9.

В президентском номере отеля "Столица" под высоким потолком, богато украшенным лепниной в стиле "ампир", завтракал человек. На мраморной доске овального стола перед ним стоял поднос, застланный белоснежной льняной салфеткой, на салфетке покоились: тарелка с овсяной кашей, высокий стакан с грепфрутовым соком и еще одна тарелка, поменьше, с тоненькими ломтиками хлеба, накрытыми салфеткой. Человек, который не спеша ел кашу, не притрагиваясь к хлебу, был, можно сказать, молод – в том самом золотом возрасте, когда мужчине можно дать и сорок лет и тридцать пять – как кому нравится. Поджарое тело постояльца президентского номера без всякого намека на животик, гладкая, ухоженная кожа лица и аккуратно подстриженные, прямые темные волосы без следов седины склонили бы случайного наблюдателя, окажись он сейчас в номере, ко второй цифре. И только заметные морщины на лбу и холодный взгляд карих глаз, которым он без всякой цели время от времени окидывал обстановку номера, говорили о том, что по правде и сорок будет мало. Одет постоялец был в голубую сорочку и брюки цвета маренго, из-под воротника сорочки сбегал к пряжке кожаного пояса дорогой шелковый галстук в мелкий красный горошек на темно-синем поле. Пиджак, такого же, как и брюки, цвета, висел на спинке соседнего стула.

Покончив с кашей и допив сок, постоялец отодвинул в сторону поднос и придвинул к себе газету. Развернул. Почти всю первую полосу ее занимал снимок мужских рук, держащих развернутые веером толстые пачки денег. Заголовок вверху кричал: "Свыше 1 600 000 долларов, которые числились украденными, возвращены стране!" Подзаголовок ниже уточнял: "Оппозиционной газете" удалось то, что не смогли сделать все наши правоохранительные органы в течение семи лет!".

Постоялец президентского номера покачал головой и развернул газету. Некоторое время внимательно читал. Затем достал из кармана висящего на стуле пиджака ручку и стал делать отметки на полях. Несколько абзацев в конце статьи он обвел целиком и, отложив ручку, перечитал их снова.

"Как стало известно нам из достоверных источников, – сообщала неизвестная постояльцу Маргарита Голуб, – с возвратом денег история с наследством Ломтева-Слайса не кончилась. На свободе оставались двое убийц Ломтева, которые жаждали заполучить найденные К. деньги, и угрожавшие ему накануне пистолетом. Их пребывание на свободе не только ставило под угрозу жизнь случайно втянутого во всю эту историю К. (вся вина его заключалось в том, что он впустил к себе офис больного Ломтева-Слайса и побеседовал с ним, не зная, что снаружи того ждут убийцы). Была и большая вероятность того, что убийство Ломтева останется нераскрытым, ибо, как мы уже сообщали, преступники являлись иностранцами и в любой момент могли беспрепятственно покинуть страну.

Поэтому по просьбе К. в его офисе тайно была устроена засада. Сотрудники спецгруппы "Штандарт" притаились в пустых комнатах (К. по телефону предупредил свой персонал, чтобы не выходили на работу).

Охотники за долларами не заставили себя долго ждать. Они перехватили К. у дверей офиса утром, когда он шел на службу. Как мы уже сообщали, это были двое мужчин: один высокий, рыжий, с внешностью громилы, другой темноволосый, невысокого роста. Приставив к груди К. пистолет, они на ломаном английском потребовали немедленно возвратить им "баул" с деньгами, который, по их словам, Ломтев-Слайс украл у них.

К. ответил, что "баул" находится в офисе и пригласил агрессивных гостей пройти в его кабинет. Там он достал из-под стола найденную вместе со мной сумку (только деньги в ней предварительно были заменены на резаную бумагу) и водрузил ее на столешницу. Как только один из бандитов открыл сумку, в кабинет с криками "Стоять! Руки вверх! Не двигаться!" ворвались бойцы "Штандарта".

Но преступники были настороже. Один из них, рыжий, открыл огонь. Первый выстрел предназначался К., и только чудо уберегло его от верной смерти: пуля вонзилась в стену рядом с виском. Второй пулей бандит ранил в плечо спецназовца, но сам в следующий миг был убит наповал метким выстрелом товарища раненого. Пуля попала громиле прямо в глаз. Другой бандит сопротивления не оказал, был закован в наручники и доставлен в следственный изолятор Службы, где сейчас, вероятно, дает показания. Так что, вполне возможно, нас ждут новые подробности этого сенсационного дела. Хотя, по большому счету, ничего нового для себя читатели "Оппозиционной газеты" уже не узнают…"

– Это ты зря! – вслух произнес постоялец непонятно в чей адрес, снял с пояса мобильный телефон и набрал номер. – Заходи! – бросил он одно слово неизвестному собеседнику и водрузил телефон на прежнее место.

Почти тут же в дверь номера постучали, и внутрь проскользнул высокий широкоплечий человек с обритой наголо головой. Человек был грузен, но двигался очень легко. Неслышно ступая толстыми ступнями в мягких кожаных туфлях по ковру, устилавшему номер, бритый подошел овальному столу и замер.

– Читал? – спросил его постоялец, двигая газету по мрамору.

– Читал, Михаил Михайлович, – склонил голову вошедший.

– Значит в курсе. Остается еще пару дней обождать, и здесь все сделают и без нас. Найдут то, что еще не нашли, вернут государству, потом в газетах об этом напишут. А мы с тобой прочтем… Почему упустили Слайса? – вдруг ледяным тоном спросил тот, кого назвали Михаилом Михайловичем, и спросил так, что голый затылок стоявшего покрылся росой.

– Мы контролировали Европу, и никто не думал, что он решится вернуться сюда. Это же самоубийство.

– А вы, конечно, такого даже представить не могли! – жестко сказал Михаил Михайлович. – Слушай, кто из нас в Службе двадцать лет отмолотил? Вам не читали лекций о нестандартном поведении объектов? Не учили их искать?

– В Европе у нас все границы на контроле, информация в течение суток, а здесь… – бритый запнулся, – он к тому же на поезде въехал, а на железнодорожных переходах Служба всегда тормознутая…

– А вы, значит, очень быстрые, – в упор глядя в глаза ему, сказал Михаил Михайлович, – тогда хвались! Вы здесь уже сутки.

– Вот! – Бритый достал из кармана, развернул и положил на стол несколько листков. – Копии записей Слайса.

Михаил Михайлович быстро пробежал их глазами, снова аккуратно сложил и сунул в карман. Спросил:

– Искали Пчелу и Голубя?

– На это надо месяц, – вздохнул бритый.

– Слайс управился за четыре дня. Пока вы в Европе клювом щелкали. Ангела хоть нашли?

– Ищем!

– Ну конечно! – саркастически развел руками Михаил Михайлович. – В этом городе полно людей с фамилией Ангел!

– Нет ни одного, – торопливо доложил бритый. – Но есть человек, недавно поменявший свое имя. Теперь он Ангел. Через полчаса я буду у него.

– Только аккуратно! – поморщился Михаил Михайлович. – Чтоб без этого… Нам, может быть, еще несколько дней здесь. Лучше деньгами.

– Как скажете! – склонился бритый.

– И еще, – Михаил Михайлович придвинул газету и постучал по ней пальцем. – Я хочу встретиться с этим К.

– Может, она его придумала? – предположил бритый, которому новое задание, как было видно, пришлось не по душе. – Так делают, когда не хотят раскрыть источник в органах.

– Вряд ли, – задумчиво произнес Михаил Михайлович, – такие факты придумать трудно. Он последним видел Слайса. Почему тот пошел к нему? Слайс рассказал ему о деньгах, и этот К. по примитивной схеме, которую к тому же у него потом украли, нашел их. За полдня! Ты бы нашел? – взглянул он на бритого и махнул рукой. – Неделю бы по лесу рыскал вместе со всей своей гоп-компанией. Но это еще не все. Он одним ударом убрал этих двух из Аненербе, от которых и мы прятались. Рискнул, конечно, но разом! Непростой парень. Я хочу его видеть.

– Полдня, – вытер голову платком бритый.

– Полдня? – произнес Михаил Михайлович уже знакомым ледяным тоном (бритый испуганно спрятал платок в карман) и достал телефон. Перевернув газету и поглядывая на текст в рамочке, набрал номер. – Здравствуйте, редакция! – голос постояльца стал приподнято радостным. – Это начальник управления инкассации банка "Родина" Василий Иванович Петров. Хочу поблагодарить вашу корреспондентку Маргариту Голуб за замечательную статью и гражданский подвиг. Да, соедините, пожалуйста, – пока в наушнике телефона играла музыка, Михаил Михайлович еще раз глянул на бритого – да так, что тот попятился. – Доброе утро, Маргарита! – прежним тоном сказал он в микрофон, – это Василий Иванович Петров, начальник управления инкассации банка "Родина". Спасибо вам за то, что вы сделали, за вашу статью и гражданский подвиг. Нет, нет, это подвиг, не скромничайте. А вы знаете, что вам причитается премия за находку? Да, по закону. Мы уже готовим документы. Нужны только данные вашего спутника, которого вы не назвали. Он ведь действительно существует? Я так и думал. Молодец парень, герой, можно и к правительственной награде представлять. Да. Хорошо, хорошо, пусть решит сам. Но я должен, просто обязан человеку спасибо сказать. Хотя бы телефон! Да, записываю, – Михаил Михайлович нажал кнопку на телефоне. – А спросить его как? Кузьма Иванович? Большое вам спасибо!

Михаил Михайлович положил телефон на стол и глянул на часы.

– Три минуты!

Бритый стоял, потупив взор.

– Машину к подъезду! – скомандовал Михаил Михайлович и взял телефон. – И к обеду – с докладом!..

* * *

Некоторое время они молча рассматривали друг друга.

Марья Васильевна провела гостя в кабинет и ушла, а тот, поздоровавшись, следуя жесту Кузьмы, сел на стул за приставным столиком. С любопытством осмотрелся. Затем перевел взгляд на Кузьму. Тот ответил тем же. Как сразу отметил Кузьма про себя, гость был не из простых. Дорогой костюм (гость пришел без плаща, и Кузьма понял, что он приехал на машине), подчеркнутый деловой стиль в одежде. Весь облик незнакомца говорил о том, что он, несомненно, богат и привык отдавать приказы. "У меня к вам очень интересное деловое предложение", – вспомнил Кузьма слова, сказанные ему полчаса по телефону, и внутренне согласился: предложение от такого должно быть интересным.

– Радкевич, Михаил Михайлович, – представился, наконец, гость и положил на стол перед Кузьмой визитку.

Кузьма назвался и подал свою. Радкевич вежливо взял белый прямоугольник карточки, прочитал текст на ней и положил перед собой. Перевел взгляд на большую дыру в стене за креслом Кузьмы.

– Значит, здесь все и произошло, – сказал, не то спрашивая, не то подтверждая собственную мысль. – А почему такая дыра? От пули должно быть крохотное отверстие…

– Эксперты расковыряли, – пояснил удивленный Кузьма. – Доставали улику.

Радкевич удовлетворенно кивнул и взял с его стола книгу.

– Отто Ран, "Крестовый поход…" – прочитал он вслух и положил книгу на место. – Смотрите, перевели на русский! Мне пришлось читать ее по-немецки. Вы знаете немецкий? – спросил.

– Немного.

– Английский?

– Разговариваю, читаю, пишу.

– И с этими, на которых засада была, говорили по-английски?

Кузьма удивленно кивнул, не понимая, к чему клонится разговор. Только сейчас он обратил внимание на легкий акцент в русской речи гостя: так говорят люди, несколько лет прожившие за границей.

– И они сказали, что им нужен "баул"? – продолжил Радкевич.

– Да.

– С английским у них плохо.

– Вы знаете их? – удивился Кузьма.

– Заочно. И, слава богу, что заочно. Это самые страшные люди в Аненербе. Курт и Венцель. Им, как и их дедам, человека, что муху прихлопнуть…

– Немцы? – сощурился Кузьма.

– Австрийцы. Но теперь, к счастью, мы с вами можем вздохнуть спокойно. Венцель в морге, а Курт, судя по всему, застрял здесь надолго. Но вернемся к английскому, – Радкевич достал ручку, перевернул визитную карточку Кузьмы чистой оборотной стороной вверх и написал крупными буквами "bowl". – Прочтите! – придвинул ее Кузьме.

– Боул, чаша.

– Именно. Вот этот "баул" они и искали. Им не нужны были деньги Ломтева-Слайса.

– Как? – Кузьма удивленно смотрел на гостя.

– А я думал, вы уже догадались, – в свою очередь удивился гость и коснулся пальцами книги Рана.

– Так это?..

– Именно, – гость помолчал. – И раз уж сказал… Вам Слайс что-нибудь говорил о том, чем он занимался последний год?

– В двух словах. Какие-то серьезные, по его словам, люди наняли его найти какую-то реликвию. Я думал: бред…

– Это я его нанял.

Кузьма заморгал глазами.

– Именно. Нанял, заплатил миллион вперед наличными, а он меня, как у вас говорят, кинул. Исчез вместе с деньгами и реликвией. Я поначалу думал, что он попытается ее продать повыгоднее, перекрыл в первую очередь эти каналы. А он, как топор под лед…

Радкевич помолчал.

– Никто не ожидал, что он появится здесь и учинит какие-то свои поиски. Зато Аненербе сразу села ему на хвост.

– Что за Аненербе? – Кузьма никак не мог въехать в нить разговора. – О чем вы?

Радкевич забарабанил пальцами по столу. Кузьма невольно обратил внимание: пальцы были тонкие, длинные, с ухоженными розовыми ногтями.

– Я рассчитывал, что Слайс рассказал вам. Эта секретная организация, созданная еще в 1935 году самим Гитлером. По-немецки Ahnenerbe. Переводится: "наследие предков". Цель – поиск магических реликвий по всему миру. Гитлер и его компашка были сдвинуты на этом. Денег на лучших специалистов, сведения не жалели. Многое им удалось найти, в том числе и чашу… – Радкевич помолчал. – Когда за дело берется огромное государство, ему трудно противостоять. И до нацистов многие исследователи считали рисунок, выбитый на стене грота у замка Монреаль де Со, картой, открывающей путь к чаше, но на широкие поиски ни у кого не было достаточно сил и средств. Аненербе начала поиск в 1943 году, когда нацисты оккупировали южную Францию, и закончила в 1944 – м.

– Вы это всерьез?

Гость некоторое время пристально смотрел на него. Затем взял со стола книгу и показал Кузьме лицевую сторону обложки.

– Прочли?

Кузьма кивнул.

– Что-нибудь поняли?

– Почти ничего. Может перевод плохой?

– В оригинале она такая же. Вам не кажется странной эта история? – Радкевич положил книгу обратно. – Молодой, талантливый немец, которого одни исследователи называют жертвой нацизма, а другие – оберштурмбанфюрером СС (верно и то и другое), в самом начале тридцатых годов (заметим, идеология нацизма к этому времени уже устоялась) приезжает в южную Францию. Там он знакомится с самыми авторитетными исследователями истории катаров и вместе с ними тщательно и педантично исследует гроты и пещеры, где укрывались от инквизиции последние еретики. После чего пишет книгу, где ничего конкретного, но полно романтического тумана.

– Немцы в душе романтики.

– Когда речь идет о любви. Почему-то бюргер с пивным брюхом, из-за которого не видит собственных ног, мечтает о любви возвышенной и неземной. Но во всем остальном… Если бы машины, на которых мы ездим, делали романтики…

Кузьма согласно хмыкнул.

– Вот именно, в этом отношении скорее романтики мы. Немцы написали великолепные исторические исследования, вспомните хотя бы Момзена. И вдруг поэтический бред… Зачем поэту так тщательно исследовать гроты и пещеры? Ему достаточно воображения. Тут дело в другом. Отто Ран нашел, что искал, то есть следы реликвии, но написать об этом в открытую не смог – тайна партии. Но и скрыть своего восторга не сумел. Так появилась эта странная книга. Но нацисты даже ее не смогли ему простить. Поэтому в 1935 году Рана находят мертвым на горной вершине и в этом же году, заметьте, появляется Аненербе.

– И вы уверены, что нацисты нашли чашу?

Радкевич усмехнулся:

– Как вы думаете, почему они начали поиски, что подтверждено документально, только в 1943 году?

– Раньше было не до того.

– В какой-то мере. В 1939 году немцы повторили ошибку 1914 года, начав войну со всем человечеством. У них была самая лучшая в мире армия – это, нехотя, признают даже советские историки, не говоря уже о западных, и самое совершенное в мире оружие. Но, даже обладая ими, невозможно завоевать мир. Это стало ясно в 1943 – м, после Сталинграда и Курска, и они поняли, что спасет их только чудо. Под благовидным предлогом (а благовидный предлог найти не проблема) была оккупирована южная Франция, которой управлял маршал Петен…

– Это и было их "чудо-оружие"?

– Именно.

– А как же ракеты "фау", реактивные истребители?

– Никакое самое передовое оружие спасти нацизм не могло. Речь шла только о чуде.

– Считается, что это пропагандистский трюк Геббельса.

– Даже такой гений черного пиара, как Геббельс, не смог бы столь долго и уверенно твердить о "чудо-оружии". Мифы легко создавать победителям. Когда фронт разваливается, самая лучшая армия в мире бежит или целыми дивизиями сдается в плен, а перед глазами уже маячит призрак петли… Нужна уверенность в чуде, и у верхушки нацистов она была. Это отмечают в своих воспоминаниях все, кто был с ними рядом. Они нашли чашу.

– Но им она не помогла.

– Они никому не помогла выиграть войну, вспомните тех же катаров. Но нацистам хотелось верить. Ничего другого им не оставалось.

– Что было потом?

– Чаша хранилась в Берлине менее года. В 1945 году были уничтожены все документы и часть персонала Аненербе. Реликвии спрятали. Чашу, к примеру, поместили в свинцовый ящик и опустили в ледник Циллерталь в Тироле.

– Но, как я понимаю, Аненербе не прекратила существования? Слайс говорил, что до него на леднике погибли четверо, а потом и его двое…

– Все-таки рассказывал? – гость обдал Кузьму ледяным взглядом. Тот невольно поежился.

– Только то, что я сказал. А чаше, к примеру, ни слова, о вас – тоже. Только "реликвия", "серьезные люди" и "хрен им теперь будет, а не реликвия!".

– Похоже на Слайса, – кивнул Радкевич. – Насчет "хрена" мы еще посмотрим, а что касается Аненербе, то она жива, и тайны свои охраняет. Деньги, что от нацистов остались, есть, теперь это практически семейное предприятие. Так денег больше, и тайна крепче. Их мало, но вы видели какие…

– А почему они сами чашу в леднике не нашли?

– Трудно сказать. Может, просто людей мало для поиска. Может, специалиста не было, который смог бы точно рассчитать, куда ледник со временем свинцовый ящик вынесет. Может, считали, что так надежнее. Суть в другом: я дал Слайсу деньги, карты ледника с расчетами, пообещал еще много денег, а он обманул всех.

– Почему?

– Раз вы прочли эту книгу, – кивнул гость в сторону стола, – то должны знать, что это не просто антикварный предмет. Из-за нее когда-то чуть ли не всю страну сожгли. Думаю, у Слайса произошел сдвиг в сознании. Такое нередко бывает с владельцами древних вещей и старателями, что ищут драгоценные камни. Заполучив желанное, они потом ни за что на свете с ним не расстанутся.

– А вам, простите, она зачем? В коллекцию? Суперраритет, уникум, которого нет ни у кого? Даже у папы Римского в Ватикане всего только копия с копии…

Радкевич обдал собеседника ледяным взором, но в этот раз Кузьма спокойно встретил его взгляд. И гость опустил глаза.

– У меня есть еще визитка, – Радкевич достал из кармана и положил перед Кузьмой плотный белый прямоугольник. – Магистр восточноевропейской ложи ордена розенкрейцеров. И если вы так начитаны, то знаете, что розенкрейцеры имеют полное право на эту реликвию, как духовные наследники катаров или альбигойцев, полностью уничтоженных шесть веков назад.

– Восточноевропейские розенкрейцеры? – Кузьма не скрыл своего удивления. – Я читал о немецких и голландских…

– Наша ложа организовалась недавно, – сухо отозвался гость.

– Я никогда не слышал, чтобы розенкрейцеры заявляли свои претензии на чашу, – задумчиво продолжил Кузьма. – Если говорить о правах, то заявить их может монастырь Сан-Хуан де ла Пенья в Испании, где чаша была с 713 года.

– Испанцы отдали ее катарам в 1134 году, спасая от нашествия арабов, – раздраженно заметил Радкевич, которому явно не понравился поворот разговора. – И никогда не требовали назад, таких фактов история не зафиксировала. Поэтому, когда папа Бенедикт XII потребовал от короля Арагона отправить чашу в Ватикан, они послали копию. Не потому, что хотели перехитрить папу, а потому, что настоящей у них давно не было. Копию, как вы знаете, случайно разбили в Ватикане в 1744 году. Чаша по праву принадлежала катарам, которые называли себя Добрыми Людьми, а всех Добрых Людей в течение века после падения Монсегюра извели вчистую. Это выморочное имущество, и по законам практически всех стран Европы принадлежит тому, кто его найдет.

– И почему бы в таком случае не восточноевропейским розенкрейцерам? – сощурился Кузьма. – Позвольте, я выскажу предположение. Есть группа людей, стремительно и непонятно для Старого Света разбогатевшая в последние годы. Эти люди не хотят жить в странах, где родились, выросли и заработали свои миллионы. Интегрироваться в светскую жизнь Европы они не могут: здесь с подозрением относятся к новоявленным богачам с сомнительного происхождения состояниями. И тут такая блестящая идея – розенкрейцерство, многовековое духовное движение, уважаемые в Европе люди. Но на новых розенкрейцеров в Старом Свете смотрят настороженно. И тут у них – чаша! Ради такой святыни забудут все, короли будут стоять в очереди, чтобы позволили хотя бы взглянуть и (великая милость!) прикоснуться! Гениальный ход! Вы придумали?

