Приключения Вика Коффина — 001-004

Содержание:

1. Морская братия

2. Падение

3. Убийство в трюме

4. Похищенный

——————————————

 

Морская братия

Сырым апрельским утром в Нантакете с моря дул холодный пронизывающий ветер, неся с собой чуть ли не весь песок, который не был упрятан под булыжными мостовыми или серыми приземистыми зданиями. Низко нависшие над головами тучи не обещали улучшения погоды, но двух молодых людей — старшего и третьего помощников капитана китобойного судна «Обязательный» — это ничуть не беспокоило. Они стояли на палубе судна, непринужденно облокотившись на планширь левого борта, наблюдали за суетливыми перемещениями городских жителей, придерживавших от ветра свои шляпы и шляпки, и ожидали подхода последних из тянувшихся по причалу матросов. С вечерним приливом судно намеревалось выйти в рейс, но пока на борту находились только кок и бондарь, да больной шкипер в своей каюте. Однако молодые люди не были этим озабочены — напротив, они оживленно о чем-то беседовали.

Старпом и третий были братьями, но нанялись на судно под разными фамилиями во избежание путаницы. Старший оставил настоящую фамилию — Смит, а младший принял на время рейса девичью фамилию своей матери — Старбак. Хотя они и были братьями, но знали друг друга не очень хорошо. Во-первых, между ними была разница в возрасте семь лет, а во-вторых, они занимались китобойным промыслом с четырнадцати лет, и их нахождение дома совпадало не очень часто. Все же несколько раз они встречались, и им нравилось общение друг с другом. Так что они были обрадованы — и удивлены — тем, что попали в этот раз на одно и то же судно.

— А это что за чудо в перьях? — удивленно мотнул головой Старбак в сторону трап-сходни. По ней поднимался молодой, хорошо сложенный парень в черном пальто, полы которого были раздуты порывом ветра. На широком плече он нес простой нелакированный сундук, на вид совершенно новенький — только что от столяра. Волнистые локоны длинных черных волос ниспадали на плечи из-под широкополой кожаной шляпы. Старбак сначала принял его за индейца, но когда тот, поднявшись на палубу, сдвинул назад свою шляпу, он увидел не орлиный, а плоский нос. Канак, с удивлением подумал третий помощник. Рекрутировать островитян в Тихом океане было обычным делом, но редко кто из них приходил в Новую Англию. Он никогда не слышал об островитянах, нанимавшихся на судно в Нантакете. Затем он испытал некоторый шок, увидев голубой блеск в прищуренных глазах.

— «Обязательный»? — спросил незнакомец.

Старший из братьев пошевелился:

— Добавляй «сэр», парень, когда обращаешься к офицеру.

— Извините, сэр.

Самостоятельный канак, подумал третий помощник, заметив, что второе слово было произнесено с некоторым вызовом. Потребуется не очень много времени, чтобы он пожалел об этом.

— Ты уже подписал контракт, сынок? — спросил старпом. Получив отрицательный ответ, он продолжил: — В таком случае, спустись в кают-компанию. Если капитана Гардинера там нет, постучи в дверь его каюты.

Третий помощник, наблюдая, как канак быстро, словно точно зная, куда идти, пошел в сторону кормы, произнес:

— Что за черт?

— В самом деле, чертенок — усмехнулся старпом. — Ты не слышал о нем?

— Не слышал и не видел — ответил брат. Он вернулся в Нантакет с четырехлетнего рейса всего две недели назад, и остался бы на берегу подольше, если бы не этот шанс пойти в рейс вместе со старшим братом. Так что он был еще не в курсе всех городских сплетен.

— Держись крепче, Джед — он сын зятя капитана Гардинера. Капитан взял парня по просьбе своей сестры Халды.

Третий помощник, помнивший Халду Гардинер с детства, произнес с сомнением:

— Не знал, что у нее есть дети.

— У нее их и нет — во всяком случае, таких смуглых, — хихикнул старпом. — Ее муж прижил пацана в Новой Зеландии, привез его домой без предупреждения, и оставил дома, когда отправился в следующий рейс на Восток — составить компанию Халде во время своего отсутствия, как он выразился! Естественно, она пожелала отправить того назад на Тихий океан, где ему самое место. Ну и капитан Гардинер не мог отказать своей сестре в такой малости.

Муж Халды был родом из Салема, что в Массачусетсе, вспомнил Джед. Салемцы любили сплетничать не хуже нантакетцев — а привоз с собой бастарда с тихоокеанского рейса надолго дал пищу их языкам. Представьте себе, как можно только подумать об оставлении парня в доме! Джед Старбак покачал головой, удивляясь, как любой человек, будь он даже салемским шкипером, привыкшим иметь дело с иностранцами по роду своих занятий, мог быть таким тупоголовым. Составить компанию для приличной, образованной нантакетской дамы? Черт, да он, наверно, и по-английски знал всего несколько фраз, а уж читать и писать — наверняка нет.

По крайней мере, тот умел писать свое имя. Когда Джед спустился вниз просмотреть судовые бумаги, он увидел контракт, где четким почерком было выведено: «Уильям Коффин младший». Однако, как утверждал всезнающий старпом, его повсеместно звали Виком.

* * * * * 

Как и намечалось, китобоец снялся с вечерней полной водой, но ушел не очень далеко, ошвартовавшись на следующий день в Эдгартоне, рядом с местным китобойцем, который также готовился в рейс. Бар на выходе из гавани Нантакет так сильно обмелел, что даже для небольшого старенького «Обязательного» было невозможно его пройти в полном грузу. Приходилось останавливаться здесь для приема снабжения и продовольствия, а также пополнения команды. Последним из поступивших на судно был второй помощник Петер Холден, который выглядел самым жалким существом, которого видел Джед в течение последнего года. Его можно было бы назвать красивым, если бы не мрачный и печальный вид, с которым он поднимался по трапу, бросая назад скорбные взгляды.

— Я полагал, что ему пора в капитаны, — заметил Джед Старбак, обращаясь к старпому Смиту, когда Холден спустился вниз для подписания контракта. Он не старался снизить голос, так как вокруг никого не было, кроме канака-полукровки, который разбирал гарпунные лини. — Разве не он был старпомом на «Лопере»?

«Лопер» десять месяцев назад пришел с рекордным грузом, что означало повышение в должности всем офицерам за компетентность и удачливость. Но Холден, вместо того, чтобы подыскивать подходящее командование, застрял на берегу и проводил время в свое удовольствие, проматывая заработок с рейса. И теперь, продолжал размышлять вслух третий помощник, он был вынужден весьма поспешно покидать сушу — судя по тому, что согласился принять довольно-таки низкое для него место второго помощника.

— У него были причины свалить побыстрее, — со смешком откликнулся мистер Смит.

Дело было в том, что шкипер «Пингвина» Хемингтон только что прибыл из трехлетнего рейса по Тихому и Индийскому океанам и был весь в нетерпении обнять свою юную жену — прелестную и живую, как корзинка с котятами. Первую пару лет соломенного вдовства, продолжал рассказ старпом, репутация миссис Хемингтон оставалась безупречной. Но затем появился Питер Холден, по уши в деньгах с «Лопера» — « и они вместе с миссис Хемингтон произвели больше шума, чем смогла бы певческая пара на церковном ужине».

Вик Коффин, укладывая гарпунные лини в ящики, слушал всё это с непроницаемым лицом, скрывая свое отвращение к услышанному. Он нисколько не поверил этому злословию. За прошедшие пять лет с того дня, как он со своим отцом, капитаном Уильямом Коффиным, прибыл в Новую Англию, он приучился не доверять слухам, будучи сам мишенью многих из них. Во всяком случае, судя по тому, как старпом описывал миссис Хемингтон — о боже, корзинка с котятами! — мистер Смит сам был не прочь подкатиться к ней. Потерпев неудачу при попытке покушения на её честь, он мелко мстил ей — по крайней мере, такой вывод сделал Вик.

Однако к концу дня, когда новый второй помощник попросил его отнести записку, он начал сомневаться в своей правоте. Вик находился на грот-марсе, занимаясь проводкой бегучего такелажа, когда услышал, что его негромко позвали. Спустившись на палубу, он с любопытством осмотрел мистера Холдена, отметив его темные запавшие глаза и красивые туго обтянутые кожей скулы.

Второй помощник оглянулся, убедился, что рядом никого нет, и затем спросил:

— Ты понимаешь по-английски?

— Немного, — сухо ответил Вик.

— Надо отнести записку на улицу, что идет влево от Мейн-стрит прямо напротив церкви. Дом второй от угла, с цифрой тридцать восемь на крыльце веранды. Ты, наверно, неграмотный, но легко найдешь этот дом — он там единственный с голубой дверью. Ты понимаешь значение слова «голубой»? Превосходно! Но убедись, что отдаешь письмо в руки леди, а не кому другому.

Вик ожидал, что его задержат при сходе с трапа, но Холден выбрал подходящий момент, когда никого вокруг не было. Отдалившись от судна, Вик замедлил шаг, наслаждаясь атмосферой раннего вечера и возможностью поглазеть на Эдгартон. Ему понравились квадратные белые башенки, изящные шпили, опрятные дома, обшитые гонтом или покрашенные белым, каждый на своем отдельном участке, огороженном частоколом — красивее, чем в Салеме, и уютнее, чем в Нантакете, подумал он. Когда он подошел к дому номер тридцать восемь, голубая дверь оказалась распахнутой настежь. Вик поколебался, так как услышал изнутри бессвязный гневный голос мужчины, временами перебиваемый журчащим женским голоском.

Он постучал, успев подумать, что будет делать, если выйдет мужчина. Но появилась женщина. Она была молода, всего на несколько лет старше Вика, и показалась ему красавицей. Хотя ему было всего семнадцать, и благодаря происхождению по матери у него редко возникала необходимость в бритве, но, как и большинство маори, он рано созрел, и понимание женской красоты у него было уже выработано. Миссис Хемингтон была особенно красива, с огромными, наполненными слезами глазами, блестящими пшеничными локонами, ниспадавшими из-под чепчика. Затем, нахмурившись, он заметил синяки на ее руке и багровую царапину на щеке.

При виде смуглого обличия Вика она от удивления открыла рот, но тот поспешно приложил палец к своим губам и протянул ей письмо. Грубый мужской голос окликнул ее, послышались приближающиеся шаги. Она схватила письмо, спрятала его на груди и, повернувшись, захлопнула дверь.

Когда Вик, возвращаясь на судно, шел по Мейн-стрит, он услышал грохот колес по брусчатке. Обернувшись, он увидел, как мимо него прогалопировал кабриолет, управляемый дородным мужчиной в цилиндре, с вожжами в руках погонявшим лошадей. Затем грохот сменился на шелест, когда коляска повернула и поехала вдоль причала. Подойдя к судну, Вик увидел, что у трапа стоит пустая коляска, а с борта тянуло чувством несчастья и паники. Матросы без дела слонялись туда-сюда по палубе. Доктора вызвали к капитану Гардинеру, подумал Вик — а когда доктор вышел на палубу, громко разговаривая с судовым агентом и старпомом, то узнал, что капитан мертв.

Запись в судовом журнале «Обязательного» гласила: «С утра дует сильный бриз. В два пополудни ошвартовались в Эдгартоне. В шесть пополудни капитан Гардинер умер после непродолжительной болезни», и сопровождалась рисунком гроба. Старший помощник Смит, сделавший эту запись, был озабочен тем, чтобы смерть была признана естественной. Все знали, что уже при отходе из Нантакета Гардинер был в плохом состоянии. Однако доктор заупрямился.

— Я бы расследовал это дело. Надо выяснить, нет ли у кого-нибудь мотива желать смерти капитану Гардинеру, — заявил он громким голосом судовому агенту, — так как весьма необычно, чтобы человек отошел в мир иной так быстро и с такими неожиданными симптомами.

С нелегким сердцем Вик подумал — а не упадет ли указующий перст на него самого. Хотя он и видел-то капитана Гардинера всего пару раз, и то мельком, но он был полукровкой, бастардом зятя капитана, что само по себе было почти преступлением. Однако никто даже не взглянул в его сторону. Судовой агент — влиятельный человек, член магистрата, владеющий солидным шипшандлерским бизнесом вдобавок к тому, что представлял интересы нантакетских судовладельцев — беспокоился лишь о том, как быстро найти замену умершему и отправить судно в рейс, чтобы уменьшить лишние расходы. В конце концов, что бы ни сказал доктор, на судне не было никого, кто бы выиграл от смерти капитана: он никогда не был женат, никогда не имел детей, да и солидным капиталом не обладал.

Однако смерть и в самом деле была странной, размышлял Вик. Если бы Эдгартон не был так же озабочен китобойным бизнесом, как и Нантакет, то судно наверняка бы задержали для дальнейшего расследования. Здесь же другого шкипера нашли в течение сорока восьми часов. К всеобщему неудовольствию — и к несомненному ужасу второго помощника Питера Холдена — им оказался не кто иной, как капитан Хемингтон.

