагой побежали за Аксеном. Больше всех старался Тимошка. Он первым решил выстрелить из винтовки, поэтому держался рядом с братом.

По пути к стрельбищу, на краю перелеска, ребята встретили незнакомого человека. Одет он был в красноармейскую форму, но без фуражки. На гимнастерке не было знаков различия. Человек пробирался краем кустарника к речке. Вдруг он заметил ребят, остановился в нерешительности, потом медленно пошел навстречу.

— Здорово, хлопцы, — развязно сказал он, окидывая ребят тревожным взглядом. Глаза были холодные. Руки спрятаны в карманы.

Аксен сунул винтовку в лебеду, подозрительно глянул на незнакомца, промолчал.

— Немцы в хуторе есть? — спросил незнакомец.

— Нету.

— А наши?

— Мы здесь за наших, — ответил Аксен.

Незнакомец с усмешкой посмотрел на ребят:

— Вы? Ну и солдаты…

— А ты кто? — спросил Аксен, хмурясь.

— Ишь ты, начальник, — оборвал незнакомец и шагнул в лебеду, к речке. — Штаны подтяни, пацан, — и он прыгнул с кручи.

— Я знаю его, — проговорил Вася Егоров, тронув Аксена за рукав. — Это Устин. Трактористом был, а потом в армию забрали. Я видел, как его провожали.

Аксен оглянулся, поднял винтовку. Незнакомец был далеко. Миновав овраг, он задворками пробирался к хутору. Аксен надвинул фуражку и пошагал к межевому столбику. Отсчитал тридцать шагов, потом протянул немецкую листовку Тимошке и коротко сказал:

— Лепи.

Тимошка справился с задачей быстро. Портрет Гитлера был весь на виду. Аксен отошел к черте, лег, долго прилаживался, стараясь все делать так, как учил сержант, потом прицелился и выстрелил. Пуля ударилась рядом со столбиком. Ребята подняли на смех своего командира.

— Чего смеетесь, — сказал сурово Аксен. — Без пристрелки кто же попадет. Сержант и тот давал патроны на пристрелку. А вторым попаду…

Из перелеска выбежал Семка. Он махал руками и кричал:

— Стой! Не стреляй, Аксен! Не стреляй! На дороге немцы.

Ребята бросились к перелеску. Раздвинув кусты, Аксен глянул на дорогу. Из займища к Вербовке неслись мотоциклисты, а за ними пылила колонна автомашин.

— Так, — сказал Аксен, бледнея. — Сейчас быстро по домам. Завтра принесете свои пионерские галстуки. Ясно?

Стайка ребят замелькала на огородах. Треск мотоциклистов неожиданно замер. И вдруг грянул пулеметный огонь. Потом вновь взревели мотоциклы, замерли и опять загрохотали пулеметы: в хутор входили немцы.

 

НОВЫЙ ПОРЯДОК

После первой пулеметной очереди немецких мотоциклистов, выстроившихся на окраине хутора, жители Вербовки опешили: зачем стреляют, когда в хуторе одни бабы и ребятишки? Не иначе, как ошиблись немцы, либо постращать решили. Но когда грянул новый пулеметный залп и пули злыми осами зажужжали по хутору, казаки и казачки заметались в поисках укрытий. Где-то заголосила казачка, где-то раздался тяжелый стон и неожиданно оборвался.

Мотоциклисты на полном ходу ворвались на улицу, поливая свинцом соломенные крыши и окна домов. Звенели стекла. Над садами взвились перья.

Населению было приказано собраться на площади перед правлением колхоза. Шли нехотя, понурив головы, оглядываясь на короткие немецкие автоматы.

Аксен и Тимошка отправились вместе с отцом. Филипп Дмитриевич шел в середине, держал сыновей за руки. Он тяжело ступал ногами по родной улице, спотыкался в глубокие выбоины. Как много, оказывается, на этой дороге канавок и ложбинок. А он ходил по ней сорок лет и не замечал их.

Хуторяне стояли перед правлением колхоза. Тревожно молчали. Ни слова, ни шепота. Стояли как перед выносом покойника.

На резном крыльце дома, окрашенном, как большинство казачьих домов, в желтый цвет, появились два немца: худой блондин, с выражением полного безразличия на лице, и розовощекий, с брюшком, унтер-офицер. Сзади стояли автоматчики. Со двора на толпу молчаливо смотрели холодные стволы пулеметов. Блондин что-то быстро и отрывисто заговорил по-своему. В руке он держал короткий кавалерийский хлыст. И когда кончил говорить, хлыст сухо щелкнул по голенищу сапога.

— Господа казаки, — обратился к толпе унтер-офицер. — Господин обер-лейтенант Фридрих Гук… очень рад… э-э-э… познакомица с вами.

Он замолчал, и в ту же минуту снова послышался резкий отрывистый голос обер-лейтенанта.

— Господин Фридрих Гук, — продолжал переводчик унтер-офицер, — очень рад сообщить вам, что э-э-э… совьетская власть теперь не сучествует… Капут… совь-етская власть… о-эй! — и он повертел вокруг своей шеи рукой, представляя воображаемую петлю, потом выразительно показал на небо. — Великая Германия дает вам свобь-е-ду. Господин Фридрих Гук будет э-э-э… вашим комендантом. Мое имья… э-э-э — господин Асмус. Я буду помощник господина коменданта. Имье-нем великого фюрера мы устанавливаем в вашем селе новый порядок.

Хуторяне слушали, опустив головы.

— Сегодня и навсегда, — продолжал Асмус, — вы должны слушаться господина каменданта и выполнять все его приказы. За нарушение любого приказа — расстрел. Понятно я говорью?

— Куда уж понятнее, — тихо сказал Филипп Дмитриевич.

Асмус оглядел казаков.

— Теперь слушаль меня внимательно… Вам запрещается: ходить по улице после семи вечера, уезжать из хутора без разрешения господина коменданта, пускать незнакомых людей, шуметь, укрывать от солдат фюрера продукты. Излишки немедленно будут конфискованы в пользу немецкой армии. Запрещается иметь большевистские книги, по которым учились ваши дети. Запрещается закрывать это… ваше поместье…

— Даже калитку закрывать запрещается? — негромко спросил старик Егоров.

— Кто сказал? — насторожился Асмус.

Автоматчики подвинулись к толпе.

— Вы недоволен?

Казаки молчали, исподлобья поглядывали друг на друга: вот так «новый» порядок.

— Слушаль внимательно! — прикрикнул Асмус. — Повторять не буду! Запрещается: иметь советский деньги, документы, бумага. Запрещается менять год рождения детей. Дети мы возьмем на учет. Когда солдаты фюрера полностью освободят Россию от большевиков, будем обучать ваших детей. Будьте благоразумны, господа казаки, выполняйте наши приказы, и вы будете нами довольны… Вы должны трудица, давать масло, молоко. Мы будем жить с вами карашо.

Толпа вдруг расступилась, и к крыльцу твердой походкой направился человек с непокрытой головой. Он вытянул руки впереди себя. Ветер трепал лохматые края длинного казачьего рушника, а на рушнике лежала краюха ржаного хлеба. Толпа глухо зарокотала, шеи вытянулись. Филипп Дмитриевич скрипнул зубами, глаза его налились кровью.

— Падаль! — процедил он сквозь зубы, хотя за всю свою жизнь не сказал никому бранного слова.

Аксен пробрался к первому ряду, глянул на человека с рушником и чуть не крикнул от изумления. Он узнал незнакомца, с которым встретился на пустыре несколько часов назад. Узнал его и Тимошка. Братья молча переглянулись: успел уже наняться к немцам.

— Этот человек, — указывая на покорно стоящего казака, продолжал переводчик, — любит великую германскую армию. Господин комендант назначает его старостой. Наш приказ такой… работать всем в поле. Завтра сдать для великой германской армии э-э-э… четыре десять тонн хлеба… яйка, яйка э-э-э… три тысячи…

Гул прокатился по толпе, но на дворе угрожающе задвигались пулеметы.

— Кто не выполнит приказ, — повысил голос Асмус, — э-э-э… мы его повесим… Выдать большевиков… Господин комендант хочет, чтобы вы сами привели большевиков…

Фридрих Гук повернулся к переводчику и что-то тихо сказал ему.

— Господин комендант спрашивает, — крикнул в толпу Асмус, — есть ли в вашем селе партизаны и большевики.

Ответом было молчание.

— Партизаны будут повешены! Господин комендант надеется, что свободные крестьяне будут благоразумны… Разойдись!

Медленно расходились казаки. Молчали. Как тяжелый крест несли. Аксен в общей сумятице неожиданно натолкнулся на Семку Манжина.

— Вечером на нашем огороде. Понял? — шепнул Аксен.

— Понял, — ответил Семка.

Аксен не спускал глаз с нового старосты. Теперь он догадался, что этот человек дезертировал из Красной Армии и продался немцам. И он ненавидел его. Зоркие черные глаза Аксеиа замечали каждое движение старосты.

Староста ввел коменданта и переводчика в дом на окраине хутора. Когда калитка за ними захлопнулась, Аксен сказал:

— Бежим домой!

— Ты что? — изумленно спросил Тимошка.

— Дома скажу.

Дома Аксен залез в чулан, отыскал старую плетеную сумку и, осмотрев ее, спрятал в карман пиджака. Тимошка никак не мог понять, зачем Аксену понадобилась старая сумка. Но он удивился еще больше, когда увидел, как Аксен воровато забрался в отцовский ящик и вытащил оттуда добрую пригоршню рубленого самосада.

— К чему это? — шепнул Тимошка.

— Молчок, — строго ответил Аксен. — Рогатка у у тебя есть?

— Бы-ы-ла, — недоумевая, протянул Тимошка.

— Найди, — коротко приказал Аксен.

Тимошка проворно поднялся по лестнице на чердак и вернулся с рогаткой, которая была сделана из толстой резины и гибкой вишневой ветки.

— Теперь незаметно проберись на огород к старосте и наблюдай за домом. Запоминай, кто придет к нему. Жди нас. Понял? Смотри, чтобы никто тебя не увидел.

Темнело. Аксен сказал отцу, что сходит к соседям, и отправился на огород. Когда он подошел к одинокому клену у колодца, из лебеды раздался Семкин голос:

— Ксеша…

— Пойдем, — ответил Аксен.

Пригибаясь, раздвигая изгородь из тонких ветел, трое ребят вышли на огород старосты.

Тимошка хорошо подражал свисту птиц. Бывало, увидит чибиса, притаится в траве, свистнет раз, свистнет другой — чибис завертит беспокойно головой, взлетит, ищет товарища. А Тимошке одно удовольствие. Мог он подлаживаться и под жаворонка. Поэтому, когда на огороде послышался тоненький свист ночного кулика, у Аксена не оставалось сомнений, что Тимошка здесь.

По глубокой грядке они проползли с Семкой к изгороди, и здесь из бурьяна выглянула голова Тимошки.

— Ну, что увидел? — спросил Аксен.

Тимошка доложил шепотом:

— Комендант с переводчиком ушли. Потом были еще два немца и куда-то подались. Так что в доме сейчас никого.

— А староста?

— Староста дома.

— Уверен?

— Вот еще, — обиделся Тимошка и засопел. — Свет не горит, думаешь, и дома нет? Дома он. Лампу зажигать боится.

Аксен внимательно посмотрел в сторону темного дома. От изгороди, у которой они лежали, до хаты было метров двадцать. Площадка совершенно открытая, даже забор разгорожен.

