Глава I

Лидия удивляет и удивляется

– Ну, ты меня удивила! Ох и удивила! Н-да… удивила, так удивила, – все приговаривал и приговаривал Збышек.

– Приятно? – спросила Лидия, полуобернувшись к нему. Она стояла у зеркала, надевая новую кокетливую шляпку – вишневый фетр, маленькие поля, закрывающие уши и шею, а спереди отогнутые наверх и пересеченные наискось вишневой же атласной лентой наподобие кокарды.

– Еще как приятно! – воскликнул Збышек. – Последнее время ты только и делаешь, что приятно удивляешь.

Он подошел к жене сзади, обнял и поцеловал в плечо.

– Милая, – шепнул он, обнял ее крепче и тихонько начал тянуть к постели.

– Потом, потом, – сказала Лидия, шелковой змейкой выскальзывая из его рук. – Ты же хотел посмотреть…

– Да, прости, милая. Пойдем.

Лидия взяла в руки хрустальный флакон с золотой крышечкой в форме диковинного цветка. Две капли за ухо. Две – за другое. Две – в ямочку между ключицами. В воздухе растекся запах увядающего ириса. Последний взгляд в зеркало. Губы подкрашены идеально. Густые брови чуть приподняты, будто Лидия слегка удивлена. Шляпку сдвинуть немного набок. Вот так. Она готова. И, словно испытывая неловкость за то, что отстранила мужа, Лидия ласково обращается к нему:

– Ну как твой большой проект? Ты говорил мне недавно. Кажется… кажется «АэроРусь»?

– Ты помнишь? Спасибо, милая, – растроганно отзывается Збышек, и его лицо тут же приобретает озабоченное выражение. – Не знаю, не знаю. Такие риски… Понимаешь, милая, это заказ правительства, казалось бы, ничего страшного, можно вкладывать деньги, но партнеры совершенно невозможные. Никак не могу решиться. Боюсь.

– Ах ты, трусишка, – несколько иронично смеется Лидия и, потрепав мужа по щеке, натягивает перчатки и идет к выходу. – Всего-то ты боишься. За меня боишься, за Марысю, за свою «АэроРусь».

Виновато улыбаясь, Збышек шел за женой, глядя на ее покачивающиеся бедра и подрагивающие плечи. Как плавно она идет! Словно играет бедрами. Поворот головы. Быстрый взгляд из-под ресниц. Он поспешно накидывает ей на плечи мех. Она поводит одним плечом, обнажая его. Движение почти незаметное – рефлекторное. Но как она это делает! Мороз по коже! Она поднимает руку и дотрагивается пальцем до мочки уха, и Збышек не может отвести глаз от розовой мякоти, в которой сверкает бриллиантовая капля. Нет, это действительно удивительно. Как она изменилась! Когда же это случилось? Да, точно – после его возвращения из Москвы в октябре прошлого года. Первой изменения, произошедшие с матерью, заметила Марыся.

– Папочка, – сказала она. – А ведь мамочка больше не боится.

– Не боится? – он оторвался от бумаг. После приезда на него свалилось столько дел, что он почти не бывал дома и не виделся с домашними. Утром – в банк, поздно вечером – из банка. Наспех поцеловать Марысю перед сном, убедиться, что Лидии опять нет дома (и о чем там думают, на этой студии – сплошные ночные съемки!), глотнуть чаю и – в кабинет. – Не боится? – переспросил он.

– И не плачет, – добавила Марыся.

Не боится… не плачет… не пьет капли… не сидит по утрам в кресле со льдом на голове… не носит очки в толстой роговой оправе. Куда подевались приступы паники? Дурные предчувствия? Гадание на картах? Походы к спиритичкам? Как-то он слышал в ресторане разговор за соседним столиком. Беседовали двое господ с киностудии. Один, как понял Збышек, режиссер, другой – оператор. Обсуждали съемки «Анны Карениной».

– Збарски брали, чтобы она рыдала и устраивала истерики, а она, видишь ли, взялась играть страсть, – говорил один.

– А она умеет? – удивлялся другой.

– Говорят, отменно получается.

«Я всегда знал, что она гениальная актриса! – расстроганно подумал Збышек. – Неужели мой отъезд в Москву так на нее подействовал? Как же она тосковала, бедняжка! Все-таки разлука с мужем удивительно меняет женщину. Надо, надо было расставаться почаще». По дороге домой он купил букет белых лохматых хризантем и вложил в него маленькую бархатную коробочку, внутри которой нежился топаз темного чайного цвета, обшитый золотым кружевом и играющий в унисон с непроницаемыми карими глазами Лидии.

Лидия и Збигнев вышли на крыльцо. Перед входом на усыпанной желтым зерном плотного песка подъездной аллее стоял кофейного цвета маленький кабриолет с медными ручками и сиденьями, обитыми розоватой кожей. Шофер протирал лобовое стекло.

– Нравится? – спросила Лидия и, не дожидась ответа, легко сбежала по ступенькам. Подойдя к авто, она нежным жестом, точно любимого зверька, погладила лакированный бок и села за руль. Движения ее, когда она завела мотор, казались не слишком уверенными. Кабриолетик пыхнул дымом, слегка попятился, вильнул задом и только после этого двинулся вперед. Лидия медленно, враскачку обогнула клумбу, потом выровнялась, прибавила ходу и второй круг сделала красиво – быстро и плавно. Слуги высыпали на крыльцо посмотреть, как барыня забавляется с новой игрушкой. На лицах их было написано удивление. Даже Збигнев, заранее подготовленный Лидией к этой затее, был поражен. Что это за женщина, которая с сосредоточенным лицом так ловко управляется с механическим зверем? Полно! Лидия ли это? ЕГО Лидия? Быть того не может! Глядя на нее, он испытывал чувство радостного освобождения. Мрачные чары развеялись, и с новой Лидией их ждала совершенно новая жизнь. Но когда она успела освоить вождение? И ничего не говорила! Боялась, что он будет волноваться. О, лукавая! Во всем призналась лишь полчаса назад. Это ее новое кокетство – он обожал его!

Между тем Лидия остановилась перед крыльцом и поманила его к себе.

– Как ты думаешь, милый, может быть, мне поехать в авто на студию?

Тут он испугался не на шутку. В авто? Одна? За рулем? В первый раз? Но в городе такое движение! А на шоссе – такие повороты! Горы! Серпантин! Нет, нет и нет!

– С Василием… – начал было он, но она его перебила:

– Никакого Василия!

И, надвинув поглубже шляпку, маленькой рукой, обтянутой вишневой кожаной перчаткой, ударила по клаксону, спевшему первые такты «Турецкого марша», и вылетела на аллею, ведущую к воротам.

Збигнев ошеломленно смотрел ей вслед. Слишком быстро свершилась в ней перемена. Слишком быстро… Слишком…

А Лидия неслась вниз к центру города. Весенний ветер целовал ее щеки. Конец марта, а тепло почти по-летнему. И как отчаянно весело! Она передернула плечами и скинула мех. Резко вывернув руль, выскочила на широкую торговую улицу, уже обсаженную, точно грибами, зонтиками летних кафе. За одним из столиков в многочисленной компании приятелей сидел Басби, попивая легкое белое вино и щурясь на солнце. Заметив его издалека – страсть к пиджакам цвета «вырви глаз» неистребима! – Лидия слегка замедлила ход и нажала на клаксон, приветствуя его. Он обернулся и поднял ополовиненный стакан. «Просто светское знакомство – ничего больше», – говорило его равнодушно-приветливое лицо. Она сглотнула улыбку и пролетела дальше.

Пять месяцев… Пять месяцев длилась их… Связь? Роман? Любовь? Отношения? Она не знала, каким словом определить то, что происходило между ними. Он был… Он был… Он был! Одно это она находила достаточным, но он к тому же оказался существом абсолютно таинственным, непредсказуемым, но нестрашным. Напротив, с ним Лидия ничего не боялась. Она совершенно его не понимала. Совершенно! Когда он рассказывал о своих идеях, фантазировал или вспоминал прошлое, она согласно кивала в такт его словам, но не могла зацепиться ни за одно из них – будто он говорил на незнакомом языке. Все, что она слышала, было так чуждо ей, так фантастично, так непредставимо, так незнаемо ею, что она даже не старалась понять. Ей представлялся прозрачный поток бурлящей воды, на дне которого затаились обморочные омуты и расщелины, заплелись в тугие жгуты пучки водорослей, рассыпались острые камни. Что там происходит, в этой темноте, прикрытой сверкающей вуалью хрустальных брызг, таких веселых и игристых? Неизвестно. И это завораживало.

Они встречались в странных местах. Гостиницы, разумеется, были под запретом. Частные квартиры – тоже. Какой портье, какая хозяйка не узнали бы царственную диву даже под вуалью? Совместные ужины в ресторанах… Ах, о них оставалось только мечтать!

– Где же мы сможем видеться? – был ее первый вопрос, когда она окончательно очнулась в его обьятиях тем осенним днем. Остатки яичницы давно засохли на тарелке. Недопитый кофе подернулся пленкой. Он перебирал ее волосы, задевая время от времени сережку. Ей было больно и от этого приятно.

– Придумаем что-нибудь, – пробормотал он, как ей показалось, равнодушно, поднялся и стал одеваться. Она испугалась. Сейчас уйдет – и?..

Он ушел.

Оставшись одна, она почувствовала непреодолимую потребность в движении и пошла кружить по комнатам и этажам, зябко кутаясь в шаль, будто с уходом Басби сразу наступили заморозки. Телефонный аппарат звонил в гостиной, но она не снимала трубку. Это был – она знала – ассистент со студии. Она не явилась на съемки. Ну и что? Кому нужны эти игрушечные страсти, когда есть настоящие – обжигающие, живые! Она забрела на кухню. Надо что-то съесть или хотя бы выпить чаю, ведь у нее почти сутки ни крошки не было во рту. Дзин-нь – китайская фарфоровая чашка выскользнула из рук и разбилась о плитки пола. Вслед за ней полетело блюдце. Лидия стояла с растерянным видом, держа в руках чайник. С ним надо что-то сделать. Но что? Налить воду… Поставить на огонь… Она забыла, как это делается. Она забыла все, что было прежде. Отставив в сторону чайник, она, от усталости спотыкаясь о ступеньки лестницы, поднялась в комнаты, упала в кресло и мгновенно заснула.

Наутро она поехала на студию и снималась, как всегда. Через два дня начала плакать и плакала, не переставая, сутки. Еще через день ее охватило мрачное отчаянье. И вот, когда самоубийство уже стояло на пороге и Лидия прикидывала, что верней – выброситься из окна или выпить весь запас лекарств, хранящихся в доме, – какой-то человек в мешковатом костюме и с чудовищным акцентом передал ей записку от Басби. Тот звал ее на яхту «Санта-Лючия», что была пришвартована в старом порту в конце причала. Когда? Сейчас. Он уже ждет. Стараясь сохранять достоинство перед чужим, она лихорадочно натянула перчатку не на ту руку и, как была, в домашней фланелевой кофточке в красный горошек и тапочках, бросилась вон из дома. Яхта оказалась развалюхой, проржавелой инвалидкой с перебитыми мачтами, на палубу которой давно не ступала нога человека, но в каюте ее ждал Басби, устлавший пол пуховыми одеялами и подушками. Она слабо улыбнулась, вспомнив, как сама тащила ему пуховики всего несколько дней назад.

– Здесь нас никто?.. – прошептала она, прильнув к нему.

– Никто, никто, – усмехнулся он, проводя тыльной стороной ладони по ее щеке, и они провалились в сугроб перины.

Лидия не переставала удивляться тому, как ловко он придумывает места для встреч. То они как бы случайно сталкивались у колеса обозрения в городском саду и, обменявшись вежливыми поклонами, садились в одну кабинку. Когда кабинка поднималась наверх, колесо останавливалось – Басби договаривался со смотрителем, что тот опустит их не ранее чем через час. То Басби назначал ей встречу на шоссе, что вело в Массандру. Она отпускала таксомотор, шла с километр пешком и каждый раз, увидав у дороги вишневое авто Басби, похожее формой на рыбу, почему-то вздрагивала от неожиданности. В ожидании ее он обычно курил, облокотившись о капот, а когда она приближалась, давал три торжественных гудка, и их рыбка-красноперка, виляя по озорным изгибам горной дороги, неслась в пещеру, головокружительно парящую над ущельем. Басби называл ее «наш Сезамчик» и уверял, что узнал о ней из древней книги про духов и колдовские заклинания. Но главным местом встреч был заброшенный маяк на мысу за старым портом. Триста тридцать три ступеньки наверх, взбегая по которым Лидия всегда задыхалась и несколько раз останавливалась передохнуть. Комнатка смотрителя с круглыми стенами. Плошка с горящим маслом на столе. Резкие вскрики чаек. Запах соли, несущийся в окна с выбитыми стеклами. Иногда чайки садились на чудом уцелевшие оконные переплеты и, кося хищным круглым глазом, наблюдали за Басби и Лидией. Море шумело далеко внизу, словно оберегая их от ненужных визитеров.

Збышек с Марысей вернулись через неделю после первого явления Басби. Лидия приняла Збышека, поражаясь собственному спокойствию. Только в первый раз – первый после поцелуев Басби – она чуть не выдала себя.

– Ты так поправился, – с искренним удивлением произнесла она, обнимая мужа. – Совершенно другие… – и запнулась.

«Совершенно другие плечи», – сказала она про себя и закашлялась. Раньше она касалась лишь одного мужского тела. Форму плеч и рук Збышека знала назубок. Басби был другим. Конечно, другим. Боже, сейчас она запутается! Ее охватила паника. Запутается в именах, в запахе кожи, в родинках. Где она? С кем? Если Збышек что-то спросит, она точно попадет впросак.

– Ты думаешь, поправился, дорогая? – муж расстроенно откинулся на подушки и сверху вниз посмотрел на свой живот, проглядывающий сквозь полы халата. – Ты даже не представляешь, сколько приходится есть в Москве! И всегда мясо, пироги. Я и сам чувствую, что прибавил. Ну, поди ко мне, любимая, я осторожно.

Лидия хотела было – …ах, ей совсем не до его тяжелых прикосновений, когда кожа гудит от давешнего безумия, – ведь можно отвлечь Збышека на разговор о спортсмэнском клубе, который открыли в «Парадизе», заболтать, приказать, в конце концов. Однако не будет ли спокойней, если позволить ему… Только надо отвернуться. Ну, куда он тянет свою руку? Совсем не так – какой неумеха! Она взяла мужа за кисть (не более ли деловито, чем следовало?) и положила ее на свою лопатку. Надо всего лишь вспомнить. Не так все просто, но не в этом ли суть системы Константина Станиславского?

Она находилась очень, очень далеко от Збышека, когда тот целовал ее вспотевшие волосы. А тот был счастлив и благодарен за ее – нет, не страсть, а новую для него отзывчивость. Когда Басби долго не давал о себе знать, у Лидии всегда находились ласки для Збышека. И отговорки, если Басби вдруг овладевала охота к частым свиданиям.

 

Глава II

Басби видит сон и вспоминает

Недавно Басби приснился сон. Он сидел на краешке сцены и вспоминал его. Был обеденный перерыв, и танцовщицы упорхнули в кафе. Дирекция театра арендовала на два часа в день столовую, которую, придерживаясь новых либеральных веяний, выстроил для малоимущих глава ялтинского дворянского собрания. Там щебечущие стаи танцовщиц рассаживались вдоль длинных столов и, галдя, поглощали овощные супы и паровые котлеты. Самые беспечные успевали еще заглянуть в кондитерскую на углу Северного проспекта и пришпилить мельхиоровыми вилочками по паре крохотных пирожных. Девиц, которых с легкой руки столичного кудрявого поэта (любителя балерин, привозившего недавно в Ялту свою новую пассию) стали называть «мюзиклетками», в театре было уже более полусотни. Прошел слух, что Басби Визг («Нет, все-таки это псевдоним?» – переспрашивали друг друга зрители, ведь никто до сих пор не знал его настоящего имени) в следующей постановке решил чуть ли не утроить ряды улыбающихся блондинок, отбивающих каблучками чечетку. Как он разместит их на сцене?

«Действительно, как?» – размышлял Басби и вспоминал сегодняшний сон. Во сне раскладывался пасьянс. Но карты не ложились на стол, и бубновый валет не подмигивал застенчивой «шестерке», нет – обитателями колоды были жильцы четырехэтажного дома, на фасад которого во сне Басби смотрел из окна своей гостиничной комнаты. В окнах клубилась жизнь – на верхнем этаже двое спорили; пролетом ниже жильцы что-то искали в ящиках комода, под диваном, в книжном шкафу; няня укладывала спать неугомонного малыша; кухарка маялась с тестом, отирая пот со лба и поглядывая на часы, – она явно куда-то опаздывала; появлялся даже вор в маске и с пистолетом; и врач с саквояжем, и… Из скрытых в темноте коридоров возникали новые персонажи, включались в перипетии, и ситуации вдруг сами собой разрешались. Находилось потерянное письмо. Ребенок засыпал. Ужин отменялся, и кухарку отпускали. Спор заканчивался поцелуем с гостем, едва переступившим порог. Вор находил клад. Доктор – больного. А в комнате, где сценки заканчивались, свет гас, окно становилось темным. Следуя логике сна, следовало дождаться, когда все персонажи разойдутся по комнатам. Тогда пасьянс сойдется: дом погрузится во тьму, наступит тихая ночь.

Пасьянсы Басби раскладывал часто, практически каждое утро – на круглом столике в гостиничной ресторации, где подавали кофе и английский завтрак: тосты, омлет. Однако сценическую структуру из сна хорошо бы цыгануть для спектакля – сказал самому себе Басби. Поставить вертикаль во всю высоту до колосников, разбить на квадраты, в каждом сделать площадку, и танец последовательно будет перемещаться «из кадра в кадр», с площадки на площадку, выхватываемый лучом света, – а потом вспыхнут все «юпитеры» одновременно, и танцующая стена двинется на зрительный зал. Да! Именно так! Сидни придумает, как это сделать.

Басби рассмеялся своим мыслям, достал из кармана бархатную коробочку с сигарами, отрезал карманной гильотинкой морщинистый кончик и раскурил. К сигарам он пристрастился недавно и любил теперь подымить, расставляя «мюзиклеток» по расчерченным на сцене линиям. Они и так на него молились, а с сигарой его «шик зашкаливает», пропела однажды в коридоре хорошенькая брюнетка – и прыснула, заметив, что он услышал. Разного рода новоявленные знакомые Басби, которых он гостеприимно угощал коктейлями в заведениях на набережной, были убеждены, что у него целый гарем – и все голые коленки (числом до сотни) его. Они были неправы – стройных «мюзиклеток» он совершенно не воспринимал как «живых девиц». Они виделись ему скорее россыпью спичек, которые должны вспыхивать, чтобы расцветал пышный фейерверк шоу. Ножки, обтянутые чулками, – ну, чем не частокол спичек? А «шоу» – это словечко Сидни, так он называл спектакли на американский манер. Словечко прижилось – уже и газетчики испробовали его на язык.

Между тем из репетиционного зала донесся гомон – девушки возвращались с обеда. Раздался грохот за кулисами – рабочие уронили одну из крепежных балок. Послышались крики Сидни, ведь за монтаж декораций отвечал он. Вдруг Басби вспомнил, как вчера утром Сидни обстоятельно объяснял ему, что за фигурами в карточной колоде стоят реальные исторические персоны: царь Давид, идеальный властитель – король пик, Александр Македонский – трефы, диктатор Юлий Цезарь – бубны, Карл Великий – черви. «А дамы тоже имеют прототипов?» – спросил Басби. «Афина Паллада – the queen of… как это… пик», – поджал губы его приятель. «Вот откуда взялся оживший пасьянс – из того разговора!» – решил Басби и пошел разбираться со скандалом и рассказывать Сидни про вертикальную сцену. А навстречу ему из-за занавеса выехала массивная пушка с поднятым дулом, на котором как раз Сидни горделиво и восседал.

– Сидни едет в нэбэса! – декламировал он куплеты песенки из новой постановки. – Сидни вэрит в тшудэса! Yes? Подходит? Так-так?

– Oh, yes, – изумился Басби, оглядывая пушку.

Сидни стоял на круглой площадке, венчающей пушечное дуло, запахнувшись в рабочий халат, как в тогу. Истинный полководец декораций. Басби улыбнулся и представил на этом месте Лидию Збарски: вот ведь истинная Афина Паллада! Такие формы пропадают. Однако мюзикл – совсем не ее жанр. «И слава богу – это бы все только усложнило», – подумал Басби. Он приобнял Сидни за плечи и увлек на улицу – в конце концов, надо и им перекусить. За обедом и поговорят. И вот теперь, разомлев, они сидели на солнышке в окружении приятелей и лениво потягивали вино.

…Басби проводил глазами кофейного цвета машинку Лидии, на полном ходу проскочившую мимо кафе. На повороте мелькнула темно-красная шляпка. Опал хвост пыли. Басби допил вино. Хм… Она делает успехи. Теперь села за руль. Поменяла шляпки. Да и рыдать давно перестала. Во время первых встреч глаза у нее вечно были на мокром месте. Впрочем, она и сейчас частенько пытается закусить губу. Поразительно серьезная особа! Даже смеется на полном серьезе – так, будто делает тяжелое и очень нужное дело. Но старается, очень старается! Чувства юмора у нее – ни на грош. Голову можно дать на отсечение – она не отличает, когда он говорит серьезно, а когда нет. А если все-таки догадывается, что он пошутил, сдвигает брови, пытаясь понять, что же тут такого смешного. Лицо ее приобретает недоверчивое выражение, губы вспухают, как у обиженной девочки и – наконец-то! свершилось! – медленно и неуверенно она раздвигает рот в улыбке. Вы точно уверены, что это смешно? Ну, тогда и я посмеюсь. В такие минуты он ее обожает. Хохочет, как сумасшедший, и бросается целовать. Она забавляет и одновременно трогает его. Почему-то ему часто становится ее жалко – как будто Бог чем-то ее обидел, недодал чего-то важного. В такие минуты он обнимает ее особенно нежно.

