Всю жизнь От зависти томиться мне К той девочке, Худющей и неловкой — К той юной санитарке, Что с винтовкой Шла в кирзачах пудовых По войне. Неужто вправду ею я была?.. Как временами Мне увидеть странно Солдатский орден В глубине стола, А на плече Рубец солдатской раны!

Дышит в лицо молдаванский вечер Хмелем осенних трав. Дробно, как будто цыганские плечи, Гибкий дрожит состав. Мечется степь — узорный, Желто-зеленый плат. Пляшут, поют платформы, Пляшет, поет штрафбат. Бледный майор расправляет плечи: – Хлопцы, пропьем Свой последний вечер! — Вечер. Дорожный щемящий вечер. Глух паровозный крик. Красное небо летит навстречу — Поезд идет в тупик…

Дополз до меня связной — На перевязи рука: «Приказано в шесть ноль-ноль Явиться вам в штаб полка». Подтянут, широкоскул, В пугающей тишине Полковник в штабном лесу Вручил «За отвагу» мне. То было сто лет назад… Могла ль увидать в тот час Высокий парадный зал, Сверкавший от люстр и глаз. Могло ли в окопном сне Когда-то присниться мне? Ничто не забудут, нет! Присниться, что ордена Солдатам своим страна Вручит через сорок лет? Что вспомню я в этот миг «За Родину!» хриплый крик?..

Ржавые болота, Усталая пехота Да окоп у смерти на краю… Снова сердце рвется К вам, родные хлопцы, В молодость армейскую мою. Ржавые болота, Усталая пехота, Фронтовые дымные края… Неужели снова Я с тобой, суровой, Повстречаюсь, молодость моя?..

Приходит мокрая заря В клубящемся дыму. Крадется медленный снаряд К окопу моему. Смотрю в усталое лицо. Опять – железный вой. Ты заслонил мои глаза Обветренной рукой. И даже в криках и в дыму, Под ливнем и огнем В окопе тесно одному, Но хорошо вдвоем.

Контур леса выступает резче, Вечереет. Начало свежеть. Запевает девушка-разведчик, Чтобы не темнело в блиндаже. Милый! Может, песня виновата В том, что я сегодня не усну?.. Словно в песне, Мне приказ – на запад, А тебе – в другую сторону. За траншеей – вечер деревенский. Звезды и ракеты над рекой… Я грущу сегодня очень женской, Очень несолдатскою тоской.

Целовались. Плакали И пели. Шли в штыки. И прямо на бегу Девочка в заштопанной шинели Разбросала руки на снегу. Мама! Мама! Я дошла до цели… Но в степи, на волжском берегу, Девочка в заштопанной шинели Разбросала руки на снегу.

Я только раз видала рукопашный, Раз – наяву. И сотни раз – во сне… Кто говорит, что на войне не страшно, Тот ничего не знает о войне.

Мы легли у разбитой ели, Ждем, когда же начнет светлеть. Под шинелью вдвоем теплее На продрогшей, гнилой земле. – Знаешь, Юлька, я – против грусти, Но сегодня она не в счет. Дома, в яблочном захолустье, Мама, мамка моя живет. У тебя есть друзья, любимый, У меня – лишь она одна. Пахнет в хате квашней и дымом, За порогом бурлит весна. Старой кажется: каждый кустик Беспокойную дочку ждет… Знаешь, Юлька, я – против грусти, Но сегодня она не в счет. Отогрелись мы еле-еле. Вдруг нежданный приказ: «Вперед!» Снова рядом в сырой шинели Светлокосый солдат идет. С каждым днем становилось горше. Шли без митингов и знамен. В окруженье попал под Оршей Наш потрепанный батальон. Зинка нас повела в атаку, Мы пробились по черной ржи, По воронкам и буеракам Через смертные рубежи. Мы не ждали посмертной славы, Мы хотели со славой жить. …Почему же в бинтах кровавых Светлокосый солдат лежит? Ее тело своей шинелью Укрывала я, зубы сжав. Белорусские ветры пели О рязанских глухих садах. Знаешь, Зинка, я – против грусти, Но сегодня она не в счет. Где-то в яблочном захолустье Мама, мамка твоя живет. У меня есть друзья, любимый. У нее ты была одна. Пахнет в хате квашней и дымом, За порогом стоит весна. И старушка в цветастом платье У иконы свечу зажгла. – Я не знаю, как написать ей, Чтоб тебя она не ждала.