— Та-а-к, — прошептал Аксен. — Ну что ж, начнем… — Он вытащил из кармана старую плетеную сумку. Сейчас же из-за пазухи у него выпал булыжник. Такие булыжники когда-то, еще до войны, привозили на укладку дороги к мосту. Аксен пощупал камень, приподнял его на руке, усмехнулся:

— Ничего, как раз…

Потом он вытащил листок бумаги, разгладил старательно. Достал из кармана горсть самосаду и высыпал табак на бумагу. Неторопливо свернул листок и вместе с булыжником осторожно уложил в сумку. «Мина», которую Аксен задумал подложить старосте, была готова.

Повернувшись к Тимошке, он шепнул ему:

— Крой… Рогатку отдай мне. Мину вешай у двери… Семка! А ты жди Тимошку у колодца. Гляди в оба.

Тимошка и Семка остановились, передохнули. Аксен следил за ними из-за изгороди. Вот Тимошка опять пополз. Он достиг глухой стены дома, встал. Как всегда, он был босиком. Осторожно ступая, он поднялся на низенькое крыльцо. У крыльца стояла лестница на крышу. Такие лестницы были у каждого казачьего дома, по ним поднимали на крышу сушить яблоки или дыни.

Тимошка положил под ноги сумку с булыжником и табаком, которая все это время была у него в руках, и потихоньку передвинул лестницу ближе к двери. Это удалось сделать ему без единого неосторожного звука. Потом он, как кошка, взобрался по лестнице на крышу. Под карнизом была полка. На нее на ночь ставили молоко.

Тимошка обшарил доску и вдруг наткнулся на гвоздь. Закусив губу от натуги, он приподнял сумку и осторожно повесил ее на гвоздь. Так. Теперь все. Надо удирать. Сумка покачивалась над дверью.

Аксен, припав к земле, следил за ребятами. Вот опять тоненько свистнул кулик. Значит, Тимошка справился с «операцией». Теперь дело за ним. Аксен взял в руки рогатку, заложил камень, потом приподнялся на колени. Целился он старательно, в самую середину окна. Наконец шаркнула спущенная резина. Хрястнуло и на всю улицу зазвенело стекло.

В это мгновение Тимошка и Семка уже были у изгороди, и все трое побежали через огород к дому Тимониных.

Они были далеко от дома старосты, когда услышали вопль:

— А-а-а!

Грянули два выстрела.

— Т-т-р-р-та-та, — резанула автоматная очередь.

В хуторе началась страшная суматоха. Захлопали выстрелы, взвились в холодное и равнодушное небо трассирующие пули. На окраине затрещал мотоцикл, по улице стеганул тонкий луч фары. Сквозь грохот выстрелов неслась немецкая речь, ругательства.

Утром по хутору прошел слух: на Вербовку налетели партизаны. Убито пять немцев, еле спасся староста. Говорили даже, что староста уже висел в петле.

Ребята, слушая эти новости, перемигивались между собой. Тимошка порывался раза два что-то сказать, но выразительные взгляды брата осаживали его. Семка же очень убедительно удивлялся.

Однажды, через несколько дней после этой ночи, ребята увидели на улице старосту. Под правым глазом и на лбу у него были синяки.

— Вот это фона-а-ри-ки, — тихо протянул Тимошка, когда они прошли мимо старосты.

Староста одним глазом пристально посмотрел вслед ребятишкам. Потом, опустив голову, зашагал по улице и скрылся в немецкой комендатуре.

Через несколько дней Аксен снова собрал ребят у моста, на своем командном пункте.

Пришло больше десятка подростков. Аксен выставил дозор, во главе которого послал Семку Манжина, потом спросил у ребят:

— Прошлый раз я велел принести пионерские галстуки. Принесли?

— Принесли, Ксеша!

— Надо их спрятать. Если немцы дома найдут, не сдобровать. Ясно?

Ребята один за другим бережно вытаскивали галстуки из-за пазухи, из карманов и передавали их Аксену.

— Все? — спросил Аксен.

— Все, — ответил Максимка.

Аксен свернул галстуки и спрятал их под рубашку.

— Я думаю вот что, — сказал он. — Нужно нам в леса подаваться, соберем отряд из пацанов: наши пойдут, аверинских подговорим, ляпичевских. Гляди, сколько!

— Пацанов в хуторах много, — подтвердил Федя Силкин.

— Потом встретим партизан, — развивал Аксен свои планы.

Ребята смотрели на него недоверчиво: о каких это он говорит партизанах?

Но Аксен верил, что где-то в донских лесах партизаны должны быть.

И они были. И штаб их находился недалеко от Вербовки, километрах в тридцати. Отрядом командовал председатель соседнего райисполкома Воскобойников, с которым Аксен однажды даже фотографировался. Было это в сороковом году, в пионерском лагере на Дону у станицы Нижнечирской. Воскобойников был участником гражданской войны, и ребята пригласили его в гости на свой сбор.

Перед наступлением немецкой армии на Сталинград Воскобойников созвал надежных своих товарищей и увел в лес. Отряд действовал на донских переправах, взрывал немецкие склады. Но ничего этого Аксен не знал. И все же ему верилось, что партизаны существуют и он их найдет. Поэтому он и настаивал:

— Надо уходить в лес. Все равно найдем партизан.

— А если не найдем? — спросил Максимка. — Что мы будем там есть, в этом лесу?

Это, действительно, была задача.

— Есть? — Аксен растерялся. Он не думал об этом.

— Ну да. Что мы будем есть? — повторил Максимка.

Ребята молча смотрели на командира. Ждали его ответа. Но тут вдруг поднялся Тимошка.

— Я знаю.

— Ну скажи, — потребовал Максимка.

— Нет, не скажу, — Тимошка поджал губы. — Тайна. И не приставайте. Никому не скажу.

 

ТИМОШКИНА ТАЙНА

Тимошка упорно хранил свою тайну. Он даже Аксену ничего не говорил, только озорно улыбался и молчал. Вечером, когда солнце скрылось за Доном, спросил:

— Пойдешь со мной?

— Опять за куропатками? — усмехнулся Аксен.

— За куропатками, — задумчиво ответил Тимошка.

— Ну что ж, пойдем, — согласился Аксен и подмигнул брату. — Может, и поймаем.

Темнело. Аксен и Тимошка шли по улице. У комендатуры уже выстраивался патруль: скоро комендантский час, после которого хождение по хутору запрещалось. Тимошка сказал:

— Амбары у нас на краю стоят, знаешь?

— Знаю.

— Я подглядел, — Тимошка понизил голос до шепота, — немцы в амбарах продукты прячут.

— Ну и что? — спросил Аксен.

— Продукты, говорю, прячут… Колбасу там, пряники, масло.

— Понимаю, — нетерпеливо перебил Аксен, — Но к чему ты говоришь? При чем тут немецкая колбаса?

— При чем? Тоже командир. — Тимошка сморщил нос. — Начальник гарнизо-о-на… Насчет чего ты говорил сегодня?

— Насчет отряда, — ничего не понимая, ответил Аксен.

— А Максимка о чем спрашивал?

— А-а-а!.. — хлопнул себя по лбу Аксен. — Догадался! А ты молодец… Завтра ребятам доложу, будешь моим помощником.

— Не надо, — решительно сказал Тимошка.

— Почему?

— Не надо, Ксеша. Сделай помощником Максимку… Я брат тебе…

Этими словами все было сказано, и Аксен это понял. Тимошка сказал:

— Надумал я пошарить в амбарах. Выйдет дело — значит, запасемся едой.

— А молчал, — упрекнул Аксен. — Со мной бы поговорил… Когда хочешь пойти?

— Сейчас, — коротко ответил Тимошка.

— Сейчас? — Аксен остановился. — Не выйдет, — сказал он решительно. — Не выйдет! Обдумать надо. Поймают — могут убить. Нас погубишь. Нет, сейчас не пойдем.

— А я сам пойду, — спокойно ответил Тимошка.

— И сам не пойдешь.

— Пойду.

— Хорошо. Иди. Но я не приму тебя в отряд.

— Мы с Федькой обделаем. А ты подождешь нас в балочке. Я уже был в амбарах. Часовых не бойся, их обмануть можно. Пусти…

— Не пущу, — отрезал Аксен.

— Не пустишь? — Тимошка вскинул голову. — Пожалеешь, Ксеша, — и он метнулся в переулок.

— Постой! — крикнул Аксен.

Тимошка вернулся. Аксен начал расспрашивать у него про амбары, про часовых и, наконец, когда Тимошка рассказал, ответил:

— Ладно. Давай, действуй. Я тоже пойду.

Тимошка свернул в переулок и вскоре появился с Федей Силкиным.

Маленький отряд повел Аксен. Он не доверил горячему Тимошке.

Сначала они спустились в балочку, которая вела к речке. Потом берегом вышли за село и увидели на бугре старые амбары, крытые соломой.

— Я в этих амбарах прятался, — шепнул Тимошка, — когда играли в разбойники. Помнишь?

Аксен помнил, конечно, когда играли в разбойников, но сейчас это время казалось таким далеким, будто сто лет прошло.

— Там была одна доска, — продолжал шептать Тимошка. — Я тогда оторвал ее и землей присыпал. Там ход мой был, я через него к речке бегал, и никто не ловил меня.

Вот когда только выяснилась хитрость Тимошки! А ребята, бывало, ночами голову ломали, как это удается ускользнуть Тимошке из-под самого носа. А он вот что придумал. Ну и Тимошка! Аксен посмеялся про себя, а Тимошке сказал:

— Ну, давай на позицию… Я останусь наблюдателем. Подам сигнал — прячьтесь. Сменят часовых, тогда лезь…

Тимошка и Федька ползком пробрались к амбару. Аксен устроился под старым колесом от телеги, которое валялось у оврага. Отсюда хорошо была видна вся площадка перед амбарами и маячащие на ней фигуры двух часовых. Тимошка и Федька действовали с задней, тыльной стороны амбаров. Если бы часовой направился туда, Аксен сразу бы увидел его.

Выглянула полная луна. Площадка странно заблестела, словно покрытая слюдой. Аксен вспомнил, что на этом месте разбросано много битого стекла. Часовые ходили вдоль амбаров, изредка перекликаясь.

— Лезем, — шепнул Тимошка.

Дохнул прохладный ветер. Рубашка на Тимошке надулась, он быстро заправил ее поглубже. Оба прижались к земле и, как заправские солдаты, поползли по-пластунски.

На землю упала тень. Тимошка вздрогнул, но поднял голову и увидел стену амбара. Федька схватился за руку товарища. Тимошка почувствовал, как сильно дрожит Федькина рука. Он легонько оттолкнул ее, подобрался к самой стене.

— Четыре, шесть… восемь, — едва шептали бледные не то от лунного света, не то от страха Тимошкины губы. — Девять… вот она…

Тимошка пощупал доску. Она без шума подалась вперед, Тимошка торопливо отодвинул ее и юркнул в амбар.

Его обдало холодом — в амбаре было сыро. Федя остался снаружи, Тимошка осторожно ощупывал мешки и ящики. Сердце колотилось так сильно, что Тимошка ясно слышал его удары.

За стеной амбара раздались шаги. Часовой шел медленно вдоль амбара. Тимошка притаился, чутко прислушивался к шагам. На лице выступил пот.

Часовой остановился, кашлянул, потом медленно зашагал обратно, боясь выходить к реке. Тимошка опустился на колени, нащупал мешок. Попробовал поднять — тяжело. Нащупал другой — этот был полегче. Нагнулся. Из мешка пахло ванилью. Тимошка взял мешок под завязку и осторожно потащил его к дыре. Под руку попался какой-то маленький ящик. Тимошка прихватил и его. Ползком, на коленях, он достиг лазейки и с помощью Феди вынырнул на улицу. Следом он вытащил картонный пакет, небольшой мешочек, потом быстро поставил доску на место, присыпал землей.

