Капитан Смит приподнял шляпу, почесал в затылке, снова водрузил шляпу на голову, и, наконец, повернулся в кресле, чтобы взглянуть прямо на парня, которого собирался обвинить в убийстве.

Смит был типичным уроженцем Нантакета. Как и большинство шкиперов китобойных судов, находясь на борту, он совершенно не походил на капитана — слишком молодой, невзрачно одетый, больше похожий на какого-нибудь бедняка. Его потертый коричневый костюм был весь испещрен пятнами и заплатками. Он выглядел как будто с чужого плеча — из-под пояса выглядывали красные фланелевые кальсоны, а между манжетами брюк и грубыми рабочими башмаками виднелись толстые шерстяные носки. На взгляд постороннего, единственным признаком его профессии, кроме явного запаха прогорклого масла, был кольцо, сделанное из зуба кашалота, которое скрепляло концы порыжевшего черного шейного платка.

Однако члены экипажа не сомневались в профессионализме капитана. Он впервые вышел в море в возрасте четырнадцати лет, мог обнаружить фонтан в пяти милях и мгновенно определить разновидность кита. Руководя охотой, он безошибочно направлял все четыре вельбота к намеченный добыче. Также он был известен своей смелостью и великолепным владением гарпуном. Сильные мускулистые плечи свидетельствовали о том, как много времени провел он на веслах. Рассеянный взгляд его тусклых голубых глаз говорил о том, что этот человек привык всматриваться вдаль, изучая горизонт.

Иными словами, он был типичной фигурой молодого человека, поднявшегося из низов обычным для нантакетцев образом, и, при условии удачливой китовой охоты, ему предстояла прекрасная карьера. Тем не менее, в настоящий момент он был растерян и угнетен.

Уже не в первый раз он пожалел, что завербовался на этот проклятый рейс. Пять месяцев назад Смит поднялся на борт «Обязательного» в качестве старшего помощника, то есть заместителя капитана. Сама работа достаточно важна и ответственна, но с приятным ощущением, что критические решения будет принимать кто-то другой. Однако и первый шкипер, и его замена отошли в мир иной, вручив командование в его руки. Дальнейшее плавание было омрачено несколькими смертями, в том числе и насильственными. Слишком много смертей случилось на борту китобойца, и большинство из них в определенном смысле были связаны со стоящим перед ним юным дикарем.

Проблема состояла в том, что этот дикарь, хоть и очень юн, был самым обещающим моряком на полубаке, и капитану было жаль потерять его. От этой мысли он еще более разгневался и рявкнул:

— Ты понимаешь, во что ты вляпался, парень?

В ожидании капитанской речи Вик Коффин исподволь разглядывал интерьер капитанской каюты. Это была незнакомая территория — Вик был самым молодым из двадцати семи человек экипажа и стоял слишком низко на служебной лестнице для того, чтобы быть приглашенным сюда. Самое близкое, где он был — это по другую сторону двери, в офицерской кают-компании, где он подписывал судовой контракт в первый день пребывания на борту судна. Эта частная территория капитана служила гостиной, где принимались посетители и вершились важные дела. Она служила и кабинетом, и штурманской рубкой, и присутственным местом, где правонарушители представали перед верховным судом, вершащим скорый розыск и окончательное решение. Однако, обстановка здесь была не такой величественной, как ее представлял себе Вик. Это было довольно узкое помещение, протянувшееся вдоль транца от борта до борта. Большой штурманский стол, придвинутый вплотную к носовой переборке, и тяжелый диван, стоящий под тремя небольшими кормовыми иллюминаторами, оставляли не слишком много места для капитана, сидящего в кресле. Брат капитана, старший помощник — которого звали мистер Старбак, чтобы не путать со шкипером — расположился на диване.

Вик только сейчас заметил, что оба мужчины смотрели на него с глубоким разочарованием, смешанным с осуждением, написанном на их загорелых до красноты лицах. Вплоть до этого момента он предполагал, что его вызвали для описания того, как он обнаружил тело убитого Альфонсо Гомеса, но теперь все выглядело так, как будто он предстал перед судом с неизбежным наказанием. Если так, то за что?