Уходя от Лидии после первой ночи, Басби и не предполагал, что они еще когда-нибудь увидятся. Он шел домой в отличном настроении, посвистывая, вспоминая вчерашний спектакль и начисто забыв о драке в «Кабачке и тыкве» и двух верзилах, от которых пришлось удирать. Подойдя к гостинице, увидел Сидни, который возился с вишневым авто.

– Украдать! Украдать! – запричитал Сидни при виде Басби.

– Что украдать?

– Украдать наш car! Но не до конца.

Выяснилось, что ночью авто пытались угнать. «Юрий Фомич и компания», – выругался про себя Басби, вспомнив ночные приключения.

– Что же им помешало? – спросил он Сидни.

– Мe! – и американец гордо ударил себя в грудь.

– Ты?! – Басби несколько секунд смотрел на щуплого Сидни, а потом захохотал так, что не смог удержаться на ногах и, перегнувшись пополам, повалился прямо на крыльцо гостиницы.

– Мe! Мe! Смотри.

Сидни дернул запертую дверь авто, что-то зашипело, забулькало, и из недр машины на всю улицу загремел голос: «Fuck you! Твойу йадрьйону матушку!» Голос все гремел и гремел. Басби хохотал. Зеваки толпились вокруг. Из открытых окон высовывались недовольные лица.

– Да что ж это такое! Ни днем ни ночью покоя! Охальники! – И ушат грязной воды вылился на голову Сидни.

– Действительно, что ж это такое? – давясь от смеха, спросил Басби.

Сидни открыл дверцу. На приборной панели был установлен маленький патефончик, который начинал крутить пластинку и опускал на нее иглу, если кто-то пытался вскрыть машину.

– It’s my invention! – Сидни по-собачьи встряхнул мокрой головой.

– Голос тоже твой? – спросил Басби. Сидни кивнул. – Ну, и слова, конечно, – и Басби снова захохотал.

Он послал Сидни с запиской к Лидии дня через четыре. У него возникло какое-то странное, двойственное чувство. Вдруг страшно захотелось увидеть ее сумрачное лицо, ощутить в руках по-женски пышное и по-девичьи неопытное тело. Была в этом какая-то манкость, что-то неправильное, исковерканное и оттого привлекательное. К тому же Басби не оставляла мысль, что Лидия Збарски – не последняя козырная карта в его нынешней игре. О, в этом не было ни малейшего расчета. Но какой страстный игрок упустит счастливый случай? Жизнь подкидывала фокусы. Встреча с Лидией – чем не кролик из шляпы? Малыш Визг в своей стихии.

А ведь она тогда ничего – ничего! – не умела. В первую ночь вцепилась ему в плечи и прижимала к себе, точно плюшевого медвежонка. Даже странно, что к тому времени уже десять лет как была замужем. Совершенная дремучесть Лидии в деле любовных утех, помноженная на экстатическую страстность, поначалу граничила с членовредительством. Требовалось решение.

– Тише, милая, тише. Это не кулачный бой. Вы напряжены, будто играете Ричарда Третьего или того хуже – короля Лира! Того и гляди, днище нашей шхуны провалится, – шептал он во время их свидания на яхте, отодвигал от себя пылающее тело и дул Лидии в лицо, словно действительно хотел ее остудить. – Если вы откусите мне руку, придется брать таксомотор, ехать в госпиталь, просить господина хирурга пришить ее обратно к плечу. Дело ли это? – Он привстал над ложем, поискал в темноте спички, нащупал металлический коробок и зажег свечу.

В неровном свете растерянная Лидия напоминала героиню исторических полотен итальянских мастеров: горящий взгляд черных глаз, растрепанные волосы, пышные телеса, едва прикрытые – увы! – фланелькой. Она натянула перину до подбородка, и лицо ее стала заливать обида: глаза медленно наполнялись слезами – как будто специально для кинокамеры, капля за каплей, – губы дрожали все сильнее.

– Ну-ну, – Басби мягким движением подхватил капельки слез у ресниц. – Во-первых, давайте попробуем сделать вот так… – он тронул лямку сорочки и спустил ее с плеча. – Вторую – сами. И покажите, где пуговки, мы с ними разберемся, – он нагнулся и быстрым поцелуем подхватил две последние слезинки, а остальные высохли сами.

Лидия послушно выпросталась из-под одеяла и повернулась к Басби спиной, продемонстрировав длинный ряд костяных застежек на сорочке.

– Вот и чудесно! Сейчас мы попробуем побороться с этими вашими кузнечиками, – щелчками он стал отстегивать один крючок за другим. – Посмотрим, какое это даст нам преимущество.

Плямс! – отскочила последняя пуговка. Лидия инстинктивно выпрямила спину. Боже, да это же теперь настоящая кокотка! Прямо как во французском романе. Подрагивало пламя свечи, медленно двигались тени по деревянной крашеной стене – все происходящее казалось отрывками фильмы, снятой в кривоватых декорациях, которые любят рисовать так называемые авангардисты.

Басби провел рукой по голой спине Лидии.

– Не напрягайтесь, милая. Попробуйте откликнуться на мои прикосновения, – зашептал он, и от его наставительного тона у Лидии закружилась голова. – Ваша спина выписана удивительно красивой линией – взгляните на свою тень на стене, – он приподнял пальцами ее подбородок, легким движением заставил отвести назад плечи и, тронув локоть, попросил поднять руки. Лидия мельком оглянулась на своего любовника – как чудно: он действительно рассматривает ее как скульптуру или как картину. Несколько со стороны: будто он зритель или посетитель выставки, а она… Она повернула голову вполоборота, чтобы показать ему линию шеи – ежели дело в линиях, то бояться ей нечего. Тяжелые волосы все еще были схвачены шпильками. На стене покачивались тени двух завитков. Ей нравилось позировать. Не стыдно и так сладко… слишком сладко. Басби легкими поцелуями коснулся ее плеч, привлек к себе. Потом давал еще какие-то указания, которые поначалу смущали, но его ласковый голос и искреннее любопытство легко подчинили ее. «Должна ли я остановиться? – пронеслось у Лидии в голове. – Ах, разве останавливают фильму посреди сеанса? Когда стрекочет проектор и все заворожены».

Ее старательное послушание сводило Басби с ума. Слишком неожиданно. Первые несколько встреч он ждал, что «прекрасная Лидия» одумается, что окажется: она играет, использует специальную стратегию соблазнения, дабы выждать момент и выкинуть какой-нибудь фортель. Но покупался на ее нежную уступчивость, задумчивую сговорчивость. Как внимательно она вслушивалась в его шалые указания и старательно исполняла их! «Однако… не слишком ли мне повезло? Где подвох?» – думал он иной раз, закуривая сигарету и медленно возвращаясь в себя после особенно длительного любовного «сеанса». И уж, конечно, забавлял контраст между податливой «чаровницей» и госпожой Збарски – грозной кинодивой, известной непререкаемыми требованиями и списком правил, которые она выставляла продюсерам. На эту тему синематографические газеты даже публиковали фельетоны. Почему-то он привык штудировать их, будто чувствуя, что синема кружит вокруг него. Но что он сам хотел от вымытого до черно-белого блеска экрана, который казался ему слишком стерильным в сравнении с театральной сценой и кулисами, где жизнь шкворчит, как лук на сковороде, и брызжет маслом во все стороны? Как подступиться к синематографу, пока было непонятно. Только после каждой встречи с госпожой Збарски он поджидал появления фильмовых титров: вдруг на предзакатном небе, или на стекле автомобиля, или на амальгаме зеркала появятся ожившие буквы и сложатся в имена исполнителей главных ролей. Связь с «поэтической Лидией» (про себя он всегда давал ей велеречивые имена) более всего напоминала ему странное шоу: череда сумасбродных номеров на удивительных сценических подмостках. Иногда – раз в неделю или чаще, или реже – занавес поднимался, и…

…Басби поставил на стол пустой бокал, перекинулся еще парой слов с приятелями, поднялся из-за столика, бросил на стол купюру и, сев в машину, отправился за город, на летное поле, к доброму дядюшке Антону Павловичу, владельцу металлических птиц и стрекоз, к крошке-авиетке, названной в честь несчастного пропавшего поэта «Велимир Хлебников». Басби ехал медленно, раскидывая направо и налево улыбки, кивки и приветствия. В городе его, кажется, знали все. «Сбежавшая кукла» всю зиму шла в театре с неизменным аншлагом. Мартовские гастроли в Киеве прошли под овации публики. Басби раздавал интервью. Его фотографии украшали первые полосы газет. А он уже репетировал новый спектакль – «Кот на крыше».

На поле он приехал, когда тени удлинились и солнце слегка покраснело. Оставив авто под специальным навесом, он вышел на поле и, увидев авиетку, как всегда, подумал: «Разбогатею – тут же куплю».

 

Глава III

Басби летает и приземляется

Аэродром, где властвовал добродушный Антон Павлович, давно подманивал Басби. Полосатыми колпачками, что весело развивались на флагштоках; кутерьмой, всегда царившей вокруг аэролетного семейства; задумчивым видом авиамехаников, которые бродили по ангару, перебрасываясь одним им понятными репликами. Он еще только подкатывал к взлетному полю, издали видел механических «страусов», что важно стояли на галечной тверди, покрытой мягким, шелковым на ощупь песком, а его уже охватывало безудержное веселье особого рода, как будто вынырнувшее из сна, где нет силы тяжести и возможны любые трюки.

Сегодня, подъезжая к полю, он с улыбкой подумал, что услышал об этом модном увлечении совсем недавно – всего каких-нибудь три месяца назад. Он хорошо помнил тот вечер в «Безрукой Клементине», излюбленном месте ночных встреч киношной братии. Они сидели перед маленькой эстрадкой, на которой готовилась к выступлению знаменитая уругвайская джаз-банда «Хромая синкопа», – Басби и его бесчисленные приятели, которыми он оброс после премьеры мюзикла: всем хотелось похлопать по плечу новоиспеченную знаменитость, и общительный Басби каждому открывал объятья. Вальяжно развалившись на стуле, барственный крупнотелый Алекс Назимов – недавнее приобретение «Нового Парадиза» на роли восточных любовников – чертил вилкой на скатерти замысловатые загогулины и приговаривал, блестя черными маслянистыми глазами, похожими на нефтяные лужицы:

– …лег на правое крыло… штурвал на себя… пошел на бреющем…

– О чем вы, дружище? Я не понимаю ни слова, – спросил заинтригованный Басби.

Назимов картинно-изумленно вскинул бархатные брови.

– Не хотите же вы сказать, старина, что не летаете?

– Ну, почему же… – неопределенно отозвался Басби. – Летал когда-то. В детстве.

– В детстве? – брови Назимова полезли еще выше. – Но на чем? Ведь тогда не было летательных аппаратов!

– А воздушный шар? А трапеция? Чем вам не аппараты?

Назимов расхохотался, обнажив большие ровные зубы, покрытые искусственной эмалью.

– Аэропланы, дружище, аэропланы! Мы летаем на аэропланах!

– Это что, экскурсии такие? В заповедные места? По билетам? С летчиком? – Басби был озадачен.

– Да мы сами летчики! – раздались два голоса, высокий визгливый и низкий трубный.

К столику подошла забавная парочка: высоченный пузатый великан с круглыми красными лоснящимися щеками, похожий на хорошо начищенную тубу, и крошечный тощий человечек с мятым темным личиком, напоминающий обгорелую спичку. Рудольфино и Валентино – комический дуэт. Скетчи с их участием прессовались в серии, которые демонстрировались перед основной фильмой в качестве острой закуски, разжигающей аппетит, и вызывали гомерический хохот у всей Российской империи. Одетые всегда в одинаковые клетчатые костюмы, Рудольфино и Валентино и в жизни вечно балагурили и разыгрывали на потеху публике забавные сценки.

– Потому… потому что мы пилоты… – прогудел громадный Рудольфино, схватил Валентино и, будто пропеллер, завертел в своих лапищах.

– Небо наш… небо наш родимый дом… – провизжал Валентино, опустившись на землю, отер пот с лица и продолжил: – Не представляете, господа, давеча совершали полет, так мой бутуз, – он указал на Рудольфино, – уселся на место первого пилота и чуть не погубил все дело. Центр тяжести сместился туда, где сидела тяжесть, авиалет, изволите видеть, перекосило прямо в воздухе, и мы почти пропахали носом землю. Пришлось выкидывать нашего друга вместо балласта с парашютом. Я же…

– Взлетел вверх, ибо сам невесом! – подхватил Рудольфино.

Выяснилось, что владелец авиахозяйства, добрейший Антон Павлович, сдавал желающим в аренду летательные аппараты для совершения самостоятельных любительских полетов. За не очень высокую плату летчики обучали господ пилотированию. Страсть к воздушным экзерсисам овладела Ялтой не так давно, поэтому Басби, поглощенный театром, ничего не знал об этом поголовном увлечении. И, натурально, загорелся.

Поскольку на гонорар слезливый директор театра Алексей Никитич не поскупился, были взяты уроки пилотирования. Насупленный юноша в кожаном шлеме объяснял про штурвал, про линию горизонта, тремор крыльев и биенье моторного сердца и стрелочек на приборной панели. Через неделю Басби уже летал один. Ему казалось, что самолетик, с которым он ощущал себя единым целым, – это громадный язык, который слизывает то сиреневую хвойную поросль гор, то блистающее море, то сахарные кубики ялтинских домов. Получив еще несколько уроков, он научился делать довольно рискованные пируэты и наконец понял, что пленило его на самом деле. Конечно, это барахтанье в воздухе суть продолжение искрометных полетов малыша Визга вдоль сцены – и поперек. Папаша Визг придумал мальчонке отличный номер, когда тот едва до горшка доставал, как говорили папашины дружки – Кривой Пупс, клоун, и гример Леха Беспечный. Летающая подушка. Точнее – Малютка, летающий на Подушке. Папаша сконструировал плетеную сетку из прочной тесьмы и замаскировал ее наволочкой и пухом. Пацан выходил на сцену, таща за собой подушку и одеяло. Потом выскакивала мамаша и укладывала его спать, пела колыбельную, а как только на сцене гас свет, малыш вскакивал – шлеп! – давал тумака своей подушке и вдруг подскакивал вверх. Бумс! – и подлетал еще выше. Зал охал, а малютка входил в раж и скакал, как заяц, – на два метра, на три, на пять. Невидимая сетка пружинила и подкидывала его все выше и выше. Для пущей важности из-под подушки начинали лететь перья. В этот момент на сцене снова появлялась разъяренная мамаша и пыталась поймать неуемное дитя простыней. А иной раз летучего малыша Визга выносило со сцены в зал – однажды он чуть не расквасил нос о деревянный стул, на котором раскачивался верзила, подтрунивавший над мамулей Визг. А точнее – над ее любимыми серебряными Пукающими каблуками. Поднялся гвалт, драка перекинулась на сцену, и обидчика в конце концов выдворили из зала. Как ни странно, малыш Басби всегда отделывался легким удивлением – трюк со швырянием сынишки старший Визг проделывал с тех пор, как малютке исполнилось года три. И мускулы Басби с младенчества обрели удивительную мобильность – он шлепался, вляпывался, врезался, рушился, в сущности, без последствий: даже синяки редко появлялись.

Наклоняя крыло серебристого «Велимира Хлебникова» и скользя над верхушками изумрудных гор, он вспомнил свой самый знаменитый полет. Это было в те времена, когда папаша Визг придумал для подросшего сынишки еще одно приспособление – трапецию, которая крепилась на специальной штанге над сценой или на крючке под люстрой. Усевшись на обтянутый тканью деревянный треугольник, привязанный к корабельному канату, «малютка-снаряд» путешествовал над зрительным залом, то одаривая малышню яблоками, то срывая шляпки с модниц – и возвращая их на обратном пути. Шелковая блузочка его трепетала, как парус, а ярко-рыжие башмаки прямо в воздухе выделывали танцевальные па. Красота! И вот в каком-то новеньком театре – то ли над Уральскими горами, то ли над Кавказскими – летел он над зрительным залом, засмотрелся на пухлые вишни, украшавшие одну из нарядных шляпок, прицелился плюнуть в сверкающую лысину рядом и… вдруг к нему стремительно стала приближаться курносая физиономия гипсового ангелочка, что ухмылялся с лепнины балкона первого яруса. Носы двух ангелочков столкнулись и, ухватившись за гипсовые уши, малыш Басби повис, размахивая ногами в тех самых начищенных штиблетах. Мамаша Визг в тот день чуть не оставила сцену и долго не могла простить папаше Визгу замаха, с которым тот запустил малыша в полет. Вранье про то, что трюк был отрепетирован, вызвал у нее приступ рыданий, в котором участвовали и ее собственные слезы, и брызги из резиновых пипеток, вшитых в «плечики» платья: старина Визг крепко обнял жену и случайно нажал на пипетки. Их брак оказался на волоске.

Басби захохотал и взял круто влево, повторяя дугу того давнего полета, а когда руль перестал слушаться, брови его иронично поднялись, будто рядом находился невидимый спутник, который захватил управление и с которым Басби предполагал поспорить. Секунда – и звук двигателя стих. Солнечный зайчик блеснул на приборной панели. Аэролет на секунду застыл в воздухе и плавно, поблескивая крыльями и стеклышками окон – словно расплываясь в улыбке, – стал планировать вниз. Басби потянул на себя штурвал и выправил нос. Море далеко, а пушистая поросль на склонах гор, может быть, будет столь любезна, что смягчит удар? В густоте лиственниц, можжевельника, кизила и прочего крымского многоцветья вырисовывалось чье-то лицо, но не ангелочка на этот раз, а чудовища – пирамидальным кипарисом выскочил нос, кусты боярышника казались выпученными глазами, расселина на склоне – беззубым ртом. Ближе… ближе… Басби успел присвистнуть напоследок и – удар! И сразу – тишина. Звуки перестали быть слышны, но стали видимыми. Треск обшивки, лязг рушащихся крыльев, сопровождающие сокрушительное падение, разлетались в разные стороны вихрем листьев. Визгом поднялся столб прошлогодних сосновых иголок. Басби оглушило. Он заметил, что над местом крушения озадаченно висят облака. Кажется, будто они озираются и вот-вот будут просить подмоги. Однако налетел шквалистый ветер и разогнал единственных свидетелей. Басби потерял сознание. Проваливаясь во мрак, он видел, как папаша Визг кубарем катится со сцены, но ноги его (в вечно измятых штанах с пузырями на коленках и длинноносых ботинках) цепляются за будку суфлера и вытягиваются вдоль прохода по центру зрительного зала на манер ковровой дорожки. На этом – чернота.

Басби так никогда и не узнал, что именно в этот день, под вечер, на вокзале небольшого горного селения Бакуриани, откуда можно на узкоколейке доехать до Тифлиса, появился Велимир Хлебников, два года как считавшийся пропавшим. «Заблудился в горах? Упал в расселину?» – газеты пестрели разными предположениями. Оказывается, Хлебников застрял в горской школе, в селении Линави, решив преподавать курс придуманного им «нового почти русского языка». А еще занимался основами телесной практики под руководством поджарой немочки, которую неверные карты и судьба храброй исследовательницы кавказских наречий занесли к снежным вершинами. По весне брюнетка со вздернутым носом отбыла в Берлин, и поэту стало скучно в деревянной школе, продуваемой всеми ветрами.

Настоящий Хлебников вернулся к людям, а «Велимир Хлебников» в виде авиетки развалился на куски: в можжевеловый куст вонзился кусок крыла, обшивка с буквами «Х», «Л» и «Е» рухнула на нежные ростки эдельвейсов, а «ВЕЛ» упал в заросли папоротника. Рука Басби не отпускала руля, отвалившегося от приборной панели.

…Женечка Ландо, Максимилиан Чебышев, Вяцловский и Бумблис познакомились в Московском университете. Вяцловский и Бумблис учились на физико-математическом, там же и Женечка, но занималась пока исключительно математикой. А ее сводный брат – Макс – вышел уже в главные специалисты в области физики атмосфер. И на ялтинской научной метеорологической станции (главные павильоны которой были построены по эскизам Федора Шехтеля) был, собственно говоря, главным. «Малышня», как звал он сестру и ее приятелей, в этом году сидела на станции несколько месяцев: занимались каждый своими разработками, то и дело мотались в Харьков, где располагался известный на всю Империю научный центр. А также чаровали курортный городок набегами на холеные улочки – были известны как «теоретики», которые знакомы со всеми заезжими модными композиторами, режиссерами, писателями. Компания «теоретиков» то разрасталась, то сужалась – в зависимости от гостей, клубившихся в коридорах и на балкончиках станции. Попасть на станцию считалось редкостной удачей.

