«Ничтожество! — подумал Готфрид. — Nullus!»

Казимир ежился под взглядом ландмейстера, но стоял прямо. Остренькое личико в багровых пятнах. Князь! Знатного рода! Человек, рожденный повелевать! Позарился на девку, как солдат на бабу в захваченном городе… Некому было юбку задрать? Сел бы в Плескове — любая твоя! К дочке великого князя сватайся! Нет! Возжелал княжонку из захудалого Сборска, обиделся, что отказала. Выставь дуру из города — пусть едет, куда хочет! Не желает князя, пусть забавляется с сотником! Провалить скрупулезно разработанный замысел! Из-за кого? Femina nihil pestientius — нет ничего, пагубнее женщины!

«Единственное, что сумел, — отравил сборского князя! — кипел Готфрид. — С таким делом ключница справилась бы — за горсть серебра. Почему ордену служат такие убожества? Последний кнехт — и тот умнее!»

Ландмейстер кривил душой. Он знал ответ на свой вопрос. Трудно рассчитывать на человека, предавшего род и веру. Братья приходят в орден по благословению семей. Они помнят предков и страшатся запятнать честь рода. Но даже происхождения недостаточно. В ордене суровая жизнь. Пост и послушание, молитва и целомудрие — не каждый согласится принять такой обет. Зато если принял… Предателей в ордене не бывает. Никто с крестом на белом плаще не перейдет к язычникам. Вынесет голод и жажду, устоит под пытками, и, умирая, будет славить Господа. Борьба с язычниками жестока и стоит крови. А также — золота. Плесков — ворота к неисчислимым богатствам. Если орден овладеет городом, русские князья станут сговорчивыми. Возможно, отринут схиму и примут истинную веру. Тогда и литовские хищники покорятся. Никому не устоять. Даже татарам, при воспоминании о которых бледнеет и холодеет Европа. Орден давно смотрит на Восток, но без успеха, слишком мало сил. Если захватить Плесков и прочно удерживать, успех придет. Плесков — вольный город, сам избирает себе правителей. У великого князя Руси нет на него ленных прав, никто не станет выгонять захватчиков. Плесков не станет casus belli — поводом к войне. Русским князьям не до того: собирают дань татарам. Поворчат, успокоятся, приедут договариваться. С ландмейстером им не с руки, но в Плескове сядет русский князь. Или литовский, что без разницы. Литва — та же Русь, крещеные князья не первый век женятся на русских, в их жилах осталось мало литовской крови. Говорят по-русски, обычаи и те же. Внешне ничего не изменится. Плесковом правит вече и боярская старшина, дружину водит князь. Вече и старшину заменит орден, князь останется. Каков замысел! Будущий князь Плескова предпочел девку…

— Как вышли из Сборска? — спросил Готфрид.

— Путила вывез! — воспрянул Казимир. Похоже, ландмейстер сменил гнев на милость. — Прятал нас с Жидятой три дня, а после уложил в повозку, завалил кулями с шерстью. На воротах не обыскивали — купца в Сборске чтят. Никто не ведает, что служит ордену. В бытность мою князем его не привечал.

«Хоть на это ума хватило!» — подумал Готфрид.

— Путила разведал о Богдане, — продолжил Казимир. — Летает на птице из дерева и железа, птица трещит и воняет. Плюется огнем. Одним плевком вышибла ворота, треском убила кметов на стенах. Богдан — великий колдун, с ним чародейка-язычница.

Ландмейстер кивнул — наслышан. Донесли. Намного раньше, чем Казимир появился в Вендене. Лазутчиков у ордена хватает.

— Капитан наемников перешел на службу к Богдану.

Готфрид поднял бровь.

— Перешел! — подтвердил литвин. — Конрад встал на площади и закрылся щитами. Но Богдан поразил двоих солдат, пригрозил убить всех. Пред его жезлом, мечущим смерть, устоять невозможно. Конрад присягнул, чтоб уцелеть. Поклялся служить до Рождества Богородицы.

«Наемник не глуп! — оценил Готфрид. — Наверняка пронюхал про наш поход, знает время выступления. Русским от него пользы никакой — нападать на Сборск сейчас некому. А вот после Рожества Богородицы… Славно! Рота латников — в переходе от Плескова, к тому же содержится за счет русских!»

Морщины на лице ландмейстера расправились. Теперь он знал, что делать.

— Поскачешь в Плесков! — велел Казимиру.

Лицо литвина исказилось.

— Довмонт казнит меня!

— За что?

— Служу ордену!

— Кто знает?

— Княжна!

— Ты ей сказал?

