«Кто в армии служил – тот в цирке не смеётся».
В войсках ПВО страны
Четыре года учёбы пролетели незаметно, и настала нам пора ехать в «войска», применять на практике полученные навыки по укреплению дисциплины и сплочению воинских коллективов. Распределение всегда было сложной процедурой. Размеры страны и наличие в ней областей и районов, «куда Макар телят ещё не гонял», а радиолокационные роты уже стояли, внушали благоговейное почтение.
Отвечать на «распределении» о желаемом месте будущей службы нам следовало словами: «Куда Родина пошлет!».
В основном Родина «слала» в края вечнозеленых помидоров и непуганых медведей, в горы, в пески, в тайгу и болота. На Крайний Север и Дальний Восток, на острова в Тихом океане и в Балтийском море, в Группы войск в Восточной Европе и в 39 Армию, развёрнутую в Монголии. Наши ребята служили на островах Земли Франца Иосифа и Новой Земле (где тогда дислоцировалась целая дивизия ПВО), острове Врангеля и Итурупе, Валааме и Гогланде. Радиолокационные роты стояли на высотах больше 4 тысяч метров на Памире, в жарких песках Кара-Кум и глухой сибирской тайге. Везде были тяжёлые бытовые условия, сборно-щелевые казармы и дома, и везде «тащили службу» наши выпускники гореловского училища.
На тему распределения у нас была масса анекдотов:
Выходит от кадровика отличник и говорит: «Спасибо родной партии, что вырастила, выучила и направила служить в Москву!»
Выходит хорошист: «Спасибо родной партии, что вырастила, выучила и направила служить в Сибирь!»
Выходит разгильдяй: «Спасибо Александру Второму, что хоть Аляску продал!»
Был и другой вариант:
Попадает молодой лейтенант в жуткую «дыру» (где обычно и дислоцировались ПВО-шные роты), проходит месяц, он прибывает в полк и просит командира перевести его служить на родину, в Москву.
На вопрос, «с чего бы вдруг?» он мотивирует семейными обстоятельствами: «У моего дедушки есть в Москве 3-х комнатная квартира, где и я прописан. Дедушка одинокий, старенький. Прислал мне медицинское заключение, что ослеп, оглох и нуждается в постоянном уходе. Кроме меня у него никого нет».
«Хорошо», – говорит озадаченное командование. «Подумаем, как тебе помочь, через месяц сообщим!»
Через месяц вызывают лейтенанта. «Всё в порядке», — говорят. «Пусть твой дедушка едет к тебе, а мы вам дадим квартиру, будешь за ним здесь ухаживать!»
«Вы не поняли», – отвечает лейтенант. «Дедушка ослеп, оглох, но пока не охерел!!!»
Мы на летней стажировке попали в архангельский зенитно-ракетный полк. Один из его дивизионов располагался на острове Лапоминка в дельте Северной Двины. Место невеселое, туда, в свое время, ссылали «раскулаченных», а аборигены называли свой остров «Лапомойкой».
Когда наших курсантов привезли туда на катере, первое, что они увидели на пристани – облупившийся лозунг, висевший ещё с хрущевских времен: «Наша цель – коммунизм!». Единственная дорога от пристани вела к дивизиону, у ржавых ворот которого висел такой же облупившийся спортивный транспарант «ФИНИШ».
Впечатление от «войск» после «стажа» у всех нас было сильное…
В каждом училище были свои обычаи отмечать выпуск. Мой старший брат Валерка заканчивал легендарную «Дзержинку» – училище ВМФ имени Дзержинского, располагающееся в Ленинграде, в здании Адмиралтейства. Это было в 60-е годы. У них было железным правилом отметить выпуск таким подвигом, как надраиванием яиц коня Медного всадника асидолом (это – средство для наведения блеска на медных бляхах и пуговицах).
В ночь перед выпуском добровольцы начищали яйца петровскому коню до ослепительного блеска. Не помогали никакие патрули и милиция.
Темно – зелёный конь с горевшими огнём яйцами производил яркое впечатление.
Но и послевоенные адмиралы были тоже не лыком шиты.
Валера вспоминал, что на следующее утро после выпускного вечера, когда уже пол-Ленинграда полюбовалось на новый облик знаменитого монумента, их, выпускников, построили на плацу. Адмирал – начальник училища – сообщил им, что ни один из них не получит диплома и не поедет в отпуск до той поры, пока яйца у коня снова не позеленеют.
Пришлось им применять все знания химии для срочного восстановления натурального цвета всех частей памятника. Доложили адмиралу, он не спеша сходил и лично проверил выполнение приказа, после чего благословил выдать дипломы и отпускные документы лейтенантам.
Мой сосед по общаге капитан Ильяс Сартаров заканчивал Вильнюсское командное училище радиоэлектроники ПВО уже в 70-е годы. Училище располагалось в здании какого-то бывшего замка. Над его входом на большой высоте издавна были установлены два женских бюста. «Каких-то наяд, что ли» — говорил о них Ильяс. Так у них было принято в ночь перед выпуском одевать наядам бюстгальтеры, а на голову – противогазы. Не могли этому помешать ни высота, ни патрули.
Был свой обычай и у нас. Перед училищем стояла статуя. Воин в шинели стоял по стойке «смирно», опираясь на томики уставов ВС и работ классиков марксизма-ленинизма. Воин был покрашен серебряной краской.
Его почему-то называли «Алёша». Алёша был одноног, один сапог – виден, а второй был скрыт за постаментом с томиками.
Было принято начищать этот сапог гуталином до ослепительного блеска. А также выкладывать «дорожку» зелёными книжками увольнительных записок от КПП училища до платформы «Горелово».
Полагалось также выкинуть батарейный телевизор из окна прямо на плац. Хитрый Хиль, зная этот варварский обычай, унёс от греха батарейный телевизор домой за неделю до выпуска.
После выпускного вечера и отпуска все мы окунулись в армейскую жизнь с головой. Надо еще раз подчеркнуть, что абсолютное большинство выпускников служили честно и достойно. Но всякие веселые случаи встречались…
Знаменитый Альфонс «загремел» на один из отдалённых островов. Радиолокационная рота, дислоцировавшаяся там, имела недобрую славу места «ссылки» разгильдяев-солдат, что плохо сказывалось на общем положении дел в ней.
Свою страницу в летопись истории роты вписал и Альфонс. Года через два после его прибытия в роту внезапно прилетела высокая комиссия на вертолете. Обычно командование подразделений оповещают о «внезапных» проверках, а тогда что-то не сложилось с передачей информации, и комиссию никто не ждал, как выяснилось…
Подивившись тому, что их не встречают, комиссия пришла в казарму, в которой почти никого не обнаружила, кроме нескольких сонных воинов. На расспросы о том, где командиры, бойцы высказали предположение, что «все ушли в лес на заготовку грибов и ягод». Остров был большой, но довольно малолюдный, а его лес славился изобилием своих «даров».
В общем, поиски в окрестных перелесках и неоднократное включение сирены особых результатов не дали. Комиссия начала не на шутку беспокоиться…
Утром из леса к казарме вышел бородатый мужик, по виду напоминавший таёжного охотника-промысловика: в ватнике, с собакой на поводке и берданкой за плечами. На поясном ремне болтались птички – охотничьи трофеи. Это был Альфонс, прибывший с 3-х дневной охоты… Командир роты, говорят, вышел из леса вечером, после долгого непрерывного воя сирены, включенной по требованию осатаневшей комиссии…
Оригинально начал службу Чуня. После прибытия в часть и краткой беседы с начпо он убыл в свою роту. А служить он попал в довольно большой гарнизон «хитрых» и жутко секретных тогда войск. Вечером у них в общаге состоялся сабантуй, в компании со старшими товарищами более ранних выпусков, которые уже успели прослужить несколько лет. Как водится, обсудили свое начальство.
Через денек Чуня написал своему другу первое письмо, в котором, опираясь на мнение старших товарищей, сообщил тому, что начпо в части полный чудак на букву «м». Поскольку войска были «хитрыми», то письма там выборочно проверяли, дабы кто тайну не разгласил, ненароком.
Вызвал потом начпо к себе Чуню и долго удивлялся, за какие заслуги его так Чуня оценил после пятиминутного ознакомительного разговора…
Миша Федотиков попал в Польшу, что было большой удачей. А там, через полгода, грянула «Солидарность» и связанные с этим события.
Тут и заперли наши войска по гарнизонам безвылазно эти невесёлые обстоятельства.
Мише же, по прибытию к месту службы, дали квартиру в городе, что только добавило проблем в той ситуации.
С ним, по слухам, случилось два казуса:
Первый был связан с временным дефицитом в Польше вино-водочных изделий, вызванным введением в ней военного положения. Миша не оплошал и решил применить «солдатскую смекалку», сварив самогон из польских конфеток – «барбарисок». Но то ли барбариски для этого плохо подходили, то ли самогонный аппарат поляки бракованный подсунули, то ли мастерства ему не хватило, но взорвался окаянный аппарат прямо в процессе производства, окатив Мишу раскалёнными барбарисками…
Второй казус случился перед отъездом Миши на родину. Убыл он на службу, а через 5 минут жена его зашла в туалет. Тут – слышит она, что входная дверь открывается…
«Миша, это ты?» – спросила супруга из туалета, думая, что Миша что-то забыл и вернулся.
«Я, я, тихо сиди!» – ответил незнакомый голос и запер защелку снаружи туалетной комнаты.
Так и просидела Мишина супруга, дрожа от страха, в туалете до самого его прибытия на обед. Польские воры успели вынести из квартиры за это время «все, все, что было нажито непосильным трудом»…
Интересный случай рассказывал Саша Грушев о своей службе на Севере.
Его рота стояла на побережье Кольского полуострова. Добраться до неё можно было только на пароходе «Вацлав Воровский», совершавшем тогда регулярные рейсы из Североморска вдоль всего побережья. Причем он не приставал, конечно, к берегу, а вставал в определенных местах на рейде в дрейф, а военнослужащих и членов их семей (больше-то там никто почти и не жил) на баркасе доставляли к земле. Плыть при этом приходилось довольно далеко от корабля до желанного берега. И вот, как-то Саша прибыл из отпуска, доложил начпо о прибытии и стал готовиться к рейсу в родную роту. Начальник клуба ему выдал листы фанеры, ватмана, краску и прочую муру для освежения наглядной агитации в роте. Неожиданно с ним вызвался «сплавать» в роту с проверкой и начпо.
Делать нечего, купил Саша 2 билета (себе и начальнику), и поплыли они в его роту. Дело было осенью, и попал корабль в нешуточный шторм. После долгой болтанки, изрядно опоздав, «В. Воровский» встал на рейде напротив бухты, на сопке у которой и стояла Сашина радиолокационная рота.
Процедура выгрузки была следующей. Баркас подходил обычно к мысу, далеко вдававшемуся в глубину бухты, матросы помогали выкинуть из него вещи и прочее барахло на берег, и баркас уходил к пароходу. А уж те, кто встречал на берегу, помогал прибывшим добраться до домов, до которых пешком и в гору было шагать километра четыре.
Так и в этот раз, сгрузили в баркас Сашины вещи и фанеру, прихватили их с начпо и довезли до мыса. Там матросики все вещи повыбрасывали на берег, и баркас пошел в сторону парохода.
«Смотрю, что-то не то: не встречает никто, да и воды многовато что-то в заливе для этого времени, – рассказывал Саша. «И вдруг меня осеняет, был же шторм, мы пришли с большим опозданием!!! Мы ошиблись, начался прилив!!» – докладывает он начпо.
«Ну, ничего, сейчас нас должны встретить!» – начпо не знал скорости подъема воды при приливе в той бухте, и источал оптимизм.
Саша, с тревогой глядя на то, как прибывающая вода начинает лизать привезённую фанеру, докладывает: «Товарищ полковник, через полчаса здесь будет полтора метра воды, через час – три!!!»
Тут серьезность ситуации дошла и до начальника, тем более, что на их глазах мыс превратился в остров, который довольно стремительно уменьшался в размерах.
«Надо кричать на пароход, чтобы вернули за нами баркас», – предложил Саша путь к спасению. «Только далеко уж очень, и море шумит, не услышат…»
«АААААААААААААААА!!!!!» – заорал тут начпо с такой оглушительной мощью, что услышали и на баркасе и на пароходе…
«Никогда не думал, что человек может так реветь!!!» – удивленно вспоминал потом Саша. Остались они, в итоге, живы, хотя, когда баркас вернулся, уже стояли по пояс в ледяной воде. Все их барахло смыло в море.
Хорошую историю изложил Юрочка Лазеров, которого судьба забросила в отдельную радиолокационную роту, расположенную вблизи старинного русского города Макарьев.
Сначала рота была батальоном. Однажды (задолго до Юрочкиного появления в ней) штурман наведения из-за чего-то застрелил комбата. После разбора этого жуткого ЧП батальон переформировали в роту, оставив в ней все батальонное радиолокационное вооружение и даже злосчастный пункт наведения истребительной авиации. Так что офицеров в Юрочкиной роте было предостаточно.
Следует сказать пару слов о штурманах наведения. Это была довольно привилегированная прослойка среди офицеров ПВО. В военное время их обязанностью было наводить наши истребители на самолеты супостата. Это они отрабатывали и в мирное время в ходе учений и плановых полетов авиации. В остальное время – они дежурили «сутки через трое», имели штатные категории «капитан», а главное – не имели подчинённых бойцов-срочников и всего перечня проблем, связанных с личным составом. Это вызывало здоровую зависть у остальных офицеров, не имевших такой «вольной» жизни.
Штурмана любили вспоминать строки из Указа Петра Первого, посвященного штурманам (морским):
«Штурмана нрав имеют паскудный и пьют вино без меры, но дело своё знают туго, а посему – оклад им положить – ОТМЕННЫЙ!!!»
Эту строчку они цитировали в ответ на завистливые вздохи об их «легкой» жизни. «Отменный» штурманский должностной оклад составлял тогда 145 рублей и был лишь на 10 больше оклада заместителя командира роты, но по тем временам это было существенно…
Так вот, в такой роте Юрочка и пытался укрепить расшатанную дисциплину с переменным успехом. Года через полтора Юрочкиных трудов бригаду, в которую входила его рота, приехала проверять генштабовская комиссия. Комиссия состояла в основном из бывших пехотинцев, которые питали к Войскам ПВО страны слабо скрываемую неприязнь.
Как дополнение к этой беде, незадолго до приезда комиссии Юрочка, бывший холостяком, на танцах попал в коллективную драку между местными аборигенами, в ходе которой ему сломали руку. В результате он встречал комиссию с рукой в гипсе и на перевязи.
На «разборе полетов», проходившем в ротной канцелярии, речь держал генерал. Он учинил разнос состоянию дел в Юрочкиной роте, сказав примерно следующее: «Во всех ВС СССР нет хуже войск, чем ПВО, самый задрипанный род войск в них – радиотехнические войска, в РТВ нет ничего хуже горьковской бригады. А уж в этой бригаде ваша рота – самая бардачная!!!».
В ходе этого нелицеприятного разговора в канцелярии постоянно звонил городской телефон и какая-то девица настойчиво спрашивала лейтенанта Сидорова.
Юрочка слегка напрягся, это он так обычно представлялся своим случайным городским подругам.
Генерал каждый раз снимал трубку и все более раздраженно отвечал нахальной дамочке, что «таких здесь нет», однако девушка была настойчива и уверила в конце концов проверяющего, что «есть, я всегда ему по этому номеру звоню!».
«Хорошо, как этот ваш Сидоров выглядит?!» – сдался генерал, чтобы отвязаться, наконец, от назойливой дамы.
«Да ему у нас на дискотеке на прошлой неделе руку сломали, в гипсе он ходит!!!».
Генерал волком уставился на Лазерова и его гипсовую руку.
«Мне оставалось только улыбаться!!!» — вспоминал Юрочка.
Сложен и тернист оказался путь Солопёнка в войсках.
Он стал замполитом роты на базе хранения ракет. Эти уникальные части породили свой «фирменный» анекдот.
Телефонный звонок:
– «Алло, это база?»
– «Да, база!»
– «Это Рабинович?!»
– «Нет, Иванов!»
…«Это что, ракетная база?!»
Вот на такой базе Солопёнок и начал службу.
Он не очень долго пробыл замполитом роты. Последней каплей, переполнившей чашу терпения руководства базы, стала картина, которую имели счастье наблюдать командир базы и начпо. Прогуливаясь по её территории в выходной день, они лицезрели, как два здоровенных солдата держали под руки Солопёнка, а тот мирно «кидал харч» с казарменного крыльца.
Уволить офицера из армии в те времена была большая проблема. Юру перевели к нам в бригаду на комитет ВЛКСМ радиотехнического центра. Как его избирали на эту должность – целая эпопея. Достаточно сказать, что он прибыл в центр с суточным опозданием, зато на новеньком зеленом «Москвиче», подаренном ему родителями в честь окончания училища, и … с мамой!
У начальника центра при виде такой картины полезли глаза на лоб, и он удалился с собрания. Офицеры – комсомольцы центра при – виде непрезентабельного Солопёнка тоже упёрлись и хотели «протащить» своего товарища… В общем, с грехом пополам, используя «административный ресурс», Солопёнка «избрали».
И он начал служить «как дед служил, а дед на службу – положил», как любили говорить разгильдяи – солдаты.
Мало того, что он ничего не делал по должности, он ещё начал пропадать со службы, спокойно уезжая домой в Ленинград на своём зеленом «Москвиче». Это было неслыханной наглостью, и с ним попытались бороться, применяя к нему весь «арсенал средств нервно-паралитического воздействия».
Солопёнок ни обращал на взыскания и беседы с ним ни малейшего внимания. Не действовали на него ни «кнут», ни «пряник», ни задушевная отеческая беседа, ни угроза трибуналом.
Отчаявшись перевоспитать его, наш начпо Валерий Николаевич Запорожный прибег к последнему средству, вызвав на беседу родителей горе-подчинённого. (Тогда ещё в армии никто не додумался до столь популярных нынче «родительских комитетов», и Запорожному можно отдать лавры первопроходца на этом поприще),
Родители приехали, и начпо провел с ними знатную беседу.
Рассказ о деталях службы Солопёнка не произвел на его «предков» особого впечатления, хотя обещание выгнать Юру из партии и уволить из армии их обеспокоили. Запорожный попытался привлечь родительский авторитет в вопросе укрепления солопёнковской дисциплины:
«Дай честное слово при родителях, что не будешь больше без разрешения уезжать из части!» – попросил его начпо.
Солопёнок угрюмо молчал…
«Дай честное слово, Юра!!!» – наехала на него матушка.
Солопёнок продолжал так же мрачно молчать…
«Дай ты ему хоть какое-нибудь слово!!!» — выдал папаша.
«Даю…» – прогудел Юра без всякого энтузиазма.
Обрадованный хоть этим результатом, начпо решил его закрепить:
«Сам посуди: будешь и дальше „валять дурака“ – выгоним тебя из партии, уволим из армии: кем ты пойдешь работать на гражданке?!»
«Киномехаником!!!» – деморализовал Юра ответом и родителей и начпо…
Запорожный, потрясённый беседой до глубины души, сообщил нам в порыве откровенности: «Я после войны был воспитанником военного оркестра, «воспитоном». Так вот, на музыкантском языке «солоп» – это фаллос. Зря на Руси фамилии не дают…».
Валерий Николаевич был сильным руководителем, имевшим свой «почерк» в работе, ценившим юмор и шутку и пользовавшийся авторитетом у подчинённых. Он не любил нытиков и бездельников, а также тех, кто имитировал активность на службе, постоянно жалуясь на «объективные причины». Тут он умел неформально «спросить» с них.
«Хороший ты парень, товарищ Петров: добрый, весёлый, общительный. Одна беда: нет у нас в бригаде такой должности: «хороший парень»! Если бы была – ты был бы первый кандидат на неё. А покуда занимаешь должность командира роты – так и командуй ею! Будь командиром, а не тем, кого бойцы именуют «ШП» – «швой парень!!!»
Однажды Валерий Николаевич, со своим заместителем Лукичём, поехали на поезде в командировку в город Порхов. В его окрестностях и располагался радиотехнический центр, комсомольцами которого бесславно «рулил» Солопёнок.
Замполит центра Слава Лозов поручил Юре «встретить руководство» у поезда на порховском вокзале. Личная легковая машина тогда была большой редкостью у офицера, и Слава попросил Юру доставить руководство «с комфортом».
Лукич потом рассказывал.
«Приехали мы на вокзал, ранее утро, дождь идёт, нет Солопёнка…
Позвонили в центр – говорят, давно выехал. Ждем, мокнем.
Через час на горизонте появился зелёный «Москвич», мчавшийся по лужам с безумной скоростью.
Тут Лукича осенило, и он предложил Валерию Николаевичу отойти от огромной лужи (расстилавшейся у порховского вокзала) подальше. Так и сделали.
Зелёный «Москвич» на страшной скорости влетел в лужу и остановился, как вкопанный, посредине её…
«Водой из лужи окатило весь вокзал до самой крыши», – вспоминал встречу Лукич.
Душеспасительные беседы давали мало проку. Солопёнок по-прежнему пропадал. Его выгнали из партии, сняли с политработы, понизили в звании до «мамлея» (младшего лейтенанта) и со скрипом оформляли документы на увольнение. Пока же пытались использовать в части в качестве «старшего машины».
Этот эксперимент тоже закончился печально. В одно прекрасное зимнее утро Солопёнок выехал старшим на ЗИЛ – 157 («коломбине», на армейском жаргоне). Тут же и уснул в кабине. Солдатик-водитель боролся со сном недолго и вскоре сам последовал Юриному примеру. От части до райцентра, куда они и ехали, дорога была почти прямая и имела только один поворот. На повороте был домик, в котором проживала старушка «божий одуванчик». Она как раз готовила на кухне себе завтрак и вышла в горницу помолиться на образа. В этот момент дом сотряс страшный удар.
Войдя сквозь пыль, дым и пар на кухню, она обнаружила в ней переднюю часть ЗИЛа с кабиной, в которой таращили глаза Солопёнок с водителем.
Никто не пострадал.
Старушка содрала с части семь шкур, пока ей ремонтировали дом, забор, огород и всё остальное её хозяйство.
«Всю войну дом простоял! Все бомбёжки перенес! А тут… Хорошо, что я к образам вышла-то. Вот и сохранил меня Бог!!!» – причитала бабуля.
Больше Юру старшим машины не назначали…
После долгих мук его всё-таки уволили из рядов ВС.
На встрече, посвящённой пятилетью нашего выпуска из училища, любопытную историю поведал нам Хиль. У нас был старшина батареи Зуб. Старшина – как старшина, ничем особым он не выделялся. Любви особой у нас к нему не было, впрочем, и ненависти – тоже.
После выпуска Хиль помог ему распределиться в одну из Групп Советских войск за границей, что считалось большой удачей.
Года через три после начала своей офицерской службы в войсках Зуб вдруг приехал в отпуске в родное училище и «бросился в ноги» к Хилю с просьбой забрать его в училище командиром курсантского взвода.
Мотивировал Зуб эту просьбу – невозможностью дальнейшей его службы в войсках, и усталостью от перманентных закидонов «любимого личного состава».
«Я, зная Зуба, как требовательного старшину, решил помочь ему перебраться в родное училище», – рассказывал Хиль. «Говорю ему, хорошо, мол, помогу, заберу к себе командиром взвода. Ответь мне только честно на один вопрос:
«У тебя взысканий по службе в войсках нет?! Всё в порядке?»
«Никак нет!! – отвечает мне Зуб, – никаких взысканий не имею!»
«Хорошо, идём тогда к Делегату на беседу!»
Привёл я Зуба к Делегату. Тот нас принял довольно благосклонно. Расписал я Делегату все достоинства Зуба, как бывшего старшины, сказал, что готов забрать его к себе взводным командиром.
Тут Делегат возьми да спроси Зуба пристально глядя ему в глаза:
«А ну-ка, доложите мне честно, товарищ лейтенант, как коммунист коммунисту, какие Вы имеете партийные взыскания?!»
И Зуб, честно глядя в глаза генералу, доложил: «Два строгих выговора!!»
«Молодец!» – говорит ему Делегат, «Честность отличное качество офицера! А за что Вы имеете эти взыскания?!»
«За употребление спиртных напитков!!!» – докладывает ему Зуб, к моему ужасу.
«Спасибо за честность, товарищ лейтенант, подождите в приёмной!» — говорит ему Делегат.
Когда Зуб вышел, Делегат, глядя на меня, спрашивает:
«У вас вопросы ко мне есть?»
«Никак нет!» – браво ответил ему Хиль.
Потом, общаясь с Зубом, он удивлялся такой избирательной его откровенности.
«Мне – он ничего не сказал, а Делегату – сходу выложил „правду-матку“. Лучше бы он вообще молчал об этих взысканиях, или мне о них рассказал, я бы придумал, как подготовить Делегата. А так – полное фиаско с Зубом получилось!» – сетовал Хиль, рассказывая об этой поучительной истории.
Славино начало
Завершить истории о подвигах наших ребят «в войсках» надо рассказом Славы Логовского. Он был года на 3 старше нас выпуском.
Мне довелось познакомиться со Славой, когда он служил замполитом радиолокационной роты, дислоцированной близ городка Йыхве, на северо-востоке Эстонской ССР. Поразила седая голова молодого, 26 летнего, старлея.
Спустя довольно продолжительное время после нашего знакомства, он рассказал мне, «по секрету», историю своей седины и службы в доблестных радиотехнических войсках ПВО.
Прошло уже почти 35 лет после этого случая. Наверное, уже можно предать её огласке.
«Окончил я училище с золотой медалью. Как и все наши выпускники, был полон сил, энтузиазма и желания служить в самых трудных местах. Попал я, по распределению, в Рижский корпус ПВО. На беседе с членом Военного совета Армии попросился назначить меня на самую трудную роту, как нас и учили. Мечтал вывести её в передовые.
«Ну, что ж», – говорит ЧВС, – «раз хотите трудностей – пошлём вас на остров Рухну в Рижском заливе. Есть там „трудная“ радиолокационная рота. Будет где приложить молодые силы! Дерзайте!»
Прибыл я на этот остров – и обалдел. Рота была «развалена» полностью. За последние 2 года в ней поменялось 3 командира и 2 замполита. Взводный командир был один, старшины не было.
Мой командир – старый капитан – крепко пил и на службе появлялся поддатым, принося больше вреда, чем пользы своими появлениями в казарме и на боевой позиции. Связь с «материком» (штабом батальона и бригады) – была только по радио. Многое не скажешь, и не посоветуешься ни с кем.
Но это – всё полбеды.
Проблема была в том, что эта рота издавна была избрана для всех разгильдяев, недисциплинированных и распущенных воинов бригады, а порой и корпуса, в качестве ссылки. С острова – не убежишь, не дезертируешь. А как там боец будет «служить» – проблема командира роты и его офицеров.
Наказать «распущенного», наглого воина законными и уставными мерами, в условиях отдалённых рот, да ещё на острове, даже в те времена, было очень непросто. Дело в том, что людей там всегда не хватало. Часть бойцов постоянно несли боевое дежурство (двухсменку), остальные через день ходили в наряд.
Соответственно, такой вид взыскания, как наряд на службу вне очереди, не имел никакого «веса» и влияния.
Наряд на работу отменил Дисциплинарный Устав 1975 года.
Увольнений не было, да и ходить в них воинам, из-за специфики службы, было некогда.
Такие «действенные» виды взысканий, как «замечание, выговор, строгий выговор» для абсолютного большинства воинов ничего не значили. А многие «дети гор» просто не понимали, что это такое!
Оставался арест с содержанием на гауптвахте. Но на острове её не было никогда, и этот вид воздействия тоже оставался только на бумаге.
Вот и все виды законного воздействия на нарушителей дисциплины и сотрясателей устоев уставного порядка, что мы имели…
Количество присланных на исправление «штрафников» в нашей роте было вдвое большим, чем число нормальных бойцов. «Штрафники» эти и верховодили в казарме, в результате.
Ситуация усугублялась тем, что и офицеры, зачастую, попадали на остров тоже в качестве своего рода «наказания» за какие-то «грехи». Видя ситуацию, многие из них «опускали руки» и несли службу по солдатскому принципу «день прошел – и хрен с ним!».
Командование батальона, да и бригады, в общем, знало об этих бедах «рухновской» роты. Но мирилось с ними. ЧП периодически случались, после них «снимали» командира роты с замполитом, кого-то из бойцов наказывали, и всё продолжалось по-старому.
Были у нас также проблемы и с питанием и с обмундированием для бойцов, но на фоне ужасающей дисциплины все они меркли.
Я рьяно взялся за дело и попытался переломить ситуацию, стал «давить» самых отчаянных наглецов, и пытаться защищать от них молодёжь.
Это, конечно, вызвало у «дедушек» крайнее озлобление. В спину мне неоднократно слышались угрозы и ругань от них.
(Слава, кстати, был здоровенным парнем, метр восемьдесят пять роста, да к тому же отличный спортсмен. Хамить ему «в глаза» «дедушки» до поры до времени побаивались).
Командир роты откровенно «забил» на вопросы дисциплины и службы и никакой поддержки мне не оказывал.
Самое же плохое было то, что в роте очень остро стоял и национальный вопрос. Мне, воспитанному в духе интернационализма и веры в «дружбу народов», впервые пришлось увидеть её реалии.
Основную часть особо наглых «негодяев», присланных к нам «на исправление», составляли чеченцы. Я раньше и не знал о такой нации. Сплочённые, дерзкие, нахрапистые, и всегда готовые кинуться в драку «все на одного» при малейшем неповиновении им. Они держали в страхе и подчинении всех остальных воинов, включая и «дедушек».
Кроме этого, троих кавказцев, уволенных по приказу ещё 30 июня, не удосужились вывести «на материк» до 7 ноября, когда и разыгрались основные драматические события. Причины были разные – вертолёт сломался и не вылетел к нам, потом – шторма, потом ещё что-то помешало.
Уволенные «орлы», впрочем, особенно и не рвались в родимые кавказские горы, а жили где-то неподалёку от роты в заброшенных домах. Они регулярно заявлялись, по вечерам, в роту «подхарчиться» и пообщаться с земляками.
7 ноября я заступил дежурным по пункту управления роты, нести боевое дежурство. Так как рота была в погранзоне, мне полагалось получить личное оружие: пистолет ПМ, что я и сделал. Командир роты, в честь праздника, уже к обеду нажрался с особой силой; он лежал дома и не подавал никаких признаков жизни.
Я до 23.00 руководил боевым расчётом на пункте управления. Как назло, были еще и какие-то полёты «супостатов» в зоне нашей ответственности.
В начале двенадцатого ночи ко мне прибежал дежурный сержант из казармы. Он сообщил: «Чечены опять пришли в казарму, напились, и вместе с остальными своими земляками бьют всех подряд. У меня требовали ключи от оружейной комнаты. Говорили: сейчас будем „кончать“ всех офицеров. Еле убежал я от них!»
Доложив на КП батальона, что отлучусь, я прибежал в казарму.
Там застал такую картину: в ленинской комнате были накрыты стола с водкой и закуской. Накурено, хоть топор вешай, конечно. За столами сидит человек 10 кавказцев: три уволенных, остальные наши «штрафные дедушки». Все пьяные. Увидели меня – заорали: «А вот и самый врэдный лэтэнант прышол. Щас тэбя рэзать будэм!» Ну и всё в таком духе, на «ты» и с матом, конечно.
События стали развиваться молниеносно.
Поначалу я ещё надеялся на мирное урегулирование ситуации, предлагая им разойтись спать, но чеченцы были настроены очень агрессивно.
«Што с ним, сабакой, гаварыть? Атдавай свой пистолэт, шакал!» — с этими словами человек 5 самых агрессивных стали надвигаться на меня.
Я выхватил ПМ, и на повышенных тонах предупредил джигитов, что применю оружие в случае их нападения на меня.
Но, разгорячённые водкой, они уже ничего не слушали и пёрли на меня в открытую, пытаясь вырвать ПМ у меня из руки. Я, отступая, успел врезать самому наглому по роже, и затем дать предупредительный выстрел в потолок.
В ответ на это наш повар, тоже сидевшей в этой пьяной компании, метнул в меня свой разделочный нож. У него лезвие было сантиметров 40 длиной. То ли он плохо кинул, то ли я сумел слегка увернуться, до сих пор удивляюсь.
Нож просвистел у моего виска, и вонзился в стенд с портретами членов политбюро. (На следующий день, когда уже проходил «разбор полётов», нож этот с трудом из стенда выдернули. Сила у повара была отменная).
После броска повара вся кодла бросилась на меня разом, по своему обычаю.
Поняв, что если не отобьюсь, то меня убьют на месте, я открыл огонь из ПМ по ногам нападавших, одновременно стараясь отмахиваться от них левой рукой.
Всего произвёл 7 выстрелов по ногам чеченцев, ранив в ноги четверых из них. Это слегка остудило их пыл.
Четверо раненых лежало на полу ленинской комнаты и дико голосило. Остальные – забились в угол и оттуда испуганно верещали: «Нэ стрэляй, камандыр! Нэ нада!!!».
Я зарядил вторую обойму в ПМ и приказал им вязать друг друга брючными ремнями. Потом связал сам последнего, не раненного нападавшего, и рассадил их в углу ленкомнаты, на пол. Предупредил, что в случае нового неповиновения буду стрелять на поражение.
Этого, в общем, не требовалось говорить. «Герои» мигом протрезвели и смотрели на меня с нескрываемым ужасом.
Потом я перевязал раненых бинтами из аптечки и отправился на пункт управления, докладывать о ЧП.
В казарме я оставил командира взвода, вызванного из дома. Командир роты был пьян до бесчувствия, и его добудиться так и не смогли.
По радиосвязи я вызвал командира батальона. Его довольно долго не соединяли. По его голосу я понял, что он прилично выпивший и страшно недовольный тем, что его подняли с постели в полпервого ночи, в праздник.
Открытым текстом я доложил комбату о случившемся. Он не сразу поверил мне, и дважды заставил повторить доклад. Поняв, что я не пьян и не сочиняю ничего, впал с истерику и минут 5 крыл меня матом по радиосвязи.
Мата я в ту ночь много наслушался от командиров всех степеней, до командарма включительно, которые лично вызывали меня на связь, чтобы узнать детали происшествия.
Утром прилетел вертолёт с кучей генералов, особистов и следователей.
Меня отстранили от должности за «неправомерное применение оружия», и на вертолёте отправили «на материк». В этом же вертолёте везли и четырёх подстреленных мной воинов. Они, видя, как разворачиваются события, и то, что я оказываюсь во всём виноватым – повеселели.
На материке меня поместили в КПЗ, в камеру, прямо в форме. Завели уголовное дело. «Разбирательство» это длилось два месяца. Следователи и мои начальники прямо говорили мне, что получу я лет 7 тюрьмы.
Никакие мои аргументы про кинутый в меня нож, нападение, драку и т. д. во внимание ими не принимались. Дело пахло для меня – реальным сроком. Следователь составил два толстых тома Дела о моём «преступлении».
Командир бригады, приехавший ко мне в КПЗ, прямо заявил: «Меня, наверное, снимут из-за тебя, мерзавца, с должности. Но и ты у меня сядешь лет на 5 минимум!!!»
Надо отметить, что, в камере, где я «сидел», все ко мне относились очень хорошо, особенно когда я рассказал им, за что «сижу».
Через 2 месяца, из-за всех переживаний, я получил инфаркт и оказался в госпитале. Там, этажом выше, чеченцы долечивали раны, полученные от меня.
Они иногда прискакивали на своих костылях к нам и подначивали меня: «Ну, что, камандыр, скора в турма пойшешь?».
Видя безвыходность ситуации, из госпиталя я написал и отправил без особой огласки письмо в ЦК КПСС. В письме я подробно описал всё и просил справедливости и объективного расследования происшествия.
Однажды ко мне в палату прибежал взмыленный начштаба бригады с моим личным делом в руках.
«Быстро выписывайся и собирайся! Тебя в Москву срочно зачем-то вызывают! Самолёт уже ждет!»
Меня мигом выписали, выдали замызганную лейтенантскую форму, в которой я сидел в камере, и отвезли на аэродром. Там посадили на военный «борт», АН-26, и на нём я прилетел в Москву.
В Москве на «уазике» прямо от самолёта меня доставили в Главкомат ПВО, на «Чёрную». Там привели в кабинет Начальника Радиотехнических войск ПВО генерал-лейтенанта Берегового, брата знаменитого космонавта.
Тот, для начала, наорал на меня и обматерил, как следует. Потом объявил мне «предупреждение о неполном служебном соответствии» от Начальника РТВ, которое тут же, при нём, кадровик записал в мою служебную карточку. Береговой расписался под заранее заготовленной формулировкой на полстраницы, и кадровик шлёпнул на его подпись красную гербовую печать.
Я такой красивой печати до этого не видел. В войсках только синие печати были.
Потом Береговой взъелся на меня за мой внешний вид: «Ты посмотри на себя, лейтенант! На кого похож?!»
Я, впервые за 3 месяца, внимательно посмотрел на себя в зеркале. Удивил не грязный китель, а моя седая голова.
Береговой дал команду меня срочно постричь и переодеть в новый китель, что было исполнено с похвальной скоростью и сноровкой.
«Я бы давно тебя под суд отдал, да в ЦК тебя вызывают. Уж там получишь – на полную катушку, за то, что поднял оружие на солдат! Как ты мог, удивляюсь?! Ведь они же наши дети!!!» – завёл он уже знакомую мне «музыку», перед отправкой в ЦК. Я молча слушал эти уже привычные обвинения. Некоторые полководцы меня и вовсе «убийцей» называли.
В ЦК меня везли на том же «уазике», с молчаливым майором на месте старшего машины.
Мне в голову лезли самые мрачные мысли. На полном серьёзе, я размышлял о том, не планируют ли меня показательно расстрелять где-нибудь на Красной площади?!»
В Центральном Комитете партии Славу принял лично К. У. Черненко, который курировал в то время вопросы обороны.
Они с ним проговорили 4 часа. Деталей беседы Слава никогда и никому не рассказывал.
Сказал только, что Черненко его «понял».
«Он мне сказал: «Я тебя понял, сынок. Ты действовал правильно, по-офицерски. Никто тебя не тронет, не переживай. Твои начальники все указания получат. Следствие будет проведено объективно и всесторонне».
После этого Славу на том же «уазике» отвезли назад, в Главкомат.
Береговой, при повторной встрече, вежливо спросил его, хочет ли он продолжать служить и где.
Слава попросился в Таллинскую дивизию ПВО. Его перевели замполитом роты в Йыхве, на равнозначную должность.
Комбрига с начпо, и командира батальона с замполитом – сняли с должностей.
Четырёх раненых Славой джигитов – судили и дали им реальные сроки, остыть и перевоспитаться в тюрьме.
На память об этой истории у Славы осталось взыскание с красной печатью в служебной карточке, инфаркт миокарда и седая голова в 23 года.
В заключение этой грустной истории можно отметить, что справедливости в те времена можно было всё-таки добиться…
Не знаю, приняли ли кого-нибудь вообще, по простому письму, да еще по такому вопросу, «демократические вожди» страны, за последние 20 лет?! Раньше такое нечасто, но случалось.
Валаамские будни
В нашей радиотехнической бригаде одна из радиолокационных рот располагалась на острове Валаам, посередине Ладожского озера. На этом острове, кроме нашей роты, в помещениях старинного монастыря находился «дом хроников» (инвалидов войны, оставшихся без родственников) и «дурдом» (так аборигены острова и наши военные именовали располагавшуюся там же психиатрическую лечебницу).
«Дома инвалидов» были созданы для покалеченных ветеранов войны, и просто инвалидов, оставшихся без родственников, или тех, от кого родственники отказались. Таких людей в стране, после страшнейшей войны, было немало. Сейчас принято с пренебрежением говорить об этом решении: власти-де «прятали» их от общества, «стеснялись» инвалидов. Думаю, не так всё просто. Глядя на бесчисленное число инвалидов, гниющих сейчас без всякой надежды на лучшую долю по вокзалам, привокзальным сортирам, теплотрассам и прочим скорбным местам нашей родины, понимаешь, что решение создать для них специальные учреждения тогда было оправданным. Там они были одеты, обуты, жили в тепле и человеческих условиях. Не было у них НУЖДЫ просить милостыню, чтобы не сдохнуть с голода.
А вот нынешние нищие инвалиды, до которых НИКОМУ в стране нет дела, ВЫНУЖДЕНЫ теперь (в условиях безграничной «свободы» и нефтедолларовых инвестиций) побираться по вокзалам, электричкам, метро, выпрашивая деньги себе на дешёвое пойло и отдавая остальное различным этническим «мафиям», которые их эксплуатируют. Кто хоть раз видел жуткие фигуры ползущих по вагонам электричек, страшно изувеченных инвалидов, выпрашивающих себе подаяние – едва ли их забудет.
Нужна им такая «свобода»: бомжевать, спиваться и подыхать в канавах?! Есть хоть кто-то в стране, ОТВЕТСТВЕННЫЙ за это?! Вопросы риторические.
Так что не будем «бросать камни» в тех, кто тогда, в тяжелейшие послевоенные годы, находил и помещения, и средства, и людей, готовых и способных ухаживать за инвалидами. А это – тяжёлый, малооплачиваемый и, зачастую, неблагодарный труд. Среди инвалидов были люди с тяжелейшими физическими увечьями («самовары» – оставшиеся без рук и без ног) и психическими травмами.
Именно в этом «Доме хроников» и работали жёны комсостава роты, ежедневно проделывая путь в 3 километра до него и 3 километра обратно в роту. Другой работы на острове и не было.
Жили на Валааме и обычные, «гражданские» люди. Взрослое население в основном тоже работало в вышеупомянутых скорбных учреждениях, а в свободное время активно боролось с «зелёным змием». Насколько успешно это у них получалось, говорит следующая история. Андрюха Синильников, служивший замполитом этой роты, вспоминал, как однажды весной, в начале апреля, в посёлке пропали две девушки – школьницы 14 и 15 лет. Для поисков подняли всех кого можно, в том числе привлекли и наших военнослужащих, свободных от несения боевого дежурства. В результате прочесывания острова на одном из его берегов была обнаружена верхняя одежда подруг и рядом выпитые до дна 2 бутылки водки, с остатками закуски. Чуть позже в рыболовных сетях метрах в 100 от берега нашли и тела купальщиц. Подружки слегка выпили и решили искупнуться, очевидно. Да запутались в сетях и утонули. Выпитая доза была обычной для местного населения. Пили там по-черному многие…
Надо сказать несколько слов и про тогдашнего замполита Валаамской роты. Андрей Синильников был гордостью нашего училища. Золотой медалист, перворазрядник по гирям и борьбе, он имел внешность былинного русского богатыря. Рост 185 см, косая сажень в плечах и широкая открытая улыбка всегда привлекали к нему внимание и вызывали симпатию. Как медалиста его и направили «поднимать» эту запущенную роту. А поднимать там было что. Рота славилась, как тяжелейшая. Наряду с суровыми бытовыми условиями, к которым войскам РТВ было не привыкать, имелись и субъективные трудности, в т. ч. кадровые. Этой роте хронически не везло на командиров. Попадались то слабовольные «полководцы», то больные, то склонные к перманентным запоям. В условиях полной автономности и отсутствия нормальной связи с вышестоящим командованием, эти наклонности быстро давали о себе знать, что крайне негативно влияло на общее положение дел в подразделении. Командиров (и замполитов тоже, естественно) регулярно снимали, меняли, но это мало помогало.
Вот и у Андрея первый командир был с «чудинкой». Опытный офицер, лет 35—40, очень крепкий физически, капитан Саломаткин многое делал для поддержания боевой готовности и наведения порядка в роте. Однако он имел один «бзик». Периодически, обычно после получки, он убывал на рейсовом теплоходе в расположенный на материке город Сортавала, где и «гудел» по 3—4 дня, веселясь по разным злачным местам. Потом возвращался в роту и продолжал, как ни в чём не бывало, «рвать службу». Руководство бригады знало об этой его особенности, но закрывало до поры на неё глаза. Найти других, желающих ехать командовать на Валаам, было сложно, да и не было никакой гарантии, что новый командир окажется намного лучше Саломаткина. В общем, с таким командиром Андрей и начал «поднимать» роту. Спустя пару месяцев Саломаткин, получив получку, снова убыл в Сортавалу проверять свои «явки». Комбриг приказал командиру радиолокационного взвода старшему лейтенанту Пузейкину (замещавшему обычно Саломаткина во время его отсутствия) выехать вслед за своим командиром роты в Сортавалу и привезти его обратно на остров. Пузейкин выехал и через день вернулся один, но зато с громадным «фингалом» под глазом. Выяснилось, что он нашёл Саломаткина, и попытался вернуть того в родную роту, к исполнению служебных обязанностей. Однако Саломаткин ещё не «нагулялся» и воспринял настойчивые увещевания своего взводного неадекватно, «врезав» ему в глаз.
Тогда вызволять командира из «пучины порока» вызвался уже сам Андрей. Его миссия была намного успешнее. Спустя сутки он привез Саломаткина в роту. Тот был необычайно тих, тверёз, и тоже имел свежий «фингал» под глазом. «Пришлось провести с ним углубленную индивидуально-воспитательную работу», – так объяснил Синильников необычные изменения в облике своего полководца.
Как ни странно, после этой «углубленной ИВР» запойные исчезновения Саломаткина стали намного реже. Авторитет же Андрея в роте поднялся на небывалую высоту.
Очень интересным был автопарк того времени на острове. Собственно машин на Валааме тогда было всего две: ротный ГАЗ-52 и аналогичный грузовичок дурдома. Да и состояние дорог на острове не позволяло другим типам автотранспорта, кроме внедорожников-грузовиков, передвигаться по нему. Особенно зимой и в распутицу.
Ротный ГАЗ-52 на острове обычно «убивали» за один – два сезона максимум. Мастерство водителей, состояние дорог, да и «качество» обслуживания машины силами бойца-«срочника» были тому причиной. Первым почему-то всегда выходил из строя аккумулятор.
Андрей рассказывал, как приходилось эксплуатировать машину с «крякнувшим» аккумулятором. Рота дислоцировалась на довольно высоком холме. Вниз, к посёлку, вела единственная дорога. После утреннего развода весь личный состав роты, свободный от боевого дежурства, отправлялся толкать машину под горку. С такого «толкача» машину удавалось завести, и она целый день благополучно ездила по острову. Главной задачей водителя было: не заглушить случайно двигатель. В конце дня машина въезжала обратно на холм, в расположение родимой роты. Там разворачивалась, перед спуском, и боец глушил мотор. Завтра – начиналось всё снова.
Об уровне мастерства военных водителей говорит и тот факт, что в условиях наличия на острове только 2-х машин пару раз имели место даже ДТП между ними.
Другой замечательной особенностью ротного грузовичка было полное отсутствие у него … тормозов. Этот факт знало всё население острова, которое старалось не попадаться на пути нашему военному водителю. Экскурсоводы даже предупреждали об этом обстоятельстве туристов и вполне искренне советовали им «разбегаться» при виде военной машины на дороге.
Наибольшую известность Андрею принёсла знаменитая история с быком.
Как и везде в армии, в то время в Валаамской роте имелось «подсобное хозяйство» – свинарник, где свиней откармливали отходами с солдатского стола, а также содержали несколько баранов, был в роте и свой бычок.
Заправлял всем этим хозяйством обычно нештатный «свинарь» – боец срочной службы. Как правило, уроженец сельской местности, призванный в армию из Средней Азии или Кавказа. Благо таких защитников Отечества в радиотехнических войсках было процентов 60—70 от всего личного состава.
Так вот, бычок подрос, стал проявлять агрессивность к окружающим, и было принято решение его забить на мясо. Командир роты поинтересовался у свинаря, какая тому нужна помощь в этом непростом деле. «Сын гор» заверил командира, что справится самостоятельно, ибо имел такой опыт в родном ауле. Саломаткин удовлетворился ответом и занялся другими вопросами повседневной жизни роты.
Андрей – тоже сидел в ротной канцелярии и занимался заполнением каких-то бумаг (которых, к слову, замполитам требовалось заполнять великое множество).
Внезапно он услышал душераздирающие вопли и увидел в окно, как бык, с остатками каких-то верёвок на рогах и ногах, гоняет свинаря по расположению роты, норовя поддеть его на рога и растоптать. Вся грудь быка была почему-то залита кровью.
«Коррида была знатная, что там твоя Испания», – вспоминал Андрей. «Никогда в жизни не видел, чтобы человек так быстро бегал и так ловко уворачивался от быка!». Однако разъярённый бык был страшен. Изловчившись, он поддел-таки свинаря на рога и подкинул вверх. После этого полёта боец шмякнулся на землю и перестал подавать признаки жизни. Тут бы, под копытами быка, и закончился жизненный путь «сына гор», если бы не легендарный подвиг Андрея.
Схватив у дежурного по роте небольшую кувалду, которой тот что-то приколачивал в коридоре, Андрей выскочил из казармы и вступил в схватку с быком. Сокрушительный удар кувалдой между рогов свалил быка с ног, после чего он и был забит ей окончательно.
Потом приступили к «разбору полётов».
Свинарь отделался на удивление легко: глубоким испугом и огромным синяком на заднице.
Как выяснилось, свинарь приступил к забою быка следующим образом: он сначала привязал быка за рога к забору свинарника. Бык спокойно перенёс это, ещё не понимая, к чему клонит «сын гор».
Тот, вдохновлённый первым успехом, спутал верёвками ноги быка. Сначала – передние, а потом и задние. Бык продолжал стоять, ожидая развития событий.
А «сын гор» приступил к забою следующим образом: он взял страшно тупой нож и начал перепиливать (!!!) им горло быка.
Когда до того, дошло, что его пытаются убить столь необычным образом, бык разорвал все верёвки и набросился на своего обидчика.
И если бы не Андрей, тому пришлось бы совсем туго.
История разошлась по бригаде множеством красочных легенд, а Андрея со временем выдвинули на повышение (совершенно заслуженное, подчеркнём), и назначили замполитом Выборгского радиотехнического центра.
Правда, этому повышению чуть не помешал визит Члена Военного Совета Армии, генерал-майора Миняйлова в роту. Член прилетел на Валаам на вертолёте, побыл там пару часов (большие начальники очень любили называть такие экспресс-визиты красиво: «Я работал в роте»), и улетел. В ходе визита произошёл комичный эпизод. Генерал, желая продемонстрировать «близость к людям», поднял «на ручки» маленького сынишку Андрея. (Это был тогда единственный ребёнок в семьях офицеров и прапорщиков роты). Мальчик был совсем маленьким, страшно испугался незнакомого дядю и… «обсикал», с испугу, генеральский мундир и штаны. Андрей после этого конфуза генералу очень не понравился. Прибыв в управление Армии, этот Член вызвал начальника политотдела бригады Валерия Николаевича Запорожного и стал высказывать ему свои претензии к Синильникову.
Надо отдать должное Запорожному, он всегда стоял горой за своих подчинённых и не боялся вступаться за них перед большими начальниками.
«Товарищ генерал, он очень вдумчивый, трудолюбивый офицер!» – начал защищать он Синельникова перед Членом.
«Он не вдумчивый, а задумчивый!» – выдал Член свой вердикт и оборвал дискуссию.
(Много лет спустя другой большой руководитель заявлял в таких случаях: «То, что я говорю – отливают в граните!»).
На счастье Синильникова, Члена вскоре забрали в Москву на повышение, и его оценка не сыграла роковой роли в судьбе Андрея.
Общага молодости нашей…
Каждый, кому доводилось пожить в офицерских общежитиях, надолго запомнит свои ощущения. Молодость, чувство офицерского братства, обстановка доверия и взаимопомощи (у нас двери в комнаты практически не закрывались – и воровства не было), веселье по праздникам и проводы тех, кто женился, переводился и уезжал, были общими. Забывались бытовая неустроенность, туалеты и умывальники в коридоре, шум и гам с утра и до ночи и многое другое. Мне про те годы почему-то вспоминается только хорошее и весёлое.
Я, молодой лейтенант, попал третьим в комнату к двум старым холостякам – командиру роты планшетистов капитану Сартарову Ильясу и технику эксплуатационной комендатуры командного пункта Толе Коблову. Они очень хорошо меня встретили, и мы весело прожили два года в одной 8-ми метровой комнате общаги.
Ильяс был казанским татарином и очень этим гордился. Мы называли его на русский манер – Илья. Он был большим оригиналом:
«Моржевался» – ходил на службу в рубашке с марта по конец ноября. Китель, а тем более пальто или шинель одевал только в лютые морозы, или на всякие строевые смотры. Не курил. Нас, своих соседей по комнате, отучал от курения в ней простым, но эффективным способом – настежь открывал окно. Очень доходчивый способ, особенно зимой и вообще в холодную погоду.
Ильяс был старый холостяк, выпив, он обещал, что женится, НО только на татарке. (Так и произошло, когда он уже учился в Харькове, в академии).
Мы в шутку называли его «Капитан, обветренный, как скалы» и любили подкалывать, используя песенные тексты: «Капитан, капитан – похмелитесь!», или «Лишь родная кровать капитана ждёт!» (тогда часто крутили по радио песенку про то, что «Молодая жена лейтенанта ждет…». Он не обижался и смеялся вместе с нами.
У нас в общаге была популярна «Песня старого технаря». Она исполнялась на мотив песни Владимира Высоцкого «Парус»
Надо признать, что нам случалось «выпивать» в общаге по праздникам, выходным, да порой и просто так. Как правило, никто не напивался, и главное – не было пьяной агрессии. В компаниях смеялись, пели песни, порой даже ругались, но никогда не дрались. Не было принято так себя вести. Моветон.
У нас был майор, холостяк, которого звали «Молодой Учёный» за привычку после второго стакана начинать «доставать» всех своими учеными познаниями и формулами. Над этим посмеивались, и только.
Было крайне непопулярным – крепко напиваться и засыпать не раздеваясь, «в позе кочегара», как мы шутили. Эти факты иногда случались. Но виновных долго подначивали и частенько вспоминали им «кочегарский» сон.
Утром в выходные, после весёлой вечеринки, мы пели песенку: «Утро, утро начинается с верму та!». С вермутом, конечно тогда в военных городках были проблемы, но пиво купить было можно. У нас был приятель, прапорщик Паша Аксёнов, который всегда готов был «сбегать» в гастроном за пивом с утречка. Он очень интересно пьянел. До принятия 200 грамм – всё было нормально, а после – Паша «косел» в самом прямом смысле этого слова. Правый глаз у него начинал смотреть влево, а левый – вправо. По этому признаку мы всегда определяли, принял Паша «норму», или еще нет.
Однажды ранней весной мы отмечали какой-то праздник. Часам к пяти водка кончилась, а желание выпить – еще у всех осталось.
Паша вызвался «сбегать» за пивом. Глаза у него уже смотрели наискосок. Мы «скинулись» – и Паша исчез. После долгого ожидания Паша наконец появился. Вид его был ужасен. Ровно половина его физиономии была «стёсана» до мяса. В руках он сжимал две огромные авоськи с пивными бутылками.
Очевидцы потом рассказали нам историю Пашиного падения. Он отстоял очередь, купил чуть ли не 2 ящика пива, распихал бутылки по авоськам, вышел на улицу и расслабился.
А зря! Магазин стоял на пригорке, и спуск к дороге от него зимой детвора превращала в ледяную горку. Надо было идти осторожно. Паша поскользнулся, ноги его взлетели выше головы, и он начал падение на лед. В последнее мгновение Паша геройски поднял обе руки с авоськами вверх. В результате он проехал своим добрым лицом по всей ледяной дорожке, но зато спас пиво! За этот подвиг Паше тут же щедро «налили», и он забыл о своей травмированной «репе» до утра…
Другим способом «поправить здоровье» в выходной день было – отправиться к платформе электрички (километра 3 от КПП), где располагалось замечательное сооружение под официальным названием «Ларь «Мечта». На деле это была грязная будка, в которой бабка торговала пивом в розлив.
Пиво было всегда разбавлено водой, бабка ещё его и недоливала, про запахи и прочий антураж этой «Мечты» лучше промолчать…
Другой алкогольной точки в радиусе километров 15 от нас тогда, пожалуй, и не было.
(Прошло 30 лет. Мне недавно подарили бутылку фирменной китайской водки в красивом футляре. Рассматривая текст этикетки, среди перечня различных трав, на которой якобы настоян напиток Конфуция, с изумлением, обнаружил адрес места его разлива: Ленинградская область, Гатчинский район, поселок Тайцы и название улицы. Знакомое место, в посёлке, недалеко от жилого городка нашей армии ПВО. В советское время там располагалась фабрика по производству детских игрушек. Теперь – цех по разливу импортного пойла. Тоже – характерная примета времени и знаковый символ произошедших перемен…)
С Ильясом было чудесное приключение, вошедшее в анналы истории под названием:
Станционный смотритель
В начале ноября Ильяс предложил в выходной съездить «развеяться» в ресторан в Гатчину. Мне доводилось бывать в тамошних ресторанах, оставивших самое отвратное воспоминания. Но Илья, на правах старшего товарища, обещал мне показать замечательный привокзальный ресторан.
В Гатчине, к слову, есть два вокзала – Балтийский и Варшавский. Мы приехали в электричке на Балтийский, а ресторан оказался у Варшавского вокзала. Пока мы доехали до него на громыхающем автобусе, прошел целый час.
Настроение падало, но впереди был вечер отдыха.
Мы оба были в форме. Тогда все офицеры ходили в рестораны ТОЛЬКО в форме. Несмотря на ноябрь и ранний снежок, у моржа – Сартарова из верхней одежды была рубашка, на мне – китель и пальто.
Ресторан мне сразу не понравился, обычная привокзальная забегаловка. Но делать нечего – заказали, выпиваем, отдыхаем. Вскоре начались и танцы. Ильяс нашел какую-то тетку (которая, на мой взгляд, была «страшна не по годам») и стал с ней лихо плясать.
Моё же настроение было безнадёжно испорчено. Вечер катился к завершению, пора было определяться с планами. Я собрался домой, в общагу.
Илья, сияя, сообщил мне, что его новоявленная подруга приглашает его в гости. Всё было ясно. Расплатились. Я уже спешил на последнюю электричку. Ильяс спросил, есть ли еще у меня деньги. Было три рубля, которые он и одолжил тут же. Уже выходя из зала, я услышал объявление оркестранта: «Для нашего гостя Ильи и его девушки исполняется песня «Ах, лето!». Заиграла музыка, и Сартаров лихо заплясал со своей подругой под модную тогда песенку. Слегка позавидовав опытному холостяку, что он умеет так ловко обращаться с женским полом, я убыл в родное общежитие и там мирно уснул.
Рано утром дверь в нашу комнату открылась от страшного удара ногой. На пороге стоял синюшный Сартаров, было видно, что он промёрз насквозь, несмотря на всю свою «моржеватость». Наши с Толей возмущения столь бесцеремонным появлением Ильяс проигнорировал, пробормотав: «Потом, потом» и завалился в кровать. В 8.00 утра ему нужно было быть на КП и показывать комбригу, как летали воздушные цели за истекшие сутки.
Вечером мы все встретились, и Ильяс рассказал нам про свои приключения:
Куда девалась подруга, приглашавшая его в гости, он не помнил.
«Очнулся я в тамбуре какого-то поезда. Стою, курю. (Илья обычно терпеть не мог табачного дыма). Заходит проводница, спрашивает: «Бельё брать будете?!». Удивляюсь, почему проводница в электричке и зачем мне в ней бельё? Спрашиваю, у неё, мол, куда идет электричка?
«Поезд идёт в Таллин!» – отвечает.
Я сразу же протрезвел: «Без остановок?»
«Нет, в Кикерино будем стоять одну минуту» – отвечает проводница.
(По нашим предположениям, Илья перепутал Варшавский вокзал Гатчины, на котором останавливался поезд на Таллин, с Балтийским гатчинским вокзалом, откуда шли наши электрички. А уж в поезд, надо полагать, его посадили из-за того, что приняли за пассажира. Какой же чудак будет торчать зимней ночью на платформе в одной рубашке!)
В Кикерино он выскочил из поезда, надеясь сесть утром на встречный из Таллина – в Ленинград. Кикерино оказалось убогим полустанком.
Здание вокзала было заперто на амбарный замок. Ледяной ветер, ночь и снег «добавляли» настроения. Плюс к тому, Ильяс обнаружил в кармане копеек 20 мелочи, и все. (На мою последнюю «трёшку» он заказал «Ах лето!» в ресторации). Но это – пока были пустяки. Надо было постараться не замёрзнуть насмерть.
Сообразив, что должен быть здесь какой-нибудь станционный смотритель, Ильяс бегом припустил в сторону огней семафора. Добежав до него и не обнаружив будки, Ильяс помчался в сторону противоположного семафора. Пока бежал – согрелся немного. Нашлась будка, в ней горел огонёк. На стук Сартарова из будки вылез дедок. «Здесь пьяным нельзя находиться!» – строго ответил он на просьбу «пустить погреться».
После энергичной беседы дедок согласился отпереть для Ильяса здание вокзала. В нём оказалась холодная печка – и больше ничего.
«Вокруг этой печки я и бегал до полпятого утра, когда в Кикерино останавливается поезд из Таллина в Ленинград. Денег и билетов у меня не было. Все двери вагонов были закрыты, никто в этом Кикерине не выходил. Однако я успел пробежаться вдоль состава и постучать так, что 2 вагона открыли. Уговорил взять меня „зайцем“ до Гатчины – Варшавской. Там „зайцем“ на автобусе доехал до Балтийского вокзала и успел на электричку. В 8.00 – уже докладывал комбригу маршруты полётов „контрольных целей“ за истекшие сутки» – завершил рассказ Ильяс.
Эта история стала «хитом», а Ильяс заслужил кличку «Станционный Смотритель».
Надо сказать, что Ильяс, несмотря на все свои «приключения», был сильным командиром роты и умел держать своё «войско» в руках. Даже в те годы умелый командир, способный управлять «отличниками», был, увы, явлением нечастым. Ильяс же за долгие годы командования ротой научился эффективно использовать весь небогатый арсенал методов воспитания нерадивых «защитников Отечества». Наглых и распущенных лоботрясов в каждой роте всегда было, есть и будет изрядное количество. Горе тому командиру, который этого не понимает, или не умеет с ними работать. Сядут такому на шею и уже не слезут. Сказки о том, что чуть ли не все воины мечтают отлично служить – хороши для кинематографа и экзальтированных дамочек бальзаковского возраста, убеждённых в том, что их сыночек самый лучший, и только вокруг него – все негодяи.
Горькая командирская поговорка «Куда солдата не целуй – везде жопа!» не на пустом месте родилась. В её справедливости убедились многие поколения тех, «кто командовал ротами»…
Ильяс видел воинов «насквозь» и ошибался в них редко. Обычно по повадкам и замашкам бойца опытному командиру видно, чего от него можно ожидать…
Проблемных бойцов, стремящихся «зацепить» своих младших товарищей, Сартаров называл «шакалообразными» и был к ним особенно строг и придирчив. Я многому у него научился в плане «практической психологии воинов», и по сей день благодарен за ту науку.
Когда Ильяс собрался поступать в академию, общага его провожала так горячо, что на следующий день он всё еще находился в состоянии, которое именуется «ни петь, ни рисовать». Его даже не пустили в самолёт, что по тем временам было неординарным событием. На следующий день он всё-таки сумел улететь и даже поступить в Харьковскую инженерную академию ПВО.
Толя Коблов (а это была его фамилия, а не прозвище, как можно подумать) окончил славное Камышинское среднее строительное военное училище и гордо носил на кителе знак «Выпить Умеет». Это дело он, действительно, и умел и любил делать.
Обычно с бодуна Толя обпивался крепчайшим чаем тёмно-коричневого цвета. «Дунгуз – кушал? Водку – жрал? Теперь чай пьёшь?» – подкалывал его Ильяс в таких случаях.
«Дунгузом» он называл сало, на татарский манер, вероятно. Впрочем, и сам Ильяс лихо закусывал «горькую» этим самым «дунгузом».
Толя пользовался большим успехом у женского пола. По-моему, одним из главных слагаемых его побед была оригинальная манера представляться.
«Старший лейтенант Коблов. Король говна, воды и пара !!!», – было его неизменной, «фирменной» визитной карточкой. Редкая дама после такого необычного представления не была заинтригована его необычной фамилией и сказочной должностью.
На расспросы о том, где же располагается его «королевство», Толя невозмутимо объяснял, что заведует в эксплуатационной комендатуре КП армии вопросами отопления, обогрева и канализации. А вот место дислокации «королевства» – военная тайна! Это вступление действовало на дам неотразимо.
В те годы в Доме офицеров Ленинградского гарнизона по вечерам были танцы. Танцевальный зал размещался в полуподвальном помещении Дома и именовался поэтому – «Ямой». Так и говорили: «Поехали в «Яму»! Танцы эти были очень популярны в городе. Просто так, «с улицы», туда девушки купить билет не могли, но каждый офицер имел право провести с собой двух представительниц прекрасной половины человечества. У касс «Ямы» всегда толпились девушки, мечтающие попасть на танцы.
Обстановка в «Яме» всегда была дружелюбная и наидемократичнейшая. Можно было видеть, как отплясывают седые и лысые полковники, а рядом с ними – зелёные лейтенанты.
В конце танцев было мероприятие, которое именовалось военным термином «Развод».
Те, дамы, кто не сумели по какой либо причине найти себе пару в ходе вечера, выстраивались на улице «шпалерами». Между ними ходили кавалеры и быстренько знакомились.
«Развод» этот был знаменит на весь город. Многие офицеры специально ездили к «Яме» на «Развод», который начинался в 23.00 и длился минут 10 – 15 максимум.
Толя Коблов любил частенько вечерком, сидя за дружеским столом в общаге, прикидывать: «На „развод“ – успею!». И срывался в ночь на это мероприятие. (Ехать от нас до «развода» было часа 2 минимум).
Однажды с ним там произошла удивительная история.
«Снял я официантку из ресторана «Ямы» на «разводе», – рассказывал Толя. Поддавшим был крепко, у неё ещё добавили. Потом – толком ничего и не помню.
Утром просыпаюсь от страшных криков – мужских и женских. Понять ничего не могу: где я, что за люди орут?! Да и бодун – сильнейший. Постепенно понимаю, что это муж орёт на тётку, что она ухажёра в дом привела в его отсутствие. Та отвечает, что просто подобрала несчастного пьяницу на лестнице, и между ними «ничего такого» не было. «Ты на него-то посмотри, кому он такой нужен!» – голосит.
Мужик держит в руке какую-то палку, типа черенка лопаты и смотрит на меня, а глаза у него – как у таракана перед еблей. Думаю, как бы он не отоварил меня этим дрыном лежачего. И встаю. И оказываюсь перед ними совершенно голый.
«Мне теперь – всё ясно, чем вы тут без меня занимались!» – заорал мужик, да как врежет своей жене этой палкой! Она из спальни и вылетела. Он – за ней. Дверь закрыл на какой-то запорчик и кричит мне через неё: «Кирдык, тебе, старлей! Сейчас вызову милицию, скажу, что в квартиру нашу ночью влез вор. Пусть они с тобой разбираются!». И слышу – действительно, вызывает милицию по телефону.
Вот ведь, сволочь, думаю. Этак меня и из «Бурсы» выгонят!!!
(» Бурсой» Толя называл Высшее строительное училище имени Комаровского, в котором заочно учился).
Быстро одеваюсь – и на балкон. Девятый этаж – ужас, не спрыгнешь. Но делать нечего, встреча с ментами и прочие неприятности мне вовсе не нужны. (Толя был хороший гимнаст, в училище, и очень этим гордился).
Вижу под нами – точно такой же балкон, и не застеклён, слава богу.
Лето, все окна открыты. Нахлобучиваю фуражку поглубже, чтобы не слетела. И свисаю на руках снаружи балкона. На махе вперёд – соскакиваю на нижний балкон, при приземлении попадаю ногой в какой-то таз – грохот невообразимый стоит.
Балконная дверь – открыта, шагаю в чью-то спальню. На кровати мужик с бабой, голые на меня таращатся.
«Где тут у вас выход?!» – спрашиваю. Ошалевшая от моего появления баба, даже не одеваясь, бросается показывать выходную дверь. Вышел, в лифт – и я на улице. Оборачиваюсь назад.
Вижу: на девятом этаже чёртов муж, с официанткой на балконе на меня глазеют, а на восьмом, под ними – вторая парочка стоит. Помахал я им ручкой и отправился в «Бурсу» на занятия в самом распрекрасном настроении. Не каждый день с девятого этажа прыгать приходится! Кстати, был бы трезвый – ни за что не прыгнул бы. А с бодунища, да в стрессовом состоянии – соскочил, как кузнечик!
Еду в трамвае, смотрю – на меня какой-то дедок, в «гражданке», строго уставился. Потом подходит и говорит: «Товарищ старший лейтенант, Вы нарушаете форму одежды. Без галстука запрещается рубашку носить».
Смотрю – действительно, без галстука еду. Видимо, оставил его у официантки дома, когда одевался экстренно. Пришлось ехать на Невский, в военторг, покупать новый. Спасибо дедку, наверное, отставник какой-нибудь из военной комендатуры!»
Есть полубыль – полуанекдот о таких, как Толя, «героях-любовниках».
Разбирают одного «морально разложившегося» офицера на парткомиссии за его похождения. Спрос – строгий:
«По такому-то адресу – был?!»
«Был…» – отвечает гарнизонный Казанова;
«А по такому – был?»
«И там был…»
«А по этому – был???»
«Нет, по этому – не был!!!»
«Точно не был???»
«Не был, честное партийное!»
«Ладно, а по такому адресу ходил?!»
Так продолжается два часа.
У дверей парткомиссии стоят друзья Казановы, переживают за него.
Тут он выходит, наконец-то.
Друзья к нему:
«Ну как, что дали??»
«Строгий выговор… И два новых адреса!!!»
В общаге 10-й площадки, на полигоне «Капьяр», довелось познакомиться с замечательными ребятами. «Белой костью» у холостяков там считались ребята, служившие оперативными дежурными и ходившими на службу «сутки через трое».
Наряду со своими проблемами (да и где их нет?!), у такой должности было неоспоримым достоинством то обстоятельство, что они имели довольно много свободного времени и у них не было, в прямом подчинении, солдатиков, так называемого «любимого личного состава».
Одним из таких оперативных был старший лейтенант Толя Шевкоплясов. Игорь Игнатьев, служивший замполитом радиолокационной роты в дикой степи, ему страшно завидовал. Он сочинил такой стишок:
«Кому живется весело, вольготно на Руси?!
Глызину, Аббасову и Тольке Шевкоплясову!!!».
Упомянутые Глызин с Аббасовым: были два солдата-разгильдяя, «сотрясавшие устои» дисциплины в роте Игоря.
Дисциплина всегда была сложным вопросом в нашей армии. О ней и поговорим.
Дисциплина – мать победы
Вот уж чего никогда не было в Красной Армии – это связи и порядка. Так мы посмеивались, обсуждая в свободные минуты различные армейские ЧП и «подвиги» наших бойцов на дисциплинарном фронте. Насчет связи – была ещё хохмочка: «Нету связи никакой, кроме связи половой!».
Даже в те, относительно благополучные для армии времена, дисциплина в ней хромала на все 4 ноги. Самоволки, пьянки, мордобои случались нередко даже в хороших частях с крепкими командирами.
Помню, как однажды в большой ракетной базе хранения командование жаловалось на двух бойцов с «говорящими» фамилиями Баранаускас и Верблюдяускас, которые ставили часть «на уши», а с ними не могли ничего поделать.
В «разваленных» подразделениях, со слюнтяями на командных должностях, и тогда процветало казарменное хулиганство, которое позже какой-то дурак додумался стыдливо назвать «неуставными отношениями».
Сколько было издано приказов и директив по укреплению воинской дисциплины!!! Проведены миллионы совещаний, заседаний, активов и других мероприятий с эффектом «абсолютного нуля».
Вспоминаю одно из таких мероприятий. Году в 1986-м у нас в 6-й ОА ПВО проходил партийный актив по укреплению дисциплины. Пригласили всех командиров частей и подразделений с их заместителями, из Москвы приехало множество высокопоставленных «гостей» – генералов. Целый день нам «толкали» речи и доклады. Командующий армией и ЧВС наперебой вещали с трибуны: «Просим передать руководству страны, что мы глубоко понимаем их озабоченность состоянием воинской дисциплины! Мы заверяем, что приложим все силы для коренного улучшения положения дел!!!».
Я посмотрел на зал после очередного такого заклинания и увидел забавную картину. В 10-м ряду, в кресле, мирно спал майор Олег Горяинов. Китель его был расстегнут, нога на ногу были выставлены в проход, на ковровую дорожку. Голова Олега запрокинулась, рот открылся, и он довольно громко похрапывал. Было видно, что ему глубоко «до лампочки» эта вся мура и мифическая озабоченность командования. Мы с Папаном тогда от души посмеялись над такой реакцией Олега на громкие речи наших полководцев.
Командирами и начальниками различных уровней было написано и направлено в войска бессчетное количество шифровок и приказаний с требованиями «улучшить», «усилить», «не допустить», «обеспечить» и т. п. с тем же нулевым результатом. Такими убогими способами ничего с дисциплиной изменить не удавалось, и не удастся. Жаль, что это плохо доходит до наших военных руководителей.
Для того чтобы хоть как-то смягчить реальную картину с хромающей дисциплиной, и улучшить её показатели, генштабовские мудрецы выдумали разные категории для правонарушений. Часть «подвигов» была отнесена к «грубым нарушениям воинской дисциплины». Среди них числились пресловутые неуставные взаимоотношения, самовольные отлучки, грубость и пререкания, употребления спиртных напитков (пьянки, иначе говоря) и что-то ещё. «Грубые» нарушения дисциплины считались серьёзным нарушением, и за них было принято «драть» командиров и замполитов подразделений.
Зачастую сами нарушители отделывались «лёгким испугом», а вот их командирам запросто могли повесить серьёзное взыскание за проступок подчинённого. Реакцией на такую практику было стремление командиров подразделений всячески «замылить» случавшиеся нарушения дисциплины, перевести их из раздела «грубых» в категорию обычных, за которые командиров особенно не ругали и не наказывали. Существовала у офицеров, работавших с «любимым личным составом», такая шутка: «Если солдат „нажрался“, но не грубил – это не грубое нарушение воинской дисциплины».
Ну, если и раньше дисциплинка в армии «не радовала», то в последние годы «маразм крепчал» уже откровенно.
«Наши начальники там наверху – фантазёры… Они всё фантазируют из-за отсутствия конкретной работы», – так примерно говорил незабвенный Мюллер в книжке про Штирлица. Очень точное наблюдение за стилем работы наших начальников сделал Ю. Семёнов.
Сначала додумались отменить последнее законное средство воздействия на раздолбаев в погонах – гауптвахты. Недемократично их иметь, что в Европах скажут…
В результате, – командирам осталось либо пытаться «воспитывать» нарушителей кулаком, либо смириться и жить по принципу «день прошел – и хрен с ним», что многие и делают. Потом, когда дошло до всех нынешних полководцев, что дело кончится полным развалом армии, решили гауптвахты возродить…
Только «ломать – не строить». Старые гауптвахты – позакрывали и порушили, новые – ещё построить надо по «европейским образцам». Да и саму процедуру ареста оговорили такими идиотскими условиями, что делают арест наказанием скорее для командира, чем для нарушителя.
Другая новомодная «фишка» – контрактная армия. Нынешним, не служившим ни одного дня полководцам, видимо представляются плакатные розовощекие энтузиасты-«профессионалы», которые чудесным образом решат все армейские проблемы. Откуда возьмутся сотни тысяч чудо-воинов, сколько будет стоить их содержание, где будут жить их семьи – никто не задумывается в принципе. Думаю, что до тех пор, пока бюджет мотострелкового полка у нас в стране будет сопоставим с месячной зарплатой футболиста второй лиги, или воспитанника какого-нибудь африканского клуба, даже заикаться о «профессионалах-контрактниках» в армии не стоит.
Если бы наши «главковерхи» нашли время пообщаться с теми, «кто командовал ротами», то узнали бы много интересного для себя. Например то, что наиболее проблемной категорией в плане дисциплины всегда были не солдаты, а прапорщики. Именно они обычно «давали» самые тяжелые происшествия и преступления, а уж про тягу к воровству изрядной доли прапорщицкого сословия, и говорить не приходится. «Пока ноги – ходят, руки – носят, буду служить!», – говорил прапорщик генералу в старом анекдоте.
Другая известная в армии поговорка гласила: «Всё, что создано народом, должно быть надёжно защищено… от прапорщиков! ».
Но в те времена прапорщиков всё-таки готовили. Были специальные школы для них, существовал отбор кандидатов и контроль за их деятельностью, откровенных подлецов, судимых и алкоголиков в прапорщики не брали.
Сейчас же многократно ухудшенный «клон» тех прапорщиков под названием «контрактники» выдаётся за панацею для решения всех армейских бед… Когда такое провозглашает какая-нибудь профессиональная «солдатская мать», её еще можно понять, «ибо не ведает, что творит», но когда эту же ахинею несут большие начальники…
Впрочем, достаточно о грустном.
Есть много способов наведения и поддержания порядка в армии. Самый простой и эффективный – немецкий (не зря же германская армия всегда славилась дисциплиной и боеспособностью).
Наш командир бригады как-то рассказал, что в годы его учебы в академии к ним приехали немцы, «гэдээровцы».
Был среди них один старый полковник. По-русски они все прилично говорили, а в ходе своего выступления старый немец сказал, что служит в армии ещё с 1937 года. В перерыве мы, слушатели академии, окружили немца. Больной вопрос у всех один – дисциплина. Спросили мы у полковника, были ли у них в немецком полку грубые нарушения дисциплины?.
– А как же, были. Помню последний случай. В 1938 году солдат ушел в самовольную отлучку, – доложил немец.
– И что же ему за это было?! – ахнули наши слушатели.
– Как обычно. Повесили на воротах! – невозмутимо ответил немец.
Для поддержания дисциплины и организованности большую роль играют солдатская исполнительность, смекалка, расторопность, инициатива и другие достоинства наших воинов. Об этих качествах речь и пойдет.
Армейская мудрость советует «бояться в армии трёх ВВ:
– взрывчатых веществ;
– военного водителя;
– военного врача».
На этом постулате тоже основывается порядок в армии…
С первым ВВ – взрывчаткой хороший пример был у Папана в дивизионе. Недалеко от боевой позиции у них стояла старенькая, полуразвалившаяся церквушка, чуть ли не староверской ещё постройки. Она была давно заброшена и разорена. Проблема была в том, что она закрывала сектор стрельбы по маловысотным целям в своем азимуте. А дивизион у Папана как раз и должен был стрелять по целям на малых и предельно малых высотах. На соответствующем уровне решено было церквушку эту взорвать. Дали команду в инженерно-сапёрный полк.
Приехал оттуда капитан со взрывчаткой. Посмеялся над церквушкой: «Да её и взрывать нечего – сама упадёт!».
Заложил свои шашки, поджег шнур – взрыв! Рассеялся дым – стоит церквушка, только штукатурка вся осыпалась.
Подивился капитан сапёрный на крепость строителей деревенских древних и уехал в полк. Приехали на следующий день они на грузовике с майором и несколькими ящиками ВВ. «Ну, сейчас от неё точно одни кирпичи останутся!» — говорят. Обложили каждую колонну церквушки они своим ВВ, рванули так, что земля закачалась. Смотрят – стоит церквушка, половина колонн разлетелась, купол упал, но – стоит!!!
Тут уж осерчали сапёры, привезли из своего полка ВВ чуть ли не целый грузовик и рванули так, что во всём дивизионе ни одного целого стекла не осталось. Тогда только и церквушка упала…
Со вторым ВВ – военными водителями любой служивший вспомнит столько случаев, что их можно рассказывать сутки напролёт.
Влад Другин вспоминал, как он выехал в Брянск на своей машине химразведки.
«Сняли мы уазик с консервации, подготовили к выезду. «Ты когда-нибудь по городу ездил?» – спрашиваю у водилы. «Обижаете, товарищ майор, я до армии год в Воронеже водителем работал!» – отвечает. Я повеселел, опытный водила – основа хорошего настроения в рейсе. Едем, все в порядке. Видно, что парень баранку крутить умеет. Я и вовсе успокоился. Подъезжаем к въезду в город. Зима, кругом – сугробы. Нам надо проехать по кольцу, на которое выходит несколько радиальных дорог и дальше – прямо. Манёвр несложный. Подъезжаем к кольцу, и я говорю воину: «Прямо!».
Боец, не говоря худого слова, едет прямо поперёк движения на кольце, заезжает на огромную, занесённую снегом клумбу в середине кольца и пересекает её. Благо, проходимость у уазика с двумя мостами хорошая. Потом – снова пересекает движение уже с другой стороны кольца и едет «прямо» куда нам и нужно. Я от ужаса потерял дар речи. Гаишник, на глазах которого мы так оригинально форсировали клумбу, тоже чуть свисток не проглотил.
Потом я спрашиваю у водилы: «Ты почему так поехал?». Он мне: «Вы же сами сказали: «Прямо!!!».
Это – называется солдатская исполнительность.
Интересный случай с военным водителем был и в моей практике. У нас был гвардеец с кинематографической фамилией Огурцов. До призыва в армию он закончил водительские курсы ДОСААФ, даже поработать успел шофером. В бригаде все водители проходили, как тогда и полагалось, доподготовку, завершая её 500 км маршем. «Доподготовленный» Огурцов прибыл к нам в дивизион, был назначен водителем транспортной ГАЗ-66, а тут – целина началась, и он на полгода уехал убирать урожай, где трудился водителем, разумеется.
Вернулся оттуда Огурцов уже зрелым воином, прослужившим почти год. Мы опять поставили его на ГАЗ-66.
Снова выезд в управление бригады за имуществом и на сборы подоспел. Ехать надо было по Таллинскому шоссе километров 80. Я – старший машины. Зима, раннее утро. От дивизиона до шоссе мы выехали успешно. А вот на самом шоссе – замечаю, что Огурцов всё вправо жмётся, того и гляди, в кювет съедем.
Даю команду взять полевее, водила виляет влево и снова вправо «валится». Останавливаемся. Спрашиваю, в чём дело?
«Встречные машины едут, боюсь – столкнёмся!» — отвечает целинный герой. (Надо сказать, что Таллинское шоссе довольно широкое, а движение тогда было совсем небольшое).
«Как же ты на целине-то ездил?!» – поражаюсь я мастерству водителя.
«А там – встречных машин в степи не было!» — отвечает.
Делать нечего, кое-как по обочине со скоростью 20 км/ч доехали мы до бригады, опоздав, конечно на все сборы.
Кстати, пока мы тащились, таким манером, нас обогнала, с жуткой скоростью, «коломбина» соседнего дивизиона, тоже спешившая в бригаду. На корме ЗИЛ – 157 болтались две уставные таблички «Вода слита» и «Аккумуляторы сняты». Видимо, их водила в спешке позабыл снять перед выездом.