Максимилиан Всеволодович, для своих – Макс – и в шесть, и в тридцать шесть выглядел представительным толстяком, который поворачивал Вселенную в нужную ему сторону одним движением пухлого указательного пальца. Не прекращая переписку с Нильсом Бором (в свое время он стажировался у него), он успевал готовить обильные трапезы для обитателей станции, писать сценарии капустников, заниматься заказом новых клавиш для фортепиано и прочая, прочая, прочая. К тому же радиофицировал станцию, и теперь изо дня в день по местной сети шел детективный сериал: Женечку снаряжали на Луну, Макс находился в отношениях с Изотермической Линией, Вяцловский пытался соблазнить официантку из кафе-мороженого, а Бумблис искал свои очки.

Между тем Вяцловский, кудрявый дылда, с утра ушел в горы. Преодолевая склоны и расщелины, он бубнил себе под нос формулы, останавливался, доставал листок бумаги, чертил на нем карандашом закорючки, комкая, возвращал черновик в карман и шел дальше. Устав, он переключился на каталогизирование травы под ногами: валериана, василек, верблюдка лоснящаяся… Вглядевшись в кустарник с ярко-бурой корой и чахлым желтым цветком, он запнулся. Остановился. Это?.. это?.. мысль забуксовала. «Волчеягодник!» – победно пробормотал он, и в этот момент нечто вцепилось в его щиколотку. Вяцловский не сразу понял, в чем дело – что мешает ему двигаться дальше. «Тимелея воробьиная?» – переспросил ученый сам себя, опустил глаза и увидел, что за ногу его цепко держит рука. Он раздвинул кусты и обнаружил, что рука имеет продолжение в виде тела.

– Это не волчеягодник, – с уверенностью произнес Вяцловский, приглядываясь к тому, что лежало у него под ногами. Видимых повреждений на теле заметно не было. Отцепившись от руки, что держала его за штанину, Вяцловский осторожно потыкал лежащего палкой, которую использовал вместо альпенштока, и даже чуть приподнял, чтобы взглянуть на землю под телом. Но и там ничего ужасного не обнаружилось. Он внимательно рассмотрел штурвал, который авиатор сжимал другой рукой. Огляделся вокруг, заметил обломки биплана. – Хомо сапиенс, – наконец констатировал Вяцловский. – Эк тебя… Ну, давай…

Он отстегнул аккуратную фляжечку, что висела у него сбоку на ремне, отвернул крышечку, оказавшуюся стаканчиком, плеснул в нее и наклонился к бедолаге, простертому на земле. Но из стаканчика в рот потерпевшего было заливать неудобно, поэтому содержимое стаканчика Вяцловский определил в рот себе, а уже из фляжечки, оттянув податливую челюсть, щедро плеснул в рот Басби. К удивлению ученого, тот вполне уверенно сглотнул, однако в себя не пришел.

Вяцловский раздосадованно крякнул, привстав, прикинул расстояние до метеостанции, но потом все-таки взвалил на плечо нетяжелое тело, одна рука которого продолжала крепко стискивать штурвал от «Хлебникова».

Его приближение заметили. Женечка – первая. Она-то и позвала остальных. Максимилиан и Бумблис вышли на крыльцо. Максимилиан с биноклем.

– Вы не поверите, коллеги, – сообщил он, прильнув, что называется, к окулярам. Максимилиан вообще очень многое делал в соответствии с литературными штампами. И это у него невероятно ловко получалось. К примеру, чай он не пил, а, предложив «испить», именно что испивал. Всплескивал руками. Затравленно озирался. Даже морщинки (когда он поворачивался к миру своей солнечной стороной), «как добрые лучики освещали его задумчивое лицо». – Вы не поверите, коллеги. Наш друг несет нам к обеду вовсе не снедь, добытую в горах, а еще одного едока. Мы же не каннибалы.

Бумблис сделал попытку ринуться навстречу в смысле подмоги, но Максимилиан остановил его:

– Куда? Не видишь, человек подвиг совершает, спасает себе подобного. Пусть спасет, тогда и суетиться начнем.

– Так, может, ему тяжело?

– Было бы тяжело, волочил бы за ноги. А так – идет, красивый, не шатается. Герой! Олимпиец! Не девушку ли несет, а то уж как-то слишком картинно вышагивает.

– Дай посмотреть, – Женечка отобрала у брата бинокль. – А что это в руке у спасаемого?

– Сейчас спасающий подойдет, рассмотрим.

Вяцловский и не ждал, что кто-то бросится ему помогать, поэтому, подходя, произнес заготовленную фразу:

– Смотрите, какую я красоту для своего гербария нашел.

– Любой ботаник съел бы свой микроскоп, лишь бы заполучить такое в свою коллекцию. А просто места знать надо, – Бумблис попытался разжать пальцы Басби, чтобы отобрать у него штурвал, но тот не отпускал. – Такие около взлетных полос водятся.

Женечка наклонилась над потерпевшим.

– Да он пьяный у тебя! – с некоторым негодованием воскликнула она. – Коньяк «Апшерон», не менее пяти лет выдержки.

– Семь, – поправил Вяцловский. – Это я его хотел в чувство привести.

– А он ничего. Молодец, что притащил.

Женечка, кокетливо поправив волосы, поворачивала лицо Басби, взяв его за нос.

– Заканчивайте дискуссию, – строго распорядился Максимилиан. – Несите объект в дискуссионную.

Каждое помещение на станции имело свое обозначение. Тарелочная, подушечная, микроскопная… До приезда Максимилиана дискуссионная представляла собой гостиную. Туда Басби и занесли. Положили на диван. Сами ученые встали напротив, рассматривая объект и готовя свои замечания и предложения. Женечка привычно раскрыла блокнот и уже вертела в пальчиках карандашик. Бумблис сосредоточенно протирал очки замшевой тряпочкой. Максимилиан, сложив руки на груди, поджимал губы. Вяцловский барабанил пальцами по столу, понимая, что начнут с него.

– Итак, – чуть пожевав губами, произнес наконец Максимилиан. – Слово имеет господин Вяцловский. Он, так сказать, обнаружил проблему, ему и быть сегодня первым докладчиком. Прошу вас.

– Так… Определенно – авиатор. Перемещался от облака к облаку в низких слоях атмосферы на летательном аппарате тяжелее воздуха. В результате технической неисправности или ошибки рулевого… Впрочем, я не исключаю и резкого климатического…

– Перестаньте чушь пороть, – взвился Бумблис. – Пока вы там по горам шляетесь и тактические запасы коньяка «Апшерон» семилетней, на минуточку, выдержки трескаете в эгоистической обособленности от более ценных членов экспедиции, мы за погодой наблюдаем и никаких таких «резких климатических»…

– Господа, господа, ближе к делу, – всплеснул руками Максимилиан. – Господин Вяцловский, продолжайте.

– Да я, собственно… Врача вызвать. А пока аперитивчик принять, а то что-то все утро на нервах.

– Объявляю перерыв, – провозгласил Максимилиан и громко хлопнул в ладоши. – Бумблис, разливайте.

Все сразу зашевелились, сами собой на стол прыснули рюмки, Женечка внесла небольшое блюдо с «пти кейк», задвигались стулья, Бумблис взял в руки графин с притертой пробкой, вынул ее и нацелился разливать. В дискуссионной повисла благоговейная тишина. Можно было расслышать, как маслянистая жидкость с нежным плеском переливается из графина в бокалы.

Именно этот звук, ласкающий слух, щекочущий нервы, поднимающий откуда-то снизу сладкую, расширяющуюся волну, напоминающую облако, которое затейливо вошло в рифму с теми, что спровоцировали аварию, и решил дело. Басби открыл глаза.

– Где это я? – ясным голосом спросил он.

– Евгения, принеси еще бокал, – ровным обиходным тоном попросил Максимилиан. – Как вас величать, любезнейший? А то как-то неловко.

– Я – малыш Визг, – несколько неуверенно ответил Басби. – Я летаю под аплодисменты.

– Мы польщены, – слегка поклонившись, произнес Максималиан. – Прошу к столу.

 

Глава IV

Басби удивляется и очаровывается

Басби снова провалился в забытье. Мимо него плыла тарелка с прозрачным бульоном, а в бульоне играла музыка – это мелодично стукались друг о друга маленькие грациозные фрикадельки. Тарелка наклонилась, и несколько капель горячей жидкости обожгли ему руку.

– Милейший, пора, однако, прийти в себя, – Максимилиан пытался влить в рот Басби чай с ромом. – Никаких видимых повреждений мы у вас не обнаружили – господин Вяцловский у нас из семьи медиков и сам по юношеству не чурался фарингоскопа. Так что довольно паясничать, отдавайте штурвал и возвращайтесь к людям!

Басби разжал пальцы, Максимилиан взял у него руль и бережно положил на рояль.

– Но только запомните, где он лежит, – тут все пропадает, – плел словесную сеть Максимилиан. Басби приподнялся на локте – он лежал на кушетке, покрытой шелковым одеялом, – и огляделся: рояль, книжные шкафы, стопки папок. Он что, в кабинете композитора? Кто этот самодовольный толстячок? Новый сценарист? И что за прекрасная идея ему только что снилась – тарелка, суп… Ах да – в бульоне играла музыка! И так пронзительно, так трепетно звенели фрикадельки! Почему бы не сделать мюзикл про кухню? Домохозяйкам понравится. Водрузить кастрюлю на сцену… Однако цел ли он? Басби пошевелил одной ногой, другой, поднял правую руку, левую – вроде цел.

– Ваш «Хлебников» распался на куски, – продолжал между тем Максимилиан. – Шутка. А доблестный Вяцловский, перевоплотившись в сестру милосердия, осуществил доставку приземлившегося тела.

– Признателен, – Басби уселся на диване, подложив под спину подушку. В голове у него гудело, и очертания толстячка то и дело теряли резкость.

В этот момент непонятно откуда, словно с потолка, понеслись шорохи, скрипы, потрескивание. Басби прислушался: будто даже свистки городовых. Визг автомобильных тормозов, а потом – то ли из люстры, висевшей распушившимся цветком, то ли из глубины книжных полок – раздался настороженный мужской голос:

– Эвакуация! Эвакуация! Дамы и господа, просим вас прислушаться к рекомендациям главного метеоролога Южных губерний. Облачные атаки. Давление атмосферного слоя увеличивается с каждой минутой. Торнадо приближается к городу с непредсказуемой быстротой. Мы ведем наш репортаж с улиц… Девушка, что же вы плачете? – В шумы вмешались всхлипы. – Нужно не плакать, а сосредоточиться. Необходимо пресечь панику! Ваш дом уже улетел? Вместе с крылечком и розовыми кустами? Как вы добрались до Ялты с Карадага?

Что за бред? Басби поискал глазами в комнате то, за что можно было бы уцепиться. Вздох надежды. Каплю спокойствия…

– Это что у вас, коньяк? Пожалуйста, налейте до краев вон в ту кружечку. Да-да… – получив из рук Макса чашку с розочками на боку и отхлебнув, Басби закрыл глаза и всмотрелся в темноту. Ничего.

А голос в люстре продолжал утешать барышню, которая рыдала в голос, перечисляя, что улетело вместе с домом. «Значит, самолет тоже упал не случайно?» – подумал Басби. Не из-за облака. И не из-за того, что он положился на свое знание балетных па, которые стрелки выделывают на приборной доске.

– Так вот в чем дело – самолет упал из-за торнадо? – спросил Басби у толстячка. – Сколько я пробыл без сознания? Несколько дней? Когда это началось? Я редко слушаю радио. Где-то здесь приемник? – Басби попытался встать, но покачнулся и свалился обратно на диван. Макс засуетился: стал поправлять подушку, устроил рядом поднос, на который поставил флакон с коньяком и чашку. – Спасибо за заботу, – простонал Басби. – Нельзя ли сделать погромче?

– Сейчас, сейчас. Такая, знаете ли, паника. Минуточку, – Макс выбежал из комнаты.

Басби опять закрыл глаза. В радиоприемнике полыхали страсти. Жители Ялты готовились к эвакуации. Что происходит в театре? Как быть с новым спектаклем? С декорациями? Куда эвакуироваться – опять в адскую Сибирь, где слова замерзают в воздухе и со стеклянным грохотом падают оземь? Где он находится, в конце-то концов? Усилием воли ему удалось встать и доковылять до окна, за которым его ждал дивный умиротворенный пейзаж. Радиосообщение прервалось так же неожиданно, как и началось. В коридоре раздался звонкий женский смех, и в комнату, опережая толстяка, влетела девушка в белом теннисном костюме. Тряхнула копной светлых волос и, смеясь, быстро проговорила:

– Поверил? Поверил? Правда? – она кружилась вокруг толстяка, оглядываясь на Басби. Макс лучисто ухмылялся. Люстра снова затрещала, и по комнате разнеслись звуки военного марша. Включился басовитый голос:

– К Ялте подтягиваются войска Южного гарнизона под командованием генерала, князя Александра Ямчина. Гражданскому населению будет оказана всесторонняя помощь. Эвакуация будет осуществляться железнодорожным и автомобильным транспортом. Морское сообщение закрывается, – помехи съели окончание объявления.

Басби недоуменно смотрел на Златовласку, как он мысленно окрестил девушку.

– Господа, может быть, вы ущипнете меня – особенно вы, мадемуазель, – и я проснусь? – проговорил он наконец. – Что-то происходит, но что именно – никак, признаюсь, не могу взять в толк.

Евгения с Максом переглянулись.

– Морское сообщение закрывается, – продолжила люстра. – Ураган способен поднимать водяные валы до тридцати метров высотой, скорость их движения может достигать двадцати метров в секунду. Особая информация для общества молодых ставрид и скумбрий-пеламид – не рекомендуется перемещаться в сторону Босфора. Скатам-хвостоколам предписано сплотиться в отряды, чья помощь может понадобиться управлению морского пароходства. Просьба по возможности подточить костяные иглы и проверить ядовитые железы – ураган может спровоцировать появление противников непредсказуемых видов. Бумблис, что за ахинею вы мне подсунули?! – заверещал вдруг голос, сменив трагическую интонацию на вздорную. – Какие, к черту, отряды скатов под началом морского пароходства?! – В шипенье вмешался чей-то смешок. – Сами же говорили, что это серьезный проект по заказу канцелярии Чрезвычайных ситуаций! Что?! Тут целая страница какой-то чуши – камбалы-разведчицы… ставриды-радистки… Какое-то парадоксальное свинство! Я буду жаловаться Евгении! Евгения! Евгения! Бумблис опять… – В коридоре послышались звуки падающих предметов, и в комнату ворвался нескладный Вяцловский, потрясая стопкой бумаг. – Взгляните, что он сделал со сценарием! Я под ЭТО не подписывался, господа!

Басби, прищурившись, рассматривал толстячка и красотку. Златовласка показала дылде кулак и покрутила пальцем у виска, кивнув в сторону Басби. Толстяк развел руками.

– Вот такой, с позволения сказать, творческий коллектив. В команде работают отвратительно. Тяготеют к индивидуальным исследованиям. Не поверите – давеча чуть не разорвали на части микроскоп, а следующего ждать месяц.

– Но, господа, покажите, как вы оборудовали студию! Ведь я купился! Абсолютно купился! – расхохотался Басби. – А вы, кажется, и есть мой спаситель? Разрешите поблагодарить! – он двинулся навстречу Вяцловскому, который обмахивался салфеткой и продолжал дуться, но не пройдя и шага, едва не рухнул – голова закружилась, и нога, кажется, была подвернута. Златовласка успела подать ему руку и подставить плечо. До Басби донесся запах ее холодных травянистых духов. С другой стороны его подхватил Макс, жаждавший показать гостю, как устроена его выдумка.

Басби провели по коридору, заставленному шкафами с какими-то хитроумными приборами, и через минуту он был в небольшом чуланчике и разглядывал четыре вытянутые «цапли» микрофонов, окруженные паутиной проводов.

– Утверждать, что наш футуристический радиороман – заказ канцелярии по Чрезвычайным ситуациями, это все-таки некоторое преувеличение, – вещал Максимилиан. – Но, думаю, соседняя санатория скучать не будет: я подослал туда на два месяца мсье Бумблиса в качестве радиста, так что посмотрим, за чем будущее – за немым синема или за радио-варьете. Звук меня интересует, знаете ли, с точки зрения математики. Длина волны подчиняется определенным правилам, и если их вычислить, возможны очень любопытные кунштюки. Вы слышали про такое понятие, как «голос моря»?

– Господа, это же гениальная идея! Просто гениальная, – повторял Басби. Ему вдруг стало лучше, и, отцепившись от Макса (Женечка сама вывернулась из-под его руки), он переходил от одного микрофона к другому, поворачивал их металлические головки, заглядывал в сетчатые «личики», присвистывал и цокал языком. – Отсюда, вы говорите, можно транслировать? А это специальные устройства для шумов? И с помощью этой пипочки…

– Да-с, кнопка приводит в движение вентилятор. Сия метелка для муки прекрасно создает эффект осеннего ветра. А сковородка вообще творит чудеса под воздействием разнообразных предметов, приближаемых к ее днищу – и отдаляемых от него. Вот, извольте убедиться! – Макс потренькал пальцами по перевернутой сковородке. – Простите великодушно, что пришлось использовать вас в виде подопытной… хм… креатуры. Но поскольку вас послало само небо… Авторесса всей затеи – сестрица моя Евгения. Вместо того чтобы готовиться к докладу на конференции в Швейцарии, – если вы слышали что-нибудь про альфа-звуки, которые могут остановить сердце человека и вновь, полагаю, завести – так вот, вместо того чтобы стряпать статью, она подбила безотказного Вяцловского и беспечного Бумблиса на творение радиосаги про ураган над Ялтой. У них написано уже пятьдесят глав. И знаете, что является источником энергии предприятия? То, что наша Евгения – коллекционная врушка!

– Макс, не знаю, чем наш гость заслужил такой водопад откровенных признаний, – Женечка приложила ко лбу брата узкую ладонь. – Ты не в горячке, дружище? Он сам работает у нас как радио, – обернулась она к Басби. – Надо только научиться переключать программы.

– Мы чуть не свели господина – прошу прощения, кажется, господина Визга? – с ума и виноваты перед ним! Посему…

– Макс, угомонись, пожалуйста. А вы, «малыш Визг, который летает под аплодисменты» – так, кажется, вы себя называете? Прекратите пожирать глазами нашу радиогостиную, – в первый раз Евгения обратилась напрямую к Басби. У нее был резковатый голос, который казался несколько надменным по сравнению с ее смехом. – Не взумайте украсть нашу идею!

– Евгения?! Примером изысканного обхождения ты никогда не была, но, однако, рамки… – изумился Максимилиан.

– Ма-акс?! – передразнила его сестра. – Ты живешь в мире микрочастиц в лаборатории и макрокотлет на кухне и не догадываешься, что у нас в гостях не кто иной, как…

– Вы меня знаете? – обезоруживающе улыбнулся Басби.

– Басби Визг – сочинитель мюзиклов, если не ошибаюсь? – ответила Евгения.

– К вашим услугам.

– Осколки хрустального сердца упали в весеннюю пыль… – мрачно пропел Вяцловский знаменитую арию из «Сбежавшей куклы».

– И слезы упали, и вместе они танцевали кадриль! – радостно отозвался Басби. – Юрий Олеша, наш драматург, чуть не убил песенника! Ну, я-то раскрыл карты, а вы, господа? Вы не похожи на «парадизовцев».

– Здесь логово научной мысли, – добродушно ответил Максимилиан. Обнимающим жестом он подталкивал компанию к выходу из радиокомнаты. – Вяцловский – по самым высоким атмосферам, Бумблис якшается с атомными частицами – гоняется за протонами и переписывается с Чедвиком, знаменитейшим Джеймсом Чедвиком, который экспериментально подтвердил равенство заряда ядра порядковому номеру элемента. Сестрица моя ловит медуз – вы знаете, что на краях купола, как говорится, медузьей головы, расположены примитивные глаза и слуховые колбочки, размеры которых сравнимы с булавочной головкой, – так вот, они улавливают отзвуки шторма, находящегося за сотни километров. Ну, а я просто по циферкам.

– Бог мой, я ведь тоже видел вас однажды! – воскликнул вдруг Басби. – Всю компанию! Вы ведь тоже летаете у Антона Павловича, не так ли? На «Льве Толстом»? Так вы – теоретики?

– И так можно сказать, – поклонился Максимилиан.

В голове у Басби наконец сложилась мозаика. Как он мог сразу не узнать золотую головку! Как весело эта компания обычно бежит к самолету! И сколько корзин с провизией тащит… Однако золотой ангелок довольно злобный. Но медузы, протоны, радиорубка – да здесь обитают самые настоящие персонажи пьесы! Из них можно настрогать сразу пяток сюжетов – не зря Златовласка беспокоится. И Басби почувствовал, как в нем поднимается ветер. Самый лучший из ветров, обожаемый, – он разгонял внутренности, деловито переваривающие будни, и приподнимал над землей. Как будто там, внутри – и в животе, и где-то около сердца, – открывалась одновременно дюжина бутылок шампанского. Тоже своего рода ураган. Он был очарован, нет, зачарован, влюблен во всех четверых сразу и в каждого в отдельности.