Вик беспокойно заерзал под их взглядами, мысленно проверяя себя, в чем он мог провиниться? Не выяснили ли они, что он замышляет дезертировать с судна? Если так, то он был не единственным среди членов экипажа. Китобоям платили не окладами, как всем остальным морякам, а долями от прибыли, но «Обязательному» не везло в добыче китов, и всем становилось ясно, что те, кто выживет в этом рейсе, покинут судно с кучей долгов. Как на баке, так и на корме люди почти открыто рассуждали о традиционном для китобоев выходе из сложившейся ситуации — дезертирстве при первой возможности.

Такая возможность появилась после того, как «Обязательный» был застигнут внезапным шквалом в Южной Атлантике и паруса при этом были обстенены. Грот-мачта старого китобойца была повреждена так сильно, что капитан Смит был вынужден зайти для ремонта в Рио-де-Жанейро. Во время стоянки, затянувшейся на три недели, семеро матросов пустились в бега. Один из них был рулевой, по чьей вине обстенились паруса, и который за свою невнимательность был бит плетью. На свою беду, он напился и разболтался в таверне, хозяин которой выдал его. Этот владелец получил от Смита денежное вознаграждение. Беглец также был вознагражден — еще одной дюжиной плетей.

Трое других также были пойманы разными путями, так что из семи дезертиров только троим удалось уйти удачно. Эта тройка — второй помощник и два гарпунера — была нанята на Азорах всего два месяца назад. Так как они были португальцами, их было трудно отличить от местных жителей, и они без труда исчезли. В связи с нехваткой рук и был завербован этот Альфонсо, вместе со своим старшим братом Мигелем. Никто из этих двух бразильцев не выходил прежде в море на настоящем судне, и они, конечно, не могли занять места офицера и гарпунеров. Однако наличие даже зеленых салаг, не понимающих ни слова по-английски, было предпочтительней, чем ничего.

Вик считал, что ему легко удалось бы дезертировать в Рио. Большинство здешнего населения было черноволосым и смуглым, как и он сам. Кроме того, он научился португальскому от своего приятеля с Азор, так что ему было раз плюнуть затеряться в суетливой толпе рынка на Руа-Увидор. Однако он решил дождаться прибытия «Обязательного» на просторы Тихого океана. После того, как отец — капитан дальнего плавания — оставил его в Новой Англии, Вика не покидала мысль вернуться к своей матери и своим сородичам в Новую Зеландию, и лучшим способом для этого было завербоваться на китобоец.

Однако этим утром, после обнаружения тела Альфонсо, Вик засомневался, правильное ли решение он принял в Рио. Это чувство все более усиливалось при виде выражения на волевом капитанском лице. Очень осторожно он произнес:

— Сэр?

— У меня нет другого выбора, — проворчал капитан Смит, — как только заковать тебя в цепи, вернуться в Рио и передать в руки американского консула, который посадит тебя на борт первого судна, следующего в Штаты, где тебя осудят и вздернут, мальчик.

— Вздернут?

— Тебя повесят за убийство, понимаешь? Может, в диких местах, откуда ты родом, и нормально убивать друг друга дубинками, но в Соединенных Штатах убийство — это уголовное преступление.

— Убийство? — воскликнул Вик.

— Подлое убийство Альфонсо Гомеса! Какого черта тебя вызвали в эту каюту, как ты думаешь?

Вик моргнул и затем пробормотал:

— Я полагал, что из-за похищения зеркала.

* * * * *

Когда после своего первого схода на берег в Рио-де-Жанейро шкипер вернулся с модным, в золоченой оправе зеркалом под мышкой, все сочли это некоей эксцентричностью. Затем он повесил зеркало в кормовой рубке, которая прикрывала от непогоды трап, ведущий вниз в его каюту, и каждый раз, поднимаясь на палубу, он изучал свою наружность, глядя в это зеркало. Тут уж баковые пересуды сочли, что у капитана поехала крыша. Но, как обычно бывает в таких тесных коллективах, как экипаж китобойного судна, тайное вскоре стало явным. Третий помощник, который сопровождал шкипера во время его третьего схода на берег в Рио, проболтался команде своего вельбота, что капитан влюбился.