Сейчас наши отцы-полководцы приняли решение о том, что воины в армии будут служить всего год. Обычно, после года службы водители в армии начинали более-менее прилично ездить. Как теперь мыслят готовить армейских «шумахеров» за вдвое меньшее время?!
Третье ВВ – военные врачи. (Наверное, стоит ещё раз подчеркнуть, чтобы никого не обидеть, что их абсолютное большинство – прекрасные специалисты и отличные товарищи).
Однако встречались и такие, про которых в армии говорят: «Не военный и не врач».
Почему-то больше всего запоминаются подвиги военных стоматологов.
Миша Грумышев служил в Сары-Шагане замполитом хлебозавода. Разболелся у него зуб в верхней челюсти. Помучился Миша и приехал в госпиталь. «Удалять!!!» – вынес вердикт стоматолог и направил Мишу к хирургу.
Хирургом был здоровенный майор. Зуб у Миши оказался с какими-то хитрыми корнями. Когда майор «дёрнул» его со всей дури – то вместе с зубом вырвал у Миши кусок верхней челюсти. Кровь было не остановить…
Благо, дело происходило в «доперестроечное» время, и Мишу самолётом (!!!) доставили в Москву в госпиталь Бурденко. Там его вылечили. Была даже заметка в «Красной Звезде»: «Врачи спасли жизнь офицера».
Другой случай был уже в Москве. У нас в отделе служил полковник Аракчеев Геннадий.
Заболел и у него зуб. Записался Гена на прием в Центральную поликлинику МО к стоматологу и уехал к нему лечиться.
Вышел он на службу, спустя 3 дня. Лицо бледное, руки трясутся. Мы его с трудом уговорили рассказать о своём визите к эскулапам. Гена и рассказал:
«Пришел я в поликлинику. Врач посмотрел, говорит, что надо зуб удалять, идите к хирургу. Зашел в его кабинет. Там 2 кресла стоят одно за другим. Я сел в ближнее к двери. Хирург дал мне команду открыть рот и стал в него смотреть.
Тут его вызвали из кабинета и он молча куда-то ушел. Я сижу с открытым ртом жду, когда доктор вернется.
Заходит какой-то другой доктор и говорит мне: «Почему в кресле сидите? Место занимаете. На стуле надо ждать!». Сел я на стул, жду. В моё кресло другого посетителя усадили.
Тут первый хирург пришел. «Садитесь в первое кресло!» — мне говорит.
Я обрадовался, сел, рот открыл. Он мне в рот какую-то распорку поставил, и с клещами полез. Я пытаюсь ему промычать, что укол-то мне ещё не сделали, да не получается. А он мне в ответ: «Потерпите немножко! У нас не пищат!!!» И как дёрнет зуб без всякой анестезии!!! Я сознание и потерял. Когда меня откачали, доктор очень ругал меня, что я сразу ему про укол не сказал».
Сейчас очень модным словом стало «профессионал». Применяют его и в спорте, и в искусстве, и в военном деле – надо и не надо.
Мне кажется, что куда больше значение имеют такие качества человека, как компетентность, добросовестность, порядочность. А то профессиональных жуликов и негодяев у нас что-то многовато развелось…
Про соотношение компетентности и профессионализма есть хорошая история. На сборах замполитов нашего корпуса шел обмен опытом работы. На трибуну вызвали старого, как дерьмо мамонта (так нам тогда казалось), майора, который лет 20 был замполитом дивизиона. Тема его выступления была связана с мобилизационной работой.
Не вдаваясь в особые детали, отметим, что в случае войны каждое боевое подразделение будет переведено на штат военного времени. Это значит, что в него придут из запаса приписанные мобилизованные граждане. В мирное время нам полагалось периодически работать в военкоматах, отбирать приписной состав, смотреть, чтобы в ПВО не приписали подводников, или топографов, как частенько и бывало. Об этом майору Грогулю (а именно такая фамилия у него была) и надо было рассказать.
Грогуль взошел на трибуну и начал нести какую-то пургу про «мобилизацию воинов на высокие результаты в боевой учебе».
Минуты через три из президиума его попросили перейти «непосредственно к мобработе».
«Есть!» — сказал майор Грогуль и с удвоенной скоростью стал талдычить про «мобилизацию коммунистов и комсомольцев на укрепление воинской дисциплины, порядка и организованности».
Зал оживился. Явно назревала веселая ситуация.
«Товарищ майор!» – уже грозно оборвали его из президиума. «Вы понимаете, что такое мобилизационная работа?!»
– «Так точно!», – бодро ответил Грогуль.
– «Ну, так и рассказывайте про неё!!!»
А бедный Грогуль, так и не понимая, что от него хотят, с каким-то отчаянием снова заговорил про «мобилизацию всего личного состава на достижение высоких результатов в боевой готовности».
Это уже шло под смех всего зала.
В итоге Грогуля согнали с трибуны и принародно «ввалили» его начальнику за такую «подготовку» выступающего.
Однажды мне тоже пришлось срочно проявлять «солдатскую смекалку». Управление нашего корпуса ехало на полигон не эшелоном, а обычным поездом. Запасы спиртного иссякли к Челябинску. Мы с Колей Заболоцким вызвались сбегать в город за выпивкой, благо поезд стоял в Челябинске минут 40. Вечерело, шел довольно сильный дождь, поэтому мы накинули на спортивные костюмы плащ-палатки и рванули в город. Станция там узловая, и на путях стояло штук 10 поездов. Мы поднялись над ними на переход, высчитали, каким по счёту наш поезд стоит от здания вокзала, и помчались в незнакомый город. Найти удалось только пиво в бутылках, зато мы купили его много, 4 полные авоськи и, довольные собой, тащили их к своему поезду.
Забрались на переход и шли, высчитывая, где стоит наш состав.
Вдруг Коля заорал: «Наш тронулся!!!», – и помчался вниз, бегом к поезду, который потихоньку начал набирать ход. Я – за ним, прыгая с авоськами через 3 ступени. Садились уже на ходу, в чужой вагон, оттуда видели наш спуск и приветливо махали нам проводницы. Запрыгнув в тамбур за Колей, я догадался спросить проводницу, помогавшую нам: «Куда идет поезд?»
– «В Омск!» – ответила она.
Значит, мы в панике перепутали составы, глядя на них сверху.
Это была почти катастрофа, нам-то надо в Алма-Ату, а с собой не было ни денег, ни документов, только 4 сетки с пивом.
«Прыгаем!» — решаем мгновенно. Проводницы пытались не пустить, да куда им!
Первым соскочил Коля и понесся за вагоном изо всех сил. Я передавал ему все сетки с пивом, которые он на бегу ставил на землю. Сам я прыгал уже на приличном ходу, удивительно, как ничего не сломал при приземлении.
Поезд ушел, мы подобрали сетки и выкатившиеся из них бутылки. Разбилось их совсем немного. Напротив нас стоял поезд, в окна которого на наши с Колей кульбиты глазели сослуживцы. Мы поняли, что если что-то срочно не придумаем, над нами будут смеяться всю дорогу.
Меня осенило: «Скажем, что пива нигде не было, и пришлось брать в вагоне-ресторане этого поезда. Поэтому и прыгали на ходу, что еле успели купить».
Версия была встречена с уважением и пониманием. Насмешек не было.
«Там, где начинается авиация – заканчивается порядок!». Эта старая авиационная поговорка была тысячу раз подтверждена жизнью.
Есть малоизвестный приказ, подписанный еще К. Ворошиловым. Вот некоторые выдержки из этого приказа:
ПРИКАЗ О МЕРАХ ПО ПРЕДОТВРАЩЕНИЮ АВАРИЙНОСТИ В ЧАСТЯХ ВОЕННО-ВОЗДУШНЫХ СИЛ РККА
№070 от 4 июня 1939 г.
«16—17 мая с. г. Главный военный совет Рабоче-Крестьянской Красной Армии с участием военных советов и командующих воздушными силами ЛВО, БОВО, КОВО, ХВО, военных советов АОН, специально вызванных командиров и комиссаров авиабригад, авиаполков и эскадрилий заслушал и обсудил доклад начальника Военно-Воздушных Сил РККА о мерах борьбы с катастрофами и летными происшествиями и об улучшении организации летной подготовки в Военно-Воздушных Силах.
В результате обсуждения этого вопроса Главный военный совет устанавливает:
Число летных происшествий в 1939 году, особенно в апреле и мае месяцах, достигло чрезвычайных размеров. За период с 1 января до 15 мая произошло 34 катастрофы, в них погибло 70 человек личного состава. За этот же период произошло 126 аварий, в которых разбит 91 самолет. Только за конец 1938 и первые месяцы 1939 гг. мы потеряли 5 выдающихся летчиков – Героев Советского Союза, 5 лучших людей нашей страны – тт. Бряндинского, Чкалова, Губенко, Серова и Полину Осипенко.
Эти тяжелые потери, как и подавляющее большинство других катастроф и аварий, являются прямым результатом:
…самое главное, недопустимого ослабления воинской дисциплины в частях Военно-Воздушных Сил и расхлябанности, к сожалению, даже среди лучших летчиков, не исключая и некоторых Героев Советского Союза.
Подтверждением всего сказанного служит буквально всякая катастрофа и происшествие, так как при самом беглом ознакомлении сними, как правило, причиной является или недисциплинированность и разболтанность, или невнимательное и недопустимо халатное отношение к своим обязанностям летно-подъемного и технического состава.
Вот наиболее тяжелые катастрофы и аварии за последнее время.
1. В конце прошлого года в полете на месте посадки экипажа самолета «Родина» произошло столкновение двух самолетов «Дуглас» и ТБ-3, в результате чего погибло 15 человек. В числе погибших был и командующий воздушными силами 2-й Отдельной Краснознаменной армии комдив Сорокин и Герой Советского Союза комбриг Бряндинский.
Командующий воздушными силами 2 ОКА Сорокин без какой бы то ни было надобности и разрешения центра, но с согласия командования 2 ОКА вылетел на ТБ-3 к месту посадки самолета «Родина», очевидно, с единственной целью, чтобы потом можно было сказать, что он, Сорокин, также принимал участие в спасении экипажа «Родина», хотя ему этого никто не поручал, и экипаж «Родина» уже был обнаружен.
Вслед за Сорокиным на «Дугласе» вылетел Бряндинский, который также не имел на то ни указаний, ни права, целью которого были, очевидно, те же мотивы, что и у Сорокина.
Оба эти больших авиационных начальника, совершив проступок и самовольство, в дополнение к этому в самом полете проявили недисциплинированность и преступную халатность в летной службе, результатом чего и явилось столкновение в воздухе, гибель 15 человек и двух дорогостоящих самолетов.
2. Герой Советского Союза, известный всему миру своими рекордными полетами, комбриг В. П. Чкалов погиб только потому, что новый истребитель, который комбриг Чкалов испытывал, был выпущен в испытательный полет в совершенно неудовлетворительном состоянии, о чем Чкалов был полностью осведомлен. Больше того, узнав от работников НКВД о состоянии этого самолета, т. Сталин лично дал указание о запрещении т. Чкалову полетов впредь до полного устранения недостатков самолета, тем не менее комбриг Чкалов на этом самолете с не устраненными полностью дефектами через три дня не только вылетел, но начал совершать свой первый полет на новом самолете и новом моторе вне аэродрома, в результате чего, вследствие вынужденной посадки на неподходящей захламленной местности, самолет разбился и комбриг Чкалов погиб.
3. Герой Советского Союза заместитель командующего ВВС БОВО полковник Губенко, прекрасный и отважный летчик, погиб потому, что производил на И-16 полет высшего пилотажа на недопустимо низкой высоте. Полковник Губенко, невзирая на свой высокий пост заместителя командующего воздушными силами военного округа, невзирая на то, что еще накануне своей гибели, проводя совещание с подчиненными ему командирами авиабригад по вопросам аварийности в воздушных силах, сам указывал на недисциплинированность как главную причину всех несчастий в авиации, допустил лично недисциплинированность, граничащую с преступлением. Полковник Губенко обратился к командующему войсками БОВО командарму 2-го ранга т. Ковалеву с просьбой разрешить ему полеты высшего пилотажа с использованием взлетных полос. Командующий Белорусским особым военным округом командарм 2-го ранга т. Ковалев категорически запретил полковнику Губенко летать. И все же Губенко не только грубо нарушил прямой приказ своего высшего и прямого начальника, но одновременно нарушил все приказы и наставления по полетам, начав высший пилотаж на недопустимо низкой высоте.
4. Два Героя Советского Союза – начальник летной инспекции ВВС комбриг Серов и инспектор по технике пилотирования МВО майор Полина Осипенко погибли потому, что организация тренировки по слепым полетам на сборах для инспекторов по технике пилотирования, начальником которых являлся сам комбриг Серов, не была как следует продумана и подготовлена, а главное, полет комбрига Серова и майора Полины Осипенко, выполнявших одну из первых задач по полету под колпаком, производился на высоте всего лишь 500 – 600 метров вместо установленной для этого упражнения высоты не ниже 1000 метров. Это безобразное, больше того, преступное нарушение элементарных правил полетов, обязательных для каждого летчика, и начальников – в первую голову, и явилось роковым для Серова и Полины Осипенко.
Этот последний случай, так же, как и случай гибели Героя Советского Союза Губенко, является ярким свидетельством того, что нарушение правил полетной работы не может пройти безнаказанно ни для кого, в том числе и для самых лучших летчиков, каковыми в действительности и являлись погибшие товарищи Губенко, Серов и Полина Осипенко.
5. Однако недисциплинированность и распущенность настолько вкоренились среди летчиков, так велика эта болезнь, что, невзирая на частые и тяжкие катастрофы, результатом которых является гибель лучших наших людей, невзирая на это, всего лишь месяц примерно тому назад два Героя Советского Союза – командующий ВВС МВО комбриг Еременко и его заместитель полковник Осипенко в неурочное время вздумали произвести «показательный» воздушный бой над люберецким аэродромом и произвели его на такой недопустимо низкой высоте, позволили себе такое нарушение всех установленных правил и приказов, что только благодаря счастливой случайности этот, с позволения сказать, «показательный» бой закончился благополучно. Однако такие «показательные» полеты показывают лишь, что источником недисциплинированности, расхлябанности, воздушного лихачества и даже хулиганства являются не всегда худшие летчики и рядовые работники авиации. Вдохновителями и образцом недисциплинированности, как это видно из приведенных фактов, бывают и большие начальники, на обязанности которых лежит вся ответственность за воспитание летчиков и руководство их работой, которые сами обязаны быть и непременно образцом, и примером для подчиненных.
Извиняюсь за большую цитату. Она здесь приведена для того, чтобы развеять некоторые мифы о гибели Чкалова, накрученные в последние годы в СМИ, да и сам приказ здорово передает атмосферу тех лет и ситуацию в стране и авиации.
Подобных приказов с тех пор было издано множество, но чудеса в авиации продолжают твориться регулярно.
Золотая Палка
В конце 80-х годов прошлого века было одно замечательное лётное происшествие на Севере. Из-за перестроечной суеты оно прошло почти незамеченным.
Ветераны рассказывали о нём обычно так:
«В Норвегии, не очень далеко от нашей границы, расположен аэродром Аннея.
(Подумать только – в 80-х годах это был единственный аэродром НАТО, расположенный вблизи наших границ! Как быстро все изменилось…).
Там базировалась разведывательная и противолодочная авиация НАТО, которая и совершала полёты вдоль наших границ. Был даже такой термин у нас: «провокационные полёты». Наши в ответ поднимали истребители ПВО, которые сопровождали натовские разведывательные самолёты и следили, чтобы они не залетали в наше воздушное пространство, что те любили порой сделать. Это было довольно рутинной процедурой, и такие полёты на перехват «вероятного противника» велись войсками ПВО годами и десятилетиями».
Прежде чем рассказать о необычном полёте, придется сказать несколько слов про специфический термин «Золотая Палка». Так прокурорские работники называли довольно оригинальную операцию, которую дамочки не самого добропорядочного поведения успешно проводили для своего обогащения.
Официальной проституции, как известно, в СССР не было, но женщины не слишком строгих нравов водились.
Дамочки искали любителей любовных утех «на стороне» из числа обеспеченных граждан. Такими в советское время (как это ни удивительно сейчас звучит) считались и офицеры, а уж тем более – военные лётчики.
Дальше всё было просто: знакомство (обычно в ресторане), весёлый вечер с обворожительными намёками, приглашение ловеласа к себе домой. Там всё шло чудесно: продолжение банкета с обильными возлияниями, и бурная «ночь любви». Когда утомленный и не очень трезвый кавалер засыпал, дамочка переписывала данные из его удостоверения личности себе на память. Бывали случаи, что и незаметно забирали удостоверения личности или партбилеты у кавалеров, это уж как получалось.
Рано утром кавалер спешил скорее на службу, а дамочка чуть погодя – в военную прокуратуру. Там она предъявляла документы, или данные кавалера, к заявлению об изнасиловании и настаивала на соответствующей экспертизе. Получение необходимых доказательств контакта (специфических следов, царапинок и т. п.) в этом случае было гарантировано.
Прокурору ничего не оставалось, как возбуждать уголовное дело и звонить командиру части, в которой служил герой-любовник.
Командование вместе с похмельным «Казановой» срочно прибывали к прокурору, знакомились с доказательствами и неутешной «изнасилованной» подругой.
Прокуратура, хотя и понимала всю подлость ситуации, ничего поделать не могла. Все козыри были на стороне мадам, которые ещё и закатывала «насильнику» соответствующие сцены.
Обычно прокурор предлагал негласно «договориться», чтобы дамочка забрала своё заявление. Стоило это удовольствие от 5 до 10 тысяч рублей, в зависимости от аппетитов мадам и платёжеспособности «клиента».
Называлось это на прокурорском жаргоне тех лет «поставить Золотую Палку». Не сказать, что очень часто, но такие номера случались.
Так вот, в северном истребительном полку служил один старший лейтенант, который незадолго до описываемых событий поставил какой-то стерве «Золотую Палку». Она обошлась ему в круглую сумму заработанных на Севере денег. Дело в результате замяли, однако славы этот подвиг старлею не добавил, конечно.
Лётчик он был хороший, и командование ограничились наложением на него взыскания «за аморальное поведение».
В этот день опять взлетел НАТОвский четырёхмоторный турбовинтовой супостат. На перехват, как всегда, подняли пару истребителей. При подходе к цели что-то случилось с двигателем ведущего, и он был вынужден вернуться на свой аэродром. Ведомым был как раз старлей, счастливый обладатель «Золотой Палки». Ему поручили сопровождать натовцев, благо не впервой.
Дальше дело было так. Настигнув ворога, старлей пристроился лететь рядом с ним. А натовцы – стали показывать ему различные «факи» в иллюминаторы, да рожи строить.
И так они разозлили нашего сокола, что он решил немножко поучить вероятных противников «уму-разуму», да заодно и потренироваться, как он впоследствии объяснил свои воздушные подвиги.
В общем – он начал имитировать атаку тихоходного разведчика с разных ракурсов. То с передней полусферы, то сверху, то с задней полусферы зайдет, да пролетит поближе к неприятелю. Чтобы не думали, что можно безнаказанно нашим орлам «факи» показывать!
Когда заходил с задней полусферы – малость не рассчитал и задел, пролетая над натовцем, воздухозаборником своего Су-27 один из его винтов. Винт натовца оторвался и улетел в море. Натовский самолёт без винта страшно затрясло, и он срочно отправился к себе на базу, в Аннею.
Старлей, убедившись, что ничего особенного с ворогом не случится – долетят, вернулся на свой аэродром и доложил об успешном выполнении полёта. После чего отправился отдыхать.
Вмятину на воздухозаборнике он объяснил встречей с птицей.
Через час к командиру полка прибежал особист. Норвежское телевидение только что прокрутило сенсационный ролик, под названием: «Красный воздушный пират атакует!!!».
Оказывается, гады – американцы сняли на телекамеру все пируэты старлея и его самого в кабине. Было прекрасно видно его удивлённое лицо, которое вдруг исказила строгая гримаса. После чего он показал натовцам характерный русский рубящий жест по сгибу руки и начал свои атаки.
Апофеозом ролика были кадры удара по их винту, его отрыв и полёт со вращением впереди натовского самолёта. После чего камеру затрясло так, что уже ничего не было видно.
Говорят, что этот ролик «прокручивали» потом все ведущие телекомпании мира, и он занял первое место на каком-то их конкурсе. Жаль, мы, за «железным занавесом» не видели этой красоты…
Служил с нами Игорь Кириленко. Очень весёлый офицер, он пришел к нам, в отдел службы войск Главка, из Комендатуры Москвы. Игорь знал великое множество забавных историй, которые мы называли «комендантские штучки».
Его дежурной шуткой в понедельник было подойти к кому-нибудь из товарищей и «комендантским» голосом с характерной интонацией заявить:
«Пройдемте, товарищ подполковник! От Вас пахнет!!!»
Игорь рассказывал коронную историю про своего сослуживца из Комендатуры:
«Служил с нами один капитан. Занимал штатную должность «начальник патруля». Был он, конечно, «блатной», простых ребят в Комендатуре не было. Стал этот капитан крепко выпивать на службе. Сначала это терпели, наказывали своими силами, но постепенно дело дошло до того, что с каждого дежурства его стали приносить под руки. По тем временам – что-то невероятное…
Вызвал капитана к себе «на ковёр» сам Комендант Москвы генерал – лейтенант Серых.
И начал его нещадно «драть»: «Капитан! Совсем опустился! Выгоним тебя из армии – будешь „труситься“ у пивного ларька с алкашами!!!» – и в таком духе минут 20 с ним беседует.
А капитан прибыл на судьбоносную беседу с сильнейшего бодуна и чувствовал себя отвратительно.
После долгого угрюмого молчания, в разгар воспитательного «спича» Коменданта, капитан внезапно громко прервал его речь: «СВ О ЛОЧЬ!!!»
«Кто „сволочь“?!» — грозно спрашивает у него генерал звенящим голосом.
«Я – СВ О ЛОЧЬ!!!» – завершил беседу капитан.
«Вон отсюда!!!» – заверещал Комендант.
Хороший пример «солдатской исполнительности» вспоминает Папан. Их дивизион был на боевых стрельбах в Сары-Шагане. Вечером офицеры собрались в своём «кунге». У них был взят маленький телевизор и переносная антенна к нему. Минут 30 мучились, искали место, где антенна может ловить хоть какой-то сигнал. Наконец, нашли, где-то под потолком её пристроили и приготовились смотреть телевизор.
Вдруг дверь «кунга» с грохотом отворяется и на пороге появляется солдат, чтобы доложить о выполнении какой-то команды. Папан еле успел поймать рухнувшую антенну. Сигнал тут же пропал, конечно. Пока солдатик докладывал и отвечал на вопросы командира, антенну с грехом пополам приладили на прежнее место.
«Молодец, иди, отдыхай. Главное – дверью так не хлопай, понял?» – благословляет бойца командир.
«Так точно, понял!» – радостный оттого, что его похвалили, рапортует воин.
«Ну, иди, дверь только закрой аккуратно!» – еще раз напоминает командир.
«Есть!!!» — браво ответил боец, разворачивается через левое плечо и выходит из кунга, хлопая дверью так, что антенна падает на пол, а телевизор еле успевает подхватить старшина.
Вообще с этими дверьми военных «кунгов» вечно были проблемы. У нас, например, она самопроизвольно открывалась. Чтобы избежать этого эффекта, мы подпирали её здоровенной дубиной, которую называли между собой «человеческий фактор». Этот термин тогда постоянно вставлял в свои занудные речи «Горби», всех изрядно достав этим «фактором».
Если кто-то лез в «кунг» без спросу и без стука, наш «человеческий фактор» падал на входящего. Нужно было иметь немалое мастерство, чтобы от него увернуться. Это незаурядное умение однажды вечером проявил сам Никита Сергеич (наш начПО), для чего-то припёршийся в наш кунг. «Фактор» просвистел в миллиметрах от него.
Пару слов надо сказать про офицеров – «карьеристов». Так называли тех, у кого служба по какой-то причине «не пошла», и они подолгу «перехаживали» свои звания. Общеизвестной хохмочкой был термин «пятнадцатилетний капитан». Именно такое прозвище присваивалось капитанам, прослужившим в этом звании 15 и более лет. У нас в Гречецко-Бургундской бригаде в 12 дивизионе служил уникум, «20-летний старший лейтенант». Он получил своё звание «старший лейтенант» ещё при Хрущёве, а уволился в этом же чине – при Черненко. Причём был не пьяница, или бездельник. Технику антенного поста знал хорошо, но категорически отказывался уходить из своего дивизиона (который стоял в относительно цивилизованном месте, около эстонской деревеньки) куда-либо. Так и уволился старлеем.
Образцовую расторопность и исполнительность в выполнении приказов начальства показывал Валерий Николаевич Запорожный. Он был у нас заместителем начальника политотдела корпуса.
Начпо корпуса всегда загодя готовился к отпуску. На маленьких листиках бумаги, своим микроскопическим почерком, он писал задания всем подчинённым на время своего отсутствия. Таких листочков набиралось 5—6, и он складывал их под стекло на своём столе, в кабинете. Подразумевалось, что это – была программа нашей деятельности на весь месяц его отсутствия.
Валера заверял его, что всё будет неукоснительно выполнено.
День его отъезда мы обычно «отмечали». Едва старший машины прибывал из Пулково с сообщением о том, что самолёт взлетел, Валера собирал всех в кабинете шефа. Накрывали стол.
Валера доставал листки из-под стекла и со словами: «Тааак, „дядины указивки“!!!» – преспокойно рвал их, не читая, и бросал в корзину.
(«Дядей» он называл начпо).
Самое интересное, что когда месяц спустя «дядя» прилетал, Валера ему браво докладывал о выполнении всех указаний. «Дядя» их за месяц почти все забывал, а исписанных им бумажек уже давно не существовало.
Когда Валерий Николаевич был ещё начпо радиотехнической бригады, он старался много делать для внесения неформальной «струи» в бригадную жизнь. Так, у нас была традиция к праздникам выпускать шуточные фотогазеты. Саша Хроничев фотографировал офицеров, прапорщиков и служащих управления, затем – рисовали газету с дружескими шаржами и пожеланиями, а начпо сам их сочинял в стихотворной форме. Иногда получалось очень удачно.
Заместителем начальника автослужбы бригады был тогда капитан Горохов. Мужик он был шебутной, да ещё – большой любитель «поддать» с подчиненными прапорщиками после службы. Пару раз это приводило его к «залётам», и перспективы гороховской службы были под большим вопросом. Он стал искать связи, нашел их в Московском округе ПВО и развил бурную деятельность, чтобы его туда перевели. В конце концов Горохова отпустили, ко всеобщей радости. А он, уже с новой должности, прислал вызов на своего подчинённого прапорщика Толокана, которого тоже с радостью отпустили.
В стенгазете была помещена фотография Горохова с подписью, сочинённой Запорожным: «С потугами и страшным вздохом от нас в Москву ушел Горохов». А ниже авторучкой кто-то из бригадных «юмористов» дописал в тон «И водки хряпнувши стакан – за ним уехал Толокан!!!»
Валерий Николаевич любил рассказывать байку про находчивый ответ одного проверяющего. В Выборгский радиотехнический центр, для его проверки, прибыла высокая комиссия из Москвы. Проверка прошла успешно, и в конце, перед отъездом комиссии, был организован небольшой банкет, на котором присутствовал и Запорожный. Начальник Выборгского центра был «не дурак» выпить и на радостях налегал на спиртное. Косые взгляды проверяющих и Валеры он уже не замечал. В конце банкета, он предложил тост «на посошок»: «Разрешите, товарищ генерал, выпить еще одну рюмку сто я?! – обратился он к старшему комиссии.
«Разрешаю! А следующую – уже лёжа!!!» – ответил проверяющий.
И ещё пару былей о находчивости можно привести.
В разгар горбачёвской «борьбы с пьянством и алкоголизмом» я во время своего академического отпуска приехал в гости в родную Гречицко-Бургундскую бригаду к Папану. Естественно, возникло желание «отметить» встречу боевых друзей. На Папановских «Жигулях» мы за день объехали все окрестности в радиусе 50 километров, включая Кингисепп и Ивангород. Спиртного в продаже нигде не было. В паре «точек» что-то «давали», но это сопровождалось такими исполинскими очередями, давкой, воплями и драками страждущих, что отбивало всякое желание даже пытаться там что-то купить.
К вечеру, утомлённые бесплодными поисками, и совсем павшие духом, мы заехали в какую-то деревню. В ней стоял пивной ларёк, у которого толпилось человек 30 мужиков. По тем временам – мизер. Обрадованные таким оборотом событий, мы встали в эту очередь. Она двигалась на удивление медленно. Выяснилось, что причиной было полное отсутствие кружек для разлива заветного напитка. Местные аборигены разбили все кружки в ходе употребления пива. И бабка разливала пиво в обычные полулитровые и литровые банки, которых было штук 6 всего. Пока абориген не выпьет свою банку, остальные – ждут. Вечерело, и бабка периодически выкрикивала очереди, что скоро закроет своё заведение, ввиду окончания рабочего дня. Надо было срочно что-то «смекнуть».
О том, чтобы попробовать влезть без очереди – не могло идти и речи. Хмурые и испитые рожи аборигенов красноречиво свидетельствовали о том, что расправа будет немедленной и беспощадной. Пластиковой посуды тогда ещё почти не было, а пустой трёхлитровой банки у Папана в машине тоже не нашлось.
Мы зашли в «хозмаг», находившийся рядом с ларьком. В нём продавалось все от гвоздей – до граблей с косами, но пустой стеклянной посуды не было. Тут я увидел в продаже 12-литровое цинковое ведро, и меня осенило!!!
Купив это произведение отечественной индустрии, мы наскоро обтёрли его какой-то тряпкой из машины Папана и сунули ведро в дверь бабкиного ларька: «Бабуля!!! Нам полное ведро пива!!!»
Очередь, потрясённая таким размахом, уважительно загудела. Видно было, что покупать пиво вёдрами здесь было в диковинку. Бабка нацедила нам полное ведро пива, мы расплатились, бережно отнесли добычу к капоту машины и начали его дегустировать. По тем дорогам полное ведро было точно не довезти, расплескали бы больше половины. Мужики, глядя, как мы пьём пиво прямо из ведра, заволновались, и в течении 15 минут, что мы отхлёбывали пиво прямо через край ведра, ещё 2 группы страждущих «скинулись» и побежали в «хозмаг» за вёдрами.
Продавщица его даже вышла потом поглазеть на причины неожиданного ажиотажного вёдерного спроса.
Мы же с Папаном, изрядно отхлебнув пива от краёв, очень аккуратно поехали с пивом к Папану домой. Ведро я держал на руках, стараясь демпфировать толчки на ухабах. Всё равно, пришлось раза 3 останавливаться и снова из него отпивать, чтобы не расплескать драгоценное пиво на пол.
Папанина супруга Галя была очень удивлена неожиданным дополнением в виде нового ведра в их хозяйстве.
Ещё более оригинальная история случилась с моим другом Серёгой Абигаловым.
Он, успешно завершив службу в Войсках ПВО, руководил проведением «ски-теста» для партнёров одной крупной компании. Дело было в Турции, на горнолыжном курорте. «Ски-тест» – это такое мероприятие, в ходе которого оптовые клиенты катаются на новых образцах горных лыж, оценивая их потребительские качества, потом – принимают решение о масштабах закупок. Это, конечно, несколько упрощённая схема. В ходе этого «теста» проводят и обзорные лекции, и весёлые вечеринки. Но речь не о них, а о катании. Серёга организовал прибытие клиентов на вершину горы и их катание. Сам он не самый большой мастер, мягко говоря, катания на горных лыжах. Поэтому основное время он уделил решению различных оргвопросов и общению с клиентами.
Как обычно это случается в горах, солнце быстро «зашло», подъёмники перестали работать, и все клиенты бодренько укатили на лыжах вниз, к гостинице. Хозяин кафешки, стоящей на вершине, стал говорить, что заведение закрывается. Серёге надо было как-то попасть вниз, к гостинице. Причем делать это надо было быстро, так как стремительно темнело. Лыж у него не было, да и кататься на них, тем более в сумерках, он не умел.
Другой бы растерялся и запаниковал, но Серёга мгновенно нашел выход. У хозяина кафешки он купил большой эмалированный таз. Сел в него и помчался вниз по склону горы, отчаянно тормозя ногами и пытаясь ими же управлять траекторией спуска.
Турки, чистившие на «ратраках» склон горы, были до глубины души потрясены картиной мчавшегося вниз по склону в тазу, в облаке снежной пыли, Серёги.
Турки прониклись к его отваге таким почтением, что, «тормознув» таз на середине склона, с уважением отвезли Серёгу на своём «ратраке» прямо к гостинице.
Хорошую байку про находчивость любил рассказывать Стёпа.
Во Франции якобы проводился конкурс на находчивость.
Участникам предлагалось легко и остроумно выйти из следующей щекотливой ситуации:
«Вы пригласили девушку, которая Вам очень нравится, и Вы мечтаете о более тесном знакомстве с ней, первый раз в ресторан. И во время ужина Вам очень сильно захотелось в туалет, пописать. Задача: изящно и остроумно отпроситься у спутницы».
Победил находчивый юноша, который выдал следующую фразу:
«Дорогая! Я отлучусь на несколько минут, чтобы обнять своего лучшего друга!! С ним я надеюсь тебя сегодня же познакомить!!!»
Вернёмся к армейским будням, однако.
О том, что излишнее усердие до добра не доводит, говорит история, случившаяся на армейской комсомольской конференции году в 1987-м.
«У руля» уже был Горби. Постепенно стали внедрять в моду «гласность», «свободные микрофоны» и прочие удивительные нововведения.
В управлении 6ОА ПВО проходила очередная комсомольская конференция армии. Это было большое мероприятие и на него понаехало много гостей из Москвы – представители Министерства обороны, Главкомата ПВО, Главпура, ЦК комсомола. Всех их, разумеется, посадили в президиум. Конференция шла своим чередом. Доклад, выступления в прениях – всё, как обычно. Посередине 2-х проходов в зале были установлены стойки с микрофонами. Это и были «свободные микрофоны». Никто к ним не подходил, конечно. Генерал Демьянин, ЧВС Армии, чуть ли не после каждого выступления в прениях «обращал внимание» всех собравшихся на эти дивные микрофоны и предлагал делегатам подойти к ним и выступить, или задать вопрос. Желающих отчего-то не находилось, и его призывы уже стали надоедать. В зале была, как обычно, духота, и большинство делегатов мирно спали в своих креслах. Не отставал и президиум, где тоже добрая половина заседавших откровенно спала.
В перерыве, видимо, была проведена соответствующая работа по поиску «желающих» выступить у «свободного микрофона».
После обеда продолжились прения, а повальный сон усилился. Однако после очередного воззвания ЧВС-а с призывом подойти к «свободному микрофону» неожиданно нашелся желающий.
Им оказался высокий сержант с институтским значком на груди, из роты охраны лодейнопольского авиаполка.
Его появление у микрофона вызвало некоторое оживление у бодрствующей части зала и неподдельную радость ЧВС-а:
«Ну, товарищ сержант, какой вопрос Вы нам хотите задать?» – поощрительно улыбаясь, сказал ему генерал.
И сержант задал долгожданный вопрос: «Товарищ генерал, то возвышение, где вы все сидите, как называется?»
«Рабочий президиум!» – строго ответил ему генерал, чувствуя недоброе.
«Почему же он называется „рабочим“, если в нём все спят?!» – потряс сержант своим вопросом всю конференцию.
Хохот стоял минуты три.
Ответа, конечно, не было, а в перерыве командующий армией с ЧВС-ом жестоко «драли» несчастного командира полка и его начпо…
Завершим дисциплинарную главу небольшой историей, показывающей, как находчивость и чувство юмора могло «осадить» самого хамоватого полководца.
В одной из бригад нашего корпуса лет 15 был командиром полковник К.
Бригада была на хорошем счету, командира было принято хвалить во всех докладах и приказах, и постепенно он «забронзовел».
Стал держать себя барином, грубил подчинённым без причины, и порой откровенно хамил им.
Командир есть командир, и с ним старались «не связываться».
Но однажды «нашла коса на камень».
К ним в управление бригады пришел служить новый прапорщик, которого не успели познакомить с замашками комбрига.
Однажды после обеда командир стоял около штаба в окружении своих заместителей, и они что-то обсуждали. Мимо шел этот прапор. Расстояние до «командной группы» от него было явно больше уставных «5—6 шагов», и воинскую честь он отдавать не стал.
Комбригу это не понравилось:
«Эй ты, балбес , иди-ка сюда!!!» – скомандовал он прапору.
Тот подошел к командиру образцовым строевым шагом и отрапортовал: «Товарищ полковник, балбес по вашему приказанию прибыл!».
«Ты что, и в самом деле – балбес ?!» – разозлился комбриг.
«У Чапаева – все чапаевцы!!!» – отчеканил прапор.
Гогланд.
Остров погибших кораблей
На этом острове дислоцировалась 47-я отдельная радиолокационная рота нашей 46-й радиотехнической бригады. В период своей службы в бригаде мне довелось несколько раз попасть в командировку на этот замечательный остров.
А попасть туда можно было несколько необычными способами.
Первый – пограничным вертолётом или ПСКром (пограничным сторожевым кораблём из Высоцка).
Второй – тоже вертолётом, арендованным 6 ОА ПВО у ВВС. В этом случае мы грузились на МИ-8 на аэродроме родного Горелово. Лёту от Горелово до вертолётной площадки на Гогланде – около 45 – 50 минут.
Третий способ был более романтичным. Ежегодно на остров завозили всё необходимое для жизнедеятельности роты (от угля и картошки, до техники, запчастей, бензина, дизтоплива и спирта). Это всё везли на морском пароме, на нём и можно было добраться до острова. Но только случалась такая оказия один раз в год.
Больше тогда на этот остров ничего не «ходило» и не летало. Погранзона. Даже прописки у наших офицеров, прапорщиков и членов их семей, несших службу и живших на острове, не было. Об этом вспомнили, когда однажды серьёзно заболел ребёнок командира этой роты. С госпитализацией ребёнка в детской больнице Выборга, куда его доставили вертолётом, возникли немалые проблемы.
Если к проблемам с пропиской добавить традиционную «заброшенность» пвошников в вопросах денег и выслуги, можно понять обиды наших офицеров на Родину, неласково, зачастую, относившуюся к защитникам своих воздушных рубежей. Так, на острове, кроме нашей роты, стояли ещё: метеостанция, 2 маяка (северный и южный), ПТН (пост технического наблюдения погранвойск), отдельный морской радиотехнический взвод (просмотр и «прослушка» акватории залива), и морской взвод охраны, карауливший законсервированную технику артиллерийского дивизиона, который по замыслу наших стратегов должен был, в случае надобности, разворачиваться по штатам военного времени и огнём перекрыть залив, таким образом преградив проход вражеских кораблей в сторону Ленинграда. ПТН возглавлял капитан-лейтенант, а взвод охраны – мичман, сосланный на Гогланд из Кронштадта за неизвестные грехи. И пограничники, и моряки, служившие на острове, получали полуторный оклад, и им «шла» выслуга, из расчёта один день службы – за полтора. Наши «пвошники» – служили за «спасибо», им начислялась обычная выслуга (как и тем, кто нёс службу на Дворцовой площади, к примеру) и обычные оклады. Только в начале 80-х годов ввели для островитян 15% надбавку к окладу («за дикость» – так её называли в ПВО). Вот и все льготы. К слову сказать, в нашей бригаде, подразделения которой располагались на территории 3-х областей и 3-х республик СССР, таких дивных «точек» было немало. Чего стоили только роты на мысе Волчий Нос, или острове Валаам. Некоторые офицеры, заменяясь с «Северов» или Дальнего Востока в нашу бригаду, были поражены условиями службы в ней. «У нас на Севере» – такая же «дыра» была, так там – хоть деньги доплачивали, и выслуга шла за эти муки! А тут?! Ничего!!!» – ворчали они порой…
Скалистые берега Гогланда покрыты великолепным лесом с сосной, елью, местами разбавленный лиственными породами: берёзой, дубом, ясенем. Поражает своей красотой уютная бухта с песчаным пляжем, на берегу которой стояла 2-х этажная казарма нашей роты. На Гогланде есть 4 возвышенности. На самой большой «горе», на высоте 156 метров над уровнем моря дислоцировались наши радиолокационные станции.
Вид с этой горы, кстати, был превосходный. Ночью, в ясную погоду, на горизонте был виден финский город Котка, различались огни его улиц.
Уже одно то, что удалось взгромоздить тяжелые РЛС, дизеля, антенны и т. д. на эту горку – само по себе было подвигом. На её вершину вела единственная дорога, вырубленная в скальном грунте острова нашими военнопленными в 1942—44 годах. Дорогой, впрочем, её назвать можно было только с большой «натяжкой». Во многих местах она шла вверх очень круто, имея с одной стороны – скалу, а с другой – пропасть. Несколько раз эту дорогу пересекали довольно сильные ручьи. В общем, даже летом подъём на гору на трёхосном ЗИЛ – 157 («коломбине» на армейском сленге) был возможен в основном на 1-й скорости со всеми 3 включёнными мостами. Я неоднократно предпринимал такое «путешествие», и каждый раз испытывал немалый душевный трепет. Как туда наши локаторщики ежедневно ездили зимой – просто трудно представить. Для того, чтобы можно было въехать в гору зимой, в самых крутых местах в скалах имелись закреплённые троса, за них и цеплялась лебёдка ЗИЛа, и машина подтягивалась вверх. Был и второй вариант: движение вверх в гору задним ходом (!!!), а два бойца в это время идут перед машиной и сыплют под колёса машины шлак из ведёр, запасённый в котельной.
Очень необычной была казарма этой роты. Она красиво располагалась на берегу бухты Сюркюля-лахти, была добротно построена и имела 2 этажа (!!!) Видимо, само здание осталось нам в наследство от финнов. Существовала легенда, что при них в этой казарме функционировал дом отдыха для офицеров. Внизу – столовая, танцзал и т. п., наверху – штук 20 комнат для отдыха. По сравнению с обычными «сборно-щелевыми» казармами наших радиолокационных рот – гогландская казарма была просто роскошным сооружением.
Когда в 1987 году Руст совершил свой «исторический» полёт, воины гогландской роты его спокойно обнаружили и уверенно сопровождали, пока это позволяли делать ТТХ техники. Надо ещё раз сказать пару слов про этот пресловутый «пролёт» Руста.
О нём уже довольно много было написано, но благодаря СМИ и истерике, устроенной тогда Горби, вранья в сознании людей осталось много. Следует подчеркнуть, что основная вина за «пропуск» была возложена на оперативного дежурного РИЦ Таллинской дивизии ПВО, задержавшего на несколько минут выдачу информации на вышестоящий КП. Не по злому умыслу, разумеется, просто офицер хотел разобраться, что на самом деле летело, и перестраховался. За эту задержку он потом получил реальный срок – 5 лет заключения. Его помощник – тоже был осуждён на 4 года. И они реально «сидели», были лишены воинских званий, исключены из партии. Гражданская казнь, по тем временам, безусловно. (Не мне судить о соответствии «преступления и наказания»… Особенно, если вспомнить, что самого Руста Горби через год амнистировал).
Потом Руста несколько раз обнаруживали и могли сбить, НО существовал совершенно секретный приказ МО СССР, определявший порядок применения оружия Войсками ПВО по нарушителям госграницы. Воины ПВО знали его наизусть. Сбивать разрешалась ТОЛЬКО боевые воздушные суда капиталистических государств или же беспилотные воздушные аппараты (воздушные шары, зонды и т. п.). Их, кстати, и сбивали порой довольно успешно. Поднятый на перехват Руста истребитель с таллинской дивизии ПВО облетел цель и передал на землю: «Вижу белый легкомоторный самолёт с синей полосой». Знаков различия не было.
Сбивать такие самолёты было категорически ЗАПРЕЩЕНО приказом МО СССР!!!
Принудить к посадке самолёт, летящий со скоростью 100 км/ч при помощи истребителей, имевших посадочную скорость около 300 км/ч – задача сложнейшая. Её решить не смогли.
Пишу об этом не для того, чтобы оправдываться.
ЧП было грандиозное, и Горбачёв его мастерски использовал для расправы над руководством Вооружённых Сил СССР. Сейчас уже не все помнят, что уволили Министра обороны Маршала Соколова С. Л., Главнокомандующего Войсками ПВО главного маршала авиации Колдунова А. И. (Мы, пвошники, его особенно жалели: боевой лётчик, дважды Герой Советского Союза, сбивший во время войны 46 немецких самолётов, был просто вышвырнут Горби из армии… С горя он тяжело заболел и вскоре умер).
А скольким офицерам, в том числе и совершенно непричастным к этой истории, сломали судьбы, сняли с должностей, исключили из партии, уволили из армии… Ладно бы эта история пошла на пользу Войскам ПВО. Так нет, после многочисленных псевдореформ и сокращений от них остались буквально «рожки да ножки». Нижняя граница радиолокационного поля, находившаяся в 70—80 годы на ракетоопасных направлениях на уровне 50 – 100 метров и ниже, сейчас вспоминается как легенда и нечто небывалое.
Пожелай новоявленный Руст пролететь до Москвы сегодня (даже на дирижабле) – «два пальца об асфальт». Никто может и не заметить… Ту же гогландскую роту умудрились в 90-е годы «сократить», продать (или отдать, не ведаю деталей) её казарму коммерсантам, которые оборудовали в ней гостиницу. Разорили и разворовали всю технику, естественно. Потом – опомнились и начали восстанавливать всё снова…
Но вернёмся к Гогланду и его истории.
С 1743 года, по условиям договора, заключённого со Швецией в Або (Турку), остров стал принадлежать России.
Гогланд имеет интересную и трагическую судьбу. В древние времена он был пристанищем пиратов, потом – контрабандистов. На острове существует 5 озер, руины финских поселков, сохранилось и старое кладбище у бывшей финской деревни Сууркюлалахти.
Это кладбище производило сильное впечатление на тех, кто его посещал.
В то время, когда мне довелось бывать на острове, на кладбище имелись прекрасные надгробия из черного мрамора, датированные XVIII – XIX веками. Правда, уже в 70—80 годы XX века некоторые наши рыбаки, укрывавшиеся от штормов у берегов Гогланда, ухитрялись потихоньку мародёрствовать и иногда подворовывали эти плиты…
В ночь с 15 на 16 октября 1856 года на скалах острова Гогланд разбился русский парусный транспорт «Америка». Погибли 4 офицера и 34 матроса. Тела погибших, по традиции российского флота, были захоронены в 3 братские могилы: отдельно старшие офицеры, отдельно младшие офицеры и отдельно нижние чины. У каждой могилы были установлены высокие чугунные кресты и мраморные надгробия. За прошедшие с той поры полтора века эти надгробия и кресты сохранились в образцовом порядке. Ни финны, ни немцы их не тронули…
Рядом с этими могилами есть и ещё одно, последнее захоронение. 10 мая 1945 года, при разминировании острова, погибли и были похоронены там капитан Рудой и старшина 1-й статьи Меринов. Пусть будет им пухом скалистая гогландская земля…
Гогланд не случайно называют «островом погибших кораблей». Вокруг него нашли вечный покой немало военных и мирных кораблей различного класса.
Последним памятником нашего извечного разгильдяйства стало научно-исследовательское судно «Леонид Дёмин». Это кстати, систершип увековеченного в кинофильме «Титаник» уникального судна «Мстислав Келдыш». Огромный корабль был построен в 1978 году, принадлежал гидрографическому управлению ВМФ и базировался в Кронштадте.
После начала всеобщего бардака и развала, которые мы, по странному недоразумению, называем «реформами», судно было списано и продано через «Росвооружение» (часто именуемое в народе «Росвором») на металлолом в Латвию. Во время его буксировки трос оборвался, и «Дёмин» 28 декабря 2003 года был выброшен штормом на западное побережье Гогланда, где он до сих пор и лежит, разбиваемый потихоньку волнами. В его танках находится довольно большое количество топлива, что несколько необычно для судна, проданного на металлолом.
«Российская сторона» долго грозила латышам судебным иском на 13 миллиардов рублей (на такую сумму оценили ущерб, причиненный природе этой несанкционированной свалкой «металлолома»), однако потом о брошенном судне все забыли. СМИ сообщали, что сотрудники МЧС в 2004 году провели интереснейшую «спасательную операцию». Варварскими методами они разграбили «Леонида Демина» – срезали рулевую рубку со всем оборудованием и вынесли с корабля чудом сохранившиеся компьютеры.
От применения сварки для резки металла на борту начался сильный пожар, который тут же перекинулся на берег. Потушить огонь, полыхавший несколько дней, удалось лишь по прибытии специальных пожарных кораблей из Кронштадта.
Тёмная это история, не интересующая ни экологов, ни «эффективных собственников» корабля, ни нынешние россиянские власти.
Очень трагично сложилась и военная история Гогланда. О ней надо рассказать поподробнее.
Именно на Гогланде и другом острове Кутсало построил свои радиостанции профессор А. С. Попов (наш изобретатель радио). Это делалось не от хорошей жизни, а для организации работ по снятию севшего на камни броненосца береговой обороны «Генерал-адмирал Апраксин». Благодаря этому броненосец удалось снять с мели.
С 1918 по 1939 год остров был под юрисдикцией Финляндии. По договору 12 марта 1940 года СССР получил Гогланд, где был создан сектор береговой обороны Кронштадтской ВМБ. На острове были размещены 6 артиллерийских батарей, причём часть орудий для них взяли с крейсера «Аврора». С началом Великой Отечественной войны Гогланд использовался как опорный пункт для стоянки кораблей, заправки катеров топливом. Большую роль сыграл Гогланд в ходе Таллинского перехода 1941 года. На его берегах нашли временный приют и спасение тысячи людей.
Затем произошли малопонятные события, до сих пор тщательно не изученные историками. 7 декабря 1941 года «взорвав боевую технику и некоторые укрепления» подразделения РККА покинули остров. Сдали (без всякого штурма и боя) стратегически важный опорный пункт в Финском заливе. Был на то приказ, или это было просто бегство, сейчас узнать сложно. Финны, узнав о таком «подарке», перебросили на остров свой гарнизон. Наши полководцы, спустя некоторое время, осознали, что произошло и отдали приказ снова захватить и удержать Гогланд и другой брошенный тогда нами остров, расположенный невдалеке Большой Тютерс.
1 января 1942 года отряд в 170 человек выступил по льду на Гогланд. В 5.30 утра 2 января отряд подошел к острову и, разбившись на 3 группы, захватил остров.
Однако финны были не намерены просто так отдавать ключевой пункт контроля над Финским заливом. 17 марта они провели разведку боем и выявили расположение наших огневых точек. А в 8 часа 30 минут 27 марта 1942 года – начали захват острова, используя подтянутые по льду автомашины и танкетки. Наша авиация помочь защитникам не смогла (из-за плохой погоды). К 19 часам почти весь остров оказался в руках финнов. Ночью оставшиеся защитники ушли по льду на остров Лавенсаари (Мощный). Пока они в течение всего дня (28 марта) шли по льду, их неоднократно атаковывала финская авиация (финским пилотам погода не помешала).
К вечеру на Мощный добрался 191 человек – все оставшиеся в живых из гарнизона Гогланда. Насколько хорошо наши военачальники владели обстановкой, говорит тот факт, что в ночь на 28 марта советская авиация сбросила финнам на остров 1,5 тонны продовольствия, боеприпасы, рацию, 20 почтовых голубей и 2-х парашютистов – разведчиков, которые были тут же захвачены в плен…
Военный Совет Ленинградского фронта приказал отбить Гогланд и Большой Тютерс у финнов.
Однако те – серьёзно укрепили Гогланд и приготовились к обороне. (По сию пору всё побережье острова обтянуто заграждением из колючей проволоки – память о войне).
7 апреля 1942 наш стрелковый полк получил задачу овладеть островом Большой Тютерс, а затем – захватить и Гогланд. Полк наступал от Мощного и за 16 часов прошел 50 километров по колено в воде, которая уже покрывала весенний лёд залива. В 6.00 утра полк встал на привал в полукилометре от Тютерса. Через 3 часа был отдан приказ о начале атаки. Однако бойцы не реагировали ни на приказы своих командиров, ни на огонь финнов: они засыпали на ходу. В полдень с Гогланда к финнам подошло подкрепление, и уже они перешли в атаку. Первый батальон нашего полка начал отступать… Командир полка решил вернуться на Мощный. Отход был ещё труднее, чем марш на Большой Тютерс. Почти 40% бойцов приходилось тащить за собой. Около 20 часов длился этот страшный «ледовый переход».
Получив донесение об этой операции, Военный Совет флота вновь принимает решение о захвате острова Большой Тютерс.
В 20.30 13 апреля 1942 года наши воинские части с острова Лавенсаари (Мощный) выступили в поход, на этот раз на автомашинах. Была уже весна, весь лёд был залит водой, и машины начали проваливаться в воронки от бомб и промоины под лёд. Пройдя всего 10 км от Мощного, и потеряв весь автотранспорт, колонны остановились. До рассвета, следуя постоянно в воде, просто дойти до Большого Тютерса было невозможно, не говоря уже об организации атаки после такого самоубийственного перехода. Командир оперативной группы войск принимает решение вернутся на Мощный.
На этом и закончились попытки отвоевать брошенные острова в 1942—43 годах.
Какими же легендарными бойцами были наши отцы и деды, которые, не дрогнув, ходили в ТАКИЕ АТАКИ!!!
И какими же «полководцами» были некоторые наши генералы и адмиралы, отдававшие ТАКИЕ ПРИКАЗЫ!!!
Говорят, у адмирала Трибуца, командовавшего в годы войны Балтфлотом, среди подчинённых была кличка «Убийца». Судя по «блестяще» организованным обороне Гогланда и попыток его захвата – кличка не случайная…
Противник, опираясь на Гогланд и Б. Тютерс, построил мощнейшее противолодочное заграждение поперёк Финского залива и полностью запер Балтийский флот в Маркизовой луже до самого окончания войны с Финляндией.
Вот так и воевали отдельные наши полководцы и флотоводцы.
В сентябре 1944 года Советским Союзом были прекращены боевые действия против Финляндии. По условиям перемирия финны были обязаны интернировать немецкие войска. Гарнизону Котки финны дали 24 часа для очищения города и порта. Немцы сели на свои корабли (39 вымпелов) и захватили бухту Сюркюля-лахти на Гогланде, оттеснив финский гарнизон на западный берег острова. Тогда финны скоординировали свои действия с советским командованием. На рассвете 15 сентября 1944 года ВВС КА нанесли штурмовой удар по немецким кораблям, потопив несколько транспортов и барж. Остальные корабли немцев ушли в сторону Таллина. Остатки немецкого десанта сдались финнам.
30 сентября 1944 года был подписан акт о сдаче и приёме острова Гогланд. На нём были размещены отдельный артдивизион, зенитчики, пулемётчики и 7-й базовый лазарет, вновь создан сектор береговой обороны. В 1952 году он стал отдельным артиллерийским дивизионом, а летом 1960 года артдивизион был расформирован.
К началу 1980-х годов всё население острова составляли служители 2-х маяков, метеостанции (гражданская часть) и немногочисленное войско нашей отдельной радиолокационной роты и погранзаставы.
После этого исторического экскурса пора перейти к моим командировкам на Гогланд.
Подробного рассказа заслуживают две из них: вертолётная и морская эпопеи.
В канун нового 1982 года, утром 30 декабря, меня вызвал начпо бригады Валерий Николаевич Запорожный: «Собирайся срочно! Надо слетать на Гогланд! Поменяешь им фильмы, поговоришь с командованием, солдатами, посмотришь, как там с дисциплиной дела обстоят. Туда и обратно на вертолёте, мигом слетаете. Вертушка – уже в Горелово села, бери мой „уазик“ и гони туда!».
Примчавшись на гореловский аэродром, мы обнаружили МИ-8, в который бойцы грузили какие-то коробки и свёртки. Рядом стояла и распоряжалась погрузкой Надюха, продавщица нашего военторга.
Я понял, что начальство решило подкинуть островитянам к празднику какие-то «дефициты». Тогда была такая практика: по возможности радовать служивших на дальних «точках» разными дефицитными товарами (того времени): коврами, хрусталём, книгами, разными шмотками, дублёнками и т. п. Иногда, даже большие начальники (командующий ОА ПВО, Член Военного Совета и т. д.) захватывали в свои полёты по точкам военторг с дефицитами. Видимо и в этот раз, перед Новым годом, начальники решили организовать выездную торговлю в гогландской роте, пользуясь оказией с вертолётом. Рядом с вертолётом толкалось несколько солдат, переведённых туда служить, несколько жен офицеров с детьми (они были из нашей роты и погранзаставы). Загрузил и я свои фильмы в вертолёт и представился командиру экипажа.
«Капитан Жмачинский!» – сухо ответил он мне на моё приветствие и стал довольно сердито подгонять Надюху: «Скорее, скорее грузи своё барахло. День короткий, нам засветло надо успеть!»
Надюха – в ответ только посмеивалась и демонстративно не спешила, что ещё больше злило Жмачинского.
«Имей в виду, Надька, в 15.00 у меня колеса будут в воздухе! Я на Гогланде встречать Новый год не собираюсь!» – снова бросил он ей.
«Когда закончу торговлю – тогда и полетишь!» – ответила, смеясь ему Надюха.
«Ну, смотри! Я тебя предупредил», – закончил диспут командир вертолёта.
Видно было, что они были старые знакомые (а Надюха регулярно летала со своей выездной торговлей по отдалённым точкам), но между ними пробежала какая-то «чёрная кошка».
До Гогланда мы долетели без всяких приключений. Как на трамвае прокатились: не было ни качки, ни воздушных ям, даже резких кренов вертолёт не совершал. Сели на вертолётной площадке, где нас уже встречали командир роты с замполитом.
Жмачинский еще раз напомнил мне и Надюхе, про обратный вылет: «В 15.00 у меня колёса в воздухе!!!»
Я воспринял эту команду всерьёз и заспешил по своим делам в роту.
А Надюха опять, смеясь, заявила вертолётчику: «Когда я скажу – тогда и полетим».
В общем, я постарался оперативно завершить все свои мероприятия к установленному сроку, и в 14.55 вместе с замполитом роты подошёл к вертолёту. Винты Ми-8 уже крутились. Бойцы быстро закинули в брюхо вертолёта коробки со старыми фильмами, а мы попрощались с замполитом.
Я был готов к вылету, закурил и стал поджидать Надюху с её товаром.
Жмачинский уже сидел в кабине на левом кресле и нервно курил в открытую форточку.
«А где Надька?!» – поинтересовался он у меня.
«Понятия не имею, полчаса назад видел её в казарме, торговала своим барахлом», – ответил я ему.
Замполит, видя, что ситуация накаляется, отправил одного бойца бегом поторопить продавщицу к вылету. (Вертолётная площадка была довольно далеко от казармы).
Пока боец бегал туда и обратно, прошло несколько томительных минут.
Я успел выкурить новую сигарету. Показался бегущий боец.
«А она сказала: ещё минут 30 торговать будет и потом только придёт!» – отрапортовал он нам.
Эта весть не на шутку взбесила вертолётчика: «Я же сказал этой стерве, что в 15.00 у меня колёса в воздухе. Сейчас 15.15.!!! Её что, ещё полчаса ждать?! Темно будет, я для ночных полётов оборудования не имею! Садись, старлей, полетим без неё!!!» – скомандовал он мне. Винты Ми-8 крутились уже с бешеной скоростью.
Я попросил замполита самому сбегать в казарму за Надькой и стал уговаривать командира вертолёта подождать ещё 5 минут.
«Ладно! Ещё 5 минут, и я взлетаю!» – сказал он.
Мы закурили ещё по сигарете и стали ждать возвращения замполита из казармы. Сумерки постепенно сгущались…
Вскоре замполит вернулся и крикнул нам, что Надька ещё торгует в казарме.
«Ты летишь, или остаешься?!» – проорал мне в форточку Жмачинский. По выражению его лица было видно, что шутки кончились.
«Лечу, конечно!» – ответил я.
«Тогда прыгай!!!» – скомандовал он мне.
Не успел я взобраться в чрево вертолёта, как борттехник закрыл дверь, и вертолёт с рёвом стал резко набирать высоту. Я уселся на бортовой скамеечке, около пулемётной турели, и приготовился любоваться видом из иллюминатора. Вертолет с большим креном облетал красавец-остров на высоте примерно 1 км.
Я подумал, что командир облетит Гогланд, для Надькиной острастки, и снова приземлится, чтобы забрать её на борт.
Однако – ничуть не бывало. После облёта острова мы взяли курс в сторону дома. Остров стремительно уменьшался в размерах и вскоре стал малозаметной точкой. Сумерки усиливались, лететь было ещё минут 20—25, по моим прикидкам. Весь экипаж находился в кабине. В пустом транспортном отсеке летели я и коробки с кинофильмами.
Внезапно вертолёт резко повалился на бок и стал с рёвом падать в Финский залив! Хорошо ещё, что крен был в мою сторону, в результате я не слетел с лавки, а меня просто вжало спиной в обшивку. Коробки с кинофильмами – тоже удачно просвистели мимо меня куда-то вглубь отсека.
Всё продолжалось несколько секунд, я с ужасом смотрел на приближающуюся воду, стали хорошо видны белые барашки волн…
Почему-то не хотелось кричать, и никаких картин жизни перед глазами – тоже не пронеслось. У самой воды (как мне показалось, во всяком случае) вертолёт с воем вышел из этого пике и стал круто набирать высоту.
Не успел я перевести дух, как вертолёт вдруг снова начал падать, на этот раз отвесно, без крена. Потом резко прекратил падение. И так несколько раз подряд. Апофеозом этого чудесного катания было очередное стремительное снижение вниз с вращением вертолёта вокруг собственной оси.
Я вцепился в скамейку одной рукой, в турель – другой, а ногами пытался во что-нибудь упереться, чтобы не улететь куда-нибудь вверх тормашками.
Так продолжалось несколько минут, показавшихся мне вечностью.
Потом дверь в кабину лётчиков открылась, и оттуда показалась голова Жмачинского. Увидев меня в «распёртой позе» (я с ужасом ждал очередного фортеля от этого чёртова вертолёта), он заулыбался: «А ты, старлей – молодец! Мы-то думали, ты уже весь отсек „харчами“ закидал… „Покатал“ я тебя малость, со злости на эту стерву. Не обижайся. Зато – теперь знаешь, что такое „шаг винта“ менять и как боевой разворот делают. Дальше – спокойно полетим».
Через 15 минут мы, действительно, благополучно приземлились на нашем Гореловском аэродроме. От здания руководителя полётов к нам бегом нёсся боец.
«Товарищ капитан! Вас командир полка на громкую требует!!!» – заорал он Жмачинскому, когда наш винт остановился.
Командир, чертыхаясь, пошел в здание, общаться с комполка по громкой связи.
Я начал загружать привезённые фильмы в поджидавшую уже меня клубную машину.
Через пару минут тот же боец прибежал ко мне: «Вас капитан Жмачинский просит подойти к телефону!»
Удивившись, для чего мог понадобиться, я зашел в здание. Там было слышно, как по громкой связи командир вертолётного полка материл Жмачинского, за то, что тот оставил продавщицу на острове
Тот оправдывался: «Товарищ командир! Я этой дуре пять раз сказал: в 15.00 колёса в воздухе! Потом темнеет, лететь нельзя. А она мне – когда захочу – тогда и полетишь! С какой стати мной всякая бл*дь командовать будет?!
Да вот и старлей от локаторщиков подошел, подтвердит, что я её много раз предупреждал».
Мне ничего не оставалось, как подтведить по громкой связи эти слова вертолётчика для его командира.
Командир полка недолго думал: «Раз её предупреждали – значит, сама захотела остаться. Найдет себе там компанию, с кем встретить Новый год. В другой раз умнее будет!». Таким был его вердикт.
Надюха встретила тот Новый год на острове. На материк её вывез 8 января вертолёт пограничников, летавший на Гогланд по какой-то оказии.
Другой мой визит на Гогланд был куда более продолжительным и памятным. Спустя полгода, летом, меня снова вызвал Валерий Николаевич: «В Ораниенбауме грузится паром для Гогланда. Возьми фотопричиндалы, бланки комсомольских билетов, политотделовскую печать „комсомольскую“. Там 5 бойцов вступили в комсомол, надо им выписать документы, заодно фильмы отвезёшь, посмотришь как дела с дисциплиной в роте, все остальные вопросы проверишь. Машина ВАИ тебя до парома довезёт. Считай, на курорт едешь. Лето, тепло, накупаешься там. Завидую тебе…»
В общем-то, выносить (а уж тем более вывозить на остров) из партучета незаполненные бланки, да ещё и печать, было строго запрещено, но Валерий Николаевич умел принимать рискованные решения и не боялся ответственности за свои действия. Мы его очень уважали за эту черту характера. Далеко не все командиры и начальники имели свой «почерк», умели «не трястись» перед начальством и вступаться за своих подчинённых перед ним. Запорожный в этом вопросе был совершенно безупречен.
Да и это его решение, конечно, было правильным. Намного проще было послать на остров одного политотдельского «комсомольца» для выписки документов на месте, чем организовывать прибытие 5 бойцов с острова в политотдел и везти их обратно.
Приехав в Ораниенбаум, мы застали загрузку парома в самом разгаре. Для обеспечения жизнедеятельности островной роты, как уже говорилось, туда раз в год завозили всё необходимое от картошки с капустой до бензина, солярки, запчастей и прочего имущества.
Всё это имущество размещалось и крепилось на палубе парома. Что-то лежало просто своим весом (уголь, картошка и т. п.), а вот технику надёжно крепили к палубе стальными цепями. Помню, что эта предосторожность показалась мне излишней: стоял жаркий летний денек, без всякого ветра, и казалось, что 8 часов до Гогланда будут лёгкой и приятной прогулкой. Среди прочих грузов запомнились крупногабаритные: бензовоз МАЗ-500 с прицепом, которые закрепили на баке парома и 2 дизеля в 4-х колёсных кунгах. Их экипаж парома прикрепил к палубе особенно тщательно.
В кабину МАЗа (из которой открывался прекрасный вид) забрались 3 наших бойца. Обстоятельства сложились так, что они провели в кабине бензовоза все долгие часы нашего путешествия до Гогланда. Но об этом – рассказ впереди.
Сам паром оказался довольно большим судном гэдээровской постройки. Он имел П-образную надстройку в 3 этажа, большую палубу, и внушал уважение внушительными размерами и свежей покраской.
Пока грузились – познакомились с экипажем и «пассажирами». На остров следовали человек 8 офицеров и прапорщиков, с десяток солдат (наших и пограничников) и две женщины – продавщицы из нашего военторга, с товаром для роты. (Надюха, после встречи там Нового года – наотрез отказалась ехать на Гогланд). Этих двух продавщиц уговорил «сплавать» на остров майор Наумов (партийная кличка Наум Дымарский), расписав им прелести летней морской прогулки и трёхдневного отдыха на песчаных пляжах Гогланда. (Наум Дымарский был в тот период ВРИО зам по тылу нашей бригады и отвечал за торговлю на «точках»).
Продавщицам этим капитан парома предоставил отдельную каюту, где они и расположились со своим товаром.
Погрузка закончилась, и мы тронулись в своё плавание. Стояла великолепная погода. Помню, как мы проплывали мимо кронштадтских фортов, и старичок – помощник капитана парома, с которым я успел познакомиться, рассказывал мне про их историю. Кругом сновали многочисленные корабли, яхты, катера и лодочки. Движение в этой части Финского залива было очень оживлённым.
После Кронштадта спустились в кают-компанию, где для наших офицеров и командования парома был накрыт обед. Мы выставили пару бутылок спирта.
Поели, выпили грамм по 100, по русскому обычаю.
Запомнился визит боцмана – рулевого Василия. Заскочив в кают-компанию, Василий всем своим видом продемонстрировал, что ему срочно необходимо выпить. Намёк поняли. Ему налили почти полный стакан спирту. Василий выпил его залпом, крякнул, произнёс старорежимное: «Благодарствуйте!» и, не закусывая, удалился к своему штурвалу. В течение всего многочасового похода он потом так за ним и простоял. Как несокрушимая скала…
После обеда и «остограммливания» пошли обычные разговоры, шутки и споры. Паром потихоньку стало покачивать. Сначала почти незаметно, потом всё сильнее и сильнее. Иллюминаторы нашей кают-компании были невысоко от ватерлинии, и при качке их стало надолго «заливать» желтоватой (при свете солнца) морской волной. Это оказалось довольно неприятным дополнением к усиливающейся качке для наших сухопутных вестибулярных аппаратов. Глядя на воду (вместо привычного пейзажа) в иллюминаторе, у нас возникало ощущение, что паром переворачивается. В результате, все потихоньку покинули кают компанию и перебрались на свежий воздух. Поднялся и я на самую вершину надстройки парома. Там находилась будка рулевого, в которой неколебимо крутил штурвал краснорожий Василий. И там же было что-то вроде небольшой площадки, на которой можно было стоять и обозревать окрестности. На площадке стоял дедок – помощник капитана, с которым мы недавно любовались кронштадтскими фортами. Он был явно отчего-то сердит.
Я угостил его сигаретой, и мы снова разговорились. Дедок объяснил причину своего недовольства: «Шторм будет! Я предлагал капитану отстояться у Мощного – не слушает меня. Молодой ещё! Потреплет нас сегодня!»
Мне показалось, что дедок преувеличивает. Да, пока мы обедали и общались, появилась волна и свежий ветерок. Куда-то пропали все корабли, катера и яхты. К моему изумлению мы шли одни по морю, покрытому волнами с белыми барашками. Но всё ещё светило солнышко, слева по ходу виднелись очертания Мощного, и его берега внушали уверенность. Какой ещё шторм может быть летом в Маркизовой луже, подумал я.
«Мнительный ты стал, Сидор, ох мнительный!» – мысленно процитировал я дедку слова из «Неуловимых мстителей».
Тем временем с западной стороны неба появилась небольшая черная туча, которая стала стремительно увеличиваться в размерах. Вскоре она закрыла солнце, а затем и все небо стало черного цвета. Пошёл дождь, быстро превратившийся в ливень, видимость резко уменьшилась, подул сильный ветер, который усиливался с каждой минутой. В левую «скулу» парома начали бить довольно крупные черные волны, увенчанные пенными гребнями. Качка заметно увеличивалась.
От дождя мы с приятелем (капитаном Нечаевым из отдела связи) спустились с этого мостика вниз, в тёплую надстройку. Там ситуация оказалась намного хуже. Спёртый воздух и измученные лица страдающих от морской болезни солдат и офицеров, сидевших в ней, очень плохо подействовали и на мой вестибулярный аппарат. Начало всерьёз мутить и меня…
Короткий визит в кают-компанию в это время нанёс наш рулевой Василий. Видимо, его кто-то подменил на штурвале на короткое время. Василий зашел к нам тяжёлой походкой бывалого морского волка: «Ну что, альбаторосы морей, уже „травите“ потихоньку?! Штормит на славу… Дайте выпить для бодрости духа!» Кто-то показал ему на початую бутылку со спиртом. Василий налил себе полстакана и поинтересовался: «Есть желающие составить компанию?!» Бледный вид «альбатросов морей» говорил сам за себя. Василий лихо «хряпнул» спиртягу, весело крякнул и весело сообщил нам, покидая помещение: «Не дрейфь, пехота! Прорвемся! Где наша не пропадала?! А в случае чего помните: лучше геройски пёрнуть, чем предательски набздеть!!!» Обогатив нас этой народной мудростью, Вася захлопнул дверь в кают-компанию и отправился к своему штурвалу.
Между тем ситуация усложнялась. После того, как некоторые начали натужно «пугать Ихтиандра», я понял, что если ещё ненадолго останусь в помещении – меня тоже «укачает вусмерть». Спрятав в портфель, где лежали политотделовская печать и чистые бланки комсомольских билетов, свои партбилет и удостоверение личности офицера (чтобы они не промокли), и оставив этот портфель в кают-компании, я снова поднялся на мостик.
Через несколько минут я промок там насквозь, но зато дурнота на свежем воздухе отступила. Тем временем шторм бушевал со страшной силой. Где взять краски, чтобы описать шторм на море?! Нужна кисть Айвазовского, слова не в силах передать всю гамму чувств, которую испытываешь, болтаясь по воле волн в ревущем море. Небо и море стали одинакового черного цвета. Линию горизонта можно было увидеть только изредка, когда случались кратковременные ослабления дождя. Но самое главное – сильнейший ветер поднял большие и крутые волны. Они «валяли» наш паром, как игрушку. Бортовая качка дополнялась килевой и всё время усиливалась. Постепенно волны, которые били в нашу левую «скулу» стали перекатываться через всю палубу парома. Сначала они смыли годовой запас картошки с капустой для роты, затем и весь уголь, что мы везли для неё.
Хуже всех пришлось бойцам в кабине МАЗа – бензовоза, закреплённого на баке. В начале шторма они не догадались вылезти из кабины и убежать в настройку, а уж когда волны разыгрались всерьёз – это сделать было невозможно, их бы моментально смыло за борт. Регулярно водяные валы захлёстывали МАЗ полностью, и когда вода спадала с него, было видно, как в обоих открытых окнах машины торчали головы бойцов и почти непрерывно «травили». Как ни тяжело было всем нам, этим бойцам – автомобилистам приходилось хуже всех.
Шторм продолжался и всё усиливался. Казалось, что паром почти не движется, с такой силой били волны нам навстречу. Тогда же я понял, что называют «волнами-убийцами». Два раза нам попадались такие волны, что наш паром накренялся с необычайной силой и застывал в этом крене на несколько жутких секунд. Нам с Нечаевым, стоявшим на мостике, приходилось падать на задницу и упираться ногами в бортик, а руками держаться за всё что можно, чтобы буквально не вылететь за борт. Стоять было просто немыслимо. Единственное, что утешало и внушало некоторую бодрость – это красная рожа рулевого Васи, которую мы видели через стекло рулевой кабины. Его физиономия выражала олимпийское спокойствие и невозмутимость. (Правда, потом, когда всё уже кончилось, и мы на берегу, в столовой роты приходили в себя и обменивались впечатлениями от пережитого, Вася выдал нам свои эмоции: «Когда нас два раза на борт волна положила, я уже крестился … Думал – всё, оверкиль, хана нам! Самое странное не то, что мы не перевернулись. Повезло нам, конечно. Но вот как МАЗ вместе с бойцами за борт не смыло – просто чудо»).
Но до этого разговора было ещё далеко…
Шторм продолжался. Когда очередная волна била в левую скулу парома, брызги от неё долетали до нас с такой силой, словно кто-то окатывал нас из ведра. Это при том, что мы находились довольно высоко от бушующих волн. От палубы судна до мостика, на котором мы стояли, нас отделяло ещё 3 этажа надстройки парома. Мы с Нечаевым торчали на этом мостике, несмотря на то, что промокли насквозь и порядком замёрзли. Любая попытка спуститься в помещение тут же заканчивалась сильнейшим приступом морской болезни. Приходилось выбирать из двух зол меньшее.
Неожиданно мы заметили, как часть матросов парома, обвязавшись страховочными «концами», копошатся вокруг наших кунгов – дизелей. Сверху, с мостика, было довольно забавно видеть, как они для чего-то тянули к кунгам дополнительные тросы, а удары волн накрывают матросов с головой, даже сбивая их с ног. Мы гадали, для чего это они делают в столь экстремальной обстановке.
Наши рассуждения прервал дедок-помошник капитана, взобравшийся к нам на мостик: «Жить хотите, хлопцы?!»
Не дожидаясь ответа на свой риторический вопрос, дедок скомандовал: «Тогда собирайте всех своих, кто может на ногах стоять, и марш на помощь экипажу! Сорвет ваши дизеля с креплений – амба!»
Мы опрометью кинулись вниз. Проорали это указание своим страдальцам в нижних помещениях парома. Человека три нашли в себе силы к нам присоединиться. Запомнилось, почему-то, как я швырнул свою фуражку и китель в угол и, нацепив спасательный жилет, судорожно выскочил на палубу. Она – ходила ходуном под нами. Кое-как я добрался до какого-то матроса в робе, который пытался закрепить толстенную цепь за раскачивающийся кунг с дизелем. Это было не так просто сделать. Мало того, что нас регулярно накрывало волной (то по пояс, а то и по горло) и приходилось в это время за что-то отчаянно держаться, чтобы не смыло за борт. Сам кунг – тоже болтался во всех степенях свободы с немалой амплитудой. Он был прикреплён (ещё в Ораниенбауме) цепями к стальным палубным крюкам. Три цепи спереди и три сзади – казалось бы, надёжно его фиксировали. Болтанкой эти крепления расшатало и некоторые цепи сорвало. Если кунги не закрепить, их могло вовсе сорвать с цепей. Это привело бы к большой беде. Мы и старались завести дополнительные «концы» к дизелям, чтобы их понадёжнее зафиксировать.
«А что делать, если мы не сможем их закрепить, и дизели сорвёт с цепей?» – спросил я своего матроса, готовясь к подходу очередной волны и вцепившись в какую-то надстройку.
«А ничего делать уже не надо будет!» — ответил он мне после того, как вода схлынула с палубы. «Видишь тот спасательный круг? Хватай тогда его и прыгай как можно дальше от борта!!!» – такой прогноз оптимизма не добавил, и я с удвоенной силой принялся тащить цепь к кунгу. Оказаться в ночном бушующем море не было никакого желания.
Не помню, сколько времени мы провели на палубе, крепя эти дизеля. Что характерно, никакой морской болезни не чувствовалось. Видимо, экстремальная обстановка и физический труд на свежем воздухе – лучшее лекарство от неё. На наше счастье, качка стала потихоньку уменьшаться. Мы дошли-таки до Гогланда, и он стал постепенно прикрывать нас от ветра и волн.
Нам, пассажирам помогавшим экипажу, дали наконец разрешение покинуть палубу.
Мы пошли мыться в душ. Мои руки и форменная рубашка были сильно запачканы солидолом. Руки надо было хоть как-то отмыть, чтобы можно было к чему-либо прикасаться.
Найдя душ, я зашёл в него и намылил руки. Паром продолжало кидать на волнах с такой силой, что мне довольно долго не удавалось подставить намыленные руки под струю воды. «Распылителя» в душе не было, и вода просто била струёй из трубы под потолком. Сама душевая была очень небольшой (примерно метр на метр в поперечнике) и, чтобы изловчиться и подставить руки под струю, пришлось буквально «распереться» в стены душевой: ногами, плечом и головой, пребывая в самых экзотических позах. Даже после этого «фиксирования» – от продолжавшейся болтанки струя воды била мне то за шиворот, то на брюки, то на спину. Промучившись так минут пять, я кое-как сумел отмыть основную часть солидола с рук. Рубашка была безнадёжно испорчена солидолом, и её я вышвырнул за борт.
За новой рубашкой (не ходить же по острову в кителе на голое тело!) я отправился к военторговским тёткам, чтобы купить у них подходящий размер.
Каюта тёток представляла из себя мрачное зрелище. Продавщиц страшно укачало, и весь пол был покрыт «харчами» так, что зайти внутрь я побрезговал. Тётки валялись на койках и громко стонали. Я озвучил своё пожелание купить новую рубашку для себя.
«Сам ищи её в коробках, забирай, деньги на стол положишь…» – простонала одна из тёток. «Когда приедем домой, мы этого Наума Дымарского, сволочь лысую, убъём за эту „морскую прогулку“, в которую он нас сагитировал», – грозно пообещала вторая продавщица. Я нашёл новую рубашку, положил на стол деньги и выскочил из каюты. Тёток, потом, снимали на берег на носилках. Сами они идти были не в состоянии. Ещё 2 дня после прибытия продавщицы лежали в ротном медпункте, «отходя» от морской болезни.
Когда они впоследствии оклемались, то приступили к торговле для островного гарнизона. Среди товаров у них были и остродефицитные тогда джинсы. Однако денег на джинсы у меня не хватило, и пришлось приобрести, на память, две морские тельняшки.
В качестве компенсации за не купленные мной джинсы я рассказал тёткам немудрёный украинский анекдотец:
«Джипсы – е?» – спрашивает «хохол» продавщицу.
«Ни, тильки чухасы!»
«О кей, завертайте пару!»
(Для тех, кто подзабыл, напомню, что «техасами» именовались тогда жалкое подобие джинсов, которое производила отечественная лёгкая промышленность).
Недели две спустя, когда мы уже вернулись с острова на Большую землю, в штабе продавщицы поймали нашего Наума Дымарского и долго орали на него, призывая все кары небесные на голову майора Наумова.
Окончание нашего морского похода было относительно благополучным. Бойцов из МАЗа – тоже, как и тёток-продавщиц, несли на носилках. Сами они не могли идти. Командир роты поначалу подумал, что бойцы «нажрались» по дороге, и пришлось даже его успокаивать и объяснять, отчего у воинов не идут ноги.
Командование роты рассказало нам уже на следующий день, утром, как они с горы, где были размещены ротные РЛС, долго следили за паромом. «Поволновались мы за вас. Несколько раз вообще теряли паром из виду, среди волн, думали, уж не случилось ли чего…»
Нам оставалось порадоваться, что страхи эти оказались ложными.
Команда парома три дня ремонтировала и приводила его в порядок. Все фальшборта на палубе, например, поотрывало во время шторма. Вместо них матросы натянули леера. Были какие-то проблемы с двигателем парома и ещё с чем-то. После окончания ремонта капитан парома пришёл к нам в часть и предложил желающим отправиться в обратный рейс. Он особенно напирал, что погода стоит отличная, и шторм, в который мы попали, бывает «раз в сто лет».
Никто из офицеров и прапорщиков не захотел снова испытывать судьбу. Благо через несколько дней прибыл вертолёт, и все командированные дружно улетели на нём.
Когда я рассказывал офицерам в политотделе подробности этой «морской прогулки», больше всех удивился Валерий Николаевич: «Как вы вообще попали в этот шторм?! Было же штормовое предупреждение. Даже нам в бригаду сообщили, что всем судам передано по рации приказание – укрыться в гаванях. Мы думали, что вы в Кронштадте отстоялись».
Мы предположили, что рация у нашего парома была неисправной.
Вот такую память оставили у меня командировки на Гогланд.
Остров погибших кораблей…
День железнодорожника
Чудесная история произошла у нас в 1983году, в день железнодорожника. Был летний выходной день.
Вдруг всё руководство нашего корпуса было срочно вызвано на службу. После экстренного совещания, в Ленинград помчался на «уазике» Валерий Николаевич Запорожный. Он был признанным мастером «разруливать» последствия различных ЧП. Вернулся он только утром.
Спустя некоторое время Валерий Николаевич рассказал нам об удивительнейшей истории, едва не «прославившей» наш многострадальный корпус на все Вооруженные Силы.
