— Никуда я больше не поеду, — раздраженно говорила Ольга Туманцева, — и не уговаривайте. Вам нужно в клуб — вот и езжайте.

Администратор предлагал поучаствовать в открытии выставки. Аристарх большую часть времени молчал, вел себя сдержанно и не обмолвился ни единым словом — отвечал только, если его спрашивали. Смерть человека, даже и незнакомого, всегда вызывала у него уважение и состояние глубокой задумчивости. Он считал, что ей должны сопутствовать молчание и торжественность — пускай и в убогой комнатушке коммунальной квартиры.

— А вам, ваша светлость, — сказал Меняйленко, — ехать придется. Вас вчера слушали и видели, вы понравились, и многие члены нашего клуба очень хотят снова вас сегодня лицезреть.

— В качестве «свадебного генерала»? — с иронией осведомился Собилло, хотя понимал, что Меняйленко прав и побывать на открытии выставки ему все-таки придется.

«Это в твоих интересах, дурень», — напомнил он себе и, покачав одобрительно головой, полез в машину.

— Вы, князюшка, обладаете повышенной самооценкой, — бросил ему администратор, похлопывая рукой в черной перчатке по лакированному крылу «Мерседеса». — «Свадебных генералов» там будет довольно и без вас. Сами знаете, что и вашему столичному клубу — да и вам лично — лишняя реклама не помешает. Поверьте, я все это говорю из-за большого чувства уважения к вам. — Меняйленко усмехнулся и повернулся к другой своей жертве — Ольге. Она стояла рядом с машиной и упорно отказывалась лезть в салон.

— Ну а вы, девушка, чего петушитесь? Вы-то чего нос воротите от такого зрелища? Нарядные господа, дамы, картины в тяжелых рамах, журналисты...

— Именно что журналисты, Александр Тимофеевич, — упрямо кусая нижнюю губку, сообщила девушка. — Они уж так распишут открытие, что только держись! Куда мне, бедной, начинающей. В лучшем случае, вставлю свою информашку, которую никто не заметит. Нет уж, дорогой мой, не мешайте мне идти своим путем.

— Девушка большую поживу почуяла, — высунул голову из окна лимузина Аристарх. — В ней проснулся инстинкт преследователя.

— Да какая тут, к черту, пожива? — развел руками администратор. — Ну, умер швейцар клуба. Заметьте, от старости умер! И что с того? В лучшем случае, это три строчки в разделе текущих новостей, причем первозванской газеты. Какое дело столичным читателям до смерти какого-то местного швейцара!

— Неужели вы ничего не заметили? Расследование велось формально, этот самый Кругляк — так, кажется, его фамилия? — делал все, чтобы дело закрыть!

Меняйленко и Аристарх дружно расхохотались.

— Да нет никакого дела, Оленька, как вы не понимаете! — воскликнул администратор, поднимая руки к уже почерневшему ночному небу. — И Кругляку это было ясно с самого начала. Вот почему он не проявил никакого энтузиазма. Расследовать-то нечего.

— Не скажите, не скажите, — Ольга уже закусила удила, и сбить ее с пути было трудно, или даже невозможно. Притопнув каблуком сапожка, она сказала: — А два стакана? Кто-то же у старика был? А Кругляк даже не взял их на экспертизу. И соседей по дому не опросил. Как прикажете это понимать?

— Все, — резюмировал Меняйленко, положив руку на ручку двери «Мерседеса», — у девушки навязчивая идея, а избыть ее можно, как считают психоаналитики, только предложив пациенту пройти весь путь до конца.

— Но как же мы оставим ее в незнакомом городе в полном одиночестве? — озабоченно поинтересовался Аристарх, чья голова по-прежнему торчала из окна машины, как из ящика фокусника. — Становится темно, а у нее — ни документов, ни, как я понимаю, денег. все-таки, это как-то не по-рыцарски — бросать ее одну в ночи на произвол судьбы.

— В ночи? — переспросила Ольга. — Да сейчас и семи часов еще нет. Я хочу побродить по городу и кое-что обдумать. Вам, джентльмены, возможно, покажется странным, но у меня есть кое-какие мысли. Они, кстати, касаются не только смерти старика. Глубоко, знаете ли, личные. И мне бы хотелось немного порассуждать. Про себя. Я хочу побыть одна. Похожу по древним улочкам Первозванска, а потом вернусь в Усольцево. Вот и все мои желания. — Ольга никак не могла понять, почему столь простые требования вызывали у ее знакомых такое острое чувство неприятия. Секундой позже она, правда, сообразила: Аристарх и Меняйленко за нее боялись. Отвечая на эту мысль, она рассмеялась и примиряющим жестом положила руку на рукав черного пальто администратора.