Объектом этого внезапно вспыхнувшего влечения стала дочь местного судового агента, который организовал ремонт судна и поставку припасов. Агент получил приличную сумму за свои услуги, а также комиссионные от найденных им поставщиков и ремонтников, поэтому не было ничего удивительного в том, что капитан Смит был тепло принят семейством агента. Однако капитан оказался достаточно глуп, чтобы зажечься ответным чувством. Вся команда, не занятая поисками способов безболезненно слинять с судна, наслаждалась комическим зрелищем своего капитана, прихорашивавшегося перед зеркалом перед сходом на берег. Еще большее удовольствие доставляло им видеть, как при посещении судна агентом с женою и дочерью капитан, одетый в свой лучший выходной костюм, кланяется и расшаркивается перед ними.

Вик, которого также, как и других, забавляло это зрелище, в то же время восхищался этой девушкой с роскошными пышными темными локонами и хитрой искоркой в больших черных глазах. И еще он надеялся, что это романтическое ухаживание закончится ничем. Не потому, что женитьба Смита в Рио-де-Жанейро не понравится нантакетским судовладельцам, которые предпочли бы видеть своих капитанов женатыми на степенных нантакетских женщинах, чем можно еще крепче увязать благополучие капитанских семей с хорошими прибылями судовладельцев. А потому, что, если капитан увезет ее из праздничного Рио, девушка будет несчастной в унылом Нантакете, особенно в периоды трех-четырехлетних отсутствий мужа.

Но для беспокойства не было причины. Предложение капитана Смита было отвергнуто — из-за того, что дочь судового агента уже положила глаз на лучшую кандидатуру, как объяснил это третий помощник своей команде. Вик задался вопросом, не было ли разочарование капитана причиной дикого заключения, что он, Вик, был ответственен за жестокую смерть Альфонсо. Или, быть может, у шкипера реально поехала крыша?

— Зеркало? — изумился капитан Смит. — Что за чертовщину ты несешь?

— То зеркало, которое вы повесили у трапа в кормовой рубке. Оно исчезло. Вчера вечером оно было на месте, а сегодня утром его уже не было. Кто-то украл его. Если, конечно, вы не унесли его сами вниз, в каюту, — добавил Вик.

Очевидно, это было не так, потому что капитан с туповатым выражением лица произнес:

— Мое зеркало исчезло?

Затем, когда известие дошло до него, он разъярился, возможно потому, что это зеркало напомнило ему его неудавшееся сватовство. Он повернулся к своему брату и резко сказал:

— После того как посадишь убийцу под замок, обыщи весь полубак снизу доверху.

Убийца? Вик запаниковал. Он сделал шаг назад, протестуя:

— Вы не можете называть меня убийцей, сэр, ведь вы же даже не начали расследование этого дела.

— Кто другой, черт тебя побери, может им быть? Альфонсо за свои делишки был изолирован в носовом трюме, и никто перед тобой не открывал люка. Ясно, что именно ты и убил его.

— Альфонсо был мертв, когда я спустился в трюм!

— А кто же еще мог это сделать? — этим вопросом старпом вступил в перекрестный допрос. — Дух? Привидение? Кто кроме тебя? Кок клянется, что вчера вечером, когда он относил в трюм ужин, Альфонсо был еще жив. Затем, поднявшись, он закрыл люк и запер его, в чем я уверен, так как сам проверял наличие болта в задвижке. В это время я слышал, как Альфонсо кричал проклятия по-португальски и буянил как сумасшедший койот, так что мы знаем наверняка, что он был жив в это время. Этот люк не открывался до четырех-тридцати нынешнего утра — вся чертова команда присягнет в этом. Ты был первым человеком, открывшим люк и спустившимся вниз — и ты был последний, кто видел его живым.

— Почему вы так уверены в том, что ночью никто не спускался в трюм?

— Потому что ночной вахтенный поклялся в этом, малыш!