Ситуация складывалась таким образом. Откуда-то с уральских заводов, из ремонта, прибыла кабина «П» зрк «Волхов». Её, как и положено сопровождал наш «пвошный» караул, в составе лейтенанта и трёх бойцов. Ввиду «дня железнодорожника», вагон с секретной кабиной и караульными загнали в какой-то тупик сортировочного узла у Московского вокзала. До бригады, откуда и была «родом» эта кабина, было совсем «рукой подать», в понедельник утром караул с кабиной железнодорожное начальство пообещало перегнать домой. Пока же – можно было отдыхать и нести караульную службу. Спустя некоторое время, в этот же тупик «пристыковали» ещё 2 вагона. На платформе была БМП, полученная какой-то мотострелковой частью из заводского ремонта. И их же, «пехотный» караул в составе доблестного прапорщика и трёх караульных. Пехотные караульные были вооружены автоматами, наши – карабинами СКС.
Это немаловажная деталь.
Жизнь продолжалась. Прапор – пехотинец пришел в гости к нашему лейтенанту.
Познакомились, пообщались накоротке («уточнили, кто откуда призывался», как шутят в армии).
Спустя некоторое время прапор предложил нашему лейтенанту отметить знакомство, распив бутылочку плодово-ягодного вина. После недолгих сомнений лейтенант согласился.
Доза была – чисто символическая, на дворе – праздник, а до утра им всё равно предстояло торчать в этом тупике.
Тут на соседнюю ветку пригнали 2 вагона с молдавским вином (как чуть позже выяснилось). Спустя недолгое время, в вагон в гости к прапору с лейтенантом зашел мужичок, сопровождавший эти 2 вагона с продукцией молдавских виноделов. Познакомились и с ним. Угостили своим «плодово-выгодным». Мужичок попробовал его и сплюнул: «Что за гадость вы пьёте, мужики?! Вот у меня вино – так вино!»
– Ну, так тащи!
Мужик сбегал и принёс целый ящик молдавского вина. Тут дело пошло веселее. После нескольких тостов прапор вспомнил про бойцов надо, мол и их угостить!
Наш лейтенант поначалу запротестовал, доказывая, что в карауле пить запрещено. Но прапор легко объяснил ему, что часовым они наливать не будут, а караульным – в честь праздничка железнодорожников немного выпить не помешает.
В общем, через пару часов вся эта удалая компания была здорово наклюкавшейся.
Но службу пьяненькие часовые несли исправно: наш воин подпирал свою секретную кабину; пехотинец – родное БМП.
Может и не случилось бы ничего, да день железнодорожника, вкупе с общительностью и любопытством нашего народа, сыграли свою роковую роль. Вокруг караульных вагонов в большом количестве бродили пьяные, в честь профессионального праздника, железнодорожники.
Кто-то из них захотел посмотреть на непонятную кабину и полез на платформу.
Наш часовой подал все предупредительные уставные команды, а потом – пальнул для острастки в воздух, как того и требовал УГ и КС. Это только раззадорило разгулявшихся железнодорожников, которые оскорбились в лучших чувствах и стали собираться в толпу, обещая навесить «трендюлей» нашему часовому.
Потом они, недолго думая, рванулись в платформе. Наш часовой открыл стрельбу в воздух из своего СКС, и его поддержал в этом пехотный часовой с соседней платформы, поливая вверх из АКМ. Выскочили на выстрелы и лейтенант с прапором и тоже стали палить в воздух из своих ПМ. Потом и все остальные караульные тоже стали присоединились к стрельбе вверх. Пальба была знатная.
«Всего было сделано 78 выстрелов вверх, – рассказывал нам потом Запорожный. «По гильзам это следователи подсчитали. Больше всех отличился пехотный прапор, успевший расстрелять все 16 патронов из своего ПМ. В целом же нашипвошники тоже не подкачали.
2/3 выстрелов было сделано именно из наших СКС!»
Говорят же, что везёт дуракам и пьяницам.
Тут же имелся «синэргетический эффект» от сочетания этих двух качеств. Несмотря на такую отчаянную стрельбу, почти никто серьёзно не пострадал.
Единственной пострадавшей оказалась местная спившаяся баба, жившая на этом вокзале круглогодично. (Термина «бомжиха» тогда ещё не было придумано).
Баба эта, к началу пальбы уже находилась в своем традиционном виде – т. е. спала, пьяная «вдрабодан», сидя на шпалах и прислонившись к какому-то пакгаузу. Она вообще ничего не слышала и не помнила. Ноги её были широко расставлены, для устойчивого сидения во сне, наверное. Надо же было такому случиться, что какая-то одна шальная пуля, очевидно после серии рикошетов, на излете попала ей именно между ног. В мягкие ткани. Баба даже не проснулась, а вот крови из неё натекло немало. С перепугу железнодорожники её приняли чуть ли не за труп, и отвезли в больницу.
Там врачи подивились необычной пациентке и её чудному ранению. Рану – продезинфицировали и зашили.
Утром Запорожный приехал в больницу – договариваться с пострадавшей. В качестве аргумента он прихватил бутылку водки.
Баба, поняв что бутылка для неё – страшно обрадовалась и, шутя подписала все бумаги об отсутствии претензий. «Не ругайте солдатиков, я и не почувствовала ничего!» – заверила она Валерия Николаевича. Но эта их беседа состоялась только наутро.
Пока же события стремительно развивались.
Пьяные железнодорожники, не ожидавшие такого мощного отпора, позорно разбежались. Наши караульные вернулись в вагон – продолжать праздник.
Спустя минут 10 к ним прибежал какой-то железнодорожный начальник и попробовал «наехать» на начальников караулов. Итогом короткой дискуссии был ослепительный удар в его доброе лицо, нанесённый ему нашим лейтенантом, который был недоволен содержанием беседы.
Железнодорожник покинул поле брани и призвал на подмогу майора из железнодорожной комендатуры.
Майор, так потом описывал свои злоключения Задорожному:
«Пришел я в вагон. Вижу – все караульные пьяные, включая начальников караулов. Говорю лейтенанту, что отстраняю его от службы и требую сдать мне оружие. Лейтенант молча протянул мне свой пистолет.
Едва я успел взять его в руку, как почувствовал, что в спину мне упёрся штык карабина. Причём упёрся нешуточно, с силой, ещё немного и проткнёт меня насквозь. Тут же раздался грозный голос: «А ну, быстро отдал пистолет лейтенанту!!!»
Я только попробовал слегка повернуть голову, чтобы понять, что происходит, как над плечом, у самого моего уха, показался этот штык и прогремел выстрел из СКС!!!
Тот же грозный голос предупредил: «Следующая пуля будет у тебя в жопе!!! Быстро отдал пистолет лейтенанту!!!».
Пришлось быстро отдать пистолет, а тот же суровый голос скомандовал: «А теперь – на хер, шагооом! Марш!!!»
Майору ничего не оставалось, как выполнить и это приказание нашего доблестного часового, вступившегося, таким образом, за своего начальника караула.
Далее обстановка обострилась до крайности.
Перепуганное железнодорожное начальство и посрамлённый майор из комендатуры доложили «наверх», по всем инстанциям, о пьяных караулах и жуткой стрельбе в центре Ленинграда.
Дело дошло до самого Г. В. Романова, тогда – члена Политбюро ЦК КПСС и Первого секретаря Ленинградского обкома партии.
Носились смутные слухи, чуть ли не о военном мятеже.
Подняли на ноги всю милицию, которая оцепила район и готовилась к штурму.
На счастье, догадались провести переговоры с нашим лейтенантом, обращаясь к нему по мегафону, как в кино: «Вы окружены! Сопротивление – бессмысленно! Сдавайтесь, мы гарантируем вам жизнь и здоровье!»
Лейтенант, получив такие замечательные гарантии, недолго думая, сдался вместе со всеми караульными и пехотным прапором.
Всех их менты разоружили и отвезли в «кутузку».
Там, несмотря ни на какие гарантии безопасности, их первым делом избили смертным боем.
Запорожный, увидев наутро нашего лейтенанта, был потрясён его внешним видом.
«Били его зверски!» – так он охарактеризовал свое впечатление. «Морда – черная, как у негра!!!»
Досталось и другим караульным, как нашим, так и пехотным.
Ну, а потом – начались чудеса. Поскольку никто не пострадал, дело «замяли». Не было даже приказа Министра обороны об этом. Судьба пехотных караульных мне неизвестна. Наши же отсидели по 10 суток на гауптвахте и всё.
С лейтенантом – вышло ещё смешнее. Он был тогда кандидатом в члены КПСС и из кандидатов его, конечно, быстренько «вышибли».
Про то, какая судьба его ждет, ходили самые мрачные слухи. Сначала все были уверены, что его отдадут под трибунал и посадят в тюрьму.
Потом прошел слух, что, командование решило его просто с позором выгнать из рядов Вооруженных Сил.
Затем стали говорить, что наши полководцы над ним смилостивились и решили ограничиться снятием с него одной звездочки, т. е. сделать его младшим лейтенантом, «мамлеем» на армейском слэнге.
Но пока с ним разбирались, лейтенант сидел на знаменитой гарнизонной гауптвахте, на Садовой, там, где в свое время сиживали и Лермонтов, и Чкалов.
Постепенно морда его из черной преобразовывалась в синюю, а затем и темно-желтую.
И тут, ко всеобщему изумлению, в часть пришла выписка из приказа командующего Ленинградским военным округом о присвоении этому лейтенанту … звания «старший лейтенант»!!!
Это было немалым потрясением для всех.
Выяснилось, что как раз в это время подходил срок присвоения ему следующего звания.
Перед отправкой в командировку, командование бригады оформило все необходимые документы на лейтенанта и отправило их, по инстанциям в округ.
«Тормознуть» бумаги в суматохе не догадались, а может и не успели. Командующий подписал соответствующий приказ, в котором, среди прочих лейтенантов, очередное звание получил и наш герой.
Докладывать о таком грандиозном «проколе» никто из кадровиков, понятное дело, командующему не отважился, и приказ остался в силе.
Так неожиданно благополучно завершилась эта необычная история…
Двести четвертая
Мне довелось несколько лет прослужить в 204-й, гвардейской, дважды Краснознамённой, орденов Кутузова и Богдана Хмельницкого 2-й степени Речицко-Бранденбургской зенитной ракетной бригаде. Бригада в годы войны была дивизией и прошла славный боевой путь. Своё наименование она получила за освобождение белорусского города Речица и вторжение (!!!) в Бранденбургскую провинцию Германии. Именно так и было записано в её историческом формуляре.
Эти годы оставили в памяти самые тёплые воспоминания, хотя служба тогда была обусловлена довольно строгими правилами.
Бригада дислоцировалась в приграничных лесах и болотах Ленинградской области и Эстонской ССР. Сейчас можно сказать, не нарушая больших секретов, что 50% дивизионов бригады несли боевое дежурство в готовности №2, со сроком открытия огня дежурными ракетами 5 минут, а 50% дивизионов – в готовности №3 со сроком 30 минут. Через месяц происходила смена очерёдности. Соответственно и все выезды в местные населенные пункты были практически запрещены и допускались в исключительных случаях с разрешения большого начальства. Так служили годами и десятилетиями…
Разумеется, юмор помогал переносить «тяготы и невзгоды» армейского бытия.
Бригадные острословы в незапамятные времена переиначили бригадное почетное наименование так:
204-я, гвардейская, дважды еврейская, орденов Святого Ебукентия 1-й и 2-й степени, Гречицко – Бургундская бригада.
Надо сказать, что загадочный Святой Ебукентий прочно вошел в бригадную жизнь и пользовался у нас большой популярностью.
Ежегодно проводились официальные подведения итогов. После обычных докладов командира и начпо слово просили два «старейшины», которых полуофициально избирали из старейших и авторитетных командиров и замполитов дивизионов. Одним из главных требований к ним – было наличие чувства юмора.
«Старейшины» зачитывали «Указ старейшин», который иронично – юмористично описывал бригадные «достижения» и ЧП за истекший год. Потом «старейшины» награждали отличившихся. Указ был всегда «гвоздем» подведения итогов.
Командир и замполит дивизиона, где было больше всего ЧП и других «проколов» в течение года, награждались, под смех всего зала, орденами Святого Ебукентия 1-й и 2-й степени. Сами «ордена» изготовлялись к этому случаю бригадными умельцами. К ним давалась «Грамота» с соответствующими формулировками, содержание которой тоже озвучивалось.
Были и другие «награждения» от старейшин. Руководство дивизиона, где случился пожар и сгорел штаб, наградили орденами «Ебукентия Пожарского». Святой на этом ордене был изображен с большим факелом в руках.
Запомнилось и вручение «красных революционных шаровар» командиру технического дивизиона. Его пригласили подняться на сцену и нацепить «шаровары» поверх форменных брюк. Шаровары представляли из себя широкие шорты ниже колен, сшитые из красного кумача, с большой «помочью» через плечо. Вид в них, с «помочью» награждённый имел – незабываемый.
На полигоне Сары – Шаган (куда бригада в то время ездила проводить боевые пуски ежегодно) один из дивизионов «стрельнул» на «двойку», что было страшным ЧП. После этого обычно следовали наказания по партийной линии и «оргвыводы».
На одной из остановок при следовании эшелона с техникой и личным составом бригады «домой» вдруг объявили общее построение. На нём «старейшина» зачитал Указ о награждении руководства «двоечного» дивизиона денежной премией в 2 тысячи рублей и вручил командиру с замполитом по 2 классно нарисованные купюры достоинством 2 тысячи рублей.
На купюрах вместо Ленина хитро улыбался Святой Ебукентий.
Очень колоритным было и командование нашей бригады. Хочу ещё раз отметить, что все наши командиры и начальники были честными и достойными людьми, а их юмористические недостатки не умаляли их достоинств.
Жуликов, воров, наглых подлецов и тупых стяжателей (которых так много развелось в армии в последние 15 лет) тогда во главе частей и соединений не держали. Во всяком случае, мы их не видели.
Командир (он же «бригадир») носил кличку «Левитан».
Он получил её за удивительное умение читать речи и доклады с такой скоростью, что половину слов присутствующим разобрать не удавалось, приходилось угадывать.
Другой его особенностью было редкое слово – паразит «полностью». Он употреблял его с завидной частотой.
«Это у вас – баня? Полностью. Это – командный пункт, полностью» и так далее.
У нас была традиционная утренняя «перекличка» на громкой связи. Каждый день, без праздников и выходных, в 8.00 утра, на командных пунктах дивизионов были обязаны находиться командиры и замполиты. А комбриг и начпо с КП бригады производили суточный «разбор полетов», ставили задачи и давали «накачки». Мы называли эту процедуру «радионяней».
«Так, товарищи командиры, полностью», – начинал всегда свою речь Левитан.
Одним из развлечений, было считать, сколько раз Левитан произнесёт своё «полностью» в ходе своей речи на «радионяне». После окончания речи и ухода Левитана любители подсчетов спорили порой в эфире: «Пятнадцать! Нет, восемнадцать!». Еще одной его коронной фразой была «Думайте, товарищи командиры, полностью. Думайте!!!».
Очень своеобразно в Войсках ПВО тогда осуществлялись проверки полётами «контрольных целей». Левитан в таких случаях объявлял на «радионяне»: «Внимание, товарищи командиры, полностью! Сегодня в 16.00 ВНЕЗАПНО будет проводиться проверка дежурных сил бригады, полностью, полетами контрольных целей. Пара Ту-16 с аэродрома „Тапа“ будет следовать курсом на аэродром „Бесовец“, полностью. Высота 10 000 метров, скорость 950, полностью. Дежурным дивизионам условно обстрелять при входе целей в зону поражения, полностью. Материалы фотоконтроля представить в штаб бригады к 21.00. Полностью. Думайте, товарищи командиры, полностью!»
Яркой фигурой был и наш начпо. За созвучную фамилию и склонность к длинным речам его прозвали «Никита Сергеич».
В тандеме со своим заместителем майором Бобровицким, получившим почетное наименование «Бабрак Кармаль» (в честь «лидера афганской революции»), они доставляли нам много и хлопот и веселых минут.
Как-то раз у нас в бригаде готовились к проведению комсомольской конференции. Это вызвало большой ажиотаж и суету. Для оказания помощи политотделу в подготовке этого мероприятия Никита Сергеич вызвал из дивизиона в управление бригады меня.
Замполита АКП (автоматизированного командного пункта) бригады, моего друга Папана тоже привлекли к оформлению наглядной агитации конференции, используя его талант художника. Мы очень старались.
И тут в дело вмешался Бабрак Кармаль. Видя, как мы мучаемся с сочинением сюжетов и текстов для сатирической газеты, он победоносно ухмыльнулся и пообещал нам помочь.
Наутро Бабрак вручил нам бумажку, на которой им были накарябаны стихи следующего содержания:
«Итог политучёбы – у комсомольцев разный,
На АКП – «отлично»,
На «Ломе» – безобразно!»
Причём вид Бабрак имел наисчастливейший, как Пушкин после написания «Бориса Годунова».
«Сам вчера вечером сочинил!» – пояснил нам Бабрак и потребовал включить свои вирши в стенгазету под соответствующим рисунком.
Наши попытки намекнуть на дубоватость этих строк Бабрак воспринял как личное оскорбление и покушение на авторитет руководителя.
После этого Папану пришлось поместить бабраковское произведение и картинку к нему в сатирической газете.
«Лом» – это был позывной у 12 дивизиона нашей многострадальной бригады.
Замполитом там был прибывший по замене с Севера майор с нестандартной фамилией Олло. Дело в том, что «Оллу» – по эстонски означает пиво. Созвучие его фамилии названию благородного и дефицитного тогда напитка, служило основой наших многочисленных шуток. Майор Олло был довольно обидчивым, ко всему прочему.
Прибыв на конференцию и увидев дурацкий стих Бабрака в стенгазете, Олло решил, что его сочинили мы с Папаном и всерьёз обиделся.
Никакие объяснения не помогали.
«Мало того, что этот гад Бабрак нашему дивизиону „тройку“ по политзанятиям влепил, так ещё и вы эту херню в стенгазете сочинили!!!» – укорял нас майор Олло при каждом удобном случае.
Однако среди всех заместителей Левитана особо выделялся начальник тыла бригады – полковник «Папа Ремез». Это был удивительный военачальник.
Первый раз он отличился в день открытия 25 съезда КПСС. В дивизионе, которым он командовал, проходили полугодовые регламентные работы. И произошел «непроизвольный пуск ракеты». Сработал только стартовый двигатель, и далеко она не улетела. Жертв и разрушений тоже не было, но всё равно скандал случился – грандиозный.
«Папу Ремеза» наказали, но с должности не сняли, т. к. его прямой вины не было. Со временем он перешел работать на должность заместителя командира «Гречицко-Бургундской» по тылу.
На этой должности «Папа» показал всю мощь своего организаторского таланта. Подчиненные боялись его, как огня, и Папа Ремез железной рукой руководил тылом нашей бригады.
Как и положено «щирому хохлу», он был прижимист и крайне неохотно расставался с тыловыми ценностями от спирта и ГСМ до ветоши, которые положено было выдавать на регламентные работы. Опытные командиры это знали и по-свойски договаривались с Папой. «Качать права» в общении с ним было бесполезно и контрпродуктивно.
«Идите на хер, ребята. Я сказал: идите на хер!!!» – говорил он обычно любителям что-то от него потребовать.
Изредка находился какой-нибудь молодой командир дивизиона, пытавшийся «надавить» на Папу через комбрига. Происходила примерно такая дискуссия:
«Товарищ командир, у нас полугодовые регламентные работы. Не можем получить ветошь для их проведения!» – обращался правдолюбец к Левитану на каком-нибудь совещании.
Комбриг вопросительно смотрел на Папу Ремеза.
«Товарищ командир!» — грозно отвечал Папа, красная физиономия которого наливалась свекольным цветом от такой неслыханной наглости. «Все склады открыты, прапорщик Кузьмук специально вызван мной из отпуска. Пусть приходят, обращаются и получают. Не обращаются, ведь!!!»
Удовлетворённый исчерпывающим ответом, Левитан спрашивал: «Ещё вопросы есть, товарищи командиры, полностью?».
Вопросов не было. Комбриг уходил, а «нарушитель спокойствия» интересовался у Папы, когда же можно получить желанную ветошь.
«Идите на хер, ребята! Я сказал: идите на хер!!!» – получал он классический ответ от Папы и надолго попадал в число тех, кого Ремез недолюбливал. А это было чревато…
Конечно всё, что надо, ему в конце концов выдавали, но ветошь была самого худшего качества, а спирт – разбавлен бензином. Спирт от этого не терял тех свойств, для которых его и выдавали – протирка контактов, волноводов и т. п., но начисто лишался своего главного достоинства. Его невозможно было пить, а значит, использовать в качестве «жидкой валюты». Заслужить Папино прощение было очень нелегко.
Строг Папа Ремез был и во всех делах, касавшихся тылового обеспечения.
Каждые полгода, в ходе сборов командиров и замполитов бригады, нас возили по разным дивизионам и проводили «показные занятия». Где то демонстрировали образцовый командный пункт, где-то казарму, где-то клуб или ленинскую комнату. Папа учил на тыловых объектах, как должны функционировать и выглядеть: столовая, склад, овощехранилище, туалет и т. д.
«Хозяйство вести – не мудями трясти!!!» – любил он повторять народную мудрость.
Однажды в дивизионе у Володи Коваленко Папа проводил занятия на свежепостроенном «хапспособом» продскладе и остался складом – страшно недоволен. Было отчего: кирпичи бойцы положили вкривь и вкось, сам склад стоял как-то кривобоко, создавая впечатление, что вот-вот завалится.
Папа Ремез «драл» командира дивизиона в ходе всего занятия и потом всю дорогу в автобусе (а мы ехали в наш дивизион «смотреть» ремонт в казарме) постоянно «пинал» несчастного Володю за его склад.
Приехав к нам, Папа повеселел и расхваливал ремонт казармы на все лады. Тут он вдруг узрел и наш продсклад, который мы тоже построили хапспособом, однако он получился красивее коваленковского.
Папа при виде нашего склада пришел в восторг. Построив перед ним всех участников сборов, он выдал историческую фразу:
«Вот посмотрите, товарищи офицеры. Здесь к складу были приложены руки!!! А Коваленко приложил к своему складу – жопу!!!».
Надо вспомнить и то, как мы заехали в наш дивизион в тот раз. Ездили все участники сборов на бригадном «пазике». Водила – солдат имел привычку задолго до подъезда к воротам какого-нибудь дивизиона начинать непрерывно сигналить, чтобы караульные распахивали ворота настежь. Обычно так и делали, хотя по уставу полагалось остановить автобус для проверки перед воротами. Караульный должен был выйти, представиться, узнать, кто приезжает, и с какой целью, а уж потом открывать ворота для въезда.
Старшим автобуса в тот раз был заместитель комбрига, закрывавший глаза на такие «шалости» водителя.
Дорога к нашему дивизиону шла под довольно крутой уклон, кроме того, я знал, что без уставной остановки у нас ворота не откроют. Поэтому попросил старшего автобуса – дать команду водителю снизить скорость и остановиться перед КПП.
Замкомбрига в ответ – только хмыкнул: «Посмотрим на ваш хвалёный порядок. Не откроют – водила опытный, затормозит».
Подъезжая к нашим воротам, автобус отчаянно гудел, не снижая скорости. Перед КПП водила попытался лихо затормозить – и тормоза отказали. Автобус нанёс мощный удар по закрытым воротам, разорвал цепь с замком и влетел на территорию дивизиона. Постепенно снижая скорость, мы вкатились прямо на боевую позицию. Хорошо, хоть в кювет не съехали, а то бы точно перевернулись. В автобусе несколько секунд была гробовая тишина. Молчали и дурак-водитель со старшим. Я побежал к КПП узнать, как там ситуация.
Одну половинку ворот ударом сорвало с петель и отбросило в кювет. Караульного солдатика Комбара Касымбаевича (у нас было принято всех солдат называть по имени – отчеству) спасло то, что он слегка замешкался и не успел выйти на крыльцо. Иначе его просто расплющило бы второй половинкой ворот. А так – обошлось без пострадавших.
Вот уж, воистину – «техника в руках дикаря – груда железа!»
Знаменитый случай с Папой Ремезом произошел уже в разгар «перестройки».
В то время Горби ввел в стране некую пародию на «сухой закон», с подачи то ли Лигачева, то ли Раисы Максимовны.
(Вообще-то – удивительно, какой эскадрон «всадников без головы» удалось собрать вокруг себя будущему «лучшему немцу года» за недолгое время своего бесславного правления!!!)
Единственным результатом этого кретинизма было массовое озлобление мужского населения страны на партию, проводящую такие идиотские эксперименты среди любящего выпить народа.
Папа Ремез по-своему ответил на «вызов времени». Если раньше он выпивал, но в меру, то с углублением горбачевского эксперимента он стал постепенно эту меру терять.
Спирта в его распоряжении было немало и он начал бороться с его запасами с обнадёживающими результатами. Постепенно всё управление бригады по цвету Папиной физиономии научилось определять количество принятой им «на грудь» огненной воды. К обеду Папина «репа» расцветала кумачовым цветом, а к концу дня приобретала темно-бурый оттенок.
«Принявший» Папа Ремез становился в службе ещё строже, но добродушнее в общении. Всех подчинённых он называл просто, но доходчиво: «Пиздрон!». Это получалось у него так тепло и задушевно, что никто не обижался на неуставное обращение.
Однажды зимой после обеда Папа, уже успевший принять пару стаканчиков спирта, узнал, что в один из дивизионов бригады выехал начальник тыла армии. Папа решил немедленно выехать к нему и «представиться».
Левитан был в отпуске, и «Бургундской» командовал начальник штаба полковник Лёгонький, который имел кличку «Пьяненький», несмотря на то, что вообще не пил. (А может быть, и поэтому, история умалчивает о деталях).
«Пьяненький» широко прославился благодаря одной фразе, сказанной им в эфир на «радионяне»: «Старшим машины назначить хорошего прапорщика, или офицера в звании не ниже майора!!!»
«Пьяненький», узнав о намерении Папы Ремеза выехать для представления, пришел в ужас и категорически запретил выезд Папиного уазика из автопарка и через КПП.
Папа, не признававший над собой ничьей власти, кроме Левитана, страшно обиделся, узнав про запрет «Пьяненького». Убедившись, что дежурный по автопарку майор не выпустит его уазик ни под каким Папиным нажимом, он отправился на КПП.
Остановив первый же КАМАЗ, который следовал за получением имущества на окружные склады, Папа Ремез скомандовал прапорщику, старшему машины: «Пиздрон, выходи!». Прапор, зная крутой нрав Папы, не стал дожидаться повторного приглашения и выскочил из КАМАЗа. Папа залез в кабину, и Камаз отправился по указанному Папой адресу.
Впоследствии солдатик-водитель написал, что получил от Папы Ремеза только две команды, и обе добросовестно выполнил. В начале пути: «Пиздрон, гони!!!». И «пиздрон» погнал…
(Дивизион, куда спешил Папа, был размещен на Курголовском полуострове. Туда вела только одна, построенная в 30-е годы «ворошиловская» дорога, мощеная булыжником. Она петляла и изобиловала опасными поворотами. Даже летом по ней надо было ездить с умом. Зимой же требовалось немалое мастерство, которым наши военные водители, как правило, не обладали).
Вторую команду Папа дал, когда увидел, что КАМАЗ неумолимо заносит на повороте: «Пиздрон, тормози!!!».
В народе говорят, что везет дуракам и пьяницам. КАМАЗ вылетел с дороги и ударился серединой кабины в вековую сосну. Папа с «водилой» вылетели каждый в свою половину лобового стекла, но мимо сосны… Сосна сломалась и рухнула на КАМАЗ, экипаж которого уже был в полете, расплющив его.
Первым пришел в себя Папа Ремез. Вся его физиономия была изрезана стеклом, больше повреждений не было. Он сразу же отыскал и привел в чувство водилу, который и вовсе отделался лёгким испугом. Затем организовал его отправку в бригадный лазарет, на всякий случай, и даже пытался представиться-таки армейскому тыловику, от чего его еле отговорил командир дивизиона, прибывший на место аварии. Новый КАМАЗ стал неузнаваем, даже его рама была скрючена «в три погибели».
Прибывший из отпуска Левитан сообщил Папе Ремезу, что тому пора бы уволиться после такой «чепуги», так как КАМАЗ восстановлению не подлежал.
Папа, поняв, что дело только в КАМАЗе, попросил у Левитана два дня для исправления ситуации, и к их исходу торжественно въехал в ворота КПП на новеньком КАМАЗе со всеми необходимыми документами. После чего служил ещё два года.
Очень яркой личностью был и заместитель комбрига по вооружению полковник Романцев. Золотой медалист харьковской академии ПВО, он был великолепным специалистом своего дела и жестким руководителем. Технику он знал и любил, прилагая титанические усилия к тому, чтобы привить эту любовь другим.
Он выработал свой стиль «воспитания» бережного отношения к технике и вооружению бригады. Приезжая в дивизионы, Романцев брал с собой своего водителя и шел с ним по боевой позиции. Все инструменты, ЗИП, и прочее «железо», которое бойцы имели привычку бросать на землю, он подбирал и безжалостно «конфисковывал». Водитель утаскивал это в его уазик.
Никакие стоны и уговоры командиров дивизионов не помогали. «Раз валяется на земле, значит, никому, кроме меня, не нужно!!!» – говорил он в ответ на все просьбы. Постепенно это давало эффект.
Прекрасно зная технику, Романцев много делал и для поднятия наших технических знаний, в свойственной ему саркастической манере.
«Главное – вы должны знать, в какую сторону дверь кабины открывается! Залезаете вы в кабину и видите, что техник с паяльником копается в блоках, неисправность ищет», – учил он нас на сборах замполитов.
«Как ему показать, что вы лучше его знаете технику?! Очень просто – спрашиваете: „Короти т?“ – а он, допустим, скажет „Нет!“. Тогда вы говорите: „Значит, не конта чит!!!“ и с гордым видом можете уходить. Он всем расскажет, что вы крупный специалист. Вся электротехника – это теория контактов!».
Романцев тоже умел хлёстко охарактеризовать ситуацию, особенно когда его выводила из равновесия чья-то некомпетентность.
Однажды Романцев проводил какое-то занятие по технике на сборах командиров и замполитов Бургундской бригады.
Полуофициальным названием этих еженедельных сборов в управлении бригады было слово: «Джирга».
Сейчас этот дивный термин почти позабыт. А вот в середине 80-х годов в нашей прессе постоянно писали, что в Афганистане, в Кабуле снова созвана «джирга вождей пуштунских племён», которые должны на ней прийти к очередному согласию. (Горби со своим «консенсусом» тогда еще «укреплял» сельское хозяйство, и в телевизоре не маячил).
По нашему разумению, это было что-то вроде Верховного Совета у нас.
В Афганистане, также иногда собирали и загадочную «Ло йю Джиргу », видимо, подобие Великого Народного Хурала в Монголии.
Так вот, до появления блестящего романцевского определения «Джиргой» мы и именовали наши еженедельные сборы.
Романцев проводил свои занятия всегда живо и нестандартно. Обычно по ходу доклада он поднимал присутствующих участников и задавал им различные вопросы на знание техники. Это всегда «взбадривало» аудиторию и не давала ей дремать. Да и польза от таких опросов для присутствующих была несомненная.
Однажды на какой-то, по его разумению, простой вопрос не смогло ответить подряд несколько поднятых им командиров и комиссаров.
Романцев на глазах мрачнел и «заводился». Убедившись, что никто из присутствующих не знает верного ответа, он обвёл притихшую аудиторию тяжёлым взглядом, ткнул пальцем в сидящих в зале и взорвался:
« Сборище долбоёбов!!! Я вам покажу, где раком зимуют!!!»
Мы покатились со смеху, а этот термин стал классикой в определении наших еженедельных «посиделок». Порой мы так и посмеивались между собой: «А вот на прошлом „сборище долбоёбов“ нам этого не доводили!»
Единственным недостатком Романцева было то, что он был холостяком. Как-то глядя на бригадную доску почёта, он вдруг поинтересовался у меня с несвойственной ему сентиментальностью: «Вот гляди, вывесили иконостас. Этот – тупица, этот – поддавонщик, этот – солдат боится. Но висят ведь… А я чем их хуже?!». Ответить было нечего…
На 40-летие Победы в бригаду собрали всех её ветеранов – фронтовиков. Получилось хорошее мероприятие. Доставили из московского архива все боевые знамена дивизии и её полков. Провезли знамёна и ветеранов по всем дивизионам бригады, показали им боевую работу воинов – ракетчиков. В общем, праздник получился не казённый, «от души».
Большая заслуга в том была Левитана с Никитой Сергеичем.
Были, конечно, и праздничные застолья. Ветераны выпили, раскрепостились и рассказывали много интересного про войну и свою молодость.
Нас с Папаном один ветеран поразил рассказом о том, что в годы его юности (предвоенные) среди молодёжи было популярным движение под девизом: «Пролетарии всех стран – раздевайтесь!».
Лет через 10 после этого наши СМИ стали талдычить о сексуальной революции, пришедшей к нам с Запада. У нас еще до войны были свои революционеры на этом фронте!!!
Ветераны рассказывали много интересного про жизнь, войну и своих полководцев. Одним из командиров полков был полковник Левинсон.
После войны, на каком-то совещании, его поднял командующий армией: «Левинсон! Ты почему мне докладывал, что у тебя в полку солдат сапог прострелил? А вот прокуратура пишет, что он прострелил себе ногу!!!»
«Товарищ командующий, в сапоге была нога!» – находчиво ответил Левинсон под смех зала.
Другой ветеран в войну командовал расчетом «легендарной сорокапятки» – 45 миллиметровой противотанковой пушки. Он нас поразил своим отзывом о пушке. Он оказался совсем не праздничным: «Мы её называли: «Смерть врагу – пиз..ец расчёту!!!»
Надо вспомнить и ещё один хороший бригадный обычай.
Обряд посвящения в гвардейцы. Это было неформальное мероприятие и касалось только командиров, замполитов и начальников штабов дивизионов. Оно называлось «На Крест».
На эстонской стороне берега реки Наровы идет шоссе между Нарвой и курортным местечком Усть-Нарва. Там с царских времен стоит памятник русским воинам, погибшим в ходе трагической битвы при Нарве 1700 года, в которой русские войска были разгромлены шведами.
Памятник представлял собой крутую пирамиду из крупных булыжников метра 4 высотой, на вершине которой был установлен большой чугунный трёхметровый крест. К пирамиде он крепился на 4-х огромных болтах.
Там мы поминали по русскому обычаю павших, и потом вновь посвящаемые должны были вскарабкаться по булыжникам на вершину пирамиды и поцеловать крест, или один их болтов. Сделать это было далеко не просто, особенно зимой или в дождливую погоду. Но обычай соблюдался неукоснительно: «На Крест» не ездил – значит – пока не гвардеец.
Кутынцев
Это была легендарная личность. Его портреты и краткое описание подвига висели на специальных планшетках во всех ленинских комнатах нашей «Гречицко-Бургундской» бригады.
Шутка ли – получить звание Героя Советского Союза в 1971 году!!! За весь послевоенный период «до Афгана» звание Героя в Советской Армии получили единицы, а во всех Войсках ПВО – лишь ДВА человека. Одним из них и был Кутынцев.
Надо сказать, что звание Героя тогда давали очень скупо. Много «пвошников» воевало во Вьетнаме в период американских бомбардировок этой страны. Мы знали офицеров наведения и командиров дивизионов, сбивавших по полтора десятка американских самолетов. Они были «Героями ДРВ», но в Союзе им давали ордена Красного Знамени, очень редко – Ленина. Звание «Героев» на вьетнамской войне нашим офицерам не присваивали. Тем больше была слава Кутынцева.
Нам довелось служить вместе с теми офицерами, кто знал его лично и участвовал в знаменитых боях с авиацией Израиля в Египте в 1970—1973 годах.
Легенда о подвиге Кутынцева, без парадного глянца, у нас в бригаде звучала примерно так.
Майор Кутынцев был командиром самого «тяжелого», 8 дивизиона бригады. Нашу бригаду развернули из полка до боевого состава в ходе событий 1968 года. Тогда, в одну ночь, были «выброшены» на боевые позиции и развернуты вдоль побережья Финского залива 6 дивизионов С-125 «Нева».
Нечего и говорить, что офицеры и солдаты после этого годами жили там, в землянках и палатках, постепенно строя казармы, столовые, ДОСы и т. д. пресловутым «хапспособом».
Особенно сложным для жизни было место дислокации 8 дивизиона. Он находился на Курголовском полуострове. Боевая позиция его была просто великолепной и позволяла уверенно обнаруживать и обстреливать маловысотные цели над акваторией Финского залива. Условия службы и жизни, даже для неизбалованных Войск ПВО страны, были тяжелыми, как для солдат, так и для офицеров и их семей.
Даже 10 лет спустя, когда уже мы служили в бригаде, он оставался самым трудным дивизионом в бытовом отношении. Вода – из колодца (зимой пробивали в нём лунку «пешнёй» чтобы пролезло ведро), туалет – на улице, свет – часто от дизелей, а когда солярки оставалось мало – электричество давали только для обеспечения работы боевой техники. Газовые баллоны возили из расположения бригады, за сотню километров. В общем – полный комплекс «удовольствий» в 200 километрах от Ленинграда. Служившим там даже платили 15% надбавку к окладу, «за дикость».
«Офицерское троеборье – дрова, вода, помо и» освоили там все семьи офицеров и прапорщиков.
В 1970 году, кода там командовал Кутынцев, бытовая обстановка была еще хуже. Кроме того, по «доброй» армейской традиции, в такие подразделения «ссылали на воспитание» всяких «разгильдяев и негодяев» из управления бригады и более благополучных в бытовом отношении дивизионов. Разгильдяи эти перевоспитываться обычно не спешили и разлагали дисциплину в дивизионе, как могли.
В общем, дела у майора Кутынцева шли из рук вон плохо, ЧП следовало за ЧП, пахло снятием с должности….
Тут арабы снова начали пытаться воевать с Израилем. Доблестные еврейские летчики в очередной раз наложили нашим арабским горе-союзничкам по первое число, разгромив их ПВО и ВВС. Гамаля Абдель Насера (кстати, хрущёвского Героя Советского Союза, если кто забыл) уже сменил Анвар Садат. Он обратился к СССР за помощью. И мы, как всегда, не отказали.
На базе Ленинградской 6 ОА ПВО был сформирован корпус ПВО, состоящий из наших солдат и офицеров, и срочно переброшен в Египет. Набор туда был тоже традиционным, «добровольно-принудительным», хотя случаев отказов не было. Была команда отобрать «лучших».
Кто служил в армии, знает, как в ней отбирают «лучших». Ни один командир не отдаст неизвестно кому хорошего солдата, или офицера. Из «отличников» – пожалуйста!
Так и Кутынцева пригласили на беседу и предложили съездить в Египет. Он, с радостью, согласился.
Отъезжали в гражданской одежде. В Николаеве грузили технику на танкера, и оттуда – в Александрию.
Провожать добровольцев приехал лично (ни много, ни мало!!!) КОСЫГИН Алексей Николаевич, Председатель Совета Министров СССР, с соответствующей свитой. (Кто нибудь может себе представить Ельцина, приехавшего на проводы войск в Чечню?!)
Косыгин сам обошел строй отъезжавших и ответил на все их вопросы. Самый запоминающийся вопрос ему задал Кутынцев.
«Товарищ Косыгин, нельзя ли отложить вычеты из моего денежного содержания за пропавшую анамофорную насадку, стоимостью 570 рублей, до нашего возвращения из спецкомандировки?» – задал Кутынцев вопрос члену Политбюро ЦК КПСС.
Наверное, не все знают, что такое «анамофорная насадка»? Не знал этого и Косыгин. Он потребовал объяснений от свиты, где среди прочих, были Министр обороны СССР и Главком Войск ПВО страны.
Объясню ситуацию. Командир дивизиона являлся (да и сейчас, наверное, является) материально ответственным за все имущество дивизиона. Когда он его «сдает», он обязан за все, числящееся по описи, отчитаться, или заплатить, если что-то пропало. Чёртова насадка применялась на кинопроекторе для демонстрации широкоэкранных фильмов и стоила огромных денег (месячная зарплата инженера было около 100 рублей тогда) из-за того, что представляла из себя большую линзу, которую делали только в ГДР.
Кто-то из кутынцевских подчинённых и спёр её (наверное, чтобы продемонстрировать чудо оптики в родной деревне, или ауле – неизвестно). Ну, а за её отсутствие – и сделали денежный вычет командиру с замполитом, чтобы не забывали Родину за морями-океанами.
Как всё это объясняли Косыгину – неизвестно, но только после короткой беседы со свитой Алексей Николаевич показал себя молодцом и заверил Кутынцева, что все вычеты за несчастную насадку с него отменят!!! Так и исполнили. Наркомы сталинской школы слово держали, а выполнение своих распоряжений проверять умели.
Вот и оказался Кутынцев, со своим замполитом, чист перед Родиной, благодаря Косыгину.
(Другой забавный эпизод, посвящённый египетской эпопее Войск ПВО, рассказывал Михалыч. Его тесть тоже участвовал в боевых действиях в Египте в то время. Везли «добровольцев» туда тоже из Николаева, но они следовали без техники, и их перевозили на обычном теплоходе.
Всех, конечно же, переодели в гражданскую форму одежды. Выдали одинаковые серые плащи. Офицерам выдали – шляпы, а солдатам – береты.
На теплоходе они следовали вместе с обычными гражданскими туристами.
Те удивлялись странным туристам, дисциплинированно следовавшим на приём пищи по команде ГГС корабельной трансляции: «Туристы в беретах приглашаются на завтрак!» или «Туристы в шляпах, пройдите на обед!»).
Прибывший в Египет русский корпус, однако, по традиции, сотворил «первый блин комом». Скрытно развернулись и заступили на боевое дежурство. (Правда, израильское радио чуть ли не в первый день на русском языке поздравило наших воинов с прибытием, перечислив поименно руководящий состав корпуса).
Затем наше родное раздолбайство смешалось с ленью и безалаберностью арабов, что дало неизбежный результат.
Арабы, привыкшие к импотенции своих сил ПВО, летали на истребителях с неисправной системой опознавания «свой-чужой». Наших стражей египетского неба никто об этом предупредить не озаботился.
В результате, на второй день дивизион, прикрывавший аэродром Александрии, обнаружил пару арабских МИГ-21, заходивших на посадку. Поскольку они не отвечали на запрос системы опознавания, наши их обстреляли и сбили. Один лётчик погиб.
Несмотря на то, что особой вины наших ракетчиков в этом не было, разразился страшный скандал, Садат звонил самому Брежневу, и всё руководство советской группировки получило «по самые помидоры».
Понятно, что это не добавило никому настроения и боевого духа. Евреи, обученные американскими летчиками, учли опыт боёв во Вьетнаме и воевали здорово.
Чем ниже самолёт летит, тем труднее его сбить, как это ни странно. Обнаружить низколетящую цель очень трудно, в зоне огня она находится секунды, а то и доли секунд, угловые скорости цели огромные, всё это мешает ведению огня по такой цели.
ВВС Израиля летали над египетскими и синайскими пустынями на высотах 20—50 метров. А часто и ниже. Обнаружить, сбить, или даже эффективно обстрелять их было очень сложно. Обстановка накалялась, среди арабских военных пошли разговоры, что русская техника плохая, раз и русские на ней ничего с израильскими ВВС сделать не могут. Начальство Кутынцева ходило мрачным и задумчивым…
Он, тем временем, понаблюдал за полётами израильских лётчиков, поездил по пустыне на своём уазике и обнаружил русло высохшей речки, над которым израильтяне перелетали через Суэцкий канал, оставаясь незаметными для наших радиолокационных станций. Ему пришла в голову идея организовать там ночью засаду.
Командование зенитно-ракетной бригады, в состав которой входил дивизион Кутынцева, с большой неохотой согласилось на этот эксперимент. Практически он действовал на свой страх и риск. Потренировав расчеты быстро разворачивать и сворачивать дивизион, он достиг в этом больших успехов, втрое перекрывая «отличный» норматив. Потом договорился с арабами, чтобы они развернули рядом с его позицией ночью еще 3 «ложных» дивизиона из фанеры и досок (в этом, а также маскировке позиций, арабы были признанными мастерами).
Ночью Кутынцев выдвинул дивизион к руслу, развернул технику и замаскировался. Рядом арабы организовали ложные позиции с фанерными кабинами и ракетами из брёвен…
С рассветом появился израильский «Скайхок», разведчик погоды. Его Кутынцев сбил в режиме ТВК (телевизионного канала).
Чтобы не вдаваться в дебри тактики противовоздушного боя, кратко отметим, что основным демаскирующим признаком техники ПВО является её радиолокационное излучение. Оно мгновенно обнаруживается приборами на самолете, и соответствующая аппаратура предупреждает летчика, что его облучает РЛС (радиолокационная станция), или СНР (станция наведения ракет), а уж он применяет манёвр, ставит помехи или выходит из зоны поражения, смотря по обстановке. Всё это серьёзно снижает эффективность обстрела. А вот режим ТВК, который и применил Кутынцев, позволяет обстрелять визуально видимую цель без включения радиолокационного излучения, внезапно для лётчика. Удар получается кинжальным. Так и произошло.
«Скайхок» был сбит, а его пилот не успел даже понять, как.
Ничего не поняли и в штабе израильских ВВС. Их самолёт просто пропал, летчик ничего не сообщал про своё обнаружение русскими, да и нет там никаких русских… Решив, что произошло лётное происшествие, израильтяне послали пару «Фантомов» на поиск пропавшего самолета и пилота. Их уже проинструктировали, и они летели на предельно малой высоте.
Кутынцев обнаружил и эту пару и обстрелял ведущего. Первая ракета поразила «Фантом», и Кутынцев сумел перенести наведение второй ракеты на ведомого. Это было очень сложной задачей, так как комплекс С-125, на котором и воевал Кутынцев, позволял одновременно обстрелять только одну цель двумя ракетами. Благо «Фантомы» летели рядом, и ему удалось перенести наведение второй ракеты на соседнюю цель. Второй «Фантом» был только подбит. Его летчик мгновенно понял, в чём дело, вышел из зоны поражения и полетел в сторону Земли Обетованной, голося на весь Израиль о русском коварстве.
Понимая, что произойдет дальше, Кутынцев дал команду «орёликам» срочно сворачиваться. «Орёлики» не подвели и свернули технику, перекрыв все собственные рекорды. Отъехав от места засады на десяток километров, наши видели, как ВВС Израиля волна за волной бомбили их позицию и фанерные макеты египтян, стремясь отомстить за свои потери…
Кутынцев возвратился и доложил командиру об успехе. Его похвалили за удачу, но поначалу никто не придал ей особого значения. Снова развернув дивизион на месте постоянной дислокации, Кутынцев решил слегка отметить успех со своими офицерами, по русскому обычаю.
А в это время в сферах высокой политики уже бушевали страсти. ВВС Израиля на месяц прекратили все полёты над египетской территорией до выяснения причин таких неслыханных потерь.
Садат, который первоначально узнал о своей победе из сообщений израильского радио, запросил от наших полководцев подтверждение. Получив его, Анвар пришел в восторг. Он снова позвонил Брежневу и горячо поблагодарил за подвиг героев. Потом дал команду немедленно доставить к нему командира отличившегося дивизиона.
Кутынцева выдернули буквально из-за стола и, в сопровождении посла СССР, представили Садату. Анвар снял, чуть ли не со своей груди, какой-то высший египетский орден, размером со сковородку, и весь усыпанный алмазами и бриллиантами. После чего торжественно нацепил его на грудь Кутынцева. Было много тёплых слов и речей.
Сразу же после выхода посол потребовал у Кутынцева сдать алмазную сковородку в доход государства, что тот и сделал. Но поскольку Садат не раз хвалил героя Брежневу, тому тоже ничего не оставалось делать, как присвоить Кутынцеву звание Героя Советского Союза.
Правда, этому чуть не помешало небольшое происшествие. Сразу же от Садата Кутынцев вернулся за праздничный стол к друзьям, и тут уже они «дали» как следует, благо спирта для техники там не жалели.
Когда стали ложиться спать, Кутынцев сделал замечание своему замполиту майору Фокину, что у того сильно потеют ноги. Фокин, чтобы ноги не потели, положил свои ступни в морозильную камеру холодильника и уснул. Объёмы выпитого, видимо, способствовали принятию им этого решения…
Наутро он обнаружил, что отморозил ноги!!! Для врачей египетского госпиталя, куда срочно привезли пострадавшего, такой вид заболевания, как обморожение, был тайной за семью печатями.
Даже перевести этот диагноз для них было затруднительно. Морозилка оказалась хорошей. Дело шло чуть ли не к гангрене. В результате обмороженного в Египте майора самолётом отправили в госпиталь Бурденко, где уже наши врачи ноги ему всё-таки спасли.
По возвращению в Союз Кутынцев получил Звезду Героя, звание полковника и, впоследствии, преподавал в Харьковской инженерной академии ПВО. Большого командира из него в мирное время так и не получилось…
Замполит, из-за скандального обморожения, получил только орден Красной Звезды. Ордена и медали получили все солдаты и офицеры кутынцевского дивизиона.
Так рассказывали эту историю ветераны нашей бригады…
Самое печальное – то, что нынешняя армия теряет свою историческую память и традиции. Друзья подарили мне красочный альбом, недавно изданный в типографии, на дорогой бумаге, к какому-то юбилею объединённой теперь Армии ПВО и ВВС Ленинграда. Посмотрел я страничку, посвящённую нашей «Гречицко-Бургундской бригаде», и обомлел. Составители и редакторы этого подарочного альбома умудрились вообще не упомянуть Кутынцева – единственного Героя Советского Союза нашей 6 ОА ПВО, получившего это звание за военные подвиги в мирное послевоенное время.
Забыли теперешние отцы-командиры о Герое…
В наше время – его портрет и описание подвига висели в каждой казарме, и о них знали даже кочегары.
Вот такое грустное окончание получилось у этой весёлой истории.
Папан
Андрюха получил эту кличку курсе на четвертом училища, неизвестно за какие заслуги. Тогда он был холостой и не был никому отцом.
Однако так мы его и зовём до сих пор, а он не возражает, давно став дважды «папой».
Весёлый, остроумный, добрый и прямодушный Папа н стал моим другом на долгие годы, и я очень дорожу этой нашей дружбой.
Столько «подвигов», сколько их совершил Папа н, не дано повторить и десятку обычных искателей экстрима. У него они получались как-то непроизвольно, сами собой. Папан всегда рассказывал о своих приключениях «в красках», не стесняясь смеяться над собой и своими «фокусами».
Его батька (ныне покойный, Царствие ему Небесное), тоже был большим оригиналом, и Папану было у кого поучиться. Однажды его батя ехал на своих «Жигулях» по шоссе на родину, в Лодейное Поле. Дело было в годы «застоя и разврата», бензин периодически становился дефицитом, а бензоколонок на трассах было очень мало. Так вот, Папанин отец, видя, что бензин кончается, решил купить горючего и заехал на заправку.
Вставив «пистолет» в бензобак своих «Жигулей», батя подошел к окошку кассы: «Мне 20 литров!»
«Нет у нас бензина, и не будет сегодня», – услышал он из «амбразуры» неприветливый голос.
Батяня страшно расстроился и вернулся в машину. Хлопнув дверцей, он поехал в сторону дома, благо до него было не очень далеко. Бензина в баке как раз хватило.
Каково же его было изумление, когда, подъехав к гаражу, батя обнаружил торчащие из горлышка бензобака заправочный пистолет и кусок оборванного шланга!!! Он даже порывался поехать обратно на заправку и вернуть «трофей», но матушка Андрюхи, понимая, чем может закончиться «визит вежливости», сумела батю отговорить. Пистолет долго хранился в гараже, а отец старался не заезжать на ту заправку.
Папан первый раз всерьёз поразил нас как-то вечером в воскресенье. Те, кто не попал в увольнение, имели в выходные «личное время». Обычно в это время смотрели телевизор, читали, разговаривали, желающие могли поспать лёжа в кроватях.
Армейская жизнь приучила нас ценить время сна и мгновенно засыпать в кровати, при первом удобном случае. Например, при подготовке к наряду или караулу разрешалось поспать днём 40 минут. При этом в казарме ходили, разговаривали, а то и орали десятки курсантов. Это совершенно не мешало. Только голова касалась подушки, и «нарядчики» засыпали так крепко, что некоторых с трудом будили через эти несчастные 40 минут.
Спал в тот вечер и Папан, слегка похрапывая. Мы рядом разговаривали, обсуждая какую-то «мировую проблему». Вдруг Папан повернулся на спину и вытянул руки вверх.
«Живот!!!» – заявил он каким-то натужным, не своим голосом. Мы сначала подумали, что Папан проснулся и так шутит, и начали задавать ему разные вопросы. Но оказалось, что Папаня крепко спал.
«Живот!!! Я держу живот!!!» – снова громко провозгласил Папан, не опуская рук, как будто действительно держал чей-то живот. Мы засмеялись и растолкали держателя живота. Он проснулся злой, обматерил нас и отказался что-либо комментировать про живот. Даже сейчас, 30 лет спустя, нет лучшего способа испортить Папану настроение, чем бестактно поинтересоваться, чей тогда живот он держал.
После училища мы с Папаном оказались вместе в одной радиотехнической бригаде. Штаб её находился в Тайцах. Папан сам был оттуда родом и познакомил меня со своими друзьями. Мы регулярно собирались всей компанией в большой квартире нашего друга Михалыча. Его батька служил когда-то заместителем начальника штаба армии, и квартира у него была большая, в «генеральском» доме. Гостеприимная матушка Михалыча была рада гостям, у них мы справляли наши праздники, когда на улице была зима или плохая погода.
Ах, как здорово пел нам тогда Серёга Бондарь весёлую песенку Дольского:
Мы, конечно, дружно подпевали ему…
Иногда к нам «на огонёк» заходили соседи и тоже выпивали с молодёжью. Как-то пришел начальник штаба генерал Новокщёнов Ян Алексеевич. Мужик он был хороший. Выпив с нами рюмки три, он сказал:
«Хочу сообщить вам, молодежь, четыре постулата :
1-й. Плохой водки не бывает. Бывает водка хорошая и очень хорошая.
2-й. Много водки не бывает. Бывает мало закуски.
3-й. Старых и некрасивых женщин не бывает. Бывает мало водки.
И 4-й. Чем лучше вечером, тем хуже утром!!!»
После чего под наш смех отправился домой. «Постулаты» его мы потом часто вспоминали.
Новокщенова очень уважали в управлении армии после одной истории. Прибыв в армию на высокую должность, он стал вникать в дела и засиживаться по вечерам в кабинете. В армии (да думаю, и не только в ней) существует неписаное правило – пока начальник не ушел, подчинённому уходить без разрешения, даже после окончания рабочего времени, не принято.
Соответственно, стали засиживаться и его заместители, начальники управлений и отделов и ниже «по цепочке». Однажды вечером, выходя из 4-х этажного здания штаба, он увидел, что во многих окнах горит свет, и поинтересовался у дежурного по управлению причиной. Тот объяснил, что, мол, офицеры стараются, горят служебным энтузиазмом и доделывают в личное время то, что не успели сделать в рабочее.
«Хорошо, перепишите мне всех, кто сейчас работает», – ответил начальник штаба. Дежурный, после его ухода, сообщил всем эту команду и приступил к «переписи». Все, конечно, решили, что оставшиеся будут поощрены за проявленное служебное рвение и начали радостно записываться. Эта весть мгновенно разлетелась по городку, и некоторые из тех, кто успел уйти, звонили дежурному и просили их тоже, «по дружбе», записать, как работавших.
В пятницу вечером была традиционная «читка приказов», и все записанные ждали, «какая ж мне награда-то выйдет?», говоря словами известного киноперсонажа.
Новокщенов «огласил весь список», названные офицеры встали, готовясь грянуть «Служу Советскому Союзу!». Генерал осмотрел их и сказал:
«Ладно я сижу до восьми вечера. Я тут человек новый, вхожу в курс дела, да и семья пока не приехала. А вы почему сидите после окончания работы?! Сейчас не война, надо всё стараться успевать делать в рабочее время. Впредь всех, кто будет уходить из штаба позже меня – записывать и докладывать мне. Если офицер не успевает исполнять свои обязанности в рабочее время – значит, не умеет работать и нечего ему делать в управлении армии. Отправим в войска. Пусть учится!»
Это была нешуточная сенсация. Обычно, начальники, наоборот, поощряют стремление подчинённых «засиживаться» на службе, надо и не надо.
В другой раз, когда мы встречали Новый год, часов в шесть утра к нам завалился генерал Бородков, тоже сосед Михалыча. Он был прилично поддатым, однако пил стопку за стопкой, несмотря на довольно субтильное телосложение. Кроме того, он нёс какую-то ахинею и поругивался матом, что в нашей компании при женщинах никогда никто себе не позволял. Среди наших «гражданских» друзей стала зреть идея набить ему морду, невзирая на высокое воинское звание. Матушка Михалыча, видя обострение обстановки, слетала за женой Бородкова. Та пришла, и между ними состоялся памятный диалог:
– «Коля, пойдем домой, ты уже много выпил. Тут одна молодежь, чего тебе с ними делать?»
Бородков, глядя на неё с нескрываемым презрением:
«Не шурши лаптями!!!»
«Коля, ты сегодня ответственный, тебе к 8-ми утра на службу, пойдем домой!»
«Не шурши лаптями!!!»
В таком духе они продолжали дискутировать минут 10. Чтобы спасти праздник от неминуемого скандала, я предложил налить Бородкову «на посошок» бокал «со спецзарядом». (Была у нас припасена бутылка чистого спирта, на всякий случай). Тот его выпил, ничего не подозревая, и ему «захорошело». После этого мы помогли жене отвезти его домой, и продолжили праздновать.
В «Гречицко-Бургундскую» бригаду Папан пришел на должность замполита 8 дивизиона, того самого, где некогда командовал легендарный Кутынцев. Дивизион имел позывной «Зажимщик», так по позывным дивизионы обычно и называли.
Бытовые условия там были очень тяжелыми, но Папан не унывал, посвящая свободное время рыбалке и сбору грибов. Зимой развлечений было меньше, ввиду суровости климата и дикости места.
С началом горбачёвской «борьбы с пьянством» обстановка ещё сильнее усложнилась. Борьбу с Бахусом приходилось вести в условиях строжайшей конспирации. Зимним вечером к Папану в гости приехал замполит технического дивизиона Назар Гудищев. По случаю встречи приятели «приняли на грудь» по пол-литра водочки и планировали продолжить приятный вечер за этим занятием.
Внезапно Папану позвонил его командир дивизиона и сообщил, что приехал начпо бригады Никита Сергеевич для участия в партсобрании дивизиона. Папан совсем забыл, что на вечер было запланировано это собрание, в повестке дня которого стоял один вопрос: «О мерах по усилению борьбы с пьянством».
Если бы не приезд Никиты Сергеича, партсобрание просто перенесли бы, а тут назревала катастрофа.
Пришлось экстренно трезветь, съедать весь запас чеснока для отбития алкогольного «амбрэ» и отправляться на собрание, где Папан был ещё и докладчиком!
«Самое интересное – я закатил экспромтом такой доклад, что меня даже Никита Сергеевич похвалил». (Никита Сергеич – Папана откровенно недолюбливал).
«Обрушился на это социальное зло, показал весь его вред и призвал быть непримиримым к пьянству» – вспоминал Папан. «Никита Сергеич в своём выступлении меня похвалил и даже не заметил, что я на приличной «кочерге».
Действительно, на утренней «радионяне» Никита Сергеич отметил партсобрание на «Зажимщике», как хорошо подготовленное.
Надо вкратце сказать и про Назара Гудищева. Он славился умением мгновенно засыпать на всех совещаниях и собраниях, а уж в бригадном автобусе спал, как убитый, всем нам на зависть. Однажды мы много ездили на сборах, в этом автобусе, по дивизионам бригады, и к исходу третьих суток все порядочно уставали.
Лучше всех чувствовал себя Гудищев. Едва он садился на сиденье автобуса – сразу засыпал, и по приезду на место очередного занятия его приходилось расталкивать. Мы с Папаном решили над Гудищевым подшутить. В хвосте автобуса, где мы расположились, в проходе каталась тяжеленная 32-х килограммовая гиря, которую солдат – водила возил для какой-то надобности. Гиря нам всем порядком надоела.
У ног спящего Назара стоял его огромный кожаный портфель, который он всегда брал с собой на сборы.
В его портфель мы и затолкали, с немалым трудом, эту двухпудовую гирю. Назар спал без задних ног и ничего не видел. Тут автобус подъехал к его дивизиону.
«Назар, вставай! Хватай мешки, вокзал отходит!!!» – заорали мы ему. Полусонный Гудищев схватил свой драгоценный портфель и вылез из автобуса.
До сих пор удивляюсь, как у него не оторвалась ручка. Крепко всё-таки шили портфели в советское время!
Уже на улице Назар проснулся окончательно и полез в портфель, видимо, поражённый его весом. Глядеть на выражение его лица, когда он достал оттуда гирю, не было никаких сил, и все участники сборов покатились со смеху. На наше счастье, автобус уже тронулся в путь, и попытка Гудищева запустить в нас гирей – провалилась.
Самым ярким подвигом Папана на «Зажимщике» – был «поджог штаба». Так это событие вошло в историю бригады. Конечно, никакого «поджога» в прямом смысле слова не было, но «чепуга» вышла – знаменитейшая.
На территории его дивизиона стояло кирпичное 2-х этажное здание старинной постройки. До войны там базировался полк гидросамолетов Балтфлота, и это здание приспособили под штаб полка. После войны полк оттуда убрали, и до 1968 года полуразрушенное здание – пустовало.
После того, как за одну ночь там развернули дивизион, здание, с грехом пополам, отремонтировали «хапспособом». В нём расположили штаб дивизиона: секретную часть, классы, кабинеты и т. д.
Для дивизиона иметь отдельное здание штаба было неслыханной роскошью. Напротив штаба метров через 70 построили «сборно-щелевую» казарму, где был расположен Папанин кабинет (чтобы замполит всегда находился поближе к личному составу).
1 декабря тогда в войсках начинался новый учебный год. Это событие обставлялось с неимоверной «помпой» – писались конспекты, проводились показные занятия, в подразделения из вышестоящих штабов выезжали многочисленные комиссии.
Впрочем, 1-го же декабря обычно весь учебный год и заканчивался, а со 2-го начиналась обычная рутинная жизнь и «текучка». Вот и на тот, памятный новый учебный год, нашу бригаду решила осчастливить своим прибытием окружная комиссия. Во главе её прибывал генерал Романешко, «дядя Рома», как мы его называли.
Мужик он был «грамотный», но крайне неприятный в общении и имевший отвратительные манеры. Любое его появление было сущим наказанием для командования частей и подразделений. Придирчивый, мелочный, имевший привычку читать все дурацкие планы и протоколы, он обладал хорошей памятью, и горе было тому, кого «дядя Рома» невзлюбит. Не одну судьбу он шутя сломал в своё время…
Понятно, что весть о его посещении ввергла в панику Никиту Сергеича с Бабраком Кармалем, а они наехали на всех нас по полной программе. Целую неделю, днём и ночью, мы готовились к визиту «дяди Ромы».
Накануне его прибытия выяснилось, что он решил сначала «поработать» в 8 дивизионе, у Папана. Хуже известия для Папана было – не придумать. Папан засел за бумаги.
Командир дивизиона, имевший красивую фамилию Бузырев (и кличку – «Бездарев»), решил показать генералу «товар лицом», и дал команду прогреть замерзшие батареи парового отопления в штабе паяльной лампой. Вроде бы всё прогрели хорошо, сам Бездарев контролировал процесс, но беда никогда не приходит одна…
Утром 1-го декабря я прибыл на свой КП на «радионяню» и был поражен выражением лица командира.
«Зажимщик» ночью сгорел!» – сообщил он мне.
«Весь?» – переспросил я потрясённо, – «Жертвы есть, что с людьми?»
«Да нет, все живы, даже казарма цела, но сгорел штаб, вся секретная библиотека, а главное – совершенно секретные блоки к „Паролю“. Больше деталей не знаю» – ответил мне командир.
Это было мощнейшее ЧП.
Надо сделать небольшое пояснение. Для того чтобы можно было определить государственную принадлежность цели на экранах радиолокаторов, на всех самолетах и пароходах стоит аппаратура госопознавания, в просторечье именуемая «свой-чужой». Такая же, но только наземная станция, имеется в каждом подразделении ПВО. Для того, чтобы противник не мог сигнал подделать, его кодируют и шифруют. Эта аппаратура – самая секретная часть любого самолета.
Когда в 1976 году Беленко угнал свой МИГ-25 в Японию, самый большой вред он нанёс нашей стране не расшифровкой ТТХ самолёта и его вооружения (это и так все, кому интересно, у неприятеля – знают). Американцам удалось изучить систему госопознавания «Кремний-2М», стоящую на самолёте. Она была «скомпрометирована».
В результате пришлось срочно разрабатывать и принимать на вооружение новейшую систему «Пароль» и заменять ею ставший ненужным «Кремний». А это обошлось стране во многие сотни миллиардов тех ещё рублей…
И тут у Папана в дивизионе сгорают новейшие и секретнейшие блоки «Пароля»!!!
Дадим слово герою:
«Сижу я в кабинете, пишу какие-то бумаги к приезду «дяди Ромы». Вдруг вбегает дневальный: «Товарищ старший лейтенант, штаб горит!!!» (у Папана окна выходили на противоположную от штаба сторону казармы). Выбегаю – мать честная – и правда горит. Объявили «готовность №1», вызвали пожарников, позвонили к соседям – пограничникам за помощью. Куда там! Сухое здание штаба горело как спичка, через 5 минут к нему и на 20 метров было не подойти.
Из офицеров первым прибежал старый капитан, комбат стартовой батареи. Он так рыкнул на своих «отличников», что они умудрились выломать стальные решетки на окнах класса стартовой батареи и вынести стенды с картинками ракет, пусковых установок и транспортно-заряжающих машин. Эти стенды не представляли никакой секретности и ценности, но именно они были единственным имуществом, что удалось спасти из горящего штаба.
Огнетушители мы использовали свои все, даже с пусковых установок поснимали. Привезли свои огнетушители и пограничники с соседней заставы. Всего мы их потом насчитали 165 штук. По-настоящему, струёй, из них поливали от силы десяток. Остальные – или «писали» струйкой, как маленький ребёнок, либо просто уныло шипели. Мы их кидали в окна горящего штаба на всякий случай.
Пожарники из Усть Луги приехали к утру, когда уже обвалилась крыша и упали стены. Они залили остатки пожарища водой и уехали обратно.
Утром к нам прилетели два вертолета с кучей генералов и полковников. Такого количества генералов – «особистов» и «восьмёрочников» я не видел никогда в жизни.
Их всех интересовало только одно: не был ли пожар умышленным поджогом, с целью скрыть следы предположительно похищенных нами с Бездаревым блоков «Пароля». Все их полковники, из свиты, увлеченно копались в дымящихся развалинах штаба. На наше счастье к обеду нашлись все расплавленные останки секретных блоков. «Особисты» повеселели и успокоились.
«Пароль» не был скомпрометирован, и они потихоньку улетели обратно, оставив нас на попечение местного начальства и прибывшего «дяди Ромы».
«Дядя Рома» после этого решил взяться за меня. Он пришел в мой кабинет и приступил к экзекуции.
«Предъявите мне планы партполитработы – перспективные и ежемесячные!» – потребовал «дядя Рома». Планы у меня были написаны, и я готов был их показать. Только и в обычной-то ситуации «дядя Рома» нашел бы в них 100 недостатков, а уж после пожара…
Роль сейфа, где положено было хранить всю драгоценную документацию, у меня играл старый, обшарпанный и неработоспособный холодильник «ЗИЛ», оставшийся в наследство от предшественников. Вместо колбасы и молока я хранил в его недрах все планы и протоколы.
И тут меня осенило: «Планы сгорели в здании штаба!» – сообщил я ненавистному генералу со скорбью в голосе.
«Предъявите протоколы партийных и комсомольских собраний!!!» – не унимался «дядя Рома».
«Протоколы тоже – сгорели!!!» – нащупал я путь к спасению.
«Как они там оказались?» – не сдавался и «дядя».
«Готовились к Вашему приезду, собрал на проверку и запер в сейф всю необходимую документацию» – ответил я ему.
«Дядя Рома» явно не ожидал такой подлости с моей стороны, проверять ему было решительно нечего.
«Почему сейф не в кабинете был? Вон какой холодильник поставил. Совсем скромность потерял!!» – уже больше по-инерции разорялся генерал.
Я напрягся, как бы он сам не полез в этот холодильник, где и лежали все «сгоревшие» документы. Но «ЗИЛ» имел такой затрапезный вид, что «дядя Рома» побрезговал к нему прикасаться.
«Пойдёмте смотреть вашу ленинскую комнату!» – не унимался «дядя Рома». Это осложняло ситуацию. Ленкомната была в казарме, и от пожара не пострадала.
(Но дверь в ленинскую комнату Папаниного дивизиона была «с секретом». Бойцы раздолбали ручку, и она держалась «на соплях», да и поворачивать её надо было не вниз, а вверх. Иначе она могла выскочить из двери. «Свои» всё это знали, и привыкли открывать дверь аккуратно).
«Дядя Рома» подошел к ленинской комнате и дёрнул ручку вниз. Она тут же оторвалась и оказалась у него в руке.
Это переполнило чашу терпения «дяди Ромы». Он с силой «хряпнул» эту ручку об пол, посмотрел на меня с ненавистью и, как ошпаренный, выскочил из казармы. После чего сел в свою машину и укатил в неизвестном направлении. Мы с Бездаревым даже «до свидания» сказать не успели.
Никогда в жизни я так не радовался, как в момент отъезда «дяди Ромы».
Оргвыводы по пожару были такие:
Бездарев и Папан получили: по строгому выговору с занесением по партийной линии; и по предупреждению «о неполном служебном совпадении», как шутят в армии.
Ну а главное: на годовом подведении итогов старейшинами был оглашен Указ об их награждении Орденами Святого Ебукентия – Поджигателя.
Были вручены и заботливо сделанные ордена. Бригадный святой на них держал в руках большой факел.
После пожара, на каких-то сборах в штабе армии, в перерыве к нам с Папаном подошел наш бывший начпо Валерий Николаевич Запорожный. (Он хорошо относился к Папану и любил пошутить).
«Ну что, Андрей. Ты горишь синим пламенем, да ещё подкладываешь под себя секретную литературу!!!» – поприветствовал он Папана.
Папановский дивизион через полгода после этого пожара неожиданно решили расформировать. Нас это решение очень удивило: боевая позиция именно у «Зажимщика» была наивыгоднейшая из всех дивизионов бригады для обстрела маловысотных целей на подступах к Ленинграду. Но это странное решение оказалось лишь первым «звоночком» в последующей вакханалии бездумных сокращений групп войск, армий, корпусов и дивизий, с последующим выкидыванием войск и техники буквально в чистое поле…
Но это – тема для другого разговора.
Второй свой орден, уже от государства, «Знак Почёта», Папан получил «за целину», где он был парторгом батальона.
Там произошел интересный случай, наглядно продемонстрировавший вред пьянства для организма.
Из-за отвратительной местной воды и общей антисанитарии Папан заболел гепатитом. Да заболел нешуточно, его госпитализировали с высокой температурой и отвратительными анализами крови. С каждым днём ситуация с кровью только ухудшалась. Лейкоциты, эритроциты и прочие показатели крови были – хуже некуда.
Администрация госпиталя попросила у Папана домашний адрес (вызвать жену) и чуть ли не начала снимать с него мерку для гроба.
Настроение было паршивым, и окончательно его испортил ему лечащий врач. Он сообщил, что когда Папан поправится (тут доктор сделал многозначительную паузу) то ему минимум год нельзя будет и думать о спиртном, не то что пить.
В общем, хоть ложись и помирай!
Сосед по палате предложил Папану ассиметричный ответ на этот вызов судьбы. Выпить, как следует, всем чертям назло!!! Благо коньяк у соседа был.
Папан без раздумий согласился: «Пропадать – так с музыкой!»
Они очень хорошо провели вечер. Наутро у Папана опять взяли кровь на анализы. К вечеру в палату зашел врач: «Могу Вас поздравить. Впервые динамика анализов изменилась к лучшему!!!»
Обрадованный этим известием, Папан продолжил курс «неформального лечения», и его молодой организм победил заразу!!!
Самый большой успех имел подвиг Папана, вошедший в историю под названием:
Встреча Члена
При управлении нашего корпуса ПВО планировалось проведение собрания партийного актива по проблеме укрепления воинской дисциплины. На него приглашались все командиры и замполиты соединений, частей и подразделений корпуса. От нашей Бургундской бригады Никита Сергеич накануне вечером привёз целый автобус делегатов, среди них были и мы с Папаном. Никита всех строго-настрого предупредил о недопустимости даже малейшего употребления спиртного вечером и опоздания на собрание актива. Потом нас разместили по гостиницам, а мы с Папаном пошли на встречу к заждавшимся местным друзьям.
Встреча прошла на высочайшем уровне, и на запрет Никиты Сергеича мы сразу же наплевали. Ночевали все в разных местах. Папан ночевал дома у родителей.
Наутро я прибыл, с огромного бодуна, в Дом офицеров на собрание актива. До начала оставалось минут 30, и меня сразу «выловил» Никита Сергеевич: «Где твой друг?» – поинтересовался он, с подозрением глядя на меня. Я заверил его, что только что видел Папана. «Курит, наверное» – сказал я Никите. Тот потребовал, чтобы я срочно нашел Папана и представил перед его очи. Пришлось уже мне скрываться от Никиты Сергеича, так как Папан почему-то отсутствовал. В конце концов меня «поймал» заместитель Никиты – Бабрак Кармаль и чуть ли не за руку притащил к начпо. До начала собрания оставалось минут пять.
«Ты нашел своего друга?! Где он? Почему не выполнено моё приказание?!» – жестко «наехал» на меня Никита Сергеич. Пришлось нести ему откровенную ахинею, что я только что видел Папана и передал ему Никитину команду, но тот, видимо, найти нас в толпе не может.
«Ну, погодите. Я с вами после актива разберусь!» – зловеще пообещал Никита Сергеич. От дальнейших расспросов меня спас начальник политотдела корпуса, вышедший на трибуну и потребовавший от всех тишины.
«Дорогие товарищи!» – обратился он к переполненному залу. «Мы готовы начать наше собрание. Рад вам доложить, что на наш партактив прибыл Член военного Совета Ленинградского военного округа, член ЦК КПСС, генерал – полковник Репин! Он сейчас войдет в зал. Давайте поприветствуем его стоя аплодисментами!».
Все притихли, чувствуя важность момента и готовясь встретить Члена Военного совета аплодисментами. Двери парадного входа были прикрыты, стояла звенящая тишина…
Внезапно двери резко распахнулись от молодецкого удара ногой. Зал встал, однако вместо Члена на ковровую дорожку вышел… Папан. Даже издалека было видно, что он с тяжелейшего бодуна. Его китель был расстегнут, руки Папан держал в карманах.
Небритый Папан сделал несколько шагов в абсолютной тишине, глядя в зал отсутствующим взором.
Тут кто-то из наших бригадных шутников (кажется, Назар Гудищев) заорал «Папан!!» и захохотал. Смех тут же охватил весь зал. Делегаты выкрикивали «Папан, Папан!», смеялись и аплодировали.
Папан, стушевавшись от такой встречи, сел на свободное место, не дойдя до нашей делегации и изумлённо крутил башкой, не понимая, что происходит.
В это время в зал наконец-то вошел и настоящий Член.
Уж не знаю, как ему объяснили то, что он входил под смех и аплодисменты зала, приветствуемый криками «Папан, Папан!!!». При виде Члена народ захлопал ещё сильнее, что слегка сгладило эффект, произведенный «явлением Папана народу».
Думаю, что если бы Папаня дошел до ряда, где сидела наша делегация, Никита Сергеич с Бабраком Кармалем убили бы его на месте. До перерыва они за 3 часа слегка остыли. Однако драли его так, что от Папана только перья летели. Досталось и мне «за обман начальника политотдела»…
Один мой хороший друг любил говорить о себе так: «Я прошел большой путь от сперматозоида до майора!!!».
Путь Папана был куда более сложен и тернист во всех отношениях. К разгару горбачевской «перестройки» он разочаровался в армейской жизни и начал предпринимать отчаянные усилия, чтобы уволиться. В те времена это было очень непросто.
Он даже писал письма Первому съезду народных депутатов СССР с просьбой помочь с увольнением, и приезжал в Москву для того, чтобы их вручить народным избранникам. Письма, впрочем, остались без ответа, но из армии Папана, с грехом пополам, уволили. Встал вопрос квартиры и работы.
2-х комнатная «хрущёба» которую он имел в гарнизоне у деревеньки Кёрстово, в 20 км от Кингисеппа, восторга не вызывала, да и перспективы трудоустройства были более чем туманные.
Я как раз приехал в отпуск из академии, и Папан поделился со мной планом организации бизнеса по расписыванию керамической плитки совместно с какими-то кингисеппскими братками. Пришлось поднять его на смех с этой затеей.
Для начала я предложил ему составить компанию в процессе постановки на учет в квартирную очередь. (По советским законам, ему, как призывавшемуся из Ленинграда, должны были в нём же предоставить квартиру).
Прибыв в Красносельский райисполком, мы были поражены обилием народа и нервными нескончаемыми очередями во все кабинеты. Понять что либо было невозможно, попытки пообщаться с работниками натыкались на презрительные отказы. В конце концов, мы обнаружили в фойе огромную тумбу, на которой были вывешены списки очередников, получивших квартиры в минувшем году и с интересом их изучили. Там были представлены списки инвалидов, многодетных матерей, афганцев, чернобыльцев, беженцев и т. д. и т. п. Не было только списка «осчасливленных» офицеров запаса. Сделав это открытие, мы вышли на улицу перекурить и осмыслить ситуацию. Возникла идея выпить для снятия стресса. Мы купили две бутылки портвейна и тут же выпили первую, «в скверу, где детские грибочки».
Это активизировало мыслительные процессы, и я вспомнил, что в Красносельском райкоме партии работает мой хороший приятель по комсомольской деятельности Боря Думаев.
Приняв еще грамм по 200 из второй бутылки, мы решили попытаться его найти, т. к. все его старые телефоны я потерял. Благо, райком и райисполком находились в одном здании. Это удалось на удивление легко. Дежурный милиционер, узнав к кому мы пришли, позвонил Боре, и через 2 минуты мы были в его кабинете.
После тёплой встречи с Борей я представил ему Папана: «Мой друг Андрей, он теперь – ЖОРА!»
«Почему «Жора»?! – удивился Боря.
«Жертва Одностороннего Разоружения!!!» – объяснил я ему аббревиатуру новомодной хохмочки.
Потом я немедленно предложил Боре выпить за нашу встречу, мы разлили оставшийся портвейн и, в завязавшейся беседе, изложили Папанины проблемы с жильём и работой.
Боря тут же предложил Папану место инструктора в своём отделе. За это выпили ещё, и тут Боря вспомнил: «Ты Диму Муравьёва помнишь?»
Конечно, я помнил бывшего первого секретаря райкома комсомола. О нём надо сказать пару слов.
Добрейшей души человек, умница, эрудит Дима производил впечатление инопланетянина. Мы его называли «Кремлёвский мечтатель». У него был один недостаток: Дима совершенно не умел читать доклады, что было необходимо ему «по должности». Каждый раз, когда Дима читал какой-нибудь доклад, аудитория хохотала почти непрерывно.
«Он мне сегодня звонил, ему нужен хороший человек для работы в Леноблисполкоме» – сказал Боря. Я заверил его, что лучшей кандидатуры, чем ЖОРА – Папаня, Диме не найти.
Тут же созвонились с Димой и договорились о встрече завтра в 10.00, в здании на ПДП (Площади Диктатуры Пролетариата, так она тогда называлась). Рядом с Леноблисполкомом находился Дом Политпросвещения.
Про него была присказка тогда : «ДПП на ПДП»).
Мы расстались с Борей в самых лучших чувствах.
«Процесс прошел», как говаривал тогда Горби. Выпив на радостях еще бутылочку портвейна, отправились по домам. Я строго наказал Папану завтра быть в костюме и прилично выглядеть, не опаздывать на судьбоносную встречу.
Я дежурил у облисполкома с полдесятого… Папан, в лучших традициях, приехал с 15-минутным опозданием, небритый и без галстука. Галстук нашелся в его «Жигулях».
В общем, внешний вид Андрюхи был наглядным подтверждением народной присказки: «Вы что, художник?! Нет, я просто с похмелья!»
Прибыв к Диме, я представил ему ЖОРУ – Папана уже лично, всячески расписав его достоинства. Побеседовав с Папаном, Дима вдруг попросил меня выйти в коридор.
«Слушай, а он не сильно поддаёт?» — задал Дима сакраментальный вопрос. Я его заверил в Папиной непримиримости к пьянству. Очевидные признаки Папанина бодуна я объяснил нашей вчерашней встречей и взял вину на себя.
«Ну ладно, берем ЖОРУ!» – принял Дима решение.
Папан проработал в исполкоме полтора года, успев получить отличную квартиру. Его мятежный дух не выносил трудовой дисциплины, и он ушел оттуда «по собственному желанию». На освободившееся вакантное папанино место претендовали два генерала, которые чуть не подрались в ходе борьбы…
Папан успел поменять множество мест, профессий и должностей после этого: начальник картинной галереи, «независимый» художник, компаньон коммерсанта, офицер пожарного училища, сотрудник органов МВД, вольный «бомбила», охранник и снова художник. Он нигде не теряет оптимизма и бодрости духа, комментируя все превратности судьбы с «шутками и прибаутками».
Можно рассказать об одном опыте его участия в «бизнесе по-русски».
Перед Новым, 1993 годом, Папан уже трудился в коммерческой фирме, которой руководил Боря Думаев. У них возникла идея слегка поднажиться, или, как тогда было модно выражаться «приподняться» на торговле новогодними елками. Искусственных ёлок в продаже тогда ещё почти не было, всё покупали к празднику настоящие.
Сказано – сделано. Договорились с лесничеством, получили порубочный талон, заготовили целый Камаз – «длинномер» отличных ёлок и привезли их в Питер, где и планировали выгодно продать. Елки ввезли на этом Камазе в город и свалили их, в виде огромной кучи, у самого офиса Бори, прямо на улице. Камаз уехал.
«Поначалу торговля шла отлично», – рассказывал потом Папан об этом коммерческом проекте. «Ёлки народ расхватывал на «ура». Если бы не позднее время и страшный мороз (градусов 25), в первый день мы продали бы больше половины. А так, часов в 11 вечера, народ с улиц зимнего Питера пропал. Пришлось и нам идти греться, и ждать утра. Двое сидело в помещении офиса, еще двое компаньонов – стерегли ёлки на улице. Потом менялись, когда уличные сторожа замерзали. У нас был арендован древний, как дерьмо мамонта, автобус вместе с его водителем. Автобус тоже был весь забит елками. Автобус этот совершенно не отапливался, но в нём было чуть теплее, чем на улице.
Через некоторое время возникла мысль выпить «для сугреву», что мы и сделали с большим успехом. Постепенно настроение повышалось, а бдительность несения службы – пропадала. Потом всем надоело торчать в ледяном автобусе, да ещё ночью, и мы стали присматривать за ёлками из окна офиса. Ночь, кромешная темень и сильный мороз давали надежду, что желающих их украсть не найдётся. Под утро всех, потихоньку, сморил сон.