— Пошли, — скомандовал он Федьке и сунул ему пакет.

Операция была выполнена отлично. Любой командир не удержался бы от благодарности, но Аксен скупо сказал:

— Идем.

Ребята затемно выбрались из хутора и направились в займище. Картонный пакет несли поочередно.

У моста Аксен остановился. Светало.

— Побудьте здесь, — сказал он. — Я посмотрю одно место…

Оставив ребят охранять добычу, Аксен подошел к перелеску, раздвинул кусты. В балочке, на земле лежал человек. Аксен вздрогнул и замер на месте. Его пронзил страх. Он хотел отпрянуть назад, но споткнулся, присел на холодную землю.

— Кто тут? — услышал Аксен хриплый, тревожный голос из зарослей. Незнакомец приподнялся. А-а, парень, — сказал он спокойно. — Ну, ты что здесь делаешь?

Аксен робко подошел к неизвестному. Человек попробовал подтянуть правую ногу, но вдруг скрипнул зубами от боли.

— Сломал? — спросил Аксен.

— Ранили меня… Деревня близко?

— Недалеко.

— Ты оттуда?

— Оттуда.

Раненый настороженно повел головой, тихо спросил:

— Что немцы делают?

Аксен молчал.

— Да ты не бойся. Я из любопытства спросил.

— А кто тебя ранил? — наконец, набрался храбрости и спросил Аксен. — Немцы?

Раненый медлил с ответом. Он повернулся на бок, опять скрипнул зубами.

— Больно? — участливо спросил Аксен и нагнулся над ним.

— Больно, — шепнул раненый. — Почти в упор стреляли, сволочи…

Теперь Аксен не сомневался, что перед ним свой, советский человек.

— Тебе прятаться надо, — просто сказал он. — Здесь немцы бывают.

— А ты поможешь? — неожиданно спросил раненый. — Мне переждать бы немного. Нога подживет — к своим пробраться попробую. Наши там дерутся.

— Немцы говорят: Сталинград сдался.

— Сдался? — раненый привстал на руках. — Брешут. Народ мутят. Этот город они не возьмут.

— Откуда ты знаешь? — все больше смелел Аксен.

— Знаю. — Раненый замолчал и вдруг неожиданно спросил: — Так зачем ты бродишь по ночам в лесу? А? От немцев прячешься?

— Нет. Я тут с ребятами, — Аксен отвернулся, раздумывая, сказать или не сказать о налете на амбар, потом ответил: — Место ищем. Спрятать надо кое-что.

— Что же вы прячете?

— Так, мелочь разную.

— А-а… ну прячьте. — Раненый тоже догадался, что перед ним свои, но допытываться не стал.

— Скажи, откуда ты знаешь про Сталинград? — напомнил Аксен.

— Недельку назад в Калаче пленных видел, — спокойно и прямо ответил раненый.

— Ты в Калаче был?

— В Калаче. В лагере. Трое нас бежало. Немцы узнали, что мы командиры, и хотели расстрелять. Ну мы не стали ждать. Ребятишки, вот такие, как ты, помогли. Тебя как зовут-то?

— Аксен.

— Так вот, Аксен, молчи, что меня видел. А если кусок хлеба принесешь и чистую тряпку, по гроб не забуду тебя. Понял?

— Принесу, — ответил Аксен. — А насчет того, что видел, — могила.

Над перелеском раздался протяжный тонкий свист. Раненый вздрогнул.

— Не пугайся, — тихо сказал Аксен. — Это ребята свистят. Мы тут одно дело обделали, продукты у немцев стащили. Спрятать надо. Я вернусь…

Только спустя много лет после войны стало известно, что в лесу возле Вербовки скрывался тогда бежавший из Калачевского лагеря военнопленных лейтенант Николай Петрович Свиридов. Об этом он сообщил мне сам после того, как эта повесть в первый раз была напечатана. Вот его письмо:

«Я отдыхал на Северном Кавказе и случайно оказался в одном санатории с товарищем из Волгограда. Он приехал с сыном. У сына была книжка „Босоногий гарнизон“. Однажды я ради любопытства стал читать ее и вдруг с удивлением обнаружил, что события, о которых в ней рассказывается, мне хорошо знакомы. И не только знакомы. Я сам был их участником.

В июле 1942 года наша дивизия вела жестокие бои на Дону. Мой взвод прикрывал переправу у станицы Голубинской. Мы несколько дней держали высоту, на которую немецкое командование бросило большие силы. Однажды ночью, в схватке на вершине высоты, я был контужен. Когда сознание вернулось, понял, что нахожусь в плену.

Нас повели в Калач и поместили в лагерь за колючую проволоку. Здесь я встретил двух своих друзей из нашего полка. Мы решили бежать при первой же возможности. И это нам удалось. Помог один калачевский мальчишка, фамилию которого я так и не узнал. Помню, что звали его Ваней. Он работал у немцев в лагере, возил воду.

Как-то он сказал мне, что в дальнем углу лагеря, у тополиной рощи, есть подкоп под колючей проволокой, замаскированный сверху жердями и присыпанный песком. Как ему удалось сделать его, не знаю. Через этот подкоп мы и бежали.

Пробирались к своим, в Сталинград, были голодные. И голод заставил нас рискнуть зайти в деревню, которая, как мы после узнали, называлась Вербовкой. Один мужчина пустил нас к себе в дом. Мы доверились ему, а он оказался подлецом. Поставил нам на стол молока, сам куда-то вышел. И только мы начали пить молоко, под окнами показались немцы.

Мы кинулись бежать. Немцы начали стрелять из автоматов. Два моих товарища были схвачены. Мне удалось добежать до оврага. В последнюю минуту я был ранен в ногу. Но рана была нестрашная. По оврагу я потихоньку выбрался в лес.

Два дня ничего не ел. Спасибо, что рядом был ручей, хотя бы можно было попить. Рана стала болеть. Наверное, начиналось воспаление. На душе у меня было скверно. Я терял силы и вместе с ними надежду попасть к своим и вообще остаться в живых. В самом деле, на что было надеяться? В деревню больше показываться нельзя. Идти я не мог. Есть нечего.

И вдруг однажды утром я услышал в лесу голоса. Вздрогнул. Первая мысль: меня нашли! Сквозь туман в сознании думал: живым не дамся. Как буду сопротивляться, этого я не знал.

Вижу, в деревьях ребята. Значит, немцы послали детей, они знают тут лес, быстрее найдут. Я стал переползать в заросли и неожиданно увидел перед собой удивленное, испуганное лицо подростка. На меня смотрели тревожные и строгие не по-детски глаза. Помню, подросток был в деревенском картузе и серой навыпуск рубахе. Дальше было все так, как в книжке. Добавлю только то, чего вы не знали…

Благодаря Аксену Тимонину и его друзьям я поправился. Две недели каждый день, до наступления комендантского часа в деревне, Аксен приходил ко мне, приносил чего-нибудь поесть, бинт, иод. У нас были серьезные разговоры. Он много знал, обладал выдержкой и люто ненавидел немцев. Иной раз даже меня, кадрового командира, удивляла эта его ненависть.

Через две недели я стал чувствовать себя совсем хорошо. Рана еще побаливала, но ходить мне уже было можно. Начался октябрь. Похолодало. По утрам уже были заморозки. Я решил уходить.

С Аксеном мы не простились. Не знаю, по какой причине, но в тот вечер он не пришел ко мне. Я подождал до темноты. Его не было. Я уходил с ощущением тревоги в душе и дурного предчувствия.

Не буду рассказывать, сколько пришлось пережить в пути. Но я все-таки попал к своим: разведчики совершали рейд в тыл противника, и они спасли меня.

Зимой наш фронт наступал на Калач. Я вновь оказался в знакомых местах. Помню, морозным вечером была отбита деревня Вербовка. Я поспешил увидеть и поблагодарить своих юных друзей и моих спасителей.

Но их уже не было…

Славные были ребята. Помню: стоит возле меня Аксен, упрямо сдвинуты брови: „А я все равно буду мстить“.

Никогда не забуду пережитого, наших коротких, но многозначительных встреч на поляне в донском лесу. Аксен будет всегда для меня живым. Я и вижу его живым, лишь закрою глаза…»

* * *

Аксен пожал протянутую горячую руку и вылез из балочки. Когда он вернулся к ребятам, Тимошка уже успел распечатать оба картонных ящика и распорол мешок. В ящике были небольшие буханки хлеба, консервированная колбаса, галеты, сало. В мешке оказались письма.

— Ты где был? — набросился Тимошка на Аксена. — Чего искать так долго? Спрячем в лебеду.

— Прятать надо хорошо, — ответил Аксен. Он промолчал о том, что рядом наш раненый.

— Один ящик спрячем под мостом, — продолжал он, — другой я отнесу в лес, так будет надежнее. А письма — в речку.

— В речку? — удивился Тимошка. — Зачем?

— В речку. Туда им дорога, этим немецким письмам.

Ему не возражали. Раз командир сказал, значит так надо. Чего с ними возиться? Подумаешь, письма. Небось, расхвастались немцы, как здорово воюют. А вот пусть подождут в ихней Германии этих писем.

Тимошка поднял мешок, раскачал его и бросил в речку. Мешок бултыхнулся, потом всплыл и закачался на воде.

Пока Тимошка и Федька прятали ящик под мостом, Аксен взял другой и пошел к перелеску.

— Принес, — сказал он раненому и поставил ящик на землю. — Тут хлеб, колбаса. Ешь… Завтра приду еще.

— Спасибо, браток.

Аксен помялся, не решаясь уходить. Наконец, он робко спросил:

— Так правда, что Сталинград не сдался?

— Правда, браток, — убежденно ответил раненый. — Не мог он сдаться…

— Ну, лежи, — веселее сказал Аксен. — Я пойду. Завтра увидимся.

Аксен попрощался и заспешил к мосту. Тимошка и Федька управлялись со своим делом.

— Теперь по домам. Завтра совет держать будем, — сказал Аксен.

Задами они вышли к хутору, добрались до огородов. Федька юркнул в переулок. Когда братья остались вдвоем, Аксен под строжайшим секретом, взяв предварительную клятву, что брат будет молчать, сообщил ему о раненом и о том, что услышал от него.

Тимошка хотел сейчас же вернуться в лес и перевести офицера в надежное место. Но Аксен предусмотрительно остановил его.

— Сейчас помочь ничем нельзя. Я оставил ему ящик с продуктами, этого пока хватит. Надо завтра раздобыть бинты. Хоть лопни — нужен бинт. А потом подумаем еще об одном деле, — но каком, Аксен не сказал.

Тимошка сгорал от любопытства и нетерпения, но брат умел молчать.

— Подождешь малость, — ответил он.

За семейным завтраком отец рассказывал:

— Сегодня немцы что-то злобятся. По хатам ходят, обыскивают… Ночью в амбары кто-то лазил. — Филипп Дмитриевич поднял глаза от ложки и пристально посмотрел на одного, потом на другого сына.

Аксен согнулся над столом, уставился глазами в чашку. Тимошка глянул на отца, шмыгнул носом и продолжал есть горячий борщ как ни в чем не бывало.

— В хуторе про партизан болтают, — снова заговорил Филипп Дмитриевич. — Сказывают, объявились в займище и налет на немцев готовят. Староста как бешеный стал.