Вик с тревогой подумал, что дело приобретает плохой оборот. На борту судна несли только якорную вахту — офицер и три матроса, менявшиеся каждые четыре часа, — так как «Обязательный» находился не в открытом море, а стоял на швартовых в укромной бухточке к югу от мыса Кейп-Фрио, где капитан закупал у фермеров провизию, которая здесь стоила гораздо дешевле, чем в Рио. Однако, хотя вахта и была малочисленна, палуба не оставалась без наблюдения. Вик сам был одним из вахтенных, и он отчетливо помнил, что квадратный люк был весь на виду при лунном свете, и если кто-то, вытащив болт, поднял бы крышку люка, то вахтенный наверняка бы его увидел.

— Клянусь, он был уже мертв, когда я спустился в трюм, — настаивал Вик. — Должно быть, последним его в живых видел кок. — Конечно, кроме убийцы, тут же подумал он.

— У тебя есть свидетель? — спросил капитан.

— Нет, я был один.

— А почему ты вообще там очутился?

— Кок послал меня с завтраком для Альфонсо.

Капитан кивнул — тут все сходится. Когда мистер Старбак обнаружил, что Альфонсо не реагирует на приказания, хотя офицер выражался громко и четко, он приставил к бразильцу Вика, который знал португальский.

— И что случилось далее?

— В трюме царила тишина — ни звука, ни малейшего движения. Спустившись, я поставил блюдо на палубу, чтобы руки были свободными. Я подумал, что он мог... ну, затаиться, приготовиться к нападению...

Вик поёжился, вспоминая густые тени, едва рассеиваемые лучом тусклого утреннего света, проникающего через иллюминатор в борту носового трюма. Тяжелые палубные бимсы нависали низко над головой, и помещение казалось удушающее тесным. Это место и для карцера было слишком неприятным, но бразилец заслужил его своим непредсказуемым и бешеным нравом, когда он обнажил нож в драке другим матросом.

— Ну, и когда ты нашел его, — продолжил капитан, — что произошло далее?

— Ничего не произошло — он был мертв!

Ощупав кучу тряпья, лежащую прямо под бортовым иллюминатором, Вик мгновенно понял каким-то сверхъестественным чутьем, что Альфонсо мертв.

— То есть ты продолжаешь петь старую песенку, — вмешался старший помощник.

— Да зачем мне его убивать? У меня нет никаких причин!

— Затем, что он напал на тебя, — немедленно парировал Старбак. — А как я заметил, ты можешь постоять за себя.

Мистер Старбак был прав. Вику в этом рейсе пришлось несколько раз подраться, а так как он был крупным мускулистым малым, то пока во всех стычках он одерживал верх.

— Также ты должен был быть раздражен на него по причине того, что тебя поставили заниматься этим бесполезным лодырем, — продолжил мистер Старбак. Употребление слова «лодырь» у китобоя означало наивысшую степень презрения по отношению к некомпетентному матросу. — На тебя возлагалась обязанность ознакомить его с азами работы, так как он не говорил по-английски, а ты мог общаться с туземцами. И ты провалил эту работу, черт подери! Все, что ты должен был делать — это переводить ему, но он так ничему и не научился.

— Я в самом деле переводил! — запротестовал Вик, вспоминая, как Альфонсо, волоча ноги по палубе, не обращал никакого внимания на его крики по-португальски. Это порой взбешивало, и были моменты, когда Вик хотел просто прибить бразильца.

И он добавил:

— То есть, до того момента, когда я понял, что он глухой.

Оба мужчины уставились на Вика, и капитан Смит воскликнул:

— Глухой?

— Так точно, сэр. Глухой как пень. Не слышал ни звука.

— Но никто не знал, что он глухой!

Вик удивился:

— Никто?

Мистер Старбак покачал головой:

— Никто. Ты должен был доложить мне, малыш.

— Но Мигель, его брат…

— Нет, Мигель ничего такого не говорил. Да и как он мог, если не говорит по-английски?

Вик погрузился в молчание, потому что старпом был прав. Затем он заметил:

— Но ведь у нас не было никаких проблем с Мигелем по поводу исполнения им работ.