Проснулись от жутких воплей Вити Иванова, который первый почуял неладное. Вокруг наших ёлок копошился целый муравейник народу. Такое впечатление, что весь район, стар и млад, каким-то образом прослышав о халявных елках, сбежался к нашей куче, и тащил их во все стороны. Некоторые бабули ухитрялись волоком тащить по 4—5 штук зараз.
Минут 10 шла наша битва с халявщиками, которые всё прибывали. Уговоры, мат, крики и отталкивание самых настырных воришек, не помогали. Народ всё подтягивался, норовя нас просто затоптать в борьбе за вожделенную бесплатную «лесную красавицу».
В конце концов Витя сбегал за газовым пистолетом и при помощи его выстрелов, нам удалось отпугнуть публику. Поняв, что халявы больше не будет, жители, ворча, стали расходиться по домам.
Елочная куча за время нашего сна и битвы изрядно уменьшилась.
Было решено удвоить посты и бдительность, а с рассветом продолжить торговлю. Меня отпустили съездить домой, поспать. Часам к 16 я вернулся на своей машине к офису, где компаньоны торговали елками. Машину оставил метров за 500 от елочной кучи, у дома Вити Иванова.
Оставшиеся у ёлок были замерзшими и злыми, как псы. Торговля шла из рук вон плохо. Видимо, мороз и ночная халява отбили у местных аборигенов желание честно покупать ёлки. Не помогали ни призывные вопли, ни неоднократное снижение цены. Через пару часов вялой торговли возникло желание выпить, чтобы опять же согреться. Это и было, с энтузиазмом, осуществлено. Сначала кто-то сбегал за бутылкой, а потом – догадались обменивать ёлки на водку. Торговля оживилась. Ещё через пару часов мы промёрзли до костей. В чёртовом автобусе, где мы пытались согреваться, было холоднее, чем на улице. Возникла мысль подогнать мою машину и греться в ней.
Единственным человеком, кто не пил, был водила автобуса. Ему я и отдал свои ключи и рассказал, где стоит машина. Он сказал, что через 5 минут приедет, благо машина стояла всего в квартале от нас.
Водила ушел и – пропал. Прошел час, второй, мы уж не знали, что и думать.
Через 2 с половиной часа к нам подъехал милицейский «уазик». За ним следом – моя машина. За рулём у неё сидел, почему-то, мент. Наш водила сидел в «собачнике» ментовского «уазика», в наручниках.
«Это чья машина?!» – грозно спросил старший мент, показывая на мои «Жигули».
– «Моя!» – отвечаю и показываю ему документы.
Постепенно ситуация разъяснилась.
Водила пришел, увидел бежевые «Жигули» и спокойно открыл их моими ключами. Но «Жигули» никак не заводились, почему-то. Решив, что всё дело в морозе и аккумуляторе, водила открыл капот, и стал копаться в моторе, ища проблему. В это время настоящий хозяин этих «Жигулей» увидел в окно, как какой-то негодяй открыл его машину, и копается в моторе, пытаясь её завести и угнать.
Владелец вызвал милицию, которая приехала на удивление быстро. Милиция, в свою очередь, дала похитителю прикладом по зубам, надела на него наручники, а уж потом – приступила к разбору.
Водила же, получив по морде, мгновенно поумнел и, вдруг невдалеке увидел мою машину, которую просто перепутал, в темноте, с открытой им.
«Вот эту, эту машину попросили меня подогнать! Вот и ключи от неё!! А эту я просто перепутал с ней!» – начал он горячо втолковывать ментам.
В, общем, пока с ним разбирались, пока устанавливали его личность, времени прошло много.
Машину мою нам, конечно же, отдали. Мы заверили, что пьяные на ней ехать никуда не собираемся. Просто погреемся в ней.
Так и сделали. В тепле водочка «пошла» ещё лучше. Тут и торговля наша пошла повеселей. К часу ночи мы за бесценок распродали остатки ёлок и стали разъезжаться по домам.
Я, уже изрядно поддавший, засунул в свой багажник елку, которая торчала из него на полтора метра. Потом развёз по домам Борю, Витю и поехал через весь город к себе домой, пьяный и с торчащей из багажника машины ёлкой. Поразило, что улицы города в ту ночь были абсолютно пустыми.
Наутро мы свели баланс. Расходы, понесённые на эту коммерческую операцию, были ровно в два раза больше всей полученной выручки.
Такой вот получился «бизнес по-русски!».
В органах МВД Папан некоторое время служил заместителем начальника курса факультета повышения квалификации, в Академии МВД. Он рассказывал о памятном диалоге, состоявшимся на одном из подведений итогов работы этого факультета. Дело происходило в годы ельцинского правления.
«Забрался начальник факультета на трибуну и давай читать доклад. Периодически отрывается от текста и грозно поглядывает в зал.
Внезапно он замечает, что у майора-химика, сидящего в первом ряду, рваные ботинки.
Генерал поднимает его и начинает «по-отечески» стыдить:
«Что же ты ходишь в таких рваных ботинках?! Молодой мужик, холостой, почему новые себе не купишь?!»
«Дорого они стоят!» – отвечает ему химик.
«Как дорого?! У тебя неплохая зарплата, живешь без семьи…» – продолжает свои увещевания начальник Факультета.
«А Вы знаете, товарищ полковник, сколько сейчас проститутки стоят?!» – с болью в голосе и неподдельным возмущением вопросил химик-холостяк.
Замечательная история произошла с Папаном при его попытке посетить Третьяковскую галерею в Москве.
Будучи художником по складу ума и творческих способностей, он мечтал посетить в Москве Третьяковскую галерею и Пушкинский музей.
Однажды он приехал ко мне в гости на пару дней. В понедельник рано утром я отправился на работу в Москву, а Папан, проснувшись попозже, засобирался в столичные музеи, соприкоснуться с «миром прекрасного», как говорится. Надо отметить, что живу я в Зеленограде, и до Москвы оттуда надо еще ехать на электричке или на автобусе примерно час.
Папан так рассказывал об этой поездке.
«С самого начала всё пошло наперекосяк. Не работал лифт в доме, и мне пришлось спуститься с 13-го этажа пешком. Потом пришел на платформу, и выяснилось, что по техническим причинам объявлен перерыв движения электричек на 2 часа. Мне посоветовали добраться до Москвы на автобусе. Осталось только узнать у местных обитателей, откуда и какой автобус идёт до столицы. Выбрав благообразную женщину лет 60-ти с сумками, явно коренную жительницу, я поинтересовался у неё, как мне доехать до Москвы.
«А вот на этот автобус и садитесь, мужчина! Как раз доедите!» – показала она на автобус, к которому стояла небольшая очередь пассажиров. При этом тётка посмотрела на меня с какой-то странной усмешкой.
Радуясь, что так быстро нашел автобус, и его не пришлось долго ждать, я стал в указанную тёткой очередь. Заплатив 25 рублей в амбразуру водителя, прошел через турникет в салон и даже занял сидячее место.
Сумма проезда до Москвы на автобусе меня еще больше порадовала, так как я знал, что на электричке проезд обошелся бы мне в 70 рублей. Эта неожиданная экономия привела меня в благостное расположение духа, и я стал рассматривать в окно незнакомые окрестности. Дорога к Москве всё время вела сквозь лес и какие-то свалки. Дивясь этому обстоятельству, я ждал появления за окном московских кварталов. Минут через 30 езды автобус круто развернулся на 180 градусов, и молчавший всю дорогу водила, сообщил в микрофон:
«Кладбище. Конечная. Прошу пассажиров освободить салон автобуса!».
Потрясённый такой новостью, я выглянул в дверь и, действительно, увидел невдалеке ворота входа на городской погост.
Зачем чёртова бабка отправила меня на кладбище вместо Москвы, – ума не приложу. Всю обратную дорогу до платформы «Крюково» я размышлял над этой загадкой и не мог её разгадать. Со мной вместе в автобусе остался еще один мужик. Он тоже не вышел на конечной, и нервничал всю оставшуюся дорогу. Не знаю, может, и его тоже эта бабка отправила на кладбище, вместо Москвы.
Бабки, конечно же, и след простыл. Сказать ей «спасибо» за столь увлекательную поездку – не удалось, к сожалению.
Тут и перерыв электричек закончился. Наверное, поездка на кладбище была мне знаком свыше, что не следует ехать в Третьяковку сегодня, но душа моя рвалась на встречу с прекрасным. Купив за 140 рублей билет «туда и обратно», я уселся у окошка и принялся читать газетку. Сижу, почитываю прессу, никого не трогаю. Напротив сел другой мужик и тоже стал читать какую-то книжку. Через пару остановок рядом со мной присел какой-то весёлый мужичок. Он явно хотел пообщаться с народом.
Для начала он задал мне пару каких-то дорожных вопросов. Я сообщил ему, что «не местный» и продолжил чтение. Тогда мужичок стал донимать разговорами соседа с книжкой. Тот, нехотя ответив на несколько его вопросов, замолчал, продолжая читать.
Словоохотливый мужичок расстроился и надулся.
Через некоторое время он заметил двух тёток, пробиравшихся по вагону в поисках свободных мест.
«Сюда садитесь! Здесь свободно! А то поговорить не с кем! Устроили тут, понимаешь, избу-читальню!» – заорал он им на весь вагон.
Прибыв на Ленинградский вокзал, я вспомнил завет жены: беречься столичных воров – карманников, и удвоил бдительность. Мой «мобильник» был у меня в кармане куртки, и я всё время придерживал его рукой.
Для того чтобы выйти с перрона на платформу, на вокзале надо пройти сквозь турникет. У них всегда толпа народа и толкучка. Я тоже стал проталкиваться к турникету. Сзади меня пыхтел какой-то гражданин кавказской национальности, чурка-чуркой по внешнему виду. Вынув билет, я вставил его в щель турникета. Створки распахнулись, я шагнул в этот проход, а сзади попытался протиснуться чурка. Охранник, наблюдавший за процессом преодоления нами турникета, конечно же, его «шуганул». Я вышел на свободу, сунул руку в карман – и обомлел. Мобильника в нём не было. Не было видно и чурки. Исчез гад, как сквозь землю провалился.
У меня окончательно пропало желание еще куда-либо ехать в столь негостеприимной столице.
Купил я пирожок на вокзале, съел его и поехал обратно в Крюково. Эмоции и так переполняли меня до краев.
Вместо Третьяковской галереи я съездил на кладбище, да за 140 рублей отвёз свой мобильник в подарок чурке на Ленинградский вокзал!
Друзья написали Папану величальную оду к его 50-ти летнему юбилею, фрагментом из которой будет завершена посвященная ему глава:
Вася Федин
Он родился в псковской деревне и всегда с гордостью говорил об этом. Обладая ростом – метр девяносто и косою саженью в плечах, Васька был прирождённым крестьянским сыном: здоровым, работящим, весёлым, искрящимся настоящим народным юмором.
Вася любил с серьёзным видом «повалять дурачка». Никита Сергеевич, готовившийся к бригадной партийной конференции, спросил нас, кто может в чём-то ему помочь в её проведении.
«Я могу!» – сразу же вызвался Васька.
«Я могу хорошо предложить избрать почётный президиум конференции!» – продолжил Васька. И пока Никита Сергеевич не успел опомниться, с чувством продекламировал под наш смех: «Предлагаю избрать почётный президиум нашей конференции в составе ленинского Политбюро нашей партии во главе с Леонидом Ильичём Брежневым!!!» Дело было уже при «Горби», и шутку мы оценили.
Помню, как мы в лагере абитуриентов готовились к поступлению в академию, и на самоподготовке все ожесточенно грызли «гранит науки». Васька мог всласть потянуться и то ли в шутку, а то ли всерьёз заявить: «Эх, пока мы здесь дурью маемся, я бы такую копну сена накосил!!!»
Другой его шуткой было самокритичное заявление перед экзаменом по немецкому языку: «Я по-немецки знаю только одну фразу: Майн фатер ист айн тракторист ин унзерем колхоз!!!» Примерно это он и выдал на экзамене.
Немка поставила ему «двойку», и Васька, несмотря на медаль «За боевые заслуги», совершил «полосатый рейс». То есть отнёс на склад матрас и убыл из лагерей обратно в свой дивизион. Надо отдать ему должное. Он никогда не терял бодрости духа и с улыбкой перенёс этот удар судьбы.
Дивизион Василия располагался в лесу в районе Ивангорода. О климатических условиях тех мест лучше всего написал солдат из байки, рассказанной Васькой.
«Проверяю я тетради для политзанятий у своих архаровцев», – излагал Васька. «Попадается тетрадка, в которой боец вместо конспекта на лекции писал письмо своей подруге, да так и сдал тетрадь на проверку. Читаю. Ничего особенного служивый не пишет, всё ему нравится, про ракеты что-то ввернул, а в конце письма сообщает дословно: «А морозы здесь – я е… у тебя, Клава!!!»
Сейчас, когда юное поколение разговаривает матом, невзирая на пол и возраст собеседника, это не вызывает особого изумления, а тогда мы весело смеялись над характеристикой погоды, данной воином в письме к любимой.
Был хороший анекдот, про письмо, которое написал воин – бурят домой из армии.
«Однако, командира – совсем плохой попалась. На холодный плац гонит, смирна кричит, чуркой зовёт!
А замполита – очень хорошая. В теплый Ленкомната сажает, политика объясняет. Говорит: «Мать помрёт – в отпуск поедешь!!!».
Коронной байкой Васьки был рассказ про Владимирскую битву.
В этом городе находились ЦОК (центральные офицерские курсы), на которых обучали техническим новинкам офицеров ПВО.
Офицеров на курсах было много, крупнейший городской ресторан «Нерль» был всегда по вечерам полон военных, и никаких серьёзных инцидентов в нём обычно не случалось.
«Однажды в юности, ещё до учебы в училище, пошли мы со старшим братом в соседнюю деревню на танцы», – рассказывал Вася. «Как обычно, началась коллективная драка. Я понять ничего не могу. Кто дерётся, с кем… Повернусь направо – мне слева врежут, повернусь налево – справа поддадут. Так всю драку и крутился, как волчок, без толку. У меня вся рожа разбита, а я даже не понял толком, кто меня бил. Ничего не понять в сутолоке той было. После драки брат мне и сказал: «Запомни, Васька: в таких случаях надо пи..дить всех подряд!!!».
Васька это запомнил крепко, хотя в жизни совет ему не пригождался. Миролюбивый характер, в комплексе с внушительными габаритами, исключал конфликты с посторонними…
В тот вечер Вася сидел с друзьями – офицерами в ресторане «Нерль» и культурно отдыхал. Рядом за соседним столиком шумно веселилась разудалая компания молодых парней. Особенно Васиной компании они не досаждали, и всё шло своим чередом.
«Один только „тухлец“ урканистого вида всё на меня волком почему-то зыркал», — рассказывал Вася.
«Я особого внимания на это не обращал. Ближе к закрытию пошел я в туалет. А за мной вдруг и вся эта компания туда заваливает.
Тухлец ко мне подходит, берёт за галстук двумя пальцами и говорит: «Ну, что, старлей. Два года вы надо мной издевались, а теперь я над тобой буду издеваться!»
И тут я вспомнил совет брата: «надо п..дить всех подряд!».
Первому я и врезал этому «тухлецу», да не рассчитал удар, он куда-то и улетел. А тут остальные накинулись было. Я уж особенно не разбирался…
О том, что творил Вася в гневе, говорит тот факт, что уцелевший собрат «тухлеца» прибежал к столу с Васькиными товарищами и заорал: «Уймите своего бугая, он там всех поубивает!!!».
Ворвавшиеся в туалет Васькины друзья увидели в нём: два расколотых писсуара, один разбитый унитаз и несколько бесчувственных тел хорьковых приятелей на полу. По щиколотку в воде метался Вася в поисках исчезнувшего после первого удара тухлеца. Его еле успокоили.
Вечер был безнадёжно испорчен, администрация «Нерли» вызвала патруль и милицию. Надо было сматывать удочки, тем более что вид поверженных Васей врагов был неважным.
«Стою я в очереди за шинелью» – рассказывал дальше Василий. «И вдруг вижу, тухлец без очереди пальто схватил и к выходу. «Врёшь, не уйдёшь», думаю. Я те сейчас покажу «издеваться»!!! Отдал я свой номерок друзьям, чтобы шинель мою забрали, и за тухлецом в дверь. На улице – зима, темно. Схватил я гада покрепче, чтобы не улетел сразу от одного удара, и давай его дубасить. Мы с ним и покатились вниз по лестнице вдвоем. (А лестница в «Нерли» была большая и высокая, почти как на Графской пристани в Севастополе).
Внизу я оседлал тухлеца и «даю» ему с двух рук. Вокруг толпа собирается…
Вдруг вижу – не тот!!! Похож, но не тухлец! Другому сгоряча навалял.
А и поделом ему, нечего было без очереди за пальто лезть! «Наказания без вины не бывает!», как говорил Высоцкий…
Хорошо, хоть успели удрать до прибытия милиции и патруля».
Хорошую историю Вася рассказывал про своё здоровье и совет военного врача: «Просыпаюсь однажды, еще в Опочке. (В Опочецком училище ПВО Вася одно время служил командиром взвода). Чувствую – сердце болит, сил нет. Голова тоже.
Дай, думаю, схожу в санчасть. Пришел. Терапевтом у нас был старенький дедок, еще фронтовик. Послушал он меня, померил давление и говорит: «Иди, молодой человек, похмелись и больше сюда не приходи!».
Я так и делаю, к врачам больше – ни ногой!!!».
БМП
Так бойцы именовали начальника штаба нашего дивизиона майора Пономарёва. Отчасти он сам был создателем своей клички. Выступая перед строем, он любил, слегка красуясь, говорить о себе так: «Я, тупой начальник штаба, и то понимаю…». Отсюда и пошло БМП – «Бестолковый Майор Пономарёв». Толя знал свою кличку и не обижался на неё.
«Ничего, от меня не убудет, злее буду», – посмеивался он.
Ума, командирской воли, настойчивости, желания и умения руководить подразделением у него было с избытком. Он никогда не кричал на нарушителей дисциплины, не пугал самого развязного разгильдяя силой, и уж тем более никогда не ударил бойца, даже за дело.
Толя умел морально «давить» самых злостных нарушителей и «дедушек» так, что небо начинало казаться им с овчинку.
Вообще-то за годы службы мне не часто встречались офицеры, имеющие свой командирский «почерк», характер, умеющие управлять коллективом в сложной обстановке, а главное – не боящиеся брать на себя ответственность. Толя был одним из них.
Так случилось, что к нам «на воспитание» частенько присылали распоясавшихся «дедушек» из других подразделений бригады и даже из других частей корпуса. С ними было непросто.
Толя сразу брал «быка за рога».
Построив дивизион, он представлял новоприбывшего «дедушку»: «Вот, товарищи гвардейцы, к нам для прохождения службы прибыл рядовой Тихобздеев. Служил он плохо, унижал, обижал своих товарищей. Будем считать, что это всё в прошлом. У нас такое скотское поведение не в моде. У вас, товарищ Тихобздеев, есть шанс нормально служить, забыв и забросив свои уголовные замашки. Ну, а если мои слова не дойдут до кого-то, и он попытается и здесь навязывать свои поганые обычаи, то я обращаюсь ко всем молодым гвардейцам. Надо „восполнять пробелы воспитания“ у таких негодяев. Брать первый попавшийся дрын и восполнять!!! Я отвечаю за все последствия!!!» Будем считать, что это всё в прошлом. ения службы прибыл рядовой Тихобздеев. пы войск в Востчной Евров 70-е годы.
Обычно это впечатляло, хотя, конечно не было решающим фактором в «перевоспитании».
Другим его излюбленным изречением было обещание «применить к распоясавшимся „дедулям“ весь комплекс мер нервно-паралитического воздействия».
Одной из замечательных историй про это может служить легендарное
Усмирение Ханания
В одно прекрасное утро мы с Толей (который был тогда ВРИО командира) вышли на развод. После обычного доклада дежурного о готовности к занятиям, он оглядел строй воинов и внезапно изменился в лице: «А это ещё что за фраер с гондонной фабрики стоит на левом фланге?!» – грозным голосом вопросил БМП.
Действительно, на левой оконечности строя стоял низкорослый чернявый воин с погонами младшего сержанта. Его лицо было покрыто трехдневной щетиной, а нестриженные кучерявые волосы торчали во все стороны из под замызганной ушанки. Такое же грязное обмундирование было ушито самым безобразным образом и напялено на тщедушное тело «фрайера» со всевозможными нарушениями уставных правил его ношения.
«Виктор Иваныч!» – обратился Толя к старшине, ездившему накануне в управление бригады и доставившему, очевидно, нам оттуда очередной «подарок» для перевоспитания. «Вы что это такое привезли нам в дивизион?!»
Старшина, смущаясь, доложил, что младшего сержанта Герценберга перевели к нам из клуба для дальнейшего прохождения службы.
«Почему он в клоунском виде?! Даю Вам 10 минут, чтобы постричь, побрить этого Герценберга, привести его форму одежды в порядок и представить на беседу в канцелярию!!! Чтобы я больше „обозных деятелей“, в таком виде, в строю не видел!». (Толя всегда слегка недолюбливал свинарей, кочегаров, художников и поваров, именуя их презрительно «обозниками», или просто «обозом»).
Старшина, вместе с Герценбергом, отправился в казарму, а мы продолжили развод.
После развода старшина представил в канцелярию на беседу постриженного и побритого Герценберга. На нём красовалось и новое обмундирование, выданное взамен испоганенного прежнего. (Надо отметить, что наш старшина умел мастерски стричь бойцов, под модный ныне полубокс, одним движением руки. Не успел Герценберг и глазом моргнуть, как причёска его стала образцовой. Он сильно расстроился, да было поздно, после этого заставить побриться и переодеть его в уставную форму старшине удалось без особых усилий).
В беседе выяснилось, что Евгений Ханааньевич Герценберг служил в клубе бригады художником, а там довольно быстро обнаглел и распоясался. (Его невыговариваемое «ветхозаветное» отчество у нас быстро заменили на кличку «Хананий», так его и стали звать бойцы и офицеры).
«Скурвился» совсем он в клубе, молодёжь начал обижать, водку жрать, пусть у вас послужит!» – так объяснил мне по громкой связи Бабрак Кармаль причину неожиданного откомандирования «Ханания» в наш дивизион.
Я поставил условием «перевоспитания» то, что обратно в клуб Ханания забирать не будут, а оставят его у нас «до дембеля». Бабрак радостно подтвердил это.
Хананий, выслушав этот диалог (он состоялся в его присутствии), впал в пессимизм и заявил, что служить в нашем «дисбате» он отказывается категорически, потребовав личной встречи с комбригом. Прямо скажем, такая амбиция была нечастым явлением, видно было, что Хананий хлопот нам доставит немало.
(Надо отметить, что в то время молодые люди еврейской национальности ещё служили в нашей армии в качестве воинов срочной службы, и служили, как правило, хорошо. Но, видимо наш Евгений Ханааньич был из того колена «сынов Израилевых», которое рождало Троцких, Блюмкиных, Лёв Задовых и прочих еврейских бунтовщиков и террористов. Конфликтности, наглости и апломба у него хватало на пятерых).
Ознакомительная беседа с ним шла долго и нервно, Хананий показал себя во всей красе.
Первым делом он сообщил мне, что отказывается рисовать у нас стенды, стенгазеты и ленинскую комнату. Тут вышла его промашка. Я ответил ему, что в художниках дивизион не нуждается, а Хананий будет служить у нас по основной боевой специальности.
«Вы кто по ВУСу, на кого учились в «учебке»? – поинтересовался я у него.
«Командир расчёта пусковой установки, только я никогда им не был, я только рисовал» – угрюмо ответил Хананий.
«Ну, так вас никто командиром и не назначит, будете служить простым номером расчёта стартовой батареи. А вот и ваш командир батареи, капитан Агашин» – сообщил я Хананию, показывая на зашедшего в канцелярию Железного Комбата.
Это новость вызвала новую вспышку ярости и отчаяния у Ханания. Он завопил, что объявляет голодовку до личной беседы с комбригом о своей судьбе.
В общем, беседа с Хананием продолжалась довольно долго. Видно было, что он не на шутку обижен на жизнь (да и на Бабрака Кармаля лично), подкинувших ему перспективу вместо вольной жизни художника в клубе – «крутить ручку» в стартовой батарее до самого морковкиного зАговения, по обещанию БМП.
Итогом собеседования было Толино решение выделить Хананию в столовой отдельный стол, на котором накрывать ему отдельную порцию на период хананьевской «голодовки».
«Пусть, если хочет – ест, не хочет – никто ему в глотку совать насильно еду не собирается», – резюмировал БМП свой приказ.
Я же пообещал Хананию, что возьму его наутро на «громкую» и на «радионяне» доложу комбригу о его голодовке и жажде личного общения с Левитаном.
Так и сделали. Обед и ужин Хананий героически сидел перед накрытым ему столом и не ел.
Наутро я взял с собой Ханания на «радионяню». После традиционной утренней «накачки» Левитан, как обычно, поинтересовался «вопросами».
Я ему бодро доложил, что прибывший к нам из управления бригады мл. сержант Герценберг служить у нас отказывается, объявил голодовку и требует личной встречи с комбригом.
Эта новость взбесила обычно спокойного Левитана: «Хрен ему, а не встречу со мной!» – заревел он по ГГС, используя ненормативную лексику, что с ним случалось не часто.
«Номером расчета его назначить! Полностью! Ручку крутить!!! Не хочет жрать – пусть не жрёт, будет убегать – под трибунал его отдадим!!! Полностью! В тюрьме будет свои порядки устанавливать!!! Полностью!», — даже я не ожидал такой острой реакции Левитана на ультиматум Ханания, а уж он – тем более.
Вместе с деморализованным Хананием я прибыл в казарму. Он позавтракал (забыв о своей «голодовке») и печально встал на развод в строю стартовой батареи.
Там он поначалу пытался «шланговать», но у Железного Комбата «не забалуешь». Увидев, что расчёт Ханания перестал укладываться в норматив, комбат усилил тренировки с ним, проведя пару заряжаний «в условиях применения условным противником ОМП», в ОЗК и противогазах.
Это была сложная задача, требовавшая предельного напряжения сил всего расчёта.
Старший номер расчета ефрейтор Кудраускас запросил у комбата перекур. Толя дал добро, оставаясь на всякий случай неподалеку от своих гвардейцев. Кудраускас завёл весь расчёт за угол здания ракетного хранилища и там кратко, но энергично объяснил Хананию (устно, «без рук»!!!), что впустую бегать весь расчёт из-за одного «фраера с гондонной фабрики» (а этот термин БМП крепко врезался в память воинов) – не будет.
Так что: либо Хананий начинает стараться и будет крутить ручку как следует, не сачкуя, либо ему объяснят это более доходчиво.
Мнение коллектива в армии – великая сила, и Хананий был вынужден взяться за ум и «ручку».
Спустя несколько недель Железный Комбат даже похвалил его за усердие на тренировках перед строем.
«Недолго дёргалась старушка в гусарских опытных руках!» – говорил в таких случаях БМП.
…
Через пару месяцев Железный Комбат, слегка смущаясь, попросил «добро» на использование таланта Ханания для оформления класса стартовиков. «Добро» мы дали, при условии того, что рисовать Хананий будет не в ущерб занятиям по боевой подготовке. Хананий с радостью вернулся к любимым кистям и фломастерам и «заделал» комбату отличный класс, потом, в основном в выходные дни, заново оформил ленинскую комнату и обновил всю наглядную агитацию в дивизионе. Мы не могли на него нарадоваться, хотя периодически он и «взбрыкивал», по старой привычке.
Тут и настал сказке конец. Приехали с какой-то проверкой к нам Никита Сергеич с Бабраком Кармалем, подивились на красоты, созданные рукой Ханания и вызвали его к себе пообщаться. Поначалу Бабрак даже не узнал в подтянутом стартовике (а Хананий прибежал в канцелярию прямо с тренировки по заряжанию пусковой установки, в бушлате и с противогазом на боку) «нарушителя клубного спокойствия». Потом обрадовался его чудесному перевоплощению и заявил, что они его откомандируют, «на время», поездить по другим дивизионам «порисовать».
Зная, чем это закончится, я напомнил Бабраку обещание не забирать от нас перевоспитанного Ханания, чтобы его снова не «испортили».
Бабрак обиделся и сказал, что в таком случае он заберёт от нас Ханания «насовсем». Единственное, на чём я настоял – это на обещании второй раз нам Ханания не присылать. Чудеса два раза подряд не совершают.
На этом и порешили.
Месяца через 3, будучи на сборах в бригаде, я увидел строй арестованных, шагавших на какие-то работы, под руководством начальника гауптвахты прапорщика Проходы. В третьей шеренге, с огнетушителем на плече, браво шагал остриженный наголо Хананий. Увидев меня, он печально махнул рукой.
«Что, опять дорисовался, Хананий?» – не удержался я от вопроса. Хананий в ответ только грустно улыбнулся. Больше я его не встречал.
БМП славился умением мастерски парировать дежурные отговорки разгильдяев. Одним из традиционных ответов попавшегося на каком-либо прегрешении воина была фраза Василия Алибабаевича из незабвенного фильма, мол: «Все побежали – и я побежал!»
БМП отвечал на это гениальным вопросом: «А если бы ВСЕ стали прыгать с казармы вниз головой, ты бы тоже прыгнул?! Отвечать надо за себя, а не прятаться за других!!!»
Случилось тогда ЧП в одной из радиолокационных рот нашей Армии. Два воина, призванные из высокогорных аулов в ряды защитников Отечества, успешно отслужили 2 года кочегарами и готовились к увольнению в запас. Для этой цели ими были любовно изготовлены «дембельские альбомы», которые они хранили в… трансформаторной будке. Видимо, полагали, что череп с костями нарисован на дверце для смеха. Весной, в дождь, они пришли полюбоваться своими альбомами. Кто-то из кочегаров не за то, что надо ухватился в будке, и обоих убило током.
Конечно, был грозный приказ по Армии о наказании виновных (командиров, конечно) и недопущении подобного. Мы целую неделю рассказывали своим бойцам об этой трагедии, объясняли, почему нельзя соваться в будку и хранить там своё имущество. Даже доводили это «под роспись», как и полагается в армии.
Спустя некоторое время решили провести «рейд» по своим «злачным» местам, связанным с электричеством. В будке, слава Богу, ничего не оказалось, но зато в распределительном щитке у хранилища ракет были обнаружены новенькие солдатские ботинки на «платформе» неимоверного размера, по тогдашней моде. Явно кто-то планировал в них потрясти «на дембеле» родную деревню и сердца тамошних барышень до основания.
На построении дивизиона Толя предъявил неуставной трофей воинам: «Чьи это ипритные боты?!»
Владелец нашелся – водитель ТЗМ гвардеец Юрьев угрюмо молвил: «Мои».
«Ясно, ипритные боты товарища Юрьева!!!» – констатировал факт БМП.
«Ну и зачем же вы их хранили в электрощитке?!». Ответом было молчание собственника обуви.
В ходе последовавшего разбирательства выяснилось, что Юрьев не хотел нарушать в этих ботах уставную форму одежды, а всего лишь планировал «на гражданке» ходить в них на танцы. Он очень переживал, чтобы у него боты не «конфисковали».
Если бы не место хранения, никто бы и связываться не стал с этими «ботами».
Но тут было дело принципа. Несмотря на все рассказы и разъяснения об опасности электротока для здоровья воина, Юрьев ухитрился хранить свои «боты» практически на разъёмах в щитке.
Раз так, Толя дал команду почтальону отправить «ипритные боты» домой «товарищу Юрьеву» и проконтролировал выполнение своего распоряжения.
«Будете дома в своих ботах ходить, а не здесь их засовывать в щитки под 380 вольт!!!» — вынес Толя вердикт.
Порой Толю «заносило». Однажды, после полётов «контрольных целей», которые мы условно «обстреляли и уничтожили», надо было срочно представить в штаб данные фотоконтроля (фотографии индикаторов станции наведения ракет с подтверждением факта «обстрела и уничтожения» целей).
С этим тогда было строго. За фотоконтроль и печатание фотографий отвечал наш «секретчик», спокойный, хороший солдат, имевший из-за своих очков прозвище «Профессор». И тут «Профессор» при проявлении засветил плёнку и загубил фотоконтроль.
НШ бригады полковник «Пьяненький» высказал «по громкой связи» БМП всё, что он о нём думает, и потребовал срочно переделать злосчастный фотоконтроль, что было немалой проблемой. Расстроенный Толя не сдержался, и в свою очередь наговорил «Профессору» много «приятного», самым мягким выражением избрав «Игуанодон в пенсне!!!».
«Профессор» нешуточно расстроился, и мне пришлось его успокаивать, а потом мы с Толей, несмотря на дружбу, довольно жестко обсудили вопросы воинской вежливости. Его аргумент про «институт благородных девиц» я подверг остракизму, и тот разговор изрядно испортил наши отношения на некоторое время. Потом новые проблемы и задачи снова нас помирили.
В своё время, молодым лейтенантом мне довелось командовать ротой, где служило более 100 «отличников». Командирами её 4-х взводов были только прапорщики. (Прапорщики в армии встречались всякие – и очень добросовестные специалисты с «военной косточкой» и откровенные дармоеды и лентяи).
Мне с моими взводными повезло. И помогали и подсказывали и добросовестно службу несли. Как-то раз я «дал слабину» и оставил без воздействия какое-то незначительное, как мне показалось, нарушение порядка.
«Эх, товарищ лейтенант. Командиру «не надо» – никому «не надо!» – с грустью сказал мне тогда армейскую поговорку прапорщик Валерий Михайлович Грабский. Я постарался запомнить эти слова на всю армейскую жизнь.
БМП, к счастью, был из тех командиров, кому всегда и всё в армейской жизни и дисциплине было «НАДО». Требовательный к себе он умел жестко требовать и от подчинённых. «Не надо ходить „с гордо поднятой головой“, товарищи офицеры», – регулярно втолковывал он молодым офицерам. «Смотрите себе „под ноги“, умейте видеть недостатки и бороться с ними!»
Толя очень много взял от своего батьки, фронтового старшины, прослужившего в армии лет 35. Он был уже на пенсии и регулярно приезжал к нам в дивизион. Тогда мы засиживались с ним далеко за полночь. Толин батька знал бесчисленное количество шуток и прибауток на все случаи армейской жизни и мог рассказывать их часами. Его знанию солдатской психологии, умению организовать службу, направив энергию бойцов в нужное русло нельзя было не позавидовать. Остается только жалеть, что фронтовое поколение уже почти ушло от нас, а наши полководцы всех мастей так и не смогли толком использовать их знания и опыт…
БМП не был каким-то очень грозным с виду, он имел средний рост и обычную внешность русского офицера. Седоватые виски (несмотря на 30 лет), небольшие усы, подтянутый, с острым взглядом и отличным чувством юмора, он наводил трепет на разгильдяев одним своим появлением в дивизионе.
От ДОСа до казармы и боевой позиции было метров 100. Толя каждый раз входил на территорию дивизиона по-новому, используя то «штатный» вход через караулку, то через кочегарку, то «тропами Хошимина» через многочисленные дырки в ограждении. Обычно кто-то из бойцов стоял «на стрёме», пытаясь засечь прибытие БМП, и всегда Толя появлялся неожиданно.
Его реакция на разгильдяйство была мгновенной. «Это что за войско Ланцепупы вы ведете, товарищ гвардии сержант?!» – ошарашивал Толя сержанта, строй у которого двигался не в ногу.
Обладая зорким зрением, БМП мгновенно «вычислял» пытавшихся скрыться от него воинов: «Товарищ гвардии рядовой! Что вы там прячетесь от меня за пусковой установкой, как «запорожец за сараем»?
Достаточно скептически оценивал БМП и тогдашнее увлечение ремонтами, полировкой в казарме и на КП и прочими «красивостями». Было тогда в войсках такое увлечение и стремление «показать товар лицом». Вечно что-то оформляли, ремонтировали, красили в подразделениях, часто в ущерб боевой подготовке. Начальники всех степеней сплошь и рядом оценивали подчинённых командиров именно по внешнему виду подразделений. «Что построено», «что отремонтировано», «что оформлено» и т. п. вопросы были ключевыми и часто затмевали провалы в боеготовности и дисциплине. Толя всегда этот подход высмеивал: «Солдат не любит, когда красиво! Он любит, когда всё чёрное, железное и бетонное!!!». Он любил это приговаривать, демонстрируя всякие неблагозвучные надписи на свежеотремонтированных стенках и планшетах, которые воины оставляли при каждом удобном случае.
Его воспитательные «перлы» передавались из уст в уста:
«Отдельные недисциплинированные гвардейцы стремятся сотрясать устои воинской дисциплины в дивизионе… Некоторые тут пытаются „взболтать х..ем море“!!! Предупреждаю, в итоге – они останутся без х..я!!!».
Он знал множество всяких смешных присказок (к сожалению, большая часть их была матерной) и умел их к месту и с толком применить. Несмотря на знак «Вроде Учился» на груди, Толя был грамотным специалистом. Воспитывая какого-нибудь нерадивого нарушителя, он всегда делал упор на его «профпригодность» как солдата:
«Какой из тебя оператор? Что ты знаешь и умеешь?! Одна спесь за полтора года службы нажита. А сам – тупой, как три жопы вместе, накрытые брезентом от антенного поста!!!»
Водителей, которые не хотели добросовестно обслуживать свои машины, Толя характеризовал коротко и точно: «Вы не водитель, товарищ солдат. Вы просто – ездюк !!!»
«Так, молодой человек…» – задумчиво говорил БМП, рассматривая каракули объяснительной записки очередного гвардейца, каявшегося в ней в своих грехах. «Ошибка на ошибке. „Падежов“ совсем не знаем? Писать по-русски не умеем… Как с приятелем в первом классе раскурили „Букварь“ на самокрутки, так с тех пор больше ни одной книжки и не прочитали?!».
Гвардеец же, понимая, что грозный БМП шутит, застенчиво улыбался, показывая всем своим видом, что перечитал целую библиотеку, а четыре ошибки в слове «ещё» сделал из-за спешки.
Вообще-то написание объяснительной записки для многих воинов было наказание – пострашнее любого наряда вне очереди. Даже для славян и тех, кто прилично владел «великим и могучим». Для сынов гор и степей – это вообще было каторгой.
Как-то у нас подрались два азербайджанца, призванные из горных аулов защищать небо Родины. (Войска ПВО вообще укомплектовывались хуже всех других видов Вооруженных Сил, кроме стройбата).
У нас азербайджанцев тогда было человек 15 одного призыва. «Тёмные», угрюмые, плохо изъясняющиеся по-русски, они могли быть использованы только в качестве кочегаров и номеров расчетов пусковых установок в стартовой батарее. «Крутить ручку», как говорилось.
Вот два «номера ПУ», Баширов и Аббасов, что-то не поделили и разодрались возле ракетного укрытия. «Разбор полётов» этого события у нас длился несколько часов. Они были одного призыва, одной нации, из соседних аулов, и делить им было особо нечего. Венцом разбора были их объяснительные записки.
Баширов написал следующее: «Аббас минэ сиказал ухады. Я ему сиказал ты сам тогыда уходы. Он минэ сиказал я тиба йобну . Я тигда его йобнул ».
До нас с Толей не сразу дошло, что значит слово «йобнул», а когда дошло – смеялись до слёз. Примерно то же самое написал и Аббасов.
Однажды Толя остался за командира дивизиона. Командир стартовой батареи капитан Агашин проводил тренировку стартовых расчётов по заряжанию и разряжанию пусковых установок.
(Агашина мы называли между собой «Железный Комбат». Он был отличным командиром и офицером, что далеко не одно и то же, кстати. Если добавить к этому качества великолепного спортсмена, мужской характер и сильную волю, то мы получим портрет Железного Комбата).
В разгар занятий к нам в канцелярию прибежал встревоженный Железный Комбат: «Рахимов при заряжании ракету уронил!!!». Понятно, что ракета была учебная, объемно-весовой макет, но всё равно «чепуга» случилась неприятная. Рахимов, как старший номер расчета, нёс ответственность за заряжание ракеты.
«Совсем? На грунт упала?» – спокойно поинтересовался Толя.
«Да нет, лежит на пусковой, поцарапалась только сильно», – ответил расстроенный комбат. Пока мы шли на стартовую позицию, он рассказал, что виной всему было разгильдяйство Рахимова, «раскрывшего варежку» в ответственный момент.
Убедившись, что ракету можно поднять своими силами, Толя принял решение, и «стартовики», под руководством Железного Комбата, вручную установили ракету на направляющие.
Теперь можно было проводить «разбор полётов».
«Построить дивизион!!!» – дал команду БМП.
После того, как «войско» построили, Толя вышел к строю чернее тучи.
«Где этот вонючий говноед?!» – задал он сакраментальный вопрос.
Рахимов, не дожидаясь повторного вопроса, образцово вышел из строя на 2 шага.
«Так это вы у нас закончили три курса Ташкентского университета?!» (Рахимов очень любил вспомнить о своей учебе в этом почтенном заведении)
«Серый, как штаны пожарного!!!» — взорвался Толя и понёс Рахимова «по кочкам». Тот, осознавая свою вину, печально смотрел в землю.
«В военное время вас бы, товарищ Рахимов, за это расстреляли у дощатого батальонного сортира! Сейчас же я просто ограничиваюсь внушением, имейте это в виду!!!» – так завершил БМП свой гневный спич.
В общем, всё закончилось хорошо. Для Рахимова – обошлось новой кличкой, а ракету покрасили и замазали царапины.
Почему-то особенно недолюбливал Толя Брежнева. Тот, правда, уже успел «почить в бозе», но у власти был ещё Черненко, и прилюдно ругать героя «Малой Земли» тогда не было принято.
БМП же почему то не мог спокойно слышать про Ильича №2: «А этот, „Бровеносец в потемках“, миротворец долбанный!» – и это была самая корректная его характеристика у Толи.
Он «болел душой» за службу и очень остро переживал наши промахи.
«Вечно мы всё путаем:
Го голя с Ге гелем,
Ба беля – с Бе белем,
Ка беля – с ко белем!» – была его любимая поговорка.
Как-то придя с «радионяни», на которой я не присутствовал по какой-то причине, Толя поделился впечатлением от услышанного.
«Сегодня чего-то ваш Никита Сергеич ревел, как взбесившийся опоссум!
Просто рвал, метал, плакал, срал и смеялся!!!».
Можно вспомнить и любимую застольную присказку Толи.
«Бокал бургундского здоровью рыцаря не повредит!» – любил он изрекать, поднимая при этом, чаще всего, стопку водки.
С начальством Толя держался подчеркнуто вежливо и независимо. Не лебезил, не пытался «наладить отношений». Он вообще был строг в оценке руководства бригады, именуя их «бздливыми тушканчиками», под горячую руку. Это, разумеется, не способствовало его карьере.
В результате Левитан принял решение отправить БМП по замене на Дальний Восток. Это, конечно было грубой кадровой ошибкой. Я пытался доказать это Никите Сергеичу и Левитану, но безуспешно.
Приказ есть приказ, и Толя уехал в Свободненскую бригаду Хабаровской армии ПВО.
Вместо него по замене прибыл майор Щербинкин Василий Васильевич.
Почему-то многие офицеры, прибывавшие из отдаленных районов, мало внимания уделяли вопросам дисциплины. Наверное, причиной тому были суровые условия дальневосточной или северной жизни, где часто вопрос стоял о физическом выживании в самом прямом смысле слова. Во всяком случае, требовательности, подтянутости и особой офицерской «струнки» в работе с подчинёнными многим из них не хватало. Бойцы это сразу чувствуют.
Вот и Щербинкина гвардейцы «раскусили» в два дня. Стал он «Вась-Васем», и пользы от него было немного…
Мой товарищ по академии Олег Остроумов после её окончания поехал в Толину бригаду заместителем начальника политотдела. Через год мы увиделись, и он передал мне привет от БМП.
«Ну, как там Толя?» – поинтересовался я службой старого друга.
Олег засмеялся: «Кремень мужик! Навел у себя порядок. «Дедушки» из его дивизиона даже жалобу написали в «Комсомольскую правду».
Корреспондент приезжал разбираться. Показывал. Там были такие слова:
«У нас нет „годковщины“, у нас нет „землячества“, у нас нет „дедовщины“. У нас есть – ПОНОМАРЁВЩИНА!!!».
Мы посмеялись, а мне подумалось, что будь у нас в армии побольше таких вот БМП, может быть, она и не докатилась бы до своего нынешнего состояния?!
Бойцов вспоминая, минувшие дни…
«Бойцами» в наши годы было принято именовать военнослужащих срочной службы. В этом, шутливо-уважительном термине, сохранившимся в армии со времён Великой Отечественной войны, остался отголосок тех грозных лет.
Бойцы всегда были разными и служили по-разному. Процентов 15—20 из них, на мой субъективный взгляд, хорошо и добросовестно служили бы при любых командирах.
Процентов уже 10—15 приходили в армию озлобленными, не верящими никому и ни во что людьми. С ними было очень трудно работать, это был своеобразный аналог тюремных «отрицаловских авторитетов». У «слабых» командиров именно они определяли моральный климат и реально командовали в казарме.
Почему так получалось – тема отдельного серьезного разговора, выходящего за рамки этой, шуточной во многом, книжки.
Одной из причин был откровенно «слабый» Дисциплинарный Устав, отменивший и наряды на работу, и строгий арест. Он был достаточен для добровольцев-курсантов военных училищ и явно «слаб» для управления ротами и батальонами в войсках, сформированных из призывников – бойцов, отнюдь не горевших желанием образцово служить.
Это же только в кино все воины мечтают побыстрее изучить «вверенную боевую технику и оружие», а всё оставшееся время – неустанно совершенствовать своё воинское мастерство. Жизнь – намного сложнее.
Основная часть бойцов была своего рода «болотом». В руках хороших командиров и в подразделениях с хорошими традициями они и служили нормально.
Там, где командиры были «размазнёй», и эта масса попадала под влияние «отрицаловки», и возникали устойчивые традиции «неуставных взаимоотношений» и прочих безобразий.
Опыт показывает, что даже в те времена для того чтобы навести в подразделении относительный порядок, требовались не менее полугода упорного труда и крепкий коллектив офицеров и прапорщиков в нём. Для того, чтобы «развалить» хорошую роту, «слабому» командиру порой хватало и месяца.
Предубеждение к офицерам, уже тогда имевшееся в душе многих воинов, помноженное на отечественное разгильдяйство и фирменный «авось пронесёт», давало порой в армии страшные результаты.
В Тихвинском зенитно-ракетном полку произошло в начале 80-х тяжёлое происшествие.
Группа «дедушек» захотела выпить во время ПХД, в субботу. Нашли «Камаз» и слили из него антифриз (и пахнет спиртом и на вкус похож, вроде бы).
Но в войсках тогда ежемесячно доводили под роспись (!) предупреждения о смертельной опасности от употребления этой отравы. (После трагедии обнаружились, конечно, и подписи всех её участников о доведении им запрета пить антифриз).
Но всегда найдётся балбес, который популярно объяснит своим приятелям, что «это офицеры нам врут, а мы в деревне всю жизнь антифриз пьём – и ничего»! Да ещё расскажет какой-нибудь «фирменный способ» очистки типа дрели, или поваренной соли.
Нашелся такой «авторитет» и среди тех «дедушек». Очистили они, по его рецепту, антифриз, но пить – страшновато (среднее образование у всех тогда ещё было).
Сначала – поймали приблудного кота и пытались насильно его напоить этой гадостью.
Кот оказался не дурак, пить не стал, исцарапал всех дедушек и сбежал на волю.
Тогда вызвали пару молодых воинов и предложили выпить по полкружки, конечно не говоря им, ЧТО предлагают пить.
Те, польщённые таким вниманием «старших товарищей», с радостью выпили.
«Дедушки» 30 минут ждали, с интересом поглядывая на «подопытных» бойцов. Тем – «захорошело», без видимых отрицательных последствий.
Тогда дедушки выгнали молодых спать и сами крепко «поддали».
Молодым, которые ушли в казарму первыми, вскоре стало плохо. Пока их доставили в санчасть, пока они признались, что и где пили, время было упущено. Начались потери сознания, судороги и прочие симптомы отравления.
В итоге всю шестёрку доставили в окружной госпиталь, но у них начали отказывать почки. Двое умерли в госпитале, остальных самолётом отправили в Москву, в госпиталь им. Бурденко, где имелась искусственная почка.
Результат – четверо умерших («дедушки», принявшие большую дозу), два инвалида («молодые» – выпили меньше).
Состоялся разгромный приказ Министра обороны по этому происшествию, поснимали с должностей всё командование полка и подразделения, где это ЧП произошло.
Об этом случае, опять же под роспись, «довели» до всех военнослужащих нашей Армии, было проведено несчётное количество бесед и собраний о вреде пития антифриза, но…
Через полтора месяца аналогичный случай произошел в вагановской бригаде. Разве что кота не стали поить. Два «дедушки» тоже выпили антифризу последний раз в жизни…
Есть тут вина их командиров и начальников? Наверное, есть: офицеры отвечают в армии за все действия подчинённых, даже такие.
Но и недомыслие (мягко говоря) пострадавших тоже поражает. Неоднократные категорические запреты и жизненные примеры фатального вреда употребления антифриза у них легко перевешивалось мнением какого-нибудь приятеля – балбеса и надеждой на «авось обойдётся».
Великолепный пример своеобразного отношения к окружающему миру продемонстрировал гвардеец Волошкин, прибывший к нам из автороты. Там местные «дедушки» его побили, он ударился в бега, потом был пойман командованием и отправлен к нам, продолжать служить.
Сначала мы хотели использовать его талант водителя в стартовой батарее, на ТЗМ.
Но после первой же попытки заряжания, в ходе которой Волошкин несколько раз не смог подъехать своей ТЗМ-кой к пусковой установке, а потом и вовсе чуть не перевернул её, в казарму прибежал Железный Комбат.
Он заявил, что у него своих дураков-водителей хватает, и отказался от услуг Волошкина в качестве водителя.
«Номером расчета – возьму, водителем – ни за что!!!» – категорически заявил Комбат.
Поглядев на интеллигентное лицо Волошкина, его очки, мы решили направить его во взвод связи телефонистом. Служба там была несложной: дежурить в тепле, в 24-й кабине посменно.
Волошкин стал там служить. Службой был доволен, и за год дежурств наел довольно приличную «будку». Кормили у нас хорошо, и многие бойцы сильно «поправлялись» за время службы.
Однажды часов в 6 утра меня разбудили телефонным звонком. На КПП приехал отец Волошкина и срочно требовал встречи с командованием части.
Я уточнил, на всякий случай, у дежурного по дивизиону, как дела у Волошкина и, узнав, что он мирно спит, отправился на КПП на встречу с батей. Его визит был неожиданным ещё и потому, что я знал (из бесед с Волошкиным), что батя в разводе с его матерью, и они с ним не общаются.
Гадая о причинах столь неожиданного визита, я пришел к папаше. Он оказался – вылитым Волошкиным «20 лет спустя» – та же сутулая фигура, очки, унылое выражение лица.
Папа был взвинчен до невозможности: «Что с моим сыном?! Где он?! Я требую с ним немедленной встречи!!!»
Я постарался успокоить нервного папашу и сообщил ему, что сын его мирно спит в казарме после дежурства, и как только он проснётся, будет представлен папе для беседы.
«Вы меня пытаетесь обмануть, я знаю, он ранен, где он сейчас лечится?!» – продолжал вопить папаша, к моему немалому изумлению.
Я, в свою очередь, потребовал от него объясниться об источниках столь удивительных сведений.
Папаша сунул мне письмо, написанное характерным почерком Волошкина.
До этого момента я думал, что анекдот про солдатское письмо любимой девушке: «Дорогая Маша! Пишу тебе из горящего танка!» – плод досужей выдумки.
Оказалось, что это взято из жизни!
Волошкин написал папе примерно следующее: он, мол, служит в ПВО и занимается перегонкой ракет класса «земля – воздух» в …Афганистан (из Эстонской ССР, где он и служил реально (!!!)). В ходе одной из поездок душманы подбили его ТЗМ и ранили самого Волошкина. И дальше – бредятина о своих страданиях от полученных ран.
«Что вы мне на это скажете?!» – продолжал разоряться папаша.
Я сообщил ему, что сын его болтун и фантазёр, мягко выражаясь.
«Вы же взрослый человек, газеты читаете, наверное. Ну какому дураку придёт в голову возить ракеты ПВО машинами из Эстонии в Афганистан?!
Авиации у душманов нет, и ракеты эти там даром не нужны, нет там и наших ПВОшных частей. Да если бы и была такая нужда, так везли бы их по железной дороге до Кушки, а не на ТЗМках через всю страну.
Сын Ваш служит телефонистом, а не водителем, так как ездить на машине не умеет даже по территории дивизиона. Сам он жив и здоров, как проснётся – вас пригласят на встречу к нему, и он сам вам расскажет, зачем написал такую ахинею. Думаю, что сделал он это на дежурстве в кабине, от безделья и тоски по отцовской ласке».
В конце беседы я напомнил разгорячённому бате, что после прибытия Волошкина в наш славный дивизион я писал ему домой ознакомительное письмо про условия службы сына, и давал номер телефона, по которому можно было связаться с командованием части, при необходимости.
«На письмо это вы так и не ответили, но позвонить-то могли, перед тем, как мчаться сюда за сотни километров?!»
Папаша на это ничего вразумительного ответить не мог.
После развода мы представили Волошкину-старшему гвардейца-сына для беседы.
После долгого общения с сыном папаша пришёл ко мне с извинениями.
«Я и не думал, что он может такое враньё написать!» — сообщил он в оправдание своих утренних эмоций.
Мне оставалось тактично посоветовать ему: уделять сыну больше внимания и звонить нам, если тот ещё что-нибудь подобное про Афганистан ему напишет.
Волошкин-младший после беседы с папашей имел «бледный вид и макаронную походку».
Он долго просил меня не рассказывать остальным воинам про содержание своего письма папаше.
Так пришлось и сделать, но намёк на то идиотское письмо был хорошим «ледяным душем» для Волошкина, до самого его увольнения в запас.
Кстати, о солдатских письмах. Они играют большую роль в армейской жизни. В начале службы, как правило, все воины пишут письма (домой, знакомым, подругам) очень часто, многие чуть ли не ежедневно. Постепенно идёт привыкание к армейским порядкам, и воины пишут домой реже, а некоторые – и вовсе перестают это делать. О том, что переживают их родные, вдруг перестающие получать весточки, они совершенно не задумываются…
У нас был заведён порядок: с прибытием каждого молодого солдата, после первой беседы с ним, я писал письмо его родителям: об условиях службы в дивизионе, наших порядках и традициях, предлагал родителям воина писать и звонить нам с командиром, в случае необходимости, или возникновения каких-то проблем у сына. Причем старался посылать не формальный типовой «запрос», отпечатанный на машинке, а писал «от руки», и отправлял письмо за подписью командира и своей. На многие письма приходили хорошие обстоятельные ответы от родителей воинов, но процентов 40 писем (особенно отправленные в районы Кавказа и Средней Азии) оставались без ответа.
Так вот, примерно раз в квартал к нам приходили письма от встревоженных родителей, подолгу не получавших писем от своих чад. В них были вопросы о судьбе сына и просьба срочно сообщить информацию о его здоровье и самочувствии. В 100% случаях это были письма от родителей воинов, прослуживших более года, и уже утративших «тоску по родине», обычную для молодых солдат. Порой попадались и очень нервные обращения; шла «афганская» война, и многие родители, естественно, беспокоились о судьбе сыновей. «Где мой сын?! Что с ним?! Почему он ТАК давно нам не пишет?!» – такие, а иногда и более резкие выражения от матерей содержались в этих посланиях.
Приходилось приглашать такого воина для беседы. Зачитав ему встревоженное письмо от родителей, я предлагал объяснить причину «неписАния» им писем домой. Обычная отговорка воинов, мол «нет времени для писем» не срабатывала. Каждый вечер у бойцов был час «личного времени», когда можно было совершенно спокойно написать пару предложений родным, да и каждое воскресенье в распорядке дня у нас предусматривался «час солдатского письма», когда всех воинов в «добровольно-принудительном порядке» направляли в ленинскую комнату для написания писем. Другое дело, что кто-то писал домой письма в это время, а кто-то «балбесничал». После короткой задушевной беседы я писал срочную телеграмму родителям, что с сыном всё в порядке, и отправлял с ней почтальона в посёлок на телеграф. Одновременно и устыжённый воин что-то собственноручно «царапал» родным, и это послание, тоже вне всякой очереди, почтальон относил на почту. Обычно это помогало, и таких обращений от родных солдата больше не приходило.
Раза два-три попадались «особо одарённые» воины (не отягощённые излишними сыновними чувствами), от родителей которых, спустя некоторое время, приходили и ПОВТОРНЫЕ письма. Они писали, что «переписка снова прервалась», выдвигали различные нервные предположения о судьбе сына и требовали срочного ответа.
Тут уже приходилось вызывать бойца (вместе с его комбатом) для более обстоятельной беседы о сыновнем долге. Выяснив, что воин исправно получает письма от родных, но просто «забывает» на них отвечать, я рассказывал ему старый армейский анекдот:
«Построил командир свою роту. Даёт команду: «Рядовой Козлов, выйти из строя!» Тот выходит.
Командир: «Снять штаны!!!» Козлов с недоумением снимает.
«И кальсоны – тоже!!!» – требует командир. Приказ есть приказ, остаётся Козлов ниже пояса голым.
А командир держит речь следующего содержания: «Товарищи солдаты! Вы знаете писателя Антон Палыча Чехова?! Какие замечательные рассказы писал! А ведь был – импотент!
А Пётр Ильич Чайковский! Какие симфонии и оперы писал!! А ведь был – пидарас!!!
А теперь – посмотрите на нашего Козлова: с такой «елдой» – 3 месяца матери двух слов написать не может!!!»
После этого, приходилось клятвенно заверить воина, что в случае третьего обращения его родной матери о том, что сын ей не пишет, анекдот будет воплощён в суровую реальность на построении всего нашего героического дивизиона. Впечатляло. Помогало, наверное, и то, что вторую, более подробную телеграмму о здоровье и самочувствии воина мы отправляли уже за его счёт.
Ну и комбату вменялось в обязанность взять на контроль написание нерадивым воином ежемесячных весточек домой. Хоть их двух слов!! Третьего обращения не было не разу…
Справедливость старой офицерской поговорки про обычный эффект поцелуя солдата продемонстрировал нам Паша Бебелин.
Он тоже прибыл к нам как «пострадавший» из автороты при управлении бригады. Кстати, именно в авторотах и других различных «обозных» подразделениях традиционно слабее всего была дисциплина и злее проявления «неуставняка».
С первого взгляда и беседы с ним было видно, что этот воин «с характером» и криминальным прошлым, и хлопот с ним будет много.
Так и вышло. Служил Паша через пень-колоду, регулярно требуя внимания к себе. Но не «бегал», и на том спасибо.
Через полгода его службы он вдруг сообщил, что его невеста беременна и вот-вот родит. Надо мол, съездить в отпуск, расписаться и познать радость грядущего отцовства.
Поскольку это заявление ничем не подтверждалось, да и служил Паша плохо, особого желания идти ему навстречу не было. Я предложил ему затребовать от будущей мамы справку о беременности (с её получением тогда никаких проблем не было), и на её основании мы выпишем ему отпускной.
Паша оказался хитрее. Во время следующей поездки в управление бригады он «подкатился» к Бабраку Кармалю и рассказал ему эту же историю, попросившись в отпуск.
Бабрак, видимо польщённый этим солдатским вниманием, «наехал» на меня, потребовав немедленно отпустить Пашу в отпуск.
Возражения об отсутствии законных оснований на то, и моё предсказание, что Пашу из этого отпуска придётся тащить «на аркане», Бабрак проигнорировал.
Пришлось отпустить Пашу в отпуск, в Ленинград, откуда он был родом.
Через некоторое время прошли все сроки возвращения Паши из отпуска, а от него не было ни слуху, ни духу.
После моего доклада об этом прискорбном событии по «громкой», Левитан приказал мне выехать в Ленинград на поиск Паши.
Взяв с собой пашиного комвзвода Диму Горенкова, я отбыл в любимый город на поиски молодого папаши.
Паша, конечно же, не оставил нам адрес, где он обитает с молодой женой.
Дома его не оказалось, и родители заверили нас, что понятия не имеют о месте его пребывания.
Благо, перед отъездом в его тумбочке мы обнаружили письмо от его подруги с адресом какой-то общаги на окраине, где она проживала.
Туда-то мы и нагрянули, обнаружив там Пашу, в комнате женского общежития.
Паша был поражен нашим появлением до глубины души и застыл с открытой пастью, как громом поражённый.
Вежливо поприветствовав его подругу, я поинтересовался у Паши, можно ли его поздравить «с законным браком», для чего он, собственно, и был отпущен в отпуск по настоянию Бабрака.
Выяснилось, что до этого у молодых за 3 недели руки так и не дошли.
«Ну, собирайся с нами, Паша, значит, будешь дослуживать холостяком!» – дал я ему команду.
Наше прибытие с Пашей с дивизион вызвало немалую сенсацию среди его дружков. Оказывается, уезжая в отпуск, он похвалился им, что так спрячется в Питере, что его «хрен кто найдёт».
Серёга Балашов вспоминал о своём примере «солдатской признательности»:
«К нам в дивизион прибыл боец Горемыкин. Длинный, тощий, нескладный. К тому же он оказался недотёпой: рассеянным, задумчивым, с ленцой. Короче – ходячее ЧП, или, на языке современной молодёжи – лох. Он сразу же стал объектом насмешек и «чмырения» среди бойцов, в том числе и своего призыва. Зная по опыту, что бойцы стараются (от греха подальше) не задевать «людей замполита», сделал я из него киномеханика. Пусть, думаю, будет у меня всё время перед глазами. Обучил премудрости показа кинофильмов, назначил почтальоном и библиотекарем. Постепенно Горемыкин освоился, почувствовал себя авторитетным товарищем: письма, посылки носит, кино показывает, никто его не «чмырит».
Ну, думаю, нормально – сделал парню доброе дело, пусть теперь служит. Тут пришла мне пора – ехать в академию поступать. Оставил за себя секретаря парторганизации и поехал в лагеря, экзамены сдавать.
Поступил, приезжаю в дивизион дела сдавать, захожу в кабинет и вижу – в пишущую машинку вставлен лист бумаги, а на нём письмо недописанное от моего Горемыкина – подруге.
Пишет он примерно следующее: «Дорогая Маша! Служба идёт зае..сь! Особенно клёво, что этот мудак и козёл замполит поступил в академию (заранее меня туда определил) …Ну и так далее и в таком же духе!
Вот гад! Меня, своего благодетеля – так называет, да ещё на моей же машинке это печатает!!!
Вот и делай людям добро! Показал командиру – смеялись до слёз. Кстати, в дивизионе меня солдаты звали «Мама». Мне даже нравилась эта кликуха. Командир – «Папа», я – «Мама», и вот такая благодарность от любимого «сыночка»!!!
Отдельной историей были увольнения солдат срочной службы в Войсках ПВО страны. Дело не только в том, что ввиду хронического недоукомплектованности подразделений и необходимости имеющимися нести боевое дежурство, караульную и внутреннюю службу, да и попросту выживать, не было зачастую и возможности отпускать в увольнение солдат. НЕКОМУ порой было нести службу. Люди неделями не менялись в нарядах и боевых расчётах. Что было, то было.
Да и в то время, когда обстановка и сроки готовности позволяли отпускать воинов в близлежайшие населённые пункты, это было немалым стрессом и для бойцов, и для командования, и для местного населения. Нередко солдатики надирались в этом увольнении до потери человеческого облика и прибывали в подразделения в невменяемом состоянии. Но это – далеко не худший вариант. Случались и драки, и серьёзные травмы, а порой дело доходило и до грабежей, разбоев и изнасилований. Солдат наш, если крепко выпьет, способен на самые разные «подвиги», в зависимости от обстановки, дозы спиртного и собственной дури.
Обычно, чтобы не допускать эксцессов в увольнениях, командиры старались отпускать воинов в так называемые «культпоходы». Давали сопровождающего офицера, назначали какую-нибудь культурную программу (посещение кино, музея, других местных достопримечательностей).
В случае, если всё было нормально организовано и сопровождающий офицер не был искателем дешёвой популярности, это давало надежду на благоприятный исход культпохода. Но если во главе группы воинов оказывался какой-нибудь слюнтяй – помогало мало. Вся группа запросто могла придти «на рогах» со старшим во главе.
Рудольфович рассказывал, чем однажды завершился культпоход воинов одного из дивизионов гудаутского полка в новоафонские пещеры.
Дело было ещё в советское время, и остатки дисциплины в армии кое-где сохранялись, заметим.
Так вот, воспользовавшись тем, что дивизион перевели в готовность №2, командование решило отправить лучших воинов, отличников несения боевого дежурства, в качестве поощрения, в культпоход. В новоафонские пещеры. Это была очень красивая экскурсия тогда. В пещеру экскурсантов возили вагончики метро. Потом была пешая прогулка с экскурсоводом. Смотрели на огромные пещеры, сталактиты и сталагмиты в них, прекрасную подсветку, подземное озеро и т. д.
Но это – если экскурсантам было интересно. А если у них были другие интересы…
В культпоход воинов отправили в сопровождении старшего – лейтенанта «двухгадюшника». Это – была специфическая категория офицеров. Бывшие студенты, призванные на два года укреплять ряды Вооружённых Сил, сами по себе были немалой проблемой. Технику многие из них знали неплохо и могли её обслуживать, но в качестве строевого офицера, дежурного по части, ответственного и т. д. даже лучшие и них мало что значили. А уж «пофигисты», коих, увы, было абсолютное большинство, приносили больше вреда, чем пользы в деле руководства личным составом.
Вот и тот старлей – друхгодичник, убыв за территорию части, первым делом попил с воинами винца (коего в Абхазии было море), затем – пивка, и к новоафонским пещерам «культпоходчики» прибыли уже тёпленькими. На красоты природы и рассказы экскурсовода им было глубоко плевать.
С грехом пополам гогочущая группка воинов тащилась в хвосте экскурсии, мешая всем и раздражая экскурсовода идиотическим ржанием, воплями и «остроумными» шутками. Когда они приотстали от группы, экскурсовод был даже рад.
Далее получилось следующее: одному из воинов страшно захотелось справить малую нужду. Пиво настойчиво просилось наружу из молодого организма. Отстав от своих захмелевших товарищей, он перелез через невысокое ограждение и… свалился вниз с крутого обрыва, к берегу озера. А высота там была довольно приличная. Дуракам и пьяницам – везёт, и он не разбился, только ужасно перепугался, шмякнувшись с обрыва вниз.
Тем временем вся группа перешла в следующее помещение, и в зале, где воин рухнул с обрыва, экскурсовод свет погасил.
В пещере настала кромешная тьма. Боец оказался под обрывом, у берега озера, в абсолютной темноте. Новая группа появиласть минут через 25—30, но за это время воин успел от страха натурально сойти с ума.
Когда появилась очередная группа экскурсантов (не имевшая, естественно, никакого понятия о происшествии), экскурсовод, сопровождавший её, включил в зале свет. Тут из обрыва раздался вопль и вой такой нечеловеческой силы, что нескольким женщинам из состава этой новой группы стало дурно…
Бойца бригада спасателей доставала из обрыва минут 40. Он орал, визжал и отбивался от своих спасителей с отчаянием обречённого. Потом его кое-как скрутили, связали, подняли, и воин затих. Но ненадолго.
После того, как его развязали в районной больнице, куда бойца доставили для оказания первой помощи, он вновь разбушевался и устроил жуткий погром в приёмном покое и коридоре этой больницы.
Оттуда его увезли уже санитары психиатрической кареты скорой помощи в дурдом. Служба (и разумная жизнь) его на этом закончилась.
Самое интересное, что ни его товарищи, ни лейтенант двухгадюшник даже не хватились «потери бойца». Думая, что он спьяну просто «свалил в самоволку», по прибытии в часть они довольно долго врали и выдумывали различные оправдательные версии его отсутствия, пока звонок из дурдома не поставил всё на свои места…
Результаты солдатских шалостей испытал однажды и наш командир дивизиона на собственном опыте.
В дивизионе было довольно большое «подсобное хозяйство»: хряк, штук 15 свиноматок и небольшое стадо баранов (голов 20—25).
Это служило неплохим приварком к солдатскому столу, хотя и требовало много забот и хлопот.
Баранами у нас тогда занимался гвардеец Байрамалиев. Не знаю уж, он или кто-то из других воинов научил вожака бараньего стада бодаться.
Делал он это хитро: прятался где-нибудь в кустах и, неожиданно выскакивая, сбивал человека с ног.
Я, увидев однажды, как он это проделал с каким-то бойцом, предложил командиру немедленно зарезать агрессивного барана.
Но командир почему-то не принял происшествие всерьёз и, посмеиваясь, сказал, что даст команду Байрамалиеву держать бодливого барана взаперти.
На том и порешили. Недели две барана этого было не видно и не слышно.
Однажды, придя утром на наш КП на «радионяню», я был удивлён, не обнаружив в кабине командира, который всегда приходил на это мероприятие пораньше.
С 15-ти минутным опозданием в кабину зашел и командир. Он был хмур, неразговорчив, весь вывалян в снегу и заметно хромал.
После «радионяни» мы разговорились, и он мне поведал, что шёл, как обычно, утром на КП.
«Тут сзади получаю страшный удар в задницу, и улетаю в канаву. Сколько там провалялся – не знаю, пока не очухался. Этого барана зарежем немедленно!!!»
Я, с трудом сдерживая улыбку, выразил ему своё сочувствие.
К обеду у воинов была свежая баранина, а командир ещё недели 3 лечился от последствий страшного удара бараньих рогов.
Генеральские приколы
За последние годы, стараниями СМИ и наших деятелей культуры и искусства, в общественном сознании сформирован крайне негативный обобщенный образ генерала. Обычно их изображают жадными, тупыми стяжателями, озабоченными только тем, как бы чего украсть, или послать солдатиков на строительство своей дачи. Наверное, есть и такие…
Армия страшно деградировала за 20 лет «реформирования», и деградация эта сильнее всего затронула её высший комсостав, как это ни печально признавать. Отсутствие контроля, вседозволенность и холуяж никого ещё до добра не доводили.
В наши годы звание «генерал» вызывало уважение, и люди, его удостоенные, в абсолютном большинстве были людьми заслуженными и порядочными.
Особое уважение у нас вызывали фронтовики. Мне доводилось встречаться с Героем Советского Союза генерал-полковником Антоновым Н. Д. Это был боевой летчик – истребитель, первый командующий нашей 6 ОА ПВО. Он уже находился в запасе, но приезжал к нам в управление Армии на разные праздники. Как-то я спросил его мнение о «Малой Земле» и её авторе.
«Чем дальше война – тем больше её героев!» – презрительно бросил генерал.
«Скоро их будут строить раком, в колонну по четыре, от Москвы до Ленинграда – и места не хватит!».
Очень интересной фигурой был генерал-лейтенант Свиридов Иван Федорович. Отличный рассказчик, он знал массу армейских баек, которые мастерски рассказывал.
После войны Иван Фёдорович служил в Дальней Авиации. Полк стоял в Белоруссии. Всё жильё в округе было уничтожено, и жили лётчики всем полком в классах какой-то чудом сохранившейся школы.
Спирта в авиации было вдоволь, и на столе у них в комнате всегда стоял большой графин, полный этой живительной влаги.
Надо сказать, что крепко выпивать, а тем более регулярно напиваться, было не принято. Вечером принимали «по сто грамм» и ложились спать, помня о полётах.
Однажды в полк к ним приехал знаменитый Командующий Авиации Дальнего Действия Маршал авиации Голованов. Любимец Сталина, он пользовался среди всех своих лётчиков огромным авторитетом.
Минусом его было то, что он сам не пил и очень строго относился к любителям выпить. Это тоже все знали.
Была ранняя весна. Голованов с командиром полка пришли в школу, служившую общежитием летчиков, чтобы ознакомится с условиями их жизни. Походили по классам, посмотрели…
Зашли и в комнату, где жил Свиридов. Голованов вдруг увидел на стенках фотографии каких-то артисток и стал давать нагоняй за них командиру полка. Командир молча слушал маршальский «втык», красноречиво поглядывая на подчинённых.
Тут у маршала пересохло в горле, и он сказал кому-то из лётчиков: «Ну-ка налей мне водички из графина!».
Побледневший летчик налил полный стакан спирта и протянул его маршалу.
Все в ужасе замерли.
Командир полка сориентировался мгновенно: «Дай-ка я сначала попробую!». Выхватив у пилота из руки стакан, он залпом его выпил.
«Так и знал – вода несвежая. Срочно заменить!!!» – рявкнул он, даже не поморщившись от выпитого.
Кто-то бегом выполнил команду и принёс маршалу графин уже с водой.
Её тут же налили в стакан и передали маршалу.
«Разрешите выйти перекурить, товарищ маршал?» – спросил комполка. Голованов молча кивнул, утоляя жажду.
Комполка вышел на крыльцо и стал горстями запихивать снег в рот.
«Ну, погодите – уедет Голованов, я покажу вам, как в графине спирт держать!!!» — пообещал он подчинённым.
После этой импровизированной закуски комполка, как ни в чём ни бывало, вернулся сопровождать маршала дальше.
Одна из наиболее знаменитых историй посвящалась Маршалу авиации Савицкому, которого Иван Фёдорович знал лично. Легендарный Маршал летал на всех типах самолетов с начала войны и до середины 80-х годов. Летал и на новейших реактивных истребителях, будучи уже в довольно пожилом возрасте.
Савицкий имел фронтовой позывной «Дракон», который никогда не менял и очень им гордился. Разумеется, все войска ПВО этот позывной знали.
Однажды Савицкий совершал перелет на один из аэродромов под Волгоградом. Летел на СУ-9. Конечно, все наземные службы его «вели» и обеспечивали полёт. Погода была неважная, группа самолётов, которую он возглавлял, была вынуждена облететь грозовой фронт, что вызвало незапланированный расход горючего.
На КП, обеспечивавшем посадку, услышали характерный голос Савицкого по радио: «Я – „Дракон“, я – „Дракон“, горючка на исходе, срочно освободите полосу для посадки».
В этом требовании не было особой необходимости – и так всё было готово к его встрече. Но «Дракон» не унимался и снова повторил свою команду.
Тогда кто-то из шутников, которыми авиация всегда была богата, сказал ему в ответ в эфир историческую фразу: «Не бзди, „Дракон“, долетишь!!!».
Севший «Дракон» самолично приступил к разбирательству, пытаясь вычислить шутника. (Добровольно никто, конечно, в авторстве такой фразы не признался).
Были оперативно определены все офицеры, имевшие доступ к выходу в эфир в тот момент (человек 8). Их заставили повторить «Не бзди, „Дракон“, долетишь!» в микрофон, и каждого записали на магнитофон. Маршал лично несколько раз прокручивал записи, пытаясь узнать голос негодяя, но из-за отвратительного качества микрофонов все голоса были похожи, и однозначно уличить никого не удалось.
Нечего и говорить, что фраза эта стала, на некоторое время, визитной карточкой «Дракона» в Войсках ПВО.
Мне довелось один раз видеть Маршала Савицкого. Это было в мае 1984 года на Всеармейском совещании. «Дракон» был его гостем.
Как-то в перерыве мы с товарищем сели в кремлёвском коридоре на скамейку. Рядом присел Савицкий, молча жестом показав нам, чтобы мы не вставали и сидели спокойно, не стесняясь его. Он был уже довольно пожилым человеком в то время, было видно, что ему жарко.
Мы исподволь рассматривали его награды на кителе. Не каждый день сидишь с дважды Героем Советского Союза! Вокруг нас стали собираться другие участники совещания. Один, самый смелый, старлей подошел к Маршалу строевым шагом: «Товарищ Маршал! Для музея 69-й, Севской, гвардейской трижды орденоносной мотострелковой дивизии разрешите Ваш автограф!» И протянул «Дракону» какой-то альбом. Маршал, не поднимая головы поманил храбреца пальцем, тот нагнулся.
«Пошел ты на хер!» – негромко, но отчётливо произнёс «Дракон».
«Есть!» – браво ответил смелый старлей и отошел от него строевым шагом.
Другие его товарищи, видя разговор с Маршалом, но не слыша его содержания, стали по очереди подходить и представляться Савицкому с той же просьбой. Он также их манил пальцем и туда же «посылал» всё более громко и раздражённо. Мы с приятелем с трудом сдерживали хохот.
Наконец, Маршалу надоели эти подходы, он встал и пошел куда-то по своим делам. Физиономии «посланных» любителей автографов надо было видеть…
Самая знаменитая быль Свиридова была про «Реактивного Чкалова».
Иван Федорович служил тогда в Новосибирске членом Военного Совета Отдельной Армии ПВО. Командующим был знаменитый летчик, генерал-полковник, Герой Советского Союза.
«Однажды летним утром у меня раздается телефонный звонок первого секретаря обкома партии», – рассказывал Свиридов. «Сегодня утром из Оби какая-то подводная лодка выпустила ракету. Перевернулось 5 лодок с отдыхающими. Академика Зильбермана, который тоже перевернулся, еле откачали. Немедленно разберитесь с этим безобразием и доложите мне ситуацию!»
По голосу чувствовалось, что «Первый» был не на шутку обеспокоен. Еще бы, посреди города, около стратегического моста через Обь, пуск ракеты!!! Я бегом к командующему, который был одновременно и начальником гарнизона. Обсудили ситуацию. Мы точно знали, что никаких подводных лодок и пусков ракет с них быть не может.
«Это точно кто-то из наших орлов начудил», сказал командующий, глядя на план полетов. «Разбирайся, Иван Федорович. Дело серьёзное. Первый уже Гречко (Министру обороны в то время) успел позвонить. Мне „привет“ от него передали. Надо срочно понять, что произошло».
Я запросил список всех летчиков, принимавших участие в полётах во время ЧП. Недалеко от Новосибирска был расположен полигон, где в тот день и проходили полёты. Получился список из 9 фамилий, которых мы и вызвали срочно в штаб для разбирательства. Но никакие групповые и индивидуальные беседы с ними ни к чему не привели. Лётчики стояли насмерть, ни в чем не признавались. Тогда командующий приказал построить их и вышел перед восьмеркой пилотов при всех орденах и регалиях.
«Дааа», – протянул он задумчиво. «Я и не знал, что среди лётчиков появились тру сы. В моё время их не было…»
«Никак нет, товарищ командующий!!! Среди летчиков нет тру сов! Разрешите доложить?!» – шагнул вдруг из строя симпатичный капитан.
«Докладывайте! Остальные – свободны!» – повеселел командующий.
И капитан рассказал правду про всё.
Они прилетели на полигон из отдалённого истребительного полка. Перед полётами поехали в город, на пляж – искупаться и позагорать. А там познакомились с артистками какого-то московского театра, приехавшего в Новосибирск на гастроли. Одна красотка безумно понравилась капитану, и он начал за ней ухаживать. Слово за слово, упомянул, что они с друзьями – летчики-истребители.
«Да какие вы летчики?» – отвесила ему смешливая актриса. «Вот Чкалов – был лётчик, под мостом мог пролететь! А вы – только сочинять можете, да в облаках летать!»
Это было уже слишком, и капитан решил постоять за честь реактивной авиации.
«Вон видишь мост через Обь? Завтра стой на нём в девять утра. Я пролечу под основным его пролетом на своём истребителе. Бортовой номер 27 увидишь!» – сразил он актрису предложением. Заинтригованная красавица пообещала завтра стоять на мосту и намекнула на продолжение знакомства со столь отважным пилотом. Отступать было некуда.
Тут командующему, который слушал рассказ, стало плохо: «Так это ты, сукин сын, под стратегическим мостом пролетел!? А если бы не вписался. Врезался в него?! Это ж какой позор был бы!! На всю страну!!!!»
Капитан заверил командующего, что он всё тщательно рассчитал. После спора он взял лодку напрокат, несколько раз проплыл под мостом и сделал необходимые замеры, убедился, что габариты самолёта позволяют свободно пролететь под ним. Дело – за мастерством пилотирования. А его было не занимать.
«Я же лётчик первого класса!» – веско сообщил капитан. Наутро он снизился до предельно малой высоты и, ориентируясь по Оби, подлетел к мосту. Снизив обороты до минимума, почти бесшумно пролетел под мостом.
Потом – ручку на себя и дал форсаж. Самолёт свечой ушел в облака.
Вот откуда и взялась «подводная ракета».
«Ты же людей мог погубить! Самого Зильбермана чуть не утопил!!!» — возмущался командующий, но уже с хитринкой в глазах.
«Тут не рассчитал маленько» – согласился лётчик.
«Поехали к первому секретарю обкома, сам ему всё расскажешь!» – принял решение командующий.
«Приехав в обком, мы оставили влюблённого лётчика в приёмной и зашли в кабинет Первого» – продолжал рассказ Свиридов. «Когда мы ему рассказали всю историю про реактивного Ромео, Первый долго смеялся. Потом достал из бара бутылку коньяка и разлил его по трём рюмкам: «Ну, что ж, давайте выпьем за реактивного Чкалова! За наших соколов!». Выпили. Ситуация разряжалась.
«А где ж он сам-то?» – спросил первый.
«В приёмной стоит».
«Так давайте его сюда!»
Капитан зашел, не зная, что его ждёт.
«Ну, расскажи ещё раз, как дело было!» – потребовал Первый.
Капитан снова повторил рассказ, попутно отвечая на наши уточняющие вопросы.
Первый снова разлил коньяк, протянул рюмку лётчику: «Ну, за нашу авиацию и её лётчиков!». Снова выпили.
«Актрису-то хоть успел полюбить?» – вдруг весело спросил Первый у капитана.
«Так я её еще не видел после полётов» – ответил Ромео.
«Чего же ты тут стоишь? Отпустим его на вечерок?» – спросил первый у командующего.
«Отпустим, раз вы ходатайствуете», – ответил тот в тон.
«Но передай своим, чтобы больше так не летали!!!» – уже серьёзно закончил Первый беседу с капитаном.
«Не будут! Лично прослежу!» – заверил его командующий.
Счастливый капитан испарился, а первый вспомнил уже о серьёзном.
«Да. Я же Гречко, сгоряча, утром звонил. Нагорит вам, наверное?». Мы дипломатично промолчали.
Первый дал указание соединить его с Гречко.
«Андрей Андреевич! Это снова я. Разобрались мы с этой ракетой с подводной лодки. Военные ни при чём. Не ругайте их. Это наши промышленники перестарались с испытаниями, мы с ними сами разберёмся».
Потом мы допили коньяк и уехали к себе в штаб Армии.
Капитана, конечно, потом наказали. Он рассматривался как кандидат в отряд космонавтов, и это ему «зарубили».
Судьба свела меня с генералом Пантелеевым. Однажды у нас были учения, и мы провели пару ночей на КП армии. Он был у нас посредником. Разговорились. Рассказчик Пантелеев был отменный.
