Эля поправила сползающие на нос очки и выглянула в окно. Стрелки Больших часов показывали на цифру пять. Девушка повернулась лицом к классу и объявила:

— На сегодня всё. Идите домой осторожно и не забывайте про домашнее задание.

Послышался скрип отодвигаемых стульев, дети стали не спеша укладывать в сумки небольшие грифельные доски для письма — бумагу они использовали только при выполнении домашних заданий, и так же, не торопясь, потянулись к выходу из классной комнаты. Учительница опустила взгляд на проход между двумя рядами парт, так, что ей была видна лишь вереница детских ног. Осень в этом году пришла рано и холода уже начинали качать права, ненавязчиво намекая о своём присутствии тонкой корочкой льда, покрывавшей по утрам лужи на улице. Но, несмотря на это, многие ещё были обуты в летнюю обувь — плетёные туфли или сандалии с деревянной подошвой. Только несколько счастливцев щеголяло в разношенных ботинках — наследство от старших братьев или сестёр. Родители остальных либо пока не могли позволить себе такую роскошь, либо берегли обувь до прихода настоящих морозов. Эля опустила взгляд ещё ниже — на собственные ноги и тихонько вздохнула — простенькие и неудобные сапожки стоили ей почти всей зарплаты — точнее той её части, которая не ушла на оплату съемной комнаты. Оставшихся денег было катастрофически мало, и вот уже неделю девушка питалась хлебом и чаем — точнее отваром из разных травок, собранных летом за городом и заботливо высушенных — настоящий чай, людям её круга был не по карману.

— Зато я теперь не простужусь. — Пробормотала она. — Правда, теперь есть вероятность, что я умру от голода…

— Мисс Элиан.

Учительница вздрогнула и подняла голову. Перед ней стояла худенькая большеглазая девочка восьми лет в сером, застиранном платье. Больше никого в классе не было.

— Что такое, Мила?

Девочка заложила руки за спину и застенчиво шаркнула ножкой.

— А можно я вам помогу с уборкой?

Эля улыбнулась.

— Я буду очень признательна тебе. А потом выпьем чаю.

Мила просияла и, схватив тряпку, стала вытирать с большой доски, висящей на стене, меловые записи. Девушка тем временем взялась за веник.

— А тебя дома не хватятся? — Осторожно спросила она ученицу.

Та внезапно сникла и стала водить тряпкой по доске в два раза медленнее.

— Сегодня годовщина папиной смерти — мама утром его вещи доставала и плакала, значит опять будет пить и говорить, что у меня папины глаза. Не хочу домой. — Девчушка передёрнула худеньким плечиком.

Отец Милы погиб в последней войне — глупой, жестокой, скоротечной. Отгремев девять лет назад, она унесла множество жизней — в том числе и обоих родителей Эли — тогда ещё двенадцатилетней девочки. Самое смешное, что сейчас уже никто не мог достоверно сказать, из‑за чего всё началось. Кто‑то утверждал, что первыми напали люди, после того, как император оборотней откусил королю Сиксту Третьему голову, другие говорили, что оборотням понадобились рудники, на которых стояла столица государства людей, а кто‑то отмахивался и бормотал сквозь зубы, что мир просто соскучился по мордобою, но, так или иначе, государство людей — Гардмир попало под протекторат Великой Двуипостасной Империи, которая, к слову сказать, и иперией‑то стала только после захвата Гардмира.

— Но пообещай мне, что ты не будешь делать глупостей и вернёшься домой до наступления комендантского часа.

Девочка слабо улыбнулась и аккуратно сложила тряпку.

— Да, мисс Элиан.

Закончив подметать, учительница набрала воды в чайник из колонки, расположенной в коридоре школы и повесила его над огнём в камине. В классной комнате сразу стало уютно. Будто почуяв предстоящее чаепитие, в дверях тут же появилась Рина — приятельница Эли и по совместительству учительница арифметики в этой же школе.

— Ветер переменился — чувствую скоро будет Шаровая гроза… Здравствуй Мила.

— Здравствуйте, мисс Ринабел.

— Ты говоришь это каждый раз, когда ветер дует с севера. — Заметила Эля, расставляя чашки на ближайшей к камину парте. Рина опустилась на стул и выудила из кармана мешочек с ароматными травами — тем, что в народе называли травяным чаем.

— Прошлая гроза была полгода назад, значит и следующая не за горами.

Мила аж подпрыгнула на стуле.

— Последний раз меня мама налупила, когда я окошко приоткрыла, чтобы посмотреть.