Капитан обменялся взглядом со своим братом и тот сказал:

— Он старше, да и потолковей. Бог его знает, что творится в его голове, когда он исполняет полученные приказы, но он спокойный парень, старающийся выполнить работу как можно лучше.

Вик кивнул. Он находил Мигеля как человека угрюмого, преследуемого мрачными призраками прошлого. Но он, в отличие от своего брата, действительно старался хорошо работать.

Вик произнес:

— Он — то есть Мигель — рассказывал мне, как Альфонсо потерял слух. Это целая история.

— История?

— Альфонсо оглох из-за насекомых, сказал он.

— Насекомых? — воскликнул капитан.

— Точно так. Это произошло в детстве — Альфонсо было четыре или пять лет. Мигель был старше на несколько лет, и в отсутствии других членов семьи он присматривал за малышом. Как-то ночью он проснулся от криков, издаваемых младшим братом, который неистово тер свои уши. Присмотревшись, Мигель заметил насекомых, ползающих в его ушах. Он зажег лампу и пытался выковыривать их щепкой и проволочкой, но барабанные перепонки Альфонсо оказались начисто съеденными этими насекомыми.

— Боже мой, — с отвращением произнес капитан, — ничего подобного мне раньше не приходилось слышать.

— Мне случалось, — сказал мистер Старбак, ничуть не впечатленный услышанным. — Однажды, когда я был рулевым вельбота на старом «Атлантике», одному из матросов в ухо залез таракан. Мы как раз вытапливали ворвань, так что взяли немного теплого жира из охладительного танка и залили его в ухо.

— И это помогло?

— Таракан всплыл лапками вверх.

— Хорошая идея, надо будет принять ее на вооружение, — одобрил капитан. — Это ты придумал?

— Не, не я, — ответил его брат. — Но я уверен, что немного теплого китового жира могло спасти слух Альфонсо. — Он обратился к Вику: — Так это таракашки сожрали перепонки Альфонсо?

Вик пожал плечами — он не знал подробностей.

— Что-то экзотическое и мерзкое, скорее всего, — заключил капитан, и затем спросил: — Значит, именно по этой причине он был таким тупым, не так ли?

— Не только, — мистер Старбак опередил Вика. — Альфонсо был смутьяном. Его смерть ни в коей мере не является потерей для судна, да и для всего мира — это точно. Но такое жестокое убийство...

— Его затылок был разбит вдребезги, верно? — произнес капитан.

— Угу, как яичная скорлупа, — ответил мистер Старбак, который как раз был на вахте, когда Вик выскочил из трюма с ужасной новостью, и спускался вниз, чтобы удостовериться. Он добавил со значением: — Совершенно ясно, что сотворил это какой-то дикарь.

Дикарь. Боже мой, подумал Вик. Он переступил с ноги на ногу, внезапно вспомнив о своей оливковой коже и черных прямых волосах, доходивших до самых плеч. Оба нантакетца бесстрастно разглядывали его.

Старбак произнес:

— Я слышал, что в Новой Зеландии воины-маори убивают дубинками.

— И где же эта дубинка? — спросил Вик.

Капитан нахмурился:

— О чем ты?

— Об орудии, которым он был убит.

Капитан Смит посмотрел на мистера Старбака, который подтвердил:

— У него ничего не было, когда он прибежал сломя голову с докладом, что нашел труп Альфонсо.

— Он мог оставить орудие убийства в топочной. Когда ты спускался вниз, ты проверил там?

Старпом задумался на мгновенье, затем отрицательно покачал головой.

— Кто-нибудь еще спускался туда?

— Нет, никто. Я закрыл люк и запер его до тех пор, пока плотник сколотит гроб. Не стоит держать на палубе подобную мерзость.

— Согласен, — произнес капитан. Обстановка на борту и так была не из лучших, ни к чему было, чтобы матросы бродили вокруг трупа. К счастью, они находились рядом с берегом, так что можно было похоронить Альфонсо со всеми приличиями на местном кладбище. Ведь похороны в море повергают команду в уныние.

Приняв решение, он встал и сказал:

— Сходим вниз и осмотримся. По следам крови и мозгов мы определим, что было использовано в качестве орудия убийства.