– Я сегодня уже говорил, что вы непростой парень, – задумчиво проговорил гость. – Жаль, что судьба не свела нас раньше. Торговаться вы умеете бесподобно. Что ж, откроем карты. Братья ордена собрали на благое дело шесть миллионов долларов. Один попал к Слайсу, его уже не вернуть. Осталось пять. Хотите, переведем в любой банк по вашему выбору, хотите – наличными в течение двух дней.

– А почему Слайсу – шесть, а мне только пять? – в глазах Кузьмы прыгали искорки, но Радкевич в эту минуту не смотрел ему в глаза.

– Слайс все-таки искал ее. Рисковал жизнью.

– А я? – Кузьма выразительно показал на дырку в стене. – И вы ведь не думаете, что чаша лежит у меня в столе?

– Не думаю, – гость бросил на него быстрый взгляд. – Если бы так, разговор получился другой. Или вообще никакого. Но вы знаете, что она где-то здесь. И вы уже ищите ее. Иначе, зачем все эти чтения? – Радкевич двумя пальцами приподнял книгу. – Вы найдете ее, как нашли деньги Слайса. Он что-то сказал вам, не мог не сказать. Он знал, что у него нет времени и искал, кому ее передать. Вы вспомните, не можете не вспомнить. А, вспомнив, найдете. Я неплохо разбираюсь в людях, Кузьма Иванович, иначе не был тем, кто я есть. И поэтому не буду спорить о цене. Я нанимал Слайса, мне и платить. Шесть миллионов. Договорились?

Кузьма некоторое время молчал, не зная, что ответить. Наконец, спросил хрипло:

– Знать бы хоть, как она выглядит.

– В книгах есть описание. Чаша, выточенная из цельного куска зеленого минерала, то ли изумруда, то ли вулканического стекла, размером с половинку большого апельсина. Я видел копию в Ватикане, – гость рассеянным взглядом обвел комнату и вдруг оживился: – Вон, у вас в шкафу очень похожие! Я знаю этот набор, – тонкие губы его тронула легкая улыбка. – Когда-то, давным-давно, и у меня был такой. Знали бы ты тогда на советском стекольном заводе, копию чего они делают…

– Могу уступить. Недорого. Шесть штук за десять процентов объявленной цены…

Однако гость шутки не принял. Встал, взял свою визитку и на обратной стороне вывел "6 000 000 $".

– Это, чтобы вы не забыли, – пояснил. – Меня можно найти в президентском номере отеля "Столица". Звоните в любое время. Но поторопитесь. Завтра утром я уезжаю. И тогда к вам придут другие…

Не попрощавшись, он вышел из кабинета…

* * *

Кузьма едва успел расстаться с одним гостем, как почти сразу появился второй. Григорович по-хозяйски вошел к нему в кабинет и, не снимая плаща, плюхнулся на стул. Об лицо его можно было прикурить сигарету.

– Это что? – он бросил на стол газету.

– Здравствуйте! – холодно сказал Кузьма.

С минуту они в упор смотрели в глаза друг другу. Григорович первым отвел взгляд.

– Привет! – Он расстегнул плащ и уже расслаблено откинулся на спинку стула. – Почему ты рассказал все этой шлюхе из "Оппозиционной"? Зачем?

– А я должен был это согласовать?

– Да!

– Я не помню, чтобы мы об этом договаривались. Подписки о неразглашении я тоже не давал.

Григорович шумно вздохнул.

– Кузьма! Ты же не ребенок! Неужели непонятно: секретная операция, только-только провели. И на тебе! – он стукнул ладонью по газете. – Все теперь знают, что не Служба, а какая-то б… вернула деньги государству.

– Между прочим, так и было, – холодно заметил Кузьма. – Или ты успел доложить, что сам их обнаружил?

Григорович еще раз шумно вздохнул, и Кузьма понял, что не ошибся.

– Ладно, – Григорович взял газету и сунул ее в карман. – Пусть я такой. Но она же тебя по полной программе в своей газетенке обделала! Ты-то чего?

– В качестве платы за кров.

Григорович недоуменно посмотрел на него.

– Ты же сам мне сказал: найди место, где никто не будет разыскивать. Вот я и нашел.

– Так ты… Ночевал у нее? – изумился Григоровича.

– Разумеется. Ужин, ночлег, завтрак, машина – за все надо платить. Я и расплатился.

– Ну ты… Ну… – Григорович замотал головой. – И не побоялся?

– Чего?

– Говорят, она всех своих гостей тайком на диктофон записывает, а потом шантажирует.

– Не думаю, что она это проделает со мной, – улыбнулся Кузьма.

– А еще, я слышал, что она полгорода сифилисом заразила! – торжествующе сказал Григорович. – Понял?

– Врут люди, – усмехнулся Кузьма. – А представителю Службы не стоит разносить сплетни о гражданине нашей страны. Кстати, очень симпатичном гражданине, добром и ласковом. Тем более, что проверить слухи вам при желании труда не составит.

Григорович бросил на него странный взгляд и опустил глаза.

– Хорошо. Не будем больше об этом, – он примирительно поднял руки. – У меня к тебе серьезный вопрос. Сегодня утром заговорил наш задержанный…

– Быстро вы! – удивился Кузьма.

– Умеем, – улыбнулся Григорович. – Он поначалу ежом стоял, требовал посла и адвоката, но мы разъяснили: смертная казнь за убийство у нас пока не отменена. Посол и адвокат подтвердили. Вот он и скис.

– Я думал люди в Аненербе покрепче.

– А ты откуда про Аненербе знаешь? – сощурился Григорович.

– Просветили. Но ты доскажи, я потом.

– Досказывать нечего. Им не деньги Ломтева были нужны. Чашу они искали. Знаешь, какую?

– Вот эту? – Кузьма показал обложку книги.

– Твою мать! – Григорович аж подскочил. – Ты все знал?!

– Тогда – нет. Сегодня – знаю, – спокойно сказал Кузьма. – Так ты за чашей?

– Она у тебя? – Григорович вскочил.

– У меня их шесть. Вон, в шкафу. Выбирай любую.

– Кузьма! – Григорович сел обратно. – Допрыгаешься!

– Ну вот, угрозы пошли. Зачем Службе святая чаша? Молиться будете?

– Это же такая реликвия! Мировая ценность!

– А вы тут причем?

– Ты не понимаешь! – Григорович поднял руки, глаза его горели. – Если мы ее найдем…

– Ты найдешь? – уточнил Кузьма.

– Пусть я. Это же мировая сенсация. О нашей стране, о нас весь мир трубить будет! Тысячи журналистов приедут!

– А тебе орден дадут. И генеральские погоны. Но мы договаривались только на полковника.

– Ну что ты, Кузьма! – обиделся Григорович.

– Извини, – Кузьма понял, что переборщил. – Устал я от вас. Только одну банду спровадил, другая приплыла. Тоже чашу ищет. Велели завтра к утру принести. Не то – секир-башка.

– Это кто? – взъярился Григорович.

– Вот! – Кузьма выложил на стол визитку. – Некто магистр Радкевич. Только что, перед тобой, тут сидел.

Григорович взял визитку, некоторое время рассматривал, затем перевернул.

– Что это за цифра?

– Шесть миллионов долларов? Это он за чашу предлагает. Из фонда ордена.

– Серьезные люди… – задумчиво сказал Григорович.

– Может, серьезные, может, и жулики. Пообещать можно и шесть миллиардов… Ты бы занялся им, Коля! Он остановился в президентском номере гостиницы "Столица". Будет до завтрашнего утра.

– Займусь! – Григорович спрятал визитку в нагрудный карман. – Сегодня же. А как с чашей?

– С чашей трудно. Только Бог знает, куда ее Ломтев сунул. Мне он сказал, что хрен ее кто получит!

– Подумай, Кузьма! – Григорович по-дружески обнял его за плечи. – У тебя же не голова, а компьютер. Как ты эти деньги нашел: наши долго поверить не могли. Только когда сумма доллар в доллар совпала… Не думай, я не собираюсь все под себя. Ты найдешь – ты и героем будешь! И пусть, если хочешь, эта твоя, заразная, пишет. Мировой знаменитостью станешь! Для страны большое дело сделаем! А?

– Подумаю, – пообещал Кузьма, видя, что иначе гость не отвяжется.

– Молодцом! – хлопнул его по плечу Григорович и быстро вышел из кабинета.

…После того, как дверь за гостем закрылась, Кузьма встал и прошелся по кабинету. Остановился перед стулом, на котором сегодня сидели по очереди Радкевич и Григорович, и вдруг пнул его.

– Достали! – воскликнул в сердцах. – Ходят и ходят, ходят и ходят! За что это мне?!. То им деньги, то им чашу… Вон, берите, у меня шесть! Любую или все сразу! – он подошел к шкафу, резко открыл стеклянную дверцу и вдруг замер.

– Шесть… – не веря своим глазам, сказал он, не отводя взгляд от посуды. – Господи!..

 

10.

Воды в цистерне было по щиколотку, и хотя она не переливалась через края сапог, ноги стыли. Абей слышал, как рядом, в темноте, переминаются с ноги на ногу спутники, пытаясь разогреть кровь в ледяных ступнях, и сам, стараясь не шуметь следовал их примеру. Уже здесь, внизу, он понял замысел Пьера-Роже. Во-первых, в цистерне было мало воды (в крепости экономили на всем, и воду из цистерн вычерпывали почти до дна), а, во-вторых, юго-восточный угол Монсегюра был местом жизни простых людей, и хлам, валявшийся здесь повсюду: грубая мебель, тряпье и прочие отбросы – не вызывали никакого интереса у победителей.

И действительно: крики и шаги мародеров почти не доносились до Абея и его спутников. Несколько раз по плите, закрывавшей вход в цистерну, прошли чьи-то тяжелые сапоги, и опять все стихло. Победители, собрав добычу, ушли за стены.

…Они, все четверо, присутствовали на последней молитве и вместе со всеми встали на колени, когда епископ Бертран Марти поднял в вытянутых руках чашу. В этот момент солнечные лучи, как это было и прежде в день весеннего равноденствия, ударили снопом в проем между зубцами стены, и огромный изумруд в руках Бертрана сначала налился мягким светом, а потом выбросил к небу широкий зеленый столб. Все самозабвенно запели гимн, и величественные слова, написанные лучшим трубадуром страны "ок", вознеслись вслед зеленому потоку – к тому, кто смотрел на них с небесной тверди, радуясь их твердости в вере.

На молитве посторонних не было: наемники, трусы и болтуны давно покинули замок. Молились все вместе: и те, кто выбрал костер во имя веры, и те, кто не решился на это по малодушию, и те, кто отказался от последнего утешения по приказу Бертрана. Абей, стоя у стены, горевал, что в этот час он не может быть рядом с сеньором, который преклонил колени рядом с епископом.

Когда молитва завершилась, в замке закрутилась суета: по договоренности с осаждавшими, первыми должны были выйти, принявшие solament. В долине их ждало аутодафе. Согласившиеся покаяться выходили во вторую очередь. Для них уже были приготовлены цепи, чтобы закованными довести до ближайших церквей и там принять от раскаявшихся грешников покаяние.

Воспользовавшись суетой, Пьер-Роже препроводил Абея и его спутников к цистерне; а когда они спустились вниз, сунул Амьелю Эскару небольшую кожаную сумку с сокровищем. Это видели многие, но никто не сомневался, что все, даже согласившиеся покаяться, которым раскрытие тайны цистерны угрожало смертью (пряча людей, защитники нарушали договор), будут молчать. Затем тяжелая каменная плита со скрипом и грохотом упала на люк, и все четверо оказались в темноте.

Они слышали, как из Монсегюра сначала ушли Совершенные: проходя сквозь открытые ворота, они запели. Затем зашевелились кающиеся: был слышен топот ног сотен людей, голоса и лязг цепей. И только потом по каменному двору замка застучали сапоги мародеров, которые быстро обследовали территорию небольшого замка и ушли грабить хижины и землянки, лепившиеся к стенам замка.

Абей не знал, сколько прошло времени, и только по тому, как вслед за ногами, начало стыть тело, он понял, что немало. Но все равно следовало ждать: они не имели права на ошибку. И только когда узкий лучик света, проникавший в щель между плитой, и люком, угас, Абей решился. Осторожно ступая закоченевшими ногами, он подошел к каменным ступеням цистерны, поднялся и тихонько спиной приподнял плиту.

Снаружи была темнота, но не кромешная: сквозь облака мягко светила луна, и в этом зыбком свете, который для привыкших к мраку глаз Абея показался чересчур ярким, он увидел, что внутри замка пусто. Стражи не было. Видимо, ее поставили только снаружи. До слуха Абея доносились далекие неясные голоса, а в распахнутые ворота замка врывались дальние сполохи костра – стража грелась у огня за стенами. Абей приналег на плиту, она тихо заскрипела, и он тут же ощутил рядом чье-то плечо – это сообразительный Гуго пришел на помощь. Вдвоем они осторожно подняли плиту, придерживая ее, выпустили наружу остальных, а затем аккуратно положили на место. Абей взял в левую руку короткое копье, сделал знак, и все, тихо ступая по каменным плитам, двинулись следом.

Они наискосок пересекли двор замка и вошли в одну из пристроек у стены. Здесь Абей и Гуго подошли к стоявшему в углу сундуку. Он был пуст: мародеры опустошили его, и легко сдвинулся. Под сундуком открылся квадратный люк, Абей первым нащупал ногой ступени и спустился в подземный ход. Они шли медленно, друг за другом, осторожно ступая и касаясь руками холодных каменных стен. Проход был сделан из естественной расщелины, которую слегка расширили и подровняли каменотесы. Пройдя немного, они услышали чьи-то голоса и увидели свет факелов. Они замерли, а Абей, дав знак всем стоять, стащил с плеча арбалет и вложил в канавку короткую железную стрелу. Неслышно ступая, он прошел вперед. В зыбком свете факелов, прислоненных к стене, ему стали видны два кнехта, опиравшиеся на алебарды и тихо разговаривавшие друг с другом. Пламя факелов играло на их медных шлемах и лезвиях алебард. Кто-то выдал секрет Монсегюра – у входа в тайный подземный ход стояла стража!

Абей подождал, прислушиваясь. Кнехты по-прежнему переговаривались друг с другом, и Абей понял, что их только двое. Видимо, победители, обыскав замок, решили, что никого из защитников в нем не осталось, а этих двоих выставили на всякий случай. Абей, крадучись, двинулся к кнехтам. В левой руке он держал копье. Неожиданно наконечник задел каменную стену и предательски звякнул.

Стражники, настороженно вглядываясь в темный проем хода, подхватили с земли факелы и подняли их над головами. Внезапно из темноты перед ними возникла коренастая фигура с вытянутой вперед правой рукой. Стражники даже не успели окликнуть чужака, как щелкнула тетива арбалета, и кнехт, стоявший слева, ничком рухнул на камень пола. Стрела попала ему в глаз. Второй стражник сделал выпад алебардой, но лезвие ее только рассекло воздух. В следующий момент из темноты вылетело короткое копье, и, с хрустом пробив кожаный панцирь кнехта, пронзило его насквозь.

Вместе с подоспевшим Гуго Абей затащил трупы вглубь подземного хода, чтобы, не застав их на месте, пришедшая смена решила, что им просто надоело здесь торчать и они ушли. Упрятав в подземелье затушенные факелы и алебарды, Абей и его спутники спустились ниже по горе, и, пройдя вбок по склону, обнаружили то, что искали: прикрепленную к огромному камню толстую веревку.

Амьель Эскар решительно взялся за нее, но Абей мягко отстранил его. Он коснулся рукой груди, затем показал ею вниз, а затем тронул висевший на боку короткий меч. Амьель понял, что внизу их тоже может ждать стража, и поэтому Абей должен идти первым. Амьель послушно отступил в сторону, и молча смотрел, как коренастое ловкое тело телохранителя Пьера-Роже быстро заскользило вниз по склону.

Склон окончился отвесным обрывом, и Абей повис над пропастью, раскачиваясь на веревке. Быстро перебирая сильными руками, Абей начал спускаться. Вниз он старался не смотреть, казалось, что этот отвесный утес будет перед ним всегда, а дна у пропасти нет… Кожа на ладонях горела и лопалась. Наконец ноги Абея коснулись тверди. Выпустив веревку, он огляделся по сторонам: вокруг было тихо. Тогда, раскачав веревку, он пустил по ней вверх волну.

Наверху его поняли, и вскоре Абей почувствовал, как веревка раскачивается под тяжестью спускающегося человека. Придерживая ее, он принял Амьеля, затем Пуатвена. Последним, как и положено, спустился Гуго. Ступая след в след, они двинулись вниз по ущелью. Когда рассвело, путники выбрались в долину, пересекли ее, углубились в лес и быстро зашагали по пустынной дороге. Солнце, пробиваясь между стволами вековых деревьев, устилало им путь светлыми пятнами. Абей и его товарищи остановились передохнуть. Наскоро перекусив, поднялись и снова двинулись в путь. Через несколько часов они, миновав лес, выбрались на глухую, практически заброшенную дорогу, петлявшую по склонам низких гор, и устало зашали по ней. Не пройдя и милю, они услышали крик, донесшийся до них с ближайшего холма. Абей мгновенно достал из-за спины арбалет. Но рука, потянувшаяся к кожаной коробке со стрелами-болтами, замерла: вниз по склону с отрядом рыцарей и кнехтов к ним бежал Матеус…

– Я вас уже второй день жду! – радостно говорил дьяк Бертрана, обнимая всех по очереди. – С того времени, как узнал, что 16 марта Монсегюр сдан. Бертран должен был направить вас сюда. Это люди Д'Альона. Я нанял их по приказу Пьера-Роже. Но мы не смогли пробиться в Монсегюр. Зато вас сейчас убережем от папистов. Идем! Переночуем в замке де Со, там ждут нас…

* * *

Кузьма открыл глаза и какое-то время лежал так, глядя в белевший над головой потолок. В спальне было тихо, только неподалеку тихо гудел не выключенный компьютер. Экран его давно погас, лишь крохотный зеленый глазок под черным стеклянным квадратом лениво мигал, подтверждая, что машина находится в режиме готовности.

Кузьма глянул на светящиеся цифры электронных часов. Два пятнадцать. Он лег за полночь, просидев перед этим несколько часов перед экраном монитора. Всемирная паутина, услугами которой он только недавно научился пользоваться, опутала его с первых минут, и он, упрямо разрывая ее нити, пробивался к сокровищу знаний, как рыцарь Парсифаль к заветной чаше. Очень скоро он отказался от мысли найти что-нибудь в русскоязычной сети: здесь попадался только мусор: выспренные размышления доморощенных историков и копии старых статей, опубликованных в популярных советских журналах. Англоязычный Интернет оказался богаче, но это богатство было мнимым: среди потоков информации невероятно сложно было отыскать то, что он хотел. У Кузьмы уже заболели глаза, когда, щелкнув кнопкой мыши на ссылку одной из страничек, он вдруг увидел текст с незнакомыми словами. Некоторое время Кузьма недоуменно смотрел на экран, не в силах сообразить, что это за язык, и вдруг понял, что знает его. Он сбегал в гостиную к книжному шкафу за словарем. Вскоре книга стала не нужна: слова один за другим всплывали из глубин памяти, причем, все быстрее и быстрее. Разобравшись с текстом, Кузьма нашел на страничке ярлык для письма. В этот раз все же понадобился словарь, поэтому запрос он составил максимально краткий.

Кузьма встал и подошел к компьютеру. От движения мышки монитор щелкнул, экран постепенно налился красками, и Кузьме бросилось в глаза изображение маленького желтого конвертика в правом нижнем углу, – ему ответили! Он щелкнул по конвертику кнопкой мыши и увидел в узком белом окне короткий текст: "Пчелу и Голубя ждут до 22 марта". Далее следовал адрес.

Кузьма глянул на циферблат наручных часов и присел на кровать. "Четыре дня, – скзал он, – осталось четыре дня." Он повалился на еще теплую простынь и закрыл глаза. Хотелось спать, и Кузьма решил, что с решением определится утром. Он даже поленился снова встать, чтобы выключить компьютер.

С той самой минуты, когда Кузьма обнаружил у себя в кабинете в шкафу шестую чашу, душевное состояние его пришло в норму. Он больше не волновался и не переживал: все теперь стало понятно, в том числе и странные его сны. События последних дней разъяснились. До полуночи предстояло решить, что делать дальше, но ответ на этот вопрос он получил только что. Поэтому он сладко зевнул и провалился в темноту…

* * *

Человек в черной рясе с капюшоном, перепоясанной волосяной веревкой, и кожаных сандалиях на босу ногу сидел на камне в глубине грота и задумчиво смотрел на каменную стену. Неяркий свет уставшего осеннего солнца, пробиваясь сквозь темный коридор грота, мягко освещая высеченную на стене фреску. Вверху ее ясно проступал зеленый круг и закругленный цвета охры наконечник копья, внизу виднелись два квадрата: один большой с орнаментом из прямых и повернутых наискосок крестов и внутри орнамента – малый, с шестью красными каплями и четырьмя меленькими крестиками между ними. На камне слева вокруг фрески были вырублены такие крестики.