Через минуту он уже сидел за роялем и предлагал коротышке Бумблису включить в радиороман композитора, который под воздействием урагана постепенно теряет рассудок и сочиняет все более безумную музыку. Пальцы его прыгали по клавишам, устраивали Очень Страшное Урчанье на басовых тонах, а потом резко неслись наверх, к самым высоким, и там выделывали польку. И снова соскальзывали вниз, наигрывая алчные аккорды танго. Вяцловский пытался подыгрывать на каком-то восточном инструменте, походившем на дуршлаг с застрявшими макаронинами, в которые он отчаянно дул. Максимилиан дирижировал – но не музыкальным дуэтом, а Бумблисом, который под его руководством раздвигал рукописи на столе и накрывал его к трапезе. Евгения сидела на стремянке около книжного шкафа, и ее длинные тонкие ноги, обтянутые белыми чулками, отбивали ритм. Басби заиграл модную джазовую песенку «Веселый зонтик», и она, соскочив с лестницы, прошлась звонким стэпом через гостиную – и выпорхнула в коридор. Басби оглянулся – сейчас она влетит обратно, он откроет объятия – и… и поймает ее! Именно так поступает солист в его новом спектакле. Но – вот ведь хитрая бестия! – Женечка не вернулась.

– Никогда не знаешь, в какой момент ей вздумается вернуться к расчетам, – резюмировал Максимилиан. – Теперь и на ужин ее не вытянешь. Но если вас интересует статья Чедвика о протонах, то вот несколько соображений… Кстати, автомеханик наш отбыл на свадьбу племянницы, а прекрасный «Мерседес», на котором мы прикатили из Ниццы, имеет проблемы в области, так сказать, пищевода: топливо перестало поступать к карбюратору. Механик обещал появиться завтра с новыми проводками. Так что, дорогой летчик Визг, у вас есть шанс провести с нами тихий вечер. На горячее будут поданы телячьи котлетки, а если желаете ознакомиться с теорией ядра и последними данными в области распада частиц, то мы тряханем Вяцловского за бока, – продолжал свои сладкие вирши Макс.

Молчаливого Бумблиса отрядили посылать радиограмму на аэродром о крушении «Велимира Хлебникова». Вернувшись, он сообщил, что Антон Павлович не сердится, а, напротив, всей душой празднует возвращение поэта – однофамильца авиетки.

Минул час. Или два. Количество съеденного и выпитого погрузили Басби в сладкую дрему наяву. Максимилиан перешел от варьете на оперный уровень – он вещал громогласно, непонятно, без остановки, и каждый новый глоток вина и кусок котлеты мгновенно в несколько раз удлиняли следующий абзац его монолога. Это была опера-энциклопедия, сразу обо всем – фигурировало и морское путешествие Шекспира, и новейшее немецкое оружие, использующее гипнотизирующий звук, и всему этому Максимилиан был живым очевидцем. Златовласка появилась пару раз за вечер – положила на тарелку несколько ломтиков с разных блюд, краем уха послушала брата и удалилась. Однако до девушек ли, когда немцы выпускают пластинки со звуковыми композициями, которые будут сеять ужас и панику в рядах противника – аналогичная история произошла со стрелами Чингисхана, мерцая глазами, вещал Максимилиан. «Надо бы привести сюда Сидни, – думал Басби. – Сидни тут будет не лишним. Если весь этот паноптикум, впрочем, не сон». Голова Басби клонилась к подушке. Гипнотизирующие пластинки – вот это идея для спектакля… Какая же там, любопытно, музыка?

Когда он проснулся утром, вокруг дома, весело фырча, действительно кружил прелестный автомобиль ослепительно-белого цвета.

 

Глава V

Лидия теряет почву под ногами

«Однако здесь нужны спортсмэнские навыки», – подумала Лидия, примериваясь вскочить в кабинку ялтинского фуникулера. Первая кабинка, ядовито-розового цвета, была безвозвратно упущена – ушла наверх, не притормозив на повороте. А вот следующую, небесно-голубую, Лидии удалось поймать. Она приподняла юбку, сделала движение, будто собралась нырять, и… вот она уже внутри – поправляет шляпку с густой вуалью. Впрочем, в такой темноте вряд ли ее кто-нибудь узнает. Металлическая люлька, закинув единственную руку на трос, медленно поплыла вверх, раздвигая тяжелой грудью слоистый вечерний воздух. На балконах окрестных домов пили чай, ругались, целовались, вывешивали белье, не обращая внимания на то, что мимо каждый день проплывала сотня любопытных глаз. На одном балкончике Лидия заметила молодую женщину, невозмутимо кормящую грудью ребенка, и подумала: «Сколько же людей видело сегодня эту сценку?»

Мимо, вниз, проскользила розовая коробочка с единственным пассажиром – мужчиной в мягкой фетровой шляпе. Шляпа, вернее, манера носить ее чуть-чуть набекрень, показалась Лидии знакомой. Но тут на нее упал свет фонаря, и она схватилась за маленькие часики-подвеску. Щелкнула застежка. Золотое яичко раскрылось. Стрелки на циферблате стояли под прямым углом друг к другу. Девять часов. Ах, она безбожно опаздывает! На целых десять минут! Она уже должна быть наверху. Чертов режиссер! Еще один дубль, госпожа Збарски, еще один! Она думала, что съемка никогда не закончится.

Сегодня вечером Басби назначил ей встречу на верхней станции канатной дороги на холме Дарсан. Там, на макушке холма, стояли почти целые декорации древнегреческого храма с гигантскими колоннами, построенные несколько лет назад из фанеры для съемок исторической серии. Несколько колонн валялось у входа, напоминая сардельки, сваренные для Гулливера. В храме сохранился картонный жертвенник и огромная статуя Зевса из папье-маше, покрытая сильно облупившейся золотой краской. Еще имелась бывшая артистическая грим-уборная с кушеткой, притулившаяся на задворках храма. Откуда Басби было известно о грим-уборной и, главное, о кушетке, Лидия не знала. Но откуда ему вообще были известны потаенные закоулки этого города?

Кабинка притормозила, и Лидия выскочила из нее, тяжеловато и не слишком изящно опустившись на землю. Расправив юбку, она огляделась. Басби не было. Лидия направилась к скамейке, стоящей поодаль. Оттуда была видна площадка перед фуникулером и – далеко внизу – россыпь огней ялтинского порта. Несколько минут Лидия сидела спокойно, откинув вуаль и подставив лицо легкому вечернему ветру, – было пустынно, лишь какая-то парочка обнималась на поваленной колонне, но она не обращала на нее внимания. Однако вскоре ею овладело беспокойство. Где Басби? Почему не приходит? Уже двадцать минут десятого. Она опоздала – быть может, он ушел, не дождавшись? Тот мужчина в кабинке фуникулера в фетровой шляпе… Недаром он показался ей знакомым. Какой кошмар! Она все погубила! Да нет же, какая глупость! Он бы обязательно ее дождался. Сидел бы на этой самой скамейке, покуривал беспечно и даже на часы не глядел. Конечно, он опаздывает сам. Она знает своего Басби – он и раньше частенько приходил позже назначенного срока. Безобразие, конечно, но таков уж он есть.

Лидия глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться, и стала сосредоточенно рассматривать носки туфель. Тревога не оставляла ее. Сегодня днем, проезжая по центру города, она видела его – он сидел в кафе в большой компании. О, как она ненавидела эти компании, на которые он тратил столько времени вместо того, чтобы… А к вечеру собирался на летное поле совершать очередные воздушные безумства на авиетке, похожей на кузнечика и ненадежной, как карточный домик. О, как она ненавидела авиетку, которую он обожал! Сколько раз Лидия просила взять ее в полет, но он лишь смеялся и, маскируя категоричность отказа поцелуями, говорил что-нибудь вроде: «Ну, куда тебе! Представь, как ты залезаешь в самолет!» или: «Это недамское дело. У тебя слишком хорошенькие ножки и слишком тоненькие чулочки». Так и не взял ни разу. А ведь они могли бы приземлиться в каком-нибудь живописном лесистом местечке и… Лидия скривилась, почувствовав застарелую обиду.

Тут ей пришло в голову, что полеты опасны. Случиться может всякое. Давно надо было сходить к спиритичке фрау Дагмар и узнать все об этих полетах. А что, если… Что, если непоправимое уже случилось? Лидию прошиб озноб. Ее затрясло. Страх – тот, былой, жуткий неуправляемый страх, какого она давно уже не испытывала, – накинулся на нее. Воспаленное воображение рисовало картины одну страшнее другой. Самолет падает. Накренившись на одно крыло, он летит, оставляя за собой шлейф дыма. Это горит хвост. Обезумевший Басби мечется в кабине. Он задыхается. Срывает с себя белый летчицкий шарф. Пытается отодвинуть окно, но его заклинило. А самолет все ниже и ниже. И вот – взрыв. Огромный столб пламени поднимается над лесом. Горят деревья. Куски самолета валяются на выжженной траве, висят на ветках кустов и деревьев. Басби сидит в кресле пилота, свесив голову через край кабины. Он не дышит. Короткий вскрик вырвался из горла Лидии. Она схватила себя за плечи, чтобы ощутить под руками что-то настоящее, материальное. Час. Он должен был появиться час назад. Если бы он отменил свидание – а такое тоже случалось нередко, – то прислал бы записку. Он всегда присылал записки. Значит, она права. Произошло ужасное. Лидию замутило. Она вскочила и начала быстрыми нервными шагами – почти бегом – мерять площадку. Убежать, убежать… Убежать от этих подлых мыслей! Она задыхалась, но не от бега и не от ветра, а от ужаса, сковавшего ее дыхание.

Двое на поваленной греческой колонне начали ссориться – до Лидии донеслись их раздраженные голоса. Девушка обвиняла. Молодой человек оборонялся. Девушка ударилась в слезы. Молодой человек пожал плечами и отвернулся. Девушка встала и, утерев глаза, ушла в темноту, царившую под сенью гигантских декораций. Лидия ждала, что будет делать молодой человек, – почему-то она с напряжением следила за их перепалкой. Тот постоял несколько секунд, глядя девушке вслед, затем, словно ему все это наскучило, засунул руки в карманы брюк, крутанулся на каблуках, направился к канатке, ловко вскочил в подошедшую кабинку и укатил. Через некоторое время девушка вышла и теперь стояла одна на пустой площадке, растерянно и несколько затравленно озираясь. Она, очевидно, не ожидала, что он уйдет. «Как легко! – подумала Лидия. – Как легко они уходят! И ничем тут не поможешь. Хочешь – жалуйся, хочешь – упрекай, рыдай, цепляйся. Все равно уйдет. И не оглянется». Внезапно ее мысли изменили направление. Ведь может же быть и такое… Лидия приложила ладонь ко лбу. Тот пылал. «Он меня бросил», – подумала Лидия, ужасаясь этой мысли и в то же время желая как можно быстрее проговорить ее про себя, словно, проговорив, сразу отделается от нее, и та больше никогда не вернется. «Бросил, бросил, бросил! – стучало в голове, билось о прутья ребер, распирало грудь. Никакой причины не было и нет. – Он не пришел, потому что не захотел. Расхотел».

Лидия упала на скамейку и, сцепив руки, наклонилась вперед – ей трудно было дышать. «Что же делать? Что делать? Равновесие, которого она достигла в последние месяцы, оказалось иллюзией. Она всегда – теперь можно себе в этом признаться, – подспудно ждала, что он ее бросит. Слишком уж хорошо все было. Слишком радостно. Так не бывает. Во всяком случае, не у нее. И с чем она остается? Со Збышеком? Все с тем же преданным неизбежным Збышеком? Невыносимо! Ничего не изменилось. Ровным счетом ничего. Она просто дура. А ведь знала, знала, что Басби – это праздник на час… на полчаса… на минуту. Сколько могла продолжаться их связь? Разве он когда-нибудь говорил, что любит ее? И сколько женщин крутится возле него? Так почему именно – она? Лидия застонала, но глаза ее были сухи. Балаганщик, циркач, парвеню – как она могла влюбиться в него? Приличные люди так не поступают. Взять и не явиться на свидание! Ни объяснений, ни предлога – ничего. Манера, выдающая хама».

Лидия поднялась, выпрямила спину, подняла подбородок и, не замечая того, как судорожно сцеплены руки, направилась к фуникулеру. Она спокойна. Абсолютно спокойна. «А что, собственно, произошло? Что до нее, то у нее все в порядке. Любимая дочь. Любящий муж. Грандиозные гонорары. Она только что подписала три новых контракта. Летом они со Збышеком поедут в Италию. Все прекрасно. Она не собирается рыдать и заламывать руки. И уж тем более – выяснять отношения. Завтра у нее куча дел. Днем съемка. Утром надо заехать к портнихе и в книжный магазин – она обещала Марысе купить сказки Андерсена с волшебными движущимися картинками».

Лидия неловко запрыгнула в кабинку и покачнулась, обретая равновесие. Внизу села в свой кофейного цвета автомобильчик и поехала домой, глядя строго перед собой сухим напряженным немигающим взглядом. Дома горничная бросилась, чтобы принять пальто и шляпку, но Лидия таким резким жестом отстранила ее, что та в испуге отшатнулась.

– Что Марыся? – бросила Лидия коротко.

– Уже спят-с.

Кивнув, Лидия стремительно пересекла пустой холл, столовую и гостиную. Збышека нет. Кажется, деловой ужин с партнерами. Хлопнула дверь спальни. Деловито раздевшись, она легла в постель и через минуту уже спала, глубоко и ровно дыша. Проснувшись в обычное время, она тщательно совершила утренний туалет, долго выбирала костюм и наконец остановилась на легком весеннем платье в крупных цветах – слишком легкомысленном, как сказала бы она сама полгода назад. С удовольствием оглядев себя в зеркале, она вышла к завтраку и, с аппетитом поедая омлет и тосты с клубничным джемом, увлеченно рассказывала Збышеку о вчерашней съемке и расспрашивала про деловой ужин. Рассказ мужа о том, как директор харьковского филиала банка, седобородый старик, принял восходящую звезду Машу Клер за официантку и дал ей на чай три рубля, страшно развеселил Лидию, и она смеялась до слез. Поднявшись, она ласково поцеловала Збышека в лоб. Тот схватил ее руку и не отпускал, пока она сама не вытянула из его жаркой ладони холодные пальцы.

Первым делом Лидия отправилась в цветочный магазин. Она любила, чтобы во всех комнатах стояли разные цветы. Увидев ее в дверях, хозяйка лавки ойкнула от восторга и набросила на прилавок лоскут черной ткани – на черном цветы смотрелись особенно ярко и заманчиво. А продавщицы уже несли охапки нежной тепличной зелени. На прилавок легли гроздья сирени – темно-лиловой, похожей на недозрелый черный виноград.

– Какая она у вас… растрепанная, – недовольно проговорила Лидия, почувствовав мгновенный укол раздражения.

Продавщица раскинула перед ней тюльпаны, тугие нераскрывшиеся чашечки которых, казалось, скрывали по Дюймовочке. Тюльпаны показались Лидии надутыми. Раздражение нарастало. Пионы она назвала колючими, розы – надменными, ирисы – хищными.

– Есть у вас хоть что-то приличное? – спросила Лидия срывающимся голосом, нервно натягивая перчатки.

Хозяйка суетилась, делала испуганное лицо, умоляла обождать и подавала продавщицам знаки жестами – скорей, скорей, несите еще, – а те бежали к прилавку все с новыми и новыми букетами. Но Лидия уже устремилась к дверям. В авто она села, едва сдерживая слезы. «Какая подлость – предлагать ей эдакую гадость»! День потускнел, разбросав по небу ошметки грязно-серых облаков. Истерика билась в Лидии, но, делая огромное усилие, она не давала ей вырваться наружу.

Ткнув ногой в педаль газа, она пустила авто вскачь по ялтинским взгоркам, и то запетляло в проулках, выскочило на набережную, нырнуло в проходной двор, запуталось в ниточках и узелках улиц и перекрестков, сделав круг, вновь вынырнуло у цветочной лавки и понеслось дальше. Ветер обнимал Лидию плотным коконом. Закладывало уши. Застилало глаза. Она не понимала, куда едет, пока впереди не показался фасад с двумя гигантскими куклами по обе стороны от входа. Театр. Авто, взвизгнув, точно побитая собачонка, замерло. Через минуту Лидия уже стояла в театральном фойе. Никем не замеченная, она поднялась по лестнице и проскользнула в ложу – ту самую, откуда несколько месяцев назад смотрела, как Басби проводит отбор танцорок.

Он снова был на сцене. И снова вокруг него толпились танцорки – несколько десятков молоденьких девиц в коротких панталончиках и юбчонках, обтягивающих упругие попки. К попкам крепились длинные кошачьи хвосты. На головах у девиц красовались шапочки с кошачьими ушками. О, как ненавидела Лидия эти упругие попки, голые ножки, прямые спинки, высокие грудки, хорошенькие головки! Она не подозревала, что для Басби их обладательницы – всего лишь живые циркули, созданные для того, чтобы чертить на сцене придуманные им геометрические танцевальные фигуры.

Басби бродил по сцене с металлической линейкой, время от времени присаживался на корточки, вымерял на полу расстояние и передвигал одну из девиц.

– Встань-ка сюда, милая, и не косолапь, а то выгоню. Держись ровно в двух шагах от «розового трико». А ты, – обращался он к «розовому трико», – в прошлый раз чуть не сбила зеленые гетры. Полегче, милая, полегче. Не на плацу. Вот так хорошо, – наконец сказал он, поднимаясь и оглядывая ряды танцовщиц. – Начинаем! – Но тут выражение его лица изменилось: – Какого черта! Где реквизитор? – крикнул он, и эхо разнесло по пустому залу клочки его резкого голоса. – Я что, бегать за ним должен? – кричал Басби. – Где хвост? Почему нет хвоста? Сколько можно повторять – я не могу репетировать без хвоста!

Двери распахнулись. Вбежал всклокоченный реквизитор с черной тряпкой и игольной подушечкой в руках. На лице его было такое выражение, будто он увидел извержение Везувия.

– Прощенья просим, – пробормотал он и, подскочив к Басби, начал колдовать у того за спиной. Через минуту черная тряпка превратилась в огромный толстый плюшевый хвост на проволоке. Пришпиленный к брюкам Басби, хвост гордо поднимался у него над головой.

– Прекрасно, – Басби сразу смягчился. – Повторяем за мной! – Он медленно двинулся вдоль сцены, слегка приседая, переступая с носка на пятку и делая руками плавные кошачьи движения. – Мяу, мяу! Мяукаем, барышни, мяукаем! Не слышу внятного мяуканья! Работаем хвостами!

– Мяу, мяу! – нестройно повторяли танцовщицы, двигаясь за Басби на полусогнутых ножках, плавно взмахивая руками и виляя хвостами. Одна из девиц подскользнулась и плюхнулась на пол. Остальные захохотали. Басби оглянулся со зверским выражением лица, но, увидев распластанное тело, не удержался и тоже расхохотался.

Злость и горечь закипали в Лидии. «Вот он. Жив, здоров и невридим. Ничего не случилось. Бегает по сцене с дурацким хвостом и мяукает. Паяц! Это просто… просто насмешка! Да он о ней и не вспомнил». Она хотела уйти – нечего ей здесь делать! – но не смогла встать. Ноги не слушались. Глаза неотрывно следили за Басби. Если бы она могла, то выбежала бы на сцену и ударила его. Луч софита неожиданно ударил ей в лицо. Она зажмурилась, и слезы выступили у нее на глазах.

Из-за кулис высунулась кудлатая голова и что-то негромко сказала. «У-y-y!» – пронеслось над залом. Поток девушек схлынул со сцены и выплеснулся в фойе. Мгновение – и Басби остался один с поднятой ногой и «Мя…», замершим на губах.

– В чем дело? – закричал он, поворачиваясь к кудлатой голове.

– Жалованье. Кассир вернулся из банка. А вас, между прочим, ожидают-с, – и голова скрылась.

Басби спрыгнул со сцены. Сумасшедший дом, а не репетиция. Он даст девчонкам дополнительный час. Нет, полтора. Пусть побегают так же, как они бегают за жалованьем. На пути ему попался огромный надувной шар. Басби со злостью пнул его, и шар, подскочив, провалился в оркестровую яму, где с грохотом сбил на пол виолончель. Басби выругался и, в раздражении прихлопывая линейкой по ноге, вышел в фойе.

Женечка Ландо стояла под стеклянным колпаком потолка – прямые ножки в третьей позиции, короткая юбка едва прикрывает колени, – и солнечные зайчики путались у нее в волосах. В руках она держала какую-то тяжелую штуковину. В Басби вспыхнуло радостное удивление. Он быстро подошел к ней, от волнения хромая больше обычного.

– Как вы здесь?

– Я на этой неделе дежурная по снабжению, – улыбаясь, сказала Женечка. – Максу срочно понадобились свежие газеты, у Вяцловского перегорели лампочки, а Бумблис заявил, что задыхается без копченой колбасы. Пришлось тащиться в город. Заодно заглянула к вам. Вот, держите, вы забыли у нас вчера. Вдруг еще пригодится. – Он машинально подставил руки и, только ощутив в них тяжесть, опустил глаза. Это был штурвал от бедного «Велимира Хлебникова». Женечка между тем с любопытством разглядывала его. – Вы как себя чувствуете, ничего, нормально? Голова не болит? – спрашивала она. – Это я к тому, что вы всегда ходите на службу с хвостом или только сегодня принарядились?

Он засмеялся.

– Хотите посмотреть репетицию, если колбаса, конечно, не протухнет? – вместо ответа сказал он и повел ее в зал.