* * * * *

Вик последовал за капитаном и старпомом на выход из кормовой рубки. Китобоец стоял на якоре всего в сотне ярдов от берега, откуда доносился ритмический шум прибоя. За ослепительной белизной песчаного пляжа виднелась полоса пожелтевшей от зноя травы, которая вела к известняковым стенам старых зданий небольшой деревни. Холмы за деревней постепенно переходили в зеленеющие отроги далеких гор, испещренные тут и там изумрудом банановых плантаций. Прозрачность утреннего воздуха придавала цветам глубокую насыщенность. Теплый береговой бриз нес с собой смолистый запах, над головой кричали чайки.

При виде Вика в сопровождении капитана и мистера Старбака среди палубных вахтенных, столпившихся у фок-мачты, возникло негромкое ворчание. Третий помощник, отвечающий за порядок на палубе, прикрикнул на них, приказывая заняться своим делом. Затем он подошел к капитану со словами:

— Сэр, бондарь жалуется, что у него пропала большая кувалда.

— Что, опять? — раздраженно воскликнул капитан Смит. Превосходную кувалду, тяжелую, двустороннюю, использовали для вышибания штырей из стопорных устройств, например, кат-стопора, который крепил якорь на кат-балке. Когда они прибыли в эту бухточку и он приказал отдать якорь, на баке возникло замешательство и они чуть не вылетели на мель, потому что никто не мог найти кувалду, чтобы освободить якорь. В последний момент прибежал с ним кок — он разбивал ею крупные куски угля для печи и по забывчивости оставил ее на камбузе.

— Вы спрашивали у кока?

— Да, сэр. Он снова пользовался ей прошлой ночью, но клянется, что вернул на место.

— Я нисколько не верю этому лживому псу. Отрядите поисковую партию — и поищите также мое зеркало.

— Зеркало? — озадаченно переспросил помощник.

— То, которое висело в кормовой рубке. Или у вас глаза на затылке?

— Исполняю, сэр, — торопливо ответил третий помощник и спешно ретировался. Вик слышал, как тот орет на кока, а капитан и мистер Старбак склонились над носовым люком.

Как уже докладывал старпом, люк был надежно заперт. Запорный болт блестел на солнце. Несмотря на свой блестящий вид, он заскрипел, когда старпом вытаскивал его из проушины — точно так же он скрипел, когда Вик открывал люк ранним утром. Вик помог Старбаку сдвинуть тяжелую деревянную крышку осторожно, стараясь не перевернуть ее — это считалось дурным признаком.

Короткий крепкий трап вел вниз, в кромешную темноту. Вик спускался первым, не спеша, давая время своим глазам привыкнуть к темноте. Пайолы трюма между трапом и небольшим квадратным бортовым иллюминатором были свободны. Этот трюм предназначался для нарезки кусков китового жира перед отправкой его на вытопку. Поскольку пока китов еще не наловили, он был пуст, однако запах прогорклого жира держался в нем от предыдущих рейсов. Присутствовал также запах металлической ржавчины — от большого железного танка пресной воды, слабо поблескивающего конденсатом. Ближе к носу лежала куча щепы для растопки камбуза — слишком мелкой и крупной для того, чтобы использовать ее как оружие. Больше в трюме ничего, кроме трупа, подноса с завтраком, который Вик оставил, и матраса, на котором лежал Альфонсо, не было.

Капитан спрыгнул с нижней ступени трапа на пайолы с глухим стуком своих башмаков, осмотрел все вокруг проницательным взглядом и подошел к трупу, который лежал скорчившись в том же самом месте под иллюминатором, где его обнаружил ранее Вик. Не вздрагивая и не морщась, он приподнял и повернул тело так, чтобы осмотреть голову при слабом луче света, падающего сквозь иллюминатор. Затем он приказал брату принести лампу.

Лампу доставили, и братья стали вертеть окровавленную голову из стороны в сторону, осматривая и ощупывая ее. К изумлению Вика, состояние ушей жертвы их интересовало больше, чем повреждения черепа. Но как бы они не старались, им не удавалось заглянуть достаточно глубоко вглубь ушей и полюбоваться интригующим видом съеденных насекомыми барабанных перепонок.