— Нет! Догадаться не трудно. Наемники…

— Князь может нанять кого угодно, — сказал Готфрид. — В чем тебя упрекнуть? Усмирял Сборск? Так город взбунтовался! Привел иноземных солдат? Твое право! Посадил княжну под замок? Подбивала народ бунтовать… Чем ты провинился перед Довмонтом? Ничем! А вот другие… Непокорная княжна с дружиной покойного князя отбила город у законного посадника! Призвав на помощь колдуна! Довмонт не потерпит. Он христианин, причем, как любой новообращенный, не в меру ревностный.

Казимира передернуло, Готфрид сделал вид, что не заметил. Стерпит! Давно кланялся идолам? Если б не пошла среди литовцев резня, где б ты был, Казимир?…

— Проси Довмонта призвать на суд княжну и, главное, колдуна! Князю будет любопытно на него взглянуть, а нам польза. Им не отпереться! Сотни людей видели, как колдун летал, как творил зло. Никто не станет на сторону язычников. Непокорных накажут, город вернут.

— Можно мне взять Жидяту!

— Нет! — сказал Готфрид.

— Почему?

«Мне он нужен!» — хотел сказать Готфрид, но сдержался. Казимиру о замыслах ландмейстера знать незачем.

— Сотника обвинят в насилиях, ему не отпереться, — сказал Готфрид. — Свидетелей много. Станут пытать — расскажет про орден. Без него ты заявишь: не ведал о злодеяниях. Не доносили.

Казимир кивнул.

— Не медли! Скачи сегодня! Тебе дадут людей и снабдят в дорогу. Я распоряжусь.

Литвин поклонился и вышел.

«Глупец! — пожал плечами Готфрид. — Не заметил логического изъяна в моей речи. Будет биться за ничто. Nudum jus — пустое дело. Выгорит — хорошо, не получится — не страшно. В последнем случае, Довмонт его казнит. Пусть! Vae victis — горе побежденным! Казимир может сколь угодно болтать нашем походе. Раз солгавший, кто тебе поверит?…»

Ландмейстер кликнул слугу и велел позвать сотника. Жидята явился скоро, видно, ждал неподалеку. Готфрид начал говорить. Ужас плеснулся в глазах сотника.

— Господин! — лицо сотника стало серым. — На моих глазах убивали кметов! Не было ни арбалетов, ни стрел, но они падали и более не вставали! Он убил всех! Это дьявол в обличье человека!

— Я не велю тебе сражаться с дьяволом! — рассердился Готфрид. — Этим займутся другие. Всего лишь проведи братьев к Сборску. Никто лучше не сможет.

— Мы не дойдем! Птица заметит нас с неба и плюнет огнем! Мы погибнем попусту! Дай другое повеление!

— Будет только это и никакое другое! — железным голосом сказал Готфрид. — Не послушаешь — отведут в темницу. Остаток жизни проведешь на цепи. Согласишься — Сборск твой! До скончания века.

Лицо Жидяты вернуло цвет. Он поклонился.

«Пес! — подумал Готфрид. — Трусливый, но верный».

Ландмейстер не опасался давать обещания. Жидята вряд ли уцелеет. Если все ж получится — пусть! На первых порах пригодится. Русскому легче совладать с русскими. Со временем Сборск станет крепостью ордена и, следовательно, получит комтура. Сотник сможет служить ему. Если захочет. Станет требовать обещанное… Хозяин прогоняет взбесившегося пса. Или убивает…

Жидята ушел, ландмейстер позвал слугу. Через короткое время в покоях явился новый гость. Он был приземист, круглолиц и лыс. Его черный кафтан и такого же цвета шоссы — одежда брата в мирное время, говорили о принадлежности гостя к ордену, хотя любой прохожий на улице подумал бы, что это купец.

— Садись, Бруно! — приветствовал его Готфрид. — Вина?

— Я завтракал! — отказался Бруно.

Ландмейстер внимательно посмотрел на брата-монаха. Лицо Бруно осталось невозмутимым.

— Бывал в Плескове? — спросил Готфрид.

— Давно! — сказал Бруно. — Сопровождал твоего предшественника.

— Тебя могут узнать?

Монах подумал и покачал головой.

— Я не снимал шлема. Только в трапезной, там посторонних не было. К тому же мы не задержались, уехали в тот же день.

— Очень хорошо! — сказал Готфрид. — В Плескове скажешься купцом…

Бруно слушал ландмейстера молча, даже не кивая. Желваки пробегали по его толстым щекам, но лицо оставалось бесстрастным.

— Когда ехать? — спросил, когда Готфрид умолк.

