Богданова сбили над линией фронта.

Все было сделано правильно: проложен маршрут, выбран оптимальный эшелон полета, учтены разведанные с переднего края, но немцев за дураков держать не следовало. Их звукоулавливающие установки слышат стрекозу за километр. Просчитать маршруты По-2, если полк долгое время базируется на одном аэродроме, труда не составит. Особенно при желании. Ночные бомбардировщики немцам — кость в горле: не дают спать переднему краю, засыпая окопы осколочными бомбами, термитными боеприпасами сжигают дома и склады; а выгружать людей и технику на ближней железнодорожной станции — риск смертельный: налетят, разбомбят, прострочат из пулеметов и исчезнут, невидимые в ночном небе. Словом, немцы захотели их подловить и подловили.

Перед звеном По-2 встала голубая стена, и самолет Богданова первым влетел в луч прожектора. Немедленно по сторонам вспухли черные шапки, по фюзеляжу будто палкой застучали, за спиной летчика жалобно вскрикнула штурман. Богданов инстинктивно отжал ручку управления и правым, непривычным для зенитчиков разворотом, ушел в пике. Осколки при разрыве зенитных снарядов летят вверх, снизиться — значит, уцелеть. Медлить нельзя. Бронированному Ил-2 осколки — семечки, в фанерном По-2 каждый осколок — твой.

Вырваться у Богданова получилось. Свет прожектора, в котором летчик теряет пространственное положение и чувствует себя раздетым, остался позади. Богданов выровнял машину и бросил взгляд на приборную доску — 500 метров. Богданов потянул ручку на себя и оглянулся. Темное небо резали голубые мечи прожекторов, скрещивались, поймав в темном небе хрупкие самолетики. Звено повторило его маневр, но запоздало: прожектористы держали тихоходные самолеты как в тисках. Зенитные орудия умолкли, но с земли к По-2 тянулись плети пулеметных трасс. Ребятам приходилось туго.

— Лисикова! — окликнул Богданов.

Штурман не отозвалась. Богданов прибрал газ и позвал еще — ответом был свист в расчалках. «Убили? — подумал Богданов. — Ну и хрен с ней! — решил в припадке неостывшей злости. — Не будет к особисту бегать!» Он заложил вираж и с набором высоты полетел обратно. Ребятам следовало помочь. Шарики бомбосбрасывателей — в кабине штурмана, по три с каждого борта, но у пилота есть аварийный сброс. Шесть ФАБ-50 накроют зенитную батарею, после чего два «эрэса» — по прожекторам! В завершение прострочить из «шкаса»… Я вам устрою засаду! Научитесь фатерлянд любить…

Родину любить научили его. То ли немцы расслышали мотор приближавшегося бомбардировщика, то ли зенитчик полоснул очередью наугад, но огненная трасса внезапно прочертила небо перед лицом Богданова и хлестнула по фюзеляжу. Мотор смолк, словно подавившись. Богданов бросил самолет в сторону и перевел машину в пике. Трассеры ушли влево и назад, Богданов выровнял По-2. С минуту он лихорадочно работал магнето, заслонкой дросселя и сектором корректора высоты. Мотор не только не «схватывал», не отзывался вообще.

— Твою мать! — выругался Богданов.

Он развернул машину и перевел ее в планирование. Порыв ветра подхватил легкий самолетик и понес к линии фронта. Оставалось надеяться: до своих дотянет. Третьего возвращения из немецкого тыла ему не простят. Да еще без Лисиковой. Скажут, пристрелил тихонько, и ведь не докажешь! Требовал убрать из экипажа, кричал, грозился… Язык ты наш длинный, чтоб тебя вовремя прикусить…

По-2 внезапно врезался в облака. Непроглядная темень окружила самолет. «Откуда облачность? — в сердцах подумал Богданов. — Вылетали — было ясно. И синоптик не обещал…» Однако темень не пропала, оставалось лишь следить за приборами, с горечью наблюдая, как быстро движется стрелка высотомера. «Если облачность низкая, грохнусь! — подумал Богданов. — Земли не разглядеть! Под фюзеляжем и крыльями — бомбы…» Бомбы сбросить следовало сразу, теперь — поздно. Посечет своими же осколками…