Бросив это захватывающее занятие, они вернулись к тому, ради чего они спустились в трюм — к поиску орудия убийства. Пока капитан со старпомом занимались бесполезными поисками, Вик высунул голову в бортовой иллюминатор, насколько возможно вытягивая шею. Блики солнечных лучей на чистой водной поверхности на миг ослепили его, но затем глаза привыкли, и он сквозь колышущуюся толщу воды смог разглядеть внизу песчаный грунт. Из-за задержки при постановке на якорь они оказались на очень мелком месте, что вкупе с поразительно чистой водой создавало такой эффект, что ему показалось, будто он падает. Тут Вик подскочил от испуга, когда капитан Смит громко заговорил вблизи. Он втянул голову внутрь и повернулся. Капитан произнес:

— Так вот как ты распорядился своей дубинкой.

— Простите, сэр? — с недоумением спросил Вик.

— Ты выкинул дубинку в иллюминатор, так как в трюме ее не обнаружено.

Вик задумался, и, наконец, решился:

— Вам нужен доброволец, чтобы нырнуть и вытащить ее?

— Совершенно верно, именно это мне и нужно, — резко ответил капитан и направился к трапу.

* * * * *

Вся беда была в том, что не удавалось найти добровольца. Матросы, беспорядочно слонявшиеся в поисках кувалды и зеркала, все как один сказались неумевшими плавать. То же самое произошло и с вызванными на палубу подвахтенными. Капитан поручил Вику передать свой приказ Мигелю Гомесу, полагая, что любой человек с черными волосами и оливковой кожей должен плавать как рыба. Но Мигель, еще более мрачный и угрюмый, чем обычно, отрицательно покачал головой. Таким образом, единственным человеком, который был с водной стихией на «ты», оказался сам Вик.

— Ну, от канака этого и следовало ожидать, — кто-то произнес с издевкой. Канаками китобои-янки называли тихоокеанских островитян, и все считали Вика таковым, хотя он был наполовину янки и наполовину новозеландским маори. Капитан Смит, проигнорировав это замечание, предупредил Вика, что будет внимательно наблюдать за ним с русленей, и отвернулся. Вик разделся, прыгнул и нырнул.

Приятная прохладная вода сомкнулась над его головой, забулькала в ушах. Окружающий мир окрасился нежно-зеленым цветом. Вик вынырнул, откинул назад свои длинные волосы, протер глаза и удостоверился, что он находится точно под иллюминатором носового трюма. Затем, перегнувшись, он нырнул и устремился вниз.

Первый объект его поиска было нетрудно обнаружить, так как он был соединен со шнуром, конец которого запутался в водорослях, которыми обросло днище старого судна. С громким всплеском Вик вынырнул на поверхность, держа в руках этот шнур. Он потряс головой, вытер воду с лица, ухватился свободной рукой за свисающий с борта конец и резво поднялся на палубу.

— Что это у тебя? — задал вопрос капитан.

Вместо ответа Вик стал выбирать шнур, вытаскивая прикрепленный к нему предмет. Им оказалось потерянное зеркало. Его зеркальная поверхность была покрыта трещинами, его элегантная позолоченная оправа была выщерблена, но, вне всякого сомнения, это была капитанская собственность.

— Что за черт? — недоуменно произнес капитан Смит.

Вику показалось, что он уловил сдавленный вздох кого-то в задних рядах столпившихся мужчин. Не оборачиваясь, он вскочил на планширь и снова прыгнул в воду.

В этот раз ему пришлось приложить немалые усилия для подъема на поверхность второго предмета. Не пытаясь подняться вместе с ним на борт, Вик принайтовал его к свисающему концу, поднялся на борт и вытащил мокрый предмет на палубу.

Это была большая кувалда. Капитан Смит воскликнул:

— Ты убил его этой кувалдой!

— Нет, не я, — сказал Вик, и, повернувшись к коку, сказал приказным тоном: — Говори правду!