— Не слышал про партизан, — спокойно сказал Аксен. — А если бы знал, где они, убежал.

— Ну-ну… Ты прикуси язык, — проворчал Филипп Дмитриевич, но в голосе его не было угрозы. — Кто ж тогда немцев пугает?

— Может, и партизаны…

Мать, выйдя зачем-то в сени, вбежала бледная и перепуганная. Филипп Дмитриевич метнулся к окну, за ним Аксен. По улице шли староста, переводчик Асмус и два немецких автоматчика. Староста свернул к дому Тимониных.

На крыльце загремели шаги, послышалась немецкая речь, потом дверь захлопнулась. В хату вошли староста и Асмус. Автоматчики остались у окон во дворе.

— Хлеб-соль хозяевам, — приподняв фуражку, хмуро поздоровался староста.

— Проходите, — так же хмуро бросил Филипп Дмитриевич.

Немец и староста окинули комнату придирчивыми взглядами. Асмус оттолкнул Аксена и прошел в переднюю. Открыл стол, поднял перину на койке, сбросил на пол подушки. Он обшарил все уголки в комнате, на чердаке, в хлеву. Автоматчики раскидывали солому, перекопали картофельные грядки на огороде. Ничего не найдя, Асмус и староста вернулись в хату.

— Господин комендант интересуется, — сказал староста, — не слышал ли ты, Филипп, о краже на немецком складе? На речке мы нашли вот эту штуковину. — Староста достал из кармана помятый конверт с расплывшимся адресом.

Аксен ничем не выдал своего волнения. Только кончики пальцев на руках задрожали, но он сжал их в кулаки.

— Мы найдем эта сволошь, — резко сказал Асмус. — Если ви будете ее скрывайт, ми вас расстреляем. Все! — Он круто повернулся и вышел.

Староста помял пальцами конверт, с подозрительной усмешкой глянул на Аксена, потом на Тимошку.

— Вас, хлопчики, это касается, следы-то остались, — сказал он с ехидцей и пошел вслед за немцами.

Филипп Дмитриевич вышел закрыть калитку. Аксен глянул на Тимошку и облегченно вздохнул.

— Проехало.

— Нехай ищут, — сказал Тимошка.

* * *

Через два дня Вербовка опять всполошилась. Кто-то увидел на сельсовете объявление. Но это объявление было совсем необычное. Тремя разными карандашами на листке тетрадной бумаги было написано: «Товарищи! Немцы брешут, что Советская власть разбита. Брешут, сволочи, что Сталинград сдался: город наш, и и наши скоро придут. Не верьте гадам».

Внизу красовалась яркая звезда, а под ней стояла подпись: «Партизаны».

Глядя на листовку, Филипп Дмитриевич сразу узнал, кто нарисовал эту яркую звезду, но никому ничего не сказал, решил поговорить с Аксеном дома, один на один.

 

ПРОТИВНИК НЕРВНИЧАЕТ

В первых числах октября начались первые заморозки. Лужи, образовавшиеся в займище после дождей, подернулись хрупким, прозрачным, как стекло, ледком. Мелкое слюдяное крошево появилось и у берегов Донской Царицы. Ветер, как говорили казаки, повернул с города, с севера.

Немцы все еще продолжали уверять, что Сталинград скоро падет и Россия будет уничтожена, но люди ждали других перемен.

День и ночь тащились через Вербовку тяжелые немецкие тягачи и автомашины. Они шли по широкому грейдеру, к Дону. В кузовах машин сидели унылые солдаты с поднятыми воротниками шинелей и стеклянными глазами смотрели на чужие поля. Над грузовиками торчали пулеметы. Гитлеровцы не чувствовали себя спокойно в собственном тылу.

Над Вербовкой все чаще стали пролетать самолеты с красными звездами.

Аксеновский гарнизон честно нес службу. В хуторе нет-нет да и появлялись листовки. В них говорилось, что победа придет скоро, что фашисты будут разбиты. Комендант издал приказ о смертной казни каждого, кто скрывает партизан, назначил большую награду за их поимку.

Аксен часто приходил в займище к раненому командиру, приносил ему пищу, перевязочные материалы. Нога у командира начинала заживать. Аксен сделал для него небольшой шалаш в густом перелеске, натаскал сена.

Эта встреча была вечером.

— Так, говоришь, немцы партизан ищут? — спросил командир Аксена, когда тот рассказал ему о приказе коменданта.

— Ищут.

— Это хорошо! — улыбнулся командир. — Взрывать бы склады надо, уничтожать машины, но вы не сможете сделать этого. А вот в страхе держать их — это вам под силу. И это очень здорово. Пусть думают, что действуют настоящие партизаны. Пусть нервничают. На войне и это важно.

Аксен гордился похвалой. Но все же он робко попробовал возразить:

— Мы и воевать сможем. Уйдем в леса — ищи тогда. Налетим на немцев, думаешь, не перепугаем? У меня все стрелять умеют.

— Хвастаешь, — добродушно усмехнулся командир.

— Я хвастаю? Ничуть не хвастаю, — заговорил Аксен. — Можешь проверить.

— Нет, не надо, Аксен… Делай начатое дело. Оно очень нужное дело… А насчет налетов я тебе просто отвечу. Налететь на хутор можно. Да что толку? Ведь вас, как куропаток, перестреляют. Вот и обрадуется твой Гук. Нет, Аксен, действуй тайно. А потребуется — в лес уйти недолго.

— Опять листовки клеить?

— Да, листовки. Ты думаешь, это простое дело? Народ их читает. Понятно? Читает и думает: хорошие те люди, которые правду приносят, рискуя жизнью. Разве покорятся такие люди врагу? Да ни за что! Вот о чем ты заставляешь думать своих хуторян… Но к листовкам можно и еще кое-что добавить, — командир выразительно глянул на Аксена.

Аксен поднял жарко поблескивающие глаза.

— Праздник скоро! Понимаешь? Великий праздник, Аксен. Помнишь, небось, как флаги на школе вешали?

— Помню.

— Этого не забудешь, — твердо сказал командир и вдруг тихонько хриплым голосом запел:

Помнишь эту песню? — неожиданно спросил он.

— Помню.

— Да, Аксен. Все мы помним, чем обязаны нашей власти. Жизнью обязаны… Понимаешь, какой это праздник близится?

— Понимаю, — взволнованно ответил Аксен.

— Вот возьми и повесь на самом видном месте в хуторе красный флаг. Пусть люди знают: не забыла о них Советская власть! Сделаешь?

— Сделаю! — горячо отозвался Аксен.

— Ну вот, а говоришь, заниматься нечем, — командир улыбнулся и поправил повязку на ноге.

…Через два дня Аксен собирался приступить к выполнению рискованного плана. Но неожиданные события повернули все по-другому.

* * *

Прибежал Максимка и шепотом сообщил:

— Пришла машина с фронта. Под брезентом автоматы. Сам видел…

— Где машина? — спросил Аксен.

— В хуторе стоит. Но, видать, немцы собираются ехать.

Тимошка молча набросил телогрейку и потрепанную шапку.

— Постой, не торопись, — сказал Аксен. — Нужно план придумать.

— Какой еще план? Залезть надо в машину и все…

— А тебя, как цыпленка, цап — и в кутузку. Вот тебе и все.

— Пожалуй, правда.

Потом все трое принялись думать и, наконец, решили: Максимка на ходу прыгнет в машину, а Тимошка и Аксен будут прикрывать его, лежа в кювете с винтовками.

Из хутора вышли по-одному, а в балочке у моста встретились все трое. Отсюда Аксен провел ребят на большую дорогу. Недалеко от грейдера они залегли и стали ждать…

Издали донесся рев дизельного мотора. Из-за поворота вывернулась тяжелая темно-синяя машина, крытая брезентом. Трое храбрецов припали к холодной земле. Через несколько минут мимо проплыла кабина шофера, в ней сидел автоматчик. В кузове никого не было. Шофер переключил скорость, и машина, как черепаха, полезла в гору. Из балочки к дороге метнулся Максимка. В три сильных прыжка он настиг машину и, как кошка, взобрался в кузов через задний борт. В следующую секунду на землю шлепнулся автомат, какой-то ящик. Но вдруг на дороге раздались громкие голоса немцев:

— Хальт! Хальт!

— Ахтунг! Хальт!

Увлекшись наблюдением за машиной, ребята не заметили немецких солдат, которые шли к лесу. Аксен мгновенно оценил обстановку.

— Прыгай! — крикнул он Максимке.

Максимка бросился из кузова, но машина уже остановилась, и автоматчик с шофером выскочили на дорогу. Максимка рванулся к хутору. В испуге он забыл о балочке, в которой скрылись Аксен и Тимошка.

Немцы побежали за Максимкой. Шофер и автоматчик тоже бросились вдогонку. Максимка оказался между двух огней. Полоснули короткие очереди. Максимка споткнулся, но потом поднялся и побежал, пригибаясь к земле.

Немцы настигали. Вдруг Максимка увидел перед собой старый сарай, который стоял на окраине хутора. Он метнулся к нему, влетел в открытую дверь. В углу на подстилке из жухлой соломы лежал худой, с ввалившимися боками черный бык. Как он здесь оказался, Максимке некогда было раздумывать. За стенами сарая слышался топот. Максимка перескочил через быка и выскользнул в дыру, которая светилась в противоположной стене сарая.

Через секунду вбежали немцы.

— О-о, бик! — удивился кто-то из них.

Пока немцы обыскивали сарай, автоматчики с машины покрутились вокруг сарая, махнули рукой и уехали. Максимка добежал до оврага и кубарем скатился вниз. В густых зарослях отсидел до темноты, потом околицей пробрался домой.

Ребятам просто повезло: об их проделке комендант хутора ничего не узнал.

На другой день новые слухи ошеломили Вербовку. Неизвестные средь белого дня ограбили немецкую почту. Хуторяне передавали друг другу, что почта очищена дочиста, пропали важные секретные бумаги. О похитивших документы ходили самые невероятные слухи. Одни утверждали, что возле почты видели мужчину, загримированного под старуху. Другие видели совсем молодую девушку, которая схватила сумку, села на немецкий мотоцикл и вихрем умчалась с хутора. Третьи говорили, что почту забрал отряд партизан.

Но налет на почту совершили Тимошка и Семка. Сделали сами, никому не говоря ни слова, даже Аксену. Почта находилась в старом доме, дверь которого не запиралась. Может быть, поэтому комендант поставил здесь часового. Тимошка и Семка выбрали минутку, когда часовой пошел в комендатуру, и проникли в дом, схватили два легких мешка и вихрем умчались к оврагу. На почте оказался забытый немцем карабин. Тимошка прихватил и его с собой. Письма отнесли к перелеску и сожгли, а карабин Тимошка спрятал в тайне от всех, даже от Аксена.

Налет был настолько дерзким и быстрым, что пропажу почты немцы обнаружили три часа спустя. За это время трижды сменились часовые. При вызовах на допрос никто из них толком ничего не сказал. А Тимошка и Семка сделали свой вывод, что и такие дела заканчиваются благополучно.

После этого немцы усилили караулы. Казакам и ребятишкам было запрещено показываться на улице после заката солнца. Фридрих Гук грозился сжечь дотла мятежный хутор, если через неделю не будут пойманы «красные бандиты».

Староста все подозрительнее косился на Аксена. Он попадался ему на глаза то на улице, то у калитки дома, то на огороде. Приподнимет шапку, улыбнется, а сам так и пронзит узкими серыми глазками.

Аксен догадался: за ним следят.