Человек рассматривал рисунок, словно проверяя, все ли там на месте, затем, вздохнув, отбросил в сторону грубо выкованный молоток и резец. "Вот и все, – подумал он и поежился, ощущая стылость камня под собой, – все здесь. Эти четыре крестика между каплями: Амьель Эскар, Пуатвен, Гуго и я, – последние, кому известна тайна Сокровища. Нас было шестеро, когда мы подошли к замку де Со. Шесть сердец, готовых биться на смерть, спасая Сокровище. Матеус с Пьером Бонне остались здесь, чтобы сбить погоню со следа, а потом отправились в Арагон. Их поймали на границе, они тотчас признались, что они – Добрые Люди, и их сожгли, не позаботясь даже выведать имена. А мы на следующий день нашли этот дикий грот… Тридцать лет прошло… Амьель Эскар погиб первым: он ходил по селениям, проповедуя, и его быстро поймали. Вот его крестик, сверху. Пуатвен и Гуго ушли в замок Керибюс, там наши держались еще четырнадцать лет, пока и их не настигла судьба защитников Монсегюра. Их крестики посреди между каплями. Мне Эскар приказал вернуться в родную землю, принять покаяние. Это было нетрудно: когда не говоришь, то язык не лжет. Я служил вассалу Ги де Леви, хорошо служил, поэтому у меня есть дом, жена и дети. Теперь я стар, голова моя седа, и пришла пора показать братьям, где Сокровище. Нельзя, чтобы о нем знал только я один. Моя пора пришла. Я приму solament, как братья в Монсегюре, и последую по их пути. Вот он, мой последний крестик под каплями, в левом нижнем углу квадрата. Я не могу рассказать, что это все означает, но расскажет сама карта. Я проведу их по тайному пути, объясняя, что значит прямой греческий крест, а что – повернутый. Почему они чередуются неравномерно, что означает пять крестиков вокруг чаши и один – последний, за копьем".

Человек в рясе еще раз вздохнул и встал с камня. Осторожно ступая по неровному полу грота, он выбрался наружу и вскоре уже шел по узкой дорожке вниз от замка де Со. Никто не обратил на него внимания: гора, на которой стоял замок, была, как сотами, испещрена большими и малыми гротами, в них постоянно ютился всякий пришлый люд, который, никем не контролируемый, появлялся ниоткуда и исчезал в никуда.

Спустившись с горы, человек в рясе пошел по дороге к долине, и, миновав ее, углубился в лес. Здесь было тихо, только кое-где пересвистывались птицы. Человек, прислушиваясь к этому легкому пересвисту, грустно улыбался. Неожиданно справа от дороги шевельнулись кусты, и в раздвинутые ветки выглянуло смуглое, бородатое лицо. Прохожий услышал, как звонко щелкнула тетива арбалета, и мгновенно присел. Но постаревшее тело запоздало: короткая стрела вонзилась его висок. Колени человека подогнулись, и он мягко упал в дорожную пыль.

Из кустов вышли двое и медленно подошли к убитому. Они оба были смуглыми и бородатыми, их одежда представляла собой лохмотья, зато короткие мечи на поясах и арбалеты за спинами были добротные.

– Смотри! – сказал на наречии басков один из убийц, переворачивая ногой труп. – Это что, монах? Мы застрелили монаха? Вечно ты спешишь!

– Какой еще монах?! – горячо возразил другой, срывая с пальца убитого перстень из белого металла и показывая его сообщнику. – Видишь: пчела! Это поганый катар. Их еще много бродит по Сабартезу. Нам с тобой за него любой инквизитор все грехи простит, – грабитель попробовал перстень на зуб и скривился: – Олово! – он зашвырнул перстень в кусты и, нагнувшись, быстро обшарил тело. – Ничего! – расстроено сказал он, разгибаясь.

– А я тебе говорил: спешишь! – укоризненно сказал первый. – Надо было сначала остановить, обшарить, а потом просто заколоть. Теперь вот стрелу из черепа не вытащишь – застряла. А стрела хорошая, каленая.

– Вытащу! – не согласился второй. Однако, попробовав, отступился.

– Может, что во рту прятал? – первый грабитель двинул носком рваного сапога по челюсти убитого и воскликнул:

– Смотри! У него нет языка!

– Значит, никому и не пожалуется! – хохотнул его сообщник, поправляя за спиной арбалет. – Пошли! Надо искать другое место, раз здесь не повезло.

– Может, оттащим его в кусты? – сказал первый, которому, как было видно, не хотелось идти, – и подождем следующего?

– Лучше на новом месте, – не согласился сообщник, – не повезло с одним, не повезет и с другим. Брось его!

Он повернулся и, посвистывая, зашагал по дороге. Сообщник, вздохнув, двинулся следом…

* * *

…Музыка, равнодушно генерируемая электронным синтезатором, негромко звучала в темноте, снова и снова воспроизводя одну и ту же фразу. Кузьма приподнялся на локтях. Мелодия из "Лебединого озера" повторилась. Странно было слышать в пустой квартире эти беспрерывно повторяющиеся звуки.

"Телефон! – наконец, сообразил Кузьма. – Мобильный!"

Он вскочил с постели и побежал на кухню, где, щелкнув включателем, схватил продолговатую серебристую коробочку.

– Алло?

– Кузьма? Это ты?

– Я… – сонно ответил он, еще не соображая, кому принадлежит этот голос.

– Это Григорович, – разъяснил голос и тут же укорил: – Полчаса дозвониться не могу. Квартирный телефон все занят и занят. Ты с кем это среди ночи разговариваешь?

– Ни с кем. Я спал… – удивился Кузьма и тут же вспомнил, что не отключил Интернет. Но Григоровичу говорить об этом не захотел. – Трубку, наверное, плохо положил, – соврал он, – бывает.

– Бывает,– согласился Григорович. – Теперь о деле. У меня плохая новость.

"Что-нибудь с Викой?" – холодея, подумал Кузьма и замер, словно так можно было отвести плохое…

– С Маргаритой беда, – нарушил установившееся молчание Григорович.

– С какой Маргаритой? – не понял Кузьма.

– Голуб.

– С Ритой? – удивился Кузьма. – А что случилось?

– Неизвестные ворвались к ней среди ночи в квартиру. Избили ее. Сильно… – Григорович сделал паузу. – Перевернули все вверх дном, искали что-то… Сейчас она в больнице. Надо, чтобы ты приехал.

– Сейчас? Среди ночи? – Кузьма глянул на часы – без пяти четыре. – Кто меня к ней пустит?

– Мы пустим! – в голосе Григоровича слышалось раздражение. – Кузьма, идет следствие. Ты сам знаешь, какое серьезное дело. Маргарита в состоянии давать показания, надо, чтобы и ты там был.

– Ладно, – нехотя согласился Кузьма. Эта история ему чем-то не нравилась. И не потому, что пострадала Рита, он чувствовал, что-то здесь не так.

– Машина у подъезда будет через десять минут. Собирайся и выходи. Все! – Григорович положил трубку.

Оделся Кузьма быстро. Мгновение подумав, взял с собой, кроме бумажника, и паспорт – мог пригодиться в официальном учреждении. Вспомнив о не выключенном компьютере, забежал в спальню. Когда экран монитора снова зажегся перед ним, он хотел щелкнуть кнопкой мыши по клавише в левом нижнем углу, но в последний миг передумал. Взял из коробочки на полке маленький квадратный листок и аккуратно списал на него адрес, приведенный в сообщении. Листок сунул в карман. Затем стер сообщение, и, заглянув в папку, сохранялись файлы, вычистил и ее. И только потом выключил компьютер.

– Следствие, допросы, обыски, – проворчал он, отключая сеть. – Еще и сюда явитесь, будете лазить по файлам. Не для вас прислано…

Когда он спустился вниз, машина уже стояла у подъезда. Большая, черная, с тонированными темными стеклами.

"Ничего себе Служба раскатывает!" – подумал Кузьма.

Задняя дверь автомобиля распахнулась, он нырнул внутрь и не успел еще закрыть за собой дверь, как машина плавно тронулась с места. Кузьма осмотрелся. За рулем сидел плечистый, коротко стриженый детина. В зеркале Кузьма увидел его лицо: тупое, круглое, с пустыми глазами.

Рядом с Кузьмой на заднем сиденье расселся грузный, обритый наголо мужик средних лет в костюме и белой рубашке без воротничка, застегнутой под горло на все пуговки. На переднем сиденье возле водителя никого не было.

– А где Григорович? – удивился Кузьма.

Грузный мужик лениво повернулся к нему и вдруг, неожиданно ловко, без размаха, ударил его под ложечку. У Кузьмы перехватило дыхание, от резкой боли он согнулся пополам, а бритый спокойно взял его сначала за одну бессильную руку, затем за вторую, поднял их вверх и в одно мгновение защелкнул на запястьях наручники. При этом их цепочка оказалась между стоек подголовника незанятого переднего сиденья.

Проделав это, бритый спокойно откинулся на спинку и достал из кармана тонкую сигару и щелкнул блестящей зажигалкой…

 

11.

Накануне Рита уснула поздно.

День выдался не просто суматошный – сумасшедший. Когда днем ранее она сдала свою статью в секретариат, ее вызвал Паша Громов и стал дотошно, уточняя мельчайшие подробности, расспрашивать о поездке за кладом. Даже фотографии, в том числе и те, на которых было запечатлено лицо Кузьмы и поэтому не пошедшие в печать, его не успокоили. Поначалу Рита даже обиделась, но потом поняла: Паша просто не может поверить, что другой журналист, к тому же сыгравший в этом деле ключевую роль, так легко подарил сенсацию коллеге. Пришлось признаться, не вдаваясь в подробности, что Кузьма ночевал у нее. Паша выразительно хмыкнул, и Рита неожиданно для себя почувствовала, что краснеет. Поэтому она сбивчиво и торопливо начала пересказывать свой разговор с Кузьмой, когда они, найдя клад, ехали в машине. Но это было уже лишним, и Паша прервал ее.

– Не хочет писать, его дело, – подвел он итог, – но ты, девочка, – молодец! Ты даже не представляешь, какой материал попал тебе в руки! Возможно, это самая крупная сенсация в стране за последний год. Поймешь завтра… А этот твой Кузьма – редкая умница. Мне его статьи и раньше нравились, хотел даже к нам позвать, но понял: не пойдет. Сейчас бы тоже позвал: умный зам мне нужен. Он, конечно, вряд ли согласится, но ты, когда снова его увидишь, спроси…

Рита немного обиделась: мысленно она уже давно примеривалась к креслу зама и была уверена, что повышение заслужила. Все-таки первое перо редакции! Но вскоре она забыла обиду. Во-первых, грела редкая в устах Паши похвала. Во-вторых, ей доставило удовольствие, когда редактор обыденно, как будто речь шла о давно существующем факте, сказал о Кузьме "твой" и то, что она несомненно увидит его снова.

В правоте пашиного предсказания она убедилась назавтра, когда зашла в свой кабинет и сняла трубку зазвонившего телефона. К концу дня ей стало казаться, что она так ни разу не опускала ее. Особенно доставали коллеги. Они уже не пытались, как в предыдущий раз, робко выведать источник информации, а нагло требовали подробностей и комментариев. Обещая, правда, обязательно в своих материалах сослаться на нее. Судя по всему, главные редактора накрутили им не только хвосты… Посоветовавшись с Пашей, Рита отвечала всем.

– Пусть даже только один из трех сошлется на источник, – сказал по этому поводу Паша, – все равно завтра миллионы будут знать о тебе и "Оппозиционной". Рассказывай! Все равно дело можно сдавать в архив.

По совету Паши Рита особенно любезно общалась с корреспондентами иностранных информационных агентств; к обеду они отметились у нее практически все. После обеда к ней приехала телегруппа… К вечеру Рита полностью осознала справедливость слов: "слава – тяжкое бремя". На что и пожаловалась Паше, когда он заглянул к ней в кабинет.

– Терпи! – весело сказал он, дружески обнимая ее за плечи. – Придет время, и об этом дне будешь вспоминать с восторгом, детям своим рассказывать. Слава для журналиста иногда тяжела, но без нее, поверь, еще хуже.

Рита рассказала Паше и о звонке главного инкассатора, пообещавшего вознаграждение за находку. К ее удивлению, редактор нахмурился.

– Фуфел! – сказал он резко. – Да чтобы из банка сами позвонили! Они нас сейчас поносят последними словами: такую работу им бросили! Эти деньги давно списаны. И вдруг появились вновь. Им сейчас не только все пересчитать и оприходовать, но и пересмотреть каждую купюру, определить ее пригодность, потом искать иностранный банк, где с них за обмен возьмут меньший процент… А ты еще вознаграждение от них хочешь?! Годами судиться будешь! Развели тебя, девочка. Это кто-то из конкурентов, и очень умный. Выход на твоего Кузьму у них теперь есть, возьмут интервью – и материал получится классный, и публикация, считай, свежая. Звони ему! Если действительно не хочет светиться у нас, то пусть хотя бы пообещает молчать…

Рита бросилась звонить, но рабочий телефон Кузьмы не отвечал: видимо, он уже ушел. Домашнего номера она не знала, но Паша, хмыкнув в очередной раз, ушел к себе и через пару минут сообщил ей и телефон, и адрес.

Дома Рита, наскоро перекусив, села у аппарата. Она была рада этому заданию: теперь у нее был официальный повод поговорить с Кузьмой. После того, как он на следующий день после их памятного прощания сам позвонил ей и пересказал подробности задержания убийц Ломтева, она хотела с ним встретиться, но одернула себя: Кузьма по телефону говорил сухо, был скуп даже на факты. Она сама вытянула у него подробности стрельбы в офисе; он, видимо, еще под влиянием происшедшего, сказал взволнованно: "Не поверишь, но я даже тепло пули почувствовал, когда она пролетела у лба…" Рита вздрогнула, услыхав это, и, похолодев, подумала, что мимо пуля могла и не пролететь…

Раз за разом она нажимала клавиши аппарата, но телефон Кузьмы был постоянно занят. Рита заволновалась, а вдруг это не ее конкуренты… Включив автодозвон, она попыталась заняться своими делами, но все валилось из рук, так как она постоянно прислушивалась к телефону. Аппарат выдавал на громкую связь только короткие гудки. Так прошел вечер. Рита отключила автодозвон, разделась, легла, но долго не могла уснуть. Не удержавшись, встала и, стараясь не думать, как объяснит столь поздний звонок, прошла в прихожую и набрала номер Кузьмы. В наушнике опять раздались короткие гудки. Разозлившись, Рита с досады чуть не шмякнула трубку об аппарат.

"Завтра с утра позвоню! – решила она, забираясь обратно под одеяло, – раненько, когда он будет еще дома. Может, тогда у него трубка будет нормально лежать…"

Поэтому ночью, когда вдруг раздался телефонный звонок, Рита ошалело вскочив, понеслась в прихожую. Она была уверена, что звонит Кузьма, но ошиблась.

– Это Григорович, – не поздоровавшись, назвал себя собеседник и сухо продолжил: – Случилась беда. С Кузьмой.

– Что?.. – упавшим голосом спросила Рита. – Он жив?

– Да, – подтвердил Григорович. – Но нужно, чтобы вы приехали.

– Куда? – спросила она, чувствуя, как спазм отпускает горло.

– Записывайте!..

– Это не его адрес! – удивилась Рита.

– Не его, – подтвердил собеседник, – но он здесь. Приезжайте на своей машине и ни кому не говорите об этом звонке. Если хотите ему помочь…

– Хочу! – торопливо выкрикнула она в микрофон…

* * *

Рита сделала все, как велел Григорович: петляя по пустынным улицам спящего города, нашла нужный дом и подъезд. Остановила машину и позвонила по мобильному телефону. Вскоре металлическая дверь подъезда распахнулась, и она увидела Григоровича. Он молча пропустил ее вперед, также молча препроводил к лифту, а потом к двери, ведущей в квартиру. Отперев ее, Григорович жестом пригласил Риту войти и тотчас запер дверь на ключ. Перед приоткрытой дверью в комнату (квартира была, как Рита поняла, однокомнатной: из прихожей внутрь вели только две двери и одна из них – в кухню) она замешкалась, страшась того, что сейчас увидит. Григорович грубо подтолкнул ее в спину. Влетев в комнату, Рита была ослеплена ярким светом, но, привыкнув к нему, увидела Кузьму.

Он сидел на стуле слева у стены, положив руки на колени. Что-то неестественное было в этой позе, и, присмотревшись, Рита заметила на запястьях Кузьмы наручники. Он был очень бледен, но спокоен, на ее появление отреагировали только глазами: в них промелькнуло то ли удивление, то ли еще что-то… Рита не поняла.

Недоумевая, она посмотрела дальше и увидела еще двоих. Они сидели напротив Кузьмы за столом, уставленным бутылками и стаканами. Один из них был средних лет, грузный, с обритой наголо головой. Второй – молодой, коротко стриженый, с тупым круглым лицом. Оба в упор смотрели на нее: обритый спокойно, молодой – с интересом.

– Вот все и в сборе! – радостно сказали позади, и Рита уловила в этом голосе нотки торжества. Она обернулась – Григорович ухмылялся. И тогда, все поняв, она наотмашь врезала ему по физиономии. Он отшатнулся, но опоздал: ногти Риты пробороздили на его щеке три широкие багровые полосы.

– Тварь!

Григорович взмахнул рукой. Голова Риты дернулась, она ощутила, как рот заполнился чем-то солено-железистым. Она сплюнула: на потертом линолеуме расплылось широкое багровое пятно.

– Стоять!

Бритый неожиданно легко для своей комплекции выскочил из-за стола и оттолкнул их друг от друга. Рита с размаху шлепнулась на стоящий у стены диван, Григорович отлетел к двери.

– Я же говорил: без крови! – прошипел бритый Григоровичу. – Забыл?

– Так ведь она первая! – стал оправдываться Григорович, осторожно трогая ободранную щеку. – Ты же сам видел!

– Маме пожалуешься! – оборвал его бритый и в упор глянул на Кузьму. Тот наблюдал за всем этим с легкой улыбкой на губах.

– Серый! – скомандовал бритый коротко стриженому. – Приступай!

Серый лениво поднялся и подошел к дивану. Рита не успела еще ничего понять, как он ухватил ее за плечо и легко поднял на ноги. Она попыталась вырваться, но Серый ловко двинул ей кулаком ей под ложечку. В глазах у Риты потемнело, от боли перехватило дыхание. Серый, воспользовавшись этим, ловко сорвал с нее одежду. Когда на ней остались только колготки и трусики, толкнул ее обратно на диван, после чего стащил и их. Подняв Риту вновь, он больно схватил сзади за волосы – так, что она даже не могла шевельнуться, и показал всем, как овечку на рынке. Трое мужчин пристально смотрели на нее. От боли и унижения Рита не выдержала и заплакала.

– Ловко! – услышала Рита голос Кузьмы. Голос был спокойный и насмешливый. – В морге на трупах тренировался?

– Счас тебя самого… В морг! – Серый отшвырнул Риту в сторону и шагнул к Кузьме, но бритый преградил ему дорогу.

– Что дальше? – также насмешливо спросил Кузьма, и Рита поразилась его холодному и спокойному голосу. – Трахнете ее коллективом?

– А что? – гоготнул Серый, и Рита вся сжалась. – Телка классная. Я первый!

Бритый глянул на него так, что Серый поперхнулся.

– Это он посоветовал вам ее притащить? – продолжил Кузьма, кивая в сторону Григоровича. – Ну, так это ж Коля, самый сексуально озабоченный парень в Службе. Кроме того, у него проблема: не дали…

Бритый бросил взгляд на Григоровича. Тот отшатнулся. Бритый достал из кармана цветную коробочку, извлек из нее тонкую коричневую сигару и, нервно щелкнув зажигалкой, закурил.

– А он вам объяснил, что она мне не жена, не сестра и даже не племянница? Вы что, американских боевиков насмотрелись? Ждете, что я сейчас встану на колени и буду умолять ее не трогать? Сколько вы ему денежек дали? – Кузьма кивнул в сторону Григоровича: – Наверное, много попросил, я его знаю: жадный, – Кузьма забросил ногу на ногу. – Лучше бы вы их в окно выбросили – пользы было бы больше. Колю в родной Службе и то мечтают быстрее на пенсию выгнать…

Бритый достал из кармана маленький тупорылый пистолет и, шагнув, приставил его ко лбу Кузьмы.

– Заткнись! – прошипел яростно.

– А то ты, конечно, выстрелишь, – как ни в чем не бывало продолжил Кузьма.

– Выстрелю! – рявкнул бритый.

– Так в чем дело? Стреляй!

Бритый зашипел так, что Рита невольно в страхе закрыла глаза.

– А что ты скажешь потом Михайловичу? – все также холодно спросил Кузьма, и Рита удивленно открыла глаза. Лицо Кузьмы было по-прежнему спокойным. – Он ведь спросит, почему вы не привезли ему чашу?

Бритый выругался и спрятал пистолет в карман. Затем сходил в угол за стулом и сел напротив Кузьмы.

– Слушай, умник! – сказал, доставая из кармана блестящий металлический предмет. – Знаешь, что это?

– Кусачки.

– Вот именно. Сейчас я буду ими откусывать у тебя палец за пальцем. По фаланге. Начну с мизинца. Когда закончу с одним пальчиком, ты еще, может, и будешь молчать. Но когда второй…

– Хочешь покажу фокус? – не дожидаясь окончания фразы бритого, спросил Кузьма и тут же ловко выдернул сигарку у него изо рта. – Смотри мне в глаза! – повелительным тоном приказал он и воткнул сигарку зажженным концом в тыльную сторону своей ладони. Сигарка зашипела, в комнате противно запахло паленой плотью. Рита снова прикрыла веки.

– Ну? – услышала она требовательный голос Кузьмы и открыла их.

– Болевого рефлекса нет, – нехотя подтвердил бритый. – Ты что, психический? Не чувствуешь боли?

– Умею ее отключать, – спокойно отозвался Кузьма. – Вам Коля, что, не рассказал?

– Все равно тебе не понравится, когда мы откусим пальцы, – вяло пообещал бритый.

– Не понравится, – согласился Кузьма. – Но в таком случае вы никогда не получите чашу.

– Это почему?

– Потому, что если хоть один палец у меня пропадет, мне не выйти отсюда живым. Я этого не хочу. Поэтому буду молчать. А вами потом займется Михайлович.

– Умный, собака, – прошипел бритый и вдруг спросил спокойно: – Чего хочешь?