— И правильно сделала, что налупила. — Категорично заявила Рина. — Ты маленькая была — не помнишь, какой четыре года назад был пожар в западной части города.

— Год назад два дома сгорели. — Добавила Эля, разворачивая свёрток с половинкой белой булки — остатком её сегодняшнего завтрака. Внимательно посмотрев на булку, она перевела взгляд на Милу, потом снова на булку. В животе заурчало. Вздохнув, девушка отдала выпечку ученице. Та радостно зачавкала, периодически дуя на горячую жидкость в кружке.

— Уже слишком холодно, чтобы ходить в такой обуви. — Эля указала в сторону разношенных летних сандалий, явно большеватых для детских ступней.

Девочка смущённо спрятала ноги под стул.

— У меня ничего больше нет — я из прошлых ботинок выросла.

Пробившись сквозь серые тучи, в комнату заглянул луч вечернего солнца, заставив учительницу письма прижмуриться, словно сонную кошку.

— Скоро начнёт темнеть. — Мягко сказала девушка. — Беги домой.

Мила послушно тряхнула русыми косичками и, быстро допив чай, с явным сожалением поднялась из‑за парты.

— До свидания мисс Элиан, мисс Ринабел.

Девушки проводили взглядами её до дверей.

— Нужно поговорить с её матерью. — Эля шумно вздохнула, как только ученица скрылась из виду.

— По — моему, это бесполезно. — Рина взглянула на подругу поверх чашки. — Она немного не в себе. Кстати… Моя семья подумывает о том, чтобы переехать в деревню к родственникам — там легче прокормиться. — Прозвучало это как бы между прочим, будто естественное продолжение предыдущей фразы, но Эля почувствовала, что её сердце тревожно сжалось, а в горле встал тугой ком. Луч солнца снова исчез, спрятанный серым покрывалом облаков. Медленно отпив травяной отвар, девушка сжала кружку в ладонях и, наконец, подняла взгляд.

— Если ты уедешь, то у меня никого не останется.

— Ага, и некому больше будет подкармливать тебя выпечкой — ты и так худющая — одни глаза и видны. — Рина немного вымученно улыбнулась. — Ещё ничего не известно — просто отец рассматривал такой вариант.

— Нет, это хорошая идея. — Обычно бледные щёки Эли запунцовели. — И для малышни это будет полезно — свежий воздух, простор.

Две младшие сестрички учительницы математики ходили в школу, где преподавала их сестра, и были настоящими бесенятами. Чего стоил хотя бы тот случай, когда мистер Триплет — директор школы и по совместительству учитель географии и истории, обнаружил в своём сапоге осиное гнездо. Поскольку виновников не нашли, мистер Триплет так и не осознал, что ставить двойки сёстрам Лировым чревато последствиями.

Допив чай, девушки стали собираться по домам. Распрощавшись у выхода с Риной, Эля поправила дешёвую соломенную шляпку, украшенную серой лентой, и шагнула в промозглую сырость улицы.

Силуэты людей и домов скрадывались опускающимся на землю туманом. Школа, состоящая из трёх классных комнат и кабинета директора, занимала весь первый этаж старого каменного здания, расположенного в довольно бедной, но приличной части города. К слову сказать — приличность районов выражалась количеством найденных за год в подворотне трупов. Девушка оглянулась на Часовую башню — колоссальных размеров сооружение, возвышающееся в самом центре города, будто палка, воткнутая в муравейник. На каждой из четырёх сторон башни на огромной высоте располагались не менее колоссальные часы, по которым и жил город. Сейчас стрелки было сложно разглядеть из‑за тумана. Эля ускорила шаг — до наступления темноты ещё нужно было зайти в хлебную лавку — единственное, что она могла себе позволить на остатки зарплаты. Требовательным урчанием живот подгонял свою хозяйку, намекая, что с раннего утра в нём ничего не было, кроме чашки травяного чая, голова слегка кружилась от голода.

«Главное, опять в обморок не упасть. Ладно ещё когда дома, а если прямо перед детьми — напугаю их».

В лавке пекаря стоял умопомрачительный сдобный дух, от которого желудок начал протестовать ещё активнее. Чтобы не захлебнуться слюной, девушка поспешно расплатилась и, запихнув хлеб в чистый полотняный мешочек, ретировалась на улицу. Проходя по узкому деревянному мосту, перекинутому через грязную мелкую речку, она не заметила, как натолкнулась на спешащего прохожего.