В юности он служил в Группе советских войск в Германии (ГСВГ) и много рассказывал про маршала Якубовского, который был там командующим.
Шел партийный актив ГСВГ. Тема – вечная. Дисциплина и борьба с пьянством.
На трибуне – Якубовский, который был здоровенный мужик, и сам не дурак выпить, когда можно.
«Товарищи офицеры, я всё понимаю. Выпил ты бутылку… ну вторую!»
«Маленькую, маленькую, товарищ командующий!!!» – в ужасе подсказывает из президиума Член Военного Совета Группы.
Якубовский недоумённо смотрит на него и продолжает: «Ну, ещё маленькую!!!».
Другой случай был посерьёзнее. Какой-то командир танкового полка возвращался со сборов в свой полк на уазике. Конечно, выпивши, и конечно – не хватило. Решил добавить и зашел в придорожный «гаштет» (так наши называли немецкие забегаловки). Относились тогда немцы к нашим хорошо и всегда наливали. Но в этот раз был у них там какой-то праздник, наш стал грубить, и немцы просто выкинули командира полка с его товарищами на улицу. Тот завелся ни на шутку.
Прибыв в полк, объявил в нём «тревогу», вывел из парка и построил на шоссе в сторону «гаштета». Сам лично на головном танке подъехал к «гаштету» и ввел пушку в его окно. Все немцы – попадали на пол, ожидая выстрела. Командир вошел в «гаштет», выпил 200 грамм шнапса, расплатился сполна и уехал на этом танке обратно в расположение полка, уведя за собой с шоссе и все танки в парк.
Вышел страшный скандал. Доложили Хоннекеру. Тот попросил Якубовского разобраться.
Якубовский вызвал к себе этого командира полка и стал «драть» его:
«Докладывай мне по минутам, как было дело. В каком часу тебя из „гаштета“ выкинули?»
Комполка сообщил время.
«Когда прибыл в полк?! Тревогу сразу объявил?!»
Виновник происшествия опять дает ответ по минутам.
«Через сколько времени полк вышел из парка и выстроился в походную колонну?!»
Командир полка докладывает, что через 20 минут.
«Точно через 20 минут, не врёшь?» — спрашивает Якубовский и, получив подтверждение, поворачивается к своему начальнику штаба:
«Слушай, а ведь боеготовый полк у него!!!»
В следующий раз произошла такая незадача. Много внимания тогда уделялось укреплению советско-германской дружбы. У немцев даже статья расходов в бюджете была специальная для этих мероприятий. Наши тоже старались «не ударить в грязь лицом», и банкеты всегда проходили на высочайшем уровне. Выступали с тостами на них и с той и с другой стороны большие начальники и говорили правильные слова.
Однажды Хоннекеру это надоело, и он обратился к Якубовскому: «Чего от вас всё одни генералы выступают. Вот бы хорошо какого-нибудь молодого офицера послушать. Что они думают о нашей дружбе!».
Сказано – сделано. Нашли бойкого старшего лейтенанта и стали его готовить к выступлению от имени молодых советских офицеров на следующем банкете. Политуправление ГСВГ написало для него речь, её текст утвердили на самом высоком уровне и долго тренировали старлея, пока он не выучил речь наизусть. Накануне банкета Якубовский сам прослушал старлея на генеральной репетиции и остался доволен, тот блестяще произнёс утверждённый текст речи.
На следующий день был банкет с несколькими десятками участников с обеих сторон. Шнапс и водка тёкли рекой, тосты звучали один за другим. Старлей тоже не терял времени даром, тем более, что посадили его далеко от генералитета, и никто его ни в чём не ограничивал.
В середине банкета Хоннекер вспомнил о своем желании послушать молодого офицера и его мнение о советско-германской дружбе.
Старлея вызвали к микрофону, и он, уже изрядно выпивший, вместо заготовленной и заученной речи, выдал собравшимся бессмертную фразу:
«Дорогие немецко-фашистские друзья!!! Давайте выпьем за нашу Германию!!!».
Говорят, что немцы обиделись даже не столько на «немецко-фашистских друзей», сколько на «нашу» Германию.
Из баек своей молодости Пантелеев вспоминал, как он служил в Польше, и на каком-то совместном с поляками празднике они по очереди распевали друг другу польские и русские песни. Всё закончилось скандалом, когда наши песенники исполнили пораженным полякам марш Будённого со словами: «Помнят псы – атаманы, помнят польские паны / Конармейские наши клинки!!!»
Пантелеев же рассказал про пять этапов любого армейского мероприятия :
1. Шумиха.
2. Неразбериха.
3. Поиск виновных.
4. Наказание невиновных.
5. Поощрение непричастных.
Есть старый, но хороший анекдот про проверяющих.
В полк приехала высокая комиссия. Проверяют, всё плохо, как обычно, но один пожилой старший лейтенант выделяется в лучшую сторону. По всем предметам – одни «пятёрки». И стреляет – лучше всех, и уставы знает – назубок, и строевик отличный!
Генерал на разборе итогов проверки всех раскритиковал, как полагается, пообещал наказать, снять и уволить всех подряд.
Потом поднимает этого старлея и говорит:
– «А ты, старлей – молодец! Лучше всех подготовлен. Вся комиссия тебя отмечает. Сразу видна „военная косточка!!!“ Наверное – из бывших старшин?!»
– «Никак нет. Из бывших майоров!!!»
Замечательную память о себе оставил Председатель Президиума Верховного Совета СССР Н. В. Подгорный на Северном флоте. Во время его визита в Североморск ему организовали экскурсию по новейшей атомной подлодке, только что вступившей в строй. Лодка и в самом деле была хороша: просторные помещения, комната отдыха, сауна для подводников были неслыханным нововведением, и всё это командование флота продемонстрировало высокому гостю.
Николай Викторович, что называется, «проникся» и оставил в книге почётных гостей незабываемую запись:
«Посетил подводный корабль. Произвёл большое впечатление. Подгорный».
Как известно, генералами становятся в зрелые годы. Вопрос своего возраста, поэтому, для многих генералов становится «больной мозолью». Хочется и выглядеть помоложе, и послужить генералом подольше. Есть армейская поговорка: «Генерал – это не звание. Это – счастье!». Конечно, и у генералов бывают свои проблемы и неудачи, но для подчинённых они не слишком заметны, отчего, наверное, возник и сарказм этой поговорки.
Так вот – о возрасте. В нашем Главке служил генерал-майор Сандиков. Он был заместителем начальника Главного управления, имел довольно строгий характер, словом каждое его появление в соединениях и частях вызывало ажиотаж. Он объявлял тревоги, давал разные вводные («Пожар в хранилище!», «Нападение на караульное помещение!» и т. п.), в общем, был строг, скучать командирам не давал и «гонял» всех как сидоровых коз. Разумеется, его побаивались и старались не ударить лицом в грязь, как это и принято делать. Успешно получалось это далеко не всегда. И генерал «давал копоти» нерадивым начальникам.
Сандиков, к тому же, был участником Великой Отечественной войны, и имел к описываемому моменту довольно почтенный возраст – 58 лет. Однако он продолжал служить, был бодр, активен и спортивен. Каждое утро генерал выбегал на зарядку и очень гордился своей выправкой, молодцеватой подтянутостью и тем, что выглядел значительно моложе своих лет. Сандиков не прочь был, порой, и «козырнуть» этим. Многие знали такую его «слабость» и старались «потрафить» генералу, восхищаясь при подходящем случае его моложавостью и спортивностью.
Приехав однажды в одно из соединений, и проверив его в своём крутом стиле, Сандиков завершал проверку обходом казарм. В одной из рот ему что-то не понравилось в организации внутреннего порядка в помещении. Выдрав командира с замполитом за это, генерал вдруг потребовал вызвать ему и старшину этой роты. Старшина сидел в каптёрке и трясся от ужаса, слыша, как Сандиков распекал его ротное начальство.
Делать нечего – вышел старшина из каптёрки, доложил генералу, как полагается.
Сандиков принялся за «воспитание» и старшины: «У вас почему такой плохой порядок в казарме, товарищ прапорщик? Служить надоело?! Так я вас мигом уволю! Вам сколько лет, кстати?!»
«44 года», – печально доложил ему старшина роты.
«А выглядишь на все 60!!! Ишь, какой обрюзгший, толстый, мордастый!!» – завел свою любимую пластинку генерал. «Вот на меня посмотри! Видишь, как я выгляжу?! А думаешь, сколько мне лет?!»
«Лет СЕМЬДЕСЯТ!!!» – ляпнул старшина, надеясь задобрить грозного начальника.
Интересный случай был у нас в Гречицко-Бургундской бригаде. В начале 70-х годов дивизионы нашей бригады решил проинспектировать лично Главнокомандующий Войск ПВО страны маршал Батицкий П. Ф.
Вызвано это, видимо, было стремлением проверить, как обустроились дивизионы, развёрнутые вдоль побережья Финского залива во время памятных событий в Чехословакии 1968 года.
Решено было, как водится, показать ему «товар лицом». Для демонстрации и обеда стали готовить 10-й дивизион, который располагался в довольно живописном месте около Усть-Нарвы. Там и природа и бытовые условия службы были посимпатичнее, чем в других дивизионах, где долгие годы и солдаты и офицеры жили в землянках, пока строили «хапспособом» свои казармы, позиции, КП, кочегарки, бани и ДОСы…
Готовить дивизион к показу командующий армией откомандировал начальника ЗРВ армии генерала Виноградова. Тот был знаменит на всю 6 ОА ПВО вздорным характером и своей поговоркой: «Я что, должен своими генеральскими лампасами вам задницу вытирать?!»
Вот этот генерал и «оказывал помощь» командованию в подготовке к встрече высокого гостя (в основном, конечно, путём «втыков», периодически повторяя свою любимую присказку).
В это время в штаб Армии прибыл маршал Батицкий П. Ф.
Надо сказать, что он был ОЧЕНЬ толстым человеком. В обычную «Волгу» он не влезал по своим габаритам, и для него всегда просили «Чайку» из обкомовского гаража.
На этой «Чайке», в сопровождении многочисленной свиты на «Волгах» и «уазиках», маршал и отправился по Таллинскому шоссе в сторону 10-го дивизиона нашей героической бригады.
В канцелярии дивизиона, тем временем, раздался звонок. Трубку снял командир дивизиона.
Оперативный дежурный КП Армии поинтересовался у него, кто из старших начальников находится в дивизионе и готовит его к историческому визиту маршала.
Напротив командира как раз сидел генерал Виноградов, только что в очередной раз напомнивший комдиву о назначении лампасов на своих штанах.
«Генерал Виноградов», – без всякой задней мысли доложил комдив оперативному дежурному КП Армии.
«Передайте ему приказание командующего Армией, что он и будет представлять дивизион маршалу!» – передал приказ оперативный.
Командир дивизиона дожил это генералу.
Того – чуть «кондрашка» не хватила!
«Ты зачем сказал, что я здесь нахожусь?! „Подставить“ меня под маршала захотел?!» – заорал он на комдива.
«Скажешь, что я уже уехал и не слышал этого приказания, понял?» – приказал он удивлённому комдиву, сел на свою «Волгу» и быстро уехал по Таллинскому шоссе… в направлении Таллина. Там он и «руководил» целые сутки другими дивизионами бригады.
Сам визит прошел на удивление спокойно. Маршал походил по боевой позиции, осмотрел казарму, столовую, и остался увиденным – доволен.
Потом был обед для него. Стол, естественно, ломился от деликатесов, которым маршал отдал должное.
В конце обеда он неожиданно скомандовал: «Вызвать сюда старшину!!»
Бедный прапорщик на полусогнутых ногах прибыл пред светлые очи маршала.
«Молодец! Хорошо кормишь! Вот тебе рубль за обед!!!» – потряс Батицкий старшину «аттракционом невиданной щедрости».
Старшина, потом, поместил маршальский рубль под стекло и долго хранил его в каптёрке на почётном месте среди стеллажей с сапогами и портянками.
В академии мы готовились к параду в честь 70-летия Октябрьской революции. Дело это долгое и утомительное. Командовал нашей парадной «коробкой» (а это 15 шеренг по 15 офицеров в каждой) генерал с факультета РВСН. Он был небольшого роста и очень спокойный по темпераменту. Но однажды допекли и его.
После нескольких тренировочных прохождений «коробка» вернулась на исходную позицию. Генерал-ракетчик начал делать разбор наших ошибок.
Все уже устали и не очень его слушали, а в задних шеренгах «коротышки» просто о чём-то громко говорили и пересмеивались.
Обычно спокойного генерала это «взвело».
«Товарищ майор, прекратите разговоры!!» – довольно сердито сказал он кому-то в конце строя. Там продолжали разговор, не обращая на него внимания.
«Я вам сказал, прекратить болтать в строю, товарищ майор!!!» – повторил ракетчик, уже не скрывая эмоций.
Все притихли в последних шеренгах, но два приятеля там продолжали какой-то веселый разговор, не чувствуя обострения ситуации.
Генерал уже откровенно рассвирипел: «Эй, ты, немедленно выйди из строя ко мне!!!».
Наконец-то толкнули увлёкшихся болтунов, и один из них, воззрясь на генерала, с некоторым недоумением спросил: «Я??!!»
– «Да. ТЫ!!! Хер моржовый!!!» – проорал взбешённый генерал в мегафон на всё Ходынское поле.
Мы так потом этого майора и звали…
На тренировках к параду был и ещё один оригинальный пехотный генерал. Его основной задачей было научить нас правильно здороваться с Министром обороны. Сам генерал на тренировках изображал Министра и здоровался очень оригинально: «Здравствуйте товариЩИ!!!», делая ударение на «ЩИ!». Мы сначала посмеивались, – потом привыкли.
Вторым его «перлом» была фраза: «Товарищи офицеры! Когда военнослужащий в строю приветствует старшего начальника, рот у него должен открываться – на ширину приклада!!!»
Хорошо пошутил однажды наш генерал Соколовский Павел Иванович. Он был человеком редкой души и обаяния. Все, кто его знали, относились к нему с нескрываемой теплотой и симпатией.
Придя на службу и собрав наш отдел, Павел Иванович с грустью нам сообщил: «Да, ребята… Ну и дал я вчера встряску организму!!!»
«Что случилось, Павел Иванович??!!» – не на шутку всполошились все мы
«Не пил!!!» – смеясь, ответил нам генерал.
Одним из моих начальников был (к сожалению, рано ушедший из жизни) Эдуард Гайкович Назаров.
Человек большой эрудиции и разносторонней подготовки, он блестяще знал русский язык (несмотря на армянские корни по линии отца) и был очень требовательным к нам при составлении разного рода приказов и документов. Неграмотности, небрежности, ротозейства и лени он не прощал никому. Заслужить его похвалу было очень непросто. Обычно, когда он бывал кем-то из подчинённых доволен, он говорил с самым серьёзным видом: «Молодец! Хорошо начал работать!» и не успевал похваленный расплыться в счастливой улыбке, как Назаров добавлял: «…В последние 15 минут!!!».
Заканчивая «генеральскую главу», надо вспомнить и про пресловутые дачные привилегии. Сколько крокодиловых слёз о них было пролито «акулами пера и шакалами ротационных машин».
В годы, когда армия была ещё Советской, я был раза 3 в месте, где располагались дачи командующего 6 Отдельной Армии ПВО, в звании генерал-полковника и его генералов – заместителей.
Доводилось видеть и эти дачи. Обычные «финские домики», точно в таких же жили семьи офицеров на точках. У командующего был целый домик, у заместителей – домик делился на 2 семьи. Размеры участка были, наверное, даже поменьше 6 соток. Всё. Больше никаких дач во всей Отдельной Армии ни у кого из командиров не было. Разумеется, дачки эти были служебные, то есть полагались «по должности». Ни приватизировать, ни купить их было нельзя.
Конечно, как говорят в армии «генерал – он и в Африке генерал!».
Но – между теми и нынешними генералами «дистанция огромного размера».
Наверное – одна из причин такого положения дел – кадровые «провалы».
Когда-то был знаменитый сталинский лозунг: «Кадры решают всё!».
В хрущёвское время его переиначили: «В „кадрах“ решают всё!».
Ну а в годы «застоя» лозунг звучал совсем иначе: «Кадры решили – и всё!».
Вот и стали вылезать «наверх» люди, ставившие во главу угла личные, карьеристские интересы. Умевшие нравиться начальству, угождать ему, пускать «пыль в глаза». Это – тоже корень наших армейских бед…
Ну а с очень многими современными «демгенералами» – вообще беда… Что ни день, то сообщения, что кто-то из них опять проворовался. Да и хапают-то по-крупному, от всей широты либеральной души. Землю – гектарами, квартиры – подъездами, деньги – миллионами, «откаты» – самые жирные. И никакого спроса за это. Пошумят, по-тихому уволят, и всё. Кто уж совсем обнаглел, и «в открытую» брал всё, что плохо лежало – дают условный срок.
В общем – «делай как я!» на новый лад.
«С жульём, допустим, надо бороться!» – призывал А. Папанов в известной кинокомедии. С жульём в погонах – тем более, и надо делать это не только на словах.
В конце 80-х годов у нас в академии выступал тогдашний начальник Главпура генерал Лизичев. Касаясь разных злоупотреблений (а жулики на генеральских должностях встречались и тогда, только значительно реже, чем сейчас), он привёл такой пример. Генерал, командир рижского корпуса ПВО «сделал» квартиру для своей любовницы – прапорщицы. Он просто дал команду «передвинуть» её вне очереди, в которой она законно стояла. Даже не украл ничего. По нынешним временам на такую шалость просто не обратили бы внимания.
Тогда же командира корпуса и его начальника политотдела, который «закрыл глаза» на шалости своего полководца, вызвали «на ковёр» к Лизичеву.
«Ну, что, генералы?! Обвонялись?!» – спросил он у них. Итогом «разбора полётов» было снятие с должности обоих, исключение из партии и увольнение в запас. По тогдашним понятиям – практически «гражданская казнь». Квартиру у дамочки тоже отобрали, отдав офицеру очереднику.
Сейчас же «обвонявшиеся» проходимцы с генеральскими погонами отделываются лёгким испугом в самом худшем случае.
Каждый год в Министерстве обороны проходят подведения итогов. На них вызывают руководящий состав всех видов и родов войск. Говорят правильные речи о борьбе с коррупцией, на которые никто не обращает внимания…
Был знаменитый фильм «Генералы песчаных карьеров» про жизнь южноамериканских бездомных пацанов. Там есть ключевая сцена, когда предводитель бездомных говорит новичку, голодному мальчишке, пытавшемуся поискать себе харчи на помойке:
«Запомни! Генералы не жрут отбросов!!!»
Вот бы вместо всех этих пустых речей и показывать ежегодно нашим полководцам эту сцену.
А для наиболее «талантливых» – объяснять, что фразу не следует понимать буквально. Смысл её в том, что как только начнёшь «жрать отбросы» (воровать, хапать, ловчить, прокручивать махинации) – ты уже не генерал!!!
Погоны на плечах ещё есть, а генерала – уже нет. Есть прохиндей в форме, которую с него неизбежно сорвут. Может, и поможет…
Только и «главный генерал» должен иметь моральное право, смелость и желание сказать любому из них: «Генералы не жрут отбросов!!!».
Всё в мире – относительно
Курсе на втором, в Военно – политической академии, у нас был хороший преподаватель тактики ЗРВ. Молодой подполковник быстро нашёл с нами контакт. Мы уважали его за знания и весёлый характер. Однажды в перерыве он нам рассказывал о своей службе, как всегда с «шутками и прибаутками». В конце рассказа о своём жизненном пути он неожиданно сообщил: «Так я и попал служить на цементный завод!». Мы поняли, что он имеет в виду нашу академию, но сначала не приняли шутки: «Почему цементный завод?!»
– «Так ведь политработники являются цементирующей армию силой!» – сказал он, лукаво улыбаясь. Время показало, что «в каждой шутке – есть доля шутки», как говорит народная мудрость…
При обучении в академии мы жили в знаменитом общежитии на Пироговке.
По легенде, это общежитие было построено в 30-е годы на деньги А. М. Горького. Якобы, Алексей Максимович приехал посмотреть на здание и выдал историческую фразу: «Да… хо ро шая ко нюшня для ко миссаров!!!».
Общага эта поражала скромностью бытовых удобств.
«Все жили вровень – скромно так,
Система коридорная.
На 38 комнаток всего одна уборная!».
Мы шутили, что Высоцкий сочинил эту песню про нашу общагу, хотя сам там никогда и не бывал.
Действительно, на несколько десятков семей слушателей на этаже приходилась одна ванная, одна кухня (4 газовые плиты) и два туалета (мужской и женский). Комнатки были тоже небольшие. Я, например, имея семью в составе жены и дочки, начинал жить там в комнате 8 квадратных метров, размещаясь там со всей своей мебелью, привезённой из дивизиона (находившейся, правда, в основном в разобранном состоянии).
А общаге было 6 этажей и 9 типовых корпусов.
Как ни странно, жили очень весело и дружно, несмотря на перенаселённость и бытовые проблемы. Все праздники и дни рождения встречали коллективами этажей. К ним готовились, создавали программы мероприятия. Пели, веселились, танцевали. Обходилось без серьёзных склок и скандалов.
Почему-то те, кого размещали по служебным квартирам – коммуналкам (по 2—3 семьи) зачастую уживались намного хуже, чем наша «пироговская братия». У тех поро доходило до серьёзных проблем и даже переселений. Видимо, суровые бытовые условия всё-таки сплачивают людей. Да и традиции нашими «пироговскими» предшественниками были заложены хорошие.
Учебная группа у нас была дружная, в чём большая заслуга её командира Серёги Абигалова. Он умел сглаживать шероховатости наших характеров, а главное – отстаивать интересы своих подчинённых перед начальниками.
В армии – это дорогого стоит.
В самом начале обучения мы дали друг другу шуточные прозвища, используя для этого ФИО членов политбюро 30 – 70 х годов. Некоторые клички приклеились крепко. Так у нас появились свои: Лазарь Моисеевич и Михаил Иванович, Леонид Ильич и Лаврентий Палыч, Константин Устиныч и другие. Был даже Генрих, в честь полузабытого наркома НКВД Ягоды…
(Наш Генрих умел блестяще разыгрывать приятелей.
«Иди сюда!!! Иди сюда!!!» – грозно говорил он кому-нибудь, стоящему вдалеке, тоном, не терпящим возражений. Когда товарищ встревожено подходил к Генриху, тот не менее грозным голосом командовал:
«Иди отсюда!!!» – и заливался счастливым смехом, удирая от разъярённого однокашника).
Мы так привыкли к этим забавным кличкам, что часто можно было слышать в коридоре факультета чей-нибудь крик: «Лазарь Моисеич, завтра дежурным заступаешь вместо Генриха!!!»
Или: «Леонид Ильич, тебя Лаврентий Палыч ищет!!!»
Дедушка поначалу реагировал болезненно, потом перестал обращать внимание.
«Дедушкой» мы между собой называли генерала, нашего начальника факультета.
Одним из его любимых выражений было слово «будировать».
Он как-то пообещал «будировать» Шуру Михайлова, нашего Леонида Ильича.
Шура был отличный стрелок из пистолета, членом сборной академии по стрельбе и обладал на редкость флегматичным и спокойным характером.
Дедушкина угроза не произвела на него ни малейшего впечатления.
Вскоре состоялся день рождения Леонида Ильича, на который мы с Генрихом сочинили песню. Она исполнялась на мелодию популярной тогда песни «Малая Земля», с характерной «зыкинской» интонацией.
Песня имела большой успех у слушателей.
В другой раз случился небольшой инцидент со слушателем по фамилии Тарадай. Он сумел перевестись на педагогический факультет (который считался более престижным) без участия Дедушки. Это вызвало его довольно острую реакцию. У нас же учился Володя Щёколов, который тоже грезил педфаком и пытался туда перевестись. Дедушка «задробил» все его попытки.
К Володиному дню рождения мы сочинили песню на мотив «Марша коммунистических бригад»:
Песня не помогла, и путь Володи в адъюнктуру был долог и тернист…
Интересный случай был на партийном собрании, посвящённом проблемам с изучением иностранных языков в академии. Это – традиционно слабое место в подготовке военных. В те времена мы критично оценивали свои шансы побывать за границей и особого усердия в изучении английского или немецкого никто особенно не проявлял.
«Настоящий офицер знает три языка :
матерный – в совершенстве;
командный – удовлетворительно;
русский – читает и пишет со словарём!»
Доля истины в этой «хохмочке», конечно, была. Представить себе, что нам в войсках может пригодиться знание английского или немецкого языка, было сложно. Курс в объёме «допроса военнопленного» на случай войны мы все и так знали…
Накануне экзамена Дедушка решил нас «пробудировать» как следует, и назначил обсуждение этого вопроса на партсобрании.
Шура Шарапов выступил ярко: «Я до академии служил 10 лет в Забайкальском военном округе» – сообщил он. «И после академии где-нибудь в Туркмении служить придётся. Если мне и понадобится в войсках какой-нибудь язык – так скорее узбекский, или киргизский, но уж никак не английский!!!».
Дедушка был очень недоволен таким выступлением.
У нас была популярная байка, объяснявшая разницу между двумя словами: «что такое горе и что такое беда?»
Встречаются два слушателя.
– «Слыхал, на генерала Козлова кирпич упал?»
– «Вот горе-то…»
– «А он живой остался!»
– «Вот это – Беда!!!»
Надо сказать, что в академии было много замечательных педагогов и учёных, у которых было чему поучиться. Но были и свои оригиналы.
Одного из преподавателей курса ППР мы звали «Профессор Дураков» за умение с умным видом нести совершенную наукообразную чушь.
Другой армянин – историк поразил нас своим сообщением о том, что он «фронтально» изучает Ленина. Выяснилось, что он занят чтением подряд всех 55 томов Полного собрания сочинений вождя, начиная с 1-го. «Дошел» уже до 18-го тома!» – с гордостью поведал он нам. Стремление найти ответы на все злободневные вопросы в заметках, статьях, работах и даже телеграммах (!), написанных столетие назад по совсем другим поводам и случаям – было характерно для многих учёных той поры.
«Технари» – тоже иногда «давали копоти». Связь нам преподавал полковник Корчагин. Ходил слух, что он в своё время поставил «двойку» на зачёте самому Владиславу Третьяку, который тоже учился в нашей академии на заочном факультете.
Серёга Абигалов однажды поинтересовался у Корчагина, что такое «факс связь» и когда она появится в войсках. (Жена Серёги работала в «интуристе», и он был «продвинут» насчёт буржуазной техники).
Корчагин, видимо, ничего об этих чудесах тогда не слыхавший, воспринял вопрос как «подколку», ничего на него не ответил, а потом долго и сердито косился на Серёгу.
Многие из нас использовали «академические» годы для повышения своего культурного кругозора, посещали музеи, театры, библиотеки, занимались самообразованием. В то кипучее время, когда страна бурлила накануне «судьбоносных» перемен, это было правильно.
Материалов было много, гласность резко повысила интерес к газетам и печатному слову. Для того чтобы купить жутко популярные тогда «Московские новости», мы специально отряжали «гонца» к редакции.
К нам пришёл курсовой офицер, подполковник Мошков. Мужик он был очень хороший и душевный. Часто выступал перед строем слушателей с различными речами. Мы комментировали эти выступления так: «Говорит «Объединённая редакция «Мошковские новости».
У Мошкова была ещё одна странность. Будучи очень грамотным и подготовленным офицером, и хорошим начальником, которого все мы уважали, он «спотыкался» только на одном слове. «Цейтнот» он ВСЕГДА произносил в удивительном варианте: «цикнот»!!!
Не знаю почему, но это был его «пунктик»: «Товарищи слушатели! Если вы будете затягивать подготовку курсовых работ, то окажетесь в „цикноте“!»
Мы всё время подсмеивались над такими его сентенциями.
Заместитель начальника кафедры тактики ПВО был строгим и уважаемым нами офицером и специалистом. Однажды, он рассказал оригинальный анекдот про теорию относительности.
Встречаются два одессита:
«Ви таки знаете, што в Одессу едет Эйнштейн?»;
«А кто такой этот Эйнштейн?!»
«Автор теории относительности!»
«Что это за теория?!»
«Как Вам объяснить, чтобы было понятно: один волос на голове – это много, или мало?»
«Мало, конечно!»
«А в тарелке с супом?!»
«И што, с этой хохмочкой Эйнштейн едет в Одессу???»
Этот полковник запомнился нам и своим рассказом о китайском трудолюбии и умении учиться. Он заканчивал Харьковскую инженерную академию ПВО, которая всегда славилась сложной программой и строгими преподавателями. Вместе с ним учились 25 китайских офицеров. (Дело было в начале 60-х годов, с Китаем мы тогда ещё дружили).
Первый год они изучали русский язык, а потом – учились, как обыкновенные слушатели.
Так вот, по их рассказам, в Пекине будущих слушателей построили на вокзале, а на проводы приехал сам Мао Цзедун.
Мао сказал им только одну фразу: «В братском Советском Союзе учиться – на «отлично!» – и уехал.
Для всех китайцев с той поры другой оценки кроме «отлично» – не существовало. Сначала при изучении русского языка, потом – при постижении академических дисциплин. При получении текущих «четвёрок» они умоляли преподавателей найти время для её пересдачи. Причём никаких поблажек китайцам в учёбе не делали. Они же готовы были наизусть заучивать целые главы учебников, при необходимости.
Советский профессорско-преподавательский состав сначала удивлялся такому отношению к учёбе, потом привык. Многим нашим слушателям и «тройки» были – за счастье…
Наши руководители, с подачи Кукурузного Хруща, умудрились вдребезги рассориться с великой страной и её народом.
Взамен – нашли кучу «друзей» из Ганы, Сомали, Египта, Гвинеи со всеми их проблемами и «геморроями». «Друзья» эти нас бросили, «при первом шухере», оставив нам свои долги на память.
«Таких друзей – за хер и в музей!» – была такая поговорка в годы нашей юности.
Надо сказать, что с именами наших африканских «друзей» нам всегда везло. Началось это с большого друга советского народа и лично Хрущёва. Гамаля Абдель Насера.
Хрущёв ему, спьяну, даже звание Героя Советского Союза присвоил, неведомо за что.
Война закончилась совсем недавно, и авторитет звания Героя в стране стоял высоко. Очередное идиотское решение Хруща вызвало острое неприятие в народе. Саму фамилию Насера переиначили на НасЕра.
Это написал, совсем юный тогда, В. Высоцкий.
Да и другие «друзья» – были под стать НасЕру, как по заказу.
Один Якуба Говон чего стоил!!! А Мобуту Сесе Секо Куку Туре?!
Нарочно не придумаешь таких имён!!!
Кстати, с некоторыми представителями этих «дружеских» стран нам доводилось учиться в академии. Не было у нас с ними ни дружбы, ни вражды. Было неполиткорректное обобщённое их наименование: «Чамо Чамо Лапентузи».
Майор Пронин
В академии судьба свела меня с замечательным парнем и отличным офицером.
«Майор Пронин!» – несколько официально представился он при первом знакомстве. Симпатичное, весёлое лицо, озорные искорки в глазах как-то сразу располагали к себе. Мы подружились, и эта дружба согревает нас вот уже много лет.
Шура, конечно, знал о знаменитом майоре Пронине, этой легенде отечественной приключенческой прозы 30-х годов, грозе шпионов и предтече английского Джеймса Бонда.
Он всегда был готов пошутить и посмеяться и над собой, и на эту тему.
В своё время он потряс нас своей бессмертной фразой:
«Я прошёл большой жизненный путь: от сперматозоида – до майора!»
Шура всегда был способен на смелый и неординарный поступок. Так, в академию он приехал своим ходом, на «Жигулях» 13-й модели. В этом не было бы ничего необычного, если бы не место, откуда он прибыл: Сары-Шаган. Там в советское время располагались знаменитые полигоны Войск ПВО. Это Южный Казахстан, от Москвы – тысячи 4 километров, с хвостиком. При тех дорогах, «сервисе», дефиците бензина и прочих «прелестях» проехать такое расстояние за рулём, да ещё одному – уже в то время было подвигом.
Кстати, на весь курс (50 офицеров в звании «капитан – майор») у нас было всего 3 машины: кроме Шуриных «Жигулей», купленных за 10 лет службы в Сары-Шагане, наш старшина имел «ушастый» Запорожец, и Фил – старенький отцовский «Москвич». Вот и весь наличный автопарк, который смогли себе позволить «господа офицеры» в 1987 году. Не баловала нас страна деньгами и тогда, прямо скажем…
В СССР было 3 Государственных полигона, на которых Войска ПВО производили боевые стрельбы: Ашулук (он располагался в пустынных районах между Волгоградом и Астраханью), упомянутый уже Сары-Шаган, и Телемба в Забайкалье.
Эта самая Телемба находилась где-то на границе между Бурятией и Читинской областью.
Там стоял, как и было принято, довольно большой белый обелиск, посвящённый дружбе народов. Со стороны Бурятии на обелиске чёрными, аршинными буквами красовался призыв:
«Бурят! Утри сопли!! Ты въезжаешь в Россию!!!».
Говорят, надпись кто-то регулярно заботливо обновлял.
Щура больше 9 лет «оттрубил» на 1-й площадке полигона в Сары-Шагане. Об этом у него остались самые яркие воспоминания…
Да и все те, кто бывал там, хоть раз, в пыльных, бескрайних, безводных пустынях, никогда их не забудет.
Мне только 2 раза довелось участвовать в выполнении боевых стрельб на этом Государственном полигоне.
Первая площадка (где служил Шура, и производились все боевые пуски ракет), располагалась на расстоянии 120 км от захолустного полустанка Коктас, на котором, обычно, разгружались прибывшие эшелоны с техникой и людьми.
Технику тогда крепили к железнодорожным платформам стальной проволокой, которую перед этим «отжигали», чтобы она была помягче. При разгрузке эту проволоку просто перерубали зубилом и бросали. Около Коктаса были горы такой брошенной проволоки.
После разгрузки – построение, митинг, и в путь. Эти 120 км надо было ехать по пустыне, по бездорожью. Была, разумеется, и «бетонка», но по ней разрешалось ездить только легковым машинам, «уазикам», да автобусам, чтобы не разбить её окончательно. За этим – строго следила местная ВАИ.
Колонны, следовавшие по пыльной пустыне, поднимали огромные столбы пыли. Она была видна за много километров от колонн.
Около 1-й площадки стояла слегка покосившаяся железная вышка.
Ходила легенда, что на эту вышку весной забирались офицеры «постоянного состава» площадки и смотрели в степь. Они высматривали первые пылевые столбы от колонн техники, следовавшей к ним «стрелять». (Зимой на полигоне пусков не проводилось, но жизнь и служба продолжались, конечно).
Первый, увидевший пылевой столб, оглашал окрестности победным воплем: «УРА!!!!!!! Кормильцы едут!!!».
(Так же, наверное, кричал в своё время: «Земля!!!» вперёдсмотрящий матрос, на каравелле Колумба).
«Кормильцами» постоянный состав именовал прибывающих не случайно. Полки и бригады стреляли тогда на полигоне ежегодно, и командиры после окончания стрельбы всегда получали от «местных» начальников «заказ» что привезти на следующий год. Везли туда все и всё: кто цемент, кто доски, кто «полировку», кто «железо», и т. д. и т. п.
Там ничего своего не было, а всё строить и оборудовать Войска ПВО привыкли пресловутым «хозяйственным способом», который называли точнее и проще: «хапспособ».
Везли, разумеется, и провизию, и напитки, и спиртное. Тут уж каждая часть старалась, как могла.
В нашей «Гречицко-Бургундской» бригаде был особый, фирменный коктейль, который называли новомодным словом «Бэкфайер». Он состоял из равных долей родимого спирта, эстонского ликёра «Вана Таллин» и американского напитка «Пепси-Кола».
«Бэкфайер» этот пился легко, как Пепси, но с ног валил не хуже спирта.
Начальник КП бригады Васька Зиневич готовил по особому рецепту и вёз на полигон уникальный белорусский «Клюквяк», тоже вещь достойную упоминания и очень уважаемую.
Напитки эти чудные шли в дело, особенно, если при стрельбах случалась какая-то неприятность.
Тогда наши командиры, вместе с полигонными начальниками, начинали действо, которое именовалось «варить колун».
Иначе говоря, старались минимизировать негативные последствия неудачной стрельбы всеми средствами. Иногда это удавалось, иногда – нет.
Только и оставалось напевать в таком случае пострадавшим. За «двойку» на полигоне запросто могли дать «строгача с занесением» по партийной линии и снять с должности. Это считалось невыполнением государственного задания, и спрос за него был строгим…
Под настроение майор Пронин делился с нами историями из той своей службы, которые всегда были интересны и поучительны.
Шура, закончивший Даугавпилское училище, которое готовило техников самолётов, имел ярко выраженные командирские наклонности и свой, особый, офицерский почерк. Его умение управляться с самыми распущенными воинами сразу приметили в Сары-Шагане. Будучи в наряде, начальником гарнизонного патруля, Шура недрогнувшей рукой укомплектовывал пьяными стройбатовцами камеры гауптвахты «под завязку». Спустя некоторое время местный комендант предлагал ему капитанскую должность своего помощника, что для техника самолёта, кем был тогда Шура, было неслабым повышением.
Что-то там «не срослось», не поставили начальнички лейтенанта на такую важную должность, и Шура продолжал «крутить хвосты» самолётам.
Тем временем одну из «придворных» рот Шуриной части сотрясали «чепуги» и мордобои. Чтобы как-то обуздать распущенное воинство, командование поставило в ней командиром Вовика Румянцева. Вовик имел рост 2 метра и весил килограмм 120, в общем, производил достойное впечатление на любого «дедушку». Румянцев попросил назначить замполитом этой роты, себе в помощь, Шуру Пронина. Командир части, услышав это, «заскурнавил»: «Да ты что, Вовик, замполит должен быть таким, чтобы солдат мог прийти к нему, рассказать все свои беды, а он бойца – и утешит и поплачет с ним. А от Пронина – бойцы и так плачут!!!» Но Вовик настаивал именно на кандидатуре Шуры. И тут выяснилось, что Пронин всё ещё комсомолец. Пришлось назначить его на должность «чистого» заместителя командира роты.
Потихонечку, тандем Вовика и Шуры усмирил своё буйное воинство, и показал своим самым наглым «дедушкам», «где раком зимуют». Рота стала ходить по гарнизону под барабан, с песнями и разбойничьим посвистом так, что полюбоваться на это зрелище порой приходили из других частей полигона.
Шуру со временем приняли в партию и перевели на политработу, что по тем временам было престижным повышением.
Ему, молодому старлею, единственному в части доверяли заступать дежурным по площадке, а в помощниках зачастую ходили капитаны да майоры.
«Когда Пронин заступает дежурным по части – все разгильдяи знают, отслеживают; у них в календариках эти дни чёрным обведены!» – говорил порою командир, инструктируя других дежурных.
Запомнился психологический этюд Шуры про своего начальника штаба. Тот любил повторять, надо и не надо: «Наш народ мудрый, русские фамилии просто так не даются!». Сам начштаба обладал, при этом, дивной фамилией – Дубашёв.
«Взъелся на меня за что-то наш начальник штаба», – рассказывал майор Пронин. «Драл с особой свирепостью за дело и без дела. Я уж не знал, что делать и куда от него деваться…
И вот однажды заступил я дежурным по части. Утром доложил, как положено, что ночью происшествий не случилось. Он меня вызвал в кабинет к себе и давай опять драть за что-то, сниму, орёт, с наряда вас, товарищ капитан!
Я в полном расстройстве, машинально поправляю на ремне кобуру с пистолетом. Почему-то захотелось мне передвинуть её сзади на бок, на уставное место.
Тут начальник штаба внезапно перестал разоряться, и впервые за 4 года службы назвал меня по имени!
Иди, говорит, Саша, неси службу! У меня больше нет к тебе замечаний.
Я даже не сразу понял, почему такая перемена с ним случилась. Потом – ещё год я с ним служил «душа в душу» – все придирки ко мне как отрезало!»
Шура окончил среднее военное училище и, поначалу, гордо носил на груди знак «Внук Учёного». Потом он исхитрился заочно поступить и окончить наше гореловское высшее училище. Для него, служившего в жутких условиях Сары-Шагана, это было отдушиной, конечно.
Была такая армейская поговорка про офицера-заочника:
Доля истины в ней есть, посмеивался Шура, знавший жизнь заочников не понаслышке.
Другой фирменной историей Шуры – был рассказ о находчивом ответе его приятеля по службе в Сары-Шагане. Тот приятель был зампотехом соседней с Шурой роты и любил прийти к Шуре в казарму. Перенять передовой опыт воспитания воинов, или просто пообщаться в свободную минуту. Это, почему-то, страшно не нравилось вышеупомянутому подполковнику Дубашеву, и он категорически запретил Шуриному приятелю «шляться по чужим ротам». В один прекрасный день приятель заскочил к Шуре в гости поболтать, а тут в казарму заявился и Дубашев. Увидев столь вопиющее невыполнение своего распоряжения, он начал распекать Шуриного приятеля: «Вы почему опять у Пронина в казарме?! Что вы тут делаете, я вас спрашиваю???»
Шурин друг ответил мгновенно: «Выполняем ваше приказание, товарищ подполковник!!!»
«Так я вам ничего не приказывал!» – слегка растерянно ответил Дубашев.
«А мы – ничего и не делаем!!!» – отрапортовал приятель.
О том, насколько популярной фигурой был Шура в Сары-Шагане, говорит случай, произошедший во время нашего обучения в академии. Повезли нас, слушателей, в Костерёво, где тогда находились курсы по переподготовке офицеров ЗРВ. Настало время обеда, и мы пошли в столовую. Там стояли в общей очереди с капитанами и старлеями, приехавшими из войск на переподготовку. Шура услышал разговор двух офицеров, понял, что они с полигона, и начал расспрашивать их про своих общих знакомых.
После нескольких вопросов-ответов полигонный капитан вдруг спрашивает у Шуры: «А вы случайно не майор Пронин?!»
«Он самый!» – в свою очередь, удивляясь, подтверждает Саша.
«Мужики, идите сюда! Здесь – майор Пронин приехал!!!» – заорал вдруг капитан своим приятелям, и человек 8 с разных концов зала поспешили к нему.
После тёплых слов и взаимных приветствий Шура, несколько удивлённый такой неожиданной популярностью, и не видя знакомых лиц, спрашивает своих бывших сослуживцев: «Ребята! Да откуда вы меня знаете-то?!»
«Ну, что вы, товарищ майор! – отвечает за всех капитан, «У нас про вас – легенды на площадке ходят!!!»
Одним из коронных рассказов майора Пронина была история о том, как у него спёрли один армейский ботинок, зимой, в поезде Москва-Ленинград.
Он ехал на сессию в наше училище. С ним в купе сидели дед с бабкой. Ночью старики вышли на станции Бологое. Видимо, дед ночью постеснялся включить свет, и в потёмках и в спешке надел Шурин чёрный форменный армейский ботинок. Взамен оставил свой, ярко-жёлтого цвета.
«Пришлось мне переться по зимнему Ленинграду в военторг, вдоль Невского проспекта. Одна нога – в чёрном уставном ботинке, другая в ярко-жёлтой туфле!!! Совсем как «высокий блондин» в популярной комедии. Хорошо ещё на комендантский патруль не напоролся!
В академии Шура умудрился развестись с супругой, чем изрядно потряс нашего Дедушку. Тот начал требовать «будировать» Пронина по партийной линии за «моральное разложение», но этот номер у Дедушки не прошел.
Звёздный час Шуры пробил в дни ГКЧП. Он служил замполитом зенитно-ракетного полка и прославился на весь Московский округ ПВО историческим приказом вывесить портрет Горбачёва – в сортире!!!
Шура, как и многие миллионы советских людей, сильно недолюбливал «Горби» за привычку к пустопорожней болтовне и откровенную трусоватость при принятии решений.
«Был у меня в полку один офицер, резко набравшийся ультралиберального мировоззрения. Всё меченым «Горби» восхищался, какой он душка – да как он о «перестройке» заботится. А что армию губит – так и не нужна она совсем. Врагов у нас нет и не было, одни друзья вокруг. Вот такую бодягу и нёс он при каждом удобном случае.
И вдруг – грянул ГКЧП. Что творится – никто ничего понять не может.
Нас всех привели в полную боевую готовность, сидим на КП, ждём указаний от «отцов командиров»… А тут этот либераст в погонах притащил на КП полка радиоприёмник, и «Голос Америки» на полную громкость врубил. Это – строго запрещалось делать. Я и говорю либерасту: выключите, мол приёмник, не положено на КП вражьи голоса транслировать.
Тот – в амбицию: «Да как вы можете?! Под портретом президента Горбачёва такие слова говорить?! Он, может быть, сейчас в тюрьме страдает, или вообще жизни лишён злодеями!!!»
Ну и я не сдержался. Вызвал бойца и выдал, сгоряча, приказание на весь КП: «Снимите отсюда этот портрет и повесьте в сортире!!! Пусть товарищ майор там любуется на него! Может, и у него „Процесс пойдёт“ успешнее!!!».
Потом Шуре, конечно, вспомнили этот портрет Горби в сортире…
Тем не менее, служил он потом в армии, уже на командных должностях, достойно, и уволился в чине полковника с должности первого заместителя командира части.
Конечно, внешне Сашка изменился за эти годы.
Когда я его встретил в первый раз, у него в неполные 30 лет уже были седые виски. (Он поседел в 26 лет, будучи замполитом роты, за одну ночь, когда вёз 120 км в госпиталь своего солдата).
Сейчас бедовая голова бывшего майора Пронина уже вся покрыта серебряной сединой.
Но в душе Сашка до сих пор остался таким же молодым и задорным, как был в молодые годы.
Уже после увольнения в запас он женился и живет в любви и согласии с молодой женой. У них родился сын, и Саша, смеясь, вспоминал комичный случай. Он гулял с наследником, мальчик возился в детской песочнице и баловался, как и все дети. Разыгравшись, сын стал капризничать, и Саша слегка прикрикнул на него.
Сердобольные бабушки, которых всегда много у детских площадок, стали выговаривать мальчику: «А дедушку надо слушать!!!»
Рассказывая это, Сашка всегда задорно хохочет.
Недавно у них родилась и долгожданная девочка.
Мне хочется пожелать этому несгибаемому «дедушке»: «Так держать!»
Тайна слова «приказ»
Эта глава получится посерьёзнее других. Так и тема – серьёзная.
Приказ – одна из армейских святынь, на беспрекословном и точном исполнении приказа стояли и стоят все армии мира. Те армии, конечно, которые вообще чего-то стоят.
Когда-то и наша армия славилась железной воинской дисциплиной.
Друзья часто ошибаются, давая нам оценки: кто-то хочет сделать приятное, кто-то приукрасить недостатки своего товарища, кто-то их просто не замечает, по дружбе.
Враги ошибаются в своих оценках намного реже. Особенно если это враг умный, опытный, знающий своё дело и всерьёз «обиженный».
Предоставим слово такому врагу:
«Русский солдат любит свою „матушку Россию“, и поэтому он дерется за коммунистический режим, хотя, вообще говоря, он не является политическим фанатиком. Однако следует учитывать, что партия и её органы обладают в Красной Армии огромным влиянием. Почти все комиссары являются жителями городов и выходцами из рабочего класса. Их отвага граничит с безрассудством; это люди очень умные и решительные. Им удалось создать в русской армии то, чего ей недоставало в первую мировую войну, – железную дисциплину. Подобная, не знающая жалости военная дисциплина, – которую, я уверен, не выдержала бы ни одна другая армия – превратила неорганизованную толпу в необычайно мощное орудие войны. Дисциплина – главный козырь коммунизма, движущая сила армии. Она также явилась решающим фактором и в достижении огромных политических и военных успехов Сталина». (фон Меллентин Фридрих Вильгельм «Танковые сражения 1939—1945 гг»). Это – оценка германского генерала, а они-то знали толк и в дисциплине, и в войне.
К сожалению, в послевоенные годы в армии было потеряно очень многое. Потеряли и дисциплину…
Произошло это, конечно, не сразу, не вдруг. Причин тому было много. Полный их анализ заслуживает отдельного, обстоятельного разговора. Здесь – просто отметим несколько важных моментов.
Тут – и принятие новых Дисциплинарных Уставов 1947, 1960 и 1975 годов. Каждый из них был «слабее» предыдущего, «смягчал» дисциплинарные права командиров по отношению к нарушителям уставного порядка. Поначалу это было не очень заметно, но процесс постепенного развала уже «пошел». К слабеющим уставам Никита Хрущёв лично добавил 2 мощных удара по армии:
«Сокращение 1 млн. 200 тыс. военнослужащих», когда из армии были бесцеремонно выкинуты фронтовики, офицеры, прошедшие всю войну, имевшие бесценный опыт. Причём уволены, зачастую, за несколько месяцев до пенсии. Это нанесло тяжелейший удар и по престижу армии и по порядку в ней и по моральному состоянию оставшихся офицеров. Старшие офицеры, помнившие эту хрущёвскую дурь, рассказывали мне с горьким смехом, как газеты пропагандировали тогда какого-то майора лётчика, Героя Советского Союза. Он после этого сокращения пошёл работать … свинарём на свинарник. И ему за «трудовые подвиги» присвоили звание Героя Соцтруда!!! Свинаря – лётчика славили, как Стаханова хрущевской эпохи.
Разрешение призывать в армию ранее судимых. Эти ребята, тоже постепенно, стали заводить свои порядки в армейских подразделениях…
Так незаметно, незримо терялось самое главное в армейской жизни: её воинский дух, военное братство, традиции взаимопомощи, преемственность поколений. «Пропала связь времён», как писал когда-то Шекспир.
Резко изменилась и коллективная психология солдат. Когда-то было стыдно служить плохо.
В дореволюционные времена солдату, пришедшему домой после срочной службы «без медали», вполне мог «навалять» его собственный батюшка. Про деревенских соседей, или станичников – и говорить нечего. Трусость, лень, разгильдяйство, не говоря уже о вороватости или хулиганских привычках, – не прощались в русском сельском «обчестве» того времени. А ведь Россия на 90% была сельской, деревенской. Отсюда – и слава русских солдат 18—19 веков – неприхотливых, «справных», расторопных и сметливых бойцов. Эти незаменимые качества ратной доблести наших прадедов еще долго жили в душах их потомков. Не случайно в послевоенное время были придуманы так называемые «знаки солдатской доблести»: значки классности, ВСК, «Отличник Советской армии» и т. д. Ими гордились, их стремились заслужить.
Но постепенно, незаметно менялся и моральный климат в солдатских коллективах. Становились всё более популярными уголовные порядки и замашки. Стыдно стало служить хорошо!!! Родилась и стала знаменитой поговорка про дочь проститутку и сына ефрейтора. Многие отслужившие воины стали гордиться не успехами в службе, овладении боевой специальностью, а своим «пофигизмом», разгильдяйством, распущенностью. «Служи, сынок, как „дед“ служил. А „дед“ на службу – хер ложил!» – этот стишок стал передаваться из уст в уста уволенными в запас воинами.
Многие хвалились тем, что провели немалое число суток на гауптвахте за свои «подвиги». Помню, как меня удивил Витька Завьялов, с которым мы выросли в одном ленинградском дворе. Я, уже будучи офицером, встретил его на улице. Витька только что «дембельнулся». «Я на Новой Земле служил! 117 суток на „губе“ там отсидел!!!» – сообщил он мне с радостным возбуждением. Видно было, что это – предмет его гордости.
Это всё происходило не вдруг, исподволь. В хороших частях и подразделениях, при сильных командирах и офицерских коллективах, «порядок» держался довольно долго. Мне, по крайней мере, доводилось такие части видеть и в 70-е и в 80-е годы. Их было не очень много, но они были. Да и дивизион, где я прослужил 3 года, тоже всегда отличался в лучшую сторону по вопросам дисциплины и порядка, и мы, его офицеры, гордились этим.
Но так было уже далеко не везде. Одной из причин этого печального явления была и заметная девальвация слова и самого понятия «приказ» в армии. Сами приказы, конечно, остались Их ежедневно издавали десятки тысяч только письменных: от суточных по части до приказов Министра обороны по разным поводам. Еженедельно по пятницам во всех частях проходили так называемые «читки приказов». На них «доводили» до офицеров и прапорщиков эти бесчисленные приказы. На мой взгляд, это не приносило никакой пользы. Эти еженедельные десятки зачитываемых приказов мы зачастую не успевали даже запомнить, а не то что исполнять.
Самое печальное то, что стали издавать заведомо невыполнимые приказы и директивы, особенно по вопросам укрепления воинской дисциплины. «Изжить в 19.. году происшествия и преступления в войсках!» Такие и им подобные формулировки ничего, кроме изумления дуростью тех, кто их подписал, не вызывали. Приказы, издаваемые в огромных количествах, переставали восприниматься как ЗАКОНЫ, как нечто – обязательное для исполнения. На них просто перестали обращать внимание.
«Приказы в армии издаются для того, чтобы они не выполнялись!» – очень точно сказал на заре моей лейтенантской юности командир взвода нашей роты прапорщик Валера Грабский. Ему, ежедневно работавшему с бойцами, это было понятно, а вот многим большим начальникам – нет.
Некоторые офицеры и прапорщики, стремясь завоевать дешевый авторитет, становились на путь панибратских отношений с подчинёнными. Часто это давало эффект прямо противоположный тому, что ожидался. Помню, как мы были в училище разочарованы одним преподавателем психологии. Он был на стажировке старшим группы курсантов. Выпив вместе с ними в поезде, он расчувствовался и вдруг выдал им: «Не надо называть меня «товарищ подполковник», ребята. Зовите меня просто: «Женя»! «Женей» его, конечно, называть не стали, но история с этим заявлением получила широкую огласку в курсантских рядах. Авторитет действительно хорошего преподавателя был изрядно «подмочен» в наших глазах этой неудачной фразой.
К сожалению, повседневным явлением стали издания многочисленных «перестраховочных» приказов. Их писали для того, «чтобы прикрыть задницу» руководству, как было принято шутить об этом. Ежегодно запрещали «одиночное купание военнослужащих», «самовольный выезд за пределы гарнизона» и т. п. благоглупости. Запреты эти невозможно было проконтролировать, они с лёгкостью нарушались. А значит, и приказы эти не стоили бумаги, на которой их печатали.
Еще одной традицией стало издавать приказы и распоряжения в духе армейской шутки: «всю ночь кормить, к утру – зарезать!». Всё готово должно быть ещё вчера – тоже обычный приём военного управления. Они срабатывают, если их применяют в экстремальных условиях, когда нет другого выхода. У нас же были военачальники, считавшие такой способ руководства повседневным и единственно правильным. Ответом подчинённых было: очковтирательство и показуха, внешний лоск и холуяж. «Ребята! Вы на правильном пути! Но идёте в противоположном от цели направлении!» – очень точно говорил, в таких случаях, полковник Запивалов. У него была ещё одна блестящая шутливая поговорка: «Служебные дела – делать в первую очередь! Личные – вне всякой очереди!!!» В советское время этот лозунг воспринимался, как шутка, в условиях рыночного хаоса и бардака, охвативших страну – как руководство к действию. Те офицеры, кто всю службу «пахали как Папа Карло», сутками пропадая в казармах и целиком отдавая себя службе, оказались в дураках.
«Хорош в строю, а х..ли толку…» — вместе с моим приятелем Юрой Алексеевым подумали однажды сотни тысяч офицеров, честно тянувших лямку «тягот и невзгод военной службы». Страна предложила им взамен – нищенское денежное содержание, хроническое отсутствие жилья и перспективу, после увольнения в запас, обречь себя и свою семью на «дожитие» в каком-нибудь заброшенном военном городке в лесу, или бескрайней степи. Таких брошенных семей бывших офицеров у нас десятки, если не сотни тысяч и никто о них не вспоминает никогда…
В училище у нас был анекдот:
Спрашивают молодого лейтенанта на аттестационной комиссии: «Пьёте? Курите? Часто общаетесь с женщинами?»
«Да!» — отвечает лейтенант, есть такое дело.
«А если Родина прикажет, курить – бросите?!» – «Брошу!» – отвечает лейтенант.
«А если Родина прикажет, пить – бросите?!» – «Брошу, конечно!»;
«А если Родина прикажет бросить с женщинами общаться, бросите?!» – «Брошу, раз Родина прикажет!» – скрепя сердце соглашается лейтенант.
«А если Родина прикажет жизнь за неё отдать – отдашь?!»
«Конечно, отдам!» – отвечает лейтенант, — «А на фига мне такая жизнь?!»
О спорте – не спорьте…
На мой взгляд, эта фраза Жоры, обессмертившая его имя в наших сердцах, лучше всего описывает реалии нашей действительности. Физкультура – дело нужное и полезное для всех. Даже спорт, в разумных количествах, «без фанатизма» полезен. Но как только занятия им переходят разумные пределы и выходят на полупрофессиональный уровень, или превращаются в «спорт высших достижений» – беда для организма, да и для психики человека, «злоупотребляющего» спортом, это часто не проходит безнаказанно. Примеров тому – море, но и исключения, конечно, есть.
Спорту в нашем училище, да и в армии, всегда уделялось очень большое внимание. В училище этот вопрос курировал лично полковник Васильев Л. В. Мы бегали кроссы на 1 и 3 км, лыжные кроссы 10 км, марш-броски на 6 и более км, занимались гимнастикой, поднимали гири – практически непрерывно в ходе своего обучения.
Училище постоянно занимало призовые места в Войсках ПВО, и неплохо смотрелось в масштабе всех Вооруженных Сил СССР.
Лозунг у нас был один: «Каждый курсант должен выполнять норматив ВСК 1-й степени и иметь 1-й спортивный разряд по военно-прикладному виду спорта».
Это – жестко требовал Васильев. Безусловно, все 100% курсантов не могли совершить такой подвиг, но большинство выполняло эти нормативы.
Не скажу, что это было просто, или «бега» по воскресеньям и праздникам доставляли всем удовольствие.
После каждого кросса мы «отходили». Многие – с трудом. Слышались клятвы немедленно бросить курить, под впечатлением реакции организма на экстремальную нагрузку.
Кстати, о курении. Процентов 70 из нас в те годы курили. Так было принято. Многие закуривали уже в училище. Надо отметить, что хорошие сигареты с фильтром были тогда довольно дороги. 35 – 40 копеек пачка стоили болгарские сигареты, или столичные «Ява» или «Космос». Для курсантских окладов 8.30 на 1-м курсе и 15.80 на четвёртом – недёшево.
Признаком хорошего тона тогда считалось курить ленинградский «Беломор». Только он должен был быть непременно производства фабрики им. Урицкого («ушастым» мы его называли, из-за характерного фабричного символа.).
«Беломор» фабрики им. Клары Цеткин («Клары Целкин» на нашем слэнге) не котировался, считался «кислым».
Вот, «Беломор» фабрики Урицкого мы, в основном, и смолили. Стоил он 22 копейки за 25 папирос, и это было приемлемой ценой для нас. В 1977 году, кажется, он слегка подорожал и стал стоить 25 копеек. Мы, избалованные стабильностью цен в эпоху брежневского «застоя», сильно возмущались тогда этим подорожанием.
Были, конечно, и другие сигареты и папиросы. «Север», «Шипка» – дешевые и довольно противные на вкус. Их «брали» в крайнем случае, когда не было «Беломора», или не хватало денег на него.
Особняком стояли сигареты «Памир», ценой 4 копейки за пачку. Как их только не величали за отвратительный, вонючий табак («Матрас моей бабушки») и убогий дизайн: («Нищий в горах»). Их не брал никто.
Еще имелись в продаже сирийские и кубинские сигареты. Они были в красивых пачках и имели паршивый вкус. Ими угощали профессиональных «стрелков». Так называли тех, кто не имел обычно своих папирос, а постоянно «стрелял» их у товарищей.
Наш Вовочка был из среды таких заядлых «стрелков». Пару раз его даже угощали «заряженной» сигаретой. Для этого из неё аккуратно высыпали часть табака, засыпали вместо него начищенной серы от спичечных головок и сверху утрамбовывали «заряд» оставшимся табаком.
«Стрелку» вручали такую папиросу, не говоря о «сюрпризе», и с интересом ожидали эффекта. Обычно после 3—4 затяжек сера с шумом и треском воспламенялась, приводя в восторг окружающих, и в ужас – «стрелка».
Помогало но, как правило, ненадолго.
Так вот, спорта у нас было более чем достаточно. Те, кто не был в него «влюблён» (в том числе и автор этих строк), пытались как-то «сачкануть» на этих бесконечных соревнованиях. Но таких возможностей было мало.
Заслуживает упоминания идея Гены Жиркова использовать на кроссах, вместо наших тяжёлых яловых, лёгкие «танцорские» сапоги. Гена плясал в нашем училищном ансамбле песни и пляски, и ему были выданы специальные, почти бумажные, танцорские сапоги. Внешне они выглядели как настоящие, но были раз в 10 легче.
Но таких замечательных сапог было всего две пары, и они не решали проблемы при еженедельных массовых стартах.
Другой серьёзной попыткой были различные схемы «срезания» на 3-х км дистанции. Сначала смельчаки просто «срезали» дистанцию, а потом, когда на всех «критических» точках стали ставить патрули «заочников», которые переписывали номера бегущих, родилась и более сложная комбинация.
Стартовал один курсант, на дистанции он незаметно «сходил», а финишировал другой, с таким же номером.
Это уже требовало серьёзной подготовки: добыть или изготовить второй комплект номеров, сноровки незаметно «сойти» с дистанции одному, и влиться в строй другому.
В училищных забегах всё проходило нормально. Полученный опыт неожиданно пригодился в академии, 10 лет спустя.
Дело в том, что наш факультет ПВО вечно занимал призовые места в академии чуть ли не по всем спортивным дисциплинам. Не уложиться в норматив – означало стать личным врагом нашего «Дедушки». А это означало для слушателя крайне некомфортную службу в академии и последующее распределение в какую-нибудь «дыру».
Так что все старались…
Мы с Генрихом и Острым ко 2-му курсу поняли, что «я ж на длинной на дистанции – помру, не охну!», говоря словами Высоцкого.
Как на грех, приближался какой-то спортивный «праздник», на котором нам предстояло пробежать 3 км. «Дедушка» дал всем понять, что будет лично будировать тех, кто не уложится в норматив.
Нам предстояло совершить спортивный подвиг. Пришлось вспомнить курсантские годы. К выполнению «подвига» я привлёк Вадима Малышева. (Мы с ним служили в соседних дивизионах 204 Гречицко – Бургундской бригады, а в академии он учился курсом старше нас. В 1990 году Вадим трагически погиб в Туркмении, в Красноводске, где служил после академии…)
Пришлось изготовить несколько вариантов дубликатов номеров и провести пару тренировок «подмены на дистанции». Бежать надо было по набережной Москвы-реки, у Воробьевых Гор. С одной стороны трассы – река, с другой – чахлый заброшенный парк с кустарником.
Была разработана тактика совершения подвига: стартует один, на трети дистанции он «сходит», захромав, и скрывается в кустах. Вместо него, далеко впереди, из кустов выскакивает «дублёр» с тем же номером. Его задача была – пробежать мимо точки разворота забега на 180 градусов. Там преподаватели отмечали номера слушателей. После этого «дублёр» сходит с дистанции, а в другом месте – в забег возвращается тот, кто стартовал. «Дедушка» был на финише и заметил бы подмену, если бы финишировал «дублёр». Вот такая сложная комбинация была разработана. На наших тренировках всё прошло гладко.
В день спортивного «праздника» выяснилось, что с каждой группой всю дистанцию бежит офицер с кафедры физподготовки с рацией!!! (видимо, не мы одни разрабатывали всякие хитроумные схемы).
Это – осложняло ситуацию. Но делать нечего. Обратной дороги нет. Забег, на котором мы подменяли Вадима с его товарищем, прошёл гладко. Все смены мы провели удачно.
С нашим забегом – вышло намного сложнее. То ли физкультурные преподаватели что-то заподозрили, то ли мы устали…
Сошли с дистанции мы с Генрихом хорошо. Вадим с приятелем тоже свой отрезок пробежали нормально, и сошли, а вот наш выход на последний финишный участок «засёк» бежавший в хвосте физкультурник. Едва мы скинули куртки и выскочили из кустов в цепочку бегущих, как он завопил «Я снимаю вас с дистанции!!!», догнав нас. Я, было, остановился, но Генрих сориентировался мгновенно: «Бежим дальше! Мы ничего не слышали!»
Мы помчались, как ни в чём ни бывало, и финишировали в лидирующей группе. Запомнился ликующий Дедушка, кричавший нам на финише: «Молодцы!».
После финиша мы, не останавливаясь, убежали в общагу.
Как ни странно, потом никаких «разборов полётов» не было. Видимо, сыграло свою роль то, что наши номера были зафиксированы на контроле, а догадаться о двойной подмене физкультурники не смогли.
Вот так спортивные навыки юности пригодились в более зрелом возрасте.
Немалую находчивость на зачете по плаванию в академии проявил Петя Волынцов. Сам он был отличным спортсменом и членом сборной академии по офицерскому троеборью. Разумеется, его хорошо знали в лицо все преподаватели кафедры физподготовки. Петя был отличный пловец, и его освободили от участия в сдаче зачёта, поставив его «автоматом».
Олег Остроумов, наоборот, плавал чуть получше утюга, и выполнить норматив ему было сложно.
После нескольких бесславных попыток Олегу пришла в голову отличная мысль: попросить Петю проплыть вместо себя. Они оба были блондины, примерно одинакового телосложения. Петя, правда, обладал большой лысиной, в отличие от роскошной шевелюры Олега. Но под резиновой шапочкой это различие в причёсках было не так заметно, а очки – сглаживали и различия во внешности.
В общем, всё шло гладко. Петя выплыл на дорожку в очках и шапочке, бодро сказал: «Я!» – на предстартовой перекличке, когда преподаватель выкликнул фамилию Олега.
Петя и проплыл отлично, чуть ли не первым завершив дистанцию. Это и было роковой ошибкой. Преподаватель, привыкший к унылым результатам Остроумова в бассейне, заподозрил неладное:
«Товарищ слушатель! Товарищ слушатель! Подплывите ко мне!» – стал он настырно взывать к Пете. Тот, в свою очередь, почуяв опасность провала, сначала делал вид, что не слышит, а затем неохотно подплыл к борту бассейна, сохраняя приличную дистанцию до бдительного подполковника.
«Снимите очки, товарищ слушатель!!!» – потребовал тот сварливым голосом. Петя был на грани разоблачения, но не дрогнул:
«ЗАЧЕМ?!» – задал он сакраментальный вопрос и, не дожидаясь ответа от преподавателя, нырнул в сторону водного коридора на выход из бассейна. Там, не выходя на поверхность, можно было выплыть в раздевалку, где уже Петю ждал Олег. Петя после этого незаметно «свалил», а Олег – уверил потом преподавателя, что именно он и плыл на дистанции. С большим скрипом эту историю «замяли».
Завершить спортивную главу надо рассказом о боксе. Наряду с «бегами», гимнастикой и гирями у нас в училище изредка, раз в год примерно, проходили соревнования по игровым видам спорта, а также борьбе и боксу. Два последних состязания вызывали повышенный интерес у зрителей. По обоим видам спорта у нас в батарее был стабильный чемпион училища и призёр многочисленных окружных соревнований. Игорь Барышник, имевший звучную партийную кличку «Барыга». Дело было вовсе не в его сказочном мастерстве в борьбе, или способности свалить с ног любого с одного удара. Всё решал его вес, точнее, практически отсутствие оного. «Барыга» имел рост около полутора метров и вес менее 48 килограммов. Из-за этого его еле приняли в училище в своё время. Так вот, такие уникальные физические данные и позволяли ему быть перманентным чемпионом. Изредка появлялся какой-нибудь солдатик в дивизионе обеспечения учебного процесса (ДОУП) с таким же весом, тогда Барыга делил с ним 1—2 места. Один – чемпион в борьбе, другой – в боксе, например.
Когда мы уже учились на четвёртом курсе, состоялся очередной чемпионат училища по боксу. От нашей батареи выступало трое: первым выступил Барыга и традиционно занял второе место (из двух). Кроме него записались для участия наш Гена Давыденко («Давид») и, конечно, Артуша. Тренировал их и готовил к бою Рудольфыч. Он-то сам был единственным настоящим боксёром из всей нашей батареи, но из-за травмы руки не мог выступать, и перешел на «тренерскую работу».
Конечно, мы все мечтали о победе и стремились поддержать «своих». Не помню уж по какой причине, но прибыть на состязания к началу боёв мы опоздали. Помню, как мы строем, под командой Керогаза, почти бегом следовали к спортзалу. Навстречу нам из-за угла неожиданно вышел Давид. Он шел, слегка покачиваясь, и имел такой недоуменный вид, как будто его только что, за этим углом, внезапно огрели пыльным мешком.
«Давид! Ты почему не на ринге?! Куда ты?!» — набросились мы на него с расспросами. Давид отстранённо посмотрел на нас и горестно изрёк: «Засудили!!!», после чего обречённо махнул рукой и побрёл в казарму. Мы же, пылая ненавистью к злодеям – судьям помчались в спортзал.
Первым делом все кинулись к Рудольфычу: «Как Давида засудили?! За что?! Ты куда смотрел?!». Валера в ответ горько усмехнулся: «Да какое там засудили ?! Выскочил Давид на ринг. И давай прыгать как козёл. А противником у него был какой-то солдатик-гимнаст. Он смотрел-смотрел на Давидовы скачки , потом бздэнь ему один раз в лоб!!! Как раз между рогов попал!!! Давид на колени и рухнул, а потом на бок завалился. Секунд 30 всё представление заняло. Еле откачали его, с нашатырём!!!».
Оставалась надежда на мастерство Артуши. Валера и тут был мрачен: «Так у Артуши противник – перворазрядник!!! Чтобы Артушу не дисквалифицировали, мы записали ему второй разряд по боксу. А какой с него второразрядник… Сейчас будет «избиение младенцев». Прогноз его оказался точен: Артуша, правда, продержался целый раунд, остервенело размахивая кулаками во все стороны. Но в своего визави так ни разу толком и не попал. Тот, в свою очередь методично лупил Артушу, как грушу. К концу раунда Артуша находился в полупрострации, и Рудольфыч выкинул полотенце на канаты…
Запомнился и еще один трагикомичный бой нашего боксёра из Первой батареи Володи Цапелика с каким-то курсантом с младшего курса. Несмотря на наш свист и вой на трибуне, схватка прошла так же скоротечно и бесславно для нас. У Цапелика была ужасно модная тогда причёска «финский домик». Нам, со стороны, казалось, что в этот финский домик кто-то бьёт отбойным молотом. После нескольких серий ударов «отбойного молотка» капитулировал и обладатель «финского домика».
С тех пор, слушая, как наши комментаторы и спортивные руководители «искусно» объясняют провалы наших спортсменов, я всегда вспоминаю давидовское: «ЗАСУДИЛИ!!!»
Дальневосточные легенды
Служба на Дальнем Востоке никогда не была лёгким делом. Не случайно наш Комдивка любил пугать разгильдяев обещанием: «Отправлю служить туда, где будешь все время петь: «Дальневосточная – опора прочная!».
Это не было пустой угрозой, войск за Уральским хребтом тогда было очень много, и немало наших ребят отправились бродить «по диким степям Забайкалья», узнавать, что Колыма действительно «чУдная планета», и осваивать медвежьи углы дальневосточной тайги, где дислоцировались «пэвэошные» радиотехнические роты, батальоны и полки.
Одним из таких «счастливцев» оказался уже упоминавшийся ранее наш училищный чемпион всех соревнований в наилегчайшем весе, Игорь Барышниковский, имевший звучную кличку «Барыга».
Его за что-то невзлюбил Комдивка, исполнивший своё обещание в отношении барыгиного места службы.
Судьба и служба Барыги – яркий пример отношения нашей «демократической» России к своим защитникам. Все советские обязательства в отношении офицерских льгот (и тогда не слишком-то щедрых) новыми правителями были благополучно «похерены». Как это отразилось на судьбах сотен тысяч офицеров, хорошо видно на примере Барыги.
Он рассказывал об этом так:
«Я призывался в армию (поступал в училище) из 2-х комнатной хрущёвки, в которой жил вместе с родителями. Отец был офицером, и хрущёвка та располагалась в лесном гарнизоне вагановской бригады 6-й ОА ПВО. Попал после окончания на Дальний Восток, где и прослужил больше 20 лет по разным «дырам», в которых располагались роты и батальоны радиотехнических войск ПВО. После ГКЧП начфин батальона, в котором я служил, исчез вместе со всеми деньгами.
Комбата после этого сняли, а новый – предложил мне стать батальонным начфином, хотя в этом деле я ровным счётом НИЧЕГО не понимал. (Видимо, командование справедливо рассудило, что лучше иметь дело с честным бывшим «политрабочим», чем с профессиональным проходимцем с хорошей подготовкой. А может и просто некого было ставить – авт.)
В общем, сменив полтора десятка «дыр» и гарнизонов, и дослужившись аж до звания майора, я благополучно уволился из доблестных рядов разваливавшейся «россиянской» армии и прибыл по месту призыва, т. е. на родину – в знакомую отцовскую хрущёвку вагановской бригады. Благо родители были живы и приняли «блудного» сына (с его семьёй) в свою квартиру.
Устроился я на работу и стал трудиться, ибо прожить нынче на майорскую пенсию (со всеми выслугами и доплатами она у меня около 7 тысяч рублей) – просто невозможно.
Работает вместе со мной мужичок, Витёк, с которым мы поддерживаем приятельские отношения. Рассказал я ему о своей службе и судьбе, страшно его поразив. Он поначалу даже не верил, что военным теперь так кисло живется.
У него судьба тоже была непростой. В молодости Витёк получил 15 лет тюрьмы за убийство. Видимо, примерным поведением и в колонии он не отличался, т. к. отсидел весь срок «от звонка и до звонка». А вот его семья за это время успела получить отличную трёхкомнатную квартиру в Ленинграде, в которую Витёк благополучно и перебрался после «отсидки» положенного срока. Устроился на работу. В 60 лет получил пенсию – 12 тысяч рублей.
Иногда спрашивает у меня, за что же я 20 лет мотался по таким местам, куда Макар телят не гонял и где даже тюрем не строили?!»
Ну да ладно, хватит о грустном.
Барыга знает множество дальневосточных историй, одну из которых я и приведу в авторском исполнении:
Вова МихалОв
«К новому месту службы я отправился на вертолёте, с комфортом. Удалось попасть на один «борт» с начальником РАВ армии, который летел в «мой» радиотехнический батальон с инспекцией. Затем два часа полета на МИ-8 вдоль берега Татарского пролива – красота. Посадка. Заканчивается вращение винта, открывается дверь, и я вижу моего училищного однокашника Гену Давыдёнка, Он встречал наш вертолёт. По дороге Гена рассказывает, что командир батальона в госпитале – с инсультом, сам Гена только прилетел из отпуска, «с Запада».
В батальоне за время его отсутствия – произошёл ряд событий. Начальником штаба батальона был капитан МихалОв, который был ВРИО командира, пока Гена отдыхал в отпуске.
Как я услышал эту фамилию, сразу поинтересовался: «Не Вова МихалОв, случаем?», «Он самый», – отвечает Гена.
«Поздравляю», – говорю. «Этого Вову я хорошо знаю, служили в соседних ротах. Он имел репутацию «главного клоуна» села.
Такую славу МихалОв заслужил там ещё будучи ротным командиром».
Теперь, как выясняется, он лихо командовал батальоном, и уже многое успел сделать (за время Гениного отсутствия и командирского инсульта).
Среди бесчисленных «подвигов» МихалОва за этот период особенно выделялась его поездка на русской печке с игрой на балалайке. Под печку, по его приказу, бойцами был переделан грузовик ГАЗ-66. Его обшили досками и фанерой, покрасили соответственно. Получилась русская печка, как из мультфильма «По щучьему велению».
На ней Вова и прокатился по селу, лёжа на «печке» и тренькая на балалайке, как Емеля из той сказки. При этом Вова был одет в шаровары и косоворотку, которые собственноручно пошил для такого случая. (МихалОв вообще был неплохой портной, сам стихи писал, пел – в общем, в нём погиб незаурядный артист эстрадно-циркового жанра).
В другой раз Вова раздал автоматы и боеприпасы солдатам, затем выставил на берегу ЗПУ-4 с полным боекомплектом и пугал рыбинспекторов беспорядочной стрельбой из этой «дурмашины», отгоняя их лодки от своих браконьерских сетей. По поводу этой стрельбы и прибыл в батальон начальник РАВ армии.
Я же, как раз совершил «головокружительную» карьеру, и после пятилетнего пребывания замполитом роты – был назначен с понижением – секретарем комитета комсомола в этот батальон, где Гена был замполитом, а МихалОв начальником штаба.
Меня сразу же включили в комиссию по проверке оружия и боеприпасов батальона. Выяснилось, что 60% цинков вскрыто, а где патроны – начштаба объяснить не может, а только показывает бумагу от госпромхоза, из которой следует, что он дал им в долг на период охотничьего сезона 2000 патронов. Этого он делать не имел никакого права, да и сама бумажка была откровенной «филькиной грамотой».
Из ЗПУ было расстреляно около 500 снарядов, кроме этого взорвано свыше 40 гранат. Никаких оправдательных документов на это безобразие тоже не имелось.
Из-за стрельбы патронами БЗТ выведен из строя двигатель трактора Т-54 (трактору-то всего полгода «отроду»), прострелена в нескольких местах кабина ЗИЛ-130 (тоже нового). Это Вова испытывал пробивную силу отечественного оружия…
Командованию бригады также стали известны претензии местного рыбкоповского магазина, куда заходили наши вооруженные солдаты и брали «кредит» водкой. Вот такие подвиги всего за 45 суток успел совершить наш многострадальный батальон под командованием Вовы МихалОва!!!
Не знаю уж как, но все это было «замято».
МихалОв вновь продолжил быть ВРИО командира батальона.
Чудил он при Гене поменьше, но иногда, под настроение, выезжал верхом (!!!) перед строем батальона на белом коне, позаимствованном в местном колхозе. Офицеры в этом случае отходили из строя в сторонку. МихалОв также никогда не расставался с мегафоном – в него он отдавал приказы и солдатам, и офицерам.
Однажды Гена Давыдёнок задумал с Вовой сделать театральную постановку об установлении в 20-х годах Советской власти в таежных деревнях. Не знаю, с чего эта идея взбрела в голову Гене, но МихалОв с энтузиазмом взялся за дело. Для начала своему «Пэ Ша» он прилепил аксельбант, затем смастерил себе шашку, прицепил к кителю золотые «парадные» двухпросветные погоны, как у царского полковника.
Своему другу-собутыльнику прапорщику Дрыгайло пошил из штатного обмундирования форму «а-ля казак» с лампасами. Время шло, с постановкой дела двигались плохо. Однако Вова не унывал: порой, нарядившись в эту несуразную форму, вышагивал по казарме, распугивая в мегафон солдат. Тут Гена Давыденок (инициатор подготовки дурацкого спектакля) уехал по замене «на Запад». И его идея с постановкой заглохла.
По замене прибыл новый замполит Виктор Иванович С. – человек в годах, серьезный настоящий трудяга – «политрабочий». Устроил он несколько раз МихалОву выволочки, тот вроде бы и забросил свои «закидоны». Всё более-менее успокоилось, тем более что в батальон был назначен, после калининской академии, новый командир, мужик молодой и энергичный. С ним Вова притих на время…
Но однажды случилось так, что на сборах одновременно оказались командир, замполит, секретарь партийной организации и я (комсомол).
Батальоном снова остался командовать МихалОв. Мы на сборах
И тут мы узнаем, что через КГБ тернейского района прошла информация о злостной, хулиганской и антисоветской (!!!) выходке МихалОва в деревне, да ещё и с применением оружия.
По тем временам – «чепуга» знатнейшая!!!
В батальон срочно выехала большая комиссия (через Совгавань). Я же решил добираться через Владивосток, понимая, что на вертолет вместе с комиссией не попаду. Однако случилось так, что в батальон именно я и добрался первым. Узнаю от офицеров и местных жителей последние события:
МихалОв и его друг прапорщик Дрыгайло как следует «нажрались» и вспомнили про подготовку спектакля. Тут же взяли в колхозной конюшне лошадей, переоделись в свои «белогвардейские» наряды, в соответствующую форму нарядили десяток солдат.
Далее – «Картина маслом». В село из глухой тайги въезжают два всадника: один изображает белогвардейского полковника, другой есаула. Есаул держит в руках триколор (действо это происходило в 1985 году, как раз «Горби» взбрендило взяться за борьбу с «зелёным змием»).
Полковник на всё село орет в мегафон: «Селяне, Советам конец!!! Да здравствует свободная Россия! Без краснопузых – коммуняк!».
Все местные аборигены – в ауте и прострации, ждут развития событий.
А события – развиваются стремительно: следом за всадниками месит пыль (с карабинами на плечах) отряд «белых» солдат. Добирается это воинское формирование до местного сельсовета.
Полковник лихо рвет флаг РСФСР и крепит на здание привезённый есаулом триколор (благо высота лошади позволяет это сделать).
Затем в мегафон раздается команда: «Выйти на улицу всем работникам сельсовета!!!» Солдаты активно помогают нерасторопным «совдеповцам» (прикладами и кулаками) выйти на свежий воздух.
(Беда МихалОва состояла в том, что в этот момент в сельсовете, по какой-то непонятной причине, оказался первый секретарь местного райкома КПСС. То ли с проверкой прилетел, то ли на рыбалку прибыл). Он пытался что-то выяснить, да куда там…
У МихалОва во лбу не менее литра!!! В разговоры с посторонними он вступать вовсе не намерен.
Орёт: «К стенке, краснопузая сволочь!!!», да для убедительности – постреливает в воздух из пистолета. Затем раздается его команда: «Огонь!».
Солдаты дружно прицелились и дали в направлении совработников холостой залп!!!! Немая сцены среди тех, кто не потерял сознания и не наложил в штаны, с перепугу.
Потом МихалОв, сидя на лошади, развернулся и весело спросил ошарашенных людей: «Понравился ли вам наш спектакль?!»
Через пару часов МихалОв, и его компания, летели на гастроли, во Владивосток – в краевое управление КГБ.
Спустя некоторое время после этой истории, я убыл к новому месту службы. Случайно встретил в Хабаровске прапорщика Дрыгайло – он вернулся в родной батальон, (через несколько месяцев), а вот МихалОв долго потом кантовался «по дурдомам» – и его дальнейшая судьба мне не известна».
Вот такие ребята «давали копоти» в дальневосточных гарнизонах! Суровый быт, дикость природы и первобытность местных нравов на многих действовали угнетающе, и этот Вова МихалОв – далеко не исключение…
Дважды майор
Другим незаурядным дальневосточником был наш Юрочка Лазеров. О нём уже была речь в предыдущих главах. После ряда своих «подвигов». Юрочка был снят с политработы (а это считалось, в те годы, серьёзным наказанием) и поставлен помощником оперативного дежурного батальона. Юрочка успешно освоил все премудрости несения боевого дежурства в должности оперативного дежурного. Сначала в батальоне, потом «дорос» и до полка.