Богданов не боялся смерти — привык к ней за годы войны. Дважды его сбивали, не раз он садился на вынужденную, трижды привозил на аэродром мертвых штурманов. Из тех, с кем начал воевать в сорок первом, в живых не осталось никого. Смерть сопровождала его неотвязно, и то, что он до сих пор жив, было чудом. Богданов осознавал, что чудеса не приходят сами по себе, к вылетам относился серьезно: изучал обстановку в районе цели, полетные карты, тщательно прокладывал маршрут, доводил до каждого экипажа личное задание и скрупулезно обсуждал с летчиками и штурманами звена поведение в воздухе. Это сокращало потери, но не гарантировало жизни. Желание уцелеть понятно, но не должно становиться целью. В полку один пожелал. Сразу после вылета возвращался, объясняя это неполадками в моторе. Техники проверяли, ничего не находили. Пилот упорствовал, штурман подтверждал. На По-2 устроить перебои в моторе проще простого — достаточно подергать сектором высотного корректора. Командиру полка надоело, подключил особиста. На «несправный» самолет посадили другого пилота, тот слетал на задание и благополучно вернулся. Труса судили, разжаловали и отправили в штрафбат. В полк он не вернулся…

По-2 выскочил из облаков также внезапно, как и влетел в них, Богданов увидел впереди светлую ленту реки. «Откуда она здесь? — подумал недоуменно. — На карте не было!» Думать далее было некогда — По-2 снижался стремительно. Самолет перескочил реку, едва не касаясь колесами воды, мягко приземлился на противоположном берегу и покатил по густой траве. Темная стена леса стремительно бежала навстречу, заслоняя небо. «Разобьемся!» — подумал Богданов, но в последний момент лес словно расступился. Самолет вкатился на небольшую полянку, словно в ангар и замер.

Богданов с минуту сидел неподвижно, не веря, что все закончилось, затем отстегнул лямки парашюта и выбрался на крыло. Лисикова сидела, уткнувшись головой в приборный щиток, Богданов не стал ее трогать. Спрыгнул на траву и прислушался. Вокруг было тихо, пожалуй, даже, неестественно тихо. Нигде не стреляли, не бряцали оружием, не переговаривались и хрустели ветками, подбираясь к самолету. Богданов достал из кобуры «ТТ», передернул затвор и с пистолетом в руке пошел к опушке. Трава на поляне была высокой и серебряной от росы, скоро летчик ощутил, как набухли и прилипли к голенищам сапог штанины комбинезона. Светила неестественно яркая луна — будто САБ в небе подвесили, свет ее пробивался сквозь ветви деревьев, Богданову хороши были видны и нетронутая роса на несмятой траве и потемневшие от влаги головки хромовых сапог. У опушки Богданов остановился и внимательно осмотрел берег. Тот был пустынен — ни человеческой фигуры, ни движения. Передний край они благополучно миновали. «А если это немецкий тыл? — внезапно подумал Богданов. — Линия фронта здесь изгибается…» Летчик с досадой увидел на росном лугу три темные полосы, бежавшие от берега к лесу — следы колес шасси и костыля. В ярком, ровном свете луны, полосы проступали, как нарисованные. «Откуда полная луна? — недоуменно подумал Богданов, пряча „ТТ“ в кобуру. — Вылетали — не было!»

Он не стал мучить себя догадками и вернулся к самолету. Лисикова сидела в кабине, откинувшись на спинку.

— Жива? — удивился Богданов.

Штурман не ответила. Присмотревшись, летчик увидел две блестящие дорожки на бледном лице.

— Ранили? Куда?

— В ногу, — сдавленным от боли голосом сказала Лисикова.