 

ПАЧКА СИГАРЕТ

Следили не только за Аксеном. Фридрих Гук связался с соседними комендатурами, съездил в Калач и выяснил, что поблизости не замечено ни одного партизанского отряда. Немцы располагали сведениями лишь о партизанах в Черном лесу, за станицей Нижнечирской. Тогда комендант отдал приказ старосте Вербовки присмотреться к каждому жителю хутора, не исключая и детей.

Раненый командир попросил Аксена принести табаку. Начинались холода, он собрался уходить, пробиваться к нашим. Аксен в кругу своих товарищей небо нароком обмолвился, что хорошо бы утащить у немцев сигареты. Они, дескать, пригодятся партизанам.

Разговор этот слышал Ванюшка Михин.

На квартире у Михиных стоял начальник охраны вербовской комендатуры. Это был рослый и жирный ефрейтор с толстым красным затылком. Фридрих Гук держал его при себе в качестве адъютанта и заплечного мастера, если нужно было кого-нибудь допрашивать. Начальник много курил, и в хате вечно было наплевано, дымно, на полу валялись окурки.

Ванюшка набрался храбрости и залез в чемодан ефрейтора. Квартирант как раз ушел в комендатуру. В его чемодане Ванюшка увидел какие-то шелковые лоскуты, три пары ручных часов. В уголке лежали две нетронутые пачки сигарет. Красиво разрисованные, яркие, они, как магнит, притянули мальчугана.

Ванюшка вспомнил, что Аксен наказывал товарищам украсть сигареты на складе. Он горделиво усмехнулся: «Пусть лезут на склад. Пока они соберутся, я принесу сигареты первый». Он вытащил обе пачки из чемодана и проворно сунул их за пазуху. И только за околицей вдруг подумал: «А что если немец узнает?» Страх охватил Ванюшку, и он хотел вернуться и положить сигареты в чемодан, но очень уж было заманчиво найти Аксена и сказать ему: «Вот, возьми. Я достал…»

Ванюшка Михин был в этот день героем. Ребята, окружив его, расспрашивали в десятый раз, как он украл сигареты. Максимка укорял Аксена:

— Я же говорил тебе… Смотри, какой парень.

Аксен смущенно улыбался. Сигареты спрятал Максимка, а потом они долго совещались и назначили срок перехода в займище на послезавтра. Для родителей этот план должен был остаться тайной.

Вечером ребята разошлись по домам. Михин, прежде чем войти в хату, заглянул через окошко в комнату и увидел за столом плачущую мать. Он быстро открыл дверь и на пороге вдруг замер. С горницы на него уставился маленькими злыми глазками начальник охраны. Ефрейтор, заложив руки за спину, покачивался на каблуках. Сочно скрипели его сапоги.

Ванюшка побледнел. Мать всхлипывала. Скрипели сапоги. Так продолжалось минуту, другую. Потом ефрейтор резко замахнулся и пинком вышиб Ванюшку в сени. Ванюшка вскрикнул и кубарем покатился по земляному полу. Загремели кастрюли, банки, слетевшие с полки. Немец подхватил Ванюшку под руку, вытолкнул на улицу и потащил в комендатуру.

В просторной комнате, где раньше был кабинет председателя колхоза, бледно мерцал фитиль керосиновой лампы. Фитиль нещадно дымил, и черная копоть жирными языками лизала когда-то белые стены комнаты. На полу нарос слой грязи и мусора.

Фридрих Гук и голубоглазый переводчик Асмус, удивленно подняли глаза на ефрейтора, когда тот втащил в комнату Ванюшку и бросил его на пол. Гук спросил что-то у начальника охраны по-немецки, и ефрейтор резко заговорил, кивая на Михина. Комендант оживился, выразительно глянул на переводчика.

Асмус приподнял подростка с пола, поставил его против себя.

— Куда деваль сигарет? — тихо спросил переводчик. — Кому таскаль?

Ванюшка дрожал, как в лихорадке, но губы его были твердо сомкнуты. Асмус натянул перчатку на правую руку, спокойно, щегольски застегнул ее на две кнопки. Потом несколько раз согнул и разогнул пальцы и вдруг резко со всей силой ударил Михина под ложечку. Мелькнули в воздухе короткие ноги Михина. Ванюшка отлетел в дальний угол, стукнулся головой о стенку и плашмя растянулся на полу. Ноги его судорожно задрожали и вытянулись, голова неловко запрокинулась назад.

Асмус неторопливо подошел к Ванюшке, приподнял его руку и сразу отпустил. Рука, как плеть, стукнулась об пол.

— Васер, — сказал переводчик, повернувшись.

Дежурный автоматчик принес ведро холодной с ледком воды и с размаху окатил безжизненное тело подростка. Ванюшка вздрогнул и открыл глаза. Асмус швырнул его на середину комнаты.

— Вставай!

Михин попробовал опереться на худые дрожащие руки, но рухнул на пол. Асмус ударил его в грудь сапогом.

Комендант бесстрастными холодными глазами следил за допросом. Потом медленно поднялся, подошел к распростертому на полу подростку и наступил каблуком на руку.

— А-а-ай! — закричал Ванюшка приглушенно и хрипло.

— Кому даваль сигарет? — резко спросил Асмус.

Ванюшка молчал. Тогда комендант вынул из кармана зажигалку. Щелкнул. Вспыхнул язычок пламени. Комендант поднес зажигалку к босой Ванюшкиной ноге. Потом Асмус схватил со стола кружку и рукой в перчатке ткнул ее к губам Михина. Тот жадно сделал два глотка и откинулся.

— Ну! — грозно напомнил Асмус, наступая ногой на живот.

Ванюшка застонал, тело его стало безжизненным. Он потерял сознание.

Вынести это мог не каждый.

Комендант резко взмахнул рукой, прекратил допрос и вызвал автоматчиков.

Было два часа ночи, когда в двери домов забарабанили приклады автоматов.

Как стало известно впоследствии, под утро Фридрих Гук приехал в Калач к начальнику немецкой ортскомендатуры. В кабинете у него сидел начальник полиции Попов. Между ними состоялся такой разговор:

— Господин майор, я прибыл к вам с весьма срочным делом, — доложил Гук.

— Срочным?

— Да.

— Оно касается меня лично?

— Не думаю.

— Тогда господин Попов может остаться? Он мне необходим.

— Господин Попов здесь кстати. Это касается и полиции.

— О, это интересно. Итак, слушаю вас.

— В моем хуторе в последнее время было зарегистрировано несколько нарушений вашего, господин комендант, приказа. Кто-то воровал на складе наше продовольствие, выводил из строя мотоциклы. Стали появляться листовки.

— Партизаны?

— Да, это были действия партизан.

— Почему же вы не поставили меня в известность? Почему я ничего не знал? Вы слишком рискуете собой, господин обер-лейтенант… Хорошо, мы поговорим об этом позже. Где эти партизаны? Вы напали на их след?.. Сколько потребуется солдат, чтобы их уничтожить?

— Не волнуйтесь, господин майор. Я уже арестовал их.

— Как? Арестовал? Без сопротивления? И они еще живы?

— Они дети, господин майор.

— Разве дети бывают партизанами? Как вы считаете, господин Попов?

Попов сказал:

— Кто против порядка и немецкой армии, тот, значит, партизан.

— Разумно, — одобрил майор. — Слышали, обер-лейтенант?

— Я хотел сказать это же, господин майор.

— Следовательно, вы их считаете партизанами?

— Да.

— Тогда почему же они еще живы? Их много?

— Двадцать человек.

— Сколько старшему?

— Тринадцать.

— А самый младший?

— Восемь.

— Вы ничего о них не знаете, господин Попов?

— Полиция не располагает фактами. Хотя, знаете, однажды вербовский староста высказывал мне некоторые свои подозрения. Там были какие-то два брата. Кажется, Тимонины.

— Что же вы предприняли?

— Приказал старосте внимательно следить за этими братьями.

— Следить? Вы плохой нам помощник, господин Попов. Подумайте о том, что я сказал. А сейчас берите своих полицейских и немедленно выезжайте в хутор.

— Санкция? — спросил Гук.

— Да.

— В каких пределах?

— Все двадцать арестованы?

— Пока восемнадцать.

— Когда будет двадцать, — майор помедлил, потом спокойно закончил, — расстреляйте через одного…

Гук молчал.

— Вам непонятно?

— Будет исполнено, господин майор. — Гук отрапортовал и пошел к двери.

— Одну минуту, господин обер-лейтенант. Не спешите… Я думаю, процедуру расстрела следует поручить господам полицейским. Как вы считаете, обер-лейтенант?

— Отличная мысль, господин майор.

— А вы, господин Попов?

— Приказ есть приказ. Будет исполнено, господин майор.

— Вот и хорошо… Мы доверяем вам. Надо поменьше в эти карательные санкции, не требующие особой сложности, вмешивать наших солдат. Не забывайте о репутации немецкой армии, господа. Вы свободны. Хайль Гитлер!

— Хайль!

 

ЧЕРНАЯ МАШИНА

Аксен на рассвете ушел в займище. Он еще ничего не знал об арестах. Очередь до Тимониных не дошла.

Сегодняшний визит в займище должен был решить многое. Аксен хотел последний раз посоветоваться с раненым командиром и нынешней же ночью увести ребят в лес. План был смелый. О последствиях Аксен не думал.

На траве и на тонких ветвях деревьев лежал иней. Земля казалась поседевшей. Аксен останавливался и осторожно оглядывался по сторонам. Опасности не чувствовалось. К восходу солнца он добрался до леса и без труда отыскал узкую тропинку, которая вела к знакомому шалашу. Командир дремал.

— Здравствуй, браток, — хмуро поздоровался он, раскидывая сено и заворачиваясь в старый ободранный полушубок.

Этот полушубок Аксен раздобыл на чердаке у себя дома.

— Что невеселый? — спросил Аксен.

— Холодно, браток. Промерзну я тут. И костра не разведешь. Убираться надо. К своим. — Он зябко передернул плечами и закурил сигарету.

— Слабые, — хрипло бросил он сквозь выступившие слезы.

Аксен с тревогой следил за своим другом. Но все-таки робко намекнул:

— Ночью уходить собрались…

— Куда это?

— В лес. Весь отряд уйдет. Партизан искать будем. — Аксен мельком глянул на бородатое лицо, заметил, как блеснули глаза, и горячо продолжал: — Уйдем в лес, винтовки у нас есть, за Ляпичевыми хуторами знаю рыбацкие землянки, поселимся там. Потом видно будет.

Командир сделал крепкую затяжку, отшвырнул сигарету, приподнялся.

— Нас двадцать человек, — снова заговорил Аксен. — Двадцать… Это много. — И вдруг, нагнувшись к раненому, горячо спросил: — Хочешь командовать отрядом? Хочешь?

Командир не сдержал волнения, охватившего его. Он ласково положил руку на плечо Аксена, заглянул в смышленые глаза.

— Э-эх, браток, — тепло, по-отцовски сказал он и погладил шершавой ладонью теплый затылок Аксена. — Не знаешь ты, что такое война.

Аксен обиделся:

— Не хочешь, да?

— Не в этом дело. Ну, убьем мы пяток или десяток немцев. А потом они просто переловят нас. Я уже говорил тебе, как бороться. Не имею я права разрешить вам то, о чем ты говоришь. Вам надо жить после войны, когда мы выгоним фашистов с нашей земли.

— Значит, нам ждать?

Командир вздохнул:

— Не понимаешь… Не ждать — действовать. Но умно. Если уж в хуторе нельзя дальше, опасно вам, уходите в лес. Но продолжайте делать то, что делали. И не лезьте в открытый бой. Погубите себя.