По замене – уехал на Чукотку, мыс Шмидта, где тогда стоял радиотехнический полк, в котором Юрочка и продолжил служить в должности оперативного дежурного. Служба – неплохая. Сутки через трое, да и личного состава в подчинении нет, а это ОГРОМНЫЙ плюс в армейской жизни. Начался ползучий развал армии, который нам выдавали за её «реформирование». Полк Юрочки переформировали в батальон, в котором он и продолжил службу. Должность оперативного дежурного имела капитанскую категорию. Так Юрочка и служил капитаном, доблестно неся боевое дежурство и мечтая о майорском звании.
Кто-то его надоумил, что есть приказ Министра обороны, разрешающий присвоение оперативным дежурным звания на одну ступень выше их должностной категории, при условии отличного несения службы и двукратного «перехаживания» срока получения очередного звания.
Боевое дежурство Лазеров нёс отлично, а перехаживал своё майорское звание он уже трёхкратно. Написал он рапорт на сей счет и отправил его, как и положено, наверх «по команде». Прошёл месяц, другой, третий – ни слуху, ни духу о судьбе рапорта… Спустя полгода, среди ночи, Юрочку «дёрнули» к телефону: «Москва, „Комета“ звонит!!!» – сообщила ему телефонистка. Надо сказать, что «москвичи», забывая о 9-ти часовой разнице во времени, частенько звонили дальневосточникам тогда, когда в столице был вечер (18.00 и разгар рабочего дня), а на Чукотке – 3 ночи.
Тем не менее, звонок из Москвы, в Богом забытый батальон на Мыс Шмидта, был незаурядным событием, и Юрочка мгновенно проснулся.
Какой-то полковник невнятно буркнул свою фамилию и угрюмо поинтересовался: «Пришёл ваш рапорт. Чего вы хотите-то?!»
Юрочка, недоумевая от такой дремучей тупости, сказал угрюмому полковнику, что хочет выполнения требований соответствующего приказа Министра обороны.
«Ишь, умник какой выискался!» – сурово ответил полковник и бросил трубку. Про то, чтобы перезвонить и что-то выяснить – не было и речи. «Снизу» каких-то капитанов до «Кометы» не соединяли.
Так и продолжил Лазеров нести боевое дежурство в капитанском звании ещё полгода.
Тут «реформирование» армии – ещё усилилось, и их батальон попросту расформировали. Пришлось Юрочке из льготного района (которым и был Мыс Шмидта) переехать под Владивосток на равнозначную должность.
Однажды ему предложили «вспомнить молодость» и перейти на должность заместителя командира зенитного ракетного дивизиона по воспитательной работе. Должность эта была «майорской», и Юрочка согласился вернуться к тернистому делу воспитания любимого личного состава, ради получения майорского звания (ДАВНО заслуженного им, надо отметить).
Однако, «легко сказка сказывается…». Выяснилось, что личное дело Юрочки осталось в брошенном штабе батальона, как и личные дела остальных офицеров. Их, конечно же, полагалось отправить по новому месту службы, да кадровик уволился и укатил «на материк», не удосужившись сделать этого. «Вытащить» личное дело уже не представлялось никакой возможности. На отчаянные письма в северный депрессивный посёлок никто не отвечал. А без личного дела – никаких представлений на звание не сделать.
Пока делали дубликат, пока завершили все формальности, прошло ещё полгода. Тут и пришло долгожданное счастье: приказом командующего Дальневосточного военного округа капитану Лазерову было присвоено воинское звание «майор»!!!
Не успел Юрочка как следует отметить это событие, как счастье удвоилось: с Мыса Шмидта какие-то добрые люди в часть прислали подлинный экземпляр личного дела капитана Лазерова. В котором была обнаружены выписка из приказа Главнокомандующего Войск ПВО о присвоении капитану Лазерову звания «майор». Примерно на 9 месяцев раньше, чем оно было присвоено Юрочке Командующим ДальВО.
Так и стал наш Юрочка Лазеров ДВАЖДЫ МАЙОРОМ!!!
Юрочка, вместе со своей семьёй, сполна хлебнул всех «прелестей» жизни на Крайнем Севере и Дальнем Востоке, однако сохранил чувство юмора и оптимизм. Среди множества историй о различных забавных случаях в его богатой биографии особое место занимает описание героической службы капитана Фролова.
Это был изумительный военачальник, имевший, среди тех, кто его знал, почётное наименование «самый крутой капитан в ВС».
КАЖДЫЙ год его службы был отмечен запоминающимся происшествием, представлявшим большую опасность либо для его жизни, либо здоровья.
Всё началось с того, что Фролов был назначен командиром отдельной радиолокационной роты.
– На второй (!!!) день его прибытия в роту в ней сгорела казарма. Люди все успели повыпрыгивать в окна (благо казармы в ротах ПВО были одноэтажные, барачного типа) а вот оружие – сгорело всё. Капитан Фролов бился с огнём как заправский пожарник и вышел из пламени с обожженными ушами, в тлевшей на спине шинели, фалды которой сгорели полностью, как и его шапка-ушанка (дело было зимой). Ситуацию кое-как «разрулили», благо человеческих жертв и пострадавших не было.
– На следующий год Фролов ехал в отпуск, «нажрался» в поезде и умудрился отрубить (!) себе палец при помощи обычной двери купе.
– На следующий год жизнь героического капитана снова была в немалой опасности. Рота его несла боевое дежурство в готовности №3 (рота находилась в глубине территории страны, и требования к её боеготовности были минимальные). Фролов заступил на дежурство начальником дежурной смены (тогда было такое требование, чтобы даже командир роты 1—2 раза в месяц нёс боевое дежурство во главе боевого расчёта). Полагалось делать это на Пункте Управления роты, конечно, но … было лето, жара, радиолокационные станции были выключены (готовность №3 всё-таки). Фролов дал команду протянуть телефонную линию на берег пруда, находившегося неподалёку от роты, и стал ловить там пескарей, не отходя от линии связи. При этом он время от времени прикладывался к бутылке, да так успешно, что крепко окосел.
При очередном закидывании удочки он умудрился запутаться в леске и рухнуть с обрыва в пруд, где и барахтался, путаясь в леске всё сильнее. Дело шло к летальному исходу. Это могло стать знатнейшей «чепугой»: командир радиолокационной роты утонул прямо во время несения боевого дежурства посереди российских лесов! Положение спас старшина роты, старый прапорщик. Идя на обед, он решил заглянуть на пруд и увидел своего тонущего командира, которого и вытащил из пучин.
Ещё через год Фролов, следуя на службу, упал и сломал ногу. Открытый перелом!
После этого его сняли-таки с роты и назначили начальником ремонтной мастерской. Там и произошёл ещё один знаменитый случай с «самым крутым капитаном».
Зимой он решил для чего-то ночью посетить помещение своей ремонтной мастерской (скорее всего, захотел спереть оттуда что-то под покровом ночной тьмы). А помещение на ночь, разумеется, запиралось и опечатывалось, и для того чтобы туда ночью попасть, требовалось выполнить довольно много формальностей, которые Фролов делать не хотел. Тем более что дубликат ключей и печать были у него. Однако был мороз, и промёрзший замок никак не хотел открываться. Фролов принял решение попробовать отогреть его своим дыханием, дышал, дыша и коснулся губой ледяного металла и тут же насмерть приклеился к замку своей губой. Оторваться самостоятельно не получалось (боль была жуткой), и Фролов застыл, согнувшись в пояснице и приклеившись к замку губой.
«Оставалось одно: пропадать!», – писали в таких случаях классики.
Но тут, на счастье Фролова, из соседней казармы вышел на крыльцо рядовой Ухов, захотевший ночью справить малую нужду.
(Надо сказать, что сортиры в подразделениях ПВО обычно были полевого типа и располагались за 50 метров от казармы, как того и требовал Устав внутренней службы. Бойцы же, как правило, ночью ленились бегать до сортира, и справляли малую нужду прямо с крыльца, в ближайший сугроб).
Так вот, только позёвывавший Ухов изготовился для этого несложного действа, как вдруг он услышал жуткий загробный голос, доносившийся из ночного мрака: «Уууухооов!!! Уууухооов!!!!».
Потрясённый боец мгновенно потерял и сонливость и желание «отлить» и развернулся, чтобы вернуться в родимую казарму, подальше от этого жуткого воя, однако он тут же повторился с удесятерённой силой: «Уууухооов!!! Уууухооов, ё* твою мать!!!».
Бледный, как смерть, Ухов опрометью бросился в казарму, где рассказал сонному дежурному о неимоверном ночном вое. Дежурный, видя состояние Ухова, волосы которого стояли дыбом, проникся доверием к его рассказу, и они уже вместе, вдвоём, вышли на крыльцо, где вновь услышали душераздирающий зов со стороны ремонтной мастерской.
Бойцы, подбадривая друг друга, пошли на источник звука, и нашли-таки несчастного Фролова, который примёрз к замку, стоя лицом в направлении казармы и смог, поэтому, увидеть и позвать своего спасителя. При помощи тёплой воды бойцы избавили несчастного от ледяного плена.
Другим, не менее колоритным офицером, встреченным Лазеровым на тернистом дальневосточном пути, был «суперинтеллигентный вечный старший лейтенант» Козлов.
В батальоне на Мысе Шмидта Юрочка обратил внимание на необычного старшего лейтенанта. С виду ему было лет 50, не меньше. Профессорские очки и потёртый кожаный портфель, с которым он не расставался, придавали престарелому старлею особый шарм и весьма необычный для суровых северных широт антураж.
Козлов занимал скромную должность техника РЛС П-14, располагавшейся «на отшибе» боевой позиции батальона. Утром и вечером офицеров и прапорщиков возили на службу в утеплённом КУНГе грузовика.
Со временем, офицерам бросилось в глаза, что каждое утро «суперинтеллигентный» Козлов ехал на службу с тощим портфелем, а возвращался вечером с ним же, но туго набитым неизвестно чем.
Народ гадал, что же такое Козлов мог возить каждый день со службы?! Не конденсаторы же с лампами он ворует из ЗИПа.
В конце концов разговоры эти дошли до комбата. Тот был человеком решительным, и однажды вечером сказал Козлову: «А ну-ка распахни свой профессорский портфель, посмотрим, что это ты со службы домой везёшь?!»
Козлов, после недолгих пререканий, был вынужден распахнуть свой «профессорский» портфель, и изумлённый комбат увидел, что он был плотно набит кусками угля-антрацита!!!
Семьи офицеров топили свои квартиры печками, которые потребляли уголь. На РЛС тоже была печь (для каких-то своих надобностей). Вот оттуда «суперинтеллигентный вечный старший лейтенант» и заимствовал куски антрацита получше. «Для дома, для семьи» старался.
Тогда, на излёте советской эпохи, это ещё казалось предосудительным…
Чудаки и чудотворцы
В калейдоскопе армейских весельчаков были деятели по-своему выдающиеся, оставившие яркие воспоминания о своих делах и речах.
Начпо радиотехнической бригады несколько лет был полковник Демченко.
Он прославился знаменитой беседой с Сашей Нечаевым.
В управлении бригады служил в отделе связи капитан Нечаев. Молодой парень высокого роста, он выделялся тем, что был беспартийным, что тогда среди офицеров было довольно большой редкостью, а уж в штабах и управлениях беспартийные были и вовсе исключением из правил. За стенкой отдела связи находился кабинет Демченко. Вход в кабинеты был из общего коридора, и офицеры видели друг друга на дню по нескольку раз.
А в самом дальнем углу штаба располагался отдел ГСМ тыла бригады. Начальником ГСМ служил майор Наумов, мужик лет 40, низенький полноватый блондин с большой лысиной, на которую он начёсывал длинную прядь своих светлых волос. Его все звали «Наум Дымарский», был тогда такой известный спортивный комментатор. Ничего более непохожего внешне, чем капитан Нечаев и майор «Наум Дымарский», и представить себе было невозможно.
Однажды, в воскресенье, Нечаев был ответственным по отделу связи и находился по этому случаю в штабе. Рядом, в своём кабинете, сидел начпо Демченко, который тоже был ответственным, по бригаде.
Саша так рассказывал детали их встречи.
«Иду я по коридору к себе в отдел. Вдруг открывается дверь кабинета начпо и на пороге стоит Демченко. Смотрит на меня, как баран на новые ворота. Я тоже остановился, думаю, может, телефон у него сломался?
Демченко мне вдруг и говорит: «Так, товарищ Наумов! Ну-ка зайдите ко мне в кабинет, поговорим, как коммунист с коммунистом!».
Я вхожу к нему, он садится за стол, я стою, он присесть меня не приглашает.
Я ему и говорю:
«Товарищ полковник, во-первых, я не Наумов, а Нечаев, а во-вторых, я беспартийный!».
Тот с минуту молчал, потом нашелся: «Ну, садись, поговорим тогда, как отец с сыном!».
«Нужен мне такой «папа» – подумал я.
Минут 30 Демченко потом гнал мне какую-то «пургу». Я так и не понял, чего он от меня хотел».
У нас в Гречицко-Бургундскую бригаду с Севера прибыл замечательный начхим. Высоченный мужик, под 2 метра ростом, он был большой балагур и умел замечательно подшучивать над собой.
«Я – настоящий офицер! Тупой, но настойчивый!» – была его фирменная присказка.
Выражение: «Не делайте умного выражения лица! Вы же – офицер!» – с его «подачи» вошло в наш лексикон.
Про свою профессию химика он знал множество поговорок:
«Есть в армии три дуба: начхим, начфиз, начклуба!», – весело провозглашал наш «Хымик» при каждом удобном случае.
Как-то это услыхал Никита Сергеич и сделал «Хымику» замечание. Тот только рассмеялся в ответ: «Часть без химика, как деревня без дурака, товарищ подполковник!».
Ещё одной его любимой фразой была цитата из творчества Маяковского «Кто воевал – имеет право у тихой речки отдохнуть!». Так он отвечал на все упрёки в своих упущениях по химическому обеспечению.
«А помнишь, бывало – раскроешь хлебало: а мухи летят и летят…» – говорил Хымик, начиная рассказ о своих приключениях на службе.
Любимой его заповедью была фраза: «Главное – сохранить в армии здоровье. Химик должен: иметь крепкий сон, отличный аппетит и… полное отвращение к работе!!!»
В нашей академии заместителем начальника факультета был полковник Севостьянин. Он имел партийную кличку «Доктор» за умение «лечить» на расстоянии, и даже по телефону.
Дежурной фразой «Доктора» на еженедельных построениях была: «Товарищи слушатели, запомните: Какая причина может быть оправданием для вашей неявки в академию на занятия?! Только одна – смерть!!!».
Своё прозвище Доктор получил после случая, получившего широкую огласку. Один майор утром заболел (поднялась высокая температура). Жена вызвала ему в общежитие врача, и он остался лежать в постели. Севостьянин, узнав про эту болезнь на утреннем построении, отчего-то взбеленился и начал звонить в общагу. Телефон в общежитии на весь этаж был один, находился в кухне, поэтому детали чудесного излечения были видны всем жёнам слушателей, хлопотавшим там.
Сначала к телефону позвали жену больного, которая пыталась объяснить Севостьянину, что её муж лежит с высокой температурой. Тот – и слушать не хотел, требуя «к аппарату» самого больного.
Пришлось позвать. Больной еле шел по длиннющему коридору, держась за стенку. «Майор Иванов», — представился он в трубку голосом умирающего.
Дальше – началось исцеление. Слов Доктора жёны, к сожалению не слышали, но ответы больного впечатляли:
«Есть.. Есть! … Есть, товарищ полковник!!! Есть немедленно прибыть в академию!!!» – отвечал он всё более бодрым голосом, а последнюю фразу «Есть бегом!!!» — проорал голосом молодцеватого новобранца. После чего опрометью бросился одеваться и бегом (!!!) отправился в академию.
С этого момента авторитет Доктора, как целителя, был непререкаем.
Много внимания на нашем факультете уделяли физподготовке слушателей. Доктор выдал однажды запоминающийся спич: «Товарищи офицеры! В цирке – беспартйные медведи ездят на мотоциклах!!! А у нас – майоры, члены партии – подъём переворотом на перекладине сделать не могут!!!»
Доктор на каждом построении произносил речь, посвященную укреплению нашей дисциплины. Делал он это весьма своеобразно.
В начале речи Доктор говорил довольно медленно, и его речь можно было разобрать. Постепенно он «заводился» и бубнил уже непрерывно, так что понять можно было только отдельные слова и фрагменты его речи.
«Доктор вышел на режим!», — давал свой комментарий Генрих, под наш смешок. Действительно, речь Доктора была похожа на тарахтение дизеля на средних оборотах.
Одной из «страшилок» Доктора для нас – было обещание написать плохую аттестацию при выпуске тем, кто «плохо себя ведёт».
Периодически он зачитывал нам наиболее «яркие» фрагменты аттестаций выпускников. «Изворотлив и иезуитски хитёр», — кто-то, якобы, был «осчастливлен» такой оценкой в аттестации.
Совершенно уникальный подполковник встретился мне в Москве. Высокий, весёлый, пузатый армянин. Мы его называли «Гарагарибо», что было созвучно его фамилии и строчке из песенки про Парамарибо.
Первый раз он отличился на чьём-то дне рождения, который мы отмечали в отделе.
(На мой взгляд, крепко пить в армии, в служебное время, начали после августа 1991 года. До этого если и выпивали – то изредка, по большим праздникам и «без излишеств». После ГКЧП очень многие военные перестали ездить на службу в форме и начали «поддавать» в рабочее время. Наблюдение это, конечно, субъективное, «но всё же, всё же, всё же»…).
О пьянках в армейской среде много сказано и ещё больше наврано. Проблема, конечно, «имеет место быть», что уж тут скрывать.
«Руси есть веселие пити – не можем без этого жити!» – так по преданию сказал князь Владимир.
Что ж, «не нами заведено – не нам и отменять», как говорят в армии на этот счёт.
«Главное – знать где, с кем и сколько выпить!».
Наш первый начальник училища генерал Стукалов П. И. потряс нас, тогда зелёных первокурсников, в ходе своего напутствия перед отпуском этой фразой, и добавил: «Запомните: политработник должен падать под стол – последним!!!»
И пусть звучат на наших встречах слова бессмертной «Волховской застольной»:
Так вот, в отделе было застолье, говорились тосты, и выпивали, конечно. Наливали водочку и, по военной привычке, каждый раз по полстакана.
Гарагарибо честно «принял на грудь» три раза, но решительно отмёл попытку налить ему четвёртый стакан. «Я за рулём!» — сказал он, обезоруживающе улыбаясь.
Путь Гарагарибо в армии был тернист и полон загадок. Еще в брежневские годы его уволили за какие-то прегрешения из армии (а офицера тогда уволить было очень непросто). Гарагарибо несколько лет проработал в Москве таксистом, затем как-то умудрился восстановиться в кадрах, что было и вовсе невероятным делом. Он иногда туманно намекал на родственные связи то ли с Баграмяном, то ли с Бабаджаняном, может, они и помогли его чудесным превращениям по службе.
На совещаниях он любил повторять: «Все немножко сосредоточьтесь!», веселя нас этой командой. Другой его «коронкой» была фраза: «Хочешь, я тебе скажу, чтоб ты знал?!», а любимым ругательством служило слово «пидараст!», именно в таком варианте произношения.
Однажды он рассмешил нас рассказом о своих соседях по дому.
«Да кто вообще в Москве живёт?!» – кипятился Гарагарибо. «Вот у меня – сосед слева, художник. Пидараст! Сосед справа – слесарь: пьянь, рвань!» И такие же оценки получили все его соседи сверху и снизу, справа и слева.
Я не сдержался: «А что же, приличных-то людей среди ваших соседей – совсем нет?!»
«Почему это нет, есть, конечно!» – вальяжно ответил Гарагарибо. «Вот, например, сосед на верхнем этаже – композитор!»…
«А, тоже пидараст!!!» – вдруг заклеймил Гарагарибо и композитора, после недолгого размышления.
У Гарагарибо было ещё одно забавное словечко: «мразД и». Так он имел привычку именовать своих политических противников, особенно доставалось от него популярным в ту пору «демократам первой волны».
«Все они сволочи, пидарасты, мразДи!» – неизменно кипятился Гарагарибо при упоминании об этих «властителях дум» чахнувшей на глазах советской интеллигенции.
Говоря о чудесах и чудотворцах, нельзя не вспомнить знаменитую стрельбу евпаторийской зенитно-ракетной бригады по таинственной цели в середине 70-х годов. Дивизионы бригады были расположены вдоль южного побережья Крыма. Боевые самолёты и беспилотные самолёты капиталистических государств, вторгнувшиеся в воздушное пространство страны , соответствующий приказ МО СССР обязывал Войска ПВО страны уничтожать.
(Злосчастного Руста в 1987 году не стали сбивать именно по этой причине: его «Сессна» не была боевым самолётом. Наши истребители это прекрасно видели, и огня на поражение открывать не имели права!!! Принудить к посадке – не смогли, из-за большой разницы в их скоростях, а сбивать – права не имели.
Горби, с чьей подачи и была устроена тогда истерия в наших СМИ с этим пролётом, этого не знал, и знать не хотел).
Вернёмся к евпаторийской истории.
Однажды бригаду подняли по готовности. Войска РТВ обнаружили маловысотную, малоразмерную цель, летевшую над Чёрным морем вдоль побережья Крыма. (Потом, когда страсти улеглись, было предположение, что это турки запустили беспилотник-разведчик, но тогда – никто этого не знал). Цель летела очень низко, из-за чего пропадала с экранов индикаторов, и непрерывно сопровождать её было невозможно. Поднятые истребители не смогли обнаружить цель на фоне моря, и было принято решение уничтожить её огнём дивизионов евпаторийской бригады, к зоне поражения которых маловысотный беспилотник как раз подлетал. Попасть по маловысотной, маневрирующей, малоразмерной цели – очень непростая задача. А вот спрос за промах – был бы по самому высшему счёту.
Говорят, что когда «по громкой» комбриг отдал приказ «При вхождении цели в зону поражения – пуск разрешаю!», то кое-где начались «нештатные ситуации». Кто доложил, что станция технически неисправна, кто «не смог обнаружить» цель. Командир ЗРДН С-75, расположенного невдалеке от евпаторийских пригородов, доложил комбригу, что цель сопровождает, и готов к пуску ракет. (Надо отметить, что данный тип комплекса ПВО мог выпустить по одной цели очередь из 3-х ракет). «Пуск разрешаю!» – дал приказ обрадованный комбриг. И началась стрельба! Первая ракета «пошипела – пошипела» и не сошла с пусковой установки. Через 6 секунд стартовала вторая, которая после отделения стартового двигателя не была «захвачена» станцией и ушла на самоликвидацию высоко в верхние слои атмосферы. Третья ракета, через очередные 6 секунд, стартовала успешно, была захвачена стробами сопровождения, но…
На берегу моря стоял «дом хроников», где проходили реабилитацию инвалиды войны. Многие лежали годами, или приезжали по нескольку раз туда.
Радиовзрыватель ракеты, видимо, преждевременно сработал по отраженному от этого дома сигналу, и ракета взорвалась, не долетев до цели. Никто из инвалидов «дома хроников» не пострадал, но наутро добрая половина их выписалась. Как говорили, один ветеран с самой войны лежал парализованным, и никакое лечение ему не помогало. Так он вскочил со своей кровати, и убежал из палаты.
Командир дивизиона доложил комбригу: «Пуск 3-х ракет произвёл, цель не уничтожена!».
«Снявши голову – по волосам не плачут! Стреляй ещё!!!» – мрачно приказал комбриг.
Тут судьба, наконец-то, сжалилась над многострадальным дивизионом. Четвёртая ракета нормально стартовала, была наведена на проклятый беспилотник и взорвалась, после чего обе отметки (от цели и ракеты) исчезли с экранов индикаторов.
Результаты стрельбы были следующими:
Всё население Евпатории страшно зауважало воинов ПВО. В городе жители подходили к офицерам, трясли за руку: «Защитники!!! Молодцы!!!».
Надо сказать, что пуск даже одной ракеты «семьдесят пятого» комплекса впечатляет, и звук его напоминает грохот близкого удара грома. А тут – целых 3 ракеты летало в небе со страшным грохотом, оставляя за собой дымный шлейф!
Водолазы Черноморского флота две недели искали на дне морском обломки сбитого беспилотника, но безуспешно. Начальство требовало найти «хоть чего-нибудь», и эти поиски всем изрядно осточертели.
Говорят, в итоге сотворили маленькое чудо: загрузили с одного буксира в море какие-то железки, а водолазы на следующий день их торжественно обнаружили. После этого все и успокоились. Награждённых не было, наказывать тоже особенно никого не стали.
«Самое лучшее поощрение в армии – это снятие ранее наложенного взыскания!!!», – а тут даже без взысканий обошлось…
Необычное происшествие случилось у нас однажды в корпусе. Шла обычная пятничная читка приказов. Её проводил генерал Бородков. Мужик он был строгий, и опаздывать на читки было нельзя.
Начмедом корпуса служил подполковник Громадин. Тихий, спокойный «доктор», ничем особо не выделявшийся. Он был сыном первого, сталинского главкома Войск ПВО страны генерала Громадина, но никогда этим не «козырял» и служил, как все.
В тот день генерал Бородков прочитал и прокомментировал несколько приказов и о чём-то ненадолго задумался, глядя в ворох бумаг, лежавших перед ним.
В этот момент дверь зала распахнулась, и к трибуне быстро прошел Громадин:
«Встать! Смирно!!!» — заорал он с трибуны истошным голосом. Мы все, включая генерала Бородкова, вскочили, полагая, что случилось что-то чрезвычайное.
«Сегодня в 15.00 по радио будет передано важное сообщение!» – продолжал вещать доктор с трибуны. «Корпусу будет присвоено имя генерала Громадина! Как стоишь? Смирно, я сказал!!!» — вдруг прикрикнул он на Бородкова. Тот уже отошел от шока, и попытался согнать доктора с трибуны, да куда там. Громадин продолжал выкрикивать уж совсем несуразные вещи, и всем стало ясно, что Громадин свихнулся.
Дальше была весёлая сцена, в ходе которой человек пять офицеров пыталось «заломать» Громадина, а тот, проявляя недюжинную силу, намертво вцепился в трибуну. Он продолжал вопить о присвоении корпусу имени своего батюшки, перемежая это отборным матом в адрес Бородкова и всех нас. В итоге его всё-таки скрутили и увезли в дурдом. Больше мы его не видели; в кулуарах говорили, что доктор употреблял наркотики (редчайшее тогда явление) и свихнулся на этой почве.
Может, так и было…
ЗАС – не прослушивается
Был у нас в округе жутко вредный генерал Романешко («Дядя Рома»), о котором мы уже вспоминали.
Как-то раз этот генерал проверял наш корпус ПВО и вымотал нам за двое суток все нервы. Уехал Дядя Рома домой спать, и набираться сил для продолжения своей проверки, а ответственным по отделу на ночь остался подполковник Коля Заболоцкий.
Тут ему из Москвы (с «Кометы») по ЗАСу («Засекреченная Аппаратура Связи) звонит наш бывший кадровик полковник Заплатов. Он тоже дежурил и захотел пообщаться с бывшим сослуживцем. Переговорили они с Колей, обсудили все новости, а потом Заплатов возьми и спроси у Коли – как мол там Романешко вас проверяет?! (Генерал сей, надо сказать, был широко известен в войсках своим вздорным характером и манерами).
Коля, зная, что «ЗАС не прослушивается», ему и выдал старую военную поговорку: «Страна нуждается в героях, а 3,14*да – рожает дураков!» Посмеялись и разговор на этом закончили.
Наутро к нам приезжает Романешко и первым делом вызывает к себе Колю. Драл он его минут 30, как помойного кота. Коля, конечно, всё начисто отрицал и даже делал вид оскорблённой невинности, НО: «Он мне ДОСЛОВНО мою фразу привёл!», — говорил потом порясённый Заболоцкий. Он стал после этого злейшим врагом генерала. А мы поняли, что «ЗАС не прослушивается».
Еще раз хочется вспомнить обладателей чудных фамилий, которые повстречались в армии.
Майор Жалоба учился с нами в академии и жил на нашем этаже в общаге.
У Папана на командном пункте жили солдатики, обслуживающие особый отдел (водители, «секретчики» и т. д.). Среди них выделялся гвардеец Владимир Ильич Ленин. (Полный тёзка вождя). Его, наверное, и взяли к себе «особисты» за столь выдающуюся фамилию. Кстати, надежд не оправдал, оказался раздолбаем, и был отчислен из чекистских рядов.
ЧВС нашей армии носил фамилию Демьянин. Мало кто знал, что это был его «партийный псевдоним».
Настоящая фамилия была самой простонародной – Драный. Согласитесь, что капитан и даже майор Драный – ещё куда ни шло. Но генерал Драный – уже не лезет ни в какие ворота. Пришлось её менять на более благозвучную.
Имя-отчество командира роты было Палладий Маркелович (при том, что он имел обычную русскую фамилию).
Замполитом роты обслуживания бригады прибыл по замене служить старший лейтенант Басалы га. Честно говоря, фамилия ему подходила – «не в бровь, а в глаз!».
Полковник Деревенский
Хорошую историю про необычные фамилии рассказывал один из наших выпускников:
«Год 86-й. Я – замполит 5 зрдн 128 зрбр (Баку, Зиря). Дивизион на боевом дежурстве. Внезапная проверка боевой готовности со стороны отдела ЗРВ корпуса, во главе с начальником ЗРВ полковником Деревенским.
Надо сказать, что он только что был назначен на должность, откуда-то «со стороны». Но мы об этом не знаем, и о фамилии его неординарной, естественно, тоже. Командир дивизиона куда-то отъехал и встречает начальника ЗРВ начальник штаба ЗРДН майор Городской (фамилия у него такая).
Все было реально внезапно для нас, и мы с НШ, выскочив из-за камышей наперерез УАЗику, останавливаем его.
После этого происходит исторический диалог:
НШ: «Товарищ полковник! 5 зенитно-ракетный дивизион находится в готовности №2, на оповещении целей нет… исполняющий обязанности командира дивизиона майор Городской!
НЗРВ: «Полковник Деревенский» (с ленцой)
НШ (мысля, что его подкалывают): «Мааайор Городской!»
НЗРВ пристально посмотрев на Саньку и заподозрив того в чем-то нехорошем: «Поолкоооовник Деревенский!!!»
НШ: «МАААААЙОР ГООРОДСКООООЙ!!!»
НЗРВ: «ПАААЛКОООВНИК ДЕЕЕРЕВЕЕЕЕНСКИЙ!!!»
Короче, через минуту оба офицера с пеной у рта тыкали каждый в свое удостоверение офицера на фамилию. Мы при этом уже умирали от смеха».
Серёга Балашов вспоминал, как в его зенитно-ракетный полк прибыла комиссия, возглавляемая заместителем командующего Армии по вооружению генерал-майором Грабовым. У приземлившегося борта его встречает врио командира полка, который докладывает, как положено, и представляется: «Майор Могила!». У генерала – глаза на лоб: «Ну, здравствуй, Могила! Генерал Грабовой!». Немая сцена и сдержанный смех присутствующих…
Забавный случай произошел в одном из соединений нашего Главка со старшим лейтенантом, имевшим несколько необычную фамилию Фитьо. Она, естественно, служила пищей для различных шуток и приколов со стороны товарищей по службе. Как его только не величали: и Фитьё, и Питьё и еще по-разному. Он привык к этому и воспринимал шуточное переиначивание своей фамилии спокойно.
В соединение, где служил Фитьо, и приехал с проверкой грозный генерал Сандиков. Фитьо, на свою беду, попался генералу на глаза, будучи помощником дежурного по части. Его внешний вид чем-то не понравился Сандикову.
«Вы кто такой?!» – грозно вопросил генерал «помдежа».
«Помощник дежурного по части старший лейтенант Фитьо!» – браво отрапортовал он.
«Не свистите, товарищ старший лейтенант!!!» – ответил Сандиков. «Представьтесь, как положено!»
«Помощник дежурного по части старший лейтенант Фитьо!» – повторил старлей упавшим голосом.
«Чего это он у тебя свистит?!» – снова обратился Сандиков к командиру соединения. «Что за дикция у него?!».
Командир, с трудом подавляя смех, объяснил проверяющему, что это не «свист», а родовая фамилия старшего лейтенанта.
С тех пор, при упоминании своей фамилии, Фитьо слышал от сослуживцев только одну фразу: «Не свистите!»
У нас в дивизионе служило два воина. Младший сержант Попп был тихий, спокойный эстонец, слабо владевший русским языком. Удивляюсь, какой балбес догадался послать его в сержантскую «учебку». После её окончания он попал в какой-то дивизион нашей Бургундской бригады, где ему «дедушки» быстренько набили морду, для профилактики. После долгих разбирательств его перевели служить к нам.
(Это была обычная практика. Нам присылали «на воспитание» как пострадавших от «неуставных отношений», так и самих «мордобойцев». Бригадные «дедушки» именовали наш дивизион за это «дисбатом»).
Убедившись, что из Поппа сержант и командир – как из дерьма пуля, мы определили его на свинарник.
Попп родом был из эстонского хутора, сельскую работу знал, на свинарнике чувствовал себя как дома, и был счастлив. Боевая его специальность у нас была – «номер расчёта пусковой установки». Пришлось ему и её освоить.
Спустя некоторое время из автороты «на воспитание» мы получили водителя Попова. Этот гвардеец был нагл, распущен и «склонен к неуставным отношениям», как было принято именовать стремление негодяев унижать и обижать своих товарищей. У нас Попов притих, тоже стал «номером расчета», и ничем особо не выделялся. С Поппом они даже сдружились на почве схожести фамилий.
Тут подоспели Выборы в Верховный Совет СССР. Тогда это была довольно простая процедура. В дивизионе образовали избирательный участок, мы сколотили кабинки для тайного голосования, урну, подготовили списки избирателей. В общем – всё, что было положено.
Само голосование было несложным. Полагалось предъявить военный билет (бойцам) или паспорт (членам семей военнослужащих), получить бюллетени и бросить их в опечатанную урну. Предъявление военного билета было простой формальностью, члены комиссии и так знали всех бойцов, как облупленных, но «надо – так надо». Всё это я и другие члены нашего «избиркома» воинам несколько раз объяснили. Мы даже потренировались в клубе. Вроде – всем всё понятно было.
Кстати, полагалось как можно раньше «отдать свои голоса за кандидатов нерушимого блока коммунистов и беспартийных». Голосование начиналось в 6.00 утра, и было даже негласное соревнование среди дивизионов бригады, «кто раньше всех проголосует».
Поначалу всё шло хорошо. Почти все избиратели проголосовали и пошли смотреть кино (так было принято – выборы праздничный день). Оставались караул, голосовавший посменно, боевой расчёт и свинари с кочегарами.
Вдруг ко мне прибежал председатель комиссии капитан Петрухин: «Попп в урну вместо бюллетеня кинул свой военный билет!!!»
Прибыв на место происшествия, я обнаружил трясущегося от страха Поппа. (Петрухин, видимо, уже успел сказать ему, что он о нём думает).
В ходе разбора выяснилось, что деяние Поппа не было демонстрацией, или политической провокацией.
«Подменять» его на свинарник для того, чтобы Попп смог выполнить свой «гражданский долг», прибыл его приятель Попов.
Который, по словам Поппа, и проинструктировал его о порядке голосования: «Берешь военный билет и кидаешь в урну!» – так, по крайней мере, понял Попп порядок своих действий со слов Попова. Так он и сделал без всякой задней мысли и теперь нешуточно переживал.
Вызванный Попов – помертвел от ужаса и начисто отрицал свой подлый инструктаж. «Да я этому «ку рату» сказал «покажешь военный билет, а бросишь – бюллетень!!» горячо доказывал Попов свою непричастность к ЧП, понимая, что с него спросят «на всю катушку».
В итоге – Попп бросил в урну свои несчастные бюллетени и поплёлся на свинарник.
Мне пришлось докладывать о ЧП Никите Сергеичу. Это вызвало всплеск эмоций и подозрений о провокации и чуть ли не заговоре. Мои уверения, что всё нормально, мол, отвезём урну на городской избирательный участок, вскроем, как положено, и привезём обратно попповский военный билет, не действовали. Никита, а затем и Бабрак Кармаль (его заместитель) долго «пытали» меня о деталях голосования по телефону дальней связи. Пытались они даже поговорить с Поппом, но тот, вызванный со свинарника «на громкую», так разволновался, что позабыл те немногие русские слова, что знал. Ничего кроме «Попп», «Попов», «сфинарник» и «не хоттттеел», сказанных с сильнейшим эстонским акцентом они так от него и не добились.
«Что ещё эти Поппы и Поповы у тебя там натворят?!» – наезжал на меня Бабрак.
В общем – пока не привез Петрухин обратно Попповский военный билет, я вынужден был рассказывать эту историю раз 10 всем начальникам от бригады и выше.
С тех пор слово «выборы» я недолюбливаю.
Раз уж вспомнилось соревнование – немного о нём. Здравую, в общем-то, идею состязательности у нас сумели довести до абсурда и идиотизма. Основная вина в этом, наверное – политработников, хотя и отцы-командиры тоже немало постарались. Мало кто помнит, что по Уставу ВС организатором соревнования в части был её командир. А на практике, в полку и бригаде вопросами соцсоревнования (а также сбором металлолома и рационализаторской работой) всегда занимался «чистый» заместитель командира. Интересно, чем они сейчас занимаются, когда всё это отменили?!
В результате объединенных усилий соцсоревнование в армии приносило больше вреда, чем пользы. Чего только не напридумывали!
Принятие соцобязательств каждым воином, включая тех, кто по-русски, кроме мата, ничего не понимал. Помню, в академии был преподаватель, который на полном серьёзе уверял нас на своих лекциях, что солдата охватывает энтузиазм и воодушевление, когда он «принимает соцобязательства». Когда мы начали ему доказывать, что это – бред, полковник страшно поразился и не знал, что возразить. А ведь нужно было ещё придумать и написать обязательства отделения, взвода, роты, батальона, полка и т. д. И так каждые полгода! Сколько времени уходило на никому не нужные бумаги.
Были еще «Экраны соцсоревнования» с таблицами и графиками, заполнявшиеся «от балды», как правило.
Были ежегодные длиннейшие и нуднейшие «девизы» соцсоревнования и полки-инициаторы в каждом Виде ВС СССР, которые их (девизы) якобы придумали. В идеале, полагалось эти девизы знать чуть ли не наизусть. Но так как в одно предложение сочинители девизов пытались всунуть всё, что можно от боеготовности и дисциплины до экономии и бережливости, запомнить эти заклинания не мог никто. Да особенно никто и не пытался, прямо скажем.
Но главное – в каждом подразделении должны были быть выращены «отличники боевой и политической подготовки». Вот уж ярчайший пример практического воплощения поговорки «заставь дурака Богу молиться – он лоб расшибёт». Неплохая идея выделить действительно добросовестного и подготовленного солдата из других была блестяще превращена в дурацкую карикатуру. Отличников начали «плодить» со страшной силой. Сверху «спускались» директивные указания: «Вырастить в каждом подразделении не менее 25, или 30, а то и 40 и более процентов отличников».
Не выполнить – нельзя, ну и выращивали…
Когда каждый второй воин – «отличник» – это даже не смешно.
Командир радиотехнической бригады, в которой я начинал службу, Анатолий Борисович Сидоренко, был очень умный и порядочный офицер и человек. Ему тоже было предписано ежегодно «выращивать» по 30—40% отличников в каждой из 21 отдельных радиолокационных рот и 10 батальонов, входивших в состав бригады, да из них ещё создать процентов 30 «отличных подразделений».
Понимая идиотизм этой задачи, но вынужденный её выполнять, он так инструктировал комплексные группы, выезжавшие для итоговых проверок в роты: «И проверить их там как следует, а то подумают, что они и в самом деле – отличники!».
Не менее маразматической затеей были т. н. «личные комплексные планы офицеров». Предполагалось, что офицеры сами себе будут ставить задачи по овладению новыми высотами военных знаний и изучать их в ходе самоподготовки. На деле основная масса просто переписывала из года в год эти планы, меняя только лозунги соревнования на новые.
«Посмотрите, что за планы личной подготовки пишут офицеры. Некоторые целыми десятилетиями изучают одни и те же вопросы! Скоро открытия в них будут делать!» – говорил нам комбриг.
А какие лозунги придумывали!
«От отличных подразделений – к подразделениям отличников!» – сочинителям видимо, мыслились роты и батальоны сплошь из одних отличников!!!
Забавную историю рассказывал Генрих про популярный лозунг Московского округа ПВО. Он звучал так:
«В округе столичном – служить отлично!». Вроде бы всё неплохо и в рифму. Висели эти лозунги в каждой части округа.
А тут к ним прибыл новый командующий из Бакинского округа ПВО генерал-полковник К., мужик своенравный с крутым характером. Попался ему этот лозунг на глаза, прочёл его командующий – и разбушевался: «Что за херню понаписали?! Конечно, под Москвой вам тут служить отлично!!! А вы в Мары послужите! В Красноводске! В горах кавказских!!! Чтоб я больше этого не видел!!!». Ну и поснимали, конечно, везде тот лозунг.
Но апофеозом лозунгового кретинизма служит бессмертное:
«Воин, помни: честь твоей части – это часть твоей чести!!!
Чудесный ответ на дурацкий вопрос дал депутат Верховного Совета, выступавший в начале 90-х годов у нас в части. Тогда ещё, по инерции советских времён, всякие «выдающиеся люди» довольно охотно приезжали «в гости к военным». Депутат выступил об экономическом положении страны, а потом стал отвечать на многочисленные вопросы зала.
У нас служил врачом части молодой майор Олег Савчук. Парень он был шустрый и любил задавать разные вопросы.
Олег спросил депутата о бедственном положении с обеспечением жильём офицеров вообще и себя лично в частности.
Депутат, ответив на то, как он видит перспективы решения жилищного вопроса в глобальном масштабе, сказал Олегу, что по его личному вопросу ему следует обращаться к вышестоящему командованию.
Олег, видимо, решивший как нибудь ему запомниться, и заручиться депутатской поддержкой, спустя некоторое время снова поднялся и спросил депутата про свою беду с жильём.
«Нет у меня, к сожалению, для вас в запасе квартиры, товарищ майор. Не смогу я для вас лично сейчас ничего сделать, извините. Да и не у одного вас такая проблема, наверное?» – повторно ответил ему депутат.
Но Олег в конце мероприятия снова протолкался к столу президиума и опять обратился к депутату: «Как же мне жить без квартиры? Чем вы, как депутат, мне лично можете помочь?!»
Депутат, которого, как и всех нас, впрочем, «достал» назойливый майор со своей квартирой, ответил блистательно:
«Ну ладно, подойди ко мне, я тебя обниму, и мы вместе поплачем!!!»
ЧуднОй случай произошел однажды в политотделе нашего корпуса. В тихвинском полку корпуса служил заместителем начальника политотдела майор Новак. Приехал к ним как-то раз в полк Член Военного Совета Армии генерал-майор Миняйлов. Наорал он за что-то на бедного Новака так, что тот разволновался, распереживался и получил, в итоге, тяжелейший инсульт. Пролежал Новак полгода в госпитале. Выписали его, дали инвалидность. Речь у майора оказалась сильно нарушенной, понять, о чём он говорит можно было с большим трудом, и то – когда он не волновался. Почерк стал такой, что из того, что он карябал, разборчивой была только подпись. Жена – тоже у мужика ушла. В общем – «жизнь дала трещину», хоть ложись да помирай. Самое печальное – что всё это случилось за пару лет до выслуги, дававшей право на минимальную пенсию. По нынешним временам – Новака уволили бы из армии моментом.
Тогда люди были куда более душевными и порядочными. Наш начпо корпуса пожалел Новака. Его поставили на какую-то вакантную должность, и он дослуживал в отделе, занимаясь кадровой работой. Говорить ему много не требовалось, а документы он, с грехом пополам, оформлял. Дали мы ему партийную кличку «Новокаин», и он тихо служил у нас, оформляя свои кадровые бумаги.
Однажды наш замначпо Запорожный на что-то осерчал на Новокаина и поставил того «ответственным» по отделу на выходные. Обычно Новокаина ответственным не ставили, учитывая особенности его речи, а тут он чем-то проштрафился, и Запорожный «воткнул» его подежурить, «чтобы служба мёдом не казалась». В обязанности ответственного входило – принять доклады о положении дел в частях, доложить своему руководству, и в Округ, по «вертушке».
Как на грех, в день «новокаиновского» дежурства в одной из частей корпуса случилась «чепуга». Новак, узнав об этом, страшно разволновался и вместо того, чтобы доложить о ЧП Запорожному, принялся звонить о происшествии в округ, по вертушке. Дежуривший по политуправлению полковник, после 10-ти минутных попыток добиться от Новокаина разборчивого доклада, подумал, что он пьян «в драбадан» и доложил об этом Члену Военного Совета округа. Тот не поленился лично позвонить к нам в отдел по «вертушке» и пообщался с Новокаином. После этого разговора – Член лично убедился, что наш Новокаин пьян и невменяем, а затем – вызвал на службу всё наше руководство. С большим трудом недоразумение удалось «замять», а Новокаина больше ответственным никогда не ставили. Он был только рад этому.
Закончить рассказ о чудесах и их создателях следует кратким экскурсом в историю. Мало кто знает, что одним из «отцов» зенитно-ракетных войск был многократно оплёванный впоследствии Л. П. Берия. Его сын Серго был (до ареста Берии) одним из главных конструкторов нашей первой зенитно-ракетной системы С-25 «Беркут». Её поставили на боевое дежурство еще в 1952 году. В США в то время ничего подобного не было. Название системы, созвучное фамилии руководителя Третьего Главного Управления при Совете Министров СССР, полагаю тоже было выбрано не случайно. О том, какой запас прочности был вложен в эту систему, говорит то, что она стояла на боевом дежурстве более 30 лет (с соответствующими доработками, безусловно).
Так вот, Лаврентий Палыч был, говоря современным слэнгом, «эффективным менеджером» и умел добиваться результата. Вспомним, что он курировал ещё: создание ядерного оружия и работы по ракетной технике. Все задачи были выполнены, и везде мы тогда опережали американцев.
Методы были суровые, так и век был суровый… Вопрос «кто кого» стоял на повестке дня в прямой постановке.
Так вот, проблема эффективного уничтожения средств воздушного нападения всегда была очень сложной. В годы Второй мировой на 1 сбитый самолёт приходилось более 700 выпущенных зенитных снарядов. Действенность ПВО была низкой, и к концу войны почти все крупные немецкие города были разрушены на 80% и более англо-американскими бомбардировщиками, а потери союзников редко превышали 5% от числа самолётов, участвовавших в налёте. Немцы, кстати, называли эти страшные налёты «террористическими бомбардировками»!!!
С появлением реактивной авиации и ОМП стало ясно, что к Москве нельзя пропустить ни одного вражеского самолёта. Для этого срочно создавался «Беркут». Навести ракету на цель, летящую с большой скоростью, да ещё маневрирующую – и сейчас непросто. Хотя теперь на зенитных ракетах стоят блоки самонаведения.
Тогда же наведение было «командным», т. е. осуществлялось вручную по командам, передаваемым на ракету с земли. Цель сопровождали операторы, а наземная ЭВМ вырабатывала команды наведения, которые и передавались на ракету. Примерно так выглядел принцип работы системы (очень упрощённо изложенный, конечно). Понятно, что поначалу навести ракету на цель, с требуемой точностью, не удавалось.
Пуски на полигоне шли один за другим, но промахи не позволяли радиовзрывателю подорвать ракету на приемлемом расстоянии от цели, чтобы поразить её осколочно – фугасным действием. (Вопреки распространённому заблуждению, ракета практически никогда не попадает «прямо» в цель. Самолёт поражается осколками, или взрывной волной от подрыва БЧ радиовзрывателем).
Так вот, по рассказам ветеранов первых пусков, Лаврентий Палыч неоднократно лично присутствовал на опытных стрельбах и вникал в причины промахов. Конструкторы подробно докладывали ему, пересыпая речь различными мудрёными терминами: «Эффективная отражающая поверхность.. промах… курс… крен… тангаж… угол места…» и т. д. и т. п.
В конце концов, ему всё это надоело, он собрал Совет главных конструкторов, после очередной неудачной стрельбы, и сказал учёным примерно следующее: «Мне не надо больше этих тангажей – мангажей! При следующих промахах будете мне докладывать: КТО ВИНОВАТ!!!»
И случилось маленькое чудо: ракеты стали наводиться с приемлемыми ошибками. После нескольких удачных стрельб «Беркут» приняли на вооружение и поставили на боевое дежурство.
Читая сегодня про очередные унылые неудачи с пусками той же «Булавы» и бодрые доклады, о том, что эти пуски – были «электронно-учебные», а вот следующие – точно будут успешными, думаешь, может, пора и спросить «Кто виноват?!» со сказочников.
Да видно – плохо знают историю наши главковерхи….
«Уезжаю на войну, в горную Абхазию…»
Жарким августовским вечером 1992 года я задержался на службе, в рабочем кабинете, готовя какую-то срочную «бумагу». Не мной замечено, что инициатива в армии наказуема, а оставаться по вечерам без крайней необходимости – «контрпродуктивно».
Так и вышло. В кабинет заглянул дежурный по управлению: «О! Сергей, тебя и ищу! Срочно зайди к полковнику Испакову!» Удивляясь, зачем я мог понадобиться ВРИО начальника штаба нашей Службы специального контроля МО РФ (сегодня уже можно открыто назвать это структурное подразделение 12 ГУ МО, т. к. к этому времени только, пожалуй, африканцы не побывали на наших объектах в составе делегаций «новоиспеченных союзников») я проследовал в его кабинет.
Николай Иванович, увидев меня, почему-то обрадовался, тепло поприветствовал и пригласил присесть.
– Сергей, ты знаешь, что в Абхазии началась война между грузинами и абхазами?! – спросил он. Я это знал, разумеется.
Сейчас, много лет спустя, когда таких войн на территории СССР прошло больше десятка, особых эмоций упоминание о них не вызывает. Тогда – это было нечто невообразимое: ВОЙНА!!! Бывшие советские люди, недавние граждане единой страны, убивают друг друга!
Правда, наше «независимое» и демократичнейшее телевидение говорило про это совсем мало и как-то невнятно. Понять, кто там прав, а кто виноват? было просто невозможно.
– Прямо на линии фронта оказалась наша 24-я лаборатория в Эшерах, – продолжил ВРИО начальника штаба.
(Про эту лабораторию, потом, довольно много писали в СМИ и даже показывали по телевидению её избитые снарядами строения. Журналисты называли её «сейсмической лабораторией» МО. Такое наименование сохраним и в этом рассказе.)
Я это тоже знал. Мы регулярно общались по телефону с заместителем командира этой части Игорем Натурщиковым. Даже по аппарату ЗАС были слышны спорадические пулемётные очереди и разрывы снарядов, звучавшие там.
– Пашей Грачёвым принято решение об эвакуации лаборатории, техники, оружия, семей офицеров и прапорщиков, их имущества и всего личного состава нашей части. Мы создаём опергруппу для эвакуации части. Хочу включить тебя в её состав. Полетишь туда?!
– Раз надо – полечу, конечно! – ответил я. У меня и в мыслях не было искать какие-то поводы для отказа.
(Уже после своего возвращения я узнал, что некоторые наши офицеры категорически отказывались тогда, в кабинете Испакова, от командировки «на войну». «Погоны сниму, но не поеду!» – заявили «отказники».)
В тот момент я этого, разумеется, не знал, и меня удивила неожиданно радостная реакция Испакова: «Ну и молодец!!! Вылет завтра в 8.00 из Чкаловского, борт уже заказан». В ходе дальнейшей беседы выяснилось, что для того, чтобы мне успеть к самолёту, в Люберцы (где я со своей семьёй снимал комнату) в 5.00 пришлют машину. (Такая любезность случилась в первый и последний раз за все годы службы в этой части).
Опергруппа была небольшая, 3 офицера. Планировалось, что мы военным «бортом» долетим до аэродрома Бомборы (расположенного около абхазского городка Гудаута), а оттуда автомобилем доберёмся до части. Как проводить эвакуацию, Испаков представлял смутно. «Приедете – на месте разберётесь. Может, вертолётами вывозить будем, может машинами, или вообще эта заваруха там закончится, и „отбой“ эвакуации дадут», – так обрисовал он свое «видение» ситуации.
Меня немного смутило упоминание о вертолётах, но с другой стороны, раз решение об эвакуации принял всемогущий тогда «лучший министр обороны» – чем черт не шутит, может, и вертолёты для эвакуации пришлют!
Исхаков заверил, что вся командировка продлится дня 3—4, максимум неделю.
О том, как мало мы понимали реальную ситуацию в той Абхазии, говорит то, что форму одежды на войну нам определили не «полевую», а «повседневную».
Дома я написал письмо жене (которая вместе с дочкой отдыхала у своей мамы в Новгородской области) и собрал свои немудрёные командировочные «манатки».
Следующим утром мы были на аэродроме Чкаловский. Нас включили в полётный лист АН-72, летевшего с комиссией Генерального штаба в Тбилиси. Там тогда дислоцировался штаб Закавказского военного округа. Нас было решено высадить по пути, в Гудауте. Это был единственный аэропорт в Абхазии, который там контролировали российские войска.
Долетели нормально. Правда, перед приземлением в салон самолёта вышел командир экипажа: «Товарищи генералы и офицеры! Ввиду того, что посадку будем производить в зоне боевых действий, где возможно применение по самолёту средств ПВО, я проведу противозенитный манёвр. Прошу всех сесть и пристегнуть ремни!».
Манёвр был настолько энергичным, что некоторое время мне казалось, что мы просто падаем прямо в Чёрное море, которое стремительно приближалось к нам. Однако у самой воды двигатели взревели, самолёт выровнялся, и мы сели на взлетно-посадочную полосу аэродрома «Бомборы».
Там вышли только мы втроём, наша опергруппа. Остальные наши попутчики – взлетели и продолжили полёт на Тбилиси.
Нас встречал незнакомый мужчина в «афганке» без знаков различия:
«Михаил Михайлович Михайлов. Военная разведка. Меня попросили вас встретить и сопроводить в вашу часть. Я её курирую, на время боевых действий. Добро пожаловать на войну!». Фамилия и имя-отчество у него были явно вымышленные, а вот отсутствие знаков различия – удивило. Это было непривычным тогда явлением.
«Вам бы тоже надо сменить повседневную форму на полевую. Слишком вы заметны на войне в таком ярком виде. Привлечёте внимание снайпера. А их тут полно. Подстрелить московских полковников для них – высший шик! Ну да ладно, до части я вас довезу – там вас переоденут» – продолжил он вводный инструктаж. «Пойдём, представлю вас старшему группировки».
Старшим тогда был генерал Сибудкин. Маленького роста десантник, не слишком приветливо пообщался с нами: «Растерялся ваш командир части, занервничал. Подумаешь, обстреливают территорию. Я направил к нему в помощь усиленную роту десантников. Держите со мной связь. Если грузины будут слишком сильно вас обстреливать – докладывайте, подниму авиацию, пуганём их».
На этом короткая беседа с ним завершилась, и мы поехали в часть, куда благополучно прибыли, преодолев штук 15 различных блок-постов. На них сидели бандитского вида абреки, вооружённые кто во что горазд. От пулемётов и гранатомётов до охотничьих ружей и кинжалов. Некоторые «ополченцы» – выпивали по ходу дела, прямо при нас.
Михал Михалыч, хотя и знал всех старших этих блок-постов по именам, свой пистолет спрятал от греха подальше. «Дикий народ!» – посмеиваясь, сказал он. «Привяжутся: подари, да давай обменяемся – не отвяжешься. До конфликта может дойти. Они же не понимают, что такое табельное оружие».
Ясно было, что война тут особая – с кавказской спецификой.
Тем временем разведчик постепенно ввёл нас в курс дела. Острая фаза войны длилась уже 5 дней. По его словам, началась она с ввода войск Шеварднадзе в Абхазию и последовавшей за этим взаимной резни. В первую очередь обе стороны разгромили все коммерческие палатки представителей «враждебных» наций. Однако абхазы громили и убивали в основном грузин, а грузины, на захваченной территории – всех не грузин. Исключения бывали, конечно, но общее правило действовало. У самого Михал Михалыча до войны была трёхкомнатная квартира в Сухуми.
«Всю квартиру разграбили и сожгли грузины, когда захватили Сухуми», – хмуро сказал он. «Ничего не осталось, гол, как сокол. Хорошо, хоть жену с детьми весной к её матери успел отправить».
К моменту нашего прилёта грузины захватили значительную часть Абхазии от своей границы до реки Гумиста (на правом берегу которой и дислоцировалась наша сейсмическая лаборатория). Она оказалась прямо на линии фронта. В окна квартир домов офицеров и прапорщиков легко залетали шальные автоматные пули. В таких условиях там жили жёны и дети. Спали на полу, стараясь «не маячить» в окнах. Обстановка среди членов семей была нервная, конечно.
Ещё один грузинский анклав оказался севернее Гудауты. В начале войны, внезапным, для абхазов десантом с моря, при поддержке местных жителей – грузин, была захвачена Гагра и прилегающая к ней местность. Абхазы, на чьей территории находилась наша часть, контролировали всего 2 куска своей республики: от реки Гумисты до Гагры (включая и свою временную столицу Гудауту) и участок севернее Гагр до реки Псоу, границы с Россией. На линии соприкосновения враждующих отрядов шли боевые действия. Как правило, днём шли вялые перестрелки, ночью же боестолкновения принимали порой ожесточённый характер.
Сухопутного пути из части в Россию не было. Как вывозить людей, и уж тем более, эвакуировать их имущество – было непонятно.
За разговором время пролетело быстро, и мы приехали в часть. Нас встретил командир части, полковник Мысоев Василий. Это был мужик лет 50-ти, среднего роста, с большим пузом. Держался он властно и уверенно. Откуда взялось предположение генерала Сибудкина о его «растерянности», мне непонятно по сию пору.
Василий сначала распорядился нас переодеть. Нам выдали по комплекту полевой формы – афганки, пилотки и автоматы АКМ каждому. От предложенных Васей бронежилетов и касок мы отказались. Жара стояла страшная.
Потом, посмеиваясь над «московскими чудиками», прилетевшими на войну в галстуках, Вася провел для нас экскурсию по части. Территория её была не очень большой (примерно как площадь боевой позиции дивизиона С-75). Правда, в отличие от «зачуханных» Войск ПВО, строившихся в основном «хапспособом», здесь всё было построено основательно и даже красиво.
3-х этажная казарма, большой клуб, столовая, штаб части, технические сооружения были возведены строителями из белого силикатного кирпича. И вообще – часть смотрелась, как игрушка: субтропическая растительность, кругом цветы, прудик с золотыми рыбками у штаба, чистота. Война почти не ощущалась. Только бойцы, сидевшие кое-где в окопах, и следы от снарядных осколков на зданиях напоминали о ней. Когда мы обходили казарму, послышался резкий звук близкого разрыва снаряда. Мысоев с Михал Михалычем ничком упали в канаву. Мы, трое «москвичей» остались, с дурацким видом, стоять. Просто не успели ничего понять и испугаться.
«Ничего, привыкнете падать и вы. Снаряд званий не выбирает» – прозорливо предсказал Вася наше дальнейшее поведение, вставая и отряхиваясь.
Выяснилось, откуда «брались» снаряды, регулярно падавшие в окрестностях и на территории части. На грузинском берегу Гумисты, на территории бывшей дачи Министра обороны СССР, в районе Келасури грузины установили гаубичную батарею и постреливали из её орудий по абхазам. Артиллеристы из грузин были неважные, и порой снаряды залетали прямо на территорию части. (За месяц нашего пребывания было зафиксировано свыше 60 прямых попаданий грузинских снарядов по территории и объектам части).
Нам всем оставалось только уповать на милость Божью, что мы и делали. Орудий у абхазов тогда не было, и подавить огнём грузинскую батарею они не могли. Раза три, при особо ожесточённых обстрелах, мы через Сибудкина вызывали авиацию. Полёт пары СУ-25 на малой высоте производил должное впечатление на грузинских артиллеристов, и они прекращали обстрел, чтобы через некоторое время его продолжить. Подавлять их огнём наша авиация не имела права, конечно.
Очень своеобразное ощущение испытываешь при близком разрыве гаубичного снаряда. То, что показывают в кино – не идёт ни в какое сравнение с реальными звуками и чувствами человека под обстрелом тяжёлых снарядов. Кажется, что какой-то великан огромной металлической палицей наносит мощный удар по железной же крыше, под которой ты находишься. Рот наполняется острым металлическим привкусом, а все внутренности – содрогаются. Организм испытывает немалое потрясение от такого стресса. Но – ко всему привыкаешь, и спустя пару дней мы научились даже спать под грохот недалёких разрывов. Наиболее интенсивная стрельба велась ночью, и деваться от неё было некуда.
Недалеко от нашей лаборатории находился дом Виталия Ардзинба. Он тогда был президентом Абхазии. Думаю, что грузины знали это и старались попасть в дом мятежного президента. По странной иронии судьбы, все дома вокруг дома Ардзинбы получили по 2—3 попадания, некоторые были разрушены до основания, а вот его дом, при нас, не был задет ни одним снарядом. Каждое утро нам в штаб звонили по городскому телефону из Гудауты:
– Это из администрации президента звонят. Как там дом Ардзинба?!
– Всё нормально, стоит, – отвечали мы.
– Ну, хорошо, спасибо.
Конечно, грузины легко прослушивали эти разговоры. Вот такая «секретность» была с этим президентским домом.
Как ни странно, но связь у нас в части хорошо функционировала на протяжении всего времени, что мы находились на линии огня.
Причём действовало несколько каналов: ЗАС – с нашим командованием в Москве. Однажды по каналу ЗАС к нам в лабораторию позвонил лично Паша Грачёв. Вызвав командира к телефону, Паша заслушал его доклад об обстановке, ситуации в части, быте беженцев (которых у нас временами скапливалось по 500 человек и более). Разговор был спокойный, без «накачек». Паша пообещал свою поддержку (после чего в части и появилась «усиленная рота десантников»), и разрешил Василию Мысоеву звонить ему лично, в экстренных случаях. Кроме линии ЗАС у нас работала и обычная «проводная» телефонная связь. Причем и с абхазской и с грузинской стороной мы могли свободно перезваниваться.
Довольно часто это приходилось делать в отношении наших бывших грузинских «братьев по оружию». При усилении гаубичного обстрела, когда снаряды начинали рваться на территории части, командир обычно звонил в министерство обороны независимой Грузии и требовал «прекратить артиллерийский огонь по российской воинской части». Особого эффекта это, впрочем, не давало. Грузины разговаривали нагло, отвечали, что, мол, «никто по вам и не стреляет, это мы по сепаратистам стреляем» и несли эту ахинею в ответ на наши претензии. Лучшим способом заставить «заткнуться» грузинскую артиллерию тогда было, как уже говорилось, вызвать нашу авиацию для демонстрационных полётов над ними. Помогало хорошо. К сожалению, часто делать это мы не могли, и приходилось просто пережидать огневые налёты, надеясь на Божью помощь.
Надо кратко рассказать про десантников, с которыми мы прожили там больше месяца в самой экстремальной обстановке.
«Усиленная рота» десантников оказалась в количестве 22 человек, включая её командира (лейтенанта), замполита (капитана) и командира взвода (старшего лейтенанта). Именно таким странным образом распределялись у них звания и должности. Из бесед с руководством «усиленной роты» стал ясен и основной способ подбора добровольцев для службы в горячих точках.
– Процентов 70 бойцов у нас в роте – «штрафники». Чего-нибудь боец отчебучит в мирных условиях – ему и предлагают добровольно-принудительно «загладить вину» в боевых условиях. Есть и добровольцы, конечно… – поделился с нами принципом подбора личного состава замполит. (Называю его «старую» должность, т. к. в войсках всех бывших политработников по старинке именовали «замполитами»).
Дисциплина среди них поддерживалась простым и доступным образом.
Два раза не повторяли. Как в старом анекдоте. Наверное, в боевых условиях так – правильно. По крайней мере, службу в караулах и дозорах их бойцы несли образцово – никто на постах не спал, в отличие от наших воинов, избалованных деликатным уставным обращением.
Лейтенант, командир роты, пользовался почему-то, большим доверием генерала Сибудкина, и ничьей власти, кроме него (находившегося от нас за много километров в Гудауте) не признавал. Однажды это привело к довольно серьёзному конфликту.
Погнали наши «городских»
Посты и секреты были разбросаны у нас по всему периметру части. В окопах круглосуточно посменно дежурили как наши солдаты и офицеры, так и «десантура». Проверяли посты – тоже и мы, и они, не разбирая ведомственной принадлежности. Десантники всегда несли службу бодро, а вот наших «орлов» порой приходилось и будить. Впрочем, это продолжалось недолго.
Однажды ночью мы проснулись от жуткого, душераздирающего крика. Это был даже не крик, а какой-то леденящий сознание предсмертный вой. Я никогда в жизни не слышал подобного. Мы, уже привыкшие к стрельбе и разрывам снарядов и научившиеся спать под эти звуки, мгновенно проснулись и, подхватив свои автоматы, выбежали по боевому расписанию, услышав этот нечеловеческий вой.
Я подумал, что ночью к нам прорвалась вражеская диверсионная группа и уже идёт яростный рукопашный бой на территории части.
Вой внезапно затих, все более-менее успокоились. Несколько минут спустя выяснились причина и источник разбудившего всех крика.
Оказывается, сержант – десантник проверял, как несут службу его часовые. Заодно проверил и наших воинов. Наш пост, в составе старшего сержанта и двух воинов, спал богатырским сном. Самое интересное, что старший сержант даже умудрился выложить на бруствер свой автомат с примкнутым штык-ножом, а сам улёгся на дно окопа и заснул.
Вот сержант – десантник и поднял весь наш спящий «секрет» так, как у них было принято: жестким физическим воздействием. А нашего старшего сержанта (имевшего, кстати, высшее образование) – он ещё и «погнал» по территории. Для пущего педагогического эффекта, видимо. Получался этот «гон» у него отменно, судя по нечеловеческому вою, который издавал преследуемый им наш высокообразованный старший сержант. Его потом еле отловили и с трудом успокоили. Он так был напуган и деморализован десантным обращением, что толком не мог ничего рассказать, кроме того, что: «Я заснул, а потом десантник меня и погнал…».
Проблема была в том, что пропал его автомат с бруствера.
(В советские времена пропажа оружия была тяжелейшим и редчайшим преступлением). По крайней мере, в Войсках ПВО. В нашей 6-й ОА ПВО за все послевоенное время был один случай утери оружия. В 1972 году какой-то старший лейтенант, в Пушкине, умудрился нажраться в ресторане, где у него и выкрали табельный ПМ, с которым старлей был в командировке. Так нам приходилось и в 80-х годах, спустя 15 лет, упоминать этот случай в каждом квартальном донесении о происшествиях и преступлениях в Армии. «Пистолет ПМ №…, утерянный старшим лейтенантом ….. в 1972 году, не обнаружен» – это было обязательной фразой (своего рода епитимией) таких донесений в Москву.
Это потом, после развала СССР и разграбления Советских Вооруженных Сил, оружие стали разворовывать десятками тысяч единиц. Чего стоит только знаменитое распоряжение Ельцина об оставлении Дудаеву 50% всех запасов оружия Северо-Кавказского военного округа, хранившегося на складах в Чечне!!!)
В описываемый момент отношение к утере оружия еще, по инерции советских лет, было очень острым, и ЧП с его утерей требовало незамедлительных и энергичных мер по поиску автомата.
Тут всем стало не до сна. Долгие поиски и «разборки» привели нас к убеждению, что автомат, под шумок, спёрли сами десантники. Пока их сержант пинками гонял по территории нашего, кто-то из десантников «приделал ноги» брошенному на бруствере автомату. Об этом наши воины, спавшие рядом со своим командиром на боевом посту, нам и сказали. Однако впрямую уличать десантников они побаивались. Видимо, суровая десантная «побудка» произвела на них незабываемое впечатление. (Напоминанием о том, что сон на посту, да ещё в боевой обстановке, недопустим, служили внушительных размеров синяки на физиономиях любителей поспать). Их успел поставить обоим спавшим воинам всё тот же проверявший их сержант-десантник, перед тем как «погнать» нашего сержанта.
Лейтенант-десантник, командовавший «усиленной ротой» – тоже ушёл в «несознанку».
– Не брали мои архаровцы автомата вашего олуха. У своих поищите, или может быть, грузины его стащили. И вообще – нечего было ему спать на посту. У нас за это – раз и на всю жизнь учат. Если мне ещё кто-то из ваших часовых спящим попадётся – покажу, как! – таковы были, вкратце, его «объяснения».
Насчёт сна на посту – он и вовсе был прав. Но автомат надо было как-то возвращать.
Понятно было, что жаловаться Сибудкину бесполезно.
Я пошел на военную хитрость. После долгих пустопорожних словопрений показал ему на телефонный аппарат ЗАС.
– Ну ладно, товарищ лейтенант. Раз вы не хотите отдавать автомат – мы сейчас же доложим об этом происшествии министру обороны Грачёву ЛИЧНО. Он нам такое право дал – обращаться к нему в экстренных случаях. Пусть присылает сюда комиссию. Наши солдаты всё ей расскажут. Посмотрим, сможет ли прикрыть вас ваш Сибудкин!!! – заявил я ему.
Лейтенант поворчал что-то себе под нос и удалился в клуб, где и размещалось его войско.
Спустя минут 20 боец десантник принёс к нам в штаб штык-нож от пропавшего АКМ, который они якобы нашли за ограждением части. Спустя ещё пару дней, после нескольких обещаний доложить-таки Паше Грачёву об инциденте, лейтенант принёс и АКМ. Правда, это был не наш автомат, с другим номером, но в сложившейся ситуации это был хоть какой-то выход.
– Того автомата уже не найдёшь, – неопределённо ответил он на наши вопросы о несоответствии номера.
Мы поняли, что наш «спёртый» автомат уже успели продать абхазам, и искать его бесполезно. «Война всё спишет!».
Беженцы
Тем временем ситуация продолжала обостряться. Обстрелы не прекращались. К нам в часть, кроме снарядов, запросто залетали автоматные и пулемётные пули. В части находило приют очень много беженцев из захваченных грузинами районов Абхазии. Русские, украинцы, абхазы, армяне, попадались даже эстонцы (в Абхазии с царских времён было несколько эстонских сел). В основном – женщины, старики, дети. Было много раненых и больных. Мы их всех кормили, обеспечивали водой и медицинской помощью, ночлегом. Жили беженцы в подвальном помещении нашей 3-х этажной казармы. Там было безопаснее всего. Партиями по 50—100 человек, морем, мы их отправляли на «большую землю», в Россию. Для этого использовались «Метеоры» и прогулочные катера, катавшие до войны курортников. Грузинские вертолёты несколько раз их обстреливали. Запомнилось, как на одном из «Метеоров» при обстреле его грузинским вертолётом погибло сразу 8 беженцев, в основном русских…
Наше «свободное российское телевидение» тогда об этом «политкорректно» умалчивало, естественно.
Сколько я там наслушался историй о разного рода трагедиях – не передать. Сколько проклятий звучало в адрес Горби, Ельцина и других могильщиков страны…
Телевидение у нас, кстати, нормально работало. Днём, когда стреляли поменьше, а из орудий вообще почти не стреляли, многие беженцы собирались в ленинской комнате 3-го этажа казармы. Там было большое помещение, и стоял цветной телевизор. Все они смотрели знаменитый сериал «Богатые тоже плачут». Глядя на телестрадания мексиканских кинодив, люди забывали, на время, о своих реальных бедах и трагедиях.
Однажды, привычка к просмотру сериала только чудом не привела к большой беде. Днём мы с Мысоевым отправились к беженцам. Поговорить с людьми, посмотреть, как живут, согласовать очередность эвакуации. Побеседовали с теми, кто грелся на солнышке у казармы, побывали в подвале. Потом решили подняться в ленинскую комнату. Там как раз шел сериал про плач «богатых». Народу в помещении было – битком, многие дети даже сидели на полу и стояли между стульев. Побыв там немного, мы отправились было в штаб. Успели спуститься на 1 этаж вниз – и тут внезапно грузины начали стрелять из орудий.
Время для стрельбы было явно «неурочное». Мысоев выругался и развернулся наверх, в ленинскую комнату.
«А ну, все давайте живо вниз! Потом досмотрите!» – скомандовал Василий беженцам. Все собравшиеся недовольно зашумели, настаивая на продолжении просмотра любимого сериала, но Мысоев был неумолим: «Быстро все вниз! Кому я сказал!!!» – уже грозно заревел он и выдернул вилку шнура телевизора из розетки.
Беженцы нехотя потянулись вниз, в подвал. Дождавшись, чтобы все вышли из помещения, мы закрыли дверь в ленинскую комнату, и тоже начали спускаться по лестнице вниз.
Не успели мы пройти два пролёта вниз, как всю казарму потряс страшный удар. Было впечатление, что даже её стены качаются. Клубы цементной пыли заволокли лестницу. По звуку стало понятно, что в район третьего этажа казармы попал снаряд.
Мы с Василием кинулись наверх. Дверь в ленинскую комнату была распахнута настежь. Вбежав в неё, увидели следующую картину: все стулья и столы были перевёрнуты и посечены осколками. Стенды, которые украшали стены помещения, тоже были сорваны взрывной волной и валялись на полу. В кирпичной стене красовалось сквозное отверстие, диаметром сантиметров 40. Осколками кирпичей был покрыт пол помещения.
Снаряд насквозь пробил капитальную стену и взорвался внутри. Страшно представить, что было бы, не выгони Вася из помещения беженцев, за пару минут до попадания в него снаряда…
Они, увидев, во что превратилась ленинская комната, потом долго нас благодарили.
Поразительно, что телевизор, сброшенный взрывной волной с тумбочки, от осколков не пострадал и даже сохранил работоспособность. Мы его позднее включили, и он оказался в рабочем состоянии.
Изредка к нам в часть приезжали корреспонденты и журналисты различных центральных и республиканских СМИ. Мне приходилось с ними заниматься, рассказывать о ситуации в части, показывать следы от обстрелов, организовывать беседы с беженцами и ранеными. Показывал регулярно и эту ленинскую комнату (!). Журналисты охотно всё это снимали, охали и ахали, обещали обнародовать, но по телевидению так ничего и не показали, ни разу за всё время нашего пребывания там. В газетах – тоже почти ничего не было. Только «Красная Звезда» на первой странице осмелилась опубликовать фото из той разгромленной ленинской комнаты. На фоне пробоины от снаряда грустно позировали несколько женщин и детишек. Уже после нашего возвращения в Москву я случайно нашел и сохранил этот номер газеты.
И несколько слов о домашних животных. Когда началась война, многие жильцы окрестных домов стали беженцами, или же были убиты. Почти в каждом доме там жили собаки, которые – тоже оказались брошенными. Они прибились к нашей части. Не считая многочисленных мелких собачек, запомнились несколько овчарок и здоровенный породистый черный дог, по кличке «Барон». Барон этот очень смешно чесался. Когда его уж очень одолевали блохи, он прижимался боком к длинному, по линейке подстриженному кустарнику у штаба части. И шёл вдоль этого колючего кустарника сначала в одну сторону, потом – поворачивался другим боком и шел обратно. Это очень забавно выглядело, да и морда у Барона в эти мгновения прямо-таки излучала удовольствие.
Собак бойцы подкармливали, и они буквально льнули к людям в военной форме, инстинктивно ища у них защиту от обстрелов.
Когда к вечеру стрельба усиливалась, собаки переставали бегать по округе, а укладывались в разные канавки и ямки. При особенно сильной стрельбе – заползали в штаб, пользуясь малейшей возможностью для этого. Дело в том, что при сильной стрельбе – многие собачки начинали непроизвольно «портить воздух», вызывая этим фактом, понятное возмущение у людей. Тогда солдат – дежурный по штабу брал, буквально за хвост, какую-нибудь проштрафившуюся здоровенную псину и, матеря её, волоком вытаскивал собаку из штаба на свежий воздух.
Что интересно, никогда и ни один пёс при этом не огрызнулся и не показал солдату зубы, они только цеплялись лапами за дверные косяки при этой транспортировке, пытаясь затруднить депортацию. Инстинкт самосохранения побеждал собачью гордость. Отлежавшись в кустах, собачки снова стремились незаметно проскочить в штаб и спрятаться в нём где-нибудь под столом. Потом картина повторялась. Эти весёлые происшествия несколько скрашивали наше настроение при еженощных обстрелах.
Между тем, обстрелы продолжались, периодически усиливаясь. Однажды вечером в часть пришел наш старый знакомый разведчик Михал Михалыч. Попросив Василия собрать командование и опергруппу в кабинете, он сообщил нам:
«Сегодня ночью грузины планируют наступление и штурм абхазских позиций на Гумисте. С участием танков. Нам – тоже может изрядно достаться. Надо принимать меры».
Срочно уточнены планы усиления обороны жилого городка и территории части, вырыты новые окопы, в общем – шла лихорадочная подготовка к бою.
Мы позвонили в министерство обороны Грузии и в очередной раз предупредили, что в случае нападения на часть – дадим отпор. Это, впрочем, было скорее психологическое оружие, что понимали и сами грузины, судя по из снисходительному тону в разговорах.
Оповестили о возможном нападении и десантников, которые уже знали про это, и тоже готовились. На крыше казармы и клуба организовали огневые точки для снайперов и гранатомётчиков, все были собраны и серьёзны. Ни шуток, ни смеха, ни обычных армейских «подначек» не было слышно…
К ночи обстрел со стороны грузин достиг невиданной доселе интенсивности. Затем стало слышно, как где-то выше, со стороны гор, с натугой завыли танковые дизеля. Началось.
Разбежавшись по окопам, мы готовились к дальнейшему развитию событий. Правда, из вооружения у нас и наших солдат были только пистолеты и автоматы. С ними против танков много не навоюешь.
Вся надежда была на десантников. У них имелись РПГ-7, «Мухи», «Шмели» и, возможно, ещё что-то из противотанковых средств.
Стрельба ещё больше усилилась, и рёв танковых двигателей, перемежаемый орудийными залпами, неумолимо приближался. Стреляли в основном куда-то выше нашей части, но попадали и по её территории.
Единственная дорога, на правом берегу Гумисты, от верховий реки (где её, видимо, и форсировали грузинские части) вниз к морскому побережью, вела вдоль забора нашей части, так что встреча с танками была неизбежной.
Поздно ночью началась совсем уж отчаянная стрельба с обеих сторон. Гулко заговорили абхазские РПГ, им отвечали пушки и пулемёты грузин. «Заахали» и гранатомёты десантников с крыши казармы. Было видно, как грузинский танк у нашего забора дёрнулся и задымил, потеряв ход.
Другой – загорелся, не доезжая метров 100, до нашей территории. Бой стал отклоняться от нас куда-то в сторону гор. Даже танковые дизеля стали выть где-то выше и левее нашей части.
До самого рассвета стрельба велась очень интенсивно. Но, судя по отсутствию грузинской пехоты, абхазам удалось её отсечь. Грузинское наступление провалилось. С наступлением утра стрельба стала стихать. Мы постепенно стали «расслабляться», вылезать из окопов и укрытий.
Неожиданно, откуда не возьмись, у ворот части появилась примчавшаяся откуда-то с бешеной скоростью грузинская БМП-2. Снеся ворота, она остановилась и начала «поливать» территорию из своей скорострельной автоматической пушки и пулемёта. Правда, это продолжалось всего несколько секунд. Сначала по ней десантники дважды «ахнули» из «Мухи», с крыши казармы. Пушка БМП замолчала, но её пулемёт еще бил длинными очередями. Тогда десантный лейтенант поднялся из своего окопа, как-то не спеша, прицелился и выстрелил по БМП из РПГ почти в упор. Машина сразу вспыхнула ярким пламенем.
«Ну всё, пи**ец! Отстрелялся генацвале!!!» – крикнул лейтенант и неторопливо пошел в сторону клуба.
Действительно, на этом интенсивная стрельба завершилась.
Когда грузинская бронетехника вокруг части догорела, в ней побывали десантники, которые принесли нам в штаб с пяток обгоревших военных билетов погибших грузин. Билеты были ещё советского образца, краснозвёздные…
Нас поразило, что, судя по записям в них, почти все погибшие грузинские танкисты были призваны в армию накануне, буквально за 3—4 дня до своей гибели.
Благодаря гнидам – политикам сыны единой, недавно, страны воевали друг с другом и погибали из-за их амбиций…
Километрах в 5, выше в горах, находился один из технических постов нашей части. Там в ночь атаки дежурили офицер (подполковник) и двое солдат. Они, при виде грузинских танков и пехоты, форсировавших вброд Гумисту, убежали из здания и спрятались в густых зарослях кукурузы. В ней им пришлось посидеть больше суток, наблюдая за тем, как вокруг нашего здания шли ожесточённые, порой рукопашные (!!!) бои между грузинами с одной стороны и абхазско-чеченскими отрядами с другой. В итоге – грузин выкинули обратно, на левый берег Гумисты.
Наши ребята смогли всё же потом добраться до своей лаборатории.
Часов в 12 всё того же «дня грузинской атаки» нам в часть начали названивать крупные чины из министерства обороны Грузии. Разговор сразу же пошёл на повышенных тонах. Нас обвиняли, чуть ли не в агрессии (!) против независимой Грузии и убийствах её солдат. Грозились уничтожить нашу лабораторию артиллерийским огнем и т. п. карами. Мы, в ответ, стращали грузинских полководцев ответными авиаударами, уничтожением их злосчастной гаубичной батареи с воздуха и прочими малоправдоподобными ответными мерами.
Апофеозом этих крайне нервных словесных батали стал памятный разговор заместителя министра обороны Грузии, генерал-лейтенанта (назовём его Мачаидзе), с нашим командиром «усиленной десантной роты».
Грузинский генерал знал, что нас прикрывают десантники, и потребовал к телефону их командира.
Лейтенант, крайне неохотно, согласился пообщаться с грузинским полководцем.
– С вами говорит генерал-лейтенант Мачаидзе, заместитель министра обороны Грузии! – несколько высокопарно представился он.
– Ну и что? – неполиткорректно ответил ему воспитанник крылатой пехоты. Он вообще не стал представляться, а на протяжении всего разговора был брутален, угрюм и неприветлив. Каждое второе слово (буквально) у него было матерным. (Я их, в приведенном диалоге, опускаю, или заменяю на цензурные аналоги).
– Произошла страшная трагедия грузинского народа! Погибли его верные сыновья! Нам известно, что это ваши солдаты воюют на стороне сепаратистов! – продолжал гнуть свое грузин.
– А ты видел?! – мрачно поинтересовался лейтенант, привычно перемежая свои слова матерком.
– Нам это точно известно!!! – завёлся и грузин. – Как вы смеете со мной так разговаривать?! Представьтесь немедленно!!
– Кому надо – мою фамилию знают, понял?! А для тебя я – командир десантной роты, понял?!.