– Михайлович говорил о деньгах.

– Но ты ему не позвонил.

– Мы договаривались до утра. Еще ночь.

– Но ты все рассказал этому, – бритый кивнул в сторону Григоровича. – Поэтому…

– Условия молчать в договоре не было. Я рассказал, потому что надо было проверить информацию – вдруг ваш Михайлович жулик. А вы наняли Колю… Если так, пусть он и даст вам чашу!

Бритый помолчал. Потом нехотя кивнул:

– Давай договариваться.

– Сначала снимите это! – Кузьма поднял скованные руки. Бритый некоторое время раздумывал, потом, кивнув, достал из кармана маленький ключик. Секунду спустя Кузьма уже растирал запястья.

– Теперь пусть она уйдет! – кивнул он сторону Риты.

– Зачем?

– Не хочу, чтобы слышала. И вообще… Она меня раздражает. Голая и вся в соплях. Это мужской разговор.

– Уйди! – бросил бритый Рите.

– Зачем вы его слушаете?! – вдруг закричал молчавший все это время Григорович. – Вы что, не видите: он вас дурит! Сейчас она уйдет, и он нас всех…

– Заткнись! – зло прошипел бритый, и Григорович подавленно умолк. – Ты нам что рассказывал, что обещал? Обосрался, так стой тихо. Иди на кухню! – приказал он Рите.

Она не стала ждать повторного приглашения и, торопливо собрав с пола одежду, выбежала в кухню. Там, все еще всхлипывая, быстро оделась. При этом выяснилось, что трусики остались в комнате, но ни за что на свете Рита сейчас не вернулась бы туда. Натянув колготы прямо на тело, она бросилась к входной двери. Заперто. Рита подбежала к окну: далеко внизу тусклый свет фонарей освещал узкий проезд к асфальту. Высоко. Она обреченно присела на табуретку. Сумочка с мобильным телефоном осталась в комнате: она даже позвонить не могла. Оставалось надеяться и ждать. Она сидела, уставившись в пол, сглатывая с противным металлическим привкусом слюну. Разбитая губа сильно болела.

В кухню из соседней комнаты доносились голоса. Рита прислушалась. Слов разобрать было нельзя – только монотонное бурчание. Говорил один, потом зазвучало несколько голосов, затем снова один. Внезапно раздался звонкий хлопок, как будто за стеной ударили в ладоши, и чей-то голос зазвучал громко и монотонно. "А ну в глаза мне! В глаза!" – услышала Рита крик, и ей стало страшно. Но крик больше не повторился, сменившись прежним монотонным речитативом. Вскоре стих и он, а потом Рита услышала шаги. Дверь в кухню распахнулась, и в кухню стремительно вошел… Кузьма!

Не говоря ни слова, он подлетел к Рите и обеими руками схватил за голову. Она не успела отшатнуться, как Кузьма что-то быстро зашептал у ее рта, затем клюнул губами в больное место, словно занозу зубами вытаскивал, и тут же сплюнул. И – удивительно! – боль сразу ушла. А Кузьма бесцеремонно вывернул ее разбитую губу и удовлетворенно кивнул:

– Кровь остановилась. Опухоль спадет, завтра и не вспомнишь. Идем! – он схватил Риту за руку.

Она испугано отпрянула, и Кузьма тихо засмеялся.

– Не бойся! Тебе понравится.

Переступив порог комнаты, Рита увидела нечто странное. Ее обидчики сидели за столом, откинувшись на спинки стульев и безжизненно свесив руки. Глаза мужчин были открыты, но смотрели они словно сквозь нее. Рита попятилась.

– Да не бойся! – услышала она за спиной голос Кузьмы. – Они теперь безопасные. Вот! – Кузьма подошел к Григоровичу, сидевшему с краю, и резко схватил его за волосы. Григорович даже не пошевелился, отрешенно глядя куда-то вдаль. – Помнишь, я показывал тебе этот фокус? С ними, правда, пришлось труднее: Григорович все-таки из Службы, их там учат противостоять психологическому давлению. Хотел взгляд отвести, собака! Опоздал… Без приказа они не шевельнутся. И ничего не чувствуют.

– Совсем ничего? – со странным металлом в голосе поинтересовалась Рита.

Кузьма понимающе взглянул на нее.

– Пни его! – сказал он, указывая глазами на молодого бугая. – Можешь и рожу расцарапать…

Дважды повторять ему не пришлось. Завизжав, Рита подлетела к обидчику и с размаху ударила его носком ботинка в бок. Тело мужчины вздрогнуло от удара, но сам он остался сидеть, глядя мимо нее. Рита с размаху отвесила ему одну пощечину, затем другую – голова бугая только дернулась.

– Хватит! – Кузьма оттащил ее в сторону. – Отвела душу – и ладно! Он все равно не чувствует боли, бьешь как по манекену. Смысл?

Рита всхлипнула, а Кузьма, подойдя к Григоровичу, стал шарить по его карманам.

– Вот! – показал он Рите мобильный телефон. – Приватизировал, шкура продажная, – Кузьма сунул телефон в карман брюк и достал из внутреннего кармана пиджака Григоровича пачку долларов, – а это плата за наши головы. Паскуда! – Кузьма замахнулся, но в последний миг удержал руку. Какая-то мысль, как было видно, осенила его, он улыбнулся и сунул деньги обратно. Затем залез пальцами в нагрудный кармашек пиджака оперативника и извлек оттуда визитную карточку. – Моя. И цифры, что Михайлович писал, на месте. Ну, Коля… – Он оглянулся и заметил лежащие у дивана, забытые Ритой черные кружевные трусики. Шагнул и поднял.

– Отдай! Это мои. Они дорогие! – выпалила Рита, не находя, что же ему еще сказать, чтобы удержать от задуманного.

– Я куплю тебе лучшие, – пробормотал Кузьма, деловито засовывая трусики в карман Григоровича. Затем обернулся и посмотрел на нее: – Ей богу, Рита! Не злись! Так надо, – он достал из бокового кармана пиджака оперативника ключ с биркой. – Я так и думал! Конспиративная квартира. По обстановке было видно…

– А сейчас – концерт! – с веселой злостью в голосе объявил он и приказал: – А ну, ребята, налили и выпили!

Бритый, сидевший в центре, по-прежнему глядя вдаль, взял со стола бутылку, открыл ее и разлил по стаканам водку. Тут же все трое синхронно взяли стаканы и, механически перелив их содержимое в глотки, синхронно поставили их обратно. Риту затрясло.

– Повторили!

Жуткая сцена повторилась с механической четкостью.

– Теперь отдыхать!

Троица за столом одновременно закрыла глаза.

– Пойдем! – Кузьма тронул ее за плечо. – Хорошо, что они только сейчас выпили. Не то ни хрена бы у меня не вышло! На пьяных внушение не действует…

Кузьма отпер входную дверь, пропустил Риту вперед, и, прикрыв дверь за собой, оставил ключ в замке. Они спустились вниз и забрались в "альфу". Кузьма сел за руль, а Рита, которая от всего увиденного и услышанного впала словно в ступор, даже не возразила.

Он отвез ее домой. Оказавшись в своей квартире, Рита, не раздеваясь, как деревянная опустилась на табуретку в прихожей. Все пережитое нахлынуло на нее, она сидела, уставившись в стену, не в силах что-нибудь сказать или сделать. Кузьма молча прошел на кухню и вскоре вернулся со стаканом в руке.

– Выпей!

Рита послушно взяла стакан и выпила залпом. Горло перехватило: это была водка!

– Спокойно! Дыши глубже! – Кузьма обнял ее за плечи.

Прокашлявшись, Рита отстранилась от Кузьмы. Лошадиная доза алкоголя подействовала: она ощутила, как горячая волна растекается по телу, а вместе с ней уходили скованность и напряжение. Кузьма, отнеся стакан обратно, вернулся со стулом. Сел напротив и испытующе посмотрел ей в глаза.

– Как ты?

– Нормально, – она тронула пальцем разбитую губу и вновь убедилась, что боли нет. – Уже лучше.

– Голова работает?

Рита молча кивнула.

– Тогда конкретный вопрос. Паспорт с разрешительной записью у тебя есть?

Она снова кивнула. Водка уже растеклась по телу, и кивок вышел размашистым.

– Может, там и шенгенская виза?

– Есть! – подтвердила Рита. – Мы собирались ехать по гранту в Страсбург на сессию ПАСЕ. Заранее визу открыли.

– Ой, как хорошо! – Кузьма радостно всплеснул руками. – Ты просто чудо! И у меня виза есть: открывали по приглашению, поэтому на месяц. Все просто замечательно. Быстро собраться в дорогу сможешь?

– Зачем? – спросила Рита, нечетко выговаривая слова: алкоголь уже подействовал.

– Нам нужно ехать. В Европу. Далеко. На твоей машине. Сейчас, – четко выговаривая слова, произнес Кузьма. – Надо собраться. Быстро.

– Не хочу! – Рита разрезала воздух руками. – Никуда не хочу… Я останусь. Меня били, унижали, на мне сейчас даже трусов нет! Как бомжиха… – она всхлипнула. – Я никуда не хочу…

– Да, – задумчиво сказал Кузьма, – перебор.

Он встал, сходил в кухню и вновь вернулся со стаканом в руках. Молча плеснул из него в ладонь и бережно, но твердо омыл ей лицо. В этот раз это была вода. Холодная. Рита замычала, пытаясь отстраниться, но из этого ничего не вышло. Кузьма, придерживая ее за плечи одной рукой, раз за разом обтирал ей лицо, что-то при этом монотонно приговаривая. Рита вдруг ощутила, как проясняется сознание, уходят из него вялость и обида, возвращается способность воспринимать и думать.

Кузьма взял ее лицо в свои ладони.

– Как сейчас?

– В норме! – ответила Рита, и сама удивилась четкости своих слов.

– Очень хорошо! Теперь слушай меня внимательно и постарайся все осмыслить. Нас с тобой похитила банда, в составе которой оказался подполковник Службы. Так?

– Так! – согласилась она.

– Нас отвезли на конспиративную квартиру Службы, где били и унижали, угрожая при этом застрелить.

Рита кивнула, подтверждая.

– Мы оба журналисты, и они знали об этом. То есть, предполагали, что после всего случившегося молчать не будем и, без сомнения, предадим эту историю гласности.

Рита, уже начиная понимать, смотрела на него широко открытыми глазами.

– Если бы все это произошло только с журналисткой "Оппозиционной газеты", то еще полбеды. Извини! – Кузьма развел руками. – Тут еще можно сказать: они оппозиционеры, врут, верить им нельзя. Но в потерпевших оказался главный редактор правительственного журнала, который в симпатии к оппозиции не замечен. Его свидетельство – конец карьеры подполковника Службы и, возможно, уголовное дело для него. Вывод?

– Ты думаешь?..

– Я уверен! Нас с тобой приговорили. Они сразу смотрели на нас, как на трупы. Это было видно. А вот и факты. Коля звонил тебе по моему мобильному телефону – чтобы на станции зафиксировали звонок от определенного абонента. Хотя у каждого из них был свой мобильник. Он просил тебя приехать на машине и ни кому не говорить о звонке?

– Просил…

– Я так и думал. Несколько странная просьба, не правда ли? Ты ведь еще ничего не видела, ничего не слышала… А помнишь, как бритый разволновался, когда тебе разбили губу? Кричал, что договорились без крови… Скорее всего у них уже был гараж. Нам вкололи бы какую-нибудь гадость, отвезли туда, включили бы мотор и прикрыли двери… Тихая смерть от отравления угарными газами. Несчастный случай. Следов насилия нет, оба погибших полураздеты… Главный редактор, оставшийся без жены, и незамужняя журналистка – сенсация для бульварных изданий. Все продумано…

– Но за что? – Рита ошеломленно смотрела на него. – Что мы им сделали?

– Ничего. Просто Ломтев привез сюда одну старую реликвию, которую тайком оставил у меня. Я сам узнал об этом только вчера… – Кузьма помолчал. – Ей уже более двух тысяч лет, но на нее до сих пор много охотников. За нее готовы заплатить столько, что за такие деньги могут убить обе наши редакции в полном составе.

– Это та самая чаша? Из-за нее?!.

– Из-за нее семьсот лет назад вырезали полстраны. Я расскажу тебе по дороге. Собирайся! У нас мало времени. Этих троих мы обезвредили, но кто знает, сколько их еще здесь!

– Я не тронусь с места, пока ты не ответишь на один вопрос, – вдруг твердо сказала Рита. – Почему ты сказал им, что я для тебя никто?

– Я не говорил им, что ты для меня никто, – ответил Кузьма, и Рита заметила в его глазах знакомые искорки. – Я сказал, что ты мне не жена, не сестра и даже не племянница. Это правда.

– Но ты дал им это понять! – не согласилась Рита. – Я стояла перед ними – голая, избитая, а ты спокойно сидел, как ни в чем не бывало… – она всхлипнула. – Даже не пошевелился…

– И ты обиделась? – Кузьма взял ее ладони в свои. Она попыталась вырвать их, но он не позволил. – Неужели ты не поняла: они только и ждали, чтобы я пошевелился? Тогда бы они стали измываться над тобой по полной программе, лишь бы я заговорил. Если бы я сказал им, где чаша, нас обоих ждал бы гараж… Мне нужно было показать, что ты для меня никто, и они поверили. Мне надо было, чтобы ты ушла из комнаты, иначе пришлось бы вырубать и тебя вместе с ними. А я им такое сказал!

– Они умрут?

– Нет. Хотя, может, и стоило бы… Ключ у Коли был с биркой, значит, он брал его у себя в Службе. Когда утром он не появится на работе, его станут искать, и первым делом наведаются в конспиративную квартиру. А там – он и в компании сомнительных личностей. В кармане пачка долларов, визитка странного человека с написанной его рукой астрономической суммой на обороте. Плюс женские трусики в кармане. Полный фраерский набор. Что бы вы ни писали про Службу, но предателей они очень не любят. Коля – конченый человек…

– Он что-нибудь им наврет.

– Не сможет. Когда их найдут, то подумают, что пьяные. Потом будут искать яд, которым их опоили. Пригласят психиатра, но это не обычный гипноз… В городе есть только один человек, кроме меня, который сможет понять, что их сурочили и помочь, но вряд ли они догадаются к нему обратиться.

– Ты – умный. Все рассчитал. А я стояла перед ними, как рабыня на невольничьем рынке, и ты сидел совсем чужой… – Рита захлюпала носом.

– Посмотри на меня! – попросил он.

– Не буду!

– Почему? – удивился он.

– Ты меня заколдуешь. Как их.

– Что за глупости! Заколдованная ты мне не нужна. Иди сюда, воробышек!

Он ласково потянул ее за руки, и Рита, сама не зная как, оказалась у него на коленях. Она тихо всхлипывала, уткнувшись мокрым лицом ему в плечо, а он бережно гладил ее по спине. И ей было тепло и радостно, как в детстве, когда она, кроха, ударившись, сидела также на коленях отца, хныкая и жалуясь, а он гладил ее по спинке, ласково целуя и утешая…

 

12.

– Ты обещал мне все рассказать…

– Доброе утро!

– По-моему, уже не утро.

– Для тех, кто только проснулся, утро.

– Не надо подкалывать. Я долго спала?

– Триста километров по спидометру.

– Противный!.. Ты обещал. Рассказывай!

– Наверное, надо издалека…

– Опять про прадеда Кузьму?

– До Кузьмы еще восемьсот лет. Это Франция, второе тысячелетие от Рождества Христова. Точнее, XII век. Еще не единая страна. Та часть, что к северу от реки Луары называется страна "ойль". Ей правит король. К югу от Луары лежит страна "ок", или Окситания, которой владеют графы Тулузские. Страна "ойль" – бедная, раздираемая междуусобицами, неграмотная. Страна "ок" процветает. Здесь нет крепостного права, жесткого сословного деления: дворянин может жениться на мещанке и наоборот; городами правят не столько феодалы, сколько избранные магистраты, здесь спокойно живут и богатеют евреи, которых уже преследуют по всей Европе, здесь расцветает искусство трубадуров. Слышала про них?

– Учили в университете. Этот… Бертран…

– Де Борн… Пейре Видаль, Жиро де Борнейль, Пейре Кардиналь… За четыреста лет их было около пятисот. Представляешь, пятьсот трубадуров!

– А ты откуда все это знаешь?

– Я же филолог. Изучал. И вообще, собирался стать переводчиком поэзии трубадуров.

– С французского?

– С окситанского. В стране "ок" говорили на окситанском, или прованском языке. Уже тогда, в XI – XII веках он, если не считать латынь, был языком большой литературы в Европе. Настолько, что Данте даже собирался писать свою "Божественную комедию" на окситанском.

– Ты знаешь окситанский?

– Я собирался переводить с языка оригинала.

– Разве у нас его преподавали?

– Его и сейчас не преподают. Сначала я выучил французский.

– Ты знаешь французский?

– Подзабыл немного, но когда-то знал в совершенстве.

– Ну, Телюк!.. Никогда бы не подумала. Так что с окситанским?

– Преподаватели наши ездили во Францию, я дал денег и попросил привезти мне учебник и словарь окситанского. Поэтому я не говорю на нем. Не слышал никогда. Только читаю и пишу. Для перевода достаточно.

– И много перевел?

– Не очень. Сложно было достать оригинальные тексты. А потом появилась семья, и стало не до переводов…

– А что со страной "ок"?

– Страна процветала. Граф де Фуа и король Арагона вели переписку в стихах, в то время как король Франции Филипп-Август едва мог нацарапать свое имя. Все было хорошо, пока католическая церковь не обратила внимание на катаров.

– А это еще кто?

– Катары, с греческого, "чистые". Еще их называли альбигойцы. Это от латинского albus, белый. Многие считают, что так их звали по имени города Альби, где, якобы, был центр их движения. Но в Альби катаров было мало… Себя они называли Добрыми Людьми и считали христианами, хотя, по сути, ими никогда не были. Они последователи манихейской ереси.

– Какой?

– По имени пророка Мани, жившего спустя два века после Христа. Мани пытался объединить воедино христианство, зороастризм, буддизм и некоторые другие верования. Говорил: "После чего явилось мне Откровение и в последнем поколении даровано было пророчествовать мне, Мани, посланцу Божьему." Его казнили после страшных пыток в Индии… Катары были очень набожны и вели аскетический образ жизни. Они не лгали, помогали другим. У них был лозунг: "Вера без добрых дел мертва!" Поэтому их уважали и любили. Даже правители.

– Чем же они не угодили католической церкви?

– Тем, что вытесняли ее из Окситании. Церковь в те времена жила за счет десятины – налога в десятую долю доходов верующих. Катары призывали не платить. Они не признавали крещения и церковного брака, отвергали Ветхий Завет. Но, самое главное, на фоне тогдашних католических священников и монахов, пьяниц и обжор, неграмотных, лживых, похотливых, катары выглядели истинными слугами Божьими. Этого им простить не смогли…

– И что сделала церковь?

– Сначала послала в страну "ок" проповедников. Но даже святой Доминик, который там проповедовал, ничего сделать не смог. Совершенные, это высшая степень посвящения у катаров, не только великолепно знали Святое Писание, но и астрономию, философию, медицину… На открытых диспутах они легко побеждали католических проповедников.

– А чему учили Совершенные?

– Что царство Бога – только на небе. А землю создал дьявол, поэтому жизнь человека на ней так трудна. "Господь очень добр, – говорили они. – А в нашем мире добро отсутствует. Значит все, существующее в этом мире, сотворил не Он."

– Правильно говорили.

– Поэтому это очень не нравилось папе и его легатам. Когда не помогли католические проповедники, они послали армию.

– Чью?

– Сброд со всей Европы. Пообещали полное прощение грехов. В то время люди платили огромные деньги за индульгенции – письменные прощения грехов. А тут задаром… Крестовый поход. Единственный за всю историю крестовый поход внутри Европы. Христиане против христиан.

– И?

– Окситанцы отчаянно сопротивлялись. Причем, рядом сражались и катары, и местные католики. Для них пришельцы были не единоверцами, а врагами, отбирающими земли и убивающими всех без разбора. Война продолжалась почти сорок лет. Крестоносцы и в Азии не были ангелами, но здесь… Им же наперед простили все грехи. Они вырезали подчистую целые города. Не соблюдали договоров, лгали, нарушали клятвы. Отменная была сволочь! Последние катары заперлись в замке на горе Монсегюр. Его осаждали десять месяцев, хотя там была всего сотня воинов. Остальными жителями замка были мирные люди и Совершенные во главе с епископом катаров Бертраном Марти.

– Бертраном?

– Да. Тем, о котором писал Ломтев в своем дневнике. Он, видимо, является во снах всем владельцам чаши.

– А ты откуда знаешь?

– Я его тоже видел. Есть теория, подтвержденная научно, что камни могут сохранять информацию, накапливавшуюся в них веками. Современная наука пока не может ее извлечь. Но особые камни и в особых случаях, видимо, могут передавать ее людям.

– Как это было?

– Почти как в кино. Только в кино всегда можно встать и выйти из зала. Или выключить видео. А здесь ты должен смотреть.

– А что за чаша?

– Грааль.

– Тот самый? Который воспевали трубадуры? Чаша, из которой пил сам Христос?

– Именно.

– И ты мне не показал!

– Когда мы подъехали к офису, ты уже спала.

– Надо было разбудить!

– Успеешь еще. Она с нами.

– Какая она?

– Как в предании. Выточенная из цельного камня размером и формой с большой апельсин. Кстати, по-окситански Грааль означает "каменная ваза". Второе значение – "королевская кровь".

– Почему кровь?

– В апокрифическом, не признанном церковью, Евангелии от Никодима сообщается, что Иосиф Аримафейский, тот праведник, что похоронил тело Христа в своем гробе; отправился в дом, где Христос провел последнюю вечерю с учениками. Там он взял чашу, из которой пил Христос, и собрал в нее несколько капель священной крови, вытекшей из раны от удара копья римского солдата. Видимо, так тогда было принято: известны еще две чаши, в которых была кровь Христа.

