Пролог

Человек в черной куртке и такой же вязаной шапочке, надвинутой по самые глаза, быстро шел по тропинке, петлявшей между елей и осин. В примолкшем лесу было сыро и тихо, только палая листва шуршала под тяжелыми ботинками путника, да время от времени потрескивала попавшая под толстую подошву сухая веточка. Человек, в эту осеннюю пору забравшийся в лес, был молод и силен, но шагал тяжело. Большая длинная сумка, ручки которой он, словно лямки рюкзака, накинул на плечи, тянула его к земле. Путник тяжело дышал, выбрасывая из широко открытого рта облачка пара и жадно втягивая обратно холодный воздух с запахом прелой листвы и хвои.

Тропинка, обогнув купу молодых елочек, устремилась вверх, и, взобравшись на небольшой холм, человек обессиленно рухнул на землю. Он даже не стал стаскивать глубоко врезавшиеся в ткань куртки лямки-ручки, просто лежал на боку и хрипел, широко открывая рот.

Сколько он так пролежал, путник не знал, но, судя по всему, немало. Когда он пришел в себя, в лесу уже начало темнеть. Затем воздух словно бы загустел, и лицо незнакомца стало влажным. Он провел рукой по щеке и глянул вверх. Над вершинами деревьев тяжелая дымная туча затягивала последние светлые участки неба.

"Дождь, будет дождь! – обрадовался путник. – Собаки не возьмут след!"

Он рывками стащил сначала с одного, а затем с другого плеча лямки-ручки и вскочил на ноги. И, словно подчиняясь его желанию, в лесу тихо зашуршал дождь. Незнакомец расправил затекшие плечи, поднял сумку, и тут же со вздохом бросил ее обратно.

"С ней не выбраться, – подумал он и пнул сумку носком ботинка, – килограммов тридцать, а пилить еще несколько километров", – путник присел на брошенную сумку и закрыл лицо ладонями. Все пошло не так. Совсем не так. Он полгода ждал этот рейс, и, в конце концов, дождался… Старшим определили Митькова, этого и следовало ожидать: никто не поставит начальником группы инкассаторов молодого бойца с годичным стажем сопровождения. Они с Ходорцовым оказались в блиндированном фургоне грузовика, рядом с сумкой. Он не знал, сколько там (инкассаторам никогда не говорят этого), но по рассказам ребят следовало, что на таких рейсах меньше полутора миллионов долларов не бывает. Поэтому и посылают блиндированный грузовик и четырех вооруженных сопровождающих. И один из них – Коля Пинчук, закадычный дворовой дружок, который и привел его в инкассаторскую команду банка. Господи, если бы это был не Коля!

Вначале все шло по плану. Дорогой он напряженно смотрел в маленькое бронестекло единственного окошка фургона и, когда впереди показался лес, достал пистолет и выстрелил в грудь Ходорцова. Тот и понять ничего не успел – ничком сунулся со скамьи на стальной пол фургона и, вдрогнув несколько раз, тихо вытянулся. А он, дождавшись, когда грузовик въедет в лес, снял переговорное устройство.

– Потерпеть не можешь! – заругался на него Митьков. – Через час будем в городе!

– Петрович! – жалобно ныл он, и страх, что машина не остановится, придал его голосу подлинное чувство. – Наделаю тут на полу, ребята потом прохода не дадут. Останови…

Митьков трехэтажно выругался, и грузовик стал замедлять ход.

Он подождал, когда стальная дверца со скрипом распахнется, и выстрелил в показавшуюся в проеме фигуру. Но Митьков оказался травленым зверем и даже раненый в плечо отскочил в сторону и нырнул в кювет. Гнаться за ним было не с руки, и он рванулся к кабине. К счастью, Митьков не захлопнул за собой дверь, и, влетев внутрь, он сунул ствол прямо в изумленное лицо Коли. Изумление сменил страх, лицо друга налилось побелело, и он понял, что не сможет в него выстрелить.

– Вон пошел! – рявкнул он, и Коля, мгновенно включив натренированные в десанте рефлексы, кубарем вывалился наружу. Он перескочил на оставленное сиденье, захлопнул дверцу и выжал сцепление. Мотор Коля, как и полагалось по инструкции, не глушил.

Тяжелый грузовик медленно тронулся с обочины, и в зеркала бокового вида он видел, как из кювета выбирается Митьков, к нему бежит очумевший от происшедшего Коля, а Митьков что-то кричит, показывая здоровой рукой на машину. Коля рывком вытаскивает из кобуры пистолет и, присев, как на занятиях в тире, ведет огонь.

Красе и гордости десанта удалось попасть. Он не проехал и километра, как машину повело влево; он изо всех сил держал руль, пока, наконец, не показался лесной проселок. Свернув на него, он с трудом заставил машину протащиться еще немного – нельзя было, чтобы грузовик заметили с шоссе. Выпрыгнув из кабины, он не увидел на переднем колесе шины – один стальной диск, по ось въевшийся в лесной песок. Заменить тяжеленное колесо в одиночку представлялось невозможным, к тому же времени было в обрез.

От тряски на ухабах сумка с деньгами едва не выпала в незакрытую дверь: помешало тело Ходорцова – зацепилась за его ноги. Освободив ручки сумки, он двумя рывками забросил ее за плечи и двинулся обратно к шоссе. Готовясь к делу, он внимательно изучил карту. Там, куда вел проселок, лес тянулся на десятки километров, так что выйти быстро нужной дороге ему бы не удалось. Кроме того, он заметил на мягкой земле проселка свежий след протектора легковой машины – кто-то проехал здесь совсем недавно. Это несло в себе опасность, но могло и помочь. Пусть думают, что его здесь ждали, а что он вернулся к шоссе, перешел его и двинулся в противоположном направлении, надо еще догадаться. И пустить по следу собак.

Собаки будут, он не сомневался. Проклятая дворовая дружба, совместные походы к девочкам, ночевки друг у друга, не разлей вода компания… После того, как он выстрелил в Ходорцова, все это уже не имело значения. Надо было стрелять в старого друга. Он-то выстрелил, не пожалел…

Путник, одиноко застывший на сумке в лесу, застонал и выпрямился. Надо было идти, и он, рывком расстегнул молнию на сумке и вытащил первый попавшийся брезентовый мешок со стальным замком. Взвесил его в руке и со вздохом сунул за пазуху. Застегнув молнию на сумке, он потащил ее в чащу…

* * *

Небольшая группа пожилых людей с сумками в руках и на тележках топталась у края асфальтированного полотна, прорезавшего лес, поджидая опаздывавший автобус. Идти пешком к станции никому не хотелось: пять километров да еще с грузом – многим не по силам.

Пантелеевна заметила молодого человека, вынырнувшего из в сгустившихся сумерек леса. Высокий, плечистый парень, подойдя ближе, поздоровался со всеми и радостно улыбнулся Пантелеевне.

– Опаздывает транспорт?

– Да чтоб ему! – в сердцах выругалась Пантелеевна, – И ничего не сделаешь – частник! В прошлое время попробовал бы опоздать!

– В прошлое время ты бы давно топала к станции! – взразил щуплый старичок, видимо, не разделявший политических взглядов соседки. – Тогда вообще никаких автобусов не было!

– Завод давал – забыли? – сказал кто-то из толпы. – Пусть по выходным, но все-таки…

Люди оживленно загалдели, но незнакомец не стал участвовать в завязавшемся споре. Он вновь дружелюбно улыбнулся Пантелеевне, и та машинально отметила правильные черты его красивого молодого лица. Кожа парня была чистой, гладкой, только маленькая, неправильной формы родинка чернела под левым глазом. Если бы позже Пантелеевну допросил следователь, она б обязательно вспомнила эту родинку и, конечно, поахала б запоздало, пугаясь случая, который свел ее с этим меченым.

Перепалка на остановке прекратилась также внезапно, как вспыхнула, – подошел долгожданный автобус. Незнакомец помог Пантелеевне втащить в салон тележку с сумкой, сел рядом. Водитель объявил стоимость проезда, старики стали возмущаться, но скоро смирились – никому не хотелось топать пешком. Незнакомец заплатил за проезд и обернулся к Пантелеевне:

– Красивый здесь лес. Жаль, если срубят.

– Никто его не срубит, – отозвалась Пантелееевна, – это же заповедник.

– Замечательно! – обрадовался незнакомец и тут же удивился: – А почему в заповеднике дачи?

– Начальству большому хотелось устроиться. Одним нельзя – люди шуметь бы стали, вот и выбили – якобы для всех. Так что повезло, – с удовольствием пояснила Пантелеевна и же пожаловалась: – Только далеко от города. Им-то хорошо – машины есть. А нам… – и спросила с любопытством – Вы ведь не с дач?

– В гости приезжал, – пояснил сосед, – погуляли! – он с наслаждением потянулся и закрыл глаза.

"Вам только гулять, – ворчливо подумала Пантелеевна и, скользнув взглядом по фигуре соседа, отметила оттопырившуюся на его животе куртку, – Молодой еще совсем, а уже…"

На станции незнакомец помог Пантелеевне выбраться наружу и быстро исчез. Поскольку, как уже отмечалось, никто Пантелеевну о незнакомце не расспросил, то она вскоре забыла о нем. А спустя несколько лет и вспоминать стало некому: старушка, искренне молившаяся в церкви о ниспослании кончины мирной и непостыдной, была, наконец, услышана тем, к кому обращаются с такими просьбами…

 

1.

На повороте Рита резко свернула влево (зеленый глазок светофора уже нервно мигал), и "альфу" сразу занесло. Не успев еще осознать происшедшее, она мгновенно выровняла машину. Холодный пот прошиб ее позже.

"Не надо было ехать сегодня, – подосадовала Рита, стараясь как можно более плавно давить на педаль газа, – мороз и гололед обещали еще с вечера. Хорошо, сработал автопилот…"

Однако дальше "альфа" уверенно покатила по посыпанному песком асфальту (на повороте его, видимо, счесали с дороги жесткие шины), и Рита успокоилась. Подумаешь – гололед! Отчасти это и лучше – из-за него машин на улицах куда меньше.

Первой машиной Риты был старенький "гольф": на лучшую не хватило денег, да и покупать дорогую было боязно. Инструктор автошколы, где она проходила ускоренный курс обучения, только горько вздыхал, когда она садилась за руль добитого учебного "ваза". Рита путала педали, тормозила ударом стопы, и не раз только мгновенная реакция инструктора спасала их от аварии. Однажды, когда она в очередной раз включила сигнал поворота, просунув руку сквозь баранку, он посоветовал:

– Вы б лучше ногой!

Не долго думая, Рита сняла ногу с педали газа и изящно воткнула ее в баранку. Она была в короткой, но широкой юбке, и, когда прямо перед глазами инструктора возникло точеное бедро в прозрачном чулке с кружевной резинкой, плавно переходящей в такие же кружевные трусики, он поперхнулся и умолк навсегда.

Инструктор был уверен, что сдавать экзамен по вождению в ГАИ Рита будет всю ближайшую пятилетку, но ошибся. Кружевная резинка в паре с трусиками, что предстали перед его взором совершенно случайно, давно были показаны кому нужно и вполне осознанно, поэтому экзамены она сдала сразу и без проблем. Что, однако, не гарантировало отсутствие проблем на дорогах. Поэтому и был выбран "гольф".

Спустя полгода, когда Рита катила по шоссе на дачу к друзьям, ее со свистом обогнал стремительный ярко-красный силуэт, почти мгновенно растаявший вдали. Впечатление было такое, что сама она не ехала, а стояла на дороге.

Через месяц Рита нашла такую же алую "альфу". Просили за нее не слишком много: редкая марка с тесноватым салоном, маленьким багажником и мощным мотором считалась пижонской. Но все же Рите, чтобы собрать нужную сумму пришлось прогнуться. Паша Громов, владелец и главный редактор "Оппозиционной газеты", в кредите отказал. За "гольф" она выручила копейки. Пришлось просить у отца. Он-то для единственной доченьки, которую взрастил без матери (убежала матушка с другим дяденькой, когда доченька даже в школу не ходила), ничего не жалел. Но залезать в его пенсионные сбережения было стыдно, а чтобы стыд глаза не ел, следовало зарабатывать больше.

Паша Громов хорошо платил за сенсации, а она по собственному опыту знала: они не лежат на дороге. Если на пути к информации стоят барьеры, это верный признак запрятанного большого скандала, а большой скандал – это большая сенсация. Так что, когда она дозвонилась до Ангела, и тот сходу отказался встретиться, она ощутила знакомый трепет ноздрей – от этого дела пахло. К отказам же ей было не привыкать. Путей к истине много: среди них есть и обходные.

…Голос по телефону ей понравился. Сочный, густой баритон уверенного в себе мужика, который не стал ломаться, тянуть, набивая информации цену. Сказал ясно и доброжелательно:

– Приезжайте. Поговорим…

Теперь предстояла узнать цену доброжелательности. Рита на всякий случай подготовилась: натянула облегающие бедра брюки, такую же облегающую кофточку с глубоким вырезом и не пожалела духов. Две трети сотрудников редакции (разумеется, женщины) осуждали ее метод (потому, что сами так не могли). Мужики одобряли. Паше Громову было все равно: его волновал лишь результат. Но и у самого эффективного метода есть неприятные стороны. Судя по голосу, собеседнику было под пятьдесят, по крайней мере, не меньше сорока. Очередной пузатик с лысиной по всю голову или прической "встречный ход". Такие даже трахнуть толком не умеют, лишь обслюнявят всю…

У длинного белого дома Рита плавно завернула на стоянку и выключила мотор. Немного посидела, настраиваясь на беседу. Слюнявый, не слюнявый, но надо было работать.

Мужчина, открывший дверь, был невысокий, плотный, но без живота – эдакий гриб-боровик в период средней спелости. Навскидку ему было меньше сорока. И без лысины… Темные волнистые волосы были присыпаны кое-где солью седины. Лицо круглое, свежее и хитроватое; подбородок обрамляла аккуратно подстриженная бородка доцента провинциального вуза. Да и сам хозяин офиса очень походил на такого доцента: уверенного и вполне довольного собой.

– Прошу!

Он посторонился, пропуская ее вперед.

Рита пошла по длинному коридору, а хозяин заспешил следом, не умолкая ни на минуту.

– Поскольку вы впервые у нас, то, позвольте, я покажу все. Вы не представляете, какой притон был здесь раньше. Мусор грузовиками вывозили. Это у них называлось офисом! Зато смотрите теперь!

Он протащил ее по всем комнатам (благо их оказалось немного), демонстрируя полы, стены и потолки (ремонт и в самом деле был хорош). В комнатах стояли столы, покрытые дубовым шпоном, на столах – компьютеры последней модели (об этом сразу же с гордостью сообщил хозяин), за столами сидели хорошо одетые люди, которые, завидев начальника с гостьей, доброжелательно заулыбались. Рита с тоской вспомнила свой обшарпанный кабинет в редакции и древний "комп" с семисвечником на корпусе монитора – подарок какого-то спонсора. У Паши Громова денег хватало только на зарплату сотрудникам и расходы по выпуску газеты; о ремонте и обновлении техники они и не мечтали. Диктофон и фотокамеру Рита покупала сама.

"Жируют! – подумала она, зайдя в небольшой, со вкусом обставленный кабинет. – Лижут задницу, вот им и отстегивают. Педерасты…"

Почему "педерасты", Рита объяснить не смогла, даже если бы ее об этом спросили. Наверное, потому что она равно ненавидела как педиков, так и тех, кто лижет… Однако предстояло работать, и она приветливо заулыбалась. Хозяин кабинета помог ей снять шубку. Они сели напротив друг друга за столиком, приставленным к массивному письменному столу, и Рита не начинала разговор, давая возможность себя оценить. Еще скинув шубку, она некоторое время стояла к хозяину кабинета спиной, якобы поправляя волосы, на самом деле демонстрируя туго обтянутые брюками бедра. А сейчас навалилась грудью на столик, чтобы вырез спереди открылся как можно шире.

По быстрому взгляду, брошенному в глубину ее выреза, Рита поняла, что он все увидел и оценил. Однако масляный блеск (как бывало обычно) в его зеленых глазах не появился. Но это дело времени. Не родился еще мужик, который устоял бы перед ней, Риткой Голуб!

– Когда я читала ваши статьи, то думала, что они подписаны псевдонимом, – начала она и протянула ласково: – Кузьма Телюк. (Как говорит Карнеги, самое приятное для человека – это его имя. Надо колоть "педераста".) Имя редкое, да и фамилия…

– Обыкновенная сельскохозяйственная фамилия, – показывая все свои тридцать два белых, засмеялся хозяин кабинета. (Рита поняла, что не сработало: другой бы уже надулся от важности.), – а вот имечко и вправду редкое. Бабушка любимая дала в честь своего отца. Я прадеда не видел никогда – родился после его смерти. Интересный, говорят, был человек…

– Знатного рода? – сделала еще одну попытку Рита.

– Ага! – весело отозвался Кузьма Телюк. – Крестьянин из глухой деревни глухого уезда. Я из крестьян, Маргарита, и все предки, как говорил Базаров, землю пахали. Это у вас королевское имя. И фамилия не хуже. Я когда впервые на полосе увидел, тоже думал, что псевдоним – уж больно красиво для наших палестин.

– Папа Булгакова обожает, – опустила голову Рита, – поэтому и Маргарита.

Боровичок оказался непростым, первый заход отбил легко, и сейчас следовало думать, как зацепить его дальше. А он тем временем продолжал:

– Особенно не соответствует ваша подпись статьям. Они как будто рашпилем написаны.

– Рашпилем? – удивилась Рита. Сравнение было настолько неожиданным, что она даже не обиделась.

– Жесткие, – пояснил Кузьма Телюк, – вы, так сказать, безжалостно сдираете со своих героев покровы.

От такого комплимента Рита порозовела и совсем потерялась, а Кузьма вдруг спокойно сказал своим сочным баритоном:

– Ну а теперь, когда мы обменялись любезностями, может, скажете, что на самом деле привело вас сюда. С меня сдирать вроде как нечего.

"Это тебе так кажется", – подумала Рита и опустила голову. С этим надо было начистоту.

– Меня интересует Ангел. Вся информация о нем, а еще лучше мне с ним встретиться. Я звонила ему, но он ответил, что все контакты с журналистами через вас.

– Да ну? – искренне удивился Кузьма Телюк. – До сих пор? Да я уже два года ничего о нем не пишу… Кстати, вам он зачем?

– Вы же помните свои интервью? Когда вы… то есть он все так точно предсказал. Что у нашей вице-премьерши будут крупные неприятности. А потом, когда ее арестовали, а затем она исчезла, и все думали, что ее убили, вы написали, что она просто сбежала и скоро объявится. Когда все так и вышло, мы все просто обалдели… Ну и другие его предсказания…

– "Оппозиционную газету" интересуют маги?

"Не маги, а те, кто за ними стоит", – подумала Рита, но ничего не сказала.

– Ради Бога! – Кузьма снял трубку с красивого черного аппарата ("алкатель", – заметила Рита и снова ругнулась про себя в адрес жирующих).

– Влад? – зазвучал его баритон. – Тебе Маргарита Голуб звонила?.. Да, сейчас у меня. Ну, это ты зря… Очень даже симпатичная, тебе понравится. Сам знаешь, если женщина просит…

"Скотина!" – мысленно выругалась Рита, а человек с сельскохозяйственной фамилией тем временем положил трубку.

– Нас ждут через полчаса. Вы ведь на машине?..

* * *

Дорогу Кузьма Телюк знал хорошо, а вот Рита в этих улочках и переулках быстро запуталась. Она пару раз повернула не туда, и, наконец, спутник велел ей остановиться. Вышел из машины и попросил пересесть. Она и опомниться не успела, как он свернул в незнакомый проезд.

– Не волнуйтесь, – сказал Кузьма, – права у меня с собой и дорогу я знаю, – и тут же спросил: – Вы давно за рулем?

– Два года. А что?

– Ведете немножко нервно. Дорога скользкая, вы моя гостья, и я отвечаю за вашу безопасность…

Как показалось Рите, Кузьма имел в виду совсем не то, что сказал, но промолчала. Телюк вел "альфу" уверенно, и ей стало спокойно и хорошо.

– А вы давно за рулем?

– Двадцать лет. Правда, сегодня приехал на трамвае.

"Поленился вчера вечером мокрый снег с кузова смести – вот двери и примерзли, – решила Рита. – А признаться, опытному, стыдно". Ей так понравилась эта мысль, что она едва не рассмеялась. Но, спохватившись, спросила:

– Какая у вас машина?

Телюк вздохнул:

– Ваша лучше.

"Врет!", – подумала Рита.

Они еще немного поплутали по проулкам и, наконец, вырвались на главную городскую магистраль. У красивого высотного здания Телюк вырулил на стоянку и заглушил мотор.

– Держите! – он протянул ей ключи. – Не забудьте запереть…

Все складывалось одно к одному: престижное здание на центральной магистрали, просторный офис (можно представить, какая здесь арендная плата!), современная мебель. Офис представлял собой одну комнату, поделенную надвое массивной перегородкой из красивых струганных досок. Что касается хозяина офиса, то он был копией Кузьмы, только увеличенной. Рост около двух метров, широкий костяк, заметно выпирающее брюшко… Лицо его, такое же круглое, как у Кузьмы, было голо. Вообще с растительностью были проблемы: лысый шар головы обрамляла позади и по бокам узкая и полностью седая щетинка волос. Несмотря на это, выглядел он весьма моложаво. Рита предположила, что Ангел если не ровесник Кузьмы, то, в крайнем случае, ненамного его старше. Одет Ангел был в черную мантию, наподобие судейской, только (это Рита сразу отметила) мантия была пошита из дорогого материала и очень хорошим портным: по крайней мере ей никогда раньше не приходилось видеть столь изящной отделки на такого рода одежде.

– Ну вот, – весело сказал Кузьма, закрывая за собой дверь, – все и на месте. Это Маргарита, а это Ангел.

– Здравствуйте, леди, – сладко пропел Ангел и, шагнув навстречу, заключил ее руку в свои громадные ладони, – рад вас видеть.

– А уж как мы рады! – ответил за Риту Кузьма и по-хозяйски придвинул к столу два кожаных стула. – Присаживайтесь, Маргарита, разговор будет долгим.

Рита послушно села, а Кузьма, вопреки ее ожиданию, пристроился не рядом, а напротив, возле Ангела. Теперь их разделяла широкая черная столешница.

– Что будем пить? – вновь пропел Ангел, улыбаясь во всю ширь своего необъятного лица. – Кофе, чай, коньяк?

– Погоди! – одернул его Кузьма. – Маргарита впервые у нас и, наверное, думает, что два жулика сейчас будут забивать ей баки. Проведем сеанс.

"Чтоб вам! – ругнулась про себя Маргарита. – Они что, мысли читают?"

– Не вопрос! – пожал плечами Ангел. – С чего начнем?

– Как обычно – со здоровья.

– Пожалуйста, – повернулся к Рите Ангел, – покажите нам свои ручки. Вот так! – он вытянул свои ладонями вверх, будто собираясь играть с ней в ладушки.

Рита повиновалась. Мужчины с минуту внимательно разглядывали ее ладони.

– Смотри – стренч! – вдруг радостно выпалил Ангел, но Кузьма хмуро на него покосился:

– Успокойся! Давай по делу!

– Почка опущена, – продолжил Ангел.

– Левая, – уточнил Кузьма, – а также недолеченный цистит. Рано бросила пить антибиотики.

– Гастрит, – вклинился Ангел.

– Скорее всего, и дуоденит тоже. Алкоголь, табак, неправильное питание… Не исправится – через пару лет язва.

– Гонорея, – подсказал Ангел.

– Это давно, да и залечено нормально. Абортов не было, хотя половая жизнь беспорядочная. Перенесла воспаление придатков. Сейчас все в норме, но при сохранении ситуации, лет через пять возможна фиброма матки. В целом все совместимо с жизнью и на долгие годы. Если, конечно, не усугублять.

– Согласен! – подтвердил Ангел.

Рите казалось, что в комнате стало нестерпимо душно. То, что говорили эти двое, причем говорили о ней, будто отсутствующей, было не просто правдой, а правдой в квадрате – никому, даже отцу, она никогда не рассказывала то, о чем они так равнодушно ей поведали.

– О сердечных делах скажи сам, – предложил Кузьма, откидываясь на спинку стула, – это твое.

– Да что тут говорить? – пожал плечами Ангел. – Все ясно. У вас, леди одна проблема, – он вперился ей в лицо своими черными глазами, – мужики от вас сбегают. Причем, очень быстро.

Краска залила Рите лицо, потом отхлынула, она опустила взгляд и вымолвила жалко:

– И в самом деле. Уж я так стараюсь…

Она едва не всхлипнула, но вовремя взяла себя в руки и подняла глаза. Ангел смотрел на нее пристально, и этот взгляд был совсем не тот, что некоторое время назад у Кузьмы. Такой знакомый ей масляный взгляд…

– Мне пора, – Кузьма поднялся со стула, – кофе с коньяком и без меня попьете.

– Ну что ты! Побудь…

В голосе Ангела была слышна фальшь.

– Останьтесь! – попросила Рита неожиданно для себя самой. Ей стало не по себе от мысли остаться наедине с черноглазым Ангелом.

– Дела, – пожал плечами Кузьма и снял свою куртку с вешалки.

– Погодите!

Рита выскочила следом за ним в коридор. Кузьма нехотя остановился.

– Что такое "стренч"?

– Линия на руке. Плохая, но у вас ее нет.

– Честно?

– Чтоб мне сгореть!

Он засмеялся и шагнул прочь.

– Вы… Как же вы обратно? – выпалила она, не зная, чем еще можно его остановить.

– Да здесь на трамвае пятнадцать минут.

– А как же мы? Полчаса… На машине.

– Просто мне захотелось посидеть за рулем "альфы", – улыбнулся Кузьма, – никогда раньше не доводилось. Хорошая машина. Мотор, наверное, в два литра?

– Да, – растерянно подтвердила она она.

– Вот я и говорю: хорошая.

– Постойте! – Рита схватила его за рукав, все еще надеясь его задержать: – Откуда такое имя, Ангел?

– Сначала это был псевдоним, а потом стало именем в паспорте. У нас никому ведь не возбраняется поменять имя, так? В Болгарии, к примеру, каждый третий Ангел, а каждый второй вообще Христос – Христо то есть. Он вам сам все расскажет, ему его имя нравится.

– А если не расскажет? – сделала она последнюю попытку.

– Тогда его рашпилем!

Он заговорщицки подмигнул ей и, повернувшись, уверенно зашагал по коридору…

 

2.

Статья называлась "Кто вы, Ангел смерти?". Подзаголовок выглядел не менее интригующе: "Психотронные игры наших спецслужб". Кузьма хмыкнул, взял карандаш и стал читать.

"Мало кому известно, что наши спецслужбы еще со времен СССР искали эффективные способы воздействия на широкие массы. По некоторым свидетельствам, еще в 20-е годы прошлого века при ВЧК под руководством знаменитого чекиста Глеба Бокия был создан Специальный отдел по изучению нетрадиционных методов управления человеком. Судя по результатам – полному отсутствию серьезного оппозиционного движения в голодающей стране ("враги народа" появились позже и придуманы были чекистами), работа лаборатории была небезуспешной.

Исследования и их практическое воплощение продолжились и в последующие десятилетия. КГБ, пришедшее на смену ВЧК и НКВД, не жалело сил и средств, лучшие умы отечественной науки трудились на ниве оболванивания масс. Эффект был, но слишком прогнило все в стране большевиков, чтобы ситуацию можно было исправить одними психотронными играми. Союз развалился, и осколки наработок "конторы глубокого бурения" были приватизированы службами и службочками, выросшими на этих развалинах, как ядовитые грибы.

Сотрудники "Оппозиционной газеты" давно обратили внимание на странные публикации журналиста Кузьмы Телюка. Автор их постоянно встречался с каким-то таинственным человеком, прячущимся под псевдонимом "Ангел", и подробности своих бесед с ним аккуратно доносил до читателя. Этот Ангел, помимо описаний своих подвигов на ниве борьбы с нечистой силой, время от времени давал прогнозы развития политических событий в стране. Давать прогнозы у нас любят многие: от политиков до астрологов. Но прогнозы Ангела отличались от всех прочих: они сбывались с ужасающей точностью.

Все мы помним, к примеру, феерический карьерный взлет некогда скромной сотрудницы центрального банка Татьяны Перваковой. На заре перестройки она возглавила крохотный коммерческий банк, чей офис размещался в одной комнате, где сидели три сотрудницы и сама председатель Первакова, но уже через год банк "Родина" занимал одно из лучших административных зданий в центре города. Злые языки поговаривали, что причиной тому была близость госпожи Перваковой к тогдашнему премьеру Иванову, неравнодушному к женской красоте, а красотой природа мадам Первакову не обделила. Очень скоро вокруг банка "Родина" один за другим стали вспыхивать скандалы, выплескивавшиеся на страницы газет, в том числе и "Оппозиционной". Все предрекали скорое банкротство "Родины" и закат карьеры Перваковой. Кое-кто из обиженных акционеров банка даже полагал, что дни свои красавица-банкирша закончит в тюрьме.

Особенно усилились эти настроения после того, как Иванов потерял свой пост, а затем к власти в стране пришел новый президент. Новый глава государства стержнем своей предвыборной программы провозгласил борьбу с коррупцией и махинациями в экономике, и все ждали от него конкретных действий.

Однако, к удивлению многих, Первакова устояла. Банк "Родина" за контрольный пакет своих уже ничего не стоящих акций, переданных в собственность государству, получил просто немыслимые денежные вливания из казны и благополучно избежал банкротства, Татьяна Первакова оставила свой пост и стала… первым вице-премьером правительства. Государственная печать пестрела хвалебными публикации в адрес нового экономического светила, Первакова раздавала интервью, и многие уже прочили ее на пост премьера.

В диссонанс этой шумихе вдруг грянуло интервью Кузьмы Телюка с Ангелом. Тот, отвлекшись от обычных разглагольствований о своих подвигах в борьбе с ведьмами, снятием порчи и сглаза, вдруг стал вещать о предстоящих политических событиях. Предрек, что президент успешно решит вопрос с непокорным парламентом (что и действительно произошло вскоре, и все мы помним как), а также, что одна высокопоставленная руководительница страны вскоре потеряет свой пост и вообще претерпит много бед. Хотя имя не было названо, все поняли, что речь идет о Перваковой. Многие сочли это предсказание плохой шуткой, но не прошло и полгода, как Первакова была внезапно арестована. Вскоре ее, правда, выпустили под подписку о невыезде и засадили под домашний арест – сработали старые связи. Однако дома Первакова находилась под неусыпным надзором спецслужб, о чем писала и "Оппозиционная газета". И вдруг она исчезает! Охранники не могут путно объяснить, как это произошло, и все единодушно решают, что Первакову убрали со сцены свои. Знала она слишком много, и могла, как заявила в своем последнем интервью нашей газете (мы единственные сумели его взять у охраняемой сиделицы), кое о чем скандальном поведать в суде.

Тут же явилось новое интервью Телюка с Ангелом. Тот утверждал, что подследственная прячется в нашей стране, с ней все хорошо, и скоро мы узнаем подробности. На публикацию жутко обиделся главный следователь страны, заявив в своем ответном интервью, что Первакова давно за границей, а сам Ангел – мифическое существо, выдумка журналиста. Однако главный следователь недолго упивался своим ответом турецкому султану. Очень скоро Первакова, объявившаяся в одном из европейских государств, рассказала по телефону "Оппозиционной газете" подробности своего исчезновения. Опуская красочное описание попытки ее убийства на дому спецслужбами (видимо, отдыхая под домашним арестом, мадам хорошо проштудировала Маринину), отметим одно: Первакова полностью подтвердила тот факт, что некоторое время скрывалась в родной стране. И только много позже выехала за границу.

Как после всего этого "Оппозиционной газете" было не встретиться с таинственным Ангелом? Сделать это оказалось совсем не просто. Однако нам оказалось по силам то, что недоступно другим.

Выяснилось, что таинственный Ангел отнюдь не мифическая фигура. Скорее даже очень заметная. Мужик почти двух метров роста, неплохо упитанный. Не красавец, но прямо-таки брызжет обаянием. Не старый: где-то посреди между четвертым и пятым десятком.

Пора представить его читателю. Нашего героя зовут Ангел Александрович Романов. Но это не родные его имя, фамилия и отчество. Когда-то человека звали Владислав Иванович Плотницков. Фамилию, а затем и отчество он позаимствовал у своей бывшей жены Веры. Ему понравилась древняя боярская и царская фамилия, да и новое отчество звучало лучше, чем простоватое "Иванович". Только имя он выбрал сам. Как пояснил нам: ангел с греческого – посланник, и он де послан Господом нести добро людям.

Как же он нес это добро? Проследить биографию Плотницкова до дней юности нам не удалось. Но со слов его бывшей жены Веры, Плотницков творил добро весьма своеобразно. Служил во флоте, затем работал фотографом на свадьбах, занимался бизнесом. С бизнесом у него не вышло: дважды крупно погорел. Причем, в бедах своих винит Первакову, которая якобы обманула и обобрала его. Высшего образования Ангел не получил: выгнали из университета за аморальное поведение – соблазнил однокурсницу и не захотел жениться, когда та забеременела. Регулярно избивал жену и ребенка. Одно время пил до потери пульса, и вдруг этот ничем не примечательный ранее человек становится известнейшим магом и целителем, в некотором роде даже провидцем. Как так?

Мы пытались это выяснить в беседе с Романовым. Но он только связно пересказал содержание публикаций Телюка об Ангеле. Правда, себя, любимого, при этом нахваливал нещадно. Не только как специалиста по потусторонним силам, но и как мужчину прекрасного во всех отношениях. Кончилось все тем, что Романов предложил корреспондентке "Оппозиционной газеты" вступить в интимные отношения прямо в его офисе, На столе, в кресле, на полу – по нашему выбору. Корреспондентке едва удалось убежать.

Пришлось собирать факты на стороне и анализировать уже имеющиеся. И вот что вышло.

Первое. В разговоре с корреспондентом газеты Романов заявил, что может не только спасти человека от порчи, но сам отправить любого на тот свет. Когда же мы поинтересовались, не боится ли он в связи с этим милиции, Романов хвастливо заметил:

– А что они мне могут предъявить? Магию? Да над ними все смеяться будут! Кроме того, у меня полно друзей в спецслужбах…

Когда корреспондент поинтересовался, откуда у него столько друзей в органах, Романов смутился и пробормотал, что у сотрудников спецслужб тоже есть проблемы в личной жизни, с которыми они к нему обращаются. Уточнить категорически отказался.

Второе. Едва усадив корреспондента газеты за стол, Романов, стараясь произвести эффект, сходу назвал все болезни, которыми она переболела в недавнем прошлом, назвал и некоторые биографические подробности. Поначалу это впечатлило, но потом корреспондент вспомнила, что все эти сведения в полном объеме содержатся в ее медицинской карточке, а о встрече с Ангелом она договаривалась заранее. А кто у нас имеет доступ к тайнам медицинских карт?

Третье. Офис Ангела располагается в престижном административном здании на главном проспекте столицы. Получить там прописку без благословения высоких властей невозможно – проверяли. Тем более какому-то магу. Но Романов его получил!

И четвертое. Все интервью с Ангелом опубликованы в самой тиражной и (заметим) государственной газете "День страны". Таким образом, обеспечивался максимальный охват территории. Автором всех публикациях об Ангеле является один и тот же человек – Кузьма Телюк. Недавно этот бесспорно талантливый, но не проявивший себя ранее как организатор журналист вдруг стал главным редактором некогда захудалого, а теперь вдруг резко разбогатевшего "Экономического журнала", среди учредителей которого значится наше правительство. В считанные месяцы журнал стал толще, полноцветным (любой полиграфист подтвердит вам, что цветная печать и мелованная бумага – это очень и очень дорого). Журнал стал намного интереснее, но при наличии денег это не трудно. Мы побывали в офисе редакции. Крутой евроремонт, дорогая мебель, самые современные компьютеры… По всему видно, что денег здесь не считают. Это за какие заслуги такое счастье Телюку? Не за то ли, что в течение ряда лет верой и правдой служил своим хозяевам – "искусствоведам в штатском"?

Вывод: Романов никакой не маг, а обыкновенный мошенник и прохвост, работающий под легендой спецслужб. Вспомним обо всех необычных происшествиях с нашими оппозиционными политиками в последние годы. Кто-то таинственно исчез, кто-то попал в тяжелую автокатастрофу, кого-то привлекли к неправедному суду. Почти о каждом накануне было пророчество Ангела. Таким образом спецслужбы готовили общественное мнение. С человеком произошло страшное – так это маг на него порчу наслал! А какой спрос с мага? Зачем искать истинных виновников?

Еще гениальнее с прогнозом политических событий. В общество заранее вбрасывается информация о желательном для спецслужб повороте ситуации. Многие уже привыкли к невероятно точным прогнозам Ангела. (Как же им не быть точными, если их готовят лучшие специалисты спецслужб.) И вот общество, получив установку, невольно начинает отрабатывать заданный сценарий. Это вам подтвердит любой психолог. Отсюда и желанный результат.

Хочется спросить: доколе нас с вами будут дурить? Почему мы позволяем кучке уродов манипулировать нами?

Маргарита Голуб.

– Зараза! – Кузьма шваркнул карандаш о стол и откинулся в кресле. Сердито зашевелил губами, произнося про себя какие-то слова. Затем вздохнул и придвинул газету. Пробежав снова глазами по тексту, задумчиво почесал затылок. Хуже всего, что это была неожиданная неприятность. Журналистка приезжала к нему уже три месяца как; он думать про нее забыл.

"Сам виноват, – подумал он, – кто тебя просил резвиться и тащить ее к Ангелу. Пошутил… Нет, но все-таки, какая зараза!".

Он потянулся к телефону, но аппарат опередил его: в наушнике загудел возмущенный злой бас. Кузьма достал из кармана курительную трубку, набил ее табаком, и несколько минут задумчиво пускал синие кольца, выжидая, когда на другом конце провода выговорятся. Но голос не унимался, и Кузьма, потеряв терпение, спросил сурово:

– Будешь дальше орать или дашь сказать и мне?

В наушнике стихло.

– Вот и хорошо, – заключил Кузьма, – теперь давай по пунктам. Я привел ее к тебе, потому что ты сам сказал, что нуждаешься в рекламе: бизнес чахнет. Я уже о твоих подвигах писать не могу: статус не тот. И я тебе не мамочка, чтобы всю жизнь грудью кормить. Это раз. Второе: кто тебя тянул за язык рассказывать о своих дружках в органах? Я давал тебе такой совет? Ах, ты хотел впечатлить девушку! Да ты ей подарок сделал! Она пришла к тебе с уже готовым мнением, а ты ей только знаки препинания помог расставить. Откуда у Ангела, посланника Божия, могут быть контакты со спецслужбами? Пошевели своими куриными мозгами!

Теперь о третьем. Тебе сколько лет, а? У тебя какая по счету жена? А ей двадцать два? Ты когда станешь думать головой, а не членом? Зачем к журналистке лез? Если уж хотелось, то сначала возьми, а потом рассказывай! А после того, как ты все выложил, ей какая радость? Или до сих пор думаешь, что ты Ален Делон? Подойди к зеркалу и посмотри! Только брюхо не забудь втянуть, а то из штанов вываливается!

И последнее. Американцы говорят: плохое паблисити – тоже паблисити. Ты хотел рекламы – ты ее получил. Гарантирую приток клиентов. Многие придут из любопытства, но тут уж твое дело дать им понять, кто прав. Ясно?

Голос в наушнике зазвучал гораздо тише, и Кузьма некоторое время слушал. Затем прервал:

– Звонить ей не надо! Даже затем, чтобы сказать, что она б… И что курва… Она и без тебя знает. У тебя есть ее домашний и сотовый? Продиктуй! Я сам позвоню…

Кузьма взял квадратный листок из пластмассовой коробочки, быстро набросал цифры и, не прощаясь, кинул трубку на аппарат. Какое-то время задумчиво смотрел на бумажку, затем резко скомкал ее и чуть было не выбросил в урну, но передумал – расправил и сунул в карман.

"Хорошо, что Маша с Викой уехали, – подумал, вздыхая, – этот бы и их достал. Вот уж счастье на мою голову…"

Он взял уже почти погасшую трубку и опять закурил…

* * *

Телефон зазвонил, когда до конца рабочего дня оставалось меньше часа. Его рабочего дня – сотрудники давно ушли. Кузьма не любил, когда ему в это время мешали. Но телефон не умолкал, и он со вздохом снял трубку.

– Алло! Кузьма Иванович? Это вы?

Мужской со странной хрипотцой голос был ему незнаком, и Кузьма некоторое время помедлил, а потом нехотя подтвердил:

– Да, я.

– Слава Богу! Застал. Кузьма Иванович, я хотел бы с вами поговорить.

– Говорите! – предложил Кузьма, уже жалея, что снял трубку.

– Этого по телефону не скажешь, – возразил голос, – надо встретиться.

– Вообще-то я занят… – начал было Кузьма.

– Поверьте, это очень важно. И для меня, и для вас.

– Вам, наверное, нужен Ангел? – Кузьма все еще надеялся уклониться. – Его здесь нет, а я журналист и практикой не занимаюсь. Сейчас продиктую его телефон…

– Я был у Ангела, – сказал голос. – Мне нужно встретиться с вами. Я на машине и буду быстро. Поверьте, вы не пожалеете. Только скажите, как доехать.

– Записывайте, – вздохнул Кузьма.

Он положил трубку и придвинул рукопись, но работа не пошла. Ничего хорошего от предстоящей встречи Кузьма не ждал. К нему часто приходили люди, отягощенные ворохом неразрешимых проблем. Обычно он переадресовывал их Ангелу, но, случалось, что неудовлетворенные работой Ангела люди возвращались к нему. Это было неприятно вдвойне. Одна половина таких посетителей нуждалась в помощи психиатра, а другая – предъявляла Кузьме, как автору публикаций об Ангеле, рекламации. С последними было сложнее всего: они скандалили, а как-то даже набросились с кулаками.

Поэтому, когда в дверь офиса позвонили, Кузьма весь подобрался, готовясь к худшему. Но, едва взглянув на гостя, он успокоился. Даже в сгустившемся полумраке было видно, что человек, стоявший у порога, болен. И болен тяжело. Землистого цвета лицо, обмякшая фигура… Кузьма посторонился, пропуская гостя внутрь, и закрыл за ним дверь.

Войдя в кабинет, незнакомец тяжело опустился на стул и устало оперся плечами на его спинку. Он был молод, лет тридцати пяти лет, но болезнь добавила ему возраста: жесткий "ежик" волос густо побила седина, а по строгим правильным чертам лица словно прошлись точильным бруском; заострив их.

– Что, хорош? – вдруг спросил гость, слегка раздвинув в улыбке тонкие серые губы. – Диагноз поставите?

– Если хотите, – пожал плечами Кузьма. Он решил не церемониться, – Рак, третья или четвертая стадия. Скорее всего, началось с мозга, потом метастазы, судя по хрипотце, пошли в гортань. Ну и лимфатические узлы поражены, наверное…

– Точно! – подтвердил гость. Еще печень и поджелудочная.

– Если вы пришли за помощью, то вынужден вас разочаровать: тут я бессилен, – сказал Кузьма. – Я вообще не знаю кого-либо, кто смог бы помочь.

– А вот Ангел ваш брался, – хрипло хохотнул гость, – сказал, что за десять тысяч поставит меня на ноги. Клоун! Зачем вы вообще его на свет божий вытащили? Уж лучше бы сами…

Кузьма промолчал.

– Ладно, извините, – продолжил гость, – я, собственно, не за этим… Простите, но разговор будет долгим. Очень уж всего…

Зовут меня Александр, полностью: Александр Сергеевич Ломтев. Вам, вижу, это ничего не говорит, но семь лет назад обо мне писали все газеты. Вот! – гость расстегнул принесенную с собой маленькую сумочку, которую, войдя в кабинет, водрузил на стол, достал и выложил на стол ворох газетных вырезок. – Помните ограбление инкассаторского фургона осенью 1996 года?

– Припоминаю… – оживился Кузьма. – Я тогда в газете "День страны" работал. Преступник – один из инкассаторов, одного напарника убил, второго тяжело ранил, а сам скрылся. Пропало что-то около полутора миллиона долларов.

– Миллион шестьсот девяносто две тысячи в пересчете на доллары, – уточнил Ломтев, – если верить газетам. Проверить самому не было времени.

– Так это?..

– Я, – подтвердил гость, – Все не удалось тогда унести, баул тяжеленный. Взял одну сумку, а там шестьдесят две тысячи. Фунтов стерлингов. Намучился я потом с ними…

– Но газеты писали, что у вас был сообщник, который ждал в машине. Поэтому милиции и не удалось задержать…

– Идти на такое дело с сообщником – это провалить все, – наставительно сказал Ломтев, отодвигая в сторону вырезки. – Не было никого. Я и один еле ноги унес – повезло.

– Как?

– Вот! – Ломтев вытащил из лотка стоявшего на столе принтера листок бумаги, достал из кармана ручку и стал набрасывать схему. – Здесь я свернул на фургоне в лес: колесо прострелили… Затем вернулся назад, перешел шоссе и по тропинке вышел к каким-то дачам. Оттуда автобусом до станции… Несколько месяцев скрывался, потом за хорошие деньги сделал загранпаспорт, еще красненький, советский, и уехал в дальние страны. А деньги… Они там. Если хотите, можете отыскать. Вот схема, – он придвинул листок Кузьме. – Место сами отыщете, за такое – можно и постараться.

– Не жалко?

– Не жалко, – подтвердил Ломтев, – мне уже не понадобятся. Да и не деньги это – мне куда больше давали…

– Зачем вы мне пришли? Рассказали все? – удивился Кузьма. – Зачем вообще сюда приехали? Не боитесь? Ведь ищут…

– Бояться мне уже нечего, – отозвался Ломтев, ничуть не удивившись лавине вопросов, – искали меня первые пару месяцев, вот тогда и было опасно. А сейчас если только вдруг задержат случайно, пальцы откатают да по учетам пробьют… Одна примета особая была, но и той больше нет, – гость указал пальцем ниже левого глаза, и Кузьма заметил там еле заметный крохотный шрамик, – я в милиции до инкассации служил, все это знаю. Постараюсь пока не попадаться. По крайней мере живой, – Ломтев едва заметно улыбнулся. – Сюда приехал по делу. Как вы думаете, сколько мне еще осталось?

Он пристально глянул на собеседника, и Кузьма решил не врать.

– Неделя, может, две.

Гость молча кивнул.

– Боитесь? – не удержался Кузьма.

– Отбоялся, – хрипло отозвался гость, – ожидание смерти страшнее ее самой. Я это теперь точно знаю. Эти сны…

– Я вообще поражаюсь, как вы на ногах держитесь, – сочувственно сказал Кузьма, – другие в таком состоянии уже не встают.

– Сейчас покажу как.

Ломтев стащил с себя куртку, затем поочередно закатал рукава джемпера. Кожа у локтевых сгибов была сплошь в синяках от уколов.

– Держусь на этом… Столько лет дурь возил, а сам ни разу не пробовал. Теперь вот пришлось. И еще вот! – он достал из сумочки плоскую темную бутылку. – Виски. Раньше я считал, что лучше нашей водки нету. Ерунда! Хороший виски – это и вкус, и кайф, и лекарство. Хотите? Понемногу?

– Давайте.

Кузьма достал из офисного шкафа два темно-зеленых бокала.

– Что это? – воскликнул Ломтев. Изменившись в лице, он уставился на бокалы.

– Интересные, да? Еще с советских времен. Дизайн, видимо, слизали с какого-то старинного образца. Смотрите: ножка широкая и плавно переходит в чашу. Мне нравится. И графин оригинальный – вон он, в шкафу. Мне на день рождения подарили, а жена не любит цветную посуду. Принес сюда. Было шесть бокалов, один недавно разбили…

– Действительно, похож на старинный, – подтвердил гость, – и чаша в половинку апельсина…

– Меньше.

– Это сейчас апельсины крупные, в древности они были мельче. Говорите: было шесть, а теперь пять? – почему-то уточнил Ломтев.

– Ну да!

– Не зря я к вам пришел, – непонятно заключил гость, и Кузьма мог поклясться, что голос его повеселел, – тем более стоит выпить!

Он плеснул в бокалы из темной бутылки, и они молча выпили. Кузьма не жаловал виски, но вкус этого был не сравним с теми, что он пробовал раньше, мягкий, с пикантным ароматом дыма и чего-то еще… Чуть позже он ощутил, как по всему телу разлилось тепло, а в голове приятно потяжелело.

– А? Что я говорил?! – довольно заключил Ломтев, и поставил свой бокал на стол. – Ну вот, теперь можно рассказывать.