– Я вам заявляю, что вооружённые силы Грузии в ближайшее время нанесут мощный удар по вашей лаборатории и вашей роте!!! – рявкнул грузин.
– А фули ты меня своей армией пугаешь? Запомни, бл*дь, в этом случае я гарантирую тебе очень большие потери! Понял, сука?! И вообще – пошёл ты на хер!!! – заявил ему в ответ десантник. После этого, передавая мне трубку, он громко попросил: «Товарищ подполковник, больше меня к телефону не зовите. Я с этой гнидой разговаривать не буду!» – и покинул канцелярию.
В течение оставшегося дня продолжались звонки в Москву, Тбилиси и Гудауту. Ситуация по-прежнему оставалась очень напряжённой.
Вечером мы включили телевизор. По грузинскому каналу передавали новости. Шел отчет о боях в Абхазии, показывали какую-то стрельбу, горящую бронетехнику. Поскольку комментатор вещал по-грузински, ничего понять мы не могли.
И вдруг показали грузинского генерал-лейтенанта, в кабинете с телефоном у уха и прозвучал фрагмент его дневного разговора с нашим лейтенантом.
В том числе – показали и ключевой момент дискуссии:
– Я вам заявляю, что вооружённые силы Грузии в ближайшее время нанесут мощный удар по вашей лаборатории и вашей роте!!! – заявленное генералом.
И вот в эфире звучит достойный ответ героического десантника: «А фули ты меня своей армией пугаешь? Запомни, бл*дь, в этом случае я гарантирую тебе очень большие потери! Понял, сука?! И вообще – пошёл ты на хер!!!». Было слышно и то, как он сказал, про нежелание вести переговоры с «этой гнидой».
Грузины, в пропагандистских целях, очевидно, тайком от нас вели телевизионную и аудиозапись этих переговоров.
После заключительных слов десантника грузинские дикторы что-то сердито забормотали на родном языке, видимо, комментируя произошедшую перепалку.
У нас же в части – царило веселье. Лейтенант, «пославший» грузинского генерала в телеэфире на «три весёлых буквы», стал героем дня. Мы, на радостях, простили ему все грехи, позвали его в штаб и налили 100 грамм коньяка. Он выпил, но нашему рассказу о том, что его разговор с генерал-лейтенантом показали по телевидению, так до конца и не поверил.
Визит чеченской гвардии
Дня через два к нам в часть пожаловали нежданные гости. Утром с КПП сообщили, что пришла группа вооруженных людей. Я, нацепив пилотку и взяв свой АКМ, отправился на переговоры.
Перед КПП стояло человек 15 бойцов. Все собранные, настороженные, оружие наизготовку. На головах – зелёные и черные повязки с арабскими письменами. Вооружены хорошо – у двоих были РПК, трое – с РПГ, две снайперские винтовки, у остальных – автоматы разных модификаций. Стояли россыпью, не толпой. Ни шуточек, ни сигарет в зубах, ни расслабленных поз… Чувствовалась железная дисциплина и опыт поведения обстрелянных бойцов.
Я представился и спросил, кто из них старший. Подошёл высокий стройный мужчина лет 45, в импортном камуфляже. Представился. (Его чеченскую фамилию моя память, к сожалению, не сохранила).
– Я начальник гвардии генерала Дудаева. Вы знаете, что чеченцы воюют на стороне Абхазии?
– Знаю, конечно. Цель вашего визита? – спрашиваю у него в свою очередь.
– Я бы хотел переговорить с командиром части полковником Мысоевым. Это – моя охрана.
Переговорив по телефону с Василием, и получив его «добро» на допуск «гостей», сопровождаю отряд до штаба. На его крыльце уже стоит Мысоев. В честь такого случая он даже нацепил портупею с ПМ.
Два командира представились друг другу. После этого Василий пригласил начальника чеченской гвардии в штаб. Однако потребовал, чтобы его охрана осталась на плацу. Чеченец что-то коротко бросил на своём языке своим бойцам и зашел в штаб. Я последовал за ним и Василием в кабинет командира части, где и состоялась беседа. Там уже сидел полковник Андруянов, старший нашей опергруппы.
Мы все расселись вокруг стола. Чеченец ещё раз представился, отрекомендовав себя «начальником гвардии Дудаева». Мы – тоже все ещё раз представились.
– Я бы хотел переговорить с командиром части с глазу на глаз! – довольно надменно сказал чеченец. (Надо отдать ему должное – на протяжении всей беседы внешне он держался безукоризненно. Гордо поднятая голова, прямая спина, минимум эмоций и хладнокровный взгляд человека, привыкшего командовать, внушали невольное уважение к нему. Это был воин, знавший себе цену).
– У меня от моих товарищей – секретов нет! – жестко ответил ему Мысоев. – Говорите при всех, зачем пришли.
– Ты же осетин?! – неожиданно спросил чеченец у Васи.
– Да, осетин, и что? – напрягся Василий.
– Ты же знаешь, что все народы Кавказа сейчас поднялись на защиту своих абхазских братьев от грузинской агрессии?! С нами воюют отряды кабардинцев, чеченцев, ингушей, балкарцев, осетин! А ты здесь отсиживаешься! – очень резко выдал чеченец.
– Я, молодой человек, не отсиживаюсь, а выполняю поставленные мне боевые задачи, за которые отчитываться перед тобой не обязан!!! – горячая кровь Василия мгновенно вскипела от такого непочтительного обращения к нему.
Мы с Андруяновым вмешались в разговор, грозивший перейти в «горячую» фазу.
После того, как эмоции остыли, выяснилось, зачем приходил чеченец со своим отрядом.
– Нам оружие нужно. Сдай то, что есть в твоей части. Перейдешь на сторону абхазских вооружённых сил. Получишь дом, землю, деньги. Командир гудаутского полка ПВО так и сделал. Всё теперь имеет! Дом – отличный ему дали. А он – русский. А ты же – осетин!!!
(Тут я должен оговориться, что до сих пор не уверен в правдивости этой информации о командире гудаутского полка ПВО. Может, и сочинил чеченский боевик про это).
В общем, чтобы не пересказывать всю беседу, скажу, что Василий его деликатно, но твёрдо «послал», заявив, что присягой он не торгует и совестью – тоже.
Я невольно залюбовался в этот момент толстым, грузным полковником Мысоевым.
После окончания беседы чеченский командир вышел на крыльцо. Его «войско» ждало на плацу в полной боевой готовности. Пулемётчики и гранатомётчики даже держали свои грозные «игрушки» на плече. Стволом вверх, но всё же… Наверное, и патрон был у всех в патроннике.
Наши охламоны, пользуясь затишьем в стрельбе, расслабленно грелись на солнышке с самым беззаботным видом. Почему-то подумалось, что дай чеченец команду – и покрошили бы его бойцы наше воинство в «мелкую крошку» за минуту.
Но ничего этого, на счастье, не произошло. Я проводил небольшой чеченский отряд до КПП, и они ушли в сторону гор.
Эвакуация
Мы пришли к выводу, что единственный возможный путь эвакуации части – морской. Нужно было автотранспортом довезти имущество, оружие, людей и личные вещи семей военнослужащих до аэродрома Бомборы. Там к берегу должны были подойти десантные суда нашего Черноморского флота и перевезти всё это в Россию. Предварительная договорённость об этом (через Генштаб, естественно) была достигнута. Абхазы пообещали помочь с грузовиками, предоставив несколько КАМАЗов для эвакуации части. С первым «конвоем» грузовиков старшим поехал я. Мне поручили организацию взаимодействия на месте с летчиками, десантниками, и в перспективе – с героическими моряками-черноморцами.
Как показали дальнейшие события, это было вовсе не простым делом. Выехала из части наша первая колонна часов в 12 дня. Пока мы преодолели все многочисленные блок-посты с бородатыми ополченцами, пока заехали на территорию аэродрома, пока договаривались с местными начальниками о порядке своих действий, стемнело. Нам выделили под хранение имущества и вещей пару больших пустых самолётных укрытий, недалеко от берега моря. Это были большие обвалованные бетонные ангары, и места в них было много. Туда мы и сгружали всё привозимое нам из части имущество – от оружия и аппаратуры, до личных вещей офицеров и прапорщиков. Надо подчеркнуть, что нам удалось вывести всё, вплоть до шкафов, холодильников и кроватей. Одних пианин с фортепианами – штук 5 было.
Со мной был наш майор из части и пара солдат для охраны имущества. Кроме всего прочего, мы охраняли всё своё барахло и от десантников, тоже стоявших на этом аэродроме лагерем. Наши ангары оказались на территории дислокации миномётной батареи полка. На вооружении у миномётчиков были самоходные «Ноны» и БМДшки. Командир батареи, старший лейтенант, был хорошим парнем. Он выделил нам несколько спальников из своего резерва. Первые дни мы в них и спали, прямо под открытым небом.
На аэродроме тогда располагался знаменитый 345 гвардейский десантный полк. Он был переброшен туда, как подчёркивали десантники в разговорах с ними, по личному приказанию Паши Грачёва. Чтобы предотвратить захват аэродрома и самолётов. Как показали дальнейшие события, мера это была правильной. Полк этот и был костяком российской группировки в Абхазии. Кроме десантников, на аэродроме базировались пара истребителей СУ-27, четвёрка СУ-25 (штурмовиков, «Грачей») и несколько вертолётов МИ-8. Это и было всё наше войско там. Плюс наша легендарная лаборатория, естественно. Очень впечатляющ был взлёт СУ-27 вблизи. Если «Грачи» (СУ-25) взлетали по обычной пологой траектории, без особого шума, то первый (да и многие последующие – тоже) взлёты СУ-27 произвели большой эффект на нас. СУ-27 после короткого разбега «врубал» форсаж и круто, почти вертикально, уходил в небо. Звук при этом был очень громкий и резкий, как близкий удар грома. Не вздрогнуть, с непривычки, было невозможно.
Дисциплинка у десантников мне не очень понравилась. «Невооружённым глазом» был виден «неуставняк», случались у них пьянки и самоволки, о которых становилось известно даже нам. На второй день нашего пребывания на аэродроме группа «дедушек» ночью нажралась, угнала санитарную «таблетку» (УАЗ-452), протаранила на ней шлагбаум и рванула в самоволку. Пьяный водитель на большой скорости не справился с управлением, машина слетела с дороги, перевернулась и загорелась. Три пьяных самовольщика-десантника погибли. Сгоревшую «таблетку» приволокли в часть и поставили у штаба полка. Она стояла, как памятник нашей российской дури, пьянству, «пофигизму» и разгильдяйству… Видимо, оставленная там для устрашения будущих самовольщиков.
Не намного лучше дисциплина была и среди наших миномётчиков. Своего командира они признавали и слушались, а вот – «сторонних» офицеров старались «не замечать». Никакого отдания чести, соблюдения формы одежды и прочих уставных положений никто не выполнял. Да никто особенно и не требовал, насколько можно было судить. Командир миномётчиков на второй день нашего знакомства ввёл меня в курс практики воспитательной работы:
«Товарищ подполковник! У нас тут свои правила. Если хотите, чтобы вас бойцы признали за офицера – возьмите и набейте морду любому из них. Лучше – самому здоровому, хоть вон – Буратине. Он даже не дёрнется, гарантирую. Тогда – начнут уважать». Я отказался от такого способа «приобретения авторитета» наотрез. (За все годы службы я не ударил ни одного бойца, ни разу – и горжусь этим).
«Ты уж сам командуй своим войском, как у вас заведено. Я в чужой монастырь со своим уставом не полезу. Учить вас служить не собираюсь, но и сам бить никого просто так не буду!» – сказал я миномётчику.
На том и порешили.
Правда, один раз мне всё же пришлось вмешаться в их проблемы. По вечерам командиров десантных подразделений командование группировки собирало на совещания, которые порой затягивались на 1,5 – 2 часа. Бойцы их в это время были предоставлены сами себе и «убивали» время, как умели. Однажды Буратино (а это был здоровенный десантник с широченным носом) со своими дружками нажрался чачи и стал пытаться устраивать «разборки» с молодыми воинами своей батареи. Поскольку жили мы неподалёку от них – нам это безобразие было слышно. Пришлось вмешаться. Не без труда мы с моим майором успокоили это войско, и я предупредил Буратину с его дружками, что не позволю в своём присутствии кого-либо унижать. Они не очень в это поверили, однако я дождался прихода их комбата, рассказал об инциденте и потребовал принять меры к «дедушкам», угрожая в противном случае наутро доложить Сибудкину.
Старлей комбат прибыл с совещания слегка поддатым, поэтому запах от своих воинов не чувствовал. Этому он и посвятил львиную долю своих воспитательных усилий.
Построив своих «дедушек», он произнёс короткую речь по разъяснению вреда пьянства и недопустимости издевательств над своими боевыми товарищами, хоть и младшими по призыву.
После чего приступил к непосредственному воспитанию «дедушек». Каждому он грозно задавал только один вопрос:
«Ты пил, или не пил?!»
«Не пил!» – отвечал покачивающийся воин и тут же получал оплеуху от командира.
«Почему врёшь?!» – яростно вопрошал он при этом.
Разбор полётов продолжался довольно продолжительное время.
В конце концов, Буратино, получив очередную оплеуху от командира, обиженно пробасил ему: «Товарищ старший лейтенант! Я уж и не знаю, что вам и говорить. „Пил“ – бьёте, „не пил“ – тоже бьёте».
Аргумент это произвел впечатление, и оставшаяся часть воспитательной беседы командиром миномётчиков была проведена в уставных рамках.
Тем временем к нам ежедневно приходили колонны машин с имуществом части и личными вещами семей военнослужащих нашей лаборатории. Мы размещали всё это в двух ангарах, предоставленных нам лётчиками для этой цели.
Я же вплотную занимался взаимодействием с ЧФ. Связь по ЗАСу мы с ГШ ВМФ держали через коммутатор нашего Главка и «Рубин». После нескольких согласований деталей договорились о том, что флот пришлёт нам прямо к побережью БДК (большой десантный корабль), в трюмы которого мы и загрузим всё наше барахло. Это было вполне приемлемым решением. ВПП аэродрома обрывалась прямо в море. Неподалёку был недостроенный «горбачёвский причал».
Дело в том, что Раиса Максимовна строила неподалёку от нашего аэродрома (в Мюсерах, если мне не изменяет память) свою очередную дачу (в конце 80-х годов). Что-то Горбачёвой там не понравилось, стройка была заброшена, но огромный причал для горбачёвской четы был на 95% готов и вдавался метров на 50 вглубь акватории Чёрного моря. Этот причал был совсем близко от нас.
Мы прогулялись к нему, убедились, что машины смогут, при необходимости, заехать на эстакаду причала и прямо с него заезжать в чрево БДК.
Обо всём этом я и доложил по ЗАСу офицерам из ГШ ВМФ, с которыми вёл переговоры. Они согласились с такими предложениями по нашей эвакуации, и сообщили мне (и в наш Главк, естественно) о том, что через 3 суток к нам из Севастополя придёт конвой (!!!) в составе БДК (не помню, к сожалению, его названия) и сопровождающих его судов обеспечения. Мы согласовали частоты, позывные, время выхода на связь и прочие детали операции. Не скрою, я очень гордился тем, что удалось согласовать всё это. Осталось – реализовать на практике.
Поначалу – всё шло хорошо. Лётчики предоставили мне право пользоваться УКВ радиостанцией на своём узле связи, и я стал дожидаться прибытия обещанного конвоя. Как сейчас помню, было согласовано даже время выхода на связь – 8.00.
В назначенный день, с 7.00 утра я уже был на узле связи. Смутило то, что кораблей на горизонте не было видно, да мало ли что… С 8.00 утра я многократно пытался вызвать по УКВ моряков на связь. Никто мне не отвечал ни по основной, ни по запасной частоте. Через час я прекратил эти бесплодные попытки и отправился в штаб к ЗАСу. После долгих переговоров и выяснений ситуации меня связали с оперативным дежурным ЧФ, каким-то капитаном 1-го ранга. Из разговора с ним выяснилось, что конвой ещё не вышел из Севастополя к нам, и выйдет следующей ночью. Всё остальное – в силе. Эта «точность» моряков несколько отличалась от описанных в книгах морских традиций. Ну да – «лиха беда начало». Ещё 2 суток картина повторялась. Я шёл в 7.00 на узел связи и с 8.00 до 9.00 оглашал эфир своими воплями, взывая к совести моряков, и тщетно ожидая ответа. Потом следовал к ЗАСу и узнавал об очередном переносе. Погода, кстати сказать, стояла великолепная, и причин перманентного переноса выхода конвоя я так никогда и не узнал.
На 4-й день ожидания, выйдя в 7.30 из своего ангара на берег моря, я был потрясён видом стоявшего в километре от берега огромного БДК и второго судна, наподобие сторожевика, рядом с ним. Радуясь, что флот, наконец-то сдержал слово, я потрусил на узел связи и ровно в 8.00 вышел на связь. Как выяснилось, старший морской начальник (капитан 1-го ранга), возглавлявший этот беспримерный переход, был настроен сурово. Для начала он отчитал меня за то, что конвой с 6.00 стоит на рейде, а меня всё нет на связи.
Я напомнил ему о согласованных сроках его прибытия и времени выхода на связь и поинтересовался причинами такого нервного разговора.
«У меня все расчёты ПВО несут боевое дежурство в готовности №1!!!. Люди валятся с ног от усталости!!!» – ответил мне «капраз» суровым голосом.
Я, изрядно удивившись столь быстрой утомляемости воинов ПВО флота, постарался успокоить капраза тем, что у грузин здесь нет авиации, и сильно опасаться налётов на его конвой нет оснований.
После этой короткой перепалки мы перешли к деловой части переговоров. Когда я озвучил свои (многократно согласованные с ГШ ВМФ) предложения по организации нашей эвакуации (через пляж, или через «горбачёвский причал»), капраз заявил что это – неприемлемо для них:
«У меня нет карт глубин этого района. Там может быть слишком мелко. Я имею полномочия забрать вас или с причалов Сухуми, или из Сочи!» – сообщил он мне потрясающую новость.
Я страшно удивился отсутствию необходимых карт, но не стал это озвучивать. Вместо этого пришлось поведать морскому волку о том, что ни в Сухуми, ни в Сочи мы попасть не можем, по причине того, что Абхазия «отрезана» от них грузинской армией. И нас отделяют от этих портов самые настоящие линии фронта, с окопами, минными полями и прочей атрибутикой войны. Капраз, почему-то, никак не мог в это поверить, настойчиво предлагая мне эвакуироваться именно с причалов Сочи, или Сухуми.
Я, в свою очередь, напирал на согласованные с ГШ ВМФ места эвакуации:
«Ну давайте с „горбачёвского причала“ организуем погрузку. Он в море метров на 50 выдаётся, если не больше. Там-то глубины должны быть нормальными для БДК!» – опять предложил я капразу.
«Для этого я должен получить разрешение Главного штурмана флота!» – ответил мне начальник конвоя.
Оставалось только удивляться, почему они до этого не получили такого разрешения. Договорились снова выйти на связь в 14.00
Вышли. Разрешения всё не было…
Последний раз сеанс связи у нас был уже вечером в 20.00.
Капраз снова рассказал мне про «валящиеся с ног от усталости» расчёты своей ПВО и предложил эвакуацию из Сочи или Сухуми. Получив мой категорический отказ и повторные объяснения причин невозможности такого варианта погрузки, заявил о том, что «он не может круглосуточно держать людей в готовности №1 и убывает в Севастополь». Я пожелал ему счастливого пути, и мы расстались навеки.
Наутро никаких кораблей на рейде не было.
Для меня этот визит навсегда остался «загадкой морской души». Зачем они сожгли столько солярки для пустопорожнего перехода Севастополь – Гудаута – Севастополь целого конвоя, так и осталось тайной.
Уже в Москве, когда вся эпопея благополучно завершилась, я спросил у нашего начальника оперативного отдела Главка, который лично занимался согласованием всех проблем с ВМФ, о причинах столь дивного поведения моряков. Наш «начопер» помрачнел лицом и выдал длинную матерную тираду, смысл которой сводился к тому, что больше он с такими чудаками на букву «м» никогда связываться не станет.
Крылья Родины
После этого фиаско с моряками наше руководство доложило о нём Паше-Мерседесу. Он сказал всё, что думает о флотоводцах, и дал команду Ивановскому полку военно-транспортной авиации эвакуировать нашу часть.
Лётчики и перевезли всё наше хозяйство. В течение недели к нам на аэродром ежедневно садились 2—3 «борта» Ил-76 и АН-22. Мы грузили в них свое имущество и вещи, а они перевозили их в Чкаловское. Оттуда уже своим автотранспортом всё везли в одну из наших частей под Подольском.
На ИЛ-76 мне доводилось до этого пару раз даже летать, а вот знаменитые «Антеи» (АН-22) вблизи я увидел тогда впервые. Огромная четырёхмоторная машина потрясала своей мощью и размерами.
Войдя первый раз в её чрево, мы замерли в восхищении: «Вот это – сарай!!!», – выдал кто-то в восторге.
«Да, сарай! Сейчас в него баранов загонять начнут!» – сердито в тон ответил лётчик из экипажа Антея. Как впоследствии выяснилось, пилоты очень не любили сравнение своих красавцев-самолётов именно с «сараем». И всегда жёстко реагировали на него.
Авиаперевозка прошла без особых происшествий. Имущество грузили в самолёт, въезжая в него прямо на грузовиках. Там их разгружали. Потом экипаж надёжно крепил вещи, мебель и ящики специальными сетками, и – в путь.
С нами вместе пытались вылететь и кое-кто из местной обслуги аэродрома. Запомнилось, как пришел к нам толстенный прапорщик из ОБАТО. Весил он, наверное – килограммов 200, если не больше. Мне никогда больше не доводилось видеть таких необъятных толстяков. Он доверительно рассказал нам, что ещё до нашего прибытия вывез всё своё имущество из Абхазии в Россию, включая всё своё личное свинопоголовье (чуть ли не в 20 «хрюшек»).
«А что я своих свиней – врагу должен был оставить?!» – гневно задал он нам риторический вопрос. После этого предложил, «с учётом взаимного интереса» переправить и пару своих автомобилей под видом нашего имущества.
В результате – был сурово послан далеко и надолго. Тогда нам такой «бизнес» и в голову не мог придти. Всё-таки мы были людьми советского воспитания и закалки. Продавать свою совесть, даже за хорошие деньги, нас ещё не научили.
Я улетал на АН-22, на одном из последних бортов. Запомнилось то, что вылетали вечером, а садились в Чкаловском уже ночью. Нас, человек 7 старших офицеров и трёх женщин, командир корабля разместил в гермокабине. Она в Антее совсем небольшая и расположена между кабиной пилотов и грузовым отсеком.
Остальные (человек 25 офицеров, прапорщиков и солдат) летели в грузовом отсеке, на лавочках рядом со своим имуществом.
В гермокабине было 2 иллюминатора, позволявшие наблюдать как за экипажем, так и за отсеком. Мы во время довольно долгого полёта (часов 5, если не больше летели) развлекались тем, что смотрели в эти иллюминаторы.
Перед самой посадкой я увидел, что несколько офицеров и прапорщиков собравшись в кучку, выпивают. Большой беды в этом не было, полёт подходил к концу, да и «доза» спиртного была скромной – пара бутылок на 7—8 здоровых мужиков. На время посадки я «забил» место у иллюминатора, открывавшего обзор в кабину пилотов. Было интересно «со спины» смотреть за их работой ночью при приземлении огромного самолёта. Справились они с ней блестяще, и мы мягко приземлились на подмосковном аэродроме.
Каково же было наше изумление, когда мы увидели, что несколько человек из тех, кто выпивали при посадке, прилично «окосели», а два прапора просто не могли стоять на ногах. Видимо, на эффект столь мощного действия алкоголя повлияла разность давления на высоте и у поверхности земли. Мысоев «ввалил» им на скорую руку и дал команду погрузить тела прапоров во встречавший нас автобус.
Абхазская эпопея благополучно заканчивалась.
Напоследок
Так и окончилась та памятная командировка. В целом мы с задачей справились. Вся часть была эвакуирована без потерь, происшествий и серьёзных ранений у военнослужащих и членов их семей. Вывезли всё оружие, имущество и личные вещи офицеров и прапорщиков (включая мебель, холодильники и пианино, у кого они имелись). Думаю, что в последовавших за абхазской войной конфликтах это сделать удавалось не часто.
В помещениях нашей части остались нести свою службу десантники. Они продолжали подвергаться ожесточённым обстрелам со стороны грузин. Были многочисленные случаи ранений и даже смертей среди десантников от этих обстрелов. Точных цифр потерь не знаю, но число их шло на многие десятки погибших и раненых российских бойцов. Иногда это даже показывали по российскому телевидению. Так что нам сильно повезло, что все остались живы и здоровы там.
Никто из наших военнослужащих не совершил там особых подвигов, или героических поступков. Просто несли повседневную службу и выполняли свои обязанности. С другой стороны – никто не совершил и подлостей, мародёрств, грабежей и прочих «прелестей», которыми так богата война. И это – очень хорошо.
Теперь о льготах, выслугах и других «преференциях» для участников всей этой эпопеи. Поначалу приказом Министра обороны всем участникам засчитали один день службы в зоне боевых действий за полтора. И выплатили полуторные оклады за время пребывания там. Потом, месяца четыре спустя, пришел приказ МО РФ о пересчёте одного дня за три. Мы, конечно, очень обрадовались этому. Соответствующие записи кадровики внесли в личные дела всех участников абхазских событий.
Но радость была недолгой – спустя ещё полгода пришла бумажка из Министерства обороны о том, что наша часть исключена из льготного списка. Никакого обоснования этому, понятное дело, не было. «Простили» нас, как водится.
Интересно, что убыл я на эту войну, не имея никакого жилья (что, впрочем, давно стало доброй традицией для российского офицерства). Мы снимали комнату в коммуналке, за немалые (для нас) деньги. Случись что со мной – жене с дочкой оставалось бы только писать письма в разные инстанции и жить «на вокзале».
Но это всё – «мелочи жизни», которая продолжалась.
Галопом по Европам (или 30 лет спустя)
Осенью 2006 года мы с Рудольфычем и нашими женами, вчетвером, решили совершить автобусное турне по странам Европы. Сама поездка понравилась. Посетили мы тогда: Флоренцию, Рим, Верону, Пизу, Монако, Ниццу, Венецию, Барселону и Мюнхен, если вспоминать только крупные города. Речь не об этих красотах, а о забавных случаях, произошедших в ходе этого «турне».
Началось всё, конечно же, с таможни.
Перед отъездом я поинтересовался в турбюро объёмами спиртного, разрешённого к провозу за рубеж нашей Родины. Туроператоры меня заверили, что каждому можно везти по 2 литра крепкого спиртного и 2 литра вина. Да и вообще, это давно никто на границе не проверяет.
Обрадованный столь оптимистической информацией, я немедленно поделился её содержанием с Рудольфычем, и мы приступили к закупкам огненной воды для трёхнедельной поездки. Озвученные лимиты, конечно же, были превышены. Надежда на то, что никто не будет проверять наш багаж на предмет спиртного, была непоколебимой.
«В крайнем случае – выпьем излишки прямо на глазах таможенников!» – решили мы с Валерой.
Белорусскую таможню мы преодолели часа за 2 стояния в очереди, т. е. довольно легко. Так, во всяком случае, объяснил нам наш гид Денис.
А вот на польской таможне нас поджидало фиаско.
Сначала двое польских пограничников (мужик и тётка) 2 часа проверяли документы у 40 туристов нашего автобуса. Делали они это так. Тетка брала в руки паспорт и смотрела на фотографию на нём минуты 4. Затем переводила взгляд на обладателя паспорта и с непроницаемым лицом в упор глядела на владельца паспорта. Мужик – пограничник, с огромным пистолетом в открытой кобуре на боку, стоял рядом и тоже смотрел на туриста, как Ленин на буржуазию. Было такое впечатление, что они проверяли документы не туристов, а захваченных в плен солдат вражеской армии.
Потом – и вовсе «случилось страшное». Пограничник брезгливо процедил сквозь зубы несколько слов нашему гиду, и вышел из автобуса. Дениска объявил нам, что мы со всеми вещами должны идти в таможню, для проверки на «телевизоре». Тут же Денис напомнил всем, что крепкого спиртного можно провозить не более одного литра на человека. Для нас с Валерой это стало неприятным сюрпризом.
Наш с ним запас горячительных напитков был, разумеется, намного больше. Делать нечего. Вытащили мы свои сумки и потянулись в очередь к таможенному «телевизору».
Пара слов о нашем багаже. Наряду с многочисленными пакетами и рюкзаками, основной запас своих вещей я перевозил в огромной сумке, на двух колёсиках, производства фирмы «Коламбия». Она была метра полтора высотой, и в набитом состоянии имела метр в диаметре. Мы с Валерой, при первичном осмотре нашего багажа, нарекли её «Большая Берта», в память о колоссальной немецкой пушке времён Первой мировой войны.
У Валеры с супругой барахла набралось не меньше нашего, и основная его часть была набита в огромную отечественную сумку на трёх колесиках. Она была пониже нашей импортной «Берты», зато значительно толще. Со стороны она напоминала солдатский вещмешок, «сидор» в просторечье, только неимоверных размеров. Мы назвали это уродливое детище отечественных производителей: «Сидор Лютый».
Несмотря на трёхколёсное основание, Валерин «Сидор» явно проигрывал нашей «Берте» в удобстве перемещения и надёжности. Если «Берта» доблестно выдержала все перипетии наших автобусных переездов по Европе и переносов по этажам отелей, то «Сидор» с каждым разом приобретал всё более бесформенный и печальный вид. В самом конце поездки он и вовсе развалился, благо это случилось уже в Смоленске, и Валере удалось довести бренные останки «Сидора» до дома на такси.
Но вернёмся в таможню, в начало поездки.
Понимая, что скандала с нашим запасом спиртного избежать вряд ли удастся, мы встали в самый конец очереди. Проверял содержимое багажа, глядя в телевизор, польский пожилой таможенник. Рядом с ним стояли два юных поляка – таможенника. Мы решили, что попали под какое-то их таможенное учение и взгрустнули. Бегло прикинули количество запасённого спиртного, вычли из него объём разрешенного к провозу и ещё больше расстроились:
«Я столько сразу не выпью!» – сообщил экспертную оценку Рудольфыч. Мне оставалось только присоединиться к его мнению. Оставалось надеяться на остатки польско-советской дружбы и милость Божью.
Все наши товарищи по автобусу прошли «телевизор» без всяких проблем.
Наконец и я взвалил «Большую Берту» на ленту транспортёра. Пожилой поляк, спокойно сидевший за экраном телевизора, вскочил и начал мне взволнованно говорить на ломаном русском, что спиртного слишком много. Я, в свою очередь, стал убеждать его, что все бутылки там по пол-литра, поэтому – всё в порядке.
«Доставай!» – скомандовал мне поляк.
Я, понимая, что открывать «Берту» нельзя, запустил в её раскрытую «молнию» руку и стал вслепую шарить во внутренностях, стараясь вытянуть единственную полулитровую бутылку среди остальных по 0,7 и литровых. Ошибиться было нельзя. Наконец, я нащупал поллитровку с коньяком и вытащил её с видом фокусника, достающего живого зайца из шляпы.
«Остальные доставай! Открывай сумку!» – не унимался поляк. Это было уже плохо, остальное показывать не имело смысла.
Но тут на помощь пришел Рудольфыч. Он поднатужился и водрузил своего «Сидора Лютого» на транспортёр «телевизора». Транспортёр жалобно заскрипел. «Сидор» не сразу даже влез в параметр таможенной рамки.
Увидев содержание Валериного «Сидора», таможенник забыл обо мне и запричитал: «Куда столько водки? Куда везёте?».
«Не водки, а коньяка!» – поправил его Валера. «Сами выпьем, отец, не боись, не на продажу везём!!!».
«Как можно столько выпить?!» – продолжал упираться поляк, с ужасом глядя в телевизор. «Открывай свой мешок, будем считать!!» – потребовал он. Открывать «Сидора» тоже было контрпродуктивно…
Тут Валерина жена поставила на транспортёр ещё одну большую и битком набитую их сумку.
«А это ещё что такое?!» – поразился таможенник. «Зачем столько сигарет?! Открывайте сумку!!».
Валерина Лена открыла сумку, которая была набита блоками сигарет. Пришлось уже нам с Мариной вступиться за Валерины сигареты и уверять поляка, что этот стратегический запас сигарет – на четверых, они наши общие.
«Ладно», – согласился поляк, «а ещё что в сумке?».
И тут Лена его добила окончательно. Она стала доставать из сигаретной сумки 100-граммовые «мерзавчики» с коньяком. Их там было – штук 20.
«Это – лекарство, жене от давления!» – доверительно сообщил Рудольфыч несчастному поляку. Тот, поражённый увиденным, стал «сдавать». Мы в четыре голоса рассказывали ему, что всё это припасено для празднования нашей с Мариной «серебряной свадьбы».
Поляк посмотрел на нас и вдруг махнул рукой: «Езжайте, раз сами выпьете!».
Когда мы вышли из таможенного зала, гид Денис смотрел на нас с нескрываемым почтением.
Мы же с удовольствием выпили за здоровье польского таможенника в автобусе.
На протяжении всей поездки Дениска сообщал нам об окрестных достопримечательностях, городах и странах, которые мы проезжали. Мы называли это: «Денискины рассказы». Иногда они были интересными, иногда не очень.
В конце автобуса у нас сидела своеобразная компания. Муж с женой и штук 5 подруг его жены. Они всюду ходили вместе. Один мужик в окружении кучи тёток бальзаковского возраста.
«Мурковод!» – охарактеризовал его Рудольфыч. Так вот этот «Мурковод», оказывается, старательно записывал все «Денискины рассказы», и вообще вёл дневник нашего путешествия. По вечерам, в автобусе, он довольно громко зачитывал вслух своим тёткам лапидарные строчки своего дневника. Те – охали и восхищались.
Другой яркой парой в нашем автобусе были «Длинный Герман» и «Толстая Маргарита». Еще при посадке в поезд, в Москве, нам бросилась в глаза необычная пара: длинный и худой мужик в очках, с усами «а ля Вильгельм Второй», и его бочкообразная жена. Она имела рост полтора метра и примерно такой же диаметр в талии. Вместе двухметровым мужем они представляли незабываемую пару. Настоящих имён их мы не запомнили, а называли в честь двух знаменитых таллинских башен, в старом городе: «Длинный Герман» и «Толстая Маргарита».
Герман, к тому же, на всех остановках постоянно чего-то жевал («хомячил», по определению Рудольфыча) и переругивался со своей Маргаритой. Наблюдение за ними доставляло нам немало весёлых минут.
«Где Герман?» – спрашивал я обычно Рудольфыча на остановке.
«Да вон, опять жрёт чего-то с Маргаритой за автобусом» – смеясь, отвечал Валера.
Удивительная встреча произошла у нас в Ницце. Мы подъехали туда в конце дня. Заметно вечерело, шел довольно сильный дождь. Метрах в 50 от нас плескалось Средиземное море. Лазурный берег Франции, город «богатеньких французских буратин» и роскошных кинофестивалей настраивал нас на романтический лад. Наши жёны пошли в роскошный магазин «Сваровски» посмотреть на товары. Мы с Валерой остались на улице. Он – покурить, я – за компанию, так как терпеть не могу ходить по магазинам.
Внезапно, совсем рядом с собой, мы услышали …громкий русский мат. Мы, поначалу, даже не поняли, откуда он доносился. В сгущающихся сумерках не сразу удалось заметить небольшую нишу между стенами «Сваровски» и соседнего дома. Там, под открытым небом и дождём, на асфальте лежали два наших бомжа и привычно матерились. Рядом с ними валялись 2 такие же грязные собаки. На асфальте лежали остатки их общей еды и мелочь от полученной милостыни. Повеяло и «духом Отечества» – знакомым бомжовским запахом…
«И давно здесь живете, орлы?» – сердечно поприветствовал Рудольфыч россиян.
«Скоро год!» – гордо ответствовал старший бомж и тут же попытался получить у нас «в долг» деньжат. Получив отказ – попросил сигарету, и предложил ознакомить с местными достопримечательностями и обычаями.
«Где же вы живете? Неужто здесь, под открытым небом вместе с собаками?!» – удивился я.
«Здесь, здесь!! Подают хорошо, дождик тёплый, живем! Собаки нас ночью греют. Винца не хотите попробовать у нас, местного?» – степенно ответствовал старшой бомжик.
Мы отказались, а Валера задал последний вопрос миниинтервью: «Как же вы сюда попали, из России?!»
«На автозаке!» – сообщили бомжи чуть ли не хором.
«Ну, на автозаке вы бы только до нашей тюрьмы доехали, а не до Ниццы!» – дал бомжам Валера профессиональную справку.
Самое удивительное, что хвалёная французская полиция этих русских бомжей не трогала, и не «замечала», несмотря на их отвратный внешний вид и запах. Мы было, подумали, что это от «разгула западной демократии», и относится ко всем гостям Ниццы. Суровая действительность быстро развеяла наши иллюзии.
Мы с Мариной отправились на экскурсию по Ницце, а Рудольфыч – отказался, заявив, что «я стёр ноги до самой задницы ещё в Риме». Он остался в живописном сквере отдохнуть, а его Лена – пошла «шопинговать» по окрестным магазинам. В это время к скверу подъехала полицейская машина и стражи порядка начали требовать от Валеры документы на французском языке, а когда поняли, что их у него нет – попытались его тривиально «забрать».
«Прямо как наши „менты“ какого-нибудь ханыгу, заламывать меня начали!» – возмущался потом Валера. Он, в свою очередь, героически сопротивлялся, и проклинал «копов» на «великом и могучем». На счастье, из магазина подошла его супруга, и продемонстрировала французским блюстителям порядка паспорта: Валеры и свой. Те уехали, глядя на Рудольфыча с нескрываемым сожалением.
Отечественные бомжи, лежащие в 150 метрах от этого сквера прямо на мокром асфальте с собаками, не привлекли почему-то ни малейшего внимания воспитанников комиссара Жюва.
Запомнился и краткосрочный визит в Пизу. Помимо «падающей башни», городок этот поразил нас обилием негров – сенегальцев, торговавших своими туземными поделками на каждом углу. К самой башне мы шли по дороге, вдоль которой черные и сверкающие, как надраенные сапоги Шуры Андеева, сенегальцы были выстроены шпалерами. Они голосили на всех языках, призывая нас купить различные бубны, тамтамы, маски и страшные деревянные морды несусветных размеров. Некоторые негры довольно внятно лопотали по-русски.
Рудольфыч не удержался, и после ожесточённого торга купил у здоровенного блестящего сенегальца огромную деревянную морду устрашающего вида.
«Наверное, вождь их племени вырезан!» – поделился Валера впечатлением, осматривая трофей. «Дома повешу на стену, пусть злых духов отпугивает!».
Потом эта маска, имевшая вид эллипса размером полметра на метр, была его постоянной головной болью при многочисленных погрузках-разгрузках вещей в автобус.
«Морду, морду мою не поломайте!» – отчаянно взывал Рудольфыч к совести соотечественников в ходе закидывания и извлечения вещей из багажных автобусных отсеков. Как ни странно, морда африканского вождя, в отличие от отечественного «Сидора Лютого», доблестно выдержала все превратности пути и сейчас украшает дом Рудольфыча.
В Каталонии мы провели 8 дней на пляжах. Однажды, неожиданно, пошел довольно мелкий и тёплый дождичек, на который мы, закалённые отечественным климатом, не обратили ни малейшего внимания. Зато немцы, загоравшие невдалеке, и изрядно раздражавшие нас своими воплями и громким гоготом, бросились панически собирать свои манатки и удирать в отель.
«Зашевелились гитлеровцы вдруг!» – прокомментировал я эту ситуацию известной строчкой из школьного стихотворения.
Там же мы познакомились с нашим русским немцем. Он жил всю жизнь в СССР, в Казахстане и уехал оттуда с семьёй в начале 90-х на историческую родину.
Видно было, что Фриц нам обрадовался. Мы довольно долго проговорили с ним о его житье-бытье на Неметчине. Было чему позавидовать. Фриц работал обычным грузчиком в продуктовом супермаркете и получал что-то около 2 тысяч евро. Жена его вообще была на пенсии. Уровень жизни, однако, позволял им спокойно ездить на месячный отдых в Испанию. Поездки эти на 70% оплачивал профсоюз, к тому же.
Мы сравнили доходы немецкого грузчика с нашими и взгрустнули. Цензурные слова для оценки работы «россиянского» руководства найти было сложно.
«Вчера весь день вспоминал, как зовут Ельцина. И ни одно хорошее слово на ум не пришло» – резюмировал Валера итог наших раздумий…
Германия, её люди и порядки нам понравилась. В Мюнхене мы оказались как раз во время ежегодного знаменитого пивного фестиваля «Октоберфест». Конечно, мы тоже сходили на этот праздник.
На огромной территории были развёрнуты палатки и павильоны. В них немцы пили пиво и шнапс, которые текли рекой, ели сосиски, свиные ноги и прочие блюда. Удивила и приятно поразила обстановка доброжелательности и сердечности. Пьяных немцев было множество, многие были сильно пьяные.
Но вообще не было заметно агрессии, драк, придирок и разборок, столь свойственных российским массовым гулянкам, связанным со спиртными напитками.
Немцы, в этих огромных павильонах (вмещавших по 5 тысяч человек каждый) и переполненных из-за дождя, хором свои пели народные песни. Пели, обнявшись и раскачиваясь в такт песне. Многие забирались даже на столы. Потом аккуратно слезали со столов, снова выпивали и опять забирались на них, чтобы спеть очередную песню. Как-то умудрялись даже не наступать, при этом, в тарелки и не сбивать ногами кружки со стопками со столов. Полицию было почти не видно, а те «полицаи», что изредка попадались, были приветливы и доброжелательны. Никто из них не держал руки в карманах, не курил на ходу, не жрал семечек, и не смотрел на окружающих глазами голодного волка. Запомнилась картина: при входе на территорию «Октоберфеста» стояло два полицейских. Около них качалось двое юных и пьяных в «драбодан» немца.
О состоянии немчиков говорил их внешний вид. Если один из них, описывая синусоиды, еще как-то держался, то второй имел штаны с трусами буквально на коленях. Видимо, он забыл подтянуть их, после посещения туалета. Полицейские, как-то иронично улыбаясь, советовали пьяным немчикам взять такси, чтобы добраться до дома. Со стороны казалось, что это заботливые папаши встретили своих подгулявших отпрысков.
Мы представили себе наших родных «ментов» на месте немецких полицейских и то, как бы они общались с такими «отдыхающими», и порадовались за немецких юношей.
Завершая рассказ об этой поездке по матушке Европе, можно вспомнить тамошний нехитрый приём для привлечения туристов. В любом городе там есть своя «фенечка», которую должен посетить, потрогать, или на худой конец, сфотографироваться у неё, каждый уважающий себя турист. Где-то это «русалочка», где-то «писающий мальчик», где-то «грудь Джульетты» и т. д. и т. п.
Во Флоренции нам показали статую кабана. Если потереть его пятачок – мол, и «будет Вам счастье», так проинформировал нас Дениска о местных обычаях. С немалым изумлением мы обнаружили абсолютно такую же статую кабана в Мюнхене. Его пятачок – тоже горел, надраенный тысячами прикосновений туристов.
Может, хоть этот приёмчик подметят и привезут с собой наши «мэры и пэры» из многочисленных зарубежных поездок «по обмену опытом работы»?!
Легенды острова Кумбыш
Мой друг и однокашник Олег Болотников написал несколько рассказов о своей службе в наших многострадальных войсках ПВО.
Генеральский эффект
Как-то вдруг, вне графикаВ. Высоцкий
Случилося несчастие…
«Генеральским эффектом» испокон в армии называют такую ситуацию, когда все у вас вроде бы идет, идет обычным порядком, может хорошо, может, чуть хуже, но уж, во всяком случае, не плохо. Но стоит высокому начальству обратить сюда своё внимание – сливайте воду! Всё пошло КУВЫРКОМ! Об одной такой истории пойдет рассказ.
Много лет подряд на одном северном островке располагался зенитно-ракетный дивизион. Чем там люди занимались? Да тем же, чем и все Войска ПВО, размещенные на тысяче таких же «точек» выживали. А во время недолгой летней передышки готовились к новому периоду выживания.
Ничего особенного на том острове не было – песок, лесок, болота. Изрезанный заливчиками берег, рыбье-гусино-утиное царство, грибы да клюква, да черника с голубикой. И еще комариный звон, заглушающий тарахтение дизелей. Но эта благодать только летом. Зимой же…. Но не об этом речь.
Некая уникальность дислокации дивизиона заключалась в том, что такое островное существование – не редкость для наших братьев-«эртэвэшников». К «точкам» же ЗРВ всегда вела хоть какая-то дорога для подвоза ракет из технического дивизиона. Чтобы, значит, в случае боя, после отстрела основного и запасных боекомплектов, можно было новые подвезти. Ну, или свинтить оттуда, по-быстрому, пока разобиженный супостат в ответ не раскатал комплекс на мелкие железки.
На остров, как известно, одна дорога – морем. В навигационный завоз доставляли всё, что надо – муку-тушенку, уголь-солярку, валенки-ЗИПы-картошку-лекарства, причем, иногда одним пароходом. Ка-а-ак свалят с борта специальным таким конвейером на песок все это богатство и хорошо, если в момент прилива угадают. Тогда есть вероятность хоть что-то вывезти и утащить – на Белом море приливы и отливы через каждые четыре часа. Бывало, не успевали.
Начальник ЗРВ дивизии ворчал:
«На вашем угле уже половина заводов Северной Норвегии работает! Ученые новый вид черной камбалы изучают!»
Всего завезенного изобилия едва хватало до следующей навигации. Да и приедались основательно консервы, концентраты. В начале лета начиналась добыча чего-нибудь свеженького. Проводили даже масштабное прочесывание берега на предмет сбора бакланьих яиц. Возвращались довольные, пометом все обгаженные, с богатыми трофеями.
В такой период наезжали иной раз высокие гости из дивизии и штаба армии поохотиться, рыбки половить. Красота – остров в погранзоне, посторонних не бывает. Кроме нас, зенитчиков-ракетчиков, офицерских жен и детишек малых, на острове никого больше не было. Зайцев, лебедей, тетеревов было в избытке, волки зимней порой забегали. А больше – ни души! И назывался этот чудный кусочек суши остров Кумбыш (ударение на первый слог).
Так и существовали – летом жили, зимой выживали.
А весны и осени на Севере не бывает, вместо них – тоже зимы поздняя и ранняя.
Были в нашей части два грузо-пассажирских катера типа «Ярославец» (один мы потом благополучно утопили), которыми нет-нет, да подбрасывали нам почту, харчишек свежих, овощей. Реже, бывало, прилетал вертолет.
Помимо дивизиона стояла на Кумбыше приданная техническая батарея. Пусть знатоки не удивляются – дороги, повторюсь, на остров не было, поэтому хранение дополнительных БК, сборку, снаряжение, остальные операции на технологическом потоке осуществлял не техдивизион, который находился на «Большой земле», а его маленький аналог. У каждого подразделения своя позиция, своя техника, а жилой городок общий – щитовые казармы, пищеблок, ну там, боксы, кочегарка, водокачка и два ДОСа – симпатичных таких двухэтажных кирпичных (!) домика на 16 квартир каждый. Ничего, жить можно. Окна законопатить, дверь утеплить, воздух из системы отопления стравить, воду из крана пустить тонкой струйкой, чтобы не замерзла невзначай – живи и радуйся! Бывают условия и хуже.
Рассказываю эти подробности для того, чтобы читатель понял, почему любое прибытие транспортного средства, черт с ним, пусть и с начальством, становилось, если не праздником, то событием не ординарным.
Почта, свежие продукты, новые лица очень многое значат для людей, живущих замкнуто, без связи, без особых впечатлений. В обычные дни к вертолету сбегались все, кто мог – солдаты, детишки, офицеры, женщины, собаки…. Но вот прилетел как-то на остров необычный вертолет. Точнее, «вертушка» как раз была самая обыкновенная, работяга Ми-8. Состав пассажиров был необычный. Не рядовые, прямо надо сказать, были пассажиры.
Об этом случае, произошедшем лет за 10 или чуть более того до моего назначения на Кумбыш, изустно передавали, как легенду, старожилы, всякий раз добавляя новые подробности, чуть привирая, малость приукрашивая, что-то опуская. Попробую восстановить основную суть события.
В описываемые времена, а случилось это в начале 70-х, на Кумбыше были развернуты два ЗРК – С-75, С-125 и еще техбатарея. Человек эдак под сотню, может чуть больше, бойцов, десятка три офицеров, семьи. Городок представлял собой кучку «сборно-щелевых» бараков. Остальные сооружения тоже не являлись образцом архитектурной изысканности и строительной утонченности. Войска ПВО обустраивались «хапспособом». А что и, главное, у кого можно «хапнуть» на необитаемом острове?
Да, было еще подсобное хозяйство (как без него?), для нашего рассказа деталь немаловажная. Держали хрюшек-свинюшек, одну-две коровки, собак сторожевых. Ухаживал за хозяйством солдатик, который в штатно-должностной книге так и значился в графе «проводник служебных собак». По вечерам отводил своих псов на посты, сажал на цепь, утром забирал, кормил, запирал. Остальное время – поросям и крупному рогатому. Спал он там же, на «ферме», была у него отдельная выгородка.
Пожалуй, самый счастливый человек в дивизионе!
Жили, в общем, островитяне, как и многие на «точках» ПВО, трудно, но, во всяком случае, не хуже многих.
Оба дивизиона и техбатарея были, по сути, самостоятельными подразделениями, каждое подчинялось непосредственно командиру Северодвинской бригады, но начальником гарнизона на острове считался командир дивизиона «семьдесятпятчиков», как наиболее крупного подразделения. Его мы и будем так дальше называть: командир. Ну, а теперь, сама история.
Посетил как-то 10-ю отдельную армию Главнокомандующий Войсками ПВО Маршал Советского Союза П. Ф. Батицкий. Колоритная личность, ветераны войск хорошо его помнят. Участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза, организатор создания ракетно-космического щита страны, не сдрейфивший, по слухам, арестовать «всесильного Берия», он был грозой для нерадивых военачальников.
Старательным, впрочем, тоже от него порою крепко доставалось.
Ну и вот, спрашивается, какого лешего понесло его осматривать рядовое и ничем не примечательное подразделение?! Товарищ Маршал, ведь Вы же Главком, уж коли приехали в войска, так Ваше место в штабе, на КП армии. Если пришла охота вздрючить кого – на Военном совете кому угодно «насовать» можете. В крайнем случае, загляните на часочек в полк какой или в бригаду – там еще пять лет после Вашего визита заикаться будут. Но уж в батальоны-дивизионы-то зачем?
Народ там дикий, политесу не обученный.
Сдается, что вся эта история приключилась в выходной денек, когда маршалу предложили отдохнуть от трудов на свежем ветерке, с ружьецом, да с неводком. Это нынче высшие чины все больше теннисом и горными лыжами увлекаются. (Думается, скоро ожидает их новое хобби – фотографировать научатся).
А в те времена страной и армией руководил народ суровый, невзыскательный. Им запах пороха был не в новинку. А где в летнее время можно поохотиться не для трофеев, а так, чтобы напряжение снять? Птицы перелетели, сели на гнезда, поди-ка договорись с каким-нибудь охотохозяйством! А на Кумбыше сезон охоты никто никогда не открывал, да и закрывать его было некому. Круглый год там сезон. Я же говорю, нравы дикие.
Конечно, в Архангельской области немало найдется мест для такого отдыха, но «вертушкой» до Кумбыша лететь – плевое дело. Это морем или по льду можно целый день добираться, а по воздуху минут 30—40.
Значит, решено – едем! Заодно посмотрим чем там войска живут, какие трудности испытывают, как с ними справляются.
Наверное, так или чуть иначе думали высокие начальники, садясь в вертолет.
Ну, вертолет – это вам не мотоцикл, когда захотел завел, поехал. Кое-какая подготовка к вылету должна быть, опять же согласовать пролет со своими же дежурными силами ПВО. В общем, ясно, что инкогнито никак такому лицу не улететь. Сообщили на остров, что за «гости» летят. Хорошо представляю себе, как это могло происходить. Связь с ребятами была только по радио. Для переговоров применялся особый завуалированный военно-эзопов язык. Помимо установленных кодированных сигналов использовались этакие укороченные доклады и распоряжения из Наставления по боевой подготовке и Боевого устава, только, как бы, иносказательные. А уж для других переговоров вообще применялись такие идиомы…. Считалось, что глупенькие НАТОвцы, слушая нас, ничего не смогут понять. Уж как там исхитрялся противник, не знаю, но мы иногда сами себя не понимали. Мог состояться примерно такой диалог:
38-й! … 38-й! (в мою бытность – позывной нашего дивизиона, далее в скобках мои комментарии).
Слушает 38-й! (отвечает дежурный связист).
363-го на связь! (один из меняющихся время от времени позывных командиров подразделений и частей).
363-й на территории. (А где же ему быть? Не сидеть ведь привязанным у пульта связи, да и воскресенье все-таки)
…вашу …туда… растуда… НАЙТИ!!
………
363-й 38-го на связи!
К вам на остр…, тьфу, черт, на 38-й, летит «двоечка» («двойка» любой транспорт, раз летит, значит – вертолет).
Понял вас. Кто едет, что везет?
363-й большой!
Большой? (Командир дивизии? – мыслит командир)
Да, очень большой!
Ну и что? Чего ему надо сегодня?
Самый большой! Самый!! 01-й летит!!
01-й?! (Кто такой? Командующий армией?)
Да, 01-й! 01-й большой! Нет, 001-й!! (счастлив от найденной формулировки и неразглашенной военной тайны)
001-й?! (Кто это? Министр обороны? Генеральный секретарь? Господи, зачем мне это?!)
001-й! 001-й к вам!! С одной большой, на Бэ!! (с одной звездой на погоне, фамилия начинается на букву «Б»)
С одной большой? На Бэ?! (Майор Богданов? Генерал Бородин?)
На Бэ!! С ним наш 01-й!
Ни хрена не понимаю! Кто с кем летит?
Повторяю для недоразвитых! 001-й! Большой! С одной большой! Понятно, нет? С гербом! На Бэ!!
Большой с большой? На Бэ с гербом?
…так! …перетак!!… 001-й!! Самый большой!! Наш 001! ГЛАВКОМ летит!!! …вашу мать…!! МАРШАЛ!!! …чтоб тебя…!! БАТИЦКИЙ!!! И с ним наш командарм!! Как понял, 38-й? … Как понял меня, спрашиваю?!
О-ё..! …туды …растуды!! Куда?! Когда?!!! (О! Похоже, что понял.).
В нашей армии умели подбирать командиров с определенным деловыми и волевыми качествами. Сами про себя они любили сказать:
Я – командир. Тупой, но храбрый!
Вот этот храбрец и развернулся.
К приезду Главкома, как ни крути, надо подготовиться, с какой бы целью тот ни летел.
А что тут сделаешь, когда вертолет уже в воздухе и, того гляди, сейчас здесь будет? Ясно-дело, мусор подсобрать, марафет в казармах навести, на бойцов посмотреть – кому рожу помыть, кому побрить, а кому и набить, да убрать куда, подальше от греха.
Для деятельной натуры, а других на тот остров не назначали, дело привычное. Через пять минут весь личный состав, кроме дежурной смены (всегда один из дивизионов находился на боевом дежурстве), был построен, через две минуты задачи были поставлены и вскоре все зашуршали, наводя блеск и чистоту.
Старшине с поваром команда подготовить для гостей хороший обед (значит, недельную норму тушенки вывернуть в котел), вдруг захотят проявить отеческий интерес к рациону. Так что б угостить от души.
На сколько человек, трщ командир?
Да кто их знает? Сколько в «вертушку» влезает? На столько и готовь! Наверняка, меньше не будет.
Так, что еще?…
Привычно раскрутился маховик армейской показухи пополам с умением и желанием не ударить в грязь лицом. Хотя, какая уж там показуха, не траву же они красили, в самом-то деле?
Эх, командир, тебе бы на этом и остановиться. Ну что такого особенного Главком у тебя увидеть сможет? Да любой толковый проверяющий из дивизии у тебя за десять минут столько недостатков наковыряет, что месяц будешь об устранении докладывать!
Так нет же, не угомонилась деятельная натура. Поняв, что расползшиеся по работам воины – не самая приглядная картина для начальственного взора, решил встретить маршала с личным составом, стоящим в строю, а там – дальше видно будет.
Даёт команду всем собраться у казармы на плацу по короткому сигналу сирены. Обычно сирена включалась при объявлении готовности №1, чтобы все, кто находится на занятиях, хозработах, отдыхает и т. д., бросали все дела и летели на позицию по местам согласно боевому расчету. Сейчас решили дать только коротенький гудок, когда вертолет с Главкомом будет приближаться.
На маяк (стоит и сейчас там это сооружение из толстых брусьев и швеллеров) загнали лейтенанта с бойцом – высматривать летательный аппарат и махать когда появится. У сирены встал кто-то в звании не ниже капитана. Операция «Багратион», право слово!
Но у капитана самого было дел по горло. Через минуту он находит кого-то, менее занятого. У того дел оказалось еще больше. Короче, через пять минут у сирены уже дежурил забросивший подальше метлу боец.
Наконец, появилась в синем небе точка, растет, приближается, уже слышен характерный рокот со свистом – она самая, «вертушка».
Махальщики машут.
Воин бросается к сирене, рвет рукоять, сирена взвыла…. Что там с нею, проклятой, случилось? То ли бойчина слишком много усердия проявил и сломал рубильник, может еще чего в ее жестяном нутре перемкнуло, а только выла сирена, как обычно – громко, долго, призывно, тревожно.
Вы видели объявленную «готовность-раз» в подразделении ПВО? Это же песня! Апофеоз! Квинтэссенция всего нашего многотрудного бытия.
Вот только что рядом и поодаль и еще, хрен их знает где, ползали бойцы, полусонные, ленивые, какие-то заторможенные.
Ну что делать, если народу даже на две полноценные дежурные смены не хватает? Конечно, частенько ходит боец, не выспавшись. Но вот загудела сирена. И все вмиг изменяется. Всех, как ветром унесло, отовсюду сайгаками скачут наши воины. Двери гаражей – нараспашку – вылетают ТЗМ-ки, несутся, поднимая пыль, на позицию, догнать бегущих не могут!
От штаба и офицерских домиков спешат кто как: лейтенанты – умеренным галопом, старлеи – деловитой рысью, капитаны и редкие здесь майоры задумчивой трусцой. И среди всей этой минутной целеустремленной заполошности с достоинством идет (шествует) командир. Еще минута и всё затихло, пошла работа! Загудели агрегаты, запела аппаратура, полетела прочь маскировка…, ну и так далее. Кто был, тот не забудет.
В момент всей этой торопливой суеты происходит еще одна важная перемена. Сменяются внутренние наряды, а при необходимости – и караул. Солдаты в наряд ходят согласно графику, но стоящий у тумбочки или, как говорят в армии, «на тумбочке» оператор ручного сопровождения или чистящий картошку второй номер стартового расчета подменяются прибегающими со своих «мест обитания» бойцами из хозотделения. Однако повар редко отрывается от своей основной работы – война-войной, но борща горячего похлебать потом захочется. Не трогают и кочегаров – их-то у котлов кто заменит? Вот и получается, что наряд меняют либо хлебопек, что тоже редко бывает, либо проводник служебных собак обитатель «фермы», а попросту – свинарь. Кстати, если кто ухмыльнулся – не надо! Очень нужная в тех условиях специальность. Рассказывали, что тогда за скотинкой ухаживал паренёк из Прибалтики, выросший то ли в селе, то ли где-то на хуторе. Очень старательный такой, молчаливый. И аккуратный, кстати.
Как происходит смена наряда? Да просто! Наряд скидывает с поясов ножи, с рукавов повязки и бегом из казармы. А им навстречу – наш животновод, прибежавший со скотного двора. Вот и вся смена, три секунды. Ключи от оружейки, кстати, не передавались.
Итак, по «лже-готовности №1» весь личный состав помчался на позиции. Командир, думаю, в этот раз тоже развил приличную скорость. Все-таки мысль о висящем невдалеке вертолете с Главкомом на борту всем добавляла резвости и боевого задора.
Включились, провели КФ, идет доклад:
«Такой-то» (позывной) готов, тремя, шестью…!
Дивизион 125-й системы, техбатарея тоже с докладами не задержались.
На КП бригады – легкий шок. Нет, конечно, о полете Главкома в сторону Кумбыша там знали и увлеченно слушали эфир, ожидая новостей.
Но такого резкого развития событий как-то не ожидали. Во дает маршал! А если разобраться, то как «в окопах» следует встречать Главнокомандующего войсками? В парадном строю? С полковой музыкой и развернутыми знаменами? Да полно, какие оркестры и какие церемонии? Естественно, звоном доспехов и сверканием булата!
Короче, напряжение нарастало. Бригада была уверена, что Батицкий на месте решил лично проверить боевую готовность подразделений.
На острове же полагали, что все команды идут сверху в прямом и переносном смыслах. Бывало не раз, что командование дивизии и армии совершало облеты во время тренировок и учений – проверяли маскировку, оценивали ложные позиции….
Короче, включились, осмотрелись, доложились, ждут. Оставим их пока воевать с невидимками, посмотрим, что там на берегу.
Метрах в 400-х от городка на песчаной отмели своим силами сооружался временный причал – довольно уродливая конструкция из бревен, а чуть поодаль была вертолетная площадка из скрепленных металлических полос. Летчики не раз сюда летали и знали где садиться. Протарахтев над городком и давая знать обитателям о прибытии, «вертушка» скрылась за соснами, садясь.
Маршал со свитой выбрались наружу и стояли, разминаясь, ожидая «комитет по встрече». С одной стороны море лижет берег, с другой – хвойный лес смоляным духом обдает, под ногами белый песок, ракушки всякие, морские звезды, чуть в сторонке нерпа «загорает». Где-то за леском глухо бормочут дизеля, значит, и человеческая жизнь где-то тут теплится. И наполняется душа прибывшего генералитета благостью и умилением. Не часто, видать, удается вот так вот, спокойно, широко, по-простецки… эх!
Однако проходят пять минут, потом еще пять, где ж командир? Почему не встречает, не подлетает лихо, не докладывает, не представляется? Где вообще все? И начинает душевная умиротворенность сменяться легким (пока!) недоумением.
А никого, мы знаем, в городке и нет. Все поверили знакомым завываниям спятившей сирены и их, как полковых жеребцов по сигналу трубы, разнесло по боевым постам. Теперь они лихорадочно сканируют воздушное пространство, разворачивают техпоток, ждут целеуказаний, дальнейших команд. Их состояние можно понять. Уж коли, к прибытию маршала, объявлена готовность, надо ждать развития событий. Ну что стоит Главкому, к примеру, поднять дежурное звено с любого аэродрома да проверить работу по контрольным целям? «Бычки» и мусор на территории, понятно, блеска аттестации командира не добавят, но за пропуск цели в присутствии САМОГО порвут, как промокашку! Сидят. Ждут.
Но был, был (!) человек, который всей душой стремился на берег! Какой-то помощник старшины, каптенермус – кладовщик, яростно вертел ручку, заводя грузовик. Ковыряясь на продскладе и краем уха прослышав о скором прилете вертолета, а потом и увидав его, решил, что настал его черед принять участие в общем празднике жизни. Раз появился вертолет, значит чего-то пожрать привезли.
Машина, наконец, завелась. Это была «хозяйка» так у нас всегда называли бортовой грузовик, используемый для хозяйственных нужд. «Захар», «колун», «семёра» (именно так – без «к» в последнем слоге) где и как только ни называли это чудо отечественного автопрома, побочного внука благородного «Студебеккера» старый добрый ЗИЛ-157. Действительно, старый и действительно, надежный, как колун, этот грузовик таскал в своем раздолбаном кузове уголь и дрова, продукты и цемент – все, что руками не перенести, не перекатить, не уволочь. Дальше острова на нем все равно не ездили, поэтому все, что должно было быть у него привинчено, защелкнуто и приварено, давно отвинтилось, отвалилось, потерялось.
Бравый «обозник» закидывает в кабину свой «кривой стартер», прыгает за руль, «втыкает» одну из двух исправных передач и, прыгая по кочкам, ломит по лесной дорожке в сторону берега.
Прибывшие, размявшись, надышавшись и наглядевшись, понимают, что встречи скоро не дождаться и принимают решение идти в сторону жилья сплоченной генеральской командой. А дорога тут одна, не заблудиться, лесочком меньше полукилометра. Двинулись к лесу.
И тут до слуха всех доносится грохот, рёв и треск. Шум неизвестного механизма, явно имеющего способность к перемещению, приближался. Как вы поняли, с глушителем у той «хозяйки» тоже были проблемы. Вернее, проблема была всего одна – «глушака» попросту не было!
Возникшее ранее недоумение сменяется удивлением.
Шум ближе, ближе и вот, … «гремя огнем, сверкая блеском стали…», со скрежетом и стуком, дребезгом и лязгом, размахивая крышками капота, звеня разболтанными стеклами, подминая чахлый кустарник, вырывается из чащи кумбышанская «хозяйка». Расшвыривая песок, лихо тормозит возле оторопевших военачальников, обдав напоследок всех сизым облаком густого и едкого выхлопа.
Полагаю, что сопровождающий Главкома командующий армией от тихой ярости зубами скрежетал, но маршал внешне сохранял спокойствие. Даже пошутил: «Вот, дескать, молодцы какие, автомобиль к трапу подали. Для меня – в самый раз!».
Помнят ветераны и о невероятной тучности П. Ф. Батицкого. Что и говорить, грузен с годами стал наш маршал.
О том, что, кроме как в «Чайку», он не мог поместиться, знали все. А тут встал Павел Федорович на подножку (как не отвалилась только?) рядом с водителем:
Давай, вези, сынок, показывай, что тут и где!
Обалдевший каптер с какой-то попытки зацепил-таки пониженную передачу, и поехал Маршал Советского Союза на подножке замызганного ЗИЛа в расположение одного из нескольких тысяч подчиненных ему воинских подразделений.
Через пару минут «хозяйка» с рёвом идущего в атаку торпедоносца подкатила к казармам. Маршал соскочил с подножки (уф-ф, не отлетела!), огляделся.
Кладовщик испарился тут же, понимая, что за такую подляну самое нежное, что с ним сделает командир, это растворит в бочке с окислителем.
Не дожидаясь прибытия группы, маршал лично осмотрел гаражные боксы, баню, другие службы, территорию. К осмотру были представлены: обшарпанные бараки, ржавь, гнилье, сараи-кривулины да будки кособокие. Дождавшись запыхавшихся сопровождающих, направился с ними к казарме дивизиона.
Здесь их ждало очередное сильное впечатление. Палитру чувств и переживаний, которые последние полчаса испытывали представители высоких сфер, с каждой минутой дополняли новые свежие краски. Теперь состояние убеленных сединой, прошедших огни и воды полководцев, можно назвать изумлением.
У тумбочки дневального, согласно Уставу внутренней службы ВС СССР, стоял бойчина с отвисающим под тяжестью трех штык-ножей ремнем – по числу умчавшихся по готовности наряда. На его левом рукаве гордо алели две повязки.
Надпись на верхней оповещала вошедших, что сейчас они будут иметь дело с дневальным. Нижняя, надетая вверх тормашками, опровергала его первоначальный статус надписью «Дежурный по роте».
Все это пустяки, реальная жизнь, а тем более, военная служба, редко повторяют любимые всеми киносюжеты. Примечательность момента была в том, что наш «дежурно-дневальный» был весь, ну, то есть, целиком, от каблуков и до пилотки измазан навозом! Лицо, руки, х/б и сапоги этого угрюмого сына янтарного края были покрыты добрым слоем природных удобрений и источали непередаваемое амбре в окружающем пространстве.
У самых сложных или непонятных, на первый взгляд, явлений, чаще всего бывают очень простые объяснения. Думается, и здесь все очень просто объяснить. Мы же помним, чем все занимались до того как заполошно заорала сирена? НАВОДИЛИ ПОРЯДОК! Этим же занимался и наш герой на порученном его попечению участке. А, рванув на подмену наряда, поскользнулся и шлепнулся. Переодеваться, умываться, очищаться времени не было.
Когда его, придав ускорение пенделем, впервые отправляли «на тумбочку», то сразу и доходчиво объяснили, что по такому сигналу его единственная и главная задача – за одну минуту сменить наряд и охранять казарму, пока не заменят его самого.
У бойцов, призывавшихся, что из Средней Азии, что с западных окраин Союза, была одна общая особенность – несложные действия они запоминали накрепко и с другими вариантами не экспериментировали.
Итак, картина третья. Те же и свинарь.
Главком и свита с неподдельным интересом разглядывали это диво дивное. Богат оказался Кумбыш на сюрпризы! Представители управления армии уже сильно поскучнели, предчувствуя, чем скоро может закончиться такое знакомство с местными достопримечательностями. Командарм кипел, но молча. Главком был недобро невозмутим.
Находящийся в ступоре унавоженный «дежурно-дневальный», находился близко к обмороку, но на ногах пока еще держался. Превратившись в статую, он остекленело смотрел в одну произвольно выбранную точку, не реагируя ни на что, не моргал и, похоже, даже не дышал.
Попытки вошедших обратить на себя внимание вопросами типа: «Где командир? Где личный состав? Что здесь вообще происходит?» еще более уводили того к отрешению от действительности. Внезапное появление невиданных прежде субъектов, громадная фигура их предводителя, рыкающий бас, мельтешение красных и синих лампасов, золотое шитье петлиц и фуражек имело только одно правдоподобное объяснение – в казарме появились марсиане. Небогатый запас русских слов улетучился. Напрочь забылся и язык далекой родины. А марсианского языка он не знал!
Заполнившие коридор марсиане двигались, издавая громкие звуки, шевелили руками, и ни одна живая душа не шла к нему на помощь. Еще полчаса назад ему в ухо шумно и тепло дышала худосочная ласковая коровёнка, жмурили хитрые глазки, приветливо хрюкали и тыкались в ладони грязноватыми пятачками шустрые поросята. Все, как дома, на хуторе. И тут – на, тебе – марсиане! Старшина, когда инструктировал, говорил, что надо охранять казарму. Но старшина не говорил, что охранять ее придется от таких вот нежданных пришельцев! … … Или все-таки говорил?!
Генералы, видя, что остолбеневший «дежурно-дневальный» не скоро восстановит связь с реальностью, решили пройти дальше, в спальное помещение. Поскольку Главком заполнял собою весь коридорный просвет, следовало удалить с его пути это чумазое чудовище с двумя повязками и тремя штыками.
На человеческую речь солдатик не реагировал, кто-то из свиты потянул его в сторону, в этот момент наш бедный хуторянин судорожно вздохнул, всхлипнул и, неожиданно для всех, … тихо обосрался.
Ставший уже привычным парной запах навоза тут же был перебит другим, более резким.
Всё! На сегодня впечатлений было достаточно.
Главком повернулся и вышел вон. Ему было грустно. А когда маршалы грустят, что они делают? Правильно. Они делают так, чтобы все вокруг рыдали.
Боже, сохрани нас всех от встречи с грустными маршалами! Так как никого, кто лично отвечал за постановку этого спектакля, по-прежнему, рядом не было, то самый первый – оглушительный и ошеломляющий – удар «главным калибром» приняли те, кто его сюда привез….
Тем временем, на командных пунктах, как на вышестоящем, так и на «нижележащих», разобрались-таки, что «готовность-раз» никто не объявлял. Выяснять, кто завертел эту карусель, времени не было. Командир, собрав всех, кому положено в таких случаях быть рядом, помчался в городок.
Искать Главкома долго не пришлось. Громыхание победных залпов слышалось издалека. «Работать по площадям» маршал уже закончил и теперь прицельно и точно добивал уцелевших:
Вам…! …к сроку…! Доложить…!
Вам …! … выполнить! … к сроку…! … Лично проверю!
Вам …! … обеспечить…! … Под личную ответственность!…
Вам …! … под контролем…! …срок …! … ВЫПОЛНЯТЬ!! … Докладывать мне! Лично!
На взъерошенных «туземцев» у «001-го на Бэ» тоже зарядов хватило….
Завершив разгром, маршал устало махнул рукой:
Видеть вас больше не могу! Подать мою машину!
Командир ошалело оглядывается. Какую машину? Откуда?! Неужто главкомовскую «Чайку» на внешней подвеске сюда привезли?
Какую машину, товарищ Главнокомандующий?
МОЮ!! – рявкает Главком.
Кто-то из свиты мрачно кивает в сторону сиротливой «хозяйки»:
Вы маршала вот на этом раздолбище умудрились встретить. Заводи!
Командир и его «замы» бросаются к указанному металлолому.
Отставить! – рычит Главнокомандующий. Где МОЙ водитель? Вы только до первой канавы сможете довезти!
Опрометью кинулись искать заныкавшегося куда-то каптера. Искали, искали…. Нашли! Тот хватает заводную рукоять.
Умница-драндулет, пожалев недобитых хозяев, завелся со второго или третьего оборота. Маршал поднимается рядом с водителем на подножку (ох, только не отвались, родная!).
Вези, сынок, меня отсюда! Глаза б мои на это всё не смотрели!
Грохоча и плюясь дымом, «хозяйка» поползла к вертолету. Следом уныло брели улетающие и провожающие…
«Разбор полетов» силами командующего армией потом, конечно, был произведен. И досталось, надо думать, всем сестрам – по серьгам. Главное в другом. Оргвыводы, партийные комиссии, суды чести, взыскания, учетные карточки – все это тоже можно считать реакцией раздраженного начальства на нерадивость подчиненных. В этот раз всё было иначе.
Уже на следующей неделе на острове высадился десант строителей. Развернули палатки, поставили кухни, воткнули реперы, натянули рулетки. Пришли плашкоуты с инженерной техникой, пошли одна за другой баржи с материалами.
До «белых мух» ковыряли землю, месили бетон, ломали-возводили. … Построили новые хранилища, капониры, боксы, укрытия, столовую. Протянули и утеплили новые теплотрассы. А офицерские семьи переселились в удобные дома, в 1-, 2– и 3-комнатные квартиры. И жили там, сменяя друг друга, еще многие поколения кумбышан. Не хуже многих. Ну, а некоторых – так даже и лучше!
Вот это уже – «маршальский эффект»!
Спасибо Вам, товарищ Маршал Советского Союза!»
Кольцевые гонки
Понадобилось как-то нам доставить на остров Кумбыш новые «изделия» (так было принято называть ракеты). Для нас перегон одной-то машины с острова на материк или обратно зачастую был сопряжен с кучей сложностей. Отправка колонны – это уже более серьезное мероприятие, а уж с таким грузом – чуть ли не боевая операция. Вся сложность связана была с несколькими факторами: паршивой дорогой, отвратительной дорогой, отсутствием дороги и, как ни странно, с хорошей дорогой. Ну, первые три из перечисленных – препятствия, хоть и с трудом, но преодолимые, а вот на хорошей дороге нас могли ждать большие неприятности. Водители, как и везде, были у нас разные – опытные и, чаще, не очень.
В основном, свой шоферский талант они проявляли на острове, где для ТЗМ (транспортно-заряжающей машины), как известно, не слишком много вариантов выбора маршрутов – из гаража на позицию, там по кольцевой (не путать с московскими кольцами), от укрытия – к окопу, ну, там, заправить, помыть, да и обратно – в стойло. Нет, ну конечно, и на рыбалочку, и за охотничьей добычей тоже, как без этого, но все это – по лесу, да по бережку. Зимой район поездок у них расширялся. Когда Северная Двина и море вокруг острова окончательно становились твердыми, начинала действовать наша ледовая трасса. О ней как-нибудь в другой раз.
Но все наши дорожные приключения на этой трассе – пустяки, по сравнению с тем, что могло ждать наших водителей – выпускников школ ДОСААФ и СПТУ, готовивших сельских механизаторов – на хорошей дороге! А на хорошей дороге их ждали: китайская грамота дорожных знаков, строгие сигналы светофоров, неведомая дорожная разметка и о, ужас! – другие машины и пешеходы….
Вот ведь удивительное дело. В дивизионе такой водитель – орел. Гонит ТЗМ-ку с «изделием» на прицепе (чаще, все-таки – с учебным), все нормативы перекроет, на мостки перед пусковой встанет, как вкопанный, ни на миллиметр не ошибется Он и «двигун» переберет, и колесо разбортирует, на морозе голыми руками неисправность устранит, а на дороге (хорошей, в населенном пункте) будет, как оглоблей огретый. В баранку вцепится, словно за мамку родную, глаза вытаращит, как член кружка «Хочу все знать», побелеет, оцепенеет – кыш с дороги, кому жить не надоело! Не все поголовно такие были, но попадались. Что поделать, опыт – дело наживное.
Так вот, собрались за новыми ракетами. Притащить надо три, значит ехать надо пятью машинами. Почему? А положено головной и замыкающей иметь машины «прикрытия». Собрали все, что было на острове – три из дивизиона, да две из техбатареи.
Те, кто в курсе, небось, сразу пальцы загнули и спросили: «Сколько ж их у вас было?» Да столько и было. На случай «готовности» остались еще две «священные коровы» те, что «специзделия» должны таскать. Знаю, что эти машины трогать нельзя.
Так у нас много, чего нельзя. Но если командованию прямо не говорить, что в данный момент тебе приходится что-то нарушать, чтобы выполнить его же приказание, то вроде, как и нет нарушения.
Вот нельзя на ТЗМ людей возить (ТЗМ-ка на 75-м комплексе – обычный седельный тягач), а возим. К примеру, приказано к такому-то сроку представить (!) столько-то человек для… да, не важно для чего. А чем их 70 км везти? А хоть на палочке верхом. Представить! И если не говорить, что мы 15 человек по льду на таком тягаче довезли («представили»!), то, значит, и нарушения не было. Много будет начальство знать – в лейтенантах состаришься!
Ушла колонна с острова ранехонько, часов в пять. До материка домчали шустро – дело было во второй половине марта и, на удивление, теплые дни свое дело сделали, растопили снег, лежащий поверху. Талой водой залило все вокруг, да это и не страшно, хуже, когда вода исчезнет – верный признак того, что лед уже рыхлый, с полыньями.
Эх, до чего же хорошо шла колонна! Воды – до бампера, волны – в стороны, буруны, брызги. Не колонна машин, а прямо эскадра какая-то! Нашего вечного проклятия – глубокого снега, застругов – нет уже в помине, а от промоин – Бог избавил. Выбрались на «матерый берег». До города еще километров 20 по шоссе. Народ с уважением поглядывает – выглядел наш кортеж не просто грозно, он выглядел страшно. С подножек, крыльев, рам, с прицепов ракетных (пэ-эрок, по-нашему) – сосульки до земли свисают, лед на радиаторах, на дверцах. Картина – та еще!
Шли не торопясь, давая водилам время пообвыкнуться на шоссе, присмотреться к дорожной обстановке. Обратно ведь не пустыми пойдем. Доехали до моста, там стационарный пост ГАИ-ВАИ, но «нашего», по счастью не было на месте. А то все эти сосульки пришлось бы собственными задницами на штрафстоянке отогревать!
С левого берега в Архангельск тогда был только один мост – одновременно железнодорожный и автомобильный. Один ряд машин – туда, один – обратно.
Идущие в город машины спускались по дороге, которая являлась частью улицы Смольный Буян (интересное название, правда?), выезжали на Ленинградский проспект, а уж там – кому – налево, кому – направо. Нашей колонне – направо, в сторону расположения управления полка и техдивизиона. А вот когда колонна пойдет обратно, ей надо будет протянуть по местной «Ленинградке», чуть дальше этого места (т. е., съезда с моста) до перекрестка, повернуть налево, огибая старый квартальчик. После еще раз повернуть налево в проулок и упереться снова в Смольный Буян. Там, на Т-образном перекрестке, повернуть направо на мост.
А налево здесь никто не ездит, так как это – съезд с моста на тот же Ленинградский проспект. Постарайтесь запомнить это место. В ходе рассказа мы сюда еще вернемся. И не один раз!
Получив в техдивизионе «изделия», поотшибали частично сосульки, заправились, пообедали и – обратно в путь. Ехать далеко, груз – не самый безобидный. Ракеты, хотя и без БЧ, и не заправлены, но стартовые двигатели на наших «двадцатках» (одна из модификаций ракет 75-го комплекса) всегда при себе. Поэтому колонна ползет аккуратненько. Пробок в те времена не было, но дороги не пустовали. Водители прилично взмокли, да и старшим машин тоже было не до любования пейзажами.
Пока колонна ползет по Ленинградскому проспекту, переваливаясь на колдобинах, расплескивая жидкую грязь и роняя свои сосульки, пора познакомиться с некоторыми действующими лицами.
В головной – старшим машины ехал комбат «стартухи» Серега, в замыкающей – начальник штаба дивизиона Гена. Эти машины, мы помним, идут без «пэ-эрок».
А в середине колонны, в третьей от головной ТЗМ-ке с прицепом, ехали два чудака – водитель, впервые оказавшийся в городе, и лейтенант – двугодичник. Последний в Архангельске практически не бывал, его несложная география ему так же была не знакома. Ну, ничего страшного! Едешь в середине колонны смотри на впереди идущую машину и повторяй маневры, всего делов-то.
Но варежку все равно разевать не следует.
Так вот этой жертве всеобщей воинской обязанности в офицерских погонах никто на его военной кафедре не объяснил, что между старшим машины и обычным пассажиром есть очень большое различие.
С нашими водилами ведь как ездить? Заснешь в кабине – проснешься в кювете. Если вообще проснешься. Не думая о плохом, укачавшись и угревшись, дремал этот товарищ пресладко.
Колонна ползет, фарами светит, остальные машины не мешают. Для Архангельска такое зрелище было не удивительным. То мы, ПВО-шники, то моряки частенько таскали под брезентами что-то продолговатое и увесистое. Такой это город – труженик и воин.
Подъезжает колонна к перекрестку. Помните? Надо сделать 2 поворота налево, дальше по Смольному Буяну вправо, на мост. За мостом будет остановка у поста ГАИ-ВАИ – дать шоферам время встряхнуться, снять оцепенение. С нашим грузом проползти через город – дело непростое.
Так, для справки, название улицы Смольный Буян ничего общего с разгульными выпускными вечерами в знаменитом благородном Институте не имеет. Не при чем здесь и подгулявший брутальный матрос с пулеметными лентами. Буяном раньше называлась пристань. В старину на этом месте грузили на суда бочки со смолой (смола, деготь, воск – одни из основных товарных позиций российского экспорта в те времена), так что расхожее название «Остров-Буян» означает наличие на острове причалов и погрузо-разгрузочных приспособлений.
Подошли к перекрестку. Стоит постовой с палочкой, регулирует. А место, в смысле организации движения, паршивенькое. В Архангельске все улицы узкие (проспекты – тоже), а здесь еще трамвайные пути в три стороны расходятся. Увидев колонну, сержант быстро сориентировался, «запер» всех на выезде, дал отмашку. Может свою недавнюю службу по-доброму вспомнил, а может просто такой вежливый аккуратист попался. Пропускал он колонну подчеркнуто доброжелательно – все наши обратили внимание, кроме, естественно, пускающего слюни на воротник, старшего третьей машины. Через сто метров колонна снова сворачивает налево.