– А из какого она камня?

– По преданию Грааль сделан из огромного изумруда, упавшего со лба Люцифера в момент низвержения его с небес.

– Изумруд Люцифера! Боже! Сколько она может стоить?!

– Ломтеву и мне предлагали шесть миллионов долларов. Но это как минимум в тысячу раз меньше, чем следовало за такую вещь… Она не имеет цены, хотя, думаю, нашлись бы желающие заплатить и десять миллиардов. Многие историки считают, что именно Грааль был целью похода крестоносцев в Окситанию.

– Из-за нее вырезали целые города?

– А сколько вырезали за Гроб Господень? Обыкновенную скалу в Палестине?! Средние века, поголовный мистицизм, за какой-нибудь гвоздь из Святого Креста отдавали княжество. А тут Грааль…

– Как он оказался у катаров?

– По легенде его принес в Окситанию сам Иосиф Аримафейский. Документально зафиксировано пребывание чаши в королевстве Арагон на севере Испании. В связи с нашествием сарацин арагонцы, спасая чашу, передали ее катарам, у которых она стала главным Сокровищем. Для нее на вершине горы Монсегюр даже выстроили замок-храм, где двенадцать раз в году лучи солнца падают между зубцами стен особенным образом, превращая чашу в источник неземного света.

– Откуда ты это все знаешь?

– Читал. В отличие от некоторых журналисток я умею не только писать.

– Счас как дам больно!

– Молчу, воробышек!

– Испугался? Кстати, почему воробышек? Я голубь!

– Голуби толстые и важные. А ты тоненькая и изящная.

– Подлиза!

– И нахальная, как воробьи.

– Ты у нас робкий… Рассказывай дальше! Крестоносцы взяли Монсегюр?

– Да. Катаров, которые не захотели покаяться, они сожгли на костре. Их было свыше двухсот.

– Двести человек!

– На костер они взошли с пением гимна. И пели, пока не погибли.

– Боже! А Грааль?

– Защитники замка спрятали его, а ночью вынесли и укрыли в одном из гротов, которых в той местности тысячи. С тех пор след чаши теряется.

– Как же она оказалась у Ломтева?

– Ее в ходе масштабных поисков обнаружили нацисты в 1944 году. Они были помешаны на всех этих мистических штучках и думали, что, владея Граалем, выиграют войну. Не помогло. Перед концом фашистской Германии они спрятали чашу в альпийском леднике. Там Ломтев и нашел ее. После чего за ним началась настоящая охота.

– И Святой Грааль ему не помог?

– Он и праведным катарам не помог. А Ломтеву, убийце… Это самая странная святыня за всю историю человечества… Трубадуры и менестрели слагали о ней песни и гимны. Ее воспевали поэты последующих веков. Композиторы сочиняли оперы. Тот же Вагнер… Миллионы людей жаждали обладать ею, готовы были ради этого на все. Но в реальной жизни Грааль никому не принес счастья. Только смерть и горе. Катаров уничтожили полностью. Гитлера и его подручных – тоже. На леднике Циллерталь, где нацисты спрятали чашу, за последние годы погибло шестеро искателей. Убит Ломтев. Убит один из его преследователей. Хотели убить нас тобой…

– Лучше не вспоминай… И что теперь? Что ты собираешься с ней делать?

– Мы собираемся. Нас двое. И мы вернем чашу туда, где она должна быть. Где для нее построили храм.

– Монсегюр?

– Именно!

– Сколько же туда ехать?!

– Долго, воробышек. Но ты потерпи. Дело стоит того. Это будет самый уникальный репортаж журналиста всех времен и народов. Тебе дадут Нобелевскую премию.

– Журналистам ее не дают.

– Для тебя сделают исключение.

– Врезала бы я тебе! Сколько тебя знаю, не могу понять, когда ты говоришь серьезно, а когда шутишь.

– Я всегда серьезен.

– Лучше пустил бы меня руль. Носом клюешь!

– После границы. После границы пущу куда угодно. Хоть в душу. А пока мы остановимся у придорожного кафе, позавтракаем, выпьем кофе… Взбодримся.

– Насчет души ты тоже серьезно?

– Ну вот! Вам только скажи…

* * *

Они менялись за рулем дважды, но все равно к вечеру оба устали до смерти. Уже на территории Германии Кузьма свернул с автобана в какой-то городишко и припарковался у маленькой гостинички. Юный портье, видимо, из студентов, едва глянув на них, выдал ключи от номера для молодоженов. Так, по крайней мере, можно было подумать при виде огромной двуспальной кровати под розовым покрывалом, занимавшей добрую половину номера, и двух похотливых купидончиков, вырезанных на ее спинке. Но путешественникам было не до занятий, на которые намекали купидончики. Едва раздевшись, они мгновенно уснули.

Первой проснулась Рита. За портьерами, закрывавшими окно, уже серел рассвет, рядом, раскинув в стороны руки, будто собираясь обнять целый мир, могуче посапывал Кузьма, а сама она, свернувшись калачиком, пристроилась на самом краешке огромной кровати. Даже одеяло и то Кузьма почти целиком перетащил на себя.

Первым делом Рита ликвидировала несправедливость с одеялом – Кузьма даже не пошевелился. Затем она попробовала убрать его руку, чтобы лечь поудобнее. Не получилось: Кузьма, не просыпаясь, упорно возвращал руку на место. Разозлившись, она решительно легла щекой ему на плечо, рассчитывая, что уж теперь он точно уступит. Но он, продолжая спать, обнял ее и прижал к себе. Рите вдруг стало уютно и тепло, и, обняв в свою очередь Кузьму, она заснула так крепко, что даже не услышала, как Кузьма встал.

Когда Рита открыла глаза, в комнате было совсем светло, место на кровати рядом с ней пустовало, а из-за стены доносились звуки льющейся воды. Рита потянулась и взглянула на часы. Они показывали восемь, но это было не местное время…

Кузьма вышел из ванной. На нем были смешные трусы – в розовых собачках по синему полю. Купил он их вместе с зубной щеткой и тюбиком пасты в магазинчике при заправке. Других там не было. Рита хотела еще в магазинчике пошутить на этот счет, но вовремя сообразила, что перед дорогой они к нему домой не заезжали, и он поехал в чем был…

Рите с ее места было видно, как Кузьма остановился перед большим зеркалом в прихожей и некоторое время сосредоточенно рассматривал себя. Тело у Кузьмы было сильное, мускулистое, и даже заметный жирок не портил его – только смягчал рельеф мускулатуры. Кузьма, несмотря на невысокий рост, был хорошо сложен…

– Апполон!

Он обернулся, и Рита с удовольствием подметила, что ей удалось его смутить.

– Если и Апполон, то полведерский. Оброс жиром. Второй год сижу в кабинете.

– Все равно у тебя красивое тело! – возразила Рита. – Откуда, кстати, мышцы?

– В юности занимался гимнастикой. Был у нас один учитель – энтузиаст. Потом уже сам…

– А я вот ничем не занимаюсь. Даже утренней зарядкой.

– Тебе и не нужно. Ты и так хороша, – сказал Кузьма со знакомыми ей смешинками в глазах.

– Ну и что же во мне хорошего? – Рита растянулась на животе поперек кровати, подперев подбородок ладошками и по-детски задрав вверх пятки. – Скажите, пожалуйста!

– У тебя красивые ноги. Не только стройные, но и правильной формы. Такое встречается редко.

– Правильно пишут: мужикам главное – ноги. Больше они в женщине ничего не видят.

– Обижаете…

– Тогда давай дальше. Что у меня еще?

– Плавная линия бедра, без ямки, узкая талия. Грудь небольшая, но красивой формы – капельками. Соски смотрят вперед, а не в стороны.

– Когда ты успел все это рассмотреть? – удивилась Рита.

– В конспиративной квартире. Раз уж представилась возможность.

Рита покраснела.

– Никогда не думала, что ты такой тонкий ценитель женской красоты. А что насчет лица? Его успел рассмотреть? Или только ноги?

– Лицо у нас тоже ничего.

– И это все? Все, что можешь сказать?

– У тебя красивые глаза.

– Дешевый мужской комплимент!

– Они у тебя слегка навыкате, поэтому кажутся особенно большими и выпуклыми. В Древней Греции женщин с такими глазами называли "волоокими", то есть, с глазами, как у вола. Только у волооких гречанок глаза были карие или вовсе черные, а у тебя темно-серые, с голубизной. Выразительные.

– Льстец!

Она соскочила с кровати и легко подбежала к нему. Стала рядом. В одних трусиках, но она почему-то совсем не стеснялась его.

– А ты заметно выше, чем мне казалось! – удивленно сказала она, приподымаясь на цыпочках и вновь опускаясь на пятки.

– Это потому, что ты сейчас без каблуков, – пояснил Кузьма, легко обнимая ее за плечи. – Я, хоть и не такой, как Влад, ну, Ангел, но все же немаленький. Выше тебя на пядь. Просто я плотный, а такие всегда кажутся ниже.

– Все равно мы хорошо смотримся вместе, – сказала Рита. – Ведь так?

– Загляденье! – подтвердил Кузьма и выразительно потянул носом. – Но будем смотреться еще лучше, если кто-то сейчас пойдет в душ.

– Противный!

Она несильно стукнула его кулачком в грудь и побежала в ванную. Когда, завернувшись в полотенце, она вошла в комнату, Кузьма сидел на кровати уже одетый. Вид у него при этом был странно-торжественный, будто он собирался сказать речь. Рита не обратила на это внимания. Занятая своими мыслями, она достала из дорожной сумки белье и, сбросив полотенце, стала медленно, на виду у него одеваться. К ее удивлению, Кузьма на это никак не отреагировал. Тогда она, надев лифчик, попросила помочь застегнуть его, хотя прекрасно могла это сделать и сама. Кузьма послушно выполнил ее просьбу, но как-то безучастно, и Рита, разочарованная, продолжила одеваться. Когда она, наконец, подошла к нему, Кузьма торжественно указал глазами на столик, только тогда Рита заметила на нем шесть зеленых бокалов. Она шагнула ближе и замерла в недоумении:

– Почему их шесть?

– У меня был старый стеклянный набор из шести похожих чаш и графина. Стоял в шкафу офиса. Одна чаша разбилась. Когда Ломтев пришел ко мне, он узнал об этом. Поэтому тайно подложил Грааль к остальным – старый трюк. Легче всего разыскиваемую вещь спрятать среди подобных.

– Зачем же ты взял их все?

– Чтобы спокойно перевезти через границу. Одна чаша – вопрос, а шесть – комплект, подарок.

– И какая из них настоящая?

– Выбери.

Рита присмотрелась: одна из чаш слегка отличалась от остальных. Она была чуть ниже и шире, и цвет ее был другим: глубже, насыщеннее. Рита осторожно взяла чашу, и в тот же миг она будто вспыхнула у нее в руках – густой зеленый свет залил комнату мягкими волнами.

– Боже мой!

Рита едва не уронила реликвию. Кузьма отреагировал мгновенно. Нырнув ласточкой, он с размаху упал на ковер к ее ногам, выбросив вперед руки. Но помощь его не понадобилась – Рита удержала Грааль.

– Что это? Кузьма!

Он встал и осторожно забрал у нее реликвию. Зеленый свет к тому времени погас, только чаша, как показалось Рите, заблестела ярче, а в ее толще стали вспыхивать и переливаться разноцветные искорки.

– В "Парцифале" Вольфрама фон Эшенбаха, современника трубадуров, – голос у Кузьмы был хриплым, видно было, что он потрясен не меньше ее, – раз в год к Граалю прилетает голубь и садится на его край. В этот момент Грааль обновляет свои магические свойства. Вольфраму о Граале рассказывал катар и трубадур Киот Окситанец. До сих пор все считали, что это просто легенда.

– Ты хочешь сказать?.. Я…

– Теперь мы знаем, что это правда. На край этой чаши, судя по всему, голубь не садился давно.

– Я и есть он? Я?..

Он понял ее недосказанный вопрос.

– В "Парцифале" не говорится, что этот голубь должен быть чистым и беспорочным созданием.

Рита обессилено рухнула на кровать. Но тут же, спохватившись, бросилась к сумке. Достав фотоаппарат, она закружилась вокруг Кузьмы, сидевшего с чашей в руках, и защелкала затвором. Потом забрала у него чашу и потребовала снять ее. Кузьма снисходительно выполнил ее требования и, закончив снимать, внимательно осмотрел фотокамеру.

– Это любительская?

– "Олимпус", с зумом. Я давно работаю с ней, ты видел снимки в газете, – обиделась Рита.

– Пусть будет "олимпус", – миролюбиво согласился Кузьма и вернул ей камеру. – Главное, что мы теперь точно знаем, что везем настоящий Грааль, – он забрал у нее чашу и поставил ее на столик, – она настоящая, и ты тоже. Все сходится.

Рита села рядом. Некоторое время они молча смотрели на чашу. Искорки по-прежнему вспыхивали на стенках изумруда Люцифера, но, как показалось Рите, стали реже и мягче.

– Не жалко? Отдавать?

Он вздохнул:

– Жалко. Но надо. Что ж нам, как Ломтеву – скрываться от всех? В любой момент ожидая, что объявятся серьезные парни и проломят дырку в башке? У меня дочь, и хорошо, что она в отъезде. А тебе было в радость? У Ломтева хоть деньги были. Нам даже на авиабилеты не хватило, пришлось на машине пилить.

– Ты уверен, что от нас отстанут, если мы отвезем чашу?

– Уверен.

– Почему?

– Долго рассказывать. Мы ж ее не под камни прятать будем. Нас ждут.

– Кто?

– Катары. Современные. Те, кому Грааль принадлежит по праву. И которые знают, что с ним делать. Пора, Рита! Заверни ее и спрячь в сумочку. Зеленое стекло оставим здесь, бошам – больше не понадобится. На границе Германии и Франции таможни нет…

Они отъехали от места ночлега уже далеко, когда Кузьма, бросив взгляд на большой дорожный указатель, тяжко вздохнул:

– Представляешь, мои сейчас где-то в паре сотен километров!

Риту больно кольнуло это "мои", но она не подала вида.

– Заедем! – предложила бесшабашно.

– Нельзя! – покачал головой Кузьма. – Лучше им не знать, чем мы тут занимаемся. Для них я дома.

"И чем же мы тут занимаемся?" – хотела было спросить Рита, но вовремя удержалась. Ее задели эти слова. В то же время она понимала, что ей не в чем упрекнуть Кузьму. С того памятного момента, как она, движимая порывом, подбежала к нему, кричавшему и плакавшему во сне, она сама не понимала, что за отношения их связывают. Это не было обычной интрижкой, тем более с деловым интересом: для получения информации или установления полезных контактов. Но и на завязку чего-то серьезного не походило. Ее тянуло к нему с силой, которой она, пугаясь, сопротивлялась как могла и все же не могла противостоять. "Он женат! – мысленно говорила Рита себе. – У него семья, он любит жену и не собирается ее оставлять". Но стоило ей оказаться рядом, как она тут же забывала обо всех своих правильных мыслях. Она чувствовала, что и он испытывает нечто подобное. Он явно старался держать между ними дистанцию, но стоило ей пробиться, прогрызть эту оболочку, его словно прорывало. Рита вновь вспомнила их первую ночь: он был не только страстен до неутомимости, но и необыкновенно нежен: ранее она даже представить себе не могла, что так бывает. И она плавилась в ту ночь в волнах его нежности, отвечая ему душой и телом, и желая отвечать еще и еще.

– Скажи, пожалуйста, – спросила Рита, прерывая установившееся в салоне долгое молчание, – как у катаров было с семьями? Ведь они не признавали церковного брака…

– Они признавали свободную любовь между мужчиной и женщиной. Причем, любовь не только платоническую, но и плотскую. Одни только Совершенные, жившие как монахи, отрекались от нее. Остальные считали нормальным предаваться любовным утехам где угодно, хоть в церкви.

– В церкви?

– Сохранился протокол допроса инквизиторами одной знатной дамы из катаров, которая созналась, что занималась любовью со своим amic в церкви. И вообще, где угодно, лишь бы с ними была трава для предотвращения беременности.

– Они использовали для этого траву?

– Таблеток тогда еще не было.

Рита прикусила язычок. За этой всей суматохой она совсем забыла о предохранении. До той ночи с Кузьмой у нее несколько месяцев никого не было, и она перестала принимать таблетки. А про те, что на крайний случай, даже не вспомнила.

"Не хватало еще залететь для полного счастья! – подумала Рита, поджимая губы. – Вот тогда будет тебе amic! И как это я…"

Но ей не хотелось думать об этом, и она спросила о другом:

– Так, значит, у них царил разврат? А ты говорил про праведность…

– Они не освящали брак, но это не означало разврата, как это им приписывали инквизиторы. Пары были постоянные. В Монсегюре, кстати, было много amic e amassia, любовников и любовниц, которые не захотели расставаться и, держась за руки, вместе взошли на костер.

– Пошли на смерть из-за любви? – взволнованно спросила Рита, чувствуя, что глаза ее наливаются влагой. – В самом деле?

– Они хотели быть рядом и на небе.

В невольном порыве Рита протянула ему руку. И он мягко пожал ее…

 

13.

Германию они пролетели, считай, на одном дыхании. То ли Кузьма так стремился покинуть эту землю, то ли они хорошо отдохнули прошлой ночью в городке, названия которого оба даже не запомнили; то ли автобан без скоростных ограничений провоцировал на стремительную езду, но Кузьма вел "альфу" почти на пределе возможностей мотора, не сбрасывая газ даже на поворотах. Они остановились только раз – заправить машину и размять ноги, а дальше бешеная гонка продолжилась. Рита, никогда прежде не бывавшая в Германии, пыталась что-то рассмотреть, но за окном все мелькало, и в конце концов у Риты сложилось впечатление, что они проезжают не страну, а один большой город без полей и лесов. Во Францию они въехали пополудни, здесь ограничения скорости действовали, и Кузьма уступил ей место за рулем.

В маленькой гостиничке они плотно позавтракали, но немецкой колбасы с яичницей на весь день не хватило, и вскоре Рита зарулила на стоянку у придорожного ресторанчика. Молодой официант-араб в белой куртке с воротничком-стоечкой принес им меню. Рита заикнулась было насчет истинно французских блюд, но Кузьма только хмыкнул в ответ:

– Какая кухня? Придорожная забегаловка! Здесь тебе будут делать настоящее тюрбо?

Тщательно выговаривая французские слова, он заказал два бифштекса с картошкой, по бокалу вина и кофе. Рита удивилась вину, но Кузьма успокоил:

– Здесь нет сухого закона за рулем. Бокал – норма.

Бифштекс оказался приличным: сочным и хорошо прожаренным. Вино тоже было неплохим, и Рита пожалела, что нельзя еще по бокалу. Кузьма получил счет, молча расплатился. Рита подумала, что пока всюду платит только он. "Денег у нас мало", – вспомнила она слова Кузьмы, но предложить свои деньги, которых тоже было немного, постеснялась. "Попросит, если будет нужно, – решила, усаживаясь в машину, – все-таки не совсем чужие".

Кузьма, сев, достал из кармана трубку, набил ее табаком и с наслаждением задымил, пуская ароматный дым в щель приспущенного стекла двери. Рита, искоса поглядывая на спутника, вспомнила, что за весь предыдущий день он ни разу не доставал трубку. Только на одной заправке стрельнул у нее сигаретку и выкурил торопливо.

– Ты как-то странно куришь, – сказала она, не то утверждая, не то спрашивая. – Не похоже, что тебе этого очень хочется.

– Когда работал в газете, курил много, – ответил Кузьма, – а сейчас только, когда надо думать или когда мне хорошо. Ну, и когда невмоготу. Такое не каждый день бывает. Поэтому, наверное, и жиром оброс, – он улыбнулся. – Кстати, трубку курить не так вредно: дым у этого табака щелочной, им не затягиваются. Сигарами тоже. Они вообще безвредные, поэтому буржуи их и курят.

– Откуда ты все это знаешь?

– Читаю! – развел руками Кузьма. – А вот что касается сигарет, то они самые опасные. Особенно для молодых девушек.

– Да ну тебя! – отмахнулась Рита.

– Самое главное: от сигаретного дыма желтеют зубы, а цвет лица становится землисто-серым, – невозмутимо продолжил лекцию Кузьма. – Потом появляются одышка, кашель и проблемы с потенцией.

– Ах ты! – Рита замахнулась. Он отпрянул, и она ловко выхватила у него трубку. – Раз сигареты вредные, буду курить трубку! – она воткнула ее в рот, прихватив зубами мундштук. – Как Шерлок Холмс, – прошепелявила, боясь раскрыть рот, чтобы не выронить.

Выглядела она при этом так комично, что Кузьма закашлялся от хохота. И не он один. Пассажир поравнявшейся с ними машины, круглолицый, лысый толстяк, увидев Риту с дымящейся трубкой в зубах, экспансивно всплеснул руками и что-то затараторил, то и дело оборачиваясь к соседям по салону. Назло ему Рита энергично втянула воздух и пыхнула дымом. В тот же момент горло ей словно клещами перехватило. Глаза, показалось, покатились наружу…

– Осторожно! – Кузьма отобрал у нее трубку и перехватил руль. – Сбавляй газ, плавно. Теперь тормозим…

Рита не помнила, как остановила машину. Жуткий, раздирающий горло кашель согнул ее пополам. Кузьма вытащил ее на воздух и, прислонив к машине, энергично растер уши, массируя при этом мочки. Рите стало лучше и она отстранила Кузьму.

– Я же говорил: нельзя затягиваться, – виновато пробормотал он. – Как ты?

– Ничего, – попыталась улыбнуться Рита. – Сейчас постою немного и поедем.