* * * * *

В первые же дни по выходу из Баззардз-Бей Хемингтон подтвердил свою репутацию сурового шкипера, и к приходу в порт Файял на Азорских островах — где все китобои-янки пополняли запас фруктов и овощей на переход вокруг мыса Горн — матросы были доведены до того, что шестеро из них дезертировали при первой возможности. Четверых удалось поймать, но двоим была нужна замена, что не улучшало настроения капитана.

Китобоец, что вышел из Эдгартона на следующий день после смерти капитана Гардинера, также стоял в Файяле. Его капитан, несмотря на все уговоры и обещания Хемингтона, отказался дать ему двух матросов. В конце концов, Хемингтону пришлось заплатить американскому консулу, чтобы тот нашел подходящих кандидатов. Все, что смог сделать сей достойный джентльмен, это найти двух бродяг, которые к тому же, скорее всего, скрывались под чужими именами. Один из них, назвавшийся Франциском да Сильва, выглядел особенно злодейски, с темными ощупывающими глазами над выдающимися скулами.

Немного времени потребовалось для того, чтобы вся команда поняла: Франциск — это неприятности. На следующий день после выхода из Файяла капитан Хемингтон распорядился наказать четверку пойманных дезертиров за попытку к бегству. Их большие пальцы привязали к вантам так высоко, что они едва касались ногами палубы. На качке они кричали от боли, так как периодически повисали на пальцах всем весом. Франциск начал кричать что-то по-португальски, и утихомирился только тогда, когда старпом пригрозил подвесить его рядом с провинившимися матросами. Но выражение его лица было таким, что у Вика появилось сильное подозрение — в будущем следует ожидать чего-нибудь похуже.

Он немного ошибся — неприятности начались уже на следующий день.

После полудня день выдался солнечным, теплым, дул хороший «брамсельный» ветер, «Обязательный» легко скользил по волнам, высматривая китов. Море искрилось, и вдалеке, милях в сорока, грязно-синим пятном виднелась вершина острова Флорес, одного из Азорских островов. Вик сидел на фор-марсе впередсмотрящим, и своим острым зрением первым заметил китовое стадо. Несколько мгновений он хранил молчание, любуясь прыжками и фонтанами китов, и, возможно, совсем промолчал бы, так как вдруг понял, что ему ни в малейшей степени не нравится китовый промысел. Однако решение было отнято у него другим впередсмотрящим с грот-мачты, также заметившим китов и оповестившим всех громким возгласом.

На воду спустили все четыре имеющиеся на борту шлюпки. Поставив паруса, они начали бесшумно приближаться к резвящимся животным, не ожидавшим опасности. Вик, расписанный гребцом в вельботе второго помощника, смотрел, как остальные шлюпки то появлялись, то исчезали из вида на волнении, словно мотыльки, затерянные в безбрежном пространстве моря и неба. Вдруг Вик заметил какую-то суету в вельботе старшего помощника. Там стоял только один человек, сам старпом Смит за рулевым веслом на корме, высматривающий китов — и тут кто-то еще поднялся на ноги. Вик услышал крики, увидел, что старпом отшатнулся назад. Последовала шумная возня, и старпом упал на дно шлюпки. Затем все замельтешили, матросы навалились на того, кто ударил старпома, и скрутили его.

Встревоженные шумом и суматохой, киты исчезли из вида, удалившись в глубины океана. Старпом с окровавленным лицом, поднявшись на ноги, подал сигнал шлюпкам возвращаться на судно. Там их ждал разъяренный капитан, для которого вспугивание китов было большим преступлением, чем нападение на судового офицера.

Вельбот второго помощника прибыл к борту последним, так что, подводя его под свисающие тали своей шлюпбалки, они слышали шум и гам, доносившийся с палубы китобойца. Остальные шлюпки были уже подняты на борт, но доносившиеся крики были столь интенсивны, что Холден приказал закрепить свисающий носовой фалинь и оставить шлюпку на плаву. Затем он вместе с четырьмя гребцами поспешно поднялся на палубу, оставив следить за шлюпкой второго матроса, нанятого в Файяле.

Когда Вик вскарабкался наверх, он застал следующую сцену: Франциск яростно сопротивлялся, удерживаемый старпомом и третьим, а капитан Хемингтон наносил ему дары по спине плеткой-двухвосткой. Холден кинулся вперед с поднятой рукой, прежде чем он достиг Франциска, тот рванулся с такой силой, что отбросил мистера Смита так, что старпом повалился на палубу, ударяясь в падении головой о планширь. Третий помощник издал тревожный крик, ослабив на мгновенье свою хватку, и Франциск освободился. Он ухватился за Холдена, выхватил висевший на поясе второго помощника нож и со всего маху всадил его в грудь капитана. Затем, с такой же шокирующей ловкостью, он прыгнул за борт.

Все это произошло внезапно, и несколько мгновений все стояли неподвижно. Последний хрип капитана Хемингтона прозвучал в полной тишине. Затем Вик услышал всплески. Выглянув за борт, он увидел, что Франциск карабкается в лежащую у борта шлюпку, а матрос, остававшийся в ней, отталкивается от борта веслом. Вик услышал бегущие шаги и оглянулся — второй помощник бежал к планширю. Всем показалось, что Холден пытался остановить беглецов, но Вик без колебаний бросился ему наперерез.

Оба мужчины свалились на палубу, Вик сверху. Ему удалось выхватить свой поясной нож, и, приставив его к горлу Холдена, он заставил того подняться на ноги. Франциск стоял в шлюпке, уставившись на Вика, неподвижный и смертельно бледный.

Вик произнес отчетливо:

— Поднимайся на борт, не то твоему брату придется худо!

— Нет, Фрэнк, не делай этого, — воскликнул Холден, но его брат, упавший духом от поражения, уже карабкался по трапу на борт.

* * * * *

— Но как ты догадался? — Джед Старбак переводил взгляд от Вика на окружающую обстановку и обратно, как бы не веря тому, что он видел. Трое пленников, закованные в железо, сидели в трюме; старпом Смит, страдающий сотрясением мозга, лежал на диване в капитанской каюте; Старбак и Вик расположились в кают-компании, где обычно принимали пищу судовые офицеры.

Интересно, размышлял Вик хмуро, чему мистеру Старбаку было трудней поверить — тому, что невежественный полукровка оказался вполне компетентным в создавшейся ситуации, или тому, что выходец с тихоокеанских островов имел достаточно мозгов для приличного владения английским языком.

Вслух он сказал:

— Все началось со смерти капитана Гардинера и подозрений врача в его отравлении. Доктор отступился от них, узнав об отсутствии видимых поводов для убийства, но меня этот случай продолжал занимать. Я размышлял над пословицей моего народа: Ko nga take whawhai, he whenua, he wahine — если ищешь причины неприятностей, ищи их во владении землей или в женщинах. А капитан Гардинер не владел землей, да и состояния приличного не имел.

— Но в его жизни не было женщин — он был убежденным холостяком! Юбки его не интересовали!

— Да, действительно, это было камнем преткновения, — согласился Вик. — Но тут я подумал о другой женщине, которая уже была источником неприятностей — о миссис Хемингтон, любовнице мистера Холдена, только что поступившего на судно вторым помощником. И я задумался — возможно ли, что капитан Гардинер был убит для того, чтобы его место занял Хемингтон. Видите ли, я уже знал, что капитан Хемингтон бьет свою жену. Может быть, мистер Холден опасался за ее жизнь.

— Ты ждешь, чтобы я поверил в то, что он убил Гардинера из-за того, что Хемингтон бьет свою жену? — спросил третий помощник. Он уже приходил в себя после всех этих событий, и в его голосе появились насмешливые интонации.

— Мистер Холден производил впечатление вспыльчивого человека, — спокойно указал Вик. — И еще этот эпизод с письмом, — продолжал он. — Через несколько часов после прибытия на борт он попросил меня отнести письмо миссис Хемингтон, что было довольно глупо, так как оно легко могло попасть в руки ее мужа. Мне показалось тогда, что оно было весьма важным для того, чтобы пренебречь такой опасностью. Возможно, это письмо предназначалось не ей, а она служила только передаточным звеном — так я подумал, увидев по прибытию к острову Файял, что тот китобоец, который покинул Эдгартон на следующий день после смерти капитана Гардинера, также стоит там на рейде. Когда завербовали Франциска, мысль о том, что письмо было передано через это судно, приобрела смысл. Если дело так и обстояло, то в письме была просьба Франциску поступить на «Обязательного», и, возможно, прихватить с собой приятеля для управления шлюпкой. Когда Франциск прибыл на борт, они имели время обсудить убийство Хемингтона. Оно должно было случиться тогда, когда судно оставалось достаточно близко к Азорам, чтобы достичь их на шлюпке — или при первой же возможности.

Всё это полагалось на том, что никто не подозревал о наличие связи между Питером Холденом и и его братом Фрэнком, который назвался Франциском. Их задумка легко могла сработать — но из-за буйного нрава Франциска их обоих ждет наказание за убийство. Вику припомнились большие синие глаза и волнистые локоны миссис Хемингтон, и он пожелал, чтобы у нее хватило здравого смысла не выйти снова замуж за китобоя.

— Бог мой, — тихо произнес мистер Старбак. Он потряс головой, с трудом приходя в себя от всего случившегося. Судно возвращалось в Файял для передачи арестованных в руки правосудия, и было ясно, что именно Вику предстоит объяснить всё американскому консулу.

— Но как, черт побери, ты узнал, что они братья? — взорвался Старбак. — Ведь Питер Холден офицер, а Франциск неотесанный оборванец, к тому же португалишка — они же совершенно непохожи!

— В самом деле? — улыбнулся Вик. Полинезийцы одежды почти не носили, обнаженность была обыкновением, и люди различали друг друга не по одежде или особенностям речи, а по сложению тела, повадкам, движениям — но он решил, что безнадежно объяснять это выходцу из Нантакета. И вместо ответа он осторожно спросил:

— Сэр, как вы думаете, скоро ли ваш брат будет в состоянии принять командование судном?

 

Падение

Всё началось тогда, когда второй помощник упал замертво.

Два часа назад, сразу после восхода солнца, несмотря на слепящие отблески воды средней Атлантики под его лучами, зоркие глаза впередсмотрящего заметили стадо китов.

— Вижу фонтаны! — проревел он изо всех сил, и палуба небольшого старенького нантакетского китобойца «Обязательный» отозвалась оживленными возгласами. Капитан Смит поднялся по грот-мачте до самого клотика, внимательно осмотрел горизонт и поспешил вниз, отдавая на ходу распоряжение на спуск четырех шлюпок.

Вик Коффин, приписанный к вельботу второго помощника, вместе с другими гребцами прибыл на шкафут, где висел на шлюпбалке этот вельбот. Что-то невнятно проворчав, второй сразу запрыгнул в вельбот, все еще висевший на талях. За ним последовал гарпунер, португалец с Азорских островов по имени Мигель Дальгардо. Он был новеньким на борту — его завербовали в Файяле три недели назад. Вик и трое других гребцов спустили шлюпку на воду и, как только она коснулась волн, прыгнули вниз и сели за весла.

Второй помощник тоже был новеньким, севшим в Файяле одновременно с Мигелем. Ветераны внимательно наблюдали за ним — охотились на китов впервые после отхода из Файяла, а тому было за шестьдесят, многовато для китобойного промысла, и многие ожидали его провала. Однако он браво стоял у рулевого весла, напевно задавая ритм гребцам, и шлюпка бодро неслась в сторону китов.

Когда они приблизились к огромному самцу, он окликнул гарпунера. Португалец отложил весло и встал на носу вельбота. Гребцы через плечо поглядывали на него, полные самых черных подозрений. Однако он немедленно дал понять, что не новичок в этом деле. Без малейших колебаний он оперся бедром в специальную выемку в носовой банке, крепко сжал ясеневую рукоять гарпуна и нацелил на кита, который в этот момент вонюче отрыгнул, испустив высокий фонтан воды.

Второй рулил вельботом уверенно, направляя его нос прямо на горб кита.

— Всади ему, Мигель! — заорал он дрожащим от возбуждения голосом. Гарпун пошел, увлекая за собой шелестящий линь. Кит рванулся. Вытравив тридцать саженей линя, второй помощник закрепил его за битенг.

Вельбот сильно накренился, рванулся вперед с ошеломляющей скоростью, увлекаемый китом. Брызги пенистой воды заливали шлюпку, и все — исключая Вика, которому, как самому младшему члену команды, было поручено вычерпывать воду — схватились за борта, чтобы удержаться. Гонка не продолжалась очень долго, так как киты быстро устают. Описав несколько громадных кругов, кит замедлил движение и, наконец, замер без движения. Пожилой помощник прокричал дрожащим голосом:

— Выбирай линь, ребята, выбирай!

Его голос звучал так странно, что Вик с любопытством глянул в его сторону. Лицо старика было багрово-красным, вены на лбу напряглись, а глаза покраснели. Гребцы на носу вельбота напрягались, подтягивая его к боку кита и сбрасывая свободный конец линя на дно шлюпки. В этот момент второй помощник должен был поменяться местами с гарпунером, то есть перебраться с кормы на нос, поднять остроконечное копье и окончательно покончить с китом. Вместо этого он внезапно упал замертво.

