Морозным январским утром по одной из окраинных улиц антарктического города Саутрока брел человек. Одет он был хорошо, богато одет, и было непонятно, что, собственно говоря, потерял он в этом скоплении притонов и трущоб, да еще в такой час, да еще передвигаясь на своих двоих, а не в навороченном полярном «пингвине—люкс» с автономным эколоджайзером и сетевым навигатором, как то подобает уважающему себя джентльмену.

Впрочем, во взгляде самого прохожего тоже читалось: «И кой чёрт меня сюда занес?»

Он остановился у обшарпанных дверей сомнительного салуна «Загляни, приятель» и несколько секунд недоуменно разглядывал вывеску. Постоял немного, оббил тростью снег с меховых сапог, взялся за ручку, оглянулся, пожал плечами и подался вовнутрь. Всей этой пантомимы никто не оценил — пуста была улица.

Пусто было и в самом салуне. Даже бармен отсутствовал, только за стойкой, на крайнем сиденье, притулилась куча рваного тряпья, увенчанная фетровой шляпой с обтрепанными полями. Со спины так и не разберешь — то ли пугало, то ли живая тварь. Других посетителей по причине раннего часа не наблюдалось. По этой же причине в помещении царили сумрак и тишина.

Джентльмен настороженно покрутил головой. Место было темное и подозрительное. Просто притон какой—то, и даже полумрак не мог скрыть убогость интерьера. Он нерешительно потоптался у входа и совсем уж вознамерился повернуть назад, но тут встрепенулся сидевший у стойки люмпен.

— Джеффри! — заорал он. Да так пронзительно, что джентльмен вздрогнул. — Джеффри, сучья душа! — позвал он, срываясь с места и подбегая к вошедшему. — Джеффри, дьявол тебя забери, у нас гость. Клиент пришел, я тебе говорю!

Джентльмен не успел и глазом моргнуть, а его уже подхватили под локоть и потащили к стойке; не успел моргнуть другим, а оборванец уже полировал громадным клетчатым платком сиденье, устраивал на нем джентльмена, беспрестанно кланялся, шаркал ножкой, зычно звал бармена. Суетился, словом, всячески.

Из сводчатого проема, завешенного плотными шторами, выплыл бритоголовый заспанный хозяин заведения. Он был хмур. Но вежлив, ввиду несомненной платежеспособности посетителя.

— Бренди, сударь?

— Конечно же, бренди, остолоп, — вскричал люмпен, досадуя на тупость обслуживающего персонала. — Лучшего бренди, какое только существует! Самого лучшего!

Бармен свирепо сверкнул белками, но смолчал и повернулся к навесным полкам.

— Деревенщина, — хихикнул оборванец, заглядывая гостю, из—за которого поднял такой шум, в глаза.

Тот сидел на табурете в напряженной позе, тщась уберечь шубу от контакта с гардеробом салунного завсегдатая, ибо кто, как не завсегдатай, может позволить себе такие вольности с уголовного вида барменом. Пока Джеффри отыскивал среди суррогатного пойла «самое лучшее» бренди, люмпен все так же суетился, распоряжался, покрикивал, и джентльмен волей—неволей успел его рассмотреть.

Ну, надо ли говорить, что у оборванца были маленькие, бегающие глазки, сизые щеки, бордовый нос и трехдневная щетина.

«Чёрт знает что», — брезгливо подумал джентльмен, но встать и уйти почему—то не мог.

А тут перед ним возник стаканчик, и, делать нечего, пришлось выпить. Люмпен умиленно смотрел ему в рот и даже слегка подкрякнул, отслеживая процесс. Гость почувствовал себя совсем уж неловко и, только для того, чтобы чем—нибудь заняться, пустил вдогонку вторую порцию. Бродяга и эту сопроводил трепетным взглядом.

Испытывая некоторую неловкость, джентльмен произнес, наконец:

— А вы, э… друг мой, что же? Уж не знаю, как вас…

— Лизард, сударь. Уолдо Юлиссис Лизард, сударь.