Что-то изменилось в нем, когда он вернулся. Так показалось Лидии. Но что? Девицы уже стояли на местах. Он сразу начал танец – покрикивал на них, переставлял с места на место. Как обычно, только… Лидия была слишком опытной актрисой, чтобы не почувствовать: Басби уже не репетировал, а представлял, причем представлял, как плохой актер, – все время помня о публике и стараясь произвести впечатление. То и дело оборачивался в зал. Да что там у него? Лидия привстала, опершись рукой о бархатный барьер ложи. Рука соскользнула, и Лидия, на мгновение потеряв равновесие, почти повисла над бездной зала. С трудом выровнялась и, тяжело дыша, вгляделась в темноту. В последнем ряду сбоку кто-то сидел. Мужчина… Женщина… Не понять. Кажется, светлые волосы. Знать бы…

Басби не замечал, что вертит головой, пытаясь через зал разглядеть реакцию Женечки, но видел только золотистую головку и злился, что не догадался посадить ее ближе. Хотел было спуститься в зал, оглянулся в очередной раз… Ее не было. Убежала. Он сделал непроизвольный шаг к краю сцены и тут же остановился.

– Работаем, девочки, работаем.

Девочки усердно вскидывали ножки и вертели хвостами.

«Неужели я хотел дать им дополнительный час?» – подумал Басби. Глупости какие! После вчерашнего падения неплохо бы и отдохнуть. Надо прийти в себя. Вдруг у него сотрясение мозга? И Басби смертельно захотелось уединиться в тишине гостиничного номера. Он хлопнул в ладоши.

– На сегодня хватит. Всем спасибо.

Девчонки, радостно галдя, бросились врассыпную. Лидия выждала некоторое время и вышла из ложи. Басби тоже помедлил, давая всем разойтись. Он закрывал за собой двери зала, когда увидел, что по лестнице спускается Лидия. Ах, он дурак! Вчерашнее свидание! Как он мог забыть! А все падение проклятое. Сейчас он все объяснит. Басби сделал Лидии шаг навстречу и… Впрочем… потом. Сейчас не время и не место. Начнет рыдать. Устроит сцену. А у него и без того раскалывается голова. И столько дел. Не до объяснений. К тому же их могут увидеть. Ему все равно, а ей это ни к чему. Лучше он пошлет ей записку. Завтра они встретятся. Или послезавтра. Мимо пробежал дирижер с партитурой под мышкой. Начинается репетиция оркестра. Начальник технических служб прошел, громко ругаясь с рабочими. Распахнулись двери. Посыльный из галантерейной лавки понес в костюмерную коробки с кружевом и тесьмой. Моток зеленых лент выпал и змейкой растянулся по полу. Басби улыбнулся, не размыкая губ, кивнул Лидии в знак приветствия, наклонился, поднял ленты, догнал посыльного, сунул моток в коробку и скрылся за дверью, ведущей в служебные помещения.

Лидия глядела ему вслед широко раскрытыми глазами. На нее напало оцепенение. Несколько мгновений она стояла неподвижно, не в силах понять, что происходит, затем сорвалась с места и стремительно выбежала на улицу. Распахнула дверцу авто, но тут силы покинули ее. Все плыло перед глазами. Тошнота подкатывала к горлу. Не подошел. Это конец. Сейчас она потеряет сознание. Лидия покачнулась.

– Мадам Збарски, что с вами? Вам помочь?

Лидия попыталась сосредоточиться. Форменная тужурка. Кто-то из театральных. Она кивнула.

– Да. У вас в конторе… есть телефон? Протелефонируйте… мне домой… чтобы прислали… кого-нибудь…

 

Глава VI

Басби и Лидия выясняют отношения

Блямц! – шлепается на суконный стол десятка пик. Шмякс! – подмигивает ей дама треф. Вуаля! – неторопливо планирует туз.

В игорный зал, спрятавшийся в задней комнате ресторации, что открыли недавно на Актерской набережной, Басби заходил редко. Он решил пока не трогать карт. Не брать их в руки. Помнил разглагольствования папаши Визга, что карты забирают сценическую энергию: мол, они сами себе спектакль. «Картишки иной раз эдакого Шекспира стравят, что там тот Достоевский! Кузнечик газетный!» – распалялся, помнится, папаша Визг за барной стойкой. Где это было? Одесса? Чернигов?

Оп-ля! – разлетелась через стол новая колода: крупье был настоящим виртуозом. Звякнули льдинки в коктейлях, кто-то открыл окно, возник сквозняк, и вместе с морским воздухом в зал приплыл аромат сигар из курительной комнаты. Мигнули неровным светом овальные, матового стекла люстры – на долю секунды все погрузилось во тьму. «Скачок электричества», – послышался чей-то голос. Через мгновенье лампы засветились еще ярче, и будто сразу появилось больше официантов с запотевшими бутылками новомодного розового шампанского, и сильней окрасились румянцем щеки ажитированных дам, играющих или наблюдающих за тем, как играют мужья.

Басби смотрел на то, как летают колоды, и в шлейфе наэлектризованного воздуха, что вился за каждой картой, видел целые сцены: измена, удар ножом в спину, тайные уловки. Он мог поклясться, что там были распалившаяся матрона с растрепанной прической, рыскающая по полкам в поисках завещания, шекспировский Ричард Третий и испуганные клоуны того самого Велимира Хлебникова, чье имя носила авиетка, едва его не убившая. Карты сновали между пальцами игроков, вскрикивали, взвизгивали, шептались – Басби готов был голову дать на отсечение, что слышит отрывки диалогов и музыкальные оркестровки: басил король треф, юлила контральто дама червей…

А вот господин с желтой бородкой, хлебнув дюжий глоток коньяка из пузатой рюмки, готовился выкинуть… Вероятно, десятка бубен, – просчитывал Басби. Он вспомнил свой сон про пасьянс – надо бы вставить его в следующий спектакль. Впрочем, следующим будет мюзикл про домохозяек и их кухарок с гигантской кастрюлей на сцене. Во втором действии она превратится в великолепный аквариум, в нем кухарки будут плавать вместе с надувными фрикаделькам и делать гимнастические трюки в кольцах надувного лука. Чудесная летняя затея. Дефиле купальных костюмов. Однако наверняка выйдет скандал, – улыбнулся самому себе Басби. Идеи носились в его голове с той же скоростью, с какой над столом летали карты.

Господин с желтой бородкой вытянул наконец за уголок козырь. Но Басби не увидел, какой именно, – затылком, спиной он почувствовал, что где-то позади, в глубине зала, возникла опасность. Ему ужасно не хотелось оборачиваться. Но не обернуться он не мог. Это было выше его сил: он обожал лететь навстречу опасности. Поворот головы…

…Лидию Збарски придерживал под руку муж. Игрок из Збышека был никакой, да и натуре его, замешанной на скрупулезной осторожности, претила сама мысль ставить деньги под удар прихоти и случайности. Но Мышьяков, коллега из петербургского отделения банка, отказывался отбывать в город на Неве, пока его не отведут в знаменитую «ялтинскую нору». Уже до обеих столиц докатились слухи о том, какие там собираются виртуозы и с каким шикарным хладнокровием делаются крупные ставки. Збышек уговорил жену пойти с ними. Точнее, он лишь начал ныть – что за напасть такая, он наверняка попадет в глупейшую ситуацию, – как Лидия объявила, что ей тоже интересно взглянуть на «нору». Готовится новый сценариус, в котором ее героиня проигрывается в пух и прах, – надо бы присмотреться, изучить.

За последние дни Лидия осунулась, похудела и, когда вышла в гостиную в серебристом узком платье без выреза (прямая линия открывает только верх ключиц) с глухими рукавами до запястья, волосы подняты наверх легкой волной, муж ахнул. Другая женщина. Чужая «звезда». Любопытно: никогда до сего момента в их частной жизни он не видел в ней актрису – только свою «бедную Лидушку», «напуганного Лидочка», «Лидашу-испугашу». На долю секунды его охватил страх – что-то меняется в их жизни? Пропустил? Не углядел? Заработался? И разве это его жизнь – с надменной задумчивой дамой, которая смотрит чужим внимательным взглядом? Лидия незнакомым движением склонила голову ему на плечо – донесся запах чужих густых духов, – а она уже плыла дальше. Но тут выбежала из столовой Марыся, и серебристая дива домашним жестом поддернула юбку и уселась на диван, затащив малышку на колени. Дочка что-то зашептала ей на ухо, и в глазах Лидии появилось знакомое выражение замешательства и беспокойства. Збышек облегченно вздохнул. В дверь позвонили – явился Мышьяков.

Прекрасно поужинали в ресторации, танцевали, Лидия цитировала старый театральный репертуар. Обычно она стеснялась своего низкого голоса и предпочитала отмалчиваться. Но сейчас сыпала шуточками из «Сна в летнюю ночь»: «…Если тени оплошали, то считайте, что вы спали». И даже разыграла сценку Отелло и Дездемоны, где смачно, густым баском страдала за Отелло и пантомимой с шепотком отвечала за Дездемону. Гости за соседними столиками не удержались – зааплодировали. Лидия смущенно помахала им рукой. Збышек цвел. Довольный Мышьяков утирал усы. Встали из-за стола. Мышьяков попросил официанта принести шампанское и шоколадные трюфели в «нору».

И вот, пожалуйста, ее взвинченность, шалый шик оказались не на пустом месте. У Лидии поплыло перед глазами, когда… когда в центре странно скроенной шестиугольной комнаты с низким потолком она увидела Басби. Тот стоял на некотором отдалении от стола, и Лидии показалось, будто он дирижирует игроками. Лидия испугалась, что румянец – и жар, и озноб напали одновременно, – выдаст ее. Уйти? Сказаться больной? Шаркнул ногой склонившийся официант. На подносе, что покоился на его ладони, стояло серебряное ведерко со спасительным шампанским и три вытянутых фужера.

Лидия отпила несколько обжигающих глотков, и в голове запрыгали чертики – один выше другого!

– Господа, раз уж мы сегодня погрузились в театральную стихию… – она сама не верила словам, которые срывались с языка: – …я познакомлю вас с очень интересной персоной! Сергей Леонидович, вы слышали про мюзиклы? Вам говорит что-то название «Сбежавшая кукла»?

– Большой коммерческий успех, не так ли? Читал статью в «Российском финансовом обозрении». Там не удержались от пересчета, прошу прощения, участниц кордебалета, писали, что режиссер наследует опыт лучших полководцев и берет числом.

– Он многим берет. Талант. – Лидия увлекала своих спутников в глубину зала, в голове и стучало, и пело одновременно, каблучки туфель отбивали неизвестный ритм, и ее несло на авансцену, которая, кажется, уходила далеко в море. Черные волны вместо темноты зрительного зала. – Пойдемте, пойдемте! Его как-то представляли мне на студии, – продолжала она болтать, сияя глазами и улыбаясь своей новой, как бы изучающей и одновременно недоверчивой улыбкой.

Он был уже близко. Широкие плечи. Завитки волос на загорелой шее. Поворот головы. Его – и больше никого! – обескураживающая улыбка.

– Господин Визг, прошу прощения, что отвлекаю. На правах местной жительницы хотела бы представить вас… – Лидии казалось, что от нее остался только голос, а тело лежит в обмороке у черного дерева дверей, что отделяют ресторацию от игорного зала. Тело лежит в обмороке, а дух проявляет опрометчивые чудеса храбости. – Знакомьтесь – господин Мышьяков, управляющий петербургским и северо-западными отделениями банка «Русь-кредит». Мой муж, Збигнев Збарски, управляющий крымским и южными филиалами банка, – она готовилась произнести длинный путаный монолог о том, что деньги – тоже актеры, ведь они всегда на сцене, всегда персонажи, но Збышек воспользовался паузой и перебил ее.

– Знакомство с вами – большая честь, господин Визг! Конечно, мы были на вашем спектакле и получили по-детски безмерное удовольствие! – забубнил ни с того ни с сего обычно не очень словоохотливый Збышек. – Сколько энергии! Фантазии!

Басби широко улыбался, кланялся. Краем глаза он выразил одобрение смелости Лидии, чем снизил ее напор, и теперь она с трудом скрывала растерянность. Будто закончился завод у куклы: губы еще автоматически раздвигались в улыбке, но холеные белые руки уже почти застыли.

Мышьяков не удержался и снова заговорил о кордебалете, Басби перевел разговор на цифры и числа, а потом на карты. Тут кто-то окликнул Мышьякова.

– Милая? – вопросительно проговорил Збышек, а большой, с медвежьими повадками друг-банкир уже тащил его к столу, где сидела знакомая компания.

– Збигнев Станиславович, вы обещали быть моим советчиком. Лидия Павловна, простите нас.

Лидия кивала. Басби скользил взглядом по ее прическе, открытой шее, линии груди. Ей вдруг почудилось, что платье – еще недавно оно было маловато, а сегодня оказалось в самый раз – слишком обтягивающее, нескромное, надо послать за шалью.

– Нам надо поговорить, – прошептала она. Басби усмехнулся и слегка пожал плечами. Лидия огляделась. Боже мой, как же поговорить? Где? – Мне нужен воздух, – пробормотала она и скользнула в сторону балкона, отделенного от зала тяжелой портьерой.

Басби окинул взглядом зал. Судьба, как обычно, ему улыбнулась: из бара, устроенного в подвале, поднялась развеселая компания – хохотали, танцевали – и явила собой живую ширму, которая полностью скрыла парочку от игроков. Госпожа Збарски сегодня держится молодцом. Может быть, предпринять нечто возмутительное? Басби беспечно улыбнулся и тоже шагнул за портьеру. На него дохнул влажным воздухом и запахом моря вечер. Почему бы и нет? Немножко лукавого наслаждения прямо здесь, над снующими без цели волнами. В конце концов, он ко многому ее приучил. Кстати, она действительно неплохая актриса – его покорная любовница и непохожая на нее забияка, серебрящаяся на фоне черного неба. Он наклонился и поцеловал ее в шею.

Лидия повернулась – лицо ее было искажено злобой. Она едва сдерживалась, чтобы не наброситься на Басби с кулаками. Да как он смеет!

– Что вы себе позволяете! Ведете себя, как в дурной фильме. Тоже мне – Рудольфо Валентино! Вы не явились на свидание, не предупредили меня, а теперь!.. Хотите скандала? Мне все равно! Я… я скажу, что вы меня преследовали! Разве это возможно – не явиться! Вы хоть понимаете, что я пережила? Но самое ужасное – вы даже не соизволили поздороваться со мной в театре! Мне не нужны ваши объяснения, но чувство приличия, надеюсь, вам знакомо? – Серебристая пыль, кажется, опала с ее платья, а лицо, еще недавно задумчивое и томное, превратилось в маску и казалось почти уродливым.

– Вам злость совершенно не к лицу – хорошо, что вы не видите своего отражения. Вот был бы настоящий скандал, – примирительно произнес Басби и взял ее за кисть. Она отдернула руку, оцарапав его кольцом, и отвернулась. По его ладони потекла кровь. Он вытащил шелковый платок и отер руку. – Неплохо, дорогая. Вы умеете сопротивляться, когда захотите. Да, мне следовало бы послать вам телеграмму, но я физически не мог этого сделать. Вы не читали в газетах о чудесном появлении на маленькой железнодорожной станции в Грузии поэта Велимира Хлебникова, пропавшего год назад? И о том, что в тот же день разбился авиалет из местного воздушного полка – тезка поэта? Так вот, за штурвалом несчастного «Хлебникова» в тот день был именно я. Легко могло статься, что я говорил бы сейчас с вами с того света, – вот так, милая. Отделался, казалось бы, чепухой – сотрясение мозга, шок, но стоит закрыть глаза, как я снова чувствую неостановимое гладкое скольжение вниз: ангел несет свою посылку. – Басби с шумом перевел дыхание. Он говорил как по писаному, будто не ангел, а дьявол лукавого вдохновения нес его. Лидия слушала завороженно. Он набрал в легкие воздух и продолжил: – И знаете, что мне это напомнило? То, как я проваливаюсь в нашу страсть, когда вы… Впрочем, теперь вы стали злюкой.

Лидия стояла к нему спиной – перед ней раскинулась чернота ночного моря, огни кораблей на рейде, по серпантину, который вел в поселок, где жили студийные «звезды», взбирался чей-то автомобиль – лучики фар то вспыхивали, то гасли в темноте. Она повернулась к Басби:

– Так вы действительно могли… погибнуть? И думали в этот миг о… о нас? – с трудом проговорила она.

– Да, – просто ответил он.

Лидия зарыдала, закрыв лицо руками. Слезы текли у нее между пальцев – она была не в силах ни остановить, ни вытереть их. Значит, ее виденье на холме Дарсан не было глупой фантазией, плодом отчаянья! Он мог исчезнуть! Навеки! Она могла его потерять! И она… она подозревала его в бесчестном поведении! Лидия почувствовала, что сейчас лишится сил и упадет.

– Прости меня, прости! – истерически выкрикнула она. – Я дурная, гадкая, подозрительная! Я думала!.. Я думала, что ты меня оставил!

Басби вздохнул и протянул Лидии свой платок, окрашенный кровью. «Все это очень по-новопародизовски, точно в фильме, впрочем, все-таки слишком. Мне эти сцены совсем ни к чему. Какая-то дурацкая пародия. Она, конечно, похожа на своих героинь, но не до такой же степени!» – с раздражением подумал он.

– Но когда мы сможем встретиться? И где? – не унималась Лидия, хватая Басби за оцарапанную руку.

– Ах, милая, ведь доктор запретил мне выходить. Строгий постельный режим – таков вердикт эскулапов. Иначе последствия могут быть самые непредсказуемые. Головные боли, обмороки, не дай бог – удар. А тут премьера на носу, – говорил Басби, с ужасом думая, что станет отвечать, если Лидия спросит, почему же он в таком случае шляется по казино вместо того, чтобы лежать в постели. Но Лидия не спросила.

– Я могла бы приходить каждое утро и ухаживать за вами, – робко предложила она.

– Ангел, ангел! Однако это слишком опасно для вас. Я не могу принять такой жертвы. Придется на время отложить наши встречи, – он высвободил руку и теперь легонько поглаживал тыльную сторону ее ладони.

Налетел ветер и поднял края портьеры – Басби увидел, как по залу озабоченно ходит господин Збарски, и подумал, что пора заканчивать затянувшуюся сцену. Быстрым движением он открыл занавес, скрывающий их с Лидией от освещенной комнаты.

– Господин Збарски, мы тут! – неожиданно воскликнул Басби.

Лидия взглянула на него, и слезы еще сильнее потекли по ее щекам. Оба шли ва-банк. Збышек уже подходил к балкону. А Басби громко аплодировал, кланяясь Лидии.

– Господин Збарски, мы тут разыграли маленькую импровизацию. Ваша супруга творит чудеса. Я вижу ее в «Короле Лире», где она могла бы сыграть всех сестер разом. Я уговаривал ее вернуться на сцену.

Збышек, увидев зареванную жену, сначала испугался, но уж слишком убедителен был этот господин Визг, «чародей сцены», как писали о нем газеты, – и Збышек неуверенно тоже начал хлопать. Лидия чуть склонила голову в знак признательности – и повернулась к морю, подставив слезы ветру.

– Моя супруга обещала больше не возвращаться на сцену. Разве она вам об этом не говорила? – забубнил Збышек.

– Мы, режиссеры, привыкли никогда не верить актрисам. Тем более великолепным актрисам, – отпарировал Басби, откланиваясь.

Весело насвистывая, он шел по набережной. Поведение Лидии несколько напугало его, но он выпутался с честью. Вот только что делать с ней дальше? Если она почувствует вкус к подобным сценам? Не пора ли сворачивать роман?

Веселый вечер только начинался. Отдыхающие, которых с каждым теплым весенним днем становилось на ялтинских улицах все больше, затеяли пародийную регату на лодках и катерах, и Басби поколебался, не взять ли и ему лодку? Однако кататься одному – как-то грустно. Он завернул в кафе, спросил у армянина кофе и коньяку. Залпом проглотил и то, и другое, и те же чертики, что сегодня толкнули к нему Лидию, заплясали у него в глазах. Собственно, кто сказал, что он должен кататься один? Он оглядел девиц, фланирующих вдоль парапета набережной, но ни одна не привлекла его внимания. Басби зевнул. Ну, значит, домой. И он двинулся к гостинице.

– Врунишка Басби, врунишка Басби, – напевал он в такт своим неровным шагам.

 

Глава VII

Басби снова теряет сознание

Свернув в переулок, Басби увидел заведение с красными фонарями у входа. Знаменитые «Синие голоса». Славны отменным шампанским и тем, что, закрывая за собой дверь в номер, клиент каждый раз слышал «Боже, царя храни» в исполнении симфонического оркестра московской филармонии. Записанный на фонограф, гимн Российской империи транслировался в комнаты по специальным отводным трубкам. Постоянные посетители утверждали, что после этого испытывали совершенно необыкновенные ощущения. А к некоторым даже возвращалась мужская сила. Басби, который время от времени наведывался сюда, спросил как-то у хозяйки – почему, собственно, «Боже, царя храни»? И получил ответ: «Если бы к власти пришли эти грязные большевики, плакали бы мои «Синие голоса» кровавыми слезами».

В «Голосах» у Басби была прикормленная девица. Очень хорошо умела расслаблять. Что-то все время журчала, журчала. Он не слушал, но мгновенно успокаивался. Сегодня же хотелось и расслабиться, и взбодриться. Сцена с Лидией оставила неприятный осадок, и Басби хотелось смыть его с себя, как грязь. По-собачьи встряхнувшись, он энергично распахнул двери «Синих голосов» и через минуту уже не думал ни о ком, кроме ласковой девицы.