Аксен задумался. Все-таки он был не согласен с этими разумными советами.

— А я должен уходить, — продолжал командир. — Нога — ничего, можно идти. Воевать надо. Так что, давай прощаться.

Аксен отвел глаза.

— Ну, парень, ты что?

Аксен молчал.

— Дел у вас много. Да вы и так молодцы. Расскажу о вас нашему командованию. Вы вот что, Аксен… Хорошенько запоминайте, куда немцы передвигаться будут, по каким дорогам. Ладно? Может случиться, что разведчики к вам заглянут. Вот и поможете.

Аксен насторожился.

— А местом встречи давай назначим вот эту полянку. Согласен?

— Правду говоришь?

Командир молча с укором посмотрел на Аксена. И Аксен понял, что обидел его своим вопросом.

— Буду ждать, товарищ командир, — сказал он, виновато опустив глаза.

— Если я дойду благополучно… Но ты все равно собирай сведения о немцах. Пригодятся. Ясна задача?

— Понятно.

— А теперь дай я тебя обниму. И беги в хутор.

Командир крепко обнял Аксена.

— Ты уйдешь ночью? — спросил Аксен.

— Утром.

— Я прибегу.

— Не надо.

— Прибегу, — упрямо сказал Аксен.

* * *

Ночью были арестованы Анатолий Семенов, братья Василий и Николай Егоровы, Костя Головлев. Утром немцы возобновили облаву. Асмус посоветовал коменданту взять с собой Ванюшку вместо приманки. На лице Ванюшки не было ни одной царапины, никто не догадается, что его били в комендатуре. Пусть казачонок идет впереди, как будто он собрался в гости к друзьям.

Коменданту понравилась эта «оригинелл идее».

Михина привели из чулана, куда его бросили после допроса, и заставили умыться, причесаться и привести себя в порядок. Ванюшка робко улыбнулся, подумав, что мучения кончились и его отпускают домой. Но, когда он умылся, Асмус растолковал, чего от него хотят.

— Говорить нельзя. Одно слово, и мы убьем тебя, — выразительно добавил он.

Михин задрожал.

На охоту за казачатами отправился и сам комендант. Почетный эскорт из переводчика и двух автоматчиков сопровождал Михина на расстоянии тридцати шагов. Миновав переулок, свернули к небольшому дому. Здесь жил Максимка Церковников.

Максимка в окно увидел Михина. Он шел, опустив голову. Максимка почувствовал что-то недоброе, быстро выбежал из хаты. В эту минуту из-за угла вывернулись немцы с автоматами наперевес. Максимка бросился за амбар. Он хотел пробраться на огород и оттуда к речке, но было уже поздно. Немцы вошли во двор, и один из них направился к амбару. Максимка вышел навстречу.

— Ты — Максимка? — схватил его за воротник рубашки переводчик.

— Я, — тихо ответил Максимка.

Переводчик что-то сказал солдатам, и те взяли Церковникова.

Немцы обыскали сарай, амбар, кухню, но ничего не нашли. Автоматчики увели Максимку в комендатуру, а комендант и переводчик с Михиным впереди направились к дому Тимониных. За углом их догнали староста и два солдата.

Тимошка томился в ожидании брата. Он знал, что Аксен ушел в лес, и тревожился, как бы по дороге его не выследили. Потом к Тимошке пришел Семка Манжин. Вдвоем они вышли на огород. Тимошка хотел рассказать Семке, что сегодня ночью отряд должен уйти в лес. Они сели у колодца, и только Тимошка начал говорить, Семка вдруг испуганно прошептал:

— Немцы…

Тимошка мигом поднялся. По улице к дому Тимониных шло все немецкое начальство Вербовки, а впереди семенил Ванюшка Михин.

— Ах, паразит, — ахнул Тимошка неизвестно в чей адрес. — Бежим!

Он метнулся в сарай и выскочил оттуда с карабином через плечо. Спотыкаясь на картофельных грядках, оба побежали к тыну, перемахнули через него и понеслись степью к займищу. Немцы увидели их уже под бугром, за которым начиналась пойма. Хлестнула автоматная очередь, вдогонку ей полетела другая. Но ребята резво поднялись на бугор и скрылись за его кромкой.

Два автоматчика и староста пустились в погоню. А комендант и переводчик ворвались в дом и под пистолетами приказали Филиппу Дмитриевичу собираться.

* * *

Аксен застал дома одну мать. Когда он узнал об аресте отца, лицо его потемнело.

— Достань мне костюм, мама, — тихо попросил он.

Мать недоуменно взглянула на сына, вдруг все поняла и повалилась на койку как подкошенная. Аксен сам открыл сундук и переоделся. Потом вышел во двор, долго смотрел на синее донское займище. С улицы доносились чьи-то причитания. Аксен надвинул поглубже картуз и не торопясь, заложив руки в карманы штанов, сам пошел в комендатуру.

Его швырнули в черную крытую машину, которая стояла рядом с комендатурой. Там было уже восемнадцать ребят, две женщины. В углу сидел и его отец.

Да, вот он, почти весь отряд здесь. Все ребята. Как же это случилось? Всех поймали. Все попали в черную машину.

Аксен еще раз осмотрелся, привыкая к полутьме, и увидел, что в машине нет Тимошки и Семки Манжина. Может быть, хоть им удалось скрыться?

 

ПОСЛЕДНИЙ ПАТРОН

Тимошка и Семка, выбившись из сил, бежали по склону бугра. Бугор этот был изрезан мелкими канавками — следы дождей. Петляя среди канавок, ребята рвались к пойме, к лесу, в котором можно было скрыться от погони.

Немцы преследовали беглецов, не упуская их из виду. Расстояние между ними медленно сокращалось.

Тимошка стремился достичь леса раньше своих врагов. Бегали они с Семкой неплохо, лишь бы сейчас не напороться на канаву.

— Не робей, Семка! Жми! — торопил Тимошка.

Но в эту минуту Семка споткнулся и со всего маху шлепнулся на землю. Он прополз метра два по мерзлым кочкам, ободрал до крови руки и ноги. Тимошка попробовал его поднять, но Семка застонал и бессильно повалился к его ногам.

— Больно, — закусив губу, прошептал он.

Тимошка беспомощно потоптался на месте, глянул на преследователей: немцы приближались. Вот и все. Сейчас они дадут очередь из автомата. Ждать? Не-ет!

Тимошка быстро оглянулся. В пяти шагах был старый окоп. Тимошка подхватил Семку под руки и волоком потащил к окопу.

— Брось, Тимош… Беги, — умоляюще сказал Семка. — Словят тебя…

— Молчи! — огрызнулся Тимошка.

Он положил Семку на дно окопа, и в эту минуту над головой просвистели пули. Тимошка плюхнулся на землю, вскинул карабин.

— Тр-р-та-та, — разрывая хмурую тишину, ударили автоматы.

Пули вонзились в бруствер окопа, перед самым носом Тимошки. Комочки мерзлой земли градом осыпали его лицо и грудь. Тимошка протер лицо и стал целиться. Он метил в старосту, бежавшего впереди немецких автоматчиков.

У него было всего три патрона, по патрону на каждого врага. Один промах — и можно считать надежду на спасение потерянной. Тимошка подпустил врагов поближе. Потом спокойно нажал на спуск. Грянул выстрел. Немцы остановились. Мимо! Слезы невольно выступили на Тимошкиных глазах. Смазал! Не попал в старосту. Он снова вскинул карабин и сделал один за другим два выстрела. И опять — мимо!

Запели немецкие пули. Тимошка со злости отбросил карабин, и в туже минуту кто-то оглушил его прикладом. В глазах засверкали искры. Немцы били сапогами, ругались.

Рослый немец схватил Тимошку за ухо и потащил за собой. Другой поднял Семку и пинками толкал впереди себя. Семка хромал, кусал до крови губы, но молчал…

— Тащите, гады! — крикнул Тимошка. — Все одно убегу! Не жить вам, твари полосатые! Всех перебьют наши!

Тимошку повалили на землю и начали бить по лицу, по животу, по голове. Рослый автоматчик накрыл волосатыми пальцами Тимошкино ухо и с перекошенным от злобы лицом вывернул его.

Тимошка вскрикнул от дикой боли. Но вдруг вскочил на ноги и, петляя, побежал к селу.

Немец удивился. Смертельно избитый мальчуган с оторванным ухом на его глазах убегал в хутор. Пока он опомнился, Тимошка был уже за сотню метров. Он бежал к разбитой ферме. Староста и автоматчик бросились за ним.

Тимошка до, бежал до фермы и увидел заброшенную силосную яму рядом с копной соломы. Тяжело дыша, он схватил охапку соломы и камнем свалился в яму, Солома накрыла его с головой.

Преследователи обшарили ферму, но Тимошка исчез. Вдруг немец услышал тихий стон из силосной ямы. Он прыгнул туда и через минуту вытащил Тимошку. Тимошка отбивался, грыз зубами руку немца и молча сносил побои.

Вскоре его втолкнули в черную машину, где сидели все ребята.

* * *

Эта машина служила немцам для перевозки мяса. На полу запеклась кровь, валялось белое крошево. Под высоким потолком висели железные прутья, и арестанты испуганно поглядывали на них. В правом верхнем углу было оконце для вентиляции. Через него в глухую темную машину пробивался тусклый свет.

Сидеть было негде. Ребята пристроились на полу, у стенок. Одни стояли, другие опустились на корточки.

Все молчали. Филипп Дмитриевич, взятый заложником, держал на коленях голову Тимошки и, роняя скупые мужские слезы, теплом ладони согревал изуродованное ухо сына. У кого-то нашелся платок, и Тимошке перевязали рану. В темном углу тихо причитала мать Емельяна Сафонова, принятого недавно в отряд.

— Э-эх, сынки, сынки, — тяжело вздохнул Филипп Дмитриевич. — И что же вы наделали, сынки… Как это у вас вышло? Чего от меня прятались?

Он вздохнул.

Ребята, потупясь, молчали. Молчал и Аксен. Он думал о том, что уже не увидит командира и не передаст ему карту местности вокруг Вербовки и железнодорожной станции, которую по памяти, но почти точно рисовал вечером. И еще подумал, что, действительно, от отца не надо было ничего скрывать. Может быть, в этом и была ошибка?

А может, и не в этом. Только скрывать не надо было. Зря.

— Теперь думайте, — сказал Филипп Дмитриевич, — как обвести извергов.

— Молчать надо, — тихо отозвался Аксен. — Мы ничего не собирались делать. Воровали просто по хулиганству. За воровство убивать не станут. Никто нас не учил воровать, сами хулиганили… Сами по себе. Так и надо говорить. Пусть бьют. Побьют и отстанут. А если про наши планы скажет кто — расстреляют. Всех расстреляют…

— Хорошо сказал Аксен, — поддержал Филипп Дмитриевич. — Вы уж подержитесь, ребятки. Знали, на что шли. Держаться надо.

— Пусть бьют, — вздохнув, сказал за всех Максимка.

— А ты, Михин? — спросил Аксен, и все в машине сгрудились вокруг плачущего Ванюшки.

— Перестань, — продолжал Аксен. Неожиданно он положил ему руку на плечо и совсем по-дружески заговорил: — Ну чего ты трясешься? Смотри, ребята вон не боятся, а их тоже бить будут. Может, побольше твоего будут бить.

Ванюшка всхлипывал, глотая слезы.

— Держись со всеми заодно. Будь смелее, — продолжал Аксен.

— Стра-ашно, — всхлипнул Михин.