За границу я перебрался не сразу. Пока лежал на своем дне… А… что скрывать… У женщины одной три месяца жил, из дому не выходя. Любила она меня. Я ей наврал, что на фургон по пути бандиты напали, я сбежал, а теперь боюсь, что на меня все свалят. Она поверила… Это она все настригла, – Ломтев пошевелил вырезки на столе. – Я обещал потом вызвать ее к себе, обманул… – он помолчал. – Вчера у нее был, денег дал, забрал вырезки, хранила она, хотя и замужем давно… Так вот, в газетах я не только про себя прочитал. Узнал, что в некоторых странах Карибского моря можно за пятьдесят тысяч долларов легально стать гражданином и ездить потом свободно по всему миру. Когда у меня паспорт появился, зашел в одну турфирму в Москве: они подтвердили. Оставшихся денег хватило, чтобы пятьдесят тысяч долларов положить на счет в банке, а на жизнь почти нечего… Но наши люди нигде не пропадают. Особенно те, кто работы не боится. И не только работы… Пять лет я дурь возил по разным странам. Платили хорошо, но и стреляли нас… Кого не застрелили, за решетку закрыли… Но мне везло… Накопил денег, думал купить дом под пальмами на берегу моря и жить спокойно. Об этом мечтал и когда в фургоне стрелял… Уже и купил почти… Но тут эти появились. Сам не знаю, как меня нашли, они из Европы, а не из Америки. Наверное, слава помогла, в определенных кругах меня хорошо знали. И то, что я больше дурью не занимаюсь. Так бы они не пришли, побоялись хозяев… Дело пообещали нетрудное, а деньги… Этот миллион семьсот, о котором я никогда не забывал, мелочь по сравнению… Люди серьезные: "лимон" авансом наличными сразу выдали и расписки не попросили.

Потом я узнал, что этот ледник охранялся, и до меня четверо на него ходили. Ни один живым не вернулся. Кто б мог подумать: центр Европы, ледник в горах и такое… Но я как чувствовал: взял с собой двоих. Они прикрыли. Но и остались там. Ящик мы легко нашли, ну а дальше…

Когда я оттуда, потрепанный, ушел, любопытство заело. Думал из-за чего это мочилово? Драгоценности, наверное, там какие, чего гробят всех? Эти-то мне объясняли: реликвия, древняя очень, им для ордена очень нужно, но я не поверил. Открыл – и вправду. Таблички какие-то каменные и эта… Хотел сразу же отдать, как договаривались, но… Не смог. Позже вы поймете, почему. Стал теперь от всех бегать. Они бы меня вовек не нашли, но тут болезнь… Это я потом прочитал, что когда эта реликвия у человека неправедного, то через год его настигнет смерть. Какой я праведный? Вот и сбылось…

Поэтому решил домой вернуться. Умирать лучше на родной земле. Ну и дело сделать одно. Хрен им всем теперь будет, а не реликвия! Оботрутся и пойдут! Нету…

Ломтев замолчал и плеснул себе в бокал из бутылки. Налил и Кузьме. Молча выпили. Кузьма поставил бокал на стол и поднялся.

– Вы куда?

– Жалюзи прикрыть. У нас же первый этаж, низкий… к тому же, ходит кто-то за окном. Мальчишки, наверное. Они любят подсматривать.

– Это не мальчишки, – заметил Ломтев, обернувшись к окну, – это здоровые пацаны. Но тоже любопытные.

– Вот и все, что я хотел вам рассказать, – сказал гость, после того, как Кузьма вернулся к столу, – а потому я вас побеспокоил, Кузьма Иванович, что искал человека… Который… ну, может выслушать и понять. Вот и нашел. Спасибо!

– Пожалуйста! – отозвался Кузьма и бросил выразительный взгляд на часы.

– Пора! – согласился Ломтев и встал. Накинул на плечи куртку. – Кузьма Иванович, не в службу, а в дружбу, принесите воды! Что-то плохо мне…

Когда Кузьма, сердито бормоча про себя: "Тоже мне – друга нашел!", вернулся в кабинет с полным бокалом (минералка кончилась, пришлось набирать из-под крана), Ломтев уже стоял, застегнутый на все пуговицы. Принесенную воду он едва пригубил и поставил бокал на стол.

– Оставляю это здесь, – показал на вырезки, листок со схемой и недопитую бутылку, – мне это больше не понадобится, а вы, быть может, статейку сделаете.

– Куда вы теперь? – не удержался Кузьма.

– Думаю, что недалеко, – ответил Ломтев и взял со стола сумочку, – проводите?

За порогом он вдруг схватил Кузьму за руку.

– Жалею, что не успел обсудить, но я думаю, что Пьер-Роже де Марпуа вам понравится больше остальных. Мужик! Знаете, у этой реликвии есть еще одно свойство. Избранным она дает быструю и легкую смерть. Пришло время проверить. Прощайте!

И с этими странными словами он шагнул в темноту…

 

3.

Выйдя из офиса, Ломтев побрел к стоянке, где его ждало такси. Уже стемнело, но вдоль улицы горели фонари, и поэтому водитель заметил его издали. Вспыхнули фары автомобиля. Ломтев, ослепленный их светом, почти на ощупь открыл заднюю дверь, опустился на заднее сиденье. И вдруг перед его глазами возник подрагивающий черный кружок. За ним тянулся ствол, который перетекал в руку в кожаной перчатке, принадлежащую человеку, сидевшему на месте водителя. Но это был не прежний водитель Ломтева – средних лет грузный мужик, а молодой рыжий громила. Свет уличного фонаря падал в лобовое стекло, поэтому лица его не было видно.

Из-за спинки соседнего переднего сиденья появился второй чужак – щуплый и темноволосый. Он молча пересел к Ломтеву и ткнул ему в бок пистолет. Громила повернулся к рулю, и машина тронулась.

За ближайшим светофором автомобиль свернул на узкую разбитую дорогу, и вдоль боковых стекол поплыли старые деревянные дома и покосившиеся заборы. Свет в окнах домов не горел, по всему было видно, что в них никто не живет. Видимо, этот квартал ждал снос.

Автомобиль остановился в конце улицы, водитель зажег в салоне свет и повернулся к пленнику. Ломтев увидел квадратное, словно вырубленное топором лицо. Глаза были светлыми, почти без ресниц. Громила вновь вновь приставил пистолет к лицу Ломтева. Темноволосый взял с колен пленника сумочку и вывернул содержимое на сиденье. Осмотр вывалившихся вещей не устроил его: он смел их на пол и полез в боковой карман пленника.

Ломтев резко сунул правую руку за обшлаг куртки. Рыжий отреагировал мгновенно: в салоне сверкнуло и щелкнуло, и пленник мягко уткнулся лбом в спинку переднего сиденья.

– Scheie! Дерьмо! (нем.)

Темноволосый схватил упавшего за плечи и откинул на спинку сиденья. На лице пленника вместо глаза чернела дыра, из которой уже показался и начал медленно стекать по щеке тонкий красный ручеек.

– Scheie! Дерьмо! (нем.) – повторил темноволосый. Он быстро и профессионально обыскал труп и повернулся к рыжему.

– Hier ist nix. Und auch keine Waffen. Er hat uns verarscht. Ничего нет. И оружия тоже. Он нас провел. (нем.)

Рыжий виновато пожал плечами.

– Wir mЭssen zurЭck. Lassen wir ihn hier. Das Auto auch. Надо возвращаться. Оставим его здесь. И машину. (нем.)

Рыжий выключил в салоне свет и заглушил двигатель. Темноволосый тем временем затолкал тело убитого между подушками передних и задних сидений. Когда они вышли из машины, рыжий закрыл ее и зашвырнул связку ключей далеко за забор. Оба подняли воротники курток и быстро зашагали по скользкой разбитой дороге…

* * *

После ухода странного гостя Кузьма собрался не сразу. Сначала он помыл и поставил в шкаф бокалы, затем собрал разбросанные по столу вырезки, сунул их в сложенный пополам листок со схемой. Получившийся пакет Кузьма бросил в ящик стола. На глаза ему попалась бутылка с виски, он взвесил ее в руке и сунул в несгораемый шкаф. Пора было уходить.

Но идти домой не хотелось. И дело было не только в том, что его ждали пустая квартира и одинокий ужин. (Домашние уехали три дня назад и он впервые за последние шестнадцать лет остался дома один.) После встречи со странным гостем Кузьму переполняли непонятные чувства, и он никак не мог в них разобраться. Кузьму не удивила откровенность гостя: люди, приходившие к нему, случалось, рассказывали и не такое… Но то, что он услышал, никак не укладывалось в привычные рамки. Кузьма не знал, как быть дальше. Сообщить об этом, куда нужно, как следует законопослушному гражданину? А зачем? Убийцу уже наказал Бог, и вряд ли человеческий суд будет справедливее. Да и не доживет виновный до суда. Тогда что? Принять все к сведению и забыть?

Так и не определившись, Кузьма стал собираться.

Перед уходом он прошел по всем комнатам редакции, проверяя, правильно ли заперты окна и двери. Все было нормально. Выйдя на улицу и тщательно закрыв за собой стальную дверь, Кузьма бросил связку с ключами в сумку-дипломат (ключей от дверей редакции было так много, что он носил их в отдельной связке) и достал мобильный телефон. Оглянувшись по сторонам (охранный код не предназначался для чужих ушей), Кузьма набрал номер.

– Волга пятьсот двадцать один. Сдаю на пульт.

В трубке несколько секунд помолчали, затем усталый женский голос произнес:

– Все в порядке. Сорок вторая…

"Хорошо, что сорок вторая", – подумал Кузьма, идя к остановке. В этом была какая-то мистика, но когда на центральном пульте редакцию брала под охрану семнадцатая или тридцать седьмая ложные сработки системы случались с удручающим постоянством. У сорок второй было надежнее.

…Трамвай Кузьма заметил издалека и припустил к остановке. Едва он вскочил в вагон, двери закрылись. В окно Кузьма увидел двух мужчин, бегущих следом, но водитель не стал их ждать. Трамвай медленно проплыл мимо бедолаг, и Кузьма хорошо рассмотрел их расстроенные лица. Один из был высокий, плечистый, с квадратным лицом и рыжий. Второй – пониже и пожиже, с невыразительным лицом и темноволосый.

Через четыре остановки Кузьма перескочил в троллейбус и, качаясь на ухабах вместе с набившейся внутрь толпой (не один он сидел допоздна на работе), благополучно приехал в свой микрорайон. От конечной остановки до его последнего на этой улице дома было метров триста, и он прошагал их, закрываясь воротником от резкого ледяного ветра, от которого мгновенно стыло лицо. Стояла вторая половина марта, но в город на несколько дней вернулась зима. Мело, снег слепил глаза, так что к своему подъезду Кузьма добрался почти на ощупь.

Не доходя до крыльца, Кузьма стал расстегивать куртку, вспоминая, в каком из карманов лежат ключи от подъезда и квартиры, и поэтому не сразу среагировал на возникшую сбоку тень. Тихий голос негромко скомандовал: "Рауш!", потом в воздухе что-то прошелестело, и в тот же момент в голове Кузьмы словно что взорвалось…

Очнулся он от причитаний. Визгливый и странно знакомый женский голос завывал сверху. Кузьма с трудом разлепил тяжелые веки. Сначала он различил над собой тень, потом тень стала приобретать контуры, и он скорее угадал, чем узнал соседку по площадке. Кузьма повернулся всем телом и с трудом напрягся и сел.

Соседка запричитала еще громче. Кузьма, постепенно приходя в себя, огляделся. Он сидел в снегу у своего подъезда в расстегнутой одежде и без шапки. Вокруг валялись какие-то вещи.

– Батюшки! – завывала соседка. – Убили человека совсем, искалечили…

"Никого не убили", – хотел сказать Кузьма, но вслух произнес:

– Рауш…

– Ай, заговаривается!.. – закричала соседка.

"Почему "рауш"? – подумал Кузьма. – Это, кажется, по-немецки. Откуда тут немцы? И зачем им бить меня по голове?"

Он оперся на руки и с усилием встал. Соседка тут же подскочила и стала торопливо смахивать с него снег.

– Я в окно все видела, – зачастила она, – как чувствовала: дай, думаю, гляну, как там на улице. Смотрю: идет Кузьма Иванович, от ветра закрывается. А за ним – двое. Вдруг один, здоровенный такой, блондин, подскакивает и как даст дубинкой!.. Вы и покатились. А они давай в сумке и одежде шарить. Тут я не выдержала, открыла форточку да как закричу! Потом в милицию позвонила, а сама накинула пальто – и сюда. Те убежали, а ведь и убить могли…

– Спасибо, Людмила Ивановна…

Кузьма сказал это от всего сердца. Соседка по площадке была дамой непутевой и скандальной, мужики у нее долго не задерживались. Но это не мешало Людмиле Ивановне быть человеком добрым. И бесстрашным: своих сожителей, некоторые из которых до смерти пугали жильцов дома блатными повадками и разрисованными телами, она выставляла за дверь без посторонней помощи.

Кузьма пощупал голову. Слева от темени горячо пульсировала растущая шишка, голова ныла, но терпеть было можно. Он огляделся и стал собирать разбросанные вещи. Людмила Ивановна бросилась помогать.

Патрульная машина приехала быстро. Три милиционера в бронежилетах и с автоматами, узнав у Людмилы Ивановны приметы грабителей, укатили ловить их, а Кузьма со следователем, усталым старшим лейтенантом, поднялись в квартиру составлять протокол. Соседка увязалась за ними. Следователь со страшной фамилией Пыткин на самом деле оказался вежливым молодым человеком и, сев за кухонный стол, стал быстро записывать то, что говорили Кузьма и Людмила Ивановна.

– Что пропало? – спросил он Кузьму. – Вы все проверили?

– Только связка с ключами, – удивленно ответил Кузьма, – это ключи от офиса, у нас есть запасные. Даже бумажник цел. И мобильник…

– Значит материального ущерба нет, – заключил старший лейтенант, – видимо, не успели. Вы их спугнули! – повернулся он к Людмиле Ивановне. – Не то… Наркоманы, совсем обнаглели – три случая на этой неделе. Высматривают вечером одиноких прохожих, догоняют и бьют сзади, чтобы лиц их не запомнили, железным прутом или трубой. Люди потом месяцами в больницах лежат. Вам еще повезло. Да и били не трубой, – следователь взял лежавшую на столе меховую ушанку Кузьмы и еще раз внимательно рассмотрел ее. – Если бы труба или прут – мех бы в клочья! А здесь целый. Значит, и вправду дубинка. Тогда это другая банда, – вздохнул следователь. Было видно, что он искренне огорчен этим обстоятельством. – Ладно, подписывайте!

Прощаясь, он участливо заглянул Кузьме в глаза и спросил:

– Водка в доме есть?

– Сейчас! – засуетился Кузьма.

– Вы неправильно меня поняли, – остановил его следователь, – мне еще ночь работать. А вот вам для снятия стресса полстакана… Можно и целый.

Кузьма искренне поблагодарил.

Выпроводив следователя, он не замедлил воспользоваться дружеским советом. Не забыл и соседку. Та после угощения затеяла было беседу, но Кузьма решительно выпроводил ее. Спустя полчаса он уже спал с мокрым полотенцем, обернутым вокруг головы, прямо на диване, на который прилег "на минутку"…

* * *

Зал был маленький и низкий, потолок из почерневших от времени грубо остроганных досок мрачно нависал над таким же черным полом. Свет двух факелов, вдетых в кованые железные кольца на каменных стенах, едва рассеивал царившую внутри тьму. Факелы трещали и коптили, время от времени шумно вспыхивая и выбрасывая клубы дыма. Тогда запах горелого масла становился гуще и плотнее заполнял пространство зала. Было сыро и холодно, и только ветер, завывавший снаружи, свидетельствовал о том, что в мире есть места и более неуютные, чем это.

У каменной стены как раз между двумя факелами за столом из тяжелых досок на простых деревянных скамьях сидели двое. Один, в черной рясе из грубой толстой материи, подпоясанной веревкой, был стар и худ. Его бледное продолговатое лицо с острым длинным носом и тяжелым квадратным подбородком бесстрастно выглядывало из черного капюшона. Старик сидел, прикрыв глаза, и блеклые губы его чуть заметно шевелились, будто он читал молитву. Человек, сидевший напротив него, тоже был не молод. Лицо его, круглое, с крупным шишковатым носом и маленькими живыми глазами, однако не было похоже на лицо отшельника. На щеках играли красные пятна от подступивших изнутри сосудов. Одет круглолицый был в расшитую золотом короткую куртку тонкого сукна – "пурпуэн", и узкие штаны из цветного сукна. Короткие остроносые сапоги из дорогой мягкой кожи – "ботт" – туго обтягивали ноги пожилого щеголя, а плечи его укрывал плащ из алого бархата. На голове такая же бархатная шапочка с козырьком была украшена изящной золотой звездой-пентаграммой.

Круглолицый, который в отличие от неподвижного старика нетерпеливо ерзал на скамье, вдруг всплеснул руками в тонких перчатках и сказал раздраженно:

– Ну где его носит?! Второй раз послали! Вообще, как я заметил, в последнее время Роже перестал уважать не только меня, своего сюзерена, но и вас, Совершенный.

– Вы несправедливы, Рамон, – тихо откликнулся старик, открыв глаза и с укором глядя на недовольного. – Только благодаря вашему зятю мы сидим за этим столом, а сотни наших единоверцев в замке спокойно отходят ко сну. Пьер-Роже отличный воин, и лучшего коменданта крепости нам не найти. Семь месяцев крестоносцы стоят у подножия Монсегюра. Столько обороняться в стране Ок не удавалась никому.

– Это потому, что их армии сюда подняться труднее, чем штурмовать город на равнине. Вот они и расселись по окружающим лесам, где жрут мясо и хлеб и мечтают вернуться к своим женам. Да, Роже – хороший воин, но таких в замке немало. Даже хорошим воинам следует уважать старших.

– А истинно верующим не пристало судить ближних, – сурово сказал старик.

– Я покаюсь в этом на очередной публичной исповеди! – махнул рукой Рамон.

В этот момент дверь на кожаных петлях тихо скрипнула, и внутрь, громко стуча тяжелыми сапогами по каменному полу, вошел высокий, плечистый человек. Он был в кольчуге и нагруднике, старинный шлем с узкими прорезями крестом – для глаз и носа – скрывал его лицо. Подойдя к столу, он снял шлем и поставил его на скамью. Под шлемом прятались коротко остриженные светлые волосы и красивое молодое лицо, которое заметно портили глубокие морщины на лбу и широкий косой шрам, сбегавший от левого уха к подбородку. У вошедшего были большие голубые глаза под длинными светлыми ресницами, изящный рот с обветренными тонкими губами; подбородок закрывала мягкая волнистая борода. Несмотря на явные следы усталости на лице, чувствовалось, что вошедший настроен решительно.

Он почтительно поклонился старику в рясе, затем, едва наклонив голову, круглолицему.

– Простите, Совершенный, простите, сеньор Рамон. После того, как гости прибыли в замок, я решил проверить, не увязался ли за ними еще кто… Уж очень легко они прошли. Мы прочесали всю вершину и развалины барбакана…

– Крестьяне носят нам еду почти каждую ночь, и еще не было случая, чтобы за ними кто увязался! – сердито буркнул Рамон. – Проводники наши из Добрых Людей, поэтому не было смысла в такую темень шататься по горе!

– А кто провел басков к выступу на южном склоне?! – возразил Пьер-Роже. – Эту тропинку знали только наши, а теперь там стоит камнемет Дюрана, этого епископа из Альби, который в камнеметах разбирается куда лучше, чем в Писании…

– Его камни почти не долетают до замка, – отмахнулся Рамон, – а если какой и долетает, то просто падает у стены…

– Это так, – согласился Пьер-Роже и, вздохнув, присел на скамью, – но если им удастся пробиться к вершине и установить камнемет здесь… На выступе они убили Гильома Кларе, который первым заметил в мае войско карателей, и его брата Гиро. Это были мои лучшие воины, они сражались не за деньги. Кто-то же провел басков к уступу? Ночью, тихо… Мы сидим в осаде восьмой месяц, и многим нашим сторонникам это надоело. Сейчас хорошее время для предательства…

– Успокойтесь, брат! – старик положил худую узкую ладонь на холодный стальной наплечник коменданта. – Я хотел бы услышать от вас не жалобы. Скажите, мы устоим до Пасхи?

– Пока я могу обещать, что устоим до Рождества. Потому что Рождество завтра. Как вы знаете, в замке пять сотен человек, четверть из них – женщины, треть – старики, а мужчины могут носить камни и копья на стены, но не умеют их метать. Когда началась осада, у меня была сотня рыцарей и кнехтов, теперь нет и половины. Мы пережили два приступа… Из оставшихся воинов большая часть наемники – те же баски и арагонцы. Мы хорошо им платим, но они католики…

– Большинство этого сброда не верит ни в Бога, ни в дьявола! – хмыкнул Рамон.

– Да. Но, когда это станет выгодно, они вспомнят, что крещены как католики.

– Зато в войске у Юга дез Арси полно сочувствующих нам, – возразил Рамон. – Они пропускают сюда крестьян, и у нас есть еда.

– Сухие овощи и мука.

– Но это лучше, чем кожа сапог! И воды в наших цистернах хватает! – запальчиво возразил Рамон. – А в армии Юга болезни и ропот. Мы можем держаться еще очень долго!

Пьер-Роже ответил не сразу. Некоторое время молча водил по темной доске стола затянутым в кольчужную броню пальцем, вздохнул:

– Юг из кожи лезет, отрабатывая дарованное ему Людовиком место сенешеля Каркассона, но войско его из местных и не рвется в сечу. Но вы забываете, что там еще епископы Амьель, Дюран и инквизитор Ферье. Эти псы Господни просто так отсюда не уйдут. Особенно Ферье.

– Он достойный последователь Гийома Арно, упорный в преследовании еретиков, – тихо сказал старик, и присутствующие поняли, что он читает по памяти строки из письма, найденного у погибшего при штурме замка крестоносца, – своим железным посохом, словно палицей, он разит еретиков и их подпевал, имя его звучит в их ушах, словно свист меча…

– Гийом Арно уже больше двух лет горит в их аду вместе со своими палачами! – жестко сказал Пьер-Роже, и глаза его вспыхнули. – И Ферье давно пора туда же. Я бы мог, Совершенный, если вы разрешите, с небольшим отрядом ночью пройти сквозь караулы Юга, раз уж они открыты для нас, и пробраться к палаткам Господних псов. А там…

– Никак не можешь забыть резню в Авиньоне? – съязвил Рамон. – Когда ты и твои сержанты порубили топорами одиннадцать безоружных инквизиторов? Но здесь не сочувствующий нам город, а вражеское войско. Безоружных крестьян караулы Юга пропускают, но боевой отряд… Никто из них не захочет болтаться в петле. В лучшем случае вы пройдете первую линию, а потом вас подымут на копья.

– И пусть! – грохнул по столу железным кулаком рыцарь. – Это будет славная смерть! И я счастлив, что небо позволило мне уничтожить тех псов. Вы забыли, что они сделали с нашим краем? Кто вырезал двадцать тысяч жителей Безье, всех до единого? Там Добрых Людей было один на сотню. Но этот пес, Арно-Амори, папский легат, сказал: "Убивайте их всех! Господь признает своих!" Семь тысяч сгорело только в соборе – их соборе! В Браме всем жителям отрезали носы, губы, выкололи глаза, оставив один глаз старику, чтобы он мог привести искалеченных к нам, и чтобы мы ужаснулись и покорились. В Лаворе они вырезали всех сдавшихся защитников, а командовавшую ими вдову Жиральду сначала отдали солдатам на потеху, а затем швырнули в колодец и забрасывали камнями, пока она не перестала кричать. А ведь она всю жизнь творила только добро! И это рыцари, воющие во славу Господню? Что мы им сделали? Молились не так и не слушали их косноязычных монахов, обожравшихся десятиной?

– Слепцы, немые псы, продажные души, торгующие справедливостью, отпускающие грехи богатому и проклинающие бедняка; – вновь глухо стал читать старик, и Пьер-Роже с Рамоном притихли, в который раз слушая горькие строки из послания католического папы, проклинающего своих служителей, – они не соблюдают церковных законов, накапливают сокровища, доверяют звание священника людям недостойным, имеют кошелек вместо сердца и вызывают насмешки мирян…

Старик умолк и твердо глянул в глаза молодого рыцаря:

– Я не разрешаю тебе, Пьер-Роже де Белисенн де Марпуа, идти в лагерь Юга дез Орси. Ты погибнешь со своими людьми, не добившись цели, и оставишь Добрых Людей в замке беззащитными. Но даже если вам и удастся убить Господних псов, папа пришлет других. И эти заставят страну Ок захлебнуться в собственной крови. Они пришли в наш край сорок лет назад, воспользовавшись убийством папского легата Кастельно, хотя до сих пор никто не знает, кто его убил. Им нужен был casus belli, повод к войне, и они его нашли. Они враги и жаждут нашей смерти, но мы не должны давать им нового повода. Мы не победим, убивая. Их слишком много. Верой своей и духом мы сильнее их, и только в этом наша победа.

– Как скажете, Совершенный, – рыцарь склонил голову.

– Называй меня Бертраном, – тихо сказал старик. – В этом замке больше нет Совершенных, Верующих и Сочувствующих. Все, кто претерпел за веру в Монсегюре, совершенны перед Богом. А теперь давайте пригласим гостя. Он заждался…

Человек, представший спустя несколько мгновений перед тремя вождями Монсегюра был маленького роста и весь будто слепленный из шаров разной величины. На двух больших шарах туловища был пристроен сверху маленький кочан головы, который беспрестанно колыхался взад-вперед. Подкатившись к столу, человек преклонил колени и, встав, поднял голову. На его круглом, как лепешка, лице сияла подобострастная улыбка.

– Меня зовут Эскот де Бэлькэр, – заторопился он, поймав взглядом разрешающий жест Бертрана, – мой сюзерен, благородный Раймон д'Аниор, прислал меня, чтобы сказать, что ваше беспримерное сопротивление папистам зажгло мужеством сердца людей нашего края, и они склоняют головы перед вашей храбростью и силой духа.

– Поблагодари Раймона за добрые слова, – радостно отозвался Рамон, – как здоровье моего шурина и его детей?

– Все, слава Богу, здоровы, и желают того же вам! – склонил голову гость.

– Быстро же оправился от бед ваш сюзерен! – Пьер-Роже смотрел на пришельца в упор. – Насколько я помню, его осудили за катарскую ересь к пожизненному заключению и конфискации земель. А потом вдруг выпустили из заточения и все земли вернули. Ведь так? И чего это он, раскаявшийся грешник, вдруг вспомнил о Добрых Людях?

– Ты не вежлив, зять! – Рамон стукнул ладонью по столу. – Тысячи Добрых Людей прошли через инквизиторские застенки, и не вина тех, кто не смог претерпеть страданий, особенно мук близких… Мой шурин – достойный человек! Ты не имеешь права его осуждать!

– Я только спросил! – рыцарь скрестил руки на груди, и ироничная улыбка коснулась его обветренных губах.

– Мой сюзерен сердцем остался с Добрыми Людьми, – поклонился Эскот, – душа его болит за невольное отступничество, поэтому он и прислал меня помочь.

– Чем это? – спросил рыцарь.

– Сюзерен недавно тайно встречался с графом Тулузским, и тот клятвенно заверил его, что не позднее Пасхи придет к Монсегюру и снимет осаду.

– Хвала Богу! – воскликнул Рамон.

Пьер-Роже с сомнением покачал головой:

– Тулузский любит раздавать обещания. Его отец двадцать лет метался от папы к Добрым Людям и обратно, но хоть был мужчиной и воином. А сыном командует теща, Бланка Кастильская, мать "доброго" Людовика, который восьмой месяц мучит нас голодом и забрасывает камнями. Она сказала: "Гидре надо отрезать голову!", имея в виду Добрых Людей, и слово держит твердо. Может быть, граф и пообещал, но мы будем последними дураками, если согласимся поверить его словам. Тебе не стоило приходить сюда с этой новостью, вассал д'Аниора.

– Как ты смеешь так говорить при своем сюзерене и тесте! – Рамон в негодовании вскочил со скамьи, лицо его запылало ярче факела. – Раймон Тулузский – достойный правитель своей земли, и мы не имеем права судить его. Он доказал верность своему народу, всячески ограничивая ретивость инквизиторов!

– Ограничили их мои сержанты в Авиньоне. Ровно на длину головы. А Раймон после этого писал покаянные письма папе, обещая найти и покарать убийц. – Пьер-Роже тоже встал, и сразу стало видно, насколько он выше и сильнее тестя. – Да, я непочтителен. И я останусь таким по отношению к предателям и трусам. Вы мой сюзерен и владелец Монсегюра, и вправе найти себе другого коменданта…

– Сядьте!

Голос старика был тих и спокоен, но его услышали и подчинились.

– Что еще велел передать нам твой сюзерен?

– Он предлагает обмануть врага и переправить ему Сокровище Добрых Людей, которое они защищают в Монсегюре и которое так жаждет заполучить папа. Я бы мог уже следующей ночью пройти через посты, где будут стоять преданные нам люди, и через два дня и две ночи быть у сюзерена. В знак чистоты своих намерений он велел оставить в крепости заложника, который пришел со мной. Это его любимый вассал Тараскон д'Але, который попал в плен к неверным и которого д'Аниор выкупил за большие деньги.

– Это все?

– Да, Совершенный! – Эскот склонился в поклоне.

– Иди и жди.

После ухода гостя в зале некоторое время стояла тишина.

– Рамон? – первым нарушил молчание Бертран.

– Я думаю, шурину можно верить, – произнес владелец замка, – я знаю его, как достойного человека и рыцаря. Он поступает по правилам: прислал с гонцом заложника и предлагает помощь. Пока войска Юга стоят вокруг, Сокровище в опасности.

– А ты что думаешь, Роже?

– Я думаю, что Ферье намного хитрее, чем мы думаем. Восьмой месяц они топчутся здесь, и в каждую ночь Сокровище может уплыть из Монсегюра сквозь их дырявые посты. Он хоть и уверен, что мы просто так не расстанемся с ним и до последней минуту будем защищать его, но все же… А так все просто… Шурин Рамона предлагает помощь, присылает заложника, бедного рыцаря, который навек обязан сюзерену уже тем, что его выкупили из неволи… И не надо приступов и лишних жертв…

– Да как ты смеешь!

– Тихо, Рамон! – старик поднял руку. – Хватит того, что вы двое бранились перед чужаком, как торговки на рынке. Вы – Верующие, и, может быть, скоро мне предстоит дать вам solament, последнее утешение. Ты уже все сказал, Рамон, и я хочу, чтобы Роже продолжил.

– Я думаю, нам надо принять предложение Эскота.

Бертран удивленно вглянул на рыцаря.

– Если д'Аниор действительно хочет нам помочь, то пусть так и будет. А если Ферье жаждет нас провести, то пусть думает, что мы проглотили его приманку. Мы отправим Эскота, но не одного. С ним будут люди из моего фьефа, те, что остались со мной, хотя де Леви сулил им деньги и земли, а здесь их ждали страдания и смерть. Их верность несомненна. Сокровище останется здесь, а вот ту часть казны Добрых Людей, что еще в замке, они унесут. О ней знают все, в том числе и наемники, это опасно. Я хотел бы, Бертран, чтобы с ними пошел ваш дьякон Матеус. Он распорядительный человек и, думаю, сумеет нанять для нас новых воинов и привести их сюда. А Эскоту не обязательно знать, что в сумах моих людей. Пусть думает, что это Сокровище. Так отряд будет целее. Они побоятся напасть на них, чтобы не повредить Сокровище. Проще получить его из рук д'Аниора. Да и тот, наверняка, жаждет сам передать его взамен за высокие должности и новые земли. Эскот будет стараться. А мы попросим Матеуса: если все будет хорошо, на горе Бидорта, что напротив Монсегюра, пусть вспыхнет ночью костер.

– Ты не только храбр, но и мудр, – старик встал и возложил руку на голову рыцаря. – Распорядись!

– Абей!

Из темного угла беззвучно вышел и поклонился коренастый воин в темной одежде.

– Ты привел сюда, на совет, своего человека! – Рамон едва не задохнулся от ярости.

– Не беспокойтесь, сюзерен, он никому ничего не расскажет.

– Ты уверен?

– Абей, покажи!

Воин подошел к столу и широко открыл рот. Даже в колышущемся свете факелов стало видно, что во рту его вместо языка – короткий обрубок.

– Когда он был еще мальчиком, через их деревню проезжал отряд крестоносцев. Он стал дразнить их. Кнехты поймали его и хотели повесить. Но в отряде был монах, который решил явить "милосердие" к невинному отроку. Он сказал, что виселица – слишком легкое наказание для юного еретика. А вот если отрезать ему поганый язык, которым он возносил хулу на слуг божьих, даже его потомки запомнят, как мать-церковь карает своих врагов…

– Он может написать, – недовольно, но уже тише сказал Рамон. – И в любом случае не следует водить кнехта на собрание рыцарей.

– Он неграмотен, – возразил Пьер-Роже. – Но зато хорошо владеет копьем и арбалетом – я учил его этому сам. Он надежный человек: рыцарей с крестами на плащах любит так, что многие уже умерли от такой сильной любви. Поэтому в последнее время он всегда за моей спиной. Это избавляет меня от необходимости постоянно оглядываться.

Рамон пожал плечами и пошел к двери. Следом, широко ступая длинными, как у журавля, ногами отправился Бертран. Пьер-Роже встал со скамьи и положил закованную в кольчугу тяжелую руку на плечо воина:

– Ты все понял, Абей?

 

4.

Звук был далекий и противный: электронный синтезатор монотонно генерировал один сигнал за другим, равнодушно посылая их в темноту спящей квартиры. Кузьма перевернулся на другой бок, сонно пробормотав:

– Очумели, что ли… Ночь..

Телефон не умолкал. Кузьма заполошно вскочил с дивана. "Вдруг это Вика или Маша?" – подумал он и, запнувшись о ковер и врезавшись в полуоткрытую дверь, он вылетел в прихожую и схватил трубку.

– Алло? – услышал он мужской голос. – Кузьма Иванович?

– Я.

– Лейтенант Поджарый из подразделения "Охрана". В вашем офисе сработка, нужно приехать.

"Вот тебе и сорок вторая!" – сердито подумал Кузьма, но вслух, не теряя надежду отлынить от канительной поездки, сказал: – Там же Марья Васильевна рядом живет. Звоните ей!

– Уже звонили, – не отстал Поджарый, – и вызвали. Необходимо ваше присутствие. Собирайтесь. Машина уже вышла.

"Зачем там мое присутствие? Что, Марья Васильевна двери не откроет!" – возмутился про себя Кузьма, тем временем Поджарый уже положил трубку, так что отлынить не удалось.

Кузьма глянул на часы – начало пятого. Ругнувшись, он потащился одеваться.

Машина не заставила себя ждать. Едва Кузьма вышел из подъезда, сине-белая милицейская "девятка" с незажженным маячком на крыше лихо свернула во двор. Кузьма сел рядом с водителем. Когда "девятка" уже неслась по пустынному ночному шоссе, он заметил, что позади есть еще кто-то. Кузьма оглянулся. Милиционер в бронежилете поверх камуфляжа, в каске и с коротким автоматом в руках сурово встретил его взгляд.

"Как под конвоем! – сонно подумал Кузьма и тут же забыл об этом. На него вдруг нахлынуло увиденное и пережитое этой ночью. – Господи! – поразился он. – Это с чего: Монсегюр, страна "ок", Пьер-Роже, Рамон, Бертран? Это же крестовый поход против альбигойцев, юг Франции, тринадцатый век! Какого рожна?"

Он прикрыл глаза: суровое лицо рыцаря, отдающего приказ, безъязыкий рот Абея вновь возникли перед ним. Кузьма испуганно отогнал видение. "Это Ломтев! – решил он, припоминая вечерний разговор со странным гостем. – Притащился со своими историями, на ночь глядя, а потом еще и Пьера-Роже вспомнил. Как знал, кому говорить! Легло на старые дрожжи…"

Найдя причину, Кузьма успокоился. Вскоре "девятка" свернула на знакомую стоянку, и первое, что увидел Кузьма, выйдя из машины, – распахнутые настежь двери офиса и двух милиционеров в бронежилетах и с автоматами, куривших на крыльце. Рядом с "девяткой", что привезла его, стояла еще одна сине-белая машина с маячком, и, осознавая, что это не привычный вызов на ложную сработку охранной системы, Кузьма заспешил внутрь.

Вид кабинета поразил его еще больше, чем распахнутые двери офиса и вооруженная охрана на крыльце. Пол был усыпан бумагами, вывернутыми из книжного шкафа и ящиков письменного стола. За столом, на его, Кузьмы, законном месте, в кресле на колесиках, сидел плотный лейтенант с широким непреклонным лицом. "Поджарый!" – понял Кузьма, хотя на поджарого лейтенант никак похож не был.

– Кузьма Иванович? – строго спросил лейтенант, хотя и так было видно, что приехал не Дед Мороз.

– Так точно! – доложил Кузьма, плюхаясь на свободный стул. – Ну что тут у вас?

– Не у нас, а у вас, – уточнил лейтенант, и пояснил: – Проникновение в офис неизвестных преступников и попытка хищения.

– Вы же в течение пяти минут должны при сработке приехать. Почему не задержали?

Лейтенант не ожидал такого напора и смешался.

– Мы и приехали в течение пяти минут. Но те успели скрыться. Между прочим, – сказал он торжественно, – двери офиса были открыты ключами, вот этими! – он отъехал на колесиках, и Кузьма увидел распахнутую дверцу несгораемого шкафа; в замочной скважине ее торчал ключ, на кольце ниже болталась вся связка. – Это чьи ключи?

– Мои, – признался Кузьма.

– А как они оказались здесь?

– У меня их украли.

Поджарый хотел что-то спросить, но Кузьма опередил:

– Вот! – он сдернул с головы шапку. – Шишка! Пощупайте! Вечером, вчера, меня у собственного подъезда стукнули по голове дубинкой и ограбили. Есть свидетель, составлен протокол. Преступников не нашли, хотя приехали по горячим следам. У них тоже, видно, норматив в пять минут. Раньше никак не получается! Звоните в первое отделение, следователю Пыткину. Он дежурит сегодня. Давайте!

Пока лейтенант звонил, Кузьма раздраженно достал из кармана трубку, набил ее табаком и закурил. На душе было погано. Оглядевшись, он прикинул, что на уборку этого развала уйдет много времени, и в который раз за сегодняшнее утро мысленно выругался.

– Извините, Кузьма Иванович! – Поджарый поднялся с кресла. – Нам нужно проверить, не пропало ли что. У вас есть опись имущества?

– Была.

Кузьма осмотрелся. Синяя коленкоровая папка валялась в куче бумаг у шкафа. Он поднял ее, раскрыл – это было то, что нужно.

– Идемте!..

После того, как милиция уехала, он долго прибирал в кабинете, собирая и сортируя бумаги, а после раскладывая их по местам. К счастью, грабители похозяйничали только здесь: в другие комнаты они или не захотели, или, что более вероятно, просто не успели заглянуть. Поджарый уехал довольный: из имущества редакции ничего не пропало, и, следовательно, объединению "Охрана" не грозило возмещение ущерба. С тем, что ему не удастся разоблачить пособника воров, лейтенант смирился сразу же после разговора с Пыткиным.

Прибрав все, Кузьма сел в свое кресло и достал из несгораемого шкафа оставшийся виски. Плеснув в зеленый бокал, он с наслаждением выпил и закурил, пуская сизые кольца к потолку. Какое-то смутное чувство тревожило его, и, налив себе виски еще раз, он понял, что, несмотря на то, что в кабинете вроде все бы осталось на месте, чего-то не хватало. Кузьма поочередно проверил ящики стола. В одном из них газетные вырезки, принесенные Ломтевым, были рассыпаны в беспорядке.

"Они взяли план, – понял он. – Зачем? Деньги? Ну конечно! Он задолжал, а они кредиторы… Все ясно. Сказали бы мне сразу, отдал бы эту бумажку: пусть ищут… А то дубинкой по голове, затем в офис залезли… Не надо было все-таки его сюда пускать. И человечишка мерзкий, и проблем после него…"

Кузьма глянул на часы. Полшестого. Ехать домой смысла не было. Он бросил погасшую трубку в пепельницу, снял пиджак и, оставшись в тонком свитере, стал сдвигать стулья у стола в линию. До начала работы редакции оставалось еще пару часов, а ему неудержимо хотелось спать…

* * *

Двое кнехтов в кожаных панцирях и медных конических шлемах натужно катили круглое каменное ядро по площадке, останавливаясь на выбоинах и наваливаясь на груз всем телом. Наконец, они завалили ядро в длинный желоб под толстой балкой камнемета, как раз под огромным ящиком противовеса, натянули на камень сетку из толстой, подшитой кожей веревки. Командир метательной машины, щуплый и рыжебородый арагонец в таком же шлеме и панцире, вопросительно посмотрел на стоящих неподалеку людей. Один из них – высокий, худой с палицей на поясе и другой – низкий, коренастый, опирающийся на железный посох, судя по рясам, были монахи. Третий был рыцарь, тоже коренастый, в кольчуге и латах; поднятое забрало шлема открывало немолодое лицо с глубокими морщинами на выдубленной ветрами коже и густую проседь бороды.

– Уйдемте, святой отец! – сказал рыцарь монаху с посохом, с опаской поглядывая в сторону замка. – Нельзя стоять так долго на виду у еретиков: я думаю, они давно нас заметили и могут решиться на святотатство.

– Успокойтесь, де Леви! – отмахнулся монах, не переменяя позы. – Отсюда до стен достаточно далеко, чтобы нас достала стрела арбалета. А камнемет у еретиков никуда не годится: у них нет такого славного мастера, как наш Дюран.

Высокий монах с палицей приосанился и кашлянул:

– У них даже не "требюше". Какой-нибудь "перрье", собранный из подручного материала. Еретики понятия не имеют, как нужно крепить пращу к балке, какой там нужен зубец, и как отрегулировать длину пращи. Кроме того, они засовывают в пращу не отесанные ядра, а обычные камни. Поэтому камень у них летит куда угодно, только не в цель. И бросают они не более десяти раз в день. Мой "требюше" за это время метает не менее тридцати шести стофунтовых ядер.

– Они могут выстрелить из лука, – не унимался рыцарь.

– Если бы могли, то давно бы выстрелили! – раздраженно сказал монах, которому, как было видно, надоели причитания де Леви. – Это же не англичане, которые уже нашпиговали бы нас стрелами, как повар петуха салом. Я хочу посмотреть, как кара Божия обрушивается на головы еретиков! Давай! – повернулся он к арагонцу.

Тот подал знак, и кнехт ударом большого деревянного молотка выбил стопор. Длинная балка камнемета, увлекаемая тяжелым противовесом, описала в воздухе плавную дугу. Каменное ядро, с грохотом протянутое пращой по желобу, взмыло вверх и, сорвавшись в верхней точке с веревочной чаши, полетело в сторону замка и с силой ударило в зубец на стене донжона. Зубец зашатался и рухнул. До стоявших у камнемета донеслись вопли и крики.

– Рука Господня неотразимо разит еретиков! – возопил монах, потрясая посохом. – Ни высокие горы, ни толстые стены не укроют нечестивцев от гнева Бога! Рази их, Дюран!

Высокий с палицей на поясе подал знак, и кнехты в медных шлемах побежали к горке каменных ядер.

– Вы мудро поступили, святой отец, доверившись баскам из соседней деревни, – подобострастно сказал рыцарь, склоняясь к монаху. – Я никогда бы не поверил, что можно ночью преодолеть отвесную стену в пятьсот футов. И хорошо, что мои воины пошли на это дело ночью. Назавтра они с ужасом рассказывали, что при солнце никогда бы не решились на такое. Еретики были так уверены в неприступности горы, что даже не поставили охрану у развалин барбакана. Теперь, когда у нас здесь "требюше" Дюрана, им недолго осталось противостоять войску легата.

– Если бы ваши рыцари и кнехты сражались с таким упорством, как еретики, мы бы взяли Монсегюр еще летом! – возразил монах. – И нам бы не пришлось отсыпать столько золота этим разбойникам-баскам. Но вы правы: теперь еретикам конец. Им не устоять, – он обернулся к монаху с палицей: – Командуйте, Дюран!

– Сейчас! – оживленно ответил тот, возясь у камнемета. – Мы изменили длину зубца: ядро полетит за стены. Мы заготовили десять дюжин ядер и за неделю засыплем ими Монсегюр.

– Вы полагаете, этого хватит, чтобы они сдались? – спросил коренастый монах.

– Если так будем бросать, хватит и половины. Не хотел бы я сейчас быть в замке. Смотрите!

Дюран махнул рукой, и камнемет вновь заскрипел, раскручивая балку. В этот раз камень угодил внутрь замка: до наблюдателей донеслись грохот рушащегося строения и крики осажденных.

– Вот так! – удовлетворенно сказал монах, вновь потрясая посохом. – Задайте им еще!

– Еретики сражаются отчаянно потому, что им нечего терять, – продолжил рыцарь, которого, как было видно, задели слова монаха. – У них нет выбора. Если они не раскаются, их ждет костер, а раскаявшихся – в лучшем случае епитимья. Святая инквизиция посадит их в тюрьмы и конфискует земли…

– Чтобы отдать их верным слугам своим, – сказал монах. – Таким, как вы, де Леви. Если мне правильно говорили, ваш отец пришел в страну Ок бедным рыцарем вместе с Симоном де Монфором, а теперь вы один из богатейших сеньоров графства. Кажется, вам принадлежит Марпуа, которым прежде владел комендант Монсегюра Пьер-Роже?

– Мне, – хмуро подтвердил рыцарь. – Но это владение не в радость: у лишенных земель еретиков подросли дети, молодые волки, которым тоже нечего терять. Три года назад эти файдиты вышли из лесов, и с тех пор мы не знаем покоя, сражаясь с ними.

– Истинный защитник веры и не должен знать покоя, – торжественно провозгласил монах. – Чтобы…

Он не договорил. На стенах запела труба, высокие входные ворота замка растворились, вооруженная толпа вывалилась изнутри и понеслась к развалинам барбакана. Впереди, яростно махая огромной шишковатой палицей, бежал рыцарь в блестящих латах.

– Вылазка! Святой отец, бегите! Быстрее!

Де Леви отчаянно закричал, непочтительно подталкивая то одного, то второго монаха в спины. Те и сами заторопились. Но тот, что был с железным посохом, вдруг остановился и повернулся к де Леви.

– Спасите камнемет! Делайте, что хотите и как можете, но спасите. Если они уничтожат его, нам придется уйти отсюда ни с чем!

Рыцарь молча кивнул и поднес к губам рог. Отряд охраны, стоявший на склоне ниже камнемета, заметив неладное, спешил на помощь. Подбежавший оруженосец подал Де Леви тяжелый двуручный меч, и тот грозным взмахом клинка остановил убегающую обслугу камнемета и мгновенно выстроил кнехтов перед собой. Это спасло ему жизнь: рыцарь в светлых латах, размахивая своей ужасной палицей, уже настигал врага, но перед редким лесом копий на мгновение замер.

– Де Леви! – вдруг заревел он, вздымая над головой палицу. – Так это ты, вор, командуешь здесь! Пришел твой час, Ги! Сейчас я досыта накормлю тебя землей Марпуа!

Де Леви ощутил, как его спина под войлочным подкладом лат стала холодной.

– Пьер-Роже, – прошептал он и скомандовал кнехтам:

– Вперед!

Но те не успели двинуться с места, как светлый рыцарь с размаху врубился в их ряды. Удары копий испуганных воинов только скользнули по его латам, не принеся вреда, зато палица рыцаря наотмашь била по медным шлемам: воины один за другим никли под ее ударами, падая на стылый камень горы Монсегюр. Через минуту два рыцаря ринулись друг к другу и закружились в смертельной схватке, звеня оружием. Краем глаза де Леви заметил, как нападавшие уже суетятся вокруг камнемета, поливая дерево маслом из сосудов; он понял, что если охрана опоздает еще на несколько минут, приказ инквизитора Ферье останется невыполненным.

Это было последнее, что он успел подумать: палица Пьера-Роже, встретившись в воздухе с его мечом, переломила его пополам и обрушилась на его шлем. В последний миг де Леви успел увернуться, удар пришелся вскользь и поэтому не убил, а лишь оглушил его. Де Леви мешком свалился на склон, и торжествующий Пьер-Роже вознес палицу над головой, чтобы добить врага.