Вик увидел, что пожилой человек как-то скрючился, замахал руками, пытаясь найти опору, и с глухим стуком упал на днище. На несколько мгновений в вельботе воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь плеском волн и фырканьем кита, который пришел в себя и нырнул, унося с собой гарпун с линем прежде, чем кто-то мог что-либо сделать — все в шлюпке были так ошеломлены, что не заметили бегства кита. Кто-то протянул руку и потряс второго, но уже было ясно, что жизнь покинула его тело.

Когда команда шлюпки вернулась на борт китобойца, все вспоминали его последние слова: «Выбирай линь, ребята, выбирай!». Матросы «Обязательного» считали эти слова весьма примечательными — такими, что они затмевали сам смертельный случай. Второй помощник определенно был слишком старым для китобойного промысла и вполне мог быть подверженным сердечному приступу во время сильного возбуждения китовой охоты. Все знали, что капитан Смит нанял его только потому, что отчаянно нуждался в палубном офицере. Поэтому, хотя несчастный случай произошел так скоро, никто этому особо не удивился.

Второй помощник, помимо того, что был в годах, за три недели после выхода с Азор так ни с кем и не подружился. Соответственно, и похороны были проведены формально – капитан прочитал молитву и тело, зашитое в парусину, перевалили через планширь в воду. Однако, когда на следующий день у фок-мачты состоялся аукцион вещей умершего, ритуал был на удивление торжественным. По крайней мере, так показалось Вику.

Председательствовал капитан, который вначале распорядился поставить сундучок второго помощника около фок-мачты. Затем он стал доставать из него вещи покойного — две рубашки, пару ветхих штанов, несколько трубок и кисет с небольшим количеством табака — и выкрикивать начальную цену. Традиция велела собранные таким путем деньги передать семье покойного, во что не верил ни один моряк на борту «Обязательного». Все были уверены, что капитан прикарманит эти денежки. Однако аукцион шел спокойно, люди покупали вещи, но атмосфера была мрачной, что, как выяснил Вик этим же вечером, имело неожиданные последствия.

Это произошло во время вечерней полувахты, когда большинство отдыхало перед наступлением ночных вахт. Вик расположился на палубе бака, спокойно переваривая свой ужин. Краем глаза он заметил, как один из гарпунеров подошел и облокотился о планширь правого борта рядом с ним. Его звали Айзек Нортон, и был он, наверно, из Марта-Винъярда. Так предполагал Вик, потому что он прибыл на борт в Эдгартоне. Они почти не сталкивались друг с другом: Нортон был гарпунером на другом вельботе и спал на нижней кормовой палубе, а не в полубаке. Поэтому, когда тот прочистил горло, Вик только кивнул ему и продолжил смотреть на спокойную гладь моря.

Затем Айзек угрюмо произнес:

— Я бы не хотел, чтобы мои вещи продавали вот так, когда я покину этот мир. Нет, нет!

Вик молчал, не зная, что сказать. Аукцион содержимым сундука покойного был обычным делом среди китобоев, весьма практичным, кстати. Не говоря о том, что было бы необходимым выделять место для их хранения в течение нескольких лет плавания, морякам часто не хватало своих скудных запасов, и их пополнение таким путем было полезным обычаем.

Похоже, Нортон и не нуждался в ответе, продолжая свои размышления:

— Полагаю, там, откуда ты прибыл, нет такого обычая. У вас, слышал, хоронят покойников вместе со всем имуществом, или что-то вроде этого, не так ли?

Вик покачал головой, сдерживая улыбку:

— Как раз наоборот. Когда кто-то умирает, люди собираются со всей округи, даже с весьма отдаленных мест, и требуют возврата его долгов. При этом частенько исчезает очень многое.

— О, вот оно что! — оживленно воскликнул Нортон.

— На самом деле это что-то вроде ритуального мародерства, мы называет это муру, — ответил Вик.

— Это есть то, чего я не хотел бы!

— Не хотел бы? — повторил Вик, пытаясь понять, куда же приведет этот разговор.

— Нет, — твердо сказал Нортон. Затем воцарилось молчание, Нортон сжимал и разжимал рот, тер подбородок и поглядывал искоса на Вика. Затем заметил: — Народ говорит, что, хотя ты и канак, умеешь читать и писать.

— Да, это верно, — ответил Вик, даже и не обижаясь на гарпунера. Хотя он был наполовину американцем и наполовину новозеландским маори, он привык к тому, что его считают канаком — американское прозвище жителей тихоокеанских островов, — и не расстраивался по этому поводу.

— Точно?

— Я уже сказал тебе, что да, — ледяным тоном ответил Вик.

— Я не хотел тебя обидеть, — поспешно произнес гарпунер. Вик был крупным и мускулистым парнем, и уже успел постоять за себя в этом рейсе. Нортон продолжал: — Я с трудом этому верю, потому что ты очень юн для того, чтобы быть образованным. Между прочим, сколько тебе лет?

— Семнадцать. — Когда он покидал Новую Зеландию, мать просила его запомнить, что он родился в 1814 году, так как американцы придавали большое значение дням рождения.

Собеседник кивнул:

—Полагаю, тебя учили миссионеры.

Так уж случилось, что Вик пристрастился к книгам после того, как пьяный американский бичкомер — человек, который в свое время был респектабельным эдгартоновским шкипером — научил его чтению. Однако, он дипломатично умолчал об этом, и после некоторого перерыва Нортон высказал свое желание.

— Я хочу составить завещание, — произнес он.

— Что, что?

— Завещание… ну, последнюю волю. Я не хочу, чтобы мои вещи распродавались у фок-мачты, как его, — угрюмо сказал Айзек. — А кто знает, что может случится, прежде чем мы вернемся на Азоры?

— Мы возвращаемся в Файял? — удивленно воскликнул Вик.

Когда три недели назад они были там, он сопровождал капитана при сходе на берег в качестве свидетеля. Наем новых второго помощника и гарпунера оказался продолжительным и тягостным делом, так как консул Соединенных Штатов отличался невероятной рассеянностью. Не только местные постоянно атаковали капитана Смита своими предложениями поставлять фрукты и овощи, но даже регулярно наведывавшийся американский торговец предъявил претензию по поводу якобы украденного у него кошелька. Вся эта суматоха длилась часами до возвращения их на борт и способствовала дурному настроению шкипера. Он так часто проклинал Файял, что Вик с большим удивлением узнал о повторном визите в этот порт. Также было весьма необычным для кого-либо из команды знать порт назначения, потому что все капитаны были убеждены, что члены экипажа, знай они порт захода, будут готовиться к дезертирству. Поэтому и держали в полном секрете следующий порт захода.

— Файял, — подтвердил Айзек Нортон. — Кэп считает, что невыгодно тратить время в этом районе, и собирается снабдиться для перехода вокруг мыса Горн. Но мы не сможем продолжать рейс без второго помощника. Да и еще он хочет взять резервного гарпунера.

Вик понимающе кивнул. За три месяца плавания было многовато замен среди офицеров, многовато смертей на борту старого китобойца из Нантакета. Это соображение вернуло их к разговору о завещании.

Дело выглядело очень простым, так как Нортон оставлял все свое имущество Мигелю Дальгардо. Вик был озадачен, так как Дальгардо провел на борту совсем немного времени. Не исключено, что Мигель и Айзек были приятелями в каком-то предыдущем рейсе. Форма документа была для Айзека более важна, чем содержание — он настаивал, чтобы тот выглядел так официально, что никто не мог бы к нему придраться. Вик выдрал чистую страницу из своего путевого дневника, озаглавил её красивым каллиграфическим почерком, которому его научил какой-то эдгартоновский бездельник, записал завещание на имя единственного наследника. После этого на листе осталось довольно много свободного места, что не понравилось Айзеку — возможно, он опасался, что после его смерти кто-нибудь сможет дописать дополнительные строки. Чтобы заполнить свободное пространство, Вик предложил ему перечислить содержимое своего сундучка. В нем находилось: несколько различных поношенных рубах, кусок мыла, пара башмаков, две золотых двадцатидолларовых монеты, немного табака. Этот скудный список заполнил лист до конца, как и желал Нортон.

— И, конечно, — добавил гарпунер, жарко дыша в спину Вика, — мою долю.

— Само собой, — согласился Вик. Доля была частью прибыли от китобойного промысла, установленная в зависимости от занимаемой должности. Наибольшая доля причиталась капитану, а зеленые салаги вроде Вика Коффина получали наименьшую. Пока было невозможно сказать, какую сумму составит доля Айзека Нортона, так как предстоял еще длинный рейс, но у гарпунера она будет вполне прилична — может выйти даже четыреста долларов в конце четырехлетнего рейса.

С заполнением этого важного последнего пункта завещание было готово. Вик для порядка сделал копию в своей небольшой записной книжке. Затем он и Айзек подписали завещание: Айзек крестиком, а Вик подписью с шикарной завитушкой. Он передал документ, Айзек отошел с удовлетворенным видом, и Вик решил, что на этом все закончилось.

Однако оказалось, что на борту «Обязательного» ничего невозможно утаить. Айзек Нортон с гордостью сообщил Мигелю о своем завещании, новость распространилась среди остальных гарпунеров, те поделились ею с экипажами своих шлюпок — результатом стала поголовная эпидемия завещаний среди экипажа китобойца «Обязательный». Вик понимал, что в свете кончины второго помощника люди чувствовали себя более смертными, чем обычно. Когда же его осадили желающие составить свои завещания, он удивился тому, что на борту, судя по всему, он был единственным грамотным человеком — не считая, разумеется, офицеров.

Но вскоре выяснилось, что он стал предметом нотариальных устремлений публики потому, что был самым младшим членом экипажа, и его клиенты могли спокойно шпынять его в случае, если он будет разбалтывать их воли. А он мог бы рассказать несколько странных историй, так как некоторые из завещаний были весьма причудливы: рубахи завещались людям с резко отличным телосложением, табак — некурящим и не жующим его, поразительно большое количество завещанного капитану, нелюбимому повсеместно.

Завещание Мигеля Дальгардо было нетрудно угадать — он ответно оставлял всё содержимое своего сундучка Айзеку Нортону. Он не захотел вдаваться в подробности, но сообщил Вику, что имеет роскошную выходную рубашку с вышитыми впереди и на воротнике цветами и узорами. Вик был доволен общением с Мигелем — оно давало шанс попрактиковаться в португальском. Он заметил в себе склонность к иностранным языкам, и уже бегло говорил по-испански. Теперь он хотел достичь таких же успехов в португальском языке. Он болтал с Мигелем всё свободное время, и к приходу на Азоры они стали приятелями не разлей вода.

Предсказание Айзека Нортона не совсем сбылось — они пошли не к Файялу, а к другому острову — Пико. Вик, будучи впередсмотрящим на грот-марсе, наблюдал, как сердце острова — гора Пико — поднималось из-за горизонта и постепенно заполняло собой всё небо. Узкие террасы с возделанными полями поднимались по склону крутых холмов, выше них располагались крошечные луга, посадки маиса, рощи апельсиновых деревьев, разбросанные на высоких вершинах, откуда небольшие ажурные водопады сбегали к берегу моря. Это было прелестное зрелище, но Вик размышлял о том, что здесь было очень трудно жить. Поэтому неудивительно, что многих сыновей Азор можно было встретить на палубах американских китобойцев.

День выдался погожим, дул умеренный марсельный ветер, но капитан Смит решил не заходить в гавань. Он приказал лечь в дрейф, спустить шлюпку и удерживаться на месте, что для экипажа сулило утомительную работу по частой смене галсов, чтобы судно далеко не сносило. Хотя в гавани Пико имелась приличная якорная стоянка, капитан экономил деньги нантакетских судовладельцев, которые отличались своей скаредностью.

Вик был еще наверху, когда Смит его вызвал и приказал садиться в шлюпку. По какой причине — Вик не имел ни малейшего понятия, но позже узнал, что в качестве переводчика. Мигель также шел вместе с ними, но как местному жителю шкипер не доверял ему ни на полушку.

Проскрипели шлюп-тали, и четверка гребцов спрыгнула в вельбот. Вик уселся на средней банке, а Мигель на носовой. Айзек Нортон сел за руль, а капитан на кормовую обрешетку, завернувшись в брезентовый плащ, чтобы не испортить выходной костюм. Грести было легко, но высадка на берег доставила изрядных хлопот. На берегу не было ничего похожего на пирс или слип, и гребцам пришлось прыгать в воду и вытаскивать шлюпку на галечный пляж.

Прямо перед ними стояли невысокие строения с побеленными известью фасадами — очевидно, склады и ангары для лодок. Рыбаки с морщинистыми коричневыми лицами, ремонтировавшие сети, уставились на прибывших, а ребятня скакала вокруг и возбужденно кричала. Капитан поручил Мигелю поболтать с рыбаками и выяснить, не захочет ли кто отправиться с ними бить китов в южной части Тихого океана, а также посулить приличный заработок тем из них, кто имеет достаточный опыт гарпунера. Порой таким образом было проще найти работников, нежели прибегать к помощи местной администрации. Смит взял Вика с собой, поручив остальным матросам присматривать за шлюпкой.