Домой Басби вернулся, как это часто бывало, после полуночи. От входной двери гостиницы у него давно был ключ – портье устал просыпаться ни свет ни заря, чтобы его впустить. Уже не один месяц Басби думал переехать – снять дом или квартиру. Но переезд – это же самум, смерч, надо перекладывать с места на место коробку с сигарами, надо, чтобы кто-то собрал в саквояж сорочки и пиджаки, не утеряв содержимого карманов. Безалаберный с виду, Басби очень ревностно и скрупулезно относился к тому, что происходило на любой, даже самой маленькой, сцене, а сценой он мыслил любое пространство, ограниченное тремя стенами, – даже собственный карман. И потом дом – это ведь хозяйство. Мало ему домового Сидни, так придется еще держать мажордома, горничную, садовника. Как вообще люди все это устраивают? Так что, несмотря на планы, из «Трех котов» он не трогался. Единственная уступка, которую Басби сделал комфорту, – перебрался из комнаты в апартаменты, состоящие из гостиной, спальни и ванной.

Басби предполагал тихо пройти к себе, но оказалось, что Сидни не спит. Дверь в его номер была распахнута, однако на приветствие приятеля он не откликнулся – глянул мутным взором и продолжил задумчивое путешествие по комнате, покачивая головой и шепотом разговаривая сам с собой. В центре комнаты стояла железная конструкция, похожая на громадные подсолнухи. На столе громоздился деревянный ящик. Басби заглянул внутрь.

– Похоже на макет помойки, куда выкинули рождественскую елку, – заключил он, увидев мигающие разными цветами лампочки и покачивающиеся усики проводков. Сидни остановился и глянул исподлобья, силясь понять, что имеется в виду. – И почему трясутся стенки этой волшебной бандероли – там что, спрятан кролик? – продолжал Басби.

– Rabbit? Тебье фсе смеяться! – неожиданно злобно вскричал Сидни. – Here, – он обвел руками гостиную, – йа рождать the new эпоха of movies! The sound must be громче! Сильно громче! – громогласно вопил Сидни. Из-за стены застучали. – Знать, how делать синхрон. The sound and a picture вместе. It’s не проблем. Я не знать, how делать громко. The sound тихо. Очшень тихо. Зритель не слышать, – Сидни потер голову, потом оттянул мочки ушей, будто пытаясь их увеличить, настроить на улавливание одному ему ведомых звуков. – Вот, listen! – он повернул рычажок на панели, прикрепленной к ящику.

Раздалось сипенье, хрип, повизгиванье, звонки. Басби, расположившийся в кресле со стаканом коньяка («Что за длинный путаный день, а теперь еще деревянный ящик, в котором живет заяц с ангиной») благосклонно кивал головой в несуществующий такт.

– Ти understand? Нужна голова. Если много, it есть better. Идея! Идея! Как делать усиливатель of the sound, – блеял Сидни. – We are the champions! «Нью Парадиз» из наш: наш павильонс, наш studies!

– Дался тебе этот «Парадиз», – бросил Басби, уходя в свою комнату.

«Заведешь домового – останешься без дома», – думал он, засыпая. Тело его было приятнейшим образом истомлено. Осадок, оставленный скандалом Лидии, рассеялся. Стоило закрыть глаза – и он снова летел под аплодисменты. Синие голоса… Сиплые голоса… И он провалился в сон.

Утром Сидни, заснувший на диване в засаленном шелковом халате в обнимку с чертежами, был поднят по команде.

– В путь, в путь, в путь! – распевал Басби. – Труба зовет, и колокольчики невидимых ангелов, и моя новая кофемолка! Кстати, ты не молол в ней, дружище, что-нибудь, кроме кофейных зерен? Как-то она подозрительно подвывает.

Не пробило еще и десяти часов, а Басби, не особенно жалующий первую половину дня, был на удивление бодр. Сидни таращился спросоня и потирал лоб.

– Я знаю, где есть нужные головы. Куча нужных голов. И даже специалисты по звукам. Кажется, они занимаются дельфинами-шпионами, но, полагаю, подсобят и в твоем деле. Я – в буфетной завтракаю. Выезд через пятнадцать минут.

– В наш дело, – обиженно пробормотал Сидни, но Басби – свежевыбритый, в ослепительно белой рубашке, отчаянно зеленых брюках и замшевой куртке – уже отбивал чечетку на лестнице.

Кофе, тосты – завтрак был быстро съеден, и через полчаса они уже мчались по шоссе вдоль моря. Беспечное солнце, прозрачность почти летнего дня – бывают такие обманы в апреле. По серпантину перемахнули в соседнюю бухту. Там Басби остановился на деревенском рынке – купил корзинку первой клубники, коробку сушеных абрикосов, лимоны. Чем бы удивить? Приземистый толстяк выкатил бочку, установленную на колесах, – эдакая пушка.

– Золотой армянский коньяк. Тает во рту. Звезды поселятся в душе, – как бы бесстрастно нанизывал он одно обещание на другое. – Десять литров.

– Десять литров звезд? Неплохо, – согласился Басби.

Чудо-пушку установили на заднее сиденье – рядом с тщательно упакованным звукозаписывающим устройством, которое Басби именовал «тюрьма кролика». Цапли с микрофонами были складированы там же. Дорога снова пошла вверх, в горы. Автомобиль выехал на небольшое плато. И скоро открылся хрупкий с виду особнячок, в котором расположилась научная станция Императорской академии наук. Имелась и табличка – в первый раз Басби ее не заметил. Указывалось, что заправляет тут профессор Максимилиан Чебышев.

– Ну, дорогой друг, сейчас перед тобой предстанут умы, – сказал Басби и выключил двигатель.

Дом безмолвствовал. Басби снова включил двигатель и потянулся к рычагу клаксона. Сидни остановил его:

– Имеем special music для такой случай, – открыв дверцу полочки, он продемонстрировал скрытую панель рычажков, повернул один, и над поляной понеслись густые звуки увертюры к балету Чайковского «Лебединое озеро». Сидни по-детски улыбнулся. Распахнулась дверь – и на крыльцо выкатился Максимилиан.

Затащили бочку. Устроившись на веранде, продегустировали. Почмокали языками. Сделали еще по глотку.

– А здесь что у вас? Красные сладкие ягоды? Это девушкам, – добродушно гоготал Максимилиан. – Девушка у нас по-прежнему одна, и она сейчас в бурном море. Не фигурально выражаясь, а буквально – амурничает с дельфинами. Называет это экспериментом. Я, прошу прощения, штопаю полосатый колпачок, что призван украшать нашу метеостанцию – случается и такое в судьбе метеоролога.

– Цель нашего визита – не только выказать почтение, но и… – несколько церемонно начал Басби (коньяк почему-то быстро ударил ему в голову или что-то другое заставляло робеть). – Короче, мой приятель – господин Сидни Ватсон, уроженец далекого города Вашингтон… Изобретатель. В данный момент работает над озвучиванием кинематографических картин. У него проблемы.

Максимилиан всем своим пухлым телом развернулся к Сидни и замер с вопросительным выражением на лице.

– Я не хватать brains, – решительно объявил Сидни.

– О, этого у нас переизбыток! – воскликнул Максимилиан. – Вы совершенно по адресу. К обеду подтянутся молодые умы – тут-то мы и порешаем вашу задачку!

– Усиливатель of the sound! Это есть проблем. Записать – не есть проблем. Усиливать! Делать громко. Дать волю! – волновался Сидни.

– Звук в кино? Крайне интересная затея, – Максимилиан вскочил с кресла – при внушительной комплекции он был совершеннейшим живчиком. – Значит, можно будет фильмировать лекции Альберта Эйнштейна, Чедвика, да, в конце концов, и мои. И съемка опытов!.. Дружище, давайте готовить площадку для эксперимента! Нужны первичные данные – от них будем плясать камаринскую. Знаете это выражение? Если вам угодно, можете говорить на языке вашего американского народа, – здесь это в чести.

Через пять минут Сидни заполнил стол бумагами из заповедной папки, с которой не расставался ни на минуту, – чертежами, расчетами, записями. Из автомобиля был принесен аппарат и микрофоны. Появились Бумблис и Вяцловский – и тут же включились в обсуждение. Все перескакивали с русского языка на английский – и вообще скакали. Бумблис то и дело убегал в свою каморку и возвращался с новыми приспособлениями – мотком проволоки, коробкой с затейливыми лампами. Вяцловский совал под нос то Максимилиану, то Сидни талмуд с каким-то хитроумным чертежом – те вглядывались в черточки и циферки, потом смотрели друга на друга, морщились и начинали ругать Вяцловского.

Басби наблюдал со стороны этот инженерный концерт, прихлебывая коньяк. Среди действующих лиц отсутствовала Златовласка, и Басби думал о том, как долго гномы смогут удержать на себе сценическое внимание без Белоснежки, а Гамлет с тенью Отца – без Офелии или, на худой конец, мамаши. Но в тот момент, когда Бумблис внес в комнату охапку микрофонных цапель из радиорубки и кланялся в ответ на аплодисменты коллег, когда на Вяцловского упало пятитомное издание «Истории акустических открытий», когда Сидни в который раз стал бить себя по лбу кулаком, а Макс с победоносным видом вносил в гостиную запыленную кинокамеру («…да, слегка устаревшей конструкции, кажется, именно на такой, если не буквально с помощью этого аппарата Сергей Эйсбар начинал карьеру киносъемщика», – величественно провозглашал Макс, успевавший наведываться к коньячной бочке, и жестом фокусника вытаскивал из-за спины круглую металлическую коробку с пленкой), – в тот момент на площадку перед домом подкатил грузовик. Из кузова выпрыгнула Женечка.

– Господа, я не опоздала к аперитиву? – радостно прокричала она. Басби, отметив про себя, что зачем-то уже надрался («Объегорил армянин, звезды в его коньячище – падучие!»), развернул свое кресло в сторону зеленых гор и зарослей жасмина, к ликующему пейзажу, в центре которого расцвел наконец золотистый цветок. Ясно, что действие сейчас переместится сюда. Он попытался привстать и помахать рукой.

– Господин Визг, как шикарно вы выглядите, – приветствовала его Златовласка. – Какого дивного цвета у вас панталоны! Что здесь происходит, однако?

– Научная мысль бьется о синематографический экран. Тут, милая Златовласка, создают звуковое кино. Не советую вмешиваться – могут использовать в научных целях. Видите ящик, над которым колдует мой друг американец, – несколько волшебных капель, – и вас туда упекут. Будете танцевать в паре с кроликом! – Басби пытался остановиться, но речь текла сама собой. К тому же стало ясно, что не столь велика проблема заткнуться, сколь – не рухнуть к ногам чаровницы.

– И с каких же это пор я стала Златовлаской? – переспросила Женечка, усаживаясь рядом с Басби.

Галантным жестом он накапал жидкости из бочки и поставил перед ней рюмку.

– Вот, кстати, и аперитив.

– Чтобы летать, как и вы, под аплодисменты? – насмешливо переспросила Женечка. – Да тут настоящий балаган: давненько я не видела Макса с кинокамерой. Он баловался в юные годы – после университета. Хотел пойти в ассистенты к Эйсбару, тому, что сбежал от террористов – помните громкое дело четырехлетней давности?

Но Басби уже ничего не слышал – дух его крепко спал, а тело сползло с кресла и аккуратно устроилось около ног Женечки.

Наконец Макс заметил присутствие сестры. Выпутать ее из «коврика», в который свернулся вокруг ножек в белых чулках отключившийся Басби, оказалось не так-то просто.

– Господин Визг почему-то всегда без сознания в нашем доме, – хохотала Женечка.

Наутро Басби с удивлением обнаружил себя на том же диване, на котором спал после падения с самолета. Голова раскалывалась. Златовласки видно не было. Он проковылял в ванную и облил голову холодной водой. После двух чашек кофе стало немного легче. Макс подсовывал ему тарелку с горячими пирожками.

– Ешьте, ешьте! – гремел он. – У нас прекрасная печь для регенерации катализаторов. Там и печем.

– Благодарю. Как-нибудь в другой раз, – слабо отмахивался Басби, которого все еще мутило. – Непременно попробую ваши катализаторы. Однако мне пора в город. Репетиция.

И, усевшись в авто, укатил, чувствуя, что на сей раз опять исполнил роль аттракциона.

 

Глава VIII

Лидия путешествует по окрестностям

– Сижу здесь третий день, как дурак! Понимаешь, третий день сижу! – все повторял кургузый мужичок в потрепанном чесучовом костюме.

– Понимаю, – меланхолично отвечал второй, в рабочем комбинезоне.

– Режиссер говорит – лично в руки! Исключительно в руки мадам Збарски. По почте не отсылать, нарочному не поручать. А где мадам Збарски? Я спрашиваю, где? – горячился «костюм».

– Да, мадам Збарски последнее время трудно застать на студии, – еще более меланхолично отзывался комбинезон. – А вы кто будете? Не нарочный разве?

– Я – автор сценариуса, а меня гоняют, как драную кошку. И платят копейки. Вот, между прочим, мой сценарий персонально для госпожи Збарски – «Жена-самоубийца, или Измена домохозяйки. История мадам Бовари», – «костюм» помахал перед носом комбинезона несколькими мятыми листками.

Они сидели на скамейке перед павильоном, в котором фильмировали «Анну Каренину». Мимо понесли картонный паровоз.

– Давай, Петрович! Подхватывай! – крикнул «комбинезону» «грязный халат», державшийся за колесо.

«Комбинезон» слегка приподнялся и даже протянул было руки, чтобы поддержать паровоз, но тут же отступил и плотней уселся на скамейку. Из павильона выскочили две старлетки в шелковых юбочках.

– …и, главное, опять опоздала на час! – склочным тоном произнесла «юбка» в горошек, видимо, продолжая разговор, начатый в павильоне.

– Она-то может себе позволить! – завистливо отозвалась «юбка в полоску».

– А мы – сиди, жди по полдня! Что мы, не люди, что ли? – не на шутку завелся «горошек».

– Зато работает с первого дубля! – вздохнула полоска.

– Ах, госпожа Збарски! Спасибо, что пришли, госпожа Збарски! Вы нас так осчастливили, госпожа Збарски! Не угодно ли присесть? Здесь вас никто не побеспокоит, госпожа Збарски! – противным тоненьким голосом, явно кого-то пародируя, затараторил «горошек».

«Полоска» вытащила изящный серебряный портсигар и протянула «горошку».

– Будешь, крошка? У меня американские – «Огни большого города».

Старлетки закурили и направились к аллее, по которой курсировал студийный трамвайчик. Теплый апрельский ветер забирался под юбки и щекотал розовые коленки. «Костюм» с «комбинезоном» проводили девиц задумчивыми взглядами.

– Стало быть, она сегодня здесь, – сказал костюм. – Не зря я высиживал.

«Комбинезон» кивнул.

– Только на площадку сейчас не ходите. Выгонят. Дождитесь, когда крикнут: «Съемка окончена. Всем спасибо!» – и сразу бегите в павильон.

Треск. Грохот. Визг. Крики.

– Да что ж это такое! – послышался из павильона истошный вопль. – Кто отпустил паровоз? Я спрашиваю, какой идиот отпустил паровоз? Он картонный! Он стоять не может! Это понятно? Да иди ты со своими извинениями! Кому они нужны? Держать надо было, держать!

«Грязный халат» с дружками понесли обратно обломки паровоза.

– Все! Съемка окончена! Какого черта вы меня уговариваете? Без нового паровоза я на площадку не выйду! Если хотите, я вообще на площадку не выйду. Снимайте сами! – неслось из павильона.

– Режиссер разоряется, – по-прежнему меланхолично заметил «комбинезон». – А вы что сидите? – он повернулся к чесучовому костюму, понуро сгорбившемуся рядом. – Съемка окончена. Бегите, не то упустите.

«Костюм» встрепенулся, вскочил и бросился в павильон. В темном коридоре запутался в проводах, чуть было не упал, стукнулся лбом о край декорации и, проплутав несколько минут, вылетел наконец на съемочную площадку. Та оказалась пуста. Лишь осветитель возился в углу с проводами.

– Мадам Збарски! Мадам Збарски! – кричал «костюм», бегая туда-сюда по площадке. – Вы не видали мадам Збарски?

– Ушла в ту дверь, – осветитель мотнул головой.

Кофейного цвета авто тронулось с места, и Лидия не заметила, что за машиной бежит смешной человечек, размахивая бумажками, и что-то кричит ей вслед. Легкий шарф развевался у нее за спиной. Авто рыбкой ныряло из аллеи в аллею, пробираясь к воротам. Впереди показалось здание конторы. Лидия затормозила. Василий Петрович Чардынин давно просил ее зайти, да все было недосуг. Лидия лениво вышла из машины, прошелестела по коридорам, машинально раздавая встречным улыбки. Головы поворачивались ей вслед.

– Збарски? Давно ее не было видно.

Секретарша при виде ее вскочила. Распахнула двери в кабинет Чардынина. Лидия проплыла мимо, закружила по комнате.

– Присаживайтесь, Лидия Павловна. Очень рад вас видеть. Кофе? – Чардынин поднялся ей навстречу.

– Благодарю, Василий Петрович. Очень спешу.

Она подошла к окну. На клумбе зацветали ирисы, и Лидия залюбовалась едва проклюнувшимися темно-лиловыми нежными лепестками. За спиной раздавался голос Чардынина.

– Большая рекламная поездка по губернским городам… сейчас это называют промо-тур… Поверьте, Лидия Павловна, это очень важно. «Каренина» – наша главная надежда на летний сезон.

Лидия подошла к сервировочному столику, тронула пальцем полупрозрачный фарфор кофейной чашки, опустилась на краешек кресла, тут же встала и поплыла вдоль стены, разглядывая фотографические портреты звезд. Остановилась перед своим. О, какой мрачный вид…

– Надо бы сделать другой портрет, Василий Петрович.

– Конечно, Лидия Павловна. Так что насчет поездки?

– Не знаю, не знаю. Может быть. Хотя… посмотрим. Столько дел. Вряд ли. Да и скучно, если честно.

Она уже шла к двери.

– Возьмите с собой Марысю. Вашей прекрасной девице будет интересно… – поспешно крикнул Чардынин ей в спину.

Не оборачиваясь, она махнула рукой и исчезла.

Кофейная машинка петляла по горной дороге, уворачиваясь от редких встречных авто. Впереди показались полосатые красно-белые зонтики. На площадке, утрамбованной на откосе прямо над морем, раскинулось летнее кафе. Лидия остановилась. Девчушка лет пятнадцати – хозяйская дочка? – выскочила из-за стойки.

– Госпожа Збарски! Вы!

– Нет ли содовой, детка?

– Для вас!..

Внизу искрилось море. Лидия сидела под полосатым тентом, лениво прихлебывая содовую и любуясь белыми барашками, с шипением набегавшими на прибрежную гальку. Она надела очки с темными стеклами, купленные в Париже на последнем показе мод, но небо и море, сразу ставшие грязно-коричневыми, испугали ее, и она сдернула с носа изобретение французских кутюрье. Девчушка бежала к ней с бумажкой. Автограф.

– Как тебя зовут, детка? Анна. Красивое имя. А это тебе от меня.

Лидия протянула девчушке очки. Та взяла их двумя пальцами и, держа на вытянутой руке, глядела на Лидию остановившимися сумасшедшими глазами, не понимая, правда ли то, что с ней происходит, и боясь спугнуть свое счастье. Лидия засмеялась и надела очки девчушке на нос.

Она поехала дальше в горы – бездумно и слегка печально, как человек, которому некуда деваться. На вершине холма ею был замечен широкий дуб посреди зацветающего луга, и, бросив авто на дороге, она, в изморе жаркого дня, с трудом добрела до дуба и упала в траву. Сон сморил ее. Во сне она обнималась с огромным мохнатым шмелем. А когда проснулась, солнце клонилось к западу, а шмель, оседлав цветок клевера, жужжал рядом с ее брошенной на землю обессиленной рукой. Его тигриные полоски отчего-то показались Лидии забавными. Она подумала, что хорошо бы поймать его – он ведь нежный, пушистый, – но лень было поднимать руку. Бабочка коснулась крылом ее лица. Вторая – с голубыми полосками на оранжевых крыльях – вспорхнула с цветка и, пронзенная красноватым лучом заходящего солнца, зажглась, точно крошечный фонарик. Вдруг Лидии захотелось узнать имена всех бабочек, существующих на свете. Показалось страшно важным как можно скорее купить атлас насекомых.

Почти бегом она вернулась к авто и на полной скорости понеслась в город. Подъезжая к Ялте, уже не помнила о бабочках. На большой торговой улице ее внимание привлек новый магазин перчаток, и она долго стояла у прилавка, перебирая разноцветные лайковые пальчики, но так ничего и не купила. Выходя, заметила, как проходившая мимо пара остановилась и оглянулась, узнав ее. Раздался громкий шепот дамы: «Вчера я видела ее в городском саду. Она каталась на карусели. А третьего дня Марья Васильевна столкнулась с ней в «Ореанде». Она сидела в холле и листала газеты. Странно, правда?» «Может, у нее тайный роман? – отвечал мужчина. – Но что делала в «Ореанде» Марья Васильевна?»

Сев в машину, Лидия задумалась – куда ехать? Пора было возвращаться домой, но… но что там делать? Последние дни она возвращалась все позже и позже. На расспросы Збышека отвечала коротко: «Съемки». Однако на съемки нещадно опаздывала. Иногда уезжала, не закончив сцены. А то и вовсе не являлась на студию.