Он не успел. Лезвие алебарды сверкнуло в морозном воздухе и сбоку, косо, рубануло его по шлему. Он выронил палицу, упал на колени, затем ничком, уткнувшись лицом в камень. Сразу пять или шесть кнехтов из подоспевшей охраны бросились к нему, пытаясь найти место в броне, чтобы заколоть. Другие же под командованием беспрестанно орущего капитана ринулись к поджигателям камнемета, и там закрутилась, забурлила ожесточенная сеча, сразу же начавшая смещаться в сторону замка: поджигателей камнемета было гораздо меньше. Рыцари и кнехты де Леви мгновенно потеснили их.

Возле упавшего Пьера-Роже тоже завязалась схватка. Кнехты все еще суетились вокруг него, как вдруг рядом вдруг возник крепкий воин в кольчуге и железном шлеме. Короткими взмахами меча он мгновенно зарубил двух кнехтов, остальные отпрянули. Но, разобравшись, что перед ними одиночка, ощетинившись мечами, двинулись на него. Воин, бросив меч, достал из-за спины взведенный арбалет, вложил в канавку короткую стрелу и, почти не целясь, нажал на рычаг. Звонко ударила тетива, и передний из нападавших рухнул ничком: стрела попала ему прямо в глаз. Стрелок, бросив арбалет, быстро схватил валявшееся на склоне копье, взмахнул им – и второй кнехт, пронзенный насквозь, повалился рядом с убитым стрелой. Остальные нападавшие, не испытывая судьбу, бросились вниз по склону.

Воин рывком поднял Пьера-Роже, взвалил его на плечи и, пошатываясь под тяжестью, медленно побрел к замку. Когда он миновал оставшийся неповрежденным камнемет, еще двое воинов выскочили из-за развалин барбакана и подхватили раненого рыцаря. Стрелок, а это был безъязыкий Абей, доверив им нести Пьера-Роже, подхватил с земли два копья и пошел рядом, охраняя. Сеча осажденных и защитников камнемета тем временем уже распалась на отдельные группки, где одни, отчаянно обороняясь, отступали к замку, а другие не слишком рьяно наседали: оборонявшиеся бились нещадно. Поэтому процессия под охраной Абея беспрепятственно прошла к воротам, которые распахнулись, пропуская их и тех, кто пробился следом. Вылазка сорвалась.

…Когда Кузьма, потрясенный увиденным, открыл глаза, ему показалось, что кабинет залит мягким зеленым светом. Он опустил веки, отчаянно потряс головой и вновь поднял их. Зеленого свечения не было. А было утро, и веселые лучи яркого весеннего солнца, пробиваясь через щели пластмассовых жалюзи, пронизывали кабинет насквозь…

* * *

Жаркое мартовское солнце к полудню растопило выпавший накануне снег; на шоссе под колесами машин чвякала грязная бурая каша. Было скользко, при повороте налево ритину "альфу" занесло. Рита легко выровняла машину и вдруг вспомнила, что несколько месяцев назад на этом же повороте случилось нечто похожее. Только тогда под колесами был лед, и ехала она к Кузьме Телюку.

После тех двух встреч, сначала с Телюком, а потом с Ангелом, что-то как бы надломилось в ней. Исчезла прежняя легкость, с какой она на зависть всей редакции собирала материал и писала свои "рашпильные" статьи. Вообще после того, как она в панике сбежала от скотских приставаний Ангела, хотя с самого начала планировала как раз таким путем вытянуть из него информацию, у нее все не клеилось… Даже личная жизнь… Единственной пользой от всей этой лабуды, было то, что, напуганная диагнозами Кузьмы и Ангела (которые подтвердились полностью), Рита всерьез занялась здоровьем, и за три месяца подлечила свои болячки. Но жить монашкой и ходить в поликлинику было тоскливо до тошноты. Ирка Хандогина, ее единственная редакционная подруга и в какой-то мере последователь (по стилю работы), которой Рита пожаловалась на свою беду, заключила безапелляционно:

– Да сглазили тебя! Он же колдун, ты что, не знала? Да еще и обидела его. Не надо было ломаться…

Тайком от всех Рита съездила к гадалке, которую ей посоветовала немолодая бухгалтерша (она одна из немногих в редакции симпатизировала бесшабашной корреспондентке). Пожилая черноглазая гадалка, раскинув свои странные карты, сказала, что на сердце у Риты любовь, присушил ее чернобровый король, и тут же предложила дорогое, но "очень верное средство" для отсушки или, по выбору клиентки, присушить к ней "на веки вечные" чернобрового. От обоих средств Рита отказалась, и, выйдя от гадалки, долго отплевывалась: и от того, что услышала, и от себя самой, скатившейся до такого маразма.

Разъярившись в конце концов на всех сразу, она и выдала на гора свою статью "Кто вы, Ангел смерти?". Паша Громов поставил ее в номер, но в своем кабинете с глазу на глаз сказал так:

– Ерунда это все, Рита! Служба даже рядом с твоим Ангелом не стояла, она этим не занимается. Он, видно, дурак порядочный, а ты уцепилась. Я материал опубликовал, лишний раз им фитиль вставить не помешает, но, честно говоря, это совсем не то, что читатели привыкли видеть за подписью Маргариты Голуб. Не твой язык, свинцовый стиль… С какой стати ты вдруг стала писать о себе в третьем лице? За этим Ангелом, чувствуется, кто-то стоит, но вот кто? Может, ты зря от него сбежала?..

Из кабинета Громова Рита вышла с пунцовым лицом, и только у себя дала волю чувствам. В ярости она швырнула о пол пепельницу из снарядной гильзы, подаренную ей одним бравым офицером (полковник оказался слаб на женщин и готов был продать ей за ласки всю систему обороны страны). Не купили… Следом за пепельницей едва не отправился монитор с семисвечником на корпусе. Но в этот момент зазвонил телефон. А через пять минут она уже сидела за рулем "альфы".

…Григорович встретил ее у самого въезда на глухую улочку частного сектора. Устроившись рядом, он указал, куда ехать, и пояснил:

– Там дальше милицейский пост. Они не пустят, но со мной… Подумают, что еще один эксперт или следователь. Следователи и эксперты разные бывают, в том числе молодые и красивые, – весело хихикнул он. – Их много сегодня здесь побывало…

В конце улочки стоял синий автомобиль с маячком такси на крыше ("фольксваген-пассат", – определила Рита). С левой стороны дверцы его были открыты, открыта была и крышка багажника. Рита припарковала "альфу" рядом и, прихватив фотоаппарат, выбралась наружу.

– Здесь, значит, все и произошло, – суетился рядом Григорович, – водителя, когда он ждал своего пассажира на стоянке, оглушили ударом по голове, связали и сунули в багажник. Потом завели машину с жертвой сюда и в салоне застрелили – прямо в глаз. Видите, на заднем сиденье и на полу кровь! Машину закрыли и ушли. Водитель в багажнике очнулся от холода и стал звать на помощь. Здесь уже никто не живет, он бы замерз, но поблизости в брошенном доме квартируют бомжи, они услышали… Не знаю, что он им пообещал, но милицию они вызвали…

– Ну и что тут сенсационного? – спросила Рита, деловито фотографируя машину, раскрытый багажник, следы крови. – Обыкновенное убийство. Наверное, задолжал кому-то…

– Мы тоже так поначалу подумали, – прижмурился Григорович. – Но потом откатали пальцы у покойника, пробили его по учетам и обомлели.

Григорович наклонился к ее уху и стал горячо шептать. Рита торопливо писала в блокноте (в ее сумочке лежал цифровой диктофон, но по договоренности с такими источниками, его использовать было нельзя). Работая ручкой, она лихорадочно соображала: сенсация это или просто хороший кусок хлеба с маслом. Пока тянуло больше на масло, но в любом случае она поняла, что первую полосу ей сегодня обязательно отдадут – и с продолжением на внутренней странице. Приехала она не зря.

– А почему этим делом занимается Служба? – спросила она Григоровича, когда тот умолк. – Хоть этот покойник и большой грабитель, но вроде обычная уголовка?

– А – а… – заговорщицки улыбнулся Григорович, – дело в том, что, как показал водитель такси, двое преступников – иностранцы. Говорили, как он считает, по-немецки. Это еще следует проверить, поскольку языков таксист не знает, у него и с русским, судя по всему, проблемы. Но насчет того, что они иностранцы, скорее всего, правда.

– Что-нибудь еще? – сухо спросила Рита, пряча блокнот.

– Только для вас! – слащаво улыбнулся Григорович и подал ей свернутую в трубочку стопочку бумаг. – У покойного в номере нашли дневник или что-то вроде него. Бред полный, у него с головой явно было не в порядке. И неудивительно: по предварительному заключению судмедэкспертизы у него была неоперабельная опухоль мозга. По сути его и убивать было незачем: сам бы отошел в мир иной через неделю-другую. Но, видно, кому-то крепко насолил… Я вам на всякий случай снял ксерокопию: читатели любят таинственное.

– Это не всегда, – резко прервала его Рита, чтобы сбить цену. – Но посмотрим, – она спрятала бумаги в сумочку и достала из нее портмоне. – Как обычно?

– Что вы?! – замахал руками Григорович. – Какие деньги?

Рита быстро взглянула на него. Он вожделенно смотрел на нее, и сразу стало понятно, какую плату он ждет. Она вспомнила их единственную, уже давнюю, встречу, и от этого воспоминания ее перекосило.

– Скажите, – спросила Рита, опасаясь, как бы ее чувства не отразились на лице, – почему вы мне позвонили? После той моей статьи…

– Мы ее прочитали с удовольствием, – заулыбался Григорович, – и посмеялись. Сразу было видно, что это фантазии. Если бы все на самом деле… – он умолк и спросил твердо: – Давненько я не был у вас в гостях, Маргарита Михайловна. Пригласили бы?

– К сожалению, сейчас не могу, – сказала Рита.

– Критические дни? – сощурился Григорович.

– Хуже, – вздохнула она. – Курс лечения. Вы же не хотите, чтобы я наградила вас сифилисом?

Он изменился в лице и отступил на шаг.

– Так что берите деньгами!

Рита торопливо достала из портмоне зеленую купюру, сунула в карман Григоровича. И, не оглядываясь, пошла к машине.

"Зачем я соврала про сифилис? – подумала она, разворачиваясь на узкой улочке. – Хватило бы с него и триппера. Но тогда бы он позвонил спустя неделю, – засмеялась она. – Теперь же отстанет надолго, если не навсегда. Со мной действительно что-то происходит. Сегодня я потеряла одного из лучших своих информаторов…"

К своему удивлению, Рита поняла, что ничуть не огорчилась по этому поводу. Наоборот, ей вроде бы стало легче…

 

5.

Работалось в этот день Кузьме плохо. Весть о ночном происшествии мгновенно разнеслась по редакции. К нему, однако, с вопросами не приставали, а самому объяснять не хотелось. Только Марья Васильевна, секретарь редакции, женщина предпенсионного возраста, забежала к нему утром поделиться пережитым. Ее разбудили первой, но, когда выяснилось, что это не просто каприз сигнализации, а проникновение в охраняемый офис, да еще с ключами, лейтенант сел звонить главному редактору, а ее отправил домой. Марье Васильевне Кузьма в двух словах рассказал о вечернем нападении на него и ночной попытке ограбить редакционный офис, но не стал подробно объяснять, что искали в его кабинете грабители. Марья Васильевна, поохав, осталась довольна тем, что ничего не пропало, и искренне посочувствовала начальнику, на долю которого выпали такие тяжкие испытания. Разумеется, спустя пять минут в подробности происшествия были посвящены и другие сотрудники. Заходя в кабинеты, Кузьма ощущал их сочувствие, хотя на словах его никто не выражал – деликатничали.

Работа не клеилась, разделавшись с самым неотложным и предупредив Марью Васильевну, он поехал домой. Было обеденное время, Кузьма предвкушал, как разогреет в микроволновке остатки лично приготовленного цыпленка табака, достанет из холодильника маринованные ростки чеснока и запотевшую бутылку, в которой еще немало уцелело после вчерашнего… С такими приятными мыслями, извлекая из кармана как всегда завалившиеся в дальний уголок ключи, он подошел к своей двери. И замер. Дверь болталась на петлях, матово желтея острыми щепками там, где еще сегодня ночью был замок…

"Вот и пообедал!" – почему-то не о том опечалился Кузьма. В следующую минуту отпрянул к лифтам и зашарил по карманам, разыскивая мобильник…

Милиция приехала почти сразу. Сначала трое дюжих сержантов в черных бронежилетах, касках с забралом из бронестекла и автоматами с минуту помедлили перед взломанной дверью, прислушиваясь. Затем один за другим ворвались внутрь, громко и страшно выкрикивая команды. Обратно сержанты вернулись погрустневшие. После чего в квартиру пошли следователь и эксперт, Кузьма скользнул следом.

По квартире словно Мамай прошел. Все, что можно было вытащить и выбросить из шкафов и ящиков, было вытащено и выброшено. С мягкой мебели была сорвана обивка, в гостиной и на кухне вдобавок ко всему блестели на полу осколки разбитой посуды.

– Профессионально сработали! – заключил следователь Пыткин (на вызов приехал именно он, видно, дежурство у него было круглосуточным). – И сердито. Я понимаю: вещи из ящиков выбросить. Но зачем посуду бить?

По-хозяйски устроившись уже на привычном ему месте за кухонным столом, Пыткин разложил свои бумаги и приглашающим жестом указал Кузьме на свободный стул.

– Давайте поговорим, Кузьма Иванович, пока эксперт работает. Кому вы так насолили, кому дорогу перешли?

– Почему вы думаете, что перешел? – обиделся Кузьма.

– Тут и думать нечего! – засмеялся Пыткин. – Здесь все как на ладони. Давайте обратимся к фактам. Вчера вечером вас оглушили ударом дубинки по голове неизвестные грабители, но из вещей забрали только ключи от офиса. Так?

– Так, – согласился Кузьма.

– Ночью в ваш офис, воспользовавшись украденными ключами, проникли неизвестные воры, перевернули вверх дном ваш кабинет, но ничего не взяли. Специально перезвонил Поджарому в "Охрану" после того, как подтвердил ему факт нападения на вас и хищения ключей, и уточнил – ущерба нет. Правильно?

– Правильно, – подтвердил Кузьма.

– Сегодня днем вломились в вашу квартиру. Что пропало?

– Я не могу точно сказать, – замялся Кузьма. – Вещи, по крайней мере, крупные, вроде на месте.

– Я уточню, – сощурился Пыткин, – дорогой радиотелефон, CD-проигрыватель, музыкальный центр, портативный телевизор "Сони" здесь на кухне, мужская новая дубленка в шкафу… Такие вещи воры обычно не оставляют. Деньги и драгоценности пропали?

– Их не было. Драгоценности свои жена забрала, уезжая, а деньги я ношу с собой. Вот! – Кузьма достал из кармана бумажник и развернул его. – Видите – все капиталы.

– Вчера они тоже были с вами?

– Да.

– Тем не менее, грабители их не тронули. А вот ключи забрали. Вам не кажется это странным?

"Ловко копает!" – внутренне восхитился Кузьма, но в ответ только пожал плечами.

– Так кого вы обидели, да еще так, что они не только что-то остервенело искали, но еще и посуду били? Задолжали кому-нибудь?

– Я не беру в долг. Принципиально. И не даю.

– Мудро, – согласился Пыткин, – но дорогу вы кому-то точно перешли. Сознавайтесь, Кузьма Иванович! Чистосердечное признание облегчает душу.

– И увеличивает срок.

Следователь расхохотался, показывая мелкие острые зубы.

– На понт вас не возьмешь. Где отбывали срок?

– Не довелось, – хмуро заметил Кузьма.

– Но слова знаете, – не поверил Пыткин.

– Я журналист. Уже давно. Приходилось общаться и со следователями и с осужденными.

– Тогда понятно, – согласился следователь. – И все же… Будете молчать, не сможем помочь. Это профессионалы, и еще какие! Когда они напали на вас, мы приехали почти сразу же. И никого не нашли, хотя в таких случаях задерживаем грабителей практически всегда. В ваш охраняемый офис они проникли так, что наряд "Охраны", прикатив на сработку, не заметил никого и ничего. В вашей квартире обыск сделан людьми, знающими свое дело: они в такие места заглянули, к каким обычная шантрапа даже не подходит. И еще… – Пыткин помолчал. – Прошлой ночью неподалеку от вашего офиса застрелен человек, иностранец. Убили его выстрелом в глаз, очень профессионально. К нам пришла ориентировка: по показаниям таксиста, который возил жертву и сам едва уцелел. Так вот, приметы преступников практически совпадают с приметами тех, кто напал на вас вчера. Вам не страшно?

Кузьма покачал головой.

– Тогда будем писать бумаги! – следователь придвинул к себе папку. – И мой вам совет: поставьте стальную дверь! А то несолидно: такие вещи в доме, а дверь картонная…

Советом Пыткина Кузьма воспользовался сразу, как только милиционеры ушли. Двое молчаливых дюжих парней в фирменных комбинезонах приехали скоро и за полчаса наглухо запечатали квартиру броневым листом, значительно облегчив капиталы Кузьмы. Еще до того, как приехали мастера, он наскоро перекусил (устраивать пиршественный стол желания не было) и после отъезда установщиков двери уже привычно принялся за уборку.

Он провозился до поздней ночи. Взломщики напаскудили так, что, прибирая, он постоянно ругался и бегал на кухню курить. Как и предполагал Пыткин, из дому ничего не пропало, но в мусоропровод Кузьма выбросил полное ведро осколков от разбитой посуды. Закончив с уборкой, он сходил в кладовку за инструментом и заново пришил к двум диванам и креслам содранную обивку.

Покончив с делами, Кузьма пошел на кухню, разогрел остатки цыпленка, допил и доел мясо. После чего еще раз проверил, как запирается и отпирается новая дверь. Она вела себя идеально: мягко поворачивалась на мощных петлях, замки запирались легко и надежно, фиксируя стальное полотно в четырех направлениях.

"Теперь обязательно придется встречать Вику и Машу, – подумал он, звеня новенькими ключами, – они без меня в дом не войдут…"

В этот момент ему стало страшно.

Пока он договаривался насчет двери, убирал квартиру, чинил мебель, ел и выпивал, у него не было времени осмыслить происшедшее в течение последних суток. "Вы не боитесь?" – вспомнил он вопрос следователя, и только сейчас в полной мере осознав его правоту.

"Надо было рассказать лейтенанту о Ломтеве! – подумал он, но тут же одернул себя: – Что бы это изменило? У него, наверняка, сейчас другие фамилия и имя, искать его будут долго, если он вообще уже не слинял из страны. Эти двое идут по его следу и потрошат всех, с кем он общался. У них есть цель, они ничего не боятся, и действуют профессионально. Похоже, я влип…"

Кузьма вдруг подумал, что в доме никто не вызовет милицию, если ему начнут выламывать дверь. Разве только Людмила Ивановна, но она говорила вчера, что собирается к матери. Дверь хоть и крепкая, но при желании можно выпилить любые запоры – современная техника позволяет. И вообще он живет на втором этаже, а толстые ветки растущей внизу яблони (сосед снизу, ботаник чертов, посадил) тычутся ему прямо в окна. Подняться по ним ничего не стоит…

Кузьма пошел в гостиную и достал из бара бутылку марочного коньяка, которую хранил для особо торжественного случая. Бутылку налетчики не тронули, хотя перебили все бокалы, и он стал пить прямо из горлышка. Он сейчас никак не мог повлиять на ситуацию, поэтому хотел только одного – не думать ни о чем. Когда в голове сгустился алкогольный туман, Кузьма сходил на кухню, отыскал в шкафчике топорик для рубки и отбивания мяса, положил его на журнальный столик. Рядом пристроил бутылку. Из спальни принес подушку с одеялом и, не раздеваясь, лег на диван. Свет в комнате гасить не стал.

Он так и не заснул по-настоящему всю эту ночь. Забывался, приходил в себя, отпивал из бутылки и снова забывался ненадолго. Поэтому и снов никаких не видел. Или просто не смог вспомнить их поутру…

* * *

На работу Кузьма опоздал. Поутру, когда он окончательно пришел в себя, страхи рассеялись, но осталась жуткая головная боль. Выключив уже ненужный свет в гостиной, он дополз до ванной и с полчаса стоял под душем – пока не заныла исполосованная водяными струями кожа. Стало легче, но полностью боль не ушла. Хотя в бутылке на журнальном столике еще что-то оставалось, к этому средству он прибегать не стал: привычки такой не имел. Выпил две кружки горячего крепкого чая, почти насильно заставил себя съесть бутерброд. Боль сосредоточилась в левом виске, мгновенно распирая голову при малейшем движении. Поэтому он тихо вышел из квартиры, аккуратно закрыв за собой новые многочисленные запоры, тихо брел к остановке, а потом – к офису. Яркое весеннее солнце резало глаза, провоцируя новые приступы; Кузьма шел, сощурившись и почти не глядя перед собой. Поэтому и не обратил внимания на странную парочку у крыльца редакции.

Зато она на него внимание обратила. Один из мужчин, темноволосый, сделал знак рыжему спутнику, и тот, как только Кузьма подошел ближе, быстро преградил ему дорогу.

Кузьма попытался мирно обойти внезапно возникшее препятствие, но оно сместилось и возникло перед ним вновь. Кузьма поднял глаза. Дюжий безбровый громила поймал его взгляд и, еле заметно улыбнувшись тонкими губами, ловко извлек из-под мышки пистолет с толстой трубкой глушителя на стволе, и ткнул концом этой трубки прямо в грудь Кузьме. Причем сделал это так ловко, что со стороны казалось, что он просто дружески положил ладонь на грудь знакомого.

– Sprechen deutsch? Говорите по-немецки? (нем.)

Кузьма глянул в сторону. Темноволосый пристально смотрел на него.

– Ich sprechen nicht. Я не говорю по-немецки. (нем.). I speak English. Я говорю по-английски. (англ.)

– Okay. Small business to you. You have one thing which belongs to us.У нас к вам дело. У вас есть вещь, которая принадлежит нам. (англ.)

Темноволосый говорил по-английски медленно, стараясь правильно выговаривать слова, как это делает любой, для кого этот язык не родной и во владении которым он не уверен. Но все равно Кузьма, ошарашенный происшедшим, врубился не сразу.

– What thing? What does all this mean? Какая вещь? Что это все означает? (англ.)

– One our thing. It has left at you two days ago. You must return it to us, – пояснил темноволосый. Одна наша вещь. Ее оставили у вас два дня назад. Вы должны вернуть ее нам. (англ.)

– I understand nothing. You speak about what thing? Я ничего не понимаю. О какой вещи вы говорите? (англ.) – искренне удивился Кузьма.

Рыжий нахмурился, и Кузьма почувствовал, как трубка глушителя больно врезалась ему в грудь. Темноволосый помедлил, видно оценивая искренность Кузьмы, и вдруг сказал по-русски:

– Баул.

– Баул? – удивился Кузьма.

– Yes, – подтвердил темноволосый.

– Какой баул? – еще раз недоуменно спросил Кузьма и тут же вспомнил: "баул тяжеленный". Опять Ломтев! Темноволосый с еле заметной улыбкой следил за движением мысли на его лице.

– I do not have it. You have checked up. У меня нет его. Вы же проверили. (англ.)

– But you know where it. It is your plan? Но вы знаете, где он. Это ваш план? (англ.) – темноволосый достал из внутреннего кармана куртки сложенный листок, развернул его. Кузьма узнал схему, нарисованную Ломтевым, что пропала из ящика его письменного стола.

– I am not sure, that it is the plan correct. Me could deceive. Я не уверен, что это схема правильная. Меня могли обмануть. (англ.)

– We shall check up it. Together. Мы проверим это. Вместе.(англ.)

Кузьма затравленно оглянулся. Вокруг, как назло, было ни души.

– It is very far from here… Это очень далеко отсюда…(англ.) – начал он, но тут же услышал:

– Кузьма Иванович! Вас к телефону!

На крыльце, наполовину приоткрыв двери, стояла Марья Васильевна. Рыжий, услышав ее голос, заученным движением сунул пистолет под мышку, темноволосый обернулся. Кузьма ужом проскользнул между ними, взлетел на крыльцо и, толкнув Марью Васильевну внутрь подьезда, захлопнул за собой стальную дверь. Глаза Марьи Васильевны побелели от страха. И это почему-то привел Кузьму в чувство. Он даже улыбнулся секретарше:

– Спасибо, Марья Васильевна.

Она обмякла, но спустя мгновение затараторила, как пулемет:

– Они тут с утра крутились. Я думаю: вас нет и нет, тут эти… Следила за ними. Потом смотрю: вы идете, а эти – к вам. Вижу: пристают. Ну, думаю, дай окликну…

– Вы умница и замечательная женщина! – искренне сказал Кузьма. И в порыве чувств чмокнул Марью Васильевну в щеку. – Что бы я без вас делал?!

Марья Васильевна, оправившись от смущения, спросила:

– Это те?.. Что напали на вас возле дома?

Кузьма пожал плечами:

– Может, и те. По крайне мере, такие же отморозки.

Он посмотрел в глазок. Возле крыльца и вокруг, сколько позволяли рассмотреть линзы, никого не было.

– Будете вызывать милицию?

– Обязательно! – ответил Кузьма и быстро пошел к себе.

Но милицию он вызывать не стал. На столе в кабинете плотной стопкой лежали газеты, "Оппозиционная", как всегда, была сверху, и первое, что увидел Кузьма, бросив взгляд на стопку, было лицо Ломтева…

Не раздеваясь, он схватил газету. Фотография на первой странице была старой, видно, поднятой из архива, и на ней Ломтев выглядел совсем юным. Но Кузьма узнал его без труда. Большими буквами поверх фотографии шел заголовок: "Самый знаменитый и неуловимый преступник страны убит сообщниками в заброшенном квартале столицы"…

Кузьма проглотил статью в одно мгновение. Затем вернулся к началу, быстро пробежал глазами первую половину текста с подробностями обнаружения трупа и показаниями уцелевшего таксиста и остановился на том, что хотел перечитать не спеша.

"…Оперативникам без особого труда удалось разыскать квартиру, которую арендовал Александр Ломтев, он же гражданин маленькой центральноамериканской страны Белиз Алекс Слайс. Без труда, потому что хозяйка, сдавшее временное жилье тихому иностранцу, хорошо говорившему по-русски, сама позвонила в милицию и сообщила об ограблении квартиры. Прибывшая по вызову оперативная группа, обнаружила взломанную дверь и разбросанные по квартире вещи. Удивительно, но в квартире остались нетронутыми телевизор, посуда и другие вещи хозяйки. Что касается имущества Ломтева, то определить пропало ли что-нибудь у него, не представляется возможным. Но милиционеров удивило, что остались нетронутыми дорогой сотовый телефон и даже крупная сумма денег, лежавшие в одной из сумок. Как уже упоминалось, бумажник Ломтева-Слайса был найден на трупе нетронутым, хотя в нем также находилась немалая сумма. Среди прочих вещей убитого обнаружили что-то вроде дневника, который вел покойный. Содержание его, по мнению оперативников, свидетельствует о помрачении ума Ломтева. Что и неудивительно, если вспомнить, что при вскрытии у него обнаружили неоперабельную опухоль головного мозга. Кроме того, у судмедэкспертов нет сомнения, что убитый был наркоманом: руки его несли следы многочисленных внутривенных инъекций, а в его вещах нашли несколько доз героина. По мнению оперативников, именно неадекватность некогда удачливого вора и убийцы заставила его вернуться в страну, где его усиленно разыскивали. Что же касается жестокого убийства Ломтева, то, как считают сотрудники оперативной группы, оно, скорее всего, связано с деятельностью покойного за границей. Наиболее вероятной причиной расправы стал вовремя не возвращенный долг. Наркоманам денег нужно много…

Маргарита Голуб

Тем не менее, редакции некоторые записи в дневнике Ломтева показались любопытными. Мы публикуем часть их и в сокращении.

"…Бертран, Бертран, не смотри на меня так! Если бы это было легко: найти Голубя и Пчелу в "гиперборейской стране"! В телефонном справочнике здесь свыше тысячи Голубевых, Голубцовых и просто Голубов! И ни одной Пчелы или хотя бы Пчелинцева! А ведь телефоны есть не у всех… Оставшихся дней мне не хватит, чтобы побывать даже у половины. Как и где мне искать? Бертран, я боюсь спать, я не хочу видеть твои глаза!.."

"…Бертран, скажи, как мне их найти?! За все то, что я сделал, я наказан так, как не накажет ни один суд. Смерть давно не пугает меня, но мне страшно, когда приходит время спать, мне страшно открывать глаза поутру. Потому что ночью приходишь ты, а утром я помню все. Подскажи, Бертран! Как мне искать их? Или хотя бы одного? Может, дело вовсе не в фамилии или имени? Тогда как я их узнаю? Скажи, Бертран! Дней моих осталось совсем мало, а сил уже нет совсем…"

"…Спасибо, Бертран! Я понял: ангел укажет дорогу; а когда я найду Пчелу, будет знак. Я найду этого ангела, чего бы мне это не стоило. Я найду…"

Здесь обрываются записи Ломтева. Из них понятно только то, что он кого-то и зачем-то очень искал. Причем, у разыскиваемых фамилия в той иной степени должна была быть по происхождению связана с голубем или пчелой. "Голубей" в нашей стране, действительно, много, о чем свидетельствует и подпись под этой статьей. А вот с пчелами хуже… Мы, наверное, так и не узнаем никогда, удалось ли Ломтеву найти кого-нибудь из этой парочки, и кто такой таинственный Бертран, не дававший ему спать по ночам. Тайну эту Ломтев-Слайс унес с собой навсегда. Впрочем, как подтвердил нам специалист-психиатр, скорее всего, эти записи свидетельствуют о наличии у преступника стойкого бреда – верного признака душевного заболевания…

"Оппозиционная газета" постарается держать своих читателей в курсе расследования по этому делу.

Отложив газету, Кузьма достал из ящика стола записную книжку, раскрыл ее на нужной странице и набрал номер. Ответили сразу: после первого же гудка голос в наушнике официально доложил:

– Григорович слушает!

– Здравствуй, Николай!

– Здравствуйте, – удивленно отозвался голос, и Кузьма пояснил: – Это Телюк.

– А – а, – уже веселее сказал Григорович, – давно не виделись. С тех пор еще как ты в газете работал… Я слышал, ты уже главный? Как дела?

– Нормально, – доложил Кузьма, хотя как раз нормального в его делах сейчас ничего не было, – а как ты?

– Что я? – голос Григоровича погрустнел. – К пенсии вот готовимся. У нас это быстро: выслужил срок – и гуляй!

– В каком ты звании?

– Подполковник.

Судя по всему, званием Григорович тоже не был доволен.

– А полковником быть хочешь?

На другом конце провода ненадолго замолчали. Потом Григорович деловито спросил:

– Это предложение?

– Именно! – подтвердил Кузьма. – Ты в курсе дела по убийству Ломтева?

– Еще как!

– Вечером, перед тем, как его убили, он был у меня. Рассказывал…

– Понял! – прервал его Григорович. – Остальное при встрече. Говори, как доехать…

Слушал Григорович замечательно. Не перебивал, не задавал вопросов; только склонив лысую голову, делал пометки в толстой записной книжке. Рассказывая, Кузьма время от времени бросал взгляд на лицо приятеля, каждый раз убеждаясь, как сильно тот сдал с тех пор, как они не виделись. Бледное лицо, длинный острый нос, глубоко сидящие в глазницах блеклые глаза, вокруг которых заметно просматривалась паутинка морщин. Они познакомились много лет назад, когда Коля, как его звали тогда между собой журналисты, стал пресс-секретарем Службы, организации, даже мимо здания которой раньше проходили со страхом. Коля демонстрировал образец демократических преобразований в своей системе: организовывал пресс-конференции с руководством, сам много и охотно встречался с журналистами, с готовностью откликался на их просьбы. Тогда между ним и Кузьмой, молодым сотрудником расцветающей новой газеты "День страны", установились добрые приятельские отношения, подкрепленные совместными походами по злачным местам. Единственное, чего избегал Кузьма во время таких загулов, были поездки к девочкам. Григорович, наоборот, считал девочек главным пунктом в меню, поэтому их неформальные встречи сами собой сошли на нет, но на деловых связях это не отразилось. Кузьма никогда не подводил приятеля: всегда давал его информацию только в заранее оговоренных рамках, а если нужно было организовать утечку в прессу без ссылки на источник, делал как нужно, хотя однажды это доставило ему серьезные неприятности. Несколько лет назад руководство организации, в которой служил Коля, поменялось, и новый начальник убрал чересчур дружески настроенного к журналистам пресс-секретаря.

Выслушав рассказ Кузьмы, Григорович задумчиво почесал ручкой лысину.

– Откровенно говоря, даже не знаю, как быть, – сказал, закрывая блокнот. – По крайней мере, вот так сразу сказать не могу.

– Почему? – удивился Кузьма.

– Потому что это, как сказал этот твой следователь Пыткин, профессионалы. Быстро мы их не найдем: наверняка, живут где-то на съемной квартире, а квартир таких в городе – тысячи. Приставим к тебе охрану – заметят и не подойдут. Еще и шлепнут издалека. Со зла.

Кузьме такая перспектива не понравилась.

– Они меня и так сегодня едва не шлепнули.

– Если бы хотели – сделали! – спокойно заметил Григорович. – Но пока у них есть хотя бы один шанс получить от тебя этот баул с деньгами, не тронут. Потом – да!

Это предположение понравилось Кузьме еще меньше.

– Надо посадить засаду здесь и у меня дома. И ждать, когда придут.

– Они не придут. Они тут уже были и все проверили. Кроме того, понимают, что наследили, поэтому будут сторожиться. Их можно только выманить. На то, что ищут.

– Давай поищем баул! – предложил Кузьма.

– А ты уверен, что он там?

– Нет.

– Вот и я "нет". Ломтев мог наплести что угодно – терять ему было нечего. А у тебя даже схемы нет.

– Я ее помню по памяти. Есть вырезки из газет, на некоторых – схема, где обнаружили тот инкассаторский фургон. Найти при желании будет не трудно.

– Если мы сейчас выйдем отсюда вдвоем, то искать будет бессмысленно. Наверняка кто-то из них следит за тобой издалека, поэтому они даже на баул не клюнут. Тем более, если организовать широкомасштабную операцию по поиску денег. У них, скорее всего, есть сообщник из наших: сумели же они войти именно в твою квартиру, хотя не знали, где ты живешь. Если тебя заберет машина – можно вычислить владельца по номеру. Не будет номера в общем списке – значит, машина спецслужб. Значит, не подойдут, значит, могут выстрелить издали.

Кузьма замолчал и тихо забарабанил пальцами по столу. Было ясно: Григорович почему-то не хотел вовлекать в эту историю своих коллег. Он явно подводил его к какому-то решению, и Кузьму вдруг осенило.

– Спасение утопающих – дело рук самих утопающих?

– Вот именно! – быстро подтвердил Григорович. – Тебе желательно самому попытаться найти этот баул. А для этого выбраться отсюда так, чтобы они не заметили. Домой лучше не ходи. Они могут выйти и на знакомых. Есть у тебя место, где тебя не будут искать?

Кузьма задумчиво покрутил головой. Но тут его взгляд скользнул по растерзанной стопке газет, и он оживился:

– Думаю, найду.

– Если не найдешь, – звони! – Григорович, довольный, сунул блокнот в карман. – В крайнем случае, спрячем тебя так, что и инопланетяне не найдут. Все-таки лучше спасти человека… – с фальшивой заботой в голосе сказал он.

Кузьма едва сдержался, чтоб не выругаться. Но тут же, с острым чувством стыда вспомнил прошедшую ночь и себя, ошалевшего от страха рядом с бутылкой коньяка. "Они еще пожалеют! – зло подумал он. – Они еще не знают, с кем связались! Шваль немецкая! Это вам не в сорок первом…"

– Я найду эти деньги! – сказал он, набычившись. – А ты их закроешь в тюрьме лет на двадцать. Еще лучше на пожизненный!

– Сначала все, что ты мне рассказал, напиши на бумаге, – улыбнулся Григорович. – И не забудь указать, сколько денег Ломтев взял тогда из баула. Если вдруг найдешь клад, а там, не дай Бог, не хватит хотя бы одного доллара – до пенсии будешь объяснительные писать…

 

6.

День задался с утра. На планерке материал о таинственном убийстве Ломтева единодушно был признан "гвоздем", причем, с вердиктом согласились даже тайные и явные недруги Риты. Паша Громов, подводя итоги, сказал назидательно:

– Вот образец того, как надо работать! Сегодня все уже побежали по нашим следам: и газеты, и телевидение, но наш читатель, когда увидит и услышит их потуги, вспомнит, что обо всем этом он уже читал в "Оппозиционной". И приятелю давал почитать, потому, что интересно и хочется обсудить. Вот так мы сохраняем постоянного читателя и увеличиваем число новых.

В коридоре Паша обнял Риту за плечи и завел к себе в кабинет. Там, усадив на кожаный диван и присев рядом, спросил, улыбнувшись:

– Ну что, можем, если захотим?

Маргарита не успела ответить, как Паша добавил:

– Сколько заплатила за информацию?

– Полтинник.

Паша покрутил головой, прикидывая, и согласился:

– Нормально.

Он достал из кармана бумажник, извлек из него стодолларовую бумажку и вручил ей.

– Компенсация и аванс за следующий материал. Смотри, мы обещали читателю продолжение! Эту тему упускать нельзя. И чтоб сначала у нас! А то я эту публику в погонах знаю. Начнут сейчас, когда все к ним ринутся, торговать направо и налево…

Только у себя в кабинете Рита вспомнила, что теперь ей вряд ли стоит рассчитывать на помощь Григоровича и задание Паши может быть не выполнено, но даже это обстоятельство не испортило ей настроения. Беспрестанно звонил телефон. Знакомые, довольные возможностью засвидетельствовать свое почтение влиятельной журналистке, отметиться, поздравляли с удачной публикацией. Звонили и коллеги: приятели и однокурсники. Эти тоже поздравляли, но кисло. Рита злорадно улыбалась, понимая, что сегодня с утра их главные накрутили им хвосты ("Почему "Оппозиционная" все узнает раньше?"). На жалкие попытки коллег выведать источник информации Рита отвечала смехом, но благодарила всех, в том числе и завистников. Ощущение успеха, подзабытое за последние месяцы, безраздельно овладело ею, и она купалась в нем с наслаждением.

Настроение ей не испортил даже порученец пресс-секретаря МВД, который пригрозил ей по телефону лишением аккредитации за разглашение тайны следствия. Порученец говорил нервно, было видно, что начальство устроило ему головомойку. Рита вежливо отфутболила его. Лишения аккредитации "Оппозиционная" не боялась: МВД время от времени само использовало газету для слива нужных сведений, кроме того, у редакции хватало источников, поставлявших информацию намного интереснее скучных министерских пресс-релизов. Из Службы, которая вела следствие по этому делу, не позвонили. Рита не удивилась. Эти никогда не звонили, делая выводы и принимая меры без лишнего шума. Она не опасалась, что источник информации будет раскрыт. Когда дело начинает милиция, а продолжает Служба, посвященных в его тайны бывает много – концов не найдешь. Григорович знал, что делал.

В обед Рита сходила в кафе, где не спеша и с наслаждением поела. Она хотела выпить шампанского, но вовремя вспомнила, что машина стоит у редакции, и оставлять там ее на ночь нежелательно.

После обеда Рита попыталась работать. Она сделала несколько звонков и даже немного посидела за компьютером, но работа не шла. Мешало настроение: мысленно она вновь и вновь перетирала каждую деталь своего сенсационного материала, упивалась высказанными ей поздравлениями. Помучившись еще немного, Рита решила ехать домой. В это время зазвонил мобильник.

– Маргарита? – спросил мужской голос.

– Она, – отозвалась Рита, пытаясь вспомнить, кому принадлежит этот сочный, густой баритон. Номер мобильника она сообщала только самым близким, звонивший был явно не их числа. Правда, ребятам в Службе ничего не стоило узнать номер и без ее ведома.

– Здравствуйте, Маргарита, – продолжил обладатель красивого баритона, – очень рад, что дозвонился.

– А уж как мы рады! – пропела Рита, решив на всякий случай держаться понахальнее.

– Приятно ощущать такое единодушие в наших устремлениях, – со странной интонацией произнес неизвестный. – У меня деловое предложение. Я могу вам рассказать о последних часах Ломтева. В тот вечер он был у меня и много чего наговорил. Судя по всему, его убили после того, как он от меня вышел.

Рита едва не задохнулась. Нет, сегодня явно был ее день! Стоило ей только пожалеть об утрате одного источника информации, как тут же объявился другой. И добровольно.

– Простите, как вас зовут? – вежливо поинтересовалась она и тут же одернула себя – а если он не хочет называться? Поэтому она торопливо добавила: – Впрочем, если вы не желаете…

– Почему? – прервал ее собеседник. – Мы даже знакомы. Меня зовут Кузьма Телюк…

От неожиданности Рита едва не уронила мобильник.

– Алло? – услышала она в наушнике. – Вы меня слышите?

– Да, да! – торопливо подтвердила она.

– Не волнуйтесь, это действительно я, не розыгрыш, – Кузьма как будто читал ее мысли, – я понимаю: это несколько странно, что я позвонил, но у меня действительно деловое предложение.

– Какое?

Рита пришла в себя. "Сейчас будет задвигать насчет недостоверных фактов и опровержения, – решила она про себя. – Улучил момент".

– Скажите, вы за рулем?

– Да, – подтвердила она.

– Тогда еще один вопрос. Я понимаю так, что машина у вас по доверенности?

– Откуда вы знаете? – удивилась Рита.

– Это не трудно. Вы так орудуете своим рашпилем, что наверняка завалены судебными исками о возмещении морального вреда. В такой ситуации лучше, чтобы имущество числилось за кем-то другим.

"Чтоб тебе!.." – мысленно пожелала Рита.

– Меня вполне устраивает то, что машина у вас по доверенности. По номеру не вычислят истинного владельца, да и вам так спокойнее. Если вы согласны вывезти меня из офиса, где я сижу сейчас, как в осажденной крепости, то будем считать, что договорились.

– А почему вы… В осажденной?..

– Это при встрече, – перебил ее Кузьма. – Договорились?

– Договорились! – согласилась она…

Инструкции, выданные Кузьмой, Рита выполнила скрупулезно: не доезжая до знакомой парковки, свернула на тротуар и остановилась напротив единственного в этой торцевой стороне дома окна, забранного крупной решеткой. Заглушив двигатель, она повернула зеркало заднего вида на себя, достала из сумочки губную помаду, подкрасила губы. Затем извлекла из сумочки флакончик с духами. Если ее спросили сейчас, зачем она это делает, Рита не нашла б, что ответить…

Наведя красоту, она достала мобильник и набрала номер. Почти тотчас окно напротив водительской дверцы растворилось, причем, к удивлению Риты, раскрылась и решетка между стеклами, которая, как оказалось, состояла из двух створок, запираемых на замок. Из окна мячиком вывалился человек и, открыв заднюю дверь машины, упал на заднее сидение.

– Поехали, Маргарита! – тихо промолвил человек, и Рита повернула ключ в замке зажигания. Напоследок она заметила, как немолодая женщина торопливо закрывала решетку и окно. Машина тронулась, и Рита переключилась на маневрирование в тесном дворе. Кузьма, спрятавшись за спинками передних сидений, молчал, и Рита добросовестно выполнила оговоренную программу: неожиданно свернула на одном светофоре, затем – на другом, и, убедившись, что никто не следует за ними, остановилась на обочине у большого пустыря. Кузьма вылез из укрытия и, оглядевшись, широко улыбнулся ей в зеркало заднего вида.

– Спасибо, Маргарита, – сказал он сердечно и улыбнулся еще раз.

Она молча достала из сумочки диктофон и нажала на кнопку записи. Кузьма не стал спорить. Рита слушала его рассказ, с трудом скрывая разочарование. Услышанное могло пригодиться для продолжения заявленной темы, однако это было совсем не то, что ждет от нее Паша…

– Значит, Ломтев указал вам место, где он спрятал деньги? – спросила Рита, безошибочно определив самое интересное в рассказе Кузьмы. – Вы собираетесь их искать?

– Завтра, – коротко ответил он. Маргариту пробила дрожь.

– А мне можно с вами? – спросила она, вложив в просьбу все свое обаяние.

Кузьма задумался. Рита сидела молча, боясь спугнуть удачу.

– Можно, – наконец ответил он, – но это будет второе деловое предложение.

– Что вы хотите? – как можно жалобнее спросила она, лихорадочно соображая, что он может потребовать. "Если опровержение – пусть! – решила она. – Все равно тот материал не получился. Да говори же ты!"

И Кузьма заговорил:

– Я хочу провести эту ночь под вашей крышей.

Рита поперхнулась. Она ждала чего угодно, только не этого. Кузьма понял ее состояние.

– Уточняю: под крышей, а не в вашей постели. Просто сегодня мне опасно ночевать дома.

"Да хоть бы и в постели!" – подумала Рита, но вслух произнесла:

– Договорились!..

Перед самым домом, когда машина уже петляла по узкому проезду, Кузьма, всю дорогу до этого сидевший неподвижно, вдруг поднял с сидения маленькую сумку (Рита и не заметила, что у него было что-то в руках, когда он впрыгивал в салон) и стал напряженно в ней шарить.

– Что-нибудь не так? – спросила она, боясь, что он передумает.

– Проверяю: все ли на месте, – ответил Кузьма, не поднимая глаз. – Попросил Марью Васильевну купить – самому выходить было нельзя, так не забыла ли чего? Белье, носки, мыло, зубная щетка… Тревожный набор, как в газете, когда в командировку могли неожиданно послать. Вроде все…

"Да он заранее все рассчитал! – сообразила Рита. – Ему ведь, если правду рассказал, деваться некуда, а моя квартира – последнее место, где его будут искать. Специально томил, гад, ожидая, когда я куплюсь… Ах, ты!"

Рита остановила машину и с треском захлопнула за собой дверцу. Кузьма торопливо выбрался наружу следом и заискивающе улыбнулся. Похоже, понял, что его раскусили.

Рита двинулась к подъезду, не оглядываясь, Кузьма поплелся следом. Они молча поднялись в лифте, молча зашли в квартиру, молча и синхронно разделись в прихожей. Рита переобулась в тапочки, а Кузьма так и остался в носках. У Риты была запасная пара мужских тапочек, но она со вдруг пробудившейся мстительностью решила, что гость перебьется.

На кухне она плюхнулась на угловой диванчик, Кузьма пристроился на стуле напротив и снова дружески улыбнулся ей.

– Ну? – сердито спросила Рита, еще не зная, как ей себя вести. – Что будем делать?

– Кушать очень хочется, – начал Кузьма.

– Между прочим, кормить никто не обещал! – обозлилась Рита.

– У меня есть деньги, – примирительно сказал Кузьма, – Могу и сам приготовить. Я с утра ничего не ел…

– Потерпите! – стукнула ладонью по столу Рита. – Хотите есть – накормлю! Но сначала все расскажете про своего Ангела.

Если бы Риту спросили, зачем ей понадобился Ангел, она б не ответила. Ей просто почему-то очень хотелось, чтобы Кузьма стушевался и попросил. Все равно что. Только чтобы не смотрел на нее с такими озорными смешинками в зеленых глазах. Однако он не стушевался

– Расскажу! – пообещал. – Но только, если ужин с водкой. И сначала ужин…

– Сначала рассказ! – не согласилась Рита.

– Жестокая вы женщина, – с видимым притворством вздохнул Кузьма. – Тут разговору на два часа. И на голодный желудок… – он еще раз просительно взглянул на нее, и она едва не сдалась под этим обволакивающим взглядом. Но в последний момент взяла себя в руки.

– Говорите!

– Тогда в сокращенном виде, – сдался Кузьма, – по причине острого недоедания. Думаю, начать лучше с прадеда Кузьмы.

– Причем тут прадед?

– Потому что все от него, – назидательно заключил Кузьма, – так что, если хотите слушать, сидите тихо. Прадед Кузьма, как я вам когда-то уже говорил, был крестьянином в глухой деревне. Но еще он занимался бортничеством. Борти – это такие ульи, – пояснил Кузьма, рисуя в воздухе руками, – целиком выдолбленные из короткого бревна. Их и развешивают на деревьях в лесу. Словом, прадед был пчеловодом. И вот однажды кто-то выдрал у него борти…

– Что значит "выдрал"? – перебила его Рита.

– Это значит, что кто-то не просто вытащил из бортей мед, а для облегчения процесса сбросил их на землю. Борти разбились, и пчелы улетели. Прадед, когда обнаружил это, пришел в деревню, собрал мужиков и сказал, что тот, кто это сделал, пусть лучше придет к нему сам.

– И?