Но постоять им не пришлось. Вдали послышался звук сирены и рядом, взвизгнув тормозами, остановился полицейский автомобиль. Молодой полицейский, перетянутый белыми ремнями, выскочил и козырнул им.

– Qu'il y avait, Ю monsieur? Что случилось? (франц.)

– ю la femme il est devenu mauvais. Женщине стало плохо (франц.) – пояснил Кузьма.

Полицейский внимательно посмотрел на бледное лицо Риты и кивнул:

– Provoquer le mИdecin? Вызвать врача? (франц.)

Рита, поняв, замотала головой.

– Merci, ne faut pas. Спасибо, не надо (франц.), – пояснил Кузьма.

– Pour l'autoroute on ne peut pas se trouver. На автомагистрали нельзя стоять (франц.), – заметил полицейский, – vous pouvez aller plus loin? Вы можете ехать дальше? (франц.)

Кузьма перевел, и Рита закивала головой.

– Nous partons. Je conduis la voiture. Мы уезжаем. Я поведу машину (франц.), – сообщил Кузьма, и полицейский опять козырнул.

Полицейская машина ехала за ними до тех пор, пока "альфа" не набрала скорость, лишь затем сине-белый "пежо", звякнув на прощание сиреной, стремительно обогнал их и скрылся вдали.

– Заграница! – вздохнул Кузьма, провожая его взглядом. – Не успели остановиться, как уже тут как тут. Как ты? – повернулся он к Рите. – Голова не болит?

– Нет, – тихо ответила она. – Только спать хочется. Извини, что так получилось.

– Это ты меня, дурака, извини, – не согласился он. – Надо было сразу ее у тебя забрать. Повеселились. Хорошо, что он документы не спросил. Это благодаря тебе. Француз!

– У нас проблема с документами? – удивилась Рита.

– У меня, – пояснил Кузьма. – Права остались дома. Побоялся заезжать: вдруг там кто.

– И ты ехал через всю Европу без прав?

– Но это же Европа! Здесь полицейские просто так не останавливают. А если остановят – штраф и только. Твои-то документы в порядке.

– У тебя есть деньги на штрафы?! – разозлилась Рита. – Ты знаешь, какие они здесь? Что нам, машину потом продавать? Она моя, между прочим! Отдавай руль!

– Не сейчас, – миролюбиво отозвался Кузьма, – под ближайшим знаком. Не то эти ажаны опять прилетят…

Поменявшись местами, они проехали совсем немного, как вдруг зазвучала мелодия "Лебединого озера", воспроизводимая электронным синтезатором. Кузьма удивленно крутнулся на месте, после, сообразив, достал мобильный телефон.

– Смотри, у меня, оказывается, есть международный руоминг!

– А ты не знал? – съязвила Рита.

– Казенный аппарат, ребята оформляли.

– Хорошо быть государственным журналистом! Я за свой сама плачу. Да говори ты! Вдруг это… – она хотела сказать: "жена", но быстро спохватилась: – Кто-то из твоих.

Кузьма поднес трубку к уху. Рита вся обратилась в слух. По тому, как вытянулось от удивления лицо Кузьмы, она поняла, что это не тот звонок, которого она боялась.

– Да нормально у меня все!.. – говорил Кузьма. – Подумаешь, телефон дома и на работе два дня не отвечает! На работе в курсе, я им записку оставил. Мои, сам знаешь, в Кельне… Да, да, разволновались мы! Неделями не звонишь, а тут обеспокоился. Где, где? Во Франции! Да, представь себе! Путешествую с одной красивой девушкой, если бы ты ее увидел, – в обморок упал! – Кузьма поймал взгляд Риты и подмигнул. – Точно говорю, во Франции. Подъезжаем к Безансону, а дальше путь на юг, к морю. Да, все нормально. Пока!

Брат, – пояснил он, пряча телефон. – Забеспокоился вдруг. Но он действительно упал бы, если б увидел нас вместе, – Кузьма засмеялся. – Он же до сих пор…

– Он что-то говорил тебе про меня? – закусила губу Рита. – Плохое?

– А что из того? Что он мог сказать, чего я сам о тебе не знаю? Я большой мальчик, воробышек, и сам выбираю, с кем дружить. С тобой, например, – он погладил ее по руке. – С тобой я буду дружить, даже если ты сейчас выбросишь меня из своей машины, – на слове "своей" он сделал ударение.

– Не выброшу, – пообещала Рита.

– Вот видишь, я не ошибся в выборе, – Кузьма засмеялся и снова погладил ее по руке.

– Не пожалеешь? – полушутя-полусерьезно подхватила она.

– Не пожалею, – неожиданно серьезно ответил он. – Знаешь, чего я боялся с той минуты, как мы выехали из дома? Что рано или поздно ты не выдержишь этой гонки, сорвешься, затопаешь ножками и попросишься назад. Мы проехали уже более трех тысяч километров. Это и для сильного мужика тяжело. А ты молчишь. Стиснула зубы и крутишь баранку. У тебя не только красивые ноги и глаза, Маргарита, – он почему-то назвал ее полным именем и это было к месту. – Красивых девушек много. А вот таких, со стержнем внутри…

Кузьма замолчал. Рита также молчала.,Она вела машину, не отрывая взгляда от дороги. На Кузьму Рита старалась не смотреть, не хотела, чтобы он увидел ее глаза.

– Самое смешное, – вдруг улыбнулся Кузьма, – что поначалу ты мне ужасно не понравилась. Пришла, думал, репортерка, вынюхивать, Карнеги начиталась. А когда статью твою прочитал… Не обижайся, но я даже тебя "заразой" назвал.

– А уж как я тебя с братцем называла! – засмеялась Рита. – Даже повторять не буду. Не поверишь, но я одно время думала, что вы на меня порчу наслали. Поэтому со зла ту статью и написала.

– Порчу? – Кузьма захохотал. – Зачем?

– Но я же Ангелу твоему… не уступила.

– Если бы он на всех, кто ему не уступил, порчу насылал… Полгорода б вымерло! Не может он этого. Даже если бы и очень захотел.

– А ты?

– А я не хочу.

– Но ты же можешь?.. – Рита помедлила. – Ну… Присушить девушку. Так чтобы она без тебя жить не могла, страдала по тебе, вздыхала.

– Зачем? – искренне удивился Кузьма.

– Мужикам такое нравится.

– Может, кому и нравится. Чтобы она за тобой даже в туалет… Но не мне. Хотя однажды я пожалел, что не присушил, – лицо его вдруг изменилось так, что Рите стало не по себе.

– А тебе не кажется странным, – торопливо спросила она, чтобы отвлечь его, – что это все случилось с нами? Жили себе спокойно, каждый в своей… – она поискала слово, – нише. И вдруг за каким-то чертом меня погнало к тебе, а на тебя свалился Ломтев со своими деньгами и чашей. И закрутилось!..

– Ты считаешь, что все это случай? – сощурился Кузьма. – Просто так карта легла?

– А ты веришь в судьбу?

– И в судьбу, и в Божий промысел, и в наказание за грехи. Когда все это закончится, я кое-что расскажу тебе. Обязательно. Потом, – спокойно сказал он, – потом. А сейчас, если не возражаешь, я немного сосну. Нам еще долго, и лучше, если в сумерках за рулем буду я…

Он и вправду почти мгновенно уснул, прислонившись головой к стойке окна. Рита несколько раз бросала взгляд на его спокойное и какое-то отрешенное лицо, а затем снова впилась глазами в дорогу.

– Не выброшу, – тихо сказала она вслух, – ни за что не выброшу!..

* * *

Вика бежала по длинному коридору, громко топоча своими толстыми ножками в сандаликах, оглядываясь на него и заливаясь радостным смехом. "Поймаю, поймаю!" – приговаривал он, делая вид, что хочет ее схватить, но на самом деле больше стучал подошвами, изображая бег. На очередном повороте он все же схватил ее и, подбросив в воздух, поймал и прижал к груди. Поцеловал в раскрасневшиеся пухлые щечки.

– Пусти! – уперлась она ручками ему в грудь. – Я хочу, чтоб ты ловил!

Он послушно спустил ее на пол, и она побежала, звонко хохоча. Они свернули за угол, затем еще, длинный узкий коридор с белыми стенами и таким же потолком все тянулся и тянулся, не кончаясь, и он вдруг понял, что уже не притворяется, а на самом деле бежит за дочкой.

– Вика! – окликнул он. – Подожди!

Но она, заливаясь колокольчиком, убегала от него все дальше, он напрягал все силы, но никак не мог сократить разделяющее их расстояние. Вот она скрылась за углом, и он, холодея, вдруг понял, что больше не увидит ее. Он побежал, как только мог, но угол, за которым скрылась Вика, только удалялся, а он все бежал и бежал… Воздух в коридоре вокруг него вдруг стал сгущаться, и из него медленно проявился лик. Это было лицо старика, худое, изможденное, с опаленной огнем черной кожей.

– Бертран! – воскликнул он, останавливаясь.

Губы старика зашевелились и он услышал тихий, как шелест, шепот:

– Не спи, Абей. Не спи…

Кузьма вздрогнул и открыл глаза. Ровно гудел мотор, рядом, сосредоточенно глядя вперед, сидела Рита, за окном справа круто убегал вниз склон. И где-то очень далеко, у подножия горы, ленточкой расплавленного металла изгибался горный поток. Кузьма глянул влево: отвесная стена, срезанная строительной техникой… Узкая горная дорога в две полосы…

– Где это мы?

– Не знаю, – Рита растерянно смотрела на него.

– А как мы здесь оказались?

– Полицейский велел свернуть.

– Полицейский?

– Ну да. Я ехала по автостраде, он показал жезлом.

– Он всем показывал?

– Нет. Указал на нашу машину и сделал знак. Как наши гаишники делают.

– Твою мать! – Кузьма лихорадочно открыл бардачок и вытащил карту. Они купили ее на заправке еще в Германии. – Где ты свернула? – он зашелестел толстым листом. – Какой последний указатель перед этим был, помнишь?

Рита ничего не успела ответить. Темная стремительная тень возникла за боковым стеклом.

– Тормози!

Она еще не успела среагировать на крик Кузьмы, как он бросился вниз и сильно вдавил рукой в пол педаль вместе с ее ногой. Тормоза завизжали. Рита вцепилась в руль, удерживая машину. Тень просвистела мимо и умчалась вперед.

– Отодвинь сиденье как можно дальше назад! Быстро!

Рита торопливо нащупала рычаг под подушкой, нажала и отъехала от руля. Кузьма перехватил его и ловко перебросил тело в образовавшуюся нишу.

– Теперь перебирайся на заднее сиденье!

Рита протиснулась в просвет между спинками. Кузьма тут занял освободившееся сиденье, подвинул его вперед. Машина зачихала, задергалась, но он поймал подошвой педаль газа, и мотор снова мощно зарокотал.

– Возьми свою сумку и перебрось через плечо, – скомандовал Кузьма, не отрывая взгляда от дороги. – Не пристегивайся. Просто упрись обеими руками в спинку моего сиденья.

Едва Рита сделала это, как рядом вновь возникла темная тень. Это был темно-синий автомобиль. Рита увидела наголо обритую белую голову и знакомое ухмыляющееся лицо. Это был тот самый бритый из конспиративной квартиры! Стекло на его дверце плавно поползло вниз и в образовавшемся проеме появилось тупо обрубленное черное тело пистолета.

– Пригнись!

Мотор "альфы" истошно заревел, и они пулей умчались вперед.

– Сволочь! Шкура продажная! Гад лысый! Тварь! Чтоб ты подавился этими деньгами! – Кузьма ругался страшными словами, каких она никогда от него не слышала.

– Кого это ты? – испуганно спросила она, когда он на секунду умолк.

– Братец, мать его! – снова выругался Кузьма и вцепился в руль: впереди дорога круто поворачивала за скалу. – Ты что, не поняла? Только он один мог привести в чувство этих гадов. Только он. И пусть бы только снял сурок. Ты помнишь звонок? Соскучился, видишь ли! Поскудь! Маршрут уточнял. Они, видно, давно где-то здесь ерзали, о направлении нашем догадывались – это уже Михайлович подсказал, но точной дороги не знали. Вот он и помог. Гадина! Ну, вернусь!..

– Рита, воробышек! – обернулся он к ней. – Прошу: слушай каждое мое слово! Смотри и слушай! Они специально нас на эту дорогу загнали и живыми не выпустят. Смотри и слушай! Поняла!

Она молча кивнула и вцепилась в дверную ручку. И тут же стремительная тень снова возникла сбоку. Бритый в окошке поднял пистолет.

– Пригнись!

Она упала на заднее сиденье и тут же почувствовала, как и спереди и сзади на нее сыплются осколки. В следующее мгновение ее бросило вперед – Кузьма резко затормозил. Рита подняла голову: в стеклах обоих задних дверей матовым кружком зияли пробоины – пуля прошла салон навылет.

– Не уйдем! – заскрипел впереди зубами Кузьма. – У них "бээмвэ", мотор литра три. Сейчас они впереди и будут прижимать. Держись, Рита!

Она поднялась и посмотрела вперед. Багажник "бээмвэ" маячил перед капотом "альфы" в метрах трех. Кузьма крутнул руль влево, и почти сразу же туда ушла и темно-синяя тень. "Альфа" еще раз попыталась обойти препятствие то слева, то справа, но машина преследователей каждый раз преграждала им путь.

– Они начинают сбрасывать скорость. Тормозят. Рита, прости! Мы купим тебе новую. Упрись руками!

Она не успела понять, о какой "новой" он говорит, как ее вжало в спинку сиденья. В следующий момент "альфа" со звоном въехала в багажник "бээмвэ". Та словно отпрыгнула и завиляла по шоссе. И Кузьма, улучив момент, обошел ее, и они умчались вперед.

– Сейчас бы сюда тех полицейских! – зло воскликнул Кузьма, проходя поворот. – Как наши: когда нужно, никогда нет! Скорей бы магистраль!

Но магистрали впереди не было видно. Все также узкая полоса асфальта изгибалась, опоясывая гору, поворот следовал за поворотом, слева бежала коричневая полоса стесанного склона, а справа, за стальным ограждением, он почти отвесно уходил далеко вниз. И как кошмар из страшного сна возникла позади знакомая тень. Но в этот раз она не стала их обгонять. В зеркало заднего вида Рита увидела, как тень вдруг резко накатилась, звонкий звук удара, – и ее вдавило в спинку. "Альфа", словно норовистый жеребец, прыгнула вперед.

– Сволочи! У них спереди кенгурятник. Раздолбают нас за два-три раза. И деться некуда. На этой дороге быстро не развернешься. Знали, куда загнать!

Рита, сжавшись в комочек, примостилась в углу между спинкой заднего сиденья и дверью. Ей не было страшно. Не было. Ей просто не нравилось все, что происходило сейчас с ними. Она хотела, чтобы это поскорее кончилось. Как угодно… Но чтобы страшная тень, наплывавшая на них в зеркале заднего вида, исчезла. Насовсем. Навсегда. Начисто.

Ее снова ударом вдавило в спинку. Позади послышался звон и скрежет. "Альфа" прыгнула вперед.

– Твою мать! – выругался Кузьма.

Рита посмотрела влево. Темно-коричневый горный склон стремительно бежал вдоль пробитого пулей стекла, открывая вверху лишь узкую полоску неба. Полоска была неровной и темной. "Уже сумерки, – подумала Рита, – а скоро будет совсем темно". Она рассматривала темную полоску вверху и вдруг заметила, что та становится шире и шире, а вот и вовсе вытеснила темно-коричневый цвет.

Рита приподнялась. Отвесный склон слева исчез, сменившись пологим. На нем уже почти не встречались камни, а кое-где поверхность была ровной, будто ее причесали большой теркой. Она посмотрела вправо. И ничего не увидела – ни склона, ни реки: здесь все осталось прежним.

– Рита, милая, упрись, как только можешь, руками в мое сиденье и будь готова выпрыгнуть! У нас нет другого выхода. Держись!

Кузьма вдруг затянул страшно "А – а – а – а…" и резко свернул влево. "Альфа" вылетела с асфальта на пологий склон и, описав по нему плавную дугу, вновь устремилась на шоссе. И там с силой ударила набежавшую темную тень прямо в бок.

Риту бросило вперед, она не смогла удержаться на руках и больно ударилась лбом о подголовник. Эта боль привела ее в себя. Она с ужасом увидела, что машины сцепились, их тащит по краю дороги, и исковерканная "бээмвэ" сносит при этом стальное ограждение. Еще Рита успела заметить белое лицо водителя "бээмвэ" – это был тот, что бил и раздевал ее на конспиративной квартире… Вскоре темная тень стала уплывать вниз, и Рита почувствовала, как их "альфа" медленно разворачивается поперек дороги.

– Прыгай, Рита, прыгай! Машины сцепились!

Она лихорадочно нашарила на двери ручку, потянула ее и кулем вывалилась в открывший проем. Боль обожгла левое колено, но она, не обращая это внимания, вскочила на ноги.

Машин на шоссе не было. Рита подбежала к краю дороги. Два бесформенных, сцепившихся комка стремительно ползли вниз по крутому склону, потом медленно, как в страшном сне, перевернулись, и, расцепившись, кувыркаясь и подскакивая, полетели вниз. Издалека донеслось два глухих удара и все стихло.

– Ты в порядке?!

Она стремительно обернулась. Кузьма, прихрамывая, шел к ней. Рита зарыдала и бросилась ему на шею.

– Ты!.. Я подумала… Кузьма!

– Не надо. Все хорошо, воробышек! Все закончилось. Все хорошо… – Он отстранил ее и быстро ощупал всю. – Все цело. Только ссадина на коленке, но это к свадьбе заживет. Все хорошо… Чаша цела? – Кузьма открыл ритину сумку, сунул в нее руку и спустя минуту удовлетворенно кивнул. – Ну вот. Да не плачь! Если ты о машине, то плюнь! Купим тебе другую, еще лучшую.

– Я не о машине, – всхлипывала она, бережно целуя его мокрое от пота лицо, – я думала… Что это конец. Мы не выберемся.

– Не дождутся! – яростно сказал Кузьма. – Кончилось их время. Все! Теперь уже все! – он обнял ее и вдруг с силой поцеловал в губы. От неожиданности она едва не задохнулась. – Все хорошо, воробышек! Только нам теперь надо отсюда выбираться. Пошли!

Взрыв чувств у Риты скоро сменился каким-то оцепенением, она смутно помнила, что было дальше. Сначала они долго шагали по пустынному шоссе, потом рядом остановился обшарпанный грузовичок. Кузьма, размахивая руками, начал что-то рассказывать водителю, а тот только качал головой, время от времени восклицая: "О, ля – ля!" Дальше они долго ехали в тесной кабине, пока грузовичок не остановился у придорожного ресторанчика. Кузьма, сердечно попрощавшись с водителем, оставил ее на улице и забежал в ресторан. Обратно он вернулся с огромным, пузатым мужиком в толстом свитере. Пузатый, увидев ее, покачал головой. Они втроем забрались в высокую кабину огромного грузовика, и снова поехали. Кузьма сидел рядом с водителем оживленно разговаривал, а она, примостившись у двери, отрешенно смотрела на бегущую под колеса грузовика темную ленту шоссе. Колено больше не болело. Еще в грузовичке ей смазали его йодом. Для этого ей не пришлось раздеваться: колготки на колене порвались, в большущей дыре светилось белое тело с темным пятном от йода. Но Риту это мало волновало. Ее вообще теперь ничего не волновало.

Кузьма по-прежнему разговаривал с водителем, вдруг тот всплеснул руками и быстро затараторил. Это на короткое время привело Риту в чувство, она прислушалась: говорили не по-французски…

– Послушай! – радостно обернулся к ней Кузьма. – Оказывается, Роже из тех мест, куда мы едем. И он хорошо знает Бертрана!

– Какого Бертрана?

– А это тот, к кому мы едем. Он обещал, что нас встретят!..

Водитель действительно достал из кармана маленький телефон и быстро набрал номер. Рита еще слышала, как он горячо что-то кричал в трубку. Ей почему-то запомнились два слова, которые он повторял чаще других, "абей" и "пигион". После чего она как провалилась…

Уже почти рассвело, когда она проснулась. Грузовик стоял на обочине шоссе, а вокруг, сколько можно было рассмотреть бежали по склонам ряды небольших, коротко обрезанных кустов, привязанных к колышкам. "Виноградники!" – догадалась она, и выглянула в окно.

Впереди грузовика стоял зеленый микроавтобус. Возле него сгрудились пятеро. Рита присмотрелась: это были пузатый водитель, Кузьма и три незнакомца. Двое из них держали в руках охотничьи ружья. Риту кольнул в сердце испуг, но тут Кузьма обернулся, и она увидела, что он улыбается.

Рита открыла дверь и спрыгнула на землю. Кузьма стремительно подошел к ней. У него улыбались не только губы, но и глаза.

– Покажи им, Рита! – торжественно сказал он.

Она поначалу не поняла. Потом, сообразив, зашарила в сумке. Еще в немецкой гостинице она завернула чашу в свою чистую маечку, и сейчас не хотела, чтобы все видели это. Ей это удалось. Рита достала Грааль и протянула вперед на вытянутых руках.