— Встать можешь? — спросил Богданов, чувствуя неловкость за нотку, проскользнувшую в его голосе. Раненый напарник при посадке на вынужденную — обуза. Лисикова, естественно, это понимает. А он не сумел скрыть…

Штурман привстала и, ойкнув, шлепнулась обратно. Богданов молча расстегнул лямки ее парашюта (привязными ремнями в их эскадрилье не пользовались), и легко вытащил Лисикову из кабины. Весила она меньше, чем ФАБ-50. Усадив штурмана на крыло, Богданов осмотрел ее ноги и присвистнул: на левом бедре расплывалось по комбинезону темное пятно. Богданов вытащил из нагрудного кармана перевязочный пакет, зубами сорвал прорезиненную оболочку и туго перевязал рану прямо поверх комбинезона. Лисикова постанывала, но, видно было, сдерживалась. Богданов осторожно водворил ее обратно в кабину, после чего забрался к себе. До рассвета делать было нечего, оставалось ждать.

…С особистами ему не везло. Осенью сорок первого его послали с рацией и продовольствием в окруженную под Вязьмой армию. Поляна, которую отвели окруженцы под аэродром, оказалась маленькой, и Богданов по неопытности влетел в кусты, побил винт. Второй По-2 (тогда еще У-2) улетел. Сослуживец пообещал следующей ночью привезти винт, но на рассвете явился «мессер» и сжег беззащитный самолет. Сослуживец не прилетел (позже выяснилось, что его сбили на обратном пути), и Богданов стал пробираться к своим. Зарос, отощал, но выбрался. Попутки довезли его к аэродрому, а там прищемил особист. Посадил на «губу» и ежедневно таскал на допросы. Богданов, не в пример другим, вышел из окружения в форме, при оружии и документах, но особист именно это счел подозрительным. Твердил как попугай:

— Кто и как тебя завербовал? Какое задание дали?

Фамилия у лейтенанта НКВД была Синюков, и Богданову, ошалевшему от бесконечных допросов, стало казаться, что лицо у лейтенанта тоже синее, как у упыря.

— Пишите! — сказал он, не выдержав. — Расскажу про задание.

Синюков с готовностью схватился за карандаш.

— Немцы поручили передать лейтенанту НКВД Синюкову, — четко выговаривая слова, сказал Богданов, — что не там шпионов ищет!

Особист от злости переломил карандаш пополам.

— Под трибунал пойдешь! — прошипел. — Завтра же!

Однако завтра на гауптвахту, устроенную в сарае деревенского дома, пришел не особист, а командир полка Филимонов. Протянул Богданову пояс с кобурой.

— В полку три летчика остались, — сказал сердито, — а ты прохлаждаешься. Марш в строй!

Богданов козырнул и побежал к штабной избе. Особист от него отстал, но разговора не забыл. Год спустя Богданов со штурманом Колей Сиваковым в составе звена вылетели на бомбежку железнодорожной станции Ясное. Чтоб не привлекать внимания немцев, шли к цели порознь, разными маршрутами. И по пути увидели другую станцию, Петровку, забитую эшелонами. На станции даже горели фонари — немцы не опасались налета.

— Командир! — закричал Сиваков. — Ну, ее на хрен, эту Ясную! Ребята сами справятся. Нельзя такую цель упустить!

Покойный Коля, как и Богданов, был парнем порывистым, надо ли говорить, что спора не возникло? Они подкрались к станции на скольжении, бесшумно, и Коля, словно руками, положил первую ФАБ-50 прямо в стоявший под разгрузкой состав с цистернами. К небу взметнулось высокое пламя, Богданов развернулся, и Коля спустил вторую бомбу на паровоз у выезда со станции — закупорил путь. После чего они еще четырежды заходили на цель, а в завершение Коля построчил из «шкаса». Вся станция была объята пламенем, пылали нефтеналивные цистерны, с грохотом взрывались снаряды. Обратной дорогой они с Колей пели. А по возвращению угодили на гауптвахту.