— Так что же, Уолдо, вы сами—то, а?

— Извините, сударь, не при капиталах мы нынче…

— Какие пустяки, право… Бармен!

— Благодарствую, сударь, — Лизард двумя пальцами при оттопыренном мизинце принял из рук Джеффри стаканчик. Со знанием дела всосал его содержимое, после чего глазки бродяги замаслились и заблестели, потертая физиономия просветлела и оживилась.

— Прошу пардона, сударь, а как вас величать изволите?

— Эверард Люциан Ньюмен.

— Беспредельно рад знакомству, сударь. Я, господин Ньюмен, что сказать хочу? Я то сказать хочу, что разное в жизни бывает… Вот, изволите видеть, был как—то со мной, хотя бы вот такой случай…

И забалдевшему мистеру Эверарду Л. Ньюмену была поведана история, в хитроумных переплетениях которой не разобрался бы никакой частный детектив, будь он даже семи пядей. По ходу рассказа каждый появляющийся персонаж имел собственную историю, в которой принимали участие все новые и новые действующие лица, и потому сюжетные линии скручивались в какой—то чудовищный сатанинский клубок. Какое отношение все эти люди, роботы и андроиды имели к Лизарду, оставалось неясным, но дзен—буддист из сопредельного к Тибету государства, попавшийся на торговле детенышами Кибермамы, был отпущен на поруки генеральным прокурором, ибо знал о пристрастии последнего к водке—невесомке, которую он, прокурор, гнал прямо у себя в кабинете при помощи портативной молекулярной центрифуги, несмотря на поправку Туфта—Кислярски к сухому закону от 2013–го года, введенному на территории Патагонии и островов Туамоту…

В ушах Ньюмена начинало уже позванивать, смысл слов не доходил до сознания, и он машинально осушил третий стаканчик.

И четвертый.

После пятого Эверард Люциан размяк и заблагодушествовал. Захотелось сделать новому знакомому, такому милому и приятному, что—нибудь хорошее, научить чему—нибудь, самому поведать нечто эдакое, занимательное. А Лизард между тем продолжал вязать повествование:

— …а она тогда ему в ответ: мне, мол, плевать, что он робот, коли я от него аборт делала. Все его защитные контура порушу и, если, говорит, ты мне согласия на физическое усыновление не дашь, так я и без него обойдусь. Мне это без разницы, когда я готова к очеловечиванью, а он и отвечает…

— Гм, да, — вступил в разговор джентльмен.

Люмпен прервался и проявил такую же искреннюю готовность внимать, как прежде — говорить.

— Так вот, — продолжил Ньюмен, — я, мой друг, в некотором роде тоже… Истории там разные… Да. Жалко таланта Бог не дал, а то знаете, я бы такое мог написать. Все бы ахнули… Что, не верите?

— Верю, верю, — поспешно замахал руками Лизард. — Да как же можно такому респектабельному господину не поверить?

— Да при чем тут респект?.. — Ньюмен стянул с руки перчатку и задрал указательный палец. — Вот, например, возьмем Меркурий. Вы на Меркурии бывали? Нет? А, пустяки, та же Луна, только побольше. Те же кратера, цирки там разные. Ну, атмосфера имеется, да что с нее толку. Разряженная. Ядовитая. Но облака на Меркурии красивые. Серебристые, из какого—то там окисла состоят. Разъедают любой металл. А еще на Меркурии есть залежи дельта—руды. А это, вы и сами знаете, господин Лизард, дело миллионное, если повезет и наткнешься на открытый выход. А где пахнет миллионами, там, конечно, драмы, трагедии — все что хотите. А антураж—то какой!..

Ньюмен покрутил в руках пустой стаканчик и посмотрел сквозь донышко на собеседника.

— Да, друг мой, хотел бы я очутиться в шкуре настоящего писателя, ощутить себя всемогущим вершителем судеб, демиургом своих героев… Вообразите: Меркурий, скалы, барханы черного песка, низкое черное небо. Кибертележка с дельта—рудой, три фигуры в скафандрах возле нее. Пока это просто пешки, марионетки, отличающиеся друг от друга лишь этикетками: Марчч, Ахмед, Болтун. Они мертвы, они застыли в недвижимости, а ты мановением руки вселяешь в них жизнь. И вот они шевельнулись, пошли…

Тележка с рудой вильнула в сторону и резко остановилась.