— А ты погляди на нас. Мы-то не плачем… Успокойся. Ну отлупят еще, подумаешь! Выйдем — все заживет. А скоро наши придут, батя твой вернется с войны. Поживем еще! Батю-то помнишь?

— По-омню…

— Ну вот… батю увидишь. Потерпи только, Ваня, все терпят. Нам тоже нужно потерпеть.

Михин затих. Кто-то дернул его за воротник, сорвавшимся голосом спросил:

— Ну, чего молчишь?

— Не тревожьте его, ребята, — спокойно сказал Аксен. — Он не выдаст…

До вечера немцы никого не вызывали. Но когда спустились сумерки, в машину пришел Фридрих Гук и вытащил Михина. Сердца заключенных тревожно застучали и замерли.

— Знал, сволочь, кого брать, — мрачно заметил Филипп Дмитриевич.

Михина привели в знакомую комнату с грязным полом. Посреди комнаты стоял широкий голый стол. Рядом лежал толстый кабель с оголенным концом. Михин увидел кабель, и судорога сковала его тело.

— Кто вешаль листовки? — спросил переводчик.

Михин дрогнул, но промолчал.

— Кто руководиль бандой? — холодные глаза немца пронзили подростка.

Михин молчал. Комендант щелкнул пальцем. Вошли два автоматчика, молча подхватили Михина, раздели донага и бросили на стол. Асмус поднял кабель, очистил его перчаткой. Плеть свистнула и впилась в загорелую спину подростка.

 

7 НОЯБРЯ, ДВЕНАДЦАТЬ ЧАСОВ ДНЯ

После Михина на допрос вызвали Максимку Церковникова. А через час автоматчики внесли его в машину и бросили на пол в окровавленных лохмотьях. Максимка был избит до полусмерти. Он тяжело стонал. Следом за Максимкой увели Семку Манжина и вскоре швырнули его на пол, такого же избитого и бесчувственного.

Аксен поднял разбитую голову Семки и с дрожью посмотрел на его раны. Семка открыл на минуту глаза, шепнул полопавшимися губами:

— Михин, — и снова потерял сознание…

Аксена вызвали предпоследним. В машине терзались измученные товарищи.

Аксен сошел по ступенькам на землю. Ночь была сырая, темная. Срывались мелкие капли холодного дождя.

В комнате, превращенной в камеру пыток, сидели Фридрих Гук и Асмус. Следы крови на полу были притерты, стол накрыт белой скатертью.

Фридрих Гук улыбнулся тонкими губами и указал на стул. Аксен спокойно сел, положил руки на колени.

— Господин комендант предупреждает, — заговорил переводчик, — если ты будешь говорить правду, тебя не будут бить.

Аксен молчал. Руки налились кровью и отяжелели.

— Зачем ты вороваль немецкие продукты?

— Есть охота, — спокойно ответил Аксен.

— Кто заставляль вас?

— Никто.

— Врешь!

— Ей-богу, господин переводчик, — Аксен поднял наивные глаза и улыбнулся.

— Вы маленькие партизаны. Вы вороваль продукты для партизан. Вы вешаль листовки. Вы имейте винтовки!

Аксен равнодушно выслушал Асмуса и неторопливо ответил:

— Про партизан я ничего не слышал. Брехня это.

Комендант поднялся из-за стола и одним ударом сбил Аксена на пол. Потом его раздели и били оголенным кабелем. Хлестали остервенело, будто на столе лежал не подросток, а мешок с опилками. Аксен закусил губу и молчал. Когда его швырнули на пол, губа была почти откушена. Но упрямый рот так и не разомкнулся. Тогда комендант присел на колено и разжал зубы полумертвого Аксена дулом парабеллума. Изо рта с клекотом хлынула кровь.

В ту минуту, когда Аксена уносили в машину, на пороге появился Тимошка в сопровождении двух автоматчиков. Увидев Аксена, он бросился к нему, но его швырнули на пол. Тимошка вскочил и, поправив повязку на ухе, шагнул к столу. Но четыре руки крепко вцепились в него.

— Отпустите! — крикнул Тимошка. — Я хочу говорить с господином комендантом.

Фридрих Гук глянул на переводчика и кивнул автоматчикам. Тимошка расправил руки, подошел к столу.

— Ты хочешь рассказать, — начал Асмус и поперхнулся.

Тимошка, собрав последние силы, наотмашь ударил Михина в лицо. К нему кинулись автоматчики, но он огрызнулся:

— Не трожьте, гады… Сам лягу.

Плеть свистела и рвала кожу на худой спине. Михин закрыл лицо руками и дрожал от ужаса. Но никто не услышал ни крика, ни стона Тимошки… Казалось, он умер.

На рассвете, когда все арестованные были допрошены и, избитые, дрожали на полу холодной машины, дверь неожиданно открылась. Аксен, пересиливая боль, приподнял голову, увидел три темные фигуры и вдруг услышал русскую речь:

— Потерпите, братишки… Недолго мучиться осталось. Немцу капут скоро… Слышите, братишки?

Говорил рослый мужчина. Голос у него был хрипловатый, но ласковый и душевный.

— Кто ты? — тихо спросил Аксен.

— Пленные мы… Немцы на работы пригнали из Калача. Нашлись тут и среди ихнего брата люди, пропустили до вар… Нате вот, хлебца принесли вам…

Пленный опустился на корточки перед Аксеном и положил три маленькие буханки хлеба.

— Спасибо, — сказал Аксен.

Пленный продолжал шепотом:

— Окошко тут у вас в машине есть. Вон там, — и он указал на угол. — Пролезть можно… Поняли? — И он торопливо поднялся. — Ну, до свидания, братки. Держитесь. — И все трое покинули машину.

Аксен молча уставился на оконце, в которое пробивались первые блики хмурого рассвета. Да, в это оконце можно пролезть. Сердце у Аксена бешено заколотилось.

— Ребята, — тихо сказал он. — Ребята… мы можем бежать.

Арестованные жадно подняли головы.

— Как? — спросил Максимка.

— В окно.

— Бежим! — загорелся Тимошка.

Аксен повернулся к нему и еще тише проговорил:

— Но если мы убежим, сожгут весь хутор… Из-за нас сожгут… Комендант так и сказал… Вот… думайте, ребята.

— Сожгут, — тяжело вздохнул Филипп Дмитриевич.

— Побежишь? — спросил у Тимошки Аксен.

— А ты?

— Я? Я… нет…

Жуткая тишина наступила в машине. И уже до самого рассвета никто не сказал ни слова о побеге. А когда оконце совсем посветлело, думать об этом было поздно.

Шел дождь. Холодный мелкий дождь. Над Вербовкой и донским займищем клубился запоздалый туман.

Трещали сороки. Вербовка тонула в холодном мраке. Крыши домов почернели, улицы прижались к земле, словно прячась от дождя. Настало утро.

Весь немецкий гарнизон был на ногах. Из Калача приехали полицаи. Автоматчики месили грязь от дома к дому, вытаскивали на улицу женщин, детей, стариков и, подталкивая их в спину, гнали в конец хутора, к разрушенной ферме. Хуторяне хмуро косились на стволы автоматов. Чавкала грязь под ногами. Моросил бесконечный дождь.

Арестованных построили у черной машины. Аксен и Тимошка стояли рядом, взявшись за руки.

Аксен нагнулся и тихонько шепнул:

— С праздником, Тимоха…

— И тебя, братан…

Да, сегодня был праздник. Двадцать пять лет исполнилось Советской власти. Бывало, в этот день хутор уже с утра гремел песнями. А теперь… Вот как пришлось праздновать…

— Снять шапки! — скомандовал Асмус.

Шеренга повиновалась. Недалеко послышался треск мотоцикла. Через минуту к машине подкатил комендант. Фридрих Гук был в непромокаемом плаще с капюшоном. Он передал что-то переводчику и пошел вдоль строя. Потом медленно стал возвращаться. Останавливаясь перед подростком, он приподнимал руку и за чуб отводил его в сторону.

Вот комендант дернул за вихорок Семку Манжина, потом прошел дальше, остановился перед Аксеном, всей пятерней потянул за чуб. Потом рядом с Аксеном и Семкой оказались Тимошка, оба брата Егоровых, Костя Головлев, Емельян Сафонов, Никифор Назаркин. Последним из строя комендант выхватил Ванюшку Михина.

Фридрих Гук пересчитал отобранных, потом махнул рукой. Всех десятерых окружили солдаты и погнали на край хутора.

— Прощай, батя! — крикнул Аксен.

— Сынки… Сынки мои, — Филипп Дмитриевич бросился было к арестованным, но два автоматчика грубо схватили его за руки и потащили в машину.

— Меня убейте, меня! — кричал Филипп Дмитриевич.

Автоматчик ткнул его прикладом в спину.

Толпа загудела, но не двинулась с места.

Десятерых обреченных, избитых и полураздетых, затолкали в сарай. Через минуту оттуда вывели первую пятерку ребят, связанных рука к руке.

— А-о-й! — вскрикнула в толпе женщина и навзничь упала в грязь.

— Ироды!

— Звери!

Толпа зажимала автоматчиков. Вдруг от сарая ударил пулемет. Пули прошли над головами казаков. Кто-то упал, кто-то кинулся к плетню, но получил пинок в спину и растянулся в грязи.

— Крестьяне! — начал Асмус. — Эти маленькие бандиты служили красным. Они будут расстреляны… Красные все будут убиты…

— Врешь, гад! — звонкий мальчишеский голос зазвенел над толпой.

Это крикнул Тимошка. Асмус побелел от злобы.

— Видите сами, кого ви воспиталь…

Он стал кричать и ругать женщин. А полицаи и двое автоматчиков прикладами толкали ребят к сараю.

Аксен и Тимошка оказались в первой пятерке.

В этой же пятерке был и Михин. Когда переводчик кончил речь, пятерых ребят повели к силосной яме.

Их поставили у самого края ямы. К Аксену подошел староста.

— Пока, начальник, — ехидно усмехнулся он. — На том свете увидимся…

— Отойди, сволочь! — Аксен, бледнея, добавил: — Придут наши! Понял?

Зрачок пулемета приподнялся. Аксен обнял одной рукой брата и высоко вскинул голову, будто хотел увидеть в эти последние минуты своей жизни все притихшее родное займище, все донские леса и плесы, всю широкую степь, всю огромную страну. Увидеть и в сердце унести с собой.

Дождь на минуту перестал. В разрыве туч блеснуло солнце. Кинуло свои лучи на землю и снова спряталось.

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Как была написана эта документальная повесть? Откуда стали известны подробности действий маленького отряда братьев Тимониных?

Однажды я приехал в хутор Вербовку. На площади перед правлением колхоза я увидел скромный памятник. Он был похож на те памятники погибшим бойцам, которые иногда встречаются в донских хуторах: небольшой пьедестал из окрашенных досок, а наверху — звезда из жести.

— Это памятник нашим ребятам, — сказал мне председатель колхоза.

— Каким ребятам?

— Была у нас в хуторе своя гвардия, которая допекала немцев. Семнадцать подростков… Десятерых расстреляли, сволочи. Командиром у них был сынишка нашего конюха, Филиппа Дмитриевича Тимонина. Два брата их было, Аксен и Тимошка. Аксен — старший. Вот они и командовали отрядом. Да у нас даже книга есть, в которой про них сказано!

Книга, про которую говорил председатель, оказалась сборником документов, актов Чрезвычайной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских оккупантов на территории Сталинградской области. Среди этих документов был и акт, публикуемый ниже.