— Так вы и вправду за меня боитесь? Ваши слова, стало быть, не только дань вежливости? Уверяю вас, что ничего страшного со мной не случится. Я привыкла далеко за полночь возвращаться домой в Москве, а там преступность, наверное, не чета здешней. Кроме того, — тут она полезла в сумочку и вынула баллончик со слезоточивым газом, — у меня есть, чем попотчевать приставалу. Я же журналистка, как вы не понимаете! — чуть ли не со слезами в голосе обратилась она к собеседникам.

— Считайте, что вы нас убедили, — сказал со вздохом Меняйленко и полез в карман. — Вот, держите— это моя визитная карточка. Покажете, если что — и вас никто не тронет, обещаю. Ну а это — деньги, возьмите.

Меняйленко нагнулся и нырнул в автомобиль, словно давая тем самым понять, что заботу об Ольге он оставляет целиком на волю судьбы. В ту самую минуту, как администратор забрался в машину, он выбросил девушку из головы — его ждали важные дела, а все, что он мог сделать для нее при сложившихся обстоятельствах, он уже сделал.

— Только не задерживайтесь долго, — сказал Аристарх, просовывая из окошка автомобиля руку и вкладывая что-то Ольге в ладонь. Одновременно он со значением сжал ее пальцы. — Если вы не вернетесь в Усольцево до полуночи, я поеду вас разыскивать. Помните об этом и не надрывайте мне сердца.

Последние слова прозвучали бы несколько напыщенно, если бы нелегкая ирония, которой Аристарх их сдобрил. Заворковал, обретая жизнь, мотор, и «Мерседес» умчался, оставив Ольгу на застроенной двухэтажными покосившимися домиками улице незнакомого ей Первозванска.

Ольга подошла к фонарю и стала исследовать пожалованные ей Собилло и Меняйленко деньги — две пачки купюр. Интересно, кто из этих двух господ щедрее, ухмыльнувшись подумала она и пересчитала кассу. Два и два — или, вернее, две тысячи и две тысячи — Ольга все еще не отделалась от привычки считать деньги «лимонами».

Одинаковая, до копейки, щедрость — подивилась она, укладывая пачки в сумочку. Может, именно такую сумму принято ассигновать девицам, которые оказываются под покровительством господ из дворянских клубов? Вздохнув, она отметила про себя, что четыре тысячи — это ее примерно полугодовой заработок. Первозванск — город контрастов. Следовало, однако, приступать к делу, которое она замыслила. Прежде всего, ей хотелось перекинуться словом с соседями швейцара — то есть добросовестно выполнить работу Кругляка. Вернувшись во двор через арку, она поднялась по скрипучим ступеням и три раза позвонила у подъезда гражданину Савельеву Ф.Г.

Через час с четвертью, когда темнота окончательно накрыла город, журналистка вышла из подъезда, осторожно прикрыв за собой дверь.

В сущности, разговор с соседями мало что дал. Представившись корреспонденткой из московской газеты, Ольга попросила их коротко рассказать о Николае Павловиче Ауэрштадте и о том, что, по их мнению, произошло ночью. Кругляк оказался прав, обитатели квартиры № 1, за исключением старика Савельева, исправно дрыхли. Но и тот не сообщил ей ничего сенсационного: о том, что в гости к швейцару кто-то приходил, было известно с самого начала — да и дознаватель этого не отрицал, просто не придал этому особенного значения.

Ольга пошла по двору, в задумчивости подкидывая носком сапожка рыхлый февральский снег. Одна вещь не давала ей покоя — слова Савельева о том, что гость швейцара слишком уж припозднился. Пришел среди ночи, что для пенсионера, каким, скорее всего, должен был оказаться собутыльник Ауэрштадта — было не самым привычным для прогулок временем. О том, что старики имеют обыкновение вставать ни свет, ни заря, она имела представление, но знала и то, что ночью они предпочитают оставаться дома. Пенсионеры, по ее наблюдениям, чрезвычайно заботились о продлении своего существования — вот почему по темным улицам ходили крайне редко и просиживали бесконечные часы, чтобы попасть на прием к врачу в районной поликлинике.

Выбравшись на сравнительно цивилизованную улицу, откуда уже было рукой подать до центра, Ольга вдруг остановилась, как вкопанная — до того ее поразила мысль, только что пришедшая в голову.

Время смерти! Если верить Савельеву, которого мучила бессонница, гость явился к швейцару уже за полночь. Когда Савельев завалился спать, часы показывали половину первого. Была у пенсионера такая привычка — не только мысленно фиксировать время, когда он отходил ко сну, но и записывать его. Потом старик, пользуясь этими записями, отмечал на вычерченной на миллиметровке оси час и минуту этого знаменательного события и строил кривую своей засыпаемости в течение недели, которую и относил потом в районную поликлинику, где совершенно не имели представления, что с этими удивительными графиками делать.