И вот здесь, воспользовавшись нерешительностью и медлительностью водителя, перед этой третьей машиной втиснулся какой-то торопыга на легковушке. Боец, и без того напуганный, одеревенелый, ничего, кроме «стопарей» замаячившего перед ним «Жигуля», не видел.
В это время колонна выползает на Смольный Буян, поворачивает направо и лезет на мост. Первая машина, вторая, за нею этот шустрик на своей…, дальше очередь третьей. По-видимому, уход направо этой роскошной по тем временам помехи водила воспринял с облегчением, но куда ушли головные машины, не заметил. Он, не обращая внимания на истошные сигналы следующей за ним четвертой машины, выворачивает руль и шурует налево, изрядно смутив и напугав мирные транспортные средства, спускающиеся с моста.…
На левом берегу разорванная и на одну пятую поредевшая колонна встала. Ну, как водится, суматоха, недолгие матюги, и Серега, развернувшись, погнал назад, через мост, ловить потерявшихся обалдуев. А кому еще ехать? Ты – комбат, твой боец, твоя машина, ракета, в конце концов, тоже твоя.
А на правом, городском, берегу тем часом начинало разворачиваться удивительное действо.
Запаниковав, воин разбудил-таки «молодого специалиста», который спросонок вообще ни хрена не понимал, разглядывая незнакомый город. Через минуту-другую они подъехали к Ленинградскому проспекту. Еще не до конца потерявший голову водитель вспомнил, как несколько часов назад они именно здесь поворачивали направо в сторону расположения полка. Справедливо рассудив, что им в другую сторону, сворачивает влево. Еще чуток, и они снова у перекрестка с давешним приветливым регулировщиком.
Постовой, углядев в общем потоке зажженные фары тягача с опасным грузом, заранее перекрыл движение, давая возможность отставшим, как он думал, от колонны, догнать своих. Те благополучно свернули налево, еще через сотню метров нашли нужный поворот, снова свернули налево в проулок, дальше – Смольный Буян. Развешанные перед этим перекрестком знаки и указатели воспринимались ими, видимо, как обычные, но не обязательные городские украшения.
Им очень хотелось попасть на мост! Понимали, что делают что-то не так, но что именно, в толк взять не могли.
Помня, как в прошлый раз они удачно вывернули здесь, заставив всех резко тормозить, пропуская, они опять, не говоря худого слова, повторили тот же изящный маневр. Скрип тормозов, визг покрышек их не волновали, трехэтажных приветствий шоферской братии они не слышали. Надо же, незадача, опять моста впереди нет! А есть впереди все тот же Ленинградский проспект.
Ну, что же, упорным счастье улыбнется – вперед и налево! То, что от них, как от прокаженных, шарахаются, и люди, и машины, им, похоже, начинало нравиться.
Страж порядка, и без того умученный трамваями, автобусами и другими участниками дорожной сумятицы, видит надвигающуюся на его перекресток «очередную» ТЗМ-ку. Легкое ощущение дежа-вю посетило бравого служаку. Он же видел, куда сворачивали все предыдущие, оттуда одна дорога – на мост. Что там, на левом берегу, боевые действия начались? Куда столько ракет?! То, что под брезентом везут не дрова, любому ясно, хоть издалека этот автопоезд и напоминает безобидный лесовоз, но только весьма условно.
В процессе поездки с машины постепенно отваливались кошмарные сосульки и наледь, зато взамен тягач и прицеп заляпывались городской мартовской грязюкой. Всякий раз заблудившаяся транспортно-боевая единица являлась к перекрестку в новом «перекрашенном» виде, но, возможно, наметанный глаз профессионала все же зацепил некоторые индивидуальные особенности.…
Машина комбата тем временем в общем потоке перебралась через мост и устремилась к Ленинградскому проспекту. Серега надеялся, что «потеряшки», поняв ошибку, где-то здесь остановятся. Он не знал, что разориентированные долбозвоны начали уже входить во вкус происходящего. Когда его «легкая» (без прицепа) ТЗМ-ка съезжала с моста, в это время в сторону Смольного Буяна очумевшие путешественники в третий раз подвозили свою ракету. Заметив промелькнувшую в сторону проспекта знакомую ТЗМ, поняли, что выбрали верный маршрут и, уже сознательно игнорируя все знаки, гудки, матерщину и скрип тормозов, на правах победителей повернули вдогонку, естественно, налево.
Не найдя у выезда на «Ленинградку» исчезнувшую машину с «изделием» Сергей пытался угадать направление, в котором она могла скрыться. На выбор – только два. Либо эти бабуины вообще повернули в сторону полка, либо, что вероятней, разобрались в обстановке, расспросили кого-нибудь и нашли-таки дорогу на мост, но застряли из-за технической неисправности. Решив так, комбат двинул в сторону знакомого перекрестка, чтобы где-то дальше найти свою застрявшую технику.
Теперь мимо постового в полюбившемся направлении проследовала еще одна армейская машина, уже без прицепа, подарив тому надежду, что у военных наконец-то закончились боеприпасы.…
Ан, нет! Надежда умерла, едва родившись.
Через какую-то минуту в автомобильной толчее вновь предупреждающе засверкали фары очередного ЗИЛа, тянущего прицеп с опасной поклажей. Что-то уже знакомое и родное угадывалось в беззастенчивой манере едущих в машине раздвигать транспортный поток, стремясь к известной им одним и недостижимой для других цели.
В этот раз перед выбором пришлось стоять милиционеру. Тормозить боевую технику на марше? Это как-то не принято. Наоборот, органы ГАИ должны оказывать содействие. С другой стороны, что делать, если колонна нескончаемая, а этой «колонне», похоже, конца не будет никогда? Третье «но» безусловно, небезопасный характер перевозимого груза. И нет рядом ни военных регулировщиков, ни других военнослужащих, обеспечивающих прохождение большой массы войск и техники. Вопросов много, ответов – ни одного.
Грозное транспортное средство приближалось. … Сержант милиции сошел со своего «пятачка» и двинулся навстречу судьбе. Коротко свистнув, решительно указал жезлом место у тротуара.
Ха! Не на тех напал.
Уж если Красная армия куда-то двинулась – свистком ее не остановишь!
В азарте погони, пытаясь догнать комбатовскую машину, эти два остолопа, кажется, даже не поняли, кто им тут свистит. Огибая досадное препятствие в тулупе и белых ремнях, машина вильнула, влезла на трамвайную линию, угрожающе покачала прицепом из стороны в сторону и рванула дальше. Теперь путь этого ошалевшего от безуспешных попыток вырваться из города «экипажа машины боевой» пролегал по трамвайным путям, что значительно расширяло их возможности в выборе скорости передвижения. Чем они и воспользовались. Сумасшедшей кометой миновав перекресток, повернули налево, где их наконец-то встретил комбат, бескомпромиссно перекрывший дорогу своей ТЗМ-кой.
А на левом берегу начштаба Гена «метал икру».
Исчезнувшая машина с «изделием», не вернувшийся комбат, неизвестность – все это весьма способствовало адреналиновому выбросу у старшего колонны. Махнув рукой, Генка садится на свою «легкую» машину, разворачивается и чешет по мосту в город.
В это время «чемпионы кольцевых гонок», получив свою порцию энергичных комбатовских «замечаний», занимали свои нагретые места в кабине. Долго задерживаться было нельзя, позади уже начали скапливаться машины. К тому же «гаишник» недвусмысленно издали махал рукой, давая понять, что пора освобождать полосу.
Не пришло в голову Сереге, сразу сесть вместо унылого «студента» старшим в его машину, да показать балбесу-водителю, как надо выезжать здесь на мост. Ну, не догадывался молодой капитан, старательный служака-комбат о пределах человеческой бестолковости!
Приказав следовать за собой, сел в свою машину и безотрывно смотрел назад, наблюдая, как ТЗМ с прицепом проследует, наконец, этот заколдованный перекресток на Смольном Буяне. Машина комбата, включив «поворотник», повернула направо, двинулась на мост. Дальнейшее объяснить не мог потом никто. «Блудливая» ТЗМ тяжело стронула свою «пэ-эрку», вырулила с обочины, опять (опять!) пропустив пару-тройку легковух, подплыла к перекрестку и повернула… НАЛЕВО! Определенно у этих дятлов «башни заклинило» основательно. С уже приобретенной сноровкой распихали всех, съезжающих с моста, и двинулись к проспекту.
Следящий за ними с подножки Серега чуть не выпал из машины. Развернуться нельзя и негде, значит, вперед – за мост, там, не теряя времени, разворот и назад, ловить этот не дающийся в руки автопоезд. Одно успокаивало комбат уже знал, где он их встретит.
Только не придумал, что он с ними сделает!
На мосту ему повстречалась машина Гены, который ошеломленно смотрел, не понимая, почему комбат возвращается один. Серега только смог показать рукой примерное направление вновь исчезнувшего «изделия». Съезжая с моста, начштаба сам заметил прицеп, вильнувший влево по проспекту.
Постовой, видевший, как командир останавливал «неуловимых», показывал направление, а затем возглавил движение, немного успокоился. Возникшая было по вине «вояк» пробка, постепенно рассасывалась, жезл регулировщика порхал веселой пчелкой, разгоняя урчащие потоки на четыре стороны. Все возвращалось в норму, становилось привычным и надежным.
Ага, как бы ни так! Издалека снова блеснули огоньки. Показалось? От недоброго предчувствия засосало под ложечкой. Так и есть. В потоке машин знакомо выделялся тягач ЗИЛ-131, упрямо тянущий ракету по знакомому маршруту. Сержант присмотрелся. … Ба! Знакомый радиатор.
Надо же, ускользнули все-таки! Вырвались. Ушли.
Что делать? Снова попытаться остановить? Одного взгляда на отрешенно-сосредоточенные лица, видневшиеся сквозь заляпанный ветровик, было достаточно, чтобы отказаться от такой затеи. Стало ясно – ЭТИХ уже не остановит ничто! ЭТИ пойдут до конца. На щеках – застывшая бледность, в глазах – холодная решимость самураев. Дескать, врешь, не возьмешь! Стрелять по колесам, кидаться в героическую погоню, использовать другие методы принудительной остановки этого очумелого «ракетовоза» полное безумие в двух шагах от центра города (и от штаба нашей армии, кстати). Населенный пункт надо было спасать.
Дальше постовой только расчищал для этих зачарованных олухов перекресток во избежание аварии.
Может быть, он приговаривал про себя слова генерала Бессонова из «Горячего снега»:
Все, что могу, братцы. Все, что могу!
Было похоже, ребята втянулись в процесс. А что? Дорога знакомая. Путь свободен – все разбегаются. Бензина – под пробку. Всей работы – четыре раза сбросить газ, да четыре раза баранку повернуть. Налево. Без вариантов и изысков.
Но на «хвосте» у них уже плотно «висел» начштаба. Еще через «виток» присоединился комбат. Короче говоря, зажали, притерли, остановили. Выдернув из кабины прибабахнутого водителя, Серега сам сел за руль. Переехали, наконец, на левый берег.
Там деловито и быстро развели обоих «любителей автоспорта» по разные стороны от машины, где каждый из них «огреб в торец». Для приведения в чувство.
А как еще? Дураков учить надо. Ехать-то еще далеко – по шоссе, по речкам, по морю.
Тронулись тем же порядком. Только старшие третьей и четвертой машин поменялись местами. И доехали! Без приключений, без особых трудностей, единым духом. Даже ни разу не останавливались!
Эх, дороги!
Истории третья, четвёртая и далее
Как можно попасть на остров? Странный вопрос, конечно же – морем. Ну, еще по воздуху вертолётом. Но этот способ затратный, от наших желаний никоим образом не зависящий и не часто для нас, островитян, используемый. На моей памяти не более десяти раз прилетала вертушка просто так – с почтой, с пассажирами. Чаще – либо с начальством, либо по какой другой служебной необходимости или по санзаданию. Отдадим должное товарищам летунам, при случае брали на борт столько народу, сколько впихнуть могли. Пусть не совсем комфортно, рисково, зато «быстро, выгодно, удобно».
Вспомнился один из полетов, почти буквально повторивший старый анекдот. Офицера отправили служить на «точку» и предложили выпрыгнуть к его новому месту службы с 20-метровой высоты. На просьбу снизиться пониже пилоты ответили, что, мол, ниже нельзя, иначе оттуда снизу запрыгивать начнут. Над анекдотом этим мы смеялись, ещё будучи курсантами. Не думал, что через десяток лет офицерской службы, навидавшись всякого, научившись уже мало чему удивляться, стану свидетелем подобной ситуации.
Возвращаюсь из отпуска, узнаю, что в облёт по островным подразделениям пойдёт вертушка. Хоть и дальний крюк получается, а все лучше тарахтеть, сидя на скамеечке, чем добираться неизвестно как, на чём и, главное, сколько времени. А так другие места посмотришь, знакомых повидаешь и гарантированно домой попадешь. Летели вдвоем с лейтенантом-строителем, ему «выходить» надо было на Моржовце (тоже то ещё местечко!). На том островке, размером с наш Кумбыш, стояла отдельная РЛР, а на другом его конце отбывало командировку отделение стройбатовцев, что-то там строили или доламывали – не суть.
Лейтенант возвращался из города, вёз своим бойцам подарки – всякую муру для дембельских альбомов. Прилетели на Моржовец, сели рядом с ротой, чего-то сгрузили, что-то забрали, поднялись, отлетели чуть южнее к расположению строителей. Снижаемся. «Бортач» сдвигает дверцу и что-то на ухо кричит лейтёхе (в вертолётах пассажиры так и беседуют – на пределе напряжения связок и активной жестикуляцией), тот соглашается.
Поясняет мне:
– Буду десантироваться. Площадки нет, а снег глубокий, сесть нельзя.
– Какая высота? – спрашиваю.
– Да кто её знает, обещают метра три. Вы мне сумки потом сбросьте, только не на голову.
Видно, у парня опыт такого «десанта» уже был. Шапку завязал, шинель у коленей брючным ремнем перехватил и – прыг солдатиком. Гляжу – по самые плечи в сугробе торчит далеко-о-о внизу.
Это ж с какой высоты надо лететь, что бы тебя, как сваю, на полтора метра в плотный мартовский снег вколотило? Швырнули мы ему его сумки, помахали ручкой, дальше пошли. В снежной круговерти «на глазок» мне высоту определить было сложно, но вспоминая прыжок лейтенанта и время полёта его сумок, думаю, не меньше пяти метров он летел.
Такой вот анекдотец.
Всё-таки основной путь к нам был по морю. Остров наш не в океанском безбрежье находился. Дельта Северной Двины это целая сеть речушек, проток, островков. Ещё несколько километров собственно по морю было. В летнее время фарватер был обозначен. Зимой добирались примерно тем же путем, на реках – по знакомым ориентирам, а на море дорога вешками обозначалась.
Помимо полкового транспорта нередко добирались с помощью местных жителей. Народ и армия и вправду были едины.
Ну или хотя бы крепко дружны.
Иногда полковой оказии, чтобы добраться из Архангельска, приходилось дожидаться подолгу. То штормовое предупреждение, то поломка, то «в плане нет». Все мы знали заветные адреса в посёлках бесчисленных лесозаводов, в прибрежных деревеньках, куда можно было обратиться с просьбой довезти до Кумбыша.
Какие же всё-таки замечательные люди эти поморские мужики!
Иной поворчит, покряхтит, непременно посетует на нехватку бензина, чертыхаясь, дернет шнур старенького «Вихря»… и – день ли, ночь ли, погода иль ненастье, трезв ли сам или навеселе – везет безотказно.
Всегда вспоминаю с теплотой этих чудных людей с их застуженными глотками, заскорузлыми руками-лопатами, грубоватыми присловиями и добрейшими сердцами. Испокон веков жили они в крепких просторных избах с дверями, не знавшими запоров, радушные и приветливые.
И ещё. Не припомню случая, что бы на зимней дороге у одинокого прохожего не притормозила бы машина. Дивные были времена!
А теперь о поездках на наших катерах. Кораблики были – ничего себе, крепенькие и вместительные «Ярославцы», с приличным ходом.
Кучу разного груза могли взять, а уж народу в хорошую погоду – сколько ни посади. Специально никто не считал, но при нужде человек до тридцати за раз можно было перевезти. Тут главное – разместить всех не в одном месте. Другое дело, что такой необходимости почти никогда не возникало. Но, как говорится, не без исключений и, как всегда, не в лучшую из погод.
Конец октября – поздняя осень. Не по календарю, понятно, а по фактической погоде. На малых реках бакены с фарватеров уже сняты, навигация – только по основному руслу для больших судов. Для «маломеров» же – всё, прощаемся до будущей весны. Все редкие деревеньки затаились по тёмным берегам. Сообщение возобновится только уже по зимним дорогам. Затаиться должен был и наш Кумбыш. Ему до ледостава и полноценного зимника ждать ещё ого-го сколько. Море – не речка, солёное да волнистое, замерзать будет дольше. А потому до зарезу понадобилось сделать ещё пару рейсов с острова и обратно.
Во-первых, что-то, как всегда, не успели завезти из продуктов и имущества, во-вторых, кто-то отправлял семьи на период бездорожья по домам или в отпуска засобирались, женщины хотели с детьми в поликлинику. К тому же, надо было вывезти демобилизующихся солдатиков. Так называемых «партий» традиционно на острове формировалось две. Нулевая – до ноябрьских праздников – убывала со всеми удобствами, катером. В неё попадали лучшие, дисциплинированные, сознательные, да и просто хорошие. Остальные зубами щёлкали до конца декабря и убывали на материк пешком, ледовая дорога для машин в это время ещё была не пригодна. В общем, ясно – бойцов с острова тоже надо было вывозить, оставить – себе дороже.
Да и чисто по-человечески понятно парни отслужили, чего ж не отправить, если есть возможность?
Белое море на первый взгляд не кажется серьёзным – больших глубин не много, само по себе небольшое. Если штормит, то волна невысокая, хотя частая и какая-то злая. Любое море – не прудик в тенистом парке.
Кто об этом забывает, может горько пожалеть, если, конечно, успеет.
Перед тем как затихнуть под ледовым одеялом море любит покуражиться, словно призывник, получивший повестку. На Кумбыше оно обычно со знанием дела разбирало остатки временного причала, слизывало и уносило всякие бережно забытые предметы, какие-нибудь кабельные катушки, металл, брёвна, старые лодки и т. п. Если получалось дотянуться, могло расколотить створные знаки, хотя до них расстояние в большую воду метров 30 от уреза.
В тот памятный денёк было ненастно, холодно, но море притихло.
Грузились на катер радостно, хотя не без сложностей. От причала остались лишь вкривь и вкось торчащие брёвна-сваи, да кое-где уцелевший дощатый настил. Бойцы с прибаутками скакали по торцам свай, женщины с оживлённым визгом карабкались по сходне с кузова грузовика. Разместились, можно отходить, чтобы до темноты по створам в нужный рукав попасть.
Не тут-то было. На Беломорье погода меняется вмиг. Неожиданно ветер переменился, катер навалило на причал, не отойти. Тыр-пыр – ни в какую. Волна разгулялась, бить стала по-серьёзному. Думали с отливом по течению отскочить, да только хуже вышло. Борт трещит, привальный брус – в щепу. Кое-как оттянулись и – здрасте вам – обсохли. Катер на мели, а учитывая наличие киля – хорошо так накренившись, и волна уже его валтузит, как Трезор забытый тапок. Делать нечего, народ надо снимать, пока прилив не начался.
Вот же незадача, всего-то глубины у борта – «вам по пояс будет», до берега не дальше 15 метров, но девчонки за борт категорически не хотят. На палубе зацепились, кто – за что, только ещё «Варяга» не поют.
Машиной уже не снимешь – зальёт. Придумали подогнать автокран из техбатареи. На крюк привесили петлю с беседочным узлом, так по очереди наших красавиц цирковым манером на берег доставляли.
Теперь, для полноты восприятия, вообразим всю сцену целиком. Тьма кромешная, в свете фар – только дождь со снегом. Волны, пена, брызги. Катер в темноте только по бурунам угадывается, там что-то орут, но что – не разобрать. У воды толпа тоже не безмолвствует, о чём здесь ор – также не понятно, наверняка ничего существенного. Рядом причал трещит и рассыпается, а в волнах стоит автокран «Урал» и, ревя захлёбывающимся мотором, ворочает стрелу.
А наверху под стрелой – ногами в петле, руками за крюк – и тоже не молча, возвращается на берег очередная боевая подруга.
Представили? Согласитесь, у Спилберга не такая уж и богатая фантазия.
С воинами было проще – те вброд переправились, а детей ещё раньше на руках перенесли.
Думаете, этим всё закончилось? Ничуть, законы жанра незыблемы. К окончанию переправы вода уже прилично прибыла и разгруженный кораблик подвсплыл. Разгулявшееся море ещё чуток поиграло с ним, а затем так наподдало, что тот лёгким воланчиком пролетел над пляжем, плюхнулся в кусты и там до весны затих. Одновременно с этим были ликвидированы и убраны с глаз долой жалкие останки убогого причала. Теперь – занавес! Всем спасибо, все свободны.
О происшедшем доложили в полк, не слишком, впрочем, расцвечивая детали. Оттуда в дивизию и дальше в штаб армии прошел доклад, что в таком-то полку завершился навигационный завоз по плану такого-то года, все плавсредства законсервированы на берегу. Да и кому какое дело, что в Архангельске на кильблоках и под брезентом стоит всего один катер? А его «систершип» тоже на берегу, но на Кумбыше, лежит в кустах на боку, укрытый снегом.
С этим многострадальным судёнышком история могла бы и закончиться. О его дальнейшей судьбе мы особенно не печалились. Восстановить его ничего не стоило только руки приложить. Думали, летом его можно будет осушить, дырки в корпусе залепить эпоксидкой или цементом. Договоримся с портом те его «за ноздрю» отволокут в Соломбалу, где на славной «Красной кузнице» за неделю всё сделают, будет лучше новенького.
Однако в эти планы вмешался «высший разум».
В начале лета принесла к нам нелёгкая какого-то чинушу из управления армии, и тот, не особенно вникая в суть дела, доложил командующему об этой непредвиденной зимовке катера. Ну, конечно, командарму только и забот, что разбираться где там и какой баркас на каком берегу валяется!
Нам приказ: «Три дня сроку, катер спустить на воду». Вот так!
Приказы, как известно, не обсуждаются.
Зато как они поставлены, так и будут выполнены.
Собрали всех свободных от службы, за два дня вырыли канал.
На третий день положили поперёк канавы брёвна, приподняли катер и двумя ТЗМ-ками подтащили к воде. Принесли фотоаппарат и стали ждать прилива. Пришла вода, катерок гордо закачался на волне, мы, приученные к фотоконтролю, сделали несколько снимков и быстренько доложили о выполнении приказа.
Ещё через четверть часа, нахлебавшись через дыры, катер булькнул рядом с берегом и остался на долгие годы торчать из воды, как памятник…. Хотел написать: «человеческой глупости», да остановился.
А если задуматься, таким ли уж безрассудным было решение гонять не имеющее навигационного оборудования судёнышко, рискуя попасть в такую переделку? Ведь если бы на период бездорожья к нам гарантированно один раз в неделю прилетал вертолет, разве бы помчались матери с ребятишками показать их врачам, прикупить что-то к зиме? И не сидели бы потом неделями в гостиницах чужого города, ожидая какой-либо оказии. Если бы возили эти вертушки не только оттопыривших губы «оказывающих помощь» представителей управлений, а привозили свежие продукты, лекарства и почту.
Кто бы знал, каково это читать письма двухмесячной давности и листать газеты с той же давности новостями? А ещё открывать посылки с протухшими гостинцами? Я уже не говорю о необъятном перечне всего необходимого продовольствия, вещевого и технического имущества, начиная от куска мыла и поварского колпака и кончая ЗИПами и припоем для паяльников.
Моя служба начиналась в радиотехнических войсках, знаю, что по сравнению с их подразделениями на Колгуеве, Новой Земле, Земле Франца Иосифа наше расположение было куда как более удобное.
Только в РТВ тыловое и техническое обеспечение было налажено с учетом специфики дислокации, а нас снабжали по принципу: «Кое-что мы вам подбросим, остальное завезёте сами». Да и этот централизованный завоз, если вспомнить…. Вот, к примеру, вспомнилось. Такая проза жизни – уголёк. Его нам на год присылали 60 тонн «рядового воркутинского». Ну, сгрузят нам его на бережок, а, самое большее, через сутки на его месте только черный песок останется, да чумазые тюлени будут фыркать и чихать – за два отлива всё снесёт. Чем вывозить? Из грузового транспорта – только бортовой ЗиЛ-157, это тонны две лопатами накидать, до котельной довезти, там лопатами сбросить. На месяц работы. Знаете, чем ещё возили? Антенными прицепами – лёгкими такими тележками, предназначенными для бережной транспортировки ажурных решёток. А мы на них – уголь! До сих пор вспоминаю, как Коля Енко, наш зам. по вооружению, каменел лицом, слыша, как трещат и буквально стонут эти изящные «углевозы».
Так то уголь, его по плану северного завоза присылали.
Большую часть необходимого доставляли самостоятельно.
Это я чуть отвлёкся, извините. Так вот о вертолётах и катерах. Было ли оправданно и необходимо отправлять в такую погоду наших «дембелей»? А это уж как посмотреть. Бойцы у нас не видали ни увольнений, ни культпоходов – этих маленьких солдатских радостей.
Отпуска – явление редкое, а хорошего специалиста, как правило, и заменить было не кем – то боевое дежурство, то начало учебного года, то итоговая проверка, то полигон. Так два года для него и пролетят. Так что единственное, чем можно было отблагодарить их, честно отслуживших, только отправкой с «нулевой партией».
Можно ли сетовать на гнев командарма? Вовсе нет.
В зоне ответственности 10-й отдельной армии ПВО – вся европейская часть советской Арктики, да на суше территория – с треть западной Европы. Такое рядовое происшествие даже секунды его внимания не должно было занимать. Получив некорректный, как сейчас бы назвали, а по сути – лживый доклад, он принял решение, распорядился и должен был забыть о том. Не забыл.
Когда вся эта история с затоплением закончилась, командарм передал в полк свой персональный катер, мы его называли «адмиральским». В его полированном и лакированном кокпите мешки и ящики мы уже не возили, зато ездить стало не в пример удобнее. А вот плановых полётов мы так и не дождались.
Так памятником чему остался вытарчивающий из воды истерзанный кораблик? Может, не памятником, а напоминанием, что с природой надо считаться всегда и не воображать себя её повелителем. А с морем – так вообще никогда шутить нельзя.
Когда стало очевидно, что с этим «шипом» покончено, его по-быстрому «рассувенирили». Якорь и цепь украсили площадку перед казармой, а в офицерских квартирах на стенах разместились спасательные круги и штурвалы. У меня до сих пор дома украшает прихожую штурвальное колесо. Теперь уже, как воспоминание.
В основном наши морские путешествия проходили без особых эксцессов. Могли, конечно, и в штормец попасть, могли по тёмному времени заблудиться, на мелях, бывало, сидели, но, при соблюдении ряда непреложных правил, рейсы на больших катерах трудностей не представляли. Сложнее было с переездами на маленьких катерочках, на моторных лодках.
Все эти «Казанки» и «Прогрессы», даже крылатая «Обь» или респектабельная «Сарепта» безопасности не гарантировали. Весь парк отечественного «маломера» производился для плавания по рекам и небольшим озёрам.
Морская прогулка на таких судёнышках могла закончиться неожиданно быстро и весьма плачевно.
Существовал ещё способ добраться до острова. Воинское братство и настоящая дружба связывали нас с морскими пограничниками. Их катера несли службу в акватории порта, а ещё была у них позиция недалеко от нас, у приемного буя. Мы их угощали своим вкуснейшим свежевыпеченным хлебом, давали грибов, ягод, рыбки, а они частенько подбрасывали нас в город или обратно. Нормальные хорошие отношения!
Северная природа запомнилась своей неброской суровой красотой. А бывали и роскошные в разгар короткого лета дни, просто поражающие буйством красок, когда синева неба и воды сливаются на неразличимой линии горизонта, солнечные блики слепят глаза и золотятся песчаные отмели маленьких островков. Однажды почти вплотную к нашему борту всплыла громадная белуха, какое-то время провожала нас, а затем довольно приветливо отсалютовала нам хвостом. Видите? Не только одни неприятности сопровождали нас в наших странствиях.
На поездках по «жидкому» морю я подробно остановился для контраста с рассказом о езде по морю «твёрдому». «Твердело» оно, как правило, уже в ноябре, но из-за частых приливов и отливов дорогу можно было проложить только через месяц.
Первыми начинали ездить рыбаки из приморских деревень на санях, на «Буранах» и ещё на таком средстве передвижения под названием «Кенгуру». На мотоцикле устанавливалась задняя ось, надевались колёса из тракторных камер, спереди укреплялась лыжа. Это самое простое устройство «Кенгуру». Правда похоже на австралийского жителя?
Были механизмы покрупнее и посложней – 2-х и 3-хосные, иные – с кабинками. По льду, по насту неслись они с невообразимой резвостью. Примечательно то, что залететь в полынью на них было не опасно – камеры создавали хорошую плавучесть. Всеми перечисленными видами транспорта мне довелось воспользоваться не по одному разу, но самыми захватывающими были «ралли» именно на этих самоделках. Надутые до звона и обмотанные изолентой баллоны на неровностях подбрасывали так, что не знаешь за что покрепче ухватиться. Так и скачешь от тороса до тороса.
Одно слово – кенгуру!
Автомобильная трасса начинала работать с января. Вот уж на ней попыхтеть приходилось. Бывали счастливые времена, когда стояли бесснежные морозные деньки. Тогда по льду свистели, как по взлётной полосе. До материка за какой-то час с небольшим добирались. Тогда в командировки, на всякие совещания, согласования, занятия, соревнования все ездили с удовольствием и охотой. Но чаще дорога была другой и запомнилась она застругами и рытвинами, торосами до 2-х метров, рыхлым или мокрым (один дьявол!) снегом, настом, острым, как битое стекло, сидящими на мостах машинами, откапыванием, толканием-раскачиванием, буксировкой и прочими «прелестями» зимней дороги. Это хорошо в лесу, на какой-нибудь лежнёвке застрять. Там хворосту, лапника навалить можно под колёса. Или дождаться кого, кто мимо ехать будет. А на море чего ты под колёса кинешь, кого дождёшься?
Как-то один умник, начитавшийся героических книжек, спросил, отчего, дескать, мы шинели не догадывались под колёса подкладывать.
Ты – говорю – фронтовую полуторку с гружённым ЗиЛом не сравнивай. Ему что шинель, что платочек носовой – зажуёт и отбросит. Да и посмотрел бы я на тебя при минус 30, на ветру и без шинели.
На этой дороге нас могла ждать ещё засада в виде промоин, появляющихся на мелководье, и полыней, которые появлялись вообще не понятно почему. Прикрытые тонкой плёнкой и занесённые снегом, они становились заметными, только когда в них окажешься.
Ну и самое неслабое впечатление оставила о себе трасса, залитая водой. Правильней сказать, водой покрывалось всё пространство до горизонта. В марте-апреле снежный покров на льду таял и вода полуметровым слоем заливала всё вокруг. При этом лёд оставался толстым и прочным, так что машины при необходимости мы отправляли без сомнений. Но зрелище, я скажу, не для слабонервных.
Льда под слоем воды не видно, и тревожное ожидание, что сейчас автомобиль перестанет изображать из себя пароход, а отправится прямиком на дно, присутствовало постоянно.
Поэтому езда с открытыми дверцами и стоя на подножках была привычным аттракционом. И очень запоминающимся. Моей жене, например, лет двадцать потом ещё снились эти поездочки.
К середине апреля лёд разламывало, он разрыхлялся, трескался и вода исчезала. Это был сигнал, что шутки кончились, с поездками пора заканчивать. До лета всякое сообщение прекращалось.
Приходилось ходить и пешком (50 км, какие пустяки!) и ездить в санях, коченея от холода. Но рассказать хотелось ещё вот о чём.
Думаете мы только корабли топить умели? Машины тоже!
Ехал как-то Коля Енко старшим машины, вёз на остров с десяток бойцов. Была середина зимы, дорога вполне приличная. А тут Белое море сыграло ещё одну шутку. Про частые приливы и отливы я уже упоминал. Так вот в силу этого в определённых местах образовывалось два ледяных покрова – по уровням большой воды и малой. Никогда б о таком не знали, если бы Колина машина не ушла под лёд. Не пугайтесь, не сразу.
Машина не танк, тонет не сразу, но клювом щёлкать не рекомендуется. Ребята и не прощёлкали, выскочили резво, ног не замочив. Снарядили экспедицию вытаскивать утопленницу. Повезли доски, брёвна, тросы…. Думаю, объяснять не надо, что всё равно ничего не получилось, зато впечатление осталось.
Оказалось, что наша «хозяйка» ухнула под верхний слой льда и встала на нижний. Во время отлива можно было спуститься вниз. Картина непередаваемая!
Сверху из пролома солнце освещает грузовик, который стоит между причудливых столбов и изогнутых стен. Всё это, скруглённое и перекрученное, теряется в зеленовато-сером сумраке, повсюду капает и журчит вода, сплошное потрескивание, шуршание, шлепки.
Зрелище фантастическое и совершенно нереальное. Фотоаппаратов мы с собой не носили, да и тогдашней техникой навряд ли можно было б это заснять, так что поверьте на слово.
Стало ясно, что после морской воды машину уже не восстановить, всё, что можно было, с неё сняли и оставили до лета – никуда уже не денется. После ледохода выяснилось, что «хозяйка» оказалась на мелководье, и во время отлива картина была не менее удивительной. Посреди водной глади, погрузив колёса, крылья и раму, стоит армейский неубиваемый 157-й, как будто ему здесь и место. Проплывающий мимо гражданский люд только дивился способностям военных неожиданно оказываться в любой точке Земного шара, на любой технике, даже для этого не предназначенной.
Потом было ещё одно представление. В Советской Армии можно было раскурочить любой агрегат. Главным после данной процедуры было представить результаты этой работы, той или иной степени сложности, авторитетной комиссии, которая составит соответствующий акт. Тарантас надо было вытаскивать с необычной стоянки. Автомобили по морю ездить не должны, по морю ходят пароходы. Не вопрос, исправим! После недолгих переговоров, рассмотрев аргумент в виде банки спирта, капитан буксира приступил к расчистке акватории. Завели трос толщиной с хорошее бревно, зацепили, потянули.
Выглядело так. По фарватеру прёт здоровенный морской спасатель, за ним тилипается крохотная, как коробочка, наша «хозяйка». Нырнёт, пробежится сколько-то, потом выскакивает пробкой, чтоб рассказать, чего там увидела. Расскажет и – снова вниз, за новыми впечатлениями.
Вот такие «картинки с выставки». То машинами корабль таскаем по суше, то – кораблём машину по морю.
Всякие чудеса не у одних нас происходили. Мирное население тоже старалось не отставать в создании ситуаций, становившимися потом анекдотами для всей округи. Такой был случай.
Отправились несколько друзей на подлёдный лов. Ехали на «Запорожце» по речке, ехали-ехали, в полынью заехали. Ребята молодцы! Из тесной машины в тулупах и валенках мигом эвакуировались, даже короб с водкой не забыли. Понятно стало, что на сегодня с рыбной ловлей не заладилось, предстоит другая рыбалка надо машинку вылавливать. Сделали зарубку для приметы, воткнули ветку на нужном повороте и побрели искать деревню, чтобы в ней искать трактор.
Деревню нашли. Утро выходного дня, пейзане отдыхают. Пока искали тракториста, пока похмеляли, пока искали того, кто помнит, где вчера оставили трактор, а, опохмелив и этого, искали уже сам трактор, пока заводили да ехали, шло время. Пока время шло, в ту же полынью угодила другая группа товарищей. С тем же результатом. Сами спаслись, водку спасли. Машину, само собой, проводили с грустным вздохом. «Москвич», между прочим.
Дальше всё установленным порядком: веточка, зарубочка, поход в деревню – ту или другую – поиски механизатора, его трактора…. Дело это, понимаете сами, не минутное – найти, уговорить, опохмелить… etc.
В этот временной промежуток первооткрыватели полыньи с разогретым трактористом и сами разогретые приступили к спасательной операции. Определили, уж не знаю по какому принципу, главного исполнителя, тот нырнул, на ощупь зацепил-замотал, вынырнул, растёрся, ещё принял «для сугреву». Ну, помолясь, начали. Тянут потянут, вытянули! … … Ни фига себе уловчик! Луп-луп глазами. Точно помнят, что топили оранжевый «Запорожец», а вытянули наверх зелёный «Москвич». Ничего не понимают, оглядываются, вспоминают приметы. Как всегда, ищут виноватого. Виноватый, как всегда, не соглашается – вот, мол, зарубочка, а вот и веточка.
Тут как раз др-др-др прибыла 2-я группа спасателей, в таком же состоянии и полная решимости. А здесь такая удача – машинка-то уже поднята. Стоит, истекая последними ручейками и покрываясь ледяною коркой.
О, мужики, спасибо, с нас причитается, ща нальём!
Какое спасибо? Где наша машина?! Мы её здесь топили. Это наша полынья!
С чего это ваша вдруг?! Наша!! Вот веточка! А вон – зарубочка!
А вон наша зарубочка! А вот наша веточка!
1-я группа, ради справедливости, готова спихнуть «Москвичонка» обратно и идти искать другую полынью, где «Запорожцы» ловятся. 2-я команда, ради здравого смысла, предлагает воздержаться от торжества справедливости.
Нашёлся-таки, кто посообразительней, предложил пошуровать в полынье слегой. Нащупали. Снова назначили виновного, естественно, того, кого перед этим назначали исполнителем:
Ты что, совсем дурак?! Зелёный «Москвич» от оранжевого «Запорожца» отличить не можешь, дальтоник!
За дальтоника ответишь! Там же не магазин что было, то и взял.
В общем, «исполнитель», он же «виновный», остался прежний.
«Запорожец», как и ожидалось, оказался ровно на том же месте, только чуть глубже – «Москвич» ему на крышу сел.
Хорошо, что водку сразу спасти успели.
Обмыли, как водится, помирились, побратались, расстались довольными.
Всех довольней и пьяней был «виновный», он же «исполнитель». Главное, что и не простудился.
Тем не менее, главные фокусы на этих дорогах и перепутьях проделывали всё же мы, защитники Отечества. У нас и круг возможностей был пошире, и, соответственно, способов их использования побольше.
Вот ещё одно легендарное событие.
О том, как самопроизвольно стартуют с пусковых установок дежурящие ракеты, известно хорошо. Необычные случаи, но объяснимые. Либо из-за грозовых разрядов, либо из-за накопления статического напряжения происходило срабатывание стартовых двигателей. А вот в нашем полку в целях усиленного запугивания и окончательного запутывания вероятного противника умудрились произвести пуск, не заряжая ракету и даже не с позиции, а прямо «с колёс», на марше. Было так.
Два из четырёх огневых дивизионов полка размещались в местах диких и малообитаемых. Наш – на Кумбыше, а другой – тоже у чёрта на задворках, в деревне Лапоминке. Дорога туда такая же – летом «жидкая», зимой ледовая. Такой же остров, только посреди тайги. Поехали оттуда за новой ракетой, не так, как мы в предыдущем рассказе про «кольцевые гонки», а более безалаберно – всего одной ТЗМ, да ещё и без тента.
«Изделие» погрузили, друзья из технического дивизиона дали им напрокат брезент и своей машиной сопроводили, но только по городу и по шоссе. При съезде на зимник расстались и брезент свой забрали, понимая, что в Лапоминку только отдай хрен потом чего получишь.
Дорога петляет – то лесом, то речкой, по виду неотличимо. Ребята ракету тащат, как на параде, голенькую. Ёлочки-сосёночки её оглаживают, та – довольная лежит, статику накапливает. Недолго набирала, у неё стартовое напряжение 12 вольт всего. Спасло дураков то, что дорога делала поворот, тягач повернул, а прицеп ещё нет. Тут родимая и «взяла низкий старт».
Шандарахнуло так, что ТЗМ-ка и прицеп с той же скоростью, но в другом направлении полетели сосны пересчитывать. Из-за погоды окна в кабине были закрыты – тоже удача. Всё случилось мгновенно, те даже обгадиться не успели, потому как не поняли ничего.
Кабина вся закоптилась, колёса обгорели, а кран-балку в спираль закрутило.
Вот, кажется, и всё. Все живы – здоровы, заиками не остались.
И «двадцаточка», красотка, поработала в народном хозяйстве – показала местному леспромхозу как надо просеки прокладывать.
Такие вот легенды.
Нет, ещё не всё! Снова о катере несколько слов.
Напросились как-то к нам на Кумбыш киношники. Не совсем к нам, мы им – до фонаря были, они документальную картину про какой-то редкий вид гусей делали. Поплавали вокруг, поснимали, выпили, уехали. Мы про них и забыли. А где-то в конце 80-х вышел очередной художественный фильм о Великой Отечественной войне. Назывался он, если не ошибаюсь, «Жил отважный капитан» или, может, «Был…», не помню точно, но что-то в этом роде. Действие фильма происходит в северном портовом городе. Там моряк на маленьком кораблике совершает подвиг, а в заключительном эпизоде отдаются почести остову этого погибшего корабля. Как в известной сказке: «Плывут пароходы – привет Кибальчишу!». Смотрим – глазам не верим. Ну, точно – наш катер, такой родной, весь обшарпанный, избитый, стоит эдак, героически накреняясь. Весь эпизод смонтирован, занимает несколько секунд, но нам ли не узнать знакомый ландшафт? Так что и впрямь катерок-то наш стал памятником.
Вот теперь всё.
Глава заключительная
Летят годы, и от нас постепенно уходит поколение тех, кто на своих плечах вынес всю тяжесть Великой Отечественной войны и последующих, тяжелейших, послевоенных лет. О жизни и службе в эти годы мне рассказывал мой отец, Дроздов Борис Петрович. Я хочу в заключительной главе этой книги кратко рассказать, как служили наши отцы и деды.
Это будет невесёлый разговор о сложных годах в истории нашей страны.
Есть такая горькая русская поговорка «Иваны, не помнящие родства». Она во многом справедлива для нашего народа. У нас нет обычая: знать своих предков на 5—7 предыдущих поколений, как свойственно многим другим народам. Хорошо, если знают биографические данные отца с матерью, отлично – если дедушек с бабушками и уж – вовсе великолепно, если могут хоть что-то сказать о своих прадедах. Дальше – и вовсе «тьма веков» для очень многих из нас. Не от этого ли и многие наши беды проистекают…
Я – тоже не исключение, к великому сожалению. Осознание важности и необходимости знать своих пращуров пришло ко мне уже в довольно зрелом возрасте. Приходится только сильно сожалеть, что в ранней юности у меня не хватило ума порасспрашивать как следует бабушку с дедом, пока они были ещё живы, об их житье-бытье.
Да и с отцом я вроде бы часто говорил о тех годах, а до сих пор жалею, что мало его расспрашивал. Сам он рассказывать о пережитом как-то стеснялся и не любил.
Вот немногое, что мне известно.
Мой прадед по отцовской линии, Федор Иванович Дроздов, служил простым солдатом еще при Николае I. Честно отслужив России 25 лет, он был уволен в отставку, после чего прибыл в родную деревню Дрозды, где-то под Витебском. Вот откуда и наша фамилия. Там чуть ли не все жители были Дроздовы. В деревне он получил двойной надел земли. Так и положено было тогда давать, отслужившим своё рекрутам, такой надел. После чего – женился, и жена родила ему 12 детей. «Были люди в наше время!!!».
По семейному преданию, он погиб в возрасте свыше 100 лет, будучи вполне крепким ещё мужиком, при таких обстоятельствах: чья-то тройка коней испугалась и «понесла» по главной улице деревни, а прадед попытался их остановить, подхватив «под уздцы», да неудачно, лошади его «стоптали». Видимо, силы у него были, всё же, уже не те.
Дед мой, Пётр Федорович Дроздов, был самым младшим из двенадцати детей (вместе с сестрой-двойняшкой Марией, они родились последними в 1889 году).
В 1914-м началась Первая мировая война, и деда призвали в армию. Он провоевал всю эту войну в пехоте русской армии. В её начале – попал в окружение, где-то в районе Мазурских болот. Его полк не сдался в плен, а сумел, после долгих боёв, вырваться из этого окружения и продолжил воевать. Мне запомнилось, что дед гордился этим обстоятельством своей боевой юности.
«Победители – не сдаются. Сдающиеся – не побеждают!» – есть такая, забытая ныне, поговорка.
Потом он, имея хорошие способности к технике, выучился на шофёра и даже (видимо, уже после революции) окончил авиашколу при заводе Анатра в Одессе. Дед был в первых рядах военлётов Советской республики.
(Мне, в годы моей юности, называла диковинное название этого завода бабушка. Я же, балбес, даже не стал интересоваться никакими деталями, по юношеской глупости и эгоизму, мол, «ещё успею!». Не успел, конечно…)
После революции дед летал до 1926 года. Потом его друг разбился над Кронштадтом, и бабушка настояла на прекращении дедовской лётной карьеры. Так до конца своих дней дед и проработал простым рабочим. Тогда ещё этим званием гордились…
В том же 1926 году родился и мой отец. У деда с бабушкой было четверо детей. Двое (мальчик Пётр и девочка Анастасия) умерли маленькими. Выжили двое: старший – Николай, 1919 года рождения, и мой отец.
Николай был, как я теперь понимаю, любимым сыном бабушки и гордостью всей семьи. Отличник в школе, он после её окончании поступил, и блестяще закончил Ленинградское танко-техническое училище, которое располагалось тогда где-то у цирка. У нас хранится его фотография тех лет в курсантской и лейтенантской парадной форме одежды.
Потом – финская война, в которой Николай принимал активное участие. На фронте его танк был подбит, и он был командирован на Кировский завод, за новым танком. На нём, следуя на фронт, он въехал прямо во двор нашего дома на проспекте Добролюбова, к восторгу отца и всех местных пацанов. Весь экипаж, за эти полчаса, что они были у нас дома, бабушка успела накормить, а дед – сбегал в магазин и вручил каждому танкисту – по бутылке водки, в путь-дорогу. Всё это время отец со своими друзьями лазил по настоящему танку!!! А старший брат подарил ему на память свой танкистский шлемофон! По тем временам, для мальчишки – дороже подарка не было. Отец с ним не расставался. Такое не забывается. Даже спустя 50 лет, рассказывая мне об этом, отец счастливо улыбался.
С финской войны Николай прислал родителям свою фотографию. Полушубок, валенки, варежки, будёновка, портупея с пистолетом. Морозы тогда стояли страшные, и бои шли жестокие…
Николай успешно отвоевал с финнами, но погиб в Великую Отечественную, в 1943 году.
В начале войны деду было уже за 50, и его на фронт не призвали. Все 900 дней блокады он прослужил вольнонаёмным рабочим в воинской части, которая держала оборону под Лигово. Одной из его обязанностей было поддержание высокого напряжения в проволоке заграждения на передовой. Пропадало в ней электричество – дед обязан был исправлять обрывы. Иногда его отпускали оттуда к семье, переночевать, и он пешком шёл через весь город от Лигово до Петроградской стороны. Трамваи тогда не ходили.
Именно эти его приходы и свой сэкономленный армейский паёк, который он приносил домой, помогли отцу с бабушкой пережить ту, самую страшную, блокадную зиму 1941/42 годов.
Отцу 7 августа 1941 года исполнилось 15 лет. Он был худеньким пареньком совсем невысокого роста. Комсомол направил своих воспитанников копать противотанковые рвы на Карельском перешейке, где они проработали почти 1,5 месяца. Их там несколько раз жестоко бомбили немцы.
Особенно досталось ребятам из ремесленного училища, которых за чёрные форменные тужурки немецкие лётчики, видимо, принимали за моряков. Потом финны прорвали фронт, наши бросили копать рвы, и началось отступление к старой госгранице. Отцу с друзьями удалось вернуться в Ленинград.
С началом блокады жизнь в городе становилась всё хуже, и уже с конца октября в Ленинграде начался настоящий голод. А с середины ноября – голодные смерти стали обыденным явлением. В нашем доме было 7 этажей, и все квартиры были коммунальными. Пережили блокаду, по словам отца, только 4 семьи…
В феврале 1942 года отец – слёг.
«Есть мне уже не хотелось. Встать с кровати я уже не мог. Я понимал, что умираю и почему-то не боялся смерти», – рассказывал мне потом отец. «Единственное, что меня держало на этом свете – это жалость к маме. Она буквально сходила с ума, видя, как я угасаю. Мне было страшно только одно, что она умрёт раньше меня. Мать всё время просила меня: «сынок, покушай!», а я уже не мог есть тот блокадный хлеб из отрубей, пыли, опилок и ещё чего-то малосъедобного. («125 блокадных грамм, с огнём и кровью пополам» – так назовёт потом этот смертный паёк Ольга Берггольц.)
Переживая за то, что мать помрёт от горя, я стал думать о том, чего бы мне захотелось поесть. И вдруг однажды почувствовал, что хочу квашеной капусты. Жалея мать, я и сказал ей об этом. Мать взяла 2 обручальных кольца (своё и отца), нательный крест, и ещё какие-то серёжки, в общем, всё, что было дома из золота, и ушла на Сытный рынок. Через пару часов она вернулась и принесла с собой полстакана квашеной капусты, которую сумела выменять там, на это золото.
Я поел – и встал! Вернулся аппетит, а с ним и жажда жизни. Мать же, наоборот, от этих переживаний слегла».
Отец, придя домой, увидел её лежащей на кровати, помрачнел и молча ушел обратно на фронт, в Лигово, в свою часть.
Через несколько дней он вернулся с эвакуационным листом на 2 лица, который ему помогло получить командование части.
«Стоял апрель 1942 года, мы уезжали по льду Ладожского озера, по «Дороге жизни» в числе последних колонн. Надо льдом во многих местах уже натаяли большие и глубокие лужи воды.
Мать почти не вставала, отец вез её до вокзала на санках и грузил потом в грузовик на руках. Я, тоже на санках, вёз 2 чемодана с нашим барахлом, для эвакуации. Дед, имевший опыт 2-х войн, упаковал в них всё наше бельё (простыни, наволочки и т. п.). Они очень пригодились нам в пути. Их мы потом обменивали на продукты на станциях, и этим жили.
Ещё отец строго-настрого запретил мне давать матери много еды на «Большой Земле». «У неё сейчас желудок сжался от голода, и ей много есть нельзя давать – разорвётся желудок, погибнет» – сказал он мне. (Я это запомнил и крепко поругался с мамой на другом берегу Ладоги, не давая ей наесться сразу. Она, как и все наши блокадники, почти обезумела при виде нормальной пищи, которой нас там стали кормить).
Добрались до другого берега Ладоги – неплохо, так как ехали на открытой бортовой «полуторке». Было очень холодно, но зато не так страшно. А вот автобус, который шёл впереди нас, на наших глазах ухнул в полынью… Погибли все, кто в нём ехал. Только несколько пузырей всплыло из-подо льда…
На «Большой Земле» нас встречали очень тепло и старались всех накормить, как следует. Многие, с голодухи, переели и очень мучились потом. Ночью немцы сбросили кучу зажигалок и несколько фугасок на наши бараки. Начался пожар и страшная паника. Я на руках вытащил из горящего барака маму и оба чемодана. До сих пор удивляюсь, как хватило сил на это».
Дед остался в городе, и так и прожил в Ленинграде все 900 блокадных дней…
Скитания в эвакуации были долгими. Отец вспоминал, что везде ленинградцев-блокадников встречали очень хорошо и старались помочь, чем могли. Плохое впечатление у него осталось только от Сталинграда, куда они добрались летом 1942 года.
На Сталинградском рынке местные встретили блокадников неласково: «Понаехали тут! Цены из-за вас поднялись до небес!».
А это был первый день начала бомбардировок Сталинграда немецкой авиацией. Завыли сирены, и на базаре началась неразбериха и паника. Торговки побросали свой товар, остальное барахло, и стали разбегаться кто куда. «Мы же, привычные к ленинградским бомбёжкам и обстрелам – только посмеивались, глядя на них. Нам было видно, что немецкие самолеты становятся в круг для бомбёжки совсем другого района Сталинграда, далеко от рынка».
Потом эвакуированных ленинградцев погрузили на большой караван барж, который «цугом» должен был тянуть пароход вниз по Волге, к Астрахани. Тут им «досталось» по-настоящему. Прилетевшие «лапотники» (Ю-87) потопили и сам пароход и половину барж с людьми. «Народу погибло очень много там», – вспоминал отец. В баржу, на которой были отец с бабушкой, к счастью, бомбы не попали.
В общем, добрались они, со многими бедами и тяготами, до Алтая, к старшей сестре деда, которая там жила с мужем, и вела большое хозяйство. У них было пятеро сыновей, и все они уже воевали на фронте. Трое сыновей погибли, к моменту приезда бабушки с отцом к ним в эвакуацию. (Кстати, из этого села родом был Герман Титов, и отец с ним был даже немного знаком в те военные годы).
Бабушка стала работать в колхозе, а отец – научился водить грузовичок и работал водителем, без всяких «прав», конечно. Грузовичок был с газогенераторным движком. Бензин являлся тогда большим дефицитом, и использовался только для запуска двигателя, а потом ездили буквально «на дровах».
20 ноября 1943 года отца призвали в ряды Красной Армии. 688 стрелковый полк 103 стрелковой дивизии принял его в свои ряды. Исполнилось ему, к моменту призыва в армию, 17 лет и 3 месяца, он был уже единственный сын у матери. Шла война, и стране было не до сантиментов.
Везли их до части в открытых вагонах, без крыши, всю ночь в сильный мороз. Чтобы как-то согреться, ребята сбились в тесную кучу и согревали друг друга как могли. Несколько человек сильно обморозились за эту ночь, вспоминал отец. Случаев вопиющей бездушности, безалаберности, наплевательского отношения к людям и в то суровое время было немало…
Отца направили учиться на радиотелеграфиста. Он успешно освоил эту специальность.
(У него вообще был талант к радио– и электротехнике. Уже после демобилизации, в Ленинграде, он сам собирал и ремонтировал диковинные, в ту пору, телевизоры. Да и его друзья всю жизнь обращались к отцу с просьбами о ремонте и настройке всякой радиоаппаратуры).
Служили они в очень трудных условиях. Кормили тех, кто не на передовой, по третьей норме довольствия. («Всё – для фронта!» – это был лозунг, по которому «на деле» жила страна).
Одевали всех – тоже по третьей норме: гимнастёрки с шинелями, зачастую, были из госпиталей, прострелянные и рваные, после многих стирок и «прожарок». «Старшина дёрнет за воротник. Если он оторвался – поменяет гимнастёрку, если нет – носи дальше, солдат, штопай дырки!» – вспоминал отец.
Летом 1944 их в составе маршевого батальона повезли на фронт. Эшелон немцы разбомбили, отец был ранен осколком в колено и довольно долго лечился в госпитале. Значит, не судьба ему была повоевать на германском фронте.
После выздоровления отца отправили в Забайкальский военный округ, назначили начальником радиостанции средней мощности в 10-й отдельный батальон связи окружного подчинения. Уже полным ходом шла подготовка к войне с Японией.
С началом войны отцовская часть, в которой он служил, участвовала в переходе через Большой Хинган. На память о тех боевых днях отец бережно хранил фотографию, где он «снят» с боевыми друзьями и командиром роты.
Отец в верхнем ряду, третий слева. «Смотри, каких солдат японцы испугались!» – смеясь, говорил он потом маме, показывая этот снимок. Совсем молодые ребята на нём. Фотография характеризует дух той эпохи, и состояние дисциплины в армии. Все бойцы подтянутые, застёгнутые, одеты по форме, трезвы. А ведь они – только что вышли из боёв и тяжелейших маршей. Очень примечательна и подпись командира роты на обратной стороне фотокарточки:
«Поднятие бокала за мир во всём мире с боевыми товарищами, прошедшими тяжелый боевой путь с 77 рзд. до г. Шуанген – Пу (Манчжурия).
Благодарю Вас тов. Сержант Дроздов Б. П. за выносливость. 09.09.1945 г. ком. роты связи л-т Масалитинов»
На «Вы» пишет лейтенант сержанту и благодарит его «за выносливость» во время «тяжелого боевого пути»! Значит, было за что.
Отец всю жизнь был внешне щупленький и худенький, сказалась, наверное, блокадная юность и армейская голодная молодость. Но физически он был крепок и силён. Про таких в народе говорят: «двужильный».
После победы рота, где служил отец, около года стояла «на сопках Манчжурии», где было пролито столько русской крови еще в Русско-японскую войну 1904 – 1905 годов.
Места там были бандитско-партизанские. Манчжурия в Китае долгое время была неким подобием Сибири в России. Туда ссылали убийц, каторжников и преступников. Многие из них сбегали и сбивались в банды, численностью в сотни и тысячи головорезов. Их называли «хунхузами».
Характер местности (леса, гаолян, горный рельеф) и свирепость местных нравов способствовали тому, что эти банды успешно противостояли войскам императорского Китая. Даже японцы, славившиеся исключительной жестокостью по отношению к китайцам, мало что могли с этими хунхузами поделать.
Красная Армия, после нескольких нападений хунхузов на её гарнизоны, навела там порядок раз и навсегда, к немалому изумлению местных жителей. Сделано это было без особого «гуманизьма», но зато быстро, доходчиво и эффективно.
Потом отца отправили служить в монгольские бескрайние степи, на «точку», которую сами же солдаты строили и оборудовали. Место дислокации было где-то в районе Халхин-Гола. Жили они там в землянке, выкопанной своими руками, зимой топили печку. Морозы, кстати, в Монголии лютые, с пронизывающим ветром. На пост заступала пара часовых, чтобы посматривали друг за другом. Обморозить нос или уши можно было моментально, вот и глядели на товарища, чтобы не побелели незаметно у него нос, или щёки. Наверное, от тех караулов у отца осталась шуточная присказка: «Железяку на пузяку – хоп!». «Железякой» был автомат ППШ, наверное.
Зимой, заступая на пост, они одевали по 2 полушубка, один – шерстью наружу, другой – внутрь, и всё равно замерзали «как цуцики».
Было у них на точке 2 американские «ленд-лизовские» радиостанции, которые отец хвалил за надёжность и удобство работы. Даже «ключ» телеграфистский там был не такой, как на наших станциях. На нашем телеграфисту надо было «стучать» ключом сверху вниз, а на американской станции: вправо-влево. На этих станциях они несли круглосуточное боевое дежурство. Задачей его было принять информацию от маломощных станций, на которых работали наши агенты в Китае и передать её «наверх» по назначению.
Нечего и говорить, что ни «проспать» сеанс связи, ни ошибиться в приёме-передаче они не имели никакого права. Это рассматривалось бы как невыполнение боевой задачи, со всеми вытекающими, для того сурового времени, последствиями.
Кроме этого на точке имелось: 2 автомашины, запасы еды, топлива и воды на год.
Самое интересное – это то, что они годами (!!!) служили там без офицеров, только солдаты – срочники.
Так, отец, будучи сержантом, несколько лет был командиром этого поста. Раз в год к ним приходил караван машин. Привозили продукты, питьевую воду (на год, подсеребрённую, чтобы не портилась), ГСМ, одежду и всё остальное, что требовалось для жизни в дикой пустыне, где они и располагались. В этот приезд, который длился примерно неделю, всех бойцов «точки» ещё и проверяли по знанию дисциплин боевой и политической подготовки. От политподготовки – до стрельбы и физкультуры. Поблажек никаких не делали никому.
Отец вспоминал, что в ежегодный заезд на точку всегда привозили бочку спирта. Его использовали для регламентных работ на радиостанциях и даже разрешалось выпить для «согрева», когда температура воздуха опускалась ниже 40 градусов Цельсия.
«Метеостанции у нас нигде в округе не было, и я, как командир поста, имел право сам списывать этот спирт „для нужд личного состава“, на основании показаний нашего термометра. Никто проверить реальную температуру у нас всё равно не смог бы», – рассказывал отец.
Порой они выпивали зимой вечерком по 50 грамм «для сугрева» и настроения. НО: это никогда не разрешалось делать тем, кто был в карауле и нёс боевое дежурство. «Да они и сами бы не стали пить на дежурстве!» – с удивлением ответил он на мой вопрос о возможных «злоупотреблениях». «Все знали, что головой отвечают за точность приёма и передачи информации, дураков пить на дежурстве не было!».
Вот такое самосознание имели солдаты 40-х годов…
(Мне страшно даже представить, что бы случилось, если бы в 70—80-е годы оставить на точке 15 солдат без офицеров и с бочкой спирта на целый год!!! Там бы через неделю никого не осталось! Про более поздние времена и думать не хочется).
Там же людям доверяли, как это ни странно звучит сейчас. Было доверие, был и строгий спрос, разумеется, а значит – была и ответственность с дисциплиной в той армии.
Кстати о дисциплине. Когда в конце 80-х годов в прессе начали писать про пресловутые «неуставные отношения», отец поинтересовался у меня, что это такое.
Я объяснил отцу суть данного явления. Он был страшно поражен: «До чего армию довели!!! У нас наоборот, молодым солдатам помогали во всём!!! Учили, показывали, поддерживали. У меня в подчинении были ребята, которые Берлин брали, раненные не раз, с медалями и орденами, намного старше меня – и никаких проблем с дисциплиной не было!»
Однажды я спросил отца, а что бы он делал, если бы ему (сержанту срочной службы, напомню) кто-то из старых солдат отказался бы подчиняться? Отец сначала не понял сути вопроса: «Как это отказался?! Почему?! С ума он сошел, что ли?!» Мне пришлось ему объяснять, как это бывает в современной армии.
Отец задумался и потом сказал: «Выгнал бы его из части и кормить перестал!». А потом, после некоторого раздумья повторил: «Да и не могло такого быть, у нас же армия была!!!».
И о сроках службы. Конечно же, тогда все солдаты тоже мечтали о «дембеле».
(Кстати, если быть точным в терминах – имели на это полное право, по той простой причине, что они-то были мобилизованы в армию! Соответственно – подлежали демобилизации.
Воинов 50—80-х годов в армию призывали. А значит, они подлежали увольнению в запас, и только!!! Использование всеми «срочниками» терминов «дембель», «дембельнуться» и т. п. – конечно же просто дань традиции.
Эти тонкости любил подчеркнуть Толя БМП, в беседе с нерадивыми воинами старших призывов: «Тааак, товарищи гвардейцы, подлежащие увольнению в запас в ноябре, декабре, январе, феврале! Как будем служить?! Добросовестная служба сокращает срок её прохождения!!!». Эта шутка всегда имела большой успех у воинов, «подлежащих увольнению в запас»).
Но вернёмся к солдатам сороковых годов и их заботам.
«Дембель» был для всех желанной темой, о нём думали и ждали его.
Отец вспоминал, что периодически возникали слухи, что, мол, 1926 год демобилизуют в конце 1947 года, потом – к ноябрьским праздникам 1948 года. «Мы – тоже считали дни. У нас в землянке была сложена печка и побелена извёсткой. Начали на ней рисовать и зачеркивать „палочки“ – сколько дней нам до „дембеля“ осталось. Изрисовали этими палочками всю печку, потом – бросили это занятие и ещё 2 года служили!!!» – посмеивался, вспоминая это, отец.
В 1947 году в Чите проходили соревнования среди всех дальневосточных радистов на приз Главнокомандующего войсками на Дальнем Востоке, маршала Малиновского.
В этих соревнованиях принимал участие и расчет отца. Они заняли там общее второе место, что для радистов из богом забытой точки в Монголии было огромным достижением, и стало нешуточной сенсацией этих соревнований.
В качестве поощрения Малиновский наградил командира расчёта краткосрочным отпуском с поездкой на родину. Это – был поистине царский подарок от маршала! Отпуска для солдат тогда были величайшей редкостью.
Отцу прямо на соревновании вручили отпускной билет и документы на право проезда до Ленинграда и обратно к месту службы. Он начал собираться в путь.
Собирать-то было особенно нечего. Шинель, вещмешок, немудреное солдатское имущество – всё было с собой. Командир его роты связи, которому никакой отпуск «не светил» в ближайшем будущем, был родом из Москвы, железнодорожная станция Перово. Там жили его родители. Зная, что отец поедет в Ленинград через столицу, ротный попросил его привезти им передачку – вещмешок с продуктами из офицерского пайка. (В стране ещё была карточная система). Вещмешок он упаковал при отце, положив в него и несколько больших жестяных банок со сливочным маслом, которые можно было купить в Монголии. В СССР это было немалым богатством, по тем временам. Вещмешок ротный завязал обрывком красной сатиновой материи, которую оторвал от какой-то скатерти, чтобы отцу было легче запомнить этот мешок в дороге.
Второй просьбой ротного – было купить ему в Ленинграде хромовые сапоги.
В Монголии все солдаты и офицеры ходили тогда в кирзовых сапогах. Других – не выдавали. Для этой покупки ротный дал отцу немалую сумму денег.
С этими двумя поручениями папа и поехал в отпуск, к родителям в Ленинград. Ехал на перекладных, в каких-то эшелонах и товарных вагонах. Пассажирских поездов тогда было мало и билетов на них было не достать.
Где-то на подходе к Уралу, ночью, эшелон, в котором отец ехал в отпуск, попал в крушение, и вагоны полетели под откос…
Отец вспоминал, что спал в момент крушения и очнулся оттого, что ехал спиной на деревянной двери товарного вагона вниз по крутому склону.
Ему повезло, он отделался ушибами, синяками и разодранной в кровь спиной. Вагоны поезда валялись под откосом, было очень много пострадавших и погибших. Однако даже в отсутствие тогда МЧС, спасательная операция была организована быстро. Приехали кареты скорой помощи (на счастье, где-то недалеко был райцентр), утром подали даже санитарный поезд к месту крушения. Раненым оказывали скорую помощь.
У отца сильно болела спина. В санитарном поезде ему врач выдернул из неё самые крупные занозы и кисточкой помазал спину йодом и зелёнкой. «Все, можешь ехать дальше!» – завершил он оказание помощи.
Осталось найти вещмешки, которые валялись где-то в крошеве вагонов. Надо сказать, что место крушения было сразу же оцеплено милицией и внутренними войсками, которые никого из посторонних к нему не подпускали.
Когда разобрали тела пострадавших и погибших, дошли руки и до их личных вещей. Все вещмешки, чемоданы и прочий скарб, который валялся в опрокинутых вагонах, вытащили и выложили рядами на земле.
Потом построили тех, кто остался относительно невредим, и желал забрать свои вещи.
Всех их строго предупредили о том, что попытка присвоить чужие вещи будет расцениваться как воровство, со всеми последствиями.
«Если не уверены, что сможете точно описать содержимое своих „сидоров“, лучше не хватайте их. Будем разбираться позднее. Кто уверен – шаг вперёд!» – скомандовал руководивший опознанием вещей милиционер.
Отец шагнул, вместе со многими другими. Дальше всё было просто. Каждому давали в сопровождение офицера и пару солдат внутренних войск, в качестве понятых. Когда человек опознавал свои вещи – составляли акт, и опознавший, при понятых, объяснял «под протокол», по каким признакам он опознал свои вещи и что находится внутри. Если всё сходилось – акт подписывали, и вещи ему возвращали.
Отец довольно быстро нашел свой «сидор» и вещмешок ротного, который он опознал по красной материи на горловине. С опознанием содержимого – тоже проблем не возникло. В отцовском сидоре и не было ничего, кроме его личных вещей, а в вещмешке ротного оказались описанные отцом монгольские банки с маслом, что сняло все вопросы у милиции. Вещи ему вернули и даже выдали справку от МВД, что он попал в железнодорожную аварию.
Дальше до Москвы папа добрался без особых происшествий и передал вещмешок ротного его родителям. Они были очень рады такому подарку и приглашали отца погостить у них. Но он спешил в Ленинград, к своим родителям.
А вот на Ленинградском вокзале столицы случилась серьёзная неприятность. Отец нарвался на патруль, который сразу же задержал его, за нарушение формы одежды. Да и было отчего: отец шагал по перрону в рваной гимнастёрке, залитой на спине зелёнкой, в сапогах и брезентовом ремне. Никакой парадной формы одежды у них в Монголии не водилось, конечно.
Начальник патруля определил отца в «камеру временно задержанных», и стал дожидаться коменданта.
Комендант вызвал отца для объяснения: «Откуда вы, товарищ сержант прибыли в столицу в столь непотребном виде?!». Отец рассказал ему про Монголию, соревнования радистов, отпуск от Малиновского, и показал справку МВД о крушении поезда.
Комендант повертел в руках отпускной билет, полюбовался на подпись маршала на нём, затем почитал милицейскую справку и нахмурился.
«Ты эти документы видел? Поговорил с сержантом? Зачем его задержал?!» – довольно строго поинтересовался он у капитана, начальника патруля.
«Так он же форму одежды нарушает! В рваной гимнастёрке – нельзя по Москве болтаться!» – резонно ответил капитан.
«Это ты прав. Значит, так. Возьмешь сейчас дежурную машину, отвезёшь сержанта на Полежаевскую. Там на складе ему выдадут новую гимнастерку, брюки и ремень уставной. Я позвоню. Потом – привезёшь сюда и представишь мне. Выполнять!»
Отца свозили, переодели и представили снова. Комендант остался доволен его внешним видом и пожал руку: «Отдыхай, сержант, раз заслужил!». После чего оставил себе для отчёта МВД-шную справку об аварии. «Под неё – твою новую форму спишут со склада!», – и помог с билетом на поезд до Ленинграда.
Так что и среди комендантских офицеров тоже встречались отличные люди!
Второе приключение в отпуске было связано с покупкой хромовых сапог для командира роты.
Пошли они с дедом покупать эти сапоги на Сытный рынок, благо он был неподалёку от дома, и тогда на нём имелась «толкучка». Нашли подходящие сапоги, сторговались, купили. Только собрались домой, и тут – трели милицейских свистков, и рынок мгновенно оцепили. Облава, проверка документов. Это было довольно обычной практикой, после войны. Документы у отца были при себе, но он был в «гражданке», не идти же на рынок в форме! А вот переодеваться в гражданскую одежду военнослужащим срочной службы тогда строго запрещалось и в отпусках, и в увольнениях.
(Даже в 70-е годы, когда мы учились в военном училище, этот запрет всё ещё сохранялся, а уж что говорить про 40-е годы!).
«Дело пахло керосином». На выходе из рынка поставили 2 стола. За одним из них проверяли паспорта у «гражданских», за другим – документы у «военных».
Отец, вместе с дедом, встал в очередь к столу для проверки «гражданских». Очередь двигалась довольно быстро, документы все носили с собой, и у большинства посетителей – проблем не было. У деда тоже – проверили паспорт, прописку, штамп с места работы, вернули: «Спасибо, проходите!».
С отцом же – вышла заминка. «Вы военнослужащий?!» – едва глянул милиционер на его военный билет: «К соседнему столу!».
Делать нечего, встал к соседнему столу. Там разговор вышел короток: «Сержант, в отпуске… Почему в гражданской одежде?!» – угрюмо поинтересовался неразговорчивый капитан из комендатуры. И, не слушая оправданий отца, скомандовал: «Проходите, товарищ сержант, вон в тот автобус!». Прошел. Таких, временно задержанных по разным причинам военных, набралось в автобусе человек 7.
Автобус привёз их на Садовую, на знаменитую ленинградскую гарнизонную гауптвахту. Там уже вовсю шли строевые занятия. По периметру плаца строевым шагом маршировали арестованные, в центре плаца подавал лужёным голосом команды старшина-сверхсрочник. В углу сидел на табуретке дежурный помощник коменданта и придирчиво следил за соблюдением всех строевых правил марширующими. Изредка он делал кому-либо замечания. Или «добавлял» срок: «Я вам, товарищ арестованный, два раза повторять не буду! Еще двое суток ареста!».
В общем, необходимая строгость дисциплины на занятия поддерживалась неукоснительно. Вновь привезённых тут же поставили в общий строй, и батя вместе со всеми бодро затопал строевым шагом по периметру плаца. Причем в общей цепочке одинаково усердно топтали плац и солдаты, и сверхсрочники, и офицеры. Особенно впечатлил отца лихо шагавший строевым шагом неподалёку от него подполковник.
Продолжалось это действо примерно час, без всяких перерывов. Еще раза три привозили партии «новеньких» и тоже ставили в этот строй. Видимо, облавы шли в нескольких районах города.
Наконец, на плац вынесли стол и пару стульев. Вышел капитан 1-го ранга с каким-то майором, и начали оперативно проводить «разбор полётов». На столе у них лежала груда документов задержанных и рапортички с описанием причин.
Майор, через старшину с лужёной глоткой, выкликал звание и фамилию. Задержанный строевым шагом подходил к столу, а комендант, капитан 1-го ранга, «бодро-весело» вершил суд и расправу. Суд был скорый, справедливый и суровый.
Самого разговора отцу не было слышно, а вот «приговор» коменданта майор громко оглашал на весь плац: «Трое суток ареста! Пять суток ареста!» Изредка звучали и более суровые виды: «Двое суток строгого ареста!» «Трое суток строгого ареста!». В основном взыскания варьировались в этих рамках. Кому-то комендант «ввалил» от души: «Пять суток строгого ареста!». Наверное, было за что…
Отец, тем временем, шагал строевым шагом и ждал своей очереди «на беседу». Озвученные на весь плац сроки арестов не внушали оптимизма, и он мрачно размышлял, сколько же времени своего отпуска ему придётся провести не дома, а на гауптвахте, совершенствуя строевые навыки.
Очередь дошла и до него: «Сержант Дроздов!», – рявкнул старшина на весь плац. Отец, чеканя шаг, подошел к коменданту и представился, как полагалось.
Капитан первого ранга хмуро поинтересовался у майора: «Этот – за что задержан?»
«За нахождении в гражданской одежде в отпуске!» – ответил майор.
«В отпуске?!» – удивлённо протянул комендант. «Откуда прибыл? В каком ещё отпуске, за что, кто отпустил?!» – задал он вопросы уже отцу.
Тот, стараясь быть кратким, доложил про Монголию, состязания, призовое место и отпуск от Малиновского.
Комендант хмыкнул, взял в руки отпускной билет, развернул его и полюбовался подписью на нём.
«Молодец, раз так! А почему без уставной формы по городу в „гражданке“ шляешься, радист?!»
«Да мы же с отцом на рынок, за сапогами для командира роты пошли. Рынок – рядом с домом, а в форме на „толкучке“ стыдно торговаться!»
«Так это твой отец, с сапогами подмышкой, перед комендатурой топчется?!» – усмехнулся комендант.
«Сколько он уже марширует тут?» – поинтересовался он у помощника коменданта. «Шестьдесят минут!» – незамедлительно прозвучало в ответ.
«Ладно, пусть ещё часик потренируется – и свободен! Но больше чтобы в гражданке не попадался, понятно?!» – обратился он к отцу.
«Так точно, понятно!!!» – ответил он, не веря такому счастью.
Через час, который тянулся неимоверно долго, отца выкликнули из строя, отдали документы и выпустили на свободу. На улице, действительно, топтался дед, с купленными сапогами под мышкой. Все 2 часа он ждал сына у гауптвахты, не зная, что и думать…
Они обнялись и поехали домой. Вечером у них был небольшой семейный праздник по случаю счастливого освобождения сына с гауптвахты…
Потом отпуск закончился. Отец, уже без всяких «приключений», добрался сначала до Читы, а потом, с очередным караваном – до родной «точки», где служил ещё два с лишним года.
Перед увольнением они с друзьями сфотографировались в полку на память, отец – первый слева.
Отца демобилизовали в октябре 1950 года, вместе со всеми его товарищами 1926 года рождения. На учет в военкомат Петроградского района Ленинграда он встал 18 октября 1950 года, прослужив в армии 7 ЛЕТ!!!! (без месяца и двух дней, если считать точно). В том числе и 2 военных года. Это – была судьба поколения 1926—28 годов рождения. Почти все они служили тогда такие сроки. Как правило, без всяких отпусков, увольнений, не видя сливочного масла и белого хлеба. Служили и не ныли, не плакали и не разбегались.
На их плечах стояла Армия и Держава. Низкий поклон им за это!!!
После демобилизации отец приехал домой, в Ленинград, и почти сразу устроился радиорегулировщиком на завод им. А. А. Кулакова. (Тогда не было принято месяцами сидеть на шее родителей, «гуляя» после армии).
Он проработал на этом заводе более 40 лет, с 1950 до 1991 года. Причем работал так, что его, беспартийного рабочего, наградили орденом Трудового Красного Знамени и медалью «За трудовую доблесть».
Папа, имея 7 классов образования, был ответственным сдатчиком от завода по Черноморскому бассейну. Ходил на подводных лодках в море, на многие месяцы уезжал в командировки в Совгавань, Комсомольск-на-Амуре, на Камчатку, в Североморск, Северодвинск и другие города, где строился и базировался наш подводный флот.
Очень своеобразными были его политические взгляды. В партии он никогда не состоял и поругивал частенько руководство и политику тогдашней КПСС. Особенно доставалось «Горби» и его идиотской антиалкогольной компании. А вот Сталина – всю жизнь уважал и полушутливо называл «Батька – Сталин», как было у них принято в молодости. Себя, также в шутку, именовал «беспартийный коммунист».
После августа 1991 года и последовавшего за этим развала страны, краха экономики, расцвета бандитизма и воровства, оценки «реформаторов» у него стали очень нелицеприятными. Как, впрочем, и у всех его друзей – однополчан.
Отец был очень непритязателен в быту, одевался просто и без лишнего «выпендрёжа». Когда он видел кого-нибудь в излишне роскошной, на его взгляд, одёжке, то обычно шутил: «Такой костюмчик до революции носила только мелкая буржуазия!». Этой послереволюционной шуточной фразой он частенько оценивал различные экзотические одеяния.
Можно было бы ещё многое вспомнить о труде, привычках и обычаях того поколения фронтовиков и тружеников.
Но это была бы – уже совсем другая история…
Закончить эту главу я хочу рассказом об одной народной песне.
В 60—70-е годы её практически не исполняли по радио и телевидению. Сейчас – и подавно. Впервые я услышал эту песню 9 мая 1975 года в Ленинграде, на родном проспекте Добролюбова. Ветераны Великой Отечественной, как и все мы, праздновали 30-летие Великой Победы. Ветеранов на улицах тогда было много, почти все были с многочисленными боевыми орденами и медалями. Они встречались, обнимались, пели и плакали от счастья и горя. Многие – выпивали за встречу и Победу прямо на улицах города. В общем – отмечали «свой день, свой праздник возвращения», как могли и как умели.
Надо сказать, что мы, дети этих ветеранов, в массе своей были воспитаны в патриотическом духе и искренне уважали поколение фронтовиков. Был интерес к их подвигам и наградам. Многие из нас даже умели по ленточкам на колодках ветеранов различать, какими они были награждены орденами и медалями.
Вдвоем с приятелем мы пошли побродить по праздничным улицам, полюбоваться на праздник. В небольшом скверике, у парка Ленина, наше внимание привлекла группа ветеранов, собравшихся вокруг своего товарища – баяниста. Тот только что отыграл какую-то военную песню и перебирал лады баяна, готовясь исполнить новую песню.
«Прохор, давай нашу, Волховскую!» – обратилась к баянисту стройная седая женщина с медалью «За оборону Ленинграда» на кофте.
И Прохор заиграл совершенно незнакомую нам песню, незамысловатый мотив которой почему-то сразу тронул мою душу:
Запел баянист красивым мужским баритоном.
Подхватили и остальные ветераны. Неизвестные нам слова этой гордой песни были поразительно красивы и искренни. К нашей группе стали постепенно подходить другие ветераны, многие подтягивали песню.
Мы с приятелем были просто потрясены и слушали песню, стараясь не пропустить ни одного слова.
Последние две строфы песни фронтовики пропели с каким-то особым подъёмом раза четыре подряд. Многие пели, не скрывая и не стесняясь своих слёз…
Потом всем ветеранам налили «фронтовые сто грамм» и они молча выпили.
Песня эта с тех пор навсегда запала в моё сердце… Почему-то запомнил я её слова сразу. Мы с друзьями пели её потом на всех встречах и праздниках. И сотни раз слышал я слова уважения и восхищения про эту песню. Много лет спустя, когда уже появился Интернет, мне удалось найти в «сети» историю её создания и фамилии автора прекрасной музыки И. Любана и текста – фронтовика П. Шубина, который сам участвовал, в начале 1943 года, в снятии Ленинградской блокады и в боях у Синявина и Воронова. Да иначе, наверное, и быть тогда не могло…
История этой песни просто удивительна: сначала, в маё 1942 года, появился вариант текста, написанного М. Косенко и А. Тарковским (кстати, это отец известного кинорежиссёра). Песня была исполнена по радио, попала в репертуар фронтовых ансамблей, стала популярна. Она называлась просто: «Тост».
В ней тоже были прекрасные слова:
Ну а потом в 1943 году – Павлом Шубиным был написан текст легендарной «Волховской застольной», которая стала для очень многих гимном и знаменем поколения фронтовиков.
Послесловие
Вот и все байки воинов ПВО, которые мне хотелось рассказать. Конечно, забавных историй в жизни было, но «хорошего-понемножку», как говорит народная мудрость.
Несколько слов о серьёзном. Мне бы не хотелось, чтобы сложилось мнение, что вся наша служба проходила «с шутками и прибаутками». Основное время наших «гореловцев», да и всех воинов ПВО, было занято несением боевого дежурства, караульной службы, решением бытовых вопросов своих подразделений, а порой и просто – обычным выживанием в тех экстремальных условиях, где были развернуты наши роты, батальоны и дивизионы.
Немало наших ребят погибло, выполняя служебный долг. Лейтенант Семячков сгорел при тушении страшного пожара в радиолокационной роте на Земле Франца-Иосифа (он был, кстати, сыном секретаря партийной комиссии училища). В те времена дети начальников еще служили в таких «дырах», многие выбирали этот трудный путь сами, не стремясь к лёгким дорогам.
Наш «одногруппник» Гоша Ищенко осенью 1979 года разбился в авиакатастрофе АН-26 при посадке в Амдерме. Вместе с ним, в той ужасной катастрофе, погиб лейтенант Ангерт, сын командира дивизиона обеспечения учебного процесса училища. И таких примеров можно привести очень много.
Светлая им память… Они всегда в наших сердцах.
Все мы были молодыми, весёлыми и задорными. Любое дело нам было по плечу, а не «пофигу». Хотелось бы, чтобы в памяти оставались радостные страницы, улыбки друзей, смех подруг, счастливые моменты нашей жизни.
Все «байки» и написаны для этого.
Будем смотреть на окружающую действительность с оптимизмом и стараться хранить в душе всё смешное, забавное и остроумное, что встречается на жизненном пути!!!
Закончить эту книжку мне хочется словами песни «Машины времени», которую чудесно исполняет Жанна Бичевская:
