И вот уже стемнело. Лошади идут только шагом, и возница, разминаясь со встречной подводой, внимательно следит, чтобы не зацепить осью за ось; старухи, которых ночь застала в комнате, зажигают свет, чтобы найти дорогу на печку; детишки сбиваются в кучу, боясь цыгана — он только что вошел в село с котомкой и забирает детей, которые никак не угомонятся.

Уставший журавель долго нащупывает своим длинным клювом колодезное устье и, когда находит его, задумчиво засыпает; измотанные жатвой люди забывают открытыми на всю ночь ворота, и вдоль заборов бродит заблудившийся теленок; заходит в каждый двор и пристально смотрит, не его ли это дом.

Село замирает. Но кого-то нужда еще носит по дорогам.

Бадя Васыле спешит в кузню с поломанным колесом на спине; какая-то женщина ищет на обочине дороги потерянную бараном веревку; Кица идет в сельсовет с завядшей яблоневой веткой — опять ребятишки лезли в сад.

Спешит и Скридон. Идет прямиком, через огороды, чтобы поспеть, пока не улегся спать бадя Зынел. Очень устал, горят ладони от вил; когда он берет в руки платок, то совсем не чувствует его, и глаза режет от пыли — сил никаких. Ему хочется спать, и тропинка качается у него под ногами, как мостик из тонких еловых досок.

«Скажу два слова и уйду. Поверит — хорошо, не поверит — прощай…»

Бадя Зынел сидел на завалинке рядом с ведром воды и держал на коленях кружку.

— Ох, и извела меня жажда сегодня! Думал, дома выпью целую бочку. Чего не садишься?

С тех пор как не стало Тоадера, ему нравится беседовать со Скридоном. Только с ним да с Трофимашем он может говорить по душам.

— Много свез?

— Десять копен.

— Толк будет?

— Колос есть, а что в колосе…

— Эх, парень, колос нынче пустой. Не было дождей.

Набрал в кружку воды, выпил и крикнул, глядя прямо перед собой:

— Слышишь, жена! Где Домника?

— Не знаю, куда-то пошла.

И сказал Скридону, как будто тот не слышал:

— Пошла неизвестно куда. Сейчас придет.

Из соседнего двора доносился чей-то смех. Бадя Зынел напряженно вслушивался, повернув голову в ту сторону, потом встал, не выпуская из рук кружки, и сделал несколько шагов к забору:

— Эй, Домника!

Смех затих. Через несколько мгновений:

— Что?

— Ну-ка, бегом домой.

— А чего?

— Парень ждет.

И, считая, что теперь все как нельзя лучше улажено, снова уселся на завалинку. Но Скридон улавливал все тот же смех на том же самом месте. «Конечно. Трофимаш выдал».

— А в колосьях только семена остались, Скридон. У других и этого нет.

Они еще поговорили о колосьях, о семенах, и Скридон, видя, что Домника и не думает возвращаться, собрался уже идти. Пусть себе сердится. Что поделаешь. Не маленькая. И только он протянул руку за шляпой, как появилась Домника. Идет тихонько, будто не идет, а только делает вид, что идет.

— Зачем вы меня звали, отец?

Бадя Зынел не сразу понял, о чем она его спрашивает, а когда понял, схватил ведро и вылил воду прямо перед домом.

— А ну, сбегай к колодцу, только живо!

Сидел молча с кружкой в руке, рассерженный и на колосья и на дочку. Когда Домника появилась с ведром, сказал:

— Занеси в дом.

Потом, вздохнув, поднялся, поглядел наверх, не видно ли тучки на небе, и пошел следом за ведром.

Домника стояла на пороге, держась за щеколду, как будто собиралась закрыть дверь.

— Чего ты там стоишь?

— А где же мне стоять?

— Иди сюда. — И Скридон похлопал по завалинке.

Она несколько раз покачала дверью.

— Не всем же сидеть возле тебя.

— Вот ты еще ничего не знаешь, а уже… Иди сюда.

— Не хочу.

— Ну а если так…

Он встал, стряхнул пыль со штанов. Нашел на колене надорванный лоскуток и приладил его, чтобы не рвалось дальше.

— Будь здорова.

— Всего хорошего.

Стояла, побледневшая, и считала каждый его шаг. Когда увидела, что он в самом деле уходит, тихонько пошла за ним. Остановились у калитки и начали разговаривать, будто только что встретились.

— И чего тебе нагородил Трофимаш?

— Много чего. А что было?

— Я увидел ее на мосту. Останавливает меня: «Подвези до Реута!»

— Она сама напросилась?

— Не заезжал же я за ней! Говорю: «Хорошо». Не успел я ото сказать гляжу, а она сидит уже рядом. «Поместимся».

— Так и сказала?

— Какой мне интерес тебя обманывать?

Домника сорвала несколько листочков, и через несколько мгновений они уже не были листочками.

— И о чем вы говорили? Только все до единого слова!

И когда Скридон рассказал ей все — от моста и до Реута, — Домника сжала кулачки.

— Видали? Барышня! Ничего, я ее проучу!

Скридон и не думал защищать Веруню. Его больше интересовала собственная судьба.

— А на меня не сердишься?

Домника ничего не ответила. Она только посмотрела в одну, потом в другую сторону — не идет ли кто? — и отступила на несколько шагов в тень акации. Там не видно, целуешься ты с парнем или просто стоишь разговариваешь.

Тетушка Мафта уже задремала, но, как только услышала шаги Скридона, сразу проснулась. Слушала, как он закрывает двери, как раздевается. Скридон, едва положил голову на подушку, сразу заснул. Через полчаса кровать под ним заскрипела, и послышалось какое-то бормотание. Тетушка Мафта тотчас же слезла с печки и встала возле его кровати, скрестив на груди руки. Скридон сидел на постели с закрытыми глазами, и бормотание постепенно перешло во внятную речь:

— Домника… Слышишь, Домника? Еду я на повозке и вижу ее на мосту. «Подвези». — «Садись», — говорю. Ты не сердись, сперва выслушай. Да. Эй, пошли, калеки! «Как же мне ходить к тебе, Веруня…» Эй, Трофимаш, я тебе оторву уши. Помни… А вообще она девица сговорчивая, мягкая, сладкая — не девка, а рай земной. Домника, мы попались с письмами. А твои не сердятся, когда я прихожу? Эх, Георге, покинула тебя Русанда, а? Оставь меня, пожалуйста, в покое. Я живу собственным умом. И если хочешь знать… Пошел ты, скотина, ослеп, что ли?!

На этом мосте Скридон так зевнул, что затрещали челюсти, улегся и захрапел.

А тетушка Мафта, улыбаясь, полезла обратно на печку, чтоб до утра распутать этот клубок и выяснить, чем занимался ее сыночек в течение прошедшего дня.