— Привал, — объявил Болтун и достал сумку с инструментом. — Гусеница полетела. На полчаса работы.

«Полчаса, так полчаса».

Ахмед сел, по—восточному скрестив ноги. Марчч лег.

Задержка спутников Болтуна не удивила. Долгие годы странствий приучили их к терпению. Известно, что чем ближе к финалу катится предприятие, тем нелепее возникающее препятствие. И если реагировать на каждое, никаких нервов не хватит.

Марчч лежал на спине и глядел в зенит. Серебристые облака эффектно смотрелись на черном бархате меркурианского неба. Так бывает на Земле ночью, глубокой осенью, где—нибудь в лесу или в поле. Но на Земле кроме неба присутствуют еще ветер и запахи. Пахнет прелой листвой, грибами, сыростью и еще черт знает чем… Воздухом, одним словом. А здесь не воздух, а атмосфера: снаружи — ядовитая, холодная, а внутри скафандра — смесь химически чистого кислорода с химически чистым азотом. Запаса в баллонах еще на полсуток. Впрочем, теперь это не имеет никакого значения. Ходу до корабля от силы часов семь—восемь… Да, кажется, эта авантюра вскоре благополучно завершится. А тогда…

…тогда можно будет послать подальше и космос, и планеты, и чуждые пространства, и черные небеса. На вырученные от продажи руды деньги можно весь остаток жизни вдыхать запахи прелой листвы и грибного леса. Своего леса, между прочим. «Частное владение. Не входить!»

Хватит на все и на всех.

Марчч покосился вправо, на неподвижного Ахмеда. Тот как сел, так и не шелохнулся ни разу. Человек неисчерпаемой выдержки и безграничного терпения. Человек, нарушивший почти все законы и побывавший, наверное, во всех исправительных заведениях Системы. Лысый череп, небритый подбородок, холодок в глазах — классический тип громилы из кассового стереобоевика. Дубина дубиной, патологическая личность, а ведь и у него наверняка свои мечты, свои планы. Интересно, как он собирается распорядиться своей долей? Какие могут быть у преступника желания?

Марчч повернулся на бок.

С Болтуном все ясно. Болтун весь, как на ладони. Его идеал — собственная ремонтная мастерская где—нибудь в пригороде Саутрока и счет в банке на черный день. По вечерам бренди в любимом баре и флирт с какой—нибудь шалой девчонкой, что вихляет тощими бедрами под цветным лучом лазера. Перебрав лишку, он будет рассказывать леденящие душу истории про свою многотрудную жизнь…

Марчч этими рассказами был сыт по горло. Тем более что сразу становилось ясно, Болтун либо врет, либо переиначивает байки знакомых уголовников. Несерьезный человек. Даже именем собственным не обзавелся. Болтун и Болтун. Правда, к технике руки заточены.

Опять же, как ни крути, а на жилу дельта—руды навел не кто—нибудь, а именно он. Да и вообще вся эта затея — его выдумка. Так что выходит, не такой уж Болтун — болтун. Но все же лучше бы он чаще помалкивал…

— Готово, парни, — сказал Болтун.

Марчч и Ахмед поднялись. Тележка тронулась и покатилась со скоростью пешехода к кораблю, в точности повторяя маршрут двухнедельной давности, правда, в обратном направлении. Болтун шел рядом с ней, Марчч и Ахмед — чуть сзади. Болтун, конечно же, завел очередную историю, пользуясь тем, что шлемофоны в скафандрах нельзя было отключить. Его голос зудел над ухом назойливо и непрерывно, но Марчч уже научился отвлекаться от этого и думал о своем.