Нет, это не заслуга, а удача — Стать девушке солдатом на войне. Когда б сложилась жизнь моя иначе, Как в День Победы стыдно было б мне! С восторгом нас, девчонок, не встречали: Нас гнал домой охрипший военком. Так было в сорок первом. А медали И прочие регалии – потом… Смотрю назад, в продымленные дали: Нет, не заслугой в тот зловещий год, А высшей честью школьницы считали Возможность умереть за свой народ.

Не знаю, где я нежности училась, — Об этом не расспрашивай меня. Растут в степи солдатские могилы, Идет в шинели молодость моя. В моих глазах – обугленные трубы. Пожары полыхают на Руси. И снова нецелованные губы Израненный парнишка закусил. Нет! Мы с тобой узнали не по сводкам Большого отступления страду. Опять в огонь рванулись самоходки, Я на броню вскочила на ходу. А вечером над братскою могилой С опущенной стояла головой… Не знаю, где я нежности училась, — Быть может, на дороге фронтовой…

Побледнев, Стиснув зубы до хруста, От родного окопа Одна Ты должна оторваться, И бруствер Проскочить под обстрелом Должна. Ты должна. Хоть вернешься едва ли, Хоть «Не смей!» Повторяет комбат. Даже танки (Они же из стали!) В трех шагах от окопа Горят. Ты должна. Ведь нельзя притвориться Пред собой, Что не слышишь в ночи, Как почти безнадежно «Сестрица!» Кто-то там, Под обстрелом, кричит…

Кто-то бредит. Кто-то злобно стонет. Кто-то очень, очень мало жил. На мои замерзшие ладони Голову товарищ положил. Так спокойны пыльные ресницы. А вокруг – нерусские края. Спи, земляк, Пускай тебе приснится Город наш и девушка твоя. Может быть, в землянке, После боя, На колени теплые ее Прилегло усталой головою Счастье беспокойное мое…

Могла ли я, простая санитарка, Я, для которой бытом стала смерть, Понять в бою, Что никогда так ярко Уже не будет жизнь моя гореть? Могла ли знать в бреду окопных буден, Что с той поры, как отгремит война. Я никогда уже не буду людям Необходима так и так нужна?..

В неразберихе маршей и атак Была своя закономерность все же: Вот это – друг, А это – смертный враг, И враг в бою Быть должен уничтожен. А в четкости спокойных мирных дней, Ей-богу же, все во сто раз сложней: У подлости бесшумные шаги, Друзьями маскируются враги…

Трубы. Пепел еще горячий. Как изранена Беларусь… Милый, что ж ты глаза не прячешь? — С ними встретиться я боюсь. Спрячь глаза. А я сердце спрячу. И про нежность свою забудь. Трубы. Пепел еще горячий. По горячему пеплу путь.

И вот она – родного дома дверь. Придя с войны в свои неполных двадцать, Я верила железно, что теперь Мне, фронтовичке, нечего бояться. Я превзошла солдатский курс наук — Спать на снегу, окопчик рыть мгновенно, Ценить всего превыше слово «друг», И слову «враг», понятно, знала цену. Изведала санбатов маету… Одно не знала – никому не надо Теперь мое уменье на лету По звуку различать калибр снаряда, Ужом на минном поле проползать, А если нужно – в рост идти под пули. (В хвосте за хлебом у меня опять — В который раз! – все карточки стянули…) Меня соседки ели поедом: – Раззява, растеряха, неумеха! — Меня в свой черный список управдом Занес как неплательщицу со вздохом. Но главное, что сеяло испуг Во мне самой и подрывало силы, — Неясность, кто же враг тебе, кто друг: На фронте это невозможно было… И все-таки сейчас, через года, Я поняла, солдаты, слава Богу, — Окопная суровая звезда В то время освещала нам дорогу. И все-таки она нам помогла Там, где житейские бушуют войны, Не вылететь из тряского седла И натиск будней выдержать достойно. Уметь спокойно презирать иуд, Быть выше злости, зависти, наживы, Любить любовь, благословлять свой труд И удивляться, что остались живы.