Узкая тропа змеилась по крутому склону. Высоко вверху можно было видеть белую стену вокруг пласы — рыночной площади — и силуэт колокольни за ней. Затем, по мере движения, они были скрыты отрогом горы. Становилось жарко, из-под ног поднимались клубы пыли. На морской обочине тропы росли невысокие кусты дрока, которые издавали резкий камфорный запах, когда Вик задевал их на узких участках. С другой стороны тропы склон щерился многочисленными норами, в которых, хоть и невидимые, чудились Вику прятавшиеся там скорпионы, пауки и прочая нечисть. Он подумал, что не хотел бы пройти этой тропой в ночное время, когда ему поневоле пришлось бы касаться склона рукой. Море и береговые скалы виднелись далеко внизу, а «Обязательный, медленно перемещающийся взад и вперед в полумили от берега, выглядел игрушечным. До них доносились издалека крики ребятни, но шлюпка, строения и рыбаки были уже скрыты нависающими уступами.

Наконец они поднялись, и перед ними показалась выжженная солнцем пласа, мощеная неправильной формы камнями, скрепленными слепяще-белым кирпичом-сырцом. Их поджидали несколько человек, одетых в черные костюмы, кроме одного, в одеянии католического священника. С удивительным достоинством они приветствовали прибывших по-английски и по-португальски, затем сопроводили в темную прохладу одного из домов, окружавших пласу, и усадили за стол. Вик переводил, а деревенские дигнитарии важно хвалили его за хорошее знание их языка.

В основном, все было так же, как и в Файяле: туда-сюда сновали торговцы капустой, огурцами, апельсинами — капитан Смит закупал их в большом количестве. Когда в полдень Вика выставили за дверь — невместно простому матросу обедать с важными лицами, — он обнаружил, что фермеры, с которыми сторговался капитан, принесли множество корзин, готовых для переноски их матросами «Обязательного» на берег.

Вик разгуливал по деревне, наслаждаясь выпавшим развлечением. Он любил экзотические виды — каменных стен, увитых виноградом, крупных быков, тянущих за собой плуги, лошадей, покусанных насекомыми, свиней в сбруе, ведомых куда-то на поводке. Женщины во всем черном с покрытыми черными же шалями головами выходили из дверей своих белоснежных домов, предлагая ему ломти свежеиспеченного хлеба — боло — с крошечными, сваренными вкрутую, яйцами, большие кувшины молока, плитки жевательного табака. Они восхищались его оливковой кожей, щипали его щеки, чтобы увидеть белоснежные зубы, и говорили, что очень рады тому, что он уходит на американском судне — иначе он соблазнил бы всех их дочерей. Он же задавал им вопросы о Пико и получил много интересных ответов.

Вскоре его позвали внутрь. Капитан Смит был в хорошем расположении духа — он нашел недостающего офицера, местного жителя, который ранее работал третьим помощником на китобойце из Нью-Бедфорда, и был не прочь снова отправиться в море. Не успел Вик засвидетельствовать крестик нового офицера на судовом контракте, как у двери появился опытный гарпунер. Довольный шкипер отослал их, проинструктировав Вика отправить Айзека с новичками на судно, а оттуда привести три шлюпки с полными командами — ему были необходимы двенадцать человек для переноски закупок из деревни на берег.

Вик поплелся по тропе под палящим полуденным солнцем, прислушиваясь к разговору между новичками, и, опасаясь оступиться, внимательно глядел под ноги. Двое местных вовсе не замечали опасностей на тропе — как будто и не было этого крутого спуска. Дойдя до пляжа, они увидели Айзека и Мигеля, разговаривавших с высоким темнолицым парнем. Все было тихо-мирно до тех пор, пока Вик не передал капитанские распоряжения — и тут разразился ад кромешный.

Очевидно, Мигель пообещал работу гарпунером этому высокому юноше по имени Педро. Он был взбешен тем, что работа ускользает от него, и не собирался отступать. Затем, когда Вик попытался урезонить его, Педро и Мигель вместе обрушились на Вика, обвиняя его в этой неудобной ситуации.

Наконец, к заметному облегчению Вика, Айзек, как старший среди матросов, взял бразды правления в свои руки. Он приказал Вику отвезти на судно нового офицера, а сам отправился на пласу с Мигелем и Педро. Когда Вик вернется с двумя дополнительными шлюпками, сказал он, капитан Смит уже разберется с этим делом.

Остальные гребцы и рыбаки развлекались, глядя на гротескные ужимки Педро и Мигеля. Вик, проводив взглядом ушедших, занялся спуском вельбота на воду. Когда он добрался до судна, он застал там мирную атмосферу, особенно по сравнению с тем, что было на берегу. Старший помощник Старбак, выслушав доклад Вика, приказал спустить еще две шлюпки, и все три пошли к берегу.

Так как Вик был гребцом, то он сидел спиной к берегу, да и заходящее солнце било прямо в глаза. Обернувшись мельком посмотреть вперед, он почувствовал атмосферу напряженности и даже паники. Затащив вельбот на галечный пляж вместе с другими моряками, он увидел, что рыбаки, бросив свое занятие, столпились вокруг лежащего тела.

Это был Мигель Дальгардо. Состояние его тела говорило не только о том, что он был определенно мертв, но и свидетельствовало о падении с большой высоты. Вик, который сдружился с ним во время плавания на почве изучения португальского языка, ужасно опечалился.

Педро стоял в сторонке с двумя рыбаками по сторонам, как часовыми. В шоке и отчаянии он бегал глазами по окружающим. Очевидно, рыбаки, наблюдавшие за перепалкой, в которой Педро претендовал на работу, решили однозначно, кого обвинять в смерти Мигеля — самого Педро.

Увидев Вика, он разразился потоком португальских слов. Он уверял, что, хотя и очень желал получить работу у янки, так как бить китов с американцами — это верный заработок и интересные приключения, но убивать — нет, никогда, определенно нет, даже для того, чтобы получить место на судне капитана Смита. Он клялся, что даже не видел этого ужасного происшествия. Хорошо знакомый с этой тропой, он оторвался далеко вперед от двух других, когда услышал вскрик Мигеля и затем глухие удары, с которыми тело несчастного ударялось об утесы в своем падении вниз, на пляж.

Айзек Нортон, мрачный, с посеревшим лицом, стоял там же. Вик подошел к нему и спросил:

— Ты видел, как Педро толкнул Мигеля?

Айзек покачал головой:

— Я был далеко позади. Я никогда не боялся высоты, убирать брамсель во время шторма для меня было ничто, но эта проклятая дорога среди утесов утомила меня. Здешние люди скачут как ненормальные, просто козлы какие-то! О, и еще, — добавил он, — там была змея.

— Змея? — удивленно повторил Вик.

— Да. Ты видел эти отвратительные норки, которыми усеяны утесы? Я следил за ними и за краем обрыва. Когда из одной норки выползла змея, говорю тебе откровенно, я замер и не шевелился все то время, пока она не уползла. Те двое достаточно удалились, и я их не видел. Думаю, — мрачно добавил Айзек, — в это время Педро и воспользовался моментом, чтобы избавиться от конкурента.

Вик нахмурился, но, прежде чем он смог что-то произнести, появился капитан Смит. Как и следовало ожидать, он был взбешен. Он не только потерял еще одного человека, причем опытного гарпунера, но и лишился вероятного пополнения, так как тот подозревался в убийстве. Он направил группу моряков вверх по тропе — и следите, куда ступают ваши чертовы ноги, мне уже достаточно потерь, спасибо, — чтобы поскорей доставить корзины с провизией из деревни на берег. В то же время он знал, что торопиться бесполезно — ему необходимо присутствовать на похоронах, но потеря ценного для промысла времени раздражала его.

На следующее утро Вик стоял у края открытой могилы, в которую опускали останки Мигеля Дальгардо. Присутствовали все члены команды его вельбота, но Вик подумал, что он был единственным, кто по-настоящему печалился. Он смотрел на ярко-голубое небо, пыльные деревья, желтеющие вдали маисовые поля, и все это казалось ему нереальным. В отдалении стояли одетые в черное женщины, священник читал молитву на латинском, маленький мальчик в стихаре размахивал кадилом, испускавшим струйку благоухающего дыма.

Когда первые комья земли ударили по крышке простого гроба, капитан Смит, сопровождаемый командой, пошел прочь. Когда Вик устало тащился по узкой тропе, он внимательно смотрел под ноги, замечая, как время от времени камешки скатывались с края тропы и исчезали в глубине. В многочисленных норах, которые усеяли вертикальную поверхность нависающего на тропой утеса, не было заметно ни малейшего шевеления.

Когда они наконец-то вышли в море под всеми парусами по случаю благоприятной погоды, Вик испытал чувство возвращения к реальной жизни. К его удивлению, старпом Старбак объявил команде об аукционе вещей Мигеля. Он решил, что офицеры «Обязательного» были не в курсе поветрия составления завещаний на борту судна.

Вик поискал взглядом Айзека Нортона, чтобы посмотреть его реакцию на происходящее. Как и ожидалось, гарпунер поспешил подойти к мистеру Старбаку:

— Сэр, аукцион не нужен, я вам сейчас объясню…

Однако старпом не стал его слушать, повелев тому занять мест рядом с остальными моряками.

Вик стоял в сторонке от толпы. Все наблюдали за тем, как принесли сундучок Мигеля и поставили рядом с грот-мачтой. Мысли Вика разбежались. Айзек пытался еще что-то сказать, но Вик прервал его. Прежде чем он сам полностью осознал, что делает, он твердо произнес:

— Я ставлю два доллара за сундучок Мигеля, сэр.

Все повернулись и уставились на него. Айзек Нортон вскричал:

— Ты не можешь так поступать!

Вик поднял бровь:

— Прошу прощения?

— Черт побери, ты же сам составлял это проклятое завещание, так что должен знать, почему, Вик Коффин!

— И где же в его завещании сказано, что я не могу купить этот сундучок?

— Он всё оставил мне, и ты знаешь это!

— Он оставил тебе содержимое, но не сам сундучок.

Вик вытащил записную книжечку, в которой он копировал тексты всех составленных им завещаний. Медленно, буквально ощущая на себе тяжесть напряженного внимания каждого из находившихся на палубе, он нашел нужную страничку и прочитал вслух простое предложение, из которого состояло завещание Мигеля:

—Настоящим завещаю содержимое моего сундучка моему другу Айзеку Нортону. — Затем в продолжающейся тишине он повторил: — После того как Айзек заберет содержимое, я бы хотел купить сундучок.

— Но это несправедливо! — закричал Айзек.

Мистер Старбак, взгляд которого из-под широкополой шляпы переходил от Айзека к Вику и обратно, сказал, наконец:

— Звучит убедительно. Следует вынуть всё из сундучка, вручить это тебе, Нортон, и затем выставить сам сундучок на аукцион, как и предложил Вик.

Айзек побледнел и вскрикнул: «Нет!», но уже было поздно. Не тратя сил на споры, старпом нагнулся, открыл крышку и высыпал содержимое сундучка на палубу.

Первое, что увидел Вик — пышно расшитую выходную рубашку. Это была та самая знаменитая рубашка, которую с гордостью упоминал Мигель, печально вспомнил Вик. Следующим предметом был черный бумажник. Когда толстые, пожелтевшие от табака пальцы Старбака открыли его, на палубу высыпалась куча золотых монет.

— Так это Мигель ограбил того купца в Файяле! — воскликнул капитан Смит. — Неудивительно, что он так стремился попасть на борт и покинуть город!

Только услышав голос капитана, Вик заметил, что тот вышел на палубу поприсутствовать на аукционе. Он обернулся и спокойно сказал:

— Сэр, если вы сейчас пошлете шлюпку в Пико, то Педро с большим удовольствием подпишет контракт гарпунера.

Капитан проницательно посмотрел на Вика:

— Ты считаешь, что Педро не убивал Мигеля?

— Да, — кивнул Вик. — Его столкнул с утеса Айзек Нортон.

Все повернулись и уставились на побледневшего Айзека, который закричал:

— Он был моим другом! Какого черта я стал бы убивать его?

— Потому что ты узнал про его бумажник с золотом, — с абсолютной уверенностью сказал Вик. — Именно ты начал эту свистопляску с составлением завещаний, и постарался сделать так, чтобы Мигель узнал о том, что наследует твое имущество. После этого, вполне естественно, Мигель тоже написал на тебя завещание. Тебе осталось дождаться удобного случая, чтобы покончить с ним. Подъем на утес оказался великолепной возможностью для этого, так как Мигель и Педро поссорились публично — вот и козел отпущения готов. Как только Педро исчез из поля зрения, тебе осталось только толкнуть Мигеля.

Айзек взревел:

— Ты этого не докажешь, хоть тысячу лет старайся!

— Ты сделал это сам, когда оказался настолько глупым, что расцветил свою ложь россказней о змее, — с отвращением парировал Вик.

— Э-э-э… что за чушь?

— На Пико отсутствуют змеи.

— Что?!

— На Азорах вообще нет змей…

Что-то многовато смертей случилось на борту старого нантакетского китобойца.

 

Убийство в трюме

Капитан Смит приподнял шляпу, почесал в затылке, снова водрузил шляпу на голову, и, наконец, повернулся в кресле, чтобы взглянуть прямо на парня, которого собирался обвинить в убийстве.