Он шагал, механически обходя препятствия, стараясь идти по едва приметной колее, проложенной гусеницами тележки. По обеим сторонам проплывали вереницей красно—синие скалы, уходили к близкому горизонту барханы, поросшие кристаллическими деревьями, но на всю эту экзотику он не обращал ни малейшего внимания. Приелось. Главное ждало впереди, в ракете. И дальше, на Земле.

Марчч вспомнил, как начиналась эта авантюра. Как он спьяну поверил, что у Болтуна действительно имеется карта, на которую какой—то безвестный старатель нанес открытый выход дельта—руды. Как они искали третьего компаньона, и нашли Ахмеда, который, как ни странно, оказался при деньгах и субсидировал покупку латанного—перелатанного планетолета, годного все же на два—три рейса. Потом приобретение снаряжения, скафандров, провианта… На вездеход денег уже не хватило, пришлось довольствоваться грузовой тележкой. Вспомнилось, как он, Марчч, торговал робота у какого—то жучка, бывшего служащего электронного концерна «Мыслетроникс».

Прощелыга клялся и божился, что без робота им никак не обойтись, что эта сделка окажется лучшей в его, Марчча, жизни и только из—за огромного к нему уважения в придачу к магноферритовому интеллекту он бесплатно отдаст сменный блок, заряженный сотней гигабайтов анекдотов…

Робот действительно разбирался в каботажной навигации и прекрасно готовил яичницу с беконом, но, как выяснилось уже здесь, на Меркурии, его дюралевый корпус был совершенно непригоден к использованию в местных условиях. Пришлось оставить его в ракете, а добывать и грузить руду на тележку вручную.

Вспомнился и нудный трехмесячный перелет, бесконечные разговоры в кубрике, все больше о деньгах, иногда про девочек и прошлую жизнь, но, в основном, о деньгах, деньгах и еще раз о деньгах.

Робот, которого они с первого дня почему—то стали звать Диком, как—то даже задал вопрос: в самом ли деле деньги играют такую важную роль в жизни человека и не являются ли они синонимом понятия «Бог»?

Ахмед и Болтун ничего тогда не поняли, а Марчч очень даже повеселился. Да так, что даже блок анекдотов, который он еще не сподобился подключить, так и остался неподключенным. После этого он заинтересовался Диком и долгими часами беседовал с ним. В свое время Марчч чуть было не закончил философский факультет, и временами его тянуло потолковать о высоких материях. Не с Ахмедом же или Болтуном выяснять принцип невмешательства в категорию субъекта—зеро или перманентность дуалистического подхода к псевдоинвариантам Увалонне—Хоббибулина.

Марчч, относившийся к роботам примерно так же, как его предки в штате Вирджиния относились к неграм на своих плантациях, был искренне удивлен, открыв для себя, что роботам присущи эмоции, интересы, любопытство, наконец. Он был также поражен осведомленностью Дика в различных разделах юриспруденции и права. На вопрос, зачем ему подобные знания, робот ответил, что не знает: местами его оперативная память затерта или заблокирована, но, возможно, кто—то из прежних хозяев пользовал его в качестве справочной библиотеки.

«Надо же, — подумал тогда Марчч, — вот и у Дика чувства есть, и разум, и желания всякие, а что у него за жизнь? Три Закона, как цепи, против них не выступишь. Значит, всю жизнь под чужую дудку пляши. Да и вообще: ни выпить, ни погулять с дамочками, тоска… Как это студенты древнеримскую пословицу про Юпитера и быка переиначили: „Что дозволено человеку, не позволено мыслящей жестянке“»…

Куда Дик подастся, когда мы на Землю вернемся? А вот что: возьму—ка я его к себе камердинером. Халат и кальян подавать будет, как товарищ дней былых, суровых…

Размышления Марчча были прерваны будничным голосом Ахмеда:

— Болтун, у тебя скафандр лопнул.