Мгновение все молча смотрели на чашу. Она не светилась, как в гостинице, только в толще изумруда особенно ярко в этих предрассветных сумерках вспыхивали и исчезали разноцветные искры. Первым опомнился пузатый водитель. Размашисто перекрестившись ладонью, он бухнулся перед Ритой на колени и поцеловал чашу. Затем приложился к ее рукам. Его примеру последовали остальные. Подбегая, они падали перед Ритой на колени, целовали чашу, потом ее руки, кланялись и целовали. Рита заплакала. Слезы бежали по ее лицу, солеными каплями сбегая на губы. Не зная как смахнуть их, она стояла перед всеми, растрепанная, неумытая, в разодранных колготках, а они теснились на коленях у ее ног и все целовали и целовали. Первым поднялся водитель. Он подбежал к Кузьме и, схватив его руки, приложил их к губам. Рита видела: Кузьма вздрогнул и попытался было вырвать руки, но ему это не удалось и он подчинился. Трое незнакомцев, оставив, наконец, ее, тоже сгрудились вокруг Кузьмы, и Рита видела, как он сначала закусил губу, а потом отвернулся…

В микроавтобусе она, потрясенная только что пережитым, снова уснула и так и не узнала, как долго еще они ехали. Только когда автомобиль снизил скорость, она приоткрыла глаза и смутно рассмотрела квадратную средневековую башню у въезда в небольшую деревню и маленькие аккуратные домики с обеих сторон дороги. У одного из них микроавтобус остановился. Широкая дверь съехала в сторону, в проеме показалась чья-то седая голова. Кузьма, который всю дорогу сидел рядом с Ритой, и на чьем плече она спала, встал и, прежде чем она успела что-то произнести, подхватил ее на руки. Рита хотела сказать, что может идти сама, но промолчала. Только крепче обхватила руками его шею.

Ее внесли в дом, положили на кровать и последнее, что она ощутила, как с нее осторожно снимают туфли, ласково подсовывают под голову подушку и укрывают одеялом…

 

14.

Желтые пятнышки от солнечных лучей плясали на белой оштукатуренной стене, как бы подмигивая Рите. Она повернула голову. За окном росло уже начавшее зеленеть дерево. Ветер покачивал его ветки, ласково играя с маленькими листочками, от чего солнечные лучи, пробиваясь в окно, дробились и двигались.

Рита, отбросив одеяло, увидела, что ее уложили прямо на покрывало, не разбирая постели. На коврике у кровати стояли ее туфли, рядом, на стуле, лежало что-то блестящее. Рита взяла пакет. В нем были трусики, черные, все в кружевах; черные, в тон ее юбке, колготки и беленькая маечка на тонких бретельках с кружевной отделкой вверху. Все новенькое, даже с этикетками. "Кузьма! – сообразила она. – Сдержал-таки слово, купил мне трусики".

Рита соскочила на пол и прошлась по комнатам. В доме никого не было. Она нашла душ и после некоторых усилий разобралась, как его включать. С удовольствием встала под тугие теплые струи воды, нашла шампунь и мыло, и с наслаждением вымылась. Затем, завернувшись в махровое полотенце, прошла в комнату и взяла белье. Удивительно, все оказалось впору: и трусики, и колготки, и маечка. "Ему бы в отделе женского белья работать, – иронично подумала Рита, завершая наряд, – на глаз размер ловит. Очередь бы стояла…

Вернувшись в ванную, так как только там было зеркало, Рита навела красоту, радуясь, что в дорожной передряге уцелела косметичка.

Внезапно она почувствовала зверский голод. Выйдя в гостиную, Рита увидела, что стол в центре комнаты уже сервирован. У больших белых тарелок лежали столовые приборы, рядом, свернутые кульком, стояли такого же цвета салфетки. Из полуоткрытой двери доносился аппетитный запах и скворчание – что-то там жарилось. Рита заглянула на кухню. У плиты, повязав поверх одежды фартук, хозяйничал Кузьма.

– Проснулась?! – приветливо сказал он, увидев ее. – Очень хорошо! А то я уже собирался идти будить.

– Я долго спала?

Он бросил взгляд на часы:

– Часов восемь.

– Надо было разбудить, – сказала Рита, смутившись.

– Зачем? – пожал он плечами. – Спешить больше некуда. Иди в столовую, будем, – он снова взглянул на часы, – ужинать, наверное. По-местному уже почти шесть вечера.

В столовой Кузьма водрузил на подставку большую сковороду с яичницей, в которой многочисленными коричневыми островами выделялись ломтики ветчины. Рядом поставил тарелки с нарезанными сыром и белым, воздушным хлебом. Затем, ловко орудуя штопором, открыл бутылку красного вина и до краев наполнил бокалы.

– За вас, Маргарита Михайловна!

– За нас! – поправила Рита и выпила до дна. Вино оказалось ароматным, чуть сладким и слегка терпким.

Кузьма вывалил ей в тарелку половину яичницы, и Рита набросилась на еду.

– Вкусно! – сказала она, чувствуя неловкость за разыгравшийся аппетит.

– Голод – лучшая приправа! – философски заметил Кузьма, также быстро действуя вилкой и ножом. – Можно было и что-нибудь позатейливее сделать, да времени нет.

Рита внимательно посмотрела на Кузьму и только сейчас увидела, что его щека возле уха испачкана чем-то черным, а на руках под ногтями заметны тонкие черные полоски.

– Ты… отдохнул? – спросила.

– Некогда было, – сказал Кузьма.

– Чем занимался?

– Машину чинил.

– Какую машину?

– Бертран нам подарил, после того, как узнал, что случилось, – пояснил Кузьма, вновь наполняя бокалы. – Надо же на чем-то ездить.

– Какой Бертран? – удивилась Рита.

– Не тот, конечно, – улыбнулся Кузьма, чокаясь. – Другой. Он нас встречал, не помнишь?

Рита напрягла память и единственное, что припомнилось, так это седая голова в проеме двери микроавтобуса.

– Он… старый?

– За восемьдесят. Это его дом. Боевой дед. Был командиром роты в бронетанковой дивизии Леклерка, той самой, что брала Париж в 1944 году. Горел в танке. Все лицо в шрамах. Умница, эрудит, о катарах и Граале знает, наверное, все. Мы с ним полдня проговорили, пока ты спала.

– А где он сам?

– На службе. В церкви. Это деревня – община современных катаров, а Бертран у них что-то вроде и священника, и духовного отца. Они сейчас молятся у нашей чаши. Поэтому вокруг никого, даже еду приготовить некому.

– А как же ты мне все купил? – спросила Рита и почувствовала, что краснеет. – Кстати, спасибо.

– Пожалуйста! – улыбнулся Кузьма. – Тут поблизости город, я попросил – и съездили. Машину надо было переоформить, кое-чего для нее тоже прикупить. Подошло?

Рита кивнула.

– Вот и замечательно. А я, если не возражаешь, пойду в гараж. Эта машина лет двадцать стояла на колодках: надо все проверить, промазать, масло заменить. Ты, если хочешь, можешь погулять.

– А это не опасно?

Он засмеялся:

– У въезда в деревню, у средневекового донжона, дежурят парни с ружьями, у церкви – тоже. Не волнуйся: это французы. То, что попало им руки, не отдадут. Да и нападать, думаю, уже некому.

Рита вздрогнула, вспомнив вчерашнее, и тут же торопливо отогнала от себя эти воспоминания. Ей просто не хотелось об этом думать.

Она допила вино, затем собрала посуду и перемыла ее на кухне. Расставив в шкафчике чистые тарелки и бокалы, она вышла на улицу. Солнце уже садилось, но было еще тепло, и Рита решила не возвращаться в дом за курточкой. Она медленно пошла вверх по улице, судя по всему, единственной в этой маленькой деревне. Она даже не была заасфальтирована, а просто покрыта гравием. В конце улицы стояла старая, потемневшая от времени, но ухоженная каменная церковь в романском стиле. У дверей на низких ступеньках сидели два крепких парня в беретах и с ружьями в руках. Когда Рита подошла, они вскочили, сняли береты и заулыбались.

Рита тоже улыбнулась им и остановилась, не зная, что сказать. Из церкви доносилось стройное пение. Рите захотелось зайти в церковь, но она не решилась.

Вернувшись к дому Бертрана, Рита заглянула в раскрытые двери гаража. Кузьма в синем комбинезоне стоял у большой, черной, с блестящим хромированным радиатором машины, прикручивая ключом выкрашенные белой краской по ободам колеса. Лицо его, перепачканное черным, было сосредоточено, но при виде Риты, Кузьма улыбнулся.

– Смотри, Рита! – восторженно закричал он, показывая ей на автомобиль. – Это "хорьх", довоенного выпуска. Военный трофей Бертрана. Он рассказывал, что какого-то немецкого генерала из нее вытряхнул. Состояние – идеальное: ни пятнышка ржавчины, все узлы и агрегаты исправны и смазаны. Француз! Законсервировал в лучшем виде. Двадцать лет стояла, а я плеснул бензина в карбюратор – и сразу завелась! Во, техника! На века делали.

– Ты сможешь ее починить? – с сомнением в голосе спросила Рита.

– Я – сын колхозного механизатора! – обиделся Кузьма. – Я трактора с пятнадцати лет ремонтировал!

– И она поедет? – не отстала Рита.

– Еще как! – засмеялся Кузьма. – Понравится – за уши не вытащишь!

Рита кивнула и пошла в дом. Там она достала из кухонного шкафа недопитую за ужином бутылку вина, налила себе полный бокал и, смакуя, осушила его маленькими глотками. Затем сходила в спальню, принесла оттуда сигареты и закурила, пуская дым в беленый потолок. Никому не было до нее дела, но ей было хорошо. Вчера их чуть не убили, ее "альфа", разбитая, лежала где-то на дне ущелья, возможно, их уже искала вся полиция Франции, но ей все равно было хорошо. А чтобы стало еще лучше, она, неумело орудуя штопором, открыла еще бутылку. Когда Кузьма поздним вечером заглянул в кухню, она сидела перед двумя пустыми бутылками, откинувшись на спинку стула, и загадочно улыбалась своим мыслям.

– Устала, воробышек? – участливо наклонился он к ней. – Девочка Ита хочет баиньки?

– Хочу! – мгновенно размякнув от его слов, кивнула Рита и протянула к нему руки. – Ита хочет баиньки.

Кузьма ласково подхватил ее со стула и отнес в спальню. Там, усадив на стул, разобрал постель, а затем осторожно раздел и уложил на прохладную простыню. Когда он накрывал ее одеялом, Рита схватила его за руку:

– Я хочу, чтобы ты спал со мной.

– Обязательно! – пообещал он, гладя ее по голове.

– Не обманешь?

– Чтоб мне сгореть!

– Смотри же! – пригрозила она, прикрывая глаза. – А то я знаю тебя, обманщика.

– Я самый честный в мире человек! – засмеялся Кузьма и ласково поцеловал ее в щеку. – Спи, воробышек! Я скоро.

…Он и в самом деле пришел. Рита проснулась от скрипа матраса и от прохладного воздуха, хлынувшего под одеяло, когда он забирался под него. Она протянула руки, и Кузьма мягко нырнул между ними. Рита ощутила на своих губах тепло его губ и, застонав от радости, со всей силой обхватила его руками за шею. Он тоже обнял ее, ласково прижал к себе и стал нежно целовать ее щеки, губы, глаза… Затем его руки мягко, но настойчиво заскользили по ее телу, и она торопливо стала помогать ему снять то, что он непредусмотрительно оставил накануне. А когда они слились воедино, жадно нашла его губы…

* * *

Кузьма встал рано, и когда Рита после утреннего душа вышла в столовую, он уже сервировал стол. Увидев ее, подмигнул:

– Садись, Маргарита Михайловна! Перекусим перед дальней дорогой.

– А куда едем? – поинтересовалась она, разворачивая салфетку.

– Увидишь! – загадочно улыбнулся Кузьма. – Приготовь свой "олимпус". Такое не снимал никто и никогда.

Рита пожала плечами. Не хочет говорить – не надо. Ей вообще не хотелось сегодня ни с кем и ни о чем спорить. Слишком хорошее выдалось утро.

Кузьма принес яичницу и сыр, они принялись за еду. В этот момент в столовую вошел высокий седой человек. Все его лицо будто состояло из морщин и шрамов, но глаза, светлые, как небо за окном, улыбались. Кузьма вскочил со стула:

– Знакомься, Рита, это Бертран.

Бертран легко поклонился ей, взял ее ладони и приложил к сердцу. Затем присел на свободный стул. Кузьма налил ему полную чашку черного кофе.

– Дай ему поесть! – озаботилась Рита.

– Он не будет, – возразил Кузьма, – французы по утрам плотно не едят. Это нам в дальнюю дорогу, – он что-то сказал Бертрану, видимо, перевел свои слова, и старик согласно наклонил голову. Только сейчас Рита заметила, что Бертран одет в какую-то черную мантию, перепоясанную веревкой, на ногах его были странные сандалии.

– Это одежда катаров, Совершенных, – пояснил Кузьма, заметив ее взгляд.

Бертран тем временем допил кофе, встал и надел на свою белую голову черную коническую шапочку. Затем что-то сказал Кузьме на незнакомом языке. Рита разобрала только уже знакомое ей "пигион".

– Он сказал, что никогда прежде не видел такого красивого голубя, – перевел Кузьма и улыбнулся: – Француз! Даже старый, даже катар… Он желает нам счастья.

Старик подошел к ней, Рита встала. Он взял ее лицо в свои теплые шершавые ладони и ласково поцеловал в лоб. Затем повернулся и вышел.

– Пей кофе! Пора. Забирай все: сюда мы уже не вернемся…

Они долго ехали по какому-то шоссе: длинная процессия из разнокалиберных машин. Как показалось Рите, вся деревня снялась вместе с ними. Их "хорьх" важно плыл в центре колонны. В нем оказалось очень просторно и удобно. Кузьме, как было видно, тоже доставляло удовольствие управлять такой машиной. Время от времени он ловил на себе взгляд Риты и подмигивал. Бертран сидел сзади, сжимая в руках какую-то шкатулку; Рита не сразу, но догадалась, что там Грааль.

Возле какого-то дорожного знака (Рита не успела прочитать названия) колонна свернула вправо и покатила по узкой извилистой дороге. По обеим ее сторонам тянулся зеленый лес не то из елей, не то из сосен.

– Пихта, – пояснил Кузьма, заметив ее интерес.

– А разве во Франции растут пихты?

– Как видишь! – улыбнулся он.

В следующий миг Рита едва не взвизгнула от восторга: лес расступился, открыв красивейший водопад. Кузьма снисходительно глянул на нее, пряча улыбку в усах. Рита не успела прийти в себя от пережитого восторга, как показался еще один водопад, потом еще…

Вскоре они въехали в мрачное извилистое ущелье. Высокие темные стены его нависали над дорогой, и, казалось, смыкались где-то далеко вверху. Рите на минуту даже стало не по себе, но ущелье быстро закончилось, и колонна выбралась к подножию округлой горы, чья громадина заслоняла небо. На вершине, хорошо различимые в утреннем, ясном воздухе, виднелись развалины древнего замка.

– Монсегюр! – догадалась Рита.

– Монсегюр, – подтвердил Кузьма, заруливая на стоянку.

Они вышли из машины. Кузьма открыл дверь Бертрану, и тот степенно выбрался наружу. Из подъезжающих автомобилей и микроавтобусов выходили жители деревни, собираясь вместе. Рита осмотрелась. На широкой асфальтированной площадке стояли только машины катаров. У видневшихся неподалеку зданий магазинчиков, и еще какого-то сооружения не было ни души.

– Послушай! – тронула она за руку Кузьму. – Это же наверняка туристский объект. Почему никого?

– Очень интересный вопрос! – засмеялся он. – Я думаю: сегодня его задаем не только мы… Сегодня у многих людей в близлежащих окрестностях произошли мелкие неприятности: у кого-то сломалась машина, у кого-то заболели родственники, кто-то – сам. Такая вот цепь непредвиденных случайностей, которая в целом и создала эту картину, – он повел рукой. – Ты не забыла, что мы сюда привезли?..

Катары на стоянке выстроились в процессию, которую возглавил Бертран, и стали подниматься в гору. Цепочка людей, извиваяс, взбиралась наверх. Рита с Кузьмой шли позади. С непривычки ей было тяжело подниматься по крутому склону, да еще и по узкой тропинке, поэтому Кузьма поддерживал ее под локоть. Рита вспотела и запыхалась, но на вершину взошла вместе со всеми. Процессия прошла сквозь высокие ворота внутрь замка. Там двое молодых катаров, шедших вслед за Бертраном, быстро сложили какие-то доски, которые они несли с собой, и Рита увидела нечто вроде походного алтаря. Бертран водрузил на алтарь шкатулку, которую дорогой держал в руках, открыл ее и достал Грааль.

Катары в едином вздохе опустились на колени и запели гимн. Рита растерянно оглянулась, не зная, что делать. Кузьма мягко взял ее за локоть и отвел к стене. Стал рядом.

– Это их праздник, их молитва, – тихонечко шепнул на ухо. – Нам разрешили присутствовать и смотреть, но и только. Но ты достань фотоаппарат, им сейчас не до нас.

Рита послушалась. Первым делом она глянула на счетчик кадров -пленки оставалось еще снимков на десять. Запасные кассеты лежали в чемодане, что покоился сейчас на дне пропасти вместе с искореженной "альфой", а Кузьма, купившей ей белье, о пленке не подумал. В довершение всего она сделала несколько снимков в деревне катаров – в том числе и себя возле "хорьха" на фоне дома Бертрана.

– Хватит! – шепнул ей Кузьма, словно прочитав ее мысли. – Ты сделай сейчас пару планов, а главное начнется, – он глянул на часы, – минут через десять. И недолго продлится. Дай Бог успеть отснять.

Рита так и сделала. Щелкнула затвором. Затем Кузьма осторожно тронул ее за плечо и глазами указал на узкую каменную лестницу без перил, ведущую на стену. Она поняла и осторожно, чтобы не шуметь, поднялась по ступенькам. Наверху перед Ритой вдруг открылась захватывающая дух панорама: вершины гор, ущелье, маленькие коробочки машин у подножия Монсегюра… Она словно парила в воздухе над горой. Легкий порыв ветра ударил ее в спину, и Рита чуть не вскрикнула: ей показалось, что она сейчас взлетит. В этот момент Кузьма мягко, но твердо взял ее локоть. Рита прошла по стене и, выбрав ракурс, щелкнула еще пару раз.

– Смотри! – указал ей Кузьма на небо. Он говорил тихо, но уже не шепотом: внизу самозабвенно пели и не могли их услышать. – Видишь: пасмурно, облака?

– Вижу, – сказала Рита, вспомнив, что дорогой светило солнце, а по приезду к горе, небо затянуло тучей.

– Сейчас будет солнце.

Она недоверчиво посмотрела на него, и он понял этот взгляд.

– Это не я сделаю. И никто из людей так не сможет. Смотри.

Рита подняла голову и увидела, как и в самом деле облака начали стремительно исчезать с небосвода. Как будто кто-то там наверху круговыми движениями протирал тряпкой запотевшее окно. Ей стало не себе. В голубом небе проглянуло солнце, его лучи ярким снопом ударили в замок на вершине горы.

Внутри двора запели громче, и Рита посмотрела туда. Катары уже встали с колен и все как один смотрели на Бертрана, поднявшего чашу на воздетых к небу руках. Рита спохватилась и поднесла камеру к глазам. И уже через объектив увидела, как сноп солнечных лучей ударил в чашу, и та выбросила к небу широкий зеленый столб.

Рита лихорадочно нажала на спуск, затем, досадуя на автоматику, которая слишком медленно перематывает пленку и взводит затвор, повторила это еще раз. Вспомнив про зумм, она привела его в действие, сделав Грааль в руках Бертрана как можно крупнее. И, когда автоматика навела резкость, увидела, как чаша словно растворяется, горит, превращаясь прямо в ладонях старика в этот невыносимо яркий, уносящийся к небу столб зеленого света.

Ахнув, Рита машинально нажала на спуск и, опустив камеру, стала смотреть как зеленый поток, истаивая в руках Бертрана и возносясь к небу, словно увлекает за собой чашу… И вот уже в ладонях старого катара не осталось ничего.

– Что это? – Рита оглянулась на Кузьму. – Что произошло?

– Что и должно было произойти в полдень в день весеннего равноденствия, когда планета Земля вошла в созвездие Водолея. Наступила новая эпоха, и мы только что были свидетелями ее прихода, – торжественно ответил он.

– А чаша?

– Она была дана людям только до этого дня, – пояснил Кузьма и погрустнел. – Она должна была служить символом единения народов и их братства, так как была сделана из камня, хотя и принадлежавшего падшему ангелу, но очищенного от темной силы кровью Христа. Тогда бы ее пребывание на земле продлилось. Но люди распорядились иначе. Из символа мира, попытались создать средство для победы в войне, то есть вернуть камню те свойства, от которых его избавили. Мы оказались не готовы воспринять Грааль, как когда-то не смогли воспринять проповедь Христа и послали его на крест, – с горечью заключил он.

– Это Бертран тебе так сказал?

Он покачал головой:

– Бертран рассказал мне историю чаши. Видишь ли, практически нет никаких серьезных письменных источников, объясняющих ее происхождение, только легенды. Или устные предания. Например, непонятно, как у Христа, родившегося в небогатой семье, могла появиться чаша, выточенная из огромного цельного изумруда? Если бы ему поднесли ее, когда он начал проповедовать, то это зафиксировали бы Евангелия. Но ничего подобного нет ни в канонических текстах, ни апокрифических. Да и не мог Иисус, проповедовавший отказ от богатства, принять от кого-либо такой дар. Тем не менее, достоверные источники утверждают, что именно из этой чаши пил Спаситель на тайной вечере. Значит, она принадлежала общине апостолов. Они ведь носили с собой какую-то посуду…

– Как же она появилась?

– Видишь ли, Люцифера низвергли в ад задолго до рождения Христа. Огромный изумруд, выпавший в тот момент из обруча на его голове, стал достоянием людей. Понятно, что такая дорогая реликвия хранилась у кого-то из восточных царей – иначе тогда и быть не могло. В ходе постоянных войн она переходила из рук в руки. Кто-то из властителей приказал сделать из нее чашу – обычное дело, тогда так было принято. Наверное, работу выполнили в Индии, где работали лучшие мастера по камню. Со временем была замечена темная сила изумруда. И лучшие умы того времени решили эту силу укротить.

– Какие умы?