– Никто не пришел. А через две недели из соседней деревни прибежал к прадеду мужик, встал на колени и умолял простить. Но прадед сказал, что уже поздно. И мужик умер.

– Почему? – спросила Рита, чувствуя, что у нее холодеет спина.

– Потому что прадед Кузьма был, как бы это сказать, колдуном… что ли. Или знахарем… На борти он заклятие наложил. Об этом вся округа знала, поэтому его борти в лесу никто не трогал. А тут случился какой-то пришлый, решил полакомиться на дармовщинку…

– Ну нельзя же так… – опечалилась Рита. – За мед человека…

– Мы живем в другое время… – Кузьма помолчал. – То был голодный год, и у прадеда тогда умерло трое детей. А вообще у него из всех уцелела только одна старшая дочка, моя бабушка. Он никого не хотел убивать. Он же сказал: пусть ко мне сам придет… Хотел человека спасти.

– Хорошо, – тряхнула головой Рита, – с прадедом все ясно. А причем тут Ангел?

– А притом, что у бабушки моей из шестерых детей из-за войны выжили только две дочери. И первыми потомками-мужчинами прадеда Кузьмы стали сыновья старшей дочери бабушки – Владислав и Кузьма. Вы не до конца раскопали историю Ангела, Маргарита. Плотницков – это фамилия его первой жены. А настоящая – Телюк. Владислав Телюк, мой старший брат…

Рита судорожно сглотнула слюну. Кузьма словно и не заметил этого.

– Вы разве не обратили внимания на то, как мы похожи? – продолжил безжалостно. – Я, правда, специально, бородку отпустил, чтобы это скрыть, но шила в мешке не утаишь. Вы правильно почувствовали, что с Ангелом что-то не так, что он не вписывается в образ, выписанный в моих статьях, но только вывод сделали неверный.

Она смотрела на него во все глаза.

– Вы хотите сказать?..

– Что Ангел – это совместное предприятие двух братьев, правнуков знахаря Кузьмы. Никакая Служба рядом с нами не стояла. Это бизнес. Вот и все.

– И вы… тоже?..

– По сути, это я – Ангел!

– Тогда скажите! – Рита протянула ему обе ладони. – Все, что вы тогда не договорили. Только не надо про стренч!

– Не буду, – Кузьма на миг склонился над ладонями. – Что недоговорили?.. Про детские болезни вам неинтересно… Вот! В детстве вы едва не погибли. Вам тогда было совсем… Лет пять…

– Шесть! – Рита изумленно посмотрела на него. – Мы купались в реке, и папа отвлекся. А меня течением утащило на глубину. Помню: бегу по дну, ножками перебираю, вокруг все зеленое и очень страшно. Воздуха не хватает, и так хочется его глотнуть!.. – она помолчала. – А папа тем временем смотрит: по реке бант плывет. Он его хвать рукой, а под бантом – я!..

– Повезло!

– Бант спас. Папа, как чувствовал, завязал… Но все равно – это не доказательство. По рукам и цыганки гадать умеют, – Рита слегка покраснела, вспомнив свой визит к гадалке и ее слова. Она взглянула на Кузьму: брови у него оказались черные, атласные, какие-то совсем не по-мужски красивые, крылатые брови. И это ее почему-то обозлило. – Вы мне покажите что-нибудь такое, чего другие не могут. Тогда поверю.

– Фокус? – сощурился Кузьма.

– Пусть будет фокус.

– Самый-самый?

– Самый-самый…

– Обижаться не будете?

– Не буду! – упрямо сказала Рита, чувствуя, что ее заносит, но уже не в силах остановится. – Ну?

– Ап! – вдруг, как в цирке, воскликнул Кузьма и хлопнул в ладоши прямо перед ее лицом. Рита отшатнулась и тотчас поймала взгляд его зеленых глаз… Глаза были большими и добрыми, они манили и обволакивали…

– Птица – вица, красная девица, вышла утром в садик, чтоб росой умыться, – забормотал Кузьма.

– "Какая еще "вица"? – как-то лениво подумала Рита, а Кузьма продолжал:

– Только на травице нет уже росицы, высушило солнце на траве росицу…

Рита почувствовала, как веки ее потяжелели и мягко опустились на глаза, по телу разлилось тепло. Ей стало легко и хорошо. Потом все исчезло…

* * *

– Ап! – услышала она и медленно открыла глаза. Первое, что она увидела, было лицо Кузьмы. Оно улыбалось, и почему-то было далеко внизу. Рита, медленно крутя головой, осмотрелась. Это была ее кухня: на стенах, выклеенных цветными моющимися обоями, висели расписные тарелки, которые она привезла из Италии; это были ее шкафчики и столы, но видела она все это сверху, как будто парила под потолком.

– Смотрим на меня! – услышала она голос и, повернувшись на него, увидела Кузьму. Он был уже без пиджака. Поверх тонкого светло-серого свитера красовался ее красный кухонный фартук. Двумя руками Кузьма придерживал прислоненное к ногам зеркало в раме, и Рита удивилась: оно было из прихожей. "Чего это он?" – подумала она, и Кузьма поднял зеркало.

Рита увидела себя. Правда, она не сразу поняла, кто эта молодая женщина с худым, испуганным лицом, которая, по-восточному скрестив ноги, сидит на столе. На голове у нее была нахлобучена маленькая кастрюлька; на левой ладони, как у царицы "держава", лежало куриное яйцо, в правой руке, как скипетр, торчала поварешка. В довершение картины в зубах женщина держала кухонный нож. Какое-то время Рита недоуменно рассматривала изображение в зеркале и, наконец, сообразив, что она сама, завизжала, будто ее резали, и метнула яйцо в изображение. Яйцо, разбившись, растеклось по стеклу оранжево-блеклой массой.

– Спокойно! Все хорошо…

Кузьма мгновенно отставил в сторону зеркало, подскочил к столу, и вырвал из рук Риты поварешку, которую та собралась метнуть вслед за яйцом; подобрал выпавший из ее зубов нож и стащил с головы кастрюлю. Быстро проделав все это, он бросил посуду на разделочный столик, и бережно снял Риту со стола.

– Ты… Ты… – Рита задыхалась от возмущения.

– Водочки! Немножко!

Рита схватила появившуюся перед ней рюмку и опрокинула ее в рот. Жидкость обожгла горло и мгновенно привела в чувство. Она увидела, что сидит за столом, а перед ней – дымящаяся тарелка с ложкой и ломоть хлеба.

– Супчика! Быстренько! Закусили!

"Я не ем первое!" – хотела было сказать Рита, но вместо этого послушно взяла ложку и зачерпнула из тарелки. Суп оказался горячим и необычайно вкусным. Рита и не заметила, как тарелка опустела.

– Что это? – спросила она, когда Кузьма ловко убрал пустую посуду.

– Буйабез, французский рыбный суп, – пояснил Кузьма, ставя перед ней тарелку с густой аппетитной массой, от которой исходил приятный аромат. – В принципе, это та же наша уха, только готовится несколько по другому.

– А это что? – ковырнула она вилкой новое блюдо.

– Рагу. Старинный прованский рецепт.

Рита еще раз ковырнула массу вилкой, проглотила кусочек. Рагу было пряным и вкусным.

– Еще рюмочку под горячее!

Она послушно взяла наполненную Кузьмой рюмку, рядом с которой в мгновенно появилась другая. Они чокнулись ("За приятную компанию!" – сказал Кузьма) и вдвоем принялись за еду. Рита украдкой бросала взгляды на сидевшего напротив гостя. Он был уже без фартука. Ел быстро (видно было, что в самом деле голоден), но аккуратно. Она обратила внимание, что кусочек хлеба он положил на тарелку слева от себя и не откусывал от него, а отламывал маленькие кусочки, бросая их в рот. Красиво ел. За ужином они оба молчали, только Кузьма еще пару раз наполнял рюмки, они чокались, но без слов.

– Из чего вы это все приготовили? – спросила Рита, когда тарелка перед ней опустела.

– Из продуктов. Отсюда, – Кузьма указал на холодильник. – Я и не ожидал, что здесь такой выбор: копченая грудинка, вяленая колбаска, сыр, овощи… У нас с вами общий недостаток – любим поесть, – засмеялся он. -Даже рыбка мороженая была. Она, правда, залежалась, но оказалась еще ничего.

– Когда же вы успели все это приготовить? – удивилась Рита.

– Пока вы здесь отдыхали. – Кузьма показал на диванчик. – Извините, что так получилось, но я боялся, что мне так и не придется поесть, поэтому позволил вам немного поспать. Потом, когда все было готово, велел взобраться на стол… – он вздохнул. – Не думал, что будет такая реакция…

– Вы хотите сказать, что отключили меня? – спросила Рита. Водка и еда уже подействовали, ей было легко и хорошо. – Получается, что я, пока вы тут возились, совсем ничего не соображала?

– Именно так, – подтвердил Кузьма, – это было что-то вроде гипноза.

– Вы владеете техникой гипноза? Про какую такую девицу вы мне долдонили?

– Это старинный заговор, очень красивый. Слова не имеют значения, главное – монотонность и темп речи. Пациент впадает в транс, после чего выполняет любые команды. Что и было с вами.

– Любые команды? – Рита уже в полной мере ощутила действие выпитого. – То есть вы вполне могли воспользоваться моей беспомощностью в гнусных целях? – спросила она, кокетничая. – И я бы не воспротивилась?

– Даже бы и не вспомнили потом.

– А вы не воспользовались?

– Нет, – твердо ответил Кузьма.

– Почему? – серьезно спросила Рита. Ей и в самом деле хотелось услышать ответ на этот вопрос.

Кузьма почесал затылок.

– Если я вам скажу, что насиловать беспомощных женщин нехорошо, и мое воспитание не позволяет мне вытворять такое, вас это устроит?

– Нет! – твердо сказал Рита.

– А то, что я люблю свою жену, и ни разу не изменял ей за пятнадцать лет супружеской жизни?

Рита в ответ только хмыкнула.

– Придется признаться, – склонил голову Кузьма. ("То-то же!" – со злорадством подумала Рита.) – Я не вижу кайфа в такой ситуации. Это все равно, что с резиновой женщиной. Какое удовольствие от обладания бесчувственным телом?

Отвечая, он смотрел в стол, но, когда на мгновение поднял глаза, Рита заметила в них уже знакомые смешинки. И обиделась.

– Так вы хотите, чтобы я сама обнимала вас горячо?

– Этого никто не обещал, – ее же словами отозвался Кузьма, – и никто на это не рассчитывал. И вообще, Маргарита, может, лучше об Ангеле? Раз он вас так интересует…

– Давайте об Ангеле, – согласилась Рита, доставая из сумочки пачку тонюсеньких сигарет "Вог" и закуривая. – Развлеките девушку на словах, раз уж по-другому пренебрегли ею.

Кузьма коротко всхлипнул, подавившись смешком, затем сходил в прихожую и вернулся с трубкой и пачкой табака. Некоторое время они сосредоточенно курили. Кузьма первым нарушил молчание.

– Как я уже говорил, нас в семье было двое сыновей. Еще есть сестра, она родилась между нами. Влад – старший. Прадед Кузьма был жив, когда Влад родился, поэтому имя его досталось мне. Влада он очень любил, да его все любили. Долгожданный сын, внук и правнук, симпатичная мордашка, кудрявые волосы… Словом, забаловали его. А потом он вырос… Сами видели: под два метра, в отца пошел. Девчонки на него прямо-таки вешались, да и он ими не пренебрегал. Как вы правильно написали, из института его выгнали за слабость к женщинам. В советское время с этим было строго. Другой бы на его месте подождал год-другой и восстановился, хотя бы на заочном, а он решил в моряки пойти. Плавал несколько лет, потом вернулся… С женой и дочкой. С женой вскоре развелся, снова женился, занимался бизнесом… Вам он сказал, что Первакова виновата в том, что у него бизнес развалился, но виноват во всем он сам. Хороший бизнес непросто создать, но удержать его еще труднее. Он почему-то считал, что ему стоит только поставить дело, а дальше все будет само крутиться, принося деньги, а ему останется только сигары курить, да бабами своими заниматься…

Кузьма положил трубку в пепельницу.

– Мы с ним никогда не были близки, в детстве даже дрались часто. И все почему-то считали, что зачинщик этих драк я… Когда он был при деньгах и женщинах, меня не знал, а когда рухнуло все, приполз… Помните это время, лет шесть назад? Любой материал о колдунах и экстрасенсах в газетах шел "на ура". Я и сотворил парочку – с вымышленными героями… Материал-то знал великолепно. И, не подумав, спустил лавину. В редакцию хлынул поток писем: люди просили, умоляли свести их с магом и целителем. Некоторые и в редакцию приезжали. Письма эти читать было невозможно…

– Почему вы сами не взялись? – удивилась Рита. – Ведь можете.

– Не могу. Психологически не чувствую себя готовым. Время мое не пришло. Это ведь не статьи сочинять… И тут Влад появляется. Вспомнил я, что он тоже потомок прадеда Кузьмы, проверил – способности есть. Что-то он сам мог, чему-то я научил, подсказал. У него знакомых среди начальства полно, дали ему комнату под офис в хорошем месте, мы там сами ремонт сделали. И пошло… Он людей принимает, мне подробности рассказывает, я статьи сочиняю, которые для газеты в период подписки – мед! Читателей, что звонят после публикаций, спускаю Владу. Перекрестное опыление…

– Денег много рубили? – сощурилась Рита.

– Первое время, когда я ним рядом сидел, помогал и контролировал, крохи были. А потом, когда я ушел, наверное, много. Он мне не признавался, но я чувствовал. Потом ко мне, как к автору статей, люди приходить стали, бумажки показывать. А там заговоры, черные – на болезнь и уничтожение, по почте присланные. За излечение ведь люди мало платят, да еще норовят как бы подешевле, а за гадость ближнему… Я к нему – отпирается! Заговоры черные на компьютере набраны и на принтере выведены – докажи! Но я-то стиль его знаю… Деньги! У него сейчас четвертая жена, на двадцать лет моложе, на такую жизнь денег много надо…

– А у вас жена?.. – неожиданно спросила Рита. – Насколько моложе?

– На три года. И одна-единственная…

– А лет вам сколько? Если не секрет.

– Тридцать семь. Владу на четыре года больше. Вот так, Маргарита. Словом, отказался я с Владом работать, да из газеты к тому времени ушел. А тут вы… Я специально вас к нему отвез, думал, что вы фальшь почувствуете, высмеете его. А вы…

– Каждый может ошибиться! – нервно заметила Рита и взяла еще одну сигарету из пачки. – Вы ведь мне тогда даже не намекнули! Кстати! – щелкнула она зажигалкой. – Ну ладно, чертовщина эта вся, порчи, сглазы, заговоры черные на бумажках… А предсказания? Политические события – Первакова… Это что, тоже нашептали?

– Это Влад, – опустил голову Кузьма. – Я же ему своими статьями такую репутацию создал, что и большие люди со своими проблемами пошли. А их в транс ввести, чтобы они сокровенное рассказали… Я не видел, но думаю, что Влад злоупотреблял. Он ведь просто купается во всем этом: такая величина, газеты пишут, сильные мира сего с нижайшей просьбой приходят… Создал я Франкенштейна… А что касается Перваковой, то про ее предстоящий арест он, конечно, от кого-нибудь из своих, больших, клиентов узнал. А вот то, что она в стране… Он ведь не шарлатан в полном смысле этого слова. Людей пропавших чувствует… Это было честное предсказание. Только вот я зря об этом написал. Газета попросила…

– Что-то вы не ко времени каяться стали! – хмыкнула Рита.

– Старею, наверное, – улыбнулся Кузьма. – Ладно, Маргарита, пора спать, завтра нам с рассветом… Постелите мне где-нибудь на диванчике. Можно и на полу.

– Такому верному мужу – лучшее место! – съязвила Рита, вставая…

 

7.

Она действительно выделила ему лучшее место: на диване в гостиной, через которую был проход в маленькую спальню за тонкой перегородкой без дверей – вход закрывала портьера. Было видно, что в этой большой (и единственной) комнате перегородку сделали кустарно и очень давно. Мебель в квартире была "антикварная", времен юности Кузьмы, чему он очень удивился. На кухне столы и шкафчики были посовременнее.

Ему было неудобно расспрашивать о мебели напрямую, поэтому, пока Рита застилала простынею диван, начал о квартире.

– Вы давно здесь живете?

– Всю жизнь, – ответила Рита и притащила из спальни подушку и одеяло. – Сколько себя помню. Сначала с папой и мамой, потом только с папой, а теперь сама. Папа, хоть и пенсионер, нашел себе любовь, такую же бабушку, и живет у нее. Не мешает дочке устраивать личную жизнь.

Она засмеялась и ушла в ванную. Кузьма тем временем принес из прихожей свою "тревожную" сумочку и, достав зубную щетку, стал ждать своей очереди. Ему было немного неловко: впервые со времени женитьбы он ночевал не у себя дома, да еще у женщины. К тому же такой, с которой не хотелось быть вместе. Утешало лишь, что это был деловой договор. Хотя (Кузьма это осознавал) нынешним вечером он несколько преступил рамки деловых отношений, правда, зашел не слишком далеко…

Рита появилась скоро. На ней была вызывающе короткая и прозрачная ночная сорочка. Кузьма сделал вид, что не заметил ее наряда, и поспешил в ванную. Вернувшись, он погасил свет, разделся и с удовольствием растянулся на прохладной чистой простыне. При этом пружины дивана жалобно скрипнули, а Кузьма с досадой подумал, что каждое его движение этой ночью будет замечено…

– Послушайте! – услышал он из-за портьеры. – Кузьма Иванович! Не спится. Расскажите еще что-нибудь. У вас хорошо получается.

– Может, лучше вы? – предложил Кузьма. – А то я тут откровенничаю один…

– А мне нечего рассказывать, – вздохнули за портьерой. – Я не маг и не экстрасенс, в транс вводить людей не умею. И биография обычная. Росла с папой, так как мама оставила нас. Школа, журфак университета, работа в "Оппозиционной". Три раза была за границей в рамках грантов в поддержку создания гражданского общества. Замужем не была. Личная жизнь, как заметил ваш Ангел, не складывается, потому что мужики от меня убегают…

Пружины под Кузьмой жалобно скрипнули.

– Что? – послышалось из-за портьеры. – Соврал ваш братец? Ага! Все-таки шарлатан…

– Не соврал, – вступился за брата Кузьма. – Просто Влад привык работать быстро, поэтому, не вдаваясь в причины, сразу переходит к следствию. Мужики действительно сбегают, но не потому, что с вами что-то не так, или кто-то сглазил.

– Тогда почему?

– Вы их пугаете.

– Что?

– Нормальный мужчина привык завоевывать женщину. А тут все ему сразу… Вот они и пугаются.

– Что-то я не заметила, – Рита была уязвлена и поэтому ответила резко. – Не отказываются. И просят еще.

– А потом сбегают… Вам это может показаться странным, но одного секса им мало. Они хотят любви. А вы… Видели тюльпаны, которые продают перед восьмым марта? У них бутон схвачен еле заметной резинкой – чтобы не раскрывались раньше времени и не теряли товарный вид. Так и вы – снаружи доступны, изнутри – закрыты. Я думаю, все дело в том, что у вас было не слишком радостное детство. Недолюбили вас.

За портьерой хихикнули:

– Вы, я вижу, большой специалист в области любви.

– Нет. Просто изучал психологию.

– В институте?

– В университете. Правда, нам, на филологическом, ее преподавали мало, поэтому я занимался сам.

– А чем это вас занесло на женский факультет?

– Генами прадеда Кузьмы. Филологический факультет в советское время был единственным местом, где серьезно изучали заговоры. Правда, как направление устного народного творчества в старорежимные времена, но все же… Можно было легально поехать в экспедицию по селам и весям с целью записи и систематизации заговоров, что я и делал. Мне бабушка мало чего передала, только то, что запомнила. А сам я многое откопал…

– Вы и жену на своем факультете нашли?

– Нет. На заводе.

– Да ну? – за портьерой зашевелились: было видно, что заинтересовались всерьез. – Расскажите, а? Так интересно…

– Что тут интересного? Учился я на дневном, стипендии не хватало, поэтому вечерами подрабатывал на заводе, в железнодорожном цехе. Трактора грузили на платформы и в полувагоны. Работа еще та: кран трактор поставит, а мы его толстой железной проволокой к платформе прицепим, а после проволоку ломами закручиваем посередине, чтобы в натяжку машину держалась. Работа тяжелая, платили не слишком много, отсюда и контингент был специфический: каждый второй – бывший зэк. Меня они не трогали, даже уважали по-своему. Студент, молодой, жалобы и заявления им помогал писать. Маша там диспетчером работала. Она тоже студенткой была, училась заочно на экономиста. Маленькая, беленькая, носик в веснушках – поначалу не очень показалась. Потом вижу: симпатизирует мне, отчего ж не воспользоваться…

Кузьма помолчал.

– Я хоть и не такой, как Влад, был, но все же… У нас на филологическом один парень на десять девчонок приходился, избаловали они нас… Может, и с Машей все быстро бы кончилось, но тут история одна… Я тогда в газету начал пописывать, ребята с которыми вместе работал, подбили: напиши, как наше начальство ворует. Я написал, газета напечатала. Начальству это очень не понравилось. Мне прямо сказали: парень, умолкни! А у меня – азарт. Еще одну статейку выдал. Словом, как-то вечером уединились мы с Машей в полувагоне, а тут подваливают двое. Тоже из бывших зэков, но начальством прикормленные. Начали кочевряжиться, как я потом понял, специально, чтобы спровоцировать. Много ли пацану, чтобы загореться, надо? Подрались. Я им накостылял, потом стало ясно, что этого они и хотели. Заявление в милицию… снятие побоев… уголовное дело о злостном хулиганстве… Статья – до пяти лет.

– И? – Рита аж привстала на своей постели.

– Посадили бы как миленького, если б не Маша. Милиция у начальства тоже, видно, была прикормлена, дело шурудили – только пыль стояла. А Маша уперлась: они первые напали, он защищался. Уж как только ее не ломали! Уволим! И уволили… Из института выкинем! И выкинули б, если б не ребята из газеты… Мать ее из деревни вызывали; мол, дочка твоя преступника покрывает, убеди дуру! Мать в слезы: "Дочушка, што ж ты робишь, ты ж яшчэ молодая, знойдзешь сабе…" А она стояла насмерть! Вот тут-то я на нее другими глазами посмотрел. Решил: если она сейчас, когда я ей по сути никто, так за меня бьется…

– Закрыли дело?

– Закрыли, но не сразу. Может, и довели бы до суда, несмотря на упорство Маши – единственного свидетеля, да ребята из цеха вмешались. У зэков тоже понятия о справедливости есть. Как-то в ночную смену отловили этих двоих, поговорили… Одному ломом по спине, второму челюсть свернули. После чего эта парочка быстренько уволилась и исчезла. А нет потерпевших, нет и дела…

– А дальше?

– Дальше неинтересно. Поженились с Машей. Первое время снимали квартиру, потом свою, кооперативную, построили. Денег было мало, считай, бедствовали. Потом дочка, Вика, родилась. У Маши беременность очень тяжело протекала, из девяти месяцев она, считай, семь пролежала на сохранении. Столько в больнице не держали, пришлось мне при ней сиделкой быть…

– В полном смысле?

– Это вы насчет горшков? Ну да.

– И не противно было?

– Сначала немного, потом привык. Человек быстро привыкает. Что посделаешь, если надо?

– Вы хотите сказать, – странным голосом спросила Рита, – что если бы я, к примеру, была вашей женой, и за мной понадобился такой уход…

– Дай Бог, не понадобится. Спите, Рита! А то, ей Богу, не встанем завтра…

Кузьма повернулся на своем скрипучем диване и ровно задышал. Рита еще долго ворочалась, но, в конце концов, тоже уснула…

* * *

Старик в черной рясе с капюшоном на голове медленно пересек безлюдный этот предрассветный час внутренний дворик замка, подошел к северной стене и по узкой каменной лестнице без перил медленно стал подниматься наверх. Ночная мгла еще только начала рассеиваться, ступени лестницы были едва видны, и старик осторожно нащупывал их обутыми в кожаные сандалии ступнями. Наконец он взобрался наверх, перешел на восточную стену и, встав за зубцами, стал терпеливо ждать.

Небо на востоке постепенно светлело, вот из-за дальних гор показался красный краешок, и оранжево-красный диск выкатился наружу, заполнив все вокруг радостным ярким светом. Старик подставил солнцу худое изможденное лицо и, раскинув в стороны руки, закрыл глаза. Он долго стоял так, что-то шепча и не обращая внимания на суету ожившего двора: голоса людей, скрип открывавших ворот, лязг оружия и доспехов. Ему никто не мешал: стены Монсегюра вторую ночь стояли без охраны. Только одинокий часовой приплясывал от холода на верхотуре донжона, ожидая смены; он не видел старика, да и не смотрел в его сторону.

Покончив с затянувшейся молитвой, Бертран, а это был он, тем же путем спустился вниз; во дворе замка он повернул вправо и подошел к маленькой пристройке к северной стене. Единственное крохотное окно пристройки было затянуто листочками слюды, а дверью служил полог из плотной замызганной ткани. Старик сдвинул полог и вошел внутрь.

Там он некоторое время стоял, привыкая к полумраку, а затем уверенно двинулся в угол, где громоздилась грубо сколоченная деревянная кровать. На кровати лежал человек с перевязанной холщовым бинтом головой. Он не спал и, заметив гостя, привстал на постели и сложил руки перед собой. Старик привычным жестом благословил раненого и присел на скамейку у кровати.

– Как вы, Роже? – негромко спросил Бертран, откидывая капюшон с головы. – Голова болит?

– Уже нет, Совершенный, – тихо ответил Пьер-Роже, спуская с кровати ноги, обутые в сапоги. – Только шумит немного. Я уже не теряю память, и этой ночью мне не понадобился слуга с тазом.

– Все равно тебе еще рано вставать, – покачал головой старик. – И я просил не называть меня Совершенным. Твои заслуги перед Добрыми Людьми столь велики, что ты не должен обращаться так к кому бы то ни было.

– Моя рана – царапина! Алебарда даже не разрубила шлем! – горячо возразил Пьер-Роже. – Эта, – он тронул пальцами шрам на лице, – и то была серьезнее. А я потерял право называть вас по имени после того, как проиграл сражение за камнемет.

– Его трудно было выиграть, – со вздохом сказал старик. – Их было втрое больше.

– Но мы напали на них внезапно, когда они не ждали! – возразил Пьер-Роже. – Мы оттеснили их вниз по склону и могли успеть сжечь камнемет. Мне надо было только выстроить рыцарей и кнехтов поперек тропы и преградить охране требюше дорогу наверх. Мы могли бы сдерживать их долго. Но вместо этого я, как мальчишка, бросился в драку с этим шакалом де Леви! Что мне теперь до земель Марпуа?! Я проиграл сражение…

В этот раз старик не стал спорить, и оба собеседника некоторое время сидели молча.

– Я слышал: вчера протрубили сдачу? – с горечью спросил Пьер-Роже.

– Да, – подтвердил Бертран. – В замке теперь один командующий – ваш тесть, и он так решил, – старик вздохнул. – Но он прав: если бы мы не сдались, они просто перебили бы нас камнями. А здесь женщины… Рамон вчера весь день был в лагере Юга, обговаривая условия сдачи Монсегюра. Сегодня утром должны подписать…

Старик не успел закончить, как полог на дверях колыхнулся в сторону, и в убогое жилище, тяжело ступая обутыми в кожаные сапоги толстыми ногами, вошел Рамон де Перелла, владелец Монсегюра. Поклонившись кивком Бертрану, он прошел к койке и тяжело опустился на скамью. Затем стер рукавом кожаной куртки пот со лба. И оба собеседника увидели, что с бархатной шапочки Рамона исчезла золотая пентаграмма, которую тот носил, не снимая, все эти месяцы.

– Подписали! – выдохнул Рамон и повернулся к старику. – Таких условий сдачи не добивался никто и никогда, – сказал он с нескрываемой гордостью. – Нам обещано полное прощение за все, даже, – здесь Рамон бросил презрительный взгляд на зятя, – за убийство одиннадцати инквизиторов в Авиньоне. Достаточно покаяться…

– И ты уже решил встать перед ними на колени? – насмешливо спросил Пьер-Роже.

Даже в полутемной комнате стало видно, как вспыхнуло лицо Рамона.

– Да, решил! У тех, кто не отречется от ереси и примет последнее утешение, конфискуют земли. А я стар и у меня дети! Они что, пойдут в леса, как файдиты?! Нищими?

– Многие пошли, – жестко сказал Пьер-Роже.

– Ты хочешь сказать о себе? – усмехнулся Рамон. – Ты можешь идти, можешь принимать solament и подниматься на костер. Я думаю, моя дочь не долго будет вдовствовать: она молода и красива, а я позабочусь о ее приданом.

Рамон поднялся со скамьи.

– Я не сказал вам главного, Совершенный. Мне удалось добиться отсрочки сдачи на две недели. Этого в стране Ок не удавалось еще никогда и никому. Ферье очень не нравилось такое условие, но Юг – мой старый товарищ, он настоял. Мы должны выйти из Монсегюра 16 марта, на Пасху. Вы ведь об этом меня просили?

Бертран в знак признательности склонил голову.

– Может, граф Тулузский и придет сюда к Пасхе, как обещал – задумчиво произнес Рамон. – Это самый удобный момент: ему не надо будет явно становиться на сторону еретиков. Он просто перехватит у Юга сдачу замка, на что формально имеет право…

– И тогда сжигать нас будет он. Юг с удовольствием отдаст ему эту честь. Юг все-таки рыцарь, а не палач.

Рамон снова презрительно посмотрел на зятя.

– Не надо меня упрекать за сдачу замка. Я здесь все десять месяцев стоял на стенах во время приступов рядом со своими кнехтами. Это мои крестьяне носили сюда еду и мои воины гибли в стычках. Видит Бог: я сделал все, что мог. В стране Ок еще ни один замок на сопротивлялся врагу столь долго. А вот твои люди с Матеусом и Эскот де Бэлькэром ушли из замка больше двух месяцев назад вместе с казной. В следующую ночь, как мы и договаривались, горел костер на горе – значит, они благополучно миновали караулы Юга. Однако ни один воин из тех, кого должны были нанять на эти деньги, в замок не пришел. Я думаю, верные слуги из фьефа Марпуа давно пустили по ветру нашу казну в придорожных корчмах.

Пьер-Роже вскочил с кровати и тут же, застонав, свалился обратно. Рамон равнодушно пожал плечами:

– Прощайте, Совершенный, мне нужно дать еще много распоряжений…

Он вышел, все также тяжело попирая толстыми ногами деревянный пол.

– Рамон стал другим человеком за время осады, – тихо сказал Бертран, когда Пьер-Роже пришел в себя. – Сейчас он плюнул мне в лицо и даже не заметил этого. Это мой дьякон Матеус повез казну, и, значит, это я виноват, что воины не пришли. Я думаю, что Матеус нанял их, но они не смогли пробиться, – старик вздохнул. – Я видел, как Рамон меняется месяц от месяца. Если раньше он, как казалось, был готов отдать жизнь за нашу веру, то осада постепенно подтачивала его стойкость. Это очень тяжело: каждый день жить за каменной стеной: среди множества людей, где шагу нельзя ступить, чтобы не наступить на чью-нибудь ногу или ухо; есть то, что едят самые бедные крестьяне; не иметь возможности нормально умыться и привести себя в порядок; мерзнуть и при этом держать в руках золото, на которое здесь ничего не возможно купить. Не осуждай его, Пьер-Роже! Если бы мы схлестнулись с врагом в поле, в честной битве, Рамон не посрамил бы свой род. А здесь у него не хватило дыхания. И он еще не знает, какая кара его за это ждет.

Пьер-Роже недоуменно посмотрел на Бертрана.

– Госпожа Корба де Перелла объявила мне вчера, что она обязательно примет solament. И что никто не отговорит ее от этого.

– Я всегда любил ее, как мать, – Пьер-Роже вздохнул. – У нее в душе веры больше, чем у ее напыщенного и трусливого мужа, который даже пентаграмму с шапки снял, чтобы не раздражать врага. А что будет с ее дочерью, Эксламондой?

– Она тоже примет solament.

– Боже! – Пьер-Роже привстал на койке. – Девочке всего пятнадцать лет. Как же она может стать Совершенной?

– Болезнь сделала ее взрослой. Эксламонда не ходит с пяти лет и давно Верующая. У нее ясный ум и чистая душа. Она сама все решила.

– Боже! – Пьер-Роже закрыл лицо ладонями. – Даже я не пожелал бы Рамону такого!

– Он сделал свой выбор, – твердо сказал старик. – Он полюбил мир, сотворенный дьяволом, отказавшись от Неба. Когда придет его час, он поймет. Но будет поздно. А как ты? – склонился он к кровати. – Не передумал?

– Нет! – твердо ответил рыцарь.

– Я спрашиваю это не потому, что сомневаюсь в твоей твердости. Ты доказал свою веру в Истину. Но ты молод, жизнь переполняет тебя, и в силу этого тебе трудно стать Совершенным. Если бы ты пришел ко мне в другой обстановке, я бы велел пождать. Подумай! После большого костра, что устроит для нас Ферье, в стране Ок останется много Добрых Людей, которым нужен будет добрый защитник. Я благословляю тебя на отречение от Истины перед лицом смерти. Ты сделал все, что мог.

– Вы думаете, Ферье отпустит меня, даже если я отрекусь? – грустно усмехнулся рыцарь. – Что он простит мне смерть одиннадцати инквизиторов в Авиньоне? Они много говорят о милосердии, но никто никогда не дождался его от псов Господних. Раймон Тренкавель подписал с ними договор, где они обещали ему жизнь и волю. А сами отравили его в темнице… Я не хочу, чтобы меня тайком задушили в подвале, словно крысу. Вы сами говорили: нет более прекрасной смерти, чем смерть на костре.

– И добрые христиане не чувствуют огня, ибо пламя, на котором их сжигают, не может причинить им вреда, – эхом отозвался старик. – Я дам тебе solament, Пьер-Роже. А сейчас я хочу попросить тебя исполнить мою последнюю волю.

Рыцарь молча склонил голову.

– Я действительно просил Рамона уговорить псов Господних дать нам отсрочку, но не потому, что надеялся на помощь графа Тулузского. Он не придет. 16 марта, в день Пасхи, – весеннее равноденствие. Это единственный день в году, когда мы можем посредством Сокровища послать Небу нашу просьбу. Поэтому я хочу, чтобы Сокровище до последнего часа оставалось с нами, чтобы потом оно не досталось псам. Ты сможешь?

– Я сделаю все!

– Его надо будет незаметно спрятать здесь, чтобы псы не нашли его после нашего ухода. Верные люди должны будут вынести его отсюда ночью, мимо часовых, охраняющих все ходы и выходы.

– Я… Они сделают это.

– Амьель Эскар и Пуатвен не получат solament у меня, когда попросят, и я им объясню почему. Но они не воины. Они не смогут, если на них нападут, оборонить Сокровище. Ты дашь им в сопровождающие самых лучших?

– Гуго и Абея. Это самые лучшие. Я спрячу их всех в малой цистерне, в юго-восточном углу замка, а ночью они выберутся за стены по подземному ходу. Им придется потом спускаться с горы по веревке, но это лучше, чем с боем прорываться через посты.

– Да будет так!

Старик встал, торжественно благословил склонившего голову рыцаря и твердым шагом вышел наружу…

* * *

Кузьма открыл глаза. Вокруг царил мрак. Потрясенный тем, что он только что видел и слышал, Кузьма долго не мог сообразить, где он. Это был не его дом и не его постель. Кузьма протянул руку, боясь натолкнуться на холодный камень крепостной стены, – и ощутил шершавую теплоту бумажных обоев. Мрак стал редеть, Кузьма различил черную тень шкафа, стул с висящей на нем одеждой и услышал ровное дыхание спящего неподалеку человека…

Постепенно ощущение реальности вернулось к нему, Кузьма вспомнил, где он и почему. Кузьма вздохнул с облечением. Больше всего на свете сейчас ему поговорить с живым человеком, но он не решился разбудить Риту. Кузьма долго лежал без сна и, страшась наступления сна, и не заметил, как забытье подкралось к нему в мягких домашних тапочках…

* * *

… Вереница людей, словно огромная змея выползала из ворот замка и, изгибаясь на поворотах тропинки, медленно текла вниз по склону. Впереди, опираясь на толстый суковатый посох, шел высокий костлявый старик с худым изможденным лицом. За ним твердо ступал высокий плечистый рыцарь с широким шрамом, сбегавшим от левого уха к подбородку, и со свежей ссадиной на левом виске. На руках рыцарь нес девочку, ноги которой безжизненно болтались у его пояса. Девочка, обхватив руками шею воина, прижималась к нему всем телом. Рядом семенила пожилая женщина в рясе. Она крепко держалась за руку рыцаря, и, даже когда тропинка для прохода двоих становилась слишком узкой. Следом за рыцарем и женщиной шли люди в черных рясах, за ними – в самых обычных одеждах: мужчины и женщины, воины и трубадуры, дворяне и их слуги. Голова процессии уже спускалась со склона, а хвост ее все выползал из ворот замка.

Два монаха, один – высокий и тощий, другой – низкий и коренастый, поеживаясь от свежего ветра, крутившегося у подножия горы Монсегюр, наблюдали за происходящим.

– Господи Боже! – вдруг воскликнул худой. – Они все идут, Ферье! Неужели так много еретиков отвергли покаяние?

– А пусть бы и все! – спокойно заметил его спутник, опиравшийся на тяжелый железный посох. – Меньше работы для святой инквизиции. Ересь надо выжигать каленым железом и так, чтобы не прорастала вновь! Но ты зря беспокоишься, брат Дюран, половина осажденных приняла наши условия.

– Но все равно их слишком много! – поежился высокий монах. – И с ними женщины и дети…

– С этими женщинами они жили в блуде, – сурово проговорил Ферье, – избегая таинства церковного брака. И если блудницы решили последовать за теми, кто их совратил… О детях тоже не стоит печалиться. Из детей еретиков вырастают еще более закоренелые еретики, лучше зло уничтожить, пока оно не успело расцвести. И не волнуйтесь, что их много. Я ждал этого, и наши кнехты не зря всю неделю таскали дрова. Хватит на всех.

Тем временем голова процессии, миновав двойной забор из кнехтов, вдоль которого спускалась с вершины, ступила на равнину и вскоре уперлась в плотный строй воинов, преградивших им путь лесом копий. Возникла заминка, но подоспевший монах с железным посохом подал знак – строй расступился. Взору всех, и стоявших у подножия горы, и еще спускавшихся по ее склону, открылся огромный помост, зигзагом прочертивший равнину. Он был укреплен толстых столбах, вбитых в землю, и словно дорожка по гребню дамбы, бежал по огромным кучам хвороста. Старик, шедший впереди колонны, поднял выше голову и, подойдя к началу помоста, по ступеням стал взбираться наверх. За ним последовали другие. Колонна медленно спускалась с горы, постепенно заполняла помост, образуя вместо светлой дорожки толстый и широкий зигзаг. Когда последний человек поднялся на помост, к монахам подошел рыцарь в богатых черненых доспехах. Остроконечный простой шлем его украшали пышные перья.

– Прикажете их заковать? – спросил рыцарь, нервно кусая губы.

– Незачем! – ответил коренастый монах. – Они будут стоять. А если кто и спрыгнет с костра, у вас есть луки и копья.

– Мы воины, а не палачи! – потемнел лицом рыцарь.

– Вы воины Господа! – спокойно возразил монах. – И обязаны выполнять волю слуг Господних. Командуйте, Юг дез Арси!

– Мой сюзерен, добрый король Людовик, повелел мне взять Монсегюр, и я его взял, – холодно ответил рыцарь. – Папский легат велел мне дать людей для охраны аутодафе, и я их дал. Но никто на свете: ни король, ни папский легат, не могут приказать мне, виконту, сжигать женщин и детей. Командуйте сами!

Рыцарь повернулся и решительно зашагал по долине. Слуга подвел к нему коня, рыцарь вскочил в седло и, не оглядываясь, поскакал прочь. Следом, швыряя во все стороны комки грязи от подкованных копыт, помчалась свита.

Отбросив в сторону посох, Ферье вырвал факел из рук стоявшего рядом кнехта. Дюран побежал вдоль строя, крича и ругаясь. Факелоносцы, подгоняемые им, выстроились в цепочку, и горящая пунктирная линия постепенно сомкнулась вокруг помоста. Ферье высоко поднял свой факел и сунул его в хворост. Кнехты, державшие факелы наготове, последовали его примеру.

Костер занялся не сразу. Сначала пламя, как бы пробуя хворост на вкус, топталось у его подножия, затем разом рвануло широкими языками к небу, оглушительно потрескивая и гудя. И тут же над долиной поплыла торжественная мелодия гимна. Люди на помосте, взявшись за руки и подняв лица к солнцу, самозабвенно пели; сотни голосов сливались в один мощный звук, эхом отражавшийся в горах. Строй вокруг помоста заколыхался, несколько копий упало на землю, а один обезумевший кнехт выскочил из ряда и очумело понесся к костру.

Дюран ловко оглушил его палицей и, размахивая ею, побежал вдоль строя, крича на воинов. Строй замер, тысячи глаз мрачно смотрели на монаха, а он, внутренне ежась под этими взглядами, продолжал угрожать и махать палицей. Тем временем пламя прорвалось сквозь широкие щели помоста, люди стали вспыхивать факелами и один за другим падали в ревущее огненное марево. Запах горелых волос и плоти пополз по долине. Дюран не отрывал взгляд от бушующего огня. Напротив него на помосте стоял высокий рыцарь с девочкой на руках. Девочка, видимо, задохнувшись в дыму, свесила голову с его плеча. Их одежда и волосы обгорели, но рыцарь, черный, как эфиоп, все еще стоял прямо, в упор глядя на Дюрана пронзительно голубыми глазами, особенно заметными на его почерневшем лице. Пламя гудело вокруг него, но рыцарь стоял, и Дюран, уронив палицу и отчаянно крестясь, попятился к строю…

* * *

Несколько слезинок выкатилось из-под закрытых век Кузьмы.

– Вика! Маша! – крикнул он, но никто не откликнулся, и он отчаянно позвал снова:

– Маша! Маша!..

Босые ноги быстро прошлепали по полу, ласковая рука нежно погладила его по голове. Затем теплые губы нежно коснулись его губ.

– Я здесь, Кузьма, я здесь…

И он, всхлипнув от радости, что есть силы, обеими руками прижал к себе ее, любимую и желанную…

 

8.

Выехали с опозданием. Во-первых, проснулись поздно, а, во-вторых, заканетелил Кузьма. Сначала он потребовал ксерокопию дневника Ломтева, и Рита, тупо соображая спросонок, прямо в ночной рубашке сновала по квартире, разыскивая ее. А Кузьма же, получив желаемое, сунул листки в карман, не читая. Затем он попросил Риту разыскать инструмент. Рита безропотно полезла на антресоли. Все перевернув там, она, наконец, нашла туристский топорик и саперную лопатку, бог весть как сохранившиеся с тех времен, когда ее отец, молодой и неженатый, кочевал по стране с рюкзаком. Тогда, кстати, он и набрел на красавицу-официантку – свою будущую жену и мать Риты… Так что шел одиннадцатый час, когда они спустились во двор к машине.

Машину вел Кузьма. Он сразу по-хозяйски подошел к водительской двери, и Рита не стала спорить. Она вообще все утро была эдакая мягкая и пушистая: ни о чем его не распрашивала, со всем соглашалась… Тихая радость, переполнявшая ее с той самой минуты, как она открыла глаза, настолько прочно поселилась внутри ее, что она не обращала внимания на хмурое лицо спутника и косые взгляды, которые он время от времени бросал на нее. А когда машина вырвалась из городских теснин на простор шоссе, Рита сделала музыку в салоне громче и с наслаждением откинулась на спинку сиденья.

– Сияешь? – услышала она недружелюбный голос. – Добилась все-таки своего? Еще одного вписала в список?

Рита только засмеялась в ответ. Сейчас ее никто не мог обидеть.

– Ты-то чего распереживался? – примирительно спросила она, видя, что Кузьма не отстанет. – Что такого случилось? В первый раз изменил жене? А я так думаю, что не изменил. Это ты не меня, а ее обнимал сегодня ночью.

– В первый раз, может быть, и так, – вздохнул Кузьма, и лицо его смягчилось. – Но потом, когда мы перебрались в твою постель, чтобы диван не скрипел…

– Да уж! – засмеялась Рита, вспоминая. – Все равно она сама виновата, раз на такое долгое время оставила мужика. А он истосковался!.. У меня до сих пор все болит внутри, – пожаловалась она, хотя по ее лицу было видно, что если и в самом деле болит, то она не слишком по этому поводу переживает.

– Ты тоже хороша! – заметил в ответ Кузьма. – Зачем было так остервенело целоваться?! У меня губы сейчас, словно сливы!

– А это вам наш подарок! – вновь засмеялась Рита. – На долгую и добрую память.

Кузьма только вздохнул.

Рита достала из кармана пачку "Вог". Кузьма покосился, и она поняла, что ему тоже хочется закурить (утром он не успел), а набивать трубку за рулем несподручно. Она молча достала сигарету, прикурила и подала ему. Он благодарно кивнул.

– Скажи, пожалуйста, – спросил он, когда она тоже задымила. – Со мной все ясно: остался без жены, истосковался, как ты верно заметила. Мужик. А тебе зачем? Я ведь и так тебя с собой брал. Ну и… Не звезда, не великий писатель, не мачо…

– Зато большой специалист в области любви, – отпарировала Рита, – ты мне вчера так долго и горячо рассказывал, как любишь свою жену, что я решила попробовать: как это, когда мужик любит?

– Ну и как? – спросил Кузьма, и Рита вновь заметила в его глазах знакомые смешинки. – Есть разница?

– Еще какая!

Он расхохотался.

– То-то вся прямо светишься. Счастлив, что подтвердил теорию практикой.

Она тоже рассмеялась. Обстановка в салоне заметно потеплела, и Рита была рада этому.

– А куда твои уехали? – спросила она, когда оба успокоились. – Вчера ты только обмолвился. Далеко?

– В Кельн. Европу смотреть. У Вики каникулы, я ей давно обещал. Сам собрался, но потом передумал… Дела были.

– Ясно, какие тут у вас дела! – пропела Рита и поспешила загладить бестактность: – Не обижайся. Это я от зависти: я на свои деньги по европам ездить не могу. Хорошо платят главному редактору?

– Не сказал бы! – хмыкнул Кузьма. – Это жена зарабатывает.

– Но ты же говорил, она… бухгалтер. Или как?

– Экономист. По образованию. А по должности – вице-директор филиала фирмы "Хохен верке".

– Ого! – присвистнула Рита. – Той самой?

– Той самой.

– И как это ей удалось?

– Я устроил.

– Да ну? – искренне удивилась Рита.

– Я, – подтвердил Кузьма. – Когда они еще представительство у нас открывали, поговорил на презентации с их главным. Я его немного знал – приходилось брать интервью. Попросил принять ее, испытать… Она тогда копейки получала на своем заводе. Ну а она им с первого раза так понравилась, что и испытывать не стали. Взяли на рядовую должность, но я же тебе рассказывал, какая она упорная. Через год свободно говорила и читала по-немецки (английский она и до этого знала), еще через два стала вторым человеком в филиале. Была бы и первым, но в первых у них всегда немец, черт бы их всех побрал!

– За что ты их так? – не поняла Рита.

– Есть за что… – Кузьма помолчал. – Например, ты думаешь: иностранная фирма миллионы сотрудникам платит? Это немцы, если можно много не платить, то никогда и не станут.

– Не думала, что ты такой меркантильный, – удивилась Рита.

– Я не меркантильный, я злобный, – сердито отозвался Кузьма. – И очень-очень. Я за эти семь лет был и папой, и мамой, и домработницей, и поваром. У себя немец минуты лишней работать не станет, а как нашему и здесь – только давай. "Гут арбайтен, Маша, гут". Эта и рада стараться. В шесть встает, в десять приходит. И по выходным… Дочка выросла, она и не видела. Ради чего?

– Ради денег, наверное.

– Были бы там деньги! Ну, ремонт в квартире сделали, поменяли мебель, купили бытовую технику. Ради этого все? Еще я свою "копейку", что еще от отца досталась, поменял…

– И на что? – оживилась Рита, обрадовавшись возможности переменить тему – Кузьму явно разбирало. – Небось, врал, что моя машина лучше.

– Врал, – честно признался Кузьма. – Хотя это как посмотреть. У меня "бээмвэ" была, тройка, мотор два литра. Старенькая, твоя куда моложе, но я ее довел до ума… Дорогу держала крепко, повороты проходила, как по рельсам, любой подъем брала сходу… Классная была машина.