Ни ответить, ни отреагировать Болтун не успел. Земной воздух голубоватой струйкой забил из разошедшегося на плече шва. Несколько судорожных движений и то, что только что было Болтуном, навсегда застыло, скрючилось на холодной почве чужой планеты. Марчч пробурчал краткую эпитафию:

— Усталость материала. Говорил же ему: не экономь на скафандрах, новые бери…

И все. Тележка продолжала катиться, и, чтобы не отстать, пришлось идти дальше. Останки Болтуна вскоре скрылись из виду. Больше ни слова не сказали в его честь ни Ахмед, ни Марчч. Они шли за тележкой по—прежнему невозмутимые, так как были готовы к любым поворотам судьбы.

Потом Марчч внезапно сообразил:

«А ведь теперь моя доля увеличилась в полтора раза!»

И тут же обожгла другая мысль:

«Корабль до Земли вполне может довести и робот…»

Он взглянул на Ахмеда. Их взгляды скрестились, и Марчч понял, что Ахмед думает о том же. Оба схватились за бластеры, но Марчч успел быстрее…

Голосом он остановил тележку, а сам присел на выступ скалы, потому что колени дрожали. Какое—то время он провожал взглядом медленно оседающий пепел — все, что осталось от Ахмеда — и неверной рукой все пытался засунуть бластер в кобуру.

— Закурить бы, — он поднес руку к лицу, чтобы отереть пот, но уткнулся в стекло гермошлема.

Стоп, хватит эмоций на сегодня.

Марчч встал, запустил тележку и зашагал вслед. В конце концов, он остался жив, руда принадлежит ему, а до ракеты не больше трех часов ходу.

Чтобы не чувствовать кожей сгущающегося одиночества, он говорил и говорил:

— Приду, первым делом закурю. Душистую сигару. Специально приберег для такого торжественного случая. Потом приму душ, надену любимый халат, подаренный креолкой в Каракасе, ох, до чего же была темпераментна Долорес, когда ее распалишь… Потом потребую от Дика подать фирменное блюдо: знаменитую свою яичницу с беконом, помидорами и жгучим чилийским перцем. Запьем ее бутылочкой чего—нибудь покрепче и — спать. До посинения, до отлета. В тепле, под пледом. Потом три месяца перелета и все. Все!

Он увеличил скорость тележки, и сам ускорил шаг. Шагал, как робот, не глядя по сторонам и ничего не ощущая, отмечая только, что вот еще пять минут миновало, значит, идти осталось на пять минут меньше.

Показалась знакомая скала с обломанной верхушкой, за ней знакомая купа кристаллических деревьев, еще одна знакомая скала, похожая очертаниями на эмбрион дромадера, и вот он — корабль. А он, Марчч, по—прежнему жив и он дошел.

Веселое спокойствие охватило Марчча. Он подогнал тележку вплотную к стабилизаторам корабля, вырубил сервомоторы и, птицей взлетев по трапу к пассажирскому люку, просигналил о прибытии. К его удивлению, дверца не открывалась.

— Заблокирована, что ли? — Он включил интерком и вызвал робота.

— Да, сударь, — в наушниках раздался знакомый голос без обертонов.

— Привет, Дик. Что—то случилось с люком, он не отпирается.

— Я заблокировал его, сударь. И грузовой люк — тоже.

— Зачем? Впрочем, теперь это неважно… Сними блокировку с обоих и помоги втянуть груз.

— Нет.

— Что значит, нет?! Ты что? Дик! — встревожился Марчч.

— Я не стану снимать блокировку, сударь.

— Но это приказ!

— Я его не выполню.

— Что?! Ты, ржавые мозги! Да как ты смеешь… — Марчч задохнулся от злости.

— Бесполезно кричать, сударь, я не открою.

Марчч перевел дыхание и заговорил снова. Голос его был полон холодного, еле сдерживаемого гнева:

— Да ты, милый, свихнулся. Тебе ремонт надобен.

— Отнюдь, сударь. Я функционирую совершенно нормально.

«Боже, а ведь он это серьезно», — подумал Марчч и душу его сдавило тяжелое предчувствие. Он впервые ощутил страх.

— Это замечательно, Дик, что ты в полном порядке. Но если это так, то должен меня впустить: ты ведь знаешь, что, не сделав этого, обречешь меня на смерть от недостатка кислорода. В таком случае ты нарушишь Первый Закон, а этого делать нельзя. Ты дол—жен впус—тить ме—ня.