Жизнь, еще месяц назад имевшая прочные основания, утратила равновесие. Все было устроено удобно и правильно: свидания с Басби, не столь частые, как ей хотелось бы, но регулярные, давали Лидии ощущение неуязвимости. С ней ничего не могло случиться, пока она была с ним. Заниматься работой приходилось по необходимости – отчасти даже приятной, – однако все, что она делала, нанизывалось на отношения с Басби, как петли вязания на спицу. Но вот спицу выдернули, и вязание расползлось. Все потеряло смысл. Куда деваться? И она кружила, кружила, кружила по окрестностям Ялты, сопровождаемая любопытными взглядами зевак, – забывая о съемках, оттягивая возвращение домой. Неделю, вторую, третью… Да, с того дня, когда они с Басби встретились в казино, прошло почти три недели.

Она выехала на набережную. Почти стемнело. Электрические фонари светились сквозь ветки деревьев. Лидия почувствовала, что голодна. Зайти в ресторацию? Збышек, наверное, ждет ее к ужину. Из-за поворота выскочило открытое авто странной обтекаемой формы. Она узнала машину Басби, нажала на газ и помчалась следом. Куда он едет на ночь глядя? Господи, как давно она его не видела!

Когда они выбрались из города, Лидия поняла, что вишневый болид ведет ее в сторону авиаполя. Неужели он собрался летать ночью? Безумец! Он же обещал ей… Но авто Басби обогнуло аэродром и ушло к лесу. Быстро темнело, и скоро машина скрылась за деревьями. Впереди еще раздавался гул мотора и шорох шин, но звуки становились все тише. Лидия перестала различать дорогу. Авто подскакивало на ухабах, и ей казалось, что она летит в бездну. Ее охватила паника. Она хотела остановиться, но, намертво вцепившись в руль, все сильнее жала на газ.

Деревья расступились, и – наконец-то! – машина вырвалась на открытое место. Лунный свет делал пейзаж призрачно-зыбким. Ночная птица метнулась с куста и, ударившись о лобовое стекло, отлетела куда-то вбок, оставив пятно из крови и перьев. Лидия вскрикнула и выпустила руль. Машина вильнула. Переднее колесо попало в канаву и забуксовало. Авто замерло, сильно накренившись, и Лидия на своем водительском месте повисла над землей. Она осторожно открыла дверцу и спустила ноги. Те не доставали до земли. Лидия уже готова была предаться отчаянью, но настроение, в последнее время часто делающее непредсказуемые скачки, мгновенно поменялось и на этот раз. Поболтав ногами, она почувствовала себя отважной путешественницей, потерпевшей аварию в горах, и смело спрыгнула на землю. Ее возбуждение носило несколько истерический характер, но она этого не замечала.

– Рычаг! – громко сказала Лидия. – Мне нужен рычаг!

Она встала на цыпочки, дотянулась до заднего сиденья и вытащила из-под него ящик с инструментами. Как выглядит рычаг, она не знала. С удивлением глядела Лидия на сваленные в ящике инструменты. Особенно ее заинтересовали брезентовые рукавицы. Она надела их, вытащила из груды железок металлическую палку с дырками – слова «разводной ключ» тоже были ей незнакомы. Взяв ключ наперевес, она гордо встала рядом с авто. Что же дальше? Так простояла она довольно долго и уже начала думать, что придется заночевать в машине (Боже, что будет со Збышеком!), но тут раздался треск мотора, и на дорогу брызнул свет фар. Через мгновение из леса вынырнул маленький белый «Мерседес». Авто остановилось, из него вышли двое – осанистый толстяк средних лет и высокий кудрявый парень.

– Мадам! – прогудел толстяк. – Какая приятная неожиданность – обнаружить здесь, на периферии цивилизации, прекрасную даму! Вы, насколько я понимаю, нуждаетесь в помощи. И тут, как по мановению волшебной палочки, являемся мы – два спасителя… – болтая, толстяк приближался к Лидии и, подойдя почти вплотную, узнал ее. – О! – перебив самого себя, воскликнул он. – Госпожа Збарски! Какая честь! Позвольте отрекомендоваться – Максимилиан Чебышев, физик-теоретик. Возглавляю колонию молодых ученых, расположившуюся неподалеку, на научной станции. А это мой юный друг Вяцловский. Вяцловский, примите инструмент!

Лидия протянула Вяцловскому ключ. Тот, мучительно двигая одновременно всеми частями лица, взял ключ двумя пальцами, полуотвернувшись. Лидии показалось это забавным.

– Вы что, боитесь меня? – спросила отважная путешественница и увидала – даже в темноте это было заметно, – как дылда густо покраснел.

Лидия расхохоталась. Между тем толстяк увлекал ее к травянистому склону.

– Не беспокойтесь, божественная госпожа Збарски! Вяцловский – мастер на все руки. Починит авто в лучшем виде. Мы же предадимся усладе отдохновения. – Он бросил на землю свой пиджак и усадил на него Лидию. – Но позвольте полюбопытствовать, каким образом вы оказались вдали от города, ночью, одна?

– Каталась. Заблудилась, – коротко ответила Лидия.

– А мы, – радостно подхватил забавный толстяк, – едем из соседней санатории, где Вяцловский заведует радиоточкой и читает отдыхающим лекции по физике тел. Вы, конечно, понимаете, что речь идет не о физике тел, – Чебышев пополоскал в воздухе руками, обозначая человеческую фигуру, – а о Физике Тел! – и он возвел глаза к небу.

Лидия тоже посмотрела вверх. Звезды строили ей рожицы. Все, что происходило, ужасно смешило ее. Приключение! Приключение! Вот чего ей недоставало! И, главное, она совсем не испугалась.

– Вы имеете в виду, что тело телу – рознь? Правильно я поняла? – спросила она невинным тоном.

– Как приятно иметь дело с умной женщиной! – вскричал толстяк.

Вяцловский молча копался в ящике с инструментами, отвинчивал колесо, передвигал автомобиль, привинчивал колесо обратно. Чебышев молол языком. Лидия хохотала, то и дело заправляя в прическу выбившиеся локоны. Игра продолжалась.

Наконец дело было сделано. Вяцловский подошел к ним, смущаясь всей своей сутуловатой нелепой долговязой фигурой. Лидия изящно поднялась и, оправив юбку, протянула ему руку.

– Благодарю вас.

Тот засмущался еще больше и спрятал руки за спину.

– Грязные, – буркнул он.

– Как же мы отпустим вас одну обратно в лес? – всполошился Чебышев. – Вот что – поедем кавалькадой. Я сяду за руль вашего авто, а Вяцловский последует за нами в «Мерседесе». Вывезем вас к летному полю и расстанемся. У нас сегодня важный научный вечер на станции, – изрек толстяк весомо.

Через несколько минут, повязав голову шелковым шарфом, Лидия уже махала на прощание новым знакомцам и неслась от летного поля к городу.

– Обворожительна! – пробормотал Макс.

Вяцловский молчал.

На станции их ждали Женечка с Бумблисом и Басби с Сидни. Бумблис и Сидни суетились вокруг стола, на котором стоял звуковой аппарат, который Сидни называл «Синесаунд». Женечка сидела высоко на библиотечной лестнице, прислонившись спиной к книжным полкам, скрестив ноги и листая атлас тропических растений. Басби, развалясь на диване, любовался на нее из-под полуопущенных век и поигрывал кистью шелкового покрывала. Он приехал якобы для того, чтобы навестить Сидни, прижившегося на станции. В последние три недели приезжал он довольно часто. На столе рядом с аппаратом в серебряном ведерке со льдом стояла бутылка шампанского, купленная Басби, и шесть широких бокалов.

– Я встретил девушку – полумесяцем бровь! – пропел Макс басом, появляясь на пороге. – Вы не представляете, друзья мои, какую встречу уготовила нам с Вяцловским судьба! А это что? Шампань? По какому случаю?

– Финиш! Финиш! – заверещал Сидни, размахивая руками и носясь вокруг стола. – «Синесаунд» is ready! Он говорьить! Уипьем с горья, где же крушка?

– И заметьте, Вяцловский, эти промежуточные финиши мы празднуем каждые три дня. Фантомные открытия. Химеры. Как это мне знакомо, – сказал Макс и стал открывать шампанское.

– Так кого вы встретили, Макс? – раздался сверху голос Женечки.

– О! Прекрасную даму! Чудное виденье! Чистейшей прелести!.. Подвердите, Вяцловский.

Вяцловский кивнул, багровея лицом, ушами и шеей. Казалось, под рубашкой и брюками его тело приобрело цвет вареного рака.

– Дива дивная! С вассалами проста, как истинная королева! – не унимался Макс.

– Да кто же, кто?

– Лидия Збарски! – с победным видом выкрикнул Макс. – У нее сломалась машина, и мы с коллегой Вяцловским, как истинные джентльмены…

– Что?! – Басби увидел, как сморщилось лицо Женечки. – Она же скучная, как… как… как маринованный огурец!

– Нет! – вдруг выпалил Вяцловский со зверским видом, еще более наливаясь краской. – Она нежная! Веселая! Ласковая! Легкая! Смелая! Одна ночью чинила машину. Она совсем не похожа на своих героинь. И еще – она цветная, а все думают, что черно-белая! Просто ей дают дурацкие роли. Хотят, чтобы она рыдала, а она смеется! Как удивительно она смеется! Она лучше всех, красивее всех! Ей надо петь и танцевать, а ее заставляют страдать! А она не должна страдать даже на экране!

Так же неожиданно, как начал монолог, Вяцловский умолк, дернулся всем телом и выбежал из комнаты.

– Кажется, он втайне от нас посещал синема, – протянула Женечка.

Басби ошарашенно глядел вслед Вяцловскому. Это что – о Лидии? Веселая? Легкая? Смелая? Смеется? Ей надо петь и танцевать? Да полно! Этот мальчик влюблен в нее по уши, вот ему и мерещится. Но кто бы мог подумать, что Лидия может вызывать такие чувства. И казаться столь разной. Почему они так редко видятся? Преступно редко. Последний раз… Он уж и не помнит когда. А ведь он соскучился. Серьезно соскучился. И, переводя взгляд на ножки Женечки, Басби решил завтра же наверстать упущенное.

 

Глава IX

Лидия пугает Басби

– Да держите же тросы, о, Господи! – бесновался невысокий мужичок в клетчатой кепке. Он смешно подпрыгивал, метался и грозил кулаком хмурым помощникам, которые пытались удержать полотняный плакат. Громадный – шесть метров на десять, с сияющей во всю величину задумчивой печальной улыбкой Лидии Збарски. Реклама ее новой картины «Вечно ускользающая». Ускользающая трепетала на ветру, рвалась вверх, в сторону серого моря – начинало штормить, и все больше белых барашков вскипало на волнах и бежало к берегу. На фоне плаката предполагалось сфотографировать «оригинал» – саму госпожу Збарски. Фотограф вился вокруг Лидии – та стояла, прислонившись к парапету набережной, величавая и снисходительная.

Басби с другой стороны набережной смотрел на происходящее. Разительный контраст между копией и оригиналом его заинтересовал. Лицо на плакате – ветер приготовился изорвать его в клочки, – трепетало, мучимое всеми эмоциями одновременно. То глаза наполнялись счастьем, то порыв ветра бил в ткань, она выворачивалась, и нарисованное лицо искажалось от ужаса. В следующую секунду ветер нападал с другой стороны, и казалось, что полные, алой краской выписанные губы, раздвигаются в застенчивой улыбке. Еще порыв – и они корчатся от боли. Сама же Лидия стояла недвижимо, не обращая внимания ни на что и глядя прямо перед собой – буквально гипсовый слепок богини.

«Смешно», – улыбнулся Басби, наблюдая за сценкой. Фотограф установил наконец аппарат, актрисе помогли взобраться на небольшой постамент – суть мизансцены заключалась в том, что госпожа Збарски и ее живописная героиня из «Ускользающей» зависают над морем – морем роковых страстей. Защелкал фотографический аппарат. Лидия медленно поворачивалась – вправо, влево, поднимала глаза к бесстрастному серому небу. А в нижнем, невидимом фотообъективу углу кадра продолжалась борьба с плакатом. Ветер тянул трепещущую ткань – и Лидию на нем – к себе, бестолковые ассистенты – к себе. И наконец тряпка вырвалась на волю! Фотограф завопил в голос. Ассистент, не удержавший веревку, развел руками. Лидия сначала не поняла, в чем суть суматохи, но, обернувшись, увидела: шквалистые порывы швыряли из стороны в сторону Вечно Ускользающую, смяли ткань в комок и снова распрямили в ковер-самолет, который сделал несколько плавных пируэтов над городской набережной. Казалось, нарисованная Лидия меланхолично подпевает полету. Раздались аплодисменты. Дальше, дальше в море уносилось ее удивленное лицо. Несколько мгновений – и то, что было грандиозным плакатом, превратилось в точку, которую – раз! – съел горизонт.

«Какой странный эпизод, какой странный парафраз», – думал Басби. Он стоял за афишной тумбой вне поля зрения. Сценка позабавила его – как раз из тех, что он сам любил придумывать для спектаклей: мир дробился на осколки, где отражались противоположности. Шипучая буффонада, которой только и жили старики Визги. «Старики» – им не было пятидесяти, когда загорелся фургон, размалеванный картинками из их собственной жизни. Папаша Визг баловался кистью и красками. Выписывал физиономию какого-нибудь зануды из первого ряда. Была еще летающая скрипка с крылышками. Лицо мамаши Визг в разном гриме. У Басби заныло в груди. Ну, что такое? Детская жалость к себе, клоунской сироте? Он наложил на нее вето десять лет назад, когда, вернувшись с Великой войны, узнал о катастрофе.

Он потер виски и снова посмотрел на Лидию. Та застыла на деревянном подиуме, не зная что делать, растерянная, обиженная и в результате никому не нужная: фотограф носился за неуклюжим помощником, пытаясь свести с ним счеты, тот уворачивался и вскоре пустился наутек по набережной. О скульптурной диве Збарски забыли. В сущности, она никогда не была живой ни для ассистента, парня из деревеньки над Ялтой, который перебивался с одной случайной работы на другую и в кино не ходил, ни для коротышки-фотографа.

Лидия присела на доски в ожидании, когда закончится скандал. Ей было холодно, но никто и не думал нести шаль. Шквалистый ветер и дождь, который серой стеной висел над морем и двигался в сторону берега, разогнал небольшую толпу зевак. Можно было бы расплакаться, но почему-то она почувствовала странное облегчение. Что ж – дива улетела. И вдруг…

Басби вышел из своего прикрытия, пересек дорогу, дав проехать двум автомобилям, к поднятым стеклам которых прижимались любопытные носы – так бы и щелкнуть по ним! – и подошел к Лидии.

– Вы? – в замешательстве пробормотала она.

Басби накинул на нее пальто и помог спуститься с подиума. В нем проснулась нежность – то ли из-за этой дурацкой клоунады, то ли… Непонятно, но ему не хотелось уходить.

– Чудо, что вы тут появились. Видели? Дива улетела, – грустно проговорила Лидия. – Это знак…

– Это знак, что вас ожидают новые непредсказуемые роли, – взялся успокаивать ее Басби. – Проводить вас на студию? Я без авто, но можно взять таксомотор. Ваших клоунов лучше оставить в покое, – он кивнул на съемочную группу, которая продолжала скандалить.

– Я соскучилась, – вдруг неожиданно прямо сказала она, поднимая на него печальные глаза.

Они отходили все дальше и дальше по опустевшей набережной.

– Тут мои нехитрые апартаменты, – Басби кивнул головой в сторону переулка, где стояла его гостиница. – На первом этаже неплохой бар. Немного коньяка вам бы не помешало.

Они перешли дорогу. У входа Лидия приостановилась, стала искать что-то в сумочке – достала темные очки. Они закрыли пол-лица.

– Я бы хотела отдохнуть. Хоть чуть-чуть. Закажите коньяк в комнату.

В своей нежности они опережали друг друга. Басби не предлагал никакой игры, как это обычно бывало раньше. Она тихо целовала его, и он растворялся в ее поцелуях. В сущности, она возилась с ним, как с ребенком, – помогала расстегнуть сорочку, вытащить руки из рукавов. Потом разделась сама. Дождь хлестал в окна, хлопнула незакрытая балконная дверь, Лидия выскочила из-под одеяла, чтобы закрыть ее, и вернулась вмиг замерзшей: капли дождя попали на плечи, а ноги прошлепали по луже. Она машинально прижалась к его теплому телу и затихла. Волну страсти никто не подгонял – она поднялась где-то далеко и теперь неостановимо шла на них. Они не двигались – просто ждали. Эта простота чем-то сводила Басби с ума. Он сам себя не узнавал. А она… Когда их тела соединились и она силилась не расплакаться, в дремотной неге ей привиделось, что это ее уносит куда-то вдаль, ее саму, а не злополучный плакат – дальше, дальше, в черноту и ужас, которых она так боится, просыпаясь среди ночи или теряя присутствие духа среди бела дня. А может, она ошибается, и там, около бледной линии горизонта, рай? И она застонала от счастья.

«Да, надо все поменять», – думала она, оглядывая холостяцкую комнату. Рисунки, пачки фотографических карточек, коробки с сигарами и сорочками – все вперемешку – громоздилось на столе. Здесь же хрустальный графин с коньяком и две гипсовые головы античных мыслителей в париках для мюзикла. Она не очень понимала свою мысль, но мысль эта открывала ей мир с пока неизвестной стороны, – и сразу становилось легче дышать, и казалось, что календарь жизни становится другим: с цветными, очень длинными днями, а не короткими черно-белыми, к которым она привыкла.

«А не переиграл ли я сам себя?» – думал Басби, стоя у балконной двери с сигарой. Он не стал надевать халат, будто хотел, чтобы влажный воздух освежил тело, и было приятно ощущать, как кожу хладнокровно ласкает ветер. Он забылся. А давал себе слово не забываться и не поддаваться. И как теперь вернуться к тому, что было? Как опять давать ей насмешливым голосом указания, какую позу принять и тешить себя ее сговорчивостью? Как начать ту игру, которая так нравилась ему и так его устраивала? Да и возможно ли это – вернуться? После такого… подлинного и оттого опасного. «Последствия, однако, могут быть непредсказуемы», – подумал Басби. Пора было действовать.

Когда Лидия, завернувшись в его халат, проскользнула в ванную, он поднял трубку гостиничного телефона.

– Пожалуйста, самовар. И побыстрее.

Лидия вернулась в комнату с уложенными волосами. Она застенчиво сияла, выглядела моложе, живее, легче. Раздался стук в дверь, и она испуганно взглянула на Басби. Збышек? Ну, полно. Ерунда какая. Репортеры? Их видели, когда они входили? Басби сделал ей знак – выйти из гостиной в спальню.

Половому он дал небольшую купюру и отправил восвояси с пыхтящим самоваром, в надраенных боках которого отразились его собственная усатая ухмылка и довольные щеки прислуги.

– Действительно, репортеры. Подойдет ли для Ускользающей Дивы черная лестница? Надо осторожно выбраться из гостиницы. Не волнуйтесь, дорогая, – соврал он. От вранья ему полегчало: жизнь снова возвращалась в мирную колею здоровой буффонады. Где всегда можно рассчитывать на безотказного кролика, вовремя выскакивающего из цилиндра. Где принцессы минута в минуту превращаются в Золушек. Короче, скорей бы остаться наедине с пасьянсом.

Подъезжая к дому, Лидия впервые за много лет чувствовала себя абсолютно свободной. То, что сегодня происходило между ней и Басби, было простым, тихим и настоящим. Именно такой отныне и должна быть ее жизнь. Прочь старые пыльные декорации! Затхлые павильоны! Прочь страхи! Она бросит старую жизнь. Будет дышать ветром, дождем, цветами – дышать полной грудью. Надо все изменить! Они уедут путешествовать далеко-далеко – в Италию, на экзотические острова, будут бродить по древним индейским городам и с рук кормить кенгуру. Лидия глубоко вздохнула и умиротворенно откинулась на подушки сиденья.

Дома никого не было: Збышек на службе, Марысю бонна увела гулять в публичный сад. Наверняка они рассматривают сейчас распускающиеся цветы, и Марыся зарывается носиком в лепестки, пытаясь узнать, каково убранство «цветочного домика»: есть ли там камин, сервизик, теплые носочки для шмеля – вчера она плела небылицы про цветочные жилища весь вечер. Марысю она, конечно, возьмет с собой – Збышек не силен в спорах.

Закутавшись в плед и грея пальцы о большую чашку чая с каплей рома, она скользила взглядом по комнатам – гостиная, библиотека, спальня, примерочная, вторая гостиная, где Збышек принимал иногда коллег. «Они с Басби снимут дом в горах над «Парадизом», – продолжал сиренье пенье внутренний голос. – Обязательно надо взять с собой эти кофейные чашки – тончайшие фарфоровые бутоны, но тогда и серебряные десертные вилки к ним, и скатерть, купленную в ткацкой мастерской в Ницце. Что делать с картинами?» Она смотрела на свою любимую – пламенеющее поле в Арле. Збышек купил ее у француза-агента, который возил полотна неизвестных импрессионистов знаменитому Щукину. Говорили, цена на золотисто-алое поле очень выросла за последние несколько лет. Удобно ли будет взять?