— Пшла прочь, плебейка. — Презрительно бросил тот, отпихнув девушку локтем. Локоть у незнакомца оказался довольно мощным и Эля отлетела к перилам моста, больно ударившись о них попой. Почувствовав, как старое дерево скрипнуло и стало прогибаться под её весом, она пискнула и, качнувшись вперёд, уцепилась за одежду толкнувшего её хама. Раздался треск ткани.

— Отвали, девка, ты не в моём вкусе. — Сообщил мужчина, брезгливо стряхивая с себя руки Эли. Прижимая к груди оторванный карман из дорогой чёрной материи, учительница письма, приоткрыв рот от удивления, смотрела вслед незнакомцу, принявшему её за девицу лёгкого поведения. Поджав дрожащие губы, она опустила взгляд на своё скромное серое платье, застёгнутое под горло, поправила сползшие на кончик носа очки, отчаянно не понимая, что в её облике могло напоминать о ночных бабочках. Внезапно девушка спохватилась и, опасно перегнувшись через перила, стала наблюдать, как уплывает её ужин и кошелёк с последними несколькими монетами. Ситуация была очень неприятная, так как предполагалось, что на эти деньги как‑то нужно было прожить до зарплаты, которую выдадут только через несколько дней.

— Интересно, а сколько можно протянуть на одном чае? — Задумчиво протянула она. — Хм… Ну вот и проверим.

Собравшись уже было покинуть место неприятного инцидента, Эля вдруг осознала, что не только она потеряла кошелёк — на грязных досках моста валялся мешочек из синего бархата с серебряной вышивкой. Поспешно схватив находку, она стала шарить глазами в поисках его владельца, но того уже давно поглотил туман.

— Как неудобно. — Пробормотала девушка. — Нужно как‑то вернуть. — К чужим вещам у неё было крайне принципиальное отношение.

* * *

Мансарда, которую снимала Эля, была довольно маленькой и имела всего одно окно — зато с видом на Часовую башню. Летом здесь было душно, а зимой холодно, поэтому лучше всего тут жилось весной и осенью, когда не приходилось укутываться во всю имеющуюся одежду, и не надо было распахивать настежь окно, благоговейно ловя любое дуновение ветерка. В мансарде имелась печка, соединённая общей печной трубой с камином на первом этаже. Много места у окна занимал письменный стол, вечно заставленный книгами и стопками бумаги — неизменными атрибутами жизни учителей. Имелась маленькая кладовка — по совместительству шкаф. Но предметом особой гордости девушки являлось зеркало в резной деревянной раме, висевшее здесь ещё до её заселения. Не то чтобы она часто любила в него смотреться — просто оно прекрасно расширяло пространство.

Положив шляпку на старое кресло, стоявшее в углу, Эля занялась ревизией полок, где хранился чай, кое — какие лекарства и всякая всячина. Для этого ей приходилось вставать на цыпочки и вытягивать шею, однако ничего, кроме уже упомянутого чая, выявлено не было. Вздохнув, девушка достала пухленький мешочек, наполненный сухими листьями мелиссы и крапивы и водрузила его на стол. Тут как‑то вспомнилось, что для чая необходима вода — за ней пришлось спуститься на первый этаж, где обитала миссис Бергер — хозяйка дома — приятная, но строгая пожилая женщина. Вежливо осведомившись о её здоровье и выслушав жалобы на погоду, учительница подавила в себе желание одолжить у хозяйки немного денег до зарплаты — миссис Бергер не отказала бы, но сделать это не позволяла совесть — девушка и так уже задерживала оплату за этот месяц. Пожилая женщина была очень даже неплохо обеспечена — после смерти мужа — торговца пятнадцать лет назад, она унаследовала всё его состояние, на которое, особо не шикуя, она и жила до сих пор, кроме того, получая дополнительный доход со сдачи нескольких комнат в доме на улице Подорожника.

Поднявшись к себе наверх с небольшим чайником полным воды, Эля растопила печь и поставила его греться. Расстегнув платье, при этом проклиная портного, который вздумал расположить пуговицы на спине, девушка сменила его на более удобный туалет — нечто похожее на ночнушку и одновременно на наряд среднестатистического привидения, каким его любят изображать на гравюрах, иллюстрирующих детские книги. Эту свободную, украшенную полуистлевшими кружевами одежду, она нашла в сундуке, когда впервые осматривала мансарду и, с разрешения хозяйки, утверждавшей, что это принадлежало её прабабушке, стала использовать как домашнее платье. Развешивая на спинке стула свой серый учительский наряд, девушка внезапно вспомнила о кошельке, подобранном на мосту. Достав из кармана бархатный мешочек, она взвесила его на ладони, ощущая пальцами проступающие сквозь ткань рёбра монет и тяжело вздохнула.

