Обитатели поляны озадаченно следят за тем, как Финикиец разбирает Апостольскую горку.

Варвар (рабу): Разбрасывай эти камни куда подальше. И чтобы ни этой кучи, ни духу его тут не было!

Скиф: Этакое чучело! Ни осанки, ни вида, ни голоса, но была в нем какая-то власть над людьми, над событиями. Над ним подшучивают, подсмеиваются, а он всё собирает камни и, глядишь, владеет, управляет.

Варвар: Апостолы — народ опасный.

Финикиец: Чем?

Варвар: Волнуют земную глубь, а когда земля волнуется, всё живое цепенеет.

Женщина: Зачем вы разрушаете его работу?

Варвар: Мы извергаем его из своей среды.

Женщина: Почему?

Варвар: Не наш человек.

Дак: Да с чего вы взяли, что мой брат — не наш человек?!

Варвар: У негонепомерно большая тень.

Еллин: И к тому же она всё время.

Женщина: Но это же прекрасно — человек, у которого растет тень!

Скиф (Еллину): Чем это можно объяснить?

Еллин: Думаю, устремлением в будущее.

Варвар: Как это понять?

Еллин: Очень редко, в миру появляются такие странники, которым больше суждено жить в будущем. И хотя они копошатся рядом, их тени уже пробивают века...

Отмолившись, Апостол спускается со скалы. Разрушенную горку принимает как должное и снова начинает ее собирать. Скиф ходит за ним по пятам, присматриваясь к его тени.

Скиф: Слушай, господин Апостол... А смог бы ты достать у Варвара кувшин вина для моей измученной души?

Апостол: Достать-то я достану, но будет ли это тебе по силам?

Скиф: Мне-то? Один всего кувшинчик? А подай его сюда.

Апостол: Не спеши, потому что, прежде чем дойти до тебя, кувшин простоит между мною и тобой.

Скиф: И для чего такая церемония?

Апостол: Чтобы поговорить.

Скиф: Иудеи обожают разговоры! А — не выдохнется?

Апостол: Прикроем горлышко.

Скиф: И куда ты его поставишь?

Апостол: Да хотя бы на эту каменную округлость. Ты по ту сторону, я по эту, а между нами — кувшин.

Скиф: Так. Удобно. К тому же, наслаждая свой слух, я смогу так, время от времени, по глотку?..

Апостол: Нет. Вино — отдельно, слова — отдельно.

Скиф: Гм! И сколько эта мука будет тянуться?

Апостол: Пока не выскажусь.

Скиф: О чем пойдет речь?

Апостол: О тебе.

Скиф: Чего удумал, паршивец! Но ты достань сначала вино!

Апостол: Достанем (Варвару). Налей кувшинчик.

Варвар: Как же. Бегу — разрываюсь.

Апостол (Скифу): Горячего, прохладненького?

Скиф: Лучше прохладненького, но, смотри, Варвар тебя не слушает!

Апостол: Белого, красного?

Скиф: Красное полезнее, но он же повернулся к нам непотребным местом!!

Апостол (копаясь в поясе): Ничего, развернуть его недолго.

Дак: У моего брата водится серебро!!

Еллин: Где ты видел иудея, так чтобы совсем уж без серебра!

Варвар (кланяясь): Добро пожаловать первому покупателю в царство виноградной лозы, ибо все великие, все святые истины лежат на дне кувшинчика.

Апостол (вручая ему монетку): Где лежат святые истины, мы уже знаем (взяв кувшин, поставил его на каменной округлости). Меч.

Скиф: Что — меч?

Апостол: Положи меч рядом с кувшинчиком.

Скиф: О разоружении разговора не было.

Апостол: Человек при мече плохо слышит того, у которого меча нет.

Скиф: Ну, я могу одолжить тебе небольшой такой ножичек... Чтобы на равных.

Апостол: Нет. Безоружным легче договориться.

Скиф (нехотя положил меч): Говори. Только покороче.

Апостол: Правда длинной не бывает. Что длинно, то и сомнительно.

Скиф: Золотые слова.

Апостол: Ты — храбрый воин. Поливал кровью поля во всех концах мира.

Скиф: Весь в ранах и шрамах.

Апостол: Рубил ты, рубили и тебя.

Скиф: Искалечили, мерзавцы.

Апостол: Ты шел первым на выручку друга, когда надо было выручать.

Скиф: Это так. Я — отчаянный!!

Апостол: Бывало, выбивали и тебя из седла. И вот однажды, когда ты лежал раненый и по тебе прошла конница, твоим показалось, что ты мертв. Оставили. Бросили.

Скиф: Было.

Апостол: А вот те, на которых ты шел огнем и мечом, склонившись над тобой, нашли, что ты еще жив. Перевязали. Накормили. Выходили.

Скиф: Достойнейшие люди. Мы побратались.

Апостол: Вернувшись к своим, ты удивился, что тебе как бы и не рады.

Скиф: Подонки.

Апостол: Не в том дело. Они учуяли, что ты побратался со своими спасителями. И уже не так резво садился на коня, когда устраивались набеги, не рубил первым и не спешил на раздачу добычи.

Скиф: Иди, рыжая копна, я тебя расцелую.

Апостол: Целоваться будем потом, если к тому подойдет дело.

Скиф: Оно уже подошло.

Апостол: Не спеши, я еще не кончил. Всеобщее пренебрежение обидело тебя, и ты оставил своих.

Скиф: Я не такой человек, чтобы мною можно было пренебречь, но рубка мне надоела. Потому, вот, выставил на продажу меч.

Апостол: Не лукавь. Никому и никогда не продашь ты свой меч.

Скиф: А для чего я тут стою? Сдуру что ли?

Апостол: Чтобы уйти с пиратами в море.

Скиф: Что правда, то правда. Я продаю меч, но вместе с собой.

Апостол: Любишь морские приключения?

Скиф: Не скажу, чтобы я их особо любил, но в море, говорят, раны быстрее заживают.

Апостол (подошел, прикоснулся к его боли): Давно?

Скиф: Давненько. Измаялся. Гнию заживо.

Еллин (подошел, изучил его зрачки): Не в море, а на берегу раны хорошо заживают. В море тебя ждет лихорадка, агония и верная гибель.

Скиф: Что жизнь человеческая? Фу, и нет ее.

Апостол: Много народа поубивал?

Скиф: Много.

Апостол: Трудно убивать?

Скиф: Работа как работа.

Апостол: Но — приятная работа?

Скиф: Конечно, приятная. Раз — и нету гада. Что может быть приятнее!

Апостол: Ну, а толку что! Рубил ты их, рубил, а теперь заживо гниешь. Гадов, как ты говоришь, полным-полно, а силы нет. И ты просишь вина, чтобы отвести душу.

Скиф: А вот душу мою не трогай. Убью.

Апостол: Как не трогать, когда мы только о душе и толкуем!

Скиф: Ну, если ты всё это затеял, чтобы покопаться в моей душе, тогда возьми свое паршивое вино и выпей сам. Я подожду пиратов, выйду с ними в море... Вы еще услышите обо мне...

Апостол: Хорошее, плохое?

Скиф: Жуткое. Огнем и мечом покорим мир. И вы, святые с длинными тенями, будете целовать следы наших ног, прося пощады!

Апостол: Напрасны твои ожидания, воин! Корабли, которых ты ждешь, давно покоятся на дне морском.

Варвар: Что этот безумец несет!!!

Еллин: Если имеешь что сообщить, не прячь от нас.

Апостол: Рим объявил войну пиратам.

Варвар: Когда?!

Апостол: Еще с середины лета. Корабли цезаря настигают пиратов и топят во всех морях.

Варвар: Мало Риму сколько он золота награбил!

Апостол: Не в золоте дело. Римляне топят пиратов, даже не ступая на их корабли.

Варвар: Тогда из-за чего война?

Апостол: Разбой и порядок не могут сосуществовать в разумном государстве. Одно из двух — либо разбой, либо порядок. Середины нет. Так говорит Рим, и это так.

Варвар: Ты нам сообщаешь услышанное или увиденное?

Апостол: Собственными глазами.

Еллин: Когда? Где?

Апостол: Неделю назад я плыл из Яффы на Кипр. На моих глазах римляне потопили целую эскадру. Спрыгнувших и просивших пощады добивали веслами.

Варвар: Что в мире творится! Что в мире делается!!

Скиф: Отпусти кувшин.

Апостол: Я еще не кончил.

Скиф: А что ты можешь, к этому, еще добавить?!

Апостол: Я не сказал главного. Тебя мучают сомнения.

Скиф: Меня? Сомнения? В каком смысле?!

Апостол: Иногда тебе начинает казаться, что зря прожил жизнь.

Скиф: Ну, почему же... Я любил и ненавидел. Жил вовсю.

Апостол: Если в ненависти было твое призвание, то ты не тех и не так ненавидел; если же ты был создан для любви, то не тех и не так любил.

Скиф (тяжело вздохнув): Ну, ничего... Я еще долюблю. Я еще дорублю.

Апостол: Уж вряд ли. Ослабевшему мечу самое большее под силу еще один поход.

Скиф: Я и во второй поход пойду.

Апостол: Пойдешь, но не вернешься. И, предчувствуя это, ты размышляешь, а не сменить ли гнев на милость? Войну на мир? Ярость на любовь?

Скиф: Для любви моя душа всегда открыта. Я, вон, на ваших глазах весь день изнываю, глядя на эту озорницу. Таю от обилия чувств.

Апостол: Таять ты таешь, но при этом не перестаешь присуждать к смерти то одного, то другого.

Скиф: Это так, для острастки. Веселюсь. Я мужик веселый.

Апостол: Веселье твое — это занавеска, за которой ты скрываешь свою раздвоенность.

Скиф: Какая раздвоенность?! О чем он говорит?

Апостол: Рожденный на перекрестках времен и народов, ты весь век промаялся на распутьях. Выбрать один из путей не можешь, потому что остаются и другие пути, а идти одновременно многими путями никому не дано. Опьяненный беспредельностью, которая есть не что иное, как больная фантазия, ты веселишься и требуешь вина. А вино не поможет. Оно согреет, но не спасет.

Скиф: Спасало. И не раз.

Апостол: Никогда не спасало, и на этот раз не спасет, ибо раздвоенность преодолевается не вином, а молитвами.

Скиф: Я могу и помолиться. Это недолго.

Апостол: Конечно, молиться недолго, но чтобы вымолить прощение грехов, чтобы очиститься, тебе нужно сначала найти своего Бога и уверовать в него.

Скиф: Всё? Кончил? Беру кувшин?

Апостол: Еще несколько слов.

Скиф: Убить тебя, и то мало.

Апостол: Друг мой, не пей это вино. У тебя горячка.

Скиф: Пить хочется.

Апостол: Я достану тебе воды.

Скиф: Где ты ее тут, в горах, достанешь?

Апостол: Во время молитвы я услышал под скалой голос родничка. Разобрал влажные камни, и закапало. Поставил посуду. К вечеру, думаю, наберется.

Скиф: Друг, всё горит! Силушек моих больше нет!!

Апостол: Чтобы сберечь силы, подойди к Даку, погрейся у его огня.

Скиф: Дак не примет. Мы устраивали набеги на их поля, и он это помнит.

Апостол: Конечно, обиженный Дак может и не поделиться благом тепла, но мой брат Дак с радостью примет моего брата Скифа.

Скиф: Ты назвал меня... своим братом?

Апостол: Я уже пересадил твою судьбу и твои страдания в земли свои.

Скиф: А с чего ты взял, иудей паршивый, что я хочу быть твоим братом? Ты и меч в руках не удержишь, и на коня с разбегу не прыгнешь!

Апостол: Неужели ты думаешь, что мы братаемся, чтобы рубить чужие головы?

Скиф: Для чего же еще?

Апостол: Я назвался твоим братом, чтобы спасти тебя. Господь заповедал любить каждого, даже самого падшего, даже того, кого уже никто не любит. Ты отверг моего Господа и мою Любовь. Да свершится воля Его. (Взяв кувшин, стал поливать собранные камни.)

Скиф: Ты что делаешь, Апостол? Я выслушал от тебя такие гадости, каких мне сроду никто не говаривал! Оставь хотя бы глоток!

Апостол: Тише, не ори, а то испугаешь.

Скиф: Кого?

Апостол: Смену времен.

Скиф: Каких времен, чего городишь?!

Апостол: Разве ты не заметил, что над поляной запах хмеля начал уступать место запахам свежевыпеченного хлеба? Но хлебные запахи еще слабы.

Скиф: Какое там слабы, когда вовсю пахнет хлебом!!

Апостол: Ну, если хлебные запахи вытесняют в тебе винные, твое место теперь у огня, поближе к хлебам, ибо в них — жизнь.

Скиф: Мне нельзя к теплу. Засохнут повязки.

Апостол: Афинянин, друг мой, помоги моему брату Скифу!

Еллин: Как? Чем?

Апостол: Перевяжи раны.

Еллин: Ты эти слова в мои уши вкладываешь?

Апостол: В твои.

Еллин: Но, почему ты такие слова вкладываешь в мои уши?

Апостол: Чтобы ты помог моему брату Скифу.

Еллин: Я философ, и оказался в горах только потому, что мы, философы, когда нами овладевает великая, но спорная мысль...

Апостол: Я понимаю, дело это трудное, рискованное. Больной на пределе, ничего из нужного под рукой нет, но спасать-то надо!

Еллин: Ты и это мне говоришь?

Апостол: Тебе, конечно.

Еллин: Он меня с ума сведет. (Кричит во всё горло.) Скажите этому рыжему Апостолу, втолкуйте в его тупую голову, что философы и лекари живут на разных улицах!!!

Варвар: Чего пристал! Видишь, не его это дело!

Апостол: Лечение, конечно, стоит дорого. Сегодня я не в состоянии оплатить твои труды, но я помолюсь Господу, и Он отблагодарит тебя.

Еллин: Слушай, Служитель небес... чего ты от меня добиваешься?

Апостол: Чтобы ты облегчил страдания моему брату Скифу.

Еллин: Как сделаю то, чего не умею?

Апостол: Умеешь. Тебя сердце выдает.

Еллин: Чем?

Апостол: Ему ведано, что такое добро.

Еллин: И тем не менее, я не лекарь.

Апостол: Помни, ты наделен великим умом не для того, чтобы забавлять мир умозаключениями, а для того, чтобы помочь ближнему.

Еллин (собирая фолианты в мешок): Придется поискать иное место, чтобы продолжить размышления.

Апостол: Ни в каком ином месте ты истину не найдешь.

Еллин: Кто об этом может знать?

Апостол: Господь Бог. Ибо великие истины не есть плод ума человеческого. Они опускаются Господом свыше и потому так и называются — Божественные осенения.

Еллин (заинтригованно): Продолжай.

Апостол: Всевышний не станет тебя больше осенять, если ты не поможешь ближнему.

Еллин: Во-первых, он мне вовсе не близок. Во-вторых, сам больной не обращался ко мне за помощью, так что, прощайте...

Проследив за тем, как он собирает свои пожитки, Апостол отошел, поднялся на скалу. Разведя руки, поддержал купол неба в своих натруженных руках, затем тихо изрек: “Вам, Галатянам! Благодать Господа нашего Иисуса Христа да будет со всеми вами”. Далекие миры ответили, глубины земли качнулись.

Еллин (после некоторого раздумья, подошел к раненому Скифу): Кувшин теплого вина. Нож. Тряпки. Кусок железа заройте в горячие угли.

Скиф: Выжигания я не вынесу. Лучше сразу в пропасть.

Еллин: Выдержишь. Кто бредит женщинами и вином, выдержит и каленое железо.

Апостол (спустившись со скалы): Нож у Скифа, железо у Дака, тряпки у меня, вино у Варвара.

Скиф: Варвар не даст вина.

Апостол: Даст. Он мне должен.

Варвар: Я никому ничего не должен.

Апостол: Я дал тебе динарий. Вот свидетели.

Варвар: Верно. Дал. Я тебе налил кувшин вина. То, что ты тем вином полил камни, это уже твое дело.

Апостол: В Афинах, Риме, Тарсе и всюду, где продается вино, за один динарий три кувшина наливают.

Варвар: Вино в горах стоит дороже. Подъем груза.

Апостол: Сбросим один кувшин на подъем. Но два ты мне должен.

Варвар: Не забывай, здесь разбойничья стоянка. Я, может, рискую жизнью, продавая тут вино.

Апостол: Рискуешь ты, продавая, рискую и я, покупая. Не забывай, я не разбойник. Один кувшин ты мне дал. Теперь наливай второй.

Варвар: Вот зараза! Не пьет, ничего в винах не смыслит, даже винного духа не выносит, а знает где, что и почем продается!

Еллин: Толкового покупателя надо уважать.

Варвар: А я и уважаю. Иначе стал бы я второй кувшин наливать!

Скифа уложили у костра. Мелькает раскаленное железо. Едкий дым, вопли, потеря сознания. Закончив перевязку, Еллин разжал зубы Скифу, влил в него остаток вина, и Скиф ожил.

Скиф: Ах вчера, вчера, вчера, мы всю ночку... А где та, по которой душа моя...

Женщина: Всё. С танцами покончено. Теперь я кухарю.

Скиф: Уже испекла?!

Женщина: Посмотри, какое чудо...

Сняв хлеб с горячих камней, выбрала самый красивый, подошла к Апостолу и опустилась перед ним на колени.

Женщина: Тебе, достойнейший.

Апостол: Что ты! Достойнейший из нас – Бог.

Женщина: Этот хлеб я посвящаю тебе.

Апостол: Но почему мне?

Женщина: Потому что ты единственный из мужей, пожелавший меня, не стал заманивать под кусты, и заставил вспомнить родительницу, простить ее и испечь в ее память хлеба Благодарения. А потому прими этот хлеб и меня самое под свое крыло.

Апостол: Что значит принять под свое крыло?

Женщина: То и значит. Ты меня хотел. Я, вот, согласилась.

Апостол: Согласилась на что?

Женщина: Ну, быть твоей.

Апостол: Но… это же невозможно!

Женщина: Почему невозможно?.. Иль ты женат?

Апостол: С раннего детства, и даже еще раньше, из чрева своей матери, я был посвящен Господу, а посвященные Господу не могут иметь семьи.

Женщина: Ты меня не любишь. Ты меня не хотел. Ты наглый притворщик и обманщик.

Апостол: Господь заповедал мне Любовь, и я говорил не раз, что безмерно люблю тут каждого.

Женщина: Каждого, может быть, и любишь, но хотел только меня и сгорал от страсти, когда одни наши одежды соприкасались. Что, я не видела?! Не чувствовала?!

Апостол: Как ты могла это почувствовать?

Женщина: Не знаешь как? Возьми мои руки в свои и посмотри мне в глаза…

Апостол (исполнив просьбу Женщины, отвел глаза, смутился): Грешен я перед тобою, Женщина, но, поверь, то плоть моя пылает, а душа – далеко, и помыслы о другом.

Женщина (разочарованно): И, теперь, что же… Я себя предложила. Ты меня отверг. Как мне дальше жить?

Апостол: В страхе Господнем.

Женщина: Как проживу я в страхе Господнем без чести, ибо, отвергнув, ты обесчестил меня.

Апостол: Отвергая, я спасаю тебя.

Финикиец: Да позволено мне будет сказать.

Варвар: Говори.

Финикиец: По законам моей родины, этой женщине нанесен большой урон.

Апостол: Прости меня, жено.

Варвар: Этого мало.

Апостол: Серебра у меня больше нет.

Женщина: Есть еще один достойный выход.

Апостол: Какой?

Женщина: Возьми меч у Скифа и убей меня.

Апостол: Что ты несешь, как я пролью кровь неповинную!!

Женщина: Тогда женись на мне. Другого пути нету.

Апостол: А что, если я возьму тебя в сестры?

Женщина: У тебя нету сестер?

Апостол: Есть, но ты будешь нашей любимейшей сестрой. Будешь иметь о всех нас заботу, будешь хозяйкой нашего дома.

Женщина: Какого дома?

Дак: Разве не видишь, что тут на поляне образовался дом!!!

Женщина: Тогда вкуси вместе со мной от этого хлеба, в знак того, что, при свидетелях, берешь меня в сестры.

Апостол: Вкушать хлеб неурочно — это большой грех.

Женщина: Что за несуразный человек? Почему всё у тебя невозможно?! Вот он хлеб, вот ты, вот я, вот свидетели. Кто нам не дает из него вкусить?!

Апостол: Бог.

Женщина: При чем тут Бог?!

Апостол: При том, что испеченные хлеба жертвуются Господу за собранный урожай. Вкушать из посвященного Господу раньше самого Господа — святотатство.

Женщина: И мы, что же, не будем этот хлеб есть?!

Апостол: Это уже воля Всевышнего. Что Он нам оставит, поделим меж собой по-братски и вкусим.

Женщина: Тогда поспешим поднести хлеба, пока они теплые. Что есть жертвоприношение?

Апостол: Убирается стол, собирается семья, поют славу Господу, после чего начинается трапеза.

Женщина: Что есть трапеза?

Апостол: Вкушение даров Господних семьей, связанной единомыслием.

Женщина: Едят, выпивают?

Апостол: Мало пьют, мало вкушают, и много поют.

Женщина: А танцы?

Апостол: И речи быть не может!

Женщина: Ничего, я введу в обычай и танцы. Как можно без танцев? Хлеба на что будем ставить?

Апостол: Воспользуемся моим строением.

Женщина: Класть свежевыпеченные хлеба на грязные камни?!

Апостол: Прикроем их некрасивость.

Женщина: Чем?

Апостол: Травой. Цветами.

Женщина: Положим хлеба Благодарения прямо в траву?

Апостол: Траву застелим покровом.

Женщина: Где возьмем покров?

Апостол: Попросим у тебя.

Женщина: Я свой не могу отдать. Он мне понадобится.

Апостол: Для чего?

Женщина: Для танцев.

Апостол: Забудь о своих постыдных искушениях, сестра моя. Это грех, большой грех.

Женщина: Женские телодвижения взывают к мужскому плодородию. Соединись со мной, и ты познаешь Бога! Так написано на нашем храме.

Апостол: Сестра моя, забудь о том храме и о тех глупых надписях, которые на нем. Покрой тело и волосы темной тканью и забудь о своей необыкновенной красоте.

Женщина: Если небеса создали меня красивой, почему я должна об этом забыть?

Апостол: Чтобы не грешить. Нагота женщины принадлежит только мужу, с которым она сочеталась браком.

Женщина: А остальные с чем останутся?

Апостол: Какое тебе дело до остальных?! У каждого да будет своя жена.

Женщина: А если кому не повезло, попалась некрасивая, он что, всю жизнь проживет, держа в объятиях то чучело? Ему что, нельзя хотя бы изредка любоваться истинно красивым женским телом?

Апостол (вопиет): Господи, ты был тысячу раз прав, изгнав их из рая!!

В ярости поднялся на скалу, помолился. Успокоившись, вернулся к прерванному разговору.

Апостол: Сестра моя, обнаженная женщина способна в одно мгновение растлить тысячи и тысячи душ...

Женщина: Это возможно, разом, со всеми?..

Апостол: Я не о том, о чем тебе думается. Я о другом.

Женщина: Как о другом? Что тут может быть другое?

Апостол: Видишь ли, узрев соблазнительную наготу женщины, мужи, в силу своей природы, тут же принимаются грешить с ней, и неизвестно еще, что разрушительней для человеческого духа — грех истинный или прегрешение в помыслах.

Женщина (после долгой паузы): Ты взял меня в сестры, чтобы погубить?

Апостол: Чтобы спасти.

Женщина: Некрасивый не может спасти красивого, ибо он изначально ненавидит красоту.

Апостол: Господь с тобой! Как можно ненавидеть величайшее чудо Господне, венец и смысл трудов Всевышнего! Другое дело, что красоту мы понимаем каждый по-своему.

Женщина: Что есть, по-твоему, красивого в этом мире?

Апостол: Душа человеческая.

Женщина: А — тело?

Апостол: Тело только в той мере, в какой оно есть продолжение красоты духовной.

Женщина: А может моя душа такое же совершенство, как и мое тело? Почем ты знаешь?

Апостол: Одинаковыми они быть никак не могут. Одно больше, другое меньше. Большее владеет меньшим.

Женщина: Как то понимать?

Апостол: Либо душа владеет телом и всеми его органами, устраивая жизнь человека по-своему, либо тело владеет всем и устраивает всё по-своему.

Дак тем временем украсил жертвенник.

Дак: Стол готов. Можно нести Хлеба Благодарения?

Апостол: Перед тем, как прикоснуться к хлебам, нужно сначала исполнить обряд омовения рук.

Еллин: Чем мыть, когда воды нет?

Апостол (ушел за скалу и тут же вернулся): Полчаши, не меньше.

Еллин: Полчаши на семь пар рук?

Апостол: Святая земля бедна влагой; по нашим законам, воды тут достаточно. (Покопавшись в вещах, достал яичную скорлупу.) Показываю, как свершается обряд омовения. Сосуд с водой держит женщина. Она же наполняет яичную скорлупу, но бережно, чтобы ни одна капля не пропала. Вода из первой скорлупы идет на размягчение грязи на руках. Я, вот, ее размягчаю. Второй скорлупой мы смываем грязь с рук. Я, вот, ее смываю. Третий раз мы наполняем скорлупу и уже чисто-начисто умываем руки. Я, вот, их умыл. Полотенце!

Женщина: Где возьму? У нас нет полотенец.

Апостол: Как — нет? Брат мой Еллин, одолжи нам свои полотенца.

Еллин: Какие полотенца?

Апостол: У тебя полон узел полотенец.

Еллин: Не скрою, у меня есть куски чистого полотна, но я в них заворачиваю наиболее ценные папирусы...

Апостол: Напрасно ты их бережешь. Они не приплывут.

Еллин: Кто?

Апостол: Пираты.

Еллин: Причем тут пираты?

Апостол: Не надо лукавить. Все знают, что афинские философы, удаляясь в горы для глубоких размышлений, при случае подрабатывают лечением разбойников, которым опасно показываться в городе.

Еллин: Ты сомневаешься в том, что меня вывела в горы одна из величайших загадок, которая когда-либо посещала человеческий разум?

Апостол: Я не сомневаюсь в том, что ты удалился в горы, чтобы поразмыслить, но куски полотна ты все-таки взял, чтобы, при случае, подработать...

Еллин: Ты полагаешь, это — грех?

Апостол: Нет, отчего же... Очень даже доброе дело... Да благословит тебя Господь.

Еллин (передавая куски чистой ткани Женщине): Замысел твой, Апостол, прекрасен, благороден, грандиозен, но — не случится.

Апостол: Почему?

Еллин: Ты не усадишь всех за один стол.

Апостол: Я — нет, но Господь Бог усадит.

Еллин: А никогда в жизни.

Апостол: Почему?

Еллин: Потому что мир, по природе своей, несовместим. Человек рождается в ярости неприятия окружающего мира. Этот инстинкт остается доминирующим на протяжении всей жизни.

Апостол: Человек рождается добрым, преисполненный дружелюбия к брату своему. Мир совместим, потому что всё человечество есть единая семья Господня, и под сенью Отца мы соберемся за этим столом.

Еллин: А никогда. Начнем с меня. Я, как просвещенный Еллин, за один стол с Варваром не сяду.

Апостол: Почему?

Еллин: Потому что мы возводим святилища, а они мечтают превратить наши храмы в конюшни. У нас разные представления о смысле жизни, о ее ценностях, о справедливости, и потому мы — несовместимы.

Апостол: Совместимы в Господе Боге.

Еллин: Никак. Скиф никогда не сядет за один стол с Финикийцем, ибо у Скифа огромные просторы, неисчислимые богатства, а у Финикийца, кроме печальной кифары, ничего нет. Бедный с богатым за один стол не садятся. Они — несовместимы.

Апостол: Совместимы в Господе Боге.

Еллин: Бедный Дак, зажатый Скифом со всех сторон, не сядет за один стол с могущественным соседом, ибо Сила и Бессилие есть вещи несовместимые.

Апостол: Совместимые в Господе Боге нашем.

Еллин: А никак. Сами мы никогда не сядем за один стол с Женщиной, которую наняли, ибо наниматель и нанимаемый за один стол не садятся. Они — несовместимы.

Апостол: Совместимы в Господе Боге нашем Иисусе Христе.

Еллин: Не говоря уже о том, что все мы, вместе взятые, презираем иудеев за живучесть и способность пустить корни где угодно; вы же ни во что не ставите остальной мир, считая его топливом для преисподней, а потому мы — не-сов-мес-ти-мы!!

Апостол: Да совместимы же!!

Еллин: Но, каким образом?

Апостол: Через Господа Бога, Отца нашего, мы — единое древо, и если то древо полно жизни, плодоносит, нельзя при этом вести разговоры о том, что, вот, нижняя ветка несовместима с верхними ветками, а корни не совсем одобряют плоды, которые они же сами и питают. Господь животворит, и чудеса животворения происходят каждый день, на каждом шагу.

Еллин: Где ты тут, на этой поляне, видел чудо животворения?

Апостол: Оно было только что сотворено, причем твоими же руками...

Еллин: Я свершил чудо, потому что ты меня заставил, но ведь ты и есть среди нас самый несовместимый. Ты не то что из другого мира, ты точно с другой планеты свалился!

Апостол: Хорошо. Начнем с меня, как с самого что ни на есть несовместимого. Я иудей из иудеев, из колена Вениаминова.

Еллин: Был.

Апостол: Почему — был?

Еллин: Ты же от своих отрекся.

Апостол: Я от своих никогда не отрекался. Как можно отречься от самого себя? Просто удалился от них.

Дак: По какой причине?

Апостол: Как я уже говорил, мой народ — это народ избранный Богом. Но ведь остальные народы, тоже творение рук Господних! От одной крови Бог произвел весь род человеческий,

Еллин: Ты говорил это там, в Иудее?

Апостол: Говорил.

Еллин: И тебя не убили?

Апостол: Четыре раза мне было по сорок ударов без одного, три раза побивали камнями, два раза я был в узах. Вот свидетельства перенесенного мною. Многое еще не зажило, уж вы простите.

Женщина (потрясенная): Боже! На человеке, который делает одно добро, живого места нет!

Варвар: С чего ты взяла, что Апостол делает добро?

Женщина: Как иначе назвать то, что он сегодня сотворил?

Варвар: А что он такого сотворил?

Женщина: Мне, вот, вернул родительский дом и взял в сестры; вырвал Скифа с того света; Даку подарил надежду на лучшие времена, просветил печаль Финикийцу, и все мы, свершив обряд омовения, как-то породнились, стали единым домом. Можно ли так казнить за добро?!

Апостол: Сестра моя возлюбленная! За один этот день, который я провел тут с вами, по закону моего народа, я по меньшей мере трижды должен быть побит камнями.

Женщина: Трижды!! Но почему именно трижды?!

Апостол: Во-первых, общаюсь, вот, с неиудеями. Во-вторых, побратался и поцеловался с иноплеменником. В-третьих, увлекся язычницей и в помыслах согрешил с ней.

Женщина: Не волнуйся. Они никогда не узнают, что между нами было.

Апостол: А им большего и не нужно. Они меня уже приговорили.

Женщина: К чему приговорили?

Апостол: К смерти. Вот тут, в низине, на окраине городка, синагога. Как и во множестве других иудейских храмов, там сидят и молятся мои единоплеменники, поклявшиеся не принимать пишу, пока не убьют меня. Спуститесь к ним, это тут рядом. Скажите им, что тарсянский еретик, которого они ищут, тут на поляне проводит день с неиудеями. Они тут же прибегут казнить меня.

Еллин: Ты учишь нас, как предавать тебя?!

Апостол: Раз мы несовместимы, а я несовместимей всех, кто-то от кого-то должен избавляться! Вас много, я один. Камни уже собраны. Каратели готовы. А пока вы за ними сбегаете, я взойду на скалу, в последний раз помолюсь и исповедуюсь моему Господу.

Отойдя, поднялся на скалу и, преклонив колени, долго, подобно былинке, качался из стороны в сторону.

Варвар: Ну, чего замешкались?

Дак: Как ты мог об этом подумать!

Скиф: Воин знает, что такое бой. Предательства не приемлет.

Женщина: Сестры братьев своих никогда, сроду...

Финикиец: Кому еще, как не рабам, знать цену истинной свободы...

Варвар: Ну, что до меня, торговля всегда была вне политики...

Отмолившись, Апостол вернулся, обошел всех, подолгу вглядываясь в их лица.

Апостол: Ну, что ж... Если не решаетесь избавиться от меня, значит, мы зеленое, плодоносящее древо, и, стало быть, совместимы. А если это так, пора собираться на совместную трапезу. Сестра, покрой стол покрывалом, чтобы наш брат Дак смог принести жертвенные хлеба.

Еллин: Женщина не может восседать за одним столом с мужами!

Апостол: В семье сестры всегда находятся при своих братьях. Возглавит же стол труженик-пахарь, взрастивший своими руками...

Дак: Нет-нет, я не могу во главе стола; я очень стеснителен.

Апостол: Тогда тебя, Еллин, хозяина этих чудесных гор, мудрого и седого, как и эти горы...

Еллин: Я не могу видеть эту компанию.

Апостол: Это — достойные люди. Творение рук Всевышнего.

Еллин: Они некрасивы.

Апостол: Я тоже некрасив, однако ты, вот, смотришь на меня, беседуешь со мной.

Еллин: Ты некрасив, но умен, даже мудр, общаешься с небесами, сотрясаешь глубины земли, это компенсирует твой внешний вид, а они некрасивы — и только.

Апостол: Они обаятельны, простодушны, артистичны, в них множество талантов, это артисты, которые еще не утвердились!

Еллин: Не дай бог, чтобы они утверждались.

Апостол: Умеющий лечить, должен уметь преодолевать отвращение.

Еллин: Какое отвращение?

Апостол: У тебя шок от запущенных ран Скифа. На нем действительно гнило мясо. Спасти такого больного было немыслимо, но ты это сделал! Ты спас его!

Еллин: Он меня даже не поблагодарил.

Апостол: Прости его. Очень прошу тебя... (Становится перед ним на колени.)

Еллин: Нет и тысячу раз нет!!

Тяжело вздохнув, Апостол оглянулся, увидел скалу. Поднялся, простоял некоторое время, держа небеса на своих руках. “Вам, Ефесянам! Благодать Господа нашего Иисуса Христа да пребудет со всеми вами”. И был гул далеких миров, и снова качнулись земные глубины. Вся поляна, весь мир смотрели на Еллина, и Еллин наконец поднялся, подошел к столу. Апостол, отмолившись, спустился.

Апостол (Скифу): А ты чего стоишь? Иди, подкрепи сердце хлебом.

Скиф: Боли... адские... Если шевельну членом каким... упаду...

Еллин: Двигайся. Рядом с лекарем умирают, но не сразу.

Апостол: Теперь самое время нашему другу пахарю.

Дак: Что, опять рядом со Скифом? Вы что, с ума посходили? Тысячу лет и всё бок о бок?

Апостол: Ну, раз вы соседствуете землями и в каком-то смысле родня...

Дак: Какая там родня! Его соленое море питается пресными водами наших рек, вот и всё наше родство...

Апостол: Реки и моря породнены Господом, и вас тоже Всевышний посеял рядом, так что не надо противиться воле Отца. Около пахаря будет наша сестра...

Женщина: Он слишком стар для меня.

Апостол: Вырастивший пшеницу не может быть слишком стар для той, которая испекла хлеба. Рядом с тобой встанет тот, кто услаждал наш слух печальными песнями о Картагене...

Финикиец: Да позволено мне будет сказать.

Варвар: Говори.

Финикиец: Рабы не могут восседать за одним столом со свободными.

Еллин: Ты рожден в неволе, или тебя обратили в рабство?

Финикиец: Обратили.

Еллин: Кто?

Финикиец: Сам себя продал.

Еллин: Что тебя вынудило продать самого себя?

Финикиец: Погибал в горах, как и этот воин. Лихорадка вытрясла из меня всё. Чтобы спастись, вынужден был продать себя за кувшин горячего вина.

Женщина: Кому?

Финикиец: Продающему горячее вино в горах.

Апостол (Варвару): Брат мой, Варвар, отпусти нам своего раба.

Варвар: Для каких надобностей?

Апостол: Чтобы исполнить совместную трапезу.

Варвар: Обойдетесь. Он мне самому может понадобиться. Вдруг клиент нагрянет, а веселить будет некому. Вино без кифары, всё равно что невеста без жениха.

Апостол: Мечтаешь разбогатеть?

Варвар: Об этом помышляют все.

Апостол: Зачем тебе много?

Варвар: Долго жить хочу. В свое удовольствие.

Апостол: Тебе это не дано.

Варвар: Почему?

Апостол: Не умеешь наживать добро. В твои-то годы торчать у трех прокуренных котлов!

Варвар: Научи, как это сделать лучше. Войди со мной в долю.

Апостол: В долю с тобой я не войду, но научить могу. Вот, ты купил этого раба за бесценок, воспользовавшись его отчаянным положением.

Варвар: Я его спас. Он должен дважды в день руки мне целовать.

Апостол: Спас для чего? Чтобы было кому таскать амфоры по горам?

Варвар: Это когда переезд. А так он у меня при кифаре.

Апостол: Но играть ты ему тоже не даешь! Всё время обрываешь. Почему?

Варвар: Воспитываю. Даю новое направление. Сколько можно про Картагину. О Картагина...

Финикиец: Не Картагина, а Картагена!..

Варвар: Ты, раб ничтожный... Не смей вступать в разговор мудрецов, не получив на то мое позволение.

Апостол: Во-первых, раб — он тоже человек. Во-вторых, твой раб — человек особенный, отмеченный Богом.

Варвар: Чем?

Апостол: Талантом.

Варвар: Если хочешь знать, я пою лучше его.

Апостол: Может, ты и поешь лучше, но ты не избран Богом, а он — избран, и потому он — великий музыкант.

Варвар: Не смеши людей. С чего ты взял, что он великий музыкант? И что такое великий музыкант?

Апостол: Это музыкант, у которого есть послание миру от Бога.

Варвар: И... где оно, послание-то?

Апостол: Картагена.

Варвар: Возможно ли, чтобы послание было из одного слова?!

Апостол: Отчего нет? Мир. Война. Перемирие. Односложные послания Господа Бога.

Варвар: Ну, мир, война, перемирие, это я понимаю. А что такое Картагина?

Апостол: Знаешь ли ты что-нибудь про Финикию?

Варвар: По-моему, это фрукт.

Апостол: Финикия — это страна, поднявшая, было, меч против Рима. И Рим ее сокрушил.

Варвар: Если не умели воевать, чего полезли?

Апостол: Друг мой, да будет тебе известно, что финикийцы были великолепными полководцами! Ганнибал уже стоял у ворот Рима! Город был пуст, стоило ему войти — и мировая история пошла бы совсем по другому руслу. Но Ганнибал не любил ночных побед, он хотел, чтобы весь мир видел, как он войдет в Вечный город. Ночью, однако, римляне сумели собрать разрозненные силы и утром сокрушили финикиян.