— Через день-другой, — сказал ландмейстер. — Пусть Казимир явится раньше. Ты — следом. Не думаю, что он тебя помнит, но постарайся не попадаться литвину на глаза. Ваши пути не пересекутся. Литовский князь и немецкий купец…

— Датский! — сказал Бруно. — Я говорю на этом языке. Лучше, если купцом буду только я. Остальным не нужно. Выправку и привычки воина скрыть трудно. Я могу, другие — нет. В Вендене гостят купцы из Дании, собираются в Плесков. Много товаров, большой обоз. Давно б выехали, да нет охраны. Своя взяла расчет и загуляла в Риге. Рассчитывали найти здесь.

— Не желательно, чтоб из ордена!

— Кнехты могут сказаться наемниками, которых выгнали за богохульство. Обычное дело. Я купец, который их нанял. Попрошу взять в обоз. Купцы обрадуются: не надо платить охранникам.

— Я не ошибся, позвав тебя! — сказал Готфрид. — В ордене трудно сыскать лучшего лазутчика!

— Все мы служим Деве Марии! — сказал Бруно.

— Служить можно всяко! — не согласился ландмейстер. — Я поручил тебе трудное дело.

— Борьба с язычниками не бывает легкой! — сказал Бруно. — Если это послужит славе Господа…

— Послужит! — заверил Готфрид.

— Вот еще… — сказал Бруно. — Если возникнут трудности, могу пленников убить?

— Разумеется! Но желательно привезти живыми. Хотя бы одного.

— Кого предпочтительней? Мужчину или женщину?

— Мужчину.

Бруно встал.

— Людей отбери сам! — напутствовал Готфрид. — Из тех, кто не бывал в Плескове. Десятка хватит?

Бруно кивнул и вышел.

Следующего посетителя Готфрид встретил, сидя за столом. Юный воин, перешагнув порог, почтительно поприветствовал ландмейстера.

— Брат Адальберт! — торжественно произнес Готфрид. — Готов ли ты служить Господу!

— Готов! — воскликнул юноша и покраснел.

— Садись! — велел Готфрид.

Брат Адальберт примостился на краешке скамьи и слушал почтительно, ловя каждое слово. Глаза его горели восторгом. Готфрид с трудом скрывал улыбку. Некогда он был таким же. Третий сын барона фон Рогге, выросший без надежды получить наследственные земли. Таким дорога одна — в братья-монахи. Готфрид сумел подняться от простого брата до ландмейстера, теперь семья им гордится. Адальберту это не суждено. Седьмой сын захудалого рода… Семья не будет горевать. Срубленный сук родового дерева не помешает ему расти. Наоборот. Иметь в роду брата, павшего за веру, почетно…

— Поведешь глефу! — сказал Готфрид. — Но не обычную. Двадцать человек. Кнехты и сержанты. Каждый второй арбалетчик. Больше людей дать не могу — не сумеете пробраться незаметно. Тяжелых доспехов не берите, это вылазка, а не битва. Все на конях, возьмите запасных. Передвигайтесь ночью, избегая больших дорог. В харчевни и постоялые дворы не заходить, в стычки с язычниками не ввязываться, мирных жителей не трогать. Лучше, чтоб вас не видели. Не думаю, что у русских есть лазутчики в Ливонии, однако осторожность не помешает. Вы должны появиться внезапно и обрушиться на схизматиков, как Божья кара. Русский сотник Жидята проведет вас тайным путем. Слушай его советы, но решение принимай сам — сотник напуган. В Сборске он потерял своих кметов, с тех пор не в себе. Не позволяй ему говорить о дьяволе. Вера русского не тверда. Истинный брат ордена не боится дьявола, какое обличье тот не принял бы. Так?

— Истинно так! — воскликнул Адальберт, вставая. — Погибнуть за веру — святое дело!

— Я не сомневался в тебе, брат! — сказал Готфрид, обнимая рыцаря. — Однако действуй с умом. Как только исполнишь, немедленно уходи! Русским будет не до вас. Пока сообразят, что произошло, наладят погоню, сумеете оторваться…

«Как бы не так! — мысленно продолжил Готфрид. — Однако, все в руке Господа. Возможно, мальчику посчастливится…»

— Я сам подберу людей! — сказал, провожая рыцаря к дверям. — Ты проверишь коней и снаряжение.

Адальберт польщено улыбнулся и сложил руки для благословения.

— Храни тебя Иисус Христос и Дева Мария! — сказал Готфрид, осеняя юношу крестом.