— Это чужие деньги. Мне нельзя их тратить. — Напомнила она сама себе. — Но посмотреть‑то можно…

Начиная тихо себя ненавидеть, Эля ослабила тесёмки кошелька и высыпала его содержимое на кровать. В тусклом свете заходящего солнца на покрывале маняще переливались золотые монеты. Они сулили вкусную еду и красивые новые сапожки, но девушка лишь ещё раз вздохнула и, отмахнувшись от зловредного нашёптывания, подбивающего её на попрание собственных принципов, стала складывать деньги обратно. Среди холодных металлических кругляшей рука внезапно наткнулась на что‑то выпуклое и абсолютно гладкое. Эля с интересом повертела в руках брошь из белого непрозрачного камня в серебряной оправе, по краям которого располагались мелкие рубины. На белом камне был выгравирован какой‑то герб.

— Красиво. — Эля завороженно наблюдала как переливаются рубины, похожие на крошечные капельки вина. Поддавшись искушению, она подошла к зеркалу и приколола брошь себе на грудь. Дорогое украшение смотрелось немного странно в сочетании с поношенным платьем и простым строгим пучком волос.

— Зато цвет лица у меня аристократичный. — Утешила себя девушка. — Бледный такой, точнее серый… точнее зелёный… Какими глупостями я занимаюсь. — Она тряхнула головой и поспешно расстегнула застёжку броши. Игла больно ужалила палец — вскрикнув, Эля выронила драгоценность. Почувствовав угрызения совести из‑за того, что обращается так с чужой дорогой вещью, девушка поспешила поднять её и отряхнуть от невидимых пылинок. Внезапно она чуть не выронила брошь ещё раз — ей показалось, что белоснежный камень стал красным. Поняв, что это всего — лишь пятно крови, облегчённо выдохнула и быстро вытерев его платком, запихнула в бархатный мешочек к золотым монетам, а затем спрятала кошелёк на одной из полок.

Сняв с печки весело пыхтевший чайник, учительница полотенцем приподняла горячую крышку и бросила внутрь сушеные листья. Приятно запахло мелиссой. Живот тут же с готовностью откликнулся урчанием. Тут само собой в голове всплыло воспоминание о банке сушёных ягод в кладовке. Обычно они использовались для всё того же чая, но в теперешних обстоятельствах даже сушёные ягоды были деликатесом. Достав заветную банку, Эля с удовольствием стала поглощать её содержимое. Жевать было сложно — лесная земляника хрустела на зубах, а голубика имела странный горьковатый привкус. Запивать это приходилось большим количеством жидкости. Когда банка опустела на четверть, девушка с сожалением спрятала её обратно в кладовку. Желудок был категорически не согласен. Вспомнив о том, что нужно проверить домашние задания, лежащие на столе ещё со вчерашнего дня, девушка зажгла кривую, толстую свечу, самостоятельно сделанную из огарков.

Перед глазами заплясали кривоватые крупные буквы, начертанные нетвёрдой детской рукой на тонких сероватых листах дешевой бумаги. Такая бумага хоть и была довольно доступной, но всё — же не бесплатной, а потому на ней писали только домашние задания — в классе практиковались на небольших грифельных досках. Заметив в углу листа рожицу в очках, девушка улыбнулась и, аккуратно оторвав рисунок, спрятала его между страниц лежащей под рукой книги — " Народы всего мира — канувшие в историю и ныне здравствующие, а также твари неразумные и опасные". Этот потрёпанный фолиант, также найденный в сундуке с вещами прабабки миссис Бергер, пользовался у Эли особенной любовью, поскольку содержал в себе невероятно живописные иллюстрации. Правда, после некоторых картинок начинало казаться, что под кроватью сидит монстр, жаждущий сотворить со своей жертвой что‑нибудь противоестественное. Такие страницы девушка старалась перелистнуть как можно быстрее и не глядя. Где‑то вдалеке — на Часовой башне — дважды прозвонил колокол, возвещая о начале комендантского часа — с этого момента людям нельзя было выходить на улицу. Ну как нельзя… Не то чтобы совсем… По официальной версии это было для их же блага — и действительно — выходить ночью на улицу было довольно опасно, поскольку многие оборотни выпускали свою вторую ипостась "погулять", а случайный бродяга мог стать жертвой чьих‑то возобладавших над разумом инстинктов и поучаствовать в спонтанной охоте в качестве жертвы. На трупы подобных бедолаг, найденные поутру в подворотне, стража просто закрывала глаза и если и расследовала что‑то, то в основном для вида и то, если у усопшего были сильно возмущавшиеся родственники.