Смит был типичным уроженцем Нантакета. Как и большинство шкиперов китобойных судов, находясь на борту, он совершенно не походил на капитана — слишком молодой, невзрачно одетый, больше похожий на какого-нибудь бедняка. Его потертый коричневый костюм был весь испещрен пятнами и заплатками. Он выглядел как будто с чужого плеча — из-под пояса выглядывали красные фланелевые кальсоны, а между манжетами брюк и грубыми рабочими башмаками виднелись толстые шерстяные носки. На взгляд постороннего, единственным признаком его профессии, кроме явного запаха прогорклого масла, был кольцо, сделанное из зуба кашалота, которое скрепляло концы порыжевшего черного шейного платка.

Однако члены экипажа не сомневались в профессионализме капитана. Он впервые вышел в море в возрасте четырнадцати лет, мог обнаружить фонтан в пяти милях и мгновенно определить разновидность кита. Руководя охотой, он безошибочно направлял все четыре вельбота к намеченный добыче. Также он был известен своей смелостью и великолепным владением гарпуном. Сильные мускулистые плечи свидетельствовали о том, как много времени провел он на веслах. Рассеянный взгляд его тусклых голубых глаз говорил о том, что этот человек привык всматриваться вдаль, изучая горизонт.

Иными словами, он был типичной фигурой молодого человека, поднявшегося из низов обычным для нантакетцев образом, и, при условии удачливой китовой охоты, ему предстояла прекрасная карьера. Тем не менее, в настоящий момент он был растерян и угнетен.

Уже не в первый раз он пожалел, что завербовался на этот проклятый рейс. Пять месяцев назад Смит поднялся на борт «Обязательного» в качестве старшего помощника, то есть заместителя капитана. Сама работа достаточно важна и ответственна, но с приятным ощущением, что критические решения будет принимать кто-то другой. Однако и первый шкипер, и его замена отошли в мир иной, вручив командование в его руки. Дальнейшее плавание было омрачено несколькими смертями, в том числе и насильственными. Слишком много смертей случилось на борту китобойца, и большинство из них в определенном смысле были связаны со стоящим перед ним юным дикарем.

Проблема состояла в том, что этот дикарь, хоть и очень юн, был самым обещающим моряком на полубаке, и капитану было жаль потерять его. От этой мысли он еще более разгневался и рявкнул:

— Ты понимаешь, во что ты вляпался, парень?

В ожидании капитанской речи Вик Коффин исподволь разглядывал интерьер капитанской каюты. Это была незнакомая территория — Вик был самым молодым из двадцати семи человек экипажа и стоял слишком низко на служебной лестнице для того, чтобы быть приглашенным сюда. Самое близкое, где он был — это по другую сторону двери, в офицерской кают-компании, где он подписывал судовой контракт в первый день пребывания на борту судна. Эта частная территория капитана служила гостиной, где принимались посетители и вершились важные дела. Она служила и кабинетом, и штурманской рубкой, и присутственным местом, где правонарушители представали перед верховным судом, вершащим скорый розыск и окончательное решение. Однако, обстановка здесь была не такой величественной, как ее представлял себе Вик. Это было довольно узкое помещение, протянувшееся вдоль транца от борта до борта. Большой штурманский стол, придвинутый вплотную к носовой переборке, и тяжелый диван, стоящий под тремя небольшими кормовыми иллюминаторами, оставляли не слишком много места для капитана, сидящего в кресле. Брат капитана, старший помощник — которого звали мистер Старбак, чтобы не путать со шкипером — расположился на диване.

Вик только сейчас заметил, что оба мужчины смотрели на него с глубоким разочарованием, смешанным с осуждением, написанном на их загорелых до красноты лицах. Вплоть до этого момента он предполагал, что его вызвали для описания того, как он обнаружил тело убитого Альфонсо Гомеса, но теперь все выглядело так, как будто он предстал перед судом с неизбежным наказанием. Если так, то за что?

Вик беспокойно заерзал под их взглядами, мысленно проверяя себя, в чем он мог провиниться? Не выяснили ли они, что он замышляет дезертировать с судна? Если так, то он был не единственным среди членов экипажа. Китобоям платили не окладами, как всем остальным морякам, а долями от прибыли, но «Обязательному» не везло в добыче китов, и всем становилось ясно, что те, кто выживет в этом рейсе, покинут судно с кучей долгов. Как на баке, так и на корме люди почти открыто рассуждали о традиционном для китобоев выходе из сложившейся ситуации — дезертирстве при первой возможности.

Такая возможность появилась после того, как «Обязательный» был застигнут внезапным шквалом в Южной Атлантике и паруса при этом были обстенены. Грот-мачта старого китобойца была повреждена так сильно, что капитан Смит был вынужден зайти для ремонта в Рио-де-Жанейро. Во время стоянки, затянувшейся на три недели, семеро матросов пустились в бега. Один из них был рулевой, по чьей вине обстенились паруса, и который за свою невнимательность был бит плетью. На свою беду, он напился и разболтался в таверне, хозяин которой выдал его. Этот владелец получил от Смита денежное вознаграждение. Беглец также был вознагражден — еще одной дюжиной плетей.

Трое других также были пойманы разными путями, так что из семи дезертиров только троим удалось уйти удачно. Эта тройка — второй помощник и два гарпунера — была нанята на Азорах всего два месяца назад. Так как они были португальцами, их было трудно отличить от местных жителей, и они без труда исчезли. В связи с нехваткой рук и был завербован этот Альфонсо, вместе со своим старшим братом Мигелем. Никто из этих двух бразильцев не выходил прежде в море на настоящем судне, и они, конечно, не могли занять места офицера и гарпунеров. Однако наличие даже зеленых салаг, не понимающих ни слова по-английски, было предпочтительней, чем ничего.

Вик считал, что ему легко удалось бы дезертировать в Рио. Большинство здешнего населения было черноволосым и смуглым, как и он сам. Кроме того, он научился португальскому от своего приятеля с Азор, так что ему было раз плюнуть затеряться в суетливой толпе рынка на Руа-Увидор. Однако он решил дождаться прибытия «Обязательного» на просторы Тихого океана. После того, как отец — капитан дальнего плавания — оставил его в Новой Англии, Вика не покидала мысль вернуться к своей матери и своим сородичам в Новую Зеландию, и лучшим способом для этого было завербоваться на китобоец.

Однако этим утром, после обнаружения тела Альфонсо, Вик засомневался, правильное ли решение он принял в Рио. Это чувство все более усиливалось при виде выражения на волевом капитанском лице. Очень осторожно он произнес:

— Сэр?

— У меня нет другого выбора, — проворчал капитан Смит, — как только заковать тебя в цепи, вернуться в Рио и передать в руки американского консула, который посадит тебя на борт первого судна, следующего в Штаты, где тебя осудят и вздернут, мальчик.

— Вздернут?

— Тебя повесят за убийство, понимаешь? Может, в диких местах, откуда ты родом, и нормально убивать друг друга дубинками, но в Соединенных Штатах убийство — это уголовное преступление.

— Убийство? — воскликнул Вик.

— Подлое убийство Альфонсо Гомеса! Какого черта тебя вызвали в эту каюту, как ты думаешь?

Вик моргнул и затем пробормотал:

— Я полагал, что из-за похищения зеркала.

* * * * *

Когда после своего первого схода на берег в Рио-де-Жанейро шкипер вернулся с модным, в золоченой оправе зеркалом под мышкой, все сочли это некоей эксцентричностью. Затем он повесил зеркало в кормовой рубке, которая прикрывала от непогоды трап, ведущий вниз в его каюту, и каждый раз, поднимаясь на палубу, он изучал свою наружность, глядя в это зеркало. Тут уж баковые пересуды сочли, что у капитана поехала крыша. Но, как обычно бывает в таких тесных коллективах, как экипаж китобойного судна, тайное вскоре стало явным. Третий помощник, который сопровождал шкипера во время его третьего схода на берег в Рио, проболтался команде своего вельбота, что капитан влюбился.

Объектом этого внезапно вспыхнувшего влечения стала дочь местного судового агента, который организовал ремонт судна и поставку припасов. Агент получил приличную сумму за свои услуги, а также комиссионные от найденных им поставщиков и ремонтников, поэтому не было ничего удивительного в том, что капитан Смит был тепло принят семейством агента. Однако капитан оказался достаточно глуп, чтобы зажечься ответным чувством. Вся команда, не занятая поисками способов безболезненно слинять с судна, наслаждалась комическим зрелищем своего капитана, прихорашивавшегося перед зеркалом перед сходом на берег. Еще большее удовольствие доставляло им видеть, как при посещении судна агентом с женою и дочерью капитан, одетый в свой лучший выходной костюм, кланяется и расшаркивается перед ними.

Вик, которого также, как и других, забавляло это зрелище, в то же время восхищался этой девушкой с роскошными пышными темными локонами и хитрой искоркой в больших черных глазах. И еще он надеялся, что это романтическое ухаживание закончится ничем. Не потому, что женитьба Смита в Рио-де-Жанейро не понравится нантакетским судовладельцам, которые предпочли бы видеть своих капитанов женатыми на степенных нантакетских женщинах, чем можно еще крепче увязать благополучие капитанских семей с хорошими прибылями судовладельцев. А потому, что, если капитан увезет ее из праздничного Рио, девушка будет несчастной в унылом Нантакете, особенно в периоды трех-четырехлетних отсутствий мужа.

Но для беспокойства не было причины. Предложение капитана Смита было отвергнуто — из-за того, что дочь судового агента уже положила глаз на лучшую кандидатуру, как объяснил это третий помощник своей команде. Вик задался вопросом, не было ли разочарование капитана причиной дикого заключения, что он, Вик, был ответственен за жестокую смерть Альфонсо. Или, быть может, у шкипера реально поехала крыша?

— Зеркало? — изумился капитан Смит. — Что за чертовщину ты несешь?

— То зеркало, которое вы повесили у трапа в кормовой рубке. Оно исчезло. Вчера вечером оно было на месте, а сегодня утром его уже не было. Кто-то украл его. Если, конечно, вы не унесли его сами вниз, в каюту, — добавил Вик.

Очевидно, это было не так, потому что капитан с туповатым выражением лица произнес:

— Мое зеркало исчезло?

Затем, когда известие дошло до него, он разъярился, возможно потому, что это зеркало напомнило ему его неудавшееся сватовство. Он повернулся к своему брату и резко сказал:

— После того как посадишь убийцу под замок, обыщи весь полубак снизу доверху.

Убийца? Вик запаниковал. Он сделал шаг назад, протестуя:

— Вы не можете называть меня убийцей, сэр, ведь вы же даже не начали расследование этого дела.

— Кто другой, черт тебя побери, может им быть? Альфонсо за свои делишки был изолирован в носовом трюме, и никто перед тобой не открывал люка. Ясно, что именно ты и убил его.

— Альфонсо был мертв, когда я спустился в трюм!

— А кто же еще мог это сделать? — этим вопросом старпом вступил в перекрестный допрос. — Дух? Привидение? Кто кроме тебя? Кок клянется, что вчера вечером, когда он относил в трюм ужин, Альфонсо был еще жив. Затем, поднявшись, он закрыл люк и запер его, в чем я уверен, так как сам проверял наличие болта в задвижке. В это время я слышал, как Альфонсо кричал проклятия по-португальски и буянил как сумасшедший койот, так что мы знаем наверняка, что он был жив в это время. Этот люк не открывался до четырех-тридцати нынешнего утра — вся чертова команда присягнет в этом. Ты был первым человеком, открывшим люк и спустившимся вниз — и ты был последний, кто видел его живым.

— Почему вы так уверены в том, что ночью никто не спускался в трюм?

— Потому что ночной вахтенный поклялся в этом, малыш!

Вик с тревогой подумал, что дело приобретает плохой оборот. На борту судна несли только якорную вахту — офицер и три матроса, менявшиеся каждые четыре часа, — так как «Обязательный» находился не в открытом море, а стоял на швартовых в укромной бухточке к югу от мыса Кейп-Фрио, где капитан закупал у фермеров провизию, которая здесь стоила гораздо дешевле, чем в Рио. Однако, хотя вахта и была малочисленна, палуба не оставалась без наблюдения. Вик сам был одним из вахтенных, и он отчетливо помнил, что квадратный люк был весь на виду при лунном свете, и если кто-то, вытащив болт, поднял бы крышку люка, то вахтенный наверняка бы его увидел.

— Клянусь, он был уже мертв, когда я спустился в трюм, — настаивал Вик. — Должно быть, последним его в живых видел кок. — Конечно, кроме убийцы, тут же подумал он.

— У тебя есть свидетель? — спросил капитан.

— Нет, я был один.

— А почему ты вообще там очутился?

— Кок послал меня с завтраком для Альфонсо.

Капитан кивнул — тут все сходится. Когда мистер Старбак обнаружил, что Альфонсо не реагирует на приказания, хотя офицер выражался громко и четко, он приставил к бразильцу Вика, который знал португальский.

— И что случилось далее?

— В трюме царила тишина — ни звука, ни малейшего движения. Спустившись, я поставил блюдо на палубу, чтобы руки были свободными. Я подумал, что он мог... ну, затаиться, приготовиться к нападению...

Вик поёжился, вспоминая густые тени, едва рассеиваемые лучом тусклого утреннего света, проникающего через иллюминатор в борту носового трюма. Тяжелые палубные бимсы нависали низко над головой, и помещение казалось удушающее тесным. Это место и для карцера было слишком неприятным, но бразилец заслужил его своим непредсказуемым и бешеным нравом, когда он обнажил нож в драке другим матросом.

— Ну, и когда ты нашел его, — продолжил капитан, — что произошло далее?

— Ничего не произошло — он был мертв!

Ощупав кучу тряпья, лежащую прямо под бортовым иллюминатором, Вик мгновенно понял каким-то сверхъестественным чутьем, что Альфонсо мертв.

— То есть ты продолжаешь петь старую песенку, — вмешался старший помощник.

— Да зачем мне его убивать? У меня нет никаких причин!

— Затем, что он напал на тебя, — немедленно парировал Старбак. — А как я заметил, ты можешь постоять за себя.

Мистер Старбак был прав. Вику в этом рейсе пришлось несколько раз подраться, а так как он был крупным мускулистым малым, то пока во всех стычках он одерживал верх.

— Также ты должен был быть раздражен на него по причине того, что тебя поставили заниматься этим бесполезным лодырем, — продолжил мистер Старбак. Употребление слова «лодырь» у китобоя означало наивысшую степень презрения по отношению к некомпетентному матросу. — На тебя возлагалась обязанность ознакомить его с азами работы, так как он не говорил по-английски, а ты мог общаться с туземцами. И ты провалил эту работу, черт подери! Все, что ты должен был делать — это переводить ему, но он так ничему и не научился.

— Я в самом деле переводил! — запротестовал Вик, вспоминая, как Альфонсо, волоча ноги по палубе, не обращал никакого внимания на его крики по-португальски. Это порой взбешивало, и были моменты, когда Вик хотел просто прибить бразильца.

И он добавил:

— То есть, до того момента, когда я понял, что он глухой.

Оба мужчины уставились на Вика, и капитан Смит воскликнул:

— Глухой?

— Так точно, сэр. Глухой как пень. Не слышал ни звука.

— Но никто не знал, что он глухой!

Вик удивился:

— Никто?

Мистер Старбак покачал головой:

— Никто. Ты должен был доложить мне, малыш.

— Но Мигель, его брат…

— Нет, Мигель ничего такого не говорил. Да и как он мог, если не говорит по-английски?

Вик погрузился в молчание, потому что старпом был прав. Затем он заметил:

— Но ведь у нас не было никаких проблем с Мигелем по поводу исполнения им работ.

Капитан обменялся взглядом со своим братом и тот сказал:

— Он старше, да и потолковей. Бог его знает, что творится в его голове, когда он исполняет полученные приказы, но он спокойный парень, старающийся выполнить работу как можно лучше.

Вик кивнул. Он находил Мигеля как человека угрюмого, преследуемого мрачными призраками прошлого. Но он, в отличие от своего брата, действительно старался хорошо работать.

Вик произнес:

— Он — то есть Мигель — рассказывал мне, как Альфонсо потерял слух. Это целая история.

— История?

— Альфонсо оглох из-за насекомых, сказал он.

— Насекомых? — воскликнул капитан.

— Точно так. Это произошло в детстве — Альфонсо было четыре или пять лет. Мигель был старше на несколько лет, и в отсутствии других членов семьи он присматривал за малышом. Как-то ночью он проснулся от криков, издаваемых младшим братом, который неистово тер свои уши. Присмотревшись, Мигель заметил насекомых, ползающих в его ушах. Он зажег лампу и пытался выковыривать их щепкой и проволочкой, но барабанные перепонки Альфонсо оказались начисто съеденными этими насекомыми.

— Боже мой, — с отвращением произнес капитан, — ничего подобного мне раньше не приходилось слышать.

— Мне случалось, — сказал мистер Старбак, ничуть не впечатленный услышанным. — Однажды, когда я был рулевым вельбота на старом «Атлантике», одному из матросов в ухо залез таракан. Мы как раз вытапливали ворвань, так что взяли немного теплого жира из охладительного танка и залили его в ухо.

— И это помогло?

— Таракан всплыл лапками вверх.

— Хорошая идея, надо будет принять ее на вооружение, — одобрил капитан. — Это ты придумал?

— Не, не я, — ответил его брат. — Но я уверен, что немного теплого китового жира могло спасти слух Альфонсо. — Он обратился к Вику: — Так это таракашки сожрали перепонки Альфонсо?

Вик пожал плечами — он не знал подробностей.

— Что-то экзотическое и мерзкое, скорее всего, — заключил капитан, и затем спросил: — Значит, именно по этой причине он был таким тупым, не так ли?

— Не только, — мистер Старбак опередил Вика. — Альфонсо был смутьяном. Его смерть ни в коей мере не является потерей для судна, да и для всего мира — это точно. Но такое жестокое убийство...

— Его затылок был разбит вдребезги, верно? — произнес капитан.

— Угу, как яичная скорлупа, — ответил мистер Старбак, который как раз был на вахте, когда Вик выскочил из трюма с ужасной новостью, и спускался вниз, чтобы удостовериться. Он добавил со значением: — Совершенно ясно, что сотворил это какой-то дикарь.

Дикарь. Боже мой, подумал Вик. Он переступил с ноги на ногу, внезапно вспомнив о своей оливковой коже и черных прямых волосах, доходивших до самых плеч. Оба нантакетца бесстрастно разглядывали его.

Старбак произнес:

— Я слышал, что в Новой Зеландии воины-маори убивают дубинками.

— И где же эта дубинка? — спросил Вик.

Капитан нахмурился:

— О чем ты?

— Об орудии, которым он был убит.

Капитан Смит посмотрел на мистера Старбака, который подтвердил:

— У него ничего не было, когда он прибежал сломя голову с докладом, что нашел труп Альфонсо.

— Он мог оставить орудие убийства в топочной. Когда ты спускался вниз, ты проверил там?

Старпом задумался на мгновенье, затем отрицательно покачал головой.

— Кто-нибудь еще спускался туда?

— Нет, никто. Я закрыл люк и запер его до тех пор, пока плотник сколотит гроб. Не стоит держать на палубе подобную мерзость.

— Согласен, — произнес капитан. Обстановка на борту и так была не из лучших, ни к чему было, чтобы матросы бродили вокруг трупа. К счастью, они находились рядом с берегом, так что можно было похоронить Альфонсо со всеми приличиями на местном кладбище. Ведь похороны в море повергают команду в уныние.

Приняв решение, он встал и сказал:

— Сходим вниз и осмотримся. По следам крови и мозгов мы определим, что было использовано в качестве орудия убийства.

* * * * *

Вик последовал за капитаном и старпомом на выход из кормовой рубки. Китобоец стоял на якоре всего в сотне ярдов от берега, откуда доносился ритмический шум прибоя. За ослепительной белизной песчаного пляжа виднелась полоса пожелтевшей от зноя травы, которая вела к известняковым стенам старых зданий небольшой деревни. Холмы за деревней постепенно переходили в зеленеющие отроги далеких гор, испещренные тут и там изумрудом банановых плантаций. Прозрачность утреннего воздуха придавала цветам глубокую насыщенность. Теплый береговой бриз нес с собой смолистый запах, над головой кричали чайки.

При виде Вика в сопровождении капитана и мистера Старбака среди палубных вахтенных, столпившихся у фок-мачты, возникло негромкое ворчание. Третий помощник, отвечающий за порядок на палубе, прикрикнул на них, приказывая заняться своим делом. Затем он подошел к капитану со словами:

— Сэр, бондарь жалуется, что у него пропала большая кувалда.

— Что, опять? — раздраженно воскликнул капитан Смит. Превосходную кувалду, тяжелую, двустороннюю, использовали для вышибания штырей из стопорных устройств, например, кат-стопора, который крепил якорь на кат-балке. Когда они прибыли в эту бухточку и он приказал отдать якорь, на баке возникло замешательство и они чуть не вылетели на мель, потому что никто не мог найти кувалду, чтобы освободить якорь. В последний момент прибежал с ним кок — он разбивал ею крупные куски угля для печи и по забывчивости оставил ее на камбузе.

— Вы спрашивали у кока?

— Да, сэр. Он снова пользовался ей прошлой ночью, но клянется, что вернул на место.

— Я нисколько не верю этому лживому псу. Отрядите поисковую партию — и поищите также мое зеркало.

— Зеркало? — озадаченно переспросил помощник.

— То, которое висело в кормовой рубке. Или у вас глаза на затылке?

— Исполняю, сэр, — торопливо ответил третий помощник и спешно ретировался. Вик слышал, как тот орет на кока, а капитан и мистер Старбак склонились над носовым люком.

Как уже докладывал старпом, люк был надежно заперт. Запорный болт блестел на солнце. Несмотря на свой блестящий вид, он заскрипел, когда старпом вытаскивал его из проушины — точно так же он скрипел, когда Вик открывал люк ранним утром. Вик помог Старбаку сдвинуть тяжелую деревянную крышку осторожно, стараясь не перевернуть ее — это считалось дурным признаком.

Короткий крепкий трап вел вниз, в кромешную темноту. Вик спускался первым, не спеша, давая время своим глазам привыкнуть к темноте. Пайолы трюма между трапом и небольшим квадратным бортовым иллюминатором были свободны. Этот трюм предназначался для нарезки кусков китового жира перед отправкой его на вытопку. Поскольку пока китов еще не наловили, он был пуст, однако запах прогорклого жира держался в нем от предыдущих рейсов. Присутствовал также запах металлической ржавчины — от большого железного танка пресной воды, слабо поблескивающего конденсатом. Ближе к носу лежала куча щепы для растопки камбуза — слишком мелкой и крупной для того, чтобы использовать ее как оружие. Больше в трюме ничего, кроме трупа, подноса с завтраком, который Вик оставил, и матраса, на котором лежал Альфонсо, не было.

Капитан спрыгнул с нижней ступени трапа на пайолы с глухим стуком своих башмаков, осмотрел все вокруг проницательным взглядом и подошел к трупу, который лежал скорчившись в том же самом месте под иллюминатором, где его обнаружил ранее Вик. Не вздрагивая и не морщась, он приподнял и повернул тело так, чтобы осмотреть голову при слабом луче света, падающего сквозь иллюминатор. Затем он приказал брату принести лампу.

Лампу доставили, и братья стали вертеть окровавленную голову из стороны в сторону, осматривая и ощупывая ее. К изумлению Вика, состояние ушей жертвы их интересовало больше, чем повреждения черепа. Но как бы они не старались, им не удавалось заглянуть достаточно глубоко вглубь ушей и полюбоваться интригующим видом съеденных насекомыми барабанных перепонок.

Бросив это захватывающее занятие, они вернулись к тому, ради чего они спустились в трюм — к поиску орудия убийства. Пока капитан со старпомом занимались бесполезными поисками, Вик высунул голову в бортовой иллюминатор, насколько возможно вытягивая шею. Блики солнечных лучей на чистой водной поверхности на миг ослепили его, но затем глаза привыкли, и он сквозь колышущуюся толщу воды смог разглядеть внизу песчаный грунт. Из-за задержки при постановке на якорь они оказались на очень мелком месте, что вкупе с поразительно чистой водой создавало такой эффект, что ему показалось, будто он падает. Тут Вик подскочил от испуга, когда капитан Смит громко заговорил вблизи. Он втянул голову внутрь и повернулся. Капитан произнес:

— Так вот как ты распорядился своей дубинкой.

— Простите, сэр? — с недоумением спросил Вик.

— Ты выкинул дубинку в иллюминатор, так как в трюме ее не обнаружено.

Вик задумался, и, наконец, решился:

— Вам нужен доброволец, чтобы нырнуть и вытащить ее?

— Совершенно верно, именно это мне и нужно, — резко ответил капитан и направился к трапу.

* * * * *

Вся беда была в том, что не удавалось найти добровольца. Матросы, беспорядочно слонявшиеся в поисках кувалды и зеркала, все как один сказались неумевшими плавать. То же самое произошло и с вызванными на палубу подвахтенными. Капитан поручил Вику передать свой приказ Мигелю Гомесу, полагая, что любой человек с черными волосами и оливковой кожей должен плавать как рыба. Но Мигель, еще более мрачный и угрюмый, чем обычно, отрицательно покачал головой. Таким образом, единственным человеком, который был с водной стихией на «ты», оказался сам Вик.

— Ну, от канака этого и следовало ожидать, — кто-то произнес с издевкой. Канаками китобои-янки называли тихоокеанских островитян, и все считали Вика таковым, хотя он был наполовину янки и наполовину новозеландским маори. Капитан Смит, проигнорировав это замечание, предупредил Вика, что будет внимательно наблюдать за ним с русленей, и отвернулся. Вик разделся, прыгнул и нырнул.

Приятная прохладная вода сомкнулась над его головой, забулькала в ушах. Окружающий мир окрасился нежно-зеленым цветом. Вик вынырнул, откинул назад свои длинные волосы, протер глаза и удостоверился, что он находится точно под иллюминатором носового трюма. Затем, перегнувшись, он нырнул и устремился вниз.

Первый объект его поиска было нетрудно обнаружить, так как он был соединен со шнуром, конец которого запутался в водорослях, которыми обросло днище старого судна. С громким всплеском Вик вынырнул на поверхность, держа в руках этот шнур. Он потряс головой, вытер воду с лица, ухватился свободной рукой за свисающий с борта конец и резво поднялся на палубу.

— Что это у тебя? — задал вопрос капитан.

Вместо ответа Вик стал выбирать шнур, вытаскивая прикрепленный к нему предмет. Им оказалось потерянное зеркало. Его зеркальная поверхность была покрыта трещинами, его элегантная позолоченная оправа была выщерблена, но, вне всякого сомнения, это была капитанская собственность.

— Что за черт? — недоуменно произнес капитан Смит.

Вику показалось, что он уловил сдавленный вздох кого-то в задних рядах столпившихся мужчин. Не оборачиваясь, он вскочил на планширь и снова прыгнул в воду.

В этот раз ему пришлось приложить немалые усилия для подъема на поверхность второго предмета. Не пытаясь подняться вместе с ним на борт, Вик принайтовал его к свисающему концу, поднялся на борт и вытащил мокрый предмет на палубу.

Это была большая кувалда. Капитан Смит воскликнул:

— Ты убил его этой кувалдой!

— Нет, не я, — сказал Вик, и, повернувшись к коку, сказал приказным тоном: — Говори правду!

Кок, черный как смоль негр, на глазах посерел. Он попытался что-то сказать и разрыдался.

Мистер Старбак воскликнул:

— Но кок не может быть убийцей! После того, как он вышел на палубу, я слышал длинную ругань Альфонсо, и больше никто не спускался в трюм, кроме тебя, Вик Коффин!

— Кок оставил кувалду на камбузе второй раз, — сказал Вик. — И теперь он боится признать, что повторил свою ошибку.

— Но почему он выбросил ее за борт — и также мое зеркало? — потребовал капитан.

— Зеркало не выбрасывали за борт, — ответил Вик. — Его подвесили на штерте для привлечения внимания Альфонсо, с тем, чтобы он высунул голову в бортовой иллюминатор. А затем кувалду бросили ему на голову, убив его мгновенно. Если бы иллюминатор был больше, он бы мог вывалиться наружу. А так. он ввалился назад в трюм.

— Это сделал кок? — вытянулось лицо капитана Смита.

— Нет, не он, — возразил Вик. — Это был Мигель.

В задних рядах раздался сдавленный крик и возникла непонятная суматоха. Выглядело так, что Мигель собрался выпрыгнуть за борт и стал пробиваться сквозь толпу, но быстро отреагировавший третий помощник успел схватить его. На мгновенье бразилец застыл, затем рухнул на палубу, всхлипывая безостановочно.

* * * * *

— Свой родной брат! — произнес капитан, обращаясь к Вику, проходя по тропинке мимо небольшого кладбища, на котором был похоронен Альфонсо. Они возвращались из деревни, где в здании, над которым висел желто-зеленый флаг Бразильской империи, состоялось заседание, на котором местный мировой судья, который представлял здесь закон, порядок и сбор налогов, огласил предварительный обвинительный акт. Мигель полностью сознался в содеянном, чему свидетелями были капитан и дюжина местных налогоплательщиков. Затем преступника заковали в цепи и увезли на суд в Рио-де-Жанейро.

— Свой родной брат! — повторил капитан Смит и покачал головой. — Самая последняя персона, которую я стал бы подозревать! Но как ты его вычислил?

— Мигель был единственный человек на борту, который знал, что шумом не удастся привлечь внимание Альфонсо, и он использовал зеркало, которое могло отразить лунный свет. Луч света проник через иллюминатор, и Альфонсо высунул свою голову, чтобы полюбопытствовать на это явление.

— Единственный?

— Да, — ответил Вик. Кроме него самого, конечно. Но этого не стоило упоминать.

— Но... зачем ему убивать своего собственного брата?

— Брат был для него тяжелым бременем. Мигель так долго опекал этого неистового, глупого, неблагодарного человека, что не удивительно, что он в конце концов сорвался, — произнес Вик и добавил: — А тут еще и женщина была замешана.

— Женщина? — насторожился капитан Смит.

— Мигель хотел жениться на ней, но с такой ношей как брат это было невозможно. Он с братом завербовался на наше судно в надежде, что брату придется по душе работа на море, он станет наконец самостоятельным, что позволит Мигелю вернуться в Рио и заняться своей жизнью. Но вместо этого, Альфонсо стал причинять еще больше забот и хлопот. Мигель приходил в отчаяние — и это отчаяние довело его до убийства.

Они достигли пляжа. Капитан Смит остановился, расставив ноги и уперев руки в бедра. Он рассматривал свое одряхлевшее судно с выражением глубокой задумчивости. Наконец он сказал:

— Женщина, да?

— Да, сэр, — подтвердил Вик.

— Женщины – они сущие дьяволицы. Поверь мне, парень, лучше избегать их, — со всей серьезностью произнес отвергнутый шкипер. — Послушайся моего совета, и ты вырастешь более счастливым человеком.

Вик задержался с ответом. Да, ему было только семнадцать, но мужчины-маори взрослели быстро, и он уже узнал радость общения с горячими, веселыми девицами. В то же время он набрался определенной мудрости и дипломатичности в отношениях с мужчинами — капитанами, офицерами, прочими.

— Вы безусловно правы, сэр, — жизнерадостно солгал он.

 

Похищенный

Когда тело поднимали на борт, капитан Кембл и его старший помощник, невысокий, живой молодой человек (которого был известен под инициалами Си-Би), стояли у фальшборта, наблюдая за скопищем туземных боевых каноэ. Тело принадлежало молодому маори лет восемнадцати от роду. Оно выглядело ужасно, как баранина недельной давности, поэтому Си-Би очень удивился, услышав от него стон, когда его бросили на палубу. Два охотника за наживой потерли руки и ухмыльнулись, получив свои деньги за доставку пленника. Си-би смотрел, как они поплелись в сторону одной из винных лавчонок, масса которых расположилась на песчаном берегу Корорарека. Это сборище лачуг имело дурную славу среди поселенцев берегов Залива Островов — да что там, и всей Новой Зеландии, — так что они найдут там то пойло, что им по душе, размышлял он.

Затем Си-Би взглянул на капитана Кембла, заметив с любопытством:

— Я не знал, что мы нуждаемся в дополнительных рабочих руках.

Судно Кембла — прекрасный небольшой бриг, загруженный по самый фальшборт картофелем для Сиднея — был готов к отплытию, но Старик задержал отход, чтобы взять на борт парня, который в настоящую минуту показывал все признаки возвращения к жизни.

— У нас нет в них нужды, — рассеянно ответил старый морской волк, все его внимание было сосредоточено на боевых каноэ. На сверкающей глади бухты было сосредоточено по меньшей мере пятьдесят единиц, укомплектованных как минимум двумя тысячами вооруженных мужчин, которые готовились к походу к Заливу Изобилия для того, чтобы отомстить живущему там племени за какую-то старинную обиду. Их вождь Те Тера стоял на банке самого большого каноэ и произносил речь, а две тысячи жаждущих крови воинов потрясали мушкетами в лихорадочном нетерпении добраться до поля боя и убивать или быть убитыми.

Кембл не то чтобы наслаждался захватывающим зрелищем — он поздравлял себя с тем, что ему удалось набрать команду маори на китобойной станции далеко на юге, и для них политические пертурбации племен Северного острова были так же чужды, как и таковые американцев или японцев. Маори, по мнению капитана, были превосходными моряками, но у них чесались руки поучаствовать в какой-нибудь военной заварушке, и будь его матросы местными жителями, он мог бы потерять значительную часть команды. Как бы то ни было, они с завистью смотрели на своих дальних родичей, готовящихся к войне с другим отдаленным сообществом. Чертовски удачно, подумал Кембл, что они никак не могут придумать повод для присоединения к местным воинам.

Припомнив, что молодой парень, которого бросили на палубу как мешок, был уроженцем этой местности, и, вполне вероятно, родственником половине этих ревущих воинов, он обратился к Си-Би:

— Поместите этого новичка вниз, к картофелю, пока мы не покинем бухту. А не то еще сиганет он за борт к своим приятелям на каноэ.

Затем он с удовлетворением наблюдал, как Си-Би организовал перемещение парой матросов нового рекрута в трюм поверху груза картофеля. Си-Би был очень молод — возможно, ему не было и двадцати, — но в этом, 1831, году он был весьма ценным кадром. Помимо того, что он был весьма компетентным моряком, он был выгоден еще и тем, что свой срок в ссыльном поселении Нового Южного Уэльса он уже отбыл, и, следовательно, мог отплывать из Сиднея на вполне законных основаниях. Си-Би плавал с Кемблом всего несколько недель, но старый морской волк надеялся, что тот задержится на его судне.

Поэтому, когда Си-би вновь присоединился к нему с видом явного любопытства, Кембл счел необходимым пояснить, почему он предпринял значительную задержку для найма дополнительного матроса таким необычным способом.

— Я похитил парня в виде одолжения его семье, — пояснил он.

— Они хотели, чтобы он был похищен и продан!?

— Угу. Они просили убрать его из Залива как можно быстрей, но без огласки и шума. Поэтому я нанял двух шанхаеров для этой работы.

— Но почему они так хотели избавиться от него, сэр? — сказал Си-Би взволнованным тоном, представляя себе возможные последствия после того, как парень придет в себя в открытом море.

— Он не смутьян, — поспешно успокоил его Кембл, затем решил ввести Си-Би в курс дела. — Парень только наполовину маори, его отец — шкипер из Салема, а мать — местная девчонка. Американец не забывал сына, возвращался несколько раз, чтобы проведать его, а когда тому исполнилось двенадцать, ему взбрело в голову, что он нуждается в наследнике — его законная жена была бездетной. Так что с согласия своей подружки он забрал сына к себе домой.

— В Америку?

— Да, Салем в Америке.

Си-Би удивленно покачал головой, потом внезапно захихикал:

— И что, по вашему мнению, должна была сказать законная жена шкипера, увидев возвратившегося мужа с маленьким коричневым бастардом?

— Сынок, это за пределом моего воображения, — торжественно заявил шкипер.

— Значит, парень вернулся на родину?

— При первой же возможности, судя по всему, — согласился Кембл. — Как только достаточно подрос, он завербовался на китобойное судно, шедшее на Тихий океан, и добрался сюда. Но он мог и не торопиться. Его местной родне не терпится избавиться от него.

Закончив рассказ, шкипер осмотрелся. Каноэ двигались хаотично, воины кричали друг на друга, а Те Тера пытался навести хоть подобие порядка для боевого построения. Прилив достиг наивысшей точки, и вот-вот должен был начаться отлив. Пора уже удаляться, подумал Кембл, и приказал Си-Би сниматься с якоря.

Си-Би кивнул, затем спросил:

— А как к нему обращаться? Ну, когда я его освобожу?

— Его зовут Уильям Коффин, как и его отца, — ответил капитан Кембл. — Но я слышал, что все зовут его Вик.

* * * * *

К тому времени как бриг отдал якорь в сиднейской бухте, голова Вика уже пришла в норму, и он почти освоился с судовой жизнью. Си-Би, чье настоящее имя и прошлые преступления не раскрывались никому, в самом деле был очень молод, но свое дело знал великолепно. Капитан Кембл уже приближался к семидесяти — староват для морской жизни, но он был одним из лучших моряков, с которыми встречался Вик. А его мнение кое-что значило, так как он провел последние десять месяцев на нантакетском китобойце (американские китобои были известны своей морской выучкой). В плавании по Тасманову морю бриг Кембла всегда нес максимально возможное число парусов, но никогда не терял ни куска парусины, потому что Старик не только умел ставить паруса, но и убирать их точно тогда, когда это необходимо.

Вик также заметил, что капитан Кембл был очень суеверен. Вик уже из своего опыта узнал, что все моряки суеверны, но для этого пожилого человека суеверие являлось чем-то вроде религии. Каждый моряк принимал меры к тому, чтобы луна не светила в его спящее лицо, чтобы не ослепнуть, а старый Кембл никогда не поворачивался спиной к луне, дабы избежать того, чтобы взглянуть на нее через левое плечо — каковой взгляд сулил самое ужасное несчастье, какое только могло произойти. Не разрешалось укладывать крышки трюмов внутренней поверхностью на палубу — это грозило судну перевернуться вверх килем. Если какая-нибудь птица села на фок-мачту — это к большой удаче, а если на грот-мачту — жди беды. К концу плавания Вик знал, что Старик возит с собой библию как счастливый талисман, хотя ему и в голову не приходило прочесть в ней что-либо. Он пришел бы в бешенство, если кто-нибудь выбросил бы за борт какое-нибудь животное, пусть даже и небольшую мышь. Вик также узнал, что капитан заплатил за бриг гораздо дороже, чем он мог себе это позволить, и залез в неимоверные долги на кабальных условиях, услышав, что бриг был спущен на воду без сучка и без задоринки — что предвещало счастливую судьбу судну.