Оставшись в одиночестве, Готфрид сел в кресло и откинулся на спинку. Вздохнул. Год назад его избрали ландмейстером. Уже год. Для ливонского ордена много. Первый ландмейстер появился в Ливонии шестьдесят лет назад, а Готфрид двадцать первый по счету. Двадцатый, Бруно, пал в битве. Войско князя Витеня оказалось сильнее: вместе с Бруно погибли шестьдесят братьев. Витеню никогда б не одолеть орден, если б за него не сражались рижане. Католики убивали католиков, вкупе с язычниками грабили земли ордена и делили добычу. Витень прошелся огнем по владениям ордена. Мужчины убиты, женщины и дети угнаны в рабство. Трудно жить в землях, разодранных на куски. В замках сидят рыцари, в городах — епископы, в Риге — архиепископ. Папа даровал духовную власть епископам; орден — меч против язычников. Однако епископам мало духовной власти, они алчут земной. Они даруют привилегии горожанам, те богатеют и горой стоят за сюзеренов. Города ропщут: земли ордена подходят к стенам, рыцари могут перекрыть подвоз продовольствия и дров. Так заключите союз с орденом! Чтите и уважайте защитников веры! Бюргерам дороже мошна. Из-за пустяковой ссоры на мосту сожгли орденский двор в Риге, разбили амбары. Бруно не хотел этой войны, его вынудили. Воевать орден умеет. Колбасникам показали, кто владеет мечом, а кто — мешалкой. Архиепископа схватили и заперли в замке. Рижане позвали Витеня. Литовец явился охотно. Для язычников грабить орденские земли — радость. Будь у Бруно надежные союзники, лежать бы Витеню на речном берегу! Однако лег Бруно…

Готфрида избрали в разгар войны. Капитул понял: ордену нужен не только меч. Вспомнили брата, выросшего под присмотром ученых монахов. Большинство братьев ордена не умеют читать и писать, Готфрид знает латынь и греческий. Прежде на него косились, теперь дошло: с епископами следует говорить на одном языке. Острая сталь и напор — важные вещи, но иногда мечу лучше остаться в ножнах. После избрания пригодились меч и разум. Литовцы осаждали Нейрмюлен, а войска у Готфрида не было. Зато было у братьев. Комтур Бертольд из Кенигсберга разбил литовцев наголову, затем прошелся по землям рижан. Союзники язычников заплатили за предательство шесть тысяч марок серебром. Епископский бург ободрали до стен. К Бертольду присоединился комтур Бранденбурга, они вместе «навестили» литовцев. Язычники получили хороший урок, но Готфриду достались разоренные земли. Пришлось выпустить архиепископа: рижане пожаловались папе. Архиепископ немедленно укатил в Рим — жаловаться. Как будто не его подданные входили в сговор с язычниками…

Ордену нужно серебро, много серебра. Содержать войско дорого. С разоренных земель много не возьмешь, с язычников — тоже. Сокровища язычники прячут в лесах, а тем, что остается в хижинах, брезгуют даже кнехты. Южнее Полоцка земли крещеных литвинов, они союзники. Вероломные, ненадежные, но союзники. Остается путь на Восток, Плесков. Хороший был замысел! Сначала подвел Казимир, затем появился неведомый Богдан…

Ландмейстер не боялся колдунов. Братья ловили их в лесах и убивали десятками. Особо рьяных сжигали. Колдуны изрыгали проклятья, но что языческие проклятия воину Христа, огражденному верой, как броней? Бояться следует мечей и топоров: они в состоянии разрубить доспехи. Русский колдун летает на птице, литовцам такое неведомо. Русские земли обширны и неизведанны: чего только там нет! Справимся и с птицей! Если не Бруно, то Адальберт. Нет в ордене брата более ревностного в вере, чем молодой рыцарь, что ему колдун со своей птицей? Богдан убил кметов Жидяты, так те вчерашние язычники! Крестились по нужде, а не вере. Против истинной веры не устоит никто. Поход отменять нельзя — капитул принял решение. Братья перестанут уважать ландмейстера, испугавшегося колдуна.

Готфрид снял с полки пергаментный свиток, разложил на столе и долго всматривался в очертания берегов и рек, выведенных искусным чертежником. Через Сборск лежит кратчайший путь к Плескову, захватить его крайне нужно. Однако если не получится, следует найти другую дорогу. Он должен доказать братьям: выбор их правилен. Не только меч, но и острый разум ведет орден к победе. Другой путь есть… Долгий, кружной, требующий большей подготовки и расходов, зато с этой стороны нападения не ждут. Замышляя поход, капитул рассчитывал обойтись силами ордена, но дал ландмейстеру право просить помощи. Попросим. Датчане любят грабить. Не страшно! Пусть вынесут из Плескова даже мостовые, главное, чтоб город остался ордену. Навсегда.