Кок, черный как смоль негр, на глазах посерел. Он попытался что-то сказать и разрыдался.

Мистер Старбак воскликнул:

— Но кок не может быть убийцей! После того, как он вышел на палубу, я слышал длинную ругань Альфонсо, и больше никто не спускался в трюм, кроме тебя, Вик Коффин!

— Кок оставил кувалду на камбузе второй раз, — сказал Вик. — И теперь он боится признать, что повторил свою ошибку.

— Но почему он выбросил ее за борт — и также мое зеркало? — потребовал капитан.

— Зеркало не выбрасывали за борт, — ответил Вик. — Его подвесили на штерте для привлечения внимания Альфонсо, с тем, чтобы он высунул голову в бортовой иллюминатор. А затем кувалду бросили ему на голову, убив его мгновенно. Если бы иллюминатор был больше, он бы мог вывалиться наружу. А так. он ввалился назад в трюм.

— Это сделал кок? — вытянулось лицо капитана Смита.

— Нет, не он, — возразил Вик. — Это был Мигель.

В задних рядах раздался сдавленный крик и возникла непонятная суматоха. Выглядело так, что Мигель собрался выпрыгнуть за борт и стал пробиваться сквозь толпу, но быстро отреагировавший третий помощник успел схватить его. На мгновенье бразилец застыл, затем рухнул на палубу, всхлипывая безостановочно.

* * * * *

— Свой родной брат! — произнес капитан, обращаясь к Вику, проходя по тропинке мимо небольшого кладбища, на котором был похоронен Альфонсо. Они возвращались из деревни, где в здании, над которым висел желто-зеленый флаг Бразильской империи, состоялось заседание, на котором местный мировой судья, который представлял здесь закон, порядок и сбор налогов, огласил предварительный обвинительный акт. Мигель полностью сознался в содеянном, чему свидетелями были капитан и дюжина местных налогоплательщиков. Затем преступника заковали в цепи и увезли на суд в Рио-де-Жанейро.

— Свой родной брат! — повторил капитан Смит и покачал головой. — Самая последняя персона, которую я стал бы подозревать! Но как ты его вычислил?

— Мигель был единственный человек на борту, который знал, что шумом не удастся привлечь внимание Альфонсо, и он использовал зеркало, которое могло отразить лунный свет. Луч света проник через иллюминатор, и Альфонсо высунул свою голову, чтобы полюбопытствовать на это явление.

— Единственный?

— Да, — ответил Вик. Кроме него самого, конечно. Но этого не стоило упоминать.

— Но... зачем ему убивать своего собственного брата?

— Брат был для него тяжелым бременем. Мигель так долго опекал этого неистового, глупого, неблагодарного человека, что не удивительно, что он в конце концов сорвался, — произнес Вик и добавил: — А тут еще и женщина была замешана.

— Женщина? — насторожился капитан Смит.

— Мигель хотел жениться на ней, но с такой ношей как брат это было невозможно. Он с братом завербовался на наше судно в надежде, что брату придется по душе работа на море, он станет наконец самостоятельным, что позволит Мигелю вернуться в Рио и заняться своей жизнью. Но вместо этого, Альфонсо стал причинять еще больше забот и хлопот. Мигель приходил в отчаяние — и это отчаяние довело его до убийства.

Они достигли пляжа. Капитан Смит остановился, расставив ноги и уперев руки в бедра. Он рассматривал свое одряхлевшее судно с выражением глубокой задумчивости. Наконец он сказал:

— Женщина, да?

— Да, сэр, — подтвердил Вик.

— Женщины – они сущие дьяволицы. Поверь мне, парень, лучше избегать их, — со всей серьезностью произнес отвергнутый шкипер. — Послушайся моего совета, и ты вырастешь более счастливым человеком.

Вик задержался с ответом. Да, ему было только семнадцать, но мужчины-маори взрослели быстро, и он уже узнал радость общения с горячими, веселыми девицами. В то же время он набрался определенной мудрости и дипломатичности в отношениях с мужчинами — капитанами, офицерами, прочими.

— Вы безусловно правы, сэр, — жизнерадостно солгал он.