– Почему была?

– Продал. Деньги были нужны.

Лицо Риты исказила гримаса недоумения.

– Ты же была у меня в офисе, видела ремонт, – пояснил Кузьма, – на него деньги и ушли.

– А разве не за государственный счет? – изумилась Рита.

– У них выпросишь! – хмыкнул Кузьма. – Спасибо, что хоть помещение предоставили. Технику и мебель нам по гранту немцы купили: для развития современной экономической мысли в слаборазвитой стране. А остальное пришлось самому.

– А жена денег не отжалела? – сощурилась Рита.

– Я у нее не просил, – нахмурился Кузьма. – Хватит того, что она меня главным сделала.

– У вас тут, как я посмотрю, сплошной семейный подряд! – всплеснула руками Рита. – Ты – брату бизнес, он тебе – информацию, ты жену – на работу, она тебе – должность. Чем больше я про вас, Телюков, узнаю, тем больше тайн впереди. Что еще новенького расскажете?

– Ничего! – буркнул Кузьма.

– Не дуйся! – она ласково погладила его по руке. – Это я от восхищения. В самом деле: никогда ничего подобного не слышала. То, что ты ее на работу устроил, – это понятно. Но как она тебя – главным редактором?

– Да все через немцев. На какой-то тусовке узнала, что есть проект создать у нас современный экономический журнал. Грант от правительства Германии, обязательное условие – участие нашего правительства. Фифти-фифти. Она – ко мне, а я вспомнил, что есть у нас эдакий гиблый журнальчик. Связи остались, сходил к вице-премьеру. Они и рады были: не знали, что с этой бедой делать. Конченный был журнал: главный редактор – алкоголик, зам – тоже, они даже никому в редакции заявление на отпуск не подписывали, пока бутылку не принесут. Так что отдали с удовольствием.

– И что ты с этими алкоголиками делал? – спросила Рита, радуясь, что разговор ушел в сторону.

– Уволил.

– Главного и зама?

– Всю редакцию.

– Ну ты!.. – Рита аж задохнулась. – Как это?

– Просто. Журнал следовало зарегистрировать снова: учредители менялись, поэтому всех сократили.

– Я не о том. Не жалко было?

– С какой стати их жалеть? Кто их заставлял пить? Нормальных людей я потом обратно взял; Марью Васильевну, секретаря, к примеру. Ты ее видела: окно за мной закрывала. Но в основном я свою команду привел: тех, кто мог и хотел работать. Мы, пока на самоокупаемость вышли, на одних окладах сидели. Я людей честно предупредил, они мне поверили. И я не обманул, – сказал Кузьма с гордостью.

– А тебе самому интересно? – не удержалась Рита. – Все-таки раньше в большой газете работал, статьи твои все читали. Классные! Оставалось только позавидовать.

Кузьма ответил не сразу. Докурил сигарету, сунул окурок в пепельницу.

– Тебе очень понравилось, когда я сказал, что твоя статья про Ангела – бред?

Рита насупилась. Не ответила.

– Так у тебя такая статья одна. Ну, может, была еще. А у меня… Я же тебе рассказывал, как повел себя братец, после того, как я создал ему бизнес. И сколько людей приходило на него жаловаться… Я не хочу больше писать для газет, Маргарита. Ни о чем. Никогда.

– А как же журнал?

– Там я главный редактор. Который не пишет. Кстати! – он обернулся к ней. – А кто слил тебе информацию о Ломтеве?

– Григорович, – после короткой паузы призналась Рита.

– Коля? – искренне удивился Кузьма и покачал головой. – Ну он… Много взял?

– Полтинник.

– Продешевил.

– Он вообще-то не денег хотел… – медленно сказала Рита, сама удивляясь своей откровенности.

– Можешь не продолжать, – засмеялся Кузьма, – я про колину озабоченность знаю. И что? – он с интересом глянул на нее. – Не обломилось?

– Фиг ему!

Кузьма захохотал. Рита почувствовала, что краснеет. И торопливо спросила первое, что пришло в голову:

– Тебе нравится быть начальником?

– Нравится нормированный рабочий день: у меня дочь – подросток, и я, раз уж у меня такая семейная ситуация, должен быть дома вовремя и не шастать по командировкам.

– Знаешь? – вдруг как-то по особенному улыбнулся он, и Рита внезапно ощутила острое чувство ревности. – Сейчас Вика уже подросток, но я почему-то все время вижу ее маленькой. Годика в два-три. Она любила, чтобы я догонял ее, носилась по квартире, благо мебели у нас тогда почти не было. Ножки толстенькие, смеется… Мы ее Тошей звали. За то, что топать любила, и сокращение хорошее…

– А меня звали Ита. Папа, порой, и сейчас так зовет.

– Почему Ита?

– Я "эр" не выговаривала…

Увлекшись, они едва не проехали нужное место. Кузьма вовремя спохватился, притормозил на обочине и достал карту (ее Рита тоже искала утром) и старые газетные вырезки со схемами. Просмотрев их, он снова завел мотор и медленно поехал по шоссе, поглядывая вправо. Возле заснеженного проселка, убегавшего в густой лес, остановился. Еще раз сверился с картой и схемами, потом вышел из машины и немного прошел по дороге к лесу. Рита хотела пойти следом, но Кузьма скоро вернулся.

– Здесь! – сказал он, усаживаясь в машину. – Если, конечно, верить схемам. Вон и тропинка с левой стороны.

Рита глянула туда, куда указал Кузьма, но поначалу никакой тропинки не увидела. В лесу лежал снег, уже подтаявший, осевший, однако все еще укрывавший землю. Только потом, присмотревшись, она заметила ровную без черных оспин кочек белую полосу.

– Здесь он перешел шоссе и направился к дачам, – подтвердил Кузьма ее мысли. – Но мы так не пойдем: машину здесь оставлять опасно. Заедем с другой стороны.

Через пару минут они свернули налево и, проехав немного по извилистой асфальтовой ленте, остановились у ворот обнесенного стальной сеткой дачного участка. Кузьма вышел из машины, сходил к сторожке и возвратился с хмурым небритым дядькой бомжеватого вида. Дядька открыл ворота, и они заехали внутрь.

– Я ему сказал, что мы из комитета по лесному хозяйству, – пояснил Кузьма, когда они, оставив машину, выбрались на шоссе. – И на бутылку дал. Так что присмотрит.

По асфальту они прошли немного. Кузьма несколько раз сбегал вниз к лесу – искал начало тропинки. Найдя ее, призывно махнул рукой Рите. С первых же шагов по снегу она поняла, как прав был Кузьма, заставив ее утром поменять щегольские сапожки на каблуке на простые ботинки. В лесу снега было по щиколотку, но перед холмом началась целина. Рита хотя и ступала по следам Кузьмы, быстро устала, однако шли они до самого шоссе. Там Кузьма, пока Рита жадно ловила ртом воздух, поднялся к дороге и закричал совершенно счастливый.

– Правильно идем, товарищ Маргарита!

Вернувшись, хлопнул он ее по плечу

– А теперь – назад.

Они пошли медленнее. Кузьма время от времени останавливался, внимательно осматриваясь по сторонам; он даже углублялся ненадолго в чащу. Рита еле передвигала ноги, и, когда они в очередной раз поднялись на холм, Кузьма, бросив на нее пристальный взгляд, усадил ее на старый пень, предварительно смахнув с него снеговую шапку. Часть снега все же осталась на пне, и вскоре Рита почувствовала холод, идущий снизу, но не встала – сил не было. Кузьма терпеливо ждал, потом ласково поднял ее и, взяв за руку, довел до машины. Там Рита выпила горячего чаю из термоса и, пожевав бутерброд, почувствовала себя лучше.

– Ну как? – спросил Кузьма, когда она после еды закурила. – Готова искать дальше?

– Снова в лес? – с ужасом спросила Рита.

– Куда ж еще?

– Да там… – Рита не знала, что ей сказать, чтобы отвадить его от этой дурацкой затеи. – Что там вообще сейчас можно найти? Тут роту солдат да с собаками…

– А кто-то вчера очень просился… – сощурился Кузьма.

– Не подумала, – покраснев, созналась Рита. – Я почему-то решила, что мы вот так приедем и заберем… Ты же экстрасенс! – нашлась Рита. – Должен почувствовать…

– Чувствуют собаки, – обиделся Кузьма. – Люди – думают. Смотри! – он взял карту и на обратной чистой стороне быстро начертил схему: дорога, лес, тропинка, дачи. – От шоссе до дач по тропинке километра три. ("Да все пять!" – хотела сказать Рита, но промолчала.) Первую половину пути он и не думал прятать деньги. Из-за них, проклятых, он убил человека, тяжело ранил другого, поэтому прижимал их к себе и тащил сколько мог. Я видел его уже больного, но тогда это был здоровенный лось… При спуске с холма видны дачи: здесь, на виду, он тоже прятать бы не стал…

– Ну почему? – возразила Рита. – Найти пустой домик и засунуть кому-нибудь под пол…

– Слишком умно, – не согласился с ней Кузьма. – И опасно. Могли соседи увидеть, хозяин дома со временем найти…

– Может, кто уже и нашел?! – вклинилась Рита, которой смерть как не хотелось снова тащится в лес. – А мы тут ломаемся…

– Ты думаешь, что можно по-тихому найти полтора миллиона? – Кузьма широко улыбнулся, и Рита в который раз с завистью отметила, какие у него красивые и здоровые зубы. – Да любой бы от радости не удержался и шепнул жене, или, по пьяни, соседу. И пошло б… Через пару дней к нему бы приехали суровые люди в фуражках и забрали все до последнего доллара. Да еще судебный иск навесили бы за те деньги, что успел пропить. Нет, Маргарита, к этим деньгам за все прошедшие годы никто не притрагивался. Они на месте. Где-то здесь, – Кузьма очертил кружок на схеме. – Причем, недалеко от тропинки: он боялся погони, поэтому не мог себе позволить бродить по чаще…

– А если просто обманул? – спросила Рита. – Позабавился? А мы тут корячимся…

– Не думаю! – сказал Кузьма. – Обычно перед смертью люди не врут, да и причин врать мне у него не было. А если б врал, расписал бы в подробностях, где и что лежит. Вот тогда б мы, действительно, покорячились. А он только тропинку указал…

– А если он закопал сумку? – Рита все еще пыталась остановить Кузьму. – Где мы сейчас ее под снегом найдем?

– Чем закопал? – улыбнулся Кузьма. – У него не только лопаты, но даже, наверное, ножа с собой не было. Да и вырыть ножом яму в лесу для такого баула… Не было у него на это времени. Скорее всего, пень-выворотень или что-то в этом роде. Вставай, Маргарита, нас ждут великие дела…

Они вновь потащились по уже знакомой тропе, только в этот раз взяли лопату и топорик. Кузьма, весело посвистывая, шел впереди. На холм Рита еле взобралась, пришлось Кузьме снова взять ее за руку и тащить за собой. Перед спуском он вдруг остановился.

– Скажи, Маргарита! – почему-то он все время называл ее полным именем, что ее раздражало. – Тебе тяжело было подниматься?

Она только нечленораздельно буркнула в ответ.

– Вот и ему было тяжело, – весело сказал Кузьма. – У тебя в руках только топорик, а него была тяжеленная сумка. Тут он где-то и лег. Посиди-ка!

Он оставил ее на знакомом пне, а сам углубился в лес. Рита, ощущая телом мокрую стылость гнилого дерева, и не имея сил встать, подумала, что если он снова потащит ее к дороге, вернется к машине. Бог с ней сенсацией! Здоровье дороже…

Кузьма вынырнул из чащи слева от тропинки и перебежал на правую сторону. Рита слышала, как он бродит по лесу, ломая сухие ветки. Спустя некоторое время Кузьма негромко позвал ее:

– Рита! Иди сюда!

Что-то было в его голосе такое, что заставило ее подняться и поспешить к нему. Кузьма стоял у толстой старой осины, крона которой терялась высоко в сером небе, и улыбался ей странной улыбкой. Еще не веря, она шагнула к нему и увидела прямо у его ног большое черное дупло, нижний край которого терялся в снегу.

– Держи! – Кузьма подал Рите лопатку лезвием вперед. – Сунь-ка ее в дупло!

Рита выполнила указание. Черенок лопаты в самом верху дупла уткнулся во что-то плотное.

– Это не древесина – слишком мягкая, – сказал Кузьма, когда Рита выпрямилась, – и не гниль – та еще мягче, да и труха бы посыпалась…

– Нашли? – Рита все еще не могла поверить.

– Похоже, – Кузьма отступил на шаг в сторону и достал из-за пояса топорик. – Посторонись! Пусть простят нас лесники…

Рубил он долго. Топорик был маленький и не очень острый, поэтому Кузьма прорубал в стволе узкую дорожку идущую вверх. Внутри осина была полой, но времени, чтобы добраться до закладки ушло немало. Когда в просвете показалась черная материя, Кузьма стал действовать топором осторожнее, а затем и вовсе отложил его в сторону.

– Давай попробуем повернуть ее! – попросил он Риту. – Сидит-то она плотно, но если стронуть с места… Так стреляные гильзы из автомата достают.

Поначалу не получилось. Сумка оказалась плотно набитой, и пальцы лишь скользили по ней. Кузьма попросил Риту отступить и вновь замахал топориком. Из расширенного проема в стволе дерева показалась матерчатая ручка, они ухватились за нее вдвоем и резко дернули. Сумка сначала едва-едва, затем резко повернулась в дупле – и резко ухнула вниз. Кузьма, опустившись на корточки, сунул руки в дупло и вытащил ее на снег.

Некоторое время они молча смотрели на сумку: длинную, тяжелую, черную, всю в коричневой легкой трухе. Кузьма, улыбаясь, сказал Рите:

– Откроешь? Доверяю.

– Нет-нет! – отступила она, все еще опасаясь неудачи. – Это ты нашел!

Пожав плечами, Кузьма склонился над сумкой и потянул за молнию. Та раскрылась, обнажив ряд уложенных друг на друга брезентовых мешков. Рита, вспомнив, наконец, зачем она здесь, дрожащими руками достала из перекинутой через плечо сумочки фотоаппарат и защелкала затвором. День хотя и клонился к концу, но света пока хватало.

Кузьма вытащил одну из брезентовых сумок, на окантованной металлом горловине сорвал пломбу, раскрыл. Рита сквозь объектив камеры видела, как он осторожно извлек наружу толстую черно-зеленую пачку и показал ей.

– Доллары! Видишь, почернели по краям, но сохранились неплохо. Ну конечно! – он хлопнул свободной рукой себя по лбу. – Силы у него хватало, и он запечатал сумкой дупло. Так садоводы их глиной замазывают. Воздух перестал поступать, гниение прекратилось, а дерево подняло ее выше. Посмотри, вода внутрь не поступает, вентиляция есть, сумка из натурального материала… Как в банке!

– Они нормальные? – спросила Рита, осторожно беря у него пачку. – Деньги были холодные и слегка сырые. – Не пропали?

– Сгодятся! Процентов десять, ну, пятнадцать, иностранный банк за комиссию при обмене возьмет, а может и без этого обойдется. Вот так, Рита! Мы их нашли. Тебе приходилось хоть раз держать в руках более полутора миллиона долларов? Есть шанс!..

Они еще долго фотографировались у черной сумки – пока не закончилась пленка. Другие брезентовые сумки Кузьма запретил открывать, поэтому одни те же пачки долларов они по очереди держали в руках, улыбаясь в объектив, а потом Рита сделала несколько крупных планов: пачки долларов в руках на фоне белого снега. Наконец Кузьма аккуратно сложил деньги и закрыл сумку. Рита хотела нести ее сама и сразу же отказалась: сил хватило только на то, чтобы оторвать эту неподъемную тяжесть от земли. Кузьма без лишних слов забрал баул, присев, надел его ручки на плечи на манер рюкзака и поднялся на ноги.

– Отнеси инструмент в машину и выезжай на дорогу. Я буду ждать тебя там, – велел он. – А то сторож нас не поймет. Работники природоохранного комитета могут ходить в лес с топором и лопатой, но возвращаться с сумкой… Еще звякнет в милицию, и если нас с тобой по пути заметут с такими деньгами…

* * *

Обратной дорогой они почти не разговаривали, каждый по-своему, переживая случившееся. Только у самого города, Рита, закурив в очередной раз, осторожно спросила:

– Скажи, ты ведь мог никому не говорить об этой сумке?

– Мог, – коротко ответил Кузьма, не отрывая взгляда от дороги.

– И мог бы сам приехать туда, найти?..

– Мог бы сам, мог бы с тобой, – спокойно сказал он, все также глядя на дорогу, – мог бы забрать себе, и ни одна живая душа не узнала бы. Тем более, что этих денег уже нет, их давно списали и закрыли дело. Ты это хотела спросить?

– Да, – кусая губы, сказала Рита. – Тогда почему?

Кузьма пожал плечами:

– Ты ведь все равно не поверишь, что бы я не ответил.

– Почему? – обиделась Рита.

– Тогда я спрошу тебя. Ты бы как поступила?

– Не знаю, – ответила Рита. – Но они пришли к тебе. Тебе и отвечать.

– Я всегда хотел иметь много денег, – задумчиво сказал Кузьма, – и мечтал о том, чтобы у меня их было много. Я тебе рассказывал вчера, как я жил в молодости, лишний раз сходить в кино себе позволить не мог. Деньги дают независимость и свободу, а это очень важно для человека. Лет пять назад я бы, пожалуй, не сомневался. А сейчас не могу. Хочу, чтобы все мои деньги были честными. Старый стал, наверное.

– Какой ты старый! – возмутилась она.

– Потому что не могу взять эту резаную бумагу, из-за которой уже убили двоих и одного ранили. Это кровавые деньги, Маргарита, они никому не принесли радости, и не принесут. Понятно?..

– Понятно! – кивнула она и замолчала.

…В городе Кузьма остановил машину на окраинной улице и достал мобильный телефон. Рита молча смотрела, как он набирает номер, подносит к уху трубку. Так замечательно начавшийся день заканчивался и заканчивался удачно, но ей почему-то было нерадостно.

– Добрый вечер, это я, – услышала она голос Кузьмы. – Все нормально, я их нашел… В багажнике лежат… Зачем? Они семь лет без охраны пролежали, подождут еще полчаса. Возьму такси. Диктуй адрес и номер…

Закончив разговор, он повернулся к ней.

– Дальше я на такси, Рита. Не надо, чтобы ребята из Службы видели нас вместе.

– Ну как же?.. – она не нашлась.

– Дело сделано, договор выполнен. Или я что-то забыл?

Она медленно покачала головой.

– Но что ты вся нахохлилась, как воробышек? Даже волосы на голове поднялись! – он осторожно погладил ее по голове и засмеялся. – Ты действительно не голубь, а воробышек. Жалко расставаться?

Она кивнула.

– И мне тоже. Столько всего было за эти день и ночь… Спасибо тебе за стол и кров, за… – он помедлил, – за внимание, с которым ты меня слушала. Я уже давно ни с кем так не говорил. И знаешь? – он, улыбаясь, крутанул головой. – Если бы кто-либо сказал мне вчера, что я столько расскажу о себе, да еще кому?

– Можешь не волноваться! – хрипло отозвалась Рита. – Я не собираюсь об этом писать.

– Да хоть бы и собиралась! – пожал плечами Кузьма. – Что с того? Я не о том. Вот думаешь о человеке плохо, ругаешь его, а потом случайно поговоришь по душам… Извини за это меня.

– Это ты меня извини!

Рита осторожно обняла его за шею и коснулась губами его губ. Он ответил, но не так, как прошлой ночью, а вежливо и мягко.

– Я тебя хочу попросить…

– Пожалуйста! – торопливо отозвалась она.

– Не публикуй мою фотографию. Там, где лицо. И имя тоже не надо.

– Почему? – удивилась она. – Ты же вернул государству такие деньги!

– Поэтому и не надо. Не хочу, чтобы на меня показывали пальцем.

– Как скажешь.

– И еще. Служба не знает, что я ездил с тобой, поэтому лучше, если материал выйдет, когда все закончится.

– Что закончится? – не поняла она.

– Вся эта история. Эти двое ведь еще где-то бродят…

– Хорошо! – торопливо согласилась она, только сейчас осознав смысл его слов. – А как я узнаю, что все в порядке? – она специально не повторила его "кончится".

– Я позвоню.

– Обещаешь?

– Чтоб мне сгореть! – воскликнул Кузьма.

– Тьфу на тебя! – возмутилась Рита.

– Значит, все будет в порядке, – засмеялся Кузьма, взялся за ручку дверцы и вдруг, передумав, неожиданно обнял ее.

– Знаешь? – хотя в машине были только они одни, он почему-то шептал ей на ухо: – Это была обалденная ночь. Я до сих пор не могу поверить, что это действительно было со мной. Ты просто чудо, воробышек!

Очумев от неожиданности, Рита не заметила, как он выбрался из машины и вытащил из багажника тяжелую сумку. Она пришла в себя, когда он уже волок ее по тротуару, махая рукой проезжавшим машинам. Одна из них со светящимся на крыше фонарем с цифрами телефонного номера, притормозила, и выскочивший из нее водитель помог Кузьме уложить сумку в багажник.

Рита рванулась ехать следом, но тут же поникла. Ехать было нельзя. И незачем…

 

9.

В президентском номере отеля "Столица" под высоким потолком, богато украшенным лепниной в стиле "ампир", завтракал человек. На мраморной доске овального стола перед ним стоял поднос, застланный белоснежной льняной салфеткой, на салфетке покоились: тарелка с овсяной кашей, высокий стакан с грепфрутовым соком и еще одна тарелка, поменьше, с тоненькими ломтиками хлеба, накрытыми салфеткой. Человек, который не спеша ел кашу, не притрагиваясь к хлебу, был, можно сказать, молод – в том самом золотом возрасте, когда мужчине можно дать и сорок лет и тридцать пять – как кому нравится. Поджарое тело постояльца президентского номера без всякого намека на животик, гладкая, ухоженная кожа лица и аккуратно подстриженные, прямые темные волосы без следов седины склонили бы случайного наблюдателя, окажись он сейчас в номере, ко второй цифре. И только заметные морщины на лбу и холодный взгляд карих глаз, которым он без всякой цели время от времени окидывал обстановку номера, говорили о том, что по правде и сорок будет мало. Одет постоялец был в голубую сорочку и брюки цвета маренго, из-под воротника сорочки сбегал к пряжке кожаного пояса дорогой шелковый галстук в мелкий красный горошек на темно-синем поле. Пиджак, такого же, как и брюки, цвета, висел на спинке соседнего стула.

Покончив с кашей и допив сок, постоялец отодвинул в сторону поднос и придвинул к себе газету. Развернул. Почти всю первую полосу ее занимал снимок мужских рук, держащих развернутые веером толстые пачки денег. Заголовок вверху кричал: "Свыше 1 600 000 долларов, которые числились украденными, возвращены стране!" Подзаголовок ниже уточнял: "Оппозиционной газете" удалось то, что не смогли сделать все наши правоохранительные органы в течение семи лет!".

Постоялец президентского номера покачал головой и развернул газету. Некоторое время внимательно читал. Затем достал из кармана висящего на стуле пиджака ручку и стал делать отметки на полях. Несколько абзацев в конце статьи он обвел целиком и, отложив ручку, перечитал их снова.

"Как стало известно нам из достоверных источников, – сообщала неизвестная постояльцу Маргарита Голуб, – с возвратом денег история с наследством Ломтева-Слайса не кончилась. На свободе оставались двое убийц Ломтева, которые жаждали заполучить найденные К. деньги, и угрожавшие ему накануне пистолетом. Их пребывание на свободе не только ставило под угрозу жизнь случайно втянутого во всю эту историю К. (вся вина его заключалось в том, что он впустил к себе офис больного Ломтева-Слайса и побеседовал с ним, не зная, что снаружи того ждут убийцы). Была и большая вероятность того, что убийство Ломтева останется нераскрытым, ибо, как мы уже сообщали, преступники являлись иностранцами и в любой момент могли беспрепятственно покинуть страну.

Поэтому по просьбе К. в его офисе тайно была устроена засада. Сотрудники спецгруппы "Штандарт" притаились в пустых комнатах (К. по телефону предупредил свой персонал, чтобы не выходили на работу).

Охотники за долларами не заставили себя долго ждать. Они перехватили К. у дверей офиса утром, когда он шел на службу. Как мы уже сообщали, это были двое мужчин: один высокий, рыжий, с внешностью громилы, другой темноволосый, невысокого роста. Приставив к груди К. пистолет, они на ломаном английском потребовали немедленно возвратить им "баул" с деньгами, который, по их словам, Ломтев-Слайс украл у них.

К. ответил, что "баул" находится в офисе и пригласил агрессивных гостей пройти в его кабинет. Там он достал из-под стола найденную вместе со мной сумку (только деньги в ней предварительно были заменены на резаную бумагу) и водрузил ее на столешницу. Как только один из бандитов открыл сумку, в кабинет с криками "Стоять! Руки вверх! Не двигаться!" ворвались бойцы "Штандарта".

Но преступники были настороже. Один из них, рыжий, открыл огонь. Первый выстрел предназначался К., и только чудо уберегло его от верной смерти: пуля вонзилась в стену рядом с виском. Второй пулей бандит ранил в плечо спецназовца, но сам в следующий миг был убит наповал метким выстрелом товарища раненого. Пуля попала громиле прямо в глаз. Другой бандит сопротивления не оказал, был закован в наручники и доставлен в следственный изолятор Службы, где сейчас, вероятно, дает показания. Так что, вполне возможно, нас ждут новые подробности этого сенсационного дела. Хотя, по большому счету, ничего нового для себя читатели "Оппозиционной газеты" уже не узнают…"

– Это ты зря! – вслух произнес постоялец непонятно в чей адрес, снял с пояса мобильный телефон и набрал номер. – Заходи! – бросил он одно слово неизвестному собеседнику и водрузил телефон на прежнее место.

Почти тут же в дверь номера постучали, и внутрь проскользнул высокий широкоплечий человек с обритой наголо головой. Человек был грузен, но двигался очень легко. Неслышно ступая толстыми ступнями в мягких кожаных туфлях по ковру, устилавшему номер, бритый подошел овальному столу и замер.

– Читал? – спросил его постоялец, двигая газету по мрамору.

– Читал, Михаил Михайлович, – склонил голову вошедший.

– Значит в курсе. Остается еще пару дней обождать, и здесь все сделают и без нас. Найдут то, что еще не нашли, вернут государству, потом в газетах об этом напишут. А мы с тобой прочтем… Почему упустили Слайса? – вдруг ледяным тоном спросил тот, кого назвали Михаилом Михайловичем, и спросил так, что голый затылок стоявшего покрылся росой.

– Мы контролировали Европу, и никто не думал, что он решится вернуться сюда. Это же самоубийство.

– А вы, конечно, такого даже представить не могли! – жестко сказал Михаил Михайлович. – Слушай, кто из нас в Службе двадцать лет отмолотил? Вам не читали лекций о нестандартном поведении объектов? Не учили их искать?

– В Европе у нас все границы на контроле, информация в течение суток, а здесь… – бритый запнулся, – он к тому же на поезде въехал, а на железнодорожных переходах Служба всегда тормознутая…

– А вы, значит, очень быстрые, – в упор глядя в глаза ему, сказал Михаил Михайлович, – тогда хвались! Вы здесь уже сутки.

– Вот! – Бритый достал из кармана, развернул и положил на стол несколько листков. – Копии записей Слайса.

Михаил Михайлович быстро пробежал их глазами, снова аккуратно сложил и сунул в карман. Спросил:

– Искали Пчелу и Голубя?

– На это надо месяц, – вздохнул бритый.

– Слайс управился за четыре дня. Пока вы в Европе клювом щелкали. Ангела хоть нашли?

– Ищем!

– Ну конечно! – саркастически развел руками Михаил Михайлович. – В этом городе полно людей с фамилией Ангел!

– Нет ни одного, – торопливо доложил бритый. – Но есть человек, недавно поменявший свое имя. Теперь он Ангел. Через полчаса я буду у него.

– Только аккуратно! – поморщился Михаил Михайлович. – Чтоб без этого… Нам, может быть, еще несколько дней здесь. Лучше деньгами.

– Как скажете! – склонился бритый.

– И еще, – Михаил Михайлович придвинул газету и постучал по ней пальцем. – Я хочу встретиться с этим К.

– Может, она его придумала? – предположил бритый, которому новое задание, как было видно, пришлось не по душе. – Так делают, когда не хотят раскрыть источник в органах.

– Вряд ли, – задумчиво произнес Михаил Михайлович, – такие факты придумать трудно. Он последним видел Слайса. Почему тот пошел к нему? Слайс рассказал ему о деньгах, и этот К. по примитивной схеме, которую к тому же у него потом украли, нашел их. За полдня! Ты бы нашел? – взглянул он на бритого и махнул рукой. – Неделю бы по лесу рыскал вместе со всей своей гоп-компанией. Но это еще не все. Он одним ударом убрал этих двух из Аненербе, от которых и мы прятались. Рискнул, конечно, но разом! Непростой парень. Я хочу его видеть.

– Полдня, – вытер голову платком бритый.

– Полдня? – произнес Михаил Михайлович уже знакомым ледяным тоном (бритый испуганно спрятал платок в карман) и достал телефон. Перевернув газету и поглядывая на текст в рамочке, набрал номер. – Здравствуйте, редакция! – голос постояльца стал приподнято радостным. – Это начальник управления инкассации банка "Родина" Василий Иванович Петров. Хочу поблагодарить вашу корреспондентку Маргариту Голуб за замечательную статью и гражданский подвиг. Да, соедините, пожалуйста, – пока в наушнике телефона играла музыка, Михаил Михайлович еще раз глянул на бритого – да так, что тот попятился. – Доброе утро, Маргарита! – прежним тоном сказал он в микрофон, – это Василий Иванович Петров, начальник управления инкассации банка "Родина". Спасибо вам за то, что вы сделали, за вашу статью и гражданский подвиг. Нет, нет, это подвиг, не скромничайте. А вы знаете, что вам причитается премия за находку? Да, по закону. Мы уже готовим документы. Нужны только данные вашего спутника, которого вы не назвали. Он ведь действительно существует? Я так и думал. Молодец парень, герой, можно и к правительственной награде представлять. Да. Хорошо, хорошо, пусть решит сам. Но я должен, просто обязан человеку спасибо сказать. Хотя бы телефон! Да, записываю, – Михаил Михайлович нажал кнопку на телефоне. – А спросить его как? Кузьма Иванович? Большое вам спасибо!

Михаил Михайлович положил телефон на стол и глянул на часы.

– Три минуты!

Бритый стоял, потупив взор.

– Машину к подъезду! – скомандовал Михаил Михайлович и взял телефон. – И к обеду – с докладом!..

* * *

Некоторое время они молча рассматривали друг друга.

Марья Васильевна провела гостя в кабинет и ушла, а тот, поздоровавшись, следуя жесту Кузьмы, сел на стул за приставным столиком. С любопытством осмотрелся. Затем перевел взгляд на Кузьму. Тот ответил тем же. Как сразу отметил Кузьма про себя, гость был не из простых. Дорогой костюм (гость пришел без плаща, и Кузьма понял, что он приехал на машине), подчеркнутый деловой стиль в одежде. Весь облик незнакомца говорил о том, что он, несомненно, богат и привык отдавать приказы. "У меня к вам очень интересное деловое предложение", – вспомнил Кузьма слова, сказанные ему полчаса по телефону, и внутренне согласился: предложение от такого должно быть интересным.

– Радкевич, Михаил Михайлович, – представился, наконец, гость и положил на стол перед Кузьмой визитку.

Кузьма назвался и подал свою. Радкевич вежливо взял белый прямоугольник карточки, прочитал текст на ней и положил перед собой. Перевел взгляд на большую дыру в стене за креслом Кузьмы.

– Значит, здесь все и произошло, – сказал, не то спрашивая, не то подтверждая собственную мысль. – А почему такая дыра? От пули должно быть крохотное отверстие…

– Эксперты расковыряли, – пояснил удивленный Кузьма. – Доставали улику.

Радкевич удовлетворенно кивнул и взял с его стола книгу.

– Отто Ран, "Крестовый поход…" – прочитал он вслух и положил книгу на место. – Смотрите, перевели на русский! Мне пришлось читать ее по-немецки. Вы знаете немецкий? – спросил.

– Немного.

– Английский?

– Разговариваю, читаю, пишу.

– И с этими, на которых засада была, говорили по-английски?

Кузьма удивленно кивнул, не понимая, к чему клонится разговор. Только сейчас он обратил внимание на легкий акцент в русской речи гостя: так говорят люди, несколько лет прожившие за границей.

– И они сказали, что им нужен "баул"? – продолжил Радкевич.

– Да.

– С английским у них плохо.

– Вы знаете их? – удивился Кузьма.

– Заочно. И, слава богу, что заочно. Это самые страшные люди в Аненербе. Курт и Венцель. Им, как и их дедам, человека, что муху прихлопнуть…

– Немцы? – сощурился Кузьма.

– Австрийцы. Но теперь, к счастью, мы с вами можем вздохнуть спокойно. Венцель в морге, а Курт, судя по всему, застрял здесь надолго. Но вернемся к английскому, – Радкевич достал ручку, перевернул визитную карточку Кузьмы чистой оборотной стороной вверх и написал крупными буквами "bowl". – Прочтите! – придвинул ее Кузьме.

– Боул, чаша.

– Именно. Вот этот "баул" они и искали. Им не нужны были деньги Ломтева-Слайса.

– Как? – Кузьма удивленно смотрел на гостя.

– А я думал, вы уже догадались, – в свою очередь удивился гость и коснулся пальцами книги Рана.

– Так это?..

– Именно, – гость помолчал. – И раз уж сказал… Вам Слайс что-нибудь говорил о том, чем он занимался последний год?

– В двух словах. Какие-то серьезные, по его словам, люди наняли его найти какую-то реликвию. Я думал: бред…

– Это я его нанял.

Кузьма заморгал глазами.

– Именно. Нанял, заплатил миллион вперед наличными, а он меня, как у вас говорят, кинул. Исчез вместе с деньгами и реликвией. Я поначалу думал, что он попытается ее продать повыгоднее, перекрыл в первую очередь эти каналы. А он, как топор под лед…

Радкевич помолчал.

– Никто не ожидал, что он появится здесь и учинит какие-то свои поиски. Зато Аненербе сразу села ему на хвост.

– Что за Аненербе? – Кузьма никак не мог въехать в нить разговора. – О чем вы?

Радкевич забарабанил пальцами по столу. Кузьма невольно обратил внимание: пальцы были тонкие, длинные, с ухоженными розовыми ногтями.

– Я рассчитывал, что Слайс рассказал вам. Эта секретная организация, созданная еще в 1935 году самим Гитлером. По-немецки Ahnenerbe. Переводится: "наследие предков". Цель – поиск магических реликвий по всему миру. Гитлер и его компашка были сдвинуты на этом. Денег на лучших специалистов, сведения не жалели. Многое им удалось найти, в том числе и чашу… – Радкевич помолчал. – Когда за дело берется огромное государство, ему трудно противостоять. И до нацистов многие исследователи считали рисунок, выбитый на стене грота у замка Монреаль де Со, картой, открывающей путь к чаше, но на широкие поиски ни у кого не было достаточно сил и средств. Аненербе начала поиск в 1943 году, когда нацисты оккупировали южную Францию, и закончила в 1944 – м.

– Вы это всерьез?

Гость некоторое время пристально смотрел на него. Затем взял со стола книгу и показал Кузьме лицевую сторону обложки.

– Прочли?

Кузьма кивнул.

– Что-нибудь поняли?

– Почти ничего. Может перевод плохой?

– В оригинале она такая же. Вам не кажется странной эта история? – Радкевич положил книгу обратно. – Молодой, талантливый немец, которого одни исследователи называют жертвой нацизма, а другие – оберштурмбанфюрером СС (верно и то и другое), в самом начале тридцатых годов (заметим, идеология нацизма к этому времени уже устоялась) приезжает в южную Францию. Там он знакомится с самыми авторитетными исследователями истории катаров и вместе с ними тщательно и педантично исследует гроты и пещеры, где укрывались от инквизиции последние еретики. После чего пишет книгу, где ничего конкретного, но полно романтического тумана.

– Немцы в душе романтики.

– Когда речь идет о любви. Почему-то бюргер с пивным брюхом, из-за которого не видит собственных ног, мечтает о любви возвышенной и неземной. Но во всем остальном… Если бы машины, на которых мы ездим, делали романтики…

Кузьма согласно хмыкнул.

– Вот именно, в этом отношении скорее романтики мы. Немцы написали великолепные исторические исследования, вспомните хотя бы Момзена. И вдруг поэтический бред… Зачем поэту так тщательно исследовать гроты и пещеры? Ему достаточно воображения. Тут дело в другом. Отто Ран нашел, что искал, то есть следы реликвии, но написать об этом в открытую не смог – тайна партии. Но и скрыть своего восторга не сумел. Так появилась эта странная книга. Но нацисты даже ее не смогли ему простить. Поэтому в 1935 году Рана находят мертвым на горной вершине и в этом же году, заметьте, появляется Аненербе.

– И вы уверены, что нацисты нашли чашу?

Радкевич усмехнулся:

– Как вы думаете, почему они начали поиски, что подтверждено документально, только в 1943 году?

– Раньше было не до того.

– В какой-то мере. В 1939 году немцы повторили ошибку 1914 года, начав войну со всем человечеством. У них была самая лучшая в мире армия – это, нехотя, признают даже советские историки, не говоря уже о западных, и самое совершенное в мире оружие. Но, даже обладая ими, невозможно завоевать мир. Это стало ясно в 1943 – м, после Сталинграда и Курска, и они поняли, что спасет их только чудо. Под благовидным предлогом (а благовидный предлог найти не проблема) была оккупирована южная Франция, которой управлял маршал Петен…

– Это и было их "чудо-оружие"?

– Именно.

– А как же ракеты "фау", реактивные истребители?

– Никакое самое передовое оружие спасти нацизм не могло. Речь шла только о чуде.

– Считается, что это пропагандистский трюк Геббельса.

– Даже такой гений черного пиара, как Геббельс, не смог бы столь долго и уверенно твердить о "чудо-оружии". Мифы легко создавать победителям. Когда фронт разваливается, самая лучшая армия в мире бежит или целыми дивизиями сдается в плен, а перед глазами уже маячит призрак петли… Нужна уверенность в чуде, и у верхушки нацистов она была. Это отмечают в своих воспоминаниях все, кто был с ними рядом. Они нашли чашу.

– Но им она не помогла.

– Они никому не помогла выиграть войну, вспомните тех же катаров. Но нацистам хотелось верить. Ничего другого им не оставалось.

– Что было потом?

– Чаша хранилась в Берлине менее года. В 1945 году были уничтожены все документы и часть персонала Аненербе. Реликвии спрятали. Чашу, к примеру, поместили в свинцовый ящик и опустили в ледник Циллерталь в Тироле.

– Но, как я понимаю, Аненербе не прекратила существования? Слайс говорил, что до него на леднике погибли четверо, а потом и его двое…

– Все-таки рассказывал? – гость обдал Кузьму ледяным взглядом. Тот невольно поежился.

– Только то, что я сказал. А чаше, к примеру, ни слова, о вас – тоже. Только "реликвия", "серьезные люди" и "хрен им теперь будет, а не реликвия!".

– Похоже на Слайса, – кивнул Радкевич. – Насчет "хрена" мы еще посмотрим, а что касается Аненербе, то она жива, и тайны свои охраняет. Деньги, что от нацистов остались, есть, теперь это практически семейное предприятие. Так денег больше, и тайна крепче. Их мало, но вы видели какие…

– А почему они сами чашу в леднике не нашли?

– Трудно сказать. Может, просто людей мало для поиска. Может, специалиста не было, который смог бы точно рассчитать, куда ледник со временем свинцовый ящик вынесет. Может, считали, что так надежнее. Суть в другом: я дал Слайсу деньги, карты ледника с расчетами, пообещал еще много денег, а он обманул всех.

– Почему?

– Раз вы прочли эту книгу, – кивнул гость в сторону стола, – то должны знать, что это не просто антикварный предмет. Из-за нее когда-то чуть ли не всю страну сожгли. Думаю, у Слайса произошел сдвиг в сознании. Такое нередко бывает с владельцами древних вещей и старателями, что ищут драгоценные камни. Заполучив желанное, они потом ни за что на свете с ним не расстанутся.

– А вам, простите, она зачем? В коллекцию? Суперраритет, уникум, которого нет ни у кого? Даже у папы Римского в Ватикане всего только копия с копии…

Радкевич обдал собеседника ледяным взором, но в этот раз Кузьма спокойно встретил его взгляд. И гость опустил глаза.

– У меня есть еще визитка, – Радкевич достал из кармана и положил перед Кузьмой плотный белый прямоугольник. – Магистр восточноевропейской ложи ордена розенкрейцеров. И если вы так начитаны, то знаете, что розенкрейцеры имеют полное право на эту реликвию, как духовные наследники катаров или альбигойцев, полностью уничтоженных шесть веков назад.

– Восточноевропейские розенкрейцеры? – Кузьма не скрыл своего удивления. – Я читал о немецких и голландских…

– Наша ложа организовалась недавно, – сухо отозвался гость.

– Я никогда не слышал, чтобы розенкрейцеры заявляли свои претензии на чашу, – задумчиво продолжил Кузьма. – Если говорить о правах, то заявить их может монастырь Сан-Хуан де ла Пенья в Испании, где чаша была с 713 года.

– Испанцы отдали ее катарам в 1134 году, спасая от нашествия арабов, – раздраженно заметил Радкевич, которому явно не понравился поворот разговора. – И никогда не требовали назад, таких фактов история не зафиксировала. Поэтому, когда папа Бенедикт XII потребовал от короля Арагона отправить чашу в Ватикан, они послали копию. Не потому, что хотели перехитрить папу, а потому, что настоящей у них давно не было. Копию, как вы знаете, случайно разбили в Ватикане в 1744 году. Чаша по праву принадлежала катарам, которые называли себя Добрыми Людьми, а всех Добрых Людей в течение века после падения Монсегюра извели вчистую. Это выморочное имущество, и по законам практически всех стран Европы принадлежит тому, кто его найдет.

– И почему бы в таком случае не восточноевропейским розенкрейцерам? – сощурился Кузьма. – Позвольте, я выскажу предположение. Есть группа людей, стремительно и непонятно для Старого Света разбогатевшая в последние годы. Эти люди не хотят жить в странах, где родились, выросли и заработали свои миллионы. Интегрироваться в светскую жизнь Европы они не могут: здесь с подозрением относятся к новоявленным богачам с сомнительного происхождения состояниями. И тут такая блестящая идея – розенкрейцерство, многовековое духовное движение, уважаемые в Европе люди. Но на новых розенкрейцеров в Старом Свете смотрят настороженно. И тут у них – чаша! Ради такой святыни забудут все, короли будут стоять в очереди, чтобы позволили хотя бы взглянуть и (великая милость!) прикоснуться! Гениальный ход! Вы придумали?

– Я сегодня уже говорил, что вы непростой парень, – задумчиво проговорил гость. – Жаль, что судьба не свела нас раньше. Торговаться вы умеете бесподобно. Что ж, откроем карты. Братья ордена собрали на благое дело шесть миллионов долларов. Один попал к Слайсу, его уже не вернуть. Осталось пять. Хотите, переведем в любой банк по вашему выбору, хотите – наличными в течение двух дней.

– А почему Слайсу – шесть, а мне только пять? – в глазах Кузьмы прыгали искорки, но Радкевич в эту минуту не смотрел ему в глаза.

– Слайс все-таки искал ее. Рисковал жизнью.

– А я? – Кузьма выразительно показал на дырку в стене. – И вы ведь не думаете, что чаша лежит у меня в столе?

– Не думаю, – гость бросил на него быстрый взгляд. – Если бы так, разговор получился другой. Или вообще никакого. Но вы знаете, что она где-то здесь. И вы уже ищите ее. Иначе, зачем все эти чтения? – Радкевич двумя пальцами приподнял книгу. – Вы найдете ее, как нашли деньги Слайса. Он что-то сказал вам, не мог не сказать. Он знал, что у него нет времени и искал, кому ее передать. Вы вспомните, не можете не вспомнить. А, вспомнив, найдете. Я неплохо разбираюсь в людях, Кузьма Иванович, иначе не был тем, кто я есть. И поэтому не буду спорить о цене. Я нанимал Слайса, мне и платить. Шесть миллионов. Договорились?

Кузьма некоторое время молчал, не зная, что ответить. Наконец, спросил хрипло:

– Знать бы хоть, как она выглядит.

– В книгах есть описание. Чаша, выточенная из цельного куска зеленого минерала, то ли изумруда, то ли вулканического стекла, размером с половинку большого апельсина. Я видел копию в Ватикане, – гость рассеянным взглядом обвел комнату и вдруг оживился: – Вон, у вас в шкафу очень похожие! Я знаю этот набор, – тонкие губы его тронула легкая улыбка. – Когда-то, давным-давно, и у меня был такой. Знали бы ты тогда на советском стекольном заводе, копию чего они делают…

– Могу уступить. Недорого. Шесть штук за десять процентов объявленной цены…

Однако гость шутки не принял. Встал, взял свою визитку и на обратной стороне вывел "6 000 000 $".

– Это, чтобы вы не забыли, – пояснил. – Меня можно найти в президентском номере отеля "Столица". Звоните в любое время. Но поторопитесь. Завтра утром я уезжаю. И тогда к вам придут другие…

Не попрощавшись, он вышел из кабинета…

* * *

Кузьма едва успел расстаться с одним гостем, как почти сразу появился второй. Григорович по-хозяйски вошел к нему в кабинет и, не снимая плаща, плюхнулся на стул. Об лицо его можно было прикурить сигарету.

– Это что? – он бросил на стол газету.

– Здравствуйте! – холодно сказал Кузьма.

С минуту они в упор смотрели в глаза друг другу. Григорович первым отвел взгляд.

– Привет! – Он расстегнул плащ и уже расслаблено откинулся на спинку стула. – Почему ты рассказал все этой шлюхе из "Оппозиционной"? Зачем?

– А я должен был это согласовать?

– Да!

– Я не помню, чтобы мы об этом договаривались. Подписки о неразглашении я тоже не давал.

Григорович шумно вздохнул.

– Кузьма! Ты же не ребенок! Неужели непонятно: секретная операция, только-только провели. И на тебе! – он стукнул ладонью по газете. – Все теперь знают, что не Служба, а какая-то б… вернула деньги государству.

– Между прочим, так и было, – холодно заметил Кузьма. – Или ты успел доложить, что сам их обнаружил?

Григорович еще раз шумно вздохнул, и Кузьма понял, что не ошибся.

– Ладно, – Григорович взял газету и сунул ее в карман. – Пусть я такой. Но она же тебя по полной программе в своей газетенке обделала! Ты-то чего?

– В качестве платы за кров.

Григорович недоуменно посмотрел на него.

– Ты же сам мне сказал: найди место, где никто не будет разыскивать. Вот я и нашел.

– Так ты… Ночевал у нее? – изумился Григоровича.

– Разумеется. Ужин, ночлег, завтрак, машина – за все надо платить. Я и расплатился.

– Ну ты… Ну… – Григорович замотал головой. – И не побоялся?

– Чего?

– Говорят, она всех своих гостей тайком на диктофон записывает, а потом шантажирует.

– Не думаю, что она это проделает со мной, – улыбнулся Кузьма.

– А еще, я слышал, что она полгорода сифилисом заразила! – торжествующе сказал Григорович. – Понял?

– Врут люди, – усмехнулся Кузьма. – А представителю Службы не стоит разносить сплетни о гражданине нашей страны. Кстати, очень симпатичном гражданине, добром и ласковом. Тем более, что проверить слухи вам при желании труда не составит.

Григорович бросил на него странный взгляд и опустил глаза.

– Хорошо. Не будем больше об этом, – он примирительно поднял руки. – У меня к тебе серьезный вопрос. Сегодня утром заговорил наш задержанный…

– Быстро вы! – удивился Кузьма.

– Умеем, – улыбнулся Григорович. – Он поначалу ежом стоял, требовал посла и адвоката, но мы разъяснили: смертная казнь за убийство у нас пока не отменена. Посол и адвокат подтвердили. Вот он и скис.

– Я думал люди в Аненербе покрепче.

– А ты откуда про Аненербе знаешь? – сощурился Григорович.

– Просветили. Но ты доскажи, я потом.

– Досказывать нечего. Им не деньги Ломтева были нужны. Чашу они искали. Знаешь, какую?

– Вот эту? – Кузьма показал обложку книги.

– Твою мать! – Григорович аж подскочил. – Ты все знал?!