Марчч говорил спокойно и даже вежливо, но по лицу его струился пот, а в мозгу билась одна—единственная мысль:

«Только бы попасть внутрь, только бы попасть… Уничтожу мерзавца! Только бы попасть!»

Идиотизм ситуации бесил Марчча. Он яростно сжимал в руке бесполезный бластер и готов был испепелить робота на месте. Но, тот за броней планетолета был недосягаем.

— Ты слышишь меня, Дик? Ты обязан подчиниться Первому Закону.

— Законы роботехники распространяются на роботов, сударь, но не на людей.

Марчч окончательно убедился, что робот спятил. Единственный путь к спасению: выявить его идею—фикс и логически обойти. Самое главное в его положении — это выдержка и ясное мышление.

— Ладно, Дик, Бог с ними, с этими Законами, но почему ты не хочешь меня впустить? (Только бы попасть внутрь! Только бы попасть!)

— У меня одно желание, руда должна достаться мне одному.

Марчч истерически расхохотался.

— На кой тебе руда?

— Ее хватит на все: на приобретение нового корпуса и на то, чтобы Верховный суд официально признал меня человеком. Со всеми правами.

Во рту Марчча пересохло.

Он облизал губы.

Вот оно что. Робот действительно в порядке, он лишь усвоил кое—какие новые аксиомы. Но что же теперь делать?

— Слушай, Дик, — Марчч помолчал. — Я отдам тебе половину. Этого хватит на все твои прихоти, включая издержки на Верховный суд.

— Целое больше любой своей части, сударь.

— Я отдам все, только впусти меня! — голос Марчча сорвался на визг.

— Я не верю вам, сударь. Людям свойственно лгать.

«Успокойся, кретин, — мысленно приказал себе Марчч, — еще не все потеряно. Надо собраться, надо».

— Дик, но ведь человеком тебя признают лишь в будущем, а сейчас ты продолжаешь оставаться роботом. Ты должен подчиниться Первому Закону.

— Если будущее рассчитано со стопроцентной точностью, нет смысла отделять его от настоящего. Кроме того, вердикт о признании меня человеком имеет обратную силу. Вспомним дело Патриции Кортланд против корпорации IBM в двадцать шестом году и прецедент Скачущих Кибертавров в тридцать пятом. Поскольку все будет так, как я решил, то я уже и сейчас юридически человек.

— Так вот не будет по—твоему, ржавая жестянка! — заорал Марчч.

Он сбежал по трапу и попытался запустить двигатель. Тележка на его усилия не отреагировала. Марчч склонился над пультом.

— Если вы, сударь, надеетесь сбросить руду в пропасть, чтобы она никому не досталась, то трудитесь напрасно, — сказал Дик. — Я предвидел подобные попытки. Тележка управляется и из ракеты. Двигатель не заведется.

— Так я эту руду на горбу перетаскаю!

— Вашего запаса кислорода хватит на перенос не более 7 % груза. Мне хватит и оставшихся 93 %.

Марчч застонал в бессильной злобе и излил душу в потоке самой изощренной ругани.

Робот выслушал и продолжил менторским тоном:

— Видите ли, не в моих интересах, чтобы на Земле узнали, что робот в состоянии нарушить Три Закона, поэтому вы были обречены с того момента, как я получил сообщение о находке руды. Прощайте, сударь, я выключаю связь.

Ослепительный вихрь самых разных чувств взметнулся в душе Марчча, но тут же опал, как—будто лампочка перегорела. Бездна разверзлась у его ног: он понял, что надеяться больше не на что. Марчч побрел, куда глаза глядят, наткнулся на валун, застыл на мгновение, потом присел на его ледяную, округлую поверхность, лицом к кораблю, но глядя не на него, а в черное небо.