Варвар: Я же сказал — глупые, никчемные люди.

Апостол: Не говори так. Финикияне — народ мудрый. Они оставили нам знаки письма, то есть алфавит, в который одето Святое Писание.

Варвар: Взялся учить, как наживать добро, а дошел до Святого Писания.

Апостол: Я дошел до Святого Писания именно для того, чтобы научить тебя, как наживать добро. Известно ли тебе, что такое сострадание?

Варвар: Что-то связанное с детским ревом.

Апостол: Вот, видишь ты утром соседа, которому холодно, и хотя ты сам стоишь у огня, тебе как-то неуютно, зябко, от того, что холодно твоему соседу. Видишь воина, измученного ранами, и сам содрогаешься от боли... Страдать болью ближнего — это и значит сострадать.

Варвар: Не понимаю. Если холодно Даку, почему должно быть холодно и мне? Если Скифа замучали раны, почему должен страдать и я, который вовсе не участвовал в сражении?!

Дак: Вот на этом ты потерял половину состояния.

Варвар: То есть на чем?

Дак: На пренебрежении человеком. И если бы ты, вместо того, чтобы заставлять этого несчастного раба таскать амфоры по горам, вывел бы его на большую арену Афин в спектакле под названием: “Последний Финикиец, оплакивающий гибель Картагены”...

Варвар: Думаешь, собрались бы послушать?

Апостол: Весь город собрался бы. Исповедь — не блажь, а спасение. Ты разбогател бы в один день и сделал бы при этом доброе дело.

Варвар (рабу): Ты, предатель... Ешь мой хлеб, а плачешься другим?

Финикиец: Я пою тебе об этом с утра до вечера...

Варвар: Но почему другие поняли, о чем песня, а я не понял?

Финикиец: Потому, что им ведома боль человеческая, а тебе — нет...

Варвар (неожиданно прослезившись): Кто из живых может сказать, что прожил жизнь и не ведал боли! Ладно, иди к ним, облегчи свою душу.

Финикиец: Чтобы облегчить душу, нужно быть свободным, а я раб.

Варвар: Отпустить не могу. Я на тебя истратился.

Апостол: Ладно, если не отпускаешь, мы у тебя его выкупим.

Варвар: Как выкупите? На что?

Скиф: Меч отдаю.

Дак: Полмешка зерна.

Женщина: Серьги.

Еллин: Половина свитков, они дороже, чем всё твое состояние.

Варвар: Я думал заработать на нем больше, но, так и быть. Уступаю. Иди, ты свободен.

Финикиец: Нет. Не так продаются, не так покупаются рабы.

Апостол: Он прав.

Подошел к рабу, коснулся его плеча. Раб опустился на колени. Возложив ему руку на голову, кивком предложил Варвару сделать то же.

Апостол: Перед Богом и перед миром. Ты этого раба нам продал. Мы этого раба у тебя выкупили.

Варвар: Какие гоноры! Уже и народа-то нет, а гоноры остались!

Апостол (после завершения обряда): Теперь, брат мой Финикиец, можешь стать рядом с нашей сестрой. Ты — свободен.

Женщина поднесла ему сосуд, омыла ему руки, и раб присоединился к ним.

Скиф: Вино будет?

Апостол (Варвару): Налей.

Варвар: Будут деньги, будет и вино.

Апостол: Ты нам должен.

Варвар: Я никому ничего не должен.

Апостол: Ты нанял нашу сестру за одну десятую от прибыли.

Варвар: Да, но прибыли не было! Торговля не пошла.

Апостол: Все-таки на один динарий ты наторговал!..

Варвар: И ты хочешь, чтобы я тебе его вернул?

Апостол: Отдай нашей сестре ее долю.

Варвар: У кого я тут, в горах, разменяю динарий?

Апостол: Зачем менять? Выдай нашей сестре ее долю вином.

Варвар: Как?

Апостол: Налей столько вина, сколько полагается за один динарий, и десятую часть отдели.

Варвар: И что получится? Шесть, семь глотков?

Апостол: Пусть будет шесть, нам и шести достаточно. Только не мерь своей глоткой! Лей на глаз.

Варвар: Хорош покупатель. Долго искал. Покупает вино глотками, а я продаю на глаз. Но, постойте, в этом сосуде что-то плещется! По-моему, тут вода!

Апостол: Вода чистая, родниковая. Лей, не бойся.

Варвар: Испортим вино.

Апостол: Нет. Разбавим.

Варвар: Вино разбавлять водой?!

Апостол: Господь запретил народам пить неразбавленное вино.

Варвар: Почему?!

Апостол: От неразбавленного вина человек колеблется, и сами земные устои качаются.

Поставив сосуд, поднял хлеба. “Господи! Ты посещаешь землю в год ее великой жажды, напояешь борозды, благословляешь произрастания, и вот, холмы препоясываются радостью, луга одеваются стадами, долины покрываются хлебами, восклицают и поют! Тебе, Господи!”

Преломив хлеба, Апостол обмакивал куски в разбавленном вине, каждому давал его долю. Ели тихо, молча, целомудренно, насыщая дух безмолвием.

Дак: Вот ведь чудо какое! Один хлеб, и мы, многие, одно тело!!

Варвар: Ты же говорил, что на трапезе поют.

Апостол: Сейчас я скажу слова, а наш брат Финикиец оденет их сладостными звуками.

Финикиец: Слушаю слова.

Апостол (после долгого раздумья): Если каждая травинка отгородится забором, у нас не будет ни полянок, ни пашни, ни зеленых лугов; если каждый дуб отделится межою, исчезнут рощи, дубравы, леса; если каждая капля возмечтает о собственных берегах, исчезнут реки, озера, моря; если брат пойдет на брата, исчезнут языки, обычаи, отечества; если увлекаться разбрасыванием и пренебрегать собиранием камней, исчезнут печки, дома, храмы; а если нету крыши, то и Бога нет. Вот мои слова.

Финикиец: Дрофа — птица красивая, но — не летает.

Апостол: Да простит меня мой брат Финикиец, но дрофа — это воистину Божья птица! В тяжелые годы она кормит сирот и вдов...

Финикиец: Да-да-да, но — не летает. Ходит, как утка, хотя и при крыльях.

Апостол: Тебе нужно, чтобы летала?

Финикиец: Песни пешком не ходят

Апостол (после долгой паузы): Хорошо. Подберем что-нибудь летающее.