Задумчиво пробежавшись пальцами по потрескавшемуся переплёту, учительница наугад раскрыла книгу и вздрогнула — надпись на верху страницы гласила — "Оборотни". Украдкой взглянув на изображение сурового на вид, лохматого субъекта и стоящего рядом с ним медведя, Эля углубилась в чтение.

"Оборотни — изрядно кровожадные, изворотливые и коварные. Имеют два облика — один — человеческий, а другой какого‑либо хищного зверя. Если с человеческой ипостасью ещё можно иметь дело, то завидев как оборотень перевоплощается, первейшее, что следует сделать — уносить ноги, дабы их не оторвали."

Учительница поёжилась — автор сего произведения обладал несомненным литературным талантом и хорошей фантазией.

"Превращаться они могут по собственному желанию когда угодно, но в день зимнего солнцестояния с заходом солнца они теряют разум и до восхода солнца бесчинствуют в облике зверя".

Действительно — выходить на улицу в день зимнего солнцестояния не отваживались даже самые отчаянные самоубийцы — есть множество более приятных способов свести счёты с жизнью. После войны, когда в городе поселилось большое количество оборотней, человеческая часть населения осознала, что нет ничего полезнее крепких дубовых ставень и тяжёлого комода, которым можно забаррикадировать дверь. Эля содрогнулась, вспоминая жуткий вой, стоявший в ночь прошлогоднего солнцестояния. Это была самая длинная ночь в году — во всех смыслах этого слова — спать при таких обстоятельствах могли только люди с очень крепкими нервами, к коим девушка не относилась. Продрожав пол ночи в спасительных объятиях одеяла, она чуть не умерла от страха, когда ближе к рассвету по крыше застучали чьи‑то острые коготки.

"Нюхом обладают великолепным и если потеряют вещь, то непременно найдут утерянное по запаху. Сбить со следа их можно, надушившись чем‑то чрезвычайно вонючим. Но воровать у них всё равно не рекомендуется — жадные весьма и за то, что считают своим, вполне могут оторвать голову."

Эля захлопнула книгу и встала со стула… От резкого движения голова закружилась, а в глазах заплясали чёрные мушки. Сделав два заплетающихся шага к кровати, она медленно сползла на пол.

"Только не обморок опять. Я же свечу не потушила." — Промелькнуло в голове перед тем, как сознание отбыло в неизвестном направлении.

Несколько мгновений в комнате стояла тишина, нарушаемая лишь тихим потрескиванием дров в печи. Примерно через двадцать секунд оконная рама жалобно скрипнула, а крючок, на который она закрывалась, приказал долго жить и отлетел в сторону. По бумагам, лежащим на столе, прошлись грязные подошвы чёрных сапог. Их обладатель мягко спрыгнул на пол. Одёрнув плащ из дорогой ткани, незнакомец окинул комнату брезгливым взглядом. Заметив лежащую девушку, он удивлённо приподнял брови.

— У людей, что — принято спать на полу? Говорю же — дикари. — Презрительно процедил мужчина. — Вставай. — Он несколько раз потыкал носком сапога в рёбра "дикарки". Та никак не отреагировала и продолжила валяться, не взирая на то, что холодные доски нельзя было назвать удобным ложем. Взломщик подозрительно прищурился и присел на корточки, внимательно рассматривая лицо Эли. Сейчас оно больше напоминало лицо мраморной статуи — белоснежное, с просвечивающимися под глазами голубоватыми жилками и бескровными губами.

— Обморок? Я что настолько страшный, что при виде меня нужно в обморок падать? Стоп… Девка ещё до моего прихода такая была. Тогда вообще непонятно… Она что как бы заранее испугалась? — Мужчина нахмурил лоб. — А если я на неё сейчас рявкну она вообще помрёт? И куда я труп дену?

Фыркнув, незнакомец выпрямился в полный рост. Заметив на столе чайник он снял с него крышку и выплеснул содержимое на лицо девушки. Вместе с водой там оказалась и какая‑то трава, которая шлёпнулась на лоб Эли мокрым зелёным комком. Она глухо застонала, но глаза по — прежнему не открыла. Непрошеный гость удивлённо понюхал чайник и, отставив его в сторону, уселся на кресло, закинув ногу на ногу. — Ну что ж — подождём.