– Тогда – нет. Сегодня – знаю, – спокойно сказал Кузьма. – Так ты за чашей?

– Она у тебя? – Григорович вскочил.

– У меня их шесть. Вон, в шкафу. Выбирай любую.

– Кузьма! – Григорович сел обратно. – Допрыгаешься!

– Ну вот, угрозы пошли. Зачем Службе святая чаша? Молиться будете?

– Это же такая реликвия! Мировая ценность!

– А вы тут причем?

– Ты не понимаешь! – Григорович поднял руки, глаза его горели. – Если мы ее найдем…

– Ты найдешь? – уточнил Кузьма.

– Пусть я. Это же мировая сенсация. О нашей стране, о нас весь мир трубить будет! Тысячи журналистов приедут!

– А тебе орден дадут. И генеральские погоны. Но мы договаривались только на полковника.

– Ну что ты, Кузьма! – обиделся Григорович.

– Извини, – Кузьма понял, что переборщил. – Устал я от вас. Только одну банду спровадил, другая приплыла. Тоже чашу ищет. Велели завтра к утру принести. Не то – секир-башка.

– Это кто? – взъярился Григорович.

– Вот! – Кузьма выложил на стол визитку. – Некто магистр Радкевич. Только что, перед тобой, тут сидел.

Григорович взял визитку, некоторое время рассматривал, затем перевернул.

– Что это за цифра?

– Шесть миллионов долларов? Это он за чашу предлагает. Из фонда ордена.

– Серьезные люди… – задумчиво сказал Григорович.

– Может, серьезные, может, и жулики. Пообещать можно и шесть миллиардов… Ты бы занялся им, Коля! Он остановился в президентском номере гостиницы "Столица". Будет до завтрашнего утра.

– Займусь! – Григорович спрятал визитку в нагрудный карман. – Сегодня же. А как с чашей?

– С чашей трудно. Только Бог знает, куда ее Ломтев сунул. Мне он сказал, что хрен ее кто получит!

– Подумай, Кузьма! – Григорович по-дружески обнял его за плечи. – У тебя же не голова, а компьютер. Как ты эти деньги нашел: наши долго поверить не могли. Только когда сумма доллар в доллар совпала… Не думай, я не собираюсь все под себя. Ты найдешь – ты и героем будешь! И пусть, если хочешь, эта твоя, заразная, пишет. Мировой знаменитостью станешь! Для страны большое дело сделаем! А?

– Подумаю, – пообещал Кузьма, видя, что иначе гость не отвяжется.

– Молодцом! – хлопнул его по плечу Григорович и быстро вышел из кабинета.

…После того, как дверь за гостем закрылась, Кузьма встал и прошелся по кабинету. Остановился перед стулом, на котором сегодня сидели по очереди Радкевич и Григорович, и вдруг пнул его.

– Достали! – воскликнул в сердцах. – Ходят и ходят, ходят и ходят! За что это мне?!. То им деньги, то им чашу… Вон, берите, у меня шесть! Любую или все сразу! – он подошел к шкафу, резко открыл стеклянную дверцу и вдруг замер.

– Шесть… – не веря своим глазам, сказал он, не отводя взгляд от посуды. – Господи!..

 

10.

Воды в цистерне было по щиколотку, и хотя она не переливалась через края сапог, ноги стыли. Абей слышал, как рядом, в темноте, переминаются с ноги на ногу спутники, пытаясь разогреть кровь в ледяных ступнях, и сам, стараясь не шуметь следовал их примеру. Уже здесь, внизу, он понял замысел Пьера-Роже. Во-первых, в цистерне было мало воды (в крепости экономили на всем, и воду из цистерн вычерпывали почти до дна), а, во-вторых, юго-восточный угол Монсегюра был местом жизни простых людей, и хлам, валявшийся здесь повсюду: грубая мебель, тряпье и прочие отбросы – не вызывали никакого интереса у победителей.

И действительно: крики и шаги мародеров почти не доносились до Абея и его спутников. Несколько раз по плите, закрывавшей вход в цистерну, прошли чьи-то тяжелые сапоги, и опять все стихло. Победители, собрав добычу, ушли за стены.

…Они, все четверо, присутствовали на последней молитве и вместе со всеми встали на колени, когда епископ Бертран Марти поднял в вытянутых руках чашу. В этот момент солнечные лучи, как это было и прежде в день весеннего равноденствия, ударили снопом в проем между зубцами стены, и огромный изумруд в руках Бертрана сначала налился мягким светом, а потом выбросил к небу широкий зеленый столб. Все самозабвенно запели гимн, и величественные слова, написанные лучшим трубадуром страны "ок", вознеслись вслед зеленому потоку – к тому, кто смотрел на них с небесной тверди, радуясь их твердости в вере.

На молитве посторонних не было: наемники, трусы и болтуны давно покинули замок. Молились все вместе: и те, кто выбрал костер во имя веры, и те, кто не решился на это по малодушию, и те, кто отказался от последнего утешения по приказу Бертрана. Абей, стоя у стены, горевал, что в этот час он не может быть рядом с сеньором, который преклонил колени рядом с епископом.

Когда молитва завершилась, в замке закрутилась суета: по договоренности с осаждавшими, первыми должны были выйти, принявшие solament. В долине их ждало аутодафе. Согласившиеся покаяться выходили во вторую очередь. Для них уже были приготовлены цепи, чтобы закованными довести до ближайших церквей и там принять от раскаявшихся грешников покаяние.

Воспользовавшись суетой, Пьер-Роже препроводил Абея и его спутников к цистерне; а когда они спустились вниз, сунул Амьелю Эскару небольшую кожаную сумку с сокровищем. Это видели многие, но никто не сомневался, что все, даже согласившиеся покаяться, которым раскрытие тайны цистерны угрожало смертью (пряча людей, защитники нарушали договор), будут молчать. Затем тяжелая каменная плита со скрипом и грохотом упала на люк, и все четверо оказались в темноте.

Они слышали, как из Монсегюра сначала ушли Совершенные: проходя сквозь открытые ворота, они запели. Затем зашевелились кающиеся: был слышен топот ног сотен людей, голоса и лязг цепей. И только потом по каменному двору замка застучали сапоги мародеров, которые быстро обследовали территорию небольшого замка и ушли грабить хижины и землянки, лепившиеся к стенам замка.

Абей не знал, сколько прошло времени, и только по тому, как вслед за ногами, начало стыть тело, он понял, что немало. Но все равно следовало ждать: они не имели права на ошибку. И только когда узкий лучик света, проникавший в щель между плитой, и люком, угас, Абей решился. Осторожно ступая закоченевшими ногами, он подошел к каменным ступеням цистерны, поднялся и тихонько спиной приподнял плиту.

Снаружи была темнота, но не кромешная: сквозь облака мягко светила луна, и в этом зыбком свете, который для привыкших к мраку глаз Абея показался чересчур ярким, он увидел, что внутри замка пусто. Стражи не было. Видимо, ее поставили только снаружи. До слуха Абея доносились далекие неясные голоса, а в распахнутые ворота замка врывались дальние сполохи костра – стража грелась у огня за стенами. Абей приналег на плиту, она тихо заскрипела, и он тут же ощутил рядом чье-то плечо – это сообразительный Гуго пришел на помощь. Вдвоем они осторожно подняли плиту, придерживая ее, выпустили наружу остальных, а затем аккуратно положили на место. Абей взял в левую руку короткое копье, сделал знак, и все, тихо ступая по каменным плитам, двинулись следом.

Они наискосок пересекли двор замка и вошли в одну из пристроек у стены. Здесь Абей и Гуго подошли к стоявшему в углу сундуку. Он был пуст: мародеры опустошили его, и легко сдвинулся. Под сундуком открылся квадратный люк, Абей первым нащупал ногой ступени и спустился в подземный ход. Они шли медленно, друг за другом, осторожно ступая и касаясь руками холодных каменных стен. Проход был сделан из естественной расщелины, которую слегка расширили и подровняли каменотесы. Пройдя немного, они услышали чьи-то голоса и увидели свет факелов. Они замерли, а Абей, дав знак всем стоять, стащил с плеча арбалет и вложил в канавку короткую железную стрелу. Неслышно ступая, он прошел вперед. В зыбком свете факелов, прислоненных к стене, ему стали видны два кнехта, опиравшиеся на алебарды и тихо разговаривавшие друг с другом. Пламя факелов играло на их медных шлемах и лезвиях алебард. Кто-то выдал секрет Монсегюра – у входа в тайный подземный ход стояла стража!

Абей подождал, прислушиваясь. Кнехты по-прежнему переговаривались друг с другом, и Абей понял, что их только двое. Видимо, победители, обыскав замок, решили, что никого из защитников в нем не осталось, а этих двоих выставили на всякий случай. Абей, крадучись, двинулся к кнехтам. В левой руке он держал копье. Неожиданно наконечник задел каменную стену и предательски звякнул.

Стражники, настороженно вглядываясь в темный проем хода, подхватили с земли факелы и подняли их над головами. Внезапно из темноты перед ними возникла коренастая фигура с вытянутой вперед правой рукой. Стражники даже не успели окликнуть чужака, как щелкнула тетива арбалета, и кнехт, стоявший слева, ничком рухнул на камень пола. Стрела попала ему в глаз. Второй стражник сделал выпад алебардой, но лезвие ее только рассекло воздух. В следующий момент из темноты вылетело короткое копье, и, с хрустом пробив кожаный панцирь кнехта, пронзило его насквозь.

Вместе с подоспевшим Гуго Абей затащил трупы вглубь подземного хода, чтобы, не застав их на месте, пришедшая смена решила, что им просто надоело здесь торчать и они ушли. Упрятав в подземелье затушенные факелы и алебарды, Абей и его спутники спустились ниже по горе, и, пройдя вбок по склону, обнаружили то, что искали: прикрепленную к огромному камню толстую веревку.

Амьель Эскар решительно взялся за нее, но Абей мягко отстранил его. Он коснулся рукой груди, затем показал ею вниз, а затем тронул висевший на боку короткий меч. Амьель понял, что внизу их тоже может ждать стража, и поэтому Абей должен идти первым. Амьель послушно отступил в сторону, и молча смотрел, как коренастое ловкое тело телохранителя Пьера-Роже быстро заскользило вниз по склону.

Склон окончился отвесным обрывом, и Абей повис над пропастью, раскачиваясь на веревке. Быстро перебирая сильными руками, Абей начал спускаться. Вниз он старался не смотреть, казалось, что этот отвесный утес будет перед ним всегда, а дна у пропасти нет… Кожа на ладонях горела и лопалась. Наконец ноги Абея коснулись тверди. Выпустив веревку, он огляделся по сторонам: вокруг было тихо. Тогда, раскачав веревку, он пустил по ней вверх волну.

Наверху его поняли, и вскоре Абей почувствовал, как веревка раскачивается под тяжестью спускающегося человека. Придерживая ее, он принял Амьеля, затем Пуатвена. Последним, как и положено, спустился Гуго. Ступая след в след, они двинулись вниз по ущелью. Когда рассвело, путники выбрались в долину, пересекли ее, углубились в лес и быстро зашагали по пустынной дороге. Солнце, пробиваясь между стволами вековых деревьев, устилало им путь светлыми пятнами. Абей и его товарищи остановились передохнуть. Наскоро перекусив, поднялись и снова двинулись в путь. Через несколько часов они, миновав лес, выбрались на глухую, практически заброшенную дорогу, петлявшую по склонам низких гор, и устало зашали по ней. Не пройдя и милю, они услышали крик, донесшийся до них с ближайшего холма. Абей мгновенно достал из-за спины арбалет. Но рука, потянувшаяся к кожаной коробке со стрелами-болтами, замерла: вниз по склону с отрядом рыцарей и кнехтов к ним бежал Матеус…

– Я вас уже второй день жду! – радостно говорил дьяк Бертрана, обнимая всех по очереди. – С того времени, как узнал, что 16 марта Монсегюр сдан. Бертран должен был направить вас сюда. Это люди Д'Альона. Я нанял их по приказу Пьера-Роже. Но мы не смогли пробиться в Монсегюр. Зато вас сейчас убережем от папистов. Идем! Переночуем в замке де Со, там ждут нас…

* * *

Кузьма открыл глаза и какое-то время лежал так, глядя в белевший над головой потолок. В спальне было тихо, только неподалеку тихо гудел не выключенный компьютер. Экран его давно погас, лишь крохотный зеленый глазок под черным стеклянным квадратом лениво мигал, подтверждая, что машина находится в режиме готовности.

Кузьма глянул на светящиеся цифры электронных часов. Два пятнадцать. Он лег за полночь, просидев перед этим несколько часов перед экраном монитора. Всемирная паутина, услугами которой он только недавно научился пользоваться, опутала его с первых минут, и он, упрямо разрывая ее нити, пробивался к сокровищу знаний, как рыцарь Парсифаль к заветной чаше. Очень скоро он отказался от мысли найти что-нибудь в русскоязычной сети: здесь попадался только мусор: выспренные размышления доморощенных историков и копии старых статей, опубликованных в популярных советских журналах. Англоязычный Интернет оказался богаче, но это богатство было мнимым: среди потоков информации невероятно сложно было отыскать то, что он хотел. У Кузьмы уже заболели глаза, когда, щелкнув кнопкой мыши на ссылку одной из страничек, он вдруг увидел текст с незнакомыми словами. Некоторое время Кузьма недоуменно смотрел на экран, не в силах сообразить, что это за язык, и вдруг понял, что знает его. Он сбегал в гостиную к книжному шкафу за словарем. Вскоре книга стала не нужна: слова один за другим всплывали из глубин памяти, причем, все быстрее и быстрее. Разобравшись с текстом, Кузьма нашел на страничке ярлык для письма. В этот раз все же понадобился словарь, поэтому запрос он составил максимально краткий.

Кузьма встал и подошел к компьютеру. От движения мышки монитор щелкнул, экран постепенно налился красками, и Кузьме бросилось в глаза изображение маленького желтого конвертика в правом нижнем углу, – ему ответили! Он щелкнул по конвертику кнопкой мыши и увидел в узком белом окне короткий текст: "Пчелу и Голубя ждут до 22 марта". Далее следовал адрес.

Кузьма глянул на циферблат наручных часов и присел на кровать. "Четыре дня, – скзал он, – осталось четыре дня." Он повалился на еще теплую простынь и закрыл глаза. Хотелось спать, и Кузьма решил, что с решением определится утром. Он даже поленился снова встать, чтобы выключить компьютер.

С той самой минуты, когда Кузьма обнаружил у себя в кабинете в шкафу шестую чашу, душевное состояние его пришло в норму. Он больше не волновался и не переживал: все теперь стало понятно, в том числе и странные его сны. События последних дней разъяснились. До полуночи предстояло решить, что делать дальше, но ответ на этот вопрос он получил только что. Поэтому он сладко зевнул и провалился в темноту…

* * *

Человек в черной рясе с капюшоном, перепоясанной волосяной веревкой, и кожаных сандалиях на босу ногу сидел на камне в глубине грота и задумчиво смотрел на каменную стену. Неяркий свет уставшего осеннего солнца, пробиваясь сквозь темный коридор грота, мягко освещая высеченную на стене фреску. Вверху ее ясно проступал зеленый круг и закругленный цвета охры наконечник копья, внизу виднелись два квадрата: один большой с орнаментом из прямых и повернутых наискосок крестов и внутри орнамента – малый, с шестью красными каплями и четырьмя меленькими крестиками между ними. На камне слева вокруг фрески были вырублены такие крестики.

Человек рассматривал рисунок, словно проверяя, все ли там на месте, затем, вздохнув, отбросил в сторону грубо выкованный молоток и резец. "Вот и все, – подумал он и поежился, ощущая стылость камня под собой, – все здесь. Эти четыре крестика между каплями: Амьель Эскар, Пуатвен, Гуго и я, – последние, кому известна тайна Сокровища. Нас было шестеро, когда мы подошли к замку де Со. Шесть сердец, готовых биться на смерть, спасая Сокровище. Матеус с Пьером Бонне остались здесь, чтобы сбить погоню со следа, а потом отправились в Арагон. Их поймали на границе, они тотчас признались, что они – Добрые Люди, и их сожгли, не позаботясь даже выведать имена. А мы на следующий день нашли этот дикий грот… Тридцать лет прошло… Амьель Эскар погиб первым: он ходил по селениям, проповедуя, и его быстро поймали. Вот его крестик, сверху. Пуатвен и Гуго ушли в замок Керибюс, там наши держались еще четырнадцать лет, пока и их не настигла судьба защитников Монсегюра. Их крестики посреди между каплями. Мне Эскар приказал вернуться в родную землю, принять покаяние. Это было нетрудно: когда не говоришь, то язык не лжет. Я служил вассалу Ги де Леви, хорошо служил, поэтому у меня есть дом, жена и дети. Теперь я стар, голова моя седа, и пришла пора показать братьям, где Сокровище. Нельзя, чтобы о нем знал только я один. Моя пора пришла. Я приму solament, как братья в Монсегюре, и последую по их пути. Вот он, мой последний крестик под каплями, в левом нижнем углу квадрата. Я не могу рассказать, что это все означает, но расскажет сама карта. Я проведу их по тайному пути, объясняя, что значит прямой греческий крест, а что – повернутый. Почему они чередуются неравномерно, что означает пять крестиков вокруг чаши и один – последний, за копьем".

Человек в рясе еще раз вздохнул и встал с камня. Осторожно ступая по неровному полу грота, он выбрался наружу и вскоре уже шел по узкой дорожке вниз от замка де Со. Никто не обратил на него внимания: гора, на которой стоял замок, была, как сотами, испещрена большими и малыми гротами, в них постоянно ютился всякий пришлый люд, который, никем не контролируемый, появлялся ниоткуда и исчезал в никуда.

Спустившись с горы, человек в рясе пошел по дороге к долине, и, миновав ее, углубился в лес. Здесь было тихо, только кое-где пересвистывались птицы. Человек, прислушиваясь к этому легкому пересвисту, грустно улыбался. Неожиданно справа от дороги шевельнулись кусты, и в раздвинутые ветки выглянуло смуглое, бородатое лицо. Прохожий услышал, как звонко щелкнула тетива арбалета, и мгновенно присел. Но постаревшее тело запоздало: короткая стрела вонзилась его висок. Колени человека подогнулись, и он мягко упал в дорожную пыль.

Из кустов вышли двое и медленно подошли к убитому. Они оба были смуглыми и бородатыми, их одежда представляла собой лохмотья, зато короткие мечи на поясах и арбалеты за спинами были добротные.

– Смотри! – сказал на наречии басков один из убийц, переворачивая ногой труп. – Это что, монах? Мы застрелили монаха? Вечно ты спешишь!

– Какой еще монах?! – горячо возразил другой, срывая с пальца убитого перстень из белого металла и показывая его сообщнику. – Видишь: пчела! Это поганый катар. Их еще много бродит по Сабартезу. Нам с тобой за него любой инквизитор все грехи простит, – грабитель попробовал перстень на зуб и скривился: – Олово! – он зашвырнул перстень в кусты и, нагнувшись, быстро обшарил тело. – Ничего! – расстроено сказал он, разгибаясь.

– А я тебе говорил: спешишь! – укоризненно сказал первый. – Надо было сначала остановить, обшарить, а потом просто заколоть. Теперь вот стрелу из черепа не вытащишь – застряла. А стрела хорошая, каленая.

– Вытащу! – не согласился второй. Однако, попробовав, отступился.

– Может, что во рту прятал? – первый грабитель двинул носком рваного сапога по челюсти убитого и воскликнул:

– Смотри! У него нет языка!

– Значит, никому и не пожалуется! – хохотнул его сообщник, поправляя за спиной арбалет. – Пошли! Надо искать другое место, раз здесь не повезло.

– Может, оттащим его в кусты? – сказал первый, которому, как было видно, не хотелось идти, – и подождем следующего?

– Лучше на новом месте, – не согласился сообщник, – не повезло с одним, не повезет и с другим. Брось его!

Он повернулся и, посвистывая, зашагал по дороге. Сообщник, вздохнув, двинулся следом…

* * *

…Музыка, равнодушно генерируемая электронным синтезатором, негромко звучала в темноте, снова и снова воспроизводя одну и ту же фразу. Кузьма приподнялся на локтях. Мелодия из "Лебединого озера" повторилась. Странно было слышать в пустой квартире эти беспрерывно повторяющиеся звуки.

"Телефон! – наконец, сообразил Кузьма. – Мобильный!"

Он вскочил с постели и побежал на кухню, где, щелкнув включателем, схватил продолговатую серебристую коробочку.

– Алло?

– Кузьма? Это ты?

– Я… – сонно ответил он, еще не соображая, кому принадлежит этот голос.

– Это Григорович, – разъяснил голос и тут же укорил: – Полчаса дозвониться не могу. Квартирный телефон все занят и занят. Ты с кем это среди ночи разговариваешь?

– Ни с кем. Я спал… – удивился Кузьма и тут же вспомнил, что не отключил Интернет. Но Григоровичу говорить об этом не захотел. – Трубку, наверное, плохо положил, – соврал он, – бывает.

– Бывает,– согласился Григорович. – Теперь о деле. У меня плохая новость.

"Что-нибудь с Викой?" – холодея, подумал Кузьма и замер, словно так можно было отвести плохое…

– С Маргаритой беда, – нарушил установившееся молчание Григорович.

– С какой Маргаритой? – не понял Кузьма.

– Голуб.

– С Ритой? – удивился Кузьма. – А что случилось?

– Неизвестные ворвались к ней среди ночи в квартиру. Избили ее. Сильно… – Григорович сделал паузу. – Перевернули все вверх дном, искали что-то… Сейчас она в больнице. Надо, чтобы ты приехал.

– Сейчас? Среди ночи? – Кузьма глянул на часы – без пяти четыре. – Кто меня к ней пустит?

– Мы пустим! – в голосе Григоровича слышалось раздражение. – Кузьма, идет следствие. Ты сам знаешь, какое серьезное дело. Маргарита в состоянии давать показания, надо, чтобы и ты там был.

– Ладно, – нехотя согласился Кузьма. Эта история ему чем-то не нравилась. И не потому, что пострадала Рита, он чувствовал, что-то здесь не так.

– Машина у подъезда будет через десять минут. Собирайся и выходи. Все! – Григорович положил трубку.

Оделся Кузьма быстро. Мгновение подумав, взял с собой, кроме бумажника, и паспорт – мог пригодиться в официальном учреждении. Вспомнив о не выключенном компьютере, забежал в спальню. Когда экран монитора снова зажегся перед ним, он хотел щелкнуть кнопкой мыши по клавише в левом нижнем углу, но в последний миг передумал. Взял из коробочки на полке маленький квадратный листок и аккуратно списал на него адрес, приведенный в сообщении. Листок сунул в карман. Затем стер сообщение, и, заглянув в папку, сохранялись файлы, вычистил и ее. И только потом выключил компьютер.

– Следствие, допросы, обыски, – проворчал он, отключая сеть. – Еще и сюда явитесь, будете лазить по файлам. Не для вас прислано…

Когда он спустился вниз, машина уже стояла у подъезда. Большая, черная, с тонированными темными стеклами.

"Ничего себе Служба раскатывает!" – подумал Кузьма.

Задняя дверь автомобиля распахнулась, он нырнул внутрь и не успел еще закрыть за собой дверь, как машина плавно тронулась с места. Кузьма осмотрелся. За рулем сидел плечистый, коротко стриженый детина. В зеркале Кузьма увидел его лицо: тупое, круглое, с пустыми глазами.

Рядом с Кузьмой на заднем сиденье расселся грузный, обритый наголо мужик средних лет в костюме и белой рубашке без воротничка, застегнутой под горло на все пуговки. На переднем сиденье возле водителя никого не было.

– А где Григорович? – удивился Кузьма.

Грузный мужик лениво повернулся к нему и вдруг, неожиданно ловко, без размаха, ударил его под ложечку. У Кузьмы перехватило дыхание, от резкой боли он согнулся пополам, а бритый спокойно взял его сначала за одну бессильную руку, затем за вторую, поднял их вверх и в одно мгновение защелкнул на запястьях наручники. При этом их цепочка оказалась между стоек подголовника незанятого переднего сиденья.

Проделав это, бритый спокойно откинулся на спинку и достал из кармана тонкую сигару и щелкнул блестящей зажигалкой…

 

11.

Накануне Рита уснула поздно.

День выдался не просто суматошный – сумасшедший. Когда днем ранее она сдала свою статью в секретариат, ее вызвал Паша Громов и стал дотошно, уточняя мельчайшие подробности, расспрашивать о поездке за кладом. Даже фотографии, в том числе и те, на которых было запечатлено лицо Кузьмы и поэтому не пошедшие в печать, его не успокоили. Поначалу Рита даже обиделась, но потом поняла: Паша просто не может поверить, что другой журналист, к тому же сыгравший в этом деле ключевую роль, так легко подарил сенсацию коллеге. Пришлось признаться, не вдаваясь в подробности, что Кузьма ночевал у нее. Паша выразительно хмыкнул, и Рита неожиданно для себя почувствовала, что краснеет. Поэтому она сбивчиво и торопливо начала пересказывать свой разговор с Кузьмой, когда они, найдя клад, ехали в машине. Но это было уже лишним, и Паша прервал ее.

– Не хочет писать, его дело, – подвел он итог, – но ты, девочка, – молодец! Ты даже не представляешь, какой материал попал тебе в руки! Возможно, это самая крупная сенсация в стране за последний год. Поймешь завтра… А этот твой Кузьма – редкая умница. Мне его статьи и раньше нравились, хотел даже к нам позвать, но понял: не пойдет. Сейчас бы тоже позвал: умный зам мне нужен. Он, конечно, вряд ли согласится, но ты, когда снова его увидишь, спроси…

Рита немного обиделась: мысленно она уже давно примеривалась к креслу зама и была уверена, что повышение заслужила. Все-таки первое перо редакции! Но вскоре она забыла обиду. Во-первых, грела редкая в устах Паши похвала. Во-вторых, ей доставило удовольствие, когда редактор обыденно, как будто речь шла о давно существующем факте, сказал о Кузьме "твой" и то, что она несомненно увидит его снова.

В правоте пашиного предсказания она убедилась назавтра, когда зашла в свой кабинет и сняла трубку зазвонившего телефона. К концу дня ей стало казаться, что она так ни разу не опускала ее. Особенно доставали коллеги. Они уже не пытались, как в предыдущий раз, робко выведать источник информации, а нагло требовали подробностей и комментариев. Обещая, правда, обязательно в своих материалах сослаться на нее. Судя по всему, главные редактора накрутили им не только хвосты… Посоветовавшись с Пашей, Рита отвечала всем.

– Пусть даже только один из трех сошлется на источник, – сказал по этому поводу Паша, – все равно завтра миллионы будут знать о тебе и "Оппозиционной". Рассказывай! Все равно дело можно сдавать в архив.

По совету Паши Рита особенно любезно общалась с корреспондентами иностранных информационных агентств; к обеду они отметились у нее практически все. После обеда к ней приехала телегруппа… К вечеру Рита полностью осознала справедливость слов: "слава – тяжкое бремя". На что и пожаловалась Паше, когда он заглянул к ней в кабинет.

– Терпи! – весело сказал он, дружески обнимая ее за плечи. – Придет время, и об этом дне будешь вспоминать с восторгом, детям своим рассказывать. Слава для журналиста иногда тяжела, но без нее, поверь, еще хуже.

Рита рассказала Паше и о звонке главного инкассатора, пообещавшего вознаграждение за находку. К ее удивлению, редактор нахмурился.

– Фуфел! – сказал он резко. – Да чтобы из банка сами позвонили! Они нас сейчас поносят последними словами: такую работу им бросили! Эти деньги давно списаны. И вдруг появились вновь. Им сейчас не только все пересчитать и оприходовать, но и пересмотреть каждую купюру, определить ее пригодность, потом искать иностранный банк, где с них за обмен возьмут меньший процент… А ты еще вознаграждение от них хочешь?! Годами судиться будешь! Развели тебя, девочка. Это кто-то из конкурентов, и очень умный. Выход на твоего Кузьму у них теперь есть, возьмут интервью – и материал получится классный, и публикация, считай, свежая. Звони ему! Если действительно не хочет светиться у нас, то пусть хотя бы пообещает молчать…

Рита бросилась звонить, но рабочий телефон Кузьмы не отвечал: видимо, он уже ушел. Домашнего номера она не знала, но Паша, хмыкнув в очередной раз, ушел к себе и через пару минут сообщил ей и телефон, и адрес.

Дома Рита, наскоро перекусив, села у аппарата. Она была рада этому заданию: теперь у нее был официальный повод поговорить с Кузьмой. После того, как он на следующий день после их памятного прощания сам позвонил ей и пересказал подробности задержания убийц Ломтева, она хотела с ним встретиться, но одернула себя: Кузьма по телефону говорил сухо, был скуп даже на факты. Она сама вытянула у него подробности стрельбы в офисе; он, видимо, еще под влиянием происшедшего, сказал взволнованно: "Не поверишь, но я даже тепло пули почувствовал, когда она пролетела у лба…" Рита вздрогнула, услыхав это, и, похолодев, подумала, что мимо пуля могла и не пролететь…

Раз за разом она нажимала клавиши аппарата, но телефон Кузьмы был постоянно занят. Рита заволновалась, а вдруг это не ее конкуренты… Включив автодозвон, она попыталась заняться своими делами, но все валилось из рук, так как она постоянно прислушивалась к телефону. Аппарат выдавал на громкую связь только короткие гудки. Так прошел вечер. Рита отключила автодозвон, разделась, легла, но долго не могла уснуть. Не удержавшись, встала и, стараясь не думать, как объяснит столь поздний звонок, прошла в прихожую и набрала номер Кузьмы. В наушнике опять раздались короткие гудки. Разозлившись, Рита с досады чуть не шмякнула трубку об аппарат.

"Завтра с утра позвоню! – решила она, забираясь обратно под одеяло, – раненько, когда он будет еще дома. Может, тогда у него трубка будет нормально лежать…"

Поэтому ночью, когда вдруг раздался телефонный звонок, Рита ошалело вскочив, понеслась в прихожую. Она была уверена, что звонит Кузьма, но ошиблась.

– Это Григорович, – не поздоровавшись, назвал себя собеседник и сухо продолжил: – Случилась беда. С Кузьмой.

– Что?.. – упавшим голосом спросила Рита. – Он жив?

– Да, – подтвердил Григорович. – Но нужно, чтобы вы приехали.

– Куда? – спросила она, чувствуя, как спазм отпускает горло.

– Записывайте!..

– Это не его адрес! – удивилась Рита.

– Не его, – подтвердил собеседник, – но он здесь. Приезжайте на своей машине и ни кому не говорите об этом звонке. Если хотите ему помочь…

– Хочу! – торопливо выкрикнула она в микрофон…

* * *

Рита сделала все, как велел Григорович: петляя по пустынным улицам спящего города, нашла нужный дом и подъезд. Остановила машину и позвонила по мобильному телефону. Вскоре металлическая дверь подъезда распахнулась, и она увидела Григоровича. Он молча пропустил ее вперед, также молча препроводил к лифту, а потом к двери, ведущей в квартиру. Отперев ее, Григорович жестом пригласил Риту войти и тотчас запер дверь на ключ. Перед приоткрытой дверью в комнату (квартира была, как Рита поняла, однокомнатной: из прихожей внутрь вели только две двери и одна из них – в кухню) она замешкалась, страшась того, что сейчас увидит. Григорович грубо подтолкнул ее в спину. Влетев в комнату, Рита была ослеплена ярким светом, но, привыкнув к нему, увидела Кузьму.

Он сидел на стуле слева у стены, положив руки на колени. Что-то неестественное было в этой позе, и, присмотревшись, Рита заметила на запястьях Кузьмы наручники. Он был очень бледен, но спокоен, на ее появление отреагировали только глазами: в них промелькнуло то ли удивление, то ли еще что-то… Рита не поняла.

Недоумевая, она посмотрела дальше и увидела еще двоих. Они сидели напротив Кузьмы за столом, уставленным бутылками и стаканами. Один из них был средних лет, грузный, с обритой наголо головой. Второй – молодой, коротко стриженый, с тупым круглым лицом. Оба в упор смотрели на нее: обритый спокойно, молодой – с интересом.

– Вот все и в сборе! – радостно сказали позади, и Рита уловила в этом голосе нотки торжества. Она обернулась – Григорович ухмылялся. И тогда, все поняв, она наотмашь врезала ему по физиономии. Он отшатнулся, но опоздал: ногти Риты пробороздили на его щеке три широкие багровые полосы.

– Тварь!

Григорович взмахнул рукой. Голова Риты дернулась, она ощутила, как рот заполнился чем-то солено-железистым. Она сплюнула: на потертом линолеуме расплылось широкое багровое пятно.

– Стоять!

Бритый неожиданно легко для своей комплекции выскочил из-за стола и оттолкнул их друг от друга. Рита с размаху шлепнулась на стоящий у стены диван, Григорович отлетел к двери.

– Я же говорил: без крови! – прошипел бритый Григоровичу. – Забыл?

– Так ведь она первая! – стал оправдываться Григорович, осторожно трогая ободранную щеку. – Ты же сам видел!

– Маме пожалуешься! – оборвал его бритый и в упор глянул на Кузьму. Тот наблюдал за всем этим с легкой улыбкой на губах.

– Серый! – скомандовал бритый коротко стриженому. – Приступай!

Серый лениво поднялся и подошел к дивану. Рита не успела еще ничего понять, как он ухватил ее за плечо и легко поднял на ноги. Она попыталась вырваться, но Серый ловко двинул ей кулаком ей под ложечку. В глазах у Риты потемнело, от боли перехватило дыхание. Серый, воспользовавшись этим, ловко сорвал с нее одежду. Когда на ней остались только колготки и трусики, толкнул ее обратно на диван, после чего стащил и их. Подняв Риту вновь, он больно схватил сзади за волосы – так, что она даже не могла шевельнуться, и показал всем, как овечку на рынке. Трое мужчин пристально смотрели на нее. От боли и унижения Рита не выдержала и заплакала.

– Ловко! – услышала Рита голос Кузьмы. Голос был спокойный и насмешливый. – В морге на трупах тренировался?

– Счас тебя самого… В морг! – Серый отшвырнул Риту в сторону и шагнул к Кузьме, но бритый преградил ему дорогу.

– Что дальше? – также насмешливо спросил Кузьма, и Рита поразилась его холодному и спокойному голосу. – Трахнете ее коллективом?

– А что? – гоготнул Серый, и Рита вся сжалась. – Телка классная. Я первый!

Бритый глянул на него так, что Серый поперхнулся.

– Это он посоветовал вам ее притащить? – продолжил Кузьма, кивая в сторону Григоровича. – Ну, так это ж Коля, самый сексуально озабоченный парень в Службе. Кроме того, у него проблема: не дали…

Бритый бросил взгляд на Григоровича. Тот отшатнулся. Бритый достал из кармана цветную коробочку, извлек из нее тонкую коричневую сигару и, нервно щелкнув зажигалкой, закурил.

– А он вам объяснил, что она мне не жена, не сестра и даже не племянница? Вы что, американских боевиков насмотрелись? Ждете, что я сейчас встану на колени и буду умолять ее не трогать? Сколько вы ему денежек дали? – Кузьма кивнул в сторону Григоровича: – Наверное, много попросил, я его знаю: жадный, – Кузьма забросил ногу на ногу. – Лучше бы вы их в окно выбросили – пользы было бы больше. Колю в родной Службе и то мечтают быстрее на пенсию выгнать…

Бритый достал из кармана маленький тупорылый пистолет и, шагнув, приставил его ко лбу Кузьмы.

– Заткнись! – прошипел яростно.

– А то ты, конечно, выстрелишь, – как ни в чем не бывало продолжил Кузьма.

– Выстрелю! – рявкнул бритый.

– Так в чем дело? Стреляй!

Бритый зашипел так, что Рита невольно в страхе закрыла глаза.

– А что ты скажешь потом Михайловичу? – все также холодно спросил Кузьма, и Рита удивленно открыла глаза. Лицо Кузьмы было по-прежнему спокойным. – Он ведь спросит, почему вы не привезли ему чашу?

Бритый выругался и спрятал пистолет в карман. Затем сходил в угол за стулом и сел напротив Кузьмы.

– Слушай, умник! – сказал, доставая из кармана блестящий металлический предмет. – Знаешь, что это?

– Кусачки.

– Вот именно. Сейчас я буду ими откусывать у тебя палец за пальцем. По фаланге. Начну с мизинца. Когда закончу с одним пальчиком, ты еще, может, и будешь молчать. Но когда второй…

– Хочешь покажу фокус? – не дожидаясь окончания фразы бритого, спросил Кузьма и тут же ловко выдернул сигарку у него изо рта. – Смотри мне в глаза! – повелительным тоном приказал он и воткнул сигарку зажженным концом в тыльную сторону своей ладони. Сигарка зашипела, в комнате противно запахло паленой плотью. Рита снова прикрыла веки.

– Ну? – услышала она требовательный голос Кузьмы и открыла их.

– Болевого рефлекса нет, – нехотя подтвердил бритый. – Ты что, психический? Не чувствуешь боли?

– Умею ее отключать, – спокойно отозвался Кузьма. – Вам Коля, что, не рассказал?

– Все равно тебе не понравится, когда мы откусим пальцы, – вяло пообещал бритый.

– Не понравится, – согласился Кузьма. – Но в таком случае вы никогда не получите чашу.

– Это почему?

– Потому, что если хоть один палец у меня пропадет, мне не выйти отсюда живым. Я этого не хочу. Поэтому буду молчать. А вами потом займется Михайлович.

– Умный, собака, – прошипел бритый и вдруг спросил спокойно: – Чего хочешь?

– Михайлович говорил о деньгах.

– Но ты ему не позвонил.

– Мы договаривались до утра. Еще ночь.

– Но ты все рассказал этому, – бритый кивнул в сторону Григоровича. – Поэтому…

– Условия молчать в договоре не было. Я рассказал, потому что надо было проверить информацию – вдруг ваш Михайлович жулик. А вы наняли Колю… Если так, пусть он и даст вам чашу!

Бритый помолчал. Потом нехотя кивнул:

– Давай договариваться.

– Сначала снимите это! – Кузьма поднял скованные руки. Бритый некоторое время раздумывал, потом, кивнув, достал из кармана маленький ключик. Секунду спустя Кузьма уже растирал запястья.

– Теперь пусть она уйдет! – кивнул он сторону Риты.

– Зачем?

– Не хочу, чтобы слышала. И вообще… Она меня раздражает. Голая и вся в соплях. Это мужской разговор.

– Уйди! – бросил бритый Рите.

– Зачем вы его слушаете?! – вдруг закричал молчавший все это время Григорович. – Вы что, не видите: он вас дурит! Сейчас она уйдет, и он нас всех…

– Заткнись! – зло прошипел бритый, и Григорович подавленно умолк. – Ты нам что рассказывал, что обещал? Обосрался, так стой тихо. Иди на кухню! – приказал он Рите.

Она не стала ждать повторного приглашения и, торопливо собрав с пола одежду, выбежала в кухню. Там, все еще всхлипывая, быстро оделась. При этом выяснилось, что трусики остались в комнате, но ни за что на свете Рита сейчас не вернулась бы туда. Натянув колготы прямо на тело, она бросилась к входной двери. Заперто. Рита подбежала к окну: далеко внизу тусклый свет фонарей освещал узкий проезд к асфальту. Высоко. Она обреченно присела на табуретку. Сумочка с мобильным телефоном осталась в комнате: она даже позвонить не могла. Оставалось надеяться и ждать. Она сидела, уставившись в пол, сглатывая с противным металлическим привкусом слюну. Разбитая губа сильно болела.

В кухню из соседней комнаты доносились голоса. Рита прислушалась. Слов разобрать было нельзя – только монотонное бурчание. Говорил один, потом зазвучало несколько голосов, затем снова один. Внезапно раздался звонкий хлопок, как будто за стеной ударили в ладоши, и чей-то голос зазвучал громко и монотонно. "А ну в глаза мне! В глаза!" – услышала Рита крик, и ей стало страшно. Но крик больше не повторился, сменившись прежним монотонным речитативом. Вскоре стих и он, а потом Рита услышала шаги. Дверь в кухню распахнулась, и в кухню стремительно вошел… Кузьма!

Не говоря ни слова, он подлетел к Рите и обеими руками схватил за голову. Она не успела отшатнуться, как Кузьма что-то быстро зашептал у ее рта, затем клюнул губами в больное место, словно занозу зубами вытаскивал, и тут же сплюнул. И – удивительно! – боль сразу ушла. А Кузьма бесцеремонно вывернул ее разбитую губу и удовлетворенно кивнул:

– Кровь остановилась. Опухоль спадет, завтра и не вспомнишь. Идем! – он схватил Риту за руку.

Она испугано отпрянула, и Кузьма тихо засмеялся.

– Не бойся! Тебе понравится.

Переступив порог комнаты, Рита увидела нечто странное. Ее обидчики сидели за столом, откинувшись на спинки стульев и безжизненно свесив руки. Глаза мужчин были открыты, но смотрели они словно сквозь нее. Рита попятилась.

– Да не бойся! – услышала она за спиной голос Кузьмы. – Они теперь безопасные. Вот! – Кузьма подошел к Григоровичу, сидевшему с краю, и резко схватил его за волосы. Григорович даже не пошевелился, отрешенно глядя куда-то вдаль. – Помнишь, я показывал тебе этот фокус? С ними, правда, пришлось труднее: Григорович все-таки из Службы, их там учат противостоять психологическому давлению. Хотел взгляд отвести, собака! Опоздал… Без приказа они не шевельнутся. И ничего не чувствуют.

– Совсем ничего? – со странным металлом в голосе поинтересовалась Рита.

Кузьма понимающе взглянул на нее.

– Пни его! – сказал он, указывая глазами на молодого бугая. – Можешь и рожу расцарапать…

Дважды повторять ему не пришлось. Завизжав, Рита подлетела к обидчику и с размаху ударила его носком ботинка в бок. Тело мужчины вздрогнуло от удара, но сам он остался сидеть, глядя мимо нее. Рита с размаху отвесила ему одну пощечину, затем другую – голова бугая только дернулась.

– Хватит! – Кузьма оттащил ее в сторону. – Отвела душу – и ладно! Он все равно не чувствует боли, бьешь как по манекену. Смысл?

Рита всхлипнула, а Кузьма, подойдя к Григоровичу, стал шарить по его карманам.

– Вот! – показал он Рите мобильный телефон. – Приватизировал, шкура продажная, – Кузьма сунул телефон в карман брюк и достал из внутреннего кармана пиджака Григоровича пачку долларов, – а это плата за наши головы. Паскуда! – Кузьма замахнулся, но в последний миг удержал руку. Какая-то мысль, как было видно, осенила его, он улыбнулся и сунул деньги обратно. Затем залез пальцами в нагрудный кармашек пиджака оперативника и извлек оттуда визитную карточку. – Моя. И цифры, что Михайлович писал, на месте. Ну, Коля… – Он оглянулся и заметил лежащие у дивана, забытые Ритой черные кружевные трусики. Шагнул и поднял.

– Отдай! Это мои. Они дорогие! – выпалила Рита, не находя, что же ему еще сказать, чтобы удержать от задуманного.

– Я куплю тебе лучшие, – пробормотал Кузьма, деловито засовывая трусики в карман Григоровича. Затем обернулся и посмотрел на нее: – Ей богу, Рита! Не злись! Так надо, – он достал из бокового кармана пиджака оперативника ключ с биркой. – Я так и думал! Конспиративная квартира. По обстановке было видно…

– А сейчас – концерт! – с веселой злостью в голосе объявил он и приказал: – А ну, ребята, налили и выпили!

Бритый, сидевший в центре, по-прежнему глядя вдаль, взял со стола бутылку, открыл ее и разлил по стаканам водку. Тут же все трое синхронно взяли стаканы и, механически перелив их содержимое в глотки, синхронно поставили их обратно. Риту затрясло.

– Повторили!

Жуткая сцена повторилась с механической четкостью.

– Теперь отдыхать!

Троица за столом одновременно закрыла глаза.

– Пойдем! – Кузьма тронул ее за плечо. – Хорошо, что они только сейчас выпили. Не то ни хрена бы у меня не вышло! На пьяных внушение не действует…

Кузьма отпер входную дверь, пропустил Риту вперед, и, прикрыв дверь за собой, оставил ключ в замке. Они спустились вниз и забрались в "альфу". Кузьма сел за руль, а Рита, которая от всего увиденного и услышанного впала словно в ступор, даже не возразила.

Он отвез ее домой. Оказавшись в своей квартире, Рита, не раздеваясь, как деревянная опустилась на табуретку в прихожей. Все пережитое нахлынуло на нее, она сидела, уставившись в стену, не в силах что-нибудь сказать или сделать. Кузьма молча прошел на кухню и вскоре вернулся со стаканом в руке.

– Выпей!

Рита послушно взяла стакан и выпила залпом. Горло перехватило: это была водка!

– Спокойно! Дыши глубже! – Кузьма обнял ее за плечи.

Прокашлявшись, Рита отстранилась от Кузьмы. Лошадиная доза алкоголя подействовала: она ощутила, как горячая волна растекается по телу, а вместе с ней уходили скованность и напряжение. Кузьма, отнеся стакан обратно, вернулся со стулом. Сел напротив и испытующе посмотрел ей в глаза.

– Как ты?

– Нормально, – она тронула пальцем разбитую губу и вновь убедилась, что боли нет. – Уже лучше.

– Голова работает?

Рита молча кивнула.

– Тогда конкретный вопрос. Паспорт с разрешительной записью у тебя есть?

Она снова кивнула. Водка уже растеклась по телу, и кивок вышел размашистым.

– Может, там и шенгенская виза?

– Есть! – подтвердила Рита. – Мы собирались ехать по гранту в Страсбург на сессию ПАСЕ. Заранее визу открыли.

– Ой, как хорошо! – Кузьма радостно всплеснул руками. – Ты просто чудо! И у меня виза есть: открывали по приглашению, поэтому на месяц. Все просто замечательно. Быстро собраться в дорогу сможешь?

– Зачем? – спросила Рита, нечетко выговаривая слова: алкоголь уже подействовал.

– Нам нужно ехать. В Европу. Далеко. На твоей машине. Сейчас, – четко выговаривая слова, произнес Кузьма. – Надо собраться. Быстро.

– Не хочу! – Рита разрезала воздух руками. – Никуда не хочу… Я останусь. Меня били, унижали, на мне сейчас даже трусов нет! Как бомжиха… – она всхлипнула. – Я никуда не хочу…

– Да, – задумчиво сказал Кузьма, – перебор.

Он встал, сходил в кухню и вновь вернулся со стаканом в руках. Молча плеснул из него в ладонь и бережно, но твердо омыл ей лицо. В этот раз это была вода. Холодная. Рита замычала, пытаясь отстраниться, но из этого ничего не вышло. Кузьма, придерживая ее за плечи одной рукой, раз за разом обтирал ей лицо, что-то при этом монотонно приговаривая. Рита вдруг ощутила, как проясняется сознание, уходят из него вялость и обида, возвращается способность воспринимать и думать.

Кузьма взял ее лицо в свои ладони.

– Как сейчас?

– В норме! – ответила Рита, и сама удивилась четкости своих слов.

– Очень хорошо! Теперь слушай меня внимательно и постарайся все осмыслить. Нас с тобой похитила банда, в составе которой оказался подполковник Службы. Так?

– Так! – согласилась она.

– Нас отвезли на конспиративную квартиру Службы, где били и унижали, угрожая при этом застрелить.

Рита кивнула, подтверждая.

– Мы оба журналисты, и они знали об этом. То есть, предполагали, что после всего случившегося молчать не будем и, без сомнения, предадим эту историю гласности.

Рита, уже начиная понимать, смотрела на него широко открытыми глазами.

– Если бы все это произошло только с журналисткой "Оппозиционной газеты", то еще полбеды. Извини! – Кузьма развел руками. – Тут еще можно сказать: они оппозиционеры, врут, верить им нельзя. Но в потерпевших оказался главный редактор правительственного журнала, который в симпатии к оппозиции не замечен. Его свидетельство – конец карьеры подполковника Службы и, возможно, уголовное дело для него. Вывод?

– Ты думаешь?..

– Я уверен! Нас с тобой приговорили. Они сразу смотрели на нас, как на трупы. Это было видно. А вот и факты. Коля звонил тебе по моему мобильному телефону – чтобы на станции зафиксировали звонок от определенного абонента. Хотя у каждого из них был свой мобильник. Он просил тебя приехать на машине и ни кому не говорить о звонке?