По словам же врача «скорой помощи» выходило, что швейцар умер в третьем часу ночи, то есть примерно через полтора-два часа после визита. Даже если врач ошибался, время смерти все равно до странности близко соседствовало со временем прихода неизвестного гостя.

Если это и совпадение, решила Ольга, то чрезвычайно подозрительное. К тому же, ни Савельев, ни другие соседи не отмечали у Ауэрштадта склонности к сердечным заболеваниям. Наоборот, «здоров, как бык» — отзывались они о старце. Никто из них не мог припомнить случая, чтобы гигант Палыч хотя бы раз страдал от какого-нибудь недомогания.

Еще одно очко в мою пользу, подумала девушка. Вот брошу журналистику и открою частное детективное агентство — будете знать! Последние слова она произнесла вслух, бросив их, что называется, «на ветер», хотя кто и что должен был о ней знать, в данный момент для нее самой являлось загадкой. Скорее всего, эти слова, как и все те, что она произносила мысленно или вслух, предназначались ее неверному возлюбленному, Павлу Каменеву, который два месяца назад вскружил ей голову, а два дня назад исчез в неизвестном направлении с таганской квартиры, где они жили с ним душа в душу.

За два с лишним месяца их совместного житья Паша иногда задерживался по причине важных дел, требовавших его неотступного внимания, но не более чем на несколько часов. Конечно, принимать во внимание всякого рода случайности тоже приходилось, но Ольга не верила, что исчезновение друга — результат обыкновенного дорожного происшествия.

В таком случае оставалось одно: подозревать, что на жизнь и здоровье Паши покусились некие негодяи, что — само собой — вело к размышлениям о деле, которым он занимался. Врагов у Паши вроде не было — Ольга, по крайней мере, ничего о таковых не знала. Паша ей об этом не рассказывал, да и по телефону рассерженных голосов, требовавших его подозвать, Ольге ни разу не приходилось слышать. С другой стороны — что, собственно она знала о его друзьях и недругах? Да ровным счетом ничего. Тут Ольга начинала ненавидеть благословенную сдержанность своего сожителя. За два с лишним месяца ей так и не удалось узнать, чем Паша занимался. По этому поводу он хранил абсолютное молчание, отделываясь от нее дурацкими поговорками вроде «меньше знаешь — крепче спишь», или «один глупец способен задать больше вопросов, чем дюжина мудрецов способна разрешить».

Эти присказки чрезвычайно нервировали Ольгу, и она не раз принималась подозревать Пашу в деятельности, несовместимой со статусом законопослушного гражданина, а однажды так и вовсе огорошила его вопросом в лоб: «Ты, часом, не на мафию работаешь, миленький?»

В ответ на это Паша смерил ее ироническим взглядом, шутливо поднял вверх руку и поклялся, что «женщину с таким именем он знать не знает». Ольга на время успокоилась, но червячок сомнения грыз ее по-прежнему.

Если бы она имела представление, как управляться с Пашиным «ноут-буком», она попыталась бы вызвать к жизни его экран и посмотреть, каким файлам отдавалось предпочтение. Но — увы! — в компьютерном деле она была хуже любого третьеклассника. Попытки подглядеть через плечо также ни к чему не привели. Паша каким-то шестым чувством ощущал ее присутствие у себя за спиной и сразу же выключал монитор.

Впрочем, один раз Паша неосмотрительно направился на кухню, позабыв выключить компьютер, и Ольга с трепетом уставилась на монитор, решив, что уж сейчас-то она выведет любовника на чистую воду. Однако она обнаружила только состоявшую сплошь из цифр и загадочных букв таблицу. Созерцание ее не приблизило девушку к разгадке тайны. Она лишь поняла, что буквы — это, скорее всего, какие-то сокращения, а вот как совместить с ними колонки цифр, она и понятия не имела, хотя около каждой пятизначной или шестизначной цифры стояло слово «соотв.».

Что такое «соотв.» Ольга догадалась сразу. Это было «соответственный» или «соответственно», но чему это самое «соотв.» соответствовало, оставалось только гадать. Более того, она даже не могла представить себе, из какой сферы человеческой деятельности были взяты эти буквы и цифры — не говоря уж об остальном. Так что впредь попыток выяснить подноготную Паши она не предпринимала и, как и большинство женщин, оказавшихся в ее положении, тешила себя мыслью: «Захочет — сам скажет».

Перебирая в памяти поступки друга, Ольга пыталась обнаружить нить, которая могла бы привести ее к осознанию причины случившегося. Так ни до чего и не додумавшись, она пришла к выводу, что остается одно — ждать. Даже в милиции человека начинали разыскивать не раньше, чем через трое суток с момента его исчезновения.