Однако, хотя Вик и привык ко всему этому, он никак не мог привыкнуть к мысли, что родичи предали его в руки шанхаеров — людей, которые похищали матросов и продавали их капитанам морских судов. Все время с тех пор, как отец отдал его во власть своей законной, бездетной, оскорбленной супруги, а сам невозмутимо отправился в очередной рейс, Вик вынашивал мысль о возвращении на родину — берег Залива Островов. Его мачеха, желавшая избавиться от него в не меньшей степени, чем он сам хотел уехать, пристроила его к своему брату на китобойное судно «Обязательный», и Вик задержался на этой старой лоханке только потому, что ее шкипер планировал посетить Новую Зеландию. Теперь же, после всех своих злоключений, он отказывался поверить в то, что его родные не желали принимать его в свои ряды. Поэтому он решил задержаться на бриге и подождать, пока тот зайдет в следующий раз в Залив Островов. А там уже он планировать разобраться с матерью и всей толпой дядь, теть, братьев и сестер, кузенов и кузин — выяснить, что пошло не так.

Капитан Кембл был рад, что Вик остается на борту, потому что тот, как оказалось, был великолепным матросом, прошедшим выучку среди суровых китобоев-янки. Груз для обратного рейса был уже организован, но тут вступили в действия непредвиденные обстоятельства. Едва бриг отдал якорь у Форта-Маквари, как на борт судна шлюпкой прибыл констебль с повесткой, вызывающей Кембла в качестве присяжного в судебном заседании по делу об убийстве. Суд начнет слушания утром следующего дня, что вполне объяснимо внесло суматоху в судовые работы.

Это означало, что бриг будет оставаться в порту до тех пор, пока капитана не освободят от выполнения обязанностей присяжного. Это противоречило намерениям Вика, который стремился как можно скорей вернуться к родне. Хотя в душе он не возражал против задержки, которая давала ему возможность познакомиться с Сиднеем. Ему понравился его громадный эстуарий и кричащая палитра красок пейзажа — зелень растительности, красноватые оттенки скал, белизна пляжей, искрящаяся голубизна вод. Большие здания, построенные ссыльными каторжниками, производили глубокое впечатление, также как и элегантный Дом Правительства с его часовыми и просторной лужайкой с разбросанными тут и там одиночными деревьями.

Вик был удивлен тому, что суд будет длиться дольше одного дня. Сидней явно был ссыльнокаторжным поселением, что было видно по многочисленным каторжникам в цепях, работавших на улицах. А такого рода поселения были последним местом, где можно было ожидать нормального судопроизводства. Вику представлялись быстрые приговоры суровых судей, сопровождаемые немедленными повешениями.

Но на самом деле все было иначе. Как он выяснил, британская традиция суда присяжных прочно укоренилась на здешней почве, несмотря на определенные трудности. Как ворчливо поведал Кембл, в этих краях респектабельных джентльменов, которые не были прежде судимы и, следовательно, годились для избрания в состав присяжных, отчаянно не хватало. Поэтому ему, капитану Кемблу, частенько приходилось заседать — и в этот раз никак не отвертеться. Тем более, что на этот раз слушалось сенсационное дело, и большое внимание публики гарантировалось тем, что жертва — продувная бестия, ростовщик по имени Перкинс — была многими ненавидима, а обвиняемый — Джим Стоун, молодой парень, недавно освободившийся, имел свой катер, ловил рыбу, содержа свою увеличивающуюся семью — был всеобщим любимцем.

Свидетельские показания заняли немного времени. Местный полицейский доложил, что в субботу, 14 июля, в год от Рождества Христова 1831, на илистом берегу бухты Грасскаттер-бей был обнаружен труп ростовщика. Вид трупа был отвратителен, по словам полицейского, он выглядел так, как будто его долго и сильно топтали. Затем выступил довольно респектабельный содержатель таверны, который засвидетельствовал ссору Джима Стоуна с ростовщиком за дверью его таверны в пятницу поздно вечером. После него какой-то странствующий лудильщик показал под присягой, что он видел Джима Стоуна, идущего сквозь поля со стороны берега бухты в одиннадцать часов того же пятничного вечера. Он нес за плечами плетеную корзину, лицо его было исцарапано, а одежда мокрая и измазана грязью.

На перекрестном допросе Джим Стоун открыто признал свою ссору с Перкинсом. Ростовщик внезапно поднял процент по кредиту, взятому подсудимым для покупки катера, и при их встрече на улице пригрозил отнять катер, если Стоун не согласится на новые условия. После этого небольшого инцидента Джим отправился в бухту Грасскаттер-бей проверить поставленные им ранее ловушки на угрей. Улов был превосходный, его корзина была доверху наполнена превосходными жирными угрями и, соответственно, была очень тяжелая. Взваливая корзину на плечи, он не удержал равновесия и упал, чем и объяснял поцарапанное лицо и грязную одежду.

Это объяснение было настолько неловким, что дело можно было закрывать тут же — по крайней мере, так говорил Си-Би Вику, с которым подружился, проведя выходной день в зале суда на улице Элизабет-стрит. Оба юриста, похоже, думали так же: защитник Джима Стоуна пробормотал что-то о безнадежных делах, а обвинитель отпустил какую-то шутку о пирогах из отбитых угрей, вызвав смех в переполненном зале. Судья выступил с коротким обращением к жюри присяжных, сказав, что необходимости в повторении сути дела нет необходимости, так как и так все предельно ясно, и все, что им предстоит учесть – это степень доверия к свидетелям. Затем, напомнив, что решение должно быть единогласным, он отправил этих двенадцать мужчин в комнату заседания присяжных.

Все ожидали, что присяжные вернутся в течение нескольких минут. Однако, прошло уже три часа, а из зала никто не вышел. Наконец, судья послал записку, спрашивая, какого черта они там задерживаются. В ответной записке говорилось, что один из присяжных не был убежден в вине Стоуна, а аргументы остальных одиннадцати не возымели необходимого действия. Разъяренный судья послал их обедать в отель через дорогу, предварительно предупредив, что они будут заперты на всю ночь в комнате присяжных, и все последующие ночи, пока они не придут к единогласному решению. Во всяком случае, именно так Си-Би интерпретировал происходящее в разговоре с Виком.

Было немного странно находиться на борту брига в отсутствии капитана, но надо было привыкать к этому. Прошло два дня, затем неделя, а один упрямый присяжный упорно отказывался признать вину Джима Стоуна. Это затянувшееся жюри стало еще большим событием, чем само дело. Повсюду, где бы ни проходил Вик в свой выходной день, он мог слышать горячие дискуссии на эту тему, с массой предположений, кто бы мог быть таким упрямцем. Затем случилась утечка, когда председатель жюри присяжных сунул записку своему приятелю, пересекая улицу при походе на обед — этим человеком был никто иной как капитан Кембл!

Представитель обвинения потребовал исключения Кембла из состава жюри, так как к этому времени стало известно, что он задолжал кучу денег Перкинсу. Из этого вытекало, что Кембл мог быть настроен не в пользу убитого. Также этот юрист высказался в том духе, что подозрения могли пасть на самого капитана, если бы он не отплыл в тот самый день, вечером которого был убит ростовщик. Судья задумался, но затем указал, что практически каждый судовладелец в Сиднее был должен убиенному, и в любом случае, Кембла следовало исключать из состава жюри присяжных до начала суда, а никак не позже.

Просачивались и другие истории. Какой-то присяжный пытался принудить Кембла к изменению мнения — сначала настойчивой аргументацией, а затем сомнениями в его умственных способностях. Но все это было бесполезной тратой времени. Как Си-Би объяснил Вику, любой, кто плавал со Стариком, знал, насколько упрям тот был — как будто изменение мнения принесет ему неудачу.

Они стояли, облокотившись на планширь, наблюдали за полетом чаек над спокойной гаванью и слушали шумы вечно делового города.

— Ты долго плавал с ним? — спросил Вик.

Си-Би покачал головой.

— Он нанял нас в Отакау, доставив груз провизии на тамошнюю китобойную станцию. Все его матросы покинули судно и завербовались на китобойцы, так что ему пришлось нанимать новую команду. А я уже хватил китобойной жизни и был сыт ею по горло, так что с радостью ухватился за эту возможность. Но узнать его получше не требуется долгого времени.

И в самом деле не требуется, задумчиво согласился Вик, и они принялись гадать, как долго им придется торчать в порту, пока старый Кембл упирается на своем. Но вскоре все внезапно изменилось. В порт прибыло судно, на борту которого находился человек, который дал показания по этому делу. Он видел, как катер Стоуна вышел из бухты Рашкаттерс-бей, а спустя полчаса встретил Перкинса, едущего верхом на лошади по дороге Мару-Трек. Таким образом, стало очевидно, что Джим Стоун не мог быть убийцей. Судья воздал хвалу Господу за то, что не допустил ошибки правосудия, закрыл дело и распустил жюри присяжных.

* * * * *

По возвращении на борт судна капитан Кембл выглядел как обычно, но (что не удивительно, наверно) слег через два дня после выхода в рейс. Си-Би назначил Вика вторым помощником, и они вдвоем вполне справлялись с управлением, хотя погода постоянно ухудшалась. На пятый день, когда шторм разыгрался не на шутку, а Вик с трудом справлялся со штурвалом, на палубе появился капитан, выглядевший бледным и встревоженным.

— Необходимо сделать поворот и лечь на курс зюйд, — сказал он. Вик посмотрел на него с удивлением, так как ветер, хоть и был штормовым, дул в нужном им направлении.

Старик произнес:

— Я знаю это море как свой собственный задний двор, и я знаю, что этот ветер скоро переменится.

Затем, не ожидая ни ответа Вика, ни прибытия Си-Би, он прогремел сильным голосом, таким же сильным, каким он был в молодые годы:

— Все наверх!

После этого он повернул свой бриг так же бережно, как мать обходится с собственным ребенком. Когда пошли в бакштаг и обрасопили соответственно реи, с севера налетел мощный шквал и ударил прямо в корму.

— Так держать! Не менять курс! — кричал Старик, и только когда шквал пронесся, он упал ничком на палубу.

Вик передал руль матросу, подхватил капитана и снес его вниз в каюту. Тело пожилого человека было таким легким и хрупким, что Вик удивился тому, что тот пошевелился лежа на койке.

— Я сделал все что мог, — прошептал Старик, — провел судно сквозь шквал. Теперь беритесь за дело — ты и Си-Би.

Вик укутал его одеялом, дал напиться, но было видно, что капитан долго не протянет. Вик решился спросить:

— Сэр, можно вас спросить?

Веки Кембла затрепетали, и затем он уставился на Вика пронзительным взглядом:

— Хочешь знать, почему ты оказался на борту моего брига, малыш?

— Да, сэр, — ответил Вик. — Я не верю в то, что моя родня отказалась от меня.

— Они сделали это ради спасения твоей жизни, сынок. Ты очень дорог твоей матери, наверно потому, что она до сих пор влюблена в твоего отца. Она испугалась того, что ты присоединишься к походу вождя Те Тера и погибнешь в бою. Именно поэтому она уговорила меня забрать тебя на борт — чтобы быть уверенной в том, что это не случится.

— Спасти мою жизнь? — повторил Вик.

Прибыв на родной берег, он увидел, как собираются каноэ, но битва, на которую они направлялись, для него не имела никакого значения. Его увезли в Америку до того, как он мог бы узнать о каких-то древних обидах.

— Я никогда не хотел быть воином, — удивленно произнес он.

— В таком случае ты здорово отличаешься от остальных маори, — попытался рассмеяться Кембл, но закашлялся и отпил из чашки, поданной ему Виком. — Я провел судно сквозь шквал, а теперь полагаю, что следую в последнюю гавань. Хочешь еще что-то спросить, пока я не отошел?

— Эээ…

— Спрашивай, мальчик, у тебя еще есть шанс.

— Ведь это вы убили ростовщика, не так ли? Из-за того, что он надоедал с возвратом денег и грозил забрать бриг.

Кембл снова открыл глаза.

— Ты угадал насчет денег и его проклятых требований, — воскликнул он, но клянусь, что Перкинс сам упал с лошади и потерял сознание. — Он кашлянул и издал тяжелый вздох. — Но я положил его лицом в ил вместо того, чтобы помочь ему — значит, да, я убил его, признаю.

— И вы настаивали на невиновности Джима Стоуна, так как не хотели, чтобы он пострадал из-за вас.

Кембл закрыл глаза и кивнул.

— А ты умнее, чем я предполагал. Как ты догадался?

— Обвинитель был на шаг от этого, когда сказал, что, не выйди вы в море в день убийства, подозрение могло бы пасть на вас. А вот что он не знал, так это то, что для вас был невозможен выход в тот самый день.

Тело было обнаружено в субботу, а само убийство произошло в предыдущий день. В пятницу.

— Ни один моряк по своей воле не выйдет в море в пятницу, — продолжал Вик. — Тем более такой суеверный моряк как вы. Отсюда вытекает явное заключение: вы вышли в море в субботу — на следующий день после убийства.

Вик подождал, но не получил ответа. Кривая усмешка сохранялась на лице капитана Кембла, но душа старого моряка уже отлетела.

_____________