Комиссия не собирала сведений о партизанских действиях команды Аксена. Она лишь расследовала и удостоверила факт изуверства, совершенного фашистами в Вербовке.

АКТ

Подписали: капитан Хаитов , уполномоченный сельсовета Силкин , отец двух расстрелянных сыновей Тимонин , местные жители Силкина, Горин, Силкина .

18 декабря 1942 года в хуторе Аверинском (Вербовка входила тогда в состав этого хутора. — Прим. ред.) Ляпичевского сельсовета Калачевского района Сталинградской области комиссией в составе: капитана Хаитова Г. А., уполномоченного Ляпичевского сельсовета по хутору Аверинскому Силкина М. И. и местных жителей — отца двух убитых детей Тимонина Ф. Д., колхозников Горина А. Ф., Силкиной Д. М., Силкиной Н. Ф. составлен настоящий акт о нижеследующем.

4 ноября 1942 года в хут. Аверинском немцы, запуганные действиями неизвестных партизан в районе хуторов Вербовки, Ляпичево, Аверинского, заподозрили в этих действиях ребят, бывших школьников, и предприняли облаву на мальчиков хутора. Они врывались в хаты, силой брали мальчиков и избивали их палками, нагайками, резиной и ногами. Затем выбрасывали детей на улицу и, издеваясь, требовали, чтобы каждый из детей оговаривал кого-либо из своих товарищей.

Избив детей до потери сознания, немцы бросили их в крытую холодную автомашину. Гитлеровские изверги взяли 17 мальчиков, двух матерей и одного отца.

Схвачены немцами были следующие: Михин Иван — одиннадцати лет, Егоров Николай — двенадцати лет, Горин Василий — тринадцати лет, Тимонин Тимофей — двенадцати лет, Тимонин Аксен — четырнадцати лет, Егоров Василий — тринадцати лет, Манжин Семен — девяти лет, Назаркин Никифор — двенадцати лет, Головлев Константин — тринадцати лет, Сафонов Емельян — двенадцати лет, Церковников Максим — тринадцати лет, Семенов Анатолий — десяти лет, Ребриков Григорий — двенадцати лет, Сафонов Сергей — двенадцати лет, Силкин Петр — одиннадцати лет, Силкин Федор — тринадцати лет, Головлев Филипп — тринадцати лет.

Вместе с детьми в эту же машину фашисты посадили Тимонина Филиппа Дмитриевича — отца Тимониных Аксена и Тимофея, Головлеву Дарью Ивановну — мать Головлева Константина и Сафонову Степаниду Акимовну — мать Сафонова Емельяна.

Дети и трое взрослых, как указано выше, находились под арестом в холодной автомашине. Мальчики после истязаний были в крови, с опухшими и окровавленными лицами, все в синяках. Немцы с 4 до 7 ноября врывались в автомашину по нескольку раз в день, снова избивали детей, грозили им расстрелом и виселицей. После трехдневного издевательства над детьми в автомашине были оставлены 10 мальчиков, приговоренных к расстрелу.

Согласно показаниям жителей хутора Аверинского, немецкий комендант выезжал в Калач санкционировать расправу над детьми.

7 ноября 1942 года немецкий комендант согнал население на площади хутора Аверинского и через немца-переводчика объявил, что мальчиков расстреляют и что в дальнейшем за неподчинение немцам виновные будут расстреливаться, а если у жителей хутора будет обнаружен кто-либо чужой, то хозяин будет выгнан из дому и дом сожжен.

Днем в двадцать пятую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции измученных после пыток детей начали выводить связанными по 5 человек к силосной яме возле МТФ, где и расстреляли их под смех и шум пьяных немцев.

Были расстреляны: Аксен Тимонин, Тимофей Тимонин, Василий Егоров, Николай Егоров, Семен Манжин, Константин Головлев, Никифор Назаркин, Емельян Сафонов, Василий Горин и Иван Михин.

Руководили расправой обер-лейтенант Фридрих Гук и унтер-офицер переводчик Асмус.

Кроме этого акта, меня познакомили в Вербовке еще с одним документом. Правда, он датирован не сорок вторым годом, но имеет прямое отношение ко всему, что произошло тогда в хуторе. У этого документа необычная история. Если бы я не читал его сам, то вряд ли мог поверить, что так может случиться.

После войны двое ребят из хутора Вербовки были призваны в ряды Советской Армии и направлены в войска по охране военных немецких преступников, совершивших злодеяния на оккупированной территории Советского Союза. В одном из лагерей вербовцы случайно столкнулись с немцем, которого звали Фридрихом Гуком. Обер-лейтенант был пленен советскими солдатами при паническом отступлении фашистских войск из-под Сталинграда. Он скрывал, что был комендантом в казачьем хуторе и учинил расправу над подростками.

При расследовании Фридрих Гук во всем сознался и даже представил фотографии, сделанные им в день расстрела ребят и тайно спрятанные. Вербовцы написали об этом своим землякам в хутор. Не ушел палач от расплаты!

Эти документы, встречи с родителями ребят, с теми, кто остался жив из Аксенова гарнизона, их воспоминания послужили материалом для повести.

В хуторе Вербовском живут сейчас трое из Аксеновского гарнизона: Максим Церковников, Федор Силкин и Анатолий Семенов. Председатель Вербовского сельсовета помог найти их.

Первым, с кем мы встретились, был Максим Церковников. Он работает на молочнотоварной ферме. Но застали мы его не на ферме, а дома, в своей семье. Максим построил свой собственный дом. Полина, жена Максима, работала в свое время на строительстве Волго-Донского канала, а потом приехала в хутор.

— Максим нечасто вспоминает о войне, — рассказывает Полина. — Но уж если начнет рассказывать, то только слушай…

В этот вечер разговор продолжался долго. От Максима мы узнали многое о замыслах Аксена, мечтавшего создать свой партизанский отряд. Рассказал Максим и о найденных в пойме винтовках, и об учебных стрельбах, и о том, как по заданию Аксена он разыскал у матери красное платье, чтобы сделать из него флаг.

В хуторе мы познакомились еще с одним бывшим участником Аксенова гарнизона, Анатолием Семеновым. Сейчас Анатолий работает шофером, а в то суровое время, когда над страной гремела война, он был одним из самых маленьких разведчиков отряда, на год старше Семки Манжина. Анатолий близко знал Ивана Михина, бывал у него на квартире и встречался с пруссаком, у которого Михин украл сигареты еще до ареста. Он и рассказал многое о Михине.

В нашем городе мне удалось разыскать третьего участника событий в Вербовке, Кима Болдырева.

Это черноволосый, смуглолицый парень невысокого роста, с живыми, чуть-чуть улыбающимися глазами.

Ким родился в Вербовке, вырос там. После войны уехал в город, поступил работать.

Ким был близким другом Тимошки Тимонина и Семки Манжина. Они вместе играли в разбойников, ходили на Дон купаться, в ночное, а когда пришли немцы, вместе стали разведчиками гарнизона, которым командовал Аксен Тимонин.

— По приказу Аксена мы собирали в займище брошенные винтовки, автоматы, гранаты и даже бутылки с горючей смесью, — рассказывал Ким. — В лесу мы облюбовали один блиндаж и складывали в нем оружие. Об этом блиндаже знали только самые близкие Аксену товарищи.

Какие же подробности рассказал Ким о маленьких партизанах?

— Однажды, — говорил он, — мы пошли с Тимошкой и Василием Гориным в займище. Заглянули в свой блиндаж. Тимошке захотелось пострелять. Взяли автомат и отправились в лес. Постреляли по сучкам, потом набрали вязанку сухих прутьев и пошли домой…

Вынырнув из балочки, трое ребят увидели в лощине людей. На бугорке сидели два немецких автоматчика, староста Устин и два незнакомых человека с черными бородами. Ребята хотели спрятаться, но староста увидел их и крикнул:

— Эй, сорванцы! Сюда!

Тимошка, Ким и Василий подошли.

— Бросай дрова, — хмуро приказал староста.

Немецкий переводчик, сидевший в стороне, сказал что-то старосте, и тот поднял с земли саперную лопату, сунул ее Тимошке.

— Яму копать будете, — сказал он.

— Не буду, — ответил тихо Тимошка.

Староста размахнулся и ударил Тимошку в лицо. Ребят силой заставили рыть яму. Они вырыли ее неглубокую, в пояс, и немцы приказали кончать работу.

— Тикайте, — бросил староста. — Да живо! И не оглядывайтесь.

Ребята уже за бугром услышали две короткие очереди.

А на другой день узнали от взрослых, что Устин поймал двух красноармейцев и немцы их расстреляли. Говорят, Устин жалел, что третий сбежал. Это и был лейтенант Свиридов.

Через несколько дней после расстрела десяти маленьких патриотов началось наступление Советской Армии. Немцы бежали. Староста Устин, чувствуя свою вину перед Советской властью, решил скрыться из хутора: авось, фашисты возьмут и его с собой. Он собрал свои пожитки, погрузил на телегу и под вечер выехал из хутора.

Староста направился в Калач. В это время одна из наступающих частей прорвалась к станции Ляпиче-во и отрезала фашистов от Дона. Устин не успел и десятка километров проехать, как его настигли красноармейцы.

Бойцам он сказал, что едет домой с соседнего хутора, «немцы разорили, супостаты проклятые».

Но вдруг к старосте подошел старший лейтенант и зорко посмотрел ему в лицо. Глаза Устина забегали. Офицер схватил его за воротник.

— Перекрасился, змея!

Устина доставили в хутор. Оказалось, что старосту узнал Свиридов, которого он выдал вместе с его двумя друзьями. Возмездие настигло предателя.

Тогда же, зимой, был в Вербовке суд. Заседание проходило в старом колхозном клубе. Окна были выбиты, их наскоро заколотили досками. Стоял сильный мороз, но клуб был переполнен.

Милиционеры ввели Устина. Он шел, не глядя на своих земляков, низко наклонив голову. Лицо его было серым, осунулось за одну ночь. Шел, заложив руки за спину, вздрагивал при каждом слове.

В зале стоял гул.

— Изменник!

— Немецкий холуй!

— Выродок!

Словно тяжелые камни, летели в Устина эти слова. И он все ниже гнулся под ними.

Начался допрос свидетелей.

Вышел Филипп Дмитриевич. Стоял и сжимал кулаки. Лицо было бледным. Тихо сказал:

— Что говорить, граждане судьи, подлый он человек…

Устин не отпирался.

— Почему вы оказались в хуторе в то время, как должны были находиться на фронте?

— Хотел зайти домой ненадолго. Повидать своих.

— А почему не вернулись в часть?

— Думал, разбили немцы.

— Дезертир! — крикнул кто-то из зала.

— Слышите?

Устин молчал.

— В полицию вы сообщали о ребятах?

— Значит, действовали сознательно?

Молчание.

— Понимаете тяжесть своей вины?

…Потом судья прочитал приговор. И многие вспомнили последние слова Аксена перед расстрелом: «Придут наши, гад, ты еще поплатишься»…

Много времени пролетело с той поры. Волны Цимлянского моря перекатываются над лесом, в котором был склад Аксенова гарнизона и шалаш командира. Подальше в степь, на крутой берег Донской Царицы переехала Вербовка, но и здесь успела уже обрасти зелеными садами. Постарела школа, в которой учились ребята: посерели под ветрами и дождями ее стены, и сама она как-то вросла в землю.

Много пролетело времени. Но люди помнят маленьких героев. Выросли новые ребята, они поют новые песни и каждый год приносят на братскую могилу юных бойцов полевые цветы. И клянутся быть верными сынами нашей Советской Родины.