Финикиец (перебирая струны): Домашние голуби красивы, но, отяжелев от излишней пищи, летают недалеко. Невысоко. Другое дело лесная горлица. Слетит с веточки, мгновение — и растаяла в небесах!

Апостол: Тебе обязательно, чтобы растаяла!

Финикиец: Истинная песня, как и дикая горлица, слетела с губ, поднялась, растаяла. И всё. Ее больше нет. Она — у Бога.

Апостол: Иди я обниму тебя, дорогой мой брат, ибо то, о чем ты говоришь, это уже не песня, а молитва. И, видит Бог, нашему столу сегодня потребны не столько песни, сколько молитвы. (Обняв и поцеловав.)

Мелодия стала вырываться из глубин, подхватывая слова на лету. Поначалу робко и неумело, потом всё громче и слаженней распелась семья Апостола. Песня отзывалась эхом в горах, уходила далеко в море, и была какая-то тайна в рождении этого распева. Удивленный Варвар, оставив свои котлы, подходит всё ближе и ближе.

Скиф: Ты чего?

Варвар: Как — чего? Чтобы петь. У меня хороший голос.

Дак: Что толку, что голос хорош, если ты не с нами?

Варвар: Как не с вами? Мне тоже омывали руки.

Еллин: Но к преломлению хлебов ты не подошел?..

Варвар: Занят был. Теперь, вот, освободился...

Женщина: Хлеба Благодарения не вкушал...

Варвар: Занят был. Теперь, вот, освободился. И, если что осталось, мне даже любопытно — хлеб с вином...

Пополнившаяся семья начинает песню сначала. Гремели горы, сотрясались дали, звучный женский голос, покрывая всё и вся, подхватил песню, унося ее выше и выше, в небесную синеву, но, когда празднество было в зените, в бухте задребезжал корабельный колокол. Пение оборвалось на полуслове. Поляна замерла.

Варвар (выглянув с обрыва): Три корабля. Все в пурпуре и золоте. Подплывают.

Дак: Что будем делать?

Скиф: Как — что? Торговать. Для чего мы поднялись в горы?

Дак: Но, все-таки, мы теперь как бы повязаны...

Варвар: Как повязаны? Кем? Чем?

Дак: Ну, омовение рук, жертвоприношение, совместная трапеза, пение...

Варвар: Мало ли шарлатанов шляется по ярмаркам!

Женщина: А что, пираты и вправду так хороши собой?!

Варвар: Ах, вчера-вчера-вчера мы всю ночку целовались...

Мигом трапеза распалась. Дак лихорадочно гремит походными жерновами. Скиф наводит блеск на свою амуницию, захмелевшая кифара скачет с одного на другое, жрица храма Сладострастия наконец скинула с себя покрывало и взлетела.

“Браво-о!!” — вопили со всех сторон. Оглядев их, печальный Апостол отошел, поднялся на скалу, взял купол неба в руки и окаменел.

Еллин: Корабли под грузом?

Варвар: Еле ползут. Как беременные хрюшки.

Финикиец: Ушли от римской погони!

Скиф: Мы еще покажем этому Риму, где раки зимуют!!

Дак: Надо же. Нехорошо как получилось. Уйму муки истратил.

Варвар: Мука — это что! У меня, пока я распевал, два котла выкипели.

Скиф: Два котла выкипели, но амфоры полны! А что делать мне, если меня превратили в столб, на котором висит меч!

Еллин: Все мы в убытке. Я, вот, остался без полотенец, а на кораблях, если за ними гонится Рим, полно раненых...

Женщина: И вам не стыдно плакаться по пустякам перед опозоренной женщиной?

Варвар: Ты не опозорена. Ты на работе.

Женщина: Как не опозорена! Впервые в жизни отвергнута мужчиной. В мои-то годы! При моих-то статях!!

Голос Апостола загрохотал: “Тебе, роду человеческому!!...”. Торговцы замерли. Следят за каждым его движением.

Варвар (вполголоса): А что, если опять начнет раскачивать земную глубь? Оцепенение охватит всех, а при оцепенении, какая уж там торговля!

Дак: Может, скалу эту как-нибудь раскачать?!

Еллин: Эта скала не-со-кру-ши-ма-я!!

Варвар: Остается один путь.

Скиф: Смерть Апостолу!!

Дак: Ну уж, это было бы слишком... Зачем нам проливать его кровь? Мы все-таки братались, восседали за одним столом. Лучше спуститься к его сородичам и, раз он у них приговорен...

Скиф: Что бегать, когда у нас меч?

Варвар: У тебя меч, ты и сверши.

Скиф: Эй, ты там! Спустись.

Апостол: Что тебе, человече?

Скиф: Убить тебя пришел.

Апостол (покорно спустившись, оглядел воина и его вооружение): Но почему мечом? Тебе будет трудно. Ты еще плохо стоишь на ногах. Лучше камнями.

Скиф: Как это — камнями?

Апостол: Никогда не видел, как убивают камнями? Я отойду, стану под скалой, а вы подберите камни, благо они уже собраны...

И он встал под скалой, а его семья развенчала основание будущей колонны. Повыбрасывали траву, цветы, но что-то слишком уж долго они выбирали себе камни, и тогда Варвар решил возглавить казнь. Сняв одежду, обозначил место, откуда будут бросать, взял камень, подошел к своему рабу.

Варвар (Финикийцу): Ну?

Раб, подумав, освободил правое плечо, взял камень и стал в ряд.

Варвар (Женщине): Ну?

С трудом, взяв что под ногами валялось, Женщина стала в ряд.

Варвар (Скифу): Ну?

Скиф не мог нагибаться. Ему подняли камень, и он стал в ряд.

Варвар (Даку): Ну?

Дак был в отчаянии. Всё возился и возился со своим хозяйством, но его ждали, и он наконец поднял камень.

Варвар (Еллину): Ну?

Еллин ничего с себя не снял. Камень не поднял, но в ряд встал.

Варвар: Бросай!!!

Камни полетели, как стая одичалых птиц. Апостол упал, затем поднялся, посмотрел на них и, полный боли и страдания, направился к своей семье, прошел сквозь нее и вышел на авансцену.

Апостол: Тебе, неверному роду людскому (пауза). Сколько бы камней ни бросали, сколько бы ни травили, ни предавали, ни уничтожали друг друга, в свой последний час вспомните, что было время, когда сидели за одним столом, ели один хлеб, пили из одной чаши, воспевали одну песнь, и горько зарыдаете, ибо то были лучшие минуты вашей жизни... (после паузы). Благодать Господа нашего Иисуса Христа да будет со всеми вами. Аминь.

Занавес

P.S. По преданию, Апостол Павел был казнен в семидесятые годы от Рождества Христова в болотистых предместьях Рима.

1996-1998