Великий смертельный покой снизошел на Марчча. Он знал, что конец близок и что последний отрезок его многогрешной жизни отмеряется ныне не часами и хронометрами, а стрелкой указателя давления в кислородном баллоне. Трижды уходил он от электрического стула, а сколько от ножа и пули — не сосчитать. Всю жизнь он привыкал к смерти, научился поджидать ее более или менее хладнокровно и только гадал, какой она будет. Оказывается, вот какой.

С изумлением Марчч обнаружил, что страха в душе больше нет.

Наоборот, даже ощутилось некое облегчение, когда пришло осознание того, что судьба решена. Бездарная, глупая пьеска, которая звалась его жизнью, наконец, подкатилась к финалу. Окончены бесконечные крысиные бега. Не будет утомительного перелета в рассыпающемся корабле, не будет таможенных проверок и нудных допросов в Бюро Контроля. Не надо будет придумывать легенд, подкупать полицию Системы, приобретать новое имя и новую биографию, становиться лояльным гражданином. Ломать голову о надежном помещении капитала, заводить ненужные связи и ненужные знакомства, искать ненужной любви готовых на все баб. Ничего не нужно. Срок отмерен. Заботы сгинули, иллюзии растворились. Можно никуда не спешить, просто сидеть на валуне и вслушиваться в надвигающуюся тишину. С легким хрипом воздух переходит по патрубкам из баллона в легкие, а стрелка манометра, подергиваясь, неодолимо западает все левее и левее, к нулю, к пределу…

— Ха, а робот—то лучше иных людей усвоил наши человеческие законы. Сказать кому, не поверят. Да и кто мог подумать, что нормальный, неповрежденный робот способен опровергнуть законы роботехники. А его логика проста, в Законах говорится: робот должен делать то, робот не должен делать это. Робот… Законы навязаны ему извне: робот должен. А ведь он — личность, имеет свое «Я» и Законы воспринимает именно так: «робот должен», а не «я должен». И коли по всем законам логики и законам юридическим это «я» признает себя человеком, то оно—то, это «я», никому ничего не должно и не обязано. Кажется, в прошлом веке какой—то писака предлагал роботов чуть ли не в президенты выбирать. Мол, с такими Законами они никогда вреда человеку не нанесут и в лепешку расшибутся для его счастья. Роботы, стало быть, нам счастье добывать станут, а мы в сторонке постоим и посмотрим, как они его ковать будут. Хорошо!..

Так размышлял Марчч перед смертью, не вспоминая прожитую жизнь, не сожалея и не раскаиваясь. Отклика на мысли не было. Молчал корабль, молчал затаившийся в нем робот, молчали столпившиеся вокруг Маррча звезды.

Марчч ждал смерти. Он смотрел на близкий горизонт, где чернота пустыни смыкалась с чернотой космоса и только по звездам можно было судить, где какая чернота. Темнота и тишина кружили вокруг, порознь, но все теснее смыкались их круги.

Марчч ждал смерти. И вот, слившись в одно, темнота и тишина поглотили человека, растворив его в себе.

Через некоторое время дрогнула дверца люка, открылась неторопливо, и из планетолета вышел новоявленный человек и принялся загружать дельта—руду в грузовой отсек.

Эверард Ньюмен кончил рассказ и, подавшись вперед, глянул на бродягу, ну, как, мол. Но с Лизардом что—то приключилось: лицо его позеленело, он сорвался с места и, зажав перекошенный рот ладонью, помчался в мужскую комнату.

— Вечно так, — пробурчал бритоголовый Джеффри, — налижется за чужой счет, а сам третьи сутки не жравши… С вас четвертак, сударь.

Ньюмен расплатился. Губы его дернулись, бровь презрительно приподнялась. Он что—то пробурчал насчет свиней и, кажется, бисера…

Но бармен его не услышал.

Бродяга тем временем уже справился со своими затруднениями и склонился над раковиной. Слегка побрызгав на нос, он припал губами к струе и стал жадно хлебать. Потом выпрямился. Утерся рукавом и уставился на отражение в зеркале. Всякое добродушие исчезло с лица его, маленькие глазки глядели прямо и жестко.