Ей самой было странно, что она размышляет о переезде, как о чем-то не просто реальном, а продуманном в деталях, почти свершившемся. Они будут жить вместе с Басби. Из синематографа она уйдет. Или, может быть, взяться за настоящие драматические роли? Но тогда нужна сцена, а на сцене… – она поежилась и чуть не выронила из рук хрустальную вазочку, которую разглядывала на предмет отправки в новый дом на холме, пока еще прозрачный и призрачный, но для чего, в конце концов, она торчит на пыльных съемочных площадках, до судорог выгибая шею и до боли вращая глазами? Она же завела себе чековую книжку. В банке, где управляющим Збышек, но он не опустится до того, чтобы сводить с ней денежные счеты. А перина? Брать ли перину – ту, любимую, которая успокоительно нежит каждый сантиметр тела? Мысль скользнула в сторону и вернулась: Збышек, Збышек. «Не комично ли, – спросила себя Лидия, подсаживаясь к роялю, – что Збышек воспринимается как непременная часть туалета, вроде специального крема или, например…» Никакой пример не шел на ум, и не очень было ясно, куда деть Збышека. Поймет ли Збышек, насколько важно для нее это решение? Впрочем, у него нет другого выхода. Брать ли с собой его подарки?

Захлопали бархатные коробочки, из которых на нее с удивлением смотрели изумруды и несколько надменно – бриллианты. Она не очень любила их надевать – сверкающий блеск почему-то напоминал софиты съемочной площадки. Но были и удивительные вещицы, которые Збышек купил за баснословные деньги, когда ходил в женихах. Диадема в виде сказочной птицы, колье и браслеты, оплетающие шею и руки на манер волшебных трав. Нет, пожалуй, надо будет написать, что это Марысино приданое. И кстати, сбежать тайно или пойти на объяснение? Конечно, объясниться, иначе ее толстячок ничего не поймет – и будет, робкая душа, думать, что она сняла дом для новых съемок.

Хлопнула дверь – внизу раздался Марысин смех.

– Мамочка, ты дома? У нас для тебя букеты!

Через полчаса Лидия сидела в спальне на шелковом пуфе у туалетного столика. Перед ней лежал лист бумаги. Справа стояла чернильница. Слева – подставка с набором перьев. Писчие принадлежности она взяла со стола в кабинете Збышека – там сосредоточиться не удалось. Крупная жемчужина на булавке, которой она сколола волосы, отливала в полумраке ровным матовым светом. Лидия склонилась над листом: «Мое храброе сокровище, я все поняла…» – вывела она крупными, слегка танцующими буквами. Все они были разного размера и клонились в разные стороны – казалось, тонким пером Лидия скорее рисует картину, чем пишет письмо. «Мы будем свободны и счастливы. Только мы – мы вдвоем, – писала она. – Я знаю, как устроить нашу жизнь. Я все продумала».

Голубой конверт. Сургуч. Послать по почте или с посыльным? Лидия дернула шнур звонка. Она вполне может поручить это горничной, ведь ей теперь нечего бояться.

Басби лежал, раскинувшись на кровати, и задумчиво курил, пуская кольца в потолок. Сегодняшнее свидание с Лидией обескуражило и насторожило его. Впервые он бездумно и сполна отдался чувствам. Впервые глядел на Лидию не только как на забавную марионетку, послушную рукам кукольника. Впервые она была с ним на равных. Наконец впервые в их отношениях прозвучала нота, которая превращает случайную связь в союз. Все это было ново, неожиданно, заманчиво, волновало, возбуждало, давало ощущение подлинности, но и пугало одновременно. Басби чувствовал, что теперь на него могут быть возложены другие обязательства. А этого он не мог допустить. Он правильно сделал, что устроил ее побег через черный ход.

В дверь постучали. Портье принес письмо. Басби распечатал его, лениво пробежал первые строчки. Приподнялся на локте. Сел. Глаза его все быстрее перескакивали со строки на строку. Подпись. Почти крик вырвался из его горла. Она сошла с ума! Он отшвырнул письмо и вскочил с кровати, задев тумбочку и больно ударив колено. «Черт!» – одна рука терла колено, а другая тянулась к шкафу. Басби рывком распахнул дверцы. Сорочки, галстуки, панталоны, пиджаки, белье полетели в разные стороны, густо усеивая пол, кровать, стулья. «Бежать! Немедленно бежать!» – бормотал Басби в ужасе, бегая по комнате. Где же чемодан? А саквояж? А, вот они! Он сам свалил их в угол за портьеру. Он распахнул чемодан и застыл. Но куда? Надо обеспечить пути побега! Молниеносно натянув сорочку и костюм, Басби кубарем скатился с лестницы. В порт! Немедленно в порт! В контору! Узнать, какой пароход уходит сегодня, взять билет, подняться на борт и носа не высовывать на палубу, пока они не выйдут в открытое море.

Он прыгнул в авто. Взревел мотор. Брызнула из-под колес галька. Поворот поспешно поджал угол дома. Басби давил на клаксон, распугивая прохожих и встречные машины. До порта он домчал в считаные минуты. Резко затормозил и вдруг почувствовал страшную усталость. Откинулся на спинку сиденья, опустил руки и прикрыл глаза. Что он делает? Он что, всерьез решил бежать? Бросить все, испугавшись каприза истеричной дамочки? Свое дело, театр, премьеру нового спектакля? Наплевать фортуне в лицо? Конечно, то, что происходит с Лидией, – не каприз. Она, очевидно, всерьез вбила себе в голову, что теперь они должны быть вместе. И сбить ее с этой мысли будет невозможно. Как же быть? Басби усмехнулся. Он похож на персонажа комической фильмы, со всех ног улепетывающего от докучной любовницы. Забавно. Он медленно завел мотор и двинулся обратно. Решение придет. Должно прийти.

Большая вывеска над массивной дубовой дверью привлекла его внимание. «Фрау Дагмар. Спиритические сеансы». Ах да. Спиритичка, к которой Лидия бегает за советами. Уж не она ли присоветовала Лидии написать это кошмарное письмо? А что, если… И Басби вышел из авто.

 

Глава X

Басби представляет премьеру и снова собирается в путь

Ровно за пять минут до того, как подняли занавес, за кулисами была обнаружена мышь. Она сидела в правой кулисе возле пожарного ведра с песком и блестящими круглыми глазками с любопытством смотрела на предпремьерную суету. Это была вполне упитанная мышь с холеной шелковистой шерсткой – почти домашняя. Впоследствии выяснилось, что мышь забежала из соседнего подвала, где накануне травили крыс – глава городской управы был помешан на гигиене и санитарии и издал указ к летнему сезону вычистить все подвальные и чердачные помещения. Однако в тот момент, когда на мышь наткнулась танцовщица, исполняющая роль левой кошки в среднем ряду, никто не задавался вопросом, откуда она взялась, и не рассматривал ее шерстку. Раздался дикий визг сначала одной глотки, потом нескольких – и вот уже полный состав кордебалета в количестве пяти десятков девиц визжал во всю мочь.

– Что происходит? Вы что, с ума посходили? – кричал Басби, метавшийся от одной девицы к другой.

– И-и-и-и!

– Да замолчите же! В зале слышно!

– И-и-и-и!

Басби тряс кулаками. Тряс девиц за плечи. Тряс ведро с песком. Тряс кулису.

– И-и-и-и!

Мышь между тем сорвалась с места и скрылась в неизвестном направлении. Это напугало девиц еще больше.

– Где она? Где?

– Здесь!

– Там!

– Да вот же!

Публика уже заполнила зал, когда из-за кулис раздались странные звуки. Головы завертелись. Глаза заблестели. Рты заулыбались. Что такого-эдакого необычного приготовил на сей раз этот затейник – господин со странной фамилией, так удививший прошлой постановкой? Любопытно, любопытно. Дирижер, успевший встать за пюпитр, с изумлением взглянул на часы и вскинул палочку. Первая скрипка, игравшая с ударником в морской бой на большом барабане, ринулась к своему месту, уронив по дороге виолончель. Занавес дернулся и пополз в разные стороны. Басби с ассистентом и рабочими сцены, точно кур, выгоняли девиц на сцену. Некоторые отбивались и уворачивались. Приходилось хватать их и выпихивать силой.

– Мяукайте! Громче мяукайте! – шипел Басби. – Мышь испугается и убежит.

Девицы, визжа и мяукая, носились по сцене. Дирижер размахивал руками. Оркестр ревел. Неожиданно мышь выскочила на просцениум и замерла, глядя в зал. Рабочий в промасленных штанах заметил ее, бросился вперед, упал ничком, схватил мышь за хвост и торжествующе поднял над головой, демонстрируя зрительному залу. Басби от ужаса больно дернул себя за волосы. Мюзикл «Кот на крыше» начался. Публика разразилась аплодисментами.

– Какая потрясающая фантазия! – громко произнес кто-то.

– И как символично – мышь среди кошек! – подхватил другой голос. – Это, знаете ли, целая философия.

– Неподражаемо! – прошептала дочь городского головы, закатывая глаза.

Макс Чебышев, Вяцловский и Бумблис, сидящие в центре зала на гостевых местах, хохотали, как дети.

Девицы наконец выстроились в более-менее стройные ряды. Действие пошло своим чередом. Басби с облегчением перевел дух. Кто-то тронул его за плечо. Старенький директор театра Алексей Никитич по обыкновению вытирал слезы громадным платком.

– Восхищаюсь, мой юный друг, вашим талантом с первых же минут брать публику за душу, – проговорил он, всхлипывая и сморкаясь.

Стоя за кулисами, Басби наблюдал сразу за сценой и залом. После каждой песенки зал взрывался овациями. Танцевальные дивертисменты сопровождались ритмичным хлопаньем. Казалось, публике было безразлично, что происходит на сцене – она готова была рукоплескать всему. «Удивительно, – бормотал Басби. – Просто удивительно». Эта, в сущности, комичная история с мышью должна была начисто сорвать премьеру, но… Кто-то там, наверху, раскладывал пасьянс его жизни, подкладывая ему из колоды одни лишь козыри. И вот сегодня опять сошлось. Карта легла. Удача улыбнулась. «Так можно уверовать в собственную непобедимость», – усмехнулся Басби, слушая, как главная героиня мюзикла Пуссикэтти поет арию «Мяусыньки, мяусыньки, шелковые усыньки». Сквозь дырку в занавесе он пристально вглядывался в зал. Вот компания с научной станции. Толстяк Макс вкусно причмокивает губами и размахивает руками, задевая соседей. Очевидно, ему все нравится. Бледный Бумблис хихикает в кулак. Вяцловский смотрит куда-то в сторону. А где Златовласка? Басби поискал глазами. Не видно. А ведь приглашение было послано и ей тоже. Чувство досады охватило его. Он пристукнул каблуком об пол («Эту корову Пуссикэтти уволить сразу же после премьеры!») и машинально проследил за взглядом Вяцловского. Тот неотрывно смотрел на ложу первого яруса. Там сидели Лидия со Збышком. Збышек, наклонившись к жене, что-то нашептывал ей на ухо, кончиком пальца осторожно поправляя ожерелье на шее. Лидия сидела в напряженной позе, выпрямив спину, с застывшим лицом. Словно почувствовав взгляд Басби, она поежилась и скинула руку Збышека.

Загремели заключительные аккорды. Хор грянул финальные куплеты. Осталось самое малое – раскланяться, поймать букет, брошенный какой-нибудь влюбленной гимназисточкой, выпить шампанского и пожать в фойе несколько десятков рук. Что Басби и проделал с нескрываемым удовольствием. На миниатюрных фарфоровых фигурках кошек, продававшихся тут же, в театральном киоске, он ставил автографы и раздавал детишкам круглые шапочки с острыми ушками и меховые хвостики, которые специально нанятые молодые люди с разрисованными кошачьими лицами подтаскивали из реквизиторской.

Фойе начало пустеть, когда возле стойки с прохладительными напитками он увидел Лидию. Она стояла в позе ожидания – утомленная, опустив лицо, опершись рукой о мраморный прилавок и медленно обмахиваясь черным веером из страусовых перьев в стиле ее черного платья старинного покроя со сверкающей алмазной крошкой. Збышек в другом конце фойе беседовал с осанистым господином во фраке. Через руку Збышека была перекинута меховая накидка. Очевидно, он шел к Лидии, но был остановлен.

– Мадам Збарски! – вкрадчиво проговорил Басби, подходя сзади.

Лидия вздрогнула, как-то дико взглянула на Басби, отпрянула от стойки и почти бегом устремилась прочь – через все фойе к Збышеку, вызывая удивление публики. Басби задумчиво глядел ей вслед. Сработало. Удивительно, но сработало. Он усмехнулся и тут же поморщился. Эта история была ему неприятна. Вернее, он сам был себе неприятен. Он не любил обманывать. Никогда не передергивал во время игры. Но что оставалось делать? Она поставила его в безвыходное положение. Он не хотел.

Перед его мысленным взором встала добротная дубовая дверь с витиеватой вывеской: «Фрау Дагмар. Спиритические сеансы. Гадание по руке и на картах. Снятие порчи. Предсказание будущего. Приворотные средства. Чтение сокровенных мыслей». Он толкнул дверь. Несколько ступенек вело вниз. Басби ожидал увидеть черные драпировки, черепа, кости, горящие свечи, источающие одуряющий запах. Атмосферу дурной таинственности. Налет потусторонней дряни. Ничуть не бывало. Он прошел по чисто выбеленному коридору. Вдоль стен стояли мягкие кресла для посетителей. В конце коридора за письменным столом сидела девица с тщательно прорисованными кармином губами в строгом черном платье с белым воротничком. Девица посмотрела на Басби сквозь круглые очечки без оправы.

– Вы записаны? – она открыла толстую амбарную книгу, лежащую на столе.

Басби улыбнулся самой своей обаятельной улыбкой.

– Нет, но…

– Без записи не принимаем.

– Позвольте представиться – Василий Чардынин, совладелец киностудии «Новый Парадиз» и правая рука Александра Ожогина. Мы начинаем фильмировать роман русского писателя Толстого «Воскресение» о жизни после смерти. Хотел бы переговорить с фрау Дагмар по поводу ее участия в съемках…

Девица слушала его, открыв рот. Не успел он договорить, как она уже распахивала двери в кабинет хозяйки.

Басби вошел. В большой комнате с простой, но добротной конторской мебелью перед широким столом сидела фрау Дагмар – рослая костлявая дама немецкого типа, слегка смахивающая на лошадь. Впалые щеки. Высокие скулы. Тщательно подведенные глаза полуприкрыты. Коротко остриженные светлые волосы разделены на косой пробор. Мужской деловой костюм с очень широкими брюками. Белая мужская сорочка сколота у ворота камеей из оникса. В углу рта у фрау Дагмар дымилась папироска. На Басби она смотрела выжидательно и зазывно одновременно. Он подошел ближе и наклонился, чтобы поцеловать ей руку, но та руки не подала.

– Были ранены? – спросила она с придыханием, кивая на ногу Басби.

– О! – сказал он. – Восхищен. Однако пусть прошлое уступит место будущему. Я не гожусь в предсказатели, но кое-что и мне стало известно. Одному мужчине грозит неминуемая гибель, если он останется в связи с некой дамой. К примеру, он может погибнуть в автомобильной катастрофе или разбиться на авиалете, что с ним, кстати, уже почти случилось. Если дама хочет, чтобы ее друг остался жив, она должна отказаться от него. Их линии судеб не совпадают. Лучше им вообще не находиться рядом. Дама, конечно, не глупа, но у нее есть причуды. Она очень доверчива. Ее легко убедить, особенно тем, кто делает это профессионально.

– Имя дамы? – выдохнула фрау Дагмар и глубоко затянулась.

Басби придвинул к себе лист бумаги и написал имя Лидии. Фрау кивнула. Басби чиркнул спичкой и поджег листок.

– Ее друг? – спросила фрау.

– Обойдемся без имен, – улыбнулся Басби. – Скажем так: внешне он слегка напоминает меня.

– Вознаграждение?

Басби вытащил несколько крупных купюр. Подумал и прибавил еще парочку.

– Дама обычно приходит по вторникам, – сказала фрау Дагмар, удовлетворенно кивая и пряча деньги в ящик стола. – Если не случается чего-то экстраординарного.

Басби кивнул.

– Откуда вы узнали о ранении?

– Вы – известная в городе персона, – усмехнулась фрау.

– Конспирация не удалась! – расхохотался Басби и вышел.

Это произошло несколько дней назад. И вот – результат. Лидия с испуганным лицом бросилась от него наутек. Басби стало ее жалко. Так жалко, что он уже сделал было шаг, чтобы ее догнать, но… в голове вспыхнул сигнал тревоги, а перед глазами встало ее письмо. Пережитый недавно ужас сдавил горло. Останови он ее сейчас и – приговор подписан. Он не сладит с ней. Придется следовать ее болезненным фантазиям.

– Ну, повеселили! Повеселили! – загудело у Басби над ухом. На него надвигался Макс Чебышев с Вяцловским и Бумблисом в кильватере. Макс хохотал, приплясывал, с губ его срывались странные звуки, отдаленно напоминающие басовитое жирное мяуканье. – Как прекрасно – вновь почувствовать себя наивным ребенком! Коллеги тоже в восторге!

– Где же ваша сестра? – спросил Басби, по очереди пожимая руки всем троим. – Я надеялся ее увидеть.

– В Москве. Укатила вчера утром на симпозиум по дыхательным функциям дельфинов. Впрочем, вряд ли она вернется раньше осени. Диссертация…

Макс не успел договорить. К Басби пробился Алексей Никитич. За ним следовал экзотического вида дородный господин в бухарском халате, подпоясанном шелковым кушаком, с тюбетейкой на голове и тростью с бронзовым набалдашником в руках. Господин вышагивал важно, отводя трость в сторону и выпячивая пухлую грудь. Алексей Никитич прильнул к Басби.

– Спасибо, голубчик! Уважил старика, – плакал он. – Позвольте представить…

Пухлый господин выступил вперед.

– Продюсер художественных инноваций Евграф Анатольев к вашим услугам. Слухи о ваших сценических экспериментах, господин Визг, достигли обеих столиц. Прибыл специально, чтобы своими глазами лицезреть плоды ваших фантазий. Скажу коротко. Поражен. Восхищен. Танец мусорных ведерок во втором акте смелостью хореографического решения вызывает буквально оторопь. Ариетка умывальника прелестна. Сколько девушек вы задействуете в кордебалете? Кто заведует сценической машинерией?

Вопросы сыпались изо рта пухлого господина со скоростью пулеметной очереди. Алексей Никитич размахивал руками.

– Прошу ко мне в кабинет, господа! Там удобней будет переговорить.

В кабинете были распахнуты окна. Только что прошла гроза, и легкий влажный ветерок раздувал простые полотняные занавески. На маленьком столике были приготовлены графин с коньяком и три бокала, и свет от настольной лампы разбегался искрами по их хрустальным граням.

Гость сразу уселся в глубокое кожаное кресло и сунул в рот сигару. Басби оседлал стул и принялся с любопытством разглядывать пухлую особу. Евграф Анатольев в своей тюбетейке выглядел комично, однако была в нем и некая авантажность. Во всяком случае, себя он явно ощущал исключительно важной персоной. Закурив и поболтав в бокале коньяк, Анатольев продолжил разглагольствовать:

– Удивительно, господин Визг, что при таком множестве танцовщиц одна смена позы может привести к изменению всего геометрического рисунка танца. Как в калейдоскопе. Да, да, ваши постановки можно назвать калейдоскопическими. Воистину, количество перешло в качество, как твердили последователи этого немецкого кудлатого эконома. Кто бы мог подумать, что в провинции… Впрочем, пардон, благодаря русскому Холливуду Ялта постепенно превращается в третью столицу. Где искусство – там и жизнь!

– Я всегда думал, что жизнь там, где деньги, – усмехнулся Басби.

– И вы совершенно правы! По этому поводу хочу сделать вам предложение, имеющее весьма приятные коммерческие перспективы. Что вы думаете о гастролях в Белокаменную? Встряхнем старуху калейдоскопом ваших фантазий?

Басби покачал головой:

– Благодарю, но… вынужден отказаться. Спектакль еще сырой. Мы должны отыграть премьеры, а там и сезон на носу. Лето в Ялте – время самое живое. Ехать невозможно.

– Отчего же невозможно! – Алексей Никитич, который напряженно вслушивался в разговор, от волнения раскашлялся. – Повезем «Сбежавшую куклу»! Вы уже видели «Сбежавшую куклу»? – Анатольев кивнул, всем своим видом выражая одобрение. – Когда вы предполагаете делать гастроли, господин Анатольев?

Тот важно почмокал губами:

– Многое требует устройства. Аренда зала. Большого театра я вам не обещаю, но Оперетту – почему бы и нет? Прекрасная акустика. Классический интерьер. Гостиницы. Декорации, машинерия, костюмы. Надо будет нанять несколько фургонов до Симферополя и, может быть, зафрахтовать целый поезд. Расходы внушительные. Впрочем, как и размах предприятия. Полагаю, раньше июня этого никак не устроить.

– Прекрасно! – всплеснул ручками Алексей Никитич. – А мы за это время подготовим для гастролей новый кордебалет. Вы успеете до июня, мой друг? – обратился он к Басби.

Тот задумчиво слушал разглагольствования Анатольева. Пузан говорит красиво. Врет или нет? Но для чего ему врать? Пускает пыль в глаза? А в Москве засунет в какой-нибудь клоповник, а играть заставит на сцене рабочего клуба. Их сейчас много развелось. Готовить еще один кордебалет – скучно. Он никогда не любил делать одно и то же по два раза. Смысл? Ведь все уже известно. А все-таки предложение заманчивое. Очень заманчивое. Завоевать столицу, в которой никогда не был… И Златовласка в Москве.

Басби крутанулся на стуле.

– По рукам, господин Анатольев! Вешайте объявление об отборе танцовщиц, Алексей Никитич!