– Просил…

– Я так и думал. Несколько странная просьба, не правда ли? Ты ведь еще ничего не видела, ничего не слышала… А помнишь, как бритый разволновался, когда тебе разбили губу? Кричал, что договорились без крови… Скорее всего у них уже был гараж. Нам вкололи бы какую-нибудь гадость, отвезли туда, включили бы мотор и прикрыли двери… Тихая смерть от отравления угарными газами. Несчастный случай. Следов насилия нет, оба погибших полураздеты… Главный редактор, оставшийся без жены, и незамужняя журналистка – сенсация для бульварных изданий. Все продумано…

– Но за что? – Рита ошеломленно смотрела на него. – Что мы им сделали?

– Ничего. Просто Ломтев привез сюда одну старую реликвию, которую тайком оставил у меня. Я сам узнал об этом только вчера… – Кузьма помолчал. – Ей уже более двух тысяч лет, но на нее до сих пор много охотников. За нее готовы заплатить столько, что за такие деньги могут убить обе наши редакции в полном составе.

– Это та самая чаша? Из-за нее?!.

– Из-за нее семьсот лет назад вырезали полстраны. Я расскажу тебе по дороге. Собирайся! У нас мало времени. Этих троих мы обезвредили, но кто знает, сколько их еще здесь!

– Я не тронусь с места, пока ты не ответишь на один вопрос, – вдруг твердо сказала Рита. – Почему ты сказал им, что я для тебя никто?

– Я не говорил им, что ты для меня никто, – ответил Кузьма, и Рита заметила в его глазах знакомые искорки. – Я сказал, что ты мне не жена, не сестра и даже не племянница. Это правда.

– Но ты дал им это понять! – не согласилась Рита. – Я стояла перед ними – голая, избитая, а ты спокойно сидел, как ни в чем не бывало… – она всхлипнула. – Даже не пошевелился…

– И ты обиделась? – Кузьма взял ее ладони в свои. Она попыталась вырвать их, но он не позволил. – Неужели ты не поняла: они только и ждали, чтобы я пошевелился? Тогда бы они стали измываться над тобой по полной программе, лишь бы я заговорил. Если бы я сказал им, где чаша, нас обоих ждал бы гараж… Мне нужно было показать, что ты для меня никто, и они поверили. Мне надо было, чтобы ты ушла из комнаты, иначе пришлось бы вырубать и тебя вместе с ними. А я им такое сказал!

– Они умрут?

– Нет. Хотя, может, и стоило бы… Ключ у Коли был с биркой, значит, он брал его у себя в Службе. Когда утром он не появится на работе, его станут искать, и первым делом наведаются в конспиративную квартиру. А там – он и в компании сомнительных личностей. В кармане пачка долларов, визитка странного человека с написанной его рукой астрономической суммой на обороте. Плюс женские трусики в кармане. Полный фраерский набор. Что бы вы ни писали про Службу, но предателей они очень не любят. Коля – конченый человек…

– Он что-нибудь им наврет.

– Не сможет. Когда их найдут, то подумают, что пьяные. Потом будут искать яд, которым их опоили. Пригласят психиатра, но это не обычный гипноз… В городе есть только один человек, кроме меня, который сможет понять, что их сурочили и помочь, но вряд ли они догадаются к нему обратиться.

– Ты – умный. Все рассчитал. А я стояла перед ними, как рабыня на невольничьем рынке, и ты сидел совсем чужой… – Рита захлюпала носом.

– Посмотри на меня! – попросил он.

– Не буду!

– Почему? – удивился он.

– Ты меня заколдуешь. Как их.

– Что за глупости! Заколдованная ты мне не нужна. Иди сюда, воробышек!

Он ласково потянул ее за руки, и Рита, сама не зная как, оказалась у него на коленях. Она тихо всхлипывала, уткнувшись мокрым лицом ему в плечо, а он бережно гладил ее по спине. И ей было тепло и радостно, как в детстве, когда она, кроха, ударившись, сидела также на коленях отца, хныкая и жалуясь, а он гладил ее по спинке, ласково целуя и утешая…

 

12.

– Ты обещал мне все рассказать…

– Доброе утро!

– По-моему, уже не утро.

– Для тех, кто только проснулся, утро.

– Не надо подкалывать. Я долго спала?

– Триста километров по спидометру.

– Противный!.. Ты обещал. Рассказывай!

– Наверное, надо издалека…

– Опять про прадеда Кузьму?

– До Кузьмы еще восемьсот лет. Это Франция, второе тысячелетие от Рождества Христова. Точнее, XII век. Еще не единая страна. Та часть, что к северу от реки Луары называется страна "ойль". Ей правит король. К югу от Луары лежит страна "ок", или Окситания, которой владеют графы Тулузские. Страна "ойль" – бедная, раздираемая междуусобицами, неграмотная. Страна "ок" процветает. Здесь нет крепостного права, жесткого сословного деления: дворянин может жениться на мещанке и наоборот; городами правят не столько феодалы, сколько избранные магистраты, здесь спокойно живут и богатеют евреи, которых уже преследуют по всей Европе, здесь расцветает искусство трубадуров. Слышала про них?

– Учили в университете. Этот… Бертран…

– Де Борн… Пейре Видаль, Жиро де Борнейль, Пейре Кардиналь… За четыреста лет их было около пятисот. Представляешь, пятьсот трубадуров!

– А ты откуда все это знаешь?

– Я же филолог. Изучал. И вообще, собирался стать переводчиком поэзии трубадуров.

– С французского?

– С окситанского. В стране "ок" говорили на окситанском, или прованском языке. Уже тогда, в XI – XII веках он, если не считать латынь, был языком большой литературы в Европе. Настолько, что Данте даже собирался писать свою "Божественную комедию" на окситанском.

– Ты знаешь окситанский?

– Я собирался переводить с языка оригинала.

– Разве у нас его преподавали?

– Его и сейчас не преподают. Сначала я выучил французский.

– Ты знаешь французский?

– Подзабыл немного, но когда-то знал в совершенстве.

– Ну, Телюк!.. Никогда бы не подумала. Так что с окситанским?

– Преподаватели наши ездили во Францию, я дал денег и попросил привезти мне учебник и словарь окситанского. Поэтому я не говорю на нем. Не слышал никогда. Только читаю и пишу. Для перевода достаточно.

– И много перевел?

– Не очень. Сложно было достать оригинальные тексты. А потом появилась семья, и стало не до переводов…

– А что со страной "ок"?

– Страна процветала. Граф де Фуа и король Арагона вели переписку в стихах, в то время как король Франции Филипп-Август едва мог нацарапать свое имя. Все было хорошо, пока католическая церковь не обратила внимание на катаров.

– А это еще кто?

– Катары, с греческого, "чистые". Еще их называли альбигойцы. Это от латинского albus, белый. Многие считают, что так их звали по имени города Альби, где, якобы, был центр их движения. Но в Альби катаров было мало… Себя они называли Добрыми Людьми и считали христианами, хотя, по сути, ими никогда не были. Они последователи манихейской ереси.

– Какой?

– По имени пророка Мани, жившего спустя два века после Христа. Мани пытался объединить воедино христианство, зороастризм, буддизм и некоторые другие верования. Говорил: "После чего явилось мне Откровение и в последнем поколении даровано было пророчествовать мне, Мани, посланцу Божьему." Его казнили после страшных пыток в Индии… Катары были очень набожны и вели аскетический образ жизни. Они не лгали, помогали другим. У них был лозунг: "Вера без добрых дел мертва!" Поэтому их уважали и любили. Даже правители.

– Чем же они не угодили католической церкви?

– Тем, что вытесняли ее из Окситании. Церковь в те времена жила за счет десятины – налога в десятую долю доходов верующих. Катары призывали не платить. Они не признавали крещения и церковного брака, отвергали Ветхий Завет. Но, самое главное, на фоне тогдашних католических священников и монахов, пьяниц и обжор, неграмотных, лживых, похотливых, катары выглядели истинными слугами Божьими. Этого им простить не смогли…

– И что сделала церковь?

– Сначала послала в страну "ок" проповедников. Но даже святой Доминик, который там проповедовал, ничего сделать не смог. Совершенные, это высшая степень посвящения у катаров, не только великолепно знали Святое Писание, но и астрономию, философию, медицину… На открытых диспутах они легко побеждали католических проповедников.

– А чему учили Совершенные?

– Что царство Бога – только на небе. А землю создал дьявол, поэтому жизнь человека на ней так трудна. "Господь очень добр, – говорили они. – А в нашем мире добро отсутствует. Значит все, существующее в этом мире, сотворил не Он."

– Правильно говорили.

– Поэтому это очень не нравилось папе и его легатам. Когда не помогли католические проповедники, они послали армию.

– Чью?

– Сброд со всей Европы. Пообещали полное прощение грехов. В то время люди платили огромные деньги за индульгенции – письменные прощения грехов. А тут задаром… Крестовый поход. Единственный за всю историю крестовый поход внутри Европы. Христиане против христиан.

– И?

– Окситанцы отчаянно сопротивлялись. Причем, рядом сражались и катары, и местные католики. Для них пришельцы были не единоверцами, а врагами, отбирающими земли и убивающими всех без разбора. Война продолжалась почти сорок лет. Крестоносцы и в Азии не были ангелами, но здесь… Им же наперед простили все грехи. Они вырезали подчистую целые города. Не соблюдали договоров, лгали, нарушали клятвы. Отменная была сволочь! Последние катары заперлись в замке на горе Монсегюр. Его осаждали десять месяцев, хотя там была всего сотня воинов. Остальными жителями замка были мирные люди и Совершенные во главе с епископом катаров Бертраном Марти.

– Бертраном?

– Да. Тем, о котором писал Ломтев в своем дневнике. Он, видимо, является во снах всем владельцам чаши.

– А ты откуда знаешь?

– Я его тоже видел. Есть теория, подтвержденная научно, что камни могут сохранять информацию, накапливавшуюся в них веками. Современная наука пока не может ее извлечь. Но особые камни и в особых случаях, видимо, могут передавать ее людям.

– Как это было?

– Почти как в кино. Только в кино всегда можно встать и выйти из зала. Или выключить видео. А здесь ты должен смотреть.

– А что за чаша?

– Грааль.

– Тот самый? Который воспевали трубадуры? Чаша, из которой пил сам Христос?

– Именно.

– И ты мне не показал!

– Когда мы подъехали к офису, ты уже спала.

– Надо было разбудить!

– Успеешь еще. Она с нами.

– Какая она?

– Как в предании. Выточенная из цельного камня размером и формой с большой апельсин. Кстати, по-окситански Грааль означает "каменная ваза". Второе значение – "королевская кровь".

– Почему кровь?

– В апокрифическом, не признанном церковью, Евангелии от Никодима сообщается, что Иосиф Аримафейский, тот праведник, что похоронил тело Христа в своем гробе; отправился в дом, где Христос провел последнюю вечерю с учениками. Там он взял чашу, из которой пил Христос, и собрал в нее несколько капель священной крови, вытекшей из раны от удара копья римского солдата. Видимо, так тогда было принято: известны еще две чаши, в которых была кровь Христа.

– А из какого она камня?

– По преданию Грааль сделан из огромного изумруда, упавшего со лба Люцифера в момент низвержения его с небес.

– Изумруд Люцифера! Боже! Сколько она может стоить?!

– Ломтеву и мне предлагали шесть миллионов долларов. Но это как минимум в тысячу раз меньше, чем следовало за такую вещь… Она не имеет цены, хотя, думаю, нашлись бы желающие заплатить и десять миллиардов. Многие историки считают, что именно Грааль был целью похода крестоносцев в Окситанию.

– Из-за нее вырезали целые города?

– А сколько вырезали за Гроб Господень? Обыкновенную скалу в Палестине?! Средние века, поголовный мистицизм, за какой-нибудь гвоздь из Святого Креста отдавали княжество. А тут Грааль…

– Как он оказался у катаров?

– По легенде его принес в Окситанию сам Иосиф Аримафейский. Документально зафиксировано пребывание чаши в королевстве Арагон на севере Испании. В связи с нашествием сарацин арагонцы, спасая чашу, передали ее катарам, у которых она стала главным Сокровищем. Для нее на вершине горы Монсегюр даже выстроили замок-храм, где двенадцать раз в году лучи солнца падают между зубцами стен особенным образом, превращая чашу в источник неземного света.

– Откуда ты это все знаешь?

– Читал. В отличие от некоторых журналисток я умею не только писать.

– Счас как дам больно!

– Молчу, воробышек!

– Испугался? Кстати, почему воробышек? Я голубь!

– Голуби толстые и важные. А ты тоненькая и изящная.

– Подлиза!

– И нахальная, как воробьи.

– Ты у нас робкий… Рассказывай дальше! Крестоносцы взяли Монсегюр?

– Да. Катаров, которые не захотели покаяться, они сожгли на костре. Их было свыше двухсот.

– Двести человек!

– На костер они взошли с пением гимна. И пели, пока не погибли.

– Боже! А Грааль?

– Защитники замка спрятали его, а ночью вынесли и укрыли в одном из гротов, которых в той местности тысячи. С тех пор след чаши теряется.

– Как же она оказалась у Ломтева?

– Ее в ходе масштабных поисков обнаружили нацисты в 1944 году. Они были помешаны на всех этих мистических штучках и думали, что, владея Граалем, выиграют войну. Не помогло. Перед концом фашистской Германии они спрятали чашу в альпийском леднике. Там Ломтев и нашел ее. После чего за ним началась настоящая охота.

– И Святой Грааль ему не помог?

– Он и праведным катарам не помог. А Ломтеву, убийце… Это самая странная святыня за всю историю человечества… Трубадуры и менестрели слагали о ней песни и гимны. Ее воспевали поэты последующих веков. Композиторы сочиняли оперы. Тот же Вагнер… Миллионы людей жаждали обладать ею, готовы были ради этого на все. Но в реальной жизни Грааль никому не принес счастья. Только смерть и горе. Катаров уничтожили полностью. Гитлера и его подручных – тоже. На леднике Циллерталь, где нацисты спрятали чашу, за последние годы погибло шестеро искателей. Убит Ломтев. Убит один из его преследователей. Хотели убить нас тобой…

– Лучше не вспоминай… И что теперь? Что ты собираешься с ней делать?

– Мы собираемся. Нас двое. И мы вернем чашу туда, где она должна быть. Где для нее построили храм.

– Монсегюр?

– Именно!

– Сколько же туда ехать?!

– Долго, воробышек. Но ты потерпи. Дело стоит того. Это будет самый уникальный репортаж журналиста всех времен и народов. Тебе дадут Нобелевскую премию.

– Журналистам ее не дают.

– Для тебя сделают исключение.

– Врезала бы я тебе! Сколько тебя знаю, не могу понять, когда ты говоришь серьезно, а когда шутишь.

– Я всегда серьезен.

– Лучше пустил бы меня руль. Носом клюешь!

– После границы. После границы пущу куда угодно. Хоть в душу. А пока мы остановимся у придорожного кафе, позавтракаем, выпьем кофе… Взбодримся.

– Насчет души ты тоже серьезно?

– Ну вот! Вам только скажи…

* * *

Они менялись за рулем дважды, но все равно к вечеру оба устали до смерти. Уже на территории Германии Кузьма свернул с автобана в какой-то городишко и припарковался у маленькой гостинички. Юный портье, видимо, из студентов, едва глянув на них, выдал ключи от номера для молодоженов. Так, по крайней мере, можно было подумать при виде огромной двуспальной кровати под розовым покрывалом, занимавшей добрую половину номера, и двух похотливых купидончиков, вырезанных на ее спинке. Но путешественникам было не до занятий, на которые намекали купидончики. Едва раздевшись, они мгновенно уснули.

Первой проснулась Рита. За портьерами, закрывавшими окно, уже серел рассвет, рядом, раскинув в стороны руки, будто собираясь обнять целый мир, могуче посапывал Кузьма, а сама она, свернувшись калачиком, пристроилась на самом краешке огромной кровати. Даже одеяло и то Кузьма почти целиком перетащил на себя.

Первым делом Рита ликвидировала несправедливость с одеялом – Кузьма даже не пошевелился. Затем она попробовала убрать его руку, чтобы лечь поудобнее. Не получилось: Кузьма, не просыпаясь, упорно возвращал руку на место. Разозлившись, она решительно легла щекой ему на плечо, рассчитывая, что уж теперь он точно уступит. Но он, продолжая спать, обнял ее и прижал к себе. Рите вдруг стало уютно и тепло, и, обняв в свою очередь Кузьму, она заснула так крепко, что даже не услышала, как Кузьма встал.

Когда Рита открыла глаза, в комнате было совсем светло, место на кровати рядом с ней пустовало, а из-за стены доносились звуки льющейся воды. Рита потянулась и взглянула на часы. Они показывали восемь, но это было не местное время…

Кузьма вышел из ванной. На нем были смешные трусы – в розовых собачках по синему полю. Купил он их вместе с зубной щеткой и тюбиком пасты в магазинчике при заправке. Других там не было. Рита хотела еще в магазинчике пошутить на этот счет, но вовремя сообразила, что перед дорогой они к нему домой не заезжали, и он поехал в чем был…

Рите с ее места было видно, как Кузьма остановился перед большим зеркалом в прихожей и некоторое время сосредоточенно рассматривал себя. Тело у Кузьмы было сильное, мускулистое, и даже заметный жирок не портил его – только смягчал рельеф мускулатуры. Кузьма, несмотря на невысокий рост, был хорошо сложен…

– Апполон!

Он обернулся, и Рита с удовольствием подметила, что ей удалось его смутить.

– Если и Апполон, то полведерский. Оброс жиром. Второй год сижу в кабинете.

– Все равно у тебя красивое тело! – возразила Рита. – Откуда, кстати, мышцы?

– В юности занимался гимнастикой. Был у нас один учитель – энтузиаст. Потом уже сам…

– А я вот ничем не занимаюсь. Даже утренней зарядкой.

– Тебе и не нужно. Ты и так хороша, – сказал Кузьма со знакомыми ей смешинками в глазах.

– Ну и что же во мне хорошего? – Рита растянулась на животе поперек кровати, подперев подбородок ладошками и по-детски задрав вверх пятки. – Скажите, пожалуйста!

– У тебя красивые ноги. Не только стройные, но и правильной формы. Такое встречается редко.

– Правильно пишут: мужикам главное – ноги. Больше они в женщине ничего не видят.

– Обижаете…

– Тогда давай дальше. Что у меня еще?

– Плавная линия бедра, без ямки, узкая талия. Грудь небольшая, но красивой формы – капельками. Соски смотрят вперед, а не в стороны.

– Когда ты успел все это рассмотреть? – удивилась Рита.

– В конспиративной квартире. Раз уж представилась возможность.

Рита покраснела.

– Никогда не думала, что ты такой тонкий ценитель женской красоты. А что насчет лица? Его успел рассмотреть? Или только ноги?

– Лицо у нас тоже ничего.

– И это все? Все, что можешь сказать?

– У тебя красивые глаза.

– Дешевый мужской комплимент!

– Они у тебя слегка навыкате, поэтому кажутся особенно большими и выпуклыми. В Древней Греции женщин с такими глазами называли "волоокими", то есть, с глазами, как у вола. Только у волооких гречанок глаза были карие или вовсе черные, а у тебя темно-серые, с голубизной. Выразительные.

– Льстец!

Она соскочила с кровати и легко подбежала к нему. Стала рядом. В одних трусиках, но она почему-то совсем не стеснялась его.

– А ты заметно выше, чем мне казалось! – удивленно сказала она, приподымаясь на цыпочках и вновь опускаясь на пятки.

– Это потому, что ты сейчас без каблуков, – пояснил Кузьма, легко обнимая ее за плечи. – Я, хоть и не такой, как Влад, ну, Ангел, но все же немаленький. Выше тебя на пядь. Просто я плотный, а такие всегда кажутся ниже.

– Все равно мы хорошо смотримся вместе, – сказала Рита. – Ведь так?

– Загляденье! – подтвердил Кузьма и выразительно потянул носом. – Но будем смотреться еще лучше, если кто-то сейчас пойдет в душ.

– Противный!

Она несильно стукнула его кулачком в грудь и побежала в ванную. Когда, завернувшись в полотенце, она вошла в комнату, Кузьма сидел на кровати уже одетый. Вид у него при этом был странно-торжественный, будто он собирался сказать речь. Рита не обратила на это внимания. Занятая своими мыслями, она достала из дорожной сумки белье и, сбросив полотенце, стала медленно, на виду у него одеваться. К ее удивлению, Кузьма на это никак не отреагировал. Тогда она, надев лифчик, попросила помочь застегнуть его, хотя прекрасно могла это сделать и сама. Кузьма послушно выполнил ее просьбу, но как-то безучастно, и Рита, разочарованная, продолжила одеваться. Когда она, наконец, подошла к нему, Кузьма торжественно указал глазами на столик, только тогда Рита заметила на нем шесть зеленых бокалов. Она шагнула ближе и замерла в недоумении:

– Почему их шесть?

– У меня был старый стеклянный набор из шести похожих чаш и графина. Стоял в шкафу офиса. Одна чаша разбилась. Когда Ломтев пришел ко мне, он узнал об этом. Поэтому тайно подложил Грааль к остальным – старый трюк. Легче всего разыскиваемую вещь спрятать среди подобных.

– Зачем же ты взял их все?

– Чтобы спокойно перевезти через границу. Одна чаша – вопрос, а шесть – комплект, подарок.

– И какая из них настоящая?

– Выбери.

Рита присмотрелась: одна из чаш слегка отличалась от остальных. Она была чуть ниже и шире, и цвет ее был другим: глубже, насыщеннее. Рита осторожно взяла чашу, и в тот же миг она будто вспыхнула у нее в руках – густой зеленый свет залил комнату мягкими волнами.

– Боже мой!

Рита едва не уронила реликвию. Кузьма отреагировал мгновенно. Нырнув ласточкой, он с размаху упал на ковер к ее ногам, выбросив вперед руки. Но помощь его не понадобилась – Рита удержала Грааль.

– Что это? Кузьма!

Он встал и осторожно забрал у нее реликвию. Зеленый свет к тому времени погас, только чаша, как показалось Рите, заблестела ярче, а в ее толще стали вспыхивать и переливаться разноцветные искорки.

– В "Парцифале" Вольфрама фон Эшенбаха, современника трубадуров, – голос у Кузьмы был хриплым, видно было, что он потрясен не меньше ее, – раз в год к Граалю прилетает голубь и садится на его край. В этот момент Грааль обновляет свои магические свойства. Вольфраму о Граале рассказывал катар и трубадур Киот Окситанец. До сих пор все считали, что это просто легенда.

– Ты хочешь сказать?.. Я…

– Теперь мы знаем, что это правда. На край этой чаши, судя по всему, голубь не садился давно.

– Я и есть он? Я?..

Он понял ее недосказанный вопрос.

– В "Парцифале" не говорится, что этот голубь должен быть чистым и беспорочным созданием.

Рита обессилено рухнула на кровать. Но тут же, спохватившись, бросилась к сумке. Достав фотоаппарат, она закружилась вокруг Кузьмы, сидевшего с чашей в руках, и защелкала затвором. Потом забрала у него чашу и потребовала снять ее. Кузьма снисходительно выполнил ее требования и, закончив снимать, внимательно осмотрел фотокамеру.

– Это любительская?

– "Олимпус", с зумом. Я давно работаю с ней, ты видел снимки в газете, – обиделась Рита.

– Пусть будет "олимпус", – миролюбиво согласился Кузьма и вернул ей камеру. – Главное, что мы теперь точно знаем, что везем настоящий Грааль, – он забрал у нее чашу и поставил ее на столик, – она настоящая, и ты тоже. Все сходится.

Рита села рядом. Некоторое время они молча смотрели на чашу. Искорки по-прежнему вспыхивали на стенках изумруда Люцифера, но, как показалось Рите, стали реже и мягче.

– Не жалко? Отдавать?

Он вздохнул:

– Жалко. Но надо. Что ж нам, как Ломтеву – скрываться от всех? В любой момент ожидая, что объявятся серьезные парни и проломят дырку в башке? У меня дочь, и хорошо, что она в отъезде. А тебе было в радость? У Ломтева хоть деньги были. Нам даже на авиабилеты не хватило, пришлось на машине пилить.

– Ты уверен, что от нас отстанут, если мы отвезем чашу?

– Уверен.

– Почему?

– Долго рассказывать. Мы ж ее не под камни прятать будем. Нас ждут.

– Кто?

– Катары. Современные. Те, кому Грааль принадлежит по праву. И которые знают, что с ним делать. Пора, Рита! Заверни ее и спрячь в сумочку. Зеленое стекло оставим здесь, бошам – больше не понадобится. На границе Германии и Франции таможни нет…

Они отъехали от места ночлега уже далеко, когда Кузьма, бросив взгляд на большой дорожный указатель, тяжко вздохнул:

– Представляешь, мои сейчас где-то в паре сотен километров!

Риту больно кольнуло это "мои", но она не подала вида.

– Заедем! – предложила бесшабашно.

– Нельзя! – покачал головой Кузьма. – Лучше им не знать, чем мы тут занимаемся. Для них я дома.

"И чем же мы тут занимаемся?" – хотела было спросить Рита, но вовремя удержалась. Ее задели эти слова. В то же время она понимала, что ей не в чем упрекнуть Кузьму. С того памятного момента, как она, движимая порывом, подбежала к нему, кричавшему и плакавшему во сне, она сама не понимала, что за отношения их связывают. Это не было обычной интрижкой, тем более с деловым интересом: для получения информации или установления полезных контактов. Но и на завязку чего-то серьезного не походило. Ее тянуло к нему с силой, которой она, пугаясь, сопротивлялась как могла и все же не могла противостоять. "Он женат! – мысленно говорила Рита себе. – У него семья, он любит жену и не собирается ее оставлять". Но стоило ей оказаться рядом, как она тут же забывала обо всех своих правильных мыслях. Она чувствовала, что и он испытывает нечто подобное. Он явно старался держать между ними дистанцию, но стоило ей пробиться, прогрызть эту оболочку, его словно прорывало. Рита вновь вспомнила их первую ночь: он был не только страстен до неутомимости, но и необыкновенно нежен: ранее она даже представить себе не могла, что так бывает. И она плавилась в ту ночь в волнах его нежности, отвечая ему душой и телом, и желая отвечать еще и еще.

– Скажи, пожалуйста, – спросила Рита, прерывая установившееся в салоне долгое молчание, – как у катаров было с семьями? Ведь они не признавали церковного брака…

– Они признавали свободную любовь между мужчиной и женщиной. Причем, любовь не только платоническую, но и плотскую. Одни только Совершенные, жившие как монахи, отрекались от нее. Остальные считали нормальным предаваться любовным утехам где угодно, хоть в церкви.

– В церкви?

– Сохранился протокол допроса инквизиторами одной знатной дамы из катаров, которая созналась, что занималась любовью со своим amic в церкви. И вообще, где угодно, лишь бы с ними была трава для предотвращения беременности.

– Они использовали для этого траву?

– Таблеток тогда еще не было.

Рита прикусила язычок. За этой всей суматохой она совсем забыла о предохранении. До той ночи с Кузьмой у нее несколько месяцев никого не было, и она перестала принимать таблетки. А про те, что на крайний случай, даже не вспомнила.

"Не хватало еще залететь для полного счастья! – подумала Рита, поджимая губы. – Вот тогда будет тебе amic! И как это я…"

Но ей не хотелось думать об этом, и она спросила о другом:

– Так, значит, у них царил разврат? А ты говорил про праведность…

– Они не освящали брак, но это не означало разврата, как это им приписывали инквизиторы. Пары были постоянные. В Монсегюре, кстати, было много amic e amassia, любовников и любовниц, которые не захотели расставаться и, держась за руки, вместе взошли на костер.

– Пошли на смерть из-за любви? – взволнованно спросила Рита, чувствуя, что глаза ее наливаются влагой. – В самом деле?

– Они хотели быть рядом и на небе.

В невольном порыве Рита протянула ему руку. И он мягко пожал ее…

 

13.

Германию они пролетели, считай, на одном дыхании. То ли Кузьма так стремился покинуть эту землю, то ли они хорошо отдохнули прошлой ночью в городке, названия которого оба даже не запомнили; то ли автобан без скоростных ограничений провоцировал на стремительную езду, но Кузьма вел "альфу" почти на пределе возможностей мотора, не сбрасывая газ даже на поворотах. Они остановились только раз – заправить машину и размять ноги, а дальше бешеная гонка продолжилась. Рита, никогда прежде не бывавшая в Германии, пыталась что-то рассмотреть, но за окном все мелькало, и в конце концов у Риты сложилось впечатление, что они проезжают не страну, а один большой город без полей и лесов. Во Францию они въехали пополудни, здесь ограничения скорости действовали, и Кузьма уступил ей место за рулем.

В маленькой гостиничке они плотно позавтракали, но немецкой колбасы с яичницей на весь день не хватило, и вскоре Рита зарулила на стоянку у придорожного ресторанчика. Молодой официант-араб в белой куртке с воротничком-стоечкой принес им меню. Рита заикнулась было насчет истинно французских блюд, но Кузьма только хмыкнул в ответ:

– Какая кухня? Придорожная забегаловка! Здесь тебе будут делать настоящее тюрбо?

Тщательно выговаривая французские слова, он заказал два бифштекса с картошкой, по бокалу вина и кофе. Рита удивилась вину, но Кузьма успокоил:

– Здесь нет сухого закона за рулем. Бокал – норма.

Бифштекс оказался приличным: сочным и хорошо прожаренным. Вино тоже было неплохим, и Рита пожалела, что нельзя еще по бокалу. Кузьма получил счет, молча расплатился. Рита подумала, что пока всюду платит только он. "Денег у нас мало", – вспомнила она слова Кузьмы, но предложить свои деньги, которых тоже было немного, постеснялась. "Попросит, если будет нужно, – решила, усаживаясь в машину, – все-таки не совсем чужие".

Кузьма, сев, достал из кармана трубку, набил ее табаком и с наслаждением задымил, пуская ароматный дым в щель приспущенного стекла двери. Рита, искоса поглядывая на спутника, вспомнила, что за весь предыдущий день он ни разу не доставал трубку. Только на одной заправке стрельнул у нее сигаретку и выкурил торопливо.

– Ты как-то странно куришь, – сказала она, не то утверждая, не то спрашивая. – Не похоже, что тебе этого очень хочется.

– Когда работал в газете, курил много, – ответил Кузьма, – а сейчас только, когда надо думать или когда мне хорошо. Ну, и когда невмоготу. Такое не каждый день бывает. Поэтому, наверное, и жиром оброс, – он улыбнулся. – Кстати, трубку курить не так вредно: дым у этого табака щелочной, им не затягиваются. Сигарами тоже. Они вообще безвредные, поэтому буржуи их и курят.

– Откуда ты все это знаешь?

– Читаю! – развел руками Кузьма. – А вот что касается сигарет, то они самые опасные. Особенно для молодых девушек.

– Да ну тебя! – отмахнулась Рита.

– Самое главное: от сигаретного дыма желтеют зубы, а цвет лица становится землисто-серым, – невозмутимо продолжил лекцию Кузьма. – Потом появляются одышка, кашель и проблемы с потенцией.

– Ах ты! – Рита замахнулась. Он отпрянул, и она ловко выхватила у него трубку. – Раз сигареты вредные, буду курить трубку! – она воткнула ее в рот, прихватив зубами мундштук. – Как Шерлок Холмс, – прошепелявила, боясь раскрыть рот, чтобы не выронить.

Выглядела она при этом так комично, что Кузьма закашлялся от хохота. И не он один. Пассажир поравнявшейся с ними машины, круглолицый, лысый толстяк, увидев Риту с дымящейся трубкой в зубах, экспансивно всплеснул руками и что-то затараторил, то и дело оборачиваясь к соседям по салону. Назло ему Рита энергично втянула воздух и пыхнула дымом. В тот же момент горло ей словно клещами перехватило. Глаза, показалось, покатились наружу…

– Осторожно! – Кузьма отобрал у нее трубку и перехватил руль. – Сбавляй газ, плавно. Теперь тормозим…

Рита не помнила, как остановила машину. Жуткий, раздирающий горло кашель согнул ее пополам. Кузьма вытащил ее на воздух и, прислонив к машине, энергично растер уши, массируя при этом мочки. Рите стало лучше и она отстранила Кузьму.

– Я же говорил: нельзя затягиваться, – виновато пробормотал он. – Как ты?

– Ничего, – попыталась улыбнуться Рита. – Сейчас постою немного и поедем.

Но постоять им не пришлось. Вдали послышался звук сирены и рядом, взвизгнув тормозами, остановился полицейский автомобиль. Молодой полицейский, перетянутый белыми ремнями, выскочил и козырнул им.

– Qu'il y avait, Ю monsieur? Что случилось? (франц.)

– ю la femme il est devenu mauvais. Женщине стало плохо (франц.) – пояснил Кузьма.

Полицейский внимательно посмотрел на бледное лицо Риты и кивнул:

– Provoquer le mИdecin? Вызвать врача? (франц.)

Рита, поняв, замотала головой.

– Merci, ne faut pas. Спасибо, не надо (франц.), – пояснил Кузьма.

– Pour l'autoroute on ne peut pas se trouver. На автомагистрали нельзя стоять (франц.), – заметил полицейский, – vous pouvez aller plus loin? Вы можете ехать дальше? (франц.)

Кузьма перевел, и Рита закивала головой.

– Nous partons. Je conduis la voiture. Мы уезжаем. Я поведу машину (франц.), – сообщил Кузьма, и полицейский опять козырнул.

Полицейская машина ехала за ними до тех пор, пока "альфа" не набрала скорость, лишь затем сине-белый "пежо", звякнув на прощание сиреной, стремительно обогнал их и скрылся вдали.

– Заграница! – вздохнул Кузьма, провожая его взглядом. – Не успели остановиться, как уже тут как тут. Как ты? – повернулся он к Рите. – Голова не болит?

– Нет, – тихо ответила она. – Только спать хочется. Извини, что так получилось.

– Это ты меня, дурака, извини, – не согласился он. – Надо было сразу ее у тебя забрать. Повеселились. Хорошо, что он документы не спросил. Это благодаря тебе. Француз!

– У нас проблема с документами? – удивилась Рита.

– У меня, – пояснил Кузьма. – Права остались дома. Побоялся заезжать: вдруг там кто.

– И ты ехал через всю Европу без прав?

– Но это же Европа! Здесь полицейские просто так не останавливают. А если остановят – штраф и только. Твои-то документы в порядке.

– У тебя есть деньги на штрафы?! – разозлилась Рита. – Ты знаешь, какие они здесь? Что нам, машину потом продавать? Она моя, между прочим! Отдавай руль!

– Не сейчас, – миролюбиво отозвался Кузьма, – под ближайшим знаком. Не то эти ажаны опять прилетят…

Поменявшись местами, они проехали совсем немного, как вдруг зазвучала мелодия "Лебединого озера", воспроизводимая электронным синтезатором. Кузьма удивленно крутнулся на месте, после, сообразив, достал мобильный телефон.

– Смотри, у меня, оказывается, есть международный руоминг!

– А ты не знал? – съязвила Рита.

– Казенный аппарат, ребята оформляли.

– Хорошо быть государственным журналистом! Я за свой сама плачу. Да говори ты! Вдруг это… – она хотела сказать: "жена", но быстро спохватилась: – Кто-то из твоих.

Кузьма поднес трубку к уху. Рита вся обратилась в слух. По тому, как вытянулось от удивления лицо Кузьмы, она поняла, что это не тот звонок, которого она боялась.

– Да нормально у меня все!.. – говорил Кузьма. – Подумаешь, телефон дома и на работе два дня не отвечает! На работе в курсе, я им записку оставил. Мои, сам знаешь, в Кельне… Да, да, разволновались мы! Неделями не звонишь, а тут обеспокоился. Где, где? Во Франции! Да, представь себе! Путешествую с одной красивой девушкой, если бы ты ее увидел, – в обморок упал! – Кузьма поймал взгляд Риты и подмигнул. – Точно говорю, во Франции. Подъезжаем к Безансону, а дальше путь на юг, к морю. Да, все нормально. Пока!

Брат, – пояснил он, пряча телефон. – Забеспокоился вдруг. Но он действительно упал бы, если б увидел нас вместе, – Кузьма засмеялся. – Он же до сих пор…

– Он что-то говорил тебе про меня? – закусила губу Рита. – Плохое?

– А что из того? Что он мог сказать, чего я сам о тебе не знаю? Я большой мальчик, воробышек, и сам выбираю, с кем дружить. С тобой, например, – он погладил ее по руке. – С тобой я буду дружить, даже если ты сейчас выбросишь меня из своей машины, – на слове "своей" он сделал ударение.

– Не выброшу, – пообещала Рита.

– Вот видишь, я не ошибся в выборе, – Кузьма засмеялся и снова погладил ее по руке.

– Не пожалеешь? – полушутя-полусерьезно подхватила она.

– Не пожалею, – неожиданно серьезно ответил он. – Знаешь, чего я боялся с той минуты, как мы выехали из дома? Что рано или поздно ты не выдержишь этой гонки, сорвешься, затопаешь ножками и попросишься назад. Мы проехали уже более трех тысяч километров. Это и для сильного мужика тяжело. А ты молчишь. Стиснула зубы и крутишь баранку. У тебя не только красивые ноги и глаза, Маргарита, – он почему-то назвал ее полным именем и это было к месту. – Красивых девушек много. А вот таких, со стержнем внутри…

Кузьма замолчал. Рита также молчала.,Она вела машину, не отрывая взгляда от дороги. На Кузьму Рита старалась не смотреть, не хотела, чтобы он увидел ее глаза.

– Самое смешное, – вдруг улыбнулся Кузьма, – что поначалу ты мне ужасно не понравилась. Пришла, думал, репортерка, вынюхивать, Карнеги начиталась. А когда статью твою прочитал… Не обижайся, но я даже тебя "заразой" назвал.

– А уж как я тебя с братцем называла! – засмеялась Рита. – Даже повторять не буду. Не поверишь, но я одно время думала, что вы на меня порчу наслали. Поэтому со зла ту статью и написала.

– Порчу? – Кузьма захохотал. – Зачем?

– Но я же Ангелу твоему… не уступила.

– Если бы он на всех, кто ему не уступил, порчу насылал… Полгорода б вымерло! Не может он этого. Даже если бы и очень захотел.

– А ты?

– А я не хочу.

– Но ты же можешь?.. – Рита помедлила. – Ну… Присушить девушку. Так чтобы она без тебя жить не могла, страдала по тебе, вздыхала.

– Зачем? – искренне удивился Кузьма.

– Мужикам такое нравится.

– Может, кому и нравится. Чтобы она за тобой даже в туалет… Но не мне. Хотя однажды я пожалел, что не присушил, – лицо его вдруг изменилось так, что Рите стало не по себе.

– А тебе не кажется странным, – торопливо спросила она, чтобы отвлечь его, – что это все случилось с нами? Жили себе спокойно, каждый в своей… – она поискала слово, – нише. И вдруг за каким-то чертом меня погнало к тебе, а на тебя свалился Ломтев со своими деньгами и чашей. И закрутилось!..

– Ты считаешь, что все это случай? – сощурился Кузьма. – Просто так карта легла?

– А ты веришь в судьбу?

– И в судьбу, и в Божий промысел, и в наказание за грехи. Когда все это закончится, я кое-что расскажу тебе. Обязательно. Потом, – спокойно сказал он, – потом. А сейчас, если не возражаешь, я немного сосну. Нам еще долго, и лучше, если в сумерках за рулем буду я…

Он и вправду почти мгновенно уснул, прислонившись головой к стойке окна. Рита несколько раз бросала взгляд на его спокойное и какое-то отрешенное лицо, а затем снова впилась глазами в дорогу.

– Не выброшу, – тихо сказала она вслух, – ни за что не выброшу!..

* * *

Вика бежала по длинному коридору, громко топоча своими толстыми ножками в сандаликах, оглядываясь на него и заливаясь радостным смехом. "Поймаю, поймаю!" – приговаривал он, делая вид, что хочет ее схватить, но на самом деле больше стучал подошвами, изображая бег. На очередном повороте он все же схватил ее и, подбросив в воздух, поймал и прижал к груди. Поцеловал в раскрасневшиеся пухлые щечки.

– Пусти! – уперлась она ручками ему в грудь. – Я хочу, чтоб ты ловил!

Он послушно спустил ее на пол, и она побежала, звонко хохоча. Они свернули за угол, затем еще, длинный узкий коридор с белыми стенами и таким же потолком все тянулся и тянулся, не кончаясь, и он вдруг понял, что уже не притворяется, а на самом деле бежит за дочкой.

– Вика! – окликнул он. – Подожди!

Но она, заливаясь колокольчиком, убегала от него все дальше, он напрягал все силы, но никак не мог сократить разделяющее их расстояние. Вот она скрылась за углом, и он, холодея, вдруг понял, что больше не увидит ее. Он побежал, как только мог, но угол, за которым скрылась Вика, только удалялся, а он все бежал и бежал… Воздух в коридоре вокруг него вдруг стал сгущаться, и из него медленно проявился лик. Это было лицо старика, худое, изможденное, с опаленной огнем черной кожей.

– Бертран! – воскликнул он, останавливаясь.

Губы старика зашевелились и он услышал тихий, как шелест, шепот:

– Не спи, Абей. Не спи…

Кузьма вздрогнул и открыл глаза. Ровно гудел мотор, рядом, сосредоточенно глядя вперед, сидела Рита, за окном справа круто убегал вниз склон. И где-то очень далеко, у подножия горы, ленточкой расплавленного металла изгибался горный поток. Кузьма глянул влево: отвесная стена, срезанная строительной техникой… Узкая горная дорога в две полосы…

– Где это мы?

– Не знаю, – Рита растерянно смотрела на него.

– А как мы здесь оказались?

– Полицейский велел свернуть.

– Полицейский?

– Ну да. Я ехала по автостраде, он показал жезлом.

– Он всем показывал?

– Нет. Указал на нашу машину и сделал знак. Как наши гаишники делают.

– Твою мать! – Кузьма лихорадочно открыл бардачок и вытащил карту. Они купили ее на заправке еще в Германии. – Где ты свернула? – он зашелестел толстым листом. – Какой последний указатель перед этим был, помнишь?

Рита ничего не успела ответить. Темная стремительная тень возникла за боковым стеклом.

– Тормози!

Она еще не успела среагировать на крик Кузьмы, как он бросился вниз и сильно вдавил рукой в пол педаль вместе с ее ногой. Тормоза завизжали. Рита вцепилась в руль, удерживая машину. Тень просвистела мимо и умчалась вперед.

– Отодвинь сиденье как можно дальше назад! Быстро!

Рита торопливо нащупала рычаг под подушкой, нажала и отъехала от руля. Кузьма перехватил его и ловко перебросил тело в образовавшуюся нишу.

– Теперь перебирайся на заднее сиденье!

Рита протиснулась в просвет между спинками. Кузьма тут занял освободившееся сиденье, подвинул его вперед. Машина зачихала, задергалась, но он поймал подошвой педаль газа, и мотор снова мощно зарокотал.

– Возьми свою сумку и перебрось через плечо, – скомандовал Кузьма, не отрывая взгляда от дороги. – Не пристегивайся. Просто упрись обеими руками в спинку моего сиденья.

Едва Рита сделала это, как рядом вновь возникла темная тень. Это был темно-синий автомобиль. Рита увидела наголо обритую белую голову и знакомое ухмыляющееся лицо. Это был тот самый бритый из конспиративной квартиры! Стекло на его дверце плавно поползло вниз и в образовавшемся проеме появилось тупо обрубленное черное тело пистолета.

– Пригнись!

Мотор "альфы" истошно заревел, и они пулей умчались вперед.

– Сволочь! Шкура продажная! Гад лысый! Тварь! Чтоб ты подавился этими деньгами! – Кузьма ругался страшными словами, каких она никогда от него не слышала.

– Кого это ты? – испуганно спросила она, когда он на секунду умолк.

– Братец, мать его! – снова выругался Кузьма и вцепился в руль: впереди дорога круто поворачивала за скалу. – Ты что, не поняла? Только он один мог привести в чувство этих гадов. Только он. И пусть бы только снял сурок. Ты помнишь звонок? Соскучился, видишь ли! Поскудь! Маршрут уточнял. Они, видно, давно где-то здесь ерзали, о направлении нашем догадывались – это уже Михайлович подсказал, но точной дороги не знали. Вот он и помог. Гадина! Ну, вернусь!..

– Рита, воробышек! – обернулся он к ней. – Прошу: слушай каждое мое слово! Смотри и слушай! Они специально нас на эту дорогу загнали и живыми не выпустят. Смотри и слушай! Поняла!

Она молча кивнула и вцепилась в дверную ручку. И тут же стремительная тень снова возникла сбоку. Бритый в окошке поднял пистолет.

– Пригнись!

Она упала на заднее сиденье и тут же почувствовала, как и спереди и сзади на нее сыплются осколки. В следующее мгновение ее бросило вперед – Кузьма резко затормозил. Рита подняла голову: в стеклах обоих задних дверей матовым кружком зияли пробоины – пуля прошла салон навылет.

– Не уйдем! – заскрипел впереди зубами Кузьма. – У них "бээмвэ", мотор литра три. Сейчас они впереди и будут прижимать. Держись, Рита!

Она поднялась и посмотрела вперед. Багажник "бээмвэ" маячил перед капотом "альфы" в метрах трех. Кузьма крутнул руль влево, и почти сразу же туда ушла и темно-синяя тень. "Альфа" еще раз попыталась обойти препятствие то слева, то справа, но машина преследователей каждый раз преграждала им путь.

– Они начинают сбрасывать скорость. Тормозят. Рита, прости! Мы купим тебе новую. Упрись руками!

Она не успела понять, о какой "новой" он говорит, как ее вжало в спинку сиденья. В следующий момент "альфа" со звоном въехала в багажник "бээмвэ". Та словно отпрыгнула и завиляла по шоссе. И Кузьма, улучив момент, обошел ее, и они умчались вперед.

– Сейчас бы сюда тех полицейских! – зло воскликнул Кузьма, проходя поворот. – Как наши: когда нужно, никогда нет! Скорей бы магистраль!

Но магистрали впереди не было видно. Все также узкая полоса асфальта изгибалась, опоясывая гору, поворот следовал за поворотом, слева бежала коричневая полоса стесанного склона, а справа, за стальным ограждением, он почти отвесно уходил далеко вниз. И как кошмар из страшного сна возникла позади знакомая тень. Но в этот раз она не стала их обгонять. В зеркало заднего вида Рита увидела, как тень вдруг резко накатилась, звонкий звук удара, – и ее вдавило в спинку. "Альфа", словно норовистый жеребец, прыгнула вперед.

– Сволочи! У них спереди кенгурятник. Раздолбают нас за два-три раза. И деться некуда. На этой дороге быстро не развернешься. Знали, куда загнать!

Рита, сжавшись в комочек, примостилась в углу между спинкой заднего сиденья и дверью. Ей не было страшно. Не было. Ей просто не нравилось все, что происходило сейчас с ними. Она хотела, чтобы это поскорее кончилось. Как угодно… Но чтобы страшная тень, наплывавшая на них в зеркале заднего вида, исчезла. Насовсем. Навсегда. Начисто.

Ее снова ударом вдавило в спинку. Позади послышался звон и скрежет. "Альфа" прыгнула вперед.

– Твою мать! – выругался Кузьма.

Рита посмотрела влево. Темно-коричневый горный склон стремительно бежал вдоль пробитого пулей стекла, открывая вверху лишь узкую полоску неба. Полоска была неровной и темной. "Уже сумерки, – подумала Рита, – а скоро будет совсем темно". Она рассматривала темную полоску вверху и вдруг заметила, что та становится шире и шире, а вот и вовсе вытеснила темно-коричневый цвет.

Рита приподнялась. Отвесный склон слева исчез, сменившись пологим. На нем уже почти не встречались камни, а кое-где поверхность была ровной, будто ее причесали большой теркой. Она посмотрела вправо. И ничего не увидела – ни склона, ни реки: здесь все осталось прежним.

– Рита, милая, упрись, как только можешь, руками в мое сиденье и будь готова выпрыгнуть! У нас нет другого выхода. Держись!

Кузьма вдруг затянул страшно "А – а – а – а…" и резко свернул влево. "Альфа" вылетела с асфальта на пологий склон и, описав по нему плавную дугу, вновь устремилась на шоссе. И там с силой ударила набежавшую темную тень прямо в бок.

Риту бросило вперед, она не смогла удержаться на руках и больно ударилась лбом о подголовник. Эта боль привела ее в себя. Она с ужасом увидела, что машины сцепились, их тащит по краю дороги, и исковерканная "бээмвэ" сносит при этом стальное ограждение. Еще Рита успела заметить белое лицо водителя "бээмвэ" – это был тот, что бил и раздевал ее на конспиративной квартире… Вскоре темная тень стала уплывать вниз, и Рита почувствовала, как их "альфа" медленно разворачивается поперек дороги.