— Где были, куда бомбы сбросили? — тянул жилы Синюков. — Какая Петровка? Ее «Пе-2» разбомбили, из соседнего полка, я звонил. Признавайтесь, трусы!

Мурыжили их несколько дней, после чего внезапно, без всяких объяснений выпустили. Позже Богданов узнал, что командующий фронта лично потребовал представить летчиков, разбомбивших станцию Петровка (из-за чего сорвалось наступление немцев) к званию Героя. Разведка выяснила, что на станции сгорели двенадцать эшелонов и семь паровозов. Командир полка «Пе-2» заикнулся было о своих, но на столе командующего лежало донесение: станцию бомбил У-2. К тому же Пе-2 по ночам не летают… Богданова с Колей выпустили, но Героев не дали — Синюков похлопотал. Вручили каждому необычную среди летчиков медаль «За отвагу» и велели молчать. Они с Колей были рады: не за орденами летали.

Спас их тогда Филимонов, лично доложивший командиру авиадивизии о случившемся. По просьбе Филимонова Синюкова куда-то перевели, его заменил Гайворонский — тучный, мордатый капитан. В отличие от Синюкова, держался он просто, любил посидеть в компании с летчиками, рассказать о семье (у капитана было двое детей), похвастаться красавицей женой. Черт дернул Богданова за язык. Надо сказать, выпили они немало. Экипажам ночных бомбардировщиков фронтовые сто граммов наливают за завтраком, когда не только пить, есть не хочется. Поначалу водка оставалась в графинах, но потом кто-то сообразил переливать в фляги — про запас. Насобирали, набрались… Погода стояла нелетная… Богданов и сболтни:

— Что скажете своим детям, товарищ капитан, когда домой вернетесь? Вы разу в сторону немцев не выстрелили!

Гайворонский побагровел и пулей выскочил из столовой. Леня Тихонов, друг, покрутил пальцем у виска. Богданов сам понимал, что сморозил. Что его забрало? Может, иконостас из орденов на груди особиста? У Богданова орденов хватало, но у капитана больше. А ведь Богданов летал чуть ли каждую ночь…

Капитан отыгрался скоро. Богданова сбили, и он сел на вынужденную в немецком тылу. Коля Сиваков погиб — снаряд малокалиберной зенитки разорвался у него в кабине. Богданов в одиночку пошел к своим. Тыл кишел немцами, нечего было мечтать добраться к фронту в форме и с документами. В ближней деревне оставил все, кроме пистолета. Старик, принявший форму и документы на хранение (особенно жалко было орденов), дал взамен промасленный комбинезон и бумажку, где говорилось, что предъявитель сего служит у немцев на железной дороге. Одежда и бумажка принадлежали умершему от тифа сыну деда. Богданов запомнил название деревни, фамилию старика, и потопал к фронту. Пришлось прятаться в лесах и даже отстреливаться от полицаев (одного убил, остальные отстали), к своим вышел только на четвертый день. Вот тут Гайворонский взял в оборот. Дело шил серьезное — измена Родине, пахло не штрафбатом — расстрелом. Филимонов, золотая душа, выручил снова. Послал в тыл По-2 — экипаж Лени Тихонова вызвался добровольно. Ребята ночью сели у деревни, забрали у деда форму и документы Богданова, заодно привезли письменное объяснение старика. Рисковали, конечно, но сделали как надо. Капитан скрипел зубами, но Богданова выпустил. Расстались они плохо. Богданов понимал: в следующий раз так не повезет.

Богданову дали новый самолет, но летал он теперь как связной и транспортник. Никто не хотел к нему штурманом. Летчики — народ суеверный, три убитых штурмана у одного пилота — достаточное основание, чтоб не спешить занять их место. Богданов злился, ходил к командиру полка, тот лишь плечами пожимал. Но однажды сказал:

— Есть рапорт оружейницы Лисиковой. Закончила летную школу, штурман, просилась в 46-й гвардейский полк, где одни женщины. Не взяли, хватает своих. Чтоб не сидеть в запасном полку согласилась стать оружейницей. Девка хорошая, служит добросовестно. Возьмешь?

Богданов поморщился:

— Баба? Нужен опытный штурман!

— Тебе-то зачем? — усмехнулся Филимонов. — Ты на карту раз глянешь — и запомнил! Сколько раз летал к партизанам и на выброску диверсантов без штурмана? Не заблудишься! Главное, бомбы метко бросать. Справится!

— Дайте хотя бы проверить! — взмолился Богданов.

Филимонов согласился. Богданов несколько раз вывез Лисикову в учебные полеты, втайне надеясь, что малявка напутает или сделает не так. Не вышло. Не то, чтоб Лисикова показала класс, но в воздухе ориентировалась уверенно, бомбы бросала точно в круг. Богданов неохотно согласился.

Появление нового штурмана развеселило эскадрилью. Лисикова была не просто женщиной, а очень маленькой женщиной — Богданову до плеча. Форма, даже ушитая, сидела на ней как на пугале, сапоги на пять размеров больше болтались на ноге, пилотка сползала на нос. «Дите горькое!» — как определил Тимофей Иванович, механик Богданова. Товарищи с серьезным видом предлагали Богданову отныне подвешивать к самолету только ФАБ-100 — раз штурман ничего не весит, нельзя не терять такую возможность! Другие советовали привязать к костылю гирю: у По-2 хвост легкий, без должной нагрузки самолет при посадке скапотирует. Однако зубоскалили в эскадрилье недолго. В одном из вылетов подбили Леню Тихонова, причем, ранили обоих: пилота и штурмана. Леня сел на вынужденную в немецком тылу. Богданов, заметив, приземлился рядом. Леню со штурманом засунули в кабину штурмана, Лисикова встала на крыло, уцепившись за стойки. Богданов лично прицепил ее страховочным фалом, но тот не понадобился: Лисикова простояла на крыле до самой посадки. Богданову пришлось расцеплять ее пальцы — сама разжать не могла. После того перелета над Лисиковой шутить перестали: стоять без парашюта на крыле летящего По-2 не каждый мужик решится…

Рана Лени оказалась не тяжелой, он уговорил врача не отправлять в госпиталь. Летать ему запрещали, пилот болтался в расположении полка. Он-то и принес Богданову весть:

— Лисикова твоя к Гайворонскому бегает!

— Может, у них любовь? — отмахнулся Богданов.

— С Лисиковой? — изумился Леня.

Друг был прав: представить страшненькую малявку чьей-то возлюбленной…

— Она днем к нему бегает, не по ночам, — уточнил Леня.

Богданов не придал значения словам друга, но запомнил. В следующую ночь они вылетели на бомбардировку речного порта у родного города Богданова. Отбомбились успешно, Богданов не удержался и завернул к родному дому. Светало, дом он нашел быстро. Заложил вираж над знакомой улицей, покачал крыльями. Богданов не имел вестей от родных с момента оккупации города, не знал, уцелел ли кто, и понимал, что в этот предрассветный час его вряд ли увидят. Однако душа требовала, и он ее отвел. Вернувшись на аэродром, Богданов завалился спать, в час его разбудили на обед. Богданов допивал компот, как в столовую прибежал посыльный: его звал Гайворонский. Недоумевая, Богданов застегнул воротничок и отправился к капитану.

— Кому подавал знаки во время вылета? — сходу набросился особист. — Кому крыльями качал? О чем хотел сообщить?

Толком не проснувшийся Богданов таращил глаза, и только потом вспомнил.

— В моем личном деле, — сказал, с трудом сдерживая ярость, — есть сведения о месте рождения и адрес, где проживают родные. Я качал крыльями, давая знать, что скоро доблестная Красная Армия освободит их из фашистской неволи.

Гайворонский полистал дело, заглянул в карту и отпустил летчика. Богданов вернулся в столовую. Лисикову он встретил у входа.

— Летать со мной не будешь! — бросил в ненавистные серые глаза. — Ищи другого пилота! Мне стукачи не нужны!

Она как-то сжалась и не ответила. Богданов отправился к командиру эскадрильи.

— Нет у меня другого штурмана! — разозлился комэска. — Нет! Боевой расчет составлен, полетишь с Лисиковой!

— Сброшу бомбы, ее следом вытряхну! — пригрозил Богданов.

— Пойдешь под трибунал! — сказал комэска и добавил вполголоса. — Потерпи чуток! Прибудет пополнение, заменим. Отправится пулеметные ленты набивать. Не дури, Андрюха! И придержи язык! Раззвонил всем! Теперь не дай бог что, виновного сразу найдут! Догадываешься, кого?

День прошел как в тумане. На политзанятиях и занятиях по тактической подготовке Богданов сидел, растравляя в душе обиду. Из-за этого и полет проработал формально. Следовало, как прежде, лететь к цели по одиночке. Поперлись звеном! Ну, и получили!..

Проснулся Богданов от пения птиц. Целый сонм пернатых устроил в кронах сосен такой ор, что и мертвого поднял бы. «Птицы — это хорошо! — решил Богданов, потягиваясь. — Когда в лесу люди, они молчат!»

Богданов вылез на крыло, достал из кабины и бросил на траву парашют. Затем вытащил и усадил на него Лисикову. Выглядела штурман неважно — бледная, с красными пятнами на щеках. Богданов сбросил на землю и ее парашют, затем достал из гаргрота заветный вещмешок. Если ты хоть раз выбирался к своим из немецкого тыла, поневоле станешь запасливым. В вещмешке лежали трофейный немецкий нож, котелок, выпрошенные у начпрода бортпайки, два перевязочных пакета и, самое главное, полненькая фляга спирта. Ребята, случись им узнать о спирте, не простили бы, но Богданов в отдельных ситуациях умел молчать. Болтнув флягой, Богданов повернулся к Лисиковой.

— Снимай комбинезон! И шаровары.

«Зачем?» — прочел он в ее взгляде.

— Рану надо посмотреть.

Лисикова колебалась.

— Тебе Гайворонский не говорил, что до войны я три курса мединститута закончил?! — спросил Богданов, ощутив прилив злости. — Что на финской в медсанбате служил? Снимай!

Она опустила голову и стала расстегивать пуговицы. Богданов стал помогать. Когда сапоги с ворохом портянок, а следом и шаровары оказались на траве, Богданов бесцеремонно повернул штурмана на бок. Покачал головой. В левом бедре девушки торчал осколок. Толстый, зазубренный. Богданов плеснул спирт на тампон снятой повязки, стер подсохшую кровь. Показалась покрасневшая кожа, на ощупь она была горячей. Богданов плеснул в ладонь спирту и тщательно протер руки.

— Сейчас будет больно! — сказал сурово. — Терпи!

Лисикова кивнула. Богданов ухватил край осколка пальцами и потянул. Лисикова застонала, но, поймав грозный взгляд, умолкла. Осколок сидел глубоко и поддался не сразу. «Не задеть бы бедренную артерию! — думал Богданов, хватаясь покрепче за скользкий от крови металл. — Она где-то рядом…» Осколок, наконец, поддался. Он был длиною с полмизинца и толстый. К облегчению Богданова, кровь не брызнула из раны, а вышла наружу мягким толчком. Богданов затампонировал рану и поднял комбинезон штурмана. Вздохнул — на левой штанине, по центру кровавого пятна красовалась дырка. Точно такая же оказалась на шароварах. Не приходилось сомневаться: вырванные из одежды лоскуты — в ране.

— Вот что, Лисикова! — сказал Богданов, присев на корточки. — Сейчас будет снова больно, даже больнее, чем прежде. Надо достать ткань из раны, иначе загноится. Потерпишь?

Она кивнула и закусила губу. Богданов достал из вещмешка ложку, протер ее спиртом. Затем запустил ручку в рану и стал ковырять, пытаясь подцепить лоскуты. Лисикова мычала и скрежетала зубами, но не дергалась. Достать маленькие, скользкие лоскуты никак не получалось. Плюнув, Богданов и взял нож. Расширив рану ручкой ложки, ковырял в ней ножом, но лоскуты достал. Приложил к одежде — они! Перевязав рану, Богданов облегченно выпрямился. Лисикова смотрела на него побелевшими от боли глазами.

— Ерунда! — сказал Богданов ободряюще. — Кость не задета, артерия — тоже. В медсанбате за неделю поправишься.

«Где только этот медсанбат? — подумал. — Как до него добраться?»

Лисикова похоже подумала то же, поскольку вздохнула. Богданов помог ей натянуть одежду и сапоги. «Ноги — как у цыпленка, — усмехнулся про себя, — а трусики шелковые. Кому на них смотреть?» — он с внезапной тоской вспомнил белые ноги Клавы, стройные, с гладкой, нежной кожей изнутри бедер…

— Пить! — попросила Лисикова.

— Схожу к реке! — сказал Богданов, хватая котелок.

— Сними пулемет со шкворня! — попросила она.

Богданов одобрительно хмыкнул и принес ей «ДТ». Оружейники не раз предлагали установить в кабине штурмана скорострельный «шкас», Богданов отказывался. Против немецких самолетов что «шкас», что «ДТ» — детские рогатки, зато на земле «ДТ» в отличие от «шкаса» — вещь полезная. Лисикова ловко прикрутила к пулемету сошки, поставила перед собой, а Богданов отправился за водой. Выйдя из леса, он пошел вдоль опушки — с правого края бор вплотную подступал к реке, не надо пересекать обширный луг, рискуя попасть под недружеский взгляд. Оно-то пустынно кругом, но кто знает…

На родник он наткнулся случайно, едва не влетев сапогом в ручеек. На дне глубокой ямки холодным ключом бурлила вода, избыток изливался наружу, тихим ручьем струясь к реке. Родник не был обустроен — ни сруба, ни лотка для слива, люди здесь явно не ходили. Богданов напился до ломоты в зубах, отмыл кровь с рук, затем, фыркая, ополоснул лицо. Почувствовал себя бодрее. Зачерпнув из родника котелком, отправился обратно. Лисикова сидела на прежнем месте, но почему-то смотрела вверх. Богданов проследил ее взгляд и заметил на ветке у самолета большую, красивую птицу. Та сидела, флегматично поглядывая вниз. Богданов поставил котелок, достал из кобуры «ТТ» и, осторожно ступая, подошел ближе. Птица повернула голову, глянула на человека черным, блестящим глазом, но не пошевелилась.

Богданов выстрелил. Птица, как ни в чем не бывало, осталась на ветке. «Не пуганые совсем!» — подумал Богданов, прицеливаясь. В этот раз он попал. Птица камнем упала в траву. Богданов подбежал, схватил за теплые ноги и отнес к самолету.

— Тетерев! — тихо сказала Лисикова. — Прилетел и смотрит. Боялась спугнуть.

— Любопытный попался! — согласился Богданов и принес котелок. Она жадно попила, затем плеснула в ладошку и протерла лицо. Выглядела Лисикова неважно. Богданов вытащил из бортпайка плитку шоколада.

— Съешь! Когда еще тетерев поспеет!

Пока она ела, Богданов натащил хворосту, чиркнув спичкой, поджег его от сухой ветки. Нарезав ореховых прутьев, соорудил над костром очаг. Вода в котелке вскипела скоро. Лисикова облила им тушку птицу.

— Так легче щипать! — пояснила.

Богданов не стал спорить и принес еще воды. Пока Лисикова занималась птицей, он осмотрел По-2. К его удивлению, повреждений у самолета оказалось мало. Несколько пробоин в фюзеляже и плоскостях от осколков и пуль — все! Пуля «эрликона» пробила днище его кабины как раз между ног, но пилота не задела. Хорошо, он не склонился в этот момент к приборному щитку… Под капотом двигателя и на цилиндрах повреждений не было. «Почему заглох мотор?» — подумал Богданов, забираясь на крыло. Он внимательно исследовал свою кабину, затем — штурмана. Кран бензопровода в кабине штурмана был перекрыт. Стараясь не спугнуть радость, Богданов открыл его, достал из гаргрота шприц (тому, кто летает к партизанам, без него никак), отсосал бензин из бака и залил в карбюратор. Затем, стоя на крыле, раскрутил магнето, и, пока маховичок вращается, спрыгнул на землю и провернул винт. Мотор чихнул и заревел, выстреливая выхлопные газы из патрубков. Богданов заскочил в кабину, посидел, наслаждаясь мощным звуком двигателя, затем выключил и спрыгнул на траву.

— Лисикова! — спросил, стараясь придать лицу суровость. — Ты зачем бензокран перекрыла?

Она смотрела на него испуганно. Богданов едва не засмеялся. Такое случается и у опытных пилотов — стоит неловко повернуться в кабине. А ее ранили… Богданов улыбнулся и махнул рукой. Он ответила несмелой улыбкой.

«Полетим!» — с ликованием подумал Богданов, но внезапно нахмурился. Для взлета самолет надо вытащить из леса. Машина конечно легкая, но не настолько, чтоб справиться в одиночку. Будь Лисикова в порядке, они все равно не смогли бы. Еще бы пару мужиков…

Богданов закрутил потуже ветрянки на бомбах. С этого следовало начинать. Для облегчения самолета бомбы лучше снять, но Богданов решил, что с этим успеется. Подсел к костру и стал смотреть, как Лисикова жарит мясо в крышке котелка. Штурман растопила срезанный с тушки жир, затем бросила мелко порубленные куски грудки и сейчас мешала их ложкой — той самой, которой ковырялись в ее ране. Соли не было, но птица оказалась вкусной: мясо так и таяло во рту. Они цепляли прожаренные кусочки твердыми галетами и пихали в рот, поочередно запивая кипятком из котелка. Завтрак получился сытным. Хлебнув в последний раз из котелка, Богданов встал и поправил ремень.

— Надо поискать людей! Самолет вытащить.

Лисикова ответила пристальным взглядом.

«Боится, что брошу! — догадался Богданов. — Оно б и следовало, но не сейчас».

— Я ненадолго! — сказал успокаивающе. — Сторожи самолет!

— Помоги мне! — попросила она.

Он отнес ее к опушке, в очередной раз подивившись предусмотрительности штурмана. Даже после завтрака Лисикова весила мало; он легко бы снес двоих таких. Следом Богданов притащил парашют и «ДТ». Не поленился, вырезал ей палку — ковылять в одиночку. Пробираться через лес не имело смысла — неизвестно, где он кончается, и Богданов спустился к реке. Вода лениво катила вдоль заросших осокой берегов. Лезть в холодную воду не слишком хотелось, и Богданов прошелся берегом. Сначала он заметил мель, а затем, приглядевшись, понял, что она тянется до противоположного берега. Брод. На всякий случай Богданов стащил сапоги, комбинезон и шаровары, и, оставшись в трусах и гимнастерке, перебрел на другой берег. Вода здесь не достигала колена. Одевшись, Богданов оглянулся. Лисикова сидела на парашюте, «ДТ» примостился рядом. Богданов махнул ей рукой и стал подниматься на высокий берег. «Только б на немцев не напороться! — подумал он, вынимая из кобуры и засовывая за пояс „ТТ“. — Мужиков уговорю. Отдам им бортпайки, спирт, в крайнем случае, — нож. Если что, пригрожу пистолетом. Никуда не денутся, придут…»

Повеселев от этой мысли, Богданов весело пошел к видневшимся невдалеке деревьям — краю луга.