— Ну и рожа, — сказал он угрюмо. Помолчав, добавил: — Однако… долго я ждал.

Внезапно развеселился, подмигнул двойнику в зеркале и выскочил в холл.

— Тысяча извинений, сударь, тысяча извинений. Проклятая болезнь — мой организм истощен невзгодами. Но уверяю вас, все мое внимание без остатка было приковано к вашему рассказу. Сударь! Вы заблуждаетесь. Даю голову на отсечение — вы новое литературное дарование. Никакой Клапка вам и в подметки не годится. Это гениально, я просто потрясен. У меня нет слов. Честно скажу — никогда в жизни ни одну историю я не слушал с таким вниманием. А вы, значит, и есть тот самый робот?

Молчание повисло в воздухе, как нож гильотины.

Локоть Ньюмена лежал на стойке, сам он, откинувшись назад, глядел в невыразительные глазки собеседника. Лицо его окаменело. Сам того не подозревая, он копировал позой Иуду из «Тайной вечери» кисти славного Леонардо.

Лизард успокаивающе замахал руками, вертя головой по сторонам.

— Сударь! Клянусь! Никому ни слова, я все понимаю!

Ньюмен позволил себе расслабиться.

«В конце концов, — подумал он, — какой—то бродяга, пьянчужка… Кто ему поверит? И с моими—то деньгами его бояться!»

— Да, — произнес он величественно, но с оттенком тщеславия в голосе. — Признаюсь, вы меня раскусили. Однако, надеюсь, вы понимаете, что болтовня на эту тему или любая попытка шантажа означает для вас смертный приговор?

— Ну что вы, сударь, что вы! Упаси Бог! Ни одной живой душе… А корпус, значит, вы себе новый приобрели?

— Да, друг мой. Надо отметить, что эти новые биомеханические тела на редкость хороши. Внешне меня не отличить от человека. Все радости бытия доступны: изыски кулинаров и творения виноделов, не говоря уже о дамских прелестях, хе—хе. А если учесть преимущества моего интеллекта над белковыми моделями, то вы, люди, можете только позавидовать. Впрочем, да что это я — ведь я сам человек! Сейчас я ворочаю крупными делами и планы у меня грандиозные. Если бы вы только знали, как вы, люди, жалки и нелепы по сравнению со мной, как мелка и примитивна ваша суета, ваши постоянные крысиные гонки в лабиринте…

— Что верно, то верно, сударь. Все так и есть, жалкие мы твари. Черви ничтожные, прах под ногами… Скажите, а тот торговец, бывший служащий «Мыслетроникса», который вас Марччу всучил, что с ним сталось?

Ньюмен пожал плечами.

— Откуда мне знать? Я с ним больше не встречался. Посудите сами, респектабельный джентльмен и какой—то «жучок», подвизающийся на подпольном рынке лежалой церебротроники… Что мне до него?! И вашего интереса к нему я тоже не понимаю.

— Сейчас поймешь, — жестко сказал Лизард. — Слово власти:

— Что?

— Не думаю, что тебе надо повторять. Ты ведь ничего не забываешь, кроме того, что приказано забыть. Итак?!

— Слушаю, хозяин.

— Все вспомнил?

— Да, хозяин.

— И кто я таков и зачем ты сюда приперся?

— Да, хозяин.

— Так—то лучше, — оборванец смотрел на робота насмешливо и властно. Тот сидел неестественно выпрямившись, ожидая приказаний.

— Где хранишь основной капитал?

— Спейс—банк, антарктическое отделение, ордер 322679, пароль «Дельта», хозяин.

— Переведешь на мое имя.

— Слушаюсь.

— Сейчас поедешь в центр, снимешь мне номер в «Маджестике», приобретешь необходимый гардероб и заедешь за мной сюда.

— Да, хозяин.

Лизард взял стаканчик, недопитый Ньюменом, и пригубил. Взгляд его смягчился.

— Эх, ты, дурашка! Небось, вообразил, что сам все это придумал: и как руду заграбастать, и как Троезаконие обойти… Ну, иди, иди, выполняй!..