– Прыгай, Рита, прыгай! Машины сцепились!

Она лихорадочно нашарила на двери ручку, потянула ее и кулем вывалилась в открывший проем. Боль обожгла левое колено, но она, не обращая это внимания, вскочила на ноги.

Машин на шоссе не было. Рита подбежала к краю дороги. Два бесформенных, сцепившихся комка стремительно ползли вниз по крутому склону, потом медленно, как в страшном сне, перевернулись, и, расцепившись, кувыркаясь и подскакивая, полетели вниз. Издалека донеслось два глухих удара и все стихло.

– Ты в порядке?!

Она стремительно обернулась. Кузьма, прихрамывая, шел к ней. Рита зарыдала и бросилась ему на шею.

– Ты!.. Я подумала… Кузьма!

– Не надо. Все хорошо, воробышек! Все закончилось. Все хорошо… – Он отстранил ее и быстро ощупал всю. – Все цело. Только ссадина на коленке, но это к свадьбе заживет. Все хорошо… Чаша цела? – Кузьма открыл ритину сумку, сунул в нее руку и спустя минуту удовлетворенно кивнул. – Ну вот. Да не плачь! Если ты о машине, то плюнь! Купим тебе другую, еще лучшую.

– Я не о машине, – всхлипывала она, бережно целуя его мокрое от пота лицо, – я думала… Что это конец. Мы не выберемся.

– Не дождутся! – яростно сказал Кузьма. – Кончилось их время. Все! Теперь уже все! – он обнял ее и вдруг с силой поцеловал в губы. От неожиданности она едва не задохнулась. – Все хорошо, воробышек! Только нам теперь надо отсюда выбираться. Пошли!

Взрыв чувств у Риты скоро сменился каким-то оцепенением, она смутно помнила, что было дальше. Сначала они долго шагали по пустынному шоссе, потом рядом остановился обшарпанный грузовичок. Кузьма, размахивая руками, начал что-то рассказывать водителю, а тот только качал головой, время от времени восклицая: "О, ля – ля!" Дальше они долго ехали в тесной кабине, пока грузовичок не остановился у придорожного ресторанчика. Кузьма, сердечно попрощавшись с водителем, оставил ее на улице и забежал в ресторан. Обратно он вернулся с огромным, пузатым мужиком в толстом свитере. Пузатый, увидев ее, покачал головой. Они втроем забрались в высокую кабину огромного грузовика, и снова поехали. Кузьма сидел рядом с водителем оживленно разговаривал, а она, примостившись у двери, отрешенно смотрела на бегущую под колеса грузовика темную ленту шоссе. Колено больше не болело. Еще в грузовичке ей смазали его йодом. Для этого ей не пришлось раздеваться: колготки на колене порвались, в большущей дыре светилось белое тело с темным пятном от йода. Но Риту это мало волновало. Ее вообще теперь ничего не волновало.

Кузьма по-прежнему разговаривал с водителем, вдруг тот всплеснул руками и быстро затараторил. Это на короткое время привело Риту в чувство, она прислушалась: говорили не по-французски…

– Послушай! – радостно обернулся к ней Кузьма. – Оказывается, Роже из тех мест, куда мы едем. И он хорошо знает Бертрана!

– Какого Бертрана?

– А это тот, к кому мы едем. Он обещал, что нас встретят!..

Водитель действительно достал из кармана маленький телефон и быстро набрал номер. Рита еще слышала, как он горячо что-то кричал в трубку. Ей почему-то запомнились два слова, которые он повторял чаще других, "абей" и "пигион". После чего она как провалилась…

Уже почти рассвело, когда она проснулась. Грузовик стоял на обочине шоссе, а вокруг, сколько можно было рассмотреть бежали по склонам ряды небольших, коротко обрезанных кустов, привязанных к колышкам. "Виноградники!" – догадалась она, и выглянула в окно.

Впереди грузовика стоял зеленый микроавтобус. Возле него сгрудились пятеро. Рита присмотрелась: это были пузатый водитель, Кузьма и три незнакомца. Двое из них держали в руках охотничьи ружья. Риту кольнул в сердце испуг, но тут Кузьма обернулся, и она увидела, что он улыбается.

Рита открыла дверь и спрыгнула на землю. Кузьма стремительно подошел к ней. У него улыбались не только губы, но и глаза.

– Покажи им, Рита! – торжественно сказал он.

Она поначалу не поняла. Потом, сообразив, зашарила в сумке. Еще в немецкой гостинице она завернула чашу в свою чистую маечку, и сейчас не хотела, чтобы все видели это. Ей это удалось. Рита достала Грааль и протянула вперед на вытянутых руках.

Мгновение все молча смотрели на чашу. Она не светилась, как в гостинице, только в толще изумруда особенно ярко в этих предрассветных сумерках вспыхивали и исчезали разноцветные искры. Первым опомнился пузатый водитель. Размашисто перекрестившись ладонью, он бухнулся перед Ритой на колени и поцеловал чашу. Затем приложился к ее рукам. Его примеру последовали остальные. Подбегая, они падали перед Ритой на колени, целовали чашу, потом ее руки, кланялись и целовали. Рита заплакала. Слезы бежали по ее лицу, солеными каплями сбегая на губы. Не зная как смахнуть их, она стояла перед всеми, растрепанная, неумытая, в разодранных колготках, а они теснились на коленях у ее ног и все целовали и целовали. Первым поднялся водитель. Он подбежал к Кузьме и, схватив его руки, приложил их к губам. Рита видела: Кузьма вздрогнул и попытался было вырвать руки, но ему это не удалось и он подчинился. Трое незнакомцев, оставив, наконец, ее, тоже сгрудились вокруг Кузьмы, и Рита видела, как он сначала закусил губу, а потом отвернулся…

В микроавтобусе она, потрясенная только что пережитым, снова уснула и так и не узнала, как долго еще они ехали. Только когда автомобиль снизил скорость, она приоткрыла глаза и смутно рассмотрела квадратную средневековую башню у въезда в небольшую деревню и маленькие аккуратные домики с обеих сторон дороги. У одного из них микроавтобус остановился. Широкая дверь съехала в сторону, в проеме показалась чья-то седая голова. Кузьма, который всю дорогу сидел рядом с Ритой, и на чьем плече она спала, встал и, прежде чем она успела что-то произнести, подхватил ее на руки. Рита хотела сказать, что может идти сама, но промолчала. Только крепче обхватила руками его шею.

Ее внесли в дом, положили на кровать и последнее, что она ощутила, как с нее осторожно снимают туфли, ласково подсовывают под голову подушку и укрывают одеялом…

 

14.

Желтые пятнышки от солнечных лучей плясали на белой оштукатуренной стене, как бы подмигивая Рите. Она повернула голову. За окном росло уже начавшее зеленеть дерево. Ветер покачивал его ветки, ласково играя с маленькими листочками, от чего солнечные лучи, пробиваясь в окно, дробились и двигались.

Рита, отбросив одеяло, увидела, что ее уложили прямо на покрывало, не разбирая постели. На коврике у кровати стояли ее туфли, рядом, на стуле, лежало что-то блестящее. Рита взяла пакет. В нем были трусики, черные, все в кружевах; черные, в тон ее юбке, колготки и беленькая маечка на тонких бретельках с кружевной отделкой вверху. Все новенькое, даже с этикетками. "Кузьма! – сообразила она. – Сдержал-таки слово, купил мне трусики".

Рита соскочила на пол и прошлась по комнатам. В доме никого не было. Она нашла душ и после некоторых усилий разобралась, как его включать. С удовольствием встала под тугие теплые струи воды, нашла шампунь и мыло, и с наслаждением вымылась. Затем, завернувшись в махровое полотенце, прошла в комнату и взяла белье. Удивительно, все оказалось впору: и трусики, и колготки, и маечка. "Ему бы в отделе женского белья работать, – иронично подумала Рита, завершая наряд, – на глаз размер ловит. Очередь бы стояла…

Вернувшись в ванную, так как только там было зеркало, Рита навела красоту, радуясь, что в дорожной передряге уцелела косметичка.

Внезапно она почувствовала зверский голод. Выйдя в гостиную, Рита увидела, что стол в центре комнаты уже сервирован. У больших белых тарелок лежали столовые приборы, рядом, свернутые кульком, стояли такого же цвета салфетки. Из полуоткрытой двери доносился аппетитный запах и скворчание – что-то там жарилось. Рита заглянула на кухню. У плиты, повязав поверх одежды фартук, хозяйничал Кузьма.

– Проснулась?! – приветливо сказал он, увидев ее. – Очень хорошо! А то я уже собирался идти будить.

– Я долго спала?

Он бросил взгляд на часы:

– Часов восемь.

– Надо было разбудить, – сказала Рита, смутившись.

– Зачем? – пожал он плечами. – Спешить больше некуда. Иди в столовую, будем, – он снова взглянул на часы, – ужинать, наверное. По-местному уже почти шесть вечера.

В столовой Кузьма водрузил на подставку большую сковороду с яичницей, в которой многочисленными коричневыми островами выделялись ломтики ветчины. Рядом поставил тарелки с нарезанными сыром и белым, воздушным хлебом. Затем, ловко орудуя штопором, открыл бутылку красного вина и до краев наполнил бокалы.

– За вас, Маргарита Михайловна!

– За нас! – поправила Рита и выпила до дна. Вино оказалось ароматным, чуть сладким и слегка терпким.

Кузьма вывалил ей в тарелку половину яичницы, и Рита набросилась на еду.

– Вкусно! – сказала она, чувствуя неловкость за разыгравшийся аппетит.

– Голод – лучшая приправа! – философски заметил Кузьма, также быстро действуя вилкой и ножом. – Можно было и что-нибудь позатейливее сделать, да времени нет.

Рита внимательно посмотрела на Кузьму и только сейчас увидела, что его щека возле уха испачкана чем-то черным, а на руках под ногтями заметны тонкие черные полоски.

– Ты… отдохнул? – спросила.

– Некогда было, – сказал Кузьма.

– Чем занимался?

– Машину чинил.

– Какую машину?

– Бертран нам подарил, после того, как узнал, что случилось, – пояснил Кузьма, вновь наполняя бокалы. – Надо же на чем-то ездить.

– Какой Бертран? – удивилась Рита.

– Не тот, конечно, – улыбнулся Кузьма, чокаясь. – Другой. Он нас встречал, не помнишь?

Рита напрягла память и единственное, что припомнилось, так это седая голова в проеме двери микроавтобуса.

– Он… старый?

– За восемьдесят. Это его дом. Боевой дед. Был командиром роты в бронетанковой дивизии Леклерка, той самой, что брала Париж в 1944 году. Горел в танке. Все лицо в шрамах. Умница, эрудит, о катарах и Граале знает, наверное, все. Мы с ним полдня проговорили, пока ты спала.

– А где он сам?

– На службе. В церкви. Это деревня – община современных катаров, а Бертран у них что-то вроде и священника, и духовного отца. Они сейчас молятся у нашей чаши. Поэтому вокруг никого, даже еду приготовить некому.

– А как же ты мне все купил? – спросила Рита и почувствовала, что краснеет. – Кстати, спасибо.

– Пожалуйста! – улыбнулся Кузьма. – Тут поблизости город, я попросил – и съездили. Машину надо было переоформить, кое-чего для нее тоже прикупить. Подошло?

Рита кивнула.

– Вот и замечательно. А я, если не возражаешь, пойду в гараж. Эта машина лет двадцать стояла на колодках: надо все проверить, промазать, масло заменить. Ты, если хочешь, можешь погулять.

– А это не опасно?

Он засмеялся:

– У въезда в деревню, у средневекового донжона, дежурят парни с ружьями, у церкви – тоже. Не волнуйся: это французы. То, что попало им руки, не отдадут. Да и нападать, думаю, уже некому.

Рита вздрогнула, вспомнив вчерашнее, и тут же торопливо отогнала от себя эти воспоминания. Ей просто не хотелось об этом думать.

Она допила вино, затем собрала посуду и перемыла ее на кухне. Расставив в шкафчике чистые тарелки и бокалы, она вышла на улицу. Солнце уже садилось, но было еще тепло, и Рита решила не возвращаться в дом за курточкой. Она медленно пошла вверх по улице, судя по всему, единственной в этой маленькой деревне. Она даже не была заасфальтирована, а просто покрыта гравием. В конце улицы стояла старая, потемневшая от времени, но ухоженная каменная церковь в романском стиле. У дверей на низких ступеньках сидели два крепких парня в беретах и с ружьями в руках. Когда Рита подошла, они вскочили, сняли береты и заулыбались.

Рита тоже улыбнулась им и остановилась, не зная, что сказать. Из церкви доносилось стройное пение. Рите захотелось зайти в церковь, но она не решилась.

Вернувшись к дому Бертрана, Рита заглянула в раскрытые двери гаража. Кузьма в синем комбинезоне стоял у большой, черной, с блестящим хромированным радиатором машины, прикручивая ключом выкрашенные белой краской по ободам колеса. Лицо его, перепачканное черным, было сосредоточено, но при виде Риты, Кузьма улыбнулся.

– Смотри, Рита! – восторженно закричал он, показывая ей на автомобиль. – Это "хорьх", довоенного выпуска. Военный трофей Бертрана. Он рассказывал, что какого-то немецкого генерала из нее вытряхнул. Состояние – идеальное: ни пятнышка ржавчины, все узлы и агрегаты исправны и смазаны. Француз! Законсервировал в лучшем виде. Двадцать лет стояла, а я плеснул бензина в карбюратор – и сразу завелась! Во, техника! На века делали.

– Ты сможешь ее починить? – с сомнением в голосе спросила Рита.

– Я – сын колхозного механизатора! – обиделся Кузьма. – Я трактора с пятнадцати лет ремонтировал!

– И она поедет? – не отстала Рита.

– Еще как! – засмеялся Кузьма. – Понравится – за уши не вытащишь!

Рита кивнула и пошла в дом. Там она достала из кухонного шкафа недопитую за ужином бутылку вина, налила себе полный бокал и, смакуя, осушила его маленькими глотками. Затем сходила в спальню, принесла оттуда сигареты и закурила, пуская дым в беленый потолок. Никому не было до нее дела, но ей было хорошо. Вчера их чуть не убили, ее "альфа", разбитая, лежала где-то на дне ущелья, возможно, их уже искала вся полиция Франции, но ей все равно было хорошо. А чтобы стало еще лучше, она, неумело орудуя штопором, открыла еще бутылку. Когда Кузьма поздним вечером заглянул в кухню, она сидела перед двумя пустыми бутылками, откинувшись на спинку стула, и загадочно улыбалась своим мыслям.

– Устала, воробышек? – участливо наклонился он к ней. – Девочка Ита хочет баиньки?

– Хочу! – мгновенно размякнув от его слов, кивнула Рита и протянула к нему руки. – Ита хочет баиньки.

Кузьма ласково подхватил ее со стула и отнес в спальню. Там, усадив на стул, разобрал постель, а затем осторожно раздел и уложил на прохладную простыню. Когда он накрывал ее одеялом, Рита схватила его за руку:

– Я хочу, чтобы ты спал со мной.

– Обязательно! – пообещал он, гладя ее по голове.

– Не обманешь?

– Чтоб мне сгореть!

– Смотри же! – пригрозила она, прикрывая глаза. – А то я знаю тебя, обманщика.

– Я самый честный в мире человек! – засмеялся Кузьма и ласково поцеловал ее в щеку. – Спи, воробышек! Я скоро.

…Он и в самом деле пришел. Рита проснулась от скрипа матраса и от прохладного воздуха, хлынувшего под одеяло, когда он забирался под него. Она протянула руки, и Кузьма мягко нырнул между ними. Рита ощутила на своих губах тепло его губ и, застонав от радости, со всей силой обхватила его руками за шею. Он тоже обнял ее, ласково прижал к себе и стал нежно целовать ее щеки, губы, глаза… Затем его руки мягко, но настойчиво заскользили по ее телу, и она торопливо стала помогать ему снять то, что он непредусмотрительно оставил накануне. А когда они слились воедино, жадно нашла его губы…

* * *

Кузьма встал рано, и когда Рита после утреннего душа вышла в столовую, он уже сервировал стол. Увидев ее, подмигнул:

– Садись, Маргарита Михайловна! Перекусим перед дальней дорогой.

– А куда едем? – поинтересовалась она, разворачивая салфетку.

– Увидишь! – загадочно улыбнулся Кузьма. – Приготовь свой "олимпус". Такое не снимал никто и никогда.

Рита пожала плечами. Не хочет говорить – не надо. Ей вообще не хотелось сегодня ни с кем и ни о чем спорить. Слишком хорошее выдалось утро.

Кузьма принес яичницу и сыр, они принялись за еду. В этот момент в столовую вошел высокий седой человек. Все его лицо будто состояло из морщин и шрамов, но глаза, светлые, как небо за окном, улыбались. Кузьма вскочил со стула:

– Знакомься, Рита, это Бертран.

Бертран легко поклонился ей, взял ее ладони и приложил к сердцу. Затем присел на свободный стул. Кузьма налил ему полную чашку черного кофе.

– Дай ему поесть! – озаботилась Рита.

– Он не будет, – возразил Кузьма, – французы по утрам плотно не едят. Это нам в дальнюю дорогу, – он что-то сказал Бертрану, видимо, перевел свои слова, и старик согласно наклонил голову. Только сейчас Рита заметила, что Бертран одет в какую-то черную мантию, перепоясанную веревкой, на ногах его были странные сандалии.

– Это одежда катаров, Совершенных, – пояснил Кузьма, заметив ее взгляд.

Бертран тем временем допил кофе, встал и надел на свою белую голову черную коническую шапочку. Затем что-то сказал Кузьме на незнакомом языке. Рита разобрала только уже знакомое ей "пигион".

– Он сказал, что никогда прежде не видел такого красивого голубя, – перевел Кузьма и улыбнулся: – Француз! Даже старый, даже катар… Он желает нам счастья.

Старик подошел к ней, Рита встала. Он взял ее лицо в свои теплые шершавые ладони и ласково поцеловал в лоб. Затем повернулся и вышел.

– Пей кофе! Пора. Забирай все: сюда мы уже не вернемся…

Они долго ехали по какому-то шоссе: длинная процессия из разнокалиберных машин. Как показалось Рите, вся деревня снялась вместе с ними. Их "хорьх" важно плыл в центре колонны. В нем оказалось очень просторно и удобно. Кузьме, как было видно, тоже доставляло удовольствие управлять такой машиной. Время от времени он ловил на себе взгляд Риты и подмигивал. Бертран сидел сзади, сжимая в руках какую-то шкатулку; Рита не сразу, но догадалась, что там Грааль.

Возле какого-то дорожного знака (Рита не успела прочитать названия) колонна свернула вправо и покатила по узкой извилистой дороге. По обеим ее сторонам тянулся зеленый лес не то из елей, не то из сосен.

– Пихта, – пояснил Кузьма, заметив ее интерес.

– А разве во Франции растут пихты?

– Как видишь! – улыбнулся он.

В следующий миг Рита едва не взвизгнула от восторга: лес расступился, открыв красивейший водопад. Кузьма снисходительно глянул на нее, пряча улыбку в усах. Рита не успела прийти в себя от пережитого восторга, как показался еще один водопад, потом еще…

Вскоре они въехали в мрачное извилистое ущелье. Высокие темные стены его нависали над дорогой, и, казалось, смыкались где-то далеко вверху. Рите на минуту даже стало не по себе, но ущелье быстро закончилось, и колонна выбралась к подножию округлой горы, чья громадина заслоняла небо. На вершине, хорошо различимые в утреннем, ясном воздухе, виднелись развалины древнего замка.

– Монсегюр! – догадалась Рита.

– Монсегюр, – подтвердил Кузьма, заруливая на стоянку.

Они вышли из машины. Кузьма открыл дверь Бертрану, и тот степенно выбрался наружу. Из подъезжающих автомобилей и микроавтобусов выходили жители деревни, собираясь вместе. Рита осмотрелась. На широкой асфальтированной площадке стояли только машины катаров. У видневшихся неподалеку зданий магазинчиков, и еще какого-то сооружения не было ни души.

– Послушай! – тронула она за руку Кузьму. – Это же наверняка туристский объект. Почему никого?

– Очень интересный вопрос! – засмеялся он. – Я думаю: сегодня его задаем не только мы… Сегодня у многих людей в близлежащих окрестностях произошли мелкие неприятности: у кого-то сломалась машина, у кого-то заболели родственники, кто-то – сам. Такая вот цепь непредвиденных случайностей, которая в целом и создала эту картину, – он повел рукой. – Ты не забыла, что мы сюда привезли?..

Катары на стоянке выстроились в процессию, которую возглавил Бертран, и стали подниматься в гору. Цепочка людей, извиваяс, взбиралась наверх. Рита с Кузьмой шли позади. С непривычки ей было тяжело подниматься по крутому склону, да еще и по узкой тропинке, поэтому Кузьма поддерживал ее под локоть. Рита вспотела и запыхалась, но на вершину взошла вместе со всеми. Процессия прошла сквозь высокие ворота внутрь замка. Там двое молодых катаров, шедших вслед за Бертраном, быстро сложили какие-то доски, которые они несли с собой, и Рита увидела нечто вроде походного алтаря. Бертран водрузил на алтарь шкатулку, которую дорогой держал в руках, открыл ее и достал Грааль.

Катары в едином вздохе опустились на колени и запели гимн. Рита растерянно оглянулась, не зная, что делать. Кузьма мягко взял ее за локоть и отвел к стене. Стал рядом.

– Это их праздник, их молитва, – тихонечко шепнул на ухо. – Нам разрешили присутствовать и смотреть, но и только. Но ты достань фотоаппарат, им сейчас не до нас.

Рита послушалась. Первым делом она глянула на счетчик кадров -пленки оставалось еще снимков на десять. Запасные кассеты лежали в чемодане, что покоился сейчас на дне пропасти вместе с искореженной "альфой", а Кузьма, купившей ей белье, о пленке не подумал. В довершение всего она сделала несколько снимков в деревне катаров – в том числе и себя возле "хорьха" на фоне дома Бертрана.

– Хватит! – шепнул ей Кузьма, словно прочитав ее мысли. – Ты сделай сейчас пару планов, а главное начнется, – он глянул на часы, – минут через десять. И недолго продлится. Дай Бог успеть отснять.

Рита так и сделала. Щелкнула затвором. Затем Кузьма осторожно тронул ее за плечо и глазами указал на узкую каменную лестницу без перил, ведущую на стену. Она поняла и осторожно, чтобы не шуметь, поднялась по ступенькам. Наверху перед Ритой вдруг открылась захватывающая дух панорама: вершины гор, ущелье, маленькие коробочки машин у подножия Монсегюра… Она словно парила в воздухе над горой. Легкий порыв ветра ударил ее в спину, и Рита чуть не вскрикнула: ей показалось, что она сейчас взлетит. В этот момент Кузьма мягко, но твердо взял ее локоть. Рита прошла по стене и, выбрав ракурс, щелкнула еще пару раз.

– Смотри! – указал ей Кузьма на небо. Он говорил тихо, но уже не шепотом: внизу самозабвенно пели и не могли их услышать. – Видишь: пасмурно, облака?

– Вижу, – сказала Рита, вспомнив, что дорогой светило солнце, а по приезду к горе, небо затянуло тучей.

– Сейчас будет солнце.

Она недоверчиво посмотрела на него, и он понял этот взгляд.

– Это не я сделаю. И никто из людей так не сможет. Смотри.

Рита подняла голову и увидела, как и в самом деле облака начали стремительно исчезать с небосвода. Как будто кто-то там наверху круговыми движениями протирал тряпкой запотевшее окно. Ей стало не себе. В голубом небе проглянуло солнце, его лучи ярким снопом ударили в замок на вершине горы.

Внутри двора запели громче, и Рита посмотрела туда. Катары уже встали с колен и все как один смотрели на Бертрана, поднявшего чашу на воздетых к небу руках. Рита спохватилась и поднесла камеру к глазам. И уже через объектив увидела, как сноп солнечных лучей ударил в чашу, и та выбросила к небу широкий зеленый столб.

Рита лихорадочно нажала на спуск, затем, досадуя на автоматику, которая слишком медленно перематывает пленку и взводит затвор, повторила это еще раз. Вспомнив про зумм, она привела его в действие, сделав Грааль в руках Бертрана как можно крупнее. И, когда автоматика навела резкость, увидела, как чаша словно растворяется, горит, превращаясь прямо в ладонях старика в этот невыносимо яркий, уносящийся к небу столб зеленого света.

Ахнув, Рита машинально нажала на спуск и, опустив камеру, стала смотреть как зеленый поток, истаивая в руках Бертрана и возносясь к небу, словно увлекает за собой чашу… И вот уже в ладонях старого катара не осталось ничего.

– Что это? – Рита оглянулась на Кузьму. – Что произошло?

– Что и должно было произойти в полдень в день весеннего равноденствия, когда планета Земля вошла в созвездие Водолея. Наступила новая эпоха, и мы только что были свидетелями ее прихода, – торжественно ответил он.

– А чаша?

– Она была дана людям только до этого дня, – пояснил Кузьма и погрустнел. – Она должна была служить символом единения народов и их братства, так как была сделана из камня, хотя и принадлежавшего падшему ангелу, но очищенного от темной силы кровью Христа. Тогда бы ее пребывание на земле продлилось. Но люди распорядились иначе. Из символа мира, попытались создать средство для победы в войне, то есть вернуть камню те свойства, от которых его избавили. Мы оказались не готовы воспринять Грааль, как когда-то не смогли воспринять проповедь Христа и послали его на крест, – с горечью заключил он.

– Это Бертран тебе так сказал?

Он покачал головой:

– Бертран рассказал мне историю чаши. Видишь ли, практически нет никаких серьезных письменных источников, объясняющих ее происхождение, только легенды. Или устные предания. Например, непонятно, как у Христа, родившегося в небогатой семье, могла появиться чаша, выточенная из огромного цельного изумруда? Если бы ему поднесли ее, когда он начал проповедовать, то это зафиксировали бы Евангелия. Но ничего подобного нет ни в канонических текстах, ни апокрифических. Да и не мог Иисус, проповедовавший отказ от богатства, принять от кого-либо такой дар. Тем не менее, достоверные источники утверждают, что именно из этой чаши пил Спаситель на тайной вечере. Значит, она принадлежала общине апостолов. Они ведь носили с собой какую-то посуду…

– Как же она появилась?

– Видишь ли, Люцифера низвергли в ад задолго до рождения Христа. Огромный изумруд, выпавший в тот момент из обруча на его голове, стал достоянием людей. Понятно, что такая дорогая реликвия хранилась у кого-то из восточных царей – иначе тогда и быть не могло. В ходе постоянных войн она переходила из рук в руки. Кто-то из властителей приказал сделать из нее чашу – обычное дело, тогда так было принято. Наверное, работу выполнили в Индии, где работали лучшие мастера по камню. Со временем была замечена темная сила изумруда. И лучшие умы того времени решили эту силу укротить.

– Какие умы?

– Волхвы. Те самые загадочные цари Востока, что заранее знали о рождении Спасителя и пришли, чтобы поклониться Младенцу. В Евангелии сказано, что они поднесли ему дары. До сих пор специалисты по Библии спорят, что это были за дары. Бертран сказал, что по древнему преданию катаров, чаша была среди этих даров. Когда Христос стал проповедовать, он носил ее с собой. И ученики знали, что это его как бы младенческое приданое, поэтому и относились к ее ценности спокойно. Такое в ту пору было не редкость.

– Почему же они отдали ее Иосифу Аримафейскому?

– Потому что в тот страшный день в Иерусалиме он оказался единственным по-настоящему мужественным человеком. Преданным Спасителю и верящим в него. Даже апостол Петр публично отрекся от Иисуса, а Иосиф – нет. Он не только выпросил тело казненного Христа у властей, но и положил в своем гробе. Решиться на такое, когда синедрион и толпа требовали: "Распни его!"… Из уважения к Иосифу и преклонения перед его мужеством ученики Христа могли отдать ему эту чашу. Тем более, что он наверняка сказал им, зачем просит. Возможно, тогда кое-кто из учеников последовал его примеру: так появились еще чаши, в которые была собрана кровь Спасителя. Возможно, так был скрыт след главной реликвии, которая неизбежно должэна была вызвать интерес у сильных мира сего. Впоследствии Иосиф увез чашу из Иудеи, тем самым избавив ее от ненужного любопытства властей. В Западной Европе тогда царило язычество, о Христе даже не слышали, поэтому о чаше вспомнили, лишь когда вестготы принесли сюда христианство. Для катаров, основой учения которых была борьба Добра и Зла, она не могла не стать главной святыней – Граалем.

– И вновь привезли ее сюда мы! – спросила Рита, чувствуя, как ее распирает гордость. – А что, если бы у нас это не вышло? Если бы ее отобрали? Те?

Кузьма внимательно посмотрел на нее.

– Ты слышала такое слово "Армагеддон"?

Она кивнула.

– Вот тогда бы и увидела.

Рита вздрогнула: Кузьма сказал это так, что ему нельзя было не поверить. Но ей не хотелось думать о страшном.

– Все-таки здорово, что Грааль привезли именно мы! – с гордостью заключила она. – Подумай, это ж надо было так случиться, что какая-то девушка Рита и мужчина по имени Кузьма вдруг встретились, подружились, потом обрели Грааль и, преодолевая препятствия, доставили его куда следовало. Средневековый роман! Рыцарь Парцифаль и его возлюбленная…

– Ты по-прежнему считаешь, что все произошло случайно? – улыбнулся Кузьма. – Ошибаешься. Согласно преданию, утраченный Грааль должны были вернуть Пчела и Голубь.

– Ладно, я – Голубь! – задорно тряхнула головой Рита. – Но ты-то – Телюк! Где Пчела?

– Мой прадед Кузьма, – начал было он, но Рита замахала руками. Кузьма не выдержал и рассмеялся. – Ладно, в последний раз. Короче, фамилия прадеда была Абей. Эту фамилию он унаследовал от своего прадеда, наполеоновского солдата, попавшего в плен в 1812 году и оставшегося в России. Их много тогда осталось, солдат, не захотевших возвращаться на родину, где вновь воцарились Бурбоны. В России их принимали в подданство, наделяли землей и даже освобождали на десять лет от налогов – я сам видел бумаги Пьера-Роже Абея, своего предка. Так что на одну шестнадцатую я француз. Возможно, даже окситанец.

– И? – напряглась Рита, уже понимая, что он хочет сказать.

– Абей – по-французски Пчела. Я говорил с Бертраном, и он считает, что Пьер-Роже Абей, несмотря на французскую фамилию, был местным уроженцем, потомком немого катара Абея, который вместе с товарищами после падения Монсегюра ночью вынес Грааль из замка, а затем схоронил его в одном из гротов Сарбатеза.

– А почему именно Пчела и Голубь?

– Это были любимые символы катаров. Голубь…

– Про Голубя я знаю, – прервала его Рита. – Сама видела.

– Пчела считалась у катаров символом непорочного зачатия.

– Ну, у нас с тобой так не получится! – неожиданно для себя воскликнула Рита, и вдруг увидела, как он по-детски смутился. Даже покраснел. – Значит, все было предопределено?

– Ну не совсем все, наверное, – с иронией сказал он, подмигивая, и теперь пришел ее черед смущаться.

– Да ну тебя!

– Идем! – он ласково обнял ее за плечи. – А то проститься с Бертраном не успеем.

Они спустились с горы и попрощались с жителями деревушки. Риту вновь всю зацеловали и заобнимали, заставив прослезиться, причем, как заметила она, молодые катары обнимали ее как-то особенно горячо. Кузьма несколько раз бросал в ее сторону недовольный взгляд, и Рита втайне радовалась этому. Последним к ней подошел Бертран, ласково взял ее лицо своими широкими ладонями и снова поцеловал в лоб. Затем крепко обнял Кузьму и пошел к микроавтобусу. В "хорьх" они сели вдвоем. В этот раз они ехали в конце колонны, и Рита, взволнованная всем происшедшим, не обращала внимания на природные красоты. Перед выездом на шоссе колонна катаров остановилась, пропуская их вперед, и они проехали вдоль нее, провожаемые гудками и гортанными возгласами. Рита, опустив стекло на двери, махала рукой.

– И что теперь? – спросила она, когда они выкатились на автомагистраль.

– Домой! – весело отозвался Кузьма.

– Через всю Европу, на этом монстре?

– Это было бы интересно! – заулыбался Кузьма. – Такая машина! Нам бы каждый второй водитель завидовал! Но едет она не быстро, а бензина ест прорву. У нас мало времени и денег, – он вздохнул. – Придется продать "хорьх" и лететь самолетом.

– А на билеты хватит? – иронично сощурилась она.

– Ничего ты не понимаешь в автомобилях! – обиделся Кузьма. – Это же раритет, коллекционный экземпляр! Когда мы с Бертраном переоформляли машину, директор магазина, не видя ее, сходу предложил мне десять тысяч евро. Думал, что я лопух и ничего не понимаю. Нашел дурака! В Марселе за "хорьх" дадут минимум в два раза больше. Но мы не поедем в Марсель. Из Ниццы к нам улететь проще, и в Ницце тоже любят старинные машины. Так что, – обернулся он к ней, – я обещал тебе машину, лучше, чем твоя "альфа", и слово сдержу. И мне на колеса останется.

– Может, махнем сначала в Германию? – заторопилась Рита, как только сказанное Кузьмой осело в сознании. – Снимем хороший номер в отеле, раз мы теперь богатые, проедем по автохаусам, выберем, не спеша. Я – себе, ты – себе. Можем, и одну на двоих, – с потаенной мыслью предложила Рита. – А?

– Сказка! – мечтательно выдохнул он. – Ну, ты и искусительница! – он протянул руку, чтобы погладить ее по голове, но она сама потерлась о нее щекой. – Знаешь, чем взять бедного Кузьму.

– Тоже мне бедный! – фыркнула Рита, отбрасывая его руку.

– Может и не бедный, – задумчиво сказал он, не отрывая взгляда от дороги. – Боюсь только, что вкусы у нас разные. Ты наверняка снова выберешь себе машину красивую и маленькую. Мечту…

– А ты? – перебила она.

– Я уже старый, – вздохнул он. – У меня устоялись и образ жизни, и вкус. Сейчас бы я купил себе солидную машину, вроде "бээмвэ", пятерки. Тройка для меня уже – автомобиль юности. Я из этого возраста вышел.

– Кокетничаешь? – съязвила Рита. – Напрашиваешься на комплимент?

– Где там! – возразил он. – Но дело не только в возрасте. У нас нет времени на машины. Послезавтра из Кельна прилетают мои, и я должен обязательно их встретить. Я ведь сменил дверь в квартире, без меня они даже в дом не войдут. Зрелость тем и отличается от юности, что у человека становится мало свободы и много обязательств. Вот так…

Рита не ответила. Это его "мои" так сильно укололо ее, что она насупилась и отвернулась к окну. Глаза ее повлажнели.

"Что-то я часто стала плакать в последнее время, – сердито подумала она, – слишком часто. Из-за чего? Я ведь по-прежнему Маргарита Голуб, первое перо популярной газеты, и сейчас я везу домой репортаж о событии, о котором до меня не писал никто и никогда. Его перепечатают многие издания, в том числе и заграничные. Я буду давать интервью телеканалам и своим лопухастым коллегам, которым такое даже не снилось. Паша обязательно назначит меня своим заместителем, и пусть только попробует не назначить! Тогда это сделает другая газета. У меня будет новая машина, гораздо лучше прежней, и я, наконец, верну папе долг. Такой удачи я ждала много лет, почему же я должна плакать? Я и не буду…"

Рита повернулась к Кузьме, который сосредоточенно смотрел на дорогу. По лицу его было ясно, что он не настроен разговаривать. К тому же в позе Кузьмы, слишком напряженной, было нечто такое, что заставило Риту отвернуться.

"Все было замечательно, – сказала она себе, глядя в окно. – Это была сказка, а сказки рано или поздно кончаются. Он замечательный парень, но мы встретились слишком поздно. Когда он получал паспорт, я ходила в детский садик, а когда у него родилась дочь, я бегала в школьной форме с бантами в косичках. Он ни в чем не виноват. И я ни в чем не виновата. Просто так вышло…"

Она потихоньку достала из сумочки платочек и промокнула глаза. Не хватало еще, чтобы тушь потекла и испортила ей лицо…

 

Эпилог

Рита проснулась рано.

Удивительно, но вчера она была уверена, что раньше полудня точно не поднимется, но сейчас электронный будильник показывал 8.56, а ей совершенно не хотелось спать. Сквозь не задернутые до конца шторы в комнату вливался яркий солнечный свет, и Рита, потянувшись, поднялась с постели.

Она неспеша позавтракала, затем, одевшись, сходила в фотоателье, куда вчера, несмотря на усталость, сдала в проявку пленки и велела напечатать все качественные кадры. Не удержавшись, Рита просмотрела фотографии прямо на месте и, разочарованная, вернулась домой. Там еще раз все просмотрела, и, бросив снимки на стол, вызвала по телефону такси.

Была суббота, и автомобильный рынок кишел народом, рыскавшим между шеренгами блестящих свежевымытых машин. Рита сразу направилась в ближайшие к входу ряды, где традиционно выставлялись автомобили подороже. Там она, пройдя всего несколько шагов, остановилась у ярко-красной, нарядной машины. В ее салоне сидело двое, оба молодые, по лицам было видно, тертые парни; как поняла Рита: владелец и его приятель, продававший стоявший рядом "мерседес". На Риту парочка не обратила внимания, хотя она подошла вплотную и явно демонстративно стала рассматривать автомобиль. Тогда она кашлянула. Продавец лениво выглянул в открытое окно.

– Это серьезная мужская машина, девушка. "Бээмвэ"-пятерка, мотор-плита в два с половиной литра, механическая коробка. Мягкие и пушистые машинки с коробкой-автоматом дальше.

– А ты продаешь или лекции читаешь? – сердито спросила Рита, чувствуя, что заводится.

Продавец, поняв, торопливо выскочил наружу.

Рита, не в силах подавить мстительного чувства, вытащила из-под стекла машины бумажную табличку с ценой, достала из сумки ручку и прямо на капоте жирно зачеркнула последние три цифры "500". Взамен сверху нарисовала три нуля.

– Ты… это… – завозмущался было продавец, но Рита сказала решительно:

– Плачу в евро!

Продавец задумчиво пожевал губами и кивнул:

– Будете смотреть или сразу на оформление?

– На оформление! – скомандовала Рита и решительно открыла заднюю дверцу…

Через час она выехала на кольцевую дорогу и промчалась по ней дважды, перестраиваясь из ряда в ряд и тормозя, когда позади никого не было. Машина вела себя безупречно: мгновенно ускорялась с места: да так, что Риту вдавливало в спинку сиденья, легко слушалась руля и надежно тормозила. Мотора почти не было слышно, только, когда она притапливала подошвой туфельки акселератор, под капотом раздавался могучий красивый рык.

Вернувшись домой, Рита некоторое время послонялась по квартире, борясь с собой, но все же капитулировала. Села у телефона и торопливо набрала номер. Кузьма откликнулся после первого же гудка, как будто дежурил у аппарата.

– Привет! – радостно сказала она, и он, ничуть не удивившись, откликнулся:

– Привет.

– Я проявила пленки и напечатала снимки, – заторопилась Рита, боясь, что он задаст нежеланный сейчас вопрос. – Ни на одном нет Грааля. Только светлое пятно, будто я и ты держим электрическую лампочку в руках. И в замке – тоже. Столб света, исходящий из рук Бертрана.

– Да ну? – удивился Кузьма, но по тону его голоса Рита поняла, что он как раз-то и не удивлен.

– Ты… Знал, что так будет?

– Догадывался, – честно признался Кузьма. – Грааль имел свойство не показываться недостойным. Таких среди ваших читателей много.

– Почему не предупредил? – обиделась Рита. – Как я теперь писать буду? Кто мне поверит?

– А если бы фотографии получились, поверили? – спокойно заметил Кузьма. – Какая-то невзрачная чаша. Люди сейчас не верят никому и ничему. Может, даже хорошо, что вместо чаши светлое пятно? Все-таки таинственное что-то… Кроме того, если бы я и сказал тебе, что снимков не будет, ты бы не послушалась. Ведь так?

Рита поняла, что он прав, но не нашлась, что ответить. Пауза затягивалась, и она поспешила:

– А я машину купила.

– Да ну? – заинтересовался Кузьма, и она зачастила:

– "Бээмвэ"-пятерка, мотор-плита в два с половиной литра, механическая коробка… На дороге – просто зверь.

– Это ты поспешила, – не одобрил Кузьма. – Бог знает, что они тебе всучили! Надо было чуть подождать: я бы посмотрел.

– Так давай я приеду – посмотришь! – радостно предложила Рита.

– Не могу, – вздохнул Кузьма. – Вика с Машей прилетают через полтора часа. Надо обязательно встретить: ты же знаешь: у них даже ключей от квартиры нет. Сейчас придет такси. Встретимся потом как-нибудь. Хорошо?

– Хорошо, – ответила Рита и услышала в наушнике короткие гудки.

Положив трубку, она прошла в кухню, вскипятила чайник и заварила кофе. Хотя было обеденное время, есть не хотелось. Рита пожевала немного печенья, запивая его обжигающе горячим напитком. Затем, вымыв чашку, несколько минут послонялась по квартире, не зная, чем себя занять. Взяла было в руки фотографии, но, даже не начав их рассматривать, бросила обратно на стол. Достала из сумочки портмоне, пересчитала деньги (их осталось не так много, но вернуть долг отцу хватит), положила портмоне назад. И вдруг, подхватив сумочку, бросилась в прихожую.

Рита не отдавала себе отчет, зачем все это делает. Сбежав вниз по ступенькам, она подлетела к машине. Мотор рыкнул, когда он тронула педаль газа, и машина стремительно вынесла ее от подъезда на широкий асфальт. Рита летела по полупустым (был выходной день) улицам, нервно кусая губы перед каждым светофором, и облегченно вздохнула, вырвавшись, наконец, из городских теснин.

Она не помнила, как промчала до аэропорта; в памяти обрывками отложились: черная асфальтовая лента с заметно стершейся за зиму разметкой, облезший разделительный барьер слева и транспортная развязка, которую она прошла на полной скорости. Загнав машину на гостевую стоянку, Рита торопливо выскочила наружу, и, закрыв с брелока замки на дверях, побежала к входу.

… Она увидела его сразу. Кузьма одиноко сидел в пластмассовом кресле у огромного окна и смотрел в пол. Громко цокая каблучками по каменным плитам, она побежала к нему. Он, услышал, поднял голову и вскочил на ноги. Не давая ему ничего сказать, она уткнулась лицом ему в плечо и захлюпала носом.

– Ну… Что ты?.. Зачем так?.. – растерянно бормотал он, гладя ее по спине, а она только сильнее вжималась в родное сильное тело.

– Ну что ж ты в самом деле?! – наконец, оторвав ее от себя, с мягкой укоризной сказал Кузьма. – Не надо, ей Богу… Зачем?

Рите не хотелось, чтобы он видел ее зареванную, и она попыталась вновь спрятать лицо у него на груди. Но Кузьма не позволил. Он достал из кармана белоснежный платок и промокнул ей глаза.

– Подожди меня здесь! – попросил Кузьма, усаживая ее в кресло. – Сейчас Вика с Машей выйдут – надо встретить. Потом поговорим.

Рита послушно кивнула и, вытирая глаза платком Кузьмы, смотрела, как он пошел к таможенному терминалу. В открытый проход повалили люди с чемоданами и сумками; вдруг от толпы отделилась худенькая девочка-подросток и с разгону бросилась к Кузьме на шею, обхватив его сразу и руками, и ногами. Рита с завистью наблюдала, как они закружились по каменному полу. Затем отец с дочерью расцеловались, и девочка соскользнула с Кузьмы. И тут же к ним подошла высокая красивая девушка с тяжелыми сумками в обеих руках, Кузьма расцеловался и с ней, забрал сумки, и все трое направились к Рите.

– Вот! – сказал Кузьма, когда они подошли к ней. – Это моя знакомая, Маргарита. Она любезно согласилась подвезти нас сегодня домой, – Кузьма заговорщицки подмигнул Рите, и та послушно кивнула. – А это – Виктория и Маша.

Девочка, улыбаясь, протянула ей руку, и Рита, похолодев, машинально пожала ее. Перед ней стоял второй Кузьма: те же выразительные зеленые глаза, волнистые черные волосы… Только овал лица был мягким, девичьим, и черты лица мельче. Маша просто кивнула ей, и Рита, почувствовала укол в сердце. Девушка была высокой – на голову выше ее, и ослепительно красивой: мягкие каштановые волосы, голубые глаза, гладкая белая кожа…

– Идемте! – Кузьма подхватил сумки с пола.

Рита послушно пошла рядом, Вика подпрыгивая, побежала впереди. Маша шла за ней, плавно и величаво ступая длинными стройными ногами. Рита шагала, чувствуя какую-то неправильность того, что произошло, и не в силах понять причину. Перед выходом, у магазинчиков, Вика подбежала к отцу.

– Папа! Пить хочу!

– А до дома потерпеть не можешь? – укоризненно сказал Кузьма.

– Сейчас! – закомандовала девочка.

– Обед в самолете был пересолен, – добродушно улыбнувшись, сказала Маша. – Я бы тоже водички…

Кузьма достал из кармана деньги.

– Только недолго.

Вика, подскакивая, побежала к магазинчикам, Маша пошла следом, и только сейчас Рита поняла, что ее смущало.

– Скажи! – спросила она, трогая Кузьму за плечо. – Маша… Она ведь не мама Виктории?

– Нет, конечно! – улыбнулся он. – Моя племянница. Дочь сестры, помнишь, я рассказывал. Студентка, приехала учиться, а жить негде. Остановилась у меня. Красавица, правда? Наша порода! – похвастался Кузьма, будто красота племянницы была его личной заслугой.

– А где мама Вики? – недоуменно спросила Рита.

– В Кельне.

– Она что, там осталась?

– Почему осталась? Она там живет. Вместе со своим штурмбанфюрером.

– Каким еще штурмбанфюрером? – ничего не поняла Рита. – И почему штурмбанфюрером?

– Потому что гад-эсэсовец. Два метра роста, блондин, голубые глаза. Характер нордический. Свою семью бросил, приехал сюда директором филиала и увел мою жену. Мы уже год в разводе. Хорошо, что хоть Вику мне оставили – не бросать же ей школу, подруг, заново учить их поганый язык?! Вот на каникулы съездила. А я вместо себя Машу отправил, чтобы Вике не было одиноко: там уже свой маленький есть, матери некогда с ней все время…

– Погоди, погоди! – остановила его Рита. – Ты хочешь сказать…

– Я ничего не хочу! – торопливо заметил Кузьма. – Ты спросила, я ответил…

– Выходит, – медленно сказала Рита, задыхаясь, – что если бы я не приехала сюда…

– Но ты же приехала, – примиряюще улыбнулся он.

– Погоди! – чуть не крикнула она. – Значит, если бы я не приехала сюда, ты и дальше заталкивал, что любишь жену?

– И люблю… – начал было Кузьма. Рита подняла кулаки, и он торопливо добавил: – Ну… Уже, может, не так…

– Ты!.. Ты!..

Рита шмыгнула носом, и он, ловко поднырнув под ее поднятые руки, мягко обнял ее.

– Ты!..

– Ну что ты, воробышек? Весь нахохлился… – он ласково гладил ее по голове. – Давай обойдемся без семейных сцен. Дети сейчас вернутся… Дома поговорим.

– Где дома? – подавляя готовое вырваться рыдание, спросила она.

– У меня, конечно. У тебя я гостил, а ты у меня нет. Кроме того, я столько всего вкусного приготовил. Хотел и тебя позвать, но подумал, что компания может не понравится. А раз ты здесь и всех видела… Посидим, выпьем, поговорим…

– Мне нельзя пить, я за рулем, – капризно сказала Рита.

– А зачем тебе сегодня возвращаться? Завтра выходной. Переночуешь. У меня в квартире три комнаты, для гостьи место найдем, – он улыбнулся. -Машину отгоним на стоянку – там у меня выкупленное место, будет под охраной. Договорились?

Она молча кивнула.

– Вот и прекрасно! – довольно сказал Кузьма. – Кстати о машине. У тебя ключи с собой?

Она еще раз кивнула и достала из сумочки ключи.

– Проверим сейчас, что ты без меня купила! – весело сказал Кузьма, забирая ключи. – Да и нельзя тебе сейчас за руль. Еще стукнешь нас об дерево…

– Тебя бы я с удовольствием стукнула! – ответила Рита.

– Успеешь еще! – вздохнул Кузьма и подхватил с пола сумки. От магазинчиков к ним, улыбаясь, шли Вика и Маша…

2003