– Волхвы. Те самые загадочные цари Востока, что заранее знали о рождении Спасителя и пришли, чтобы поклониться Младенцу. В Евангелии сказано, что они поднесли ему дары. До сих пор специалисты по Библии спорят, что это были за дары. Бертран сказал, что по древнему преданию катаров, чаша была среди этих даров. Когда Христос стал проповедовать, он носил ее с собой. И ученики знали, что это его как бы младенческое приданое, поэтому и относились к ее ценности спокойно. Такое в ту пору было не редкость.

– Почему же они отдали ее Иосифу Аримафейскому?

– Потому что в тот страшный день в Иерусалиме он оказался единственным по-настоящему мужественным человеком. Преданным Спасителю и верящим в него. Даже апостол Петр публично отрекся от Иисуса, а Иосиф – нет. Он не только выпросил тело казненного Христа у властей, но и положил в своем гробе. Решиться на такое, когда синедрион и толпа требовали: "Распни его!"… Из уважения к Иосифу и преклонения перед его мужеством ученики Христа могли отдать ему эту чашу. Тем более, что он наверняка сказал им, зачем просит. Возможно, тогда кое-кто из учеников последовал его примеру: так появились еще чаши, в которые была собрана кровь Спасителя. Возможно, так был скрыт след главной реликвии, которая неизбежно должэна была вызвать интерес у сильных мира сего. Впоследствии Иосиф увез чашу из Иудеи, тем самым избавив ее от ненужного любопытства властей. В Западной Европе тогда царило язычество, о Христе даже не слышали, поэтому о чаше вспомнили, лишь когда вестготы принесли сюда христианство. Для катаров, основой учения которых была борьба Добра и Зла, она не могла не стать главной святыней – Граалем.

– И вновь привезли ее сюда мы! – спросила Рита, чувствуя, как ее распирает гордость. – А что, если бы у нас это не вышло? Если бы ее отобрали? Те?

Кузьма внимательно посмотрел на нее.

– Ты слышала такое слово "Армагеддон"?

Она кивнула.

– Вот тогда бы и увидела.

Рита вздрогнула: Кузьма сказал это так, что ему нельзя было не поверить. Но ей не хотелось думать о страшном.

– Все-таки здорово, что Грааль привезли именно мы! – с гордостью заключила она. – Подумай, это ж надо было так случиться, что какая-то девушка Рита и мужчина по имени Кузьма вдруг встретились, подружились, потом обрели Грааль и, преодолевая препятствия, доставили его куда следовало. Средневековый роман! Рыцарь Парцифаль и его возлюбленная…

– Ты по-прежнему считаешь, что все произошло случайно? – улыбнулся Кузьма. – Ошибаешься. Согласно преданию, утраченный Грааль должны были вернуть Пчела и Голубь.

– Ладно, я – Голубь! – задорно тряхнула головой Рита. – Но ты-то – Телюк! Где Пчела?

– Мой прадед Кузьма, – начал было он, но Рита замахала руками. Кузьма не выдержал и рассмеялся. – Ладно, в последний раз. Короче, фамилия прадеда была Абей. Эту фамилию он унаследовал от своего прадеда, наполеоновского солдата, попавшего в плен в 1812 году и оставшегося в России. Их много тогда осталось, солдат, не захотевших возвращаться на родину, где вновь воцарились Бурбоны. В России их принимали в подданство, наделяли землей и даже освобождали на десять лет от налогов – я сам видел бумаги Пьера-Роже Абея, своего предка. Так что на одну шестнадцатую я француз. Возможно, даже окситанец.

– И? – напряглась Рита, уже понимая, что он хочет сказать.

– Абей – по-французски Пчела. Я говорил с Бертраном, и он считает, что Пьер-Роже Абей, несмотря на французскую фамилию, был местным уроженцем, потомком немого катара Абея, который вместе с товарищами после падения Монсегюра ночью вынес Грааль из замка, а затем схоронил его в одном из гротов Сарбатеза.

– А почему именно Пчела и Голубь?

– Это были любимые символы катаров. Голубь…

– Про Голубя я знаю, – прервала его Рита. – Сама видела.

– Пчела считалась у катаров символом непорочного зачатия.

– Ну, у нас с тобой так не получится! – неожиданно для себя воскликнула Рита, и вдруг увидела, как он по-детски смутился. Даже покраснел. – Значит, все было предопределено?

– Ну не совсем все, наверное, – с иронией сказал он, подмигивая, и теперь пришел ее черед смущаться.

– Да ну тебя!

– Идем! – он ласково обнял ее за плечи. – А то проститься с Бертраном не успеем.

Они спустились с горы и попрощались с жителями деревушки. Риту вновь всю зацеловали и заобнимали, заставив прослезиться, причем, как заметила она, молодые катары обнимали ее как-то особенно горячо. Кузьма несколько раз бросал в ее сторону недовольный взгляд, и Рита втайне радовалась этому. Последним к ней подошел Бертран, ласково взял ее лицо своими широкими ладонями и снова поцеловал в лоб. Затем крепко обнял Кузьму и пошел к микроавтобусу. В "хорьх" они сели вдвоем. В этот раз они ехали в конце колонны, и Рита, взволнованная всем происшедшим, не обращала внимания на природные красоты. Перед выездом на шоссе колонна катаров остановилась, пропуская их вперед, и они проехали вдоль нее, провожаемые гудками и гортанными возгласами. Рита, опустив стекло на двери, махала рукой.

– И что теперь? – спросила она, когда они выкатились на автомагистраль.

– Домой! – весело отозвался Кузьма.

– Через всю Европу, на этом монстре?

– Это было бы интересно! – заулыбался Кузьма. – Такая машина! Нам бы каждый второй водитель завидовал! Но едет она не быстро, а бензина ест прорву. У нас мало времени и денег, – он вздохнул. – Придется продать "хорьх" и лететь самолетом.

– А на билеты хватит? – иронично сощурилась она.

– Ничего ты не понимаешь в автомобилях! – обиделся Кузьма. – Это же раритет, коллекционный экземпляр! Когда мы с Бертраном переоформляли машину, директор магазина, не видя ее, сходу предложил мне десять тысяч евро. Думал, что я лопух и ничего не понимаю. Нашел дурака! В Марселе за "хорьх" дадут минимум в два раза больше. Но мы не поедем в Марсель. Из Ниццы к нам улететь проще, и в Ницце тоже любят старинные машины. Так что, – обернулся он к ней, – я обещал тебе машину, лучше, чем твоя "альфа", и слово сдержу. И мне на колеса останется.

– Может, махнем сначала в Германию? – заторопилась Рита, как только сказанное Кузьмой осело в сознании. – Снимем хороший номер в отеле, раз мы теперь богатые, проедем по автохаусам, выберем, не спеша. Я – себе, ты – себе. Можем, и одну на двоих, – с потаенной мыслью предложила Рита. – А?

– Сказка! – мечтательно выдохнул он. – Ну, ты и искусительница! – он протянул руку, чтобы погладить ее по голове, но она сама потерлась о нее щекой. – Знаешь, чем взять бедного Кузьму.

– Тоже мне бедный! – фыркнула Рита, отбрасывая его руку.

– Может и не бедный, – задумчиво сказал он, не отрывая взгляда от дороги. – Боюсь только, что вкусы у нас разные. Ты наверняка снова выберешь себе машину красивую и маленькую. Мечту…

– А ты? – перебила она.

– Я уже старый, – вздохнул он. – У меня устоялись и образ жизни, и вкус. Сейчас бы я купил себе солидную машину, вроде "бээмвэ", пятерки. Тройка для меня уже – автомобиль юности. Я из этого возраста вышел.

– Кокетничаешь? – съязвила Рита. – Напрашиваешься на комплимент?

– Где там! – возразил он. – Но дело не только в возрасте. У нас нет времени на машины. Послезавтра из Кельна прилетают мои, и я должен обязательно их встретить. Я ведь сменил дверь в квартире, без меня они даже в дом не войдут. Зрелость тем и отличается от юности, что у человека становится мало свободы и много обязательств. Вот так…

Рита не ответила. Это его "мои" так сильно укололо ее, что она насупилась и отвернулась к окну. Глаза ее повлажнели.

"Что-то я часто стала плакать в последнее время, – сердито подумала она, – слишком часто. Из-за чего? Я ведь по-прежнему Маргарита Голуб, первое перо популярной газеты, и сейчас я везу домой репортаж о событии, о котором до меня не писал никто и никогда. Его перепечатают многие издания, в том числе и заграничные. Я буду давать интервью телеканалам и своим лопухастым коллегам, которым такое даже не снилось. Паша обязательно назначит меня своим заместителем, и пусть только попробует не назначить! Тогда это сделает другая газета. У меня будет новая машина, гораздо лучше прежней, и я, наконец, верну папе долг. Такой удачи я ждала много лет, почему же я должна плакать? Я и не буду…"

Рита повернулась к Кузьме, который сосредоточенно смотрел на дорогу. По лицу его было ясно, что он не настроен разговаривать. К тому же в позе Кузьмы, слишком напряженной, было нечто такое, что заставило Риту отвернуться.

"Все было замечательно, – сказала она себе, глядя в окно. – Это была сказка, а сказки рано или поздно кончаются. Он замечательный парень, но мы встретились слишком поздно. Когда он получал паспорт, я ходила в детский садик, а когда у него родилась дочь, я бегала в школьной форме с бантами в косичках. Он ни в чем не виноват. И я ни в чем не виновата. Просто так вышло…"

Она потихоньку достала из сумочки платочек и промокнула глаза. Не хватало еще, чтобы тушь потекла и испортила ей лицо…

 

Эпилог

Рита проснулась рано.

Удивительно, но вчера она была уверена, что раньше полудня точно не поднимется, но сейчас электронный будильник показывал 8.56, а ей совершенно не хотелось спать. Сквозь не задернутые до конца шторы в комнату вливался яркий солнечный свет, и Рита, потянувшись, поднялась с постели.

Она неспеша позавтракала, затем, одевшись, сходила в фотоателье, куда вчера, несмотря на усталость, сдала в проявку пленки и велела напечатать все качественные кадры. Не удержавшись, Рита просмотрела фотографии прямо на месте и, разочарованная, вернулась домой. Там еще раз все просмотрела, и, бросив снимки на стол, вызвала по телефону такси.

Была суббота, и автомобильный рынок кишел народом, рыскавшим между шеренгами блестящих свежевымытых машин. Рита сразу направилась в ближайшие к входу ряды, где традиционно выставлялись автомобили подороже. Там она, пройдя всего несколько шагов, остановилась у ярко-красной, нарядной машины. В ее салоне сидело двое, оба молодые, по лицам было видно, тертые парни; как поняла Рита: владелец и его приятель, продававший стоявший рядом "мерседес". На Риту парочка не обратила внимания, хотя она подошла вплотную и явно демонстративно стала рассматривать автомобиль. Тогда она кашлянула. Продавец лениво выглянул в открытое окно.

– Это серьезная мужская машина, девушка. "Бээмвэ"-пятерка, мотор-плита в два с половиной литра, механическая коробка. Мягкие и пушистые машинки с коробкой-автоматом дальше.

– А ты продаешь или лекции читаешь? – сердито спросила Рита, чувствуя, что заводится.

Продавец, поняв, торопливо выскочил наружу.

Рита, не в силах подавить мстительного чувства, вытащила из-под стекла машины бумажную табличку с ценой, достала из сумки ручку и прямо на капоте жирно зачеркнула последние три цифры "500". Взамен сверху нарисовала три нуля.

– Ты… это… – завозмущался было продавец, но Рита сказала решительно:

– Плачу в евро!

Продавец задумчиво пожевал губами и кивнул:

– Будете смотреть или сразу на оформление?

– На оформление! – скомандовала Рита и решительно открыла заднюю дверцу…

Через час она выехала на кольцевую дорогу и промчалась по ней дважды, перестраиваясь из ряда в ряд и тормозя, когда позади никого не было. Машина вела себя безупречно: мгновенно ускорялась с места: да так, что Риту вдавливало в спинку сиденья, легко слушалась руля и надежно тормозила. Мотора почти не было слышно, только, когда она притапливала подошвой туфельки акселератор, под капотом раздавался могучий красивый рык.

Вернувшись домой, Рита некоторое время послонялась по квартире, борясь с собой, но все же капитулировала. Села у телефона и торопливо набрала номер. Кузьма откликнулся после первого же гудка, как будто дежурил у аппарата.

– Привет! – радостно сказала она, и он, ничуть не удивившись, откликнулся:

– Привет.

– Я проявила пленки и напечатала снимки, – заторопилась Рита, боясь, что он задаст нежеланный сейчас вопрос. – Ни на одном нет Грааля. Только светлое пятно, будто я и ты держим электрическую лампочку в руках. И в замке – тоже. Столб света, исходящий из рук Бертрана.

– Да ну? – удивился Кузьма, но по тону его голоса Рита поняла, что он как раз-то и не удивлен.

– Ты… Знал, что так будет?

– Догадывался, – честно признался Кузьма. – Грааль имел свойство не показываться недостойным. Таких среди ваших читателей много.

– Почему не предупредил? – обиделась Рита. – Как я теперь писать буду? Кто мне поверит?

– А если бы фотографии получились, поверили? – спокойно заметил Кузьма. – Какая-то невзрачная чаша. Люди сейчас не верят никому и ничему. Может, даже хорошо, что вместо чаши светлое пятно? Все-таки таинственное что-то… Кроме того, если бы я и сказал тебе, что снимков не будет, ты бы не послушалась. Ведь так?

Рита поняла, что он прав, но не нашлась, что ответить. Пауза затягивалась, и она поспешила:

– А я машину купила.

– Да ну? – заинтересовался Кузьма, и она зачастила:

– "Бээмвэ"-пятерка, мотор-плита в два с половиной литра, механическая коробка… На дороге – просто зверь.

– Это ты поспешила, – не одобрил Кузьма. – Бог знает, что они тебе всучили! Надо было чуть подождать: я бы посмотрел.

– Так давай я приеду – посмотришь! – радостно предложила Рита.

– Не могу, – вздохнул Кузьма. – Вика с Машей прилетают через полтора часа. Надо обязательно встретить: ты же знаешь: у них даже ключей от квартиры нет. Сейчас придет такси. Встретимся потом как-нибудь. Хорошо?

– Хорошо, – ответила Рита и услышала в наушнике короткие гудки.

Положив трубку, она прошла в кухню, вскипятила чайник и заварила кофе. Хотя было обеденное время, есть не хотелось. Рита пожевала немного печенья, запивая его обжигающе горячим напитком. Затем, вымыв чашку, несколько минут послонялась по квартире, не зная, чем себя занять. Взяла было в руки фотографии, но, даже не начав их рассматривать, бросила обратно на стол. Достала из сумочки портмоне, пересчитала деньги (их осталось не так много, но вернуть долг отцу хватит), положила портмоне назад. И вдруг, подхватив сумочку, бросилась в прихожую.

Рита не отдавала себе отчет, зачем все это делает. Сбежав вниз по ступенькам, она подлетела к машине. Мотор рыкнул, когда он тронула педаль газа, и машина стремительно вынесла ее от подъезда на широкий асфальт. Рита летела по полупустым (был выходной день) улицам, нервно кусая губы перед каждым светофором, и облегченно вздохнула, вырвавшись, наконец, из городских теснин.

Она не помнила, как промчала до аэропорта; в памяти обрывками отложились: черная асфальтовая лента с заметно стершейся за зиму разметкой, облезший разделительный барьер слева и транспортная развязка, которую она прошла на полной скорости. Загнав машину на гостевую стоянку, Рита торопливо выскочила наружу, и, закрыв с брелока замки на дверях, побежала к входу.

… Она увидела его сразу. Кузьма одиноко сидел в пластмассовом кресле у огромного окна и смотрел в пол. Громко цокая каблучками по каменным плитам, она побежала к нему. Он, услышал, поднял голову и вскочил на ноги. Не давая ему ничего сказать, она уткнулась лицом ему в плечо и захлюпала носом.

– Ну… Что ты?.. Зачем так?.. – растерянно бормотал он, гладя ее по спине, а она только сильнее вжималась в родное сильное тело.

– Ну что ж ты в самом деле?! – наконец, оторвав ее от себя, с мягкой укоризной сказал Кузьма. – Не надо, ей Богу… Зачем?

Рите не хотелось, чтобы он видел ее зареванную, и она попыталась вновь спрятать лицо у него на груди. Но Кузьма не позволил. Он достал из кармана белоснежный платок и промокнул ей глаза.

– Подожди меня здесь! – попросил Кузьма, усаживая ее в кресло. – Сейчас Вика с Машей выйдут – надо встретить. Потом поговорим.

Рита послушно кивнула и, вытирая глаза платком Кузьмы, смотрела, как он пошел к таможенному терминалу. В открытый проход повалили люди с чемоданами и сумками; вдруг от толпы отделилась худенькая девочка-подросток и с разгону бросилась к Кузьме на шею, обхватив его сразу и руками, и ногами. Рита с завистью наблюдала, как они закружились по каменному полу. Затем отец с дочерью расцеловались, и девочка соскользнула с Кузьмы. И тут же к ним подошла высокая красивая девушка с тяжелыми сумками в обеих руках, Кузьма расцеловался и с ней, забрал сумки, и все трое направились к Рите.

– Вот! – сказал Кузьма, когда они подошли к ней. – Это моя знакомая, Маргарита. Она любезно согласилась подвезти нас сегодня домой, – Кузьма заговорщицки подмигнул Рите, и та послушно кивнула. – А это – Виктория и Маша.

Девочка, улыбаясь, протянула ей руку, и Рита, похолодев, машинально пожала ее. Перед ней стоял второй Кузьма: те же выразительные зеленые глаза, волнистые черные волосы… Только овал лица был мягким, девичьим, и черты лица мельче. Маша просто кивнула ей, и Рита, почувствовала укол в сердце. Девушка была высокой – на голову выше ее, и ослепительно красивой: мягкие каштановые волосы, голубые глаза, гладкая белая кожа…

– Идемте! – Кузьма подхватил сумки с пола.

Рита послушно пошла рядом, Вика подпрыгивая, побежала впереди. Маша шла за ней, плавно и величаво ступая длинными стройными ногами. Рита шагала, чувствуя какую-то неправильность того, что произошло, и не в силах понять причину. Перед выходом, у магазинчиков, Вика подбежала к отцу.

– Папа! Пить хочу!

– А до дома потерпеть не можешь? – укоризненно сказал Кузьма.

– Сейчас! – закомандовала девочка.

– Обед в самолете был пересолен, – добродушно улыбнувшись, сказала Маша. – Я бы тоже водички…

Кузьма достал из кармана деньги.

– Только недолго.

Вика, подскакивая, побежала к магазинчикам, Маша пошла следом, и только сейчас Рита поняла, что ее смущало.

– Скажи! – спросила она, трогая Кузьму за плечо. – Маша… Она ведь не мама Виктории?

– Нет, конечно! – улыбнулся он. – Моя племянница. Дочь сестры, помнишь, я рассказывал. Студентка, приехала учиться, а жить негде. Остановилась у меня. Красавица, правда? Наша порода! – похвастался Кузьма, будто красота племянницы была его личной заслугой.

– А где мама Вики? – недоуменно спросила Рита.

– В Кельне.

– Она что, там осталась?

– Почему осталась? Она там живет. Вместе со своим штурмбанфюрером.

– Каким еще штурмбанфюрером? – ничего не поняла Рита. – И почему штурмбанфюрером?

– Потому что гад-эсэсовец. Два метра роста, блондин, голубые глаза. Характер нордический. Свою семью бросил, приехал сюда директором филиала и увел мою жену. Мы уже год в разводе. Хорошо, что хоть Вику мне оставили – не бросать же ей школу, подруг, заново учить их поганый язык?! Вот на каникулы съездила. А я вместо себя Машу отправил, чтобы Вике не было одиноко: там уже свой маленький есть, матери некогда с ней все время…

– Погоди, погоди! – остановила его Рита. – Ты хочешь сказать…

– Я ничего не хочу! – торопливо заметил Кузьма. – Ты спросила, я ответил…

– Выходит, – медленно сказала Рита, задыхаясь, – что если бы я не приехала сюда…

– Но ты же приехала, – примиряюще улыбнулся он.

– Погоди! – чуть не крикнула она. – Значит, если бы я не приехала сюда, ты и дальше заталкивал, что любишь жену?

– И люблю… – начал было Кузьма. Рита подняла кулаки, и он торопливо добавил: – Ну… Уже, может, не так…

– Ты!.. Ты!..

Рита шмыгнула носом, и он, ловко поднырнув под ее поднятые руки, мягко обнял ее.

– Ты!..

– Ну что ты, воробышек? Весь нахохлился… – он ласково гладил ее по голове. – Давай обойдемся без семейных сцен. Дети сейчас вернутся… Дома поговорим.

– Где дома? – подавляя готовое вырваться рыдание, спросила она.

– У меня, конечно. У тебя я гостил, а ты у меня нет. Кроме того, я столько всего вкусного приготовил. Хотел и тебя позвать, но подумал, что компания может не понравится. А раз ты здесь и всех видела… Посидим, выпьем, поговорим…

– Мне нельзя пить, я за рулем, – капризно сказала Рита.

– А зачем тебе сегодня возвращаться? Завтра выходной. Переночуешь. У меня в квартире три комнаты, для гостьи место найдем, – он улыбнулся. -Машину отгоним на стоянку – там у меня выкупленное место, будет под охраной. Договорились?

Она молча кивнула.

– Вот и прекрасно! – довольно сказал Кузьма. – Кстати о машине. У тебя ключи с собой?

Она еще раз кивнула и достала из сумочки ключи.

– Проверим сейчас, что ты без меня купила! – весело сказал Кузьма, забирая ключи. – Да и нельзя тебе сейчас за руль. Еще стукнешь нас об дерево…

– Тебя бы я с удовольствием стукнула! – ответила Рита.

– Успеешь еще! – вздохнул Кузьма и подхватил с пола сумки. От магазинчиков к ним, улыбаясь, шли Вика и Маша…

2003