Смешно, что считают сильной, Просто смешно до слез! — Дочерь твоя, Россия, Я не пугаюсь гроз, Но мелкой грызни мышиной До паники я боюсь, Узкую давит спину Всякий житейский груз. Яростно Время мечет Беды со всех сторон. Обороняться нечем — Последний храню патрон…

Я сегодня (Зачем и сама не пойму) Улыбнулась рассеянно Злому врагу. А товарищу Мелочь не в силах простить… Обрывается здесь Всякой логики нить. Да, бесспорно, Есть в логике нашей изъян: Что прощаем врагам, Не прощаем друзьям.

Убивали молодость мою Из винтовки снайперской, В бою, При бомбежке И при артобстреле… Возвратилась с фронта я домой Раненой, но сильной и прямой — Пусть душа Едва держалась в теле. И опять летели пули вслед: Страшен быт Послевоенных лет — Мне передохнуть Хотя бы малость!.. Не убили Молодость мою, Удержалась где-то на краю, Снова не согнулась, Не сломалась. А потом — Беды безмерной гнет: Смерть твоя… А смерть любого гнет. Только я себя не потеряла. Сердце не состарилось Ничуть, Так же сильно Ударяет в грудь, Ну, а душу я В тиски зажала. И теперь веду Последний бой С годами, С обидами, С судьбой — Не желаю Ничему сдаваться! Почему? Наверно, потому, Что и ныне Сердцу моему Восемнадцать, Только восемнадцать!..

И откуда Вдруг берутся силы В час, когда В душе черным-черно?.. Если б я Была не дочь России, Опустила руки бы давно, Опустила руки В сорок первом. Помнишь? Заградительные рвы, Словно обнажившиеся нервы, Зазмеились около Москвы. Похоронки, Раны, Пепелища… Память, Душу мне Войной не рви, Только времени Не знаю чище И острее К Родине любви. Лишь любовь Давала людям силы Посреди ревущего огня. Если б я Не верила в Россию, То она Не верила б в меня.

Запорола сердце, как мотор — В нем все чаще, чаще перебои… До каких же, в самом деле, пор Брать мне каждый сантиметр с бою?.. Ничего! Кто выжил на войне, Тот уже не сдастся на «гражданке»! С нестерпимым грохотом по мне Проползают годы, словно танки…

Ни от себя, Ни от других не прячу Отчаянной живучести секрет: Меня подстегивают неудачи, А в них, спасибо, недостатка нет… Когда выносят раненой из боя, Когда в глазах темнеет от тоски, Не опускаю руки, А до боли Сжимаю зубы я И кулаки.

Он смотрит на меня — Ровесник века, Еще как будто крепкий старичок. Войн, испытаний ураганный ветер Его качал, Но в землю вбить не смог. За все болеет. И в его-то годы! А в нас во многих Огонек погас… О люди драгоценнейшей породы! Что будем делать На земле без вас?..

Пусть было черно и печально, Пусть с разных палили сторон — Не скажет надутый начальник, Что шла я к нему на поклон. Порою казалось, что силы Кончаются, но никогда Я даже друзей не просила — Была и осталась горда. Шагаю по белому свету, Порой пробиваюсь сквозь тьму, Считая присягой лишь это: «Жизнь – родине, честь – никому!»

Я прошла по житейским волнам Яко посуху – как по суше. Не питая почтенья к чинам, Почитая большие души. И в кипящие злобой дни Я взываю к Тебе безмолвно: «Память сердца не обмани — Лишь тогда поглощают волны».