От сабли Богданов отказался — зачем в небе? Да и лезть с ней в кабину… В остальном уступил: форма советского пилота княжне не глянулась. Богданов не спорил: еще ходил под впечатлением от увиденного и услышанного. Ему принесли штаны-порты, короткую суконную свитку и мягкие кожаные сапоги. Ремень Богданов оставил свой: привычней. В новой одежде не было карманов, Богданов поначалу оторопел. Потом сообразил: что в них носить? Имущества здесь совсем ничего: ни документов, ни зажигалок, ни папирос… Он прицепил к поясу трофейный немецкий нож и кобуру, ложку сунул за голенище — все.

Проша, как переделал Богданов мысленно — Евпраксия слишком длинно, облачила его кольчугу. Новую. Трофейную, снятую с кмета, она внимательно рассмотрела и велела выбросить. Богданов кольчуге сопротивлялся, как мог.

— Ударят стрелой из-за куста, что буду делать? — сердито сказала княжна. — Или с мечом налетят? Давно Жидята прибегал?

Кольчуга с прикрепленными к ней пластинами-зерцалами весила около пуда и гнула к земле. Поначалу Богданов пал духом, но скоро обвык. Переодели и Лисикову. Разглядев в ней женщину, Проша изумилась и отвела Богданова в сторону.

— Твоя женка? — спросила, кусая губы.

Богданов покачал головой.

Следующий вопрос она задала глазами.

Богданов засмеялся. Проша глядела сурово.

— Она воин! — сказал летчик. — Кметов Жидяты убила.

В глазах Проши мелькнуло уважение, она велела переодеть «воина». Лисикова пыталась кочевряжиться, но, поймав взгляд лейтенанта, побежала в кусты. Обратно вернулась довольной. Новая одежда пришлась впору, но более всего нравились штурману сапоги: мягкие, с низким каблучком и по ноге — запасная пара княжны. Лисикова и ножкой топала, и кожу гладила — все наглядеться не могла. Свою форму летчики свернули и спрятали в гаргрот — пригодится. Оставили себе летные кожаные шлемы. От железных горшков на головах отказались решительно — в этом Богданов встал насмерть. Кольчугу Лисиковой не предложили. То ли Проша сочла, что малявку железо раздавит, то ли жизнь «воина» посчитала менее ценной.

За обедом состоялось короткое совещание. Еда была скудной: черный хлеб с луком да вяленое мясо, но выбирать не приходилось. Совещались вчетвером: Проша, сотник Данило, молодой, широкоплечий воин с открытым лицом, и летчики. Данило чертил на песке прутиком план Сборска и прилегающей местности, Богданов задавал вопросы, Проша с Лисиковой помалкивали. Кметы толпились в отдалении, во все глаза разглядывая пилотов. Ближе подойти не смели. Стучали топоры, к тому времени, как план приступа был выработан, на воде лежал плот — широкий и прочный. Тащить По-2 с его одиннадцатиметровым размахом крыльев по узким, местным дорогам невозможно, это лейтенант сообразил. Лететь Богданову не хотелось: бензин следовало экономить — аэродрома с заправщиком здесь нет. К тому же противника всполошишь. Фактор внезапности на войне — первое дело. Самолет выкатили на берег, занесли на плот и крепко привязали. Богданов проверил каждый узел. Соскользнет в воду — труба! Тимофея Ивановича здесь нет, самому мотор не перебрать.

Кметы, назначенные на плот, оттолкнулись шестами, поплыли. Богданов сидел на вытащенном из кабины парашюте и жевал травинку. В прибрежных кустах мелькали шлемы кметов. Данило разделил сотню надвое и пустил по обоим берегам — сторожить от нападения. Глаза слипались. Лейтенант откинулся на фюзеляж, собираясь вздремнуть, но Лисикова не дала.

— Товарищ лейтенант, — спросила, перегнувшись через борт кабины. — Вы знаете церковнославянский?

— Что? — не понял Богданов.

— Вы говорили с княжной и сотником на церковнославянском языке, — пояснила Лисикова. — На таком летописи писаны, я читала, — она вздохнула. — Понимала вас через два слова на третье. Где учили?

Богданов пожал плечами. В мединституте им преподавали латынь, все эти «мускулиси», которые он давно забыл.

— Я спросила у княжны, какой сейчас год? — продолжила штурман. — Ответила: шесть тысяч восемьсот восьмой от сотворения мира. Точно не знаю, тогда год считали то от марта, то от сентября, но по-нашему — тринадцатый век, самый конец.

— Это хорошо, что конец! — заметил лейтенант. — К нам ближе.

— Мне кажется, я сплю, — сказала Лисикова.

— Пощупай сапожки! — предложил Богданов. — Еще лучше — понюхай!

Лисикова обиделась, но не отстала.

— Может, это провокация? Немцы заманивают?

— Ага! — поддержал Богданов. — Специально для нас переодели сотню людей в кольчуги, научили их церковнославянскому языку… Два часа плывем, телеграфный столб видела? Или деревню? Дорогу, распаханные поля? Это мои родные места, до войны здесь каждый уголок прошел. Деревня на деревне, все электрифицированные, густая сеть грунтовок. Где все? Трава не кошена, лес переспел, дома топят по-черному… Тринадцатый век!

— Как мы сюда залетели?

— Это штурмана надо спросить!

Лисикова надулась.

— Как залетели, выясним, — сказал Богданов. — Поможем Проше и займемся.

— Я поняла, мы поддерживаем одну из сторон в междоусобной княжьей распре, — наставительно сказала Лисикова. — Правильно ли это? К лицу ли советским пилотам? В учебниках сказано: феодальные распри ослабили страну перед татаро-монгольским нашествием.

— Татары уже приходили! — сказал Богданов, вставая. — Теперь в Золотой Орде пьют кумыс. Князья им серебро возят — на опохмелку. Не знаю, чему тебя учили, Лисикова, но здесь расклад иной. Сборск захвачен немецкими прихвостнями, тевтонский орден готовит поход. Дранг нах Остен! Как начали при Александре Невском, так остановиться не могут. Кресты на немецких самолетах и сейчас тевтонские. Я буду на них смирно смотреть?! У себя бил гадов и здесь бить буду! Тринадцатый век или двадцатый — без разницы. Ясно?

Он забросил парашют в кабину, забрался сам и уснул. Разбудила все та же Лисикова.

— Товарищ лейтенант! — сказала жалобно. — Мне по нужде.

Богданов скомандовал кметам, плот пристал к берегу. Лисикова побежала в кусты, Богданов сошел размять ноги. И тут же схватился за кобуру: от дальних кустов неслись всадники. Присмотревшись, летчик успокоился — княжна.

— Что случилось? — спросила она, подскакав.

Богданов объяснил.

— На плоту было нельзя? — рассердилась Евпраксия.

— Стесняется, — пояснил Богданов. — Мужики кругом.

— Чего стесняться? — не поняла княжна. — У нее там что-то особенное?

— Не принято девушке среди мужчин.

— А ежели кметы Жидяты? Одна стрела — и все! Мы зря ждали?

— Охолони, Проша! — улыбнулся Богданов. — Жидята наложил в штаны и скачет в Сборск. Нет никого!

Глаза княжны налились влагой.

— Ты чего? — удивился лейтенант.

— Меня отец Прошей звал…

— Побьем их! — Богданов погладил ей руку. — Уроем! То же мне, кметы!

— Как стемнеет — привал! — сказала княжна, заворачивая коня. — Ночью опасно. Наскочите на берег, или вороги подберутся. Пусть девка терпит.

Место ночевки увидели издалека: горели костры, возле них распоряжался Данило. Богданов со штурманом сошли на берег, поели пшенной каши с салом и завалились спать. Прямо на земле. Кметы принесли по охапке спелой травы, она умялась под телами гостей и стала преть, отдавая тепло. Богданов как провалился. Среди ночи проснулся — онемела рука. Лисикова, пристроив голову на сгибе локтя лейтенанта, тихонько посапывала. Богданов вытащил руку. Лисикова вздохнула и подкатилась под бочок. «Нашла грелку!» — рассердился лейтенант. Отпихивать штурмана он не стал — пусть. Не жалко! Закинув руки за голову, Богданов лежал, размышляя. Война отучила его удивляться. Случалось такое, что не мыслилось в мирное время. Богданов, как его сверстники, не верил в бога. На войне поверил в судьбу. То один, то другой пилот эскадрильи вдруг терял сон и аппетит, ходил грустным, а когда он спрашивал, отвечал: «Погибну я, Андрей! Чувствую!» Богданов ругал друзей, укоряя за малодушие, но случалось по сказанному. Через день-другой, самое большое неделю, друг не возвращался из вылета. Обмануть судьбу не получалось. Как-то по просьбе Богданова отстранили от полетов захандрившего Дежнева. Эскадрилья вылетела без него, все экипажи вернулись домой. Днем к аэродрому прорвался одинокий «фоккер». Сбросил бомбу, прострочил из пулеметов. Раненых не было, один убитый. Крохотный осколок угодил Дежневу в переносицу…

В мире существовала какая-то предопределенность, которую Богданов не мог постичь. Эта предопределенность привела его в прошлое. Почему именно его, оставалось гадать, однако случилось. Богданов понимал: разговор с таинственным старцем был неспроста. Все, что предсказал обитатель пещеры, сбывалось. Это следовало принять к сведению и делать выводы. Ведун предрек, что Богданов не покинет прошлое, не исполнив предназначенное, значит, надо исполнить. Вряд ли это нечто замысловатое. Он боевой офицер, значит, война. Предчувствия смерти у него нет, у Лисиковой — тоже. Вернутся! Деревянная крепость не бетонный бункер, Богданову приходилось и такие бомбить. Крупнокалиберное орудие обстреливало Ленинград, гибли мирные жители. Местонахождение бункера разведчики выявили, но подавить не получалось: бетонированное укрытие, мелкая по площади цель, батареи зениток… Богданов подвесил две ФАБ-100 и вылетел. Орудие заткнулось навсегда. Разбить деревянные стены проще. Сделаем — и домой!

Успокоенной этой мыслью, Богданов уснул. Он не видел, как на рассвете к нему подошла княжна, села рядом, долго смотрела на лицо лейтенанта. Лисикова почувствовала чужой взгляд, заворочалась и обняла летчика. Евпраксия сбросила ее руку, встала. Рядом вырос Данило.

— Буди людей! — сказал княжна. — Накорми! Они пусть спят! — она оглянулась на летчика. — Разбудишь к снеданью!

Она пошла прочь. Данило проводил ее взглядом и побежал распоряжаться…

К Сборску приплыли утром. С плота Богданов разглядел крепкие стены города, оценил высоту холма и присвистнул: насчет деревянной крепости он погорячился. Со слов Данилы стены города состоят из срубов, засыпанных изнутри землей и камнями. Толщина метра три. Прямое попадание бомбы разнесет верхние венцы, но стена устоит. Надо положить несколько ФАБ-50 в одно и тоже место, что практически невозможно. С такой крепостью и во времена Богданова пришлось бы помучиться. Разумеется, крупнокалиберная артиллерия и ФАБ-1000, сброшенные с «петляковых», разнесли бы средневековой дзот. Но тяжелые гаубицы надо подтащить, а «пешкам» прорваться сквозь огонь зениток. Не всегда получается…

Богданов занялся самолетом. Позвав на помощь кмета, снял бомбы — не понадобятся. ФАБ-50 сложили в ряд. Богданов строго-настрого запретил к ним приближаться. Найдется любопытный, отвернет ветрянки, после чего только задень… Разнесет плот с самолетом в щепки! Он залил бензин в карбюратор, провернул винт, оценивая компрессию. Кметы наблюдали за его действиями с плохо скрываемым любопытством. За время путешествия никто не заговорил с лейтенантом. Отвечали на вопросы и выполняли приказания — все. Было видно, что воины боятся. Богданов подумал, что в их глазах он вроде колдуна — таинственного и смертельно опасного. Это хорошо — не станут лезть, куда не положено. Лейтенант заставил Лисикову проверить «ДТ», потряс диски и даже постучал ими о настил плота, чтоб патроны улеглись ровней. Пулемет штурман почистила, опустевший диск снарядила из ленты «шкаса». Богданов по въевшейся привычке проверил «эресы». Береженого бог бережет, не береженные домой не возвращаются…

На берегу их встретила толпа. Заросшие длинными бородами мужики и безусые юнцы — с топорами, дубинами, копьями… Попадались даже женщины, но большинство их сгрудились поодаль. Люди толпились на лугу перед крепостью, густо стояли на берегу, таращась на плот. В их глазах читались радость и непонятное Богданову обожание. Прошу с Данилой здесь любят, понял Богданов. Собрать столько народу в одном месте и в одно время…

— Оставайся в птице! — велела подскакавшая княжна. — Мы сами.

Кметы развязали веревки и вытащили По-2 на берег. Здесь его подхватили мужики и покатили к городу. Остальные орали, потрясая оружием. Богданов морщился и смотрел на ворота. Если выскочит кавалерия, взлететь не успеют. Крепление пулеметного шкворня у По-2 по бортам и сзади, стрелять вперед мешает щиток. Можно врезать из крыльевого «шкаса», но для этого самолет повернуть. Успеют ли?

Стрелять не понадобилось — кавалерия не появилась. Богданов перебросился парой слов с Данилой, уточняя план, заодно оценил прочность городских ворот. На стенах, защищавших ворота, стояли люди с самострелами. Богданов указал на них Лисиковой.

— Видишь? Собираются стрелять! Только мы их огорчим! Огонь вести с левого борта! Очищаем одну стену, затем другую. Своих не зацепи! Полон луг!

Штурман хмуро кивнула. Похоже, не разделяла настроение командира. Богданов не обратил внимания. Мужики откатили самолет на край луга и убежали. Лисикова, выскочив, повернула по команде винт. Мотор затрещал, стреляя из патрубков. Богданов добавил оборотов. Облегченный По-2 покатился и взлетел, набирая высоту. Спустя мгновение они были над Сборском. Богданов глянул вниз, привычно запоминая расположение домов и улиц, затем лег на боевой курс. Зенитного огня опасаться не приходилось, он провел По-2 у самой стены: штурману легче стрелять. За спиной затарахтел «ДТ» и почти сразу умолк — стена кончилась. Богданов заложил левый вираж, но тут же понял — зря. На атакованной стене валялось несколько тел, другие опустели. По-2 развернулся над лугом и устремился к Сборску. Было, как на учебных стрельбах. Богданова в них ставили последним: копну сена, служившей целью для «эресов» он раскидывал с первого пуска…

По-2 вздрогнул, освободившись от ракеты. Дымный след протянул прямую линию и уткнулся в ворота. Грохнуло. Триста шестьдесят граммов взрывчатого вещества не смогли снести ворота, но выломали засов. Створки распахнулись. Богданов увидел, как люди рванулись на приступ, и пошел на посадку. Выключив мотор, он соскочил на крыло и снял «ДТ».

— Я с вами! — подскочила Лисикова.

— Держись за спиной! — приказал Богданов, вспомнив, что она без кольчуги.

Широко шагая, он почти бежал к городу. Лисикова не отставала. Вчера он решил сменить ей повязку и обомлел. Раны не было. На белом девичьем бедре розовело пятнышко молодой кожи. Богданов осторожно потрогал пятнышко — кожа не прогибалась. Рана зажила.

— Мне снилось, что лежу на печи, — смущенно сказала Лисикова. — Так хорошо!

«Вдругорядь отпихну! — решил лейтенант. — Пристроилась!» Богданова томила слабость — не выспался.

Лейтенант не стал задумываться над случившимся. Война отучила спрашивать: «Почему?» На войне следовало решать: «Как?» Травка старика заживила рану — следует запомнить. При следующей встрече — попросить. Пригодится…

За воротами Богданов увидел трупы. Кметы Жидяты пытались остановить вторжение, но их просто смели. Трупы валялись в отдалении, отмечая путь, которым катился приступ. Богданов двинулся следом. Улица вела к площади, замеченной им сверху. Скоро показалась толпа. Люди стояли плотно и пытались заглянуть вперед. Никто, однако, не двигался. Богданов ввинтился в человеческую массу. Узнав его, люди стали расступаться. Богданов пробился сквозь цепь всадников и оказался на площади.

У противоположного края стоял еж. Огромный, ощетинившийся стальными иглами. Еж был закрыт щитами, меж которых торчали жала алебард. Ежа проверили на крепость: на земле валялись тела людей и коней. Одна лошадь дергалась, мотая головой, но люди не шевелились.

Богданов оглянулся: княжна и Данило стояли неподалеку. Лейтенант подошел.

— Наемники, немцы! — ответил Данило на немой вопрос. — Наскочили на них с дуру. Трех кметов положили, да еще мужиков… Немцев в поле не сбить, а тут загородились. Секут людей, как траву.

«Будут ждать до заговенья!» — подумал Богданов, снимая с плеча пулемет.

— Убей их! — сказала княжна, раздувая ноздри.

— Не надо, матушка! — внезапно заголосили сзади, и какая-то баба, пробившись сквозь толпу, пала перед конем. — Они добрые. Никого в Сборске не обидели. Пощади!

— Кто это? — спросила княжна.

— Ульяна, вдова, — ответили сзади. — С главным немцем жила.

— Он не немец! — запротестовала Ульяна. — По-нашему говорит! Он из земли Швиц! Бобыль… — баба зарыдала.

«Швиц? Это где? — удивился Богданов. В памяти обрывками мелькали воспоминания. — Швейцария? Куда ж их занесло?»

Решение пришло внезапно.

— Как зовут бобыля? — спросил он у бабы.

— Кондрат… Конрад! — поправилась баба. Она смотрела с надеждой.

Богданов зашагал через площадь. Позади, как один человек, вздохнула толпа. До ежа оставалось немного, когда пики алебард опустились и застыли на уровне лица лейтенанта. Острия их подрагивали.

— Конрад! — крикнул Богданов. — Хватит прятаться! Выходи, не трону!

— Ты кто? — отозвались из-за щитов.

— Будто не знаешь!

Щиты раздвинулись, на открытое пространство шагнул воин в латах. Черная борода, черные глаза, загорелое, обветренное лицо. Воин посмотрел на лейтенанта и улыбнулся. Удивленный Богданов проследил взгляд наемника: тот смотрел ему за спину. Лейтенант стремительно повернулся: сзади топталась Лисикова.

— Ты зачем? — прошипел Богданов.

— Велели за спиной!

— У тебя мозги есть? Вдруг нападут?

— Во! — показала она «ТТ». — Пусть попробуют!

Лейтенант вздохнул и повернулся к наемнику.

— Ты не похож на колдуна, — сказал Конрад.

— Неужели? — ядовито спросил лейтенант. — Почему ж я здесь?

Конрад не ответил.

— Вот что, — сказал Богданов. — Поиграли и хватит. Бросай оружие!

— Возьми сам! — предложил Конрад.

— Я возьму! — пообещал Богданов.

— Твои люди пытались!

— Они поспешили! — разъяснил Богданов. — Теперь займусь я.

— Как меня убьешь? — спросил Конрад. — Поразишь громом с неба?

— Можно и громом, — согласился Богданов. — Но этим проще, — он показал «ДТ».

Конрад усмехнулся.

— Желаешь проверить? — спросил Богданов.

— Желаю! — ответил Конрад и повернулся к ежу. Что-то коротко крикнул. Щиты раздвинулись, на площадь вышли двое. Без оружия. Воины пошатывались, лица их были серыми.

— Убей их! — сказал Конрад. — Для начала.

— Не жалко? — спросил Богданов.

— В Герберта попали из лука, — устало сказал Конрад. — Мы достали стрелу, но кровь пошла внутрь. Он не жилец. Ульриху саблей проткнули кишки. Ты знаешь, как умирают от раны в живот?

— Знаю! — сказал лейтенант.

— Тогда не спрашивай. Делай!

— Пусть станут к стене! — велел лейтенант.

Наемники, цепляясь друг за друга, отошли к дому и замерли спиной к площади. Богданов поднял «ДТ».

— Товарищ лейтенант! — заныла Лисикова. — Это ж раненые!

Богданов нажал на спуск. «ДТ» коротко тявкнул. Латники с лязгом пали на землю. Конрад подошел, наклонился над убитыми, и выпрямился. Лицо его будто высохло.

— Если хочешь выкуп, то зря, — сказал тускло. — Орден не выкупает наемников.

— Почему?

— Новых нанять дешевле.

— Не слишком вас ценят. Зачем служишь?

— Нам платят.

— Мужчине не обязательно воевать, — сказал Богданов. — Есть другие занятия.

— Только не в земле Швиц. Если наемники вернутся домой, стоять будут на одной ноге. Вторую примостить некуда. Ты, как вижу, не хочешь нас убивать. Расступитесь, и мы уйдем!

— Я не настолько глуп, чтоб дарить ордену солдат, — хмыкнул Богданов.

— Что предлагаешь?

— Сдаться!

— Посадишь нас под замок?

— Княжна решит. Это ее город.

— Слушай! — сказал Конрад. — Я старый солдат, у меня глаз верный. Не знаю, кто ты на самом деле, но ты воевал. Поймешь. Я знаю, что такое плен. Подстилка из гнилой сломы, черствая корка хлеба, болезни, смерть… Тягостное ожидание: обменяют тебя на своих или просто убьют. Княжна зла на Казимира, но мы не убивали ее отца. Мы не брали город приступом. Мы никому не причинили зла. Нас послали, мы пришли. Мы всего лишь солдаты. Умеем нести стражу, оборонять крепости, биться в поле… Тебе нужны добрые воины?

— Предлагаешь услуги? — сощурился Богданов.

— Ты правильно понял.

— А как же орден?

— Если наемников не выкупают, они меняют хозяина. Это справедливо.

— Верные солдаты! — засмеялся Богданов.

— Разве мы побежали? — обиделся Конрад. — Или сдали вам город? Мы сражались до конца. Не наша вина, что ты сильнее. Никто не смеет упрекнуть меня в трусости, даже орден! Воины Швица верны присяге — спроси, кого хочешь! Для ордена мы все равно, что мертвы. Ты не захотел нас убивать, но ведь мог?

«Что с ними делать? — подумал Богданов. — Отпустить нельзя, в плену держать опасно. Сотня здоровенных мужиков, рано или поздно сбегут, да еще сторожей задавят…»

— Вы служите за плату? — спросил лейтенант.

— Как все…

Богданов задумался. В полку ночных бомбардировщиков пилотам платили. Как и техперсоналу. В бомбардировочных полках доплачивают за каждый боевой вылет, истребителям — за сбитые самолеты. Разумеется, воюют не за деньги, тем не менее, их получают. Наемник прав. Только денег у Богданова нет. Сомнительно, что у Проши найдутся. Город разграблен, окрестные земли — тоже. Финчасть полка далеко, к тому располагает бумажными купюрами. В этом мире ценят золото, на худой конец — серебро. «Чем платить? — размышлял лейтенант. — Не трудоднями же?» Внезапно его осенило.

— Почем орден выкупает пленных? — спросил Богданов.

— Смотря кого! — сказал Конрад. — До ста марок за рыцаря, десять — за полубрата, кнехтов не выкупают вовсе.

— Сколько платят наемникам?

— Марка серебра на копье в месяц.

— Если я предложу выкуп отслужить? Это справедливо?

Теперь задумался Конрад.

— Спрошу у парней!

Капитан шагнул за щиты, и те сомкнулись.

— Товарищ лейтенант! — спросила Лисикова. — О чем вы говорили? Вроде по-немецки, но непонятно. Немецкий я знаю. Что за язык?

— Швейцарский! — сказал Богданов. Он только теперь понял, что вел переговоры не по-русски.

— Нет такого языка! — сказала Лисикова. — В Швейцарии говорят на немецком, французском, итальянском и ретро романском.

— На ретро романском! — сказал лейтенант.

— Где учили? — заинтересовалась Лисикова.

— Летал в Швейцарию! Пивка попить, на ретро романском перемолвиться! У нас это запросто!

Лисикова надулась. «А ты не суйся!» — позлорадствовал Богданов. Лезет, не спросясь! Кто просил следом тащиться? А если б их положили? Что наемникам стоило? Они же профессионалы! Метнет свою железку — «русиш капут»! Кольчуга для этого топора на оглобле, что деревянные ворота для «эреса». Убьют обоих, кто самолет поведет? Кто правду дома расскажет? Гайворонский, наверное, уже руки потирает: перелетел лейтенант к немцам! А она еще с нотациями: «Пленных нельзя убивать!» Как будто не знаем! Иногда надо…

Конрад появился скоро.

— Два месяца! — сказал твердо. — Не больше. Потом — за плату!

— Идет! — сказал Богданов.

— Кормление само собой! — напомнил Конрад. — Оружие и коней не отбирать!

Богданов кивнул. Конрад повернулся и скомандовал. Лязгнул металл, и щиты исчезли. Вместо ежа вырос строй латников. На площадь вышел и стал лицом к наемникам странный воин в латах. Из-под них спадала до сапог коричневая ряса. Макушка на голове воина была выбрита, в руках он держал крест и книгу. «Так это монах!» — сообразил Богданов. Монах поднял крест, наемники с грохотом опустились на колени. Конрад занял место впереди.

— Присягаем на верность кондотьеру Богдану, — сказал он, подняв правую руку, — и клянемся выполнять любые его приказы.

— Клянемся! — железно сказали воины.

— Присяга наша действует два месяца и закончится к Рождеству Богородицы, если кондотьер не продлит договор на иных условиях. А до сего дня клянемся не щадить жизней своих, сражаясь за кондотьера и близких его.

— Клянемся! — грохнули воины.

Конрад встал, перекрестился и поцеловал протянутый монахом крест. Монах с крестом подошел и к Богданову. Летчик сообразил в последний момент. Неуклюже обмахнувшись правой рукой, коснулся губами темного дерева. «Видел бы меня Гайворонский!» — мелькнула мысль. Монах повернулся к строю. Наемники вскочили и гулко ударили в щиты.

— Слава кондотьеру! — рявкнула сотня глоток.

Богданов повернулся к своим.

— Швейцарский сотник Конрад с воинами перешел к нам на службу! — крикнул он, как мог громче. — Они будут охранять город и сражаться с врагами. Обиды им не чинить, на чинимые ими обиды жаловаться, самим суд и расправу не творить. Ясно?

Толпа колыхнулась и вдруг взорвалась радостным воплем. Люди хлынули на площадь. Прежде, чем Богданов успел что-то предпринять, его подхватили и понесли на руках. Он попытался сопротивляться, не вышло. Мелькнуло испуганное лицо Лисиковой — ее тоже несли. Возле коня Евпраксии толпа раздалась, Богданов с радостью скользнул землю. Лисикова оказалась рядом, он сунул ей ненужный пулемет. Улыбнулся Евпраксии. Княжна соскочила с седла, подошла ближе.

— Они поклялись в верности! — сообщил лейтенант.

— Мне нечем платить! — сказала Проша.

— Для тебя, княжна, бесплатно! — подмигнул Богданов.

Она глянула влажными глазами и вдруг сделала попытку встать на колени. Богданов успел подхватить. Княжна, чтоб не упасть, обняла его шею. Они застыли в этом странном объятии, и толпа заревела от восторга. «Гайворонский пришил бы дело!» — подумал